Валентина

Глава 3

Валентина проснулась после тяжелого сна на третий день их путешествия. Они ночевали в придорожных гостиницах, но те по мере их продвижения становились все более примитивными. В последней из них кровати были такими грязными, что они не решились спать на них: и она провела ночь на полу, завернувшись в плащ, а Де Шавель просидел под ее дверью. Теперь они уже приближались к ее родным местам, и она подалась вперед, чтобы посмотреть в окно. Он спал рядом с ней, а Яна похрапывала напротив, все были усталы и измучены. Путешествие было утомительным и опасным, и без защиты Де Шавеля на двух женщин наверняка бы напали и ограбили еще в самом начале пути.

Валентина двигалась с большой осторожностью, чтобы его не разбудить. При утреннем свете было видно, как осунулось от усталости его лицо. Он не спал всю прошлую ночь, пока они с Яной отдыхали. Впервые за пять лет Валентина поняла, что значит, когда о тебе заботятся и тебя защищают, когда предугадывают все твои желания, так что ей даже ни разу не приходилось просить его о чем-либо.

Просто поразительно, насколько заботливым оказался этот человек; было неловко и странно сидеть так близко с ним, державшим ее в своих объятиях и целовавшим ее так, что распухли губы, и не касаться его, если не считать положенной на плечо головы во время сна. Он заботился о ней на протяжении всего пути, как о ребенке, но ни разу не показал, что относится к ней, как к женщине. Глядя на его спящее лицо, Валентина вся отдалась сладостным и мучительным мечтам о своей любви, поскольку она поняла, что наконец-то впервые в жизни она полюбила. Ей было тяжело смотреть на его суровое и как бы чужое лицо, со шрамом от старой раны, пересекающим его щеку, ей было безумно тяжело, потому что больше всего на свете ей хотелось склониться к нему и разбудить его поцелуем, гладить его по искалеченной щеке, пока он не откроет глаза и не заключит ее в свои объятия. И все же она была счастлива, потому что исчезла пустота в ее душе, потому что он был здесь, рядом с ней. Она боялась и подумать, как долго это еще может длиться.

С ухабистой дороги они свернули на узкий проселок, карету так трясло, что оба спящих проснулись. Когда Де Шавель открыл глаза, Валентина смотрела в окно.

– Вон Чартац! Вон там, на холме!

Де Шавель выглянул в окно и крикнул кучеру:

– А ну-ка подгони их, мы уже подъезжаем!

Дом в Чартаце первоначально был построен как крепость, как часть укреплений для защиты от вторжения русских войск, а также разрозненных банд, совершавших из России набеги для захвата женщин и скота.

Его нельзя было назвать красивым – каменные башни были четырехугольной формы, фасад плоским и построенным из того же сурового камня. Предки Валентины жили здесь три столетия, и лишь в прошлом веке ее дед внес кое-какие усовершенствования и придал древнему замку более цивилизованный вид. Сам Чартац возвышался на холме и был окружен лесами и парками. Площадь имения составляла пятьдесят тысяч акров, и по стандартам крупных землевладельцев оно считалось не очень большим.

Когда карета остановилась на мощеном дворе, к ней подбежали лакеи в ливреях, чтобы подхватить лошадей и помочь путникам выбраться из экипажа. При виде Валентины старший лакей опустился на колени и, целуя ей руки, бормотал, задыхаясь от радости,

– Мадам, мадам… как давно… Ладислав! Скорее позови ее светлость! Скорее же!

После долгой тряски в карете ее ноги так затекли, что она с трудом могла подняться на несколько ступеней крыльца. С мгновение она помедлила, оглядывая родные места и лица слуг, знакомые ей с детства, в глазах ее стояли слезы радости.

Они сидели в темном каменном зале, когда к ним спустилась сестра Валентины.

– Сандра!

– Валентина!

Они бросились друг к другу и так и застыли в объятиях, не в силах произнести ни слова.. Де Шавель молча стоял в центре зала, пока старшая сестра не подняла голову и не заметила его. Она легонько отстранила Валентину.

– А кого это ты привезла с собой? – спросила она.

У нее был низкий, грудной голос. Де Шавель выступил вперед и поклонился.

– Княжна, я полковник Императорской Гвардии Де Шавель. Я сопровождал вашу сестру из Данцига.

Это была высокая женщина в черном костюме для верховой езды и с хлыстиком в руке. Ее нельзя было назвать красивой. На гордом татарском лице, обрамленном черными волосами, выделялись пронзительные черные чуть раскосые глаза. Нет, не красавица, однако на нее нельзя было не обратить внимания.

Она обняла сестру одной рукой и с улыбкой взглянула на нее, выражение нежности преобразило ее черты и сделало лицо добрым и ласковым.

– У вас был долгий путь; – сказала она. – И чертовски тяжелый. Я не стану тебя ни о чем спрашивать, пока ты не примешь ванну, не переоденешься и не позавтракаешь. И вы тоже, полковник. Мой дом – ваш дом. Ладислав! Янос! Помогите этому господину! Пойдем ко мне наверх, Валентина. И кто-нибудь расседлайте мою лошадь – я не поеду сегодня на прогулку.

Александра поднялась наверх, все еще обнимая сестру за плечи. Де Шавель пошел за ними, около Лестницы они остановились, и он увидел, как Валентина обернулась и посмотрела на него.

– Если вам что-нибудь понадобится, – сказала она, – только скажите, Ладислав все вам принесет.

– Благодарю вас, – поклонился Де Шавель. Он так устал, что едва шевелил губами, мечтая только о горячей ванне и о том, чтобы лечь в кровать и проспать до вечера.

Через полчаса он уже лежал в огромной кровати на перине; после горячей ванны он почувствовал себя значительно бодрее и вскоре заснул крепким сном. Он выполнил свою миссию, она была с сестрой и в безопасности; насколько он мог судить по первому впечатлению об Александре, она была вполне в состоянии позаботиться о Валентине. Де Шавель мог оставить ее с легким сердцем, он забудет обо всей этой истории и будет спать спокойно.

– Я уж не знала, что и подумать, – говорила Александра. – Ни одного письма за два года. Я уж решила, что ты там развлекаешься и совсем обо мне позабыла. – Она наклонилась и сжала руку Валентины. Они сидели у Александры в будуаре; для столь властной женщины это была слишком женственная комната, полная цветов и картин и уставленная русской мебелью, которую привезла с собой графиня Ирина Прокова в качестве приданого. Валентина лежала на кушетке, а ее сестра сидела рядом. Валентине не хотелось спать, она была слишком счастлива и слишком возбуждена после того, как рассказала Александре свою историю. Она согласилась позавтракать, лишь поддавшись настоянию сестры, но, когда принесли яйца, черный хлеб и шоколад, поняла, что смертельно проголодалась.

– Он не позволял мне писать письма, – рассказывала она. – Однажды я попробовала это сделать, но он нашел письмо, а несчастный, согласившийся отправить его, был выпорот. Я тогда прекратила свои попытки.

– Я всегда его терпеть не могла, – сказала Сандра. – Я говорила отцу, что он негодяй и что ты будешь с ним несчастна. Жаль, что он не выбрал меня!

– Ты бы с ним не справилась, – усмехнулась Валентина. – Ах, сестричка, дорогая, даже ты бы вскоре сдалась. Ты же видела мои плечи…

– Да, видела. – Черные глаза гневно сверкнули. – Если бы он это сделал со мной, я бы его отравила. Ах ты бедняжка! – Она опять улыбнулась, и голос ее смягчился. – Как же, наверное, ему нравилось издеваться над тобой! А затем попытаться толкнуть тебя в кровать того француза, как будто ты обычная уличная девка, – у вас, поляков, очень странное понятие о чести!

– Но ты же тоже наполовину полька, – напомнила ей Валентина. – И ты не можешь этого отрицать. – Этот вопрос был единственным, по которому они не могли договориться.

– Я никто, – сказала Сандра. – У меня нет отечества. Просто я здесь живу и никого не касаюсь. Больше мне ничего не надо.

– Даже если начнется война? – спросила Валентина. – Если мы будем помогать французам в бойне против страны твоей матери? И тогда ты будешь держаться в стороне?

– Да, – ответила Сандра. – Какое мне дело до войны? Чартац далеко от всего этого. Пусть они убивают друг друга, у меня имеются и другие заботы. И у тебя тоже, теперь, когда ты сбежала от этого мерзавца. Скажи мне, – сказала она, как бы между прочим, хотя в глазах мелькнуло явное лукавство, – а почему этот полковник так о тебе заботится? Какой интерес он преследует?

– Никакого интереса. – Валентина покраснела. – Я же тебе все рассказала. И это все. – Она не стала ей рассказывать о том, что произошло в маленькой гостиной Мюрата, потому что Александра никогда в жизни не поверила бы, что он отпустил ее. А если бы и поверила, то он скорее всего даже потерял бы в ее глазах.

– Ну что ж, не хочешь, не говори, я совершенно не собираюсь лезть в твои личные дела, малышка. Ты имеешь право иметь любовника, тебе уже пора понять, что не все мужчины свиньи, есть и вполне даже приличные люди. – Она засмеялась и поднялась.

– Он мне не любовник, Сандра, – возразила Валентина. – Ты его просто не знаешь. Он не похож на других мужчин.

– Ба! Что ты знаешь о других мужчинах, чтобы сравнивать его? Возможно, я его и не знаю, Валентина, но подобных ему я встречала! Такой не станет просто так везти женщину за двести миль. И еще добиваться для нее защиты со стороны императора. Думаю, что ты, кокетка этакая, завоевала его сердце! Но тем не менее я очень благодарна, что полиция берет меня под свое крылышко. У меня предчувствие, что наш очаровательный Теодор попытается отплатить тебе – а поляки с превеликой радостью повесят потомка Суворова, даже если это и женщина!

– Мы в безопасности, – сказала Валентина. – Никто не посмеет нас тронуть. Ох, Сандра, ты не представляешь, как я счастлива! Просто не могу поверить, что я дома, с тобой, что я, наконец, свободна. Просто не верится, что я больше никогда его не увижу! Но что это я все время только о себе и говорю? А как ты? Ты прекрасно выглядишь – ничуть не изменилась. Ты совсем не меняешься, Сандра!

– И ты тоже, – улыбнулась ее сестра. – Может быть, только стала еще красивее. Ну а теперь, когда ты мне рассказала обо всем или почти обо всем – я имею в виду полковника, – поддразнила она сестру, – тебе надо пойти и лечь поспать. У меня есть кое-какие дела по хозяйству, а потом, немного попозже, мне нужно объездить нового жеребца. Никто из этих неуклюжих придурков не может этого сделать. Я тебе его завтра покажу.

– Может быть, я смогу поехать на нем, Сандра…

– Вот уж нет! – сказала сестра. – Этот жеребец завтракает поляками. Тадеуш сломал себе руку, пытаясь с ним справиться, а уж он лучше всех моих людей знает, как обращаться с лошадьми. Ну, у тебя еще будет время на развлечение. А теперь – спать. Вечером мы отметим твой приезд – все втроем: ты, я и твой полковник!

Как Валентина объяснила Де Шавелю, обеденный зал слишком велик и мрачен для троих, а близких соседей, чтобы пригласить к ужину, у них нет. Поэтому Александра распорядилась, чтобы ужин накрыли в бывшем кабинете отца. Это была довольно уютная комната, насколько могла быть уютной комната в средневековом замке; на каменных стенах висели гобелены и персидские ковры. В огромном камине потрескивали большие поленья, а восьмирожковый серебряный канделябр освещал помещение. На столе лежала великолепно вышитая русская скатерть, на которой блестело изумительное столовое серебро, как догадался Де Шавель, тоже русского происхождения, как и серебряные кубки с выгравированными на них суворовскими крестами.

Полковник был одет в простой зеленый сюртук и белые панталоны, и даже Александра не могла не признать, что он необыкновенно хорош собой, хотя такие мужчины были не в ее вкусе – в нем слишком чувствовалась властность, не та жестокая и грубая властность, которая была свойственна ее зятю Груновскому, но какая-то врожденная надменность, несколько раздражающая ее независимую и гордую натуру. Де Шавель подошел и, поклонившись, поцеловал протянутую руку, на которой сверкал перстень с невероятно большим рубином, на шее также сверкало рубиновое колье, на ней было платье такого же насыщенного цвета с глубоким вырезом, подчеркивающее высокую точеную фигуру. Он взглянул в ее черные глаза, и в них блеснул вызов. Может быть, какому-нибудь мужчине и удастся ее приручить, но это будет очень редкий экземпляр, такой же редкий, как и она сама. Ему было трудно поверить, что они с Валентиной являются сестрами, пусть даже только по отцу.

– Вам удалось отдохнуть? – В комнату вошла Валентина, и он подошел к ней и взял ее руку. Целуя ее пальцы, он почувствовал, что они слегка дрожат. На ней было платье из бледно-желтого шелка с газовым, шитым золотом шарфом. Единственным украшением было жемчужное ожерелье, которое мерцало на ней в тот вечер, когда она пришла в дом Мюрата. Она была так восхитительна, что он не мог оторвать от нее глаз, она покраснела под его взглядом.

– Я превосходно себя чувствую, мадам, – сказал он. – Просто поражаюсь, как вы выдержали это путешествие. – Он повернулся к Александре. – Дорога была ужасно утомительной, княжна. Никогда в жизни не знал ничего более прекрасного и сладостного, чем кровать в вашем доме!

– Будем надеяться, что ужин вам понравится не меньше, полковник, – улыбнулась она. – Мы здесь ведем довольно простую жизнь, однако мой покойный отец всегда держал неплохой погреб и кое-чему обучил меня в отношении вин. Прошу вас, садитесь.

Ужин прошел очень оживленно, им подали оленину, приготовленную с различными приправами, и Де Шавель признался, что никогда в жизни не ел ничего вкуснее, даже в лучших домах Парижа. Был большой выбор русских и польских сладостей и превосходных вин. Он обратил внимание, что княжна пила наравне с ним, но это никак на ней не сказывалось. Она была прекрасной собеседницей, остроумной и увлеченной, с тонким чувством юмора, но тем не менее он чувствовал, что она наблюдает за ним и своей сестрой, как львица, имеющая единственного детеныша. Де Шавель хорошо понимал ее – она хотела доставить ему приятное, потому что это было бы приятно и Валентине, и таким образом она выражала ему свою благодарность за то, что он сделал для сестры. Но если бы она только заподозрила его в каком-либо бесчестном поступке по отношению к Валентине, то приказала бы своим людям перерезать ему горло. Окончив еду, они еще немного посидели, потягивая коньяк из тончайших хрустальных рюмок, имеющих форму тюльпана, что прекрасно сохраняло букет напитка, Валентина же пила шампанское.

– Можете курить, если хотите, полковник, – сказала Александра. – Могу предложить вам манильские сигары, оставшиеся после отца. Они не очень хорошего качества, но в отношении всего другого у него был превосходный вкус. Полагаю, что его развитию способствовало состояние моей умершей матушки. – Она откинулась назад и засмеялась, сверкнув белыми зубами.

– Сандра, ты шокируешь полковника, – сказала Валентина. – Он не привык, чтобы о родителях говорили в подобном тоне. Но уверяю вас, так оно и есть. Я помню тот день, когда отец договорился с Теодором о нашем браке, до этого момента мне всегда казалось, что он любит меня. Он был в восторге, просто в восторге. «Это великолепная партия для тебя, – все время повторял он. – А я получу место в Совете». Он не желал слушать меня, когда я пыталась объяснить ему, что не хочу за него замуж.

– И он всегда пытался найти мне выгодную подходящую партию, – заметила ее сестра. – Но, видит Бог, никто из этих господ не засиживался здесь долго и не рискнул сделать мне предложение – я уж об этом позаботилась!

– Ты бы стала лучшей в мире женой для того, кто был бы в состоянии с тобой справиться, – засмеялась Валентина. – Но вот как-то никто из знакомых в голову не приходит. А вам, полковник?

– Нет. – Де Шавель покачал головой и улыбнулся. – Не знаю, кого и предложить, но не сомневаюсь, что этот принц еще ждет вас, но если это вас не обидит, княжна, то уверяю вас, это должен быть не обычный человек!

– Замужество, – сказала Александра, – что такое замужество? Пожизненный контракт с мужчиной, где все преимущества отданы ему! Каждый раз, когда я вижу кого-нибудь из этих богачей, расфуфыренных для того, чтобы завлечь богатую невесту, мне просто хочется плюнуть ему в физиономию! «Ты останешься несчастной старой девой», – обычно говаривал мой отец, – вот увидишь, – но учтите, – сказала она, поднимая свою рюмку, – он меня все же немного побаивался. Он бы никогда не посмел поступить со мной так, как поступил с Валентиной. Я бы прирезала Теодора в первую же брачную ночь, и отец прекрасно знал это. В конце концов он оставил меня в покое, позволив мне жить так, как я хочу. И мне такая жизнь чрезвычайно нравится. Так что мне замужество ни к чему.

– Знаете… – Де Шавель поднял на нее глаза, вино и коньяк подействовали на него сильнее, чем он предполагал, ему не хотелось смотреть на Валентину, ему хотелось разговаривать с сидевшей справа от него женщиной, у которой были такие независимые, не женские взгляды на жизнь. Она совершенно не привлекала его, а весь этот разговор о замужестве слегка разбередил старые раны.

– Знаете, – повторил он, – вы первая женщина, у которой такие же взгляды на этот отвратительный институт, что и у меня. Только мне кажется, что вы неправильно все это себе представляете. Нет, княжна, все преимущества в нем отданы женщине, женщине, обводящей вокруг пальца своих олухов-мужей – не все женщины, конечно, – сделал он жест в сторону Валентины. – Есть и такие мерзавцы, вроде Груновского, но, видит Бог, их не так уж много и уж гораздо меньше, чем женщин, обманывающих и одурачивающих своих мужей. Брак – это для идиотов, княжна. Мы с вами хорошо это понимаем! Давайте-ка выпьем за это!

– За нас, полковник. За разумных! – Александра осушила свою рюмку, она заметила, как побледнела ее сестра при этих словах. – Ты должна выпить с нами, – сказала она неожиданно ласковым голосом. – Свобода гораздо лучше, сестренка, а теперь ты свободна. Мы очень благодарны вам, полковник, мне бы хотелось особо поблагодарить вас за все. Вы привезли мне мою сестренку. Да благословит вас за это Господь.

– Я очень счастлив, – сказал он. – Счастлив, что она в безопасности. Здесь вас никто не побеспокоит. Это я вам обещаю.

– Да, пока крылья французского орла распростерты над нами, нам ничего не угрожает, – сказала Александра. Она наклонилась и погладила Валентину по руке. – Мы обе будем молиться за французскую армию, несмотря на все то, что я говорила тебе о своем нейтралитете.

– Я буду молиться за них непрестанно, – сказала Валентина.

Де Шавель не хотел смотреть на нее, он отвернулся, потому что и вино, и вся обстановка сильно действовали на него, а она сидела совсем рядом. Но что-то заставило его посмотреть на нее, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Я буду молиться за вас, – тихо сказала Валентина. – Чтобы вы вернулись целым и невредимым с этой войны. – Она подняла свой бокал и выпила, глядя ему в глаза. – За победу Франции, полковник!

Они выпили, и затем Александра спросила:

– Как долго вы сможете пробыть у нас?

– Боюсь, что лишь до утра, – ответил Де Шавель. – У меня разрешение лишь на то, чтобы доставить мадам до места назначения, а потом я сразу же должен вернуться. Приказ о наступлении может поступить в любую минуту. Завтра же я должен отправиться назад. Император уже выехал в Труро, чтобы воссоединиться с основными силами.

– Завтра? – спросила Валентина. – Вам надо ехать завтра? Неужели вы не можете пробыть с нами еще один день?

– Ни одного часа, – тихо ответил он. – Уверяю вас, больше всего на свете мне бы хотелось побыть здесь еще немного. Но я солдат, мадам, и не могу делать того, что хочется мне.

– Я не знала, – сказала Валентина. – Я не думала, что это будет так скоро.

– Когда вы отправляетесь в путь? – Александра поднялась. – Мы должны попрощаться с вами.

– Как только рассветет, – ответил он.

– Сандра, – неожиданно сказала Валентина. – Сандра, мне нужно поговорить с полковником наедине. Я хочу поблагодарить его и попрощаться с ним без свидетелей. Ты не оставишь нас?

К его удивлению, ее старшая сестра улыбнулась, на смуглом лице появилось озорное выражение. Она пожала плечами:

– Ну, конечно, сестренка. Прощайтесь без свидетелей. Увидимся завтра на рассвете, полковник, спокойной ночи.

У дверей она обернулась и сказала:

– Сестра устала. Я надеюсь, вы не задержите ее надолго.

Она открыла дверь, и Де Шавель довольно невпопад произнес:

– Можно я налью себе еще этого превосходного коньяка?

– Разумеется. – Валентина отошла от него и приблизилась к камину, неожиданно она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. – Вы, наверное, считаете меня бесстыжей за то, что я так сказала и захотела с вами поговорить наедине?

– Нет, – медленно произнес он. – Но я думаю, это неблагоразумно. Разве вы забыли, что произошло, когда мы последний раз остались вдвоем?

Она покачала головой. Завтра он уезжает. Завтра.

– Мне бы хотелось забыть обо всем, – сказала она. – Мне бы хотелось завтра утром попрощаться с вами вместе с Сандрой и больше никогда не вспоминать о вас. Но я не могу. Что-то между нами произошло.

– Вы ошибаетесь, – возразил он. – Между нами ничего не произошло и не произойдет, сейчас я допью коньяк, и вы, моя милая сентиментальная девочка, пойдете к своей сестре!

Она подошла и посмотрела ему прямо в глаза. Она была неестественно спокойна. Завтра он уезжает. Возможно, она больше никогда его не увидит.

– Я вас люблю, – сказала она. – Я не знаю даже вашего имени. Я полюбила вас еще в тот самый первый вечер, во время приема. Даже потом, когда вы чуть было не овладели мной силой, я хотела отдаться вам. Я и сейчас готова на это, если вы еще желаете этого, любовь моя.

Он не собирался касаться ее, он даже не понял, каким образом она оказалась в его объятиях – он ли потянулся к ней, или она сама прильнула к нему, но в мгновение ока она прижалась к его груди, его губы прильнули к ее губам, он чувствовал, как трепещет все ее тело, и повлек ее к дивану, закрыв глаза, как бы в ослеплении. Теперь не нужно было применять силу, ее желание полностью отвечало его сдерживаемой до этого страсти. Она на секунду оторвалась от него и прошептала снова и снова:

– Я люблю тебя, люблю тебя всем сердцем.

И именно это и остановило его, пока еще не было слишком поздно и она не покорилась ему окончательно. «Я люблю тебя», – было той самой лживой фразой, которую в минуты наивысшего наслаждения шептала ему каждая женщина и которая значила не больше, чем их вскрики и стоны. «Я люблю тебя, мой дорогой», – не раз шептала ему на ухо Лилиан, хотя лишь за несколько часов до этого принимала ласки другого, и он даже не догадывался об этом. Женщины, чьих имен он не помнил, шептали эти слова, отдаваясь ему, и теперь их повторяет эта охваченная страстью девушка. Она была единственной, кому он поверил.

Она открыла глаза и посмотрела на него, голова у нее кружилась, а сердце, казалось, вот-вот разорвется.

– Но почему, – прошептала она, – почему…

– Я не люблю вас. – Он с трудом произнес эти слова. – Я не могу пользоваться своим положением. Вы должны мне быть благодарны за это. Завтра я уеду. Мы больше никогда не увидимся. А теперь, умоляю вас, ради всего святого, идите к себе!

– Мне казалось, что я что-то значу для вас. – По ее лицу бежали слезы, но она не замечала этого. – Я думала, что вы чувствуете ко мне хотя бы частично то, что я чувствую к вам. Я не могу поверить, что вы не…

– Я желаю вас, – сказал он. – Я не могу отрицать этого. – Он довольно резко отстранил ее от себя. Он не мог выносить ее слез, от этой своей слабости он еще не избавился. Это и его чувство чести не позволили ему соблазнить ее. – Вы прекрасны, и я хочу обладать вами. Но это не любовь, Валентина. А вам нужна любовь. Я не могу дать вам ее. Я не способен больше никого любить. Когда-то у меня была жена, я любил ее, и она меня предала. Она изменяла мне с моими же собственными офицерами, с моими друзьями, со всеми, кто подворачивался под руку, – даже с Мюратом. Для меня с любовью покончено. И я не настолько низок душой, чтобы воспользоваться простодушием наивной девочки, как бы ни была она уверена, что хочет этого. А теперь, умоляю вас, идите и ложитесь спать, дитя мое. Забудьте все эти глупые романтические мечты.

– Не могу, – сказала сквозь рыдания Валентина. – Я не могу и не хочу ничего забывать. Если вам когда-то причинили боль, я все понимаю – и сейчас я прощаюсь с вами, и благословит вас Господь, пусть Он сохранит вам жизнь и позволит благополучно вернуться обратно, любовь моя.

Она поцеловала его, и он почувствовал вкус ее слез, затем она ушла. Полковник поднялся и вернулся к столу. Его рюмка с коньяком так и осталась нетронутой. Он залпом осушил ее, а затем, сам не зная почему, со всей силой швырнул в камин.

– Надеюсь, вы хорошо спали, полковник. – Незаметно вошедшая Александра стояла в дверях его комнаты, на ней был костюм для верховой езды, подмышкой она держала черную старомодную шляпу. – Светает, через час, должно быть, взойдет солнце.

– Превосходно, спасибо, княжна. Я не думал, что вы так рано встанете.

– Я почти не спала, мешали рыдания сестры, – тихо сказала она. – Что вы с ней сделали, полковник Де Шавель? Разве она мало страдала?

Он закрыл дверь.

– Садитесь, нам нужно об этом поговорить откровенно. И позвольте заверить вас, прежде чем мы начнем, что я ничего не сделал с Валентиной. Слава Богу.

– Так почему же она так несчастна? – Александра закинула ногу, обутую в сапог, на ногу; на юбке, у нее был большой разрез, так что она могла скакать верхом, по-мужски. – Она мне ничего не говорит, просто лежит и плачет так, как будто у нее сердце разрывается. Вы пытались ею овладеть?

– Да. Но это не то, что вы думаете. Ваша сестра очень красива, княжна. Когда мы впервые встретились, я имел о ней совершенно превратное представление и вел себя так, что теперь мне мучительно стыдно за свое поведение. К счастью, я вовремя понял свою ошибку. Я хотел исправить ее, доставив ее сюда к вам. Вчера вечером она сказала мне, что любит меня.

– Это видно и невооруженным глазом! – резко оборвала она его. – И, позвольте спросить, что вы ей на это ответили?

– Я сказал ей правду, – сказал он. – Для ее же собственного блага. Поверьте мне, это была единственная причина. Я сказал ей, что не люблю ее. Желание – это одно, но любовь – совсем другое. Я сказал ей, чтобы она забыла все, что было с нами.

– Вы меня удивляете, – помолчав, промолвила Александра. – Мне показалось, что вы испытываете к ней какие-то чувства, или, может быть, я ошибаюсь?

– Вы определенно ошибаетесь, если думаете, что это нечто большее, чем просто жалость и уважение, – резко ответил он. – Мне хочется, чтобы вы поняли меня правильно, княжна. Я не являюсь любовником Валентины и не влюблен в нее. У меня нет ни малейшего желания вступать в связь с неопытной девушкой, мечтающей о любви. В подобных делах ваша сестра – совершенное дитя. Она была замужем за мерзавцем, и этим ограничивается ее опыт в отношениях с мужчинами. Я только не хочу причинять Валентине горе, соблазнив ее или разрушив ее веру. И если бы я вчера не сказал ей правды, то сделал бы и то, и другое. Пусть она лучше немного поплачет и затем забудет обо всем. Думаю, она скоро успокоится.

– Вы в этом так уверены? – спросила Александра. – Вы все так хорошо понимаете про женщин, не так ли, полковник? Вчера вечером вы говорили об этом. Обманщицы и лгуньи, дурачащие своих олухов-мужей. Не сомневаюсь, что вы судите по собственному опыту. Но моя сестра не дитя, она женщина. И она любит вас. Это ее первая любовь, боюсь только, как бы она не оказалась и последней. Есть женщины, для которых существует только один-единственный мужчина. Если к ним относится и Валентина, она никогда больше не будет счастлива. Для человека, так хорошо разбирающегося в женщинах, вы, похоже, наломали дров во всей этой истории. И, мой дорогой полковник, мне остается только надеяться, что первый же встретивший вас русский снесет вам башку.

– Благодарю вас за милое пожелание. – Он поклонился ей, она засмеялась и поднялась.

– Вы мне нравитесь, – сказала она. – Жаль, что малышка не в меня – она так и не научилась получать удовольствие от жизни и не очень надеяться на любовь. – Неожиданно ее черные глаза сузились. – Если я правильно вас поняла, мы больше не увидимся?

– Думаю, что нет, княжна, – ответил Де Шавель. – Особенно если сбудется ваше пожелание.

– Но моя сестра действительно может не опасаться Теодора? – спросила она. – Я достаточно хорошо его знаю, он попытается вернуть ее, особенно после того, как ваша армия войдет в Россию. Это злопамятный мерзавец и просто так Валентину не отпустит.

– Я сделал все необходимые распоряжения, – сказал Де Шавель. – Вы с Валентиной занесены в список особ, находящихся под защитой. Пока она находится здесь в имении, граф бессилен что-либо сделать с ней. Это же относится и к вам. Что бы вы ни делали, держите Валентину здесь, пока не завершится кампания.

– А что потом? – спросила она. – Если вы, конечно, победите.

– Разумеется, победим, – заметил он. – Мы вернемся с победой через шесть месяцев, вот увидите. Если мне повезет и я вернусь живым, то я убью этого типа. По крайней мере я чувствую себя обязанным сделать это за вашу сестру, а в вашей семье нет мужчин, которые смогли бы сделать это. Если же я не вернусь, то попрошу это сделать кого-нибудь другого за меня.

– А если император проиграет войну? – тихо спросила она.

– Тогда вам придется обороняться самим, – ответил он. – Не сомневаюсь, что вам удастся дать отпор любому мужчине, княжна. Даже графу Груновскому. Теперь я должен ехать. Солнце уже взошло.

– Я немного провожу вас, – сказала Александра. – Моя сестра спит, я не стану ее будить.

– Лучше не надо, – сказал Де Шавель. – Попрощайтесь с ней за меня. Позаботьтесь о ней. И скажите ей, чтобы она забыла меня.

– Обязательно, – заверила она. – Все сделаю для этого.

– Буду вам очень благодарен, – с серьезным видом сказал он. – Она достойна счастья.

Карета уже ждала внизу, он забрался в нее, привели и большого черного жеребца. Он взбрыкивал и метался, и его могли удерживать лишь два конюха. Де Шавель выглянул из окна кареты и увидел, как в седло взвилась княжна, она держала коня, как натянутую тетиву, сдерживая крепкой рукой. Затем карета и всадница все быстрее и быстрее стали удаляться от дома и направились по дороге от Чартаца. Валентина смотрела на них из окна. Она стояла там до тех пор, пока карета и всадница не превратились в крохотные черные точки, а затем и вовсе исчезли из вида. Глядя на них, она молилась о том, чтобы, несмотря на войну, на мужа и на то, что он не любит ее, он все же вернулся бы когда-нибудь в Чартац.

– Я разделяю вашу точку зрения, граф. Очень вам сочувствую. – Потоцкий качал головой, слушая, что говорит ему разгневанный граф. – Мне очень жаль, но ничего не могу поделать.

Груновский наклонился вперед, он провел двадцать пять минут, ожидая аудиенции с Потоцким, и весь дрожал от злости. Он разозлился еще больше, когда увидел, что причиной задержки был молодой майор из штаба Мюрата, только что вышедший из кабинета.

– Вы хотите сказать, граф, что французский офицер может соблазнить мою жену и сбежать с ней, и я не могу ничего сделать? Я не могу вернуть ее, не могу подать жалобу? Это неслыханно!

– Сегодня утром я принимал майора Мантесана – кажется, вы были здесь, когда он выходил от меня, – и он дал мне другую трактовку того, что произошло, она значительно отличается от вашей. Полковник Де Шавель отвез вашу жену к ее сестре в Чартац и оставил ее там. Он также сообщил мне, что обе дамы находятся под защитой французской полиции. Наш план, мой дорогой граф, прямо скажем, провалился. И если вы при этом лишились своей супруги, то мне вас жаль. Мы потеряли шанс, который больше никогда не получим. И мне страшно подумать, что произойдет, если вся эта история дойдет до Наполеона. Майор сообщил мне, что тот пока еще ни о чем не знает. Все было проделано из рук вон плохо. – Глаза его смотрели холодно. – Вам следовало бы предупредить меня, что ваша жена способна нас предать. Я бы никогда не доверился ей.

– Я поверил в ее патриотизм. И в ее любовь к сестре. Мне и в голову не могло прийти, что она станет предательницей. И за это, – сказал граф, – ее следует наказать. Вы можете пренебречь тем, что здесь задета моя честь, что мне угрожали в моем собственном доме и забрали из дома мою служанку и вещи моей жены без моего согласия – вы можете смириться со всеми этими возмутительными поступками и велеть мне сделать то же самое, а как быть с изменой? Ее предательством Польши? Она разве всегда будет под защитой Франции?

Потоцкий открыл небольшую табакерку из золота с эмалью и взял две щепотки табака, немного помедлил, затем чихнул, прикрывшись платком.

– Всегда – это очень долго, – сказал он. – Нам следует проявлять терпение. Через неделю-две наполеоновская армия вступит в Россию. А мы пока не будем забывать графиню и ее сестру.

Груновский поднялся.

– Официально мы ничего не можем сделать. Но неофициально, граф… вот если бы я взял нескольких своих людей и поехал бы с ними в Чартац, чтобы поговорить с женой…

– Вас арестуют, как только вы вернетесь, и я тут же отрекусь от вас! – бросил ему Потоцкий. Его совершенно не волновали личные мотивы, но он был страшно раздосадован провалом их плана соблазнить Мюрата и тем, каким образом этот провал ударил и по нему. Молодой майор был чрезвычайно вежлив, однако тверд. Он очень тактично рассказал Потоцкому обо всей этой интриге, сделав вид, будто лично уверен, что господин Потоцкий ко всей этой истории не имеет ни малейшего отношения, хотя Французская разведка и убеждена в обратном; он также достаточно определенно намекнул, что замешанная в этом деле дама находится под защитой одного из наиболее влиятельных людей Франции, имеющего неограниченный доступ к императору.

Первым желанием Потоцкого было немедленно же покарать предательницу, однако же он посоветовал возмущенному супругу, руководствующемуся чисто личными мотивами, проявить терпение. Он должен подождать, ему придется подождать. Более чем вероятно, этот полковник в ближайшие месяцы будет убит или ранен, скорее всего во время военной кампании бдительность со стороны официальных органов в Польше ослабнет, и тогда они смогут разобраться с двумя женщинами в отдаленном поместье. Но только лишь при условии, что мстительный Груновский не станет действовать раньше времени. Иначе он все испортит.

– Вы не сделаете ничего подобного! – сказал Потоцкий. – Вы этим добьетесь только того, что их обеих отошлют во Францию, где мы их в жизни не сможем достать. Вы, граф, отчасти виноваты в том, что произошло. Вы переоценили свою жену, и я не могу не признать этого. Вы и в дальнейшем допустили ошибку, позволив ей в ту ночь отправиться к Мюрату и тем самым сбежать. Но я не обвиняю вас, как это делают другие, уверяю вас! А теперь мы должны затаиться.

Пусть все позабудут об этом скандале. Пусть все считают, что вы потеряли свою жену, а вы ждите моей команды.

– Я прошу вас только об одном, – сказал Груновский. – Дайте мне слово, что, когда придет время заняться ею, вы поручите это дело мне. И только мне, я сделаю то, что сочту нужным. Это мой долг, долг мужа.

– Обещаю, что поручу это вам, – заверил графа Потоцкий. – Когда мы получим возможность наказать графиню за измену, я сам пошлю за вами. А пока вам необходимо примириться с ситуацией.

Груновский встал и поклонился.

– В соответствии с вашим распоряжением я не стану ничего предпринимать, пока вы мне не скажете.

– Прекрасно. – Граф протянул ему руку. – Имейте терпение, – добавил он тихо, – и мы сможем за все отплатить.