ЧАСТЬ I ДНЕВНИК УЧИТЕЛЯ
Глава 1
С этой ночи никто из жителей не видел его. Что это, случайность или новая жертва?
Я сказал жертва, но жертва чего?…
Глава 2
Вот уже полгода, как я не брал в руки эту тетрадь. Все было спокойно. Мое подозрение, что между «случайностями» есть связь, что-то роковое, что заставило меня вести эту летопись несчастий, улеглось. Мне даже было стыдно, что я поддался такому суеверию…
Вчера мои сомнения вспыхнули вновь. Пропал Генрих-охотник.
Генрих – это предмет тайных мечтаний всех деревенских невест.
Молод, красив, всегда весел. Первый танцор и первый храбрец. Про него говорили, что он не знает страха, черта не боится, а перед Божьей Матерью, покровительницей нашей деревни, склоняется почтительно и даже носит ее изображение и образок на груди на зеленом шнурочке.
В пятницу утром Генрих ушел на охоту, обещав вернуться ко времени службы в костеле.
Но ни в воскресенье, ни в понедельник его не было.
Сестра его, Мария, очень беспокоится: не случилось ли с ним несчастья. Она пришла к нам на кухню, плакала и просила совета.
Среда – Генриха нет. По деревне уже идет слух, что он погиб и искать его надо не иначе, как в Долине ведьм…
Но зачем он туда попадет?
Если кузнец Михель и нашелся в Долине ведьм, то он был пьян…
Генрих не пьет, да и промысел его лежит не близ проезжей дороги, а по другую сторону, в горах…
– Здесь, видимо, вырвано несколько листов, – сказал библиотекарь, сдвигая очки на лоб.
– Вот и отлично, перерыв, мы можем выпить по стакану вина! Эй, Сабо… – вскричал веселый хозяин. – Кстати, господа, – продолжал Гарри, – по расписанию мы завтра после охоты ночуем в Охотничьем доме. Он как раз лежит на холме, при входе в Долину ведьм. Вот, капитан Райт, тебе случай показать свою храбрость.
– Пока я еще ничего не понимаю, – пробурчал Райт.
– Поймешь, когда ведьма завладеет тобой.
– Да объясни лучше, что это за знаменитая Долина ведьм?
– Долина ведьм – прекрасное место, – вмешался один из гостей, местный уроженец. – Говорят, туда собирается нечистая сила, и ведьмы справляют там свои мерзкие праздники. Кто дорожит спасением своей души, не должен на них смотреть.
– Видите ли, друзья мои, – вновь начал Гарри, – Долина ведьм – это небольшая, прелестная долина, лежит она у подножия скалы, на которой стоит замок. Но скала настолько крута, что из долины подъезда па нее нет. С другой же стороны лежит цепь лесистых гор. В одном конце долины стоит наш Охотничий дом, а недалеко от другого конца проходит проезжая дорога. На дне долины лежит небольшое озеро, сплошь заросшее мертвыми розаминенюфарами. Берега его болотисты и на закате солнца на нем клубится туман.
– Вот этот-то туман, конечно, и подал, по моему мнению, мысль к созданию всех легенд о долине, – вставил свои слова доктор.
– Не слушайте его, у него нет ни капельки поэзии в душе, – перебил хозяин. – Туман, особенно при свете месяца, принимает образы прекрасных молодых женщин, на голове венок из мертвых роз, а по плечам вьется белое легкое покрывало… Глаза горят, как звезды, а тело светится розоватым оттенком…
– Недурно, – промычал Ряйт.
– Да, но немного найдется желающих испытать эту любовь. Всякого, кто волей или неволей попадал в полнолуние в Долину ведьм, находили мертвым, а если он и приходил оттуда, то умирал через месяц – в следующее полнолуние.
Женщины с озера вместе с поцелуями выпивают его жизнь. Он слабеет, бледнеет и умирает.
– Еще бы не умереть, когда вода в озере стоячая, гнилая, и туман несет Бог знает какие ядовитые испарения, – прибавил доктор.
– Смотри, доктор, поплатишься за свое неверие, – смеясь сказал Гарри.
– Напротив, я вполне верю, что если пьяный зайдет на болото, то он или утонет, или, проспав на сырой земле, схватит лихорадку, а болотные лихорадки шутить не любят.
– А что ты скажешь о ранках, находимых на теле тех, кто умер в долине?
Положим, ранки крошечны, едва заметны.
– Ну, это очень просто, укус змеи или пиявки. Ведь ты сам говоришь, что ранки едва заметны.
– Впрочем, что, господа, говорить о том, что было да прошло, – с печальной миной продолжал хозяин. – Вот уже больше 30 лет никто не погибал в Долине ведьм и храброму капитану Райту не придется отличиться.
Нам остается только жалеть, что мы живем в век, когда нет ни спящих красавиц, ни драконов, ни даже самых простых упырей. И нам остается слушать только чужие подвиги. Еще по стакану вина и внимание! – закончил Гарри.
Библиотекарь надвинул очки и начал снова:
Только когда он пришел в себя, нам удалось разжать судорожно сведенные пальцы. В них оказался образок Божьей Матери, что он носил всегда на себе.
Сегодня Генрих заговорил. Он говорит сбивчиво, неясно, но если хорошо обдумать, то, видимо, дело было так: он заблудился, что довольно странно для Генриха, и к ночи попал к озеру Долины ведьм. Чувствуя, как и все простолюдины, страх к озеру, он решил бежать и взобрался на высокую скалу, куда не достигает туман, и решил не спать. Сев на выступ скалы, недалеко от куста боярышника, он, как хороший католик, прочел «Аве Мария» и задумался.
Луна ярко сияла. На озере клубился туман, воздух был прорван серебристыми нитями, и цветы боярышника странно благоухали. «Точно вонзались мне в голову», – говорил Генрих. Было жарко. Небывалая, приятная истома напала на него… Вдруг порыв ветра качнул куст боярышника, и ветка ударила его в грудь, в ту же минуту он был осыпан белыми цветами боярышника.
«Точно белое покрывало окружило меня», – говорил он. Луна померкла.
Покрывало засветилось, и ясно было видно прекрасное женское лицо, бледное и чудное, с большими зеленоватыми глазами и розовыми губами. «Оно все приближалось – я не мог от него оторвать глаз», – говорил Генрих. «Хотел молиться, но слова путались в голове. Хотел схватить свой образок, но представьте себе мой ужас, – с дрожью прибавляет Генрих, – образка и шнурка не было на мне».
«Оно» сорвало его покрывалом!
Наконец, «оно» прильнуло к моим губам…, все зашаталось и пошло кругом… Я потерял сознание», – добавляет он.
Очнулся он от сильной боли в шее. Не успел открыть глаз, как в голову ударил пряный, одуряющий запах свежей крови…
«У меня вновь закружилась голова и я упал», – говорил Генрих, падая, рукою захватился за что-то и – дальше он не помнит ничего.
Генрих убежден, что сама Божья Матерь спустилась, чтобы спасти его от вампира. Он уверяет, что видел сияние вокруг ее лица и слышал злобный хохот побежденного дьявола. Ведь то, что, падая, он схватил рукою – был его заветный образок!
Мне, сельскому учителю, представителю просвещения, не подобает верить в вампиров.
Да, если спокойно разобрать историю Генриха, то все выйдет очень просто.
Он заблудился. Ночь на воскресенье была очень темная. Увидав себя в Долине ведьм, он, как всякий крестьянин нашей деревни, испугался и, вместо того чтобы быстро пересечь долину и идти в деревню, бросился в горы.
Ведь, пересекая долину, надо пройти мимо озера, ну, а это было выше его храбрости.
Усевшись на камень, он задремал и все остальное видел во сне. Со сна упал и ударился головой, отчего и потерял сознание: да, это так.
Почему только он слаб?
Фельдшер говорит, что такая слабость бывает от сильной потери крови.
Ран на теле у него нет, и фельдшер предполагает, что просто от жары и волнения у него пошла носом кровь, так как рубашка спереди была в кровавых пятнах. Фельдшера удивляет только то, что, судя по пятнам, крови вышло не так много, а Генрих, такой молодой и здоровый, ослабел так сильно от такого пустяка.
Сегодня я был в Долине ведьм и нашел место, где заснул Генрих. Это было нетрудно: ружье его стояло все еще прислоненным к скале, и шляпа валялась рядом. Сев на камень, я отлично понял, как порывом ветра наклонило боярышник и тот колючкой сорвал шнурок с образка и ею же уколол и шею Генриха. Кстати, и шнурок висел тут же на ветке. Осмотрев подножие камня, я нашел следы колен и рук Генриха. Падая, он рукой нечаянно уперся в оборванный образок и стиснул его пяльцами. Если б я нашел признаки, куда пылилась кровь из носа, то все было бы ясно. К сожалению, этого я не нашел. Кругом все тихо.
Возвращаясь домой, я увидел под ногами цветок ненюфара. Откуда он?
Немного завядший, но все еще прекрасный. Генрих не говорил, чтобы он срывал его, да он и не подходил к озеру.
Я поднял цветок и принес его домой. Сейчас он стоит передо мной в стакане воды. Как прекрасен! Завялости нет и следа, лепестки прозрачно-белы и точно дышат, а внутри сверкают капли воды, как дорогие камни, нет, как милые глазки… Что это, аромат? Нет, игра воображения, ненюфар, мертвый розан, ничем не пахнет.
Пора спать. Слава Богу, дело с вампирами окончено: все так просто и естественно.
…Три дня я не брал пера в руки… Такая творилась со мной чепуха.
Обдумав хладнокровно все приключения Генриха, я успокоился и лег спать.
По-видимому, тотчас же заснул…
Сколько прошло времени – не знаю, но мне показалось, что я не сплю.
Комнату наполнял серебристый свет: он переливался и мерцал. Это не был холодный свет луны, а, напротив, полный желаний и трепета… Откуда он?… Он точно родился в моей комнате. Следя за волнами, я увидел, что он идет от моего письменного стола.
Смотрю, ненюфар уже не плавает беспомощно в стакане воды, а гордо качается на высоком стебле, да это уже не стебель, а стройное, женское тело, а на месте цветка чудная головка. Бледное лицо с большими печальными глазами и чуть-чуть розовыми губами, золотистые волосы падают красивыми волнами на грудь.
Фигура тихо качается и с каждым движением растет и становится нормальной женщиной, только тело ее прозрачно, точно соткано из серебряных нитей.
Вот она двинулась от стола, и комната наполнилась ароматом и неуловимыми звуками. Движения я не улавливаю; фигура точно плывет в воздухе…
Все ближе и ближе; она уже качается около моей кровати, что-то шепчет, но я не могу разобрать слова…
Она склоняется ко мне, я холодею; она хочет припасть ко мне на грудь, но страх придает мне силы; дико вскрикнув, отталкиваю видение…
Раздается грохот и звон разбитого стекла…
В комнату вбегает испуганная Мина, и я вскоре могу разобрать ее ворчание:
– Кричат, столы со сна роняют и графин разбили, а купили-то его всего только два года, новенький, Итак, это сон!
Недоверчиво кошусь на письменный стол: там беспомощно увядает бедный ненюфар… Только сон!
Мне стало смешно и стыдно.
День прошел, как всегда.
К ночи мне показалось, что ненюфар ожил.
Улегшись в постель, я взял книгу и начал читать, невольно время от времени посматривая на цветок.
Положительно я не ошибаюсь: он становится нежнее и светлее. Еще немного, и он закачался на высоком стебле.
Я сел на кровать. Я не сплю.
И это уже не цветок, а женщина… Опять звенит воздух, опять наполняется ароматом…
Но она не подходит ко мне, а смотрит, смотрит…, точно молит о чем-то…
Чего она хочет?
– Мне пришло на ум, не душа ли это какой-либо самоубийцы, просящей молитвы за себя.
Призрак застонал и исчез…
Как я заснул – не помню.
Утро. Ненюфар почти завял.
Что же, опять был сон? Нет и нет!
Целый день меня преследует мысль, что она хотела, о чем просила?
Сегодня я ее спрошу.
Вечером, после ужина, я хотел взглянуть на ненюфар, но его не оказалось па столе. Мина на мой вопрос ответила, что выбросила завядший цветок. Жаль, я привык к нему.
Ночью сон бежал меня. Я ждал.
Но все было тихо. Стол стоял пустой и темный. Воздух был спертый. Я ждал.
Но все напрасно…
Наконец, больше не мог выдержать, встал и открыл окно.
Луна сияла. Далеко по направлению Долины ведьм вился туман, принимая различные очертания. Мне казалось, она там, она ждет меня.
Чего она хочет?
Как я ни всматривался в туман, ее не было. А между тем я ясно чувствовал, что она там и ждет.
Не пойти ли? А если правда, что говорят о Долине ведьм?
Пока я колебался, выглянуло солнце и туман рассеялся, вместе с ним ушли и мои желания и сомнения. Все-таки спрошу у фельдшера нервных капель.
Был на деревне, сказал, что болит голова, и просил капель.
Фельдшер смеется: «Уж и вам, как Генриху, не снятся ли девы, сотканные из тумана, с ненюфарами в волосах?»
Кстати, Генрих поступает в помощники к церковному сторожу. Он говорит, что не может видеть свежей крови и что он должен отмолить свою душу. Его сильно подстрекает старик сторож, да и немудрено, старик страшно дряхл, говорят, ему больше ста лет и он нуждается в молодом помощнике.
Он уверил Генриха, что если вампир попробовал крови человека, то тому очень трудно от него спастись. А в церкви, кроме защиты Божьей Матери, старик предлагает и свою помощь.
– Я умею возиться с этими паскудами! – утверждает он.
Пью капли и сплю отлично, не лучшее ли это доказательство, что дело не в вампирах, а в нервах.
И чего я струсил? Надо было посмотреть, что было бы дальше. Все идет своим порядком, только Генрих с усердием кладет поклоны и звонит на колокольне.
Попробовал расспрашивать его. Молчит. Сознался только, что ранка на шее плохо заживает.
– И не заживет, пока она не укусит кого другого, – буркнул старик сторож, слышавший наш разговор.
У старика, видимо, «не все дома», как говорится. Над окнами, над дверями, на подоконниках – всюду нарисованы кресты. Щелки, замочные скважины забиты чесноком; около кровати Генриха висят венки из омелы и цветов чеснока. Сад полон этим же вонючим растением.
На мой вопрос:
– Что это?
– Она не любит! – ответил старик.
Когда же я стал объяснять ему, что наука не признает существование вампиров и что мертвые не встают из гробов, он только покосился на меня и прошамкал:
– Молод еще, поживи с мое!
Мина говорит, что старик знал лучшую жизнь. Он был дядькой одного из молодых графов Дракула и жил в замке. Но семью постигло какое-то несчастье, которое и свело в могилу почти всех членов семьи. Замок забросили, и он пришел в упадок. Говорят, есть дальние родственники, где-то в Америке, но никто не знает, где они.
– Стойте, – прервал чтение один из молодых людей. – Гарри, да не вы ли этот американский наследник, я что-то слышал подобное.
– Пожалуй, вы правы, – сказал молодой хозяин, – что дело идет обо мне, вернее, о моем дяде. Дядя, со стороны матери, оставил мне, умирая, свои хлопчатобумажные плантации и какие-то права на замок и титул. Первое время у меня не было времени думать о замке и титуле: наступил кризис в торговле хлопком – надо было спасать доллары.
И вот, только полгода назад, я решил ехать в Европу. Оказалось, что замок и земли существуют, но все страшно запущено.
Замок с виду представляет руину, и я даже не был в нем, тем более что не могу получить ввода во владение – не хватает акта похорон двоюродного деда или указания места, где находится его могила.
Вот я и просил Карла Ивановича разобрать школьно-церковный архив.
Нужной бумаги нет, а он выудил какие-то записки и рассказы о здешних вампирах. По правде говоря, мне некогда было его выслушать, тем более что местный священник все объясняет старинными легендами, а деревенский староста уверяет, что вот уже тридцать лет, как у них в деревне не было ни одного случая убийства или загадочной смерти. Раз только и случилось, что пьяный столяр зарубил свою жену, да и та после этого жила целый год.
Зиму, как вы знаете, я провел в Париже. А весною меня и потянуло на охоту. Вот я и предложил вам поехать в мое, хотя еще и не утвержденное, поместье в Карпатских горах.
Замок выглядит сумрачно, и я велел пока отделать Охотничий дом.
Карл Иванович забрался сюда раньше и глотает архивную пыль.
– Если б мистер Гарри разрешил посмотреть архив замка, – заявил старый библиотекарь.
– Хорошо, хорошо. Это от вас не уйдет, мы все пойдем осматривать замок.
Друзья, по последней сигаре, – предложил хозяин. – Продолжайте, Карл Иваныч.
Ночи стали темнее, сплю хорошо, и нервы совершенно успокоились.
Вчера заходил к Генриху. Он бледен, но, видимо, тоже успокоился. Старик усердно подмалевывает крестики и разводит чеснок.
На мои насмешки по поводу чеснока ответил:
– Эх, связываться с тобой только не хочу, а уж порассказал бы!
Надо подпоить старика, авось развяжет язычок.
Все идет спокойно и скучно. По ночам запах чеснока из церковного сада проникает даже и в мою комнату.
Сегодня зашел к нам церковный сторож, принес Мине в чистку какие-то церковные вещи.
Я его зазвал в кабинет и угостил чаем, куда успел влить ложки две рому.
Старика живо развезло, и он начал ораторствовать: говорил о замке, о порядках в нем, о гончих, о прекрасной бедной графине.
– А вот поди ж ты, – развел он руками, – чуть она меня не загрызла!
– Кто, гончая сука? – спрашиваю я.
– Какая там сука, графиня. Умерла это она, а как полнолуние, так и пойдет ходить. Пристанет к кому – известно, погиб человек! Иной тянет месяца два, а иной и сразу ноги протянет. Выпьет у человека жизнь. Много тогда народу из замка разбежалось… А вот единожды идем это мы опушкой, а матерый-то волк и прысь на меня…, повалил; я уже Богу душу представил! А она-то, моя голубка Нетти, красавица, как разъярится, да ему, паскуде, в загривок впилась…
– Кто, графиня мертвая? – удивился я.
– Ну тебя, путаешь все только! Гончая Нетти, я сам ее вынянчил; и ни за что пропала собака! В ту ночь и погибла, когда змея укусила молодую графиню. Знаешь, та, с зелеными глазами…
Чем дальше, тем рассказ его путался все больше и больше, и окончательно нельзя было уже отличить, о ком идет речь: о суке Нетти, о графине или о змее. Кто кого укусил и у кого были зеленые глаза.
– Я ее утопил в старом колодце! – с гордостью закончил старик.
Он пошел домой, я его не удерживал. На пороге он оглянулся и, смеясь, спросил:
– Что, помогает?
Глава 3
5-е
Наступило полнолуние. Я тоскую, меня гнетет неведомое желание, кругом какая-то пустота.
Что она хотела, о чем просила?
Каждую ночь, помимо своей воли, я жду ее и прислушиваюсь…
Тихо.
Только противный чесночный запах стоит в комнате. При открытом окне он легче, несмотря на свободный доступ воздуха.
Чего я жду? Сна…, видения?…
Днем я совершенно покоен, но к ночи становлюсь раздражительным, не могу найти себе места. Меня тянет куда-то, что-то надо сделать, но все неясно, неопределенно, а потому еще мучительнее. Состояние становится невыносимым.
Завтра пойду и принесу ненюфар.
День я был сам не свой, к вечеру пробрался за деревню, сбежал в долину, к озеру и сорвал прекрасный ненюфар. Причем по колено попал в болото.
Крадучись, точно вор, принес его в свою комнату.
Сижу у стола и жду. Ничего! Надо лечь.
Всю ночь не мог спать, ждал и ждал – ничего!
Ненюфар недвижим, и только запах чеснока царит в комнате.
Что делать? Как добиться ее возвращения? Чувствую, она страдает, но как и что?!
Был на озере несколько раз, но, кроме промоченных ног и испачканных сапог, ничего не добился.
Тоска моя нарастает…, она для меня не видение, не призрак, а любимая, желанная…
Был у Генриха. Старик хитро улыбается. На мой вопрос о суке Нетти довольно обстоятельно объяснил, что у графов, в замке была отличная стая гончих, а Нетти была любимицей самой графини и имела привилегию лежать у ее ног.
– Уже не иначе, как старый, американский дьявол уходил ее, – говорил старик. – С первого же дня она его невзлюбила! Чуяла. Как завидит, ощетинится, оскалит зубы…, а в ночь, как захворала графиня, на Нетти смотреть было страшно.
– Когда я вбежал в комнату, Нетти стоит и трясется, шерсть на ней вся дыбом, изо рта пена, а глаза дикие, зубы щелкают. Некогда было тогда заняться ею, а помню, это я хорошо помню, как открыл я дверь на террасу, Нетти как сумасшедшая бросилась вон и скрылась по направлению старой капеллы…
Больше ее и не видели…
– Ты думаешь, что змея укусила Нетти? – спросил я.
– Нет, змея укусила графиню.
– Откуда же взялась змея в замке? – удивился я.
– Из футляра, старый дьявол привез… Когда я уходил, старик спросил меня: хорошо ли я сплю и перестал ли ходить на озеро.
– Кто тебе сказал, что я был на озере?
– Да где же вы сапоги-то пачкаете, ведь все в тине, не ототрешь. Ничего, будете спать хорошо, – прибавил он и засмеялся.
Придя домой, я все раздумывал, почему старик интересуется, хожу ли я на озеро, и почему он уверен, что я буду спать хорошо.
Раздумывая, я ходил по комнате и нечаянно задел занавес у окна: из-под него что-то скользнуло и упало на пол – поднимаю и что же!… Гирлянда из засохших цветов и луковиц чеснока! Так вот откуда этот противный запах, а я думал из церковного сада. Не иначе, как сумасшедший старик подкинул мне ее.
– Здесь опять перерыв, – сказал старик библиотекарь.
– И отлично. Пора спать, а то половина наших гостей дремлет, капитан Райт так и похрапывает, – заявил хозяин. – Доброй ночи и побольше прекрасных сновидений.
Все охотно разошлись по комнатам деревенской гостиницы – усталость охотничьего дня давала себя знать.
Глава 4
Утром за чаем веселый хозяин спросил:
– Господа, кого посетили ночью здешние девы? Неужели никого!
– Меня, – робко заявил один молодой человек, скорее мальчик – лет шестнадцати, болезненный, нервный.
– Что, как, расскажите? – посыпались вопросы.
– Она пришла и просила открыть дверь, где она давно томится, и сказала, что берет меня в свои рыцари, – конфузясь, сообщил мальчик.
– Какую дверь, где? – спросил Гарри.
– Не знаю. Она сказала «ищи».
– Ну, конечно, она была с распущенными волосами и с ненюфарами? – смеясь, сказал доктор.
– Совсем нет, – ответил юноша, – я рассмотрел ее хорошо и узнаю из тысячи. У нее темные волосы и большой черепаховый гребень держит их на затылке.
– Галлюцинация, – пробормотал доктор.
– Лошади готовы! – доложил слуга. Все бросились к ружьям, сумкам. патронташам, и все женщины и вампиры мира были забыты. Охота.
Глава 5
Вечером охотники собрались вместе. Результат охоты был великолепен, а потому и состояние духа у всех повышенное. После хорошего ужина и многих стаканов вина разговор с охотничьих приключений снова перешел на вурдалаков.
Вытребовали старика библиотекаря и приступили к нему с вопросами, не нашел ли он продолжения дневника учителя.
– Нет, господа, в церкви идут приготовления к празднику Богородицы, а потому ризница и архив подле нее замкнуты. Но если мистер Гарри позволит, то я могу прочесть письма, найденные сегодня в Охотничьем доме.
Мы были там с управляющим, и дом, как уже известно, не успели приготовить к сегодняшнему вечеру. Он очень запущен. Даже к завтрашнему будет готова только часть дома: столовая и несколько спален, – говорил библиотекарь.
Убирая одну из спален, управляющий нашел в столе пачку писем и передал ее мне. Я просмотрел их, мне кажется, что письма эти имеют связь с Дневником учителя, и вот если господа пожелают, я их прочту, – предложил Карл Иванович.
– Просим, просим!
– Я предполагаю, – продолжал Карл Иванович, – что это пишет один товарищ другому; место отправления, судя по пометке, Венеция. Италия.
Милый Альф!
Ты не можешь себе представить, как я счастлив. Мне разрешено, вернее, я могу вернуться на родину, которую оставил семилетним мальчиком. До сих пор для меня тайна, почему я был отослан из родительского дома.
Я много раз тебе рассказывал, как богато и весело жилось в родовом замке отца, но я как-то стеснялся рассказать тебе последние мои впечатления.
Сегодня мне хочется это сделать. Не знаю сам, что побуждает меня к тому.
Начинаю.
Был прекрасный, весенний вечер, солнышко еще не закатилось, сад благоухал запахом цветов; все собрались на террасе. Я и малютка Люси, моя сестренка, также присутствовали. Любимая собака мамы лежала около нас.
Вдруг входит слуга и докладывает, что старый, чужой господин просит разрешения переговорить с отцом.
На разрешение отца ввести его на террасу явился старый, седой господин, одетый в длинное полумонашеское платье. Я заметил, что у него были красноватые глаза и пунцовые губы на бледном лице.
При первых звуках его голоса Нетти, любимая собака матери, вскочила и, ощетинившись, бросилась на него. Она точно хотела вцепиться в его ноги, но страх перед палкой, которую держал незнакомец, заставил ее отступить.
– Поразительно, что с Нетти, – сказала моя мать. – Извините, – обратилась она к незнакомцу, – это первый раз, что Нетти бросается на чужих.
– Петро, выведи собаку, – приказал отец.
Незнакомец, казалось, не обратил никакого внимания на выходку собаки и с низким поклоном подал отцу большой запечатанный конверт.
Пробежав несколько строк, отец обратился к матери и начал сообщать ей содержание письма. Я, конечно, не понял, да и не все слышал. Дело кончилось тем, что отец и мать предложили посланному сесть и изъявили свое согласие на его просьбу.
Пропустив первое мимо ушей, незнакомец спросил:
– Когда же позволите привезти гроб?
– Завтра, если хотите, – ответила мать.
Поклонившись, незнакомец удалился.
О чем говорили отец с матерью, я не разобрал; поминали капеллу, деда, старый портрет, но какую все это имело связь, я тогда не понял.
Вчера мне не удалось кончить письма: пришел Сильвио и уговорил меня ехать прокатиться на Лидо. Вечер был чудесный. Гондола наша тихо скользила по воде. Отблеск заходившего солнца золотил облака. Кругом нас раздавались пение и музыка с соседних гондол.
Я, настроенный на воспоминание о прошлом, думал о моей матери и ее преждевременной кончине. Она умерла, когда я уже был в Нюрнберге. Как прекрасна она была и как быстро увяла. До сих пор я не знаю болезни, что свела ее в могилу. На мои вопросы отец не отвечал, так же, как не объяснил мне причины, почему я был отослан из замка.
– Это желание твоей матери.
Но почему? Она так любила меня?
Я ясно представлял себе мою мать: высокая, стройная, с тяжелыми русыми косами. Голубые глаза любовно и нежно смотрят на меня… Я точно чувствую их…, и что же…, два глаза смотрят на меня, но это не голубые глаза матери, а жгучие, черные.
Они промелькнули и исчезли…, а я не могу их забыть!… Мне необходимо их еще раз видеть!…
Пока прощай.
Милый Альф.
Вот уже две недели, как я не писал тебе. Представь, я даже не заметил, что прошло так много времени!… Ты простишь мне, если я скажу, что счастлив, безмерно счастлив!!
Я нашел ее, т. е. нашел обладательницу тех черных глаз, что смотрели на меня на Лидо. Глаза эти, при свете солнца, еще прекраснее. Да и вся она хороша! Возьми описание красавиц Венеции, и ты будешь иметь понятие, но думай не о ней, а только о ее тени…
Она знатного рода, но сирота и небогата. Живет под присмотром своей кормилицы; вот все, что пока я о ней знаю.
Я уже тебе сообщал, что мое невольное изгнание с родины кончилось, и я могу вернуться в родительский дом. Возвращение мое невесело, так как возможность вернуться я получил только благодаря смерти отца.
Много лет я уже не имел известий из родного дома. Отец, под угрозой его проклятий, запретил мне самовольно явиться в замок: «Когда придет время, я позову тебя».
И вот старый слуга пишет, что отец скоропостижно скончался от разрыва сердца, как определил врач.
Петро был моим дядькой и отвозил меня в Нюрнберг. Он просил прислать нотариуса для продажи замка и прибавляет, что это желание отца. О моем возвращении он не говорит ни слова. Точно этого и быть не может…
Нет и нет! Я еду домой, хотя бы это стоило мне жизни! Я хочу, наконец, знать тайну, что окружает смерть моей матери.
Да и сказать ли тебе, я мечтаю, что поеду туда не один…
Прощай!
Милый Альф!
Может ли быть кто-либо несчастнее меня? С семи лет у меня не было матери, и я не знал ее забот и ласк; не было родины; никто меня не любил; ты скажешь, что я жил в довольстве, окруженный достатком. Да, но это не то! Я все же чужой; вот и она прошла вчера мимо меня и даже не взглянула! А я знаю, знаю, что она видела, знала, что я стою за колонной и жду ее взгляда. А прошла мимо. Несчастный я, ты можешь плакать на могиле матери, а я… Еду, еду домой!
Ты спрашиваешь, о каком гробе я писал тебе, да о гробе дедушки, что его слуга привез из Америки. Отчего дед был в Америке и что с ним там было – сказать тебе не сумею. Есть какое-то предание, но детская моя память его не удержала. Знаю одно, что дед завещал перевезти себя в родовой замок из страны ацтеков.
– Как ацтеков? – вскричал молодой хозяин, – ведь и я из страны ацтеков, я потомок их.
– Быть может, это есть тот самый родственник, документов о погребении которого и недостает, чтобы быть введенным в права наследства, – сказал доктор.
– Жаль, что нет здесь нашего нотариуса. Но дальше, дальше, – торопил Гарри.
На другой день, – опять читал Карл Иванович, – после посещения старика с красными глазами перед вечером в ворота нашего замка въехали дроги, а на них большой черный гроб.
Отец и мать весь день были заняты хлопотами к его принятию.
Открыли двери склепа, что из капеллы. Капеллу всю убрали зеленью и свечами, решили пригласить священника. Склеп также очистили от пыли и паутины и на одном из запасных каменных гробов отец приказал высечь надпись с пометкой «Привезен из Америки».
Долго ожидали старика, и только к вечеру он явился со своей печальной кладью.
Гроб оказался страшно тяжел.
Старик с красными глазами выразил сомнение, пройдет ли гроб по узкой и крутой лестнице, что вела из капеллы в склеп.
– Не лучше ли открыть западные двери склепа, выходящие в сад, – сказал он.
– Откуда вы можете все это знать? – удивился отец.
– По рассказам графа, – сумрачно ответил старик.
Пришлось отказаться от внесения тела в капеллу и от похоронной службы, что очень огорчило мою мать.
Наскоро открыли западные двери склепа и через них внесли гроб и опустили в назначенное место.
Когда хотели снова замкнуть двери замком, который изображал крест и, по слонам стариков слуг, был прислан самим папою из Рима, не оказалось ключа.
Поднялись суматоха и спор – кто держал ключ, но ключ не находился.
Красноглазый старик попросил у отца разрешение поселиться в развалившейся сторожке, близ дверей склепа, обещая их охранять, как собака.
– Да ведь сторожка непригодна для жилья, – сказал отец.
– Ничего, я ее поправлю, а для меня только и осталось на свете, что посещать могилу моего господина.
– В таком случае – хорошо.
Старик низко поклонился и, вынув из кармана большой темный футляр, подошел к моей матери.
– По словесному приказанию моего умершего господина, графа, на память о нем, – сказал он, передавая футляр.
На нежно-голубом бархате лежало чудное колье из жемчуга. Застежкой к нему служила голова змеи художественной работы, с двумя большими зелеными глазами. Изумруды, их изображавшие, были большой стоимости и как-то загадочно мерцали.
Все колье было особенно и стоило немало денег, конечно.
Вдруг Гарри прервал чтение.
– Не знаю, известно ли вам, что на груди у Вицли-Пуцли было ожерелье из жемчуга, вернее из жемчужной змеи с зелеными глазами, и оно имело какую-то таинственную силу. Ожерелье пропало, когда испанцы разорили храм Вицли-Пуцли.
Подождав минуту, но видя, что Гарри молчит, Карл Иванович продолжал:
Мать взглянула на отца, тот утвердительно кивнул головою.
Мать приняла подарок. Лучше бы она отказалась от него!…
Но прощай, «она» послала за мной…, о, я счастливейший из людей!
Альф, милый Альф, дорогой Альф, она меня любит, любит…, мы объяснились!
Она меня любит. Это нарочно она прошла мимо. Ей хотелось, чтобы я пошел за ней. Как я счастлив! «Она» и родина, что нужно еще человеку?
Прощай. Бегу за розами.
Как я уже писал тебе, все шло по-старому, и если смерть дочери садовника и огорчила мать, но все же она была совершенно здорова.
– Какая смерть, когда? – раздались вопросы.
– Видимо, пропущено одно письмо, – ответил Карл Иванович.
– Ну, дальше, – сказал хозяин.
… совершенно здорова, вплоть до роковой ночи.
Происшествия этой ночи крепко врезались мне в память, хотя до сих пор во многом они для меня загадочны.
Люси и я, мы спали через комнату от нашей матери, под надзором Катерины.
Среди ночи меня разбудил страшный крик: откуда он, я не знал. Сев на кровати, я стал слушать: в доме была суматоха, хлопали двери, слышались шаги и голоса.
Окликнув Катерину, я убедился, что ее нет в комнате. На меня напал страх.
Босиком, в одной рубашке, я бросился в спальню матери. Там было много народа.
Мать лежала без чувств на высоко приподнятых подушках, бледная, как ее белые наволочки и ночная кофта. На груди, на белом полотне, я заметил кровавые пятна. Отец наклонился над больной, а старый наш доктор вливал ей лекарство в рот.
Кругом толпились испуганные слуги.
Через несколько минут мать очнулась и боязливо осмотрела комнату.
– Фреди, это ты, Фреди, ты прогнал его?
– Кого его, моя дорогая?
– Его, дедушку, не пускай его, не пускай!
– Успокойся, милая, никого нет, дедушка умер, а ты видела сон.
– Сон, да, сон, но как ясно, – пробормотала мать.
– Нет, это не сон!… – снова заговорила она.
– Правда, я уснула, но вдруг почувствовала, что кто-то вошел в комнату, лампада перед образом зашипела и погасла.
– Нет. Быть может, она и раньше погасла, а это шипела змея. Не знаю… В комнате был полумрак, – продолжала больная после короткого перерыва, – но я ясно узнала его, деда. То же бархатное платье и золотая цепь, а главное, те же злые глаза, чуть-чуть отливающие кровью. Горбатый нос и сухие губы. Это был он и не он!
– Полно, успокойся, – прервал ее отец.
– Нет, слушай. – Он наклонился ко мне. – Почему ты не хочешь носить моего подарка? – тихо спросил он, – попробуй. – В руках его было ожерелье с головою змеи. Он надел его на меня, целуя в губы, – при этих словах мать вытерла рот, – губы были холодные, точно лягушки, и от него скверно пахло: гнилью, сыростью… Вместо ожерелья на моей шее висела змея, которая тотчас же меня и укусила…
– Тут я потеряла сознание и ничего не помню… – закончила мать.
– Где же змея, мама? – не вытерпел я. Тотчас же две, хорошо знакомые руки, подхватили меня и быстро унесли из комнаты.
– Где это видано, бегать ночью босиком, – ворчала Катерина.
– Да где же змея, няня? – не унимался я.
– Какая змея там, барыня видела сон и закричала.
– А кровь на кофте, ведь я видел кровь?
– Ну, это не знаю. Надо спросить доктора. Да спи ты, спи, – ворчала няня, укрывая меня.
На другое утро солнце так ярко светило в нашу комнату, Люси так звонко смеялась и болтала, что я совершенно забыл и о ночном страхе и о змее.
Когда мы были готовы, Катерина, как всегда, повела нас здороваться с родителями. При входе в столовую она просила нас не очень шуметь, так как мамаша не совсем здорова.
На кушетке, обложенная подушками, полулежала наша мать. Даже мой детский взгляд заметил, как она побледнела и осунулась за ночь.
Почти не обратив на нас внимания, она обратилась к лакею:
– Где же Нетти, почему вы не приведете ее сюда? Вот уже полчаса, как я ее жду.
– Нетти нет дома, – отвечал заикаясь лакей, – все утро мы ищем ее и не знаем, куда она делась.
– Но где же она, что это значит? – волновалась мать.
Лакей молчал.
– Разыщите, узнайте, кто видел ее последним, – распорядилась мать.
Лакей вышел.
Отсутствие собаки удивило и меня; я так привык ее видеть у ног матери, но все же судьба змеи интересовала меня больше, и, с несдержанностью избалованного ребенка, я спросил:
– Мама, ты нашла змею?
В ту же минуту отец сердито дернул меня за руку и прошептал: «Молчи».
С недоумением я посмотрел на него и на мать. Брови отца были грозно сдвинуты, а мать с легким стоном откинулась на подушки.
Прежде чем я опомнился, отец спокойным тоном спросил меня, не хочу ли я верхом съездить в деревню, что давно было уже мне обещано.
Удовольствие верховой поездки заслонило все. С криком радости я бросился на шею отца.
– Прикажи оседлать тебе «Каряго» и пусть едет провожать Петро. Когда лошади будут готовы, зайдите сказать, я дам Петро поручение.
– Да, только поезжай осторожно, не скачи особенно под гору, – кончил отец.
Через час мы уже выезжали из ворот замка. Пропуская нас, привратник просил Петро узнать, нет ли в деревне Нетти.
– До сих пор мы не можем ее найти, а барыня изволят сердиться.
Петро проворчал что-то вроде «старого дьявола», и мы осторожно начали спускаться под гору.
Я устал, Альф, до завтра.
Воспоминания, как рои потревоженных пчел, осаждают меня, и мне остается одно писать и писать.
Итак, мы отправились с Петро в деревню.
Петро, старый слуга нашего дома, обожал отца и меня, да и вообще любил всю нашу семью. Это был добрый, веселый старик, всегда готовый помогать мне во всех шалостях, достать ли птичье гнездо, смастерить ли удочку, принести ли живого зайца… В Петро я всегда находил усердного помощника.
Но за последнее время Петро очень переменился: его уже не интересовали больше ни наши зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, что подарил мне кучер.
Петро молчал по целым часам, и только глаза его страшно бегали и как-то загорались злобой, когда он хотя издали видел проходившего старого слугу графа, привезшего гроб.
Он что-то бормотал, и «старый дьявол» частенько срывался с его губ.
Вся дворня знала ненависть старика к приезжему американцу, и всех это удивляло, так как добрее и обходительнее, чем Петро, не было человека в замке.
Чем вызвал американец к себе ненависть – трудно сказать. Он был так тих и так непритязателен. Все время он проводил или в своей сторожке, которую исправил, или в склепе, у гроба своего господина. Реже он тихо бродил в той части сада, где было его жилье.
Ни в людской, ни в кухне он никогда не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
– Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, – объяснил он отцу.
Кое-кто из наших привилегированных слуг думали свести знакомство с новым жильцом; но живо отстали, обиженные его гордыми и холодными ответами.
Отказ от общего стола тоже многих задел за самолюбие, а над выражением «не умру с голоду» слышались шутки.
– Ишь ты, приехал сухой да серый, а теперь так растолстел, что в дверь не войдет, да и губы красные, что твоя кровь! – смеялась Марина, молодая веселая поломойка.
– Не верещи! – крикнул на нее Петро, – вот заест тебя, так не так еще потолстеет.
– Подавится, – заливалась смехом Марина.
Пока довольно, Альф.
Ты спросишь, какие дела с Ритой? Великолепно. Бросая перо, я сбрасываю и все прошлое и принадлежу только моей чудесной невесте.
Иногда мне приходит на ум – время ли теперь заниматься воспоминаниями, не лучше ли наслаждаться настоящим?
Но в тиши ночи, после горячих поцелуев меня тянет к воспоминаниям, а следовательно, и к перу, Что это? Видимо, за долгую жизнь изгнанника назрела потребность высказаться…, и даже сама любовь не в силах заглушить ее.
И так до следующего раза. Завтра иду отыскивать подарок, достойный моей милой.
– Господа, я продолжаю разговор о снах, – сказал хозяин, как только Карл Иванович прервал чтение.
– Что! Спать! Рано еще, – раздались голоса.
– Ну, кто как, а я ухожу, – встал первый капитан Райт.
Сегодня так до него и не добрались, а все это ваши чтения. А по правде говоря, и разобрать-то в них ничего нельзя. Молодежи ничего не осталось, как только покориться решению старших.
Библиотекарь аккуратно сложил старые, пожелтевшие листки и, поклонясь, вышел из комнаты.
– Завтра в Охотничьем доме, – кричали ему вслед.
– Хорошо.
Назавтра за час до захода солнца вся компания собралась к Охотничьему дому.
На высокой башне развевался флаг свободной Америки (голубое поле с серебряными звездами) – это была лесть перед владетельным американцем.
Дом был невелик, но странной архитектуры; видимо, его построили не сразу, а надстраивали и пристраивали понемногу. Стены из серого камня облупились, выветрились, но все это скрадывалось сильно разросшимся диким хмелем и вьющимися ролями. Окна нижнего этажа до половины были закрыты боярышником и жасмином. Да и вообще растительность, никем не задерживаемая, развилась во всей красе и часто являлась почти непроходимой У крыльца общество было встречено управляющим Смитом и его помощником, местным уроженцем, Миллером.
Из довольно темной прихожей с допотопными колоннами гости прошли в ярко освещенную столовую.
Комната большая, но узкая, видимо, всегда имела это назначение: большой камин, несколько вделанных в стену шкафов, украшения из рогов и голов убитых зверей подтверждали это предположение. Охотничьи картины по своей аляповатости ясно говорили о своем местном происхождении и невольно наводили на мысль, что изображенные на них сцены взяты из жизни владельцев.
Вот седой старик наступил на голову убитого медведя. Рядом висит картина, изображающая прекрасную породистую собаку, впившуюся зубами в загривок волка. Ноги хищного животного упираются в лежащего на земле человека: судя по одежде – егеря. Молодой человек в бархатном плаще держит наготове ружье, чтобы прийти на помощь своей собаке. А вот у ног прекрасной охотницы лежит благородный олень.
Когда-то дорогие тисненные золотом обои отстали и потемнели, но хитрый янки уже в очень плохих местах повесил флаги в честь гостей, а так как гости были разной национальности, то флаги своим разнообразием напоминали ярмарку. На стене против камина висел красивый бархатный ковер и еще больше усиливал пестроту комнаты. Мебель была тяжелая, орехового дерева.
Слуги торопливо бегали, приготовляя ужин. В ожидании его хозяин предложил осмотреть дом. Все охотно согласились.
Из столовой шел узкий с несколькими поворотами коридор. В конце его было круглое окно, с разноцветными стеклами, часть стекол была выбита и заменена белыми. При таком скудном освещении даже днем коридор был темен.
По коридору шли небольшие комнаты, видимо, спальни. Каждая из них имела одну или две кровати. Кровати были все старинные деревянные, но с новыми тюфяками, набитыми свежим сеном.
На одном из поворотов коридора управляющий открыл дверь в противоположную сторону от расположения спален.
Общество весело вошло в открытую дверь. Новая комната была большая, с широкими окнами, выходившими к озеру.
Обстановка ее отличалась богатством и роскошью. Высокая резная кровать под парчовым балдахином, с золотыми амурами в головах, конечно, не могла служить ложем для мужчины; да и вся остальная меблировка напоминала о прекрасной, избалованной женщине.
Изящный туалет с дорогим венецианским стеклом, шкапики, этажерки, столики – все это могло удовлетворить самую прихотливую красавицу.
– Э, Гарри, да мы никак попали в замок фей, – вскричал всегда спокойный Райт.
Все с интересом принялись осматривать комнату.
– Да, несомненно, это жилище женщины, смотрите, – сказал доктор, открывая один из столиков.
Там, прикрытые легким слоем пыли, лежали принадлежности дамского рукоделия: шелка, еще сохранившие свой яркий цвет, шерсть, немного истлевшая, а особенно много бисера и мелкого жемчуга. Крошечный золотой наперсток с вставленным опалом, красивые ножницы, иголки и все прочее, без чего не может обойтись женщина.
– Мы ничего здесь не трогали, – как бы извиняясь, сказал управляющий, посматривая на пыль.
– Отлично сделали, – ответил хозяин. – Осмотр жилища феи доставит удовольствие мне и моим друзьям.
И в подтверждение своих слов он открыл дверцу одной из шифоньерок.
Тонкая ароматная струя лаванды наполнила комнату. На полках лежало прекрасное белье, отделанное настоящими кружевами; вороха лент, бантов, цветов. Тут же стояли изящные маленькие туфельки.
– А вот и ларец с драгоценностями, – указал доктор на довольно большую шкатулку. Шкатулка неоспоримо японской работы была украшена золотом и перламутром.
– Посмотрим, что прятала в нем красавица, – прибавил Гарри, беря ящик в руки.
Но все старания открыть крышку не повели ни к чему. Ларец имел свой секрет! А что он не был пуст, доказывала его тяжесть.
– Придется оставить до другого раза, – сказал Гарри, ставя на прежнее место и закрывая шкаф.
– Идите сюда, это стоит посмотреть! – раздался голос Райта.
Он стоял на балконе, колонны и перила которого заплел хмель, спелые шишки с сильным запахом свешивались целыми гирляндами.
Все столпились на балконе. Зрелище в самом деле было чудесное!
Последние лучи солнца скользили по долине. От озера поднимался туман и, пронизанный лучами, отливал то нежно-розовым, то золотистым цветом. А там, где туман несколько расходился, проглядывала голубая вода и зеленый берег.
Слева была рамка из темной зелени сосен, а справа поднималась мрачная скала, увенчанная угрюмым замком.
– Недурно, чудесно, восхитительно, – слышалось со всех сторон.
– Ну, теперь еще больше, чем прежде, я отказываюсь здесь видеть злых дев с гусиными лапами, – громко заявил доктор.
– Это и понятно, все вампиры при заходе и восходе солнца прикованы к своим гробам, – сказал старик немец, староста деревни, приглашенный хозяином на ужин в виде любезности за разрешение осмотреть школьно-церковный архив.
Вдруг в комнате раздался раздраженный голос хозяина.
– Вы с ума сошли, Смит, если воображаете, что я соглашусь спать на старых тюфяках, да еще под пыльными занавесями. Нет, и нет. Свежее сено и отсутствие тряпок.
– Извините, мистер, но я полагал, что лучшая комната в доме, – отвечал сконфуженный управляющий.
– Ну, а теперь прикажите снести мои вещи в одну из маленьких спален.
Управляющий и его помощник Миллер начали быстро переговариваться и, видимо, были в большом затруднении.
– В чем еще дело? спросил хозяин.
– Мы не знаем, как быть, кому из господ предложить эту комнату, так как число кроватей заготовлено по числу гостей, – с низким поклоном сказал Миллер.
– В наказание за вашу непредусмотрительность ложитесь сами в это пыльное гнездо, – смеясь, ответил Гарри.
– Я, мне…, спать…, остаться… – бормотал бледный, как полотно, растерявшийся помощник. – Нет, я не могу… Пощадите!…
– Да что с вами? Говорите толком.
– Да ведь здесь жила невеста, здесь она и умерла, и люди на деревне говорят, что она ходит здесь, стонет и плачет но ночам, говорил, боязливо оглядываясь, Миллер.
Ну, господа, дело дошло уже до привидений. Жаль, я не знал этого раньше, непременно бы поселился в этой комнате. Но мое правило – не брать назад раз отданного приказания. Кто желает свести знакомство с невестой с того света? Не ты ли, Райт? предложил, улыбаясь, Гарри.
– Что же, я не прочь, если мне дадут стакан рома и десяток сигар.
– При десятке сигар да еще с примесью опиума, как ты любишь, ручаюсь, ты увидишь не только невесту-привидение, но белого слона и зеленого змея, пробормотал доктор.
– Итак, решено, капитан Райт ночует здесь. Показывайте дальше, Смит.
– Но, мистер, это все.
– Как все, дом выглядит гораздо больше.
– Я хочу сказать: все, нами приготовленное; другую половину, быть может, даже большую, мы почти и не осматривали.
– Все равно, проведите нас туда.
– Вам придется идти через сад, так как два хода из этой половины мы заколотили и завесили коврами.
Все шумно прошли через столовую, прихожую и вышли на крыльцо.
Глава 6
Солнце закатилось, и начало быстро темнеть.
Пройдя густо разросшийся сад, подошли к большой крытой веранде.
Управляющий открыл дверь, из нее пахнуло запахом плесени и затхлости, как из нежилого помещения.
Было темно. Пришлось позвать лакеев со свечами. Первая комната не представляла из себя интереса, да и трудно было определить ее назначение: в нее поставили лишние вещи и мебель из приготовленных уже комнат, и она походила на лавку старьевщика. Тут же, прислоненный к окну, стоял большой письменный стол с подогнувшейся ножкой.
– Карл Иванович из этого стола взял пачку писем, – указал на стол управляющий, – но там еще есть бумаги.
– Не трогайте их до Карла Ивановича, – приказал Гарри.
Пошли дальше.
Комнаты не представляли из себя ничего особенного, но были довольно выдержаны. Там, где мебель была черная, там и рамы картин были черные.
Комнаты, отделанные дубом, имели и мебель дубовую. Все массивное и мрачное.
В одной из комнат обратил на себя общее внимание портрет. При темной обстановке богатая золотая рама невольно бросалась в глаза. Казалось, что портрет этот попал сюда случайно, тем более и висел-то он как-то сбоку, около двери. Так и чувствовалось, что его повесили наскоро, на первое попавшееся место.
По желанию Гарри портрет хорошо осветили. Высокий, сухой старик в богатом бархатном платье, с золотой цепью на шее и в высокой того времени шляпе гордо глядел из рамы. Большой нос и тонкие губы говорили о породе и злом характере, глаза…
– Э, да он в самом деле, смотрите, – вскричал один из юношей.
При неверном, мигающем свете свечей глаза блестели злобным красноватым отливом. Все согласились, что живопись великолепна. Глаза жили.
Доктор, большой любитель старинной живописи, заходил то с одной, то с другой стороны, очень живо выражая свое восхищение. При одном из поворотов он нечаянно толкнул неловкого старосту деревни, а тот, чтобы не упасть, сильно оперся рукою о стену. В ту же минуту он с криком полетел в темное пространство.
Портрет был забыт. Все бросились на помощь старику.
Оказалось, что староста, думая опереться на крепкую стену, оперся на потайную дверь. Дверь сдала, и старик упал.
К счастью, он отделался только испугом. Все с большим интересом вошли в новую комнату, так неожиданно открытую.
Управляющий и его помощник уверяли, что не видели этой комнаты при осмотре дома. Им можно было легко поверить, так как комната имела совершенно иной характер и заметить ее было невозможно.
По своим большим венецианским окнам, по изяществу и дороговизне обстановки она подходила к спальне невесты-привидения.
Если б не слой пыли, то можно было бы думать, что комната не так давно оставлена своей обитательницей.
На столах лежали книги, гравюры, какое-то женское рукоделье. Около кушетки, стоявшей почти посредине комнаты, на изящном столике, в дорогой серебряной вазе увядший букет полевых цветов. В головах кушетки – шелковая подушка, еще сохранившая следы женской головки, покоившейся на ней. Рядом стул с брошенной на него лютней.
Подойдя ближе, доктор на что-то наступил. Это что-то оказалось небольшой книгой в черном переплете и золотым обрезом.
Католический молитвенник! На заглавном листе красивым женским почерком, но, видимо, слабеющей рукой, написано: «Помолитесь о несчастной!»
В ногах кушетки прекрасная плюшевая дамская накидка ярко пунцового цвета и несколько засохших розанов.
После того как доктор прочел просьбу умершей: «Помолитесь о несчастной!», смех и разговоры смолкли, все сдерживались, точно труп был тут же в комнате.
Этому чувству способствовала никем не нарушенная обстановка помещения.
Даже стакан и графин с открытой пробкой свидетельствовали, что комнату оставили неожиданно.
Видимо, какое-то большое несчастье выгнало ее обитателей, а раз ушедши, никто уже не вернулся.
Такое предположение еще более подтвердилось видом птичьей клетки. На дне раззолоченной клетки лежал полуистлевший скелет птички. Бедняга погибла от голода: в кормушке в виде раковины не было ни одного зерна.
Было тихо, свечи тускло горели, а белые кружевные занавесы на окнах, выглядывая из-под тяжелых шелковых портьер, казались крыльями улетевших ангелов.
– Черт возьми, Гарри, да это точь-в-точь из спящей красавицы, только, где она сама, чтобы ты мог разбудить ее поцелуем, – не выдержал наконец Райт.
Очарование было снято: зашумели, заговорили; посыпались догадки, предположения.
Управляющий, подойдя к последнему окну и раздвинув портьеры, увидел, что это дверь. Она оказалась запертой, но ключ торчал в замке.
С неприятным скрипом, точно со стоном, замок поддался, и дверь открылась.
Ночной свежий воздух ворвался в комнату. Свечи замигали, занавесы и сухой букет задвигались, точно дух усопшей ворвался в комнату, озлобленный нарушением покоя.
– Так я и думал, эта комната примыкает к большой дамской спальне, – заявил Смит. – Отсюда это нетрудно определить: эта сторона дома выходит к замковой горе и далекого вида на озеро отсюда нет, а за углом будет большой балкон.
Гарри убедился, что Смит прав. Балкон, на который он сейчас вышел, был крошечный, точно гнездо ласточки.
Тотчас же нашли и дверь, ведущую в спальню; ее не заметили сразу только потому, что она представляла художественное произведение и могла быть принята за картину. Дверь не была заперта, но тем не менее открыть ее не могли.
– Да это потому, что с той стороны стоит тяжелый шифоньер, тот самый, в котором мы видели столько вещей. Недаром мне показалось, что он стоит как-то не у места: занимает лучший простенок, тогда как его место скорее в углу, – сказал Гарри. – Завтра это разберем, а теперь ужинать. Все эти новости прибавили мне аппетита.
Все повиновались хозяину и пошли обратно. Возвращаться пришлось через сад.
Глава 7
После усталости охотничьего дня и новых впечатлений от осмотра старинных комнат компания весело и охотно принялась за роскошный ужин и дорогие вина.
Вначале все были заняты закусками, заливными, паштетами и т. д. и, только утолив голод, а тем более жажду, начали разговаривать. Против обычая, об охоте не было и речи, а весь разговор вертелся около таинственных комнат и их обитателей. Слышались разные мнения: одни предполагали, что обитательница комнат умерла, вернее погибла внезапно; другие, что она была похищена, но все сходились на том, что в таинственных комнатах произошла трагедия.
Также очень занимал вопрос, почему в таком специальном здании, как Охотничий дом, оказались жилые покои, да еще прекрасной молодой женщины. В том, что она была молода и прекрасна, как-то никто не сомневался.
Это казалось очевидным!
– Эта дама была из чужой земли, – вмешался староста.
– А вы как это знаете? Кто вам сказал?
– Моя бабушка говорила, что заморская красавица умерла от тоски по родине. Что она была очень красива, но не нашей веры и умерла без покаяния, оттого ее душа и бродит по дому, не знает покоя и просит молитв своему Богу.
– Но отчего же она жила здесь, а не в городе или не в замке?
– Этого бабушка не говорила.
– Карл Иванович, быть может, вы можете что-либо сказать на этот счет.
Вы разбирали сегодня церковный архив?
Оба управляющих и Карл Иванович сидели на дальнем конце стола и не вмешивались в разговоры почетных гостей.
– Нет, мистер Гарри, ризница еще закрыта и только завтра я получу от нее ключ.
– Это верно, – подтвердил и староста.
– Вот, если вам угодно, то я приготовил к чтению письма, – предложил Карл Иванович.
– Да, да, пожалуйста! – вскричала молодежь.
– Вина и сигар, – распорядился лакеям хозяин.
Когда приказание было исполнено, слушатели разместились поудобнее и закурили. Карл Иванович начал.
Извини, Альф, что после последнего письма я сделал такой большой перерыв.
Все эти дни я был сильно занят, так как искал подарок, достойный моей милой невесты. Ты, конечно, думаешь, что это нетрудно сделать в таком городе, как Венеция. Да, найти возможно, и я нашел.
Один старый еврей, торговец старинными вещами, предложил мне шкатулку, по его словам, принадлежавшую какой-то римской императрице. Он клянется богом Адонаем в верности своих слов. Это, понятно, не важно, но вещь, правда, из ряда вон выходящая…
Уже сама шкатулка – чудо искусства. Ее перламутровые цветы и золотые птицы напоминают что-то сказочное. Наружного замка нет, а внутренние застежки делают честь своему изобретателю.
На крышке с левой стороны есть птица, готовая схватить яблоко. Нужно вдвинуть это яблоко ей в клюв, и застежки откроются.
В шкатулке несколько отделений, и все они заполнены дамскими украшениями. Почти все великолепной старинной работы, но главную красоту представляет большой черепаховый гребень, украшенный золотом и желтым жемчугом. Как бы он был красив в черных кудрях Риты.
Хороша еще булавка из розового сердолика с острым золотым концом, но что рассказывать! Купить этого сокровища я не мог… Средства, посылаемые из дома, были большие для одинокого студента, а теперь я чувствую всю их мизерность.
Вместо подарка императрицы пришлось купить тряпки: кружева, материи, ленты и т, д.
Рита, когда открыли сундуки, была в неописуемом восторге. Она то разбирала вещи, то примеряла на себя, то бросалась мне на шею, мечтала сшить себе такие платья, как видала на старинных портретах в галерее.
Радость Риты радовала и меня, но все же я был забыт для атласа и бархата!
«О, женщины, ничтожество вам имя», – сказал поэт.
Мне ничего не оставалось, как проститься и пораньше идти домой.
А потому займусь окончанием моих воспоминаний.
Итак, до сих пор, если не считать ночного припадка матери и исчезновения собаки, все было просто и естественно.
Теперь же наступает какой-то сумбур. Но слушай.
Жизнь в замке течет мирно. Мать почти совершенно оправилась, только боится еще оставаться одна. Первые ночи после припадка в ногах ее кровати всю ночь сидел отец, теперь его место заняла наша старая Пепа. Пепа с давних пор занимает должность экономки в нашем замке.
Днем мать также не остается одна: отец, мы – дети, старик доктор и посетители не дают ей время задумываться. После обеда она выходит на площадку в саду и там ложится на кушетку.
Площадка – это лучшее место в нашем саду. Она лежит над обрывом, и вид с нее превосходный, от людских и заходящего солнца она защищена непроницаемой стеной зеленого душистого хмеля.
Тут же мы играем с Люси в разбойников и строим песчаные пирамиды. Мать порозовела, но прежняя живость все еще к ней не вернулась. Она по большей части лежит тихо, устремив глаза вдаль.
Первые дни она скучала о Нетти, судьба которой так и осталась неизвестна, но взять другую собаку мать наотрез отказалась.
Играя с Люси в разбойники, я спрятался в хмеле и слышал часть разговора отца с доктором, конечно, относившуюся к ночному приключению.
– …У малокровных, а тем более нервных людей это часто бывает, – говорил врач, – наверное, положила футляр на ночной столик и ночью, не отдавая себе отчета, вздумала одеть ожерелье и, конечно, со сна сильно уколола шею острой застежкой, а уже от боли явилась галлюцинация змеи и все пр. Единственное, что меня беспокоит в этом случае, это то, что заживают с большим трудом, – прибавил задумчиво доктор.
– Все это так, доктор, но как попало ожерелье в постель? Мы нашли его на складках одеяла?
– Да говорю вам, она сама его одела!
– Так-то оно так, только странно, футляр оказался на туалете в соседней комнате… Доктор молчал.
– Теперь я принял меры, – продолжал отец, – она не увидит больше ожерелья, я запер его к себе в бюро.
– Поймала, поймала, – лепетала Люси, таща меня из хмеля.
Насколько у нас на горе было тихо, настолько в долине в деревне нарастала тревога. Там появилась какая-то невиданная эпидемия, которая уносила молодых девушек и девочек.
Не проходило недели, чтобы смерть не брала одну или даже две жертвы. Все они умирали скоропостижно. Накануне веселые, жизнерадостные, наутро были холодными трупами. Наружных знаков насилия не было, и трупы не вскрывали.
Вначале на случаи смерти не обращали внимания, но частая повторность при одинаковых условиях взволновала умы. Всюду затеплялись лампадки и загорали ночники, а те, у кого были девочки-подростки, ложились спать в их комнатах или же девочек клали с собою в кровать.
Болезнь приутихла, точно испугалась. Но вот пропала дочка старосты, девочка лет тринадцати, поднялась тревога. Подруги сказали, что она пошла в соседнее поле за васильками. Бросились туда и у самой межи нашли труп ребенка. Васильки были еще зажаты в ее ручке. Лицо было испуганное, а на шее заметили две небольшие ранки. По просьбе отца труп также не вскрывали.
Дня через три погибла дочь зажиточного крестьянина. Веселая восьмилетняя девочка, общая любимица семьи. Она находилась всегда вблизи матери, а с наступлением неведомой опасности мать, что называется, не спускала с нее глаз.
В роковой день мать работала на огороде, а вблизи ее резвился ребенок, в кустах смородины, перекликаясь с нею. Не слыша некоторое время смеха ребенка, женщина его окликнула, и, не получив ответа, бросилась в кусты. Там все было тихо. Побежав в сад, который сейчас же примыкал к огороду, несчастная мать наткнулась на свою девочку.
Ребенок был мертв. Ручки были еще теплые, и глазки два раза широко открылись и затем сомкнулись навеки. На шее ребенка было две ранки и кровь обильно залила платье.
На этот раз вмешались уже власти. Труп вскрывали, но ничего не нашли, кроме ранок на шее, но ведь эти ранки могли явиться от укола о сук или шип, когда ребенок падал.
Опросы и допросы не повели ни к чему, разве только затемнили дело. Явились свидетели, которые говорили, что видели черную большую кошку, которая шмыгнула в рожь, когда поднимали с поля дочь старосты. Находились и такие, что уверяли, что это была не кошка, а зеленая большая ящерица.
Но общее мнение было то, что кто-то скрылся во ржи. При последнем же случае даже этого не могли сказать. Домик был крайний с конца деревни, и сбежавшиеся люди не видели ни одного живого существа. Только нищенка старуха, сидевшая у ворот деревенской околицы, видела одного пожилого, хорошо одетого господина, который прошел из деревни по направлению замка.
Загадка осталась загадкой. Тревога все росла; девочек-подростков оберегали; но, несмотря на это, ужас охватывал даже самых спокойных и уравновешенных, так как в то же время не знали, откуда может прийти беда.
А все это еще усугублялось тем, что время в деревне было рабочее, тяжелое.
Понемногу тревога перешла и в замок. Между дворней были люди, имевшие в деревне и родню и знакомства. По приказу отца от матери скрывали появление эпидемии. Иногда, когда ветер был со стороны деревни, к нам ясно доносились удары погребального колокола. Мать вздрагивала и бледнела.
Всем, даже нам, детям, становилось жутко. Все крестились. Разговоры на минуту смолкали. Но тотчас же отец, доктор и др., старались отвлечь внимание матери от печальных звуков. Многие заметили, что при первом же ударе колокола старый американец как-то съеживался и не шел, а прямо бежал в свою сторожку.
Прошла неделя, и разразилась новая беда.
У одной вдовы крестьянки была дочь восемнадцати лет. Красавица, хохотунья, кумир всех деревенских женихов. Домик их был окружен садом, одна сторона которого выходила на большую дорогу. По приказу матери девушка и молодая работница собирали в саду крыжовник.
Со стороны дороги подошел пожилой, высокий господин и попросил чего-либо напиться. Просьбу свою он сопровождал серебряной монетой в руку служанки.
Ничего не подозревая, она бросилась в ледник за квасом.
Возвратясь через четверть часа, она нашла свою госпожу лежавшей без чувств на садовой дорожке. Незнакомца нигде, не было.
Служанка подняла страшный крик. Сбежались соседи, мать, работники, а когда приподняли новую жертву, то на песке дорожки осталось темное кровавое пятно.
С большими усилиями девушку привели в чувство, но она была так слаба, что доктор запретил всякие расспросы.
О появлении незнакомца и его исчезновении сообщила, заикаясь и путая, испуганная служанка. Одно, на чем она крепко стояла, это, что при ее возвращении с ледника на дороге никого не было, а дорога прямая и открытая.
Когда я подходила, то мне было видно всю дорогу, и я подумала, что «он» вошел в сад, – твердила она. Обыскали дом и сад. Никого и ничего.
Все-таки рассказу служанки пришлось поверить: на заборе на солнышке нежился большой черный кот и, конечно, пройди здесь чужой человек, кот неминуемо бы убежал.
Известие о новом несчастии дошло до замка и стало известно моей матери.
Она заволновалась и послала нашего старика доктора на помощь молодому деревенскому врачу.
Целую ночь провели доктора у постели больной, и к утру она начала говорить. Но рассказ ее был так фантастичен, что его приписали бреду.
Она бормотала, что черный господин прыгнул на забор, а потом в сад, запрокинул ей голову руками и впился в шею, но это уже был не господин, а большая черная кошка…, все это она говорила несвязно и со стонами, все время боязливо озираясь по сторонам.
Молодой врач рассказы объяснил нервностью, галлюцинациями, а слабость малокровием.
Наш старый эскулап молчал у постели больной.
– Не могу же я у молодой деревенской красавицы допустить нервы и малокровие! – признался он отцу.
Больше всего его занимали ранки на шее.
– Несомненно укус! – бормотал он, – но кого?
Опять прошло несколько дней. Девушка оправилась, но была слаба и бледна.
На расспросы матери, «как положение больной?», доктор отвечал:
– Должен признаться, правда, что у нее малокровие и в сильной степени.
Нужно хорошее питание, молоко, вино, – добавлял он. Мать распорядилась все это послать в дом вдовы.
Наконец беда разразилась и над нашим замком. Умерла одна из служанок, веселая хохотунья Марина, та самая, которую пугал Петро американцем.
Накануне она, по обыкновению, работала за троих и шутила, и хохотала при каждом удобном случае. Утром, не видя ее на работе, пошли в ее комнату.
Комната, где она жила, была под самой крышей и туда вела маленькая крутая лесенка. Дверь оказалась незапертой.
На кровати лежала Марина, поза и лицо были совершенно спокойны, никакого беспорядка в комнате также не было и только ветер, врываясь в открытое окно, путал волосы покойницы. В первую минуту думали, что она спит, но потом убедились, что несомненно она была мертва, мертва и даже начала уже застывать. На шее зловеще краснелось пятно ранки с белыми, как бы обсосанными краями.
Весть об этой смерти поразила всех, как громом. Страшное, незнакомое чудовище вошло в наш дом!…
На женщин напала паника, мужчины угрюмо молчали. Покойницу обрядили и положили в притворе капеллы. В этот притвор-прихожую был ход не только из зала замка, но и со двора. Старые слуги замка взялись по очереди читать положенные молитвы.
Ночь от 12 часов до утра досталась конюху. И он уверял, что покойница не иначе, как самоубийца, так как ее душа всю ночь билась за окном, скреблась, выла и мяукала. Одни верили, другие смеялись, потому что в кармане рассказчика нашли пустой штоф из-под водки. Марину похоронили. Колокол капеллы печально вторил колоколу на деревне.
Родители и мы, дети, проводили гроб до ворот замка, большинство же дворни отправилось на деревенское кладбище.
Ни на прощанье, ни на похоронах не было американца, а когда приходили мимо его сторожки, то ставни и дверь были плотно заперты.
– А старик-то боится смерти, – заметил отец.
Вскоре умерла девочка лет трех, круглая сиротка, жившая в замке из милости. Ее нашли на краю обрыва между камнями. Плакать о ней было некому, и ее живо похоронили.
Но так как труп нашли недалеко от площадки, где моя мать проводила время после обеда, то отец вздумал переменить место отдыха хотя бы на несколько дней.
Он выбрал большой балкон, с которого был прекрасный вид на долину и на заходящее солнце.
Балкон примыкал к парадным, вернее, к нежилым комнатам замка, и был во втором этаже. Комнаты эти служили прежним владельцам для шумных пиров, при отце они совсем не открывались, но сохраняли всю свою богатую и старинную обстановку.
Балкон очистили и убрали цветущими растениями, коврами и легкой мебелью.
Несколько прекрасных дней мы провели на нем.
Из-за глупой случайности опять все пошло вверх дном.
Как-то раз, кончив беседу, мать встала, чтобы под руку с отцом идти вниз в свои комнаты. Мы и гости двинулись следом.
Лакей распахнул дверь.
Мать сделала два или три шага по зале, вдруг страшно, дико вскрикнула и, протягивая руки в соседний зал, проговорила:
– Он смотрит, смотрит…, это смерть моя! – Упала в обморок на руки отца.
Все невольно взглянули по указанному ею направлению и у многих мороз пробежал по коже.
В соседней комнате, как раз против двери, висел портрет одного из предков нашего рода.
Высокий, сухощавый старик, в бархатном колете и в большой шляпе, точно живой смотрел из рамы. Тонкие губы сжаты, а злые, с красными белками глаза прямо наводили ужас своей реальностью. Они жили.
Общество было поражено. Царствовало молчание.
К счастью, один из молодых гостей сообразил, в чем дело; он бросился к большому готическому окну и силою открыл его. Сразу глаза портрета потухли.
Перед нами висел простой, заурядный портрет – правда, мастерской кисти, но и только. Теперь в лучах заходящего солнца блестела и сверкала дорогая золоченая рама.
Весь эффект произошел оттого, что луч солнца, падая на разноцветное готическое окно, прошел как раз через красную мантию изображенного на нем короля и придал адскую жизнь глазам портрета.
– Чей это портрет? – спросил один из гостей.
– Предполагают, что это портрет того самого родственника, чей труп недавно привезли в гробу из Америки, – ответил доктор.
– Чтобы он провалился в преисподнюю! – сказал Петро, грозя портрету кулаком.
– Ну, чего рты разинули, убирайте все! – крикнул он на лакеев. – Больше сюда не придем!
Мать, против всякого ожидания, скоро успокоилась, когда ей объяснили причину.
Несмотря на видимое спокойствие матери, с этого дня ей часто казалось, что злые, с красным оттенком глаза смотрят на нее. В комнатах они не появлялись, но все чаще и чаще преследовали ее в саду; то они смотрели из-за выступа обрыва, то сверкали между листьями хмеля.
Когда она сообщила это отцу, он засмеялся и сказал:
– Полно, милая, даже портрета-то, тебя напугавшего, нет больше в замке; я послал его в ссылку.
А все же, милый Альф, мать была права: глаза на нее смотрели и смотрели с жадностью… Я сам видел их, но не один, между листьями хмеля мелькали и нос, и губы, а все вместе напоминало американского слугу.
Я не догадался тотчас же броситься к стене хмеля, а когда сообразил, то там никого уже не было. Американец сидел на крыльце своей сторожки.
Теперь мне предстоит перейти к заключительным ужасным дням, но я прямо чувствую себя не в силах сделать это сегодня, итак, до завтра или вернее до следующего раза.
Твой Д.
«Вот видишь, милый Альф, я делаюсь аккуратным и пишу тебе на другой же день. Это оттого, что радость моя так велика, что один я не могу ее вместить в себя!
Представь, я богат, несметно богат!
Сегодня утром ко мне явился Петро, старый слуга отца и бывший мой дядька: он передал мне книгу вкладов в банки. Оказывается, отец жил последние годы совсем отшельником, и вклады сильно возросли. Более миллиона флоринов лежит в Венеции! Как это тебе покажется!
Кроме того, он принес шкатулку с драгоценностями моей матери. Если не считать особенного гребня, то вещи по красоте и стоимости не уступают знаменитой шкатулке римской императрицы.
Жемчуга и камни наилучшего качества.
Перебирая их, я вспомнил об ожерелье со змеиной головой и спросил о нем у Петро.
Он сильно побледнел, странно покосился на меня и ответил, что такого ожерелья не было.
Когда я стал настаивать и вспоминать, он резко меня оборвал и спросил:
– Что же вы думаете, что я его украл?
Пришлось замолчать.
Сам Петро сильно состарился, хотя лет ему не так много: выглядит угрюмо и страшно молчалив. Часто делает вид, что не слышит вопроса, а на настоятельные повторения отвечает: да и нет.
Где можно добиться от него толку, то это только насчет наследства.
Деньги и драгоценности он привез сам: замок и принадлежащую к нему лесную дачу запер и оставил караульных. Земли и другие доходные статьи сданы на прежних условиях арендаторам. Деньги и отчеты будут присылаться, куда я прикажу.
Сам он просится отпустить его на поклонение какому-то святому для замаливания грехов. Обещает через полгода вернуться обратно в замок.
Я ему сказал, что в память матери назначаю ему приличную пенсию и право жить в замке. От паломничества не отговариваю, а даю деньги на путевые расходы.
– Не надо, пойду пешком! – сурово оборвал он меня.
Когда же я сказал ему, что женюсь и поеду в свой замок, старик точно сошел с ума. Он вскочил, как молодой, глаза его засверкали; он замахал руками и закричал:
– Туда, туда…, нет и нет…, никогда…, ты не смеешь. (Раньше он почтительно говорил мне «вы».) Лицо его горело, а волосы беспорядочно торчали.
На мои вопросы и заявление, что я так решил, он понес такую чушь, что и не разберешь: тут было и обещание, и клятва, и проклятие, смерть и любовь – одним словом бред сумасшедшего.
Я напоил его вином, дал ему успокоиться и тогда хотел обстоятельно все выспросить. Но это было невозможно.
При первых же словах старик бросился передо мной на колени, целовал мои руки и умолял не ездить в замок.
Тут я понял, что есть какая-то тайна, но он под страхом проклятия не смеет мне ее открыть.
– Ваша мать отослала вас, вы должны ее слушаться, – кончил он с усилием.
Я говорил ему, как всю жизнь рвался на родину, как тосковал и что теперь я должен, прямо должен поклониться могилам отца и матери. Если даже для этого я должен загубить и свою и его душу.
Конечно, это я говорил для красоты слога, но с Петро снова сделался припадок исступления; он катался по полу и рвал свои седые волосы; пена шла у него изо рта…
Наконец он ослаб и притих.
– Подождите меня, вместе поедем туда, – просил он.
Желая его успокоить да и отвязаться от сумасшедшего, я обещал:
– Поторопись вернуться в замок, а к полугоду и я приеду туда.
Он поклонился и вышел.
Вечером, когда я спросил о нем, то мне сказали, что, придя от меня, он живо собрал свою котомку и, никому не отвечая на вопросы и не говоря ни слова, ушел из дому.
Видимо, он торопился.
Ясное дело, ждать его я не буду, выясню все дела и поеду.
Но странно, Альф, после старика у меня точно камень на сердце…, нервы натянулись, как струны. Прощай.
Твой Д.
Карл Иванович замолчал. Он аккуратно сложил письма и перевязал их старым шнурком.
– Это все? – сказал он.
– Как все? А где же конец?
– Где разгадка тайны?
– Читайте дальше, – слышались голоса.
– Я говорю: это все, – повторил Карл Иванович. – В пачке нет больше писем.
– Какая жалость!
– Это так интересно, неужели нет конца? По-видимому, больше всех был опечален сам хозяин.
– Карл Иванович, господин Смит говорит, что в столе есть еще бумаги, разберите их, нет ли там окончания, – сказал Гарри.
– Хорошо, мистер, завтра я посмотрю.
– Ну, а сегодня нам ничего не остается, как идти спать, – сказал доктор.
Все распрощались и разбрелись по спальням.
Глава 8
Ночь прошла спокойно.
Утром за кофе хозяин обратился к капитану Райту, к которому, видимо, чувствовал симпатию, и спросил смеясь:
– Ну что, милый капитан, как ты почивал, не беспокоила тебя хозяйка комнаты?
Капитан Райт угрюмо сосал свою сигару и не сказал еще никому ни слова.
– Что же, ты полагаешь, что и я верю всем этим бредням…, и боюсь, – пробурчал он сердито.
– Не бойся, никто не заподозрит тебя ни в суеверии, ни в трусости, – поспешил успокоить его Гарри.
– Ну а я бы не решился лечь в той комнате, – с дрожью в голосе заговорил Жорж К., молодой мальчик, тот самый, что один раз уже видел привидение.
– Лечь на ее постель, под ее занавесы, – продолжал он, – а вдруг ночью она вздумает их открыть! Бр…благодарю…
– Что вы за чушь городите! – вскричал Райт, с треском отодвигая стул.
Все изумленно на него взглянули: спокойный, холодный Райт так сердится на безобидную болтовню мальчика. Это что-то новое.
Наступило неловкое молчание.
– Господа, – поспешил на помощь хозяин, – охоты сегодня нет, и я предлагаю отправиться в замок. Ввода во владение еще нет, но местные власти в лице деревенского старосты, нашего милого гостя, – говорил Гарри, кланяясь в сторону старосты, – ничего не имеют против осмотра. Конечно, ни один камень не будет оттуда взят.
От любезного поклона будущего владельца замка лицо старосты сияло, и он предложил себя в проводники.
– Итак, после завтрака, – решил Гарри, – а вы, Карл Иванович, займитесь бумагами и постарайтесь найти нам что-либо для вечернего чтения.
За завтраком ни Карла Ивановича, ни старосты не было. Они оба ушли в деревню. Один разбирать архив, а другой взять ключи от замковых ворот из церковной ризницы.
Место встречи было назначено у ворот замка, куда общество из Охотничьего дома, а староста из деревни должны были прийти разными дорогами.
Замок лежал недалеко от Охотничьего дома, он как бы царил над ними, но подняться на скалу со стороны долины было невозможно. Прямая и отвесная скала не привлекала пешехода.
Пришлось идти через лес с противоположной стороны от деревни. Здесь подъем был не крут и почти не заметен. Выйдя из кустов, которыми кончался вековой лес, тотчас же очутились под стенами замка.
Серые мрачные стены, без украшений, без бойниц и даже без целей, они производили тяжелое впечатление.
Обогнув угол замка, дошли до ворот. Здесь пришлось немного обождать.
Ворота были массивные, дубовые, обитые железными полосами. Как на них, так и на маленькой калитке висели замки и печати.
Вскоре по дороге из деревни в замок показался староста. Он быстро шел.
Дорога эта была короче, но много круче и страшно запущена.
По знаку Гарри староста, сняв печати, оттолкнул калитку; с тяжелым скрипом она открылась.
Все вошли во двор.
Когда-то этот двор был мощен, но теперь зарос бурьяном; всюду по углам валялся мусор, снесенный туда ветром; стояли лужи бывшего ночью дождя – одним словом, картина запустения была полная.
Сад тоже заглох. Здесь рука времени сказалась еще сильнее: все перемешалось, перепуталось, дорожки исчезли. О цветочных куртинах не было и помину, бассейны являлись в виде заглохших мусорных ям. Площадки сохранились лучше. Так, с одной из них, с самого обрыва, открывался чудный вид на долину. В глубине виднелось голубое озеро, а направо вдали белела деревенская колокольня. По ясному воздуху долетали удары вечернего колокола.
– А эта площадка походит на ту, что описана в письмах к Альфу, – заявил молодой охотник Джемс, приехавший с Гарри из Америки. Несмотря на свойственную ему подвижность и впечатлительность, он был серьезен не по годам, любил до всего додуматься и все знать. Это был самый внимательный слушатель Карла Ивановича.
– Вот и обрыв с камнями по краю, здесь, вероятно, была стена из хмеля – ведь это западная сторона, отсюда виден заход солнца, – продолжал он, – тут же недалеко найдем и сторожку американца.
– А, пожалуй, ты, Джемми, и прав! – вскричал Гарри, – если сторожка найдется, то и место действия определено. Ура, наш Шерлок Холмс!
Все начали оглядываться, а потом и искать; думали, что разросшиеся деревья скрывают сторожку. Но все было тщетно – нигде ни признака постройки.
– Господа, пожалуйста, подъезд открыт! – крикнул торжественно староста.
Он до сих пор возился с замком, в чем помогал ему его рабочий.
Прекрасные входные двери из темного дуба были открыты, и ветер, врываясь в мрачную и холодную переднюю, поднял такую массу пыли, что ничего не было видно, особенно после яркого дневного света.
Поэтому общество поспешило в соседнюю залу. По знаку Гарри открыли окна. Повторилась та же история: с солнечным лучом ворвался и ветер, пыль поднялась как туман, охватывая всех и каждого.
– Точно серое покрывало привидения! – уверял Жорж К.
Окно поспешили закрыть и второй раз решили этого не делать.
Пришлось осматривать в полутьме.
Окна до того были запылены и загрязнены, что пропускали только сероватый свет, а иные при этом были еще сделаны из цветных стекол.
Все же можно было разглядеть, что комнаты полны мебелью, картинами и всем прочим. Большинство вещей было закрыто чехлами. Ни книг, ни других мелких обиходных предметов не валялось. Все было прибрано. Видимо, жильцы ушли спокойно, а не бежали, как из Охотничьего дома.
Комнат было много, и, судя по мебели, тут были спальни, гостиные и пр., но при тусклом освещении они ничем не привлекали внимания общества.
Поднялись во второй этаж. Здесь обстановка была более жилой; этот этаж был покинут позднее, чем нижний. Здесь можно было натолкнуться на много неубранных, обыденных вещей. Вот лежит забытый хлыст и пара перчаток, вот на полу роскошный голубой бант: несомненно, от дамского туалета, а вот и раскрытая книга.
Джемс не преминул в нее заглянуть:
– Латынь. «Сказание о ламниях и выходцах с того света», – объявил он.
– Гарри, когда ты получишь замок, позволь мне прочесть эту книгу.
– Конечно, Джемми, тогда ты можешь взять ее совсем.
– Что это, разбитое зеркало?
И правда, гладкая черная рама была пуста.
Прошли еще несколько комнат. Вот большая зала, стены которой сплошь завешаны портретами: семейная портретная галерея.
Гарри и Джемс, отделившись от общества, были в соседней комнате.
– Смотри, Гарри, это дверь, и она, ясное дело, ведет на балкон. Значит, отсюда через дверь висел страшный портрет. Теперь его место должно быть пусто.
– Да будет тебе, неудачный сыщик, – смеялся все слышавший доктор. – Как ты ни смотри, а пустого места на стенах нет. Не эту ли красавицу ты считаешь за «страшный портрет». Да и рассуди логично: если место действия здешний замок, то письма писал его владелец, каким же образом они попали обратно сюда, не писал же он их сам себе. А раз они здесь, то, значит, он их не писал, а получал.
– Но замок стоит на горе и в народе рассказывают о нем разные чудеса, – не унимался Джемс.
– Замков на горах много, а легенд про них еще того больше! – отрезал доктор.
Говоря так, они подошли к портрету красавицы. Высокая, стройная, с чудным цветом лица и лучистыми, черными глазами, она заслуживала вполне название красавицы.
Черные волосы были высоко подобраны под жемчужную сетку, и красивый большой гребень удерживал их на макушке.
Его резной край, тоже с жемчугом, как корона, поднимался над передними волнами волос.
Белое шелковое, затканное серебром платье, фасона Екатерины Медичи, высказывало стройность фигуры, а большой воротник настоящих кружев, с драгоценными камнями, был хорошей рамкой для белой шеи.
В руках ее были розы.
Напротив висел портрет мужчины. Белокурый, прекрасно одетый, он, казалось, даже с портрета любовался своей соседкой и обожал ее.
– Красивая, прекрасная пара, – восхищался доктор, – но поспешим, нас ждут.
Все общество остановилось у запертых дверей.
Двери были массивные, чугунные, но покрыты золоченым орнаментом такого тонкого и изящного рисунка, что казались легкими. Главным украшением были кресты на обеих половинках.
Это украшение прямо указывало, что двери ведут в капеллу.
Попробовали их открыть и убедились, что они не только замкнуты, но заделаны. Как щели, так и замочная скважина были залиты каким-то металлом.
На ручке дверей висел венок из каких-то однородных цветов, но что за цветы составляли этот венок, сказать было нельзя, до того он истлел. От одного прикосновения венок разлетелся прахом.
Глава 9
Пошли дальше.
В третьем этаже были помещения для прислуги. Из них на наружной веранде можно было спуститься прямо в сад, что и сделали.
Восточная сторона сада представляла ту же картину запустения, как и западная.
Прошли в самый конец.
Оказалось, что общий массив скалы здесь еще приподнимается и образует высокий красивый выступ, по гребню которого и проходит замковая стена.
Скала под стеною, видимо, была отделана рукою человека. Оставив красивую площадку у подножия стены, она отвесно опускалась в сад и вся сплошь была закрыта вьющимися растениями, точно завешана дорогой портьерой.
Скоро между растениями рассмотрели две кары колонн: они были из темного порфира и поддерживали – небольшой фриз. Когда отодвинули лишние ветки, то образовался как бы вход в маленький храм. К нему вели несколько совершенно расшатанных ступеней. Двери не оказалось, а была ниша и в ней недюжинной работы мраморная статуя.
Доктор, поклонник искусства, рискуя свернуть себе шею, взобрался по шатким ступеням и принялся осматривать статую.
– Великолепный мрамор, итальянская работа, – сообщал он.
– Постойте, да тут что-то написано: «Покойся твое тело, а мятежный дух…» – читал доктор.
Вдруг он вскрикнул и полетел со ступеней. Желая лучше разобрать полустертую надпись, он оперся о статую, а та, точно только и ждала этого, рухнула с пьедестала и, падая, ударила Смита по голове, да так сильно, что и он, в свою очередь, упал, а статуя разбилась на куски. Только мраморная чудной работы голова упала на мох и не очень пострадала. С сильным ругательством поднялся Смит и грубо ногой толкнул прекрасную голову богини.
Гарри остался недоволен и приказал ему отнести голову в Охотничий дом.
Незаметно это распоряжение Смит передал рабочему.
На доктора посыпались насмешки и шутки. Раздосадованный падением и зная по опыту, что не так-то скоро отделается от насмешек, он решил до известной степени восстановить свое реноме и прочесть надпись, которая стоила ему синяков.
Снова взобравшись на ступени, он наклонился к пьедесталу и через минуту торжественно объявил:
– Не смейтесь, я открыл тайну. Пьедестал пуст, а в нем плита с кольцом.
Ясно, подъемная дверь. Смотри же, Гарри, третья часть найденного клада моя.
Посмотрю, как-то вы засмеетесь, господа, когда я получу мешок золота или пригоршню бриллиантов, шутил доктор.
Двое рабочих довольно легко подняли плиту.
– Конечно, ход в подземелье, сообщал доктор стоявшим внизу. – Дайте веревку, я спущу сначала Джо, он посмотрит, крепка ли лестница.
– А, да, боитесь, доктор, синяков! – кричали голоса снизу, но веревку все-таки подали.
Джо, молодой и ловкий слуга и помощник доктора, обвязался веревкой и охотно начал спускаться по лестнице.
– Лестница превосходная, – сообщал Джо, – здесь целая комната, только темно, плохо видать. Подождите, у меня есть спички, – продолжал он.
Через мгновение раздался крик ужаса, и Джо одним прыжком очутился не только наверху лестницы, но и спрыгнул в сад.
Он был бледен, и губы его дрожали.
– Что, что такое, что там? – засыпали его вопросами.
– Там, я не пойду туда больше! Там сидит мертвец.
– Какой мертвец, что ты мелешь, трус, говори толком.
– Господин доктор, я и говорю толком, там сидит мертвец.
Мне ли не узнать человеческого черепа, – прибавил он.
– Так я и думал, – проворчал доктор, – скелет, а не мертвец. Дурья ты голова. Скажи-ка лучше – ступени крепкие?
– Да, господин доктор, такие крепкие, что не только вас, а самого слона выдержат.
– Ну, помолчи, – и доктор, кряхтя и охая, полез по узкой лесенке.
Наступило молчание. Было жутко.
Гарри не выдержал и, поднявшись на ступени, – крикнул в отверстие:
– Жив ли ты, доктор!
– Ну, конечно, жив. Сейчас вернусь и расскажу. Немного погодя он и сам показался из люка, и Гарри помог ему выбраться.
– Прикажите закрыть люк, ничего особенного там нет, т. е. я хочу указать, там нет ни золота, ни бриллиантов и от своей трети находки я отказываюсь в пользу деревенского кладбища.
Потом доктор, не торопясь, принялся готовить себе сигару.
– Да говорите, что там?
– Правда ли есть скелет?
– Где он лежит? – спрашивала любопытная молодежь.
– Подождете; вам бы только смеяться над пожилыми людьми, а небось к мертвецу никто не пошел, струсили поди, – бурчал доктор.
– Не будем больше, не будем, вы доказали свою храбрость, падайте теперь вверх тормашками, не будем смеяться, – уверяли молодые люди.
– Ну, то-то! – сказал, наконец, удовлетворенный доктор, – слушайте же:
– Там небольшая комната, ну, скажем, сажень в квадрате, пустая. На стене, что упирается в гору, мраморная плита с надписью: «Здесь покоятся Фредерик и Мария, из древнего и знаменитого рода графов Дракула».
– Ну, а где же мертвец? – не унимались любопытные.
– Погодите, будет и мертвец! – отвечал доктор.
– С той стороны, что, по моему расчету, выходит на озеро, на обрыв, есть в стене щель; через нее проникает свет. Щель или расщелина настолько широка, что через нее может протиснуться человек, конечно, не такой, как я или капитан Райт. Вот возле этой-то щели на полу и сидит мертвец – точнее, скелет, приложив голову к выступу скалы. Кожа на лице почти не сохранилась, а судя по зубам, покойник не старый человек. Волос на голове тоже нет, они или обриты или же их съела какая-нибудь порода моли. Одежда настолько истлела, что определить материал или покрой невозможно. Какой-то плащ или халат.
– Вот и все! – закончил доктор, затягиваясь приготовленной сигарой.
– Но как он туда попал? – спросил Жорж К.
– Это вопрос трудный. Быть может, добровольно, быть может, и нет. Мог сойти через люк и тот ожиданно или неожиданно закрылся. Наконец, мог прийти через расщелину и не имел сил выйти обратно, но последнее предположение трудно. Расщелина должна прийтись как раз в середине утеса, на котором стоит замок. Так что добраться до нее нелегко. Но если предположить даже, что кто-либо ради любопытства и проник в нее, то почему он не пошел обратно и уже на дороге не завяз и не умер, а остался ждать смерти у входа, на пороге спасения, так сказать. Все это очень темно.
– Одно несомненно, расщелина образовалась в долге после постройки склепа, не мог же строитель оставить незаделанной такую огромную щель.
Какой был смысл? – закончил свой рассказ доктор.
Предположения, догадки сыпались градом. Но ни одна не выдерживала логических возражений.
– Странно, что склеп сделан не под капеллой, как принято, а в стороне, – заметил Джемс.
– Да это скорее не склеп, а одиночная могила, так как других надписей нет, – добавил доктор.
Находка трупа удручающе подействовала на общество, и было решено дальнейший осмотр прекратить.
Вышли во двор. Прошли мимо конюшен, людских, кухонь и пр. прямо к воротам.
Староста аккуратно замкнул калитку и повесил новую печать.
До заката солнца оставалось еще часа два, а потому решили идти по новой дороге в деревню, навестить Карла Ивановича в его архиве.
Дорога была крутая и очень испорчена временем. Шли тихо.
Никто не заметил, что староста исчез.
При входе в деревню он встретил Гарри низкими поклонами, прося удостоить чести его дом.
– У меня в саду приготовлено пиво, его варили мои дочери, – говорил он.
Ничего не оставалось, как зайти, да и после жаркой и пыльной дороги глоток пива должен быть не лишний.
Когда общество разместилось под тенью цветущей липы да холодное вкусное пиво принесли две хорошенькие дочери хозяина, то стаканы начали быстро пустеть и вновь наполняться.
Один доктор отказался от пива и попросил стакан колодезной воды.
А на насмешки товарищей ответил:
– Не люблю я деревенского пива, в нем всегда есть примесь дурмана. Вы, Жорж, очень не налегайте, вам и без дурмана снятся красавицы.
Жорж К. в ответ выпил огромную кружку пива.
– За здоровье здешних красавиц! – воскликнул он задорно, кланяясь дочкам старосты.
– За здоровье наших милых хозяек! – подхватила молодежь, весело смеясь.
Дочки старосты даже вспыхнули от удовольствия и стыдливости.
Это были девушки шестнадцати-восемнадцати лет, здоровые, свежие, а при опрятности костюма и роскошных косах даже привлекательные и не для таких скучающих шалопаев, как наши охотники.
Так что когда Гарри в сопровождении доктора и старосты вышел из сада, компания и не сдвинулась с места.
– Оставьте их! – сказал Гарри доктор.
Пошли к церкви.
Ризница была открыта, и сторож беспрекословно пропустил старосту и его спутников.
В ризнице хранилось запасное облачение священника, хоругви, кресты и прочая церковная утварь.
Гарри обратил внимание на большой крест, весь точно сделанный из мозаики.
– Что это за дерево? – обратился он к сторожу.
– Это омела, – отвечал сторож. – Крест сделал один из моих предшественников.
– Мне бабушка говорила, что этот сторож был древний старик и имел много странностей, – добавил староста.
– Он целые дни делал кресты разных размеров и дарил их всем жителям деревни. У меня в доме тоже есть. Сторожка, где он жил, была наполнена крестами, но главное то, что он делал их только из омелы. Летом еще старик разводил чеснок, до которого был большой охотник, и остролист. Когда его спрашивали, почему он не сделает креста из дуба или березы, а все из омелы, он хитро улыбался и шамкал: «Не любит, боится», – рассказывал староста, польщенный вниманием Гарри.
Прошли в архив.
На полу небольшой полутемной комнаты с крошечным пыльным окном сидел Карл Иванович. Кругом лежали целые вороха бумаг. Карл Иванович только тогда заметил гостей, когда его окликнули.
Увидав Гарри, он быстро вскочил, точно ему было не 65, а 25 лет, и с сияющим лицом подал ему церковную выпись.
Там значилось, что родоначальник линии графов Дракула-Карди был привезен в гробу и спущен в семейный склеп такого-то числа и года. В чем и свидетельствуют такие-то.
– Теперь вас можно поздравить владельцем замка, – сказал Карл Иванович, увидя, что Гарри кончил чтение.
Посыпались поздравления.
Гарри снял дорогой перстень и, подавая Карлу Ивановичу, сказал:
– В память сегодняшнего дня!
Когда кончились поздравления и пожелания и случайный свидетель, церковный сторож, получил золотой на чай, Гарри спросил Карла Ивановича: не нашел ли он что-либо об учителе?
– Дневника я еще не нашел, но не теряю надежды, – ответил старик, – вот все эти связки еще мною не просмотрены, – и он указал на целый ворох бумаг.
Затем, подавая Гарри толстую синюю тетрадь, он добавил:
– Посмотрите, это так называемые «скорбные листы» из больницы. Тут есть записи о больном, вернее сумасшедшем, записанном под именем Петра Дорича, сельского учителя. У меня есть предположение, что автор дневника и Петр Дорич одно и то же лицо. На эту мысль наводит, что в дневнике много раз встречаются сплетенные монограммы из букв П, и Д. Затем звание сельского учителя да и другие мелочи. Гарри отошел к окну и прочел «Скорбные листы из больницы».
Такого-то числа и месяца, по приказу доктора, открывается запись для сельского учителя Петра Дорича, несмотря на то, что в больницу он не поступал.
Третьего дня доктор Брасе и я были приглашены госпожой Дорич, сестрой учителя, для осмотра ее брата Петра, которого она считает сумасшедшим.
По ее словам, она уже давно замечала странности в поведении брата, но не придавала им значения. Тем более что порядок дня ничем не нарушался и только к заходу солнца и по вечерам, в особенности когда светит луна, он становится беспокойным, не слышит, что ему говорят, и запирается в своей комнате.
Она также заметила, что он стал часто уходить гулять вечерами, чего прежде никогда не делал.
За последние дни странности усилились, но все же большей частью они проявляются по ночам.
При закате солнца учитель запирается в своей комнате и не выходит до следующего утра.
Сестра пробовала смотреть в замочную скважину и видела, что он ходит по комнате, раскинув руки, точно летит; на голове что-то вроде короны, а на плечах дамская распущенная шаль.
Затем все смолкает, точно его нет больше в комнате.
Часто сапоги его бывают в грязи, но когда он уходит, она не может уследить.
Дверь все время закрыта.
Ее больше всего заботит то, что брат худеет и бледнеет не по дням, а по часам. Ничего не ест и превратился в скелет.
Все это она сообщила доктору в больнице и просила его зайти к ним как бы случайно, посмотреть и поговорить с братом.
По приказу доктора я сопровождал его в этом визите и должен вести «скорбный листок».
Мы зашли к Дорич перед вечером. Учитель был дома и принял нас радушно, он правда худ, а главное, как-то истощен.
Нас угощали чаем в саду. Все шло мило.
К закату солнца хозяин становился беспокойным: вставал, ходил, не отвечал на вопросы, точно их и не слышал, глаза как-то бегали по сторонам.
Наконец, схватил шляпу и палку и, что-то пробормотав, ушел из сада.
Доктор прописал бром и посоветовал выследить, куда ходит больной.
Бром больной пьет беспрекословно, не спрашивая, что и зачем ему дают.
Он день ото дня становится все апатичнее. Где он бывает, узнать не удалось, но установлено, что он вылезает из окна.
Сегодня его доставили в больницу. Сестра хотела его задержать при выходе из сада, но он набросился на нее в исступлении и Бог знает, чем бы это кончилось; но, к счастью, больной запутался в распущенной шали, накинутой на его плечи, и упал.
Его связали и привезли к нам. Дан морфий.
Днем состояние спокойное, полное отсутствие аппетита и слабый пульс.
Вечером припадок бешенства и опять морфий.
Утром – спокойно. Стащил чернила и бумагу, что-то пишет и прячет. Приказано не трогать. Вечером заблаговременно морфий. Спит.
Неделя под тем же режимом.
Прибавился в весе.
Начал становиться беспокойнее. Доктор предполагает влияние наступающего полнолуния, хотя окна хорошо закрыты.
Приемы морфия увеличены.
Беспокойство усиливается, и морфий уже действует не сразу, а с промежутком времени после приема.
Ничего, ни малейших признаков.
Дали знать по окрестностям.
При очистке палаты нашли в печной трубе листки, писанные рукой учителя.
От сажи и небрежного письма многое прочесть нельзя; вот, нижеследующее, можно было восстановить:
Начинается бурный период. Обрили голову и надели смирительную рубашку.
При борьбе нечаянно оцарапали шею, не знаю только чем; ранка небольшая, но сочится кровь. Приказано мазать цинковой мазью. Больной дает, не сопротивляясь, но при этом хитро улыбается.
Припадки по-прежнему падают на вечер и первую половину ночи.
Дни спокоен.
Кормим почти силой.
Сестра и доктор хлопочут о перевозе больного в город. Здесь нет никаких приспособлений, даже удобной комнаты. А на действие морфия все меньше и меньше надежды.
Полнолуние.
Ночной прием морфия.
Спит.
Наутро больной исчез. Окно открыто, а железный крест, наколоченный на него по приказу доктора, отогнут с одной стороны. Гвозди вытащены.
Поиски всей деревни не привели ни к чему.
Следы, которые видны благодаря выпавшему с вечера дождю, ведут к озеру.
Озеро обыскали.
Оно мелко, и трупа нет.
С восходом солнца начнут поиски в лесу.
…Темные силы на меня ополчаются…, бороться…, дракон силою своих чар опутал меня и я упал… Но, будь покойна, я приду. Приду…, говорят мне: вы в больнице, вот это господин доктор: ладно, я понимаю отлично обман… Это твой муж заключил меня, он думает можно заключить дух! Ха-ха-ха, ведь я дух, дух…, и…, я чувствую, наступает час, золотые нити тянутся ко мне, впиваются в голову, в сердце…, тяжело. Боже, как тяжело… Приду, при…
Место на шее, куда ты любишь меня целовать, горит, а они мажут его мазью, думают обмануть меня!… Твой принц, твой милый скоро придет…
Я был прав, что сижу в тюрьме. Теперь это больше не скрывают, приколотили железную решетку на окно… Ха-ха…, я все понял…, это не твой муж, а Вельзевул. Он колет меня жалом, в потом уносит мой ум и сердце. И я их должен всюду искать…
…Сегодня нашел в трубе.
…Ну, да ладно, все рыцари страдали за своих дам…
…Меня хотят купить. Одели тогу римского императора и остригли волосы для короны.
…Глупые, не видят, что гвозди уже вынуты… Ни корона, ни порфира меня не удержат… Я знаю путь к тебе и приду…
…Вчера он опять воровал мое сердце… Но я догадался и спрячу его сегодня под подушку, а сам прикинусь спящим!… Жди.
…Близко счастье… Тихо…, все спят…
Конец.
Учителя не нашли. Доктор предполагает, что он зашел далеко в лес и под влиянием морфия уснул. А затем погиб от волков или лисиц.
Одежды тоже не нашли.
Сегодня панихида. Мир его праху.
Фельдшер Фриц руку приложил.
– Странно, все очень странно, – пробормотал Гарри, передавая книгу доктору.
Когда доктор кончил чтение, Карл Иванович сказал:
В церковной книге тоже есть запись о смерти сельского учителя Петра Дорич с пометкой: «Причина неизвестна».
– Вообще некоторые здешние церковные книги в своем роде раритет, – продолжал Карл Иванович. – Так, в том году, когда был похоронен ваш родственник, значится много умерших, все больше молодежь и все с пометкою «причина неизвестна» или «от сердца», что, собственно, то же, что причина неизвестна.
Видимо, была эпидемия, но так и не определено какая.
Через пятнадцать лет эта эпидемия повторилась и опять не была определена, – докончил Карл Иванович, снимая очки.
Глава 10
Вечером, по обычаю, все собрались вместе. Известие, что документ найден и препятствий по вводу во владение больше нет, на всех подействовало возбуждающе.
Поздравляли, пили здоровье Гарри, строили планы новоселья и прочих торжеств и празднеств по этому случаю.
Молодежь уже справлялась о красоте и именах молодых девушек и женщин из ближайших окрестностей.
– Господин Смит, вы прежде всего позаботьтесь о похоронах того несчастного, что мы нашли сегодня в склепе, – сказал Гарри. – Прикажите также исследовать трещину в скале и заделать ее.
Мне этот труп, найденный в первый день моего владения замком, является грустным предзнаменованием, – закончил хозяин.
На минуту всем стало не по себе.
– Похороните беднягу под именем Петра Дорича, – прибавил Гарри.
Все удивленно переглянулись; только доктор и Карл Иванович поняли желание Гарри, но оба промолчали.
Скоро вновь воцарилось веселое настроение.
Когда шумные порывы стихли и количество пустых бутылок было достаточно, Гарри попросил библиотекаря дочитывать Дневник учителя, если он его разыскал.
Карл Иванович тотчас приступил к выполнению желания хозяина, надел очки и развернул старую тетрадь.
Сознаюсь, это мучительно, но составляет сущность моей жизни. Целый день я не живу, а жду, страстно жду ночи, а день тянется такой бесконечный…
Сестра и Мина стряпают пироги с морковью и уверяют, что я их люблю. Не знаю. Не помню. Должно быть, правда.
Но вот наступает ночь, желанная, долгожданная; всходит луна! Воздух делается ароматным, от луны бегут серебристые волны.
Тихо. Тихо. Лист не шелохнется… Но слушайте, слушайте… Вот шелестит, звенит… Это она, моя милая. Как ты хороша, как прекрасна! Ты одела сегодня ненюфары, они идут к тебе. Но входи же, входи… Окно открыто, я убрал чеснок, его нет больше.
Но все напрасно.
Она протягивает руки, покрывало бьется около нее, как крылья; глаза горят желаньем, но она но входит, точно невидимая сетка протянута через окно и не пускает ее.
Со стоном она исчезает…, и так каждый вечер… С голубого неба по серебряным волнам месяца спускается она ко мне…
Я решил.
Сегодня я сяду на окно и схвачу ее. Ах, эта сестра, как она мне надоедает!… «Ты бледен, что с тобой, покушай то того, то этого».
Прямо несносно, ходит по пятам.
А старик церковный сторож, кажется, вместо своей церкви сторожит меня.
Придется замыкать комнату.
Да что они, наконец, за сумасшедшего, что ли, меня считают!
Я просто ради науки хочу исследовать это явление природы.
Скоро ночь.
Вчера я исполнил свое намерение, сел на окно, схватил ее за руку и привлек к себе. Она не сопротивлялась, прильнула ко мне, покрывало обвилось вокруг меня, я потерял равновесие и через окно упал в сад.
К счастью, падать было невысоко, и я отделался пустяками: порядком только оцарапал щеку и шею.
Все-таки от падения я потерял сознание, а когда очнулся, то ее уже не было, и луна померкла.
Был сегодня на деревне. Старик на меня косится, а Генрих совсем оправился, даже ранка на шее затянулась.
Что делать сегодня? Падать с окна мне вовсе не хочется, а видеть ее я должен. Вывод прост – вылезу в окно и буду ждать в саду.
Провел несколько чудесных ночей! Сидел на скамейке, и она припадала ко мне… Закинет голову и так целует, что больно делается.
Но проклятый старикашка тут как тут. Пришел, и милая моя исчезла. От злости я так ослабел, что только с его помощью дотащился до кровати.
Три дня я вылежал. За это время старик навесил чесноку, наставил крестов.
Смех и только. Уверяет, что иначе бы я погиб, что вампир уже присосался ко мне.
Конечно, это вздор. Но что со мной было? Сон или видение? Для сна слишком ясно. А видение? Ну, оно не целуется и не кусается. Значит, действительность?
Вампир. Пустяки, что я, старая баба разве?!
Темнеет, скоро вечер, взойдет луна. Засветится и зазвенит воздух, цветы раскроют чашечки, ночные бабочки полетят высоко, высоко… Почему и мне не полететь? Стоит только захотеть, и я буду царем бабочек, их принцем. Глупая Мина закрывает мне ноги и думает, это шаль. Как бы не так, я отлично вижу, что это царская мантия, даже больше, волшебный плащ.
Сегодня я отправлюсь на озеро…
Ловко я провел вчера старого дурака церковного сторожа. Он уселся на «нашу» скамью не то с колом, не то с крестом, а я потихоньку прополз сзади него, плащ-невидимка помог мне, а может быть, и глухота старика, да и был таков.
Сегодня опять проделаю то же…
Вчера забрался на озеро рано, в саду у нас развели чай, угощали доктора и фельдшера, я их приветствовал, а потом и исчез незаметно.
Маленькое разочарование: я думал, что моя милая спускается с луны по серебряной лестнице, и ступеньки звенят, звенят под нею, а вчера видел, что она выходит из замка, даже правильнее – из горы, на которой стоит замок. Должно быть, есть подземный ход – во всех замках бывают подземные ходы.
Надо посмотреть днем. Иду…
Ну, конечно, я прав. В половине горы есть коридор, только такой узкий, как щель, и я едва ли в него пролезу.
Слаб я страшно. Это, конечно, усталость. Шутка ли подняться почти по отвесной скале. Поднимаясь, я не замечал ни трудности, ни опасности, а только спустившись обратно к озеру, сообразил, что это нелегко.
И вот она спускается каждый вечер, и это для меня, для простого учителя… да, что я говорю, какой я учитель, я принц. Недаром же она любит меня…
И как она хорошеет! Не только губы, но и щеки у нее стали розовые.
Одно я не люблю, она целует меня в шею и так крепко, что не дает зажить моим царапинам…, они горят и саднивеют…
Сегодня я опять пойду на озеро…
– Дальше идут чистые страницы, – сказал Карл Иванович, – и продолжения, наверное, нет, – прибавил он, смотря на Гарри.
– Жаль, что не выяснилось, был это в самом деле вампир или мы имеем дело только с сумасшедшим, – заметил Джемс.
– А вы верите в существование вампиров? – спросил Жорж К.
– Я не имею обычая отрицать то, чего не знаю вполне, – ответил Джемс. – Наука говорит: «их нет», а народное верование: «да»… Кто прав?
– На свете так много еще нерешенных истин, – подтвердил Гарри. – Что такое наши сны, наши предчувствия? Наконец даже галлюцинации?
– Но это ужасно, если «они» существуют, – прошептал, бледнея, Жорж К.
– Не бойтесь, у нас в горах их больше нет. Бабушка говорила, что прежде, правда, «они» шлялись, но стоит забить в спину осиновый кол, тогда уже не встанут. Моя бабушка сама видела, как забивали… – болтал подвыпивший староста.
– А я слышал, что «их» можно удержать заклинанием, – скромно вмешался помощник управляющего Миллер.
– Я это тоже знаю, – перебил староста, – но бабушка говорит, что кол лучше. Заклинание или случайно или нарочно можно снять…
Гарри и еще несколько человек вышли на террасу освежиться. Остальные же продолжали свой спор о вампирах.
Ночь была чудная, тихая, яркий свет луны делал ее еще фантастичнее.
Тумана в долине не было, озеро блестело, как металл, а за ним белела деревенская колокольня.
Для полноты картины налево чернел лес, а направо стояла мрачная скала, точно с заколдованным замком.
Мечтательный Жорж К, залюбовался им, и вот ему кажется, что из сада замка по горе тихо спускается облако. Странно, откуда оно? Высокая ель загораживает вид; недолго думая, Жорж спускается с террасы и идет к калитке сада.
Ничего. Облако исчезло. Постояв немного, он внезапно почувствовал холод и точно присутствие кого-то рядом… Жорж оглянулся и обмер.
Около него стояла прозрачная женская фигура, золотистые волосы распущены, лицо бледное-бледное и в руках ненюфар.
С криком ужаса в три прыжка Жорж был на террасе и, влетев в столовую, со стоном упал на кушетку.
Все вскочили.
Жорж молча указывал на сад. Доктор налил стакан воды и поднес Жоржу.
Тот послушно выпил.
– Ну, говорите теперь, что вы видели? – сказал врач.
– Чары сняты, она в саду.
– Что за черт, кто она?
– Женщина-вампир! С золотыми волосами, – заявил Жорж.
Доктор в ответ только свистнул.
– Обыщите сад, – приказал Гарри слугам.
– Напрасно, Гарри, – остановил его доктор.
– Скажите-ка лучше, молодой человек, сколько кружек пива вы выпили в деревне? – спросил он. Жорж с недоумением смотрел на врача.
– Много? – допрашивал тот.
– Да.
– А потом шампанское?
– Да, – виновато прошептал Жорж.
– Если вы сейчас наденете простыни и, вообразив себя царем бабочек, вздумаете полететь, я нисколько не буду удивлен. Знаю я это деревенское пиво!
Дурман! – продолжал доктор. – Вообще, господа, я советовал бы лечь спать.
Тем более что едва ли ночь пройдет тихо. Я боюсь, что наши храбрые молодые люди будут под влиянием дурмана сражаться если не с вампирами, то с волками или другими чудовищами, – закончил доктор.
Совет его был принят и, распрощавшись, все разошлись по спальням.
Последним оставил столовую капитан Райт.
Глава 11
Предсказание доктора сбылось. Среди ночи раздался дикий крик ужаса. Все выскочили в коридор.
– Что случилось, кто кричал? – задавали друг другу вопросы испуганные, полуодетые гости. И никто не получал ответа. Никто ничего не знал.
Нельзя даже было решить, из какой именно спальни раздался крик.
– Я предполагаю, что из спальни номер два, если считать от окна, – сказал Джемс. – Я первый был в коридоре и видел, что из этой спальни вышла фигура и направилась к окну, а потом повернула налево по коридору. Пойдемте туда.
Вошли в спальню номер два.
На кровати лежал виконт Рено, тихий и обыкновенно незаметный член компании. Руки его были вытянуты, а на лице застыл ужас. Он был без чувств.
После растираний и приема лекарства он очнулся, но на все расспросы конфузливо отвечал, что ничего не помнит, ничего не видел и не кричал.
– Ну, а твоя фигура, конечно, была с золотистыми волосами и ненюфарами?
– насмешливо спрашивал доктор у Джемса.
– Это был лунный свет, что падает прямо на пестрое окно, а остальное дополнила тень от рамы, – спокойно ответил Джемс на насмешку.
Понемногу все успокоились и вновь разошлись по спальням.
До утра тишина ничем не нарушалась. Утром Смит сообщил Гарри, что ночью случилось несчастье.
Внезапно умер один из молодых рабочих.
– Что с ним?
– Неизвестно еще. Доктор со слугою находятся у трупа, – отвечал почтительно Смит.
– Как звали рабочего?
– Блено.
– Блено? Я что-то не помню такого имени, – сказал Гарри.
– Это не тот ли молодой парень, которому вы, Смит, отдали нести отломленную голову статуи, – спросил Джемс.
– Да, сударь, это он. Голова и сейчас лежит на окне в ногах его кровати.
– Где же он умер?
– Во время сна в постели. Он спал в общей людской, налево по коридору. В комнате спало пять человек и никто ничего не слыхал ночью. Он умер тихо, – докладывал почтительно Смит.
В это время вошел доктор и на общий немой вопрос ответил:
– Ну, конечно, паралич сердца.
– Похороните, как следует, да справьтесь, есть ли у него родня в деревне, – приказал Гарри.
– У Блено старая тетка, – почтительно сообщил один из лакеев.
– Выдайте ей сто долларов, – прибавил Гарри.
Кругом начались похвалы его доброму сердцу и отзывчивости.
Желая их поскорее прекратить, Гарри обратился к Джо, слуге доктора, и спросил:
– Что с вами, вы хромаете?
– Пустяки, мистер, поскользнулся и вытянул связку. И угораздило же этого Блено бросить ненюфар около своей кровати, а я впопыхах недосмотрел и поскользнулся.
День обещал быть скучным.
Гарри получил большую почту из Америки и заперся в своем кабинете.
Управляющий занялся похоронами, и гости были предоставлены самим себе.
Положим: лошади, собаки, слуги, и все было в их распоряжении.
Одни поехали в город, другие занялись письмами и книгами. Многие болтали.
Только капитан Райт угрюмо молчал: он забрался в угол террасы и курил сигару за сигарой. На вопросы и предложения товарищей он только сопел и мычал.
Его оставили в покое.
– Это на него действует воздух Европы, – смеялся Джемс.
– Ну, нет, отсутствие женщин, – заспорил Жорж К.
– То или другое, но капитан Райт сильно изменился за эти последние три дня. Он осунулся, похудел. Сейчас он напоминает мне то время, когда нам пришлось выдержать осаду диких индейцев, – рассказывал доктор, – тогда приходилось не спать по три, четыре ночи кряду; да это бы еще ничего, но надо было быть все время начеку и ждать опасности, не зная, с которой стороны и в каком виде она придет. Это страшно действует на нервы.
– Доктор, и вы сами испытали это? – посыпались вопросы любопытной молодежи.
– Ну, конечно, Райт, Гарри, Джемс и я, в числе других охотников, попали в ловушку, ну и досталось нам. До смерти не забудем. Зато с тех пор мы почти не расстаемся. Опасность сдружила нас, – закончил он.
К доктору пристали с расспросами, и он долго рассказывал свои охотничьи приключения не только в Америке, но и в Индии.
Глава 12
Вечером все собрались в столовую. Последними пришли доктор и капитан Райт. Райт хмурился, а доктор озабоченно на него поглядывал. Ужин прошел оживленно.
За пуншем приступили к Карлу Ивановичу, прося что-либо почитать.
– Очень рад, я нашел между бумагами и книгами вторую пачку писем.
Несомненно, это продолжение, хотя и с большим перерывом во времени, – говорил Карл Иванович, видимо, довольный, что может услужить обществу.
– Читайте, читайте! – заторопила молодежь.
– Тише. Я начинаю.
Ты, наверное, считаешь меня изменившим нашей дружбе, милый Альф, считаешь, что я наслаждаюсь семейным счастьем и оттого не пишу тебе.
Ошибаешься.
Семейное мое счастье еще в далеком будущем, а сейчас, кроме работы и забот, ничего.
Как видишь, пишу тебе с нового места жительства.
Я на родине.
По милости затеи старого дядьки идти на богомолье мне пришлось изменить весь план жизни.
Раньше я предполагал, повенчавшись с Ритой, ехать в замок, старый Петро должен был его к тому приготовить, а теперь готовить замок пришлось мне самому.
Не мог же я тащить Риту неведомо куда. Пришлось на время расстаться.
Я здесь, а Рита приедет на днях со старой кормилицей и двумя служанками.
Наряды ее готовы, и она ими довольна. Каюсь, не утерпел и купил шкатулку императрицы.
Замок запущен гораздо более, чем я ожидал. По словам сторожа, отец уже давно не жил в замке, даже не входил в него. Он ютился в комнатах, предназначенных для прислуги, что лежат близ конюшен и кухонь.
Прислуга частью сама разошлась, частью была уволена отцом.
Ни лошадей, ни коров, ни даже собак я в замке не нашел.
Отец жил вполне отшельником. В лице одного Петро совмещалось и общество и весь штат прислуги.
Из-за такого порядка вещей даже сад страшно запущен: он весь зарос чесноком. Противный запах так и стоит в воздухе.
Чистим и жжем чеснок, не покладая рук.
Старый колодезь пришлось бросить: решил выкопать новый.
Ни куртин, ни цветов еще нет. И куда все это делось. Прежде, при матери, сад тонул в цветах.
Старой сторожки, где жил американец, тоже нет, на ее месте стоит большой крест.
Надо думать, старик умер.
Пришли работники с расчетом, пока прощай.
Твой Д.
Уф! и устал же я!
Встаю в шесть часов утра, прямо на лошадь и в замок на работу.
Впрочем, я забыл сказать тебе, что живу в лесном доме, недалеко от замка.
Мне здесь очень нравится, и я охотно привез бы сюда Риту.
Даже, признаюсь, эта мысль так меня занимала одно время, что я почти приготовил для нее здесь две комнаты.
Пришлось кое-что переменить и пристроить, но меня постигло разочарование. Рита непременно хочет въехать прямо в замок, «как владелица», пишет она.
Прощай, мечта и несколько тысяч дукатов!
Работы в замке идут тихо; все приходится выписывать из города.
Сегодня весь день жарился на солнце; распланировывали с садовником куртины и клумбы.
Безобразный крест мы уничтожили и предполагаем сделать тут маленький розариум.
Ведь Рита обожает розы.
Оранжерея для роз уже готова. Сад представляет много работы. Все дубы заражены омелой, точно кто нарочно разводил этого паразита.
Несколько лучше сохранилась восточная часть сада. Там, в скале, стоит мраморная богиня – при мне ее еще не было. Не поставил ли ее отец в память матери; на эту, мысль наводит то, что кругом лежит много старых засохших венков. За неимением других цветов они сделаны из цветов чеснока.
Приказал сжечь.
Еще странность: в склепе не нашел гробов ни отца, ни матери.
Впрочем, я очень спешил. До завтра, засыпаю от усталости.
Твой Д.
Сегодня ко мне явился молодой человек в каком-то фантастическом костюме и с церемонными поклонами передал мне сверток, сопровождая его вычурными приветствиями, от моей невесты.
Моя малютка вошла в роль «владетельницы замка».
Первое мое желание было спустить с лестницы средневекового посла, но, развернув сверток, я все забыл…, передо мной была Рита! Моя умница прислала свой портрет для семейной галереи.
Она одета в тот наряд, что готовит ко дню венчания. Знаменитый гребень украшает ее волосы.
Милая, милая. Я так засмотрелся на дорогие черты, что забыл и о посланном. И только при его вопросе: «Когда же могу начать?» Очнулся.
Оказывается, он художник. Недаром отрастил такую гриву и оделся чучелом и по желанию Риты должен написать и мой портрет. Пришлось согласиться.
Твой Д.
И надоел же мне этот художник! Изволь одевать рыцарский костюм – Рита же его и прислала. Видите ли, иначе не будет ансамбля с ее портретом!
Оденешься каким-то попугаем и сиди, как истукан.
Пишу урывками.
Дел куча, а тут сиди позируй.
Утешаюсь тем, что повешу наши портреты в зале, там, как нарочно, есть пустое место.
Сад почти готов.
Сегодня чуть не вздул «косматого».
– Не делайте хмурых глаз, я их рисую! – говорит он.
О чтоб тебя. – Догадался, велел повесить портрет Риты, и смотрю на мою голубку, любуюсь ею.
Молчит чучело, значит «мрачных глаз» нет.
Твой Д.
Ура! Рита завтра будет.
Почти все готово. Только мой портрет запоздал. Художник уверяет, что я так мало и так плохо позирую, что это не его вина, и что принцинесса, это Рита-то принцинесса, не может на него сердиться.
Как жаль, милый Альф, что ты далеко и не можешь радоваться со мной.
Твой Д.
Вот уже неделя, как Рита здесь. Как и было условленно, Рита приехала в сопровождении своей кормилицы, старой Цицилии и двух молодых девушек.
Только девушки эти не наемные служанки, а дальние бедные родственницы Риты.
Моя голубка очень извинялась, что привезла их без моего разрешения. А я, напротив, очень доволен: у Риты будет женское общество и она не будет оставаться одна в те часы, когда мне по делу придется отлучаться из замка.
Да и при этом Франческа и Лючия милые, здоровые девушки, и их веселая болтовня оживляет наши обеды и вечера.
Кроме того, Рита говорит, что они так ее любят, что отдадут свою жизнь за нее.
Общество наше совсем маленькое. Кроме нас с Ритой и двух кузин его составляют: косматый художник, архитектор и его помощник.
Утро, хочешь не хочешь, мне приходится посвящать работе. В это время Рита и кузины усердно вышивают. Я это знаю, но что вышивается, от меня тщательно скрывают. Это мне подарок.
– Потерпи, – говорит Рита, – а за то мы весь бордюр сделаем из настоящего жемчуга.
За обедом нам служат два лакея итальянца, также привезенные Ритой.
Вечер проходит в болтовне и шутках. Лючия превосходно играет на лютне; впрочем, и Рита, и Франческа также играют и поют.
Через две недели наша свадьба; мне бы так хотелось, чтобы ты приехал… приезжай! Когда я сообщил Рите это свое желание, она пришла в восторг и от себя очень и очень просит тебя приехать.
Постарайся, Альф, доставь нам обоим это удовольствие.
Твой Д.
Эх, милый Альф, твой отказ сильно огорчил, но еще больше он опечалил Риту. Она даже выразилась:
Нет на свете истинной дружбы.
И как я ей ни доказывал, что отказ приехать на свадьбу не мерило дружбы, что, если б нас постигло горе и мы позвали тебя на помощь, ты немедленно бы явился. Она только покачивает в ответ своей хорошенькой головкой.
Ты этим не огорчайся; Рита за последние дни мрачно настроена. Она побледнела и вся зябнет, уверяет, что «немецкое солнце» не так греет, как итальянское.
А не только дни, но и ночи стоят небывало жаркие.
Этот «нервный озноб», иначе я его и назвать не могу, начался с того дня, как я по своей глупости сводил ее в склеп.
Склеп, конечно, вычищен и проветрен.
Кстати, знаешь ли, я так и не нашел гробов ни отца, ни матери! Странно и даже очень.
Рита с любопытством осматривала гробницы и читала надписи: одни прекрасны по своей наивности, другие дышат тщеславием и гордостью.
Уставши, она оперлась об огромную каменную гробницу, ту самую, в которую был поставлен гроб деда, привезенного из Америки.
– Как холодно, – с дрожью в голосе сказала Рита, отходя от гробницы.
На ней было легкое кружевное платье с открытой шеей и руками. Только при восклицании Риты: «Как холодно», я сообразил, какую глупость я наделал! В жаркий день, в одних кружевах, позволил ей спуститься в склеп, где холодно и сыро.
Осел я, дурак!
Вечер прошел по обыкновению. Рита играла на лютне и пела: «guella fiamma shk…».
Она, видимо, забыла о неприятном ощущении. Когда все разошлись, я еще долго стоял в саду под открытым окном Риты, беседуя с ней.
Назавтра она встала бледная и утомленная, отказалась от работы и все грелась на солнышке.
На другой день то же самое.
Я хотел послать за доктором в деревню, но она прямо запретила мне это делать.
Даже кормилица, советов которой она обыкновенно слушается, на этот раз не могла ее убедить.
– Вот синьорина отказывается от доктора, а сегодня ночью я сама слышала из соседней комнаты, как она жалобно стонала, – докончила старуха.
– Что тут особенного, с неудовольствием ответила Рита, – я ночью уколола себя булавкой и от боли застонала.
И она показала мне небольшую ранку под подбородком, на шее.
Ранка была небольшая, но на меня подействовала как удар грома. В первые минуты я даже не мог понять, почему вид этого красного пятнышка так взволновал меня.
Позже я уже сообразил причину: такое пятнышко я видел на шее моей матери!
Умерла она не от него, конечно, но тем не менее вид его на белой шейке Риты пронзил мне сердце.
Я стал расспрашивать.
– Все очень просто, – ответила Рита, – заснула я с открытым окном и ночью почувствовала, как из него дует холодом и сыростью.
– Рита, помилуй, ночь была жаркая и душная, – вскричала Лючия.
– А я тебе говорю, подуло холодом, могильным холодом, – упрямо ответила моя невеста.
– Я закуталась в теплый платок, – продолжала она. – И чтобы не разогнать сна, не открывая глаз, взяла с ночного столика булавку. На мое несчастье, попалась розовая, сердоликовая, та, которую ты мне подарил; я ее так люблю!
А у ней, ты сам заметил, какая длинная и острая игла.
Во всяком случае, это сущие пустяки и завтра ничего не будет, – закончила Рита.
Сам отлично понимаю пустячность этой ранки, а все же мне не по себе: вспоминается умершая мать…, и все…
Я почти забыл, что недосказал тебе своей истории; извини, и сегодня этого не сделаю. Нет времени: решил тотчас же отправиться в город и завтра к утру привезти оттуда врача.
Рита наотрез отказалась от медицинской помощи, придется прибегнуть к хитрости.
Я уже знаю, что в городе живет старый домашний доктор моего отца и матери. Он очень стар, но не дряхл. Практику он совсем оставил, а живет на ренту, полученную от отца, и весь погрузился в науку.
Попрошу его приехать в замок не как доктора, а как старого друга.
Пока прощай; письмо в одну сторону, а я в другую.
Д.
Глава 13
– Но довольно ли на сегодня, – сказал Гарри, – я вижу, у Карла Ивановича такая толстая пачка, что хватит еще на целый вечер.
Гости не могли не согласиться с желанием хозяина, и, прощаясь, один за другим стали выходить из столовой.
Скоро остались только Джемс и капитан Райт.
Райт молча курил; он точно тянул время пребывания в столовой.
Джемс, весь вечер за ним наблюдавший, был поражен его серым цветом лица.
– Райт, что с тобой? Ты болен? – спросил озабоченно Джемс.
Капитан вздрогнул и сердито взглянул на говорившего, но увидев дружеское лицо Джемса, он тяжело вздохнул и, положив ему руку на плечо, сказал:
– Джемми, ты, кажется, прав; я болен, я схожу с ума.
– Райт, что за идея, что с тобой? – вскричал Джемс.
– Хорошо, Джемми, я скажу тебе, но ты никому ничего не должен говорить. Согласен?
– Ну, конечно же, говори.
Капитан закурил новую сигару и после небольшого молчания начал:
– Это началось недавно. Вернее, с той ночи, как я согласился лечь в комнату привидений. Нечего тебе и говорить, что в привидения я не верил и ничего не боялся.
– Ну, еще бы, – искренне вставил Джемс.
– В комнате было душно; я открыл окно и вскоре задремал. Сколько прошло времени, не знаю, но внезапно, точно от толчка, я очнулся: в комнате слышался шелест, ну, точь-в-точь, как от женского шелкового платья; пряный запах лаванды ударил в нос.
А это из шифоньера, что открывал давеча Гарри, и шелестят от ветра занавесы на окне, – подумал я и совершенно спокойно взял сигару и зажег спичку.
При свете спички между складок кроватных занавесей я ясно увидел прекрасную женскую ручку, на пальце которой сверкал дорогой бриллиант.
Занавесы тихо шелохнулись, и в образовавшуюся щель заглянуло женское личико. Страшно бледное, с большими черными глазами. Черные локоны были украшены чем-то вроде короны, а на шее лежала нитка розовых кораллов.
Я остолбенел.
Догоравшая спичка обожгла мне пальцы и заставила очнуться.
Все погрузилось во мрак.
Вскочить, зажечь свечу было делом одной минуты. Занавесы на окне тихо колебались, хотя на воздухе не было ни малейшего ветерка; в этом я вполне убедился, поднеся зажженную свечу к открытому окну.
Осмотрев еще раз двери и замки, я снова лег. Сон бежал меня.
С сигарой во рту, вспоминая все мелочи, я старался дать себе отчет в виденном, невольно, время от времени, посматривая на то место, где явилось видение.
Ты, конечно, знаешь свойство лучших бриллиантов Индии, быть мертвыми при хорошем освещении и, напротив, в темноте, при малейшем луче света, играть и блестеть, как звезды.
– Ты вспоминаешь об ожерелье индийской богини Дурги? – спросил Джемс.
– Ну да. Такой же точно свет, вернее, игру света я видел при вспышках мой сигары между складок постельных занавесей.
Докурив сигару, я снова встал, снова все осмотрел – и опять тщетно.
Больше я уже не ложился.
На другой день Гарри приказал сдвинуть шифоньер в угол и за ним, как и предполагали, оказалась дверь в таинственную комнату.
Воспользовавшись присутствием слуг, я распорядился подобрать занавесы у кровати, объясняя это невыносимой жарой.
Днем я совершенно забыл о ночном приключении и, ложась спать, не вспомнил даже о нем.
Среди ночи чувствую струю холодного затхлого воздуха. Открываю глаза.
Широкая полоса лунного света тянется от окна, где осталась щель между занавесами через мою кровать, прямо к тому месту на стене, где стоял шифоньер.
Смотрю. Дверь в таинственную комнату открыта, и на дороге стоит женская фигура.
То же самое лицо, что я видел накануне; только теперь я ее вижу всю.
Чудная, сказочная красавица: высокая, стройная фигура, голубое шелковое платье не скрывает роскошных форм, его складки, в лучах месяца, как-то особенно мерцают и переливаются. Розовые кораллы покачиваются от дыхания груди. То, что я принял за корону на голове, край красивой высокой гребенки.
Через минуту она тихо приблизилась к моей кровати и остановилась.
Ощущение холода стало сильнее, также и смешанный запах лаванды и затхлости. Большие черные глаза были устремлены на меня; я не выдержал и поднялся.
В тот же миг она исчезла.
Ушла ли она назад в комнату, скрылась ли за оконными занавесами – не знаю. Она точно растаяла.
Целую ночь я не спал, снова поджидая ее.
– Что это, Джемми? – закончил Райт.
– Галлюцинация.
– Помилуй, Джемми, у меня, капитана Райта, и галлюцинация! Но слушай, я жду ночи, как любовник, свидания и…, и боюсь, ведь это путь в сумасшедший дом.
– Почему ты ничего не сказал доктору?
– Что доктор, я или сам должен с этим справиться или погибнуть.
– Хочешь, Райт, я посижу сегодня с тобой, – предложил Джемс.
– Хорошо, Джемми.
Приказали подать рому и сигар в спальню Райта и отпустили слуг.
Долго беседовали друзья.
В открытое окно лился лунный свет и аромат сада.
Вспоминали прошлое, говорили о будущем, но мало-помалу разговор становился вялым, одолевала дремота…
В полной тишине вдруг раздался нежный звук, точно кто тихо коснулся лютни, еще и еще аккорд…
Друзья насторожились… И вот таинственная дверь плавно открылась, и в ней показалась женщина.
Джемс должен был сознаться, что Райт, не преувеличивая, назвал ее сказочной красавицей. Но в то же время ему показалось, что где-то когда-то он уже видел ее. Быть может, наяву, быть может, во сне, но видел, видел.
Царственная, но в то же время нежная осанка, черные локоны, мраморная шея, и как красиво покоятся на ней розовые кораллы. А глаза, эти черные звезды?!
– Ты видишь? – тихо спросил Райт.
– Да, – прошептал Джемс.
Но как ни тихо они говорили, призрак точно испугался и мгновенно пропал.
До утра молодые люди просидели, не проронив ни слова.
Глава 14
Утром за кофе Гарри опять извинился перед гостями: «Охоты сегодня не будет».
– Ввод во владение окончен, – сказал он, – и Смит приготовил рабочих, чтобы открыть капеллу.
Представьте, он говорит, что дверь в нее из сада не только заперта и замкнута, но так же заделана, как и та, что ведет из второго этажа замка.
Меня это интригует, и я сам хочу все видеть.
Некоторые из гостей попросили у Гарри разрешения сопровождать его.
Доктор, Райт и Джеме также отправились.
Райт свирепо молчал. Всегда веселый, Джемс также был не в духе.
Дорога от Охотничьего дома к замку была уже очищена, и обществу подали охотничьи экипажи. Поездка через густой зеленый лес, пересекаемый кое-где веселыми солнечными лужайками, была прелестна. Вскоре все общество прибыло к большим воротам замка.
Ворота сегодня были широко открыты для приема владельца. Ни печатей, ни замков больше не было.
Двор успели уже очистить от мусора и сорной травы. Когда-то он был прекрасно вымощен, но неумолимое время и на камни наложило свою печать.
В углу двора близ замка лежали две доски крест-накрест и на вопрос Гарри: «Что это?» – Смит ответил:
– Тут старый колодец, каменная стенка обвалилась, и я боюсь, чтобы кто-нибудь не оступился.
– А сколько у нас колодцев? – осведомился хозяин.
– Не считая тех, что близ конюшен, два. Этот и второй, более новый, в саду, – ответил Миллер.
– Приведите оба в порядок, – кончил Гарри. Пока шли разговоры о колодцах, рабочие усердно трудились над большими чугунными дверями капеллы.
Отпаять олово, которым были залиты створки и притвор, было не так просто.
Наконец, все щели и замок очищены. Но двери замкнуты. Из всех ключей, что были переданы старостой управляющему Смиту, не подошел ни один.
Пришлось слесарю, приглашенному предусмотрительным Смитом, приняться за отмычки.
Долго он возился, но вот замок щелкнул, и в ту же минуту двери сами собой распахнулись, точно кто силою изнутри толкнул их.
Слесарь с порядочной шишкой на лбу отлетел прочь.
Из раскрытой двери вылетело огромное облако пыли, и на минуту все невольно закрыли глаза.
Райт и Джемс, все еще находившиеся под впечатлением ночного приключения, стояли в стороне. Они видели, что с клубом пыли вылетело что-то живое.
Это что-то была большая серая летучая мышь.
Она, против обычая своих сородичей, которые любят ночь и не видят ничего при дневном свете, весело и радостно поднялась на воздух, и «потянула», как говорят охотники, к лесу, по направлению Охотничьего дома и скоро пропала из виду, утонув в синеве ясного неба.
– Можно подумать, что она вылетела из капеллы, – сказал Райт.
– Ну, этого быть не может, – возразил Джемс, – капелла давно закрыта, а просто у ней гнездо за карнизом двери и напор воздуха заставил ее покинуть свое убежище.
– Знаешь, Джемми, – сказал Райт, – я ненавижу мышей; представь, я их боюсь, не смешно ли это? Как многие не могут видеть змей, так я не могу без содрогания видеть мышей.
Пыль улеглась. Все вошли в капеллу…, и были поражены видом разрушений.
Стены, когда-то покрытые черным сукном, были оголены, сукно висело печальными лохмотьями, серебряные подсвечники и кадки с засохшими лавровыми деревьями лежали на полу.
Барельефы из жизни Авраама и Исаака, покрывавшие кое-где простенки, разбиты и исцарапаны; тут не хватает носа, а здесь благословляющей руки.
В окнах вставлены деревянные решетки.
Над окнами и с хор, куда выходила дверь из второго этажа замка, висели венки и гирлянды, видимо, из цветов. Странно было видеть, что ни то ни другое не тронуто рукою времени.
Посредине капеллы, на возвышении, стоял белый парчовый гроб. Три ступени, ведущие к нему, прямо были засыпаны высохшими розами, а гроб на ногах прикрыт вышитым покровом. Темный бархат почти сплошь был зашит цветными шелками и бисером. По краю шла широкая кайма.
– Художественная работа, – сказал Жорж К.
– И настоящий жемчуг, – прибавил доктор, рассматривая покров. Под его пальцами истлевшая ткань лопнула и жемчужинки посыпались на пол. – Интересно, для кого приготовлен был этот гроб или, вернее, кто в нем лежит, – продолжал он.
Слесарь, по знаку Гарри, попробовал приподнять крышку гроба, и она тотчас же соскользнула со своего места.
Гроб был пуст.
Белый атлас, тонкие кружева и ленты придавали ему вид дорогой, красивой бонбоньерки.
Вся внутренность гроба прекрасно сохранилась, только чуть-чуть пожелтела.
Являлся странный контраст: полное разрушение снаружи и уютный уголок внутри.
– Что тут произошло? Какая драма разыгралась? Легкие венки и гирлянды висят нетронутые, кружева и ленты даже не помяты, а тяжелые подсвечники, кадки с цветами лежат опрокинуты, сукно висит лохмотьями, штукатурка отбита.
– Что за загадка?
– Ну, Шерлок Холмс, объясняй, – прервал наконец Гарри тяжелое молчание, обращаясь к Джемсу.
– Не знаю! – отрезал тот сурово.
– В деревне есть предание, – вмешался староста, – что давно, очень давно была страшная гроза. Казалось, вся нечистая сила спустилась на землю и напала на замок. Чуть его совсем не снесло тогда с горы!… Земля тряслась, как живая… Только молитвы старого капеллана и спасли жителей… Если б замок снесло ветром, то засыпало бы всю деревню… Бабушка говорила, что даже крестный ход был учрежден по этому случаю.
Скоро после грозы замок и бросили… – закончил староста.
– Что же, очень вероятно, что землетрясением повалило тяжелые предметы, а легкие остались нетронутыми, это обычное явление, – сказал доктор.
– По вашему объяснению выходит, что нигде в замке, кроме капеллы, не было тяжелых предметов. Ведь погрома нигде больше нет, – сказал один старик.
– Что тут особенного, там привели все в порядок, – заметил доктор.
– Странно, почему же капеллу оставили в беспорядке? – не отставал старик.
– Ну, потому что она была заделана, – не сдавался доктор.
– Кстати, чем ты объясняешь этот факт, – обратился Гарри к доктору.
– Ну это, знаешь: «У всякого барона своя фантазия», а у графов и подавно, – развел тот руками.
Сколько ни говорили и ни спорили, так и не пришли ни к какому выводу.
Разгром капеллы, заделанные двери, пустой гроб так и остались загадками, да и молодежь, занятая радостью жизни, скоро и забыла об этом.
– А вот и еще дверь, – обратил внимание Гарри все видящий и все знающий Смит.
И, правда, из капеллы крутая лестница вела в самый склеп. Оттуда пахло затхлостью и гнилью, и охотников спуститься туда не нашлось.
– Очистите капеллу, снимите решетки с окон, а гроб опустите в склеп, – отдал распоряжение хозяин.
Замок наполнился движением и шумом. Двери и окна были открыты, и десятки рабочих чистили, мыли, снимали паутину.
Смит как ветер носился из комнаты в комнату, из одного этажа в другой.
Грозным окриком, обещанием хорошей платы он умело подгоняет рабочих.
То же самое проделывал Миллер в отделении служб. Конюшни, сараи быстро приготовлялись к приему новых постояльцев: лошадей, коров, собак…
Гарри, довольный деятельностью своих ставленников, не вмешивался в их распоряжения.
Он с частью общества прошел в дом, в комнату, которую взял себе для рабочего кабинета.
По-видимому и при прежнем владельце она имела то же назначение.
Большой рабочий стол стоял прямо против окна; несколько шкафов с книгами ютилось по углам, удобные кресла, курительные столики и т, д. Все говорило о назначении этой комнаты.
Она настолько была в порядке, что стоило ее вычистить, хорошо проветрить и протопить, и она была бы готова принять нового хозяина.
Все дело портило разбитое зеркало: пустая рама некрасиво обращала на себя внимание.
– Позаботьтесь вставить другое, – заметил Гарри, указывая на раму тут же вертевшемуся Смиту.
– Уже выписано, мистер, здесь в городе не нашлось подходящего, – ответил тот.
– Джемс, – снова заговорил хозяин, внимательно рассматривая старую книгу в кожаном переплете, – ты хотел иметь эту старинную книгу. Она твоя, только едва ли ты найдешь в ней что-либо интересное, это, кажется, страшное старье. Вот кожаный переплет иное дело: если я не ошибаюсь, он сделан из человеческой кожи.
Со словами благодарности взял Джемс книгу и на первой странице прочел:
«По приказу высокочтимого барона Фредерика Зун сия книга переплетена в кожу конюха Андрея».
– Ты прав, Гарри, это человеческая кожа и принадлежит какому-то конюху Андрею и, наверное, снята с него с живого.
Староста набожно перекрестился.
– И несмотря на это, вы, мистер Джемс, берете книгу, – не утерпел Жорж К., – а если конюх придет за своей собственностью?
– Да, милый Жорж, несмотря ни на что, беру и уж, конечно, конюх не получит обратной своей собственности, а вот для вас, – добавил Джемс, подавая Жоржу пышный голубой шелковый бант.
– Что же, я не прочь быть рыцарем этой дамы, – смеялся Жорж, стараясь приколоть бант к груди.
– Даже если эта дама привидение, – заметил доктор.
Бант выпал из рук Жоржа, и он побледнел как полотно.
– Полно шутить, доктор, – вмешался Гарри, – наш молодой товарищ и так стонет по ночам.
Побродив по саду, общество разошлось по своим делам и только уже вечером все были опять в сборе.
Глава 15
Весело сели за стол. Один прибор был никем не занят.
– Где же виконт Рено? – спросил внимательный хозяин.
– Они изволили уехать верхом в город и еще не возвращались, – доложил почтительно лакей.
– Позаботьтесь, чтобы к приезду господина виконта ужин был горячий, – тихонько отдал приказание Смит.
– Слушаю-с!
По обыкновению, за ужином много ели, а еще больше пили. Разговоры не смолкали: капелла и ее загадки были неистощимой темой. Да и, правда, было над чем поломать голову. Находка гроба не подействовала удручающе на общество, напротив, присутствие его придавало больше романтичности и пикантности случаю. Так что в связи с таинственными комнатами Охотничьего дома гипотезы сыпались со всех сторон. Но все они рушились одна за другой при холодном рассуждении и логических выводах.
Доктор являлся самым рьяным скептиком и разрушителем фантазий.
Ни до чего не договорились, зато шум и веселье были полные.
Лакеи не успевали наполнять осушаемые бокалы.
Уже к концу ужина дверь со стороны террасы шумно открылась и в нее быстро вошел, скорее даже вбежал, один из слуг.
Видно было, что бедный парень пережил страшный испуг.
В комнате воцарилась тишина.
– Да говорите же, черт вас возьми! – не выдержал, наконец, Смит.
– Я не виноват, право, не виноват, что господин виконт умерли!
– Как умер?
– Кто умер?
– Виконт Рено умер? – раздались голоса. Все шумно поднялись из-за стола.
– Выпейте и расскажите толком, – сказал доктор, – подавая испуганному слуге стакан крепкого вина.
Тот с жадностью его выпил и сразу, видимо, оправился.
– Сегодня, при заходе солнца, – начал он, – господин Смит приказали мне съездить в город и заказать на завтра бочку пива. Я оседлал Ленивого и поехал. Справив поручение, я…, я…
– Ну, конечно, заехал в трактир и напился, – подсказал Смит.
– Виноват, господин Смит, я заехал, но только, вот вам Бог, не напивался.
– Знаю, знаю.
– Уверяю, господин Смит, только одну кружку, да и то…
– Довольно, – крикнул Джемс.
– К делу, – строго потребовал Гарри.
– Ну, я отправился домой, луна хорошо светила. Ехал я шагом, ведь кучер, сами знаете, не позволяет нам гонять лошадей, да и Ленивого трудно заставить скакать. Благополучно проехал мимо озера и поднялся на горку. Самая прямая дорога идет около ограды сада. Не доезжая до калитки, что выходит на озеро, Ленивый вдруг остановился, уперся передними ногами и весь затрясся. Я взглянул и обмер. В калитке стояла белая женщина, длинные золотые волосы были распущены, зеленые глаза горели, и адский дым клубился вокруг нее.
Ленивый встал на дыбы и бросился в сторону. Я, мистер, не кавалерист и не учился ездить верхом да еще на лошади, которая встает на дыбы…, ну я и упал, а Ленивый убежал.
– Дальше, – коротко сказал Гарри.
– Шляпа с меня слетела, да и шишку на голову я посадил хорошую, – продолжал парень, щупая голову.
– Пока я еще лежал, «оно» прошло мимо меня. От страха и холода зубы мои начали стучать. Как я вскочил, как бросился в калитку…, не помню. У меня на ногах точно крылья выросли.
– Пробегая по площадке, мне показалось, что «оно» стоит в кустах. Я бросился к дому. Подбежав к террасе, я увидел, что господин виконт сидит на перилах. Я его сразу узнал, да и как было не узнать, когда я сам помогал ему одеваться утром.
– Господин виконт, господин виконт! – кричал я, но он оставался неподвижен…
Поднявшись на террасу, я притронулся к его плечу, вижу: глаза стеклянные, руки холодные… Тут я понял, что он мертв.
Гарри, а за ним и другие, не слушая больше рассказчика, высыпали на террасу.
Там на перилах, прислонив голову к колонне, сидел виконт Рено, он точно отдыхал. Поза его выражала полное спокойствие. Шляпа, сдвинутая на затылок, открывала молодое страшно бледное лицо с остановившимися холодными глазами. На нем были рейт-фрак и высокие сапоги. За пуговицу фрака был прикреплен цветок ненюфара.
Сомнения в смерти быть не могло, и все грустно молчали.
Слуга, первый увидевший мертвеца, все еще был страшно возбужден и продолжал рассказывать своим товарищам лакеям, как он испугался русалки.
Теперь он уже прибавлял, что видел у нее гусиные лапы из-под платья, а вместо адского дыма ее окружало покрывало из тумана.
Что она вся белая и легкая и даже летела с ним рядом, когда он бежал, и только не посмела выйти на освещенную площадку перед террасой, а осталась там, в тени, в кустах, и он показал в глубь сада.
– Да смотрите, смотрите, она еще там белеет в кустах, – взвизгнул он не своим голосом. Толпа шарахнулась.
В кустах, правда, что-то белело.
В минуту Гарри и капитан Райт были там.
– Опомнитесь, глупые, это белая лошадь, наш Павлин, – раздался властный голос Гарри, и тотчас же он вывел из кустов на площадку прекрасную белую верховую лошадь.
Страх прошел. Все ободрились, Павлина знали и гости и слуги, это была одна из лучших лошадей конюшни миллионера.
Лошадь была под мужским седлом и тяжело дышала, белая пена клочьями покрывала удила и потник.
– Хорошо же тебя отделал господин виконт, – ворчал старик кучер, лаская лошадь, – а еще обещал поберечь!
– Теперь это не у места, Матвей, – строго прервал кучера Гарри.
– Вот если б бедный Рено поберег Павлина, то и сам бы он был цел и невредим. Разве можно с пороком сердца скакать сломя голову? – закончил доктор.
– Откуда он достал ненюфар, он свеж, как только что сорванный, – заметил Джемс.
– Ну, этого добра на озере сколько хочешь, – ответил Жорж К.
– Но для этого надо останавливаться, а не скакать, – не унимался Джемс.
Но ответа ни от кого не получил.
По знаку хозяина слуги взяли труп и снесли в дом.
Об окончании ужина, конечно, не было и речи.
Все рано разошлись по комнатам, с условием утром отправиться в город дня на три, чтобы отдать последний долг усопшему.
Капитан Райт и Джемс, не уговариваясь, отправились в комнату Райта.
Молча закурив сигары, уселись в кресла. Часы шли.
В комнате был полумрак. К полуночи луна высоко поднялась на небо и комната наполнилась волнами света. Еще немного, и волны начали мерцать и переливаться.
Молодые люди ждали, но дверь оставалась закрытой. Там, за дверью, слышались легкие шаги, шуршало шелковое платье, звякали струны лютни, точно от нечаянного прикосновения… Вот скрипнула дверь балкона, и все стихло.
Часы шли.
Райт и Джемс очнулись от стука.
Ясный день. Комната ярко освещена солнцем, лучи его играют на гранях туалетных вещиц и бегают «зайчиками» по потолку и стенам. Они оба сидят и креслах, сигары давно потухли. Без всякого сомнения спали и крепко спали.
Стук повторился.
– Войдите.
Вошел молодой лакей и доложил:
– Господ ожидают к утреннему кофе и похоронный кортеж уже готов.
Пожалуйте.
Джемс и Райт не сразу поняли в чем дело, но все же поспешили привести себя в порядок и отравились в столовую.
Глава 16
Прошло три дня.
Гарри вернулся в свой Охотничий дом, с ним вернулись и его верные друзья: Джемс, доктор и капитан Райт.
Из гостей вернулись очень немногие. Смерть виконта Рено, молодого и полного сил, повлияла неприятно на нервных и впечатлительных и многие из них уехали: кто совсем, а кто с обещанием вернуться в замок к праздникам новоселья.
Райт и Джемс хорошо выспались в городе, нервы опали, и они подсмеивались друг над другом, и Джемс свое приключение с привидениями называл «галлюцинация скопом».
– Что нового? – спросил Гарри по возвращении из города.
– Все, слава Богу, хорошо! – ответил помощник управляющего Миллер.
За отъездом в город Гарри и Смита Миллер оставался полновластным и ответственным лицом.
– Замок совершенно очищен; с садом дело идет тише, но все же та часть сада, которая примыкает к замку, уже в порядке и садовый колодец вычищен.
На днях очистят и тот, что на дворе, но, кажется, в нем не будет воды, – докладывал он.
– Извините, мистер, вы, быть может, будете мною недовольны, – продолжал Миллер нерешительно, – я не знаю, но я был в затруднении, жена его плакала, а бедность, правда, очень большая, ну я и дал от вашего имени 25 таллеров на похороны, – закончил он свой доклад.
– Опять похороны, чьи похороны? – вскричал нетерпеливо Гарри.
– Конечно, мистер, он не был нашим постоянным рабочим, ему платили за каждый раз отдельно, но очень большая бедность, – бормотал сильно смутившийся Миллер.
– Постойте, вы меня не поняли, дело не в деньгах, а я хочу знать, кто умер, – сказал Гарри.
– Слесарь, мистер, тот самый, что открывал нашу капеллу.
– Он казался не старым и здоровым.
– Да и он заболел в тот же день, нет, вернее в ту же ночь. С ним случился обморок; долго он продолжался, никому неизвестно, так как жена заметила это только утром.
Отлегло. Целый день больной работал, но молчал и был невеселый, как она говорит. Ночью обморок повторился. Жена спала в соседней комнате и, заслышав шорох и стоны, прошла к больному. Он опять был без памяти.
Утром он уже встать не мог и весь день пролежал в постели.
Ночью он тихо скончался. Жена страшно плачет, она потеряла своего единственного кормильца. Но, глупая крестьянка, утешается тем, что ангел взял душу ее мужа, – рассказывал Миллер.
– При чем тут ангел? – спросил Джемс.
– Видите ли, – продолжал Миллер, – жена слесаря решила последнюю ночь не спать, а стеречь больного мужа. Ну и, ясное дело, после тяжелого рабочего дня уснула и видела сон.
– Где же тут ангел, какой сон? – допытывался Джемс.
– Глупая баба, сударь, уверяет, что она не спала, а нашел на нее столбняк, по-ихнему это, если человек не может пошевелиться, а все видит и слышит.
И вот явилась прекрасная женщина в небесном платье и с короной на голове. Наклонилась над больным и поцеловала его. Потом в луче месяца она улетела в небо и унесла его душу, – кончил Миллер.
– А чем объяснил смерть деревенский доктор? – спросил Гарри.
– Доктора, мистер, и не было. Его и не звали. Я уже вам докладывал, что у них страшная бедность. Недавно они погорели и теперь ютятся, как попало.
– Смит, завтра вы позаботитесь о вдове, а на сегодня довольно, – решил Гарри.
Потом он откланялся гостям и друзьям и пошел со Смитом работать в кабинет. Он даже отказался от ужина, прося доктора занять председательское место.
Ужин прошел вяло, несмотря на шутки и анекдоты доктора. Сказывалось отсутствие хозяина.
Чтения тоже не было. От пунша отказались и рано разошлись по своим спальням.
Глава 17
К утреннему кофе Райт вышел последним. Он был страшно зол, и губы его нервно подергивались.
Подойдя к столу, вместо обычного поклона он бросил на пол большую пунцовую розу и, наступив на нее, сказал:
– Господа, я не женщина, и бросать мне розы в окно по меньшей мере глупо. Считаю это себе оскорблением и на будущий раз отвечу острием моей шпаги.
Все удивленно смотрели на Райта и переглядывались между собою.
Хорошо вышколенный лакей быстро подобрал бедную растоптанную розу.
– Откуда он ее взял, в саду нет таких, – сказал он, показывая розу камердинеру Сабо.
– На горе в замке уже есть, вчера привезли, – заметил Миллер.
День тянулся скучно и бесконечно.
Вечером в столовую собралось все оставшееся общество, оно сильно убавилось. Все хмурились.
Хозяин, желая развлечь гостей, да и сам отдохнуть от пережитых неприятностей, попросил Карла Ивановича дочитать письма.
Карл Иванович заметно поколебался, замялся, хотел что-то сказать, но потом махнул рукой и надел очки.
– Итак, я начинаю, – сказал он.
Альф, между моим последним письмом и сегодняшним прошли только сутки, но в эти сутки я пережил целую жизнь, и она сломала во мне все светлое и дорогое. Личное счастье погибло. А Рита? Чем же она виновата? Нет, с камнем на душе я должен если не быть, то казаться счастливым! Это для Риты.
Но слушай по порядку.
Поручив Риту заботам кормилицы и кузин, сделав распоряжение по хозяйству, я отправился в город искать старого доктора.
Искать, собственно, мне не пришлось, так как в гостинице, где я остановился, на первый же мой вопрос ответили, что знают, и указали его адрес.
– Только напрасно вы к нему поедете, – прибавил коридорный, – доктор давно никого не лечит да и редко кого пускает к себе.
Он чудной. Позвольте, сударь, я лучше проведу вас к другому доктору – Фришу. Он отличный доктор и стоит в нашей гостинице.
Я поблагодарил и отказался от Фриша…
– А почему вы зовете старика чудным? – поинтересовался я.
– Да как же, сударь, все его так зовут. Говорят, он не в своем уме.
Я отправился.
Извозчик свез меня на окраину города, к небольшому деревянному дому. Во дворе меня встретила пожилая женщина и угрюмо сказала, что доктор не лечит и никого не принимает.
Проводите меня к нему, сказал я, и «золотой» пропуск был в ее руке.
Меня тотчас же провели в сени, а затем и в комнаты.
Первая комната ничего из себя не представляла, самая обыденная, мещанская обстановка. Но зато следующая была совершенно иного характера.
Это какой-то кабинет алхимика или ученого: темные шкафы, полные книг, банки, реторты, несколько чучел и в конце концов человеческий скелет.
У окна в большом кресле сидел старик. В первую минуту я думал, что ошибся и попал не по адресу. Так трудно было узнать в высохшем, худом человеке когда-то полного и веселого доктора. Он был совершенно лыс и в огромных очках.
Если я, зная к кому иду, с трудом уловил знакомые черты, то он, конечно, совершенно меня не узнал.
– Что вам нужно? Я не практикую, – сказал он резко, вставая с кресла.
Я назвал себя.
Минуту он стоял неподвижно, точно не понимая меня, потом странно вытянул шею и спросил – голос его дрожал:
– Кто вы? Я повторил.
Альф, нужно было видеть его ужас, он побелел, как бумага, очки упали на пол, и он этого даже не заметил. Протянув вперед руки, точно защищаясь, он бормотал:
– Нет, не может быть! – ноги его тряслись, и, не выдержав, он со стоном сел в кресло.
Я подал ему стакан воды и, взяв за руку, стал говорить.
– Доктор, милый доктор, разве вы забыли своего любимца, маленького Карло, я старался припомнить из детства разные мелочи, его шутки, подарки…
Понемногу старик успокоился и начал улыбаться:
– Так это в самом деле ты, Карло, ты живой и здоровый. Как же ты вырос и какой красавец. Эх, не судил Бог моему другу, твоему отцу, и полюбоваться тобой.
– Да, доктор с семи лет я был лишен и отца, и матери, а почему, и до сих пор не знаю.
Старик как-то отодвинулся от меня и замолчал.
– Зачем и надолго ли ты приехал в наш город?
– Приехал я сегодня, а сколько проживу, зависит от вас, доктор. Если вы согласитесь на мою просьбу, то завтра же утром мы выедем в замок.
Старик снова весь затрясся:
– Что, ехать в замок, в твой родовой замок, зачем? Что тебе в нем? – закричал он сердито.
– Как зачем? Вот уже два месяца, как я живу в нем, – смеясь, заявил я.
– Ты в замке, рядом, два месяца, – бормотал он. Зубы, т. е. нижняя челюсть старика, дрожали.
– Ты жив, здоров, совершенно здоров. Поклянись Божьей Матерью, что ты говоришь правду, – и он повелительно указал на угол.
Весь угол был занят образами, большими и маленькими; перед ними горела лампада, стоял аналой с открытой книгой. Войдя в комнату, я не заметил этого угла, и теперь он поразил меня диссонансом: лампада и человеческий скелет!
– Клянись, говорю тебе, крестись! – настаивал грозно старик.
Думая, что имею дело с сумасшедшим, и не желая его сердить, я перекрестился и сказал торжественно.
– Клянусь Божьей Матерью, я жив и вполне здоров.
Старик заплакал, вернее, как-то захныкал и, вытаскивая из кармана огромный платок, все повторял:
– Зачем ты приехал, зачем ты приехал? Чего ты хочешь?
Когда он совершенно успокоился, я ему рассказал, что с детства скучал по родине, но не смел ослушаться приказания отца и жил в чужих краях. Внезапная смерть отца сняла с меня запрет, и я явился поклониться гробам отца и матери, и представьте, доктор, я не нашел их в склепе, – закончил я.
– Не нашел. В склепе не нашел! – радостно шептал старик. – А новый склеп ты не трогал?
– А разве есть новый склеп?
Где же он?
– Хорошо, очень хорошо, – потирал старикашка свои руки.
Я ничего не понимал и страшно раскаивался, что связался с полоумным.
Соображая, как бы поудобнее выбраться из глупого положения, я молчал.
Молчал и старик.
– Когда ты едешь обратно в чужие края? – наконец спросил он.
– Обратно? и не собираюсь! – возразил я с удивлением. – Замок вычищен, отремонтирован заново, и через две недели моя свадьба.
Глаза старика опять выразили ужас.
– Ты намерен навсегда поселиться в замке и хочешь жениться, быть может, уже наметил невесту. Безумец, безумец, разве старый Петро не был у тебя, разве он не сказал тебе, что по завету отца ты не должен был приезжать в замок, а не то, что жить тут, да еще с молодой женой, – кричал, весь трясясь, старик.
Все эти глупые охи и крики окончательно мне надоели, и я резко сказал:
– Отец ни разу не писал мне ничего подобного, да и теперь поздно об этом говорить; невеста моя уже приехала и находится сейчас в замке.
– Пресвятая Матерь Божия, помилуй ее и спаси! – горестно прошептал старик. – Ну, Карло, не думал я, что судьба заставит выпить меня и эту горькую чашу. А видно, ничего не поделаешь! Мы оберегали тебя от этого ужаса, но ты сам дерзко срываешь благодетельный покров. Твой отец взял с меня и Петро странную клятву, что тайна эта умрет с нами…, но теперь я должен, я обязан открыть ее тебе… Да, прости меня Пресвятая Заступница…, дорогой друг, ты говорил: «Смотри, ни на духу, ни во сне ты не должен говорить, из могилы я буду следить за тобой», а сейчас, если ты можешь слышать, пойми и прости: но ведь Карло надо спасти, избавить, хотя бы ценой моей души – души клятвопреступника! – печально и торжественно проговорил старик.
Он замолчал и скорбно поник головою.
Хотя все его слова представляли какой-то бред, но я не считал его больше сумасшедшим, что-то говорило мне о их правде и о ужасе, что ждет меня.
Я молчал, боясь нарушить думы доктора, и в то же время старался догадаться, что за тайну должен он мне открыть. Первая моя мысль была насчет моего большого состояния: честно ли оно нажито? нет ли крови на нем?
– и я давал себе слово исправить, что можно.
Нет, невероятно.
Смерть матери, неповинен ли в ней отец?
Тоже нет. Он обожал ее и пятнадцать лет хранил верность ей и чтил ее память.
Что же, наконец?
Доктор все молчал…, потом спросил меня:
– Карло, что помнишь ты из своего детства? Я стал рассказывать, вспоминая то то, то другое.
– Ну, а что ты думаешь о смерти своей матери?
Холод пробежал по мне – неужели?
Я рассказал то, что ты уже знаешь, т. е. что мать видела во сне змею, которая ее укусила, закричала ночью и от страха заболела. Потом ей было лучше, но после обморока в зале болезнь ее усилилась.
Затем, этого ты еще не знаешь, она начала сильно слабеть день ото дня, и все жаловалась, что по ночам чувствует тяжесть на груди: не может ни сбросить ее и ни крикнуть.
Отец начал вновь дежурить у ее постели, и ей опять стало легче. Устав за несколько ночей, отец решил выспаться и передал дежурство Пепе.
В ту же ночь матери сделалось много хуже.
Утром, когда стали спрашивать Пепу, в котором часу начался припадок, она ответила, что не знает, так как ее в комнате не было.
– Господин граф пришел, и я не смела остаться, – сказала она.
– Я пришел, что ты выдумываешь, Пепа, – засмеялся отец.
– Да как же, барин, вы открыли дверь на террасу, оттуда так и подуло холодом, и хоть вы и укутались в плащ, но я сразу вас узнала, – настаивала служанка.
– Ну, дальше, – сказал, бледнея, отец.
– Вы встали на колени возле кровати графини, ну я и ушла, – кончила Пепа.
– Хорошо, можете идти, – сказал отец и, поворачивая к доктору свое бледное лицо, прошептал:
– Я не был там! – Я замолчал на минуту.
– Так, – качнул старик головою, – так.
– Чем кончилось это дело, кто входил в комнату матери, я не знаю и до сих пор, – закончил я.
– Дальше, дальше, – бормотал старик.
– Дальше, через три дня Люси, мою маленькую сестренку Люси, – продолжал я свой рассказ, – нашли мертвою в кроватке. С вечера она была здорова, щебетала, как птичка, и просила разбудить ее рано…, рано – смотреть солнышко.
Утром, удивленная долгим сном ребенка, Катерина подошла к кроватке, но Люси была не только мертва, но и застыла уже.
– Так! – снова подтвердил доктор. Люси похоронили, и в тот же день мать подозвала меня к своей кушетке и, благословляя, сказала:
– Завтра рано утром ты едешь с Петро в Нюрнберг учиться. Прощай, – и она крепко, со слезами на глазах меня расцеловала. Ни мои просьбы, ни слезы, ни отчаяние – ничего не помогло…, меня увезли.
Даже через столько лет старое горе охватило меня, голос дрогнул, и я замолчал.
– Так, – опять качнул головою старик, – так. А не помнишь ли ты еще чьей-нибудь смерти, кроме Люси? – спросил он.
– Еще бы, тогда умирало так много народу: все больше дети и молодежь, – ответил я, – а похоронный звон из деревни хорошо было слышно у нас в саду, и я отлично его помню. Да и у нас на горе было несколько случаев смерти, – закончил я.
Опять длинное молчание. Точно старик собирал все свои силы. Он тяжело дышал, вытащил свой платок и отер лысину.
– Ну, теперь слушай, Карло.
– После твоего отъезда смертность не прекращалась. Она то вспыхивала, то затихала. Я с ума сходил, доискиваясь причины. Перечитал свои медицинские книги, осматривал покойников, расспрашивал окружающих…
Ни одна из болезней не подходила к данному случаю.
Одно только сходство мне удалось уловить: это в тех трупах, которые мне разрешили вскрыть, – был недостаток крови. Да что на шее, реже на груди – у сердца, я находил маленькие красные ранки, даже вернее, пятнышки. Вот и все.
Странная эпидемия в народе меня очень занимала, но я не мог вполне ей отдаться, так как болезнь твоей матери выбила меня из колеи.
Она чахла и вяла у меня на руках. Вся моя латинская кухня была бессильна вернуть ей румянец на щеки и губы.
Она явно умирала, но глаза ее блестели и жили усиленно, точно все жизненные силы ушли в них.
Эпизод с господином в плаще пока остался неразъясненным.
Только с тех пор ни одной ночи она не проводила одна: отец или я; мы чередовались у ее постели.
Лекарства ей я тоже давал сам…, но все было тщетно… Она слабела и слабела.
Однажды днем меня позвали к новому покойнику; твой отец был занят с управляющим. Графиня, которая лежала в саду, осталась на попечении Катерины.
Через два часа я вернулся и заметил страшную перемену к худшему.
– Что случилось? – шепнул я Катерине.
– Ровно ничего, доктор, – отвечала Катерина, – графиня лежит спокойно, так спокойно, что к ней на грудь села какая-то черная, невиданная птица. Ну, я хотела ее согнать, но графиня махнула рукой «не трогать». Вот и все.
Что за птица? Не выдумывает ли чего Катерина.
Расспрашивать больную я не решался, боялся взволновать.
Прошло три дня.
Мы, т. е. твой отец и я, сидели на площадке; графиня по обыкновению лежала на кушетке, лицом к деревне.
Солнце закатилось. Но она просила дать ей еще немного полежать на воздухе.
Вечер был чудный. Мы курили и тихо разговаривали.
От замка через площадку тихо-тихо пролетела огромная летучая мышь.
Совершенно черная: таких раньше не видывал.
Вдруг больная приподнялась и с криком: «Ко мне, ко мне» протянула руки.
Через минуту она упала на подушки.
Мы бросились к ней, она была мертва.
Как ни готовы мы были к такому исходу, но когда наступил конец, мы стояли как громом пораженные. Первым опомнился твой отец.
– Надо позвать людей, – сказал он глухо и пошел прочь. Он шел, покачиваясь, точно под непосильной тяжестью.
Я опустился на колени в ногах покойницы. Сколько прошло времени, не знаю, не отдаю себе отчета. Но вот послышались голоса, замелькали огни и в ту же минуту с груди графини поднялась черная летучая мышь, та самая, что мы видели несколько минут назад.
Описав круг над площадкой, она пропала в темноте.
О вскрытии трупа графини я не думал. Твой отец никогда бы этого не допустил.
Меня, как врача, поражало то, что члены трупа, холодные, как лед, оставались достаточно гибкими.
Покойницу поставили в капеллу.
Читать над нею явился монах соседнего монастыря.
Мне он сразу не понравился: толстый, с заплывшими глазками и красным носом. Хриплый голос и пунцовый нос с первого же раза выдавали его, как поклонника Бахуса.
После первой же ночи он потребовал прибавления платы и вино, так как «покойница – неспокойная». Его удовлетворили.
На другую ночь мне не спалось: какая-то необыкновенная тяжесть давила мне сердце. Я решил встать и пройти к гробу.
Попасть в капеллу можно было через хоры: так я и сделал. Подойдя к перилам, взглянул вниз. Там царил полумрак. Свечи в высоких подсвечниках, окружающие гроб, едва мерцали и давали мало света. А свеча у аналоя, где читал монах, оплыла и трещала.
Хорошо всмотревшись, я увидел, что сам монах лежит на полу, раскинув руки и ноги, и на груди его была накинута точно белая простыня.
Нечаянно взглянув на гроб, я остолбенел…
Гроб был пуст!… Дорогой покров, свесившись, лежал на ступенях катафалка.
Я старался очнуться, думая, что сплю; протер глаза, нет, как не неверен свет свечей, как не перебегают тени…, но все же гроб пуст и пуст…
Не помня себя от радости, я бросился к маленькой темной лесенке, что вела с хор в капеллу.
Недаром я заметил подвижность членов; это только сон, летаргический сон…, мелькало у меня в уме. Слава Богу, слава Богу.
Кое-как, в полной темноте, я скорее скатился, чем спустился с лестницы.
Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу…
Боже…, что же это!… Покойница лежит на месте, руки скрещены, и глаза плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку, тут же, только скатились набок.
Снова протираю глаза, снова стараюсь очнуться от сна…
Обхожу гроб. На полу лежит монах; руки и ноги раскинуты, голова запрокинулась.
Мелькает мысль: где же простыня? и… исчезает.
Не доверяю своим глазам…, в висках стучит…
Нет, это стучат во входные двери со двора. Машинально подхожу, снимаю крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.
– Что случилось? – спрашиваю я. Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.
– Ах, это вы, доктор! – говорит сторож и облегченно вздыхает. – А я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движется; ну, думаю, не воры ли?
Боже избави, долго ли до греха.
На графине бриллиантов этих самых много-много; люди говорят, на сто тысяч крон!
Подхожу. Шелестит, ходит да как заохает, застонет…
Ну, я бежал, позвал «парней, одному-то жутко, – закончил сторож.
– Вы пришли кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух, – приказываю я.
– Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, – сказал один из парней, поднимая чтеца. – Ну и тяжел же старик! – прибавил он.
В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покатилась по полу. Парни засмеялись.
– Отче-то упился, да и начадил без меры. Недаром же он и стонал, ребятушки, страсть страшно! – ораторствовал сторож.
Вынеся монаха во двор и положив на скамью, мы стали приводить его в чувство.
Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело подействовали на полного человека.
Наконец он открыл глаза: они дико бегали по сторонам.
Я приказал дать ему стакан крепкого вина. Он жадно выпил, крякнул и прошептал:
– Неспокойная, неспокойная.
Начало рассветать: послышался звон церковного колокола к ранней службе.
Я пошел к себе, желая все обдумать, но едва сунулся на кровать, как моментально заснул.
День прошел обычно.
Монах совершенно оправился и просил только двойную порцию вина «за беспокойство».
Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и шутя сказал ей:
– Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах.
– Что вы, доктор, да разве они постольку выпивают в монастыре! А небось только жира нагуливают, – ответила Пепа.
Ночью я часто просыпался, но решил не вставать.
Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь.
«Несчастье!» – сразу пришло в голову.
В один момент я готов. Отворяю.
Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.
– Доктор, доктор, монах…, монах умер… – Заикаясь, произносит наконец она и тяжело опускается на стул.
Спешу.
На той же лавке, что и вчера, лежит монах.
Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный ужас.
Кругом вся дворня.
– Кто и где его нашел? – спрашиваю я. Выдвигается комнатный лакей.
– Господин граф приказали вставить новые свечи ко гробу графини, я и вошел в капеллу, а он и лежит у самых дверей.
– Верно выйти хотел, смерть почуял, – раздаются голоса.
– Да не иначе, как почуял, через всю капеллу притащился к дверям.
– В руке у него было два цветка, мертвые розы. Вчера ребята из деревни целую корзину их принесли, весь катафалк засыпали.
– Верно, беднягу покачивало; он и оперся и зацепил их.
– Хорошо еще, что покойницу графинюшку не столкнул, – рассказывают мне один перед другим слуги.
Я слушал, и в голове у меня гудело и в первый раз в душе проснулся какой-то неопределенный ужас.
Смерть была налицо, и делать мне, собственно говоря, было нечего.
Но все-таки я велел перенести труп в комнату и раздеть.
Первое, что я осмотрел, была шея, и на ней я без труда нашел маленькие кровяные пятнышки – ранки.
Тут у меня впервые зародилась мысль, что ранки эти имеют связь со смертью. До сих пор не придавал им значения, я их почти не осматривал.
Теперь дело другое. Ранки были небольшие, но глубокие, до самой жилы.
Кто же и чем наносил их?
Пока я решил молчать.
Монаха похоронили. Графиню спустили в склеп. Для большей торжественности ее спустили не по маленькой внутренней лестнице, а пронесли через двор и сад.
И в день похорон члены ее оставались мягкими и мне казалось, что щеки и губы у ней порозовели.
Не было ли это влияние разноцветных окон капеллы или яркого солнца?
На выносе тела было много народа.
После погребения, как полагается, большое угощение как в замке, так и в людских.
Когда прислуга подняла «за упокой графини», начали шуметь и выражать неудовольствие на старого американца. Он ни разу не пришел поклониться покойнице. И утром, на выносе тела, его так же никто не видел. Напротив, многие заметили, что дверь и окно сторожки были плотно заперты.
Под влиянием вина посыпались упреки, а затем и угрозы по адресу американца.
Смельчаки тут же решили избить его. Толпа под предводительством крикунов направилась в сад к сторожке.
Американец, по обыкновению, сидел на крылечке.
С ругательствами, потрясая кулаками, толпа окружила его.
Он вскочил, глаза злобно загорелись, и, прежде чем наступающие опомнились, он заскочил в сторожку и захлопнул дверь.
– А так-то ты, американская морда, – кричал молодой конюх Герман. Он вскочил на крылечко и могучим ударом ноги вышиб дверь.
Ворвались в сторожку, но она была пуста. Даже искать было негде, так как в единственной комнате только и было, что кровать, стол и два стула.
– Наваждение, – сказал Герман, пугливо оглядываясь.
Всем стало жутко. Все так и шарахнулись от сторожки.
Выбитую дверь поставили на место и молча один за другим выбрались из сада.
В людской шум возобновился.
Обсуждали вопрос, куда мог деться старик. Предположениям и догадкам не было конца.
Многие заметили, что комната в сторожке имела нежилой вид. Стол и стулья покрыты толстым слоем пыли, кровать не оправлена. Где же жил американец, и как, и куда он исчез?
И опять слово «наваждение» раздалось в толпе. Чем больше говорили, промачивая в то же время горло вином и пивом, тем запутаннее становился вопрос.
И скоро слово «оборотень» пошло гулять из уст в уста.
Прошла неделя.
Отец твой почти безвыходно находился в склепе, часто даже в часы обеда не выходил оттуда.
Смертность как в замке, так и в окрестностях прекратилась.
Дверь сторожки стояла по-прежнему прислоненной, – видимо, жилец ее назад не явился.
Из города поступило какое-то заявление, и отец твой должен был, хочешь не хочешь, уехать туда дня на три, на четыре.
На другой день его отъезда снова разразилась беда.
После опросов дело выяснилось в таком виде: после людского завтрака кучер прилег на солнышко отдохнуть и приказал конюху Герману напоить и почистить лошадей.
К обеду конюх не пришел в людскую, на это не обратили внимания. К концу обеда одна из служанок сказала, что, проходя мимо конюшен, слышала топот и ржание лошадей.
– Чего он там балует, черт, – проворчал кучер и пошел в конюшню.
Вскоре оттуда раздался его крик: «Помогите, помогите». Слуги бросились.
Во втором стойле, с краю, стоял кучер с бичом в руках, а в ногах его, ничком, лежал Герман.
Кучер рассказал, что, придя в конюшню, он увидел, что Герман развалился на куче соломы и спит.
– Ну я его и вдарил, а он упал мне в ноги да, кажись, мертвый!
Германа вынесли.
С приходом людей лошади успокоились: только та, в стойле которой нашли покойника, дрожала всеми членами, точно от сильного испуга.
Позвали меня. Я тотчас отворотил ворот рубашки и осмотрел шею. Красные свежие ранки были налицо!
Что Герман был мертв, я был уверен; но ради прислуги проделал все способы отваживания. Затем приказал раздеть и внимательно осмотрел труп.
Ничего. Здоровые формы Геркулеса! Так как никто не заявлял претензии – я сделал вскрытие трупа.
Прежние мои наблюдения подтвердились: крови у здоровенного Геркулеса было очень мало.
Не успел я покончить возню с мертвецом, как из деревни пришла весть, что и там опять неблагополучно.
Умерла девочка, пасшая стадо гусей. Мать принесла ей обедать и нашла ее лежащей под кустом уже без признаков жизни.
Тут в определении смерти не сомневались, так как мать ясно видела на груди ребенка зеленую змею. При криках матери гадина быстро исчезла в кустах.
Все-таки я пошел взглянуть на покойницу под благовидным предлогом – помочь семье деньгами.
Покойница, уже убранная, лежала на столе. Выслав мать, я быстро откинул шейную косынку и приподнял голову.
Зловещие ранки были на шее!
Ужас холодной дрожью прошел по моей спине… Не схожу ли я с ума?! Или это и впрямь «наваждение»!
Всю ночь я проходил из угла в угол. Сон и аппетит меня оставили. При звуке шагов или голосов я ждал известия о новой беде…
И она не замедлила.
Умер мальчишка-поваренок. Его послали в сад за яблоками, да назад не дождались…
Опять я проделал с трупом все, что полагалось, проделал, как манекен, видя только одни ранки на шее.
Наконец вернулся твой отец. Ему рассказали о случившемся; он, к моему удивлению, отнесся ко всему совершенно холодно и безразлично.
Тогда я осторожно ему рассказал мои наблюдения о роковых ранках на шее покойников. Он только ответил:
– А, так же, как у покойницы жены, и ушел на свое дежурство в склеп.
Я опять остался один перед ужасной загадкой.
Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро: хотя ранее и предполагалось, что он останется с тобою в Нюрнберге.
За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и нелюдим.
В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.
Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед дверью склепа, а двери и не открывались.
Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на месте американца сидела черная кошка.
Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.
По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других – большие уши; кто говорил, что это змея, кто, что это птица. И после многих споров и криков решили:
– Дракон, так дракон и есть!…
Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.
Глава 18
На другое утро Петро долго разговаривал с твоим отцом, о чем – никто не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух рабочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца.
Люди повиновались неохотно.
Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яснее выступило, что сторожка была необитаема.
Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.
Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на дрова и укладывать на телеги.
Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.
Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.
– Ишь, паскуда, гнездо завела, – проворчал каменщик.
Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят садиться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.
А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась мне тогда же в глаза, объяснялось теперь тем, что она пачкалась об сажу в трубе.
Телеги с дровами Петро отправил в церковный двор для отопления церкви, как дар от графа. Кирпич вывезли далеко в поле.
Площадку Петро сам вычистил и сровнял, ходя как-то по кругу и все что-то шепча.
На другой день из деревни привезли большой крест, сделанный из осины, конец его был заострен колом.
Крест вколотили посредине площадки. Петро кругом старательно разбил цветник, но, к удивлению и смеху слуг, засадил его чесноком.
На мой вопрос, что все это значит, твой отец махнул рукой и сказал:
– Оставьте его.
В один из следующих дней отец твой, спускаясь по лестнице, оступился и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затхлом, сыром склепе и не правильное питание сделали то, что пришлось его уложить в постель на несколько дней.
В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал посыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.
Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный переполох!
Подняли без памяти молодого садовника Павла. Он тихо и жалобно стонал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.
Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.
Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его, прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках сознания я начал его расспрашивать.
Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне следующее:
По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.
Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, закрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком…, смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены и цветы на голове.
Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею… «И так-то мне стало чудно, хорошо! – улыбнулся больной. – Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза…, глазищи-то, что твое озеро – пучина без дня… Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, – рассказывал больной, – потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого:
«Павел, Павел». Хочу проснуться и не могу, – продолжал Павел. – На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! – и опять слышу: «Рассчитаю, лентяи!»
Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и…, исчезла…, а…, голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок.
Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.
Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор…
Немного погодя, туда же пришел Петро.
Помолчали.
– Это не иначе, как опять «его» дело! – сказал Петро как бы в пространство.
– Кого «его», о ком ты говоришь? – обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.
– Известно, об этом дьяволе, об американце.
– Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?
– Ага, небось сами тоже думаете…, а ранки-то у Павла на шее есть? – спросил он меня.
– Есть.
– Ладно, расскажу, слушайте.
Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, – начал Петро, – так и у меня сердце екнуло: «не быть добру», что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить…, и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в капеллу. Не заглянет, значит.
Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?
А тут все смерти да смерти…, доктора… Вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.
Тут мне и пришло на ум – оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего… – Петро замолчал.
– Ну и что же ты нашел?
– Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, – горестно говорил Петро.
Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в семь-то годков! – закончил он.
Снова молчание.
Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без «него» не обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?
Я предпочел промолчать.
Знаю я от старух, – продолжал Петро, – что «он» не любит осинового кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу назад, в свое место.
Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, – это ему так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может прикинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, – ораторствовал Петро.
Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок скоро зацветет, а «он»…, все озорничает… – печально окончил старик.
– Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли тут закорюки?
Как, по-вашему, доктор? – и Петро пытливо посмотрел на меня.
– Не знаю! – пожал я плечами.
Вот что я надумал, – продолжал Петро. – На каменный гроб старого графа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку, а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы «он» не догадался да не улизнул.
Я обещал.
Петро усиленно принялся за изготовление креста.
За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на горе мужик-поденщик.
Наконец все готово.
На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: положил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, чтобы не обратить на него внимания графа.
– А слышите, как воет и стонет, – обратился ко мне Петро.
Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и где.
Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.
Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень бояться за будущее.
И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим в постели и он мог только прошептать: графиня, гра…
Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и со стоном опустился на пол. Он был бледен, как мел.
Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении наших слуг.
Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из комнаты и через час же несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли поденщики.
Смех и песни замолкли. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, ясно чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вечеру…
– Господа, – прервал доктор, – как ни интересны все эти чудеса в решете, а все же спать надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши вампиры и оборотни уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу, – и доктор решительно встал с места.
– Делать нечего, подождем до завтра, – сказал один из гостей.
Не бойтесь, ни Карл Иванович, ни его «сказки» не сбегут, – шутил доктор.
– А разве вы думаете, что все это сказки? – спросил удивленно Жорж К.
– Какое вы еще дитя, Жорж, если могли в этом сомневаться, – заметил один старик.
Глава 19
День прошел очень оживленно. Катались верхами, много гуляли по лесу, молодежь занималась гимнастикой и борьбой. Никто ни разу и не вспомнил о вчерашнем чтении.
Вечером усталые, голодные, но в хорошем расположении духа все были в сборе.
Сытно поужинав, приступили к Карлу Ивановичу дочитать «сказки».
Тот, против обыкновения, очень неохотно взял свой портфель и долго в нем разбирался.
– Ну-с, какой ерундой вы нас сегодня угостите? – спросил доктор.
– Быть может, можно сегодня и не читать? – точно обрадовался Карл Иванович, закрывая портфель.
– О, нет, нет, мы хотим знать конец, – запротестовала молодежь.
– Вы кончили на том, Карл Иванович, что все слуги из замка убежали от страха, – напомнил Жорж К.
Карл Иванович вздохнул и начал.
К вечеру Петро объявил, что не отойдет от двери склепа, пока не выследит «проклятого дьявола»…
Ночь прошла тихо. Даже утром и днем Петро отказался сойти со своего поста.
Он взял у меня только кусочек хлеба.
И день прошел хорошо.
Минули еще сутки.
Что делать с добровольным сторожем? Он ест один хлеб и совсем не спит.
Долго ли он выдержит?
Еще сутки.
Никакие уговоры, никакие доводы не помогают.
Я решился оставить упрямца еще на ночь, а утром подсыпать сонного порошка в вино и заставить его выпить.
Приготовив покрепче снотворное, я сидел у себя в комнате. Пробило два часа.
Вдруг в комнату, пошатываясь, входит Петро. Он иссиня-бледен, точно мертвец, волосы всклокочены, сам весь дрожит. Беспомощно опустившись на стул, он залился слезами.
Первых его слов разобрать было невозможно, до того стучали его зубы.
Наконец я уловил:
– Графинюшка…, ужас…, наша графинюшка ходит…, мертвец…
– Успокойся, Петро, расскажи все по порядку, я и сам думаю, что виноват не американец, а графиня, – сказал я, стараясь казаться спокойным.
– Наша графинюшка, это ангел-то во плоти и вурдалак, вампир… – и он снова зарыдал.
Когда припадок прошел, Петро сообщил мне следующее:
И в эту ночь, как и ранее, он сидел на скамейке против входа в склеп и не спускал глаз с двери. Ключ от нее лежал у него в кармане.
Ночь лунная, и все видно отчетливо.
– Смотрю, – говорил он, – перед дверью стоит графиня. Белое, нарядное платье, локоны по плечам и на голове цветы и бриллианты. Ну, точь-в-точь, как она наряжалась, когда ехала на бал.
На минуту я забыл, что она умерла, и бросился к ней:
– Графинюшка, милая! – Она ласково посмотрела, да и говорит:
– Петро, за что ты меня преследуешь? Тут я вспомнил, что она мертвая, отскочил, а она за мной.
– Оставь меня в покое, и я тебя не трону, – и голосок у ней такой нежный.
– Бог с вами, – говорю, – графиня, ведь вы же умерли…, и похоронены.
– Умерла…, и все-таки живу. Не мешай же мне. – И сама отстраняет это меня с дороги рукой.
Я хотел перекрестить ее, а она как бросится да схватит меня за плечи.
Сильная такая, глаза злые и лицо совсем, как чужое. Хочу вырваться и не могу, вот-вот повалит… Так мы все пятились, пятились и дошли до грядки с чесноком.
Я запнулся и упал к подножию креста. Она тоже повалилась.
Ну, думаю, загрызет!…
Да Бог помиловал.
Почуяла чеснок, соскочила, застонала тяжко, тяжко и исчезла.
Долго я лежал: боялся пошевелиться. Ну, а потом и к вам, доктор.
– Что нам делать? Ведь графинюшку-то я не могу колом, рука не выдержит… – прошептал верный слуга и опять заплакал.
До утра мы сидели с Петро обдумывая, как поступить. Надо обезопасить замок и деревню от вампира, а в то же время, ради Карло и старого графа, пощадить имя графини в народе.
Мы еще ничего не решили, как пришли мне сказать, что умер сынишка кучера, мальчик лет десяти.
А затем потянулись, один за другим, слуги, прося расчета. Причина была одна:
– У нас в замке не чисто.
Пришлось всех отпустить. Осталось два-три человека, которым абсолютно некуда и не к кому было идти.
Надо было волей-неволей посвятить в дело и твоего отца.
С большими предосторожностями и понемногу я сообщил ему все.
К моему удивлению, и на этот раз он остался почти спокоен. И только спросил, кто, кроме меня и Петро, знает про «то». И когда узнал, что никто, остался очень доволен.
Видимо, он уже знал страшную тайну покойницы. Не оттого ли он и сидел целые дни в склепе?
Немедленно граф распорядился продать лошадей, коров и прочую живность, одним словом все, что требовало ухода, заперев почти все комнаты замка, и отпустил слуг с наградою.
Затем по его приказу поденщики из города живо приготовили новый склеп в скале, на два гроба.
Не решаясь пригласить священника, на восходе солнца, когда по чистому воздуху так хорошо доносится колокольный звон из деревни, перенесли мы сами гроб с графиней из старого склепа в новое помещение и с разными предосторожностями заделали его в стену.
После того отец твой взял с меня и Петро страшную клятву молчать обо всем случившемся.
Он щедро обеспечил нас.
Петро, как милости, выпросил позволения остаться с ним в замке, где и прожил пятнадцать лет.
Как твой отец намерен был поступить с тобой и замком – он нас не посвятил.
Смерть унесла его неожиданно для него самого.
Мы похоронили его в новом склепе, в том месте, которое он себе приготовил.
Петро по обещанию пошел пешком в Рим, а я вернулся домой.
Теперь, Карло, уходи. Я нарушил ради тебя клятву, оставь меня, дай отдохнуть, – и старик скорбно, тяжело поник головою. Я вышел.
Где и как я провел эту ночь, не могу вспомнить…, ходил и ходил… И вот на заре пишу тебе, Альф. Это последнее средство хоть немного разобраться в своих ощущениях и попробовать успокоиться и обсудить. Что это?
Не сошел ли я с ума? А все слышанное, да и сам старик доктор в придачу – не что иное, как один бред больного мозга.
Или доктор существует и он сошел с ума б, м, от старости?., или же, или это все страшная правда?
Какая правда?…
Правда… я сын вампира!
Нет, я сумасшедший…
Впрочем, что лучше? – Реши сам.
Ах, почему ты не здесь, ты бы со стороны вернее это определил. Альф, спаси меня!
Сознаю все безумие верить рассказам старика и…, верю. Почему? Как опровергнуть его слова? Где кончается действительность и начинается вымысел? Все так логично и так не правдоподобно!… Господи, а Рита! Я забыл о ней!
Что же с ней будет? Могу ли я жениться теперь? Имею ли я право вовлечь ее в свое несчастье?
Нет, надо отослать ее на родину. Но как? Что ей скажу, что объясню!… Это убьет, обесславит ее! Нет, это невозможно… Но что же делать…, где выход…
Альф! Помоги, приезжай!
Уже три дня, как я отослал тебе роковое письмо, Альф.
А я все еще в городе – нет сил вернуться и взглянуть на Риту.
Если б ты был возле, мне было бы легче… Знаешь ли, у меня есть лесной дом, он далеко от деревни и хоть лежит у подножия замка, но попасть в него можно, только сделав порядочный крюк.
Не кажется ли тебе, что это хорошее место для такого ученого, как ты?
Никто мешать не будет. Я строго запрещу слугам ходить в лесном доме, а для тебя там будет смирная, хорошая верховая лошадь.
Что ты на это скажешь?
Ты можешь целыми днями рыться в своих книгах; я даже сам не буду к тебе ходить, а только писать. Но сознание, что ты близко, для меня уже утешение и большая поддержка… Альф, Альф, сжалься надо мной. Кроме тебя, у меня нет никого.
Приезжай.
Весть, сообщенная мне доктором, так страшна и так меня выбила из колеи, что я даже забыл, зачем сюда приехал.
Сейчас я опять был у него и вот теперь-то я знаю, что значит ужас, невыносимый ужас. Все прежнее пустяки в сравнении с этими! Но слушай.
Сегодня, придя к старику, я сказал ему первоначальную причину моего приезда сюда, т. е. что невеста моя, Рита, не то что хворает, а бледнеет и скучает.
Он вскочил, как укушенный.
– Твоя невеста хворает, она слабеет, бледнеет; есть у нее рана на шее? – воскричал он.
Ноги у меня подкосились… Я не мог выговорить ни слова…
– Отвечай, есть рана? Как же ты мне сказал что не нашел гробов отца и матери, ты солгал мне ты выпустил «его»! – кричал старик, бешено тряся меня за плечи. Откуда у него сила взялась.
Тут я очнулся.
– Доктор, погодите, с моего приезда никто не только не умер в замке, но и не хворал, – наконец, мог я выговорить.
– А в деревне?
– И там не было покойников. Повторяю, клянусь, я не видел нового склепа, – сказал я серьезно и веско. Доктор несколько успокоился и пробормотал:
– Слава Богу, я ошибся. Быть может, правда, что здешний горный воздух не годится для здоровья такой южанки, как твоя Рита. Поезжай. Через день я приеду в замок, как друг твоего отца. И ты только устрой, чтобы я мог видеть шею твоей невесты.
– Это не трудно, доктор; Рита любит и всегда носит открытые платья. Она знает отлично, что шея ее прелестна.
И вот, только придя домой, я вспомнил эпизод с розовой, сердоликовой булавкой…
А что если?! Господи, спаси и помилуй! Альф, а если…, боюсь выговорить… если все правда…, если Рита… Альф, ради всего святого приезжай.
Спешу домой, что-то там? Ах, я дурень, сидел здесь, а что там, что…
Жду тебя.
Не нахожу слов, благодарю тебя, ты приедешь, да! Теперь мне не страшно, ты будешь со мной.
Спешу тебя порадовать, у нас все спокойно. Правда, Рита слаба и бледна, но она ни на что не жалуется.
Доктор сдержал слово и приехал.
Рита приняла его ласково и дружественно.
Он ловко выспрашивает Риту, как она проводит ночи, не чувствует ли тяжести, удушья и т, д. Какие видит сны.
На все получаются самые спокойные ответы. Единственно, что до сих пор мне не удалось показать доктору шею Риты.
Она выдумала носить кружевные косынки, на шею навязываются какие-то фантастические банты и ленты.
А когда я стал просить снять это и позволить любоваться ее шеей, она грустно проговорила:
– У меня до сих пор не было кружев и лент позвольте мне их поносить…
Ну, как тут не отступиться!
А когда я спросил, зажил ли укол булавкой, она нервно передернула плечами и нехотя ответила:
– Ну, конечно, что об этом говорить. Свадьбу Рита отложила.
Лесной дом был готов для приема дорогого гостя. До свидания и скорого.
Чтение кончено.
Все молчат, всем не по себе, у многих залегла тяжелая дума. Что это?
– И больше ничего нет, Карл Иваныч, – спрашивает хозяин, – никаких объяснений?
– В связке нет больше писем, – отвечает и сразу Карл Иванович.
– Господа, что же это, по-вашему, сказка, бред сумасшедшего? Или, наконец, истинное происшествие? – спрашивает один из гостей.
– По некоторым мелочам можно предположить, что место действия – твой замок, Гарри. Неужели у тебя водились вампиры? – продолжает он.
Гарри молчит.
– А почему бы им и не водиться здесь, даже и теперь, раз вы признаете возможности и верите в их существование, – насмешливо вместо Гарри отвечает другой гость.
– Хватили, «даже и теперь»; за кого вы меня считаете, сударь.
И ссора готова вспыхнуть.
Зная вспыльчивый характер заспоривших, капитан Райт быстро вмешивается и говорит:
– Постойте, сам я не был в склепе, но ты, Джемс, спускался и ты, Гарри, тоже. Есть там большой каменный гроб графа, привезенного из Америки?
– Нет, нету, – отвечает Гарри. – У нас есть только церковная запись, что старый граф привезен из Америки и похоронен в фамильном склепе.
– Мало ли графов привезено и похоронено в фамильных склепах, нынче это не редкость, – вмешивается доктор.
– И что за идея предполагать, что все эти россказни приурочены к здешнему замку. Во всех письмах ни разу не говорится, что дело идет именно о замке Дракулы. Подпись Д. может означать и «Друг» и первую букву от имени «Джеронимо», а это имя часто уменьшается в Карло. Да, наконец, отсутствие в склепе «знаменитого гроба» не лучшее ли доказательство вашей ошибки, – продолжал доктор.
– Жаль, нет больше писем, а то, быть может, мы бы и нашли ключ ко всей этой загадке, – промолвил Гарри.
– Вот пустяки, какая там загадка, я скорее склонен думать, что все эти письма – просто ловкая шутка заманить друга к себе на свадьбу, – не унимался доктор.
– Что-то не похоже на шутку, – заметил Джемс.
– А, по-твоему, надо верить, хотя бы и в давно прошедшее время, в существование вампиров? Нет, слуга покорный, – раскланялся доктор перед Джемсом.
– А теперь прощайте, желаю каждому из вас видеть графиню-вампира. Я иду спать, – и доктор, забрав сегодня привезенные газеты, ушел в свою комнату.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги