Варшавские тайны

Глава 3 Первые впечатления

Лыков вернулся к начальнику сыскной полиции под сильным впечатлением. Гриневецкий отложил бумаги.

– Как вам наш генерал?

– Он проповедует… самостоятельные идеи, скажем так. А это большая редкость среди русских администраторов. Особенно полицейских.

– Вы о польско-русских отношениях? Да, у Сергея Ивановича есть своя формула. Он долго шел к ней. В 1863 году прапорщиком Толстой принял участие в подавлении восстания. И стал свидетелем многих несправедливостей со стороны правительства. Уже тогда, видимо, у него появилось чувство личной вины перед поляками. Так? Я обратил внимание: Станислава четвертой степени, полученного за усмирение, генерал никогда не надевает. Став варшавским обер-полицмейстером, он решил что-то изменить. Пусть только на своем участке! Это было трудно, но искренность генерала была замечена польским обществом. Сейчас, могу это подтвердить, Толстой принят варшавянами и пользуется уважением. Не то чтобы там были объятия – поляки обижены и настороженны, – но хотя бы стал возможен диалог.

– Обиды… несправедливости правительства… С той поры прошло четверть века, а ясновельможные и по сей день упиваются обидою. Не пора ли уже делом заняться?

– Польское общество именно так и рассудило, – серьезно пояснил Гриневецкий. – От идеи национального восстания в ближайшее время решено отказаться.

– Вот как? В ближайшее время?

– Да. Сейчас международная обстановка такова, что восстание не получит зарубежной поддержки. Как это было, например, в шестьдесят третьем… Тогда эту поддержку оказывала главным образом Франция. Теперь, после германского унижения, она чрезвычайно заинтересована в союзе с Россией и не станет помогать полякам. Англия двулична и ненадежна. У Австрии с Германией у самих… как это?.. лицо заросло? Так?

– Рыло в пуху.

– Да. Поэтому сегодня о мятеже мечтает лишь горстка студентов, которым не хочется учиться. Серьезные люди все свои силы вкладывают в развитие страны.

– Российской империи?

– Зачем империи? – удивился Эрнест Феликсович. – Польши, конечно.

– Но ведь такого государства нет на карте!

– Сейчас нет. Но мы с вами еще доживем до его появления.

– Вы польский патриот?

– Не совсем польский, – дружелюбно рассмеялся надворный советник. – По национальности я жмуд, или, иначе, литовец. Но хочу коротать свою старость в независимой Польше.

– И вы так открыто это говорите?

– Чего же мне скрывать? Служу я честно, никакой «борьбой» не занимаюсь, в своем деле специалист. Начальство отдает должное. Неужели вы думаете, что, если мое место займет русский патриот, он станет лучше ловить польских уголовных? Ха-ха! Тут надо знать язык, национальный характер, специфику варшавского и вообще польского преступного мира. Вы, например, сведущи в этом?

– Нет, разумеется.

– И какой-нибудь Иван Иванович Иванов, трижды русский и семь раз православный, – тоже нет. Он станет исправно ходить в ваш храм, пить водку и читать Каткова. И при этом плохо ловить воров и убийц. Вам что важнее?

– Я понял вас и соглашусь. Для меня важнее, как человек делает свое дело. Пусть мечтает о старости хоть на Таити, если справляется и не совершает ничего противозаконного.

– Так это про меня!

– Хорошо, мы объяснились. Продолжите, пожалуйста, свою мысль про серьезных людей.

– С удовольствием. Только давайте, Алексей Николаевич, уж без обиняков! Нам с вами вместе служить, пусть бы и только полгода. Вместе убийц искать и, возможно, на пули ходить. Честно очертим наши позиции. Я жмуд. Это немного хуже, чем поляк, но лучше, чем русский.

– Даже так? – вскинулся Лыков.

– Для меня однозначно так, а вы, конечно, вольны думать по-своему. Ведь что особенно раздражает поляков? То, что они подчинены силой? Но в Германии и Австрии то же самое. А ненавидят более всего именно вас, русских. Почему? Потому, что здесь поляки подчинены народу много менее культурному, чем они сами.

– Вы уверены в последнем?

– Увы, да. Понимаю, насколько вам неприятно это слышать. Но мы условились говорить честно. Наличие в русском народе значительного числа образованных и порядочных людей не меняет общей картины. Зайдите в дом к поляку и русскому. Зайдите в нашу кавярню[13] и в ваш кабак! Понаблюдайте, как вечером, даже в праздник, когда закрываются увеселительные заведения, поляки расходятся по домам. И среди них нет ни одного пьяного. Ни одного! Представляете? Никто не горланит дрянных песен, не справляет нужду на угол дома. А если иной и совершит подобное, знайте: это ваш, русский!

Лыков хотел что-то возразить, но вспомнил рассказы агента Девяткина. И промолчал. Вместо этого он сказал другое:

– И какой, по-вашему, выход?

– Да он всего один: разойтись. Так? Лучше, конечно, полюбовно, без крови. Ее и без того пролили достаточно… Повто рюсь: здоровая часть польского общества сейчас работает над развитием производительных сил будущей страны. И уже добилась замечательных успехов. Знаете, когда вся энергия народа направлена к одной цели, успехи обязательно придут! А что будет через двадцать лет? Силы, накопленные в обществе на созидание, уже ничем не заткнуть. Поверь те. Пока же мы требуем от правительства всего четыре вещи. Первое и самое главное – равенство польского языка с русским. Далее идут суд присяжных – его нет в Царстве Польском; земское самоуправление – оно также отсутствует; и, наконец, бесцензурная печать. Неужели это завышенные требования? Вам в Тамбовской губернии можно, а нам тут не полагается? Мы что, малограмотные буряты, чтобы нельзя было доверить земства или суд присяжных? Это же сознательное унижение! Поляки – гордая и развитая нация, нас нельзя держать на положении бурят! Это плохо кончится, в том числе и для русских. Так?

– Хорошо, будем считать, что мы объяснились, – примирительно сказал Лыков. – У нас еще найдется время доспорить. А сейчас я хотел бы приступить уже к своим обязанностям. Кому необходимо представиться помимо обер-полицмейстера? Судебному следователю, который ведет дело об убийстве?

– Главная фигура – генерал Толстой. Его помощников, генерал-майора Поленова и подполковника Анзаурова, никогда не бывает на месте. Честно говоря, я не знаю, чем они занимаются. Из магистрата вам никто не понадобится, а вот в губернское правление следует наведаться. Там представьтесь двум людям: вице-губернатору Андрееву и советнику военно-полицейского отделения канцелярии Петцу. Учтите, что сей господин для вас важнее прочего начальства! Полицейскими вопросами во всех этих многочисленных инстанциях занимается он один. Губернатор ему полностью доверяет. Константин Петрович – человек умный и опытный, но с большим самомнением. Вы уж, пожалуйста, с ним поаккуратнее, не обидьте чем-нибудь, иначе вам трудно будет служить.

– Учту.

– Ну, и следователь. Убийством пристава Емельянова занимается коллежский асессор Черенков. Он следователь по важнейшим делам Окружного суда и сидит в боковом крыле здания. Это там же на Медовой, где и губернатор. Тут рядом, можно обойтись без извозчика. Полагаю, сегодня вам следует лишь познакомиться с ним и условиться о встрече на завтра.

– Согласен.

– Ну, с Медовой возвращайтесь к нам, и мы решим вопрос с вашим устройством. Управление сняло для вас приличную квартиру на Гусьей улице. Съездим, заселитесь – и отдыхайте с дороги. Так?

– А знакомство с кадром отделения?

– Уже завтра, сегодня не успеете. В пять часов пополудни вся служба в Варшаве прекращается и начинается шпацер.

– Шпацер?

– Да. Прогулка, променад. Причем массовый! Город к этому очень располагает, сами вечером убедитесь. Кстати, за час до полуночи закрываются все увеселительные заведения. Никаких круглосуточных загородных ресторанов вроде петербургского «Красного кабачка» в Варшаве и окрестностях нет. Пьяные загулы до утра, с цыганами и битьем зеркал здесь невозможны. Это к слову о нашем споре… В одиннадцать часов вечера город с трехсоттысячным населением благополучно засыпает.

– И что, ночная жизнь отсутствует? – не поверил Лыков.

– Начисто.

– И публичные дома закрываются? Вот этого никак не может быть!

– Тоже запирают двери, будьте уверены. Кто бы им позволил?!

– Чудеса какие-то вы рассказываете… А громилы с налетчиками тоже баиньки ложатся?

– Куда? – не понял Эрнест Феликсович.

– Ну, спать.

– Взломы квартир или магазинов, конечно, случаются. А вот уличная преступность в это время отсутствует полностью. Некого грабить, все спят! Извозчики, кстати, тоже. Если пойдете сегодня на вечернюю прогулку, возвращайтесь на квартиру загодя. Не то придется пешком…

– Но в сыскном отделении остается же дежурная смена?

– Один человек. Происшествия случаются регулярно – город есть город. Два-три раза в неделю бывает что-то серьезное: ограбление, например. И очень редко – убийство. Тогда все на ногах, мирная жизнь кончается. Ну, вам это знакомо… Так что мне и пану Нарбутту спать в своей постели выпадает через раз. Да, еще по агенту дежурят по ночам на каждом из четырех вокзалов. Остальные, если все тихо, в пять часов расходятся.

– Ну и ну… – пробормотал Алексей.

– Поживете у нас и тоже научитесь, – благодушно усмехнулся Гриневецкий. – Вам пора. Ступайте в губернское правление, а то рискуете не застать.

Медовая улица оказалась почти за углом. Вице-губернатор уделил Лыкову три минуты. А вот надворный советник Петц действительно поважничал, принимая командированного. Высокий, седобородый и осанистый, он более сгодился бы в роли сенатора… Но петербургский гость вел себя почтительно, попросил о содействии в трудных ситуациях, и оно было ему обещано. Расстались собеседники по-дружески.

Здание Окружного суда удивило Алексея. Огромное, с высоченной полукруглой аркой ворот, оно занимало половину Медовой. Арка украшена барельефами тонкой работы и медальонами с изящными женскими фигурами. В Петербурге так выстроили бы театр, а в Варшаве – суд…

Следователь Черенков собрался уже уходить, когда к нему явился посетитель. Лыков назвал себя и объяснил цель командировки. Особо указал, что обязан за шесть месяцев установить убийцу пристава и передать дело в суд. Чиновник ответил:

– Очень приятно. Я коллежский асессор Черенков Вонифатий Семенович, судебный следователь по важнейшим делам. Рад! Рад, что мне в помощь прибыл, судя по наградам, опытный человек. А то ведь дело стоит! Улик никаких, и сыскное ничего не обещает.

Следователь являл собой хороший тип русака: крепкий, русоволосый, с густой бородой и внимательными, лезущими в душу глазами.

– Гриневецкий со своим батальоном сыщиков обмишурились, – продолжил он. – А возможно, и не хотят искать убийц. Там же в отделении одни поляки!

– Это серьезное обвинение, – нахмурился Лыков. – Насколь ко оно обоснованно?

– Вы, случаем, не полонофил? – ответил вопросом на вопрос Черенков.

– Нет. Но я хочу быть объективным.

– Все мы хотим быть объективными. Зря я, видимо, начал сейчас этот разговор: он длинный и серьезный. А мне надо уходить. Обещал сводить жену в театр… не ждал вас, простите. Но завтра готов продолжить.

Лыков взялся за треуголку.

– И я готов. Как новый человек, буду задавать много вопро сов. Когда прийти?

Черенков бросил взгляд на перекидной календарь.

– В четверть первого устроит?

– Да.

– Договорились.

Два коллежских асессора вышли вместе, но на улице разошлись. Лыков поразился: тротуары, только что полупустые, оказались вдруг заполнены людьми. Нарядно одетая веселая толпа фланировала по панели в обе стороны. На Сенаторской более сильный поток двигался к Старому Месту. Сыщику требовалось обратно в ратушу, и он не без труда пробирался среди варшавян. Ничего подобного в других городах, даже в столицах, он не видел. В Тифлисе любят погулять, но там не так людно. А тут! Словно где-то открыли запруду, и полилось… Сама толпа тоже казалась ему необычной. Ни одного мастерового в фартуке, оборванца в опорках или крестьянина с оглоблей под мышкой. Все аккуратно и щегольски одеты, вежливы и любезны. Приглядевшись, Алексей обнаружил, что люди вокруг были отнюдь не из высших слоев. Средний класс и те, кого на Руси именуют «простой народ»: ремесленники, рабочие, мелкие факторы. Но как разительно они отличались от питерщиков и тем более от нижегородцев! Воротник у сорочки хоть и бумажный, но свежий. Обязательно галстук и шляпа. Обувь начищена, усы расчесаны на барский манер. Издали посмотришь и решишь, что идет приват-доцент, а не ученик столяра. Ай да шпацер!..

Еще Лыкову бросилось в глаза обилие русских военных. Их фуражки были повсюду. Множество офицеров и нижних чинов толкалось на тротуарах. Они курили, глазели на прохожих, некоторые пытались разговаривать с поляками. Варшавяне отвечали холодно-вежливо, старались пройти мимо и порой даже не скрывали своей антипатии. Вся улица как бы незримо делилась на хозяев и гостей. И гостям тут были совсем не рады.

Шумный поток донес Лыкова до ратуши. Там уже было пусто. Только Гриневецкий одиноко заседал в кабинете, поджидая своего помощника. Не теряя времени, сыщики загрузились в дежурную пролетку и уехали из присутствия. Сначала отвезли начальника отделения. Тот жил на престижной окраине, на дальнем конце Маршалковской, возле знаменитых Лазенок. Эрнест Феликсович по дороге исполнил роль чичероне и показал новичку достопримечательности. Экипаж нарочно двигался длинным путем, через Новы Свят, Уяздовскую аллею и Мокотовскую заставу. У ворот небольшого уютного особняка полицейские расстались, договорившись увидеться завтра в десять. Обратно возница по просьбе Алексея повез его другой дорогой. Пролетка проехала насквозь всю Маршалковскую, обогнула Саксонский сад и через Соборную площадь, Вербовую и Налевки выбралась на Гусью улицу.

В четырехэтажном доходном доме новой постройки Алексея уже ждали. Элегантный конторщик, похожий на разорившегося графа, провел нового жильца на третий этаж. В квартире обнаружилось все необходимое. Комнат было три: спальня, гостиная и кабинет. Приличная мебель, небольшой набор посуды (закусочной и для чая), газовое освещение. Лыкову понравилась ванна из полированной меди с тремя кранами[14]. А бронзовый ватерклозет с крышкой из палисандрового дерева просто поразил – такие до Петербурга еще не добрались!

Керовника[15] звали пан Влодзимеж. Вместе с ключами он дал постояльцу и необходимые пояснения. Кофе и горячие булки можно получать утром у покоювки (горничной по этажу). Обедать и ужинать проще всего в кухмистерской, что помещается в этом же доме. Жильцам в ней предоставляется десятипроцентная скидка. Чай варшавяне не пьют, но русскому квартиранту могут, по его просьбе, доставлять отварную воду. Свечи и всякие мелочи – у той же горничной, более серьезные вопросы – к керовнику.

Пан Влодзимеж был вежлив и услужлив, говорил по-русски с приятным акцентом, да и само жилье Лыкову понравилось. С той стороны улицы в окна смотрелись такие же новые дома непривычной архитектуры. Еще доносился шум вечерней жизни большого и веселого города. Сыщика подмывало быстрее обустроиться и выйти наружу, окунуться в эту незнакомую манящую жизнь. Он вручил конторщику два безжалостно смятых рубля. Тот принял их, словно сеньор – подношение от вассала (ох уж эти поляки…).

Алексей наскоро разложил вещи, переменил надоевший мундир с орденами на модный сюртук. Его била приятная дрожь нетерпения. Так бывает, когда приезжаешь в новый значительный город и начинаешь изучать его с белого листа. Что взять с собой в первую вылазку? Алексей прихватил складную карту Варшавы. В бумажнике оставил сто рублей разными купюрами, остальные деньги убрал в потайной ящик, что показал ему пан Влодзимеж. Туда же легли два револьвера, запас патронов к ним и полицейский билет. Подумав, коллежский асессор вернул билет в карман сюртука. Мало ли? Незнакомый город, в котором его никто не знает… Все, пора выходить!

Лыков уже решил, что в свой первый вечер в Варшаве он погуляет допоздна. Собственно, парадная часть города не так и велика. Скорее всего, за шесть месяцев ему все тут надоест, особенно если жить без семьи. Но первые впечатления – самые вкусные, и хотелось насладиться ими в полной мере. Лыков решил прогуляться от Старого Места до Нового Света. По пути выбрать заведение и отужинать. Обедать ему сегодня не пришлось, поэтому аппетита было на двоих. Улыбаясь в предвкушении удовольствия, Алексей запер квартиру, сбежал вниз, представился там незнакомому швейцару и вышел на улицу.

Бойкая толпа подхватила сыщика и понесла. Через Гусью и Налевки он вскоре вышел к Красинскому саду и тут надолго застрял. Сотни горожан самого обывательского вида заняли все скамейки. Они сидели семьями: дети играли в мяч или обруч, пан читал газету, а пани вязала. Такие же группы слонялись по аллеям и толпились вокруг киосков. Киоски эти более всего удивили Лыкова. В парке их было несколько, и они притягивали варшавян как магнитом. За прилавком стояли молодые девушки, все очень красивые. Они ловко разливали зельтерскую, содовую и пиво, отвешивали мороженое, выдавали сдачу и не забывали при этом приветливо улыбаться. Встретив первую такую красотку, сыщик не удержался и купил у нее воды. Но через двадцать саженей ему попался второй киоск с барышней еще милее. А за ним маячил третий, в котором хозяйничала совершенная красавица… Больше ничего Алексей брать не стал, а только разглядывал диковинную для русского глаза картину.

Ему неоднократно приходилось присутствовать на так называемых народных гуляньях – и по службе, и в качестве зрителя. Там тоже было празднично и люди веселились от души, но полиция к вечеру выбивалась из сил. В какой-то момент – и это было неизбежно – толпа начинала «шалить». То тут, то там вспыхивали пьяные драки, иногда кончавшиеся поножовщиной. Множество людей, и не только мужчин, но и женщин, напивались до утраты человеческого вида… Кто-то жарит на гармошке, кто-то орет дурным голосом, воображая, что поет; третьего выворачивает прямо на соседей. Кругом отвратительные рожи, и все это на глазах у детей…

Варшавский шпацер оказался совсем другим. Несмотря на будний день, в аллеях парка витало ощущение праздника. Никто не говорил барышням за прилавком сальности. Толпа отдыхала как-то уютно и доброжелательно. Люди не мешали друг другу, не спорили за место. Пан, случайно задевший соседа, учтиво приподнимал шляпу и извинялся – а оба из мастеровых. К женщинам же отношение было самое уважительное и галантное.

И ни одного пьяного вокруг…

Лыков прошел парк насквозь и вышел к дворцу Красинских. Он знал из путеводителя, что это давно уже казенное здание. Двухэтажное, со статуями на невысоком фронтоне, оно не претендовало на особое изящество. Но глазу приятно. Таких дворцов немало в Варшаве. Лишенные петербургской державности, они делали город уютным и красивым. Алексей поглазел на статуи и продолжил путь. Пройдя одноименную площадь с чугунным бассейном посреди, он оказался на Долгой улице. По ней в несколько рядов катили экипажи с нарядными варшавянами. Сыщику требовалось перейти на другую сторону, но поток был очень плотным. Стоило, однако, поставить ногу на мостовую, как все коляски разом остановились. М-да… По-русски торопливо Лыков перебежал улицу, за ним неспешно шли поляки.

По знакомым уже Медовой и Сенаторской Алексей вышел на Замковую площадь и замер, любуясь. Она имела совершенно европейский вид. Так, наверное, выглядит Париж или Вена, в которых сыщик не бывал. Прямо – королевский замок, слева – узкие улочки старого города, справа – громада костела Святой Анны и живописная перспектива Краковского Предместья. Посреди площади стояла высокая колонна с чьей-то статуей. Лыков справился по карте – статуя оказалась Сигизмунда Третьего.

Было восемь часов пополудни, но темнеть и не думало. Алексей прогулялся по площади, осмотрел снаружи замок и решил отложить Старое Место на потом, а сейчас прогуляться до Нового Света. Но сначала требовалось поужинать. В животе уже урчало… Осмотревшись, новоиспеченный варшавский житель сразу увидел дюжину кавярен и рестораций. В кавярнях, он знал это, не едят, а только пьют кофе и закусывают. Ему же хотелось основательно подкрепиться. Хорошее заведение под названием «У Владека» обнаружилось на углу Мариенштата. Все вывески в Варшаве были на двух языках: сначала на русском, а ниже на польском. Войдя в ресторан, турист заявил, что мечтает отведать замечательной местной кухни. Важный метрдотель тут же подозвал не менее осанистого официанта, и они вдвоем принялись помо гать гостю сделать заказ.

Лыков до того, как разбогател, часто питался в Петербурге в польских столовых. Недорогие и очень чистые, они процветали в столице. Но сейчас сыщик решил основательно познакомиться с изысками, а не налегать на привычные фляки. Обоим панам это желание пришлось по душе. К подбору блюд стороны отнеслись необыкновенно серьезно. Трое взрослых мужчин долго обсуждали достоинства того или иного кушанья и даже вызвали для справок повара. В итоге сложился следующий ужин. Открыл его суп с рубцами, дальше следовал заяц по-польски в сметане, и на десерт – ламаньцы с маком и кофе. Под мясо Алексей попросил графинчик гожалки[16].

Еда вся оказалась необыкновенно вкусной и укрепила в сыщике симпатии к Варшаве. Трапезничая, он наблюдал за публикой. Зал был полон, но для нового гостя всегда обнаруживался свободный столик. Преобладающим элементом оказались немцы, за ними шли русские, поляков насчитывалось меньше всех. В углу пили пиво два пожилых респектабельных еврея. Атмосфера в ресторации дышала негой и благодушием.

Коллежский асессор уже допивал взятый на посошок стакан польского меда, когда вдруг это благодушие разом закончилось. Три русских офицера, сидевшие напротив, и без того были основными поставщиками шума. Не то чтобы они кричали, но разговаривали между собой излишне громко и бесцеремонно. Особенно выделялся смазливый штабс-капитан в мундире корпуса пограничной стражи. Он махал руками и что-то доказывал двум молодым пехотным поручикам. Как выяснилось, спор шел о польских женщинах. Неожиданно штабс стал на все заведение крыть их непечатной бранью. Тут же в зале повисла неприятная тишина, но офицер и не подумал понизить голос. Тогда от соседнего столика повернулась красивая пани лет тридцати и сказала скандалисту:

– Как вам не стыдно! А впрочем, чего ждать от русского…

– Па-а-звольте! – рявкнул пограничник. – Я Россию в обиду не дам!

И, вскочив, сорвал салфетку и направился к польке.

Алексей понял, что ему придется вмешаться. Пьяный соотечественник вызывал чувство стыда и омерзения. Но три офицера при оружии, подвыпившие… Для кельнеров они представляли силу, с которой страшно спорить. Известно, что пьяные вояки иногда пускали в ход шашки. Поэтому заступников для дамы можно было и не дождаться. А если и найдется смельчак, то он очень рискует.

Между тем скандал разгорался. Смельчак сыскался тут же. Сидевший рядом с пани высокий седовласый поляк поднялся и внушительно сказал штабс-капитану:

– А я не позволю пьяному русскому быдлу оскорблять даму!

Голос у седовласого был густой и впечатляюще спокойный, а в поведении угадывался твердый характер. Мужчина совершенно не боялся офицеров и собирался достойно защи тить свою спутницу.

Штабс-капитан осекся. Он постоял несколько секунд в нерешительности, но потом нахмурился и положил руку на эфес шашки. Поручики вскочили, готовые поддержать товарища. Тут вышел Лыков и встал между поляком и офицерами.

– Это как понимать, господа? Трое вооруженных на одного безоружного? Храбрецы… Так-то вы защищаете честь России? По-моему, вы ее сейчас бесчестите.

Седовласый сзади крепко взял Лыкова под локоть и сказал столь же внушительно:

– Благодарю вас, но я в защитниках не нуждаюсь. Отойдите и дайте мне кончить начатое.

Но офицеры уже переключили внимание на Лыкова. Особенно их возмутило, что русский заступился за поляка.

– Это всякая штафирка… русскому офицеру… да я… паршивого пана на место ставить не дозволяют?!

Тут Алексей левой рукой взял одного поручика за ремень, а правой, сдвинув вплотную друг к другу, цапнул второго поручика и штабс-капитана. Одним хватом обоих. Оторвал от пола на четверть[17] и пошел с ними к выходу.

В зале все опешили. Кельнеры, разинув рты, расступились. Притихли и буяны, почувствовав себя на воздухе…

– Сколько они вам должны? – буднично поинтересовался Лыков, проходя мимо метрдотеля.

– Э-э… шесть рублей сорок копеек.

– Пройдите с нами на крыльцо. Офицеры хотят рассчитаться.

Коллежский асессор без видимых усилий вынес всех троих на улицу и аккуратно поставил на ступеньку. Потом приблизил лицо к штабс-капитану и сказал вполголоса:

– Расплатитесь, и чтобы духу вашего здесь не было.

– Но…

– Скручу в бараний рог.

Вид у Лыкова был грозный. Да и сбежавшаяся обслуга являлась для офицеров ненужными свидетелями унижения. Поэтому штабс-капитан молча сунул семь рублей метрдотелю – тот застыл рядом с напряженным лицом, и буяны торопливо удалились.

– Благодарю пана! – чопорно поклонился распорядитель Алексею. – Будьте, пожалуйста, впредь нашим гостем!

Тут на крыльцо вышли седовласый поляк и его спутница.

– Это новость! – склонила голову красавица, с любопытством разглядывая сыщика. – Не все, значит, русские одинаковы?

– В любом народе есть и хорошие люди, и плохие. Примите мои извинения за поведение соотечественников.

– А вы – нашу благодарность.

– Только вашу. Убежден, что ваш спутник справился бы сам. Он… настраивает на серьезный лад. Еще неизвестно, кого я спас.

Поляк при этих словах улыбнулся и молча протянул сыщику руку. Тот пожал ее и впервые внимательно вгляделся в лицо седовласого господина. Завидя это, пан приподнял шляпу, развернулся и пошел прочь. Так же молча, не говоря ни слова. Дама сказала торопливо:

– Меня зовут пани Малгожата.

– Лыков Алексей Николаевич. А…

Договорить он не успел: дама подмигнула ему и бросилась догонять своего спутника.

История на этом не закончилась. Сыщик тоже расплатился и продолжил прогулку. Когда он дошел до ближайшей подворотни, там его поджидали. Три офицера обступили Лыкова.

– Вы, надеюсь, дворянин? – вышел вперед штабс-капитан. – Моя фамилия Сергеев-третий. Извольте представиться!

– Коллежский асессор Лыков. Что имеете сообщить?

– После всего случившегося, и по вашей вине… Согласитесь, никто не тянул вас силком в свару! Вот… Просто так вам теперь уйти не удастся. Вы обязаны дать нам удовлетворение. Будете знать, как оскорблять офицеров! Итак, спрашиваю: куда мне прислать секундантов?

Штабс-капитан почти протрезвел. Замешательство от неожиданной встряски прошло; он готов был мстить за допущенную слабость. Опять же не имелось и свидетелей. Здесь, в Польше, офицерство представляло могучую касту, с которой никто не решался связываться. Все это понимали, в том числе и Сергеев-третий. В покоренной стране, где власть держалась на штыках, золотым погонам прощалось все. Вызов гражданского чиновника на дуэль сразу тремя офицерами означал для него смертельный риск. Если же уклониться, можно получить оскорбление действием – и тогда дуэль неизбежна. Или позор… Негодяи это знали и довольно ухмылялись. Все преимущества, казалось, были на их стороне. А объяснения в случае чего они придумают, и к своей пользе: три голоса против одного.

Лыков был раздосадован. В первую же прогулку по Варшаве вляпаться в историю! Вот ведь угораздило… И побить этих полудурков нельзя – все ж на них погоны русской армии. По закону он должен вызвать городового, чтобы тот составил протокол. И как теперь это сделать? Если же тронуть любого из офицеров хоть пальцем, скандал необратим. Их потом исключат, вероятно, из службы. Но и Лыкова срочно выкинут из Варшавы. И не факт, что вернут в Петербург! Могут засунуть помощником исправника в Среднеколымск, «пока скандал не забудется». А когда шум уляжется, забудут и об Алексее.

– Ну что, миластадарь? Долго будем молчать? – повысил голос штабс-капитан. – Напугались? А раньше надо было думать! Как русскому офицеру, – тут он назидательно вознес к небу указательный палец, – дерзить! Теперь со всем варшавским гарнизоном придется объясняться, а не только с нами тремями! мать твою так…

Коллежский асессор не выдержал. Мгновенно он затолкал противников в ближайшие ворота. Навстречу сунулся было дворник, но сказать ничего не успел. Со словами «Погуляй пять минут!» Лыков выставил его на улицу и повернулся к офицерам. Те еще хорохорились: им казалось, что сейчас последуют униженные извинения.

– Вот!

Сыщик вынул из кармана серебряный рубль, покрутил перед носом штабс-капитана, а потом порвал его пополам, словно картонный. Буяны завороженно уставились на его пальцы, с виду совсем обычные.

– Слушайте внимательно, дурни. Я сейчас отлуплю вас, всех троих. Как Сидоровых коз. Без картелей и прочих глупостей. Ногами! Так, что зубы свои будете в горсть собирать! Потом отниму сабельки и снесу генерал-губернатору Гурко. Доложу там, как все было. Полагаю, его высокопревосходительство заинтересуется и захочет опросить прислугу из ресторана. Понятно, что они расскажут… После этого решение Гурко предугадать несложно. Так же, как военного министра и государя. Ась? Не сложно я говорю? Согласны или как? Миластадари…

Офицеры слушали Лыкова с напряженным вниманием – уж очень он был убедителен.

– Так вот. Меня поблагодарят тихонечко за службу и уберут, но недалеко и ненадолго. А вот вас…

Сыщик мечтательно поглядел наверх, словно там его взору открылась картина последующих событий.

– Когда вы, без личного оружия, с побитыми мордами, предстанете перед генерал-губернатором… Зная его нрав… Хм! А уж что скажет варшавский гарнизон, услышав, что три дурака в погонах получили банок от одного статского, – это вам виднее.

Алексей взял поручиков за плечи и приставил их с боков к штабс-капитану. Будто примерялся, как удобнее их бить, всех троих разом. Офицеры побледнели и попытались отстраниться, но у них не получалось. В ярости Лыков сжал их до хруста костей и держал крепко.

– Козлы драные! Позор русской армии! Где вы были, когда я на Кавказе с турками рубился? Меня, георгиевского кавалера, на дуэль? С кем, с вами? Щенки! Такая честь лишь солдатам. А вы – ресторанные хамы и оскорбители женщин. С такими у меня разговор другой – зубы на выход!

Последнюю фразу сыщик крикнул уже в лицо офицерам. Стиснул их изо всех сил, так что те закричали от боли, и разжал руки. Глянул волком и сказал только одно слово:

– Вон!

Толкая друг друга, сильно напуганные, вояки кинулись к выходу и мгновенно исчезли. С улицы опасливо заглянул дворник.

– Можно! – разрешил Лыков.

Сняв картуз, поляк зашел во двор и огляделся.

– Ничего не сломали, – успокоил его Алексей. – Ан нет, вру! Рубль-целковый повредили. Подбери и снеси в банк, там поменяют. Вон валяется.

Дворник опустился на колени, подобрал половинки монеты и стал их разглядывать.

– Не розумем, пан, як то…

Поднял голову, но странного русского рядом уже не было.

Лыков вышел и осмотрелся. Офицеры быстрым шагом, почти бегом удалялись в сторону Замковой площади. Сыщика это устраивало. Он решил прогуляться по Краковскому Предместью и от Новы Свята вернуться домой на извозчике. Сейчас коллежский асессор находился в самом начале проспекта, напротив костела Святой Анны. Он двинулся по четной стороне, восхищаясь увиденным. Краковское Предместье – это Невский проспект польской столицы, здесь лучшие особняки, университет, костелы. Очень скоро турист оказался возле Дворца Наместника. Большое трехэтажное здание, отставленное вглубь, соединялось с красной линией двумя корпусами, покоем[18]. Во дворе находился памятник фельдмаршалу Паскевичу-Эриванскому. Вынув карту, Лыков прочитал ссылку. Оказалось, что наместник здесь квартировал всего один, польский генерал Зайончек; это было шестьдесят лет назад и продолжалось недолго. Самый большой из варшавских дворцов давно перешел в разряд административных зданий, а имя наместника носил лишь по старой памяти…

Подивившись, гость пошел дальше. То и дело он справлялся с картой, читая о достопримечательностях. Один за другим попадались живописные шляхетские дворцы: Казимировский, Тышкевичей, Уруских, Весслов, Потоцких, Чапских, Гнесинских, Браницких, Четвертинских… Гостиница «Европейская» заманивала швейцаром в ливрее, похожей на камергерский мундир. Императорский университет и костел Святого Иосифа, шикарные магазины и ресторации – все это производило сильное впечатление. А еще варшавяне, веселые, нарядные и легкомысленные, очень радовали глаз после чопорного Петербурга. По улицам непрерывным потоком катили экипажи с красивыми дамами и их щеголеватыми спутниками. На каждом углу – уже знакомые Лыкову киоски с симпатичными барышнями-продавщицами. Тут и там сновали крикливые разносчики газет. Лыков знал, что эти ежедневные газеты называются в Варшаве курьерками, их всего три, и они очень популярны. Поскольку курьерки выходят на польском, Алексей тут же набрал их: он решил вечерами изучать язык.

Наконец коллежский асессор дошел до собора Святого Креста, возле которого Краковское Предместье переходит в Новы Свят. Он заглянул в храм и молча поклонился той из колонн, в которой замуровано сердце Шопена. Обещал сделать это Вареньке, любившей великого поляка… Выйдя наружу, Лыков почувствовал, что устал. Пожалуй, на сегодня хватит впечатлений. Он поднял руку, сел в тут же подъехавшего извозчика и отправился на квартиру.