Вамфири

Глава 5

-Он был таким забавным малышом! — смеясь, говорила Анна Лейк, тряхнув головой и подставляя лицо проникавшему сквозь полуоткрытое окно машины ветру, трепавшему ее белокурые волосы. — Ты помнишь тот год, когда он жил у нас?

Был конец лета 1977 года, и они направлялись в гости к Джорджине и Юлиану, собираясь провести с ними неделю. В последний раз они виделись с ними два года назад. Джорджу мальчик показался тогда несколько странным, и он неоднократно говорил об этом — конечно же, не Джорджине и тем более не Юлиану. Он поделился своими наблюдениями с Анной, когда они остались наедине.

— — Забавный малыш? — он удивленно приподнял бровь. — Думаю, можно называть это и так. Но я бы скорее назвал его странным. И насколько я мог судить во время нашего последнего визита, он мало изменился с тех пор. Странный ребенок превратился в странного юношу.

— Ну, Джордж! Это же просто смешно. Все дети так не похожи друг на друга. Просто Юлиан чуть больше отличается от остальных. Вот и все.

— Послушай, — начал Джордж. — Когда этот ребенок появился у нас, ему не исполнилось еще и двух месяцев, но у него уже были зубы! Острые, как иглы, зубы! И, помнится, Джорджина говорила, что он родился с ними. Вот почему она не могла кормить его грудью.

— Джордж! — укоризненно, даже немного резко, прервала его Анна, напоминая о том, что на заднем сиденье машины сидит Хелен, их дочь, — очаровательная, в некоторых отношениях не по летам развитая шестнадцатилетняя девушка.

Хелен намеренно громко вздохнула и обратилась к матери.

— Мама! Мне уже давно известно, для чего существует женская грудь, помимо того что естественным образом привлекает к себе внимание противоположного пола. Пора бы тебе перестать считать эту тему запретной для меня, исключить ее из списка табу!

— Список табу! — усмехнулся Джордж.

— Джордж! — на этот раз еще резче одернула его Анна.

— На дворе тысяча девятьсот семьдесят седьмой год! — саркастически произнесла Хелен. — Но об этом по-прежнему не следует знать! Во всяком случае в этой семье. Я имею в виду — о том, что кормить ребенка грудью вполне естественно. Или я не права? Более естественно, чем позволять тискать ее, сидя в заднем ряду какого-нибудь захудалого кинотеатришки.

— Хелен! — Анна обернулась к дочери и гневно сжала рот — Это было так давно! — Джордж полупечально-полунасмешливо взглянул на жену.

— Что было? — быстро спросила она.

— Когда я в последний раз тискался в киношке, — ответил он.

— Это все твое воспитание! — в негодовании обратилась к мужу Анна. — Ты всегда обращался с ней, как со взрослой.

— Потому что она почти взрослая, — ответил он. — Анна, дорогая, мы можем руководить ими только до определенной поры, а потом у них начинается своя, самостоятельная жизнь. Хелен здоровая, умная, веселая и красивая девушка, и она не курит марихуану. Она уже четыре года носит бюстгальтер, и каждый месяц у нее...

— Джордж!!!

— Табу! — хихикнула Хелен.

— Так или иначе, — в голосе Джорджа послышалось раздражение, — мы говорили не о Хелен, а о Юлиане. Хелен, я считаю, вполне нормальная девушка. А вот ее кузен, точнее двоюродный кузен, — нет.

— В чем конкретно? — возразила ему Анна. — Приведи мне хотя бы один пример! Ты говоришь, что он ненормален. В чем именно это проявляется? Его интеллект выше или ниже нормального?

— Как только речь заходит о Юлиане, — вмешалась в разговор Хелен, — у вас всегда дело кончается ссорой. Неужели он действительно стоит того?

— Любимчик твоей матери, — бросил через плечо Джордж. — Джорджина — ее кузина, а Юлиан — сын Джорджины. А это значит, что они неприкасаемы. Твоя мать отказывается признать очевидное, вот и все. Это касается любого из ее друзей — она и слова плохого о них не хочет слышать. Достойное похвалы свойство. Но я всегда называю вещи своими именами. Я считаю, и всегда считал, что Юлиан слегка не в себе. Я всегда говорил, что он со странностями — Ты считаешь, что он педераст? — спросила Хелен — Хелен! — протестующе воскликнула мать — Но это словечко я слышала от тебя! — тотчас же возразила ей Хелен. — Ты сама называла геев педерастами!

— Я никогда не говорила о... гомосексуалистах! — в ярости закричала Анна. — А уж тем более с тобой.

— Я слышала, как однажды в разговоре с тобой папа отозвался о ком-то в том смысле, что он распутен, как лишенный сана викарий, — спокойно возразила Хелен. — А ты ответила: «Как, неужели он педераст?»

Анна резко обернулась к дочери и, несомненно, дала бы ей пощечину, если бы только могла дотянуться.

— Значит, в будущем, прежде чем вести взрослые разговоры, нам следует запирать тебя в комнате? — покраснев от злости, спросила Анна. — Ты просто несносная девчонка!

— Наверное, тебе именно так и следовало бы поступить, — Хелен тоже готова была вспылить, — прежде чем я научилась употреблять разные словечки!

— Ну, будет вам, будет! — успокаивающе заговорил Джордж. — Все ясно. Вы забыли, что мы едем отдыхать? Я, наверное, сам виноват, но Юлиан всегда вызывал во мне раздражение. Я и сам не знаю почему. К счастью, он, как правило, избегает встречаться с нами, когда мы приезжаем. Надеюсь, так будет и на этот раз. Я, во всяком случае, буду чувствовать себя спокойнее. Он не относится к числу симпатичных мне людей. А что касается его воспитания и умственных способностей, — (Хелен едва удержалась, чтобы не прыснуть со смеху), — ничего не могу сказать. Но ведь в свое время его вышвырнули из школы, и...

— Не правда! — Анна попыталась высказать свое мнение. — Его никто не вышвыривал! Он опередил всех и сдал экзамены на год раньше, получив квалификации по всем предметам Разве обладание выдающимися умственными способностями свидетельствует о том, что человек ненормален, или о том, что он... гомосексуалист? Боже упаси( Сидящая здесь мисс Всезнайка имеет пару приличных баллов по не самым главным в школе предметам и при этом, видимо, считает себя почти что энциклопедически образованным человеком. Что ж, в таком случае Юлиана следует считать гением! Джордж, а какие квалификации у тебя?

— Не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору, — ответил он. — Но, насколько я слышал, среди выпускников университета гораздо больше геев, чем среди выпускников всех школ вместе взятых. И...

— Джордж, ты не ответил на мой вопрос.

— Ты же знаешь, я производственник, — со вздохом ответил Джордж. — И в этой области у меня вполне достаточно квалификации и знаний. Я владею практически всеми специальностями. Потом я стал инженером и вкалывал на своего босса, зарабатывая для него кучу денег, пока, наконец, не завел собственное дело. Но в любом случае...

— Я говорю об академических знаниях, — настаивала на своем Анна.

Джордж молча продолжал вести машину, глубоко вдыхая теплый воздух, лившийся сквозь открытое окно салона.

— Здесь мы с тобой равны, дорогая, — через некоторое время раздался его голос.

— Значит никаких! — торжествующе воскликнула она. — Следовательно, Юлиан умнее нас всех вместе взятых! Во всяком случае, если судить по документам. Уверяю вас, что пройдет немного времени — и он еще покажет, на что способен. Ну да, конечно, я согласна, что он чересчур уж тихий, что он двигается, как привидение, что он с меньшим энтузиазмом и активностью воспринимает жизнь, чем это свойственно молодым людям в его возрасте. Но Бога ради, будьте к нему снисходительны! Вспомните, что у него была нелегкая жизнь! Он никогда не знал своего отца. Джорджина, растившая его одна, после смерти Илии так до конца и не оправилась. Двенадцать лет, все свое детство, он провел в старинном мрачном особняке. Стоит ли удивляться, что он вырос несколько замкнутым?

Кажется, она выиграла этот бой. Ни Джордж, ни Хелен не возразили ей ни слова и, судя по всему, потеряли всякий интерес к спору. Анна попыталась найти другую тему для разговора, но, так ничего и не придумав, спокойно откинулась на сиденье.

Замкнутый... Хелен задумалась. Это Юлиан-то замкнутый? Может быть, мама хотела сказать — отсталый? Нет, она, конечно же, не это имела в виду. Застенчивый? Робкий? Да, скорее всего, она именно таким его и считает. Тем, кто знает его недостаточно хорошо, он действительно может показаться чересчур уж скромным. Однако Хелен во время их прошлого визита к тете два года назад имела возможность узнать его получше. Да и то она сомневалась в том, что вполне изучила его. Как ни странно, она едва ли знает, каков он на самом деле. Хелен улыбнулась про себя. Пусть лучше они продолжают считать его таким. По крайней мере они спокойно будут оставлять их наедине.

Нет, Юлиан, конечно, не был геем в полном смысле этого слова, хотя иногда, возможно...

Да... это было два года назад...

Хелен пришлось потратить немало сил и времени, прежде чем она заставила его разговаривать с собой. Она хорошо помнила, при каких обстоятельствах это произошло.

Они приехали тогда на десять дней. Был чудесный субботний день, второй день их пребывания в гостях. Родители и тетя Джорджина отправились в Салкомб — позагорать и искупаться в море. Юлиан и Хелен остались в доме одни. Он возился и играл со щенком восточноевропейской овчарки, а она занялась обследованием парка, огромного скотного двора, полуразрушенных старых конюшен и темных густых зарослей вокруг. Юлиан не любил купаться, он ненавидел яркое солнце и море, а Хелен готова была делать все что угодно, только бы родителей не было рядом.

Она нашла Юлиана в холодной мрачной библиотеке. Он был один, если не считать весело скакавшего возле его ног щенка. Хелен настойчиво звала его погулять вместе с ней, но он в ответ лишь упрямо качал головой, наотрез отказываясь от приглашения.

Неуклюже развалившись на канапе, он одной рукой трепал свисавшие в разные стороны уши щенка, а в другой руке держал книгу, и в этой единственной во всем доме комнате, куда никогда не заглядывало солнце, казался очень бледным.

— Ну почему ты не хочешь пойти? Ты мог бы мне все здесь показать.

— Он устает от долгих прогулок, — ответил он, указав на щенка. — Лапы еще не окрепли. А я моментально обгораю на солнце, поэтому не люблю бывать на нем. И потом, ты же видишь — я читаю.

— Не очень-то с тобой весело, — делая вид, что обиделась и надув губы, протянула она. — А что, на сеновале все еще лежит солома?

— На сеновале? — удивленно переспросил Юлиан. Лицо его, выделявшееся светлым пятном на фоне темного бархата канапе, никак нельзя было назвать некрасивым. — Да я там сто лет уже не был.

— А что это ты читаешь? — она присела рядом с ним и потянула к себе книгу, но он крепче сжал длинные пальцы выглядевшей очень мягкой и нежной руки и не позволил ей взять том, который читал.

— Это не для маленьких девочек, — ответил он, не меняя выражение лица.

Разочарованная неудачей, она тряхнула волосами и стала оглядываться вокруг. Комната была просто огромной и была разделена посередине, как это обычно делается в общественных библиотеках. Высокие, от пола до потолка, стеллажи были заставлены книгами. Они закрывали все стены, в которых были ниши, тоже забитые множеством томов. Пахло сыростью и пылью, старинными фолиантами. Воздух был до такой степени насыщен этими запахами, что даже дышать было страшно — казалось, если вдохнешь, легкие наполнятся буквами, словами, чернилами, частичками бумаги и клея.

В одном из углов комнаты стоял узкий неглубокий шкаф с открытыми дверцами. На ковре остался след от стремянки, указывающий, к какому именно стеллажу тащил ее Юлиан. Книги, стоявшие на его верхней полке, с трудом можно было разглядеть во мраке, царившем под потолком, затянутым пыльными нитями паутины. Однако в отличие от книг, ровными рядами расположенных на нижних полках, книги наверху стояли кое-как, лежали неаккуратными стопками. Такое впечатление, что пользовались ими часто и перебирали совсем недавно.

— Вот как? Значит, я маленькая девочка? А ты кто же тогда? Между нами всего лишь год разницы... — Она подошла к стремянке и стала подниматься наверх.

Кадык у Юлиана дернулся, он отбросил в сторону книгу и вскочил на ноги.

— Оставь в покое верхнюю полку, — ровным голосом произнес он, подходя к лестнице.

Не обращая на него никакого внимания, Хелен принялась вслух читать названия книг.

— Коатес. «Магнетизм человека, или Как гипнотизировать»... Фу! Ерунда какая-то! «Ликан...» «Ликантропия...» Это еще что? «Эротические откровения»... — Она восторженно захлопала в ладоши. — Это что, непристойные картинки, Юлиан? — Взяв книгу с полки, она раскрыла ее и тихо вскрикнула. Черно-белые рисунки на открывшейся странице были скорее отвратительными, чем эротическими.

— Положи на место! — прошипел стоявший внизу Юлиан.

Поставив книгу обратно, Хелен стала читать другие заглавия:

— "Вампиризм!" Ого! «Сексуальные возможности сатиров и нимфоманок», «Садизм и другие сексуальные отклонения», «Существа-паразиты»... Какое разнообразие! На этих старых книгах совсем нет пыли. Ты что, часто читаешь их, Юлиан?

— Слезай оттуда! — приказал он и тряхнул лестницу. Голос его был очень тихим, но в нем прозвучала угроза, при этом он был таким низким, почти утробным, какой ей никогда прежде не приходилось слышать. Он мог принадлежать взрослому мужчине, но не юноше. Хелен взглянула на него сверху вниз.

Юлиан стоял прямо под ней, его поднятое кверху лицо находилось где-то на уровне ее коленей. Глаза походили на две черные дыры, проделанные в нарисованном на бумаге лице, а зрачки отсвечивали подобно черному мрамору. Она внимательно всматривалась в это лицо, но никак не могла встретиться с Юлианом взглядом, потому что он избегал смотреть на нее.

— Что ж, теперь я верю, что ты действительно испорченный молодой человек, Юлиан, — стараясь поддразнить его, сказала Хелен. — Эти книги... и все остальное... — Теперь она была довольна, что из-за жары надела короткое платье.

Он отвернулся, провел рукой по лбу и отошел.

— Ты... ты хотела сходить на скотный двор... — Голос его вновь стал мягким и тихим.

— А можно? — Хелен спрыгнула с лестницы. — Я обожаю старинные коровники. Но твоя мама говорила, что это небезопасно.

— Думаю, что вполне безопасно, — ответил он. — Джорджина беспокоится по любому поводу. — С самого детства он называл мать Джорджиной, и она никогда против этого не возражала.

Они прошли по неприбранному дому. У самого выхода Юлиан извинился и сказал, что должен на минутку зайти в свою комнату. Когда он вернулся, на нем были темные очки и мягкая шляпа с широкими полями.

— Ты выглядишь прямо как бледнолицый мексиканский разбойник, — сказала шедшая впереди Хелен. Вместе с вертящимся под ногами щенком они направились на скотный двор.

В действительности он представлял собой обычную каменную пристройку, внутри которой деревянный настил на высоких столбах образовывал нечто вроде сеновала. Рядом находились конюшни, совершенно заброшенные, представлявшие собой не более чем скопление прижавшихся друг к другу полуразрушенных строений. Еще пять или шесть лет назад Бодеску позволяли местному фермеру держать здесь зимой своих лошадей. В коровнике он хранил для них сено.

— И зачем вам такое большое поместье? — спросила Хелен, когда они вошли в коровник, внутри которого в лучах солнечного света плясали пылинки, а в углах копошились и скреблись мыши.

— Что ты сказала? — не сразу откликнулся Юлиан, мысли которого в этот момент витали где-то далеко.

— Я говорю о поместье, обо всем поместье в целом. И об этой высокой каменной стене вокруг. Сколько у вас земли внутри этих стен? Около трех акров?

— Больше трех с половиной, — ответил он.

— Огромный неуютный дом, старые конюшни, коровники, заросшие пастбища и даже тенистый густой лес, по которому можно гулять, любуясь красками осени! Я спрашиваю, зачем нужно такое большое пространство для жизни двоих самых обычных людей?

— Обычных? — удивленно переспросил он, влажно блеснув глазами за толстыми линзами очков. — Значит, ты считаешь себя обычным человеком?

— Конечно.

— А я нет. Я считаю, что ты вполне уникальная личность. Как, впрочем, и я, и Джорджина, и другие, — все мы непохожи друг на друга. — Он говорил, судя по всему, совершенно искренне, даже несколько агрессивно, как будто стараясь заранее предупредить любые возможности возражения со стороны Хелен. Потом вдруг успокоился и пожал плечами. — Так или иначе, речь не идет о том, нуждаемся мы в таком поместье или нет. Оно наше, вот и все.

— Но откуда оно у вас? Я уверена, что вы не могли купить его. Ведь на свете столько мест, где жить намного... ну, скажем, легче.

Огибая сваленные в кучи старые сланцевые плитки и перешагивая через разбросанный по вымощенному полу сломанный и ржавый инвентарь, Юлиан подошел к подножию деревянной лестницы.

— Вот он, сеновал, — сказал он, обернувшись и обратив к Хелен внимательный взгляд темных глаз. Она не могла их видеть, но всем существом чувствовала этот взгляд.

Он двигался иногда так плавно, что казалось, будто он ходит во сне. Именно таким образом он осторожно, шаг за шагом, стал подниматься по ступеням.

— Здесь и в самом деле еще лежит солома, — проговорил он лениво, намеренно растягивая слова.

Хелен следила за ним, пока он не скрылся из вида. В нем чувствовался какой-то неутоленный голод. Отец считал его мягким, почти что женственным, но Хелен думала по-другому. Он казался ей обладающим разумом диким зверем, волком, действующим ненавязчиво, исподтишка, будучи всегда настороже в ожидании подходящего случая...

Она почувствовала, как внутри у нее все напряглось, и, прежде чем последовать за ним, несколько раз глубоко вдохнула.

— Теперь я вспомнила! Этот дом принадлежал твоему прадедушке, так ведь? — сказала она, осторожно поднимаясь по лестнице.

Наконец она оказалась на сеновале, где потемневшее от времени, пропитанное пылью сено было собрано в три пирамидальных стожка. С одной стороны чердак был открыт, и от дождя и непогоды защищен выступающими частями фронтона. Сквозь щели в крыше на сеновал проникали тонкие лучики солнца, в которых плясали пылинки. Желтые пятна солнечного света видны были на полу.

Перочинным ножом Юлиан разрезал веревки, скреплявшие один из стожков, самый высокий. Словно раскрывшаяся древняя книга, он развалился на части, и Юлиан принялся руками разгребать сено.

«Это похоже на цыганскую постель, — подумала Хелен, — или на ложе распутника».

Она упала лицом вниз в сено, сознавая, но совершенно не заботясь о том, что платье при этом задралось, открыв трусики. Она не сделала даже попытки поправить его, но вместо этого слегка раздвинула и вытянула ноги и выгнула спину. Ей удалось создать впечатление, что движение было совершенно непроизвольным, хотя на самом деле это было далеко не так.

Она чувствовала, что неподвижно стоявший за ее спиной Юлиан внимательно наблюдает за ней, но не обернулась, а положила на руки подбородок и принялась смотреть на улицу сквозь открытый конец чердака. Отсюда хорошо были видны стена, ограждающая территорию поместья, извилистая дорога и лесные заросли. Тень Юлиана закрыла солнце, и Хелен затаила дыхание. Раздался шорох сена... он подкрался, словно лесной волк, и стоял теперь прямо над ней.

Мягкая шляпа упала слева, затем в шляпе оказались темные очки, а сам он опустился на сено справа от Хелен, как бы случайно обняв ее рукой. Движение было будто непроизвольным, а прикосновение руки — легким, как перышко, и в то же время ей показалось, что ее придавила железная балка. Юлиан лежал подперев голову рукой, он оказался чуть впереди нее, и ему должно было быть очень неудобно вот так обнимать ее. Руку, протянутую к ней, ему приходилось держать на весу, и она от напряжения начинала уже подрагивать, но он, казалось, не обращал на это внимания.

— Да, имение принадлежало прадедушке, — наконец, ответил он на ее вопрос. — Он жил и умер здесь. Оно перешло по наследству к матери Джорджины. Ее мужу, моему деду, здесь не нравилось, поэтому они сдали его в аренду и переехали в Лондон. Когда родители Джорджины умерли, имение перешло к ней, но к тому времени оно было передано в пожизненное пользование какому-то старому полковнику, жившему в нем. В конце концов умер и он. И тогда Джорджина решила продать имение. С этой целью она приехала сюда, взяв меня с собой. Мне тогда, кажется, не исполнилось и пяти лет, но я помню, что мне здесь очень понравилось и я сказал об этом Джорджине, добавив, что с удовольствием жил бы здесь. Джорджине эта идея пришлась по душе.

— Ты действительно необыкновенный человек, — сказала Хелен. — Я абсолютно ничего не помню о том времени, когда мне было пять лет.

Рука Юлиана при этом соскользнула вниз и коснулась ее бедра у самого основания. Хелен почувствовала, что его пальцы буквально излучают электрический ток. Она понимала, что на самом деле такого быть не могло, но ощущение не проходило.

— А я все помню почти с момента своего рождения, — ответил он. Голос его звучал напряженно, казалось, гипнотизировал ее. А может быть, и впрямь было в нем нечто гипнотическое? — Иногда мне даже кажется, что я помню то, что происходило еще до моего рождения.

— Что ж, возможно, этим и объясняется твоя «неординарность», — сказала Хелен. — Но какое отношение это имеет ко мне, что делает незаурядной меня?

— Твоя невинность, — мурлыкающим голосом немедленно отозвался он. — И твое желание лишиться ее. — Рука его нежно поглаживала, ласкала ее ягодицы и ложбинки под ними, пальцы были наэлектризованы до предела.

Хелен зажала в зубах травинку и со вздохом перевернулась на спину. Платье ее поднялось еще выше. Не глядя на Юлиана, она широко раскрытыми глазами изучала косо лежавшие ряды черепицы. Когда она повернулась, Юлиан лишь чуть приподнял руку, но не убрал ее.

— Мое желание лишиться невинности? Почему ты так решил? — Тем не менее про себя Хелен подумала:

«Потому что это слишком очевидно».

— Я читал об этом. Все девушки твоего возраста хотят этого.

Она не заметила, когда это произошло, но голос Юлиана изменился. Это был вновь голос взрослого мужчины — низкий, глубокий, мрачный.

Его рука легла ей на живот, задержалась возле пупка, потом скользнула вниз и проникла под резинку трусиков. Однако продвинуться дальше Хелен ей не позволила.

— Нет, Юлиан, ты не можешь... — остановила его Хелен, схватив за руку.

— Не могу? — охрипшим и задыхающимся голосом переспросил он. — Но почему?

— Потому что ты был прав — я невинна. И к тому же сейчас не время.

— Не время? — Он дрожал от возбуждения. Хелен оттолкнула его и со вздохом ответила:

— Понимаешь, Юлиан... у меня кровотечение.

— Крово... — он откатился и резко вскочил на ноги, трясясь, как в лихорадке. Хелен удивленно уставилась на него.

— Ну да, кровотечение, — ответила она, — это вполне естественно, ты разве не знаешь?

Теперь уже лицо его было не бледным, а, наоборот, налилось кровью и стало багровым, как у пьяницы, и сквозь узкие щелочки глаз виднелись темные зрачки.

— Кровотечение! — на этот раз ему удалось, хотя и с трудом, произнести слово полностью. Его протянутые к Хелен руки с согнутыми пальцами были похожи на звериные лапы, и на мгновение ей показалось, что сейчас он набросится на нее. Ноздри у Юлиана раздулись, а уголок рта дергался, как при нервном тике.

Впервые в жизни Хелен стало страшно, и она почувствовала, что в нем действительно есть нечто странное.

— Да... — прошептала она. — Это происходит каждый месяц...

Глаза его открылись чуть шире, и ей показалось, что зрачки их сверкают алым светом. Но это, конечно же, было игрой света.

— А... кровотечение, — казалось, до него только сейчас дошел смысл ее слов. — Да-да...

Он пошатнулся, повернулся к ней спиной и неуверенной походкой бросился прочь, быстро спустился по лестнице и пропал.

Хелен услышала лишь радостный визг щенка, который не смог подняться по лестнице и вынужден был ждать внизу. Потом, по мере того как удалялся от сеновала Юлиан, постепенно стих и лай сопровождавшего его щенка. Только тогда Хелен смогла наконец вздохнуть спокойно.

— Юлиан! — крикнула она ему вслед. — Ты забыл свои очки и шляпу!

Но если даже он и слышал ее, то не счел нужным ответить.

Весь остаток дня она пыталась найти его, но безрезультатно. И в конце концов она отказалась от своего намерения. У нее тоже была гордость. Раз Юлиан не искал встречи с ней, то и она сделала вид, что ей нет до него никакого дела. Так продолжалось до конца их пребывания в поместье, и, возможно, это было даже к лучшему. Ведь тогда, два года назад, она действительно была невинной девушкой и не имела представления о том, как следует вести себя в подобных ситуациях.

И все-таки при одном воспоминании о нем она вновь ощущала жар его горячей руки, лежавшей на ее животе. Вот и теперь, снова направляясь в Девон, наблюдая за проносящимся за окнами машины пейзажем, она поймала себя на том, что ей по-прежнему интересно, лежит ли на сеновале солома...

Джордж тоже втайне думал о Юлиане. Анна могла говорить все что угодно, но не в ее силах что-либо изменить. Этот парень и в самом деле был очень странным, причем во многих отношениях. И дело было не только в его медлительности, расслабленности, хотя, конечно, и они раздражали, так же, как и его скрытность, манера действовать украдкой. Он, безусловно, был болен. Не психически и даже, наверное, не физически, но болен в целом. Иногда, если понаблюдать за ним, когда сам он об этом не подозревал, он производил впечатление таракана, застигнутого врасплох внезапно включившимся ярким светом, или медузы, распростертой на берегу после прилива. Можно даже сказать, что в нем чувствовалось нечто безумное. Но если болезнь его не была ни психической, ни физической и в то же время охватывала обе эти сферы, в чем же она все-таки заключалась?

Это трудно объяснить. Может быть, здесь были затронуты и разум, и тело, и душа? Джордж, правда, не относился к числу людей, веривших в существование души. Не то чтобы он был неверующим, но все же предпочел бы получить доказательства. Возможно, перед смертью он и обратится к молитве, но только в этом случае, а пока...

Что касается учебы Юлиана в школе, то здесь Анна говорила правду, во всяком случае то, что было действительно известно. Он с необыкновенной легкостью досрочно сдал все экзамены, но не это стало причиной его преждевременного ухода из школы. Один из конструкторов Джорджа, Ян Джонс, работал в Лондоне, и его сын учился в той же школе, что и Юлиан. Он рассказывал о нем совершенно дикие истории, хотя Анна, конечно, не слышала, да и не могла их слышать. Юлиан «соблазнил» одного из учителей, полуопустившегося гея, которого ему удалось каким-то образом разжечь. До крайности возбужденный, он, вероятно, обезумел, потому что старался уложить любое существо мужского пола, встречавшееся на его пути. Во всем случившемся он обвинил Юлиана.

Но это еще не все.

На занятиях по искусству Юлиан рисовал такие картины, что учительница, очень кроткая леди, дошла до того, что напала на него, а потом ворвалась в его спальню и сожгла все его картины. Во время одного из выездов на природу (Джордж не знал, что они все еще практикуются в школе) Юлиан был замечен в том, что предпочитает развлекаться весьма своеобразно: его обнаружили бродящим в одиночестве с трупом бродячего котенка в руках. Руки и лицо его мерзко пахли какой-то дрянью и внутренностями убитого котенка. Юлиан уверял, что убил котенка какой-то неизвестный ему человек, но ведь они находились в тот момент в совершенно безлюдном месте, где на мили кругом не было никого.

Мало того, он, похоже, бродил во сне и до смерти пугал младших мальчиков. В конце концов школа вынуждена была нанять ночных сторожей для спальных корпусов. Директор школы долго разговаривал с Джорджиной, и после этой беседы она дала согласие на уход Юлиана из школы. Таким образом, его исключили из школы ради сохранения ее доброго имени.

Было еще множество других случаев, менее значительных, но суть их оставалась той же.

Все эти истории явились одной из причин нелюбви Джорджа к Юлиану. Но была еще одна, очень важная причина — нечто такое, что существовало почти с момента рождения Юлиана. Несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, это происшествие глубоко запало Джорджу в душу.

Он, как сейчас, видел перед собой умирающего старика, прижимающего к груди скомканные простыни, и слышал его последние слова: «Крестить его? Нет, вы не должны это делать! Сначала изгоните из него злых духов!»

В случае необходимости Анна могла быть достаточно жесткой, но по натуре своей она была в высшей степени добрым человеком. Даже если у нее и были основания, она никогда не позволяла себе говорить то, что могло причинить вред кому бы то ни было. Вот и сейчас, ей пришлось признаться самой себе — но только самой себе! — что ее неотступно преследуют мысли о Юлиане.

Откинувшись на сиденье, она вытянула ноги и подставила лицо свежему ветерку, залетавшему через полуоткрытое окно машины. И вновь вернулась к мыслям о нем, признаться, весьма странным — о большой зеленой лягушке, о боли, которую она время от времени чувствует в левом соске.

На воспоминаниях о лягушке сосредоточиться было трудно, да, честно говоря, ей и не хотелось думать об этом. Сама Анна не способна была и муху обидеть. Конечно, пятилетний ребенок не знает, что творит. Но так ли это? Все дело в том, что, насколько ей известно, Юлиан всегда ясно отдавал себе отчет в своих действиях. Даже когда был совсем еще младенцем.

Она называла его «забавным малышом», но, надо признать, Джордж был прав. Юлиан был не просто забавным, здесь было нечто иное. Во-первых, он никогда не плакал. Нет, не совсем так. Когда он был совсем маленьким, он плакал, если хотел есть. И плакал, если оказывался на солнце. По-видимому, он с младенчества страдал фотофобией. Ах да, он плакал еще однажды — во время обряда крещения. Хотя в тот раз это было похоже скорее на вопль ярости, чем на плач младенца. Насколько Анна знала, его так и не окрестили как положено.

Анна мысленно перенеслась в прошлое. Когда родилась Хелен, Юлиан едва начал ходить, точнее неуверенно ковылять. Это произошло примерно за месяц до того, как бедняжка Джорджина сумела оправиться настолько, что смогла вернуться домой и забрать к себе сына. Анна помнила это время очень хорошо. Она была счастлива как никогда — грудь буквально распирало от обилия молока и вся она была такой полной и цветущей, что являла собой воплощение здоровья и радости.

Однажды — Хелен тогда исполнилось шесть недель — она кормила девочку грудью, когда в комнату приковылял Юлиан, похожий на маленького робота, в поисках внимания и любви, часть которых, по его мнению, отобрала у него Хелен. Он уже тогда был очень ревнив и недоволен тем, что перестал быть единственным центром внимания. Охваченная жалостью к бедной крошке, она подхватила его с пола и, открыв левую грудь, дала ее малышу.

При одном воспоминании об этом острая боль словно укус осы пронзила ее левый сосок. Она вздрогнула и непроизвольно в полусне вскрикнула.

— С тобой все в порядке? — тут же с беспокойством спросил Джордж. — Приоткрой чуть пошире окно и подыши свежим воздухом.

Ровное гудение мотора машины вернуло ее к действительности.

— Это всего лишь судорога, — солгала она. — У меня все затекло, и я сижу как на иголках. Может быть, остановимся у ближайшего кафе?

— Конечно, — откликнулся Джордж. — Как только нам что-нибудь попадется по дороге.

Анна вновь тяжело откинулась на спинку сиденья и почти против своей воли вновь вернулась мыслями в прошлое. Да... она кормила грудью Юлиана... Она сидела и клевала носом, держа обоих детей на руках — Хелен справа, а Юлиана слева. Странно, но на нее вдруг напала какая-то слабость, апатия, которым она не в силах была сопротивляться. Однако резкая боль заставил ее прийти в себя. Хелен плакала, а Юлиан был... весь в крови!

Она смотрела на него в состоянии, близком к шоку, чувствуя на себе неподвижный взгляд его невероятно темных глаз. Окровавленный рот словно минога впился в ее грудь. Кровь, смешанная с молоком, стекала по изгибу распухшей груди, и лицо мальчика, испачканное ею, было красным и блестящим. Он был похож на наевшуюся пиявку с черными глазами, умыв Юлиана и ополоснув грудь, она увидела, что он глубоко прокусил ей кожу вокруг соска — там остались проколы от мелких зубов. Ранки эти не заживали очень долго, и даже сейчас следы от них еще заметны...

А потом произошла эта история с лягушкой. Анне не хотелось вспоминать об этом, но картина ясно стояла перед ее глазами, и ей никак не удавалось избавиться от нее. Это случилось уже после того, как Джорджина, распродала все свое имущество в Лондоне, в последний день перед их с Юлианом отъездом в Девон, в поместье, где они собирались жить в помещичьем доме.

Когда Хелен исполнился год, Джордж выкопал пруд в саду их дома в Гринфорде. С тех пор без каких-либо усилий со стороны хозяев пруд заметно преобразился. Он зарос лилиями и тростником, с берегов к воде склонялись живописные кусты — в целом он напоминал картину в японском стиле. Кроме того, в пруду водились крупные зеленые лягушки, водяные улитки, а по краям он был покрыт тонким слоем зеленой пены. Во всяком случае, Анна называла это пеной. В середине лета над гладью пруда летали стрекозы, но в тот год их почему-то было очень мало и они были значительно мельче, чем обычно.

Анна гуляла с детьми в саду, наблюдая, как Юлиан играет с мячом. Пожалуй, слово «играет» в данном случае не совсем подходило, ибо Юлиан не умел играть так, как это делали другие дети. Он обладал философским складом ума: мяч для него был мячом, обыкновенным резиновым шаром, не более. Если его уронить, он подпрыгнет, если стукнуть им о стену, он отскочит. Больше в нем не было никакой пользы и он не представлял собой источника долгих развлечений. Нравилось это другим или нет, но именно таково было отношение ко всему Юлиана. Анна и сама не знала, зачем она купила ему этот мяч, — ведь ей хорошо было известно, что мальчик ни во что не играл. Правда, он пару раз стукнул им о землю и один раз запустил им в стену, ограждавшую сад. Отскочив от нее, мяч укатился к самому краю пруда.

Юлиан проводил его полупрезрительным взглядом, но вдруг в глазах его зажегся огонек интереса. На берегу что-то шевелилось: огромная блестящая зеленая лягушка выползла на сушу — передние лапки ее были уже на земле, в то время как задние по-прежнему оставались в воде. Пятилетний ребенок застыл на месте, замер, словно кот, увидевший жертву. Глаза Юлиана были прикованы к лягушке, в то время как Хелен бросилась за мячом, схватила его и вприпрыжку побежала обратно в сад.

В это время из дома раздался голос Джорджа, что-то говорившего по поводу подгоравших кебабов. Они должны были стать главным блюдом прощального ужина, а Джорджа назначили шеф-поваром.

Анна кинулась спасать положение и побежала по неровно вымощенной дорожке мимо шпалер с розами в сторону дома, к выложенному плитками дворику в задней его части. Ей потребовалось не более одной-двух минут, чтобы снять мясо с гриля и поставить тарелку с дымящимися кусками на стоявший под открытым небом стол. После этого Анна свойственной ей неторопливой походкой направилась обратно. В дверях кухни с пучками зелени в руках показался Джордж.

— Извини, дорогая. Самое главное — это следить за временем, а у меня еще, к сожалению, мало опыта. Но теперь я разобрался и все будет в порядке...

Однако далеко не все было в порядке.

Услышав испуганный крик Хелен, раздавшийся со стороны пруда, Анна ускорила шаги.

Подойдя к пруду, Анна даже не сразу поняла, что именно предстало ее взору. Поначалу ей показалось, что Юлиан упал лицом в зеленую тину и испачкался. Но присмотревшись, она ясно увидела всю картину. С тех пор, как бы она ни старалась избавиться от этого ужасного видения, оно всегда стояло перед ее глазами.

Белые плитки, которыми был выложен край берега, стали скользкими от крови и внутренностей. Скользким и липким было и лицо Юлиана, сидевшего на берегу, скрестив ноги, и держа в маленьких руках растерзанное тельце лягушки, из которого вытекало содержимое. А этот ребенок — язык не поворачивался назвать его невинным — внимательно изучал это содержимое, нюхал его, прислушивался к нему, явно удивленный сложностью организма. Потом примчалась мать Юлиана. Она всплескивала руками, не переставая причитать на ходу.

— Боже мой! Боже мой! Это было живое существо? Ну конечно же! Он иногда вытворяет подобное! Вскрывает ради любопытства, чтобы узнать, как они устроены.

Потрясенная увиденным Анна схватила на руки всхлипывавшую Хелен и повернула ее лицом в другую сторону.

— Но Джорджина! Это же не какой-нибудь старый будильник — это лягушка! — задохнувшись от волнения и ужаса, обратилась она к кузине.

— Да что ты? Это правда? Бедняжка! — она в волнении взмахнула руками. — Но у него сейчас просто возраст такой, когда он вырастет — все пройдет...

Анна вдруг вспомнила, что в тот момент она подумала:

«Боже мой! Хотелось бы на это надеяться!»

— Девон! — воскликнул Джордж, подталкивая локтем Анну и тем самым прервав ход ее мыслей. — Ты видела знак границы графства? А вот и твое кафе! Чай со сливками, фадж, взбитые сливки! Сейчас мы поставим машину, чего-нибудь поедим, а там уже останется совсем немного. Целая неделя тишины и покоя! Бог мой, как я этого жду...

Свернув с шоссе, ведущего в Пайнтон, на боковую дорогу, они подъехали к дому, возле которого их уже ожидали Джорджина и Юлиан. Поначалу, впрочем, они не увидели Джорджину, стоявшую за спиной сына. Когда Джордж остановил машину и все вышли, Хелен просто рот раскрыла от удивления, у Анны округлились глаза, а Джордж подумал: «Это кто? Юлиан? Да, конечно же, это он! Но что с ним произошло за это время?»

Как бы в ответ на его мысли послышался голос Анны:

— Юлиан! Мальчик мой, как же ты изменился за эти два года!

Он коротко обнял ее, оказавшись при этом на несколько дюймов выше, потом обернулся к стоявшей возле задней дверцы машины Хелен.

— Не только я вырос за это время, — откликнулся он. Теперь голос его стал именно таким — густым и глубоким, который Хелен уже слышала во время предыдущего визита. Держа Хелен на расстоянии вытянутой руки, он внимательно разглядывал ее своими бездонными глазами.

«Он красив, как дьявол», — подумала она. Хотя, возможно, слово «красив» не совсем подходило в данном случае. Привлекателен, да, необычайно, прежде всего неординарен. Удлиненный прямой подбородок, слегка впалые щеки, высокий лоб, прямой нос и особенно глаза в целом составляли лицо, которое, принадлежи оно любому другому человеку, показалось бы весьма странным, необычным. Но в сочетании с этим голосом, с ощущением неординарности ума лицо Юлиана производило потрясающее впечатление. Молодой человек казался чужим и далеким. Темные волосы естественной волной падающие назад и образовывающие на шее нечто вроде гривы придавали ему еще большее, чем прежде, сходство с волком. Да, именно так, — он походил на волка. К тому же он был очень высок и строен.

— Ты все такой же худой, — наконец, нашлась Хелен, — чем тебя только кормит тетя Джорджина?

Он улыбнулся и повернулся к Джорджу, протянув для приветствия руку и кивнув головой:

— Как вы добрались, Джордж? Мы с мамой беспокоились. В последнее время летом на шоссе движение стало слишком интенсивным.

«Джордж?! — внутри у Джорджа все закипело. — Он, как и к матери, обращается ко всем по именам!» Но это все же лучше, чем вообще избегать общения.

— Мы прекрасно доехали! — Джордж заставил себя улыбнуться, исподтишка разглядывая Юлиана. Мальчик перерос его дюйма на три, а копна темных волос делала его еще выше. В свои семнадцать лет это был вполне взрослый мужчина. Будь он немного полнее, он мог бы показаться чересчур крупным, потому что кость у него была широкой. Несмотря на длинные тонкие пальцы, рукопожатие его никак нельзя было назвать слабым — в нем чувствовалась сталь.

Джордж вдруг с особенной остротой вспомнил о своих редеющих волосах, о небольшом, но уже заметном брюшке, о всей своей грузной, слегка неповоротливой фигуре. «Но я, во всяком случае, не боюсь бывать на солнце», — подумал он. Что осталось в Юлиане прежним, так это его невероятная бледность. Вот и сейчас, стоя в тени огромного дома, он сам казался частью этой тени.

Два прошедших года, так изменившие в лучшую сторону внешность Юлиана, оказались менее милосердными по отношению к его матери.

— Джорджина! — Анна в этот момент обернулась к кузине и стиснула ее в объятиях. Какой же хрупкой и болезненной она выглядела! Видимо, потеря восемнадцать лет назад любимого мужа по-прежнему сказывалась на ее здоровье. — Ты... ты выглядишь великолепно!

«Вот обманщица! — невольно подумал про себя Джордж. — Да что это с ней? Она будто старый, изношенный часовой механизм, который вот-вот остановится!»

И это было правдой — Джорджина выглядела и вела себя, словно робот, говорила и двигалась, как запрограммированное устройство.

— Анна, Джордж, Хелен! Как приятно снова видеть вас! Я очень рада, что вы приняли приглашение Юлиана. Ну входите же, входите! Вы, конечно, догадываетесь, что мы для вас приготовили. Чай со сливками, естественно!

Двигаясь легко, почти невесомо, она пошла впереди и вошла в дом. Юлиан задержался на пороге и обернулся к гостям.

— Да-да, входите. Чувствуйте себя, как дома, легко и свободно. — Слова его имели некий оттенок ритуальности, отчего приглашение прозвучало несколько странно. Когда шедший последним Джордж поравнялся с ним, Юлиан добавил:

— Позвольте мне принести ваш багаж?

— Почему бы и нет, благодарю, — ответил Джордж. — Я помогу.

— В этом нет необходимости, — улыбнулся Юлиан. — Дайте мне ключи.

Открыв багажник, он с такой легкостью вынул оттуда чемоданы, как будто они были невесомыми, пустыми. В его поведении при этом не было никакой рисовки — в этом Джордж не сомневался. Юлиан обладал недюжинной силой...

Войдя вслед за ним в дом и чувствуя при этом собственную бесполезность, Джордж вдруг замер. Из-за открытой двери в гардеробную, расположенную в глубокой нише по одну сторону от холла, послышалось предупреждающее низкое рычание. Там, за дубовой, потемневшей от времени вешалкой двигалось нечто темное и жуткое и горели два желтых глаза.

— Что это?.. — начал было Джордж, тщетно стараясь разглядеть что-либо во тьме, но рычание стало лишь еще громче.

Юлиан, прошедший уже половину коридора и направлявшийся к лестнице, обернулся.

— Не позволяйте ему пугать вас, Джордж. Он лает страшнее, чем кусается, уверяю вас. — И уже более резким, командным тоном добавил:

— Иди сюда, мальчик, дай нам посмотреть на тебя при свете.

Огромная черная восточноевропейская овчарка крадущейся походкой вышла из темноты и, оскалив зубы, проскользнула мимо Джорджа. Неужели это чудовище было тем самым щенком Юлиана, которого они видели два года назад? Пес направился прямо к поджидавшему его хозяину, и Джордж заметил, что он при этом не вилял хвостом.

— Все в порядке, старина, — тихим голосом обратился к собаке Юлиан. — А теперь иди и не попадайся нам на глаза.

Повинуясь его приказу, злобного вида существо скрылось в глубине дома.

— Боже правый! — воскликнул Джордж. — Слава Богу, он прекрасно обучен! Как его зовут?

— Влад, — вновь подхватив чемоданы, уже на ходу ответил Юлиан. — Кажется, это какое-то румынское слово, обозначающее «князь» или еще что-то в этом духе. Или раньше обозначало...

В последующие два или три дня они почти не видели Юлиана. Честно говоря, Джордж особенно не переживал по этому поводу, больше того — он даже почувствовал некоторое облегчение. Анна его отсутствие посчитала несколько странным, а Хелен ощущала, что он избегает встречи с ней, но ничем не проявляла своего раздражения.

— Чем он занимается, проводя целые дни в одиночестве? — однажды спросила Анна Джорджину, просто чтобы что-нибудь сказать, когда они остались утром одни.

Всегда тусклые глаза Джорджины при одном упоминании имени Юлиана загорались, и в них появлялось испуганное, почти паническое выражение. Именно таким странным образом заблестели они и сейчас, едва Анна напомнила ей о сыне.

— Ну, у него свои интересы... — она тут же попыталась сменить тему разговора и торопливо продолжила:

— Мы хотим снести старые конюшни. Под ними расположены обширные подземелья, какие-то камеры, винные погреба моего дедушки — Юлиан считает, что еще немного, и конюшни просто провалятся в эти подвалы. Если мы их разберем, то можем продать строительный камень. Он очень хорошего качества, и за него можно выручить приличную сумму.

— Подземелья? Я и не подозревала об их существовании. Ты говоришь, Юлиан спускается туда?

— Только чтобы проверить, в каком они состоянии, — Джорджина говорила торопливо, очень быстро. — Его беспокоит, что... конюшни могут обвалиться, и это причинит вред дому... там просто старые коридоры, можно сказать, туннели, соединяющие обширные подземелья. Там полно вредных газов, пауков, стоят старые ржавые устройства для процеживания вина... словом, ничего интересного.

Видя, что она очень возбуждена — что это? приступ безумия? — Анна встала и, подойдя к Джорджине, положила руки на ее хрупкие плечи. Но та вздрогнула, будто ее ударили, и отшатнулась.

— Анна! — пристально глядя в глаза кузине и дрожа всем телом, прошептала она, — не спрашивай меня больше об этих подземельях. И умоляю, никогда не ходи туда. Там... там небезопасно...

Семейство Лейков приехало из Лондона в третий четверг августа. Погода стояла жаркая, и непохоже было, чтобы она собиралась меняться. В ближайший понедельник Анна и Хелен отправились на машине в Пейнтон, расположенный в нескольких милях от поместья, чтобы купить себе соломенные шляпы от солнца. Джорджина, как обычно, спала после обеда, а Юлиана нигде не было видно.

Джордж вспомнил, что Анна говорила о каких-то подземельях под домом, винных погребах, по словам Джорджины. Делать ему было совершенно нечего, и он вышел из дома, обошел его вокруг и с задней стороны наткнулся на нечто вроде сарая, построенного из старинного камня. Он видел его раньше и решил, что это просто старое отхожее место, которым давно никто не пользовался. До сих пор сарай не вызывал у него никакого интереса. У строения была пологая крыша, покрытая черепицей, а вход в него располагался с противоположной от дома стороны. Вокруг беспорядочно разросся кустарник. Джорджу удалось открыть дверь, косо висевшую на ржавых петлях. Проскользнув внутрь, он сразу же догадался, что это и есть вход в те самые подземелья. По обеим сторонам от наклонного пандуса, предназначенного для спуска в подвал бочек с вином, вниз вели узкие ступени крутой каменной лестницы. Подобные сооружения можно встретить на заднем дворе любого старинного кабачка. Осторожно сойдя по ступеням, Джордж обнаружил внизу дверь, толкнул ее, и она со скрипом и визгом приоткрылась.

За дверью был Влад!

Не успел Джордж приоткрыть дверь на несколько дюймов, как в, щель просунулась собачья морда. Секундой раньше раздалось яростное рычание, а потом и неистовый лай, послужившие предупреждением для Джорджа. Едва он успел отдернуть руку, как овчарка вцепилась зубами в косяк, как раз в то место, где только что находились пальцы Джорджа, и разодрала крупные куски дерева. С грохотом захлопнув дверь, Джордж всем телом навалился на нее. Он успел увидеть горящие злобой и ненавистью глаза пса.

Но что делает здесь Влад? Единственное объяснение, пришедшее на ум Джорджу, состояло в том, что Юлиан поместил его сюда просто для того, чтобы он не путался под ногами, пока в доме гости. Мудрое решение, ибо совершенно очевидно, что лай Влада гораздо менее страшен, чем его укусы. Вполне возможно, что и Юлиан находится там же, рядом с псом. Что ж, без этой парочки Джордж вполне может обойтись...

Все еще не до конца придя в себя, Джордж вышел за пределы поместья и направился к кабачку, стоявшему в полумиле на перекрестке дорог. Пока он шел, любуясь полями и лугами, простиравшимися по обе стороны от дороги, слушая пение птиц и ласкающее слух гудение насекомых в зарослях чертополоха, нервы его понемногу успокоились. Солнце припекало, и к тому времени, когда Джордж достиг цели своего путешествия, ему очень захотелось пить.

Кабачок был очень старым, с крытой соломой крышей на дубовых балках, с латунными рамами. Внутри слышалось уютное тиканье дедовских часов, а на стуле лежал огромный белый кот. После общения с Владом Джордж вполне мог перенести присутствие кота. Устроившись на табурете возле стойки бара, он заказал кружку легкого пива.

В баре были и другие посетители. В углу возле окна с маленькими стеклами за столиком сидела элегантная пара, которой, по всей видимости, принадлежал маленький спортивный автомобиль, замеченный Джорджем во дворе. В другом углу местные молодые люди играли в домино, а за ближайшим к Джорджу столиком увлеченно беседовали, потягивая пиво, два пожилых господина. Их приглушенные голоса привлекли внимание Джорджа. После того, как бармен отошел к другим клиентам, Джордж с удовольствием отхлебнул ледяного пива, и вдруг ему показалось, что он услышал слово «Харкли», тихо произнесенное одним из собеседников. «Харкли-хаус» было название поместья Джорджины, и Джордж невольно стал прислушиваться к разговору.

— Вы говорите об этой непонятной женщине, о том, что случилось там? Ходят слухи, она была очень странной.

— Нет никаких доказательств, конечно, но ее видели с ним. И она отправилась прямо к мысу Шаркхем, по Бриксхемской дороге. Ужасно!

«Очевидно, здесь произошла какая-то трагедия», — подумал Джордж. Мыс представлял собой нагромождение скал, далеко выдававшихся в море.

Он взглянул на двух стариков и кивнул им, они кивнули в ответ, и Джордж вновь вернулся к своему пиву. Но продолжал прислушиваться к разговору. Один из собеседников был худым, похожим на хорька, другой, тот, который рассказывал страшную историю, был дороден и краснолиц.

— Она, конечно, была в положении.

— Беременна? — удивленно ахнул второй. — Так вы считаете, что в этом все дело?

— Ничего я не считаю. К тому же, как я уже сказал, она была очень странной. Но такая молодая! Какая жалость!

— Да, очень жалко, вы правы, — согласно кивнул худой. — Но прыгнуть таким образом... Как вы думаете, почему она это сделала? Я хочу сказать, что в наше время уже никого не волнует, если незамужняя женщина оказывается в положении.

Краем глаза следивший за ними Джордж увидел, что они еще ближе склонились друг к Другу, их голоса зазвучали еще тише, так что Джорджу пришлось изо всех сил напрягать слух, чтобы разобрать, о чем идет речь.

— Я считаю, — продолжал тот, что был полнее, — что сама природа подсказала ей, что не все в порядке. Знаете, это как овца выкидывает паршивого ягненка. Погибнуть таким образом! Бедная девочка!

— Вы говорите, что с ребенком что-то было не так? Значит, было вскрытие?

— Да, именно. Тогда был отлив, и она это знала. Она не собиралась бросаться в воду, а хотела разбиться о скалы!

И сделала именно так, чтобы уж наверняка. А теперь слушайте, но только это строго между нами. Вы знаете, что моя девочка, Мэри, сейчас в больнице. И она говорит, что когда привезли ту женщину, она была уже мертва. Но они услышали, что в животе ее что-то еще бьется...

— Ребенок? — после паузы спросил собеседник.

— А кто же еще, старый дурак? Вот поэтому ее и вскрыли. Это было ужасно, но об этом мало кому известно, поэтому и вам следует помалкивать. Едва взглянув на то, что было внутри, врач воткнул в него иголку и прикончил на месте. Потом упаковал в полиэтиленовый мешок и отправил прямо в больничную печь. Вот как все было.

— Уродец, — кивнул головой худой. — Я слышал о том, что такое бывает.

— Да, но этот ребенок не был уродцем, он... вообще не был ребенком. Это было... как это моя Мэри называла?.. что-то вроде огромной опухоли. Какой-то ужасный комок плоти. Но все же, что это был ребенок, потому что там был еще послед и все такое прочее... Так что для него даже лучше, что он умер. Мэри говорила, что глаза у него были вовсе не там, где положено, и что у него было даже нечто похожее на зубы. А когда на него упал свет, он так ужасно замяукал!..

Джордж одним глотком допил пиво. Дверь кабачка распахнулась, и в помещение ввалилась толпа молодых людей. Один из них тут же подошел к нише, в которой стоял автоматический проигрыватель. Оглушительная рок-музыка подавила все другие звуки. Бармен вернулся на свое место и одну за другой стал наполнять кружки пивом.

Выйдя из кабачка, Джордж пошел по дороге обратно в поместье. На полпути его догнала машина, и послышался голос Анны:

— Садись на заднее сиденье.

На ней была соломенная шляпа с широкой черной лентой, великолепно контрастировавшая с летним нарядом. На сидевшей рядом с матерью Хелен была надета точно такая же шляпа, только с красной лентой.

— Ну и как тебе это? — со смехом спросила Анна, когда Джордж плюхнулся на заднее сиденье и захлопнул дверь. Мать и дочь кокетливо наклонили головки, демонстрируя покупки. — Правда, мы похожи на деревенских девушек, выехавших на прогулку?

— В этих местах, — мрачно ответил Джордж, — девушки должны вести себя осторожно.

Он, однако не счел нужным объяснить, что имел в виду, и совершенно не собирался упоминать о Харкли и той истории, которую случайно подслушал в кабачке. Вполне возможно, что он не правильно понял, о чем шла речь в начале разговора. И все-таки остаток дня его не покидали неприятные ощущения.

На следующий день, во вторник, Джордж проснулся поздно. Анна предложила ему завтрак в постель, но он отказался и снова заснул. Когда в десять часов он, наконец, встал, в доме стояла тишина. Джордж сам приготовил себе завтрак, который, однако, показался ему совершенно безвкусным. В гостиной он нашел записку от Анны.

"Дорогой!

Юлиан и Хелен ушли на прогулку с Владом. Я везу Джорджину в город, хочу ей что-нибудь купить. Вернемся к ленчу.

Анна".

Джордж разочарованно вздохнул и сердито закусил губу. Этим утром он как раз собирался взглянуть на подвалы — ему было очень любопытно, и он рассчитывал, что Юлиан мог бы проводить его туда и все показать. А потом он планировал отвезти девочек на берег моря в Салкомб, надеясь, что прогулка у моря поможет Джорджине выйти из оцепенения, развлечет ее. Соленый ветер пошел бы на пользу и Хелен, которая выглядела неважно. Это так похоже на Анну — без конца ездить на машине, едва они выедут из Лондона.

Ну что ж, может быть, им еще удастся попасть на берег моря во второй половине дня. Но чем же заняться утром? Пойти в Олд Пайнтон, в порт? Это довольно далеко, но по дороге он может завернуть куда-нибудь и выпить кружечку пива. А если он слишком устанет или надолго задержится, обратно можно вернуться на такси Именно так Джордж и сделал. Он взял с собой бинокль и полюбовался Бриксхемом, расположенным по другую сторону залива. Около половины первого он подъехал на такси к воротам Харкли и расплатился с водителем. Он получил удовольствие от прогулки и еще большее — от кружки холодного пива и к тому же, кажется, вернулся как раз вовремя, чтобы успеть к ленчу.

На посыпанной гравием подъездной дороге, в том месте, где она, изгибаясь, ближе всего подходила к зарослям — плотной стеной стоявшим буку, березе и ольхе, поодаль от которых рос раскидистый кедр, — Джордж наткнулся на свою машину. Передние дверцы были открыты, и ключи все еще торчали в зажигании. Он удивленно уставился на автомобиль, потом медленно огляделся вокруг.

Сквозь самую середину зарослей шла неровно вымощенная камнем дорожка, а вокруг стояла когда-то элегантная белая ограда — в целом пейзаж напоминал картинку, изображающую сказочный лес. Впрочем, ограда была уже далеко не белой, покосившейся, с обеих сторон заросшей бурьяном. Джордж посмотрел в ту сторону, но никого не увидел — только высокую траву, кустики куманики, верхушки столбов ограды да деревья. И вдруг... Что это? Нечто черное и огромное, крадучись, двигалось среди высокой травы. Влад?

Вполне возможно, что Анна, Хелен, Джорджина и Юлиан вместе гуляют по лесу — под сенью деревьев так прохладно. А если там только Юлиан с собакой? Или этот чертов пес бродит один?..

Неожиданно Джордж осознал, что боится одного не меньше, чем другого. Да, он боялся их обоих! Он понимал, что Юлиан не похож на других людей, а Влад совсем не такой, как остальные собаки. В них обоих было нечто ненормальное. Несмотря на жару, Джорджа охватила дрожь.

Однако он сумел взять себя в руки. Кого он испугался? Чудаковатого своенравного юнца и недопеска? Это же смешно!

Он издал громкий клич, но не получил ответа.

Джордж поспешил к дому. Он был раздражен, и от прекрасного настроения не осталось и следа. Но внутри никого не было! Громко хлопая дверями, он обошел весь дом и, наконец, поднялся наверх, в комнату, которую они занимали с Анной. Куда же, черт возьми, все подевались? И почему Анна бросила машину? Неужели ему предстоит провести остаток дня в полном одиночестве?

Из окна спальни ему хорошо была видна почти вся территория поместья — от парадного входа в дом до самых ворот.

Неожиданно внимание Джорджа привлекло яркое цветное пятно, выделявшееся на фоне высокой травы по эту сторону окружавшей лесные заросли ограды. Он не мог отвести от него взгляда. Он слегка подвинулся, стараясь лучше разглядеть его из-за заслонявших вид выступающих фронтонов старого сарая. Но расстояние было слишком большим, и он не мог рассмотреть, что же это за пятно. И тут Джордж вспомнил о висевшем на шее бинокле. Он быстрым движением поднес его к глазам и настроил резкость.

Фронтоны по-прежнему мешали, и он поначалу не мог найти нужный ракурс. Яркое пятно оставалось на месте. Что это? Платье? Но на его фоне двигалось еще одно пятно — телесного цвета, причем двигалось очень активно. Нетерпеливо крутя бинокль, Джордж наконец-то нашел нужный ракурс и снова подстроил резкость. Красочное пятно оказалось действительно платьем, а другое — телесное... плотью! Обнаженным телом!

Джордж не верил своим глазам! Они лежали в траве. Он не мог видеть Хелен, точнее ее лица, повернутого вбок. Юлиан, охваченный неистовой страстью, безумием, находился сверху, а руки его яростно мяли ее грудь. Джорджа охватила неудержимая дрожь. Безусловно, Хелен добровольно пошла на такое, иначе быть не могло. Да, он сам всегда говорил, что она вполне взрослая... Но всему есть предел...

И вот, пожалуйста, она там, среди травы, обнаженная, как дитя — его, Джорджа, дитя! Платье и шляпа валяются в стороне, а ее розовая плоть открыта перед этим... этим мерзавцем! Джордж забыл о своем страхе перед Юлианом — да и был ли вообще страх? Теперь он не испытывал ничего, кроме ненависти. Этот ублюдок не от мира сего действительно перестанет принадлежать этому миру, когда Джордж покончит с ним!

Сорвав с шеи бинокль, Джордж швырнул его на кровать и повернулся было к двери, но вдруг, раскрыв рот, застыл на месте. Перед его мысленным взором возникло нечто ужасное. Онемевшими руками он снова схватил бинокль и навел его на лежавшую в траве пару. Юлиан теперь лежал распростершись рядом со своей партнершей. Джордж перевел бинокль чуть дальше и поймал в фокус шляпу и смятое платье.

Соломенную шляпу украшала широкая черная лента. Это была шляпа Анны. Едва "до него это дошло, как он тут же узнал и платье — оно тоже принадлежало Анне.

Бинокль выскользнул у Джорджа из рук. Он зашатался и тяжело рухнул на кровать. На их с Анной кровать!

«Добровольно пошла... иначе быть не могло...»

Слова эти вновь и вновь возникали у него в мозгу, голова шла кругом. Он не мог поверить тому, что увидел, но он вынужден был поверить. И она добровольно пошла на такое...

Сколько он просидел так, в полном оцепенении, — пять, десять минут? — сказать трудно. Наконец он пришел в себя, встряхнулся и теперь уже твердо знал, что следует делать. Несомненно, все эти истории о проделках Юлиана в школе были правдой — ублюдок, конечно же, извращенец! Но Анна! Что случилось с Анной?

Быть может, она пьяна? Или наглоталась наркотиков? Вот оно! Юлиан опоил ее чем-то!

Джордж поднялся на ноги. Он был внешне спокоен и холоден, как лед. Внутри у него все кипело, кровь бурлила, но разум был ясен и чист, он четко представлял себе каждый дальнейший шаг. Он взглянул на руки и почувствовал, что они налиты силой, которую придал ему Бог, а возможно, и дьявол. Он выцарапает эти черные бездушные глаза, он вырвет и съест сердце этой поганой свиньи!

Джордж, пошатываясь, спустился по лестнице, прошел через опустевший дом и как пьяный, спотыкаясь, бросился к лесу, готовый убить подлеца на месте. Но нашел лишь платье и шляпу — там, где и видел их из окна. Ни Юлиана, ни Анны не было! Кровь пульсировала и кипела в его жилах, ненависть ослепила его, лишив способности рассуждать здраво. Все еще чувствуя головокружение, он перелез через низкую ограду, вышел на посыпанную гравием дорогу и с отвращением и ненавистью уставился на дом. Но тут что-то заставило его обернуться. Позади него возле ворот стоял Влад. Поначалу пес следил за ним глазами, а потом медленно, будто неуверенно, направился в его сторону.

К Джорджу частично вернулась способность мыслить. Он ненавидел и готов был убить Юлиана, но по-прежнему боялся собаки. Он не доверял собакам, а этой особенно. Джордж побежал к дому, но едва он выскочил из-за кустов, как увидел Юлиана, шедшего сквозь заросли кустарника по направлению к задней части дома, ко входу в подземелье.

— Юлиан! — хотел было крикнуть Джордж, но из горла у него вырвалось лишь хриплее клокотание. Он не стал пытаться еще раз. Ни к чему заранее предупреждать этого извращенца, этого чертова педераста. Позади него Влад побежал быстрее и теперь галопом приближался к нему.

Возле угла дома Джордж на секунду остановился, чтобы перевести дух. У него почти не осталось сил. Увидев прислоненную к стене ржавую мотыгу, он схватил ее и, оглянувшись, увидел, что Влад уже настигает его — он двигался огромными прыжками, прижав к голове уши. Не теряя больше ни секунды, Джордж перескочил через низкие кустики и оказался перед входом в подземелье. Возле открытой двери стоял Юлиан. Услышав шаги Джорджа, он обернулся и пристально посмотрел на него.

— А, Джордж! — он едва заметно улыбнулся. — А я как раз думал о том, что вы, вероятно, захотите осмотреть подвалы.

Тут он заметил выражение лица Джорджа и мотыгу, зажатую в его побелевших от напряжения руках.

— Подвалы? — Джордж просто задыхался от ярости. — Да, черт побери, очень хочу!

Он взмахнул своим острым оружием. Юлиан отшатнулся, заслонив руками лицо. Острое ржавое лезвие мотыги ударило его сзади в правое плечо и глубоко воткнулось в тело на уровне лопатки.

От сильного толчка Юлиан сделал несколько шагов вперед и покатился вниз по центральному пандусу. Мотыга торчала у него из спины. Падая, он успел вскрикнуть, но это не был крик боли, скорее — возглас удивления. Оскалившись и вытянув вперед руки, Джордж бросился за ним. Он кинулся за Юлианом, а следом по пятам бежал Влад.

Юлиан лежал лицом вниз у подножия лестницы, возле двери, ведущей в подвалы. Он застонал и с трудом пошевелился. Уперевшись ногой ему в спину, Джордж выдернул мотыгу. Юлиан вновь как-то странно вскрикнул, скорее вздохнул. Джордж снова поднял мотыгу, но услышал прямо за собой глухое и страшное рычание Влада.

Повернувшись, Джордж с размаху запустил мотыгу в изогнувшееся в смертельном полете туловище. Она воткнулась в голову пса, и тот рухнул на полпути на бетонные плиты пола, застонав совершенно, как человек. Джордж, тяжело дыша, снова поднял мотыгу, но собака была без сознания — бока ее еще поднимались и опускались, но она лежала совершенно неподвижно с высунутым наружу языком.

Теперь оставался лишь Юлиан.

Когда Джордж обернулся к нему, то увидел, что Юлиан, шатаясь, удаляется от него и вот-вот скроется во тьме подземелья. Невероятно! С такой раной он еще способен был двигаться. Джордж последовал за ним, стараясь в темноте не потерять его из вида. Они шли через огромные подвалы с камерами и нишами, по черным коридорам, но Джордж ни на секунду не сводил глаз со своей жертвы. И вдруг — свет!

Остановившись возле арочного дверного проема, Джордж заглянул в тускло освещенное помещение. Под сводчатым каменным потолком висела единственная пыльная лампочка, прикрытая абажуром. Джордж на какое-то время потерял из вида Юлиана, оказавшегося вне круга падающего от лампы света, но потом пошатывающаяся фигура вновь возникла на фоне светлого пятна, и Джордж шагнул вперед. Увидев его, Юлиан резко взмахнул рукой, пытаясь достать до лампочки и отключить ее, но из-за раны промахнулся и лишь слегка задел ее, отчего она закачалась на шнуре и пятна света и тени заплясали по помещению.

В этой дикой круговерти Джорджу удалось частично рассмотреть помещение. В сменяющих друг друга всплесках света и тьмы глазам его предстали детали, он увидел фрагменты того ада, в который попал.

Свет... в одном из углов высокие стеллажи, полки которых затянуты паутиной. Тьма... в центре комнаты неуверенно скорчился Юлиан. Свет... возле одной из стен в старинном плетеном кресле сидит Джорджина. Ее широко распахнутые глаза ничего не выражают, ноздри раздулись, раскрытый рот черен, как пещера. Тьма... и совсем близко послышалось какое-то движение, заставившее Джорджа поднять мотыгу, чтобы защититься. Опять свет... и справа от себя Джордж увидел огромный медный чан на медных же ножках, по одну сторону от которого, привалившись спиной к мокрой от сырости стене, распростерлась на стуле Хелен, а по другую точно в такой же позе сидит совершенно обнаженная Анна. Руки их свешивались через край внутрь чана, в котором что-то без устали двигалось и время от времени вверх взлетали какие-то надувшиеся веревки. Вновь тьма, в которой слышится смех Юлиана — густой, хриплый смех безнадежно испорченного, извращенного человека. Снова свет... Джордж, не отрывая глаз, смотрел на чан, точнее на сидящих возле него женщин. Представшая перед ним картина неизгладимо врезалась ему в мозг.

Разорванная сверху донизу одежда Хелен распахнута, ноги раздвинуты, открывая взору интимные места, поза ее сравнима лишь с позой самой бесстыдной потаскухи. То же можно сказать и об Анне. На лицах обеих выражение неописуемого восторга чередуется с гримасой ужаса, а непонятное скользкое существо ползет вверх по опущенным в чан рукам, двигается по направлению к их плечам, пульсирует, неизвестно откуда получая энергию.

И вновь спасительная темнота... В затуманенной голове Джорджа вдруг возникла ужасная мысль: «Господи! Да оно же питается за их счет, оно их пожирает!» Юлиан уже так близко, что Джордж слышит его тяжелое дыхание. Снова свет — лампочка под потолком неистово исполняет какой-то дикий танец. Мотыга выпала из онемевших пальцев Джорджа и куда-то откатилась. И тут он лицом к лицу оказался с тем человеком, которого намеревался убить. Но теперь его едва ли можно было назвать человеком — он превратился в нечто такое, что не может присниться даже в самых кошмарных снах.

Гибкие пальцы стальной хваткой вцепились ему в плечо и без всякого усилия с невероятной легкостью потащили к чану.

— Джордж! — явственно услышал он. — Я хочу кое с чем познакомить тебя...