Вальс

Александр Кустарев

Вальс

Когда Лиля вошла в вагон, все места были заняты. Она прошла по вагону туда и обратно, стараясь определить по виду сидящих, ждут ли они, чтобы она села рядом с ними. Но лампочка светила словно волчий глаз, и лиц было не видать.

Некоторые уже дремали, только сев, а другие рылись в сумках, чего-то ища. Те, кто устроился возле столиков, успели вынуть провизию и приступали к еде. Мест не было.

Лиля осторожно устроилась на краешек одной полки, где крайний сидевший сидел не точно с краю. Из восьми человек, занимавших полки, двое подняли голову, то ли интересуясь, то ли желая протестовать. Но никто не сказал ни слова. Что произошло, то произошло, и ругаться тут нечего.

Один из этих двоих был в военной форме. Он был лейтенант, Лиля разглядела это сразу, даже не видя погон. В полутемноте еще не поехавшего поезда можно было разглядеть только его подбородок и нос. Лейтенант, конечно, возвращался с войны!

Лиля тоже возвращалась с войны. Война забросила ее на Урал. Там, далеко на востоке, она, пока шла война, закончила школу и теперь ехала домой в Калининскую область, откуда пришлось уехать четыре года назад по причинам, которых она в те времена не понимала.

Что же касается лейтенанта, то он скорее всего воевал где-то в другом месте. Потому что Лиля, хотя и ехала с войны, ехала из тыла, а откуда же ехал лейтенант? Он ехал с войны, это точно, но не с той стороны, где была война. Он ехал не с той стороны и не в ту сторону.

У Лили закружилась голова; с голодухи было трудно думать. Лиля закрыла глаза, задремала, и во сне ей привиделся лейтенант, ехавший вместе с ней в странную, неизвестную, неизвестно какую сторону. Тогда она проснулась.

Она проснулась оттого, что поезд тронулся. Поезд тронулся незаметно, неслышно, но все сидевшие громко вздохнули, отчего Лиля и проснулась. А потом уж раздался первый стук: это рельсы — со стыками, со щелями; по ним поезд и стучит. Тра-та-та, тра-та-та. Долго и долго.

Поезд разгонялся, и стучало все сильней. Сперва в темном окне что-то мелькало, потом уже ничего стало не видно. Только по временам окно становилось желтым и снаружи что-то скрипело. В эти моменты там же снаружи кричали друг на друга несколько голосов, после чего все начиналось сначала. Поезд шел и шел.

Наконец, он пошел очень быстро. Вагон закачало. Закачались и пассажиры. От голода Лилю замутило, и она, не зная, что с этим делать, встала и пошла в тамбур.

В тамбуре было холодно, и стук еще сильнее. И качка была в тамбуре еще сильнее, но там было холодно, и холод отвлекал.

Два или три раза двери тамбура распахивались, и какие-то люди спешили из вагона в вагон. Они шли согнувшись, хватаясь руками за дверные ручки, пытаясь качаться в ту же сторону, что и вагон. Им трудно было двигаться, и никто из них не поднял даже головы. Лиля стояла, прижатая к окну, расставив в обе стороны руки, чтобы упереться в стенки. Она опасалась упасть. Пол тамбура был покрыт скользким. Это был тонкий слой льда. Кто-то пролил здесь воду.

Дверь снова резко распахнулась, и пришел лейтенант. Он был без фуражки. Он стоял прямо, как жердь; он и не собирался идти дальше. Он шел за Лилей.

Лиля повернулась к нему спиной и всем лицом легла на оконное стекло, но это не помогло, потому что лейтенант был сильнее. Одна из его рук легла Лиле на плечо, другая взяла ее под ребра и в результате Лиля повернулась к нему лицом как миленькая.

Губы лейтенанта шевелились настойчиво, как будто, им нужно было что-то специальное. Так продолжалось довольно долго. Лиля вздрогнула и зашаталась.

Лейтенант пошатнулся тоже. Вагон шел по стрелке и их слегка швырнуло в сторону. Лиля ударилась головой и поперхнулась слюной.

Обратно по вагону они шли вместе; лейтенант держал ее под ребро, иногда за ягодицу — как было удобнее. Они сели каждый на свое место, и Лиля опять задремала.

Ночь прошла; народ проснулся. Стали переговариваться; поменялись местами. Те, кто поел вчера, уступили место тем, кто вчера поесть не успел. Лиля и лейтенант оказались за столиком, у самого окна. У лейтенанта было много еды. У Лили поесть было нечего. Лейтенант угощал Лилю. Они ели вместе, глядели в окно и весело смеялись. Было чему радоваться.

Лейтенант возвращался с японской войны. Вот почему он ехал не в ту сторону. Сперва его погнали на запад, но он был слишком молод, и пока учился водить танк, все уже кончилось. Он думал, что пронесло, но тут вышла опасность с другой стороны, и его перебросили. Он сразу попал в дело, и было туго. Японцы очень старались. Но наша взяла. Лейтенант скалил зубы, и было видно, что он рад.

Так вышло, что они оба направлялись в Калинин. Лиля ехала как бы домой. Лейтенант ехал к невесте. Его собственный дом исчез во время военных действий. А во время таких же военных действий в Маньчжурии он подружился с одной девушкой из Калининской области. Она была у них там на кухне. Он крепко с ней подружился; не разлей водой; надо теперь посмотреть, кто она такая и что у нее за дом.

Выходило так или иначе, что Лиля и лейтенант вместе едут в Калининскую область. В Калинине они сошли с вагона.

Город был неприветлив. Ночевать было негде. Лиля помнила, что в Калинине у нее должна быть тетка, если не померла. Лиля даже помнила адрес. Туда они сперва и пошли под ручку с лейтенантом. Но от теткиного дома осталась одна труба, и где теперь находилась сама тетка, никто не знал. Останавливаться в Калинине было негде и надо было следовать прямо в деревню. Там было, конечно, намного хуже, чем в Калинине, но там была все ж таки мать.

Мать по разным обстоятельствам поехала из эвакуации вперед. Надо было убедиться, что деревня цела, что дом цел и все такое. У Лили на Урале была по крайней мере койка в общежитии, решили, что Лиля пока там останется. Мать обещала написать, но ничего не написала. Лиля ждала полгода. Письма все не было, и Лиля стала жаловаться знакомым. Ей это казалось странным: не убили ли мать по дороге? Что такое?

Несколько знакомых, не сговариваясь, предположили, что мать просто не хочет, чтобы Лиля возвращалась следом за ней домой. Насчет причин говорили разное. В частности, что у матери появился мужик и в доме мало места. Лиля уже взрослая, пошла работать, пусть, дескать, живет одна и независимо строит свою жизнь. Кое-кто даже смеялся и говорил Лиле: плюнь, на кой тебе это сдалось, живи здесь, большой город, много мужиков, а там, небось, и мужиков-то нет.

Это были правильные советы — Лиля понимала. Но другие чувства оказались сильней. Лилю тянуло домой. Ей стало казаться, что мать ее обворовала. Лилю охватило страстное желание поехать к матери и выдрать у нее волосы из головы. И забрать свое. Что именно, Лиля не знала, но чуяла, что ей что-нибудь причитается. Она же член семьи.

Так вот она и поехала, но в Калинине ее ждала первая неудача. Остановиться на ночь было негде.

Лейтенанту это тоже создало проблемы. Он намеревался ткнуть Лилю к еённой тетке и ехать дальше смотреть невесту. Однако неожиданно он оказался на краю города Калинина, посреди каких-то разрушенных изб с молодой бабой на руках, не зная, что делать.

Проще всего было бы сказать до свиданья и расстаться, но лейтенант был человек молодой и здоровый. Лиля довольно хороша собой и бросить ее сразу ему не хотелось. Они решили где-то вместе переночевать.

Они пошли по улице, рассчитывая найти все же какое-то жилье, где бы для них нашлось место. Наконец, нашли. В одной избе горел свет. Им открыл старик на костылях. Оказалось, что из всей избы в живых остался он один. Жрать ему последнее время было нечего. Он — пожалел лейтенанта и Лилю, и они договорились на одну ночь.

Договорились на одну, а остались на три. Потому что лейтенант все-таки не выдержал и переспал с Лилей, а там уж пошло и пошло. Неизвестно еще было, как с невестой дело сладится, и сладится ли вообще.

Черт его знает, может, они задержались бы в этой избе и дольше, но на третью ночь старик помер. Утром они нашли его холодным. Тут между ними возникли разногласия. Лейтенант, хоть человек и военный, но стал нервничать и сразу заторопился. Не то чтобы он боялся покойников, но связываться не хотелось. Все ж таки его ждала невеста, а он и без того опаздывал.

Но Лиля решила остаться. Ее посетила шальная мысль, что пустой дом никому не понадобится, и она сможет в нем поселиться. Это была отличная возможность, и Лиля даже забыла про свои дела с матерью.

Отправив со двора лейтенанта, Лиля побежала в милицию докладывать про смерть хозяина дома. Пришел милиционер, чего-то записал и спросил Лилю, кто она такая. Тут Лиля сильно промахнулась, назвавшись внучкой. Милиционер записал и это. Сказав, чтобы Лиля прибрала покойника, он обещал, что завтра приедут люди, привезут гроб и все будет совершено согласно обряду.

Все так и вышло. Но через два дня Лилю позвали в милицию. Там у нее спросили документы, потом спросили, как звать старика — Лиля натурально не знала. Милиционер ухмыльнулся и сказал, что у старика никакой внучки и не было. Он предложил Лиле немедленно выметаться.

Лиля не сдалась. Она не ушла из избы. Но еще через два дня к избе подкатила подвода, и какие-то люди постучались в дом. Лиля спряталась за печку и не стала открывать. Дверь сломали. Лиля стала бегать по избе, но изба была маленькая и особенно разбежаться там было негде. Ее поймали. Она стала кусаться и царапаться. Ее крепко побили и спихнули с крыльца.

Делать было нечего, и Лиля отправилась туда, куда и намеревалась первоначально, — в деревню к матери.

Мать ее вовсе не ждала. Уральские знакомые все предвидели правильно. Мать нашла мужика. Мать еще колебалась, оставить Лилю у себя или нет, но мужик прямо сказал: топай, откуда пришла. Тут места на всех не хватит. У нас скоро дети пойдут. Что ж ты думаешь, мы поженились ужинать вместе? Небось, сама знаешь. Мать твоя не так чтоб очень молодая для этих делов; надо спешить.

Конечно, Лиля могла поехать обратно на Урал. Там бы ей опять дали койку в общежитии. Но ей было это противно. Не хотелось возвращаться не солоно хлебавши. И в общежитие тоже не хотелось. После трех ночей с лейтенантом в пустом доме в Калинине она уже ни за что не хотела в общежитие, будь оно проклято, двадцать человек в одной комнате, как в больнице.

Лиля сказала, что никуда из дома не пойдет, а если они так хотят от нее отделаться, то пусть делят дом.

Идея была вздорная: делить было нечего. Материн мужик только посмеялся на это и сказал, что если она в три дня не уберется вон, он ее просто вышвырнет.

Он так и поступил. Лиля опять дралась и кусалась до последнего, но сила была не ее. Три раза отчим брал ее за шиворот и вытаскивал из дома. Три раза она изловчалась пробраться в дом опять. На четвертый раз она плюнула и поползла в Калинин.

В Калинине ее ждала временная удача. Там она встретила лейтенанта. У лейтенанта с невестой дело не сладилось. Невеста оказалась шлюхой, и в первый же день лейтенанту это стало известно от соседей. На это лейтенант, пожалуй, еще и наплевал бы, но он нутром чуял, что невесте он не очень-то и нужен. А самое главное — дом был маловат. Лейтенант решил, что пожалуй, попросится обратно в армию. Войны больше вроде бы не предвиделось, а если не считать войны, то армия вполне была ему по душе. Дело свое он уже выучил, служба шла легко, да и были еще преимущества.

Лиля рассказала лейтенанту про свою неудачу, и лейтенант, недолго думая, пообещал ей жениться. Сперва он уладит дела с армией, получит назначение, если его обратно возьмут, а потом уж он выпишет Лилю к себе и они сыграют свадьбу.

Ничего из этого, естественно, не вышло. Только Лиля посадила лейтенанта в поезд, она сообразила, что у нее ведь и адреса никакого нет, да и у лейтенанта тоже. Так что все это были напрасные хлопоты, и договор между ними не стоил совершенно ни фига.

О чем они оба думали — черт их знает. Впрочем, времена были тяжелые, голодные и малопонятные. Люди легко теряли голову и делали самые немыслимые глупости, особенно сгоряча.

Однако идиотская история с лейтенантом пошла Лиле на пользу. Она стала осторожнее с мужчинами. И когда к ней на базаре привязался один, она саданула его в физиономию не задумываясь.

Такое повторилось два раза. С теми, кто, как бешеный, сразу лез руками под подол. Были и более деликатные ухажеры. Их Лиля по морде не лупила, но вроде бы умненько держала на расстоянии.

Впрочем, и такие дальновидные замашки ничего доброго не сулили. Лиля поняла, что надо бы держаться еще тоньше.

Жизнь ее постепенно налаживалась. Ее приняли на швейную фабрику, стали платить получку, Лиля нашла одну старуху и сняла у нее угол. Лиля специально искала старуху. Она надеялась, что старуха быстро помрет и она захватит дом. Один раз этот фокус у нее сорвался, но Лиля почему-то думала, что ей просто не повезло, а на второй раз она дело обстряпает более аккуратно.

Старуха оказалась вовсе не такой уж старухой. Просто она в тяжелые времена поизносилась выше среднего и выглядела на семьдесят, тогда как ей было пятьдесят. Работать она не работала, но торговала на рынке и кормилась со своего огорода. И, видно, было у нее в подполье кое-что еще. Потому что она наведывалась в Москву и привозила оттуда хорошие пищевые продукты. Кое-что перепадало и Лиле.

Старуха отнеслась к ней хорошо. Она полюбила Лилю. Семьи у старухи не было. Мужа забрали в 28-м году, а двух сыновей взяли на войну, и с концами.

Поэтому старуха хотела быть Лиле чем-нибудь полезной и учила ее жить. Так за чаем с московскими кексами Лиля узнала много важного насчет мужчин, насчет денег и насчет прописки. Старуха убедила Лилю в том, что Лиля вполне достаточно смазлива, чтобы выйти замуж в Москву. Конечно, в первый послевоенный год с женихами было туго, но у самых молоденьких шансы были. Демобилизованные с войны были как пьяные и особенно не глядели, что да как, а женились легко. Вот и лейтенант, бедолага, только об этом и помышлял, да забыл спросить адрес.

Первый раз Лиля вышла замуж однако не в Москву. Получилось это так. Шофер директора фабрики разглядел ее сквозь стекло автомобиля, и она ему понравилась. Он стал за ней ходить. Лиля держалась осторожно, но в какой-то момент почувствовала: клюет. Шофер по ходу дела распалялся все больше. Лиля взяла серединную линию: спать с ним не шла, но целовалась со страстью. Ну что ж, шофер предложил жениться. Лиля поняла, что законный брак не за горами, но сперва решила поговорить со своей старухой: что та посоветует.

Старуха решила быстро: бери, что дают, там видно будет. Это было правильное решение, потому что если уж начинать, то начинать с начала. У кого ничего нет, тому нужен хотя бы муж. Пусть шофер, пусть в Калинине. В Калинине много шоферов. Лиле попался не самый худший. Можно даже сказать, один из лучших. Шофер начальника — это не просто шофер. Это шофер начальника.

Лиле этот шофер не нравился лично. У него была плешь, кривая морда и от него пахло машинным маслом.

Но старуха была права. Брать надо то, что дают, а там посмотрим. Смотреть, однако, долго не пришлось.

У шофера, конечно, был автомобиль, а квартиры не оказалось. То есть была квартира, но квартирой ее можно было назвать лишь постольку, поскольку у нее был номер 1. Хороший номер, жаль только, что под ним фактически оказался ноль.

Иными словами, это оказалась комната шириной четыре, длиной тоже четыре метра. В ней к тому же жила мать шофера и жила бы сестра, если бы у сестры не было куда ходить ночевать четыре раза в неделю. Но остальные две сестры тоже ошивались на этой самой жилплощади, и удалить их не было никакой возможности. Ко всему прочему уходяще-приходящая сестра как только приходила в родной дом, так садилась есть и ела медленно и бесконечно.

В личной жизни возникли затруднения физического порядка. Не то чтобы Лилю так уж интересовала физика жизни, но это было не по правилам, и Лиля чувствовала себя в дураках. Шофер, плохо продумавший эту сторону дела, тоже сердился. Жизнь получалась нервная. Было от чего рассердиться.

Плохое настроение одолело Лилю до такой степени, что она решила покинуть шофера. Ее останавливало только то, что шофер обещал близкую поездку в Москву. В Москву можно было поехать и на поезде, но поезд стоил денег, а тут можно было поехать задарма, пусть и через две недели.

Две недели, как и подсказывало сердце, свистнули незаметно. Все проходит, в особенности время.

Москва оказалась городом еще большим, чем Калинин. Пока начальник заседал, а шофер ездил доставать детали, Лиля прошлась туда-обратно по одному проспекту, потом по другому, потом забрела в переулки, потом подошла к одному рынку и на рынке застряла.

На рынке ей удалось познакомиться с мужиком из Беляева. Этот мужик привез продавать свинину. Продал, заработал деньги и хотел найти бабу, которая отправится с ним в Беляев, в его собственный дом, и будет там с ним развлекаться.

Лиле было не особенно до развлечений, но посмотреть дом она была не против. Посмотрела дом и решила в этом доме остаться.

Когда мужик рано утром начал ее прогонять, она, недолго думая, легла поперек двери и стала громко кричать.

Мужик испугался. Он запер дверь, сволок Лилю обратно в центральную комнату дома и, увидев, что она не шевелится, жестоко ее избил.

После этого ему некуда было деваться. Лиля, очнувшись и увидев в зеркале собственные синяки, сообразила, что в таком виде она к мужу вернуться никак не может, даже, если он, по прошествии суток, до сих пор готов принять ее обратно в свой номер 1, куда ей, натурально, идти самой не хотелось. Лиля решила, что где она теперь есть, там и останется, а все остальное как-нибудь будет.

Так и вышло. Мужик смирился. Конечно, не сразу. Сперва он еще раз попробовал Лилю спихнуть от себя, но Лиля не дала одеть на себя юбку, а голую бабу выкидывать на проселок мужик из Беляева не решился. Прошли сутки, двое, и дело сладилось.

Только через год Лиля собралась написать мужу и потребовать развода. Развод совершился быстро, и Лиля стала хозяйкой большого просторного дома почти что в Москве. Но ненадолго.

Однажды весной она отправилась на рынок продать ранние огурцы и напоролась на такого клиента, что любая другая на ее месте пошла бы за ним, не задумываясь. Клиент был в хорошем меховом пальто, ему было лет пятьдесят пять, он хотел купить два кило ранних огурцов, и Лиля почуяла, что это барин, хотя, кто такие баре, она знать не знала. Но был он барин, а народ всегда учует барина, Господь его благослови.

Лилин план был очень прост. В следующем месяце она его осуществила. Она опять поехала на рынок с овощами, водрузилась на торговое место и стала барина поджидать.

Он пришел. Лиля его сразу признала, потому что на нем было то же самое пальто и те же самые очки: барин как барин; барин и есть барин.

Он и не отказывался. Он купил на этот раз у Лили все, что у нее было, и пригласил ее в ресторан.

После ресторана поехали домой. Такой квартиры Лиля отродясь не видала. В одной комнате стоял стол. Вокруг стола барин и она немного потанцевали.

В другой комнате была постель. Лиля в нее легла, и барин лег вместе с нею.

В третьей комнате они кружились вальсом между книжных полок. Там их была не одна.

Утром, проснувшись, Лиля решила, что отсюда она никуда не уйдет, и когда барин вежливо предложил ей выметаться, она сказала, что у нее нет дома и что, если ее будут заставлять, то она все расскажет.

Тут она просчиталась. Барин хмыкнул на ее доводы, сказал, что все в порядке и она может располагаться в апартаментах как пожелает.

Только Лиля расположилась, как в дверь позвонили. Она даже не успела сообразить кто. Двое в штатском взяли ее под локотки и почти что на руках снесли вниз: Лиля вернулась в автомобиль, который уже давно и, казалось, навсегда покинула. Но это был не автомобиль начальника, и шофер был посторонний человек.

Вообще все было абсолютно новое. И для Лили началась новая жизнь. Продолжалась она пять лет.

За это время с Лилей происходило всякое. Кормежка была плохая, но прокормиться было можно. А Лиле и вовсе повезло. Ее смазливость оказалась кстати опять. То есть сначала ей за это пришлось поплатиться, потому что товарки завидовали и буквально били ногами, вырывая кусок изо рта.

Но у Лили была, как мы уже знаем, неплохая реакция, и она отбивалась успешно. Впрочем, эти успехи в конце концов вышли боком. Как-то раз она расстаралась лишку, и вязавшаяся к ней Валентина оказалась тяжело изувеченной. Собственно, Лиля просто хряснула ее в нос, но Валентина крайне неудачно упала, ударилась затылком об острый угол и начисто ослепла.

За это Лиле добавили еще пять лет, но их она не просидела, потому что понравилась одному капитану, и капитан ее как-то там вызволил. Он перевел ее жить в город Маляев, и там Лиля прожила припеваючи пару лет, даже не зная, на каком основании это все делалось, да, впрочем, какие там основания. Пол-Маляева не знало, почему и зачем они все оказались там поселенными.

Лиля так привыкла, что даже не заметила, когда кончился ее срок. Но все кончается. Кончился и Лилин срок, хотя она об этом не знала. Капитан же знал.

Однажды он сказал Лиле, что ее срок уже год как истек и она может идти куда хочет.

Лиля поняла, что капитану она надоела. Сперва она решила, что никуда отсюда не пойдет. Она уже приготовилась расставить руки-ноги, чтобы ее нельзя было пропихнуть через дверь, но посмотрела на капитановы сапоги сорок четвертого размера и задумалась.

Подумать всегда полезно. Раз задумавшись, человек углубляется в это дело все больше и больше и обнаруживает такие важные детали, которые ему по трезвому делу и на ходу никогда бы в голову не пришли.

Так и Лиля. Когда она задумалась, ей пришло в голову, что город Маляев вовсе не такое место, за которое стоит рисковать ребрами. Лиля плюнула и ушла.

Опять пришлось качаться в вагоне, опять рядом какие-то сельские люди уписывали, давясь, что-то самодельное и мягкое, опять за окном мелькали желтые и серые тени, снова стучали по рельсам колеса, и чьи-то ноги, свисая с верхней полки, качались перед глазами, норовя попасть пятками в глаз: то в один, то в другой, з-заразы.

Москва встретила Лилю шумом, гвалтом и полным, катастрофическим, не поддающимся никакому учету дефицитом жилплощади.

Пойти в проститутки или выйти замуж? Выбор был небогат. Надо было сперва приглядеться. Чтобы иметь на это время, Лиля пошла в дворники.

Жизнь дворника нелегка, но интересна. Особенно летом. Зимой тяжко. Снег. Иной раз выпадает так много, что гнется метла и подгибаются колени. Но летом все совсем по-другому. Дождь умывает улицу сам. Жильцы съезжают на дачи, и некоторые оставляют ключи, чтобы дворник присматривал за квартирой и заодно вытирал пыль. Это дает деньги, а главное — можно увидеть, как живут остальные люди.

Лиле повезло. Дом был ведомственный и в нем проживала интеллигенция: доцент Сельдев, доцент Бой-Жванецкий, Абрамович, еще один Абрамович, профессор Лихачев и другие. У всей публики были минимум двухкомнатные квартиры.

К тому времени Лиле стукнуло уже тридцать. Время, не добром будь помянуто, уходило, утекало, убегало. Десять лет в лагере были нельзя сказать что совсем уж потерянным временем, но, шастая по чужим квартирам и вытирая пыль с комодов, Лиля начала понимать, что все могло быть и лучше. Потерянного, конечно, не вернуть, но будущее надо устраивать так или этак. Жизнь дается человеку один раз, и нужно прожить ее так, чтобы другим завидно было. А то что ж? Дворницкая пристройка — курам на смех. Скоро опять Новый год, а елку поставить негде.

Идти в проститутки Лиля не хотела. Она и так этим делом подрабатывала. Лучше уж замуж.

Сперва Лиля оглядела внимательно жильцов в собственном доме. Среди них были два холостяка, но они не подошли. У одного была очень маленькая квартира. Другой водил регулярно девок и отучить его от этого дела Лиля не предвидела никакой возможности. На собственном дворе шансов не было. Надо было искать на стороне.

Сперва Лилин взгляд упал на клиентов. Но результат был малоутешительный. Из последних десяти один был студент, а девять других семейные, в том числе два из Калинина, ну что за блядский город, ей-богу. Лиля уже была раз в Калинине, и он ей не понравился.

Шел 1956 год. У Лили обнаружился аппендицит, и ее отвезли в больницу. Там она познакомилась с врачом. То ли врач был сам больной, то ли еще что, но он после операции пригласил Лилю к себе домой, и тут Лиля и решила бы остаться, если бы врач не решил оставить ее сам.

На врача Лиля буквально готова была молиться. Мало того что он имел высшее образование. У него все знакомые были такие. Благодаря этому Лиля смогла ознакомиться с настоящей культурой. Это впоследствии очень помогло. Ведь чем человек старше, тем меньше он может полагаться на собственную внешность. Особенно женщины. Они особенно теряют потенциал с течением возраста. После тридцати женщине культура нужна будь здоров.

Лиля здорово поднабралась между врачами. Двадцатый съезд партии, Кама Сутра, Эрих Мария Ремарк, Анна Ахматова и кое-кто еще вошли в ее жизнь навсегда. И всем этим она была обязана врачам, которых во всей последующей жизни продолжала искренне уважать. Жаль, что больше врачи ей не попадались. Но пять лет, проведенных в обществе врачей, сделали ее намного культурней, чем она была раньше, и вообще открыли ей глаза. Она пробыла бы между врачей и дольше, если бы еённый врач не разбился бы в автомобиле.

Дело в том, что врач купил автомобиль. Но счастье обернулось несчастьем. В одно мгновение ока Лиля осталась одна.

Три обстоятельства сделали ее положение особенно и совершенно невыносимым. Во-первых, после похорон все врачи, с которыми якшался покойный врач, ее покинули. Еще вчера, можно сказать, приходили жрать-пить, а сегодня уже адрес забыли, скоты, бульдоги. Во-вторых, за время праздничной жизни у врача Лиля однажды родила дочь и надо было что-то с ней делать, не говоря уже о том, что кормить. В-третьих, после смерти врача оказалось, что их брак не зарегистрирован. Это уже было вообще хуй знает что.

Черт с ним, с врачом, но вместе с ним пропала и жилплощадь. Лиля сделала все, что могла. Судебный исполнитель как пришел, так и ушел. Милиционер постоял-постоял в дверях и тоже удалился. Два других милиционера просто не могли достучаться. Две недели Лиля просидела в квартире, успешно делая вид, что никого дома нет.

Когда кончилось продовольствие и Лиля с дочерью начали испытывать голод, пришлось высунуться, и тут-то квартиру взяли штурмом.

Если бы это были представители законной власти, то Лиля их как-то сумела бы скрутить. Их все же держал за руки закон, а как оставить закон в дураках Лиля уже соображала.

Но это не были представители закона, это были соседи. У соседей положение было отчаянное. Их было шесть человек, и они жили в одной комнате. Какой-то шакал им сообщил, что Лиля живет на площади выбывшего врача незаконно, бездокументно, и соседи быстро сообразили, что им выпадает шанс, который больше не выпадет вплоть до полного коммунизма. Они все высыпали на лестницу и стали ждать, когда Лиля высунет голову. Они, конечно, понимали, что голод рано или поздно выкурит ее из берлоги.

Как они думали, так и вышло. И только Лиля ступила ногой за дверь, как ей дали в глаз, содрали с нее юбку и кинули с лестницы. Когда Лиля, не совсем еще очухавшись от ушибов почек и черепа, подползла на четвереньках к квартире, квартира уже была занята и даже часть мебели была вынесена наружу.

Лиля вопила и визжала несколько часов, но все напрасно. Не то чтобы соседи были такие уж нечувствительные, что само собой, но ко всему прочему они все были глухие, и родители, и дети — вся семья была глухая, даже глухонемая, мерзавцы. Один только раз глава соседской семьи повернулся лицом к Лиле и сказал: уууууу.

Шел 1961 год. На улице было ни жарко, ни холодно. Лиля забрала дочь и пошла куда глаза глядят. В газетах в то время писалось, что дефицит жилплощади в Москве стал меньше, но граждане этого как-то не заметили. Получив улучшение, они тут же начинали мечтать о следующем.

Но у граждан все же были хотя бы четыре метра на душу, а у Лили опять не оказалось ни одного. Плюс теперь у нее была еще и дочь. Так что у Лили был не просто ноль квадратных метров, но ноль квадратных метров на двоих, что ровно в два раза хуже. Но приходилось довольствоваться тем, что есть. Этого однако хватило ненадолго.

Побродив пару дней по вокзалам, Лиля сообразила, что из этого ничего не выйдет, и решила продать мебель. Мебель во время соседского штурма уцелела. Соседи привыкли к своей и выкинули Лилину, то есть врачеву мебель на лестницу. После двух дней антракта Лиля вдруг вспомнила про мебель и жутко заволновалась. Мебель должны были украсть. Может быть, уже украли.

Со всех ног Лиля рванула назад. Мебель оказалась на месте. Никто ее пока не унес. Но уже рядом с письменным столом стояла какая-то тварь и чесала пальцем лоб, конечно, раздумывая, как всю эту ценность сволочь куда надо.

Тварь оказалась подлинной женой Лилиного врача. Мебель должна была согласно законам достаться ей.

Они познакомились. И законная жена покойного врача быстро сообразила насчет Лили, тем более что и сама, наверное, недалеко от этого ушла. Короче говоря, после недолгого разговора, она согласилась мебель поделить. Лиле достались письменный стол и какая-то фиговина, на которой в прошлом, когда жила с врачом, Лиля держала телевизор.

Жена врача забрала свою долю и увезла. Лиля осталась на лестнице, не зная, куда везти свою.

В конце концов чутье подсказало ей, что надо все это сдать в комиссионный магазин. Будут по крайней мере деньги. Деньгам, конечно, невелика цена, но все же это лучше, чем ничего. Если повезет, то и деньги можно куда-нибудь пристроить и получить за них какой-то реальный эквивалент. Пусть не квартиру, но по крайней мере какой-нибудь товар в виде вещи.

Сказано — сделано. И тут Лиле жутко повезло. Фиговина, на которой держали телевизор, оказалась семнадцатого века, и цена ей была просто непостижимая. Во-вторых, пахан, который у Лили эту фиговину принял, сказал ей правду.

От суммы денег, которую ей предложили, Лиля совершенно осмурнела. Таких сумм она не только что не видала, но и не слыхала даже, что такие могут быть. Она уже протянула руку, чтобы получить причитающиеся ей денежные знаки, но тут приемщик старой мебели положил палец на губу и вместо денежных знаков сунул ей в ладошку свой адрес, добавив громко вслух, что она должна забрать фиговину из-под телевизора обратно, поскольку это просто кусок дерева.

Лиля растерялась от этой двусмыслицы. Но когда приемщик выбежал за ней на улицу и напомнил, что она должна приехать к нему домой с этой фиговиной, она поняла, что намечается приличное дело и деньги будут.

Нелегко было таскать за собой по Москве малолетнюю дочь и кусок мебели. Но Лиля справилась. И попав в тяжелую ситуацию, сумела принять правильное решение. Она избавилась от дочери.

Она посадила ее на скамейку на Киевском вокзале и сказала, что сейчас вернется. Но вместо того чтобы вернуться, взяла такси и отправилась по адресу, указанному старьевщиком.

Старьевщик жил далеко, в пригороде Москвы, в отдельном доме, хотя и деревянном, но отдельном. Он жил один.

Он объяснил Лиле, что ее кусок мебели будет пристроен куда надо, но его самого больше интересует сама Лиля, чем мебель. Он предпочел бы Лиле ничего не платить, но зато пускай она остается жить в его доме. Ему нужна хозяйка. Тут он спросил про девочку. Лиля отвечала, что девочку она пристроила к настоящему отцу, который так и так на нее претендовал. Старьевщик сделал вид, что поверил, и все устроилось.

Через пять лет старьевщик умер. Это была бы катастрофа, но все обошлось. Лиля просто перешла из рук в руки.

Дело в том, что у старьевщика было несколько друзей. Отборная публика. Один из этой компании положил на Лилю глаз задолго до кончины старьевщика. Она бегала к этому господину раз в неделю в течение трех лет. И когда старьевщика не стало, она перешла гладко к любовнику.

Это была самая крупная удача в Лилиной жизни, потому что любовник вступил с нею в законный брак. Зачем ему это понадобилось, обнаружилось только впоследствии. Но, вступив в брак, Лиля не спрашивала никого, зачем это нужно. Ей это было нужно. Ему это было нужно. Всем, кто вступает, это нужно. Зачем не нашего ума дело. Делай то, что получается сделать. А там видно будет.

Видно и стало. Опять Лиля попала в переделку. Любовник, а ныне муж, Валентин Евдокимович Копецкий вступил в брак с Лилей, чтобы насолить своей бывшей жене и детям от той жены. Дело в том, что он был состоятельным человеком, так что был повод для страстей.

Когда он помер, страсти разгорелись страшные. Несколько человек в этих страстях сгорели, но Лиля вышла из переделки живой и с некоторой прибылью.

В частности, ей досталась в результате сберкнижка. Одна из трех, но все-таки досталась. Денег на этой сберкнижке было не так уж мало. Можно было бы жить на них припеваючи, если бы было где. Но опять роковым образом Лиля осталась на улице. Жилплощадь у нее отсудили. И какую жилплощадь!

И тут Лиля повстречалась с интересным человеком. Это был инвалид Веселовский.

Он находился к тому времени в гораздо худшем положении, чем Лиля, потому что у него не было ни гроша. Но с другой стороны, его положение было намного лучше, потому что у него была зацепка за жилплощадь. Иными словами, у него было законное право на половину.

Половину квартиры. Он мог бы эту половину сравнительно легко получить, если бы квартира была делима. Но квартиру разделить было невозможно. Квартира состояла из одной комнаты площадью 75 квадратных метров.

Как могла возникнуть подобная квартира, никто из нас толком не знает. Не будем предполагать. С чем имеем дело, с тем и имеем. Веселовский-то имел дело именно с этим. И в результате оказался на улице.

Не совсем. На улицу он пошел добровольно. Он мог бы жить в семидесяти пяти метрах наравне с другими, если бы захотел, но у него были другие планы. Держа свои планы в голове, он ежедневно приезжал на своей колясочке обратно к себе в квартиру, чтобы переночевать.

Между ночевками он занимался темными делами, даром что днем. Нет, это не были денежные дела. Денег у него не прибавлялось. Он заводил связи, связи, полагая, что деньги все равно дрянь, а связи, хотя и невидимые нити, но намного материальнее некоторых других вещей, например, квартир, которые очень материальны, но если они не твои, то для тебя они не более чем духовные ценности.

Веселовский уже обзавелся многими связями, но ему не хватало одной. Ему была нужна ассистентка. Ассистировать нужно было в том, чтобы в течение дня завозить его в общественный гальюн и сажать на горшок. С этим делом Веселовский страшно намучился. Он пользовался услугами алкашей, на оплату которых уходила почти что вся его пенсия. Алкаши делали свое дело исправно, но они надоели самому Веселовскому. С ними приходилось потом пить. Получив от Веселовского куртаж, они немедленно приобретали соответствующие пузыри и мягко требовали, чтобы Веселовский с ними эти пузыри располовинивал.

Алкашей было много, а Веселовский один. Он устал и решил прибегнуть к другому варианту. Он видел себе другой вариант очень приблизительно, пока не повстречал Лилю.

Лиля поставила только одно условие. Завозить Веселовского не в мужские гальюны, а в женские. Она боялась, что в мужских гальюнах ее будут насиловать. Если вообще пустят. Страсть мужчин стоять горой за свое личное была ей знакома. Веселовский согласился на ее доводы, и они стали жить вместе.

Жизнью это можно было бы назвать, разве что в самом возвышенном смысле. То есть у Веселовского жизнь была; он все время куда-то разъезжал на своем драндулет-моторе и о чем-то неизвестно с кем договаривался. Лиля же существовала абсолютно как существо духовное: развозила Веселовского по гальюнам. Он чуть что, так сразу требовал, чтобы его волокли в гальюн. Думал он там, что ли, шакал его знает.

Где Веселовский думал, в гальюнах на горшке или в промежутках на солнышке поджариваясь, но только до своей правды он додумался. Настал его час, и он отсудил-таки у своей бывшей семьи половину жилплощади.

То есть — что отсудил. Это было дело плевое. Он и по ордеру право имел. Разменять эту комнату 75 метров на две комнаты по тридцать не была особая проблема. Но противная сторона, то есть бывшая жена, и дети, и его (Веселовского) еще живые родители требовали себе отдельную квартиру и на всякие смешные размены, которые им предлагал Веселовский, нипочем не соглашались.

Долго искали, наконец нашли. Два одиноких доцента, мужчина и мужчина, согласились уступить две квартиры, одну однокомнатную, другую двухкомнатную, в обмен на 75 метров. Горсовет сперва не хотел им разрешить этот обмен, подозревая в данном случае педерастию, но доценты доказали с документами на руках, что они родные братья и что им 62 и 64 года. Нравственные соображения отпали, и обмен совершился.

Хотя тоже не сразу, потому что Лиля требовала двухкомнатную квартиру себе и Веселовскому, но это был абсурд, потому что враждебная сторона состояла из шести человек и по разуму-совести Лилины претензии выглядели несолидно. Всем было ясно, даже Веселовскому, но понадобилось множество времени, чтобы уломать Лилю, которая при виде двухкомнатной квартиры на горизонте самого горизонта не видела, не говоря уже о тонких соображениях рационального разума.

Разум, однако, победил. Видя, что Лиля лучше в гроб ляжет, чем отвернется от желанной добычи, народ скинулся и приплатил ей некоторую сумму. Логика взяла свое. Где разум, там деньги, и где деньги, там разум. В общем, сладили.

Это был настоящий великий перелом. После стольких, стольких лет Лиля вошла полноправной хозяйкой в собственную жилплощадь с полной гарантией, что ее отсюда уже ни под каким видом не попрут. У нее была своя квартира, а стало быть, место в жизни. Можно было начинать жить.

Но мешал Веселовский. Очутившись на собственной жилплощади, Веселовский предался своей страсти уже бесповоротно, то есть не слезал с горшка. Лиля извелась с этим делом вконец. Если бы Веселовский с утра забирался на горшок и не слезал бы с него хотя бы до обеда, то было бы еще куда ни шло. Но он, сволочь, колебался между горшком и креслом, а это означало, что его поминутно надо таскать с места на место. Лиля сбилась с ног.

Она уже готова была плюнуть и уйти обратно на вокзалы, но тут связи Веселовского начали давать результаты.

Среди бесчисленных знакомых Веселовского обнаружились такие, кто занимался делом, и вот они-то стали часто наведываться к нему домой, чтобы оставить на некоторое время чемоданы. Что было в этих чемоданах, ни Лиля, ни Веселовский не знали, но одновременно с чемоданами появились деньги, что всегда хорошо.

Лиля зажила барыней. Веселовский из дома уже никуда не уходил, так что внешне связи с миром оказались полностью в Лилиных руках, и тут в Лилиной трудной жизни осуществилась солнечная сторона. Лиля начала тратить деньги.

Боже, что это было за наслаждение! Деньги буквально таяли в ее руках, но на месте растаявших появлялись новые, за ними еще более новые, а за ними еще и еще, и конца этому счастью не было видно ни с какой стороны, но конец, собака, настал и самым неожиданным образом. Даже двумя.

Во-первых, Веселовский однажды слег. Возраст и труды взяли свое, и у Веселовского, давно уже жившего без задних конечностей, отказались работать передние, и, что еще хуже, выключился мозжечок. Мозг не выключился, а мозжечок выключился, что самое неприятное для сожителя, потому что в этом состоянии инвалид становится совершенной колодой, но требовательность демонстрирует, и уже не прекращая, потому что в жизни ему ничего больше не остается, кроме как требовать и требовать.

Солнечная сторона жизни кончилась, и началась смертельная тоска. Спасло во-вторых. Само по себе это во-вторых могло бы выйти несчастьем или похуже, но в сочетании с во-первых просто-напросто Лилю спасло.

Нашлась Лилина дочка. Милиция, которая, как известно, никогда ничего не делает, кроме как мешает людям жить, отыскала Лилю. Уму непостижимо, как они ухитрились сделать, но сделали.

Однажды вечером они приволокли девочку к Лиле на квартиру и сдали на руки. Лиля была так перепугана, а к тому же домашняя работа с Веселовским так ее измотала, что она тут же согласилась, что дочь ее собственная и что она готова ее принять в семью.

На самом деле Лиля была смертельно счастлива, что она будет теперь не один на один с лежачим хамом Веселовским, а все-таки в человеческом обществе. Лилю появление дочери, можно сказать, спасло от депрессии. Она даже за Веселовским стала ухаживать лучше, что совершенно напрасно, потому что Веселовский, уже дышавший на ладан от постоянного хождения под себя, посвежел, подобрел, стал больше спать и меньше ругаться и попросту ожил и довольно надолго.

Возникла тупиковая ситуация. Дочь росла и росла, Веселовский жил и жил, время шло и шло, а что толку?

Ко всему прочему чемоданы приносить перестали. Что там стряслось, Лиля не знала. То ли, увидев, что Веселовский перестал двигаться, друзья решили, что квартира потеряла надежность, то ли Лилина внешность им не внушала расположения, но дело прикрылось, денег стало меньше, а ртов теперь на той же жилплощади было три и все каши просили.

Лиля приуныла. Она стала обдумывать страшные варианты вроде удушения Веселовского подушкой, выбрасывания дочери из окна и собственного возвращения на вокзалы. Тянулось это довольно долго, и Лиля совсем уже потерялась в эмоциях, расчетах и надеждах, как вдруг появился никем не предвиденный случай, и все стало на место.

В очереди за итальянскими колготками Лиля познакомилась с немцем. Что немец делал в этой очереди, Лиля не знала и впоследствии даже не поинтересовалась узнать. Мотивы немца неизвестны. Но что из этого вышло, то известно. Немец сделал Лиле предложение выйти за него замуж.

Немец оказался француз. То есть американец, то есть и француз, и немец, и даже, как он сказал, отчасти, португалец, что Лиле было все равно. Кажется, что он был еще и еврей. Лиля и на это наплевала бы, если бы могла принять немцево предложение.

Но она предложение принять никак не могла, потому что была в законном браке. И этот законный брак лежал в стельку, только глазами моргал и портил Лиле все возможное будущее, хотя несознательно для себя, но главное, что портил, и с этим что-то надо было делать. А что?

Лиля думала-думала и ничего не могла придумать. А что тут придумаешь? Лежит человек и лежит. Помрет так помрет, его счастье. А если нет? В этом случае оставалось ждать.

Но немец ждать не мог. Он сделал предложение и рассчитывал немедленно получить ответ. Положительный, и тогда он будет иметь, что хочет. Или отрицательный, и тогда он поедет обратно в Федеративную Республику Германию и женится на какой-нибудь там немке. Немец имел жизненные планы — два варианта — и ему надо было, чтобы оба варианта осуществились как положено и в нужный момент исключили бы друг друга. Немец и есть немец: от него ничего особенного никто и не ждет.

И Лиля решила покинуть Веселовского. Когда она ему об этом сказала, Веселовский пришел в дикую ярость. Он чуть не выпал из коляски. Он требовал объяснений и грозил Лилю сдать в милицию как воровку. У Лили мелькнула мысль заодно убить Веселовского, но что-то ее удержало. Она решила, что и так как-нибудь все обойдется. И не из таких дыр живьем вылезала.

Лиля пошла к адвокату. Развод ей адвокат обещал, но размена квартиры не гарантировал. Ему казалось, что дело с квартирой будет не поднять. Одна комната; инвалид; здоровая женщина бросает инвалида; нет, не проскочит.

Зачем вы, голубушка, разводитесь, спросил он между прочим. Ладно, ладно, хотите разводиться — разводитесь: это дело я вам проверну. Но объясните мне ради Бога, зачем вы сейчас-то его как мужа бросаете. Он же на ладан дышит. Ну потерпите еще немного. И вся жилплощадь будет ваша. Маленькая, но своя. Адвокат, конечно, не подозревал, зачем Лиле нужна свобода, и Лиля ему ничего не сказала.

Развод был совершен, но, как оказалось, напрасно. Немец передумал. Почему, Лиля понять не могла. Немец долго что-то говорил и размахивал руками, но Лиля поняла изо всего только одно: никс; не состоится.

Немец, разумеется, не отдавал себе отчета, в какое положение он ставит Лилю. Не мог же он подозревать, что она из-за него лишилась жилплощади и теперь ей в буквальном смысле слова негде жить. Немец попрощался и уехал к себе в Федеративную Республику.

Лиля осталась одна в комнате, которую, съехав от Веселовского, сняла у буфетчицы, ушедшей на полгода в плавание с китобойной флотилией «Слава». Жить было где, но временно. Буфетчица должна была вернуться через три месяца, и тогда нужно было бы снова охотиться за жильем. После пройденной школы Лиля твердо знала, что человек без жилища, словно птица без крыльев, то есть вообще не человек, а одно только имя. Человек без жилплощади — это человек без души. Что ж, Лилины представления в какой-то мере отражали реальную действительность. Собственно, не одна она так думала.

Кроме жилища, надо было еще искать работу, потому что при Веселовском Лиля не работала — не было такой надобности. Теперь же надо было кормить дочь и самой кормиться.

Тут сверкнул луч надежды: буфетчица не вернулась. Сначала прошел слух, что она утонула в южной части Атлантического океана. Потом прошел другой слух, что будто бы она сошла на берег в Кейптаунском порту и скрылась среди местного населения. Узнав об этом, Лиля только позавидовала буфетчице. Ведь буфетчице удалось то, что не удалось Лиле. Лиля опять вспомнила своего немца и испытала чувство горького и глубокого разочарования.

Лиля, однако, решила, что буфетчицыно счастье не должно быть совсем уж бесполезным для нее. Раз буфетчице заграница, то пусть Лиле достанется хотя бы комната. Нельзя ж, чтобы одним было все, а другим ничего.

Лилина правота подтверждалась тем, что точно так же рассуждали многие. Но это же и усложняло дело, потому что общность мнений породила жестокую конкуренцию. На комнату оказалось пять претендентов. Столько у буфетчицы было соседей.

У Лили было одно преимущество. Она в комнате уже находилась. Ее нужно было выкуривать. Но с другой стороны, у Лили не было на комнату абсолютно никаких, логических, если можно так выразиться, прав. Она была пришельцем. Соседи же были жильцами ближайших к спорной комнате участков земли, что сообщало их претензиям некоторую именно, что ли, логику. На эту логику они стихийно и упирали.

Логика была, конечно, сильная, но неправильная. Чтобы осуществить эту неправильную логику, соседям пришлось ввязаться в споры с администрацией и законом, и конца этим спорам не предполагалось. В частности, пришлось со справками в руках доказывать уполномоченным конторам, что факт соседства комнат материально наличествует быть, то есть, скажем, что комната А является соседней в отношении комнаты Б, поскольку она расположена в непосредственном соседстве с комнатой Б и никакая комната В между ними не пробежала.

Чтобы доказать эти страх как неочевидные вещи, нужна была большая куча времени, и как только жильцы-соседи ввязались в тяжбу, они тут же и поняли, что хотя данная правда свое в конечном итоге возьмет, неизвестно, когда будет в конечном счете конечный конкретный окончательный неоспоримый итог.

Соседям лучше было бы посадить Лилю с дочкой в правильную осаду. Не давать ходить в лавку — только и всего. Посидят без хлеба день, три, пять, восемь с половиной — завоют. И сами же выбегут. Проситься наружу будут.

Впрочем, соседи сперва это и пытались сделать. Но план не осуществился. По той простой причине, что в этот самый момент из магазинов пропали вообще все продукты, и осаждающие и сами оказались в положении осажденных. Соблазнительно было изолировать Лилю с дочкой от магазинной жратвы, но не от чего было изолировать.

Когда государство решило проблему выживания граждан, раздав всем талоны на питание, то соседи получили на руки талоны и на Лилю с дочкой. Тут им подвернулась безусловная возможность доканать Лилю, но они ею, сукины дети, не воспользовались. Осаждающие стали неизвестно почему отдавать пайку осажденным, в результате чего осада практически сорвалась.

Каким умом осадное войско рассчитывало, никто никому вразумительным образом не разъяснил. Но факт, что Лиля с дочкой по талонам получали вместе со всеми и питались не хуже соседей. Соседи, можно сказать, и плакали, и матерились, но питание исправно передавали тем, кому оно надлежало. Что за нерасчетливость, ей-богу, о русский народ!

Но, делая одной рукой добро, он же, дери его за ногу, другой рукой нарушает права человека.

Соседи, хотя и продолжали Лилю со своих же рук кормить, но по линии закона продолжали тиранить. Суд долго рассматривал каждое обстоятельство и все не мог вынести решение, потому что согласно законам оказывалось, что комнату выбывшей буфетчицы не следовало отдавать никому. Согласно законам ее полагалось отдать какому-то постороннему человеку из общей очереди на жилплощадь.

Дело заходило в тупик. Но тут объявилась буфетчица. Буфетчица прибыла в собственную комнату не одна, а с мужем. Муж был с Кейптаунского порта, черный, как сапог. У него в Кейптаунском порту возникли осложнения с пропиской. И ему легче оказалось прописаться на жилплощади в Москве. Осаждающие разбрелись обратно по своим соседним комнатам. А Лиля с дочкой снова пошли по миру.

Мир был велик и ходить по нему можно было долго. Тем более что каждый раз, когда Лиля впадала в переделку, оказывалось, что она совершенно одна. Всякий раз приходилось начинать сначала, тогда как другие, как ей казалось, прибрав однажды кое-что к рукам, уже своего из рук не выпускали и так помаленьку подкапливали, подкапливали. Ничего удивительного, что они оказывались сильнее, когда их интересы сталкивались с Лилиными.

Короче говоря, Лиля просто не знала, куда идти. Ее ресурсы были исчерпаны.

Хотя не совсем. Подрастала дочь. С одной стороны, ее надо было куда-то пристраивать. С другой же стороны, на этом можно было бы выехать и самой.

Все же дочь была еще недостаточно велика, и Лиле пришлось принять не очень-то веселое решение. Она сдала дочь в детский дом. Это было непросто. Для этого нужны были основания. То, что Лиле негде было жить, не считалось серьезным основанием. Лиле было указано, что жить ей в Москве негде по ее же собственной вине. Но в нашей огромной стране место ей найдется. Она, например, может завербоваться на Крайний Север, поехать туда вместе с дочерью. Там ей дадут семейное общежитие. Лиле даже конкретно назвали пару адресов.

На это Лиля только внутренне усмехалась. Дело в том, что на Крайний Север она собралась и сама. Но дочь с собой брать не хотела. Во-первых, дочь ей была бы там помехой. Лиля еще надеялась найти там жениха. Ей рассказывали разное сказки про Крайний Север. Не то чтобы она очень верила сказкам, но когда нужда припрет — любой ахинее поверишь.

Но дело было не в этом. Лиля планировала оставить дочь в Москве с важной политической целью. Ведь была же еще квартира Веселовского, и если кто о ней, увлекшись интересным чтением, позабыл, то это не Лиля. В квартиру к Веселовскому после скандального и аморального развода идти было невозможно. Веселовский позвал бы кого надо, и Лиле били бы морду. Но права на эту квартиру, хотя и разведенная, она сохраняла. Нужно было только дождаться, когда Веселовский помрет.

Лиля готова была ждать, но ждать на улице было никак невозможно. Все шло к тому, чтобы покинуть Москву, завоеванную в свое время с таким трудом. Но, уехав из Москвы, она потеряет контроль над квартирой. Вот почему Лиля хотела оставить дочь в Москве. Расчет был на то, что после смерти Веселовского дочь, живущая поблизости, будет первым и непобедимым кандидатом на веселовскую жилплощадь.

Некоторое время Лиля колебалась, болталась вместе с дочерью по пригородам, ожидая, что инвалид наконец-то сойдет со сцены, но инвалид оказался большим жизнелюбом. У него, как говорят образованные, обнаружилось второе дыхание.

А фактически дело обстояло так. Пара друзей прослышали, что Веселовского, находившегося на грани естественной смерти, покинула подруга жизни. Они страшно возмутились и решили, что их долг — помочь ветерану. Они собрались вместе с еще несколькими однополчанами и придумали установить над Веселовским присмотр. В конце концов, вместе на войне кровь проливали. Не бросать же старого товарища в незаслуженной беде.

О старая боевая дружба! О война! О окопное братство! На вас вся надежда. Ни на что другое надежды нет. Кооператив по спасению Веселовского от голодной смерти взаперти был создан. И действовал так успешно, что Веселовский, вместо того чтобы помереть, встал и пошел.

Чудо было настолько очевидным и сногсшибательным, что Веселовский привлек к себе внимание журнала «Огонек». Корреспондент «Огонька» наведался к Веселовскому, обнаружил, что он довольно-таки омерзительный старик, но однополчане-ветераны ему приглянулись, а Лиля, судя по откликам о ней все тех же однополчан, выходила и вовсе превосходным материалом.

Корреспондент «Огонька» решил ее разыскать и припереть как следует к стенке, с тем чтобы из нее получилась хорошая статья. С моралью в обществе не все обстояло благополучно. Нужны были удачные примеры, как положительные, так и отрицательные. Надо было поведать людям образцы для подражания, и чтобы уж не было совсем скучно, то выводить кого-нибудь к позорному столбу, не слишком часто, но достаточно регулярно.

Корреспондент «Огонька» нашел Лилю в плачевном состоянии на станции Фирсановка, в доме, который хозяйка сдавала целиком московским студентам. Лиля с дочерью снимали там угол, отгороженный ширмой от целой оравы молодых коблов, пивших водку в конце каждой недели и весело матерившихся каждый день с утра и до вечера. Лиля работала ночной уборщицей на станции. Характер у нее совсем испортился. У дочки тоже характер оказался подходящий. Она чуть что, так лезла драться. Как раз во время драки корреспондент «Огонька» и застал эту семейку.

Легко себе вообразить, что он про Лилю понаписал. Но неожиданно Лиля сумела извлечь из статьи в «Огоньке» пользу. Вместо того чтобы спрятаться после позорной статьи и не показывать носу на улицу, она взяла соответствующий номер журнала и отправилась по детским домам.

Она каялась, рассказывала всем, что жизнь была с ней слишком жестока, что, конечно, она ушла от инвалида, но жить с ним было совершенно невозможно: если бы он просто под себя ходил, но он же и морально давил, издевался. Он хотел Лилю из квартиры выжить. Он был паханом и к нему с улицы приводили девок; Лиля от них триппер подцепила. Два раза. Ну можно ли было так дальше существовать?

В трех детских домах директора на этот вариант не купились. Может, и купились бы, но у них детские дома были переполнены: коек не хватало; Москва — большой город; столица мира.

Но в четвертом детдоме Лиле попалась директор-человек-женщина, и она поняла Лилину печаль и состояние. То ли у нее у самой молодость была трудная, то ли она Макаренко начиталась, но во всяком случае в этом детдоме были как раз свободные места. Впоследствии, впрочем, оказалось, что у директрисы родная дочь погибла, прыгая с парашютом на соревновании ДОСААФ, после чего старая училка увлеклась Толстым и полюбила детей, которых до этого просто ненавидела.

Так или иначе, директриса сказала Лиле оставить у нее дочь. Лиля это сделала и вздохнула свободно. Можно было начинать жизнь сначала.

Лиля завербовалась на три года в поселок Тазовское. Это было так далеко, что Лиля даже не могла себе представить такую страшную цифру — три тысячи или три миллиона километров — что-то в этом роде.

В Тазовском Лиля прожила то ли два, то ли все три года — она плохо считала и толком не запомнила — и уехала.

Она, может, и не уехала бы: были в крайней северной жизни приятные стороны, например, в избах было тепло. Снаружи было холодно — это правда. Тем приятнее было тепло изб; поселенцы топили изо всех сил — это была их подлинная жизнь, в смысле топить квартиры.

Но однажды случилось так, что почтальон принес Лиле телеграмму. От этого Лиля сразу очнулась. До этого ей никто не писал. Она тоже никому не писала, так что все было нормально. Но тут вдруг, словно молния между глаз — телеграмма.

В телеграмме сообщалось, что дочь беременна. У Лили подкосились ноги, потому что она-то уж понимала, какие это сулит зверские хлопоты. Лиля поняла, что нужно ехать назад и разбираться с этим делом.

Она ехала в Москву с твердым намерением вцепиться дочери в волоса и выдрать у нее все волосы. В самолете ей даже на секунду приснилось, как она кладет дочь на обе лопатки и коленом выдавливает у той из брюха еённую беременность.

Но приехав и узнав детали, Лиля воспрянула духом, и у нее перед глазами встали другие, гораздо более жемчужные картинки. Виновником торжества оказался сын профессора Парамонова.

Профессор Парамонов был знаменитый на весь мир ветеринар. Он пестовал в свое время двух собачек, отправленных наукой в космос. Он спас от сапа лошадь, занявшую потом первое место на Олимпийских играх. Об этом писали в газетах. Кроме того, он спас от дизентерии болонку художника Яичникова, о чем газеты не писали, но вся Москва знала.

Сын же профессора Парамонова готовился пойти еще дальше. Он учился в Институте международных отношений на четвертом курсе и знал к этому времени четырнадцать иностранных языков в совершенстве.

Судьба в его отношении оказалась двуличной. Одной рукой она подарила ему хорошее происхождение и таланты, а другой рукой подсунула ему нашу Лилину дочь. Произошло же это так.

У молодого Парамонова вырисовывалась превосходная анкета. Лишь один пункт блистал в этой анкете отсутствием достижений. Молодой Парамонов не вел общественной работы.

Однажды его вызвали в комсомольский комитет, где предложили ему на выбор несколько общественных повинностей. В их числе была повинность читать лекции о международном положении в детских домах. Эту повинность молодой Парамонов по какой-то фрейдической случайности и выбрал. Все равно, надо было что-то выбирать. Он и выбрал.

Это дело вышло ему боком. Молодой Парамонов и глазком моргнуть не успел, как ввязался в роман с юной детдомовкой. Роман был недолгим, но привел к тому, к чему и может привести любой роман, если он слишком короток и горяч, а так оно и было.

Тут Лилина дочь проявила хорошую сообразительность. Несмотря на свои пятнадцать лет, она уже имела не первый случай тесного знакомства с молодыми людьми. Когда обнаружилось, что она беременна, то у нее спросили, чтобы она показала пальцем на виновника. Дочь, почти не задумываясь, назвала молодого Парамонова. Чутье подсказало ей, что он именно тот человек, который в данном случае нужен. Имена остальных она даже не запомнила. От них все равно не предвиделось никакой пользы. Так что когда пришлось отвечать, имя Парамонова всплыло у нее в памяти мгновенно.

Когда об этом узнала Лиля, она оценила удачу по достоинству. Правда, сначала возможность успеха была не так очевидна. Молодого Парамонова призвали к ответу, и Лиля, увидевшая его впервые, не пришла от него в слишком большой восторг. Лиля сразу поняла, что заставить его жениться будет очень не просто, если вообще возможно. И даже если это удастся, то большой пользы от этого предвидеть нельзя.

Был момент, когда Лиля даже решила плюнуть и не нажимать на мерзавца: пусть гонит денег и катится к чертовой матери; найдем что-нибудь и получше.

Но погоня за деньгами вывела Лилю на кое-что гораздо поинтереснее, а именно на старшего Парамонова и его жену. Дело в том, что молодой Парамонов, краснея и бледнея, признался, что у него самого денег, конечно, никаких нет, но родители не поскупятся. Он предложил Лиле наведаться к ним.

Лиля это и сделала. С первой же секунды она поняла, что на этот раз ей откололось подлинное состояние.

Парамоновы уже знали, что случилось с их непутевым сыном, и глядели мрачнее смерти. Это сразу же бросилось Лиле в глаза. Второе, что она заприметила, это была квартира. Четыре комнаты с большой прихожей, с высокими потолками, а кухня — боже, что это была за кухня: в ней можно было собрать к обеду целый детдом; в ней можно было поставить не меньше десяти коек; в ней можно было танцевать.

Образ этой необъятной кухни полностью завладел Лилиным воображением, и о чем бы она впоследствии ни говорила, думать ни о чем другом она не могла.

А говорила она вот что. Молодой Парамонов должен на Лилиной дочери жениться.

Отец и мать Парамоновы не находили сил возражать. Старый Парамонов черт его знает где проходил школу жизни, а может, у него был физиологический дефект. Во всяком случае он считал, что юноша, переспавший с девицей, должен на ней жениться, а иначе все рухнет и пойдет прахом. Быть может, без этой навязчивой идеи он никогда бы не стал великим ветеринаром, каким он стал.

Но Лиле было все равно, откуда происходят предрассудки старого Парамонова. Перед ее мутным взором плавала черно-белыми пятнами парамоновская квартира: Лиля хотела ее укусить, лизнуть языком, проглотить.

Поэтому она продолжала. Пусть ваш сын женится на моей дочери, и после этого мы поделим квартиру. Молодой семье нужна своя квартира. Где еще они возьмут себе квартиру?

Старый Парамонов упал духом совершенно. Ничто в жизни не тешило его так, как собственная квартира: ни профессиональные успехи, ни официальные почести. В квартире была вся его жизнь и душа; без квартиры он не прожил бы и лишнего дня.

Он сказал Лиле, что делить квартиру никак невозможно. Но что он использует все свое влияние и связи, чтобы достать молодым отдельную квартиру.

Трехкомнатную, поколебавшись, согласилась Лиля. И чтобы ваш сын, а наш муж остался прописан у вас. Когда вы умрете, ваша квартира не должна пропасть.

С этим Парамоновы живо согласились. Брак был оформлен чин-чинарем, и через некоторое время старый Парамонов мог сообщить Лиле, что квартира для молодой семьи получена. Но успех был частичным. Трехкомнатную квартиру раздобыть не удалось. Только однокомнатную. Старому Парамонову вежливо, но твердо объяснили, что хватит и этого.

Лиля сначала глубоко возмутилась и сказала Парамонову все, что о нем думала. Этот номер не пройдет, объявила она. Нам нужна только трехкомнатная.

Старик Парамонов сделал второй заход, но напрасно. На него даже накричали. Он упал Лиле в ноги и стал молить о пощаде. Лиля решила, что из Парамонова, пожалуй, выжато все, что можно было выжать. Надо брать, что дают, а то как бы и оно не уплыло.

Новая семья въехала в однокомнатную квартиру и, конечно, тут же перегрызлась в кровь. Молодой Парамонов долго жить в этой квартире не стал. Ему бы вообще не следовало туда соваться. Брак браком, а жить вместе никто его не неволил и не соблазнял. Было очевидно, что муж из него никакой, и вообще весь этот брак был с самого начала чепухой на постном масле.

Тем не менее молодой Парамонов под гипнозом юридической реальности и под давлением родителей, которые продолжали держаться своих прямо-таки средневековых взглядов на брак, все же попытался жить с семьей. Но это была абсолютно идиотская затея. Трое участников, собравшись вместе, тут же сообразили, что им тут всем вместе не жить.

Когда на свет появился ребенок, молодым Парамоновым в квартире уже и не пахло. Родители поняли, наконец, что пора начинать следующую фазу этой брачной аферы и выволакивать сына из мышеловки. Он водворился в родном доме, а когда он был Лиле нужен и она звонила по телефону, то ей всегда говорили, что его нет дома.

Лиля какое-то время была глубоко возмущена. Дезертирство зятя, который, по ее расчетам, должен был некоторое время все же стирать пеленки и катать коляску, сперва ее глубоко возмутило. До нее не сразу дошло, что в сущности никакой надобности в нем уже нет. В конце концов, квартира была захвачена, и Парамоновы могли катиться ко всем чертям.

Потом Лиля все это сообразила, но тут ей пришла в голову мысль, что она недостаточно взяла с Парамоновых; дешево князья отделались; надо на них еще поднажать; пусть деньги гонят.

Но тут старый Парамонов очнулся. Нет, сказал он. Денег не будет. Лиля этого не ожидала. Она, как могла вежливо, объяснила Парамонову, что в случае развода им все равно придется гнать алименты. На что Парамонов отвечал дрожащим голосом: как решит суд, так и будет. Своими руками он не выдаст ни копейки.

Развод так развод, согласилась Лиля. Она сообразила, что развода все равно не избежать и чем скорее она спихнет молодого Парамонова обратно в его буржуйскую лавочку, тем лучше. С Парамоновых, прикидывала она, будут капать неплохие алименты. Почему-то Лиля считала, что алименты будут вычитать со старика Парамонова. Когда ей в суде разъяснили, что алименты будет платить муж, то есть молокосос Парамонов, она чуть было не кинулась на судью. Судья ее своими замечаниями довела до чистого бешенства, и Лиля даже зубы на нее скалила. Все они, сволочи, были заодно. И профессура, и судьи. Фашисты.

Лилино странное заблуждение обошлось ей довольно дорого. Парамонов был еще студент и взять с него было нечего. Конечно, впереди у него была карьера, но неизвестно, как скоро он ее сделает и какую именно. Главное же, Лиля не верила в отложенную прибыль: она верила только в то, что здесь и сейчас, что имеет цвет и запах, что можно пощупать или пнуть ногой.

Когда было принято судебное решение относительно алиментов, муж Парамонов еще учился, и Лиле казалось, что это навсегда. Дожив уже до не слишком юного возраста, она все же, как, впрочем, и большинство её знакомых и сограждан, не очень отдавала себе отчет в текучем характере времени. И она не очень-то понимала, что некоторые вещи меняются сами собой, без ее личного участия. Короче, она не умела ждать. Три-четыре месяца до окончания парамоновского студенчества, или сколько там месяцев оставалось, или, может, лет — сколько вообще люди бывают студентами? — казались ей вечностью без начала и конца. Учитывая ничтожный характер алиментов, можно сказать, полное их отсутствие, пришедшееся на эту вечность, положение казалось Лиле совершенно беспросветным.

Лиля была в отчаянии и, конечно, досталось в первую очередь дочери. Они дрались каждый день.

Однако вдруг ситуация переменилась. Алименты резко увеличились. Бывший муж кончил учиться и поступил на работу. Зарплата — не стипендия: Лилиной дочке доставался теперь ощутимый кусок.

Но прошел год, и Лилю постигло опять разочарование. Год прошел, а алименты не выросли. Лиля забеспокоилась и позвонила Парамоновым. То, что она узнала, буквально сожгло ей пищевод. Сначала старый Парамонов рискнул немножко посмеяться и пошутить. Он спросил Лилю, почему это она думает, что алименты должны увеличиваться каждый год. Зарплата — вещь довольно постоянная, особенно у молодых специалистов.

Но Лиля не унималась. Доводы старика Парамонова она просто как следует не расслышала; у нее другое было на уме — она точно знала, какой институт кончил сын профессора и что он знал четырнадцать языков. Это что — все псу под хвост? Где деньги? Где загранка? Где импортные товары? Он что, в свой институт поступал, потому что ему больше негде было языки учить? Кому вы, папаша, мозги пудрите?

Три раза они повторили друг другу одно и то же. Парамонов потерял терпение. Кроме того, Лилины намеки, несмотря на их очевидную нелепость в одном смысле, были чрезвычайно реалистичны в другом смысле. Старик это чувствовал, и ему было горько и обидно. В конце концов он потерял голову, и благодаря этому Лиля узнала следующее.

Никогда, никогда ей не удастся получать с Парамоновых много и хорошего качества, потому что карьера молодчика Парамонова загублена, не успев начаться. История его брака известна кому следует, и теперь дипломатическая карьера для него заказана.

Лиля вернулась домой и устроила дочери скандал: зачем та связалась с мужиком, у которого плохая анкета. Дочь оправдывалась тем, что ничего про это не знала.

Вот урок, сказала ей Лиля, не ложись спать с кем попало. Она решила взять дело в свои руки. Пришлось пойти работать, потому что безработной женщине трудно устанавливать контакты. Надо быть среди людей, чтобы иметь возможность к ним присмотреться. Тут от вокзалов толку немного. Брак — дело серьезное. Нужно найти кого-либо порядочного. Один раз уже нарвались на проходимца. Хватит.

Лиля пошла работать уборщицей на склад готовой одежды. Появились знакомые и друзья. Лиля хорошо смотрелась в компаниях. Умела петь под гитару. Курила с шиком. Были у нее и еще достоинства. Все-таки опыта она набралась. И у врачей, и у мебельщиков было чему поднаучиться. Лиля была не дура, вот уж нет.

Она стала водить с собой дочь в общество. Та привлекала к себе внимание некоторых, и ее стали даже звать в гости отдельно. Пошли поклонники. Лиля приглядывалась.

Денег, конечно, не хватало. Алименты капали незначительные. Но квартира была. Можно было и к себе гостей звать. Лиля так и поступала.

Дочь сильно косилась на Лилю, потому что у нее было постоянное желание остаться с кем-либо из поклонников наедине. Но Лиля ни в коем случае до этого не допускала. Ей нужен был для дочери только брак, никаких перепихиваний, только брак.

Новые друзья и приятели, однако, были настроены практично и не торопились. У них, конечно, были основания думать, что с Лилиной дочерью можно будет побаловаться и так, не беря на себя никаких документальных обязательств. Были два-три пожилых мужчины, почти готовых оформиться в качестве мужей. Вот они Лиле вполне подходили. Возражений не было бы никаких, но выдать за них, в смысле за кого-либо из них, дочку оказывалось делом хлопотным. И по причине, которая нам всем уже смертельно надоела. Но что поделаешь, такова была жизнь, и эта жизнь почти во всех направлениях упиралась в одно и то же — жилплощадь, гори она огнем, проклятая, проклятая, проклятая.

Возможные женихи были женаты. Это бы еще был пустяк: развод — дело плевое. Но развод означает покинуть семью, а вместе с ней и жилплощадь. Пусть не всю, а только часть, но Лиля знала на этот счет все. И какие у людей бывают жилплощади, и как обстоит дело с ихней дележкой, и чем это все кончается, если не происходит чуда. Короче, одним словом, нужные мужчины выказывали нужную страсть, но эта страсть стреляла вхолостую. Время шло, и надежды на идеальный вариант таяли. Тем более Лиля ждать совершенно разучилась и что не происходило теперь же, казалось ей, что не произойдет никогда. Тут она не очень-то и ошибалась. Многие это замечали.

И тут, можно сказать в самое время, кончился инвалид Веселовский. Хороший уход, обеспеченный ему бывшими однополчанами, поставил его на ноги, но в конечном счете ускорил течение его жизни в известном направлении. Сидя, Веселовский, возможно, протянул бы больше, чем бегая. Он погиб, прыгнув на ходу с трамвая.

Лиля не пропустила этот момент. Она постоянно держала глаз на веселовской квартире и встала на ее пороге как раз в тот момент, когда друзья покойного оказывали ему последнюю услугу, выволакивая гроб.

Лилиного появления они не ждали. То ли они забыли про нее, то ли сами зарились на веселовскую квартиру, но во всяком случае они повели себя с Лилей по-хамски.

Эту дрянь, говорили они, и близко подпускать нечего. Вы еще помните, как она поступила с ветераном в трудную минуту, бросив его на произвол судьбы ради своих хищнических намерений.

Лиля не стала путаться с ответными аргументами. Не стала доказывать, что ветераны сами сволочи. Она смекнула, что это было бы трудно сделать, хотя и была уверена в их тщательно скрываемой подлости; людей она повидала и причин надеяться, что среди них встречаются положительные герои, лично у нее не было.

Лиля настаивала, что как жена покойника, хотя и бывшая, имеет право на жилплощадь. Хотя бы на половину.

Случай оказался непростым. Закон как будто не исключал совершенно Лилиных прав. Но друзья покойного решили ни в коем случае не отступать. Может, кто-то из них и собирался под шумок прибрать квартиру к рукам, но это осталось неизвестно, потому что они упорно держались вместе, и цель они поставили себе простую: отшить Лилю.

Они вспомнили, что Лиля с их же помощью уже однажды была прибита к позорному столбу пером журналиста, и пошли к нему, предложив снова взяться за Лилю. На этот раз как следует. Удавить ее к чертовой матери совсем.

Журналист был с этим согласен. Работа была ему вполне по душе. Он чувствовал себя лучше, когда боролся с нехорошими людьми, но борьба с человеческой порочностью прямо-таки окрыляла его и возвышала, по крайней мере в собственных глазах. Журналист вцепился Лиле в волосы как утопающий дебил. Для него в этой истории еще было хорошо то, что она была как бы продолжением, а читатель любит историю с продолжением.

Когда на сцене появился опять этот жопа журналист, Лиля совершенно осатанела. Что я вам далась, вопила она, кусая локти. Вам что, других блядей мало? Идите-ка вы все куда подальше, ничего я не скажу, никого это не касается, не нарушайте права человека.

Когда Лиля произнесла эти роковые слова, журналист, кусок говна, вежливо встрепенулся.

А что это такое вы говорите, процедил он сквозь зубы, что это за такие словечки вы употребляете, где вы их подслушали, душа моя, кто вам эти словечки нашептал. И вообще, не вам про права человека говорить. Чтобы пользоваться правами человека, нужно быть человеком, а вы кто, а?

Человек я, рыдала Лиля, человек, но журналист точно знал, что она врет и заблуждается. Уж ему-то было точно известно, кто тут люди, а кто подлюдки.

Вы знаете, продолжал он посыпать солью Лилины раны, кто и зачем использует слова «права человека». Кто и зачем. Кто и зачем. Кто и зачем.

Лиля, конечно, могла бы сказать журналисту, что эти проклятые слова возникли у нее в глотке сами собой, что нигде она их не подслушивала, что никто их ей не нашептывал. Просто ветром жизни надуло. А если он утверждает, что у нее нет сознания, то ответ прост: нет жизни, нет и сознания. Чудес на свете не бывает.

Расстались они на горячих нотах, и было ясно, что Лилю второй раз словесно высекут в печати. Лиля, жаль, сама не читала печатной продукции, а то могла бы и загордиться. Не часто кого в печати дважды в гроб ложат.

Проспавшись после такого разговора, Лиля, однако, проснулась несколько другим человеком. Она вспомнила про права человека и про то, как журналист при этих словах заерзал.

Чтобы разведать их смысл, она отправилась к одной знакомой, которая только что выползла из психушки. Та должна была знать, и она знала.

Ты что, дура, сказала она Лиле, не соображаешь, что говоришь. Права человека, а. Права человека, ну-ка. Ты это что, жопе журналисту сказала-ляпнула? Ну, ты даешь.

Да что же я такое сказала, не унималась Лиля причитать, что я такого плохого-то сказала. Что он приябывается к словам-то.

А он то приябывается, сестра, что это слова чужие и нехорошие. Не мы их придумали.

А как же я, не унималась Лиля. А как же я. Я нигде их не подслушала. Никто мне таких слов никогда не говорил. Ну, я сказала, права. Ну, я сказала, человека. Я же ничего больше не сказала. Я судилась, я знаю, что бывают права. И я как-никак сама человек. Или все неправда.

Между правдой и неправдой, объяснила только что вышедшая из психушки вокзальная блядь, разобраться нелегко. То ли правда неправда. То ли неправда правда. Мой психиатр объяснил, но только он сам с приветом. Меня выпустили, его, между прочим, посадили.

Да мне наплевать, очухалась Лиля, что с твоим психиатром произошло. Мне интересно, что мой журналист хотел сказать, пришивая мне нехороший смысл для слов права человека.

А, сказала собеседница, вот то-то и оно. Мне недавно адвокат сообщил, что права человека вроде атомной бомбы. То есть ля-ля-ля и шу-шу-шу, там, где нас, дочка, нет. Иначе говоря, заграница требует, чтобы мы соблюдали права человека, и тогда заграница будет нам продавать гречку и еще какую-то японскую херню.

Из этого разговора Лиля вышла умнее, чем была, когда в него вошла. На этого журналиста, решила она, другой журналист найдется. Не может же быть, что на другой стороне не сыщется такая же жопа. Надо найти западного журналиста и напустить его на «Огонек». Посмотрим, кто кого сборет.

С этими мыслями Лиля направилась в сторону гостиницы «Киевской», где, как она хорошо знала, водятся иностранцы. Сперва ей попались два поляка, и она не знала как от них отвязаться. Потом какой-то американский баптист, который отвязался от нее довольно быстро сам. Потом был швед, оказавшийся не то коммунистом, не то социалистом — Лиля разницу, натурально, не знала. Но так или иначе, а он ее не понял. На ее жалобы, что, дескать, тайные агенты КГБ хотят отнять у нее жилплощадь, он отвечал, что с таким делом надо обращаться в суд, а не к какому-то несчастному шведу.

За шведом Лиле попался финн, но финн, только заслышав Лилины жалобы, впал в настоящую панику и стал звать милицию.

Серия неудач настроила Лилю на хмурый лад. Ей казалось, что тайные силы зла не хотят, чтобы она пробилась к свободному миру и смогла ему поведать о своем горе-злосчастии. Судьба явно уводила от нее в сторону хороших иностранцев, а посылала ей нарочно плохих.

Но тут наконец полоса невезения кончилась, и Лиля нарвалась на немца. Причем судьба как будто решила расплатиться с Лилей за все предыдущие Лилины неудачи. Лиля повстречала того самого немца, за которого в прошлом собиралась выйти замуж. Вот уж действительно повезло так повезло. Когда Лиля немца увидала, у нее потемнело в глазах и сердце буквально разорвалось на части. Лиля еще не знала, чего от немца ей следует ждать, но приняла это повторное явление как знак.

Немец с той прошедшей горячей поры сильно изменился. Главное, что с тех пор он выучился говорить по-русски. Он несказанно обрадовался, повстречав Лилю, и наговорил ей кучу комплиментов. Лиля позвала его в гости, и немец с превеликой радостью пошел.

Он захватил из валютной лавки колбасы, сыра и кетчупа, водки и вина. Лиля купила в своей лавочке кислой капусты, и они сели пировать. Пировали они весь вечер. Лиля все немцу рассказала. Он вместе с ней ругался, даже матерился — такой славный немец стал. Но когда Лиля его попросила сообщить в западных газетах, как ее тут преследуют по части жилплощади и моральной репутации, немец только захохотал и замахал своими гестаповскими лапами.

Нет, нет, объяснил он. Это сделать никак невозможно. Я имею дела с Москвой, втолковывал он Лиле очевидные вещи, я не могу позволить, чтобы быть запутаться в таких гешефтен. Деньги, деньги, пояснял он, профит, твая понимай?

Деньги Лиля понимала. Профит тоже. Она сильно расстроилась. Похоже, судьба ее обманывала. Так все хорошо складывалось. Но в последний момент срывалось. Что ж, против денег не попрешь. Деньги — все равно что советская власть. Против советской власти переть — так это хотя бы красиво. Во всяком случае, публика это любит, А против денег? Засмеют только. Кто ж, не будучи психом, будет деньгам возражать.

На том и расстались, но не навечно. Немец приходил еще два раза, приносил подарки, пил с Лилей и с Лилиной дочкой шнапс, пел вместе с ними «калинка-малинка» и, уж совсем надравшись, ругал Гитлера и какого-то Ганса-Уве, фамилию Лиля не запомнила.

На третий раз немец сообщил, что на днях уезжает обратно, но через месяц вернется. Гешефт.

Лиля вздохнула и стала ждать. «Огонек» между тем вторично ее обкакал. Веселовская квартира свистнула. Ребенок Лилиной дочери подрастал и занимал все больше места. Жизнь катилась коту под хвост, и остановить ее было никак невозможно.

Но тут возник просвет: немец опять вернулся. Он пробыл в Москве два месяца, шлялся к Лиле в гости каждую субботу и кормил всю семью хорошими продуктами. Ну что ж, думала Лиля, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

Но она даже не могла себе вообразить, какой клок в конечном счете удастся ей урвать с этой овцы.

Дружба с немецкой овцой все тянулась и тянулась. Все к ней привыкли и были довольны малым. Так с людьми всегда. Вначале они хотят многого, больше всех, чего-нибудь такого, чего и проглотить-то на самом деле нельзя. Но в конце концов удовлетворяются тем, что Бог послал. И правильно: а то ведь и подавиться можно.

Мещанское счастье Лилиной семьи уже становилось рутиной, когда немец внес в происходящее небольшую перемену. Однажды он явился в гости к своим русским друзьям не один, а в компании другого немца. Мой племянник Оттохен, ухмыляясь, сказал он. Участвует в моем гешефте.

Стало еще веселее. Танцевали вчетвером, иной раз до утра. Оттохен предоставил в распоряжение семьи кассетный магнитофон с кассетами. Счастье Лилиной дочери было беспредельным. Она стала ходить к Оттохену в гостиницу. Завязался роман.

Конечно, однажды к Лиле пришли двое в штатском и на пальцах ей объяснили, что если ее дочь будет продолжать спать с иностранцем, то ей устроят хорошую прогулку в морозные края, далеко-далеко, где кочуют туманы.

Лиля в этих краях бывала. Она знала, чем это пахнет; до сих пор запах стоял у нее в ноздрях. Она оскалила на визитеров зубы, но кусаться не решилась. Лет двадцать назад она бы этих пареньков без синяков не отпустила, но теперь силы были уже не те, да и вообще Лиля была к этому времени неплохо натаскана.

Смотрители нравов глянули еще пару раз на Лилю из-под шляп и удалились, предложив ей как следует подумать и принять правильное решение.

Лиля приняла неправильное решение, которое оказалось правильным. Бывают чудеса. На них вся надежда.

Лиля доложила обо всем немцу и Оттохену. Те выслушали, разинув рот, покачали головами, сказали доннерветтер, доннерветтер и пообещали подумать.

А на следующий день немец приехал с букетом цветов, хлопнул Лилю по колену и сказал, что Оттохен будет на Лилиной дочи жениться, то есть, поправился он, выходить за нее замуж, то есть наоборот: жениться.

Лиля обомлела. Это серьезно, спросила она, я хочу, чтобы все было серьезно, не так, как в прошлый раз, жениться так жениться.

Немец вздохнул, сказал, что хорошо понимает Лилины сомнения, в прошлый раз действительно не очень деликатно вышло, но тогда ситуация была другая, у него, у немца, возникли осложнения, гешефт не позволял выполнить искреннее намерение. Но теперь все совершенно иначе. Оттохен хочет Лилину дочь увезти в Германию. Полный порядок, никаких сомнений, идемте с вами заключать законный брак.

Так все и вышло. Брак и в самом деле был заключен, и молодая семья собралась в Германию, хотя так просто это дело сделать не получилось. Власти упирались всеми четырьмя ногами. Были и слезы, и истерика. Стучали друг на друга кулаками, писали жалобы в райком, в Совет мира, в ООН и канцлеру. Обращались за помощью к каким-то шведам, и Лиля даже пожалела, что в свое время не смогла как следует договориться со шведским коммунистом — и он пригодился бы тут. В такие минуты, как говорится по-русски, все, что есть в печи, все на стол мечи.

Да, впрочем, что тут особенно рассказывать. Ну кто про это не знает. Небось, половина граждан могла бы на этот счет много чего порассказать. Дело делается не скоро, да сказку нужно рассказывать как можно скорее: другие дела ждут.

В двух словах: брак состоялся. Лилина дочь была выдана. Квартира полностью переходила в Лилины руки. Можно было начинать жить.

День отлета выдался солнечным и ясным. Поехали на аэродром разодетые в пух и прах, на двух такси. У Лилиной дочки набралось вещей. За время добрачной связи Оттохен навез Лиле всяких тряпок, аудио, и арматуры. Лилина дочь категорически отказалась оставить это в Союзе. Напрасно ей говорили все, включая и мужа, что тащить все это с собой нет никакого смысла. И что она как раз туда и едет, где все это барахло пачками изготовляют. Она и слышать не хотела. Пришлось взять два такси.

На таможне Лилину дочь обчистили. Сказали, что тащить импортные товары обратно за рубеж запрещено. Огтохен не хотел связываться. Плюнь, голуба, сказал он, я тебе таких потом десять куплю. Но Лилина дочь не желала слушать. Она визжала, как будто ее резали. Лиля присоединилась к ней. Я, кричала она, в Верховный Совет жаловаться буду, я, кричала она, в «Огонек» письмо напишу, у меня связи в «Огоньке».

Таможенники смекнули, что ничего не выйдет, но Лилиной дочери уступать не пожелали. Она ехала в Германию, дрянь такая. Была бы их воля, они бы ее голую пустили. Таможенники непременно хотели Лилиной дочери насолить. Если уж отнять у нее шмотки не получалось, то пусть все остается мамаше, решили они, а не этой мандолине. Кроме того, с «Огоньком» связываться не хотелось. Они сунули дочкино барахло Лиле в харю и сказали, чтобы она катилась подальше и поскорее, оторва. Дурацкая история кончилась в Лилину пользу.

Пришел момент прощаться. Обе женщины тяжко рыдали. Дочь пообещала наведываться в гости. Лиля не принимала этого всерьез. Чего она тут не видела? Да и Лиле это было без надобности. Посылки присылать — это другое дело. Тут Лиля всецело полагалась на Оттохена; немцам и мужикам в таких делах больше веры.

Лиля знала, что дочь покидает ее навсегда. Поэтому Лиля так тяжко рыдала. Вероятно, поэтому. Впрочем, она не знала почему.

Дочь вместе с немцем ушли за загородку, и больше Лиля их не видела. Она вышла на улицу и остановилась покурить. Ей даже захотелось выпить, но она воздержалась. Или дурно себя почувствовала, или просто передумала — она и сама не знала.

Покурив, она отошла от стенки и поглядела в небо. У нее закружилась голова. Лиля нашла скамейку и присела. Она решила, что посидит здесь немного и проследит, когда подымется самолет. Чтобы знать уж наверняка, что дочь улетела за леса и за моря.

Самолеты взлетали один за одним. Который из них вез Лилину дочь, сказать было невозможно. Но Лиля неотрывно смотрела в небо. Сердце подскажет, наверное, думала она. Так и вышло.

Взлетел очередной самолет, и сердце у Лили сжалось. Вот это тот самый, что мне нужен, решила она. Небо было ясным, как никогда. Не очень высоко над горизонтом стояло вечернее солнце. Самолет направлялся в сторону солнца. Лиля глядела и глядела. Самолет становился все меньше и меньше. Наконец он растаял. То ли ушел за горизонт. То ли перестал быть виден в свете солнца. Но факт, что он ушел в небо. Так, говорят, бывает с душой, когда она покидает того, в ком находилась раньше.