ОБОИ В АНГЛИЙСКОЙ ГОСТИНОЙ…

1

Обои в английской гостиной бабушки Диомиры, как запомнилось Пенелопе с детства, были из зеленого шелка с разводами «под мрамор». Впоследствии шелковая обивка исчезла, стены остались голыми, их покрыли белой краской. Пенелопа до сих пор помнила слова Ирены: «Надо избавиться от этого штофа. Под тканью могут завестись насекомые».

Теперь дом был обновлен. Остались только завершающие штрихи. Пенелопе хотелось бы вновь обить стены шелком, но это стоило слишком дорого, поэтому ей пришлось примириться с более практичным и экономичным решением, когда-то предложенным матерью. Однако вместо побелки она выбрала бледно-зеленый цвет, а по верхнему периметру стен велела наклеить бордюр из той же ткани, которой были обиты диваны и кресла.

По окончании ремонта гостиная в стиле чиппендейл, гордость бабушки Диомиры, возродилась в своем прежнем величии. Двухуровневые круглые столики на трех изогнутых ножках, очищенные краснодеревщиком от наслоений времени, демонстрировали красоту и изящество первоначального дизайна. Пенелопа, как в детстве, принялась разглядывать фигурку дракона с разверстой пастью и тонким раздвоенным языком. Она бережно провела пальцем по тонко вырезанной позолоченной чешуе чудовища, словно желающего поглотить мостик через речку и домик с крышей в виде пагоды на цветущем берегу. Эта пагода с загнутыми углами поразила ее воображение еще в детские годы, Пенелопа разглядывала ее часами, воображая дальние страны, которые прадедушка-капитан посетил за время своих бесчисленных морских походов.

– Видишь, бабушка? В конце концов я все сделала правильно, как ты и хотела. Я уверена, что ты рада видеть, каким красивым стал твой дом, – сказала она, садясь в то самое кресло, в котором Диомира в последний раз затянулась сигаретой.

Пенелопа была очень горда тем, что без помощи архитектора или дизайнера сумела вернуть бабушкиной вилле первоначальный вид. Она ничего не нарушила. То, что не подлежало восстановлению, было сделано заново по старинным чертежам.

– Молодчина, Пепе! Отличная работа, кроме шуток!

Голос принадлежал ее матери. Подняв голову, Пенелопа увидела стоявшую в дверях гостиной и улыбавшуюся ей Ирену. Пенелопа бросилась к матери.

– Я была тут по соседству, – начала рассказывать Ирена, нарочито не замечая изумленного взгляда дочери. – В пригороде Форли, если говорить точнее. Вот и решила заехать взглянуть на мою виллу. – Она специально подчеркнула слово «мою». И поскольку Пенелопа молчала, Ирена продолжила: – Разумеется, я не собираюсь здесь задерживаться. Полагаю, ты уже знаешь, что я оставила твоего отца. Мы с Ромео путешествуем. Хотим съездить в Рим на пару недель.

– Я нашла твое брачное свидетельство, – вдруг выпалила Пенелопа.

Ирена сделала два шага в глубь комнаты и опустила взгляд, любуясь восьмиугольными, начищенными до блеска керамическими половицами с белым и зеленым узорами.

– Прямо как новенькие, – заметила она. – Пол смотрится отлично. Разумеется, ковра не хватает.

– Ты слышала, что я сказала? – неумолимо спросила ее дочь.

Ирена выглядела ослепительно. Карамельно-розовый костюм из шелка-сырца прекрасно гармонировал с ее алебастровой кожей и подчеркивал воздушность фигуры. В бессчетный раз Пенелопа почувствовала себя жалкой дурнушкой. Она была в босоножках без каблуков, выцветших шортах и белой футболке с броской надписью: «БОГ УМЕР, МАРКС УМЕР, И Я ТОЖЕ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ НЕВАЖНО». Подпись гласила, что это изречение принадлежит Вуди Аллену.[19]

– О да, я тебя прекрасно слышала, – ответила Ирена, раздумывая над словами Вуди Аллена, выведенными на груди у дочери.

– Я тебе никогда не доверяла и, как оказалось, была права, – заявила Пенелопа.

– Любишь ты поделиться с окружающими своим оптимизмом, – насмешливо заметила Ирена, кивнув на футболку.

Это была футболка Даниэле. Пенелопа нашла ее среди летней одежды, оставленной в доме, и надела, потому что скучала по сыну. А впрочем, еще и потому, что такой лозунг в общем и целом отвечал состоянию ее собственной души.

– У меня не так уж много причин для веселья, – сухо заметила она.

– У тебя всегда был отвратительный характер. Ты из тех, кто всегда считает, что стакан наполовину пуст, – назидательно проговорила Ирена.

– Имея такую мать, как ты, откуда мне было почерпнуть заряд бодрости?

Ирена улыбнулась.

– Послушай, я приехала сюда не ссориться, – примирительно сказала она.

– Да, конечно. Ты приехала сказать последнее «прости» перед тем, как исчезнуть окончательно с твоим омерзительным Ромео Оджиони, – бросила ей в лицо Пенелопа.

– Всю свою жизнь я несла два тяжелейших креста: первый – это твой отец, второй – ты. Он меня любит сверх всякой разумной меры, ты ненавидишь, потому что завидуешь. В твоем-то возрасте попрекать меня добрачными отношениями с твоим отцом! Тебе не кажется, что ты несколько переборщила? Это же смешно!

– Теперь я понимаю, почему у тебя так и не сложились отношения с Андреа: вы с ним слишком похожи. Он тоже только и делает, что лжет. Я хочу знать, почему ты столько лет прикидывалась добродетельной супругой, пришедшей к алтарю девственницей! – закричала Пенелопа, чувствуя, что больше не вынесет самодовольного лицемерия матери.

– А ты бы рассказала своим детям, что у тебя был любовник?

Эти слова сразили Пенелопу наповал.

– По-моему, отношения с Лючией у тебя не лучше, чем у нас с тобой когда-то, – продолжала Ирена, загоняя гвоздь по самую шляпку.

– По крайней мере я не разыгрывала из себя идеальную мать, – слабо возразила Пенелопа.

– Ну а я разыгрывала. Я всегда считала, что должна служить примером для тебя, но у меня ничего не вышло. И все-таки… только ради тебя я порвала тогда с Ромео. Если бы не беременность, возможно, я даже не вышла бы замуж за твоего отца. Но ты уже сидела у меня внутри, и я не стала убивать тебя, как делали и делают по сей день многие женщины. Мими был лучшим из мужей, но, чтобы быть счастливыми вдвоем, оба должны этого хотеть. А я не хотела. Да, ты угадала, я приехала с тобой проститься. Я ухожу к человеку, которого любила тридцать лет. И он любил и ждал меня все эти годы. Разумеется, мне не хватило смелости сказать правду твоему отцу. Я к нему привязана, я от него ничего, кроме добра, не видела, и мне больно думать, как он будет страдать из-за моего бегства. Прошу тебя, не оставляй его одного.

Пенелопа была растрогана чуть ли не до слез, но сдержалась. У нее своих бед было по горло, и она не хотела взваливать на себя чужие.

– Итак, ты высказалась и облегчила свою совесть, – усмехнулась она.

– В точности так же, как и ты. Ты подлатала эту полусгнившую халупу и думаешь, что навела порядок в своей неудавшейся жизни, – бросила в ответ Ирена и направилась к двери.

– Если мне не изменяет память, эта «полусгнившая халупа» до вчерашнего дня именовалась «виллой на море». А что до моей неудавшейся жизни, я никогда не обременяла тебя своими проблемами. Уж хоть за это ты должна быть мне благодарна.

– Ну и напрасно ты не хотела со мной поделиться. Я могла бы тебе помочь. Как бы то ни было, один совет я обязана тебе дать. А ты потом поступай, как знаешь, – сказала Ирена, уже спускаясь по ступеням крыльца.

По ту сторону ограды Пенелопа увидела черный «Порш». За рулем сидел Ромео Оджионе и смотрел в их сторону.

– Порви окончательно с этим твоим доктором. Эта история тянется вот уже бог знает сколько лет, а ведь у тебя есть муж, созданный для тебя как по мерке. В отличие от твоего отца он умеет доставить тебе кучу хлопот. Именно в этом мы, женщины, и нуждаемся, чтобы почувствовать себя при деле.

С этими словами Ирена направилась к машине. Ромео вышел и открыл для нее дверцу. Но сначала он кивнул, издали приветствуя Пенелопу. Поддавшись внезапному порыву, Пенелопа пробежала по аллее, выскочила за ворота и прежде, чем Ирена успела сесть в машину, обняла ее.

– Желаю удачи, – прошептала она.

– Обдумай мой совет, – напомнила ей растроганная мать.

2

Монотонное попискивание будильника отдавалось у него в голове подобно ритмичным ударам молота, разорвавшим сонный покой. Даниэле нащупал будильник на тумбочке, выключил его и слипающимися со сна глазами вгляделся в светящийся циферблат: была половина шестого утра.

Он вылез из постели, проклиная чувство долга, возникшее столь внезапно и уже осложнившее до крайности его юную жизнь. Стараясь двигаться как можно тише, чтобы не потревожить сон домашних, он прошел в ванную умыться, потом оделся, взял учебник по психологии и закрылся в гостиной. В этот день его должны были вызвать к доске, в последний раз в этом году, и ему не хотелось разыгрывать «немую сцену».

Свернувшись клубочком в кресле, мальчик открыл какую-то главу наугад. За два дня он выучил чуть ли не весь материал. Выбранная им глава называлась «Элементы и функции интеллекта». Он начал повторять вслух: «Элементами являются ощущение, восприятие, память и понимание…» Повторив фразу вслух, Даниэле скашивал глаза на учебник и проверял точность своего изложения. И комментировал про себя: «Вот у меня, к примеру, есть ощущение, что вся эта чушь мне на фиг не нужна, но у меня также есть понимание, что я завалю экзамен, а это будет уже совсем не то ощущение…»

Проведя полтора часа за зубрежкой, он решил, что вполне прилично подготовился. Через несколько минут поднимутся дедушка и Лючия. Отец и Лука обычно спят до восьми. Даниэле решил позвонить маме. С каждым днем ему все больше ее не хватало. Не то чтобы ему требовалось что-то особенное… просто видеть ее, ощущать тепло ее рук, слышать ее голос…

Он позвонил в Чезенатико. Пенелопа долго не подходила, мальчик уже решил повесить трубку, когда она наконец ответила.

– Солнышко мое, это ты! – сказала она сонным голосом.

– Я уж думал, тебя дома нет, – облегченно вздохнул Даниэле.

– Все дело в том, что мне пришлось из спальни спускаться в холл к телефону. Надо будет установить отводной аппарат на втором этаже. В твоем возрасте я скатывалась по этим ступенькам кубарем, а теперь вот начала терять форму, – со смехом объяснила Пенелопа.

– Мама, ты еще долго будешь в отъезде? – спросил Даниэле, прямо переходя к интересующей его теме.

– Здесь еще работы не закончены, а…

– А ты еще не готова. Да, я понимаю, – перебил ее сын.

– Я по тебе скучаю, солнышко мое, – вздохнула она. – Мне вас всех не хватает.

– И папы тоже?

– Конечно, но не так, как вас. Я бы хотела видеть здесь тебя, Лючию и малыша. Я все время о вас думаю. Как вы?

– Вообще-то ничего. Я встал в полшестого, повторил психологию. Сегодня на втором уроке меня обязательно вызовут. Я обязательно провалюсь, но не хочу провалиться с позором. Я уже столько дров наломал… Кое о чем ты даже не знаешь, – признался Даниэле.

– О чем я не знаю? – испугалась Пенелопа.

– Теперь это уже неважно. Мне очень понравилось «все делать правильно», как ты говоришь. Раньше я не понимал, как это здорово. Ну все, пора прощаться, а то я слышу, что в коридоре уже кто-то ходит. Наверно, дедушка.

– Он все еще у вас?

– Он живет с нами. Знаешь, после отъезда бабушки ему очень одиноко. Они с папой хорошо понимают друг друга.

– Я вижу, многое изменилось с тех пор, как я уехала. Меня это радует. Ни пуха тебе, ни пера на экзамене.

– Мама, я люблю тебя. Скорей бы ты вернулась, – сказал Даниэле и повесил трубку.

Захватив свой учебник, он пошел на кухню, открыл балконную дверь и поднял жалюзи. Июньский свет залил все помещение. Пока Даниэле ставил молоко на конфорку, до него вдруг дошло, что вокруг непривычно тихо: Чип и Чоп не завели свой обычный щебет. Он поднял взгляд па клетку. Она была пуста.

Сначала Даниэле подумал, что они улетели, но дверца была закрыта. Потом он увидел на дне клетки два бездыханных комочка.

– Лючия! Лючия, иди сюда! – позвал Даниэле, молотя по двери ванной.

– Десять минут восьмого, а тебе уже не терпится! Ну что ты ко мне пристал? – спросила сестра, распахнув дверь и сердито глядя на него.

– Чип и Чоп сдохли!

– Не говори глупости. Вчера вечером они чувствовали себя прекрасно.

Она уже стала закрывать дверь, как вдруг заметила, что глаза у брата блестят от слез.

– О черт! И кто теперь скажет об этом Луке? – спросила Лючия, прибежав в кухню и убедившись, что птички и вправду мертвы.

– Кто-то свернул им шею этой ночью, – решил Даниэле.

– Не пори чушь. Кто мог сделать такую гнусность?

– Присцилла. Она же только и делает, что жалуется! Самсона она терпит, потому что боится. Она целыми днями твердит, что ей надоели эти birds. Это точно она!

Тут в кухне появился Мими Пеннизи. В руке он сжимал поводок, готовясь вывести пса на прогулку. Эту обязанность дед взял на себя добровольно и исполнял ее охотно. Внуки обменялись прокурорскими взглядами, говорившими: «А вдруг это дедушка?»

– Что происходит? – в полном недоумении спросил Мими.

– Нет, дедушка на такое не способен, – изрек Даниэле.

– Кто-то свернул шею Чипу и Чопу, – объяснила Лючия.

Самсон повизгивал на пороге: он увидел поводок, и ему не терпелось отправиться на прогулку. Дедушка открыл клетку, взял одного попугайчика и внимательно осмотрел.

– Никто не сворачивал им шею, – сказал он. – Возможно, они умерли от разрыва сердца.

– Оба сразу? – недоверчиво спросила Лючия.

– Так бывает. Кто-то из них женского пола. Возможно, сначала умерла она, а он не выдержал горя. Знаете, как называют таких попугайчиков? Неразлучниками. Один без другого жить не может.

– Для Луки это будет страшным ударом, – вздохнула Лючия. – Сначала мама уехала, потом бабушка, а теперь вот попугайчики подохли.

– Не знаю, кто преподнесет ему эту новость, но только не я, – сказал Даниэле. – Тем более что я уже опаздываю.

– Не волнуйся, я сам поговорю с малышом, – успокоил его дед.

Лука воспринял новость внешне спокойно. Он бережно завернул попугайчиков в бумажную салфетку и пожертвовал коробку из-под конструктора «Лего» в качестве гроба. Пока брат и сестра были в школе, малыш организовал похороны: известил своих друзей, живших в доме, договорился с дворником, и тот обещал выкопать могилку на клумбе в глубине двора, под цветущим кустом олеандра. После обеда из подъезда вышла маленькая процессия. Возглавлявший ее Лука торжественно нес обеими руками коробку с бедными попугайчиками. За ним следовали другие дети с приличествующим случаю скорбным выражением на лицах. Даниэле и дедушка Мими замыкали процессию.

Даниэле сочинил по этому поводу короткую песню и спел ее под гитару, пока процессия огибала двор. Лючия отказалась принимать участие в церемонии, которую она назвала «дурацким шутовством», но, услыхав красивый и звучный голос брата, вышла на балкон и простояла там до самого конца похорон. Присцилла спрятала пустую клетку на шкафу в гардеробной.

– Хоть в кухне теперь будет почище, – бормотала она себе под нос.

Лючия промолчала и принялась готовить шоколад.

– В такую жару? – удивилась домработница.

– Лука любит шоколад. Надо же его как-то утешить, – ответила девушка.

Лука выпил шоколад с удовольствием. Мими Пеннизи вдруг вспомнил о своем сицилийском происхождении и многозначительно изрек:

– Если в доме мертвая птица – жди беды.

3

У Андреа было более чем достаточно причин для беспокойства. Его мать все еще была в больнице. В редакции царила напряженность: тиражи упали, и Москати не упускал случая сорвать свое дурное настроение на сотрудниках. Все домашние заботы, в отсутствие Пенелопы, лежали на нем. Но больше всего Андреа терзала ревность. Мысль о том, что жена ждала восемь лет, прежде чем призналась в измене, глодала его изнутри.

К счастью, семейные проблемы поглощали большую часть его времени, не занятую работой. К тому же он пытался понять, что происходит между Лючией и ее дружком. Посмотреть на них вместе – можно было подумать, что они семейная пара с двадцатилетним стажем, а не молодые влюбленные. У Андреа сложилось впечатление, что Лючия хочет избавиться от Роберто, а он всеми правдами и неправдами пытается ее удержать.

Андреа уже получил полное представление о том, каково одному тащить семейный воз, иметь дело с домработницей-кретинкой и с тестем, то бредящим о Марате и Шарлотте Корде,[20] то предрекающим несчастья в доме из-за смерти двух злосчастных попугайчиков.

Вечером после похорон все собрались за кухонным столом, чтобы разделить спартанский ужин, приготовленный Лючией: холодный рис со специями и крупными креветками.

– Три в одном, – объяснила она, – первое, второе и гарнир. Стоит дорого, так что проявите уважение.

Не обращая внимания на слова сестры, Лука выбирал со своей тарелки одну креветку за другой и скармливал их Самсону.

– Ты идиот! – потеряла терпение Лючия, заметив его тайные маневры. – Ты хоть понимаешь, сколько это стоит?

– Я не ем мертвых животных, – вспыхнув, ответил Лука.

– Отлично! – воскликнул Андреа. – Браво! Нам не хватало только вегетарианца в этом паноптикуме.

Даниэле был в приподнятом настроении: его вызвали на уроке психологии и поставили высший балл. Он встал из-за стола и вскоре вернулся, держа двумя пальцами отчаянно бьющуюся золотую рыбку.

– Ты не ешь мертвых животных? На, съешь это животное, оно живое, – сказал он, положив рыбку на тарелку младшему братишке.

Вместо ответа Лука побледнел, потом покраснел, зашелся икотой и перестал дышать. Его лицо стало лиловым. Брат и сестра, чувствуя себя виноватыми, бросились к нему со всех ног.

– Прости меня, прости, – умолял Даниэле.

– Честное слово, никогда больше не буду на тебя кричать, – пообещала Лючия.

Присцилла завизжала во все горло: ей никогда раньше не приходилось видеть Луку в таком состоянии.

– My God![21] Малыш умирает!

Андреа взял со стола кувшин с водой и вылил ее на голову сыну. Средство подействовало. Малыш хлебнул воздуха и задышал. Тогда отец подхватил его под мышки, поставил на ноги на стуле и с размаху залепил ему две пощечины. Потом сунул руку в карман его штанишек и вытащил флакончик вентолина.

– Видишь эту штуку? – настойчиво спросил Андреа. – Посмотри на нее хорошенько, потому что больше ты ее не увидишь. – Он вышвырнул лекарство в окно. – А теперь живо беги переоденься, возвращайся сюда и доешь рис с креветками. Слышать больше ничего не желаю об астме, о приступах астмы, о лекарствах против астмы. Кончено! Нет у тебя никакой астмы. Тебе все ясно?

С этими словами он поставил сына на пол и шлепком подтолкнул к выходу из кухни.

– Я умру, а ты еще пожалеешь, – пригрозил Лука.

– Ну что ж, мы устроим тебе красивые похороны, как Чипу и Чопу.

– А если я не умру, мне будет так плохо, что тебе придется везти меня в больницу, – продолжал малыш.

– Прекрасно. Будешь лежать в одной палате с бабушкой Марией и останешься там, пока она не выздоровеет, – пообещал Андреа. – А она еще долго будет болеть. Очень долго!

Через несколько минут Лука вернулся к столу. Он переоделся и причесался. На нежных щечках алели следы от пощечин. Заняв свое место за столом, мальчик съел весь рис до последнего зернышка вместе с креветками.

Потом он посмотрел в глаза отцу и сказал:

– Никогда больше не буду с тобой разговаривать и не буду больше спать с тобой на большой кровати.

Он слез со стула и в сопровождении Самсона удалился в свою комнату.

– Пойду в аптеку, куплю ему вентолин, – сказала Лючия.

Андреа ничего не ответил. Он сожалел, что пришлось надавать сынишке оплеух, но от души надеялся, что проявленная им твердость поможет малышу избавиться от астматических кризисов.

На работу он ушел с тяжелым сердцем, а когда вернулся уже после полуночи, увидел, что кровать пуста, и почувствовал себя совсем одиноким. Жена уехала, оставив семью у него на руках. Он сел к письменному столу и начал писать ей письмо, которое обдумывал уже несколько дней.


3 июня


Дорогая Пенелопа!

Несколько дней я молчал, все пытался примириться с мыслью о твоей измене. У меня ничего не вышло. Ярость улеглась, а боль – нет. Знаю, тебе со мной жилось несладко, но все-таки зачем понадобилось, когда уже столько времени прошло, сообщать мне, что ты была влюблена в изумительного мужчину? Мне кажется, только злость могла толкнуть тебя на это запоздалое признание. Ты нанесла мне удар в спину. За что?

Я был неверным мужем и плохим отцом, это правда. Пожалуй, твой побег и в самом деле был необходим. У меня было время поразмыслить, обдумать свое глупое и безответственное поведение. Я понял, как больно ранили тебя мои приступы гнева, моя неспособность найти разумный подход к тебе и к детям. Я обнаружил корни многих своих поступков и теперь с трудом стараюсь их исправить. Если бы ты не перешла от слов к делу, если бы не уехала, оставив меня наедине с семейными проблемами, я бы, наверное, так и не понял, что со мной творится. За это я тебе благодарен.

Но если правда, что я годами унижал и мучил тебя, правда и то, что ты отплатила мне сторицей. Ты меня сразила выстрелом в упор, как беспощадный убийца. Ты меня уничтожила.

Пепе, любимая, я должен сказать тебе правду: всю свою жизнь я любил только одну женщину. Эта женщина – ты. И я тебя потерял. Тебя отнял у меня трижды проклятый Раймондо Мария Теодоли ди Сан-Витале, чтоб его чума взяла.

Вот что я хочу тебе сказать: если ты все еще уверена, что совершила ошибку, оставив его, чтобы продолжать жизнь со мной, я готов предоставить тебе развод и всю вину взять на себя. У меня перед глазами пример твоего отца. Не хочу, чтобы ты сбежала от меня в погоне за старой любовью, когда я буду в его возрасте.

АНДРЕА

4

Приведя в порядок дом бабушки Диомиры, Пенелопа вдруг поняла, что больше ей делать нечего. Она обошла весь дом от погреба до башенки, безуспешно ища, чем бы ей себя занять. Повсюду царили чистота и порядок. Из ее спасательного надувного плота словно выпустили воздух, и она захлебывалась в коварном море одиночества.

Ее бегство из дома пошло на пользу и семье, и ей самой: оно помогло ей понять, что давно пора поставить точку в отношениях с Мортимером. Но она не знала, как это сделать. Может, достаточно поднять телефонную трубку, набрать номер, услышать его голос и сказать: «Все кончено»? Нет, это не имеет смысла. Стоит, положить трубку, как она вновь окажется в прежнем положении.

Нет, она должна его повидать, посмотреть ему в глаза, рассказать о себе. Она не передумает. Мортимер ей бесконечно дорог, но ее жизнь навсегда связана с Андреа и с детьми. При ремонте Пенелопа решила непременно сохранить старомодный настенный телефон в холле и теперь направилась туда с твердым намерением им воспользоваться. Однако, уже подняв трубку, она решила, что лучше сначала выпить кофе.

Войдя в кухню, Пенелопа поставила кофеварку на огонь. Тут зазвонил дверной звонок. Она выглянула в окно. Это был ее сосед.

– Можно войти? – спросил профессор.

– Вас привлек запах кофе. Я угадала? – спросила она, открывая дистанционный замок.

Он пошел вперед по дорожке, а она побежала ему навстречу.

– Почтальон знает, что ты дома, но по привычке подсовывает твою почту мне, – объяснил он, передавая ей пачку писем. Пенелопа положила их на круглый столик в холле, потом провела старика на кухню.

– А знаешь, врач запретил мне пить кофе, – сообщил он таким тоном, словно священник запретил ему грешить.

– С каких пор? – спросила Пенелопа, выставляя на стол две чашки прекрасного, синего с золотом русского фарфора, – все, что осталось от великолепного бабушкиного сервиза.

– С вчерашнего дня. У меня было головокружение. Изабелла испугалась и позвонила Фантини. Он приехал, осмотрел меня и вынес приговор: «Никакого кофе, вина, острых соусов и принимай эти таблетки от давления».

Изабеллой звали служанку профессора, а старый доктор Фантини лечил и бабушку, и Ирену, и саму Пенелопу и ее детей, когда они заболевали летом.

– Стало быть? – Пенелопа застыла с кофейником в руках, не зная, наливать ему кофе или нет.

– Не могу отказаться от твоего приглашения, стало быть, выпью. Я вовсе не ставлю перед собой цель дожить до ста лет. В моем возрасте прибегать к подобным трюкам, чтобы прожить на пару лет дольше… это попахивает трусостью. Каждый имеет право на свое достоинство. Помнишь, сколько раз Фантини говорил твоей бабушке: «Никаких сигарет»? Она его не слушала. Без курева, возможно, она бы еще немного пожила. Но как? В каких условиях? Неужели на старости лет жизнь должна превращаться в борьбу за выживание? Еще ложечку сахара, пожалуйста. Ты же знаешь, я люблю сладкий кофе… Спасибо, дорогая. Так о чем это я? Ах да, насчет борьбы за выживание. Я не хочу прозябать, я хочу умереть в одночасье, как твоя бабушка. Что ты об этом думаешь? – спросил он, поднося чашку к губам.

– Я вообще не хочу, чтобы вы умирали. Всякий раз, когда уходит дорогой человек, он как будто уносит с собой частицу и нашей жизни, – ответила Пенелопа.

Из-под стола послышалось жалобное «мяу!». Молодая, явно беременная кошка терлась о ноги Пенелопы.

– Ты взяла себе кошку? – удивился профессор.

– Это она взяла меня себе. Она давно уже кружила в саду. Я давала ей поесть и попить, а потом заметила, что она беременна. Тогда я поставила для нее корзинку под верандой, постелила на дно старый свитер. Надеюсь, она там окотится.

Профессор поблагодарил за кофе и ушел. Кошка поплелась за ним в сад. Пенелопа закрыла входную дверь; теперь она была готова позвонить Мортимеру. Она набрала миланский номер, но слуга-испанец сообщил ей, что доктор в Бергамо. Тогда Пенелопа позвонила в палаццо Сан-Витале.

– Рада вас слышать, синьора, – отозвалась Чезира. – Сейчас передам трубку доктору.

Через несколько мгновений в трубке раздался его голос:

– Привет, Пепе.

– Мне надо с тобой увидеться, – сказала Пенелопа.

– В любой момент.

– Я в Чезенатико. На дорогу уйдет три часа.

– Можешь приехать, когда захочешь.

– Сейчас запру дом и выезжаю.

– Я жду тебя.

Пенелопа медленно опустила трубку на рычаг, обошла весь дом, запирая двери и окна. Опять послышался жалобный кошачий призыв. Пенелопа выбежала из дому и нашла кошку в корзине под верандой. Маленькая бродяжка смотрела на нее умоляюще. Видно было, что она вот-вот окотится и что ей больно. Пенелопа принялась осторожно и бережно массировать ей живот. Так делал Мортимер, когда она рожала Луку.

Загрузка...