Часть третья

Глава 1

Первая заповедь детективного романа по Рональду Ноксу: преступником должен быть кто-то упомянутый в начале, но им не должен оказаться человек, за ходом чьих мыслей позволено следить.

Я их всех упомянула. И в начале, и в конце. А насчет их мыслей — просто смешно… Было девять часов вечера. Четверг, 18 октября. На улице уже ночь. В маминой комнате на первом этаже трещал камин. На камине горела свеча. Другого освещения не было — электричество уже отключили. Желтое пламя обнимало березовые поленья, играло пятнами на лицах собравшихся. В дымоходе гудел ветер…

Кто-то из них сидел на диване, кто-то на стульях. Красноперов, например, подпирал дверной косяк, показывая всем своим обликом, что зашел-то на минуточку. Я стояла у камина (здесь не так стучали зубы).

Абсолютно неважно, кто где находился. Главное — в одной комнате.

— Ты нам не нальешь? — поинтересовалась Сургачева.

Тьма и пламя изменили ее лицо. Отблески света очертили скулы, превратив их из туманно восточных в откровенно монгольские. Глаза блестели, отражая огонь. Казалось, она вот-вот займется ворожбой…

Заповедь вторая: ничего сверхъестественного или потустороннего…

— Я не буду, — сказал Марышев. — Я за рулем.

— Уважительно, — прошептала Сургачева. — Но мне кажется, для храбрости в самый бы раз. Что-то обстановка у нас нынче не того…

Подпол с водкой располагался в аккурат под Марышевым, сидящим на стуле. Мне совсем не хотелось туда лезть.

— Еще кто-нибудь желает выпить? — спросила я.

— О господи боже, — прошептала сидящая на краешке дивана Рита Рябинина. Создавалось впечатление, что она сейчас вскочит, схватит за локоть Красноперова и уведет из этого «страшного» дома.

— Спасибо, я лучше перед сном, — хмыкнул Ромка.

— Я тоже воздержусь, — пробормотал Постоялов, стоявший в углу скрестив руки. — У Лидии Сергеевны такое выражение лица, словно она хочет отравить нас доселе неизвестным ядом. Не стоит рисковать.

Я вздрогнула. Недопустимо использовать доселе неизвестные яды, гласит еще одна заповедь. К черту заповеди!

— Ладно, я шучу, — буркнула Сургачева. — Трави, Лидок, с какой целью заманила нас в свою ловушку?

— Я хочу обратиться к преступнику, — медленно сказала я.

— О господи боже… — повторно помянула Всевышнего Рита.

— Я так и думал, — кивнул Постоялов. — Ну что ж, Лидия Сергеевна, обращайтесь. Мы потерпим.

— Да нет же, это нечестно, — возмутилась Сургачева. — Мы едем на эту холодную дачу — в рабочий день, за три тысячи миль… только для того, чтобы наша Лидунька смогла обратиться к преступнику. Уникально!

— А по мне, так ничего, даже интересно, — сказал Марышев и скрестил руки на груди. Он выбрал для наблюдения очень нехилую позицию, поставив стул на крышку погреба. Его лицо пряталось в тени, так же как и добрая половина туловища. На виду от Марышева остались только ноги и руки, возлежащие на коленях.

— Мне тоже нравится, — признался Красноперов. — Вы замечаете, соседи, что мы попали в шикарную атмосферу классического триллера — за окном густая тьма, трещит камин, и Лидия Сергеевна такая вся из себя загадочная. А про тему я вообще молчу…

— Роман, но это же и правда страшно… — пробормотала, сжимаясь в комок, Рита.

— А кто говорит, что это смешно? — возразил Красноперов. — Еще как страшно. Оттого и в дверях стою, чтобы смываться было легче.

— Я могу начинать? — вздохнула я.

— Да давай уж, — разрешила Сургачева. — Иначе, чувствую, нам отсюда не выбраться.

— Уважаемый преступник, — сказала я, — вещица, которую вы безуспешно ищете, находится у меня. Я обнаружила ее позавчера вечером в почтовом ящике одной хорошо известной вам особы. Это не было случайностью. Местонахождение вещицы я вычислила логическим путем и горда тем, что додумалась до этого раньше вас. А также горда тем, что оставила ее в укромном месте, когда вы пытались похитить меня на разъезде Иня. Абсолютно глупый ход, зачем он вам был нужен? Но у меня есть для вас и хорошая новость, уважаемый преступник. Я не ставила об этом в известность милицию. Цените. По причине более чем банальной — я… хочу продать вам эту вещицу. Не удивляйтесь. На сей раз не вы — купить, а я — продать. Переиначим. Не хочу играть по вашим правилам, давайте по моим. И прошу не подозревать меня в связях с органами — мои личные отношения с капитаном Верестом не должны вас отпугивать. Впрочем, если отпугнут — дело ваше. Но я еще раз настаиваю — милиция не знает. Почему я должна им сообщать? Милиция не может меня защитить, безопасность отдельного человека для нее пустой звук, ей важнее раскрываемость. Не хочу сказать дурного о капитане Вересте, но он тоже человек системы. Почему я должна делать органам столь щедрые подарки? Разве я мало настрадалась?.. — Я сделала паузу, осмотрела притихший народ и погнала свою бодягу дальше: — Итак, я предлагаю сделку. Полагаю, вы работаете не задаром. Каков ваш процент от номинала? Думаю, процентов десять. Так вот — я хочу тридцать процентов от причитающейся вам суммы. Согласитесь, это не бандитские условия.

Иначе говоря, я претендовала на два миллиона рублей. Ну что ж, в связи со вчерашними событиями ставки возрастают.

Соглашаться никто не спешил. Публика слушала затаив дыхание, словно лектора по ботанике, замявшего вдруг обсуждение опыления растений и решившего поделиться впечатлениями от проведенной с нимфоманкой ночи.

— Техническое осуществление нашей сделки пока значения не имеет, — продолжала я. — Со временем обсудим. А пока мне нужно иметь ваше принципиальное согласие. Уж дайте как-нибудь знать, напрягите извилины — вы же такой ловкий.

— Блефует, — фыркнул Марышев. — Как он может дать согласие? Вот кабы она ему наглядно вещицу предъявила, тогда конечно…

— А тебя за язык тянут? — полезла на него Сургачева. — Пусть Лидуська сама решает, ей и без твоих подсказок тошно…

— Все верно, — согласилась я, — можем и предъявить. Искомый преступником предмет находится у меня в левом кармане куртки, — я многозначительно коснулась своего бокового кармана. — В целости и сохранности. Но учтите, я больше не допускаю со своей стороны глупостей. — С той же многозначительностью я коснулась правого кармана, где лежал кусок железа, именуемый газовиком вальтер. Пришлось посвящать Броньку в часть мероприятия, иначе она категорически отказывалась везти меня на дачу и делиться оружием. А так довезла до самой двери, да еще проследила, чтобы я заперлась.

В полумрачной комнате снова воцарилось молчание.

— Не смею вас задерживать, — объявила я.

Однако присутствующие не спешили разбредаться.

— Что у тебя там, в кармане? — спросил Марышев.

— В каком? — не поняла я.

— В правом.

— А меня больше интересует содержимое левого, — задумчиво произнес Красноперов. — Обрисуй, Лидуся, в двух словах, на что похожа вещица, если не хочешь показывать.

Я отрицательно покачала головой:

— Имеющий уши да услышит. И увидит только он.

— А меня, как человека, посвятившего вторую половину жизни погоне за деньгами, интересует значение слова «номинал», — задумчиво вымолвил Постоялов. — Сколько это конкретно в денежном исчислении? Грубо говоря, вы просите три процента от стоимости предмета, лежащего в вашем кармане. Это немного, Лидия Сергеевна. Хотя с какой стороны посмотреть. Если, скажем, так называемый номинал составляет сто тысяч долларов, то это нормально. Сколько вы желаете, Лидия Сергеевна? Три тысячи? Пять? Или ваши интересы простираются значительно шире?

Я молчала. Имеющий уши да услышит…

И тут внезапно в тишине прозвучал голос Риты Рябининой. Доселе она шепотом поминала всуе имя Господа, а теперь, видимо, вспомнила про нормальные слова и наши с ней неопределенные отношения.

— Лида, это глупо, — сказала она. — Ты не боишься, что кто-то из нас пойдет в милицию и все им расскажет? Я, наверное, слабо разбираюсь в Уголовном кодексе, но, подозреваю, это называется… соучастием в преступлении, нет?

— Ты пойдешь? — спросила я.

Рита смутилась. Даже тени, прыгающие по ее напряженному лицу, не могли скрыть краску, заливающую ее лицо.

— Ну… почему сразу я? — забормотала она. — Здесь много других порядочных людей… Борис Аркадьевич, например…

Постоялов от неожиданности закашлялся.

— Приятно слышать, да, Борис Аркадьевич? — ехидно осведомилась Сургачева.

— Несказанно… — прокашлявшись, признал Постоялов. — Не перевелись юмористы на земле русской. Спасибо вам огромное, Маргарита Семеновна.

— Вы пойдете в милицию, Борис Аркадьевич? — спросила я.

Постоялов для вида подумал:

— Вряд ли. Во-первых, я не любитель стучать, а во-вторых… извините меня, смысл?

— Никакого, — подтвердила и. — Милиция не докажет. Я скажу, что вы сговорились. Никто из вас не пойдет в милицию, поскольку ни один из присутствующих не страдает доходящей до абсурда законопослушностью. Это первая причина. А вот вторая. Прекрасный повод подвергнуть соседку небольшому, но приятному шантажу, не правда ли? Разумный процент от вашего процента, Лидия Сергеевна, и мы готовы молчать. Предвосхищая ваши угрозы, могу сказать — я согласна обдумать эту тему.

— Приплыли, — среагировал Марышев.

— Неплохо, — рассмеялась Сургачева. Смешок, правда, у нее вышел какой-то зловещий. — Не дошло дело до шантажа, а Лидунька уже нас всех покупает, продает и снова покупает. Ты не шкуру неубитого медведя делишь? Где гарантия, что преступник придет к тебе с протянутыми лапками?

— Придет, — сказала я, выдержав насыщенную электричеством паузу. — Ему очень нужна эта вещица.

Глава 2

Уходили гости по одному, не создавая толкотни в дверях. Первой, шмыгнув под рукой приросшего к проему Красноперова, исчезла Рита. Ромка оторвал задницу от косяка и отправился следом. Марышев с Сургачевой удалились дружной колонной — ворча и отфыркиваясь. Постоялов посмотрел им вслед, потом открыл рот, словно собираясь что-то сказать (я насторожилась), но вместо этого зевнул, махнул рукой и побрел вслед за всеми. Я подбежала к двери, заперлась.

Опять начиналась «страда». Тягуче потянулось резиновое время. Появились сомнения. Они росли и бухли. С утра я была уверена, что преступник выдаст себя — не может не выдать! Этот вексель ему — как планете атмосфера. Ради векселя он убил или стоял за убийством пяти человек — что помешает решиться и на шестое. Он не может игнорировать этот шанс, он должен убедиться, что я не блефую и вексель при мне. А после этого поступит, как сочтет нужным, — либо попытается меня убить, либо согласится на мои условия.

Таким образом я размышляла. Но с приближением ночи меня упорнее грыз червь сомнений. Преступник не может полностью исключить факт наличия милиции на подступах к даче. Он не может пренебречь любопытными соседями — а вдруг кому-то из непричастных придет в голову залечь, скажем, за сараюшками Розенфельд и проследить, кто же этот легендарный ублюдок…

Я сидела под лестницей (равноудаленная от окон точка), поглаживала вальтер, тряслась и думала о том, что выбрала неверную тактику. Убийца не придет этой ночью. Охотно допускаю, что он не спит, сидит у себя на даче и грызет локти (или ногти), прикидывая варианты. Но он не придет. Потому что умный. И ждет от меня взаимности, надеясь, что я тоже не набитая дура и пойму его сомнения.

Я их понимала. Ровно в двенадцать, издерганная, хромая на затекшую от долгого сидения ногу, я поволоклась кипятить чайник. Еще через полтора часа, выкурив полпачки сигарет, дурея от кофеина, я прозрела, что напрасно трачу время. Нужно либо спать ложиться, либо… менять формат встречи.

Передернув затвор, чувствуя острую боль в голове, я направилась к двери.

На первый взгляд этот поступок не казался офигенной глупостью. Верест — в двух куртках, пуловере и подаренном женой свитере — прятался в районе туалета и любую человеческую фигуру, возникшую на крыльце, узрел бы в первую очередь. Борзых сидел у калитки Розенфельд, держа под присмотром Облепиховую, и при первой же попытке какой-нибудь темной личности пересечь ее сообщил бы по рации Вересту. Таким образом, внезапного нападения я могла не опасаться.

Но и ощущения прогулки по людному проспекту не было. Не задерживаясь на крыльце, я прошуршала по георгинам, прошлась по недовыдранной редьке и перелезла во владения Постоялова. Боль в голове обострилась. Протиснувшись между крыльцом и допотопным «мойдодыром», я взошла на веранду. Добавилось пакостное предчувствие нацеленного в затылок дула. Я невольно принялась озираться. Никакой пользы — тьма густая, как в наглухо запертой комнате. Не просматривалась даже машина Постоялова, обычно стоящая на той стороне участка. А она, кстати, и не обязана там стоять. Если Борис Аркадьевич не убийца, он мог и домой укатить…

Я постучала. Через минуту постучала громче. В глубине дома уныло зашаркали…

— Кто? — спросил сонный голос.

— Соседка, — обреченно молвила я.

— О господи… Подождите минутку, Лидия Сергеевна, я свечку включу…

«Зажгу», — машинально поправила я.

Минуту ждать не пришлось. Дверь, заскрипев, явила заспанную физиономию соседа. В правой руке он сжимал толстую свечу, практически не «початую».

«Мать моя! — поразилась. — Да ведь он без дураков спал! Разве нарисуешь на лице такую помятость?»

— Разрешите?

— Милости просим…

Показав из-за спины пистолет, я шагнула вперед. Постоялов отступил в глубину веранды — к массивному столу с остатками еды. Мой стальной «аргумент» он, похоже, не разглядел спросонок.

— Дверь закройте, — сказал он. — Холодит сильно.

— Ничего, — сказала я, — пусть проветрится.

Он не понял, отчего я не хочу закрывать дверь. Поднял свечу над головой и, прищурившись, стал меня рассматривать. Обнаружив нехарактерный предмет в моей руке (я держала его стволом в пол), прищурился еще сильнее:

— Что это значит, Лидия Сергеевна? Потрудитесь объяснить.

— Вы забыли, о чем шла речь у меня на даче? — холодно спросила я.

— Я помню.

— Вы ничего не хотите сообщить?.. Нет, не приближайтесь, пожалуйста.

— Да я и не думаю, — вспыхнул Постоялов. — Здесь половица вздутая, стоять неудобно… Лидия Сергеевна, вы в своем уме? Зачем вы здесь? Откуда у вас пистолет?

— Нашла. Почему вы остались ночевать, Борис Аркадьевич?

Постоялов всплеснул руками. Пламя качнулось и затряслось, угрожая погаснуть.

— Спать я хочу, Лидия Сергеевна. После вашего вчерашнего звонка проворочался до часу. Бог с вами, думаю, на даче отосплюсь… У меня жену завтра выписывают и уйма других дел, понимаете? Разрешите соснуть часиков до семи? А потом приставайте с вопросами, если не пройдет желание…

Я колебалась. Соблазн обвинить в убийствах этого подтянутого взрослого мужчину с нетипичным лицом, несколько ночей проводившего на даче в одиночестве, а потому имевшего прекрасную возможность творить мерзости, был велик. Но стоило ли зацикливаться на одном?

— Идите к другому дому, Лидия Сергеевна, — подтолкнул меня к бегству Постоялов. — Извините, но моя гора не желает идти к вашему Магомету. В последний раз я убивал лет тридцать назад. Это была лишаистая бродячая кошка, а мы с пацанами нашего двора мнили себя непревзойденными технарями. Тогда это было модно. Мы соорудили гильотину-ловушку, работающую по принципу мышеловки. Кошка сунула нос в стоящую посреди двора коробку. Любопытство ее и сгубило. Сработала гильотинка, и ее голова вылетела с обратной стороны… Я орал от радости вместе со всеми, а потом меня рвало и мутило. Эта кошачья голова преследовала меня многие месяцы. Доходило до абсурда — я на живых кошек не мог смотреть… С тех пор, извините, завязал я с этим делом. Не теряйте времени, Лидия Сергеевна, идите со своим пистолетом. И дверь закройте. Дует.

Я попятилась к двери, не зная, что и думать.


Холод пробирал до костей. Бедный Верест, как он там? С восьми вечера ребята на ногах, не евши, не гревшись… Через собственную калитку я не пошла (ощущение нацеленного дула не проходило), — покрутившись по участку, воспользовалась калиткой Постоялова. Выскользнула на Облепиховую и шмыгнула в Волчий тупик.

Напряжение росло, как в перегруженной цепи. Безлунная ночь нещадно действовала на нервы. Я брела, увязая в грязи, не разбирая дороги, впервые в жизни изменив своему чистоплюйству. Несколько раз оглядывалась, упорно всматриваясь в темноту, но никого не видела. Даже очертания пресловутой «будки с электричеством» скрадывала темень. И все же у меня достало ума на подходе к дачам прижаться к забору — в противном случае извилистая рытвина с доской непременно стала бы моей купальней. Или даже одром…

Отчетливо сознавая, что и у Красноперова меня хлебом-водкой не встретят, я вошла во двор и долго стучалась в запертую дверь, то и дело оглядываясь. Ромка не открывал. Машины под навесом не было. Свечи не горели. Сложив эти три обстоятельства, я пришла к выводу, что Ромка от греха подальше свалил в город, бросив Риту в интересном положении, что с его стороны было крайне непорядочно. Фу.

Понимая, что запутываюсь в трех соснах, я перебежала переулок и вторглась на участок Риты Рябининой. На мой несмелый стук загавкала Танька. Вспыхнул фонарь на кухоньке, дрогнули занавески. Я опустила вальтер в карман. Но руку из кармана не вынула. Занавески раздвинулись, и показалась увенчанная электрическим нимбом голова. Видимо, фонарь остался на столе, за ее спиной.

— Рома, это ты?..

— Нет, это я, — сказала я. — Лидия. По-испански — «бой с быками». Пустишь погреться?

Нимб над головой Риты качнулся, снова замер. Видимо, она раздумывала, стоит ли сохранять святость.

— Открывай, открывай, — поторопила я, — не укушу.

Дверь слегка приоткрылась. Припудренный бледностью абрис издавал глубоко-дышащие звуки.

— Привет тебе, сестрица по маразму, — приветствовала я.

— Чего тебе? — прошептала Рита.

— Войти можно?

Она неохотно подвинулась. Я вошла на кухоньку, освещенную старым совковым фонарем со сменными фильтрами, и остановилась на соломенном коврике. Дальше проходить не стоило — по причинам вполне понятным. На кухне стойко пахло рассольником. Рита была одета — в брезентовые рыбачьи штаны и дырявую кофточку. Спать она не ложилась — это явно. До моего прихода находилась в темноте на веранде и чего-то высиживала (слишком быстро зажгла фонарь).

— Чего тебе? — повторила Рита.

«Не спится, голубка дряхлая?» — подумала я.

Под ногами уже вилась «парижанка» Танька. Я решительно отодвинула ее ногой и прикрыла дверь. Но запирать не стала — по тем же причинам.

— Где Красноперов?

Она помедлила. Потом неуверенно качнула головой:

— Я не знаю.

— А конкретнее?

Рита поломалась:

— Я… не знаю. Он уехал на машине, сказал, что скоро приедет… Но его нет уже три часа.

— А ты ничего не желаешь мне сообщить?

— Нет, Лида…

Она сказала эти слова очень быстро и нервно. Мои сомнительные способности физиономистки не принесли бы в этой ситуации пользы: Рита вышла из зоны освещения, став сутулым объектом без особых примет.

Напряжение росло…

— Спокойной ночи, — попрощалась я, пятясь к выходу…


Сургачева даже в два часа ночи оставалась верна образу.

— Ну какого, прости боже, хрена?.. — проговорила она умирающим голосом.

Прозвучало очень достоверно.

— Своя, — отозвалась я.

— А стрелять не будешь, своя? — насторожилась Сургачева.

— Попробую удержаться.

— Ну входи…

Закутанная в мохнатую шаль поверх десятка ночнушек, она квелой сомнамбулой шаталась по кухне; чиркая спичками, а потом, бросая их горящими на пол, поджигала свечи. Я насчитала пять штук — две на столе, одну на подоконнике, еще одну на бабушкином серванте и последнюю, загнанную в горлышко пустой винной бутылки, — посреди печки.

— Остановись, — сказала я, — и просыпайся скорее.

Сургачева недоуменно вперилась в горящую спичку, дождалась, пока пламя коснется пальцев, перехватила обгорелый конец и стала смотреть, как крошечный огонек превращается в красное пятнышко.

— Марышев здесь? — спросила я.

— Спит, — она кивнула на чернеющий за печкой проем. Я сделала шаг в указанном направлении. Сургачева остановила меня жестом руки: — Не трогай Марышева. Пусть спит. Он устал.

— Почему вы не уехали?

— Потому и не уехали. Игорек на минуточку прилег, теперь пушкой не поднять. Уедем утром в шесть, чтобы Игорек успел домой заехать. Устает он на работе, Лидуся. Думаешь, почему он каждый вечер надирается портером?

— А тебя не интересует цель моего визита?

Я внимательно наблюдала за ее лицом. Но ни один мускул там не дрогнул.

— А что тут интересного. — Она бросила горящую спичку на пол и потопталась по ней старинными мужниными ботинками. — Сейчас ты задашь каверзный вопрос — не хочу ли я с тобой обговорить одну «горячую» тему. Только за этим ты и пришла. Скажи честно, не дождалась своего убийцу?

При слове «своего» я невольно вздрогнула. Указательный палец в кармане сместился с рукоятки и коснулся спускового крючка.

— А ты не хочешь ее обговорить?

Сургачева окинула меня трезвым, серьезным взглядом. Посмотрела на мою правую руку, на левый карман, на лицо, абсолютно тупое, после чего медленно покачала головой:

— Не хочу, Лидочек.

До кошмара оставалось секунд тридцать.

Импульс ультразвука впился в темечко. Голова заныла. Я машинально дернулась к двери:

— Ладно, пока, Кира. Приятных сновидений.

— Пока-а, — удивленно протянула Сургачева.

Странные звуки образовались за дверью. Словно кто-то споткнулся о приступочку, топнул ногами и навалился всей массой на дверь. Я отшатнулась, выдернула вальтер. Снаружи что-то треснуло, тело отвалилось от двери, зашаркало по половицам — опять раздался громкий треск. Застонал человек…

— О господи, — охнула Сургачева.

Ультразвук сверлил мозг. Я чуть не завизжала от страха. Кинулась было к Сургачевой — она отшатнулась от меня — какого черта! И впрямь — какого? В доме западня!

Абсолютно не помню, как я вывалилась на улицу (внутренний голос шепнул — нельзя сидеть в доме!). Но помню, как выла от отчаяния и не могла шевельнуться: капитан Верест, закусив губу, сползал спиной по столбу, поддерживающему козырек! Руки цеплялись за перила, ноги подгибались…

Я бросилась к нему:

— Олег!..

Он открыл рот и хрипло выдохнул:

— Уходи… Беги к казакам… Он здесь, он Костяна завалил, перехитрил, гад…

Руки оторвались от перил, ускорив падение. Я тоже рухнула на колени. Внезапно пропал свет — Сургачева захлопнула дверь (гадина!). Но нет, она не предала меня — завозилась где-то рядом, заохала… А что толку?

— Уходи, Лида… — хрипел, заваливаясь на крыльцо, Верест. — Выживу, оклемаюсь… Грудину пробило, не смертельно… Не тяни резину…

— О господи, Лидок, что будет-то… Да что же это творится… — ныла Сургачева, помогая мне (зачем?) ощупывать дрожащее тело.

И вдруг она взвилась:

— Вон он!

Меня тоже подбросило. Не захлопни она дверь, я бы в пламени ее свеч ни черта не увидела. А я и так ни черта не видела, вертела головой как дура, таращась в черноту.

— Где?

— Да вон же!

Увидела! Шевельнулись кусты на той стороне переулка — участок Красноперова! — между домом и бетонным забором. Ромка! Так вот где он сидел! Сука!!!

— Беги… — отчаянно хрипел Верест. Безысходность обрушилась на меня, как гильотина. Куда бежать?.. Кусты уже не просто шевелились, они трещали и ломались со страшной силой…

— Мамочка… — охнула Сургачева. Но я уже прыгала с крыльца. Решение созрело моментально: пока этот ублюдок будет продираться сквозь малину, я вырвусь из калитки и опережу его метров на десять. А там умчусь — у меня ноги как у газели — трехметровыми прыжками…

Сургачева неуклюже ломанулась за мной, споткнулась о решетку для ног и вцепилась мне в куртку. Я оттолкнула ее, но поздно — пистолет выскочил из руки и по низкой дуге улетел куда-то в жимолость. Дьявол!

— Куда прешь, идиотка! — заорала я.

— Он убьет меня! — взвизгнула Кира. — Я с тобой!

По правде говоря, тащить на буксире верещащую бабу в ночнушке меня не прельщало. При чем здесь вообще Сургачева? Кому она нужна, дебилка? Ну и сидела бы со своим Марышевым — какой ни есть, а мужик.

Хотя мужик в спящем виде какой мужик?

— Дуй за мной, — бросила я. Глотая слезы, помчалась по гранитной дорожке, выводящей прямо на калитку. Она неслась за мной, грохоча мужниными бутсами. Мы успели! Когда я выбегала из калитки, стрелок продолжал хрустеть кустами, продираясь вдоль ограды. Я помчалась по Волчьему тупику, но — так и есть! — ухнула в злополучную канаву с доской. Нога подвернулась, и я грянула плашмя в грязь! Стала лихорадочно выбираться, барахтая руками. Вскочила, побежала дальше, не чувствуя боли. На бегу оглянулась — Сургачева не отставала; вязла в грязи, хрипела, но упорно ломилась за мной. Хлопнула калитка — Красноперов вырвался наконец в переулок, тяжело рванулся за нами. Я прибавила ходу…

У трансформаторной будки — новое тело! (От сырости они там плодятся, что ли?) Невысокий, плотный тип лицом вверх и без признаков жизни. Костя Борзых! Да когда же это кончится?.. Я обогнула тело и в месте слияния Волчьего тупика с Облепиховой невольно притормозила. Куда податься? Налево? Облепиховая обрывается забором, а играть в пятнашки на территории покойной Розенфельд или не менее покойного Рихтера лучше днем, когда хоть что-то видно… Направо? По Облепиховой — прямой, как стрела? Казаки далеко, а убийца с пистолетом близко. Не догонит, так подстрелит. Марышев дрыхнет, Постоялов дрыхнет — пока буду дубасить в дверь — трижды помру…

Домой! Дома стены и решетки… Я пнула с разгона калитку, крючок выпрыгнул из скобы — калитка распахнулась. Сургачева пыхтела в спину. Я ворвалась на участок, рука уже в кармане — ключ! Уходя, заперла на один оборот, умница… Дорожка, крыльцо, дверь… Ключ в скважину, обеими руками — для верности… Задыхаясь, я влетела на кухню. Сургачева грохотала по крыльцу, оступаясь и матерясь…

— Быстро, кретинка! — взревела я. — Дверь закрываю!

— Бегу, Лидок, бегу… — бормотала Сургачева.

То ли не торопится она никуда? Я хватанула ее за шаль, захватив кружевной ворот сорочки, рванула через порог… И встретила мощное противодействие! Толчок — и я влетела в мамину комнату, запнулась о плинтус и врезалась затылком в пол! В голове что-то взорвалось. Ноги стали ватными и чужими. Но я не сдавалась — закусив губу, попыталась подняться на немеющих руках, всматриваясь в проем.

— Что ты делаешь, Кира, дверь закрой… — выдавила я.

Сургачева фыркнула:

— Ага, щас… Дорогой, ты опаздываешь, двери уже закрываются, — донеслось сквозь какофонию в ушах и прострелы в затылке.

Дорогой?!.. Кому это? Ромке? Да ни в жизнь! И тут меня осенило: Ромка — агнец! Он удрал куда-то с «места ведения боевых действий», и это единственный его ублюдочный поступок. Сургачева не пустила меня в спальню к своему «спящему» мужу! Не беспокой, сказала она, или что-то в этом духе. Да не было там никакого мужа! Не храпело. Муж рыскал по близлежащим огородам и подгадывал подходящий момент для своей гнусной акции. Вестимо, получилась бы стыдоба, обнаружь я пустую кровать…

Непослушными руками я корябала по полу: нужен предмет, которым можно отбиться. Что угодно — ухват, кочерга, железная труба, закатайка… Здесь было столько хлама! Но рука натыкалась на пустоту, и понятно — перед вечерними посиделками с подозреваемыми я весь хлам удалила: мелкий запнула под диван, крупный сбросила в подполье…

Мужская тень надвинулась с улицы. Медленно миновала проем, другой, наклонилась надо мной, распластанной. Вспыхнул фонарь. Я зажмурилась.

— Что с ней?

— Ушиблась, — объяснила Сургачева. — Шишка на затылке.

— Будем лечить, — усмехнулся мужчина. — Заодно и мой хондроз подлечим… Это ужасно, дорогая, носиться, аки мальчик, с такими болями…

Разрази меня подагра, если это был Марышев. Не о том наша гармошка пела! Голос принадлежал Постоялову Борису Аркадьевичу…

Глава 3

Перед глазами носились круги — желтые, красные, малиновые. Сталкивались, разлетались, опять сталкивались… Когда я открывала глаза, они не исчезали — теряли в контрастности, но набирали в весе. За кругами качались тени, издающие звуки. Эти звуки я слышала не совсем ясно, однако воспринимала почти каждое слово, — видимо, подкоркой. Боже, ведь была у меня такая мысль! Ну где они меня перехитрили?..

Поредевшая банда (Зубов благополучно выбыл) подводила итоги работы:

— …Не сказать, что ювелирно, дорогая, но лучше, чем никак. Не волнуйся, до утра не зашумят. Казаки в эту окраину не ходят, район спокойный. Красноперов уехал, Рябинина от страха носа не покажет… Твой-то не очухается?

— Перестань, Боря, ты меня знаешь. Ударная доза циклофена — до утра как миленький… Проснется бодрячком, без тени подозрений… Хотя какая, к черту, тень? Где мы будем к утру, Боря?

— Шестого ты ему тоже циклофен подмешивала?

— В «Отечество»? А то. Любопытный эффект получается. Чистейшая водка оборачивается в технический спирт. Бедный Игорек… Ты за ментов отвечаешь?

— Менты не встанут, гарантирую.

— Ты понимаешь, милый, что на пару пожизненных мы наработали? Хватило бы и одного трупа.

— Понимаю, любимая. Но кто ж знал? Откачают оперов, не волнуйся. А не откачают — получится семь жмуриков, счастливое число…

— Восемь, милый…

— Да что ты говоришь? Не подумал, извини…

Мне светили фонарем в глаза и обшаривали карманы. «А кто же восьмой труп?» — думала я, отмахиваясь от наплывающей догадки, что это, собственно, я.

— А вот и наша бумаженция, — урчал Постоялов, изучая под фонарем вексель. — Смотри-ка, Кира, подлинная, не обманула… Эх, не ваш сегодня день, Лидия Сергеевна, положительно не ваш. Вы у нас Телец, ну конечно: в четверг неудачи в бизнесе, подальше от контактов и вообще лучше не выходить из дому… Вам баба с пустыми ведрами поутру не встречалась, нет?

— А она так хотела найти разгадку, — сочувственно заметила Сургачева.

— Она и нашла. — Постоялов склонился надо мной и зашептал в самое ухо: — Вы знаете разгадку, Лидия Сергеевна. Вам полегчало от этого?..

Я бы не ответила ему, даже если бы могла. В мозгу хрипел прокуренный шансон: «Отбегалась, отпрыгалась, отпелась, отлюбилась…»

— Это был экспромт, Лидия Сергеевна… — продолжал шипеть Постоялов. — Байсахов кормит человека из милиции. Досыта кормит, на убой. Человек свою сытость отрабатывает. Какая же это секретность, Лидия Сергеевна, когда о вашей безумной затес знает полэтажа управления? Естественно, я бы не пошел с вами на контакт. Разве это можно — при превосходящих-то силах противника? Оттого и спал с чистой совестью. Но вы сами виноваты, разбудили меня, выпустили злого духа… Недальновидно поступили. Дай, думаю, пройдусь. Присел в кустах на Облепиховой. Смотрю, за вами двое скользнули — полный комплект. За последние двести лет милиция явно не поумнела. Один у будки остался. Вот и решение. Не зря человек из милиции мне глушитель доверил… Первого я снял, а второй вперед ушел. Пришлось карабкаться через Фаринзонов, через Красноперова… И все бы ничего, Лидия Сергеевна, кабы ваш капитан не вздумал к первому вернуться. А тот лежит. Он обратно, скачками, вас выручать. На крыльце так удачно подставился — не устоять перед искушением…

— Дорогой, пора уходить, — напомнила Сургачева.

«Хоть бы он не погиб», — думала я. — Все что угодно, лишь бы не погиб… Пусть очнется, к Рябининой ползет, она не последняя сволочь, поможет, у нее образование медицинское…»

— Пора, — согласился Постоялов. — Изменим жизнь к лучшему, дорогая. Хороша страна Болгария? Визы ждут, Байсахов нервничает… Ты знаешь, ему абсолютно до фени, пасет ли ментура вексель. Это здесь они хозяйничают, а в Дагестане его банк охотно примет, там свои законы. Горные. И нашу милицию они видели в белых тапочках… На вас позавчера напали люди Байсахова, Лидия Сергеевна. Слабые профессионалы. Я не рекомендовал, не видел резона, но Байсахов очень торопился — вот в итоге и насмешил людей. Мой человечек добросовестно подложил баксы, а его люди тут как тут — все испортили… Они не успели получить данные, что вексель уже в милиции, оттого и напали. Узнали гораздо позже, и я узнал гораздо позже, обмануть хотели?.. Ну да ладно, что ни делается — к лучшему.

— А Лидунька как?.. — затянула паузу Сургачева.

«Секир башка, — подумала я, — и в колодец. Ну и ладно».

— Пока в машину ее, — обдумав вопрос, вынес щадящий вердикт Постоялов. — Я не привык висеть на волоске, милая. Пусть почленствует в нашем коллективе. Улетаем из Красноярска, там терминал. Путь неблизкий, мало ли что. Вот выедем за пределы области…

— Понял, — хихикнула Сургачева. — Слушали, постановили… Лидунь, чуешь, ты теперь у нас заложница. Веди себя смирно, не буйствуй… Дорогой, ты представляешь, как она будет дергаться?

— Не будет, — убежденно заявил Постоялов. — Мы подружимся.

«Да уж, — подумала я, — с такими друзьями и враги не нужны».

— Если влить в нее бутылку, она угаснет?

Сургачева задумалась:

— Должна.

— Прекрасно. Подгулявшая приятельница. Везем домой после бурной презентации… Лидия Сергеевна, — он опять наклонился к моему уху, — у вас веревка в доме есть? Мы вас свяжем ненадолго, хорошо?

Такое ощущение, что все это было не со мной. Я наблюдала со стороны за несчастной женщиной, угодившей в ловушку, а физические мучения, которые она испытывала в те минуты, были лишь виртуальными эффектами.

Я не дала им веревку. Сами нашли. Постоялов вязал мне руки за спиной, а Сургачева побежала переодеваться. Он возился с узлами, попутно развлекая меня новыми откровениями. Какая я дура — могла бы догадаться!.. У них намечалось свидание в воскресенье 14 октября! Не случись нашей слежки, любовнички сошли бы на «Речном вокзале», а далее по всем правилам конспирации…

— У вас характерная родинка, Лидия Сергеевна… — пыхтел Постоялов, путаясь в элементарном шнуре. — А главное — редкая. Да-да, та самая, на тыльной стороне ладони. Закамуфлировать вы ее, конечно, не удосужились. Держались за поручень, словно нарочно выставляли. Ай-я-яй, Лидия Сергеевна, не очень толковая из вас сыщица… А у меня мобильник в левом кармане, я на ощупь набрал номер Киры — она сняла в соседнем вагоне. Алло — а в ответ тишина. Сигнал такой условный, понимаете? В переводе означает: опасность, ко мне не подходи… Я не планировал к жене в больницу, там сутолока по выходным. А Кира не намечала левых свиданий. Хотела пройти мимо, подняться на Восходную и дальше — куда глаза глядят. Ничего катастрофичного — я понимал, вы работаете отдельно от милиции. Но тут моя девочка замечает парня — красавчика от кутюр, в школе учились, роман крутили в юности. Он и поныне на нее неровно дышит, засранец. Просто совпало так — газету покупал мужчина… Кира и сыграла экспромтом, для пущей убедительности. Эффектная была сцена, согласитесь, Лидия Сергеевна…

Меня проволокли через участок Постоялова, усадили на заднее сиденье «опеля» и заткнули рот какой-то воняющей солидолом ветошью. Я чуть не задохнулась.

— Это ненадолго, Лидия Сергеевна, — успокоил меня Постоялов. — Да не делайте вы такие глаза. Дышите глубже.

Пост они проехали беспрепятственно — местные иномарки казаки знают наизусть, без нужды не тормозят. Грубая рука Сургачевой вдавила мою голову в колени и держала в таком положении, пока ворота кооператива не пропали из виду.

— Пронесло, — хохотнул Постоялов, сворачивая с дороги в лес. «Опель» запрыгал по кочкам. — Признаться, дорогая, мандраж присутствовал. Милиция лопухнулась в лучших традициях. Они настолько самоуверенны, что даже охрану не поставили в известность о проводимой операции. Боятся, видать, охраны. А чего ее бояться?.. Однако мы не будем спешить, правильно? Поспешишь — ментов насмешишь. Мы отъедем в лесочек и постоим, понаблюдаем за дорогой. А потом по объездной через Юность — погоним наши городских… Дорогая, ты взяла самое необходимое? Я имею в виду зубную щетку, помаду, документы…

— Конечно, дорогой, — проворковала Сургачева. — Ты же предупредил, что есть шанс убраться. Как в воду глядел, милый.

— Я сам поражен, сладенькая моя. После неудачи у Розенфельд я, честно говоря, начал хоронить эту затею… Ага, вот и местечко уютное.

«Опель» дернулся и встал. Постоялов выключил двигатель. Я подняла голову — шейные позвонки жалобно заныли. Мы стояли в лесу. Погасли фары. В лобовом стекле очень смутно прорисовывался кювет и дорога, выходящая на берег. С остальных сторон мы были окружены густым ельником — мохнатые лапы, напоминающие Новый год, мягко терлись по стеклу. Сургачева выдернула кляп. Я отдышалась. — Окошечко откроем, не возражаете? Чудная ночь. — Постоялов включил стеклоподъемник. Свежий запах леса наполнил салон. Закружилась голова. Я откинула ее на подголовник — снова заплясали круги перед глазами. — Развяжи ее, дорогая, — попросил Постоялов.

— Конечно, дорогой, — мурлыкнула Сургачева.

Она опять прижала мою голову к коленям. Вывернула руки до хруста (я молчала) и стала не спеша развязывать.

Пока она это делала, Постоялов заблокировал дверь с моей стороны:

— Без глупостей, Лидия Сергеевна. Видите вот эту штуку? — Слава богу, пистолет с глушителем на фоне лобовика я разглядела. — Одно неверное движение, Лидия Сергеевна, и остаток ночи вы проведете в позе эмбриона. Это неудобно, уверяю вас. А теперь, с вашего позволения, приступим к приятной процедуре.

Раздался стук открываемого бардачка, скрип отвинчиваемой крышки, и что-то куда-то забулькало.

— За День милиции, Лидия Сергеевна. Меньше месяца осталось. Не забывайте про глупости.

— Меня вырвет… — пробормотала я.

— Не свисти, — возмутилась Сургачева. — Ты пьешь как докер. Давай-ка не ломайся.

— Небольшими дозами, Лидия Сергеевна. Для пущей усвояемости. Это не водка, к сожалению, а виски. Довольно мерзкое, за десять баксов. Я бы вам составил компанию, но не могу, извините, за рулем. Прозит, Лидия Сергеевна.

Я взяла складной стаканчик, выпила мелкими глоточками. Что я делаю, господи?

— Добро на дерьмо переводить, — фыркнула Сургачева. — Такая большая бутылка.

Да мне и половины за глаза… Крепкое виски обожгло горло, во рту остался привкус овчарни. Они внимательно за мной наблюдали — два черных силуэта. Один впереди, неловко извернувшись, другая справа — готовая бить в зубы, если надо.

— Так как же насчет кошки, Борис Аркадьевич? — прохрипела я.

— Бредит, — посочувствовала Сургачева.

— Кошки? — переспросил Постоялов. — Ах кошки… — Он выдавил из себя несколько означающих веселье звуков. — Кошка и правда имела место и произвела на меня неизгладимое впечатление. Все мы с чего-то начинаем, верно?

— О чем это вы? — удивилась Сургачева.

— У нас свои секреты, любовь моя. О любопытных, которых убивают. Впрочем, это второстепенно. Выпейте, Лидия Сергеевна.

Я содрогнулась.

То ли зрение у меня от выпитого повело, то ли в районе кювета что-то и впрямь шевельнулось. Словно человек гусиным шажком перебежал дорогу и замер в траве под откосом…

Постоялов наполнил третий стакан. Спешил, гад. Беспокоила я его.

Я могла контролировать ситуацию до четвертого… ну до пятого стакана. Дальше — тишина…

— Борис Аркадьевич, — пробормотала я, — я, конечно, понимаю, что вы скотина редкая, но не откажите даме — растолкуйте смысл этой вакханалии…

Постоялов рассмеялся:

— С удовольствием, время терпит. Выпейте, пожалуйста… Выпили? Славно, Лидия Сергеевна. Некто Байсахов — большой человек с Кавказа — выступил в роли покупателя банковского векселя номиналом в шестьдесят пять миллионов рублей. На финансовый рынок этот залоговый документ Дербентской ювелирной фабрики за семьдесят пять процентов от ее стоимости и по поручению ее руководства выставил вице-президент банка «Эллада» Грушников, институтский, кстати, приятель Тамбовцева, и за восемь процентов комиссионных заручился его же поддержкой. Байсахову эта разорившаяся фабрика нужна как воздух. Дербент его вотчина, он скупает тамошние предприятия, где бы они ни выставлялись; на этот счет у него своя контрразведка. А денег свободных нет. Он предложил Грушникову кафель, линию волоконной оптики, прочую дребедень, но тот, естественно, отказался, настаивая на получении наличных. Байсахов вроде бы согласился, получил от Грушникова реквизиты счета для перечисления суммы. Но в свою очередь выразил желание убедиться в подлинности векселя — и был приглашен в «Комприватбанк», где в депозитарной ячейке на имя Тамбовцева хранилось долговое обязательство. Там он и познакомился с Тамбовцевым… Но вдруг объявляется новый покупатель — директор фирмы «Гранит» (памятники лепит) некий Владимир Ревень. Фигура, безусловно, подставная — легальный представитель, назовем ее так, одной славянской группировки. Видимо, эта фигура больше внушала доверия Грушникову. Оба русские, оба сибиряки… Никуда не денутся друг от друга. И денежная состоятельность партнера не вызывает сомнений. Собственно, и правильно — чем собирался рассчитываться Байсахов с Грушниковым, я не совсем представляю… Короче, сделка рушится, заключается новая — с фирмой «Гранит», а точнее, с ее руководителем господином Ревенем. Байсахов в ярости, включает всех своих «экономических» шпионов и с напрягом узнает, что в субботу, шестого октября, в двадцать ноль-ноль, вексель должен быть передан в присутствии представителя «Эллады» в руки Ревеня. Произойдет сие знаменательное событие в офисе фирмы «Гранит» в Академгородке. Естественно, будет банковская охрана. А с понедельника вексель начнет движение на финансовом рынке. Там его не поймать. Тупик…

В водостоке над дорогой опять что-то шевельнулось. Вроде бы поднялась человеческая фигура, отошла под деревья. Пить надо меньше, Лидия Сергеевна. Или закусывать иногда.

— Мы с Байсаховым вместе в армии служили, — усмехнулся Постоялов. — Как уж он узнал мои координаты… В контору не зашел, конспиратор хренов, позвонил по мобиле, потащил в ресторан, напоил, накормил, поделился проблемой… «Ты мне брат, — говорит, — или сволочь страшная? Помоги». Мол, в нашей сибирской бизнес-специфике он не светоч. Я предложил ему задействовать человеческий фактор. А он в свою очередь предложил процент, потому как с человеческим фактором у него туго, а если в понедельник двадцать второго октября банковский документ не будет предъявлен руководству фабрики, правление банка аннулирует вексель. И что вы думаете, Лидия Сергеевна? В полный рост этот самый фактор! Не прошло и суток, как несчастный в браке Тамбовцев встречается в кафе с женщиной. Сидят, милуются. Я за ними уныло наблюдаю. Вдруг вижу — у женщины знакомое лицо. Вот это да, думаю. Соседка по даче! И видок — ну самый блеск. Лет на тридцать. Правильно, думаю, это вам, Зоя батьковна, не в фуфайке тяпкой махать. И как влюбленно она на него смотрит! Словом, сижу подсматриваю. Кавалер глядит на часы, вздыхает, уходит, дама остается. Грустная, глаза пустые — влюблена по уши. Я к ней — так и так, Зоя батьковна, здрасте — здрасте, а чего это вы с Генкой Тамбовцевым тут сидели? Мой дружбан это, говорю, лучший. Ему в жизни очень не повезло. Зойка сидит, глазами хлопает. И тут меня как бы просветляет: ба! — говорю, так вы и есть прекрасное создание, о котором он мне шепотом долдонит каждый вечер в телефон? Ее еще Зоей зовут… Ну конечно! Макарова — наивняк стопроцентный — взрывается от радости и все свои амурные дела на меня выплескивает. Мол, любовь у них до гроба, а встречаться негде. У нее — однокомнатная с собакой, у него — пятикомнатная с женой (тоже лает). На улице холодно, в гостиницу он не хочет — слишком мелькаема его физия в городе. Правильно, говорю, мне тоже Генку жаль. Не сложилось у человека. Видный мужик, солидными делами заворачивает, а в личном плане — полная непруха. Послушайте, Зоя, говорю, а что значит — встречаться негде? Пригласите его на дачу. Завтра суббота, часиков до семи он — вольный ветер, а вот в воскресенье никак, извините, будет в семье сидеть и жену орущую слушать… Но только ни в коем случае, Зоя, не упоминайте про меня. Гена человек ранимый, устыдится, и вы его никогда больше не увидите. Вам это надо? У Зойки глазки блестят — хорошо, говорит, попробую, мы как раз сегодня вечерком в кафе встречаемся… Не было у меня надежды на эту авантюру. Абсолютно не было. Но ведь шанс из ста — тоже шанс. А как удобно — ехать в Академгородок, а Зойкина дача как раз по пути… Каково же было наше изумление, когда в субботу в четырнадцать тридцать Тамбовцев появляется в банке, убеждается в перечислении Ревенем денег, изымает вексель из депозитной ячейки и в сопровождении банковского «уазика» выезжает на Бердское шоссе. Но в Кирилловке внезапно отпускает конвой, сворачивает на дамбу и дует к Зойке! Без охраны!..

— Дальше можете не рассказывать, — пробормотала я. — Когда вы остановили его в половине восьмого, вытряхнув из машины, векселя при нем не оказалось. А технология пыток меня не интересует.

— Но это не все, Лидия Сергеевна! В тот же день в девятнадцать сорок пять господин Ревень скоропостижно отдает концы прямо на рабочем месте, где он поджидает Тамбовцева. Говорят, сердечный приступ. Клянусь, Лидия Сергеевна, это не я. Спросите Байсахова. Он очень хотел остаться один на один с векселем. А остался в итоге с его ошеломляющим отсутствием… Как и Ревень. А Ревень, мне думается, помер по… хм, естественным причинам — от горя. Да и ладно, забудем, для нас он персонаж второстепенный, проходной…

В десяти шагах от машины шевельнулись ветки. Еще раз шевельнулись…

— Куда вы смотрите? — спросил Постоялов.

— Думаю, — проворчала я.

— Лучше выпейте. — Он в четвертый раз наполнил стакан. Сургачева что-то притихла. А у меня в голове уже все ломалось и пучилось. Четвертый стакан я, положим, выдержу, но вот пятый…

— А что вам сказал Тамбовцев? — спросила я, чувствуя, как язык начинает деревенеть. — Почему вы как озверелые набросились на мой дом?

— Зубов перестарался… «Не бейте меня, положите в кровать, и я все расскажу…» — стонал Тамбовцев. Мы перетащили его из подвала Рихтера к Кире — Марышев все равно дрых беспробудно, — а он возьми да начни издыхать. Зачем тащили? Давай его трясти, а он уже в бреду, твердит: «Облепиховая, двадцать два, Облепиховая, двадцать два, наш человек, наш человек…» Не сообразил я, Лидия Сергеевна. Сам же эту книгу и выбросил. И мусорка в трех шагах от вашего номера на доме…

А сообразил лишь после того, как вы с милицией поехали допрашивать Розенфельд.

— Вы решили, что я его человек?

Постоялов смутился:

— Да нет, я понимаю, что это смешно… Но что нам оставалось думать?

Лапы за окном уже не шевелились, но я объективно чувствовала присутствие человека. Он стоял буквально в нескольких шагах и слушал разглагольствования Постоялова. Кто он? Верест не может — дай ему Бог до Риты доползти… Ночной дачник тоже не может. Это персонаж сказочный. Бомжи дальше дамбы не ходят. Милиция в одиночку не работает…

Я выпила. Куда деваться?

— А п-почему п-погибла Макарова? — На этом месте я, кажется, поплыла. Язык не слушался, в голове застучали бубны. Но надо поддерживать беседу, надо…

— Глупо, — признался Постоялов. — Она звонила Тамбовцеву домой, представилась секретаршей. Выяснила, что Тамбовцев не ночевал дома, и вспомнила о нашей беседе. Примчалась, мокрая, взъерошенная. А у меня Зубов — и обсуждаем мы ни много ни мало возможность обследования вашего дома и лично вас, Лидия Сергеевна. Я выдворил Зубова в соседнюю комнату, а ее попытался урезонить. Но Зойка слушать не хотела: орала, что с утра побежит в милицию, все им расскажет. Выскочила на улицу, я за ней. Опять стояли ругались. Потом все и произошло…

— Так это в-вы ее убили…

— А тут у трансформаторной будки вырастает мужичок с пистолетом! Руки, говорит, на забор и ноги врозь. Оказалось, менты следили за Красноперовым — но мыто не знали! Признаюсь, Лидия Сергеевна, обомлел. Благо Зубов спас положение — следил за нами из окна, приметил неладное и выбрался на Облепиховую через вашу калитку. Подкрался к менту сзади, всадил нож в спину… Глупо, Лидия Сергеевна. Стоим принимаем решение, и вдруг — бац! — вы… Все-то вам интересно. Ни минуты покоя. Рассыпаемся по кустам, а вы доходите до опера — и бегом на дачу. Я, право, растерялся. Пока дергался, время ушло. Пошел сдуру за вами, долбился в дверь, хотя ежу было понятно, что вы не откроете… Милиция, по нашим прикидкам, могла приехать не раньше чем через полчаса — они не гонщики. Опера мы оттащили в сад к Рябининой, частично замаскировали, а вот Зойку не успели: понаехали, законнички… На следующую ночь Зубов сделал попытку пробраться в ваш дом — надо было пользоваться случаем, пока менты разъехались, — но потерпел фиаско. Веселенькая была ночь, да? Разбросал вашу дачку, заявился ко мне с нелепыми претензиями, орал, что мы так не договаривались, требовал увеличения процента вдвое! Причем немедленно! Неслыханный наглец. Где я ему возьму? Словом, сам себе подписал. Наутро мы встретились с ним в Сосновом переулке… Жалко парня, он, если честно, Лидия Сергеевна, племянник моей первой жены; а милиция не вышла на нашу связь, поскольку так глубоко не копала. Да мы с ним на публике и не общались; он меня не помнил, я его не сразу признал. Выловил парня на остановке, поставил пиво, побухтел за жизнь: мол, так и так, Алеха, жизнь одна, а денег еще столько не заработано… Словом, поймал я его больную струнку, Лидия Сергеевна. Деньги. Ради денег этот казачок по трупам пойдет, для него убить что водки выпить, он в Чечне такую ораву людей жизни лишил, причем за бесплатно, что…

— Дорогой, — шепотом перебила его Сургачева, — не задавай вопросов… Слева от тебя кто-то стоит… Быстро ключ направо и ногу на газ…

Черт! Так вот почему она помалкивала. Она тоже чувствовала неладное, но не могла понять, откуда ждать беды…

Постоялов не дергался. Всем бы мужикам соображать без пинка… Практически не меняя положения, он чуть повел пистолетом в окно, а левой рукой повернул ключ зажигания…

— Они уезжают!!! — неожиданно для самой себя завопила я.

Громкий треск возвестил о переменах. Что-то тяжелое, корявое (предположительно коряга) вломилось в раскрытое окно! Двинуло сидящего вполоборота Постоялова в затылок и швырнуло его на коробку передач…

Выпавший пистолет брякнул об пол.

Сургачева взвизгнула. Жилистый мужчина, распахнув дверцу, рывком выдернул ошеломленного убийцу из салона. Раздался еще один удар, треснула кость. Я очнулась раньше Сургачевой. Въехала ей локтем в ребра — она опять завизжала и вцепилась мне в шею! Орущий рот, полный мелких белых зубов, завис прямо у меня над глазами…

Задыхаясь, испытывая режущую боль от впившихся в кожу ногтей, я резко, с оттягом, ударила лбом в этот ненавистный рот!..

Мы обе взревели от боли. Но теперь уже я ее держала за горло, а она давилась зубной крошкой, вжавшись в дверь. Я нащупала ручку — мы вывалились наружу. Она еще сопротивлялась, пыталась выцарапать мне глаза, но я быстрее, чем она, вскочила на ноги, увернувшись от ее хищных пальцев. Алкоголь придает необычайную легкость телу! Одна нога Сургачевой еще была в салоне, она никак не могла ее выдернуть оттуда. Воспользовавшись этим, я ударила ее дверцей. Схватила за волосы, впечатала виском в стойку. Издавая какие-то хрипы, Сургачева стала медленно сползать под колеса…

Мало. Расплата не должна быть половинчатой. Она должна соответствовать содеянному. Я присела на корточки и стала шарить руками по земле. Нащупала приличную корягу килограмма в полтора. Неплохое орудие возмездия.

— Не бей, Лидок, прошу… — хрипло взмолилась Сургачева. Она корчилась под раскрытой дверцей, выставляла ручонки. Я отчетливо различала ее трясущуюся макушку.

«Ненавидь грех и люби грешника», — сказано вроде бы в Писании. И радость мести не самое благородное состояние человека…

— Ну уж хренушки, дорогуша, это не про тебя, — сказала я. Даешь правосудие по-техасски! И ударила — как палач — секущим вертикальным ударом!..

Пошатываясь, я обошла машину. Человек сидел на земле и тяжело дышал. Постоялов лежал ничком, уткнувшись носом в землю. Именно так, а не иначе — Борис Аркадьевич в длинном плаще, а «спасатель» — в короткой курточке, смутно знакомой.

Сил стоять не было. Я прислонилась к бамперу:

— Мужик, ты кто?

Он поднял голову.

— Хрен с бугра, — помолчал и добавил: — Слушай, Лидка, я, кажется, его убил…

— Ромка? — изумилась я. — Вот так рояль в кустах…

— Сама ты рояль, — буркнул он. — Поцелуй лучше. Заслужил.

Еще бы не заслужил. Я нагнулась, облобызала его в обе щеки, в нос, в ухо, а напоследок в качестве контрольного — в лоб. Земное притяжение сработало с утроенной силой — я плюхнулась в холодную траву, отбросила голову и уставилась в несущееся на меня небо.

— Да ты пьяна до упаду, — совершенно верно заметил Ромка.

Я закрыла глаза. Слишком быстро неслось на меня это небо. Пусть проскочит.

— Ос-суждаешь?..

— Завидую…

— Я, кажется, тоже убила Сургачеву…

— Бывает, не бери в голову, — утешил меня Ромка. — Элементарная защита. Как в компьютере. Отморозки что ни попадя лезут в твои дела, норовят системному диску шею свернуть, память ликвидировать…

— Послушай, — прошептала я, — а у тебя правда с ней что-то было?

— С кем? — не понял Ромка.

— Ну с Сургачевой…

— Было, — вздохнул он, — подавно, поздней весной, она еще с Постояловым не снюхалась… Игорек, как водится, на работе пропадал, а Сургачева прикурить зашла. Я еще подумал тогда, а какого хрена, у нее же в машине прикуриватель…

— Прости… Ты знал, что у нее роман с Постояловым?

— Догадывался. Ну а что тут такого? У всех свои романы. У меня вон с Зойкой Макаровой позапрошлым летом тоже маленький романчик намечался. Раза четыре. Я понимаю Тамбовцева — в пределах кровати с Зойкой вполне можно было иметь дело…

— О господи, — простонала я. — А с Розенфельд ты не пробовал?

Но он не слушал.

— Подумаешь, романы, — бухтел он. — Нельзя же каждую любовную связь соотносить с бандитизмом и массовыми убийствами. Пока ты мне не сказала о виновности Постоялова, я бы эти два пункта и не связал…

— Эй, постой, паровоз, — опомнилась я, — ты о чем трындишь? О какой виновности Постоялова?

— Косичкина, у тебя че, совсем крыша рухнула? — разозлился Ромка и склонился надо мной (его голос зазвучал совсем рядом). Пришлось открыть глаза. Бог с ним, с падающим небом. — Ты же сама мне звонила, сказала, что милиция подозревает Постоялова. Из-за того, дескать, будто бы Тамбовцев хотел перекупить его «Артемиду», а самого Постоялова отправить на паперть. Вполне убедительно. Я, правда, не понял, чего он тут в машине нес… Но я догадался, что ты не зря эту ночь замутила. Решил тебя подстраховать. Нравишься ты мне, Косичкина. Отогнал я машину на Лесную, залез на чердак к Киргинцевым — это те, что за Риткой. От Киргинцевых вся наша округа видна. Одного я не учел — темноты. Видно, что народ шастает, а кто шастает, не поймешь. Потом вижу — трое к тебе побежали. Ну, думаю, убивать не будут, ты же не дура набитая отдавать им свою вещицу: я сразу понял, что ты блефуешь. Сижу дальше. Вдруг смотрю — «опель» Постоялова выезжает. Пора, думаю. Кубарем с чердака и на Лесную… Вы из ворот выезжали, когда я пристроился. Фары не включал, на ощупь ехал. Смотрю, в лесок забираете. Ну я метров за сто по тормозам и — медленным шагом, робким зигзагом… Чего ты хохочешь, Косичкина?

Я не просто хохотала, я изнемогала от хохота. Я надрывалась и давилась, даже не задумываясь над тем, что это хохот сквозь рыдания.

— Ромка… — выдавливала я из себя булькающие горловые звуки, — да я же пошутила… Это так совпало, Ромка… Я не знала, что Постоялов убийца, я звонила каждому из вас и несла околесицу, лишь бы вы зашевелились и начали что-то делать… В твоем случае случайно угадала, понимаешь?..

Я схватила его за руку, чтобы он не обиделся и не ушел. Даже в этой ситуации, когда кошмары остались в прошлом, враги лежали как попало, а ночь потихоньку шла на убыль, мне требовалась защита! Как компьютеру…

Глава 4

Рано утром меня в палату не пустили.

— Женщина, — сурово обозрев мой сомнительный, не изменившийся с ночи экстерьер, сказала дежурная медсестра, — ему час назад сделали операцию, куда вы рветесь со своими бананами?

Я пришла после обеда — красивая, нарядная, с подведенными глазками.

— Женщина, — сурово сказала медсестра, — ему час назад сделали операцию, куда вы претесь?

— Как? — возмутилась я. — Еще одну операцию? Вы что, ножницы у него в горле забыли?

Сестра оскорбилась и пообещала вызвать санитаров. Пришлось уйти от греха подальше. Очередной визит в больницу я нанесла на следующее утро, когда невзлюбившая меня медсестра уже сменилась. Другая, впрочем, оказалась не лучше.

— Велено пускать только близких родственников, — огорошила она меня. — Вы кто Вересту? Жена?

— Почти, — с достоинством ответила я.

— Не обманывайте, — разоблачающе прищурилась медсестра. — Жена уже приходила.

— Так то жена, — вздохнула я, — а я — почти. Вы русских слов не понимаете?

Пробиться в палату удалось только через день, изведя месячную норму нервных клеток и денег на такси. Других несчастных в палате не оказалось. «Дважды прооперированный» в мрачном расположении духа сидел на кровати и бросал в шторину булавки.

— Ну наконец-то, — вздохнул он, — дождался.

— Меня не пускали, — пожаловалась я. — Для свободного прохода к твоему телу нужно быть твоей женой.

Я села к нему на кровать, он обнял меня. Как жену. Неплохо устроился. Утром одну обнимает, вечером другую.

— Как же ты так неосторожно? — пожалела я его. — Предохраняться ведь надо.

— Не знаю, — ответил он. — Я верил, наверное, что родился в бронежилете. Но ничего, оклемаюсь, позвоночник не задет. Костяну гораздо хуже — он в реанимации. Лежит и грязно ругается. Зайди к нему.

— Зайду… Постоялов мертв, ты знаешь? Красноперов очень хорошо приложил его о кабину…

— Меня информируют. Думаю, Красноперов не обретет неприятностей.

— А Сургачева жива… Так, мелкие дефекты лица… Слушай, Верест, а в тюрьме есть стоматологи?

Он недоуменно пожал плечами:

— Никогда не интересовался. Наше дело — довести человека до тюрьмы, а дальше наша компетенция обрывается… Что у тебя на лбу?

— Сургачева кусалась, чудачка… Оказывается, мой лоб крепче, чем ее зубы… Сколько ей дадут?

— Не обидят. Думаю, лет семь по совокупности наберется. Она знала обо всех убийствах, принимала участие в пытке Тамбовцева, упоив предварительно своего муженька палевом. Она отгоняла «вольво» из кооператива. Его нашли, кстати, на автостоянке на Юности. Она заплатила за десять дней вперед, чтобы у пацанов не было вопросов. Потом нашла паренька из Бердска, не отягощенного избытком совести, посадила в тамошнее Интернет-кафе и сунула мобильник для связи — говорит, паренек писал тебе письма. У тебя будет время прояснить этот неясный эпизод… Вот это и есть тяга к деньгам. По договоренности с Байсаховым Постоялов получил бы десять процентов от номинала — шесть с половиной миллионов. Или двести с лишним тысяч — если в нормальных деньгах. Но он бы их не получил, Лида. По указанному Сургачевой адресу в Красноярске — это частный сектор — наших героев поджидал не Байсахов с деньгами, не визы с билетами на самолет, а невзрачный парнишка, при котором нашли пистолет с глушителем, две обоймы…

— И винтовку с оптимистическим прицелом, — пробормотала я. — Они были крепко влюблены, Олег, и деньги здесь ни при чем. Нам бы такую любовь… На убийства их подвигли не деньги, а возможность провести вместе остаток жизни, подальше от этой горем убитой страны. Только одержимые друг другом люди могут с бухты-барахты бросить все: дом, семью, работу и посреди ночи рвануть в далекий Красноярск, на призрачный самолет до Болгарии… Помнишь, Рябинина рассказывала, как засекла их на пляже мило болтающими? А вдруг это и был тот день, когда между ними проскочила искра?

Верест протестующе замотал головой:

— Без вариантов, Лида, я пасую. Сексуальные и социальные предпочтения убийц — конек психологов. Своих проблем много.

Я отодвинулась:

— У тебя грядут неприятности?

Он кивнул:

— Ранение не списывает огрехи в работе. Могут крепко прижучить. По сути, я провалил задание. Убийцы найдены, но это вершина айсберга. Трое работников милиции пострадали, из них один погиб. Вексель есть, Байсахова нет. Осведомитель в милиции не найден — самое страшное. В деле обеспечения твоей безопасности выявлена полная несостоятельность органов. Спасла тебя не милиция, а посторонний человек, ухитрившийся до недавнего времени побывать подозреваемым аж в двух не связанных между собой делах.

Я не стала его утешать, говорить слова по случаю. Время покажет. Оно и лекарь, и расставитель по местам, и успокоитель (косметолог, правда, неважный). Я посидела с ним в обнимку и стала собираться. Супруга с киндером могли нагрянуть в любую минуту. Зачем напрягать человека?

— Роман пишешь? — спросил он, целуя меня ниже уха.

Я отрицательно покачала головой:

— Не могу. Ступор заел.

Он улыбнулся.

— И правильно. Не мучь себя. Опиши реальные события, произошедшие с одной дамой на даче. Только фамилии измени.

— Не могу, — повторила я. — Рука не поднимается.

Грустно мне как-то стало. Снедаемая тоскливыми минорами, я побрела к двери.

— Подожди, — остановил он меня. — Маньяк Сабиров признался в содеянном. Тренер-пенсионер выбил у него нож, преступник убегал с пустыми руками. Проведена повторная экспертиза — по характеру ножевых ранений установлено, что резали людей именно этим пером: лезвие характерно скручено, настоящий кавказский «кынжал». Он привез его из Ингушетии в девяносто первом, где служил срочную. Подарок друга.

— Чудненько, — вздохнула я.

— Ублюдка возили по местам преступлений… Семь следственных экспериментов — умучил ребят. Но все совпало. Ты знаешь, он совершенно нормален, никаких безумных теорий о собственной исключительности или там о голосе свыше, требующем убивать. Просто скучно стало, говорит, жить. Остроты не хватает в быту.

Перчинки… А убивать — да, говорит, это плохо, но что поделаешь, душа требует…

— Пойду я, — сделала я еще одну попытку удалиться.

— Подожди, — он опять остановил меня, — не грусти по пустякам. Что не затолкаешь в самую большую кастрюлю в мире? Не пора ли признаваться?

Я улыбнулась улыбочкой всезнающего авгура:

— Крышку от нее, — и загадочно исчезла в лабиринтах больничных коридоров.


Осведомителя мафии в самых компетентных в мире органах нашли, как водится, случайно. Прокуратура разбилась в лепешку и успокоилась. Воцарилась тишь да гладь. Нарушила идиллию ревнивая жена капитана Хронова, явившаяся на беседу к следователю Голощекиной. «А как у нас дела с товарищескими судами?» — роняя слезу, поинтересовалась жена капитана Хронова (далее — ЖКХ). Вопрос поставил следовательницу в тупик. «Да никак, собственно, — краснея, призналась она — уже понимала, куда клонит посетительница. — Анахронизм, знаете ли, пережиток старины глубокой. Коллектив не имеет права вмешиваться в личную жизнь своих участников». ЖКХ, естественно, в слезы. Тут и вскрылась жуткая правда. Капитан Хронов (тот самый неприятный лощеный тип, инструктировавший меня перед отбытием на «дело») много лет, оказывается, изменяет своей жене. Последний раз она ловила его в марте, буквально вытащив своего кота из постели разлучницы. Тот якобы поклялся: завязал. А потом опять стал пропадать. А жена, не будь умной, проследила. Довела муженька до номера люкс на третьем этаже гостиницы «Сибирь». Через день опять довела. Поинтересовалась, за кем числится номер. «Любовь Ивановна Мейер, — вошла в ее положение сердобольная администраторша, — двадцать пять лет, очень приятная на внешность блондинка. Я вам так сочувствую, милочка…» Проплакав ровно сутки, ЖКХ отправилась в прокуратуру… У следователя Голощекиной мужик тоже был не прочь гульнуть на стороне. Сработала пресловутая женская солидарность. Голощекина лично отправилась в гостиницу… В финале выяснилось, что Любовь Ивановна Мейер — фигура реальная, но подставная (входила пару раз на глазах у администраторши), а в номере люкс фактически проживало представительное лицо кавказской национальности, к которому и хаживал муж ЖКХ — капитан Хронов. Вряд ли свидания были амурными — дежурная по этажу описала приметы постояльца: вылитый Байсахов Тимур Гамидович, пропавший из гостиницы задолго до описываемых событий… Словом, жена подложила собственному мужу грандиозную свинью. Под благовидным предлогом капитан был уволен из органов. Посадить его не смогли — одна косвенная улика, очень важная для участников дела, для суда явилась бы пустышкой. Следы пресловутого глушителя тоже не отыскались — и вообще капитан Хронов обладал безупречной служебной характеристикой и высокими деловыми качествами, что в наше время большая редкость.

Тимур Гамидович Байсахов был найден мертвым «в ресторане туалета «Каспий» — дословная выдержка из сообщения, которым сыщики из Избербаша радостно поделились с сыщиками из Сибири. «Зарезан острым предметом, предположительно кинжалом»… Искать убийцу, конечно, не стали, списали на кровную месть — но тамошним меркам и не преступление даже. Видать, уж слишком неблаговидными делами занимался Байсахов, если даже гипотетическая вероятность какого-то там расследования заставила его партнеров взяться за оружие.

Владимир Николаевич Ревень умер от сердечного приступа — официально заявили медики. Сердце не выдержало потрясения. Слишком чувствительной оказалась потеря шестидесяти пяти миллионов и мысль о грядущих объяснениях с «покровителями». Похоронили его, впрочем, по-людски — на Заельцовском кладбище, под шикарной мраморной стелой, изготовленной его же собственными подчиненными…

Позвонил Эдик, интересовался, не забыла ли я про пресловутую «четверку» на сотовом. Я ответила, что да, забыла, но в принципе рада его слышать. Он обрадовался, заявил, что Бронислава и родная жена — это, конечно, хорошо, но есть вещи лучше (кто бы спорил). Говорил про нерастраченную нежность — девать, мол, некуда, накопил. Я попросила перезвонить весной, там и денем. А пока пускай дальше копит, при нужде позаимствуем…

Нет, не влияет глобальное потепление на осенний сплин. Он сродни биологическому будильнику — включается в одно и то же время. 27 октября, в субботу, я взялась за воспитание ребенка («Начни с себя», — буркнула на это чудо-юдо, и я ее даже не обхамила). Навела порядок в «писательском» углу, помирилась с мамой. Вечером слушала Рахманинова. Ни ноты не поняла, но маме понравилось. 28 октября, в воскресенье, пока все спали, села на электричку и поехала на дачу. Нужно было додергать редьку, собрать с грядок кирпичи, привезти кое-какие тряпки, два года не стиранные (я прилежно записала все надиктованное мамой и поклялась, что выполню)…

Я бесцельно слонялась по этажам, пила кофе из термоса. Сидела на крыльце, на том самом месте, где 7 октября, талантливо изображая похмельный синдром, сидела Сургачева, и смотрела, как по небу плывут безопасные (в плане осадков) тучи. Как ветер гнет неубранную облепиху, а бродячая собака на территории Полынников (или Песчаников?) разгребает мордой золу из моего мангала. Как по участку Постоялова неприкаянно бродит низенькая, сутулая женщина с окаменевшим лицом. То берется сгребать свеженападанную с березы листву, то бросает, начинает прилаживать покосившийся водосток…

Рябинина возникла как из антимира — ни шагов, ни скрипа калитки. Она еще больше осунулась, стала какой-то серенькой, маленькой.

— Привет, — вздохнула.

— Привет, — согласилась я. — Ты зачем голову пеплом посыпала?

Гнать Риту я не собиралась. Она открыла дверь истекающему кровью Вересту и стянула ему грудь старыми полотенцами. Она добежала до сержанта Борзых и повторила процедуру. Она примчалась на казачий пост, чтобы позвонить в город, и первым делом вызвала «скорую», а не милицию…

— Ты не злись на меня, — пробормотала Рита, — я во всем виновата… Когда мне показали убитого охранника, я вспомнила. Этот парень в камуфляже шестого числа приходил к Постоялову, около шести вечера… Я стояла у окна за тюлем, он меня не видел — думал, никого нет. Он шел по Облепиховой и смотрел по сторонам. Почти до твоего дома дошел. Потом вернулся и открыл калитку Постоялова… Я хотела рассказать капитану, промучилась весь вечер, а когда решилась, меня ударили по голове… Я испугалась, Лида. Конечно, расскажи я ему сразу, многое бы изменилось…

Я не стала ей говорить, что били по голове не ее, а в общем-то… меня. Оттого и не добили. Я просто ничего не стала ей отвечать. Эта тема уже в печенках. Кайся не кайся…

Рита мялась дальше.

— Роман больше не заходит. Я не давала ему повода меня избегать. Странно, правда?

Кому странно, а кому и не очень. Этот беспутный малый звонил позавчера вечером (после Эдика) и в очень туманной форме намекал на «фигли-мигли». В смысле — довести наше дело до греха. Всех уже перепробовал, стервец, одна я осталась. Напрямую, конечно, не наезжал, но я его прекрасно поняла. Хорошо, сказала я ему, но только через ресторан и ровно на одну ночь. И не сегодня.

Я пробормотала какую-то казенщину про «не волнуйтесь, тетя, дядя на работе», но Рита от нее не повеселела. Стояла, тосковала.

— Марышев три дня сидит на даче, — поведала она. — С утра напивается и плачет. Вечером трезвеет, опять напивается и опять плачет… Меня и видеть не желает. А знаешь, у нас с ним летом произошло… ну ты понимаешь… (я уже в курсе). Максим уходил от меня, только вещи не перевез, мне так плохо было… Но сгорело быстро. — Рита протяжно вздохнула. — Ровно три свидания. Это я виновата, характер мой невыносимый… А в воскресенье четырнадцатого числа Марышев позвонил на сотовый, просил, чтобы я уехала с дачи, предложил встретиться. Я поехала, знаешь, мне самой уже эти четыре сотки… И Роман какой-то дерганый. Таньку, в общем, заперла, Роману записку оставила, что за продуктами… Он меня в ресторан какой-то привел, просил отказаться от Романа: мол, его милиция подозревает; на жену жаловался — нехорошо, говорит, на душе, смотрю на нее и боюсь, что вот-вот произойдет страшное, то ли зарежет она меня, то ли сбежит…

Я молчала.

— А теперь вот тошнит его от меня, я же не слепая.

Я молчала дальше.

— Жена Постоялова приезжает… — Сама вижу… — Невмоготу ей, наверное, дома сидеть.

Я безмолвствовала. Всем невмоготу.

Она наконец сообразила:

— Ну извини, ты, наверное, занята…

Жалобно посмотрела мне в глаза и побрела восвояси. Тоже мне великомученица.

Я осталась — с тяжелыми воспоминаниями и… женщиной в огороде Постоялова. Она уже не изображала из себя специалиста по водостокам. Она копалась под крыльцом, перекладывая с места на место садовый инвентарь.

Внезапно я поймала ее взгляд. Мурашки побежали по спине. Ее глаза источали ненависть! В конкретный, мой адрес! Хорошенькое открытие. Приятное лицо, уставшее от болезни и потрясений, и вдруг такой выплеск эмоций… Я обомлела. Поразительная штука — человеческая натура. Измена мужа несущественна. Бегство из дома второстепенно. Убийство всех подряд не имеет значения. Вот она, змеюга подколодная, по вине которой погиб ее муж, все беды в ней, и только она несет ответственность за случившееся!

Горящие от ненависти глаза говорили лучше слов. Лучшая соседка — мертвая соседка!.. Нет, я не буду тянуть резину. Я опишу эту историю от начала до конца и назову все вещи своими именами. Пока жива. Обязательно напишу. Просто вынуждена.

А иначе что же вы читаете?

Загрузка...