Варяжский сокол

Глава 1 Заговор

Жучин вернулся в Итиль на исходе зимы. Последний бросок через степь настолько измотал хазарское посольство, что бек Ицхак не рискнул сразу предстать пред каганом, дабы не пугать Тургана своим обветренным и исхудавшим лицом. Почти седмицу Жучин и сопровождавшие его ганы приходили в себя, нежась на пуховиках и привыкая к домашнему уюту. Не знал покоя, пожалуй, только ган Карочей. Нет, он, конечно, отдал должное и пуховикам, и женщинам, истосковавшимся по его ласкам, но вид собственного, довольно скромного дома принудил гана к активным действиям. Ну, не мог один из самых знатных и расторопных скифских вождей жить, словно какой-нибудь купец средней руки, довольствуясь малым. Первым делом Карочей предъявил расписку, полученную от рабби Зиновия и возвращенную ему боярином Драгутином, весьма уважаемому в Итиле человеку – рабби Вениамину. Рабби Вениамин являл собой полную противоположность уважаемому Зиновию, то есть был еще относительно молод, ну разве что лет на пять старше Карочея, недурен собой и жил на широкую ногу, окруженный заботами законной жены и бесчисленных наложниц. Дворец Вениамина если и уступал дворцу кагана в размерах, то явно превосходил его в роскоши. Он был буквально забит золотом. Прошли те времена, когда рахдониты прятали нажитое и боялись выставлять свое богатство напоказ, дабы не будить жадность в хазарских ганах. Ныне рабби Вениамин никого не боялся, он смело мог полагаться как на защиту кагана, так и на своих многочисленных мечников, коих насчитывалось у него более тысячи. Каган Турган, отдавая должное рахдониту и его несомненным заслугам, даровал ему титул бека, что сразу же высоко вознесло Вениамина над небогатыми хазарскими ганами. Тем не менее гана Карочея, памятуя о его близости к Ицхаку Жучину, он принял как равного, со всей широтой рахдонитской души. Кроме всего прочего, Вениамину хотелось узнать из первых рук о договоренностях, которые удалось заключить рабби Ицхаку с Людовиком Тевтоном. Карочей охотно рассказал уважаемому Вениамину и о заключенном договоре, и о приключениях, которых немало было на пути к Каролингской империи и обратно. Сидели не чинясь в уютной небольшой горнице, но пили и ели с золотой посуды. Вениамин ахал и качал заросшей черными курчавыми волосами головой. Особенно его потрясла смерть неведомого князя Трасика, убитого на Калиновом мосту родным племянником. Но, как оказалось, у гана Карочея имелась в запасе и еще одна горестная весть, которую он приберег к концу беседы.

– Да быть того не может! – ахнул Вениамин, узнав о смерти рабби Зиновия.

– Увы, уважаемый бек, – развел руками Карочей, – эта смерть потрясла не только тебя, но и меня, и уважаемого Ицхака, и даже Людовика Тевтона. Тем более что в убийстве рабби Зиновия был замешан некий граф Гийом Сакс, коего сын императора числил среди своих самых преданных ближников. Этого графа нашли в доме рабби с ножом в сердце. Видимо, кто-то из слуг Зиновия сумел нанести убийце смертельный удар, а потом скрылся, опасаясь мести тевтонов.

– Какое несчастье! – никак не мог успокоиться Вениамин. – Я ведь знал Зиновия лично.

– Наслышан, уважаемый бек, – сочувственно вздохнул ган Карочей, – ведь именно тебе предназначено едва ли не последнее его послание.

Карочей протянул расстроенному Вениамину заветный пергамент. Хозяин с интересом пробежал расписку глазами, лицо его приняло озабоченное выражение.

– Четыре тысячи денариев, – задумчиво протянул Вениамин. – Сумма немалая.

– А вот подтверждение наследников рабби, что серебро было получено уважаемым Зиновием и пущено в оборот. – Карочей протянул купцу еще один пергамент. – Возможно, тебе, бек, интересно будет узнать, что известный нам боярин Драгутин посетил город Волынь одновременно со мною и именно ему молва приписывает участие в убийствах князя Трасика и рабби Зиновия. Увы, мы потеряли не только уважаемого рабби, мы потеряли еще и порт Микельбор на южном побережье Варяжского моря, который очень бы пригодился нашим купцам. К сожалению, я слишком поздно приехал в Волынь, мне просто не хватило времени, чтобы предотвратить этот ужас. А рабби Зиновий, вместо того чтобы довериться мне, сделал ставку на Гийома Сакса.

– Тем не менее ты не остался внакладе, уважаемый ган, – кивнул на расписки Вениамин.

– Увы, уважаемый бек, моя доля в этой сумме незначительна. Я просто выполняю поручение купца Никсини, которому нужно рассчитаться с долгами.

– И кому он задолжал?

– Персу Джелалу, ты, вероятно, его знаешь, уважаемый бек.

– Джелала я знаю, а вот о Никсине слышу в первый раз.

– И тем не менее он ворочает большими делами в Волыни. По моим сведениям, он ссужает деньгами викингов, которые потом расплачиваются с ним взятой в набегах добычей.

– Прибыльное дело, – с завистью покачал головой Вениамин.

– Никсиня подбивал одного моего знакомого ярла к налету на Севилью, где викинги еще не успели побывать. Но ярлу Витовту подвернулось более выгодное дело.

– Какое дело?

– Боюсь, что поход на Итиль. Викинга нанял боярин Драгутин.

– Твой викинг здорово просчитался, – криво усмехнулся Вениамин. – Севилья обошлась бы ему дешевле.

– Кто знает, уважаемый бек, – вздохнул ган Карочей. – Я слышал, что русаланы отказались присягать кагану Тургану, ибо тот поменял бога Рода на бога Яхве и отказался приносить жертвы Перуну-Световиду. Того и гляди, волхвы Велеса объявят Тургана Драконом, а всех ганов, присягнувших ему, – порождением Навьего мира, и тогда запылает вся Хазария.

– Так ты считаешь, уважаемый ган, что боярин Драгутин не зря навестил кагана Славомира?

– Он нашел у Славомира понимание и поддержку, в том числе золотом и людьми. Кроме того, я слышал от центенария императора Людовика Благочестивого одну очень забавную байку. Якобы каган Славомир видел сон, в котором сокол забил насмерть гепарда. Волхвы Световида объявили этот сон вещим.

– Кто такой гепард, я догадываюсь, – усмехнулся Вениамин, – а вот что касается сокола, то здесь у меня есть сомнения. Уж не сам ли это каган Славомир?

– На этот счет можешь быть совершенно спокоен, уважаемый бек. Это некий Воислав Рерик, сын князя Годлава. Очень воинственный молодой человек. К тому же он ведет свой род от легендарного кагана арьев Додона и находится в родстве с Меровингами. Теми самыми Меровингами, у которых Каролинги отняли власть.

– Я не понимаю, какое отношение потомки Додона имеют к нам? – нахмурился Вениамин.

– Так ведь именно из этого рода выбирались каганы арьев. И в свое время далекий предок Битюса Булан, выходец из Турана, взял в жены русаланскую княжну, которая была дочкой Кладовлада, родного брата Меровея Винделика. Кладовлад оспаривал власть у Меровея, и в этом его поддерживал Аттила, основатель славного града, в котором мы с тобой имеем честь проживать. К сожалению, гунны и Кладовлад проиграли войну за королевство франков и вынуждены были вернуться в причерноморские степи. Говорят, что это Аттила или один из его сыновей сосватал для своего родовича Булана праправнучку кагана Додона. Только на этих условиях Булан поручил поддержку верви русов, которые до арабского нашествия держали в руках все южные земли вплоть до Дарьяльского перевала. Их первенство признавали скифские, славянские, тюркские и кавказские ганы. Под их влиянием находилась и Русь, из которой они черпали военные силы. Хазарский каганат возник по воле русов, и они этого не забыли. Союз русов с туранцами и иудеями помог отразить нападки арабов, но, похоже, этому союзу ныне приходит конец.

– Время русов прошло, – пренебрежительно махнул рукой Вениамин, – их влияние, как и влияние волхвов, опиралось на веру в славянских богов. Каган Битюс, приняв иудаизм, одним махом оборвал все прежние родовые, племенные и межплеменные связи. Мы на пороге нового миропорядка, ган Карочей. И как ушли на северо-западе Меровинги, так здесь, на юго-востоке, уйдут в небытие и русы. Каролинги-христиане взяли верх в империи франков, а в Руси и Хазарии восторжествуем мы. Ибо за нами будущее, и соколу никогда не одолеть гепарда.

– Твоими устами да мед бы пить, уважаемый бек, – улыбнулся обворожительно ган Карочей. – Так как же быть с деньгами?

– Ты можешь получить их сегодня, уважаемый ган, – спокойно отозвался Вениамин. – Подписи рабби Зиновия и его наследников стоят дороже трех с половиной тысяч денариев.

– А почему же не четырех? – удивился Карочей.

– А прибыль? – напомнил рассеянному гану любезный бек Вениамин. – Кроме того, ходят слухи, что Каролинги чеканят порченую монету.

Карочею осталось утешиться только тем, что хазарский рабби взял с него за услугу почти в два раза меньше, чем рабби варяжский. Впрочем, уважаемый Зиновий за свою скупость уже поплатился жизнью, – кто знает, не придет ли срок расплаты и для уважаемого Вениамина? Тут ведь важно, чтобы подвернулся вовремя под руку какой-нибудь глуповатый граф.

Ган Карочей нисколько не сомневался, что рабби Вениамин обязательно проверит, как будут потрачены подозрительным клиентом полученные немалые деньги. А потому, погрузив денарии на телегу, поехал прямо к купцу Джелалу, с которым издавна поддерживал хорошие отношения. Старый перс визиту гана удивился, но еще более удивился груде серебряных монет, которую хитрый скифский ган насыпал у его порога. Такими клиентами не бросаются. Джелал любезно пригласил гостя на мужскую половину. Купец жил тем же порядком, что когда-то жили в родной стране его предки. И даже веры он придерживался старой, ничем не похожей на ислам, который ныне принесли в древний Иран кичливые кочевники арабы. По вере Джелала, миром правили два бога, добрый и злой, и ныне пришло время злого Аримана, но это, конечно, не повод, чтобы человек опускал руки и забывал о своем предназначении на этой земле. Надо признать, что Джелал совсем неплохо устроился в Хазарии и даже был обласкан прежним каганом Битюсом, который еще не делал особых различий между иудеями и язычниками. Но ныне, похоже, наступают совсем другие времена. Каган Турган еще колеблется, не желая окончательно рвать с язычниками, зато его сын Обадия, вокруг которого собрались все влиятельные в Хазарии рахдониты, настаивает на окончательном разрыве, неизбежно ведущем к войне.

– Мне нужен новый дом, уважаемый Джелал, – сказал ган Карочей, принимая из рук хозяина изящно сработанную чашу с вином. Чаша была серебряной, но столь тонкой и изящной работы, что ган невольно ею залюбовался.

– Сейчас таких уже не делают, – вздохнул перс. – Арабское нашествие убило в нас тягу к красоте. Так какой тебе нужен дом, уважаемый ган?

– Меня бы устроил твой дворец, уважаемый Джелал. Я слышал, что он продается. И полагал, что три с половиной тысячи денариев – цена вполне разумная.

По губам перса скользнула скорбная усмешка:

– Я слишком долго странствовал по миру, ган Карочей, чтобы на старости лет вновь срываться с места. К тому же мой дом стоит значительно дороже цены, предложенной тобой.

– Какая незадача, – ахнул Карочей. – Выходит, меня ввели в заблуждение. Прости меня, уважаемый Джелал, если я ненароком тебя обидел.

– Какие пустяки, – махнул рукой перс. – Я всегда рад тебя видеть, уважаемый ган.

– В таком случае, у меня к тебе еще одна просьба, уважаемый Джелал. Ты ведь, насколько я знаю, умеешь читать по-арабски. Не мог бы ты перевести мне, что написано в этом пергаменте.

Старый перс просьбу гостя уважил и погрузился в чтение. Карочей, затаив дыхание, наблюдал за ним. Ему уже чудились несметные сокровища, которые он сможет получить с помощью этого небольшого клочка пергамента, но, увы, кажется, он поторопился. Лицо Джелала, по мере того как его глаза пробегали строку за строкой, становилось все бледнее и бледнее.

– Ты действительно не знаешь, что здесь написано, ган?

– Ты же знаешь, уважаемый Джелал, что я не разбираю даже славянские письмена, что уж тут говорить об арабских, – пожал плечами Карочей.

– И ты никому не показывал этот пергамент? – нахмурился перс. – Ведь недаром же ты завел разговор о моем дворце.

– Мне нужен был всего лишь повод, уважаемый Джелал, чтобы наведаться к тебе, не вызывая ни у кого подозрений.

– Ты носишь с собой смертный приговор, уважаемый ган, – устало бросил перс, и скорбные складки залегли в уголках его губ. – Это письмо рабби Вениамина к рабби Зиновию. В нем Вениамин-бек делится со старым рахдонитом замыслом переворота, в ходе которого каган Турган будет устранен, а его место займет Обадия. Сторонникам Обадии нужны деньги на подкуп ганов и беков, поддерживающих Тургана, и на создание исламской гвардии, которая станет опорой нового кагана.

– А почему именно исламской?

– Потому что язычникам доверять нельзя, а истинных ревнителей иудейской веры в Хазарии слишком мало. Это война, уважаемый ган, и это резня, в том числе и здесь, в Итиле.

Карочею стало страшно. Он, конечно, знал, что окружение Обадии недовольно политикой Тургана и плетет вокруг кагана паутину интриг. Более того, он сам в этих интригах участвовал, но он никак не предполагал, что заговорщики пойдут в своих замыслах так далеко. Впрочем, ничего удивительного. Кагану едва перевалило за пятьдесят, здоровьем он обладал железным и вполне способен был удерживать булаву своими жилистыми руками еще по меньшей мере лет двадцать. А за двадцать лет многое могло поменяться. Тем более что славянские и тюркские ганы, недовольные всевластием рахдонитов, тоже не сидели сложа руки. А сила, что ни говори, пока что находилась в их руках. Недаром же Вениамин-бек возмечтал об исламской гвардии. Набрать ее на арабских землях труда не составит. В наемники охотно пойдут как сами арабы, так и представители покоренных ими племен. Были бы деньги на оплату. Зато для простых хазар, ныне получающих деньги из каганской казны, наступят скорбные времена. Им придется поискать иное занятие. Та же участь постигнет ганов, которым придется потуже затягивать свои пояса и жить за счет грабежа граничащих с Хазарией земель. Но это будет только на руку рахдонитам.

– Я, пожалуй, продам тебе свой дом, ган Карочей, за предложенную тобою цену, – сказал вдруг со вздохом перс.

Ган оценил выгодность возникшей ситуации и готовился уже поторговаться, но в последний момент передумал. Зачем гневить небо и искушать богиню удачи? Этот дворец, один из лучших в городе, и без того достался ему практически даром.

– Я в своем слове тверд, уважаемый Джелал. Серебро ты можешь пересчитать хоть сейчас. И если у тебя возникнут сложности с другим имуществом, я готов тебе предложить за него разумную цену.

– Ты имеешь в виду мои мастерские и виноградники?

– Именно, уважаемый Джелал. Не скажу, что я человек богатый, но кое-какие средства у меня есть. Кроме того, будучи близким к Ицхаку Жучину человеком, я мог бы помочь многим твоим соплеменникам разрешать возникающие трудности и сейчас, и в будущем. Уедут купцы из Хазарии или останутся здесь, но они очень скоро будут нуждаться в покровителе и посреднике при разговоре с новой властью. Ты понимаешь, о чем я говорю, уважаемый Джелал?

– Понимаю, уважаемый ган, и, думаю, мы договоримся.

Приятное времяпрепровождение Ицхака было прервано появлением во дворце его сестричада Обадии. Сын кагана прибыл к родственнику с малой свитой, почти тайно, дабы лишний раз не давать повод к пересудам. Впрочем, можно было не сомневаться, что каган узнает об этой встрече очень скоро и с такими подробностями, о которых ее участники даже не подозревают. Турган не доверял старшему сыну и не скрывал этого от своего окружения. Недоверие грозило перерасти в ненависть и откровенную вражду с весьма печальными для Обадии последствиями. Это понимал сам Обадия, это понимал Ицхак, это понимали и все ближники старшего сына кагана. Впрочем, у Тургана имелись серьезные основания для такого отношения к сыну, и кому, как не Ицхаку Жучину, это знать. Дядя и племянник обнялись без особой сердечности. Ицхак был всего лишь на шесть лет старше Обадии, и последнего раздражала его претензия на покровительственный тон. Правда, он никогда не выказывал этого раздражения, но Ицхак, как человек искушенный, не мог не замечать холодка в словах и жестах сестричада. Их отношения строились исключительно на расчете, а уж никак не на родственных чувствах. Обадии исполнилось уже тридцать два года, и он очень остро чувствовал непрочность своего положения. Формально этот рослый молодой человек с большими карими глазами и мягким чувственным ртом не был наследником Тургана. Ибо его избрание зависело от расположения славянских и тюркских ганов, которые могли предпочесть ему младшего сына Тургана Хануку. Ханука, на десять лет моложе Обадии, пользовался расположением ганов хотя бы потому, что являлся естественным соперником своего брата.

– Отец отказался назначить меня каган-беком, – с порога поделился своими горестями Обадия, – а его мудрые советники прочат на это место Хануку.

Огорчение сестричада было понятно Ицхаку. Каган-бек располагал значительной властью, поскольку именно через его руки проходили все средства, поступающие в казну каганата. Именно каган-бек ведал сбором дани с покоренных племен, а также руководил карательными экспедициями в земли излишне строптивых данников. До сих пор эту должность занимал ган Данияр, преданный лично Тургану, но, увы, никто не вечен под луной, и полтора года назад пришел срок для одного из самых влиятельных в каганате людей. Каган-бек Данияр был еще сравнительно молод, что позволило злым языкам говорить о яде. И более того, кивать на рахдонитов как на возможных виновников смерти тюркского гана. Ибо Данияр, несмотря на все уговоры Тургана, так и не захотел отречься от веры отцов и продолжал приносить жертвы тюркским богам, в то время когда вся верхушка каганата уже кланялась новому богу Яхве. Так или иначе, но вот уже почти полтора года должность каган-бека оставалась свободной, что порождало множество слухов о возможных преемниках Данияра и разжигало вражду между различными группировками в каганате.

– Каган дал, каган взял, – усмехнулся Ицхак. – Не о том сейчас следует думать и тебе, Обадия, и твоему отцу. Мы на пороге междоусобной войны.

– Это ты о чем? – не сразу понял Обадия.

– О крепости Варуне, которую атаман Искар Урс строит под самым нашим носом на притоке Дона.

– В Русалании два десятка атаманов, и вряд ли они когда-нибудь договорятся между собой, – пренебрежительно махнул рукой Обадия.

– И тем не менее разногласия между атаманами не помешали русам бросить вызов кагану. Ведь они до сих пор не признали его власть и требуют, чтобы он принес жертву Перуну.

– Отец тверд в иудейской вере, – нахмурил брови Обадия.

– Похвально, – пожал плечами Ицхак, – но эта твердость не избавляет нас от сложностей. Боюсь, что Варуна не будет последней крепостью на границах Русалании, и эта цепь застав, выстроенных боярином Драгутином, отрежет нас как от Руси, так и от Крыма, где уже с удобствами расположились византийцы, создав там Херсонесскую фему.

– Что ты предлагаешь?

– Это не я предлагаю, Обадия, это нам навязывают войну, и мы должны принять вызов. В противном случае нас запрут в Итиле и в конечном счете опрокинут в Хвалынское море.

– Отец не согласится, – покачал головой Обадия. – Он надеется договориться с атаманами и вернуть Русаланию под свою длань.

– Он дождется того, что варяжский сокол поразит степного гепарда и восторжествует, как в Руси, так и в Хазарии.

– Об этом соколе я уже слышал от бека Вениамина, – криво усмехнулся Обадия. – А тот в свою очередь – от гана Карочея. Скажу честно, Ицхак, я не принял эту байку всерьез.

– И, возможно, правильно сделал. Нам важно, чтобы эту байку всерьез принял каган Турган. Я уже попросил Карочея поделиться своими впечатлениями о поездке в Варгию с знакомыми ганами. А поскольку скиф знаком почти со всеми, то очень скоро весть о Соколе дойдет до ушей Гепарда. И тогда в полный рост встанет вопрос о каган-беке, способном укротить непокорную Русаланию и уничтожить самозванца, протянувшего руки к каганской булаве.

Обадия с интересом посмотрел на своего умного дядьку. Какое счастье, что Ицхак – чистокровный сефард и ему никогда не быть каганом, иначе этот честолюбивый человек легко убрал бы со своего пути не только Тургана, но и самого Обадию, махнув рукой на кровные узы. Впрочем, голос крови всегда молчит, когда речь идет о власти. Во всяком случае, сам Обадия не был бы огорчен, если бы его отца Тургана постигла участь каган-бека Данияра. Но, разумеется, сам бы он не стал принимать в этом никакого участия. Бек Вениамин намекал ему на возможность такого развития событий, но Обадия отмолчался, не сказав ни да, ни нет. И дело здесь не в робости, просто для подавляющего большинства хазарских вождей он всего лишь сын своего отца, к тому же рожденный рахдониткой, а следовательно, почти чужак. Пожалуй, Ицхак прав: Обадии нужен победоносный поход, причем с большой добычей, дабы удовлетворить аппетиты хазарских ганов. И предпринять его следует еще до того, как на Дону утвердится лютый враг каганата, боярин Драгутин. Покорив Русаланию, каган-бек Обадия сможет продиктовать свои условия не только отцу, но и его спесивым ближникам.

– Русалания – крепкий орешек, – сказал Ицхак, догадавшийся о мыслях сестричада. – Тем более что даджан заручился поддержкой князя Гостомысла и что еще важнее – кагана Славомира.

– Мне нужны не твои предостережения, Ицхак, а деньги. – Пухлые губы Обадии обиженно дрогнули. – Какой ответ ты привез от западных рахдонитов?

– Деньги будут, – спокойно отозвался Жучин. – Осталось получить разрешение твоего отца на набор гвардии.

– А зачем? – криво усмехнулся Обадия. – Я ведь бек, а потому вправе набрать столько мечников, сколько пожелаю. Зачем тревожить кагана по столь пустяковому поводу, у него и без того забот хватает. Я размещу своих гвардейцев в Сарае, там они не будут мозолить глаза ни кагану, ни его беспокойным ближникам.

– Пожалуй, ты прав, – задумчиво проговорил Ицхак. – Будущему каган-беку выгодно иметь под рукой людей, преданных лично ему.

– Каган-беком надо еще стать.

– Ты им станешь, Обадия, это я обещаю тебе твердо.

– Ловлю тебя на слове, дядя Ицхак.

Глава 2 Каган Турган

Слухи о Варяжском Соколе дошли до ушей кагана, когда он возвращался с малой дружиной из дальней усадьбы в стольный град. Турган любил это время, когда отдохнувшая за зиму земля украшала себя ярко-зеленым ковром, а на деревьях, вчера еще голых, из набухших почек проклевывались клейкие листочки. В этот раз он дождался не только листочков, но и буйства цветов, враз покрывших многочисленные плодовые сады вокруг Итиля бело-розовой пеной. И сейчас, медленно двигаясь по дороге, Турган не столько слушал сплетни ближников, сколько любовался окружающим пейзажем и вдыхал чудный аромат природы, очнувшейся от зимней спячки. Тем не менее слова гана Мамая не только достигли его ушей, но и задели за живое сердце.

– Какой еще сокол? – резко обернулся он к смутившемуся гану. Мамай был славянином, но новую веру принял одним из первых и прилежанием своим заслужил похвалы уважаемых рабби, ибо в отличие от многих соблюдал все предписываемые новой религией ритуалы и обряды. Кроме того, его ни разу не замечали в жертвовании старым богам, чем грешили многие хазарские ганы. Турган смотрел на подобные оплошки своих ближников сквозь пальцы, но у рахдонитов такое поведение ганов вызывало законное раздражение.

– Мне рассказал о нем ган Карочей, – развел руками Мамай, и круглое, заросшее светлой бородкой лицо его покрылось красными пятнами. Ган был давним соратником Тургана и в битве не подвел бы, зато в дворцовых интригах он терпел неизменное поражение, порою становясь игрушкой в руках недоброжелателей кагана.

– Этот расскажет! – криво усмехнулся ган Бегич, поигрывая нагайкой. Бегич, ас по происхождению, расторопного скифа терпеть не мог. Впрочем, ненависть была взаимной.

– А почему Ицхак-бек не доложил мне об успехах своего посольства? – нахмурил брови каган.

– Так ведь он вернулся совсем недавно, – осторожно заметил рабби Исайя, кося на рассерженного кагана слезящимися от пыли глазами. Рабби Исайя был никудышным наездником, а его немалые годы не позволяли надеяться, что со временем он исправит ситуацию. В кагановой свите над его посадкой откровенно потешались. Зато по части знания Торы старому Исайе не нашлось бы равных. К сожалению, подобного рода знания невысоко ценились среди языкастых, но невежественных Тургановых ближников.

– Две седмицы уже прошло, – не согласился с рабби ган Бегич, – а Ицхак-беку все недосуг побаловать нас новостями.

– Чтобы сегодня же вечером Жучин был во дворце, – процедил сквозь зубы каган и в раздражении хлестнул коня плетью.

Доброхоты известили Ицхака о кагановом гневе уже к полудню. Жучин, однако, встретил это известие спокойно и принялся не спеша готовиться к встрече с грозным повелителем Хазарии. Ган Бегич, принесший иудею столь нерадостную весть, испытал разочарование. Конечно, Жучин был рахдонитом и мог себе позволить некоторые вольности в общении с каганом Турганом, который, в отличие от своего отца, порою многое позволял как ближним, так и дальним. И очень может быть, что в один далеко не прекрасный момент это великодушие еще может выйти кагану боком. Сам Бегич не доверял ни Ицхаку Жучину, ни Обадии, ни рахдонитам, окружившим плотным кольцом сына кагана.

– Я слышал, ган Бегич, что ближники кагана именно тебя прочат в каган-беки?

– Мало ли что говорят, – пожал плечами ас, недружелюбно глядя на гана Карочея, скромно сидящего в углу, – решать будет Турган.

– Вне всякого сомнения, – кивнул головой Жучин. – А что говорят о событиях в Русалании среди ближников кагана?

Вопрос свой Ицхак задал гану Бегичу, но ас почему-то не торопился на него отвечать. Он с интересом вертел в руках золотую чашу, на которой витязь, облаченный в доспехи, убивал дракона.

– Ничего не говорят, – наконец отозвался Бегич, – по той простой причине, что там ничего не происходит. А что здесь нарисовано?

– Битва на Калиновом мосту, – охотно пояснил асскому гану Карочей. – Я купил эту чашу у ведуна Баяна, а Ицхак-бек решил подарить ее кагану. На ней рус-ротарий убивает Змея.

Бегич отставил чашу в сторону и с видимым интересом принялся рассматривать стены Жучинова дворца, расписанные на славянский манер. Впрочем, обилие диковинных птиц, зверей и цветов вскоре прискучило асу, и он перевел глаза на гана Карочея.

– Я слышал, что ты купил дом купца Джелала, ган?

Карочей отчего-то поперхнулся отличным вином, которым потчевал своих гостей Ицхак Жучин, и закашлялся.

– Перс решил перебраться в Куябу, – сказал, отдышавшись, скиф. – Так что дворец мне достался почти даром.

– Странно, – задумчиво проговорил ган Бегич, – что подобное желание появилась и у других купцов-персов, словно кто-то их очень сильно напугал.

– Дела торговые, – пожал плечами ган Карочей. – Если русаланы перекроют нам доступ к водным путям Руси, то из Итиля скоро побегут не только персы, но и рахдониты. Вот о чем следовало бы подумать кагану и его ближникам.

Ган Бегич кивнул то ли в ответ на слова Карочея, то ли в лад с собственными мыслями. Ицхак косо посмотрел в сторону аса. Бегич мог считаться самым умным из кагановых ближников. Кое-что он знал точно, кое о чем догадывался, но в любом случае оставлять этого человека в живых да еще поблизости от кагановых ушей было чистым безумием.

Турган встретил Ицхака неприветливо. Изрезанное морщинами лицо его оставалось неподвижным, как у языческого идола, и только узкие серые глаза напряженно следили за Жучином, словно ждали от него подвоха. Сесть Ицхаку не предложили. Впрочем, в зале стояло только одно кресло, уже занятое самим каганом. Так что всем ближникам Тургана, собравшимся в этом богато украшенном золотом и драгоценными камнями помещении, пришлось стыть в почтительной позе, время от времени украдкой поглаживая затекающие спины. В этом, пожалуй, заключалось главное отличие между двумя каганами, ушедшим и ныне властвующим. Турган любит чисто внешнее выражение почтения, тогда как его отцу на это было наплевать. Для Битюса значение имела суть, а не видимость, именно поэтому он привлекал в ближники людей ершистых, но годных для дела. А у Тургана в любимчиках ходят все больше покладистые.

Каган спокойно выслушал рассказ Ицхака о путешествии на далекий Запад. Его, похоже, позабавило замечание Жучина о скупости Людовика Тевтона, который прячет золото в тайниках, а на пиру ест с серебра и глины.

– Выходит, съездил ты зря, Ицхак-бек?

– Но почему же, – удивился Жучин. – Они услышали о нас, мы теперь много знаем о них. И нашим купцам будет проще торговать на землях империи франков.

– До тех земель еще добраться надо, – вздохнул простодушный ган Мамай.

– Вот об этом я и хотел бы с тобой поговорить, каган, – слегка склонил в сторону Тургана голову Жучин. – Вернувшись, я узнал, что русаланы уже почти достроили крепость Варуну. А между тем атаманы еще не дали тебе клятву верности.

– Русы такой клятвы никогда не давали, – возразил ган Бегич. – И ни один каган никогда с них такой клятвы не требовал.

– Зато каган приносил жертву Перуну-Световиду, – напомнил ган Мамай. – И этого было достаточно, чтобы заслужить преданность русов.

– Каган ныне кланяется богу Яхве, – прошипел сердито рабби Исайя. – А Яхве не приемлет человеческих жертв.

Турган промолчал. Конечно, дело было не в жертве. Всегда можно найти никчемного человека, дабы насытить жадные до крови чрева славянских богов. Дело было в принципе. Кагана принуждали к жертвоприношению, а с этим он согласиться никак не мог. Поклонившись Перуну, Турган становился игрушкой в руках расторопных волхвов, которые и без того имели огромное влияние в Хазарии, используя невежество и суеверия простолюдинов в своих целях. А за спинами волхвов чудилась ненавистная Аркона, эта цитадель язычества, отравляющая ядом сомнения сердца людей, только-только обратившихся к истиной вере. Какое несчастье, что у Людовика Благочестивого и окружающих его христиан пока недостаточно сил, чтобы одним ударом покончить с каганом Славомиром и его ротариями, стеной стоящими на пути пророков, несущих свет истины заблудшему человеческому стаду.

– Так что там за сокол воспарил над Доном? – насмешливо прищурился в сторону Жучина каган.

– Речь идет о Воиславе Рерике, потомке кагана Додона, – пояснил Ицхак, – родственнике Меровингов и кагана Славомира. Если этот молодой человек понравится атаманам, то никто не помешает им именно его выкликнуть каганом Юга. Конечно, на преданность ганов ты можешь положиться, но никто не знает, как поведут себя в этом случае простые хазары, как славяне, так и тюрки, не говоря уже об асах, которые не забыли, что жили еще совсем недавно в одном с русами царстве – Алании. И если потерю Русалании мы еще можем пережить, то возрождение Алании поставит на каганате жирный крест.

При этих словах Жучина взоры всех присутствующих невольно обратились к гану Бегичу. До сих пор именно он выступал в защиту атаманов и отговаривал Тургана от войны с ними. Так, выходит, неспроста отговаривал? Аланское царство было разгромлено арабами, и именно его гибель заставила ганов разных племен объединиться вокруг пришлого туранца Булана, дабы во всеоружии встретить всесокрушающую волну, катящуюся с юга. Ныне опасность с юга ганам уже не грозит, об опасности с севера говорить еще рано, у Византии, ослабленной войной с арабами, сил для экспансии мало, так, может быть, самое время вспомнить о былых вольностях и сбросить с плеч ставшую слишком тяжелой каганову длань? И не о том ли думает ган Бегич, отговаривая Тургана от войны? Вот уже и ясный сокол по душу кагана прилетел с далекого берега загадочного Варяжского моря. И если каган и дальше будет в раздумье чесать голову, то вполне может дождаться мощного соколиного удара прямо в темечко.

Рахдониты не верили гану Бегичу и настаивали на том, чтобы в должности каган-бека был утвержден старший сын кагана Обадия, ну хотя бы на период разрешения кризиса с Русаланией. Очень может быть, что, узнав о намерениях кагана и его готовности прибегнуть к самым решительным действиям, атаманы образумятся и прогонят залетного Рерика, ко всеобщему удовлетворению.

– Вызов брошен не хазарскому ганству, – сказал Жучин, – вызов брошен тебе лично, каган, и твоему роду. Гепард должен порвать Сокола. И тогда слухи о новом кагане Юга умрут сами собой.

– У кагана два взрослых сына, – напомнил всем известный факт ган Мамай, – так почему бы не назначить каган-беком Хануку?

– Ханука слишком молод, – вздохнул рабби Исайя, – нельзя вверять неразумному отроку судьбы такого количества людей.

Более половины ближников кагана, собравшихся в тронном зале, встретили слова Исайи одобрительным гулом. Среди сторонников Обадии имелись не только рахдониты. Особенно усердствовал ган Карочей, рисковавший навлечь на себя гнев Тургана. Все понимали, что каган попал в крайне сложную и щекотливую ситуацию. У него под рукой не было человека, на которого он мог бы положиться, как на самого себя. Конечно, он мог бы сам возглавить поход против непокорных атаманов, но это шло бы против всех устоявшихся обычаев и правил. Да и не мог каган вот так просто взять и покинуть свою столицу, оставив все дела на не слишком расторопных подручных. А война с русаланами грозила затянуться надолго. Атаманы без труда могли выставить десять тысяч хорошо вооруженных и испытанных бойцов. Одолеть такую силу с наскока будет совсем непросто. Это понимали все, и в первую голову сам Турган. Если бы не приблудный Рерик, каган, пожалуй, внял бы совету осторожных ганов и принес бы жертву Перуну, но в данных обстоятельствах этот шаг был бы расценен как слабость и признание собственной неправоты. После этого Турган окончательно потерял бы доверие рахдонитов и ничего бы не приобрел в глазах хазарских ганов. Конечно, можно назначить каган-беком любимого младшего сына Хануку, приставив к нему дядькой гана Бегича, но верить асу в данной ситуации слишком опрометчиво. Конечно, Бегич вряд ли предаст своего кагана, но и решительных действий в войне от него ждать не приходится. Асы связаны с русами давним побратимством, и от этого ряда, освященного языческими богами, трудно будет отмахнуться даже гану, принявшему иудаизм. Не говоря уже про простых мечников-асов, которые продолжают кланяться огню и Перуну.

– Я решил, – резко поднялся с места Турган. – Каган-беком быть отныне моему сыну Обадии, от сего дня и до окончания войны с русаланами. Крепость Варуна должна быть разрушена, а атаманы либо приведены к покорности кагану, либо истреблены. Беком Правого крыла будет ган Бегич, а беком Левого крыла рабби Ицхак. Жду от вас победы, беки. А за поражение спрошу строго, не пощадив ни своих ближников, ни родного сына.

Возможно, далеко не всех собравшихся в тронном зале ганов обрадовало решение Тургана, но возражать и спорить было уже поздно, следовало принять слова, прозвучавшие из уст кагана, как данность и действовать сообразно с ними.

Жучин бросил на Обадию, стоящего рядом, насмешливый взгляд и чуть заметно подмигнул ему. Новоявленный каган-бек растянул пухлые губы в кривой ухмылке. Дядя Ицхак, надо отдать ему должное, сдержал слово. И ситуацию он просчитал лучше сестричада. А Обадии в который уже раз не хватило ума и настойчивости, чтобы самостоятельно решить свои проблемы. Все-таки опыт – великая вещь, а Жучину его не занимать. В отличие от каган-бека Обадии, чья жизнь прошла в столице каганата, Ицхак-бек повидал мир. В Русалании Обадии без Ицхака тоже не обойтись, ибо на победу сделана слишком большая ставка. Поражение же поставит крест на притязаниях старшего сына Тургана, ибо удел побежденных – забвение. И каганом в свой черед станет Ханука – человек, которого Обадия ненавидит больше всех на свете.

Ближние к Обадии ганы и беки собрались в его дворце, чтобы отметить одержанную победу, однако сам каган-бек не разделял их оптимизма. Что, впрочем, не помешало ему попотчевать собравшихся отличным вином. Дворец Обадии достался от деда-рахдонита, который до того радовался удачному браку своей любимой дочери Серах, что отдал за ней в приданое чуть ли не половину своего состояния. Впрочем, сын рабби Авраама тоже не остался внакладе, ибо получил в наследство главное богатство умного человека – связи. Старшая сестра покровительствовала Ицхаку, и с ее помощью он быстро стал одним из ближников кагана Битюса. Впрочем, Жучин не плошал и сам, во много раз увеличив оставленное рачительным отцом богатство. Что же касается влияния на дела каганата, то сегодняшний день показал, насколько оно велико. А ведь Турган не любит Ицхака, да и Обадия относится к своему дяде прохладно, и тем не менее вышло так, как захотел Жучин. И это при том, что сын рабби Авраама отсутствовал в каганате почти год. Но когда пришла пора принимать важные решения, то вдруг выяснилось, что самым осведомленным человеком в Итиле является именно он. И каган это оценил, назначив нелюбимого Жучина беком Левого крыла. А вот бек Вениамин, проторчавший весь этот год в Итиле и вроде бы изучивший и ближников, и самого кагана вдоль и поперек, все-таки опять остался в тени, обойденный вниманием не только Тургана, но и самого Обадии. Ган Карочей захмелевшему Вениамину не сочувствовал и, подливая вино в его быстро пустеющий кубок, не забывал посыпать соль на раны страдающего человека:

– Нет, скажите мне на милость, кто он такой, этот ган Бегич, чтобы назначать его беком Правого крыла?

– Выскочка, – тяжело выдохнул объевшийся на пиру у каган-бека Вениамин.

– Кабы он был только выскочкой, то я бы не стал заводить с тобой этот разговор, уважаемый рабби, – понизил голос до шепота Карочей. – Положа руку на сердце, Вениамин-бек: ты Бегичу веришь?

– Конечно нет, – удивился вопросу рабби.

– Помяни мое слово, бек, он подставит Обадию и тем самым откроет путь к булаве Хануке.

– Это ты погорячился, ган Карочей, – упрямо покачал головой Вениамин. – Бегич предан кагану душой и телом.

– Так и я о том же, – обворожительно улыбнулся рахдониту скиф.

Вениамин насторожился и бросил на гана встревоженный и почти трезвый взгляд. Ган Карочей всегда удивлял уважаемого бека пронырливостью. Он умел выуживать вкусную рыбку даже из таких прудов, куда Вениамину и в голову бы не пришло закинуть удочку.

– Ты ведь слышал, бек, что я купил дом у купца Джелала, заплатив ему сущую безделицу?

– Слышал, – недоверчиво покосился на гана Вениамин.

– А следом за Джелалом свое имущество стали распродавать и другие персы.

– Ну и что?

– Слух меж ними пошел, что в каганате готовится переворот, – зашипел почти в самое ухо Вениамина ган. – Якобы рахдониты собираются убить Тургана и посадить на его место Обадию.

– Бред, – растерянно проговорил Вениамин.

– Я так и сказал купцу Джелалу, когда он мне намекнул на такую возможность. А перс мне возразил, что он собственными глазами видел письмо, написанное рабби Зиновию одним очень известным в Итиле беком-рахдонитом, где подробно описана подготовка заговора против Тургана.

– Этого не может быть, – промычал посиневшими губами Вениамин. – Как это письмо могло попасть к персу?

– Оно попало не к персу, а к одному из ближников кагана, и я даже догадываюсь, кто мог переправить это письмо из Волыни в Итиль.

– Кто же?

– Боярин Драгутин. Ему ведь выгодно натравить кагана на сына Обадию.

– Ты считаешь, что это письмо у Бегича?

– Не уверен, – покачал головой ган. – Средь ближников кагана у Обадии и без Бегича есть немало недоброжелателей.

– И ты полагаешь, что каган видел это письмо?

– Не знаю, – пожал плечами Карочей. – Но слухами земля полнится. И если о грядущем заговоре прознали персы, то почему бы о нем не прознать и Тургану. Казнить без причины своего старшего сына и его ближников он не может. Мало ли какие слухи ходят по Итилю. Да и письмо еще само по себе не доказательство, его ведь можно просто подделать. В любом случае казнь сына, пусть и виновного, любви народа кагану не добавит. Не говоря уже о ближниках Обадии, людях влиятельных и далеко не слабых, способных противостоять кому угодно, даже самому кагану.

– Хочешь сказать, что Турган собирается устранить нас всех чужими руками?

– А почему же нет, уважаемый бек, – обворожительно улыбнулся собеседнику Карочей. – Ган Бегич подставит Обадию, боярин Драгутин ударит, и угроза исчезнет по крайней мере на ближайшие десять лет. Пока не подрастет Ханука и не заявит о своих притязаниях во весь голос.

Первой же мыслью, пришедшей в протрезвевшую голову Вениамина, была мысль о шантаже. Но, пораскинув мозгами, бек ее отбросил. Гану Карочею незачем убивать рабби Зиновия и рыться в его вещах, кроме того, скиф просто не умеет читать. Ну и наконец, ган и без того знает о заговоре практически все. И если бы он захотел предать своих соратников, то сделал бы это, не прибегая к трюку с письмом. Да и зачем гану смерть Обадии и Жучина, которые все эти годы ему покровительствуют? А в окружении кагана скифа, мягко говоря, не любят, и тот же ган Бегич отдаст руку на отсечение, чтобы увидеть его на виселице. Нет, Карочей не предаст – ему это невыгодно. Зато Тургану в создавшейся ситуации действительно выгодна смерть Обадии, а о ближниках кагана и говорить не приходится, эти зубами готовы грызть богатых рахдонитов. Выходит, Вениамин зря завидовал Жучину. Дело-то здесь не в Ицхаке, а в кагане, решившем приготовить сыну ловушку и одним махом избавиться от всех его сторонников. Еще совсем недавно Турган ни о какой войне и не помышлял. Более того, готов был идти навстречу атаманам. И вдруг почти в один миг поменял решение. И сделал то, чего от него рахдониты не могли добиться в течение года – назначил старшего сына каган-беком. Варяжский Сокол, что ли, его так напугал? Ой ли! Вениамин все больше склонялся к мысли, что Карочей, скорее всего, прав, и хитроумный Гепард, воспользовавшись чужой подсказкой, решил разыграть свою комбинацию.

– Мне нужно это письмо, ган Карочей. Я готов заплатить за него любую сумму.

– А какую именно, уважаемый бек? – спросил Карочей. – Ведь ты же знаешь наших ганов, это не те люди, которые даром отдают понравившуюся вещь.

– Десять тысяч денариев, – твердо сказал Вениамин.

– Это приемлемая плата, – кивнул головой Карочей. – К сожалению, Джелал уже покинул Итиль, но здесь находится приказный, который, возможно, знает, с кем из ганов перс в последние недели вел дела. Ты сам поговоришь с Обадией, уважаемый бек, или это сделать мне?

– С Обадией говорить буду я, – жестко проговорил Вениамин, – а тебя, ган, я попрошу помолчать, хотя бы до завтрашнего утра.

– Я буду нем как рыба, уважаемый бек, – сложил руки на груди скиф.

Карочей был доволен прожитым днем. Ход с письмом грозил большой опасностью самому гану, ибо Вениамин-бек, человек далеко не глупый, мог заподозрить его в шантаже и даже предательстве. Но, к счастью, все обошлось. Хотя победу праздновать еще рано. Теперь следовало найти счастливого обладателя опасного письма, а точнее человека, который мог таковым являться в глазах уважаемого Вениамина. Такой на примете у Карочея имелся, но работа с ним требовала немалых усилий и ювелирной точности в словах и поступках. Впрочем, десять тысяч денариев вот так просто в руки не даются. В последнее время Карочей почувствовал вкус легких денег. И деньги полюбили его, золото прямо-таки липло к его рукам. Оставалось только подсчитывать прибыль и пускать ее в оборот, дабы не остаться внакладе. Ибо на носу война, а война требует больших расходов. Почему бы Карочею, через подставных лиц естественно, не поучаствовать в выгодном деле и не ссудить каган-бека Обадию, нуждающегося в золоте, приличной суммой. Почему на войне должны наживаться только рахдониты, и чем скиф Карочей хуже того же Вениамина, тем более что они оба теперь иудейской веры?

Обадия внимательно выслушал рабби Вениамина. Каган-бек был практически трезв, видимо, новое назначение не столько обрадовало, сколько озаботило его. Отцу он, конечно, не верил, а потому к опасениям Вениамина отнесся с большой серьезностью. Любая война чревата не только победой, но и сокрушительным поражением. А на хазарских ганов полагаться нельзя. Славяне и асы без большой охоты пойдут в Русаланию, а печенеги годны лишь для набегов. Нужна стальная когорта, на которую Обадия мог бы опереться в борьбе с врагами как внутренними, так и внешними.

– Сегодня я, кажется, нашел бека для своей гвардии, – сказал Обадия, глядя прямо в глаза Вениамину. – Я тебя имею в виду, уважаемый рабби.

Вениамину ничего другого не оставалось, кроме как склониться перед каган-беком в поклоне. Эту гвардию еще предстоит сформировать, но главное у них для этого есть, и это главное – деньги.

Глава 3 Атаманы

Ладьи боярина Драгутина появились возле недостроенной крепости Варуны вместе с весной. Воислав Рерик с интересом оглядел высокие стены, сложенные из огромных камней, и пришел к выводу, что на юге строить умеют не хуже, чем на севере. Величественное сооружение возвышалось на берегу Северского Донца, надежно прикрывая пашни и пастбища Русалании от непрошеных гостей. Непрошеные гости в этих местах, впрочем, появлялись редко, уж слишком громкая слава шла о здешних обитателях. Прежде русы ни о каких крепостях и не помышляли, считая их строительство бесполезной тратой времени. Ибо самой надежной защитой руса был меч, а жизнь его большей частью проходила в ладье, а не на берегу. Русаланы, как и ротарии-руги, жили набегами, грабя побережье моря, которое многие так и называли Русским, отдавая дань уважения его истинным хозяевам. Но на берегах Дона и его притоков обитали с давних времен славянские и скифские роды, промышлявшие скотоводством и земледелием. Они хоть и признавали власть атаманов, но чисто номинально, платя им символическую дань. Впрочем, русы в этой дани и не нуждались. Бог воинской добычи Перун, которому присягали русы, не оставлял своих преданных ближников вниманием и поддержкой, даруя им победы и на море, и на суше. Атаманы признавали в кагане верховного вождя, но только до той поры, пока потомки туранца Булана приносили жертвы славянским богам и соблюдали ряд, установленный богом Родом. Битюс был последним из каганов, который, уже приняв иудейскую веру, уважил Перуна и остальных славянских богов. Но его сын Турган оказался глупее отца: он не только отказался от освященного предками ряда, но и поставил свои законы выше славянской правды. Он посягнул на права богов, а такое прежде никогда не прощалось в Руси, а уж тем более в Русалании. Атаманы не только отказались сами выплачивать дань кагану-отступнику, но и не позволили это сделать окрестным славянским и скифским племенам. Тургановых сборщиков изгнали из Русалании с великим позором, а кагану велено было сказать, что вероотступникам дороги на Дон нет. Атаманы отлично понимали, что в Итиле вряд ли спокойно проглотят нанесенную обиду, а потому и не стали возражать, когда сын киевского князя Яромира решил поставить на Северском Донце крепость Варуну, дабы прикрыть урсов и славян, пришедших из радимецкого княжества на пустующие земли. Среди пришельцев верховодил ган Искар, сын Лихаря и внук гана Листяны, хорошо известного в Русалании своей удачливостью в набегах. Атаманы встретили Искара как равного и после прохождения необходимого в таких случаях обряда приняли его в свою среду. Вместе с ганом Искаром клятву Перуну принесли и двести его мечников, выходцев как из знатных, так и из простых радимецких и урусских родов.

С атаманом Искаром Воислав Рерик столкнулся уже на варунской пристани. Рослый светловолосый урс с поразительно синими глазами первым делом обнялся почему-то с боготуром Осташем, а уж потом с боярином Драгутином. Рерика удивило несомненное сходство между атаманом и даджаном, хотя, по слухам, Искар доводился боярину всего лишь зятем. Боярин Драгутин привел в Варуну более тысячи мечников, но крепость была настолько велика, что поглотила их без всякого труда. Ворота захлопнулись за пришельцами, и огромные поворотные колеса, расположенные в вежах, подняли мост, переброшенный через довольно широкий ров. Особой необходимости в подобных предосторожностях не имелось, но атаману Искару, видимо, хотелось продемонстрировать боярину, что времени он зря не терял и готов ко всяким неожиданностям. Впрочем, мост тут же опустили, ворота вновь распахнули настежь, и строительная суета внутри и вокруг крепости продолжилась. Внешние стены Варуны были уже готовы, полным ходом шло возведение угловых башен, да и внутри крепости строились дома, предназначенные для ее обитателей. Здания возводились в основном из камня, а деревянным в крепости был только храм Перуна, покровителя русов-ротариев. Рядом с храмом располагались палаты атамана Искара, ставленные в два яруса, – уже практически готовые, за исключением крыльца, над которым сейчас трудились камнерезы. А далее по всей крепости в строгом порядке стояли дома ротариев и мечников. Иные уже подведенные под крышу, а иные еще недостроенные. Воислав проследил, чтобы сотня его ротариев была устроена со всеми возможными удобствами. Все же не простые мечники, а истинные русы, имеющие право не только на любовь богов, но и на почтительное отношение простолюдинов. Что же касается вождей, то их атаман Искар пригласил в свои палаты, дабы они могли разделить с ним кров и пищу. Гостей, видимо, ждали, поскольку столы в гридне уже ломились от яств. Из снующей вокруг толпы служек и служанок Воислав без труда выделил красивую молодую зеленоглазую женщину в богатом наряде – именно она распоряжалась всем хороводом, и именно она поднесла здравную чашу сначала боярину Драгутину, а потом всем остальным гостям.

– Ляна, жена гана Искара, – пояснил Рерикам боготур Осташ.

Воислав осушил здравную чару с достоинством, а Сивар с Труваром отчего-то залились ярким румянцем под взглядом зеленых глаз. Старшему брату пришлось ткнуть близнецов локтями, чтобы не пялились без зазрения совести на чужую жену и не роняли тем княжеского достоинства. Молодой новгородский боярин Вадим, стоявший рядом с боготуром Осташем, хмыкнул в отрастающие усы и расплылся в ослепительной улыбке. Зато средний сын князя Гостомысла, Избор, расцеловался с хозяйкой, ибо ему она доводилась племянницей.

– А мы? – вдруг встрепенулся Сивар. – Мы же ей тоже не чужие, коли наша мать Умила ее матери Всемиле доводится родной сестрой.

– Обойдешься, – строго осадил брата Воислав. – Прежде чем в родню набиваться, надо дары хозяйке поднести. А мы как назло прибыли налегке. Здесь в Руси люди гордые, даже дед Гостомысл нас не столько гладил, сколько глазами стриг.

Великий князь Новгородский действительно принял варяжских внуков без особой сердечности. Тому имелись веские причины. Во-первых, Гостомысл не слишком жаловал своего зятя князя Годлава, который в юные годы был одним из самых буйных ротариев кагана Славомира и попортил новгородцам немало крови. Собственно, и дочь Гостомысл ему отдал только для того, чтобы отвязаться от настырного князя, без зазрения совести разорявшего земли славян беспрестанными набегами. Война тогда меж ругами и новгородцами шла нешуточная, и только брак Годлава и Умилы привел к окончательному замирению сторон. Во-вторых, Гостомысла не могли не тревожить слухи о намерении кагана Славомира протолкнуть старшего из Рериков в каганы Юга. Сны снами, но, чтобы добраться до булавы, символа власти кагана, придется пролить реки крови. Зачем зря кружить голову и без того беспутному мальчишке. Этак он все племена Руси и Хазарии меж собою перессорит. Между прочим, и род самого Гостомысла уходит корнями в арийскую старину, когда еще не было ни славян, ни германцев, ни кельтов, и вервь русов выкликала одних для всех верховных вождей. И каганову булаву держал в руках не только Додон, но и Вандал, отец князя Владимира. Именно Владимир Старый привел словен новгородских, радимичей и вятичей из вендских земель в земли Руси, которая была прародиной всех арьев и где по сию пору жили и живут их кровные братья урсы и скифы. Руги слишком возгордились своей силой и любовью к ним бога Световида. Но ведь Световид, родной брат Перуна, не чужой и новгородцам, в Ладоге ему служат волхвы со всем старанием, и главный из них, кудесник Вадимир, уже выразил осторожное сомнение по поводу пророчеств кудесника Велимира. Правда, боярин Драгутин успокоил князя Гостомысла, что речь идет всего лишь о Соколе, одолевшем Гепарда, ставшего Драконом-Змеем. И что пророчество это можно толковать по-разному. Вовсе не обязательно, что Соколом окажется именно Воислав Рерик, да и каган Турган еще не объявлен Велесовыми волхвами Змеем, хотя по делам своим вполне этого заслужил. Князь Гостомысл согласился с боярином в оценке поганых деяний нынешнего кагана, но настоятельно посоветовал ему присматривать за спесивыми Рериками, даром что они его родные внуки, иначе эти сыновья буйного князя-ротария много чего могут натворить. Ну а в подтверждение своей преданности общему делу князь Гостомысл послал в Русаланию пятьсот испытанных мечников во главе со своим средним сыном Избором и обещал в случае войны с каганом прислать еще по меньшей мере пять тысяч ратников на помощь атаманам. Пусть в Хазарии не думают, что Русь можно взять голыми руками. Вече новгородское уже давно приговорило: считать кагана Битюса и его принявших чужую веру потомков изменниками и дани им больше не платить. И коли русаланы приняли такое же решение, то стоять им ныне с новгородцами плечом к плечу на рати против Навьего мира, восставшего против прави, завещанной нам славянскими богами.

Боярин Избор изложил устное послание своего отца атаманам, собравшимся за пиршественным столом. Атаманы сидели вперемешку с прибывшими вождями. В Русалании атаманов насчитывалось более пяти десятков, за каждым из которых стояли от ста до двухсот ротариев, они и выбирали их из своей среды. Среди атаманов попадались люди разных племен и разных родов, в том числе и не из самых знатных, но подавляющее большинство их составляли наследственные ротарии, чьи отцы, деды и прадеды бороздили на своих ладьях Русское море с незапамятных времен. Вервь русов хоть и не была закрыта для пришлых, но далеко не каждому желающему удавалось в нее попасть. Ротариев отбирали строго, а выполнение клятвы, которую они давали Перуну, далеко не каждому витязю оказывалось по плечу. Молодежь из простых родов ныне шла в хазары, ибо хорошие мечники требовались везде, а доля хазара, получающего плату от ганской или кагановой казны, куда проще, чем доля руса-ротария, которому платит Перун. Эту плату ведь еще взять надо, а добычи без крови не бывает. Русалания управлялась атаманским кругом, но самые важные решения принимались на вече всех русов-ротариев. Боярин Драгутин это знал, а потому не удивился сдержанной реакции хозяев на горячие призывы князя Гостомысла, которые в столь яркой речи донес до них его сын, боярин Избор. Кроме всего прочего, за столом у Искара собралась всего лишь пятая часть атаманов, и принимать решение за отсутствующих они просто не могли.

– Мы предоставили кагану возможность взяться за ум, – спокойно отозвался на слова Избора атаман Огнеяр, самый старший из сидевших за столом ротариев. – Ибо худой мир лучше доброй ссоры, боярин. Тургану еще не поздно вернуться на путь, указанный Перуном, и не рушить созданное богом Родом мирозданье. Но если каган не внемлет увещеваниям и будет упорствовать в отступничестве, свое слово скажут волхвы. Ротарии же всегда готовы к битве с Драконом и Навьим миром. Ибо пока живы русы, жива правда, а пока жива правда, будут жить и русы, призванные ее защищать. За славянскую правду, ганы и ведуны, за славянскую правду, доблестные ротарии, за то, чтобы правь всегда брала верх над навью.

Слова атамана Огнеяра были встречены гулом одобрения, и наполненные до краев кубки взлетели вверх в приветствии славянским богам, которые, надо полагать, смотрят сверху на своих внуков и гордятся их решимостью отстоять дарованную небом правду.

– Так будет война или нет? – спокойно спросил Воислав Рерик у Осташа, выходя на крыльцо после окончания пира.

– Будет, княжич, – невесело отозвался боготур. – Страшная будет война. Кудесник Велеса Сновид со дня на день должен прибыть в Варуну. Догадываешься зачем?

– Чтобы объявить Драконом кагана Тургана.

– Змеем, – поправил княжича Осташ, – или Ящером. В наших краях именно так называют Драконов.

– Но ведь Змеем или Драконом может стать только тот, кто льет родную кровь?

– А разве среди хазарских ганов не наши братья скифы и славяне? – в свою очередь спросил Осташ.

– Там немало туранцев, – не согласился Рерик.

– Туранцы – наши побратимы, а славянские боги не видят разницы между братьями и побратимами.

– А рахдониты?

– И они были нашими побратимами, Рерик, пока не решили возвысить своего бога за счет наших богов и подменить нашу правду взятой из Навьего мира кривдой. Не могут одни боги быть выше других, не могут одни племена помыкать другими племенами. Боги изначально создали людей равными, и пусть каждый из них отстаивает свое место под солнцем, не мешая другим.

– Такого и у нас, славян, нет, – усмехнулся Рерик. – Что ж мы тогда спрашиваем с рахдонитов?

– Так ведь не боги в том виноваты, а люди, извращающие их правду от жадности, властолюбия и по глупости. И тут уж от каждого из нас зависит, чего больше будет на нашей земле, прави или нави.

– Может, ты и прав, – неохотно согласился Воислав. – Но только в любом случае Дракона нужно убить, как убил его мой братан княжич Сидраг.

– Убить Дракона – не самое трудное дело, Рерик, – пристально посмотрел в глаза княжича Осташ, – куда труднее самому им не стать. Ибо тогда меч ротария взлетит над твоей головой и Навий мир станет твоим миром.

Вечер уже вступил в свои права, и суета в крепости постепенно затихала, лишь поднятая неугомонными строителями пыль медленно оседала на землю. Рерик неожиданно чихнул и поморщился. Осташ засмеялся:

– Смотри не простудись, княжич, болеть ротарию не пристало.

– Пыль, – поморщился Воислав и резко повернулся к боготуру: – А почему атаман Искар так похож на боярина Драгутина, а его жена Ляна с тобой ликом схожа?

– Хочешь, совет дам добрый, Рерик, – ощерил в улыбке зубы боготур Осташ. – Не надо заглядываться на чужих жен, а уж на жену Шатуна тем более.

– А Искар Урс – Шатун?

– Он прошел все обряды посвящения и стал первым ближником Лесного бога урсов, а Лесной бог, чтобы ты знал, это одно из первых воплощений бога Велеса.

– Слышал я о Шатунах от своего дядьки-воспитателя, но полагал, что они давно уже канули в забвение. Он что, действительно может превращаться в медведя?

– Может, – охотно подтвердил Осташ, – так же как и боярин Драгутин.

– А боярин тоже Шатун? – ахнул Воислав.

– Только между нами, княжич: сам видел, как он взрослого медведя голыми руками задушил. Клянусь Велесом. Вот так приходит к Шатунам колдовская сила. А ты говоришь – похожи. Как же они могут быть непохожи, коли в них одна кровь – медвежья? И не просто медвежья, а с самим Лесным богом связанная. Тут, князь, родство куда ближе, чем между родными братьями или меж отцом и сыном.

– А Ляна?

– Не каждой женщине, княжич, дано быть дочерью кудесницы и рожать шатунят.

– А много у нее детей?

– Четверо сыновей. Один к одному, как грибы-боровики. Старшему уже скоро десять стукнет. Лихарем его зовут. А младшего зовут Листяной. С такими именами только в Шатунах и ходить. Ты об их деде и прадеде у урсов расспроси, они много тебе любопытного расскажут.

– Ну что ж, спасибо за совет, боготур, – сказал Воислав. – Только меня сейчас другие заботы гложут.

– Я вижу, – усмехнулся Осташ. – Отдыхай, княжич. Утро вечера мудренее.

Боготур насмешливо глянул вслед уходящему Рерику и весело подмигнул Искару, поднимающемуся на крыльцо. Искар уже отдал все необходимые распоряжения мечникам, заступившим в ночную стражу, и теперь с любопытством смотрел на улыбающегося братана. За десять птицей пролетевших лет Осташ, в сущности, мало изменился, ну разве что возмужал да в плечах раздался. А вот по части баек, шуток да сказок равных ему в радимецких землях по-прежнему нет. Интересно, что он наплел варяжскому молодцу с черными как смоль усами и неожиданно светлыми волосами?

– Учу уму-разуму залетного сокола, – отозвался на молчаливый вопрос атамана боготур.

– А без тебя его обучить некому было?

– Так ведь Рерики были изгоями в Варгии, братан: их отца Годлава и дядю Драговита объявили проклятыми. Так что эти добры молодцы с малых лет хлебнули лиха по самые ноздри. Оттого и не верят они людям, что добра от них мало видели.

– Это я заметил, – кивнул Искар. – А на рати они сдюжат?

– Должны. Дружина у них хоть и молодая, но хорошо обученная, а их оружие и доспехи ты сам видел. Одно слово – ротарии.

– К коням они не приучены, – покачал головой Искар. – А у кагана главная сила – конница. По слухам, уже более тысячи арабских, туранских и персидских наемников прибыли в Итиль, и это еще не предел.

– Каган не доверяет хазарским ганам? – удивился Осташ.

– Не в кагане дело, а в его сыне Обадии, который, по слухам, готовит против отца переворот.

– Откуда ты знаешь?

– Купец Джелал недавно проезжал мимо Варуны, он и рассказал. Якобы скифский ган Карочей показал ему письмо ближнего бека Обадии к одному варяжскому рабби, где черным по белому все было написано.

– Подожди, – насторожился Осташ, – а этого варяжского рабби случайно не Зиновием зовут?

– По-моему, да, – пожал плечами Искар. – А ты что, знаешь его?

– Знал, – усмехнулся Осташ. – Убили того несчастного рабби в городе Волыне. Знать бы, сколько Карочей у него хапнул? Вот ведь налим!

– Хапнул достаточно, – сказал Искар. – Во всяком случае, ему хватило и на новый дворец, и на мастерские, которые он перекупил у перса.

– В гору, значит, попер удачливый человек, – задумчиво проговорил Осташ. – Вот бы мне с ним повидаться.

– Ты что, в Итиль собрался?

– А почему нет? – вопросительно глянул на Искара боготур. – Война-то еще не объявлена. Каган своего слова не сказал. Да и какой может быть спрос с простого купца.

– С Драгутином надо посоветоваться.

– Посоветуюсь, – согласился Осташ. – И письмо у него возьму.

– Какое еще письмо? – удивился Искар.

– К кагану. С описанием проделок гана Карочея в Волыни.

– А какая тебе радость, если каган повесит скифа?

– Никакой. Но я очень надеюсь, что мой хороший знакомый ган Карочей не захочет быть повешенным, и мы получим очень ценного соглядатая в самом сердце каганата.

– Это очень опасно, Осташ.

– Велес не выдаст – свинья не съест, – махнул рукой боготур. – Не можем же мы сидеть здесь в Варуне с закрытыми глазами и гадать, когда меч кагана упадет на наши головы.

Боярин Драгутин намерение боготура Осташа одобрил. Лучшего человека, чем этот хитроватый и отчаянно смелый радимич, пожалуй, не найти. Да и повидал он за свою недолгую жизнь немало, такого на мякине не проведешь. Правда, и ган Карочей далеко не прост, и заставить такого плясать под свою дуду дано далеко не каждому. Но, в конце концов, не боги горшки обжигают.

– Так, говоришь, перс Джелал продал Карочею не только свой дворец? – прищурился в сторону Искара боярин.

– Сказал, что отдал ему почти все и за бесценок, ибо в Итиле ныне оставаться опасно не только персам, но и всем купцам иной веры.

– Жаль, разминулись мы с ним, – покачал головой Драгутин. – Джелал – человек умный. И наверняка оставил в Итиле своих людей присмотреть за буйным ганом.

– Думаешь, он не все имущество Карочею отдал?

– Милый ты мой, – усмехнулся на вопрос боготура Драгутин, – чтобы скупить имущество Джелала, не только Карочеевых денег не хватит, но и моих. Вот через его приказных и будешь действовать.

– А как я их найду?

– Пойдешь на торг и спросишь там торговца рыбой Бахтиара. Тебе укажут. Покажешь ему вот этот знак. Бахтиар – мой старый соратник, он поможет тебе.

– Рерики просятся со мной, – почесал затылок Осташ, – а я сомневаюсь.

– Воислава возьми, – посоветовал Драгутин. – Ему полезно будет осмотреться в наших краях. А Сивар с Труваром слишком молоды для таких дел. Ты их, Искар, в седло посади, пусть морские разбойники привыкают к верховой езде.

Глава 4 Похищение ганши

По всем прикидкам Карочея, ган Красимир более всех годился для той изящной комбинации, которую скиф собирался провести. Во-первых, славянин, к тому же женатый на киевлянке, во-вторых, умом не блещет, и в-третьих, жадноват. Именно на гана Красимира и указал Карочей озабоченному Вениамин-беку.

– Так он же дурак, – удивился уважаемый рабби, подливая вина расторопному гостю.

– А кто спорит? – пожал плечами Карочей. – Зато у него очень умненькая жена, дочь боярина Святополка, одного из ближников князя Яромира.

– Ах вон оно что, – протянул задумчиво Вениамин. – А как ты на него вышел?

– Приказный Джелала Акрам сказал, что Красимир брал в долг у его хозяина большую сумму денег. Видимо, дабы ублажить старого выжигу, он показал ему это письмо.

– А почему он не отдал письмо кагану?

– Так ведь дело-то скользкое, – усмехнулся Карочей. – А Красимир – человек нерешительный. К тому же в грамоте мало разумеющий. В общем, мнется он пока и все отрицает. В глаза-де письма не видел. Я ему уже и деньги предлагал, а он только потеет да буркалы пучит.

– Может, его убрать? – скосил Вениамин глаза в сторону скифа.

– А если письма при нем не будет? Вдруг он его кому-то отдал на хранение, а тот человек отошлет его кагану. Тут, уважаемый бек, нужно действовать наверняка. Я бы на твоем месте гана Красимира просто припугнул. А еще лучше похитил бы его жену, Ярину. Возможно, о том письме она знает даже больше мужа.

– Втравишь ты меня, ган, в паскудное дело, – покачал головой Вениамин.

– Так ведь ставки-то какие, уважаемый бек, наши головы на кону. И тянуть с этим делом нельзя. Каким бы дураком и трусом ни был Красимир, но рано или поздно он поймет, что безопаснее отдать это письмо кагану, чем держать его у себя.

– Своих людей я тебе не дам, Карочей.

– А зачем мне твои люди, уважаемый бек? – пожал плечами Карочей. – Да за пятьсот денариев я найму тебе десяток головорезов, которые спроворят все в лучшем виде.

– Ты что, меня за дурня считаешь, уважаемый ган? – возмутился Вениамин. – Да этому отребью красная цена – двести.

– Твоя воля, уважаемый бек, – обиделся Карочей. – Найди за двести.

– И найду, – грохнул кулаком по столу захмелевший Вениамин.

– Ты успокойся, бек, что зря руками махать, – пошел на попятный Карочей. – Прекрасно, если найдешь. И вот когда они выкрадут Ярину, тут я и подкачусь к гану Красимиру с десятью тысячами денариями.

– С пятью тысячами, – внес существенную поправку Вениамин.

– Ты что же, уважаемый бек, своему слову не хозяин? – справедливо возмутился Карочей.

– Мы же ему жену возвращаем, – напомнил Вениамин.

– Где ты, хотелось бы знать, видел женщину ценой в пять тысяч денариев, уважаемый бек?

– В доме боярина Красимира видел. Не Ярина, а пальчики оближешь. И ган Красимир в ней души не чает. Да он нам даром это письмо отдаст, помяни мое слово, ган Карочей.

Довольный Вениамин захохотал, откинув назад курчавую голову. Карочей с трудом удержался, чтобы не выплеснуть в эту распаренную рожу остатки вина. Вот ведь выжига! Речь идет о его голове, а он торгуется, как последний босяк за протухшую рыбу. Красимир, может, и отдал бы письмо, да где ж ему это письмо взять, коли оно хранится на груди гана Карочея? А уж он-то его теперь и за десять тысяч не отдаст, минимум – за двадцать. Скупердяев надо учить, иначе приличным людям вообще жить на этом свете не на что будет. Одно слово – рахдонит.

– Так ты сам будешь договариваться с ганом Красимиром, уважаемый бек? – полюбопытствовал слегка успокоившийся Карочей.

– О нет, уважаемый ган, все переговоры с Красимиром ты возьмешь на себя, – спохватился Вениамин. – А уж я в долгу не останусь.

Торговля рыбой не самое престижное и прибыльное дело в стольном граде кагана. И далеко не всякий купец возьмется за него, из опасения уронить себя в глазах окружающих. Но перс Бахтиар, похоже, пересудов не боялся и так удачно поставил дело, что скоро стал если не самым уважаемым, то во всяком случае самым известным человеком на итильском торгу. Известность эта была, правда, весьма специфического свойства, ибо свои деньги уважаемый Бахтиар нажил не столько торговлей, сколько другими способами, о которых небезопасно говорить вслух. Тем не менее купцу Осташу, прибывшему с далекого севера, аж из радимецких земель, доброхоты с готовностью показали дорогу к дому известного в Итиле человека. Бахтиар жил скромно, не выставляя на обозрение завистникам немалые богатства. Да и дом свой он построил не в самом престижном месте, вдали от ганских и рахдонитских дворцов. Доброхоты на всякий случай предупредили радимецкого купца, что в этом конце большого города человеку с туго набитой мошной появляться небезопасно не только ночью, но и днем. Однако купец, видимо, был самоуверенным человеком, да и сопровождающие его трое молодцев выглядели достаточно внушительно, чтобы случайному человеку не пришла в голову шальная мысль покопаться у них в загашниках.

– Грязища! – брезгливо протянул Воислав, разглядывая свои заляпанные рыбьей чешуей сапоги.

Видимо, именно рыба во всех ее видах, жареном, вареном и вяленом, была основной пищей хозяев убогих, липнущих друг к другу хибар. Да еще, пожалуй, арбузы и дыни, корки которых буквально хрустели у пришельцев под ногами. Местные жители с интересом разглядывали гостей, мальчишки и вовсе бежали за ними стайкой, выпрашивая подаяние. Рассерженный Рерик швырнул в них горстью медных монет, чем привел нахальных попрошаек в неописуемый восторг. На медную монету обитатели этих жалких лачуг могли безбедно прожить целую неделю. После такой неслыханной щедрости заезжих молодцов их свита увеличилась вдвое. Причем большую ее часть составляли отнюдь не мальчишки, а весьма подозрительные личности с кривыми длинными ножами, заткнутыми за цветастые пояса. Впрочем, свита не рискнула ступить на порог дома уважаемого Бахтиара и осталась стоять у дверей, сохраняя многозначительное молчание.

Хозяин дома, довольно приличного по здешним меркам, гостей, видимо, не ждал. Во всяком случае, сидел он за столом распоясавшись, хлебая из глиняной чашки варево, пахнущее все той же рыбой. В углу горел очаг, наполнявший помещение дымом, который заставил гостей закашляться, к большому удивлению хозяина. Трое головорезов, вооруженных кривыми ножами, выступили из темных углов прокопченного помещения и приблизились к столу.

– Тебе привет от Лихаря, – спокойно сказал Осташ, протягивая Бахтиару медную пластину. Почему-то изображенная на пластине медвежья морда произвела на хозяина такое сильное впечатление, что он едва не поперхнулся варевом.

– Лавку гостям, – коротко бросил он своим подручным. Его распоряжение было выполнено с похвальной быстротой, и гости с охотой присели к грязноватому столу.

– Мне нужен Акрам, приказный купца Джелала.

– Акрам в городе, а Джелал переехал из Итиля в Куябу. Его дворец купил ган Карочей.

– А что тебе еще известно о скифском гане?

– Так многое известно, – усмехнулся Бахтиар, – даром, что ли, я ган воров. Еще сегодня утром скиф сидел на этой лавке.

– И что понадобилось скифскому гану от гана воров?

– Послушай, купец, Лихарь – мой старый друг, но тебя я вижу в первый раз.

– Я не купец, – спокойно сказал Осташ, расстегивая рубаху и показывая выжженное на груди тавро.

– Ближник Волосатого, – с ходу определил Бахтиар. – Высоко, однако, взлетел мой старый добрый приятель.

– Выше не бывает, – согласился Осташ.

– Ты же знаешь, боготур, что воры почитают Волосатого своим покровителем, и его враги – это наши враги.

– Знаю, – подтвердил Осташ, – поэтому и пришел к тебе.

Бахтиар задумчиво вертел деревянную ложку в руках: если судить по наморщенному лбу, он сейчас напряженно думал.

– Ты срываешь мне выгодную сделку, боготур. Очень выгодную. Барух предложил мне двести драхм за похищение одной ганши, а Карочей дал вдвое больше, если ганша окажется в его руках.

– Он что, влюблен в эту ганшу? – удивился Осташ.

– За любимую женщину ворам не платят, – усмехнулся Бахтиар. – А потом, при чем здесь бек Вениамин?

– Какой еще Вениамин?

– Бек – хозяин Баруха.

– Любопытно, – задумчиво произнес Осташ.

– Более чем, – не стал спорить Бахтиар. – Я многим обязан Лихарю, боготур, но и ты меня пойми, моим ребятам нужно кушать. Я не могу держать их впроголодь, даже из уважения к Волосатому.

– Ты получишь деньги, Бахтиар, и с Баруха, и с гана Карочея, – сказал Осташ. – Но женщина должна достаться мне, разумеется, не даром.

– Прямо не баба, а кладезь золотой, – довольно расхохотался Бахтиар, и его смех с охотой подхватили подручные. – Ладно, боготур, брать с тебя больше, чем с Баруха, было бы нечестно. Двести денариев, и она твоя.

– Договорились, – кивнул Осташ. – Но к Акраму ты мне дорогу покажи.

– Себек тебя проводит, – указал глазами на стоящего рядом смуглого головореза Бахтиар. – А где тебя искать, в случае нужды?

– Да, пожалуй, у Акрама я и остановлюсь. Там ты меня и найдешь. Держи, – бросил на стол Осташ увесистый мешок с монетами, – и помни, ближники Чернобога не прощают обмана даже ганам воров.

Бахтиар сам проводил гостей до порога. Его появление в проеме дверей благотворно подействовало на толпу – она растворилась с поразительной быстротой, повергнув в изумление Воислава.

Приказный купца Джелала Акрам гостей принял настороженно, но и на него предъявленная пластина с оскаленной медвежьей мордой подействовала умиротворяюще. Приказный был уже далеко не молодым человеком, с иссеченным морщинами лицом и острыми серыми глазами, которыми он настороженно ощупывал нежданных гостей. В отличие от гана воров, приказный жил в добротном доме, расположенном на тихой улочке, в окружении плодовых деревьев, с которых уже облетел цвет и на их месте появились завязи, обещающие хороший урожай. Челяди в доме практически не имелось, если не считать старой рабыни, помогавшей Акраму по хозяйству.

– Хорошо расторговался, купец? – вежливо спросил приказный, приглашая гостей к небогатому столу.

– Я не купец, – тихо сказал Осташ. – И ты об этом уже догадался.

Акрам промолчал. По его малоподвижному лицу трудно было понять, что он сейчас думает, но в любом случае его вряд ли обрадовал визит подозрительных незнакомцев.

– Много с тобой людей? – спросил он наконец после долгого молчания.

– Двадцать.

– Если у тебя найдется тридцать денариев, то я могу снять для тебя небольшой домик здесь неподалеку.

– Деньги найдутся, – кивнул головой Осташ. – Да и место у вас тихое.

– Твой спутник – цицкарь, – скосил Акрам глаза на Рерика. – А у нас не любят новгородцев. Лучше, если он будет молчать.

– Он беглый, – усмехнулся Осташ. – Рассорился с князем Гостомыслом и теперь ищет место, где можно голову преклонить. Так и говори всем, кто будет спрашивать.

– Люди у меня недавно были от Ицхака Жучина, спрашивали, почему Джелал покинул Итиль.

– И что ты им сказал?

– Сказал, что я простой приказный и не мне обсуждать волю хозяина.

– Но о письме ты слышал?

– Джелал рассказал. А уж когда Обадия, став каган-беком, начал собирать гвардию, тут многие всполошились.

– И сколько человек в этой гвардии?

– Десять тысяч, не меньше. В город их еще не вводили, держат в усадьбах, но имеющий глаза увидит. По всему выходит, что готовится либо война, либо переворот, а возможно, и то и другое вместе.

– А ты гана Карочея давно видел?

– Приходил он ко мне дней пять тому назад. Все спрашивал, с кем Джелал виделся перед отъездом. Я сказал, что с ганом Красимиром. Тот поиздержался на свадьбу и брал у хозяина в долг. А вчера приходил Барух, приказный бека Вениамина, и тоже спрашивал о гане Красимире. Не знаю уж, зачем он им понадобился.

– А письмо к рабби Зиновию уж не беком ли Вениамином было написано? – озарило вдруг Осташа.

– Беком. Уж его-то почерк хозяин хорошо знает. Не раз с ним дело приходилось иметь.

– Тогда понятно, зачем гану Карочею Красимир понадобился, – усмехнулся Осташ. – Продать он хочет Вениамину это письмо, но ведь не от своего же имени его продавать. А ган Красимир – самый подходящий человек. Вот ведь собачий сын. Как ты думаешь, Акрам, сколько он потребует с бека Вениамина за это письмо?

– Не менее десятка тысяч денариев, – с ходу определил Акрам.

Небогатый Рерик в ответ на слова приказного восхищенно охнул. Будь у него такие деньги, он без труда прикупил бы две боевые ладьи и удвоил бы свою дружину.

– Две ладьи я тебе не обещаю, Рерик, но одну ты точно получишь. Нам бы только Карочея за жабры взять.

Дом, снятый при помощи приказного Акрама, Осташу понравился. Был он двухъярусным, стоял на отшибе, в окружении десятка яблонь и груш. Места здесь с избытком хватило и для самого Осташа, и для его дружины в двадцать мечников. Люди с боготуром ходили опытные, не болтливые, и он мог на них положиться в любой ситуации. Тем более что сегодня ночью мечникам боготура предстояла нелегкая работа. Пришедший с посланием от Бахтиара худощавый и юркий Себек пересказал суть предстоящего дела:

– Ганшу мы берем на себя. Слуги в доме уже подкуплены. Двери нам откроют. Сам ган Красимир ныне уехал в ближнюю усадьбу, так что помех не будет. Мы передаем Ярину приказному Баруху, получаем с него деньги, а там уж ваша забота.

– А много людей будет с Барухом? – спросил Воислав.

– Вряд ли более десятка. Но вам лучше обойтись без лишнего шума, ибо к ним на помощь могут прибежать городские стражники, да и соседи могут всполошиться, а там, за стенами ближайших домов, мечников может оказаться в избытке.

Окрестности дворца гана Красимира Осташ изучил самолично. Это был самый красивый и самый богатый квартал в хазарской столице, здесь селились по преимуществу ганы, беки и купцы-рахдониты. Дома здесь строились из камня, в основном на туранский лад, но встречались и персидские, и арабские мотивы. Что же касается дворца гана Красимира, то он более всего напоминал каменные палаты, виденные Осташем в Волыни, и выбивался из общего ряда своими тяжеловесными северными пропорциями. Впрочем, приблизительно так же ставили дома в Киеве, и, видимо, именно оттуда ган Красимир вывез строителей для своего уютного гнездышка.

– А все ж в деревянном доме жить лучше, – сказал Осташев мечник Будяга. – И воздух духмянее, и сырости меньше.

– Какая тут может быть сырость? – прищурился на жарко припекающее солнце Щеляк. – Тут жар идет от стен, словно от печек.

– От реки идет сырость, – наставительно заметил Будяга, – а камень ее впитывает и в холода отдает.

– Хватит спорить, знатоки, – оборвал их Осташ. – Задачу уяснили?

– Сделаем, боготур, – отметил за всех Щеляк, – не сомневайся.

Приказный Барух сильно нервничал. Все-таки поручение, данное ему беком Вениамином, было не слишком приятным. Не говоря уже о последствиях, которые оно сулило приказному в случае провала. А за ганшу Ярину с Баруха спросят по всей строгости, чего доброго и вздернуть могут. Как ни крути, а ган Красимир – один из самых близких к кагану вождей. И за обиду, нанесенную ему, Турган накажет виноватых. В том числе и бека Вениамина, к которому ныне питает большое недоверие. Именно поэтому бек приказал Баруху в случае поимки выдавать себя за обезумевшего от любви человека. Вот только кто поверит, что обремененный семьей иудей, которому уже давно перевалило на шестой десяток, станет воровать молоденьких женщин, чтобы удовлетворить свою страсть. Хорошо еще, что Баруху с его больной спиной не придется карабкаться через забор, рискуя нарваться на злобных Красимировых псов, которые в два счета снимут с его длинных худых ног не только штаны, но и мясо. Будем надеяться, что головорезы Бахтиара свое дело знают и им не впервой шариться по чужим домам. Барух приподнялся на стременах и прислушался. Пока ничего примечательного не происходило, разве что у дальнего забора появились какие-то тени. Но это обстоятельство не встревожило Баруха, а уж скорее успокоило. Наверняка это были люди Бахтиара. Барух поднял глаза на ущербный в эту пору месяц и от души порадовался, что ночь ныне выдалась не слишком светлой. За спиной у Баруха позвякивали уздечки. Семь его верных помощников пристально вглядывались в ночь, пытаясь определить, что же происходит во дворе гана Красимира. А там, если судить по примолкшим собакам, не происходило ровным счетом ничего. Барух было занервничал, но быстро сообразил, что собак воры, наверное, отравили и что царящей во дворце Красимира тишине не огорчаться надо, а радоваться.

Головорезов оказалось пятеро, и появились они из темноты столь внезапно, что Барух даже вздрогнул.

– От гана воров, – тихо произнес хриплый голос, – принимай добычу.

Из тюка, который головорезы взгромоздили на спину заводного коня, не доносилось ни звука.

– А она жива? – испуганно спросил приказный.

– Спит, – пояснил все тот же хриплый голос. – Служанка напичкала ее сонными травами, до утра не проснется. Плати деньги, Барух.

Причин не доверять Бахтиару у приказного не было. Да и не рискнул бы ган воров так шутить с беком Вениамином, подсовывая ему вместо Ярины другую девушку. Поэтому Барух без споров снял с луки седла мешок с денариями и, тяжело крякнув, кинул его в жадные руки головорезов.

– Пересчитывать не будем, – хихикнул из темноты противный голос. – Счастливой тебе дороги, приказный.

Через миг воры растворились в темноте, словно их никогда и не было. Барух вздохнул с облегчением. Половина дела сделана. Да что там половина – три четверти. Оставалось всего ничего: доставить Ярину в снятый для этой цели домик и сообщить беку Вениамину, что его поручение выполнено.

Охальники вынырнули из темноты столь внезапно, что Барух, разворачивавший коня, даже охнуть не успел. Чьи-то сильные руки подхватили его и в два счета стянули с седла на мостовую, не дав даже рот раскрыть для протеста. Барух почувствовал тряпку во рту раньше, чем понял, что же, собственно, происходит. Нападающих было не менее двух десятков, и действовали они столь сноровисто, что мечники, сопровождавшие приказного бека Вениамина, не сумели ни обнажить оружия, ни даже закричать. Бесформенными кулями они попадали с коней и в мгновение ока были повязаны по рукам и ногам. После чего нападающие скрылись, уведя с собой коней, а главное, прихватив драгоценную ношу, за которую несчастному Баруху теперь придется долго отчитываться перед разъяренным беком Вениамином.

Глава 5 Торг

Ган Карочей застал своего дорогого друга бека Вениамина в прескверном расположении духа и глубочайшем смущении. Бек сидел за столом в гордом одиночестве перед наполненным кубком, а в дальнем углу побитым псом стоял приказный Борух, под глазом которого расплывался огромный синяк.

– Весь город гудит, – радостно сообщил беку Карочей. – Шутка ли сказать, похитили самую красивую ганшу в Итиле. Ган Красимир только что прискакал из дальней усадьбы, на нем буквально лица нет. Хотел сразу бежать к кагану, но я его клятвенно заверил, что отыщу ганшу к вечеру. Между прочим, этот собачий сын меня заподозрил. Все-таки я ему уже второй раз намекнул на письмо. В общем, бек, мы почти договорились. Пять тысяч денариев и ганша.

– Ганши нет, – глухо сказал Вениамин.

– То есть как нет? – удивился Карочей. – А куда она подевалась?

– Ее похитили, – почти прошептал бек.

– Так ее и должны были похитить, – повысил голос Карочей. – Я тебя не понимаю, бек.

– Ее вырвали из рук Баруха прямо там, на улице, и увезли в неизвестном направлении.

– То есть как в неизвестном? – схватился за сердце ган Карочей. – Ты же меня без ножа режешь, бек Вениамин, ты нас всех толкаешь на виселицу. Если я сегодня не отдам Красимиру Ярину и деньги, то он сразу ринется к кагану с письмом и во всем обвинит нас. Ган Красимир хоть и дурак, но не до такой же степени, чтобы не догадаться, кто стоит за похищением его жены.

Бека Вениамина это заявление гана просто раздавило, а Карочей еще долго бесновался, нагнетая обстановку. Его возмущение был столь велико, что приказный Барух не выдержал давления и рухнул без чувств на деревянный пол. После этого скиф слегка поостыл и даже собственноручно влил в несчастного приказного кубок вина.

– Как они выглядели? – спросил он у слегка оклемавшегося Баруха.

– Как все.

– То есть это были люди, а не дэвы, скажем, или бесы?

– Люди, – выдохнул Барух.

– Уже легче. Ты сам проник в дом Красимира или договорился с кем-то?

Сидевший на полу приказный бросил на Вениамина вопросительный взгляд.

– Говори, – махнул рукой бек, – чего уж там.

– Я договорился с Бахтиаром.

– Странно, – задумчиво проговорил Карочей. – Ган воров – человек честный, в своем роде, конечно. Так они передали тебе ганшу?

– Передали, – вздохнул Барух. – А я отдал им деньги. После чего они исчезли.

– Конечно, это может быть ган Бегич или кто-нибудь из ближников кагана, решивших сыграть в свою игру. Но сдается мне, что здесь не обошлось без самого Бахтиара или кого-то из его соперников. За ганшу ведь можно потребовать огромный выкуп.

– Насколько огромный? – застыл с кубком в руке оживший было бек Вениамин.

– Тысяч двадцать, не меньше, – выдохнул расстроенный Барух.

– Ты с ума сошел! – подхватился с места бек и в ярости швырнул в стену серебряный кубок с вином.

– Старик прав, – грустно сказал Карочей. – Двадцать тысяч – это наименьшая цена. Плюс пять тысяч гану Красимиру. Итого: двадцать пять тысяч денариев. Дорого обходится нам твоя дешевизна, бек Вениамин.

Уважаемый рабби уже собирался запустить в скифа кувшином с вином, но в последний момент передумал. Как ни крути, а Вениамин был кругом виноват. Пожалел пятисот денариев для гана Карочея, и вот вам результат.

– Каган уже выразил Обадии удивление по поводу его гвардейцев, – задумчиво проговорил Карочей. – Каган-бек отговорился тем, что готовится к войне. И тут к Тургану заявляется ган Красимир с письмом, где черным по белому написано, для чего Обадии понадобилась эта гвардия и на чьи деньги она создается. Пожалуй, виселицей нам с тобой не отделаться, бек, нас привяжут к двум необъезженным жеребцам и разорвут на части. Каган порой бывает необуздан в гневе.

– Надо поймать этого Бахтиара и снять с него шкуру, – зло выкрикнул бек.

– А что это нам даст, уважаемый Вениамин? Бахтиар, возможно, здесь совершенно ни при чем. А мы упустим последнюю ниточку, которая, возможно, приведет нас к цели. Для нас время дорого. Красимир не будет ждать.

– У меня нет таких денег, Карочей, – нахмурился Вениамин.

– Возьми из казны каган-бека, – посоветовал скиф. – В конце концов, если мы до вечера не выкупим ганшу Ярину, Обадии казна больше не понадобится. Встряхнись, бек, сейчас не время для уныния и пьянства. Впереди у тебя будет множество возможностей поправить свои дела и вернуть потерянное сторицей. Головы бы на плечах сохранить.

Ган Красимир плакал. Челядь ходила по дворцу на цыпочках, боясь неосторожным движением вызвать новый приступ ярости у притихшего гана. Все задницы, которые можно было выпороть, уже были выпороты, но большого облегчения Красимиру это не принесло. Он осушал кубок за кубком, но вино не веселило душу, а только все больше погружало гана в уныние. Положение казалось Красимиру безысходным, а тут еще леший принес во дворец гана скифа Карочея, с его постным лицом и неискренним сочувствием. Радуется, собачий сын, чужой беде. Ну, дайте срок, ган Красимир всех вас выведет на чистую воду. А за любимую Ярину он в Итиле многим головы оторвет.

– Ты погоди с головами, – остановил расходившегося гана Карочей. – Баба не иголка, глядишь, и найдется. К тебе никто с требованием выкупа не обращался?

– Вот им, – сложил комбинацию из пяти пальцев Красимир, – а не пять тысяч денариев.

– Уже легче, – вздохнул Карочей. – Значит, не любовник ее похитил и не сама она к нему сбежала. А с ворами всегда можно договориться.

Сумму в пять тысяч денариев цифрами нацарапал на кусочке пергамента сам Карочей, но на словесные угрозы знания грамоты ему не хватило. Пришлось скифу ограничиться нарисованным черепом с двумя костями. Сейчас, разглядывая послание, собственноручно изготовленное, ган пришел к выводу, что получилось оно вполне доходчивым и точно бьющим в цель. Красимир хоть и хорохорился, но был не на шутку напуган. Карочей нисколько не сомневался, что за прекрасную Ярину он сорвет с ее муженька если не пять тысяч денариев, то уж три тысячи наверняка.

– А место, куда принести деньги, они тебе не называли?

– Нет, – вздохнул Красимир. – Писульку это подбросили на крыльцо и придавили камнем.

– Значит, будут действовать через посредника, – сделал вывод Карочей. – Сколько ты готов заплатить за возвращение жены? Только давай без пустых угроз. Оторвать головы похитителям мы всегда успеем, но сейчас нужно выручать Ярину.

– Пяти тысяч у меня нет, – глухо сказал Красимир.

– А сколько есть?

– Три с половиной наскребу.

– Ладно, – махнул рукой Карочей, – попробуем обойтись этой суммой. В крайнем случае, я от себя добавлю. И не благодари меня. Тут ганская честь задета.

Красимир, глядя на такое благородство скифа, даже слезу уронил в кубок с вином. Все-таки недаром же говорится, что друзья познаются в беде. Ну кто бы мог подумать, что хамоватый скиф, которого Красимир терпеть не мог, проявит столько сочувствия к его горю? Гану Красимиру уже перевалило за пятьдесят. Первая жена его умерла два года назад, дети выросли, и прекрасная Ярина была единственной его отрадой. О деньгах Красимир почти не жалел. Скоро предстоял большой военный поход, который должен возместить все его потери.

– Да уж, – согласился с Красимиром Карочей. – Русалания – лакомый кусок, а там и путь на Киев окажется открытым.

– Думаешь, каган будет воевать с князем Яромиром? – насторожился ган, имевший в стольном полянском граде многочисленных родственников.

– Воевать не будет, а дань удвоит, – уверенно сказал Карочей.

– Ну это уж как водится, – легко согласился со скифом Красимир. – Ничего, Киев – богатый город – заплатят.

– Так я попробую поискать нужных людей?

– Ищи, ган Карочей, на тебя вся надежда.

Вдохновленный столь лестным о себе мнением гана Красимира, а также в предвкушении большой добычи, составляющей умопомрачительную сумму почти в тридцать тысяч денариев, Карочей птицей полетел к Бахтиару. Оставалось-то всего ничего: передать плененную Ярину ее озабоченному мужу, благо денежки с него уже были получены под честное благородное слово, а потом бежать к беку Вениамину и вытрясать из него остальное серебро.

Бахтиар встретил Карочея с постным лицом. Скиф не придал этому особого значения – мало ли какие неприятности могут приключиться у человека, занимающегося столь непростым промыслом. Ему важно было убедиться, что с ганшей Яриной ничего не случилось.

– Спит она, – успокоил его Бахтиар. – Жива-здорова. Что ей сделается? Да ты садись, ган, в ногах правды нет.

– Что значит, правды нет? – насторожился Карочей, и ладонь его легла на рукоять кривого меча. – Ты что, шутить со мной вздумал, вор? Мои мечники в двадцати шагах отсюда, спалить твою халупу им труда не составит.

– Это не я с тобой шучу, ган, – вздохнул Бахтиар. – Шутник стоит у тебя за спиной. Это он отбил у меня ганшу.

Карочей сразу узнал боготура Осташа, благо не в первый раз виделись. Со спутником боготура было сложнее, но хорошая память и в этот раз не подвела скифа – Варяжский Сокол. Вот, оказывается, куда залетел сын ободритского князя Годлава. В панику Карочей, однако, не ударился, горячку пороть не стал, а спокойно присел к столу для серьезного разговора.

– Это письмо боярина Драгутина кагану Тургану, – вытащил боготур из сумки, висящей на боку, кусок пергамента. – Описание твоих подвигов в Волыни, ган. Думаю, его любопытно будет прочесть как самому кагану, так и его сыну Обадии. Не говоря уже об Ицхаке Жучине, который, надо полагать, жестко спросит с тебя, Карочей, за убийство единоверца рабби Зиновия.

– Они не поверят даджану.

– Не смеши меня, ган, – строго глянул на скифа боготур. – Все их сомнения быстро развеет бек Вениамин, которому ты пытаешься продать письмо, написанное рабби Зиновию. Думаю, ему нетрудно будет сообразить, что ган Красимир здесь совершенно ни при чем, а водит его за нос совсем другой человек.

Карочею не составило труда просчитать последствия столь сокрушительного удара по своему положению в каганате. При таких могущественных врагах, как каган-бек Обадия, Вениамин и Жучин, он не проживет здесь и дня. А бежать отсюда – значит потерять все нажитое тяжким трудом.

– Твои условия? – спокойно спросил Карочей.

– Я хочу знать все о намерениях кагана Тургана и каган-бека Обадии в отношении Русалании.

– Особой тайны здесь нет, – пожал плечами Карочей. – Через месяц мы выступаем к стенам Варуны. Каган приказал сровнять крепость с землей.

– А переворот?

– Обадии нужна победа, иначе хазарские ганы не примут ставленника рахдонитов.

– Но ведь у каган-бека есть гвардия?

– Десять тысяч воинов, но этого слишком мало, чтобы навязывать свою волю ганам. Обадии нужны не менее пятидесяти тысяч преданных лично ему людей. Но наемники не пойдут за слабым человеком.

– А каким будет численность рати Обадии?

– Тридцать тысяч хазар и десять тысяч гвардейцев.

– Ты полагаешь, этого хватит, чтобы взять крепость?

– А зачем ее брать? – пожал плечами Карочей. – Мы обложим крепость со всех сторон и пройдемся ураганом по Русалании. По нашим данным, в Варуне сейчас не более трех тысяч мечников. Еще десять тысяч смогут выставить атаманы. Что касается скифских и славянских ганов, то они, скорее всего, переметнутся на сторону кагана. Судьба Русалании будет решена до наступления зимних холодов. Беком Правого крыла каган назначил гана Бегича, беком Левого крыла – Ицхака Жучина. Что еще ты хочешь знать?

– Сколько ты содрал с гана Красимира за освобождения его жены?

– Три с половиной тысячи.

– Так мало? – удивился Осташ. – Я тебя не узнаю, ган.

– Больше у этого дурака нет.

– А бек Вениамин, как я понимаю, человек богатый? Сколько ты собрался взять с него за письмо?

– Десять тысяч денариев.

– Придется взять пятнадцать.

– Зачем?

– Нам с князем Воиславом тоже нужны деньги, – усмехнулся Осташ. – Война на носу.

Карочею расклад понравился, поскольку он собирался сорвать с Вениамина не менее двадцати пяти тысяч. Конечно, было бы совсем хорошо, если бы боготур Осташ сейчас провалился сквозь землю вместе с черноусым Соколом, но нельзя требовать от богов слишком многого. В создавшихся обстоятельствах разумнее будет отдать часть добычи, чем подвергать риску собственную жизнь. В конце концов эти деньги все равно вернутся в казну Карочея, ибо Варуна обречена, а ее защитникам придется расстаться не только с нажитками, но и с жизнью. Во всяком случае, ган сделает все от него зависящее, чтобы ни соколы, ни быки никогда больше не нарушали его покой.

– Денарии гану Красимиру придется вернуть, – сказал Осташ.

– Почему? – не понял ход его мысли Карочей.

– Потому что Ярину освободит из плена боярин Воислав с твоим посильным участием, ган Карочей. И уж конечно, сделает он это не за деньги.

– Широкой души человек, однако, – криво усмехнулся скиф.

– Боярин Воислав бежал на юг от преследований князя Гостомысла и теперь ищет место, где можно преклонить голову. Ты, ган Карочей, познакомишь освободителя ганши Ярины с влиятельными в Итиле людьми.

– Например?

– С Ицхаком Жучином, скажем. С беком Вениамином. Не говоря уже о гане Красимире, который кругом обязан благородному новгородцу.

– Познакомить-то я познакомлю, – пожал плечами Карочей, – но поручиться за жизнь этого молодца я не могу.

– Тебе придется поручиться, Карочей, иначе я сам не дам за твою жизнь медного обола. Клянусь богом Велесом.

Конечно, Карочей мог бы сдать Варяжского Сокола кагану и, наверное, заслужил бы горячую благодарность, а возможно, даже прощение грехов. Но прощение вовсе не предполагает доверия. А доверие сильных мира сего Карочей бы утратил навсегда. Причем как раз в тот момент, когда оно ему особенно нужно. Ибо все богатство гана сосредоточено здесь, в Итиле, и потребуется много времени, чтобы разбросать его по всем концам света, дабы в случае нужды обрести там безопасный и достойный приют. Да и с Велесовым боготуром Карочею не хотелось ссориться, ибо ближники Чернобога славились своей мстительностью и никогда не прощали предательства. Жизнь уже во второй раз сталкивала Карочея лицом к лицу с боготуром Осташем, и, несмотря на некоторые издержки, он выходил из критических ситуаций с большим для себя прибытком. Возможно, это неспроста. Уж не Чернобог ли распростер над ганом Карочеем свои совиные крыла? И не он ли ворожит ему удачу? Эх, жаль, нет рядом баяльника Баяна, уж он бы разъяснил скифу все тайные и явные желания богов.

– Хорошо, – сказал Карочей. – Я согласен.

Освобождение ганши Ярины сопровождалась таким шумом и лязгом, что спящая наконец проснулась и как нельзя лучше вписалась своим визгом в царящую вокруг неразбериху. Доблестный боярин Воислав на глазах испуганной Ярины ударом кулака поверг на пол последнего злодея, а вошедший ган Карочей окончательно прояснил ситуацию. Визг прекратился. Прекрасная Ярина с удивлением и ужасом узнала, что была похищена из дома своего мужа минувшей ночью, но благодаря усилиям боярина Воислава и гана Карочея ее удалось освободить раньше, чем разбойники успели прибегнуть к насилию в отношении самой красивой женщины Итиля. «Убитых» разбойников быстренько удалили из комнаты ганши, и их место заняли служанки, захлопотавшие вокруг расстроенной Ярины, которая только теперь под взглядом синих пронзительных глаз черноусого северянина сообразила, что не совсем одета, и поспешила натянуть на себя покрывало. Впрочем, благородные освободители не стали докучать ганше вниманием и покинули ложницу, оставив ее на попечении служанок. Ярину тут же облачили в подобающий наряд и уже в таком благопристойном виде, посадив на коня, доставили во дворец Красимира, обезумевшего от радости. И уж в совершеннейший восторг скуповатого гана привело заявление Карочея, что благодаря доблести боярина Воислава ганшу Ярину удалось освободить практически бесплатно, не дав негодяям и медяка. После чего скиф торжественно возвратил Красимиру взятые у него для выкупа деньги. Все три с половиной тысячи, до последней монеты. Ган Красимир, заподозривший было Карочея в корыстолюбии, растрогался до слез и тут же трижды расцеловал боярина Воислава, назвав его своим другом и дорогим гостем. Незавидная судьба благородного боярина, вынужденного скрываться от княжьего гнева на чужой стороне, потрясла не только гана Красимира, но и его молодую жену. Надо сказать, что на красавице Ярине суточное заточение в удобной ложнице практически не отразилось. Что, в общем-то, неудивительно, поскольку она все это время проспала, одурманенная каким-то напитком. Спустя короткое время она уже покрикивала на служанок и потчевала яствами дорогих гостей. Ган Карочей с удовольствием принял из рук ганши здравную чашу, но от продолжительного застолья отказался, сославшись на позднее время и кучу дел, которые ему еще предстояло переделать. Зато боярин Воислав с удовольствием принял приглашение хозяев разделить с ними ужин и даже остаться во дворце на несколько дней, пока не удастся снять удобное жилье. Ган Красимир клятвенно заверил гостя, что не забудет его услуги и постарается воздать храброму боярину сторицей. На этом Карочей оставил вконец сомлевшего от переживаний Красимира и его жену, красоту которой боярин Воислав, надо полагать, сумеет оценить по достоинству.

Бек Вениамин гана Карочея уже не ждал, а уж тем более с добрыми вестями. Переживания сегодняшнего дня были написаны на его обрюзгшем от пьянства лице ярчайшими красками. Справедливости ради надо сказать, что двадцать тысяч денариев он уже без споров отдал посыльным гана Карочея, которые доставили тяжелый сундук в надежное место. Увы, половину этого ценного груза пришлось отсчитать боготуру, но и получение десяти тысяч денариев скиф справедливо счел успехом и теперь готовился взять с приунывшего бека еще пять тысяч.

– У меня больше нет, – развел руками измученный Вениамин.

– Пиши расписку, бек, – пошел ему навстречу Карочей. – Деньги я перехватил у одного купца, но, как ты сам понимаешь, процент он с меня содрал немаленький.

– Так письмо у тебя?! – не поверил своему счастью бек Вениамин, машинально ставя подпись на подсунутом Карочеем пергаменте.

Ган спрятал расписку в кожаном мешочке и широким жестом швырнул на стол пресловутое письмо. Бек схватил пергамент дрожащими руками и впился в него глазами.

– Это оно, – сказал Вениамин севшим голосом. – Каким же я был дураком.

– Все мы ошибаемся, – великодушно заметил ган Карочей. – Надо только уметь вовремя исправить допущенную ошибку. Ты себе не представляешь, бек, чего мне стоило вырвать из лап подонков ганшу Ярину. Я был на волосок от смерти. Я не только потратил все твои деньги, но мне пришлось еще добавить свои. А для меня две тысячи денариев – это больше, чем для тебя двадцать. Не волнуйся, бек, требовать их с тебя я не буду. В конце концов, и моя голова стояла на кону. В самый последний миг мне помог один новгородский боярин. Причем сделал это даром, бек. Оказывается, и в наше гнусное время еще встречаются бескорыстные люди.

– А я полагал, что ты заплатил похитителям, – удивился бек.

– Похитители потребовали за ганшу пятьдесят тысяч, уважаемый Вениамин. Можешь себе представить эту цифру – пятьдесят тысяч! И тогда я обратился к Бахтиару. Но этот собачий сын быстро разобрался в деле и выставил мне умопомрачительный счет. За двадцать тысяч меня всего лишь вывели на похитителей, которые в любой момент могли перепрятать ганшу. Я попытался сразу отбить Ярину, чтобы не дать ворам такой возможности. Но их оказалось больше. Я потерял половину своих людей и уже прощался с жизнью, когда мне на помощь пришел боярин Воислав. С его помощью мне удалось отбить ганшу и вернуть ее мужу.

– Давно уже пора очистить город от этой мрази, – процедил сквозь зубы Вениамин.

– Кто бы спорил, уважаемый бек, – вздохнул Карочей, – но за сегодняшний день я прошел едва ли не все городские притоны, и, скажу тебе честно, больше я в эту клоаку не сунусь.

Глава 6 Черный ворон

К удивлению Карочея, боярин Воислав прижился в доме Красимира. Трудно сказать, чем липовый новгородец пленил простоватого гана, скорее всего, рассказами о своей страстной любви к внучке князя Гостомысла. Эта несчастная любовь и стала якобы причиной изгнания боярина, поскольку его возлюбленная была предназначена другому. С тех пор боярин Воислав потерял всякий интерес к другим женщинам, поскольку сердцу не прикажешь, а оно требует любви только красавицы Ляны. Ган Красимир, слушая красноречивого гостя, сочувственно вздыхал, а Карочей ухмылялся. Ему, естественно, не составило труда понять, что эту глуповатую историю Рерик выдумал только для того, чтобы отвести глаза простодушному гану. Ибо только слепой не увидел бы его откровенного интереса к Ярине. Очень скоро Карочей убедился, что интерес этот взаимный, однако мешать молодым людям не стал. По его мнению, рога очень бы подошли к пустой голове Красимира и стали бы, безусловно, ее самым главным украшением. Надо полагать, золотоволосой и зеленоглазой Ярине жизнь со стареющим мужем была если не в тягость, то уж точно не в радость. А тут появился статный новгородец с пылающим взором, буйной светлой шевелюрой и неотразимыми черными усами. Вообще-то ротарии обычно бреют голову, оставляя лишь клок волос на темени, но Воислав Рерик этим обычаем пренебрег, решив, видимо, что для покорения женских сердец кудри ему не помешают. Ган Карочей, присмотревшись к Рерику, пришел к выводу, что этот молодец далеко пойдет и волхвы, напророчившие ему большое будущее, скорее всего, не ошиблись. Князь Воислав умел зачаровывать не только женщин, но и мужчин. Ган Карочей старался держаться от липового новгородца как можно дальше, дабы потом, когда откроется вся правда, на него упало поменьше подозрений. Особенно близко Рерик сошелся с беком Вениамином, который был столь любезен, что пригласил Воислава на смотр своих гвардейцев. Гость оказался на редкость любопытным человеком и с огромным интересом слушал рассказы словоохотливого бека о достоинствах его наемных воинов. Карочей же восторгов бека Вениамина по поводу наемников не разделял. Конечно, в гвардию подбирали опытных бойцов, но вот о степени их стойкости можно было только догадываться. Не говоря уже о преданности вождям. Для того чтобы гарцевать на виду у беков на откормленных конях, большого умения не надо, а вот как поведут себя эти люди на виду у фаланги ротариев, ощетинившейся пиками, пока сказать было трудно. А между прочим, эта железная фаланга не раз опрокидывала конных арабов, считавших пехотинцев своей легкой добычей. Впрочем, Карочей все больше убеждался, что наемники нужны каган-беку Обадии вовсе не для войны с внешним врагом. Для этой цели куда больше подходят хазарские дружины и печенежские шайки. Небогатые вожди кочевых племен готовы были за бесценок продавать своих соплеменников для кровавых авантюр кагана. Сам Карочей своих мечников берег и вовсе не собирался бросать их в бой по первому же приказу каган-бека. В конце концов, сила гана не только в золоте, но и в людях, особенно если эти люди спаяны с тобой кровным родством. Именно поэтому Карочей согласился стать правой рукой бека Вениамина и разделить его заботы по созданию гвардии. Сделал он это тем более охотно, что каган-бек Обадия денег на свое любимое детище не жалел и далеко не все денарии, сыпавшиеся серебряным дождем, доходили до адресата.

Каган-бек Обадия, присутствовавший на смотре, результатами трудов своих верных соратников остался доволен. Наемники смотрелись весьма внушительно в доспехах, начищенных до зеркального блеска. Их кривые мечи дружно вылетали из ножен, повергая в трепет робкие души. А дротики, брошенные ими на скаку, точно попадали в цель.

– Кто этот черноусый молодец? – спросил Обадия у Вениамина, довольно недружелюбно глядя при этом на Рерика.

– Это новгородский боярин Воислав, – охотно пояснил бек. – По слухам, он поссорился с князем Гостомыслом и вынужден был бежать с его земель.

– Обычный искатель приключений, – дополнил уважаемого Вениамина ган Карочей. – Предводитель ватаги ушкуйников в три десятка человек. Но очень неглуп и любит деньги. Он помог мне освободить из лап воров ганшу Ярину, за что и был обласкан ганом Красимиром.

– Только ганом? – насмешливо спросил Жучин, сопровождавший каган-бека.

– Откуда мне знать? – развел руками Карочей – Но, похоже, некоторые считают, что отросшие на темени рога делают их похожими на боготуров.

Шутка скифа имела успех. Смеялся даже вечно насупленный Обадия. Гана Красимира среди ближников каган-бека не любили, справедливо считая его верным соратником Тургана.

– Наездник из боярина неважный, – отметил острым глазом отсмеявшийся Обадия.

– А что взять с речного разбойника, – пожал плечами Ицхак, – с веслом они всегда управлялись лучше, чем с поводьями коня. Что, однако, не мешает им и пешими одолевать конных.

– Это мы сейчас проверим, – нахмурился Обадия. – Дайте ему колонтарь и щит.

– А пику?

– Обойдется.

Карочею предложение каган-бека не очень понравилось. Фаланга пеших ротариев без труда выдерживала натиск конницы, но в данном случае Рерику предлагали сразиться с всадником один на один.

– Я бы в таком случае отобрал копье и у гвардейца, – скосил глаза на племянника Жучин. – Это уравняет условия.

– Нет, – твердо сказал Обадия. – Ротарий не носит с собой пику вне фаланги, а у конника копье и дротики всегда с собой. Я хочу проверить в деле, насколько хороши мои гвардейцы.

– Но боярин Воислав не ротарий, – робко возразил бек Вениамин.

– Тем хуже для него, – холодно бросил каган-бек. – Заплати ему три сотни денариев, Карочей, если он выйдет из схватки победителем.

Разумеется, скифский ган не стал оскорблять варяжского князя предложением столь ничтожной суммы. Да и денег, честно говоря, было жалко, поскольку платить Карочею пришлось бы из своей мошны. Ибо в отличие от Обадии и его беков он нисколько не сомневался в победе ротария над наемником. В конце концов, за этим молодцом стоит сам бог Световид, а за наемником – всего лишь каган-бек с серебряными денариями. Предложение Карочея Рерика не удивило, он лишь бросил на скифа насмешливый взгляд и спросил лениво:

– Я могу его убить?

– Разумеется, – пожал плечами Карочей. – Спроса с тебя за это не будет. В Итиле еще не забыли о долге гостеприимства.

– Я это заметил, – усмехнулся Воислав.

Рерик, облаченный в одолженные у одного из мечников Обадии доспехи, уверенно ступил в центр довольно обширной поляны, заросшей по краям кустарниками и плодовыми деревьями. В руках он держал секиру и круглый металлический щит. Прямой каролингский меч висел у него на боку.

– А почему он без шлема? – забеспокоился Вениамин.

– Он и так убьет твоего наемника, – бросил в сердцах скиф. – Плакали мои денежки.

– Ставлю в заклад две тысячи денариев за своего гвардейца, Карочей, – Обадия с усмешкой глянул на ближника.

– Увы, – вздохнул ган, – я человек небогатый. И могу поставить в заклад только двести.

– Я принимаю твой заклад, Карочей, – кивнул Обадия. – Пусть будет двести против двух тысяч.

– Готовь денарии, ган, – сочувственно засмеялся уважаемый Авраам, один из самых близких к Обадии людей.

– Для каган-бека мне и тысячи не жалко, – вежливо улыбнулся Карочей, – да вот только где их взять?

– Удвой гану жалованье и долю в добыче, бек Вениамин, – распорядился Обадия, – чтобы в следующий раз ему было чем ответить на мой заклад.

Все-таки когда человеку валит счастье, то валит оно ему полной мерой. Карочей даже не очень удивился милостям, посыпавшимся на его голову со стороны Обадии, зато беки встревожились не на шутку. И дело было, конечно, не в деньгах, просто скифский ган слишком уж настойчиво лез в первые ближники, путаясь под ногами у более достойных и уважаемых людей.

Бек Вениамин выставил против пешего боярина Воислава едва ли не лучшего своего гвардейца – сотника Рахмана. Гибкий и статный Рахман, украшенный шрамами многих сражений и стычек, черной птицей пал в седло. Кривой меч свисал с его левого бедра. Черное копье с блестящим наконечником он держал в правой руке. Копье было не слишком длинным, но все же годилось только для удара, а не для броска. На голове у него был шлем, обвитый куском материи. В левой руке – щит, украшенный изображением гепарда.

– Хорош! – восхищенно прицокнул языком бек Иосиф, и с ним согласились все ближники, окружающие Обадию.

– Начинай, – крикнул срывающимся голосом бек Вениамин и взмахнул рукой.

Рахман сорвался с места, копыта его сильного коня глухо застучали по истоптанной земле. Поднятая гнедым пыль помешала уважаемым бекам разглядеть поединок во всех подробностях. Впрочем, надо признать, что они не много потеряли, ибо серьезного противоборства не получилось. Рахман не доскакал до пешего всего-то десятка шагов и неожиданно для всех рухнул на землю. Его конь едва не сбил витязя, но в последний момент тот ловко увернулся от животного, потерявшего седока.

– А что случилось-то? – не понял уважаемый Авраам, щуря подслеповатые глазки в сторону витязя, скалой стоящего в отдалении.

– Он метнул секиру, – любезно ответил на его вопрос ган Карочей.

– И этого оказалось достаточно?

– Как видишь, уважаемый рабби, – криво усмехнулся скиф. – У этого ушкуйника очень сильная рука.

Бек Вениамин вернулся с места падения сотника с неутешительными вестями. Секира угодила Рахману прямо в лицо. Удар был настолько силен, что череп несчастного наемника раскололся, как тыква.

– Все видели? – громко спросил Обадия у гвардейцев, стывших в почтительном молчании. – Вот с кем вам придется столкнуться в Русалании.

Каган-бек развернул коня и, не сказав больше никому ни слова, поскакал по дороге, накатанной колесами сотен повозок, к стольному граду. Дружина и свита сорвались за ним следом. Рядом с расстроенным беком Вениамином остались только ган Карочей да Жучин.

– Познакомь-ка меня с этим боярином поближе, – попросил Ицхак Карочея.

– Так, может, проедем в усадьбу? – предложил Вениамин. – У меня уже и столы накрыты.

– Поехали, – охотно согласился Жучин. – Мне уже надоело пыль глотать.

Столы были накрыты на добрую сотню человек, но сели за них только четверо. Сам хозяин, Ицхак Жучин, ган Карочей и боярин Воислав, никому доселе не ведомый. Последний выглядел абсолютно спокойным, словно это не он совсем недавно подвергался смертельному риску. Впрочем, вряд ли для этого молодца поединок с сотником Рахманом был первым в жизни.

– Твое здоровье, боярин, – поднял кубок Жучин.

– И тебе всех благ, бек, – не остался в долгу Воислав.

– Я слышал, что ты оказал неоценимую услугу гану Красимиру.

– Долг каждого отважного витязя – вступиться за честь женщины.

– Хорошо сказал, – усмехнулся ган Карочей.

– А если начистоту? – спросил Ицхак.

– Я изгой, – поделился своей бедой Воислав. – Конечно, с голоду я не пропаду, но мне хотелось бы большего.

– И в чем твоя вина перед Гостомыслом?

– Я убил княжьего тивуна. Почти случайно. Уж больно жаден был до чужого добра, собачий сын. Великий князь пригрозил мне заточеньем. Мне ничего не оставалось, кроме как собрать ватажку из преданных людей и покинуть Новгородчину. Я собирался пристать к атаманам. Ибо, как ты знаешь, с Дона выдачи нет. Но для начала решил наведаться в стольный каганов град. Мне здесь понравилось.

– И что именно тебе здесь пришлось по душе?

– Не что, а кто, – вмешался в разговор изрядно хлебнувший Карочей. – Ганша Ярина.

– Не по себе сук рубишь, добрый молодец, – покачал головой Жучин. – Ган Красимир один из первых ближников кагана.

– Так ведь даже дубы падают, уважаемый Ицхак, – оскалился Воислав, – а ган всего лишь человек.

– Это верно, – задумчиво проговорил Жучин. – Большую вотчину оставил в родных местах?

– Нет, – покачал головой Воислав. – И отец, и дядья не из первых в Новгороде. Так что особо жалеть мне нечего. Я собирался к дружине княжича Избора пристать, но тот побоялся прогневить отца, беря на службу изгоя. Однако княжич обещал слово за меня замолвить перед атаманами. Все-таки я хорошего рода, а вина моя не та, чтобы боги за нее спрашивали.

– Откровенный ты человек, боярин.

– Так ведь ты и сам обо всем догадался, уважаемый бек, – пожал плечами Воислав. – Ищу свою долю в этом мире, а более мне добавить нечего.

– Выходит, тебе все равно, кагану служить или его врагам?

– А разве атаманы кагану враги? – прищурился на Жучина Воислав.

– По-моему, ты уже сам обо всем догадался, уважаемый боярин, – вернул собеседнику должок Ицхак. – Каган-беку Обадии нужен верный человек в Русалании. Ты мог бы им стать.

– Не очень лестное предложение, уважаемый бек, – нахмурился Воислав.

– Зато денежное, – спокойно отозвался Жучин. – Звание бека и каганова ближника я тебе не обещаю, боярин, его еще заслужить надо, но возможность такая у тебя будет. Война всегда дает удачный случай честолюбцам. А что касается ганш, Воислав, то поверь моему опыту, они не любят нищих ротариев.

– Что я должен делать?

– Ничего особенного. Просто сообщать мне о том, что происходит в Русалании. Ты обучен грамоте, боярин?

– Только той, что придумали руги.

– Ничего, – кивнул головой Ицхак, – она и у нас в ходу. Счастливого тебе пути, Воислав.

Вениамин и Карочей пошли провожать уважаемого Ицхака, а боярин остался в задумчивости сидеть за столом. Скиф чувствовал себя не в своей тарелке. Нужного человека завербовал уважаемый Ицхак, ничего не скажешь. Этот ему такие сведения начнет переправлять, что мало не покажется.

– Что-то не верю я этому боярину, – осторожно высказал свои сомнения Карочей.

– А ты думаешь, я верю? – засмеялся Жучин. – Но попытка не пытка. А убить его мы всегда успеем.

Слух о поединке новгородского боярина с гвардейцем Обадии дошел до кагана и его ближников. Об этом Воиславу рассказал ган Красимир. Турган над неудачей, выпавшей на долю мечника каган-бека, позлорадствовал и, более того, выразил большое сомнение в полководческих талантах собственного сына. Тут уж и самые глупые из ближников кагана сообразили, что Турган отнюдь не будет огорчен поражением Обадии в Русалании, и намотали это на ус. А война, по мнению гана Красимира, вот-вот должна была разразиться. И он предложил боярину помощь в снаряжении людей, ибо чем бы там ни завершился поход Обадии в земли упрямых атаманов, человеку честолюбивому война всегда дает шанс выдвинуться.

– Или потерять голову, – дополнил словоохотливого гана Воислав.

– Тут уж как повезет, – развел руками Красимир, скосив при этом глаза на побледневшую Ярину.

Испуг жены простодушный ган счел вполне естественным и отнес на свой счет. Он и подумать не мог, что у Ярины могут быть и иные поводы для горестных вздохов. И уж тем более ему не приходило в голову заподозрить гостя в стремлении соблазнить хозяйку. Ибо боярин Воислав не обращал на красавицу Ярину никакого внимания. Вот и сейчас, сидя за столом, он смотрел исключительно на служанку Халиму и даже пару раз ей подмигнул. Ган Красимир новгородца не осуждал: одно дело сердечная привязанность, и совсем другое – бунтующая плоть. А вертлявая и смазливая Халима вполне способна удовлетворить взалкавшего мужчину. Конечно, столь откровенные заигрывания гостя с рабыней не нравятся Ярине, ибо жена гана Красимира воспитана строгими мамками и няньками, но сам ган вовсе не собирается мешать гостю. Ибо кто же из нас не был молодым, а с Халимы не убудет. Ярина строго приказала служанке подлить вина мужчинам, а после и вовсе выслала ее из комнаты. Впрочем, служанка, уходя, успела бросить на Воислава многообещающий взгляд, который рассердил Ярину и развеселил ее мужа. Смех Красимира удивил и боярина, и жену Ярину, поэтому ган счел нужным извиниться и сослаться на крепкое вино, столь неожиданно ударившее ему в голову.

– Я тоже чувствую, что хватил лишку, – вежливо согласился с хозяином гость. – И, пожалуй, лягу сегодня пораньше.

Ган Красимир был уверен, что спать боярин будет не один, и хотел даже пошутить по этому поводу, но, увы, сок виноградной лозы в этот раз помешал ему связно выразить свою мысль. Озабоченная Ярина кликнула слуг, которые подхватили отяжелевшего гана под руки и проводили его в ложницу, где Красимир уснул, не успев даже раздеться. Впрочем, заботливая жена побеспокоилась о том, чтобы ничто не помешало ночному отдыху ее супруга. При этом ей пришлось прикрикнуть на челядинов, которые вели себя как сонные мухи.

Воислав, помогавший челяди препроводить захмелевшего Красимира, поймал в коридоре юркую Халиму.

– Ложница Ярины рядом с ложницей гана, – едва слышно прошептала та. – Дверь я тебе открою.

– А Красимир не проснется?

– Все будут спать как мертвые, боярин, можешь не сомневаться.

Воислав и не сомневался, ибо собственными глазами видел действие сон-травы коварной Халимы. Ярина, попробовавшая ее, проспала едва ли не целые сутки. Вычислить подручную гана воров Бахтиара Рерику не составило труда. Да Халима и не запиралась, особенно после того, как он бросил ей в подол две монеты. В свое оправдание она только сказала, что никогда бы не стала помогать Бахтиару, если бы не была уверена в том, что с ганшей ничего не случится.

Ганша Ярина, покинувшая ложницу мужа, бросила на боярина недовольный взгляд и приказала Халиме вернуться к исполнению своих обязанностей. Воислав нисколько не сомневался, что она не выпустит теперь служанку из своей ложницы, дабы лишить гостя в эту ночь плотских радостей. Ярина, как успел заметить князь, была очень строгой хозяйкой, бдительно следившей за поведением челядинок и решительно пресекавшей все их любовные шашни с заезжим новгородцем. Все это не могло не навести Воислава на мысль, что Ярина к нему неравнодушна. Он попробовал намекнуть ей на свои чувства, но встретил решительный и излишне горячий отпор. Зеленые глаза Ярины засверкали праведным гневом, а щеки окрасились ярким румянцем. Выглядела она в этот момент столь соблазнительно, что Воислав не удержался и поцеловал ее в губы. Нельзя сказать, что ганша вырывалась из его рук, скорее она прильнула к охальнику всем телом и даже отозвалась на его горячий поцелуй. Впрочем, это не помешало ей короткое время спустя, едва переведя сбившееся дыхание, обвинить гостя в оскорблении чужого домашнего очага. Однако, учитывая заслуги Воислава, она не стала говорить мужу о недостойном поведении гостя, хотя предупредила последнего, что обязательно сделает это, если он будет в дальнейшем оказывать ей даже незначительные знаки внимания. Тем не менее Воислав еще дважды заключал в объятия зеленоглазую красавицу и дважды выслушивал из ее уст горячую отповедь. В последний раз им помешал только подол длинного платья Ярины да не вовремя появившийся челядин, которому нечаянный случай принес удачу аж в целый денарий. Ярина шипела, как разъяренная кошка, но из уважения к мужу, как она выразилась, не стала раздувать скандал. Дабы ускорить дело, Воислав решил прибегнуть к услугам Халимы. И надо отдать должное служанке, она не подвела щедрого нанимателя. Не успела еще ночь вступить в свои права, как все обитатели дворца гана Красимира погрузились в глубокий сон. Храп стоял такой, что у Воислава, кравшегося по коридору, закладывало уши. Дверь в ложницу ганши Ярины была предупредительно открыта Халимой, встретившей нетерпеливого любовника со светильником в руке. Она же указала Воиславу самый короткий путь к ложу.

Ярина притворялась спящей. Хотя она уже наверняка слышала дыхание мужчины у самого уха и чувствовала, как его руки шарят по ее телу, избавляя от остатков одежды. И только перед самым соитием она приоткрыла пухлые губы, чтобы произнести откровенно лживые слова:

– Это ты, Красимир?

– Нет, это я, Воислав.

Ярина вскрикнула, но не слишком громко, дабы не разбудить ненароком челядь. Этот ее слабый протест Воислав расценил как поощрение и не стал больше сдерживать свой пыл. Капризная ганша в долгу не осталась и сделала все от нее зависящее, чтобы накрыть насильника волной страсти, не нанесшей Воиславу большого ущерба, но подарившей ему наслаждение.

– Ты меня обманул, – простонала Ярина. – Какой ужас.

– Это не обман, это затмение разума, – не остался в долгу Воислав. – Боги стоят у нашего ложа и поощряют нас на безумства. Уж коли сама Макошь, будучи женой Велеса, отдавалась Световиду, то что же спрашивать с простых смертных.

– А она ему отдавалась? – не поверила Ярина.

– Слово ротария.

– Путь богов не может быть плохим путем, – вздохнула Ярина.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил Воислав.

Безумствам они предавались до самого утра, утомив вздохами и охами несчастную Халиму, которая, выпроваживая Воислава из ложницы ранним утром, намекнула ему, что два денария – это слишком малая цена за испытанные ею в эту ночь муки. Ибо громкие воркования голубков едва не довели ее до белого каленья.

– А более никто этого воркования не слышал? – спросил Воислав.

– В этом можешь быть уверен, боярин, – оскалила острые зубки Халима. – Хорошо, если к обеду проснутся.

– Тогда держи еще монету, красавица. Считай это задатком в счет новых услуг.

Ган Красимир в последнюю седмицу чувствовал себя разбитым. Дошло до того, что он заснул на приеме у кагана и непременно бы упал, если бы не любезный ган Мамай, придержавший старого друга.

– Может, порчу кто на тебя наслал? – предположил Мамай. – Сходил бы к волхву да испросил у него совета. Или лекаря пригласи, говорят, уважаемый рабби Иосиф большой дока в этом деле.

Увы, рабби Иосиф никакой хворости у гана Красимира не обнаружил. Лишь настоятельно порекомендовал пить меньше вина в вечернее время. Ган Красимир на ученого лекаря обиделся и тайком от кагановых ближников сходил-таки к волхву Велеса Мстимиру. Велесов ведун оказался куда более сведущ в болезнях как плоти, так и духа, чем ученый рабби, и быстро установил, что причиной недуга Красимира является неудачное расположение звезд и шалости навий, чьей-то злой волей проникших во дворец гана.

– А почему ганша моя Ярина свежа и бодра, как только что распустившийся цветок? – засомневался Красимир.

– Так ведь навьи чары на женок мало действуют, – удивился чужой непонятливости старый ведун, весь до самых бровей заросший белыми власами. – А иные вступают с теми навьями в связь, дабы побудить мужей к блуду во славу Дракона. А потом рожают от них оборотней.

– Волкодлаков, что ли? – ахнул Красимир.

– Волкодлаки больше рождаются от Перунова семени, ему они и служат. А навьи несут в себе силу Дракона, и сыновья, рожденные с их помощью, способны и волком рыскать, и вороном летать, и любой другой божьей тварью обернуться. Большая сила в таких отроках таится, и для любого рода в том большая удача. Следить только за теми отроками надо и вовремя все обряды совершать, иначе навь возьмет в них верх над правью, что обернется для окружающих большой бедой. С твоей ганшей ничего в последнее время не случалось?

– Так как же не случалось, коли опоили ее сон-травой и похитили злые люди.

– А ты уверен, что это были люди?

– Не видел я их, – развел руками Красимир. – А ган Карочей и боярин Воислав говорят, что Ярина оказалась в руках обычных разбойников.

– А кто он таков, этот боярин Воислав?

– Да кто ж его знает. Из новгородцев вроде бы.

– Так ведь любой себя может назвать новгородцем и боярином, что людь, что нелюдь.

Ган Красимир на слова волхва так и ахнул. Ведь никогда не верил гану Карочею, а тут как затмение нашло, взял да и пустил в свой дом по его совету залетного молодца. Но кто ж знал, что Ясный Сокол обернется Черным Вороном и отнимет у гана Красимира последнюю его радость – красавицу Ярину.

– Это знамение тебе, ган Красимир, от славянских богов, – зловеще прокаркал волхв. – Предал ты и своих богов, и своих щуров, и защитить ни тебя, ни твоих близких оказалось некому.

– Так что же делать-то теперь? – растерялся Красимир. – Жену, что ли, со двора гнать?

– Выбрось это из головы, ган, – замахал руками седовласый волхв. – Она избранница славянских богов, воплощение богини Макоши, и вместе с ней уйдет из твоего рода удача. А рожденный ею отрок станет твоей защитой под уклон годов.

– Присоветовал, ведун, – обиделся ган Красимир. – Выходит, по-твоему, я должен чужого ублюдка вскармливать из своих ганских рук?!

– Твой это будет ребенок, Красимир, не сомневайся.

– А как же этот Черный Ворон, что сейчас живет в моем дому?

– Так ведь он наваждение Навьего мира. А разве может мертвый породить живого? Навьи ведь не несут в себе семени и способны лишь распалять женок, а не оплодотворять их. Ты когда восходил в последний раз на ложе своей жены?

– За день до ее похищения и восходил.

– Ну вот видишь, ган. А ты сомневался в своем отцовстве. Не успела твоя Ярина надеть обереги на случай беременности, вот и стала легкой добычей навьих сил.

– Ну а с Черным Вороном что делать?

– Принеси в жертву Велесу быка, и улетит тот Ворон из твоего дома.

– Жертву принести готов, – сказал ган Красимир, тряся мошной. – Но давай это сделаем тайно, чтоб ни одна живая душа не узнала.

Усомнился ган Красимир в словах волхва. И сомневался до последнего: и когда быка в жертву приносил, сердце щемило, и по дороге домой чувствовал себя не в своей тарелке. А как вернулся домой, так сразу полегчало. Пропал Черный Ворон, словно его и не было. А главное, сонливость с гана спала как бы сама собой. И такой избыток сил в нем среди ночи проснулся, что он, не в силах добрести до жениной ложницы, подмял под себя служанку Халиму. Так всю ночь с ней и проваландался. А поутру встал сокол соколом, только что не клекотал от радости. Вот и не верь после этого Велесовым волхвам. Легко этому рабби Иосифу советовать – не пей-де вина. А где ж еще силу брать немолодому гану, как не из виноградной лозы? А Карочею он еще отплатит, дайте срок! Ведь недаром же про скифа говорят, что он человек порченый. А теперь и ган Красимир убедился, что Карочей с Навьим миром связан.

– Да быть того не может, – ахнул ган Мамай, коего Красимир пригласил на добрый ужин в благодарность за дельный совет.

– Это я тебе в большой тайне говорю, – понизил голос почти до шепота хозяин. – А мне все обсказал ведун Мстимир. И Воислав этот не боярин вовсе, а Черный Ворон с Навьей стороны.

– Вот дал Велес тебе гостя, – ахнул Мамай.

– И не говори, ган. Я уж свой дом на три раза благовониями окурил, а все вроде как пахнет мертвечиной.

– Нет, – покачал головой гость. – Не чувствую.

– Значит, пронесло, – вздохнул с облегчением Красимир. – А вот каган-беку я теперь не завидую.

– Почему? – удивился Мамай.

– Так ведь Черный Ворон убил взглядом его мечника. А ведь сотник Рахман был в его гвардии из лучших.

– Так ведь секирой убил, а не взглядом, – возразил Мамай.

– А мне ган Себек рассказывал, что никто того броска секиры не видел, – покачал головой Красимир. – Вроде как молния сверкнула – и нет Рахмана.

– Плохая примета, – покачал головой ган Мамай.

– Да не примета это, а знамение, – ткнул пальцем в потолок Красимир. – Мне Мстимир так и сказал: раз Черный Ворон каган-бека Обадию клюнул, значит, жди беды. Побьют его атаманы, помяни мое слово.

– Выходит, не по твою душу тот Черный Ворон прилетал, – сделал разумный вывод ган Мамай.

– Выходит, не по мою, – согласился Красимир. – Я Велесу в благодарность быка пожертвовал и сто денариев. Тем и откупился. Я слышал, что у тебя невестка беременна, ган Мамай?

– Это ты к чему, ган Красимир?

– Пусть шьет на платье обереги, – шепотом подсказал гостю хозяин. – Оно надежнее будет.

– То-то я смотрю, твоя Ярина в оберегах ходит. Со скорым прибытком тебя, ган Красимир. А гнева рабби не боишься?

– А что мне те рабби, – нахмурился Красимир. – Родное чадо дороже. Боги теперь начнут меж собой рядиться да силой мериться, а нам от этого сплошная докука.

– Это ты правильно заметил, ган, – вздохнул Мамай. – Поспешил в свое время каган Битюс пришлому богу поклониться и нас в сомнение ввел. Как бы теперь это его внукам и правнукам не аукнулось.

– Так аукнется, помяни мое слово. Сначала Ясный Сокол прилетел от Световида, а теперь Черный Ворон от Велеса. А бог Яхве молчит себе и молчит. И жертвовать ему не моги, потому как он и так Всевидящий. А коли он Всевидящий, то как же он Черного Ворона проморгал? Вот и думай тут да слушай рабби, у которых все беды-де от пития происходят. А того не понимают, что на пирах человек к богу ближе. Так как же тут не пить? Твое здоровье, ган Мамай.

Глава 7 Поход

Каган-бек Обадия выступил в поход на самой макушке лета. Время для конницы самое удачное, благо в эту пору трава в степи прет в рост и нет недостатка в корме для лошадей. По пути Обадия рассчитывал пополнить свои ряды за счет печенегов, благо договоренность с их вождями была уже достигнута. Пехоту же решили сначала переправить на ладьях до Сарая, а уж оттуда, посадив на повозки, перебросить к Варуне. Решительнее всех против этого замысла Обадии возражал ган Бегич. По его мнению, пехота, лишенная прикрытия конницы, могла стать легкой добычей лихих скифских и славянских наездников, коих под рукой атаманов с избытком. Но Обадия советом опытного Бегича пренебрег, чем вызвал недовольство хазарских ганов. Многие вообще считали затею с пехотой зряшным делом. Уж коли не хватает лошадей для ратников, так лучше их вообще в скоротечный поход не брать.

– А кто вам сказал, что поход будет скоротечным? – огрызнулся в их сторону Обадия.

Пешими в бой ходили только асы и туранцы, а скифские и славянские ганы предпочитали сажать мечников на коней. Снаряжение такого воина обходится дороже, но зато конный хазар трех пеших стоит.

– Это смотря кто в тех пеших ходит, – не согласился с ганом Мамаем тюркский ган Бурундай. – По мне уж лучше с конными арабами ратиться, чем с пешими ротариями.

Хазарские ганы медленно пылили следом за исламской гвардией каган-бека Обадии. Конных гвардейцев насчитывалось десять тысяч, и выглядели они внушительно. Да и то сказать, сколько денег на них потрачено. За такую сумму можно было поднять в поход сто тысяч хазар. Ну пусть не сто тысяч, так наверняка пятьдесят. А ганам из казны на этот поход выделили всего ничего – слезы. Ган Мамай, который прежде менее тысячи хазар за собой не водил, ныне взял только пятьсот. Да и тех снарядил на свои кровные, дабы не ронять себя перед ганством. А ган Красимир и вовсе обошелся тремя сотнями. Уж коли каган-бек ныне природных хазар ни во что не ставит, так чего же им кровь даром проливать? Ган Красимир давно уже порвал связи с родом и мечников нанимал со стороны. Благо хоть ныне удачно расторговался лошадьми, а то вообще бы без дружины остался. Хорошо гану Бурундаю: ему племенные старейшины тысячу хазар выделили, правда, конных из них только половина, а остальных пришлось определять в пехоту под начало гана Бегича. Да и оружие у Бурундаевых хазар плохонькое, о доспехах и говорить не приходится. А кого винить? Прежде каган-бек строго следил, чтобы денарии из казны расходились меж ганами по числу приведенных хазар. А ныне кто к Обадии ближе, тот и разжился. Возьмите хоть гана Карочея: у этого своих хазар всего полусотня, зато он теперь правая рука бека Вениамина, за ним половина гвардейцев числится. Под его началом пять темников-беков и полста сотников. Мимо проскакал – головы в сторону ганов не повернул, словно не знатные мужи перед ним, не кагановы первые ближники, а простые торговцы рыбой.

– Ган Карочей ныне так разбогател, что от серебра и злата мошна лопается, – вздохнул ган Бурундай. – С чего бы это? Ведь еще недавно был гол, как сокол.

– Ты ему не завидуй, ган, – громко сказал Мамай. – Он с Навьим миром связан.

Услышав эти слова уважаемого Мамая, ахнули по меньшей мере три десятка ганов. Чтобы вот так запросто обвинить скифа, пусть и не любимого многими, в связях с Драконом, надо иметь веские доказательство его вины.

– Есть и доказательства, – окинул строгим взглядом встревоженных собеседников Мамай. – Боярин Воислав, коего он привел в дом гана Красимира, Черным Вороном оказался.

– Быть того не может, – возмутился ган Кочубей, который, сам будучи скифом, решил, видимо, заступиться за соплеменника. – Я с этим Воиславом за одним столом сидел на пиру у бека Вениамина. А потом он на наших глазах сотника Рахмана из седла вышиб секирой.

– А той секиры потом не нашли, – вздохнул ган Красимир.

– Так, может, не искали? – не сдавался ган Кочубей.

– Как же не искали, если ган Себек лично все поле излазил.

– А чем же он тогда его убил?

– Навьей силой, вот чем, – пояснил Красимир. – Слуги мои рассказывают, что над нашим домом черный ворон все кружит и кружит, а мне, уважаемые ганы, невдомек, с чего бы это. А потом служанка Халима нашла в ложнице того боярина два черных вороньих пера. Вот тогда я, по совету гана Мамая, и обратился к Велесову волхву, а тот мне сразу глаза открыл: не боярин тот Воислав, а Черный Ворон. Пришлось жертву Велесу принести, чтобы очистить свой дом от пришельца из Навьего мира.

– И помогло? – ахнул юный ган Чичибей.

– Истаял дымом на глазах у слуг и моей женки Ярины.

– Это что же на белом свете деется, – покачал головой ган Бурундай. – А ведь этот Карочей из первых ближников каган-бека.

– О том и речь, уважаемый ган, – вздохнул Мамай. – Уж не знаешь теперь, кем того Обадию числить, коли при взгляде на него даже кагана Тургана сомнение берет.

Слух о Черном Вороне, запущенный недалекими ганами, пошел гулять по хазарскому войску, пока не дошел до ушей гана Карочея. Услышав, что его причисляют к Навьему миру, скиф сначала расхохотался, а потом призадумался. Навет был пущен явно не без умысла, и метил он не столько в самого Карочея, сколько в каган-бека Обадию. Однако Ицхак Жучин, бек Левого крыла, на которого племянник возложил руководство хазарской конницей, отнесся к словам Карочея спокойно. По его мнению, подобного рода слухи всегда сопровождают любой поход. Суеверия рождаются из страха, а нет такого человеческого сердца, которое не дрогнуло бы в преддверии кровавой битвы.

– Черного Ворона наверняка выдумали волхвы, – не согласился с беком Карочей. – Тот же старый Избор постарался. Гнать надо ведунов из Итиля, чтобы они людей своими байками не смущали.

– Придет срок – прогоним, – спокойно отозвался Ицхак. – Не о том ты сейчас думаешь, ган Карочей. Нам осталось чуть больше ста верст до Варуны, а пехоты Бегича все нет и нет. И это несмотря на то, что их путь проще и короче, чем наш.

Встречу конницы и пешей рати назначили у станицы Горячей. Станица уже маячила на горизонте белыми хатами, а о Бегиче пока не было ни слуху ни духу. А ведь асскому гану давно бы уже полагалось прислать гонца. Пока что конница Обадии обходила станицы стороной, не желая тревожить раньше времени их жителей, но Горячую, стоящую на берегу Северского Донца, им обойти не удастся. Каган-бек пока еще не вторгся на территорию Русалании, но дозоры атаманов уже не раз появлялись в поле зрения хазар. Похоже, Обадия ждал не только вестей от гана Бегича, но и посланца от атаманов с предложением переговоров.

– Возьмешь сотню гвардейцев и проверишь, все ли спокойно в Горячей, – приказал Карочею Ицхак. – Если наткнешься на Черного Ворона – не удивляйся, я ему назначил там встречу. Надо же нам услышать из первых уст, что происходит в Русалании и что решили атаманы на своем кругу.

Поручение Жучина нельзя было назвать слишком уж опасным, но гану Карочею оно не понравилось. Менее всего ему сейчас хотелось встречаться с Воиславом Рериком и передавать беку Левой руки его откровенно лживые сведения. Этот молодец взмахнет своими черными крыльями и улетит в крепость Варуну, а вся ответственность ляжет на гана Карочея.

На всякий случай в дополнение к ста гвардейцам Карочей прихватил с собой еще и пятьдесят своих хазар. К счастью, его опасения оказались напрасными, станица была пуста. Если судить по разоренным подворьям, то здесь уже побывали люди, охочие до чужого добра. А таких имелось немало среди пехотинцев гана Бегича. Странно только, что ас не остановился у Горячей и не подождал конницу Обадии. В одиночку он, что ли, собрался брать Варуну? Гвардейцы проехали сквозь станицу, насчитывающую более двухсот дворов, но ни одной живой души не обнаружили. Похоже, после грабежа, учиненного пехотинцами Бегича, население покинуло насиженные места. Живая душа ждала гана Карочея в самой крайней хате на выезде из села. Карочей опознал в человеке, стоящем в проеме дверей, Воислава Рерика и дал отмашку встревоженным гвардейцам. Самым умным было бы отправить на тот свет этого крылатого молодца, оборачивающегося то Соколом, то Вороном. Но для начала следовало выяснить, в одиночку он сюда залетел или с целой стаей. Тишина, воцарившаяся в станице после разгрома, Карочея пугала. Создавалось впечатление, что грабители встретили здесь отпор, однако трупы во дворах не лежали. Карочей спрыгнул на землю и, сопровождаемый лишь двумя самыми верными хазарами, вошел под соломенную крышу.

– Садись, ган, – указал на лавку Воислав. – Угостить мне тебя нечем, но поговорить можем. И лучше с глазу на глаз.

В хате, кроме Рерика, никого не было, во всяком случае так казалось на первый взгляд. Карочей махнул рукой, отсылая своих людей во двор.

– Где ган Бегич?

– Возможно, убит, возможно, в плену.

– А его ратники?

– Частью в здешних погребах, но в большинстве своем в окрестных оврагах.

– Все восемь тысяч! – ужаснулся ган Карочей.

– Треть сложила оружие, – пожал плечами Воислав. – Скажи каган-беку, что он глупец. Бросать пехоту в голой степи без прикрытия конницы – это чистое безумие.

– А кто сказал вам, что Обадия и Бегич встретятся именно здесь?

– Сорока на хвосте принесла, – усмехнулся Рерик. – Атаман Огнеяр, избранный на круге верховником, спрятал в станице Горячей почти три тысячи своих ротариев. Остальные семь стояли за курганом. Объяснять, что было дальше?

– Не надо, – буркнул потрясенный Карочей.

– Хотел я и твоих гвардейцев побить, ган, уж больно красиво вы подставились, но потом передумал. Полторы сотни хазар для Обадии не потеря, а ты нам, Карочей, живой полезнее, чем мертвый. Сдается мне, ган, что твой Обадия пехоту Бегича погубил намеренно. Понимаешь, о чем я говорю?

Ган Карочей понимал очень даже хорошо. Костяк пешей рати составляли асы во главе с преданными и Бегичу, и кагану Тургану вождями. Теперь они гниют в чужой земле, и гану Бегичу уже никогда не стать каган-беком.

– Что мне передать Жучину?

– Скажи, что боярин Воислав успел стать ротарием и теперь служит в дружине новгородского княжича Избора. И еще скажи, что главные свои силы атаманы собирают вокруг Варуны. И эту крепость так просто Обадии не отдадут. А сколько конницы у каган-бека?

– Тридцать пять тысяч.

– Много, – покачал головой Воислав. – Почти в три раза больше, чем нас.

– А скифские и славянские племена русов поддержали?

– Пока нет, – покачал головой Воислав, – но это вопрос времени. До свидания, ган, желаю тебе уцелеть в кровавом угаре. А это письмо передай Жучину. В нем сведения о крепости и ее слабых местах.

– Подставляешь меня, ротарий?

– Нет, ган, ты ведь не умеешь читать, – усмехнулся Рерик. – Письмо только не потеряй, ибо платой за эту потерю будет твоя голова.

Карочею ничего другого не оставалось, кроме как отвесить князю поклон и выскользнуть на свежий воздух. Сто гвардейцев и полсотни хазар все так же спокойно сидели в седлах, не подозревая даже, что из-под соломенных крыш белых мирных хат в них целится сама смерть. Не скажи Воислав гану о засаде, он, скорее всего, не увидел бы падающей из-за угла хлева тени и чуть примятого стога в соседнем дворе. Надо отдать должное ротариям, они умели заметать за собой следы.

На краю станицы Карочей все-таки не выдержал и, воровато оглянувшись по сторонам, кивнул двум гвардейцам:

– Проверьте погреба.

– Зачем? – удивился сотник Акмат.

– Квасу хочу, – криво усмехнулся ган. – В горле пересохло.

Гвардейцы лениво спрыгнули с коней и не спеша отправились выполнять поручение гана, зато вылетели они из-за изгороди испуганными кошками.

– В чем дело? – гаркнул на них Акмат.

– Погреб доверху набит трупами.

Гвардеец, судя по всему араб, коверкал тюркские слова, мешая их со славянскими, но Карочей его понял и поспешно провел ладонью по разом вспотевшему лицу.

– Вот, – косноязычный араб протянул гану серебряную пластину с изображением гепарда, на золотой цепочке. Такие знаки носили на груди ближники кагана, в знак уважения к верховному вождю Хазарии. Эта пластина могла принадлежать либо гану Бегичу, либо тюркскому гану Себеку. Следовательно, это кто-то из них лежит сейчас в погребе, ставшем могилой.

– Колодец тоже доверху набит трупами, – тихо сказал Карочею хазар Хвет. – Самое время убираться отсюда, ган.

Совет дан был дельный, и Карочей с удовольствием ему последовал, огрев плетью разгорячившегося коня. За спиной у гана полыхнуло огнем. Судя по всему, мечники Воислава подожгли станицу. Карочей оглянулся на чадящие черным дымом хаты и поспешил прочь от страшного места.

В шатре каган-бека скифа уже ждали. Обадия сидел в кресле у небольшого столика, на котором стоял кувшин с вином и три кубка. Беки, Ицхак и Вениамин, устроились на широкой лавке. Все трое, как по команде, вскинули на вошедшего Карочея глаза. Ган подошел к столу и аккуратно положил на стол кусок пергамента и пластину.

– Письмо от Черного Ворона? – с усмешкой спросил Жучин.

– Да.

– А пластина?

– Скорее всего, от гана Бегича. Сейчас его труп догорает в станице Горячей, которая, похоже, решила оправдать свое название.

– Станицу поджег ты?

– Нет, Воислав.

– Это тот самый боярин, которого дурак Красимир назвал Черным вороном? – спросил Обадия у Жучина.

– Он самый, – кивнул Ицхак, разворачивая послание.

Карочей поискал глазами, где бы присесть, но, увы, в шатре кроме кресла и лавки, уже занятой уважаемыми беками, ничего подходящего для сидения не нашлось. В отдалении правда стояло ложе каган-бека, но Карочей не рискнул им воспользоваться, боясь запачкать пропыленной одеждой покрывающую его золотистую ткань.

– Значит, в Горячей гана Бегича ждала засада? – спросил Жучин, откладывая в сторону письмо.

– В станице прятались три тысячи ротариев, еще семь тысяч стояли за древним курганом.

– Ты там был? – спросил Обадия.

– Воислав сказал, что все трупы с поля боя уже убрали, погрузили на телеги и свезли в яр.

– Зачем?

– Следы заметали, – пожал плечами Карочей. – То ли был здесь Бегич, то ли его не было. Мы здесь седмицу могли простоять, ожидая пехоту. А станицу боярину приказали сжечь, но он решил прежде с нами повидаться. Скользкий он человек, беки, я бы на вашем месте ему не доверял.

– Но ведь про Бегича он не солгал? – вопросительно глянул на гана Обадия.

– Я трупы в колодце собственными глазами видел.

Лицо каган-бека на всем протяжении разговора оставалось невозмутимым, словно потеря одной пятой войска для него ничего не значила. Карочей знал Обадию вот уже почти полтора десятка лет, но так до сих пор не понял, о чем думает и к чему стремится этот в общем-то еще молодой человек. То есть стремился-то он к булаве, но, похоже, власть была для него не целью, а только средством. Истово верующим Карочей Обадию не назвал бы. Многие уважаемые рабби обижались на то, что сын кагана не соблюдает посты и обряды, предписываемые Яхве, и тем самым подает дурной пример вновь обращенным ганам. Впрочем, среди рахдонитов находилось немало таких, которые считали, что бог Яхве не примет чужих и пропуском к престолу Всевышнего может быть только кровь сефарда. И лучше, если эта кровь будет лишена примесей. В Обадии же слишком заметна была туранская и славянская кровь, унаследованная от деда Битюса, а от матери рахдонитки он взял только большие карие глаза, обрамленные длинными ресницами. В последние годы каган-бек отпустил небольшую бородку и усики, еще более усилившие его сходство с дедом Битюсом. Несмотря на близкое родство, он не походил на Ицхака Жучина ни лицом, ни телосложением. Ицхак был мужчиной среднего роста с типичным для сефарда лицом и черными как смоль волосами. Обадия превосходил его ростом едва ли не на полголовы, а шириной плеч в полтора раза. Силой он обладал неимоверной и на бойцовском кругу легко расправлялся со своими противниками. Вопрос состоял только в том, куда он направит свою бьющую через край энергию и силу. Нет, не зря каган Турган опасается своего сына: люди такого сорта рождаются редко, но непременно для великих дел. И если Обадия не потеряет голову в самом начале пути, то рано или поздно он своего добьется. Скорее всего, Рерик был прав в своих предположениях: ган Бегич мешал Обадии, и он его устранил с помощью русаланских мечей, а то, что при этом погибло пять тысяч хазар, не слишком волновало сына Тургана.

– Ган Бегич был слишком самоуверен, – счел нужным высказаться бек Вениамин, – мир его праху. Даже приняв истинную веру, он во всем полагался на племенных божков.

Обадия вскинул на бека свои вечно грустные глаза:

– Языческая вера не правдой плоха, а тем, что перемен не приемлет. И любой шаг в рамках здравого смысла встречает бешеное сопротивление волхвов, опутавших людей суевериями. Ганы должны служить кагану, а не своим племенным и родовым идолам, ибо только каган способен выразить волю единого и всемогущего Бога. А простолюдин должен жить не по велению предков, не по наущению глупых волхвов, а по законам, установленным каганом для всех, вне зависимости от родовой и племенной принадлежности. Один Бог на небе, один каган на земле.

– Так ведь славянин не туранец, а печенег не скиф, – попробовал было возразить Карочей.

– А чем скиф отличается от славянина? – строго спросил Обадия у гана. – Вот то-то и оно.

Прежде отличались, а ныне и язык один и боги тоже. Вот так же будет и со всеми иными племенами и родами. Все люди, живущие от Волги-Итиля до Эльбы, от гор Кавказа и до Варяжского моря, будут называться хазарами и жить по одним законам.

Карочей промолчал, но недоверие на его лице читалось слишком откровенно, а потому Обадия счел нужным добавить:

– Это будет не завтра, беки, но это будет, если нам удастся сделать кнут настолько длинный, что он достанет до самых отдаленных уголков подвластного нам мира. Любому стаду нужен пастух, а человеческому тем более.

Нечто подобное Карочей уже слышал от Ицхака Жучина, который мечтал объединить всех ганов одной верой, но обломал на этом зубы в Радимецкой земле и вынужден был договариваться с боярином Драгутином о путях-дорогах для купеческих караванов. Впрочем, Жучин боялся большой крови и, видимо, боится ее сейчас. Но его сестричада пролитая кровь не смущает, и он готов идти до конца по избранному пути. А путь перемен – это путь Чернобога, как ни крути, и его конец всем давно известен. Вставший на него правитель рано или поздно превратится в Дракона и будет убит на Калиновом мосту. Карочей припомнил залитое кровью лицо Трасика и поморщился. Неужели Обадию тоже ждет участь женоподобного князя? Или бог Яхве не позволит Навьему миру погубить своего избранника? В конце концов, чем сильны славянские боги, как не верою своих печальников? Именно из их жертвований боги черпают свою силу. А если не будет ни славян, ни русов, то эти боги сойдут на нет, оставив поле битвы за богом Яхве. И тогда все будет так, как решил Обадия, единственный выразитель воли единого для всех Бога. Возможно, не все получится у каган-бека, как он задумал, но в любом случае у гана Карочея еще есть время, чтобы сделать окончательный выбор.

– Ган Лебедян прибыл? – бросил каган-бек вопросительный взгляд на Жучина.

– Его сейчас приведут, – отозвался задумавшийся о чем-то Ицхак.

Гана Карочея никто из шатра не гнал, а потому он решил остаться и послушать, о чем будут вести разговор Обадия и один из самых влиятельных в Русалании ганов. Ган Лебедян не ладил с атаманами, ибо считал, что русы-ротарии слишком часто вмешиваются в дела скифских и славянских родов, поддерживая слабых в ущерб сильным. Разве сильный род виноват, что по воле славянских богов его стада лучше плодятся, а женки больше рожают? А растущие стада требуют новых пастбищ. Слабые слабы по собственной вине, ибо они растеряли дарованную им Макошью удачу, так почему бы сильным не утеснить их слегка, и в чем тут, скажите, ущемление славянской правды?

Ган Лебедян был рослым широкоплечим человеком, с круглой головой, посаженной на бычью шею, и с хитроватыми синими глазами. Бороду он брил, зато пышные холеные усы свисали ниже подбородка. Годы Лебедяна уже перевалили на шестой десяток, но силы в его потучневшем теле еще хватало, чтобы уверенно держать поводья коня и верховодить на племенном собрании. Свои обиды на атаманов он излагал бекам зычным голосом и при этом похлопывал себя по пыльному сапогу витенем. В знак уважения Обадия пригласил Лебедяна сесть на тут же принесенную расторопными служками лавку. Карочей рассчитывал, что на лавке хватит места и ему, но, увы, славянский ган обладал слишком обширным седалищем.

– Моя верность кагану нерушима, – твердо сказал Лебедян, – а в дела богов и их служек я не вмешиваюсь.

– Значит, ратиться с нами ты не будешь? – прямо спросил его Обадия.

– А с какой это стати, уважаемый каган-бек, я должен чужой спеси потакать? – хмыкнул Лебедян. – Кто он такой, этот даджан Драгутин, чтобы я плясал под его дудку? Привел на Дон целую толпу нищих радимичей и урсов, оттяпал у нас кусок самой жирной земли, а теперь еще хочет нас с каганом поссорить.

– А другие ганы Русалании так же думают? – спросил Жучин.

– Врать не буду, бек, думают ганы по-разному. Есть и такие, которые смотрят в рот волхвам и ругают похабными словами Тургана. Но одно дело – гавкать, а другое – браться за секиру, когда у твоих ворот сорок тысяч хазар стоят. Вот кабы ты, каган-бек, сковырнул эту крепость, то собачий лай в Русалании сразу бы умолк.

– А атаманы?

– Так ведь у ротария родовой земли нет. Сел на ладью и уплыл к другим берегам. Вот пусть и плывут те, кто уцелеет. Если Перун их не бросит, то не пропадут.

– Значит, скифские и славянские ганы помогать защитникам Варуны не станут?

– Нет, – уверенно сказал Лебедян.

– Но и поддержки нам не окажут? – спросил Вениамин.

– Так ты сам посуди, бек, – повернулся к нему Лебедян. – Война ведь больших денег стоит. Да и кровь людская не водица, чтобы ее даром проливать.

– Сколько ты хочешь? – прямо спросил Обадия.

– Пять тысяч денариев, – быстро ответил Лебедян.

– А сколько людей можешь выставить?

– Так пять тысяч и выставлю, по денарию на человека.

– А если я дам десять? – криво усмехнулся каган-бек.

– Значит, выставлю десять тысяч.

– А если дам еще больше?

– Врать не стану, уважаемый каган-бек, больше мне не поднять, – вздохнул Лебедян.

– Вениамин, – спокойно сказал Обадия, не поворачивая головы, – заплати уважаемому гану пятнадцать тысяч денариев. Преданность должна оплачиваться щедро.

Обрюзгшее лицо Лебедяна расплылось в улыбке, по всему было видно, что решением каган-бека он доволен. На его месте Карочей тоже возликовал бы душой. Шутка ли сказать – пятнадцать тысяч денариев как с куста сорвал. А ведь обязан, собачий сын, даром отслужить кагану. Что-то щедр сегодня уважаемый Обадия. Если он будет так денариями разбрасываться, то скоро останется сирым и нищим. А нищий вождь хазару не в радость. Надо полагать, боярину Драгутину строительство Варуны обошлось куда дешевле.

– Варуну нужно разрушить до основания, – холодно отозвался Обадия на незаданный вопрос Ицхака Жучина. – На этой земле возводить крепости вправе только каган.

– Вряд ли ты дождешься от Лебедяна большой поддержки, – покачал головой Ицхак.

– Сил у нас и без Лебедяна достаточно, – поморщился каган-бек. – Уже то хорошо, что местные ганы не ударят нам в спину.

– А если ударят?

– Тогда я пройду по Русалании огнем и мечом. Побежденным – горе, а предателям – смерть.

Глава 8 Штурм

Крепость Варуна стояла на берегу Северского Донца, который в верховьях был куда менее полноводным, а об эту жаркую пору обмелел настолько, что хазарское войско легко преодолело его вброд, не замочив даже вдетых в стремена сапог. Справа Варуну огибала еще одна речушка, скорее напоминавшая ручей, но с обрывистыми берегами. Место, что и говорить, выбрали удачно, да и стены цитадели внушали уважение. Вопреки распространившемуся среди ганов мнению, атаману Искару удалось завершить строительство Варуны, и теперь она грозно нависала над хазарами, дерзнувшими бросить ей вызов. Проще всего штурмовать Варуну было с северной стороны, не прикрытой естественными водными преградами, но именно здесь стена поднималась особенно высоко, и именно здесь располагались три из ее шести башен. Пораскинув умом, ганы пришли к выводу, что раскусить такой орешек будет непросто, а скорее всего невозможно. Что бы там ни утверждал по этому поводу уважаемый рабби Исайя с его рахдонитской ученостью и пятью стенобитными машинами. Эти машины сначала везли на плотах вверх по Итилю до Сарая, потом тащили с великими трудами через степь на быках. Именно медлительности этих животных рабби Исайя и его подручные обязаны были жизнью, ибо пешие ратники Бегича, далеко опередившие их, уже гнили в чужой негостеприимной земле. Обжившиеся рядом с крепостью хазары табунами ходили осматривать странные массивные сооружения, способные кидать на большие расстояния огромные валуны. Но, прикинув ширину окружающего Варуну рва и крепость ее стен, многие отходили разочарованными. Штурм пугал мечников. В конце концов, хазар привык сражаться на коне, а карабкаться на стены – это удел пеших асов, выросших в горах и всегда проявлявших в таких ситуациях удивительное проворство.

– Работайте спокойно, – сказал Обадия уважаемому рабби Исайе. – Торопиться нам некуда.

Пока рабби Исайя в течение седмицы налаживал свое хозяйство, обветшавшее за долгий переход, к Варуне подошли ратники гана Лебедяна. Десять тысяч лихих наездников, как он и обещал. Снаряжены они были отменно, во всяком случае получше многих хазар, что сразу же отметили завистливые ганы. А уж когда они узнали размер суммы, уплаченной каган-беком Обадией хитроумному Лебедяну, среди хазарских вождей поднялся ропот.

– Вот пусть они и лезут на стены, – высказал общее мнение ган Качубей. – По плате и честь.

Увы, Обадия отвел расторопному Лебедяне место вдали от крепости, у излучины реки. Именно здесь следовало ждать высадки атамана Огнеяра, если, конечно, ротарии решат помочь осажденной крепости. Но объявятся те ротарии или нет, это еще вилами по воде писано, а хазарам уже ныне пришлось волочь тяжелые осадные машины вверх по холму, рискуя быть раздавленными их огромными деревянными колесами. Конечно, основная нагрузка выпала на покладистых быков, но и хазарам эта прогулка на холм не показалась медом. А уж когда подкатили ко рву сооружения, сделанные из мореного дуба и бычьих жил, тут уж многим пришлось убедиться, что сражаться им придется не с рохлями. Целая стая жалящих ос порхнула со стены, и для двух десятков хазар поход завершился мгновенной смертью. Иные стрелы были с огненными хвостами, но, к счастью, рабби Исайя предусмотрел такой оборот событий и приказал облить неповоротливые орудия водой. Уцелевшие хазары, прикрываясь щитами, отступили от рва, а быки полегли все до одного. Первый же камень, пущенный гигантской пращой, долетел до стены и оставил в ней довольно заметную выбоину. Однако радоваться никто не спешил, ибо один удар, пусть даже самый удачный, не мог нанести крепости большого ущерба. Рядом с первой метательной машиной с большими усилиями и чувствительными потерями установили вторую, а следом и третью. Быки за это время были выбиты начисто, и чтобы подвозить камни к безостановочно работающим машинам, в телеги пришлось впрягать лошадей.

Ган Карочей с интересом наблюдал за поднявшейся вокруг крепости суетой и прикидывал в уме, сколько будет потеряно лошадей и хазар, прежде чем мудрый Ицхак Жучин сообразит, что его надули и что слабое место, указанное Воиславом Рериком, на самом деле самое прочное в этом во всех отношениях грандиозном сооружении. Тем не менее он одним из первых поздравил рабби Исайю с удачным началом и выразил надежду, что дня через три стена начнет давать слабину и в ней появится брешь, вполне достаточная для решительного штурма. Рабби озабоченно кивнул и попросил у любезного гана лучших лучников, способных сбивать со стены излишне расторопных варунцев. Карочей уважаемому Исайе не отказал и выделил до тысячи гвардейцев, которые, расположившись полукругом подле метательных машин, принялись методично обстреливать стены. Примененная скифом тактика оказалась весьма успешной, потери среди обслуживающих осадные машины людей резко сократилась, и Карочей заслужил благодарность самого Обадии.

– А ведь он нас, пожалуй, не обманул, – сказал Ицхак Жучин, с интересом глядя, как трескается под ударами камней стена, казавшаяся еще недавно несокрушимой.

– Кто он? – не сразу понял Обадия.

– Черный ворон. Пора уже заняться рвом.

– А что ты предлагаешь?

– Прорыть канал и отвести из рва воду.

– Но это же тяжкий труд, – покачал головой бек Вениамин.

– А мы сюда не отдыхать пришли, – одернул его Обадия. – Действуй, Ицхак. Работа отвлечет людей от мрачных мыслей.

Пока все складывалось для осаждающих слишком удачно. И стенобитные машины удалось установить, и стена оказалась менее прочной, чем ожидалось, а главное, не было ни слуху ни духу о ротариях атамана Огнеяра. А ведь каган-бек Обадия разослал своих дозорных на многие версты вокруг. Приободрившиеся хазары с азартом работали заступами, благо земля легко поддавалась привыкшим к тяжелой работе человеческим рукам. Отводной канал прорыли за два дня. К этому времени осадные машины рабби Исайи уже пробили в стене Варуны приличную брешь. При этом две машины оказались сожжены защитниками крепости, но их тут же заменили другими. Практически все было готово для решительного штурма. Но каган-бек почему-то медлил, возможно, опасался удара в спину. Однако дозорные упрямо твердили, что никаких ротариев в округе нет. В конце концов, русы ведь не иголки, чтобы их можно было спрятать в стоге сена. Сотник Акмат утверждал, правда, что видел в десяти верстах от Варуны конный отряд, численностью примерно в тысячу человек, но это, скорее всего, местное племенное ополчение, которого можно не опасаться. Ган Лебедян клятвенно заверил каган-бека, что не позволит ротариям атамана Огнеяра высадиться у излучины, если они каким-то чудом проскочат к Варуне мимо многочисленных дозоров. И Обадия решился. Пять тысяч отборных гвардейцев во главе с беком Вениамином и ганом Карочеем он направил к пролому. Именно они должны были ворваться в крепость и открыть ворота своим сосредоточившимся у подъемного моста товарищам, которых готовился повести за собой сам каган-бек Обадия. Что же касается хазар, коих насчитывалось почти тридцать тысяч, то им предписывалось атаковать стены Варуны со всех сторон, используя для этого длинные штурмовые лестницы, благо высохший ров позволял подойти к этим стенам вплотную.

– Да поможет нам Бог, – произнес Обадия хриплым голосом и махнул рукой.

Первые ряды гвардейцев начали сбрасывать в ров подвезенные огромные валуны, дабы облегчить путь к пролому, со стен на их головы сыпались стрелы и дротики, но остановить железную лавину, ринувшуюся в нутро Варуны, они уже не могли. Ган Карочей держался во главе атакующих, бек Вениамин – в хвосте. Бек был абсолютно уверен в успехе, Карочей сомневался и ждал подвоха. К сожалению, над железной лавиной скиф уже не имел власти, она просто внесла его через пролом во двор крепости и потащила дальше по какому-то странному лабиринту, который шагов через сто закончился тупиком. Карочей не сразу, но сообразил, что внутри Варуны была выстроена еще одна стена, раза в полтора ниже внешней, и что ворвавшиеся в крепость гвардейцы оказались зажаты в узком пространстве меж двух огней. Отступать не осталось никакой возможности, ибо сзади их подпирали товарищи, понукаемые беком Вениамином. Еще никогда Карочей не испытывал такого ужаса. Стрелы и дротики безжалостно жалили обезумевших гвардейцев, а сверху на них полилась кипящая смола. Будь он проклят, этот Рерик! Ведь знал же Карочей, с кем имеет дело в его лице, и тем не менее не посмел перечить Обадии, боясь быть заподозренным в измене. Пространство между стенами было настолько плотно забито телами, что становилось трудно дышать. А задние все напирали и напирали, не понимая, что губят своих товарищей и в конечном счете и себя.

– Назад! – дико заорал Карочей, без всякой надежды быть услышанным. – Все назад!

А дальше случилось то, что и в дурном сне не могло бы присниться: обезумевшие гвардейцы, попавшие в смертельную ловушку, принялись рубить головы своим набегающим товарищам, дабы расчистить себе дорогу к пролому. Рубка получилась страшной, ибо бек Вениамин никак не мог сообразить, что происходит, и зычным голосом толкал людей на смерть. Ган Карочей брел по колено в крови, прикрывая голову щитом от летящих со стен стрел и безостановочно орудуя мечом. У него не было другого способа, кроме как проломить железную стену из гвардейцев, чтобы плюнуть в лицо их незадачливому командиру беку Вениамину, который уже положил у стен Варуны несколько тысяч человек, большей частью убитых своими же. Карочей спасся только мечами и преданностью своих хазар, которые готовы были идти за ним в огонь и воду и не видели особой разницы между варунцами и исламскими гвардейцами каган-бека Обадии. Карочей опустил меч только тогда, когда увидел перед собой распаренное лицо бека Вениамина.

– Назад, – прорычал он ему в лицо. – Назад, рахдонитское отродье. Там стена.

Вид окровавленного и обожженного гана Карочея потряс бека Вениамина. К сожалению, он ничего уже не мог сделать с беснующейся вокруг толпой. Каган-бек Обадия, заметив, что у провала возникла заминка, бросил к нему свой резерв. Это было форменное безумие. Ничего подобного гану Карочею видеть прежде не доводилось: разноплеменные гвардейцы остервенело принялись истреблять друг друга. А на стенах бесновались ликующие варунцы. А потом ворота крепости дрогнули, подъемный мост опустился, и волна закованных в броню викингов ударила на жалкие останки кагановой гвардии. В первых рядах атакующих ган Карочей разглядел двух своих старых знакомцев – огромного, как гора, ярла Витовта и ухмыляющегося Воислава Рерика.

– Спасайте Обадию, – крикнул Карочей ганам Красимиру и Мамаю, стоящим в отдалении.

Впрочем, Красимир и Мамай уже сами сообразили, что надо делать. Еще далеко не все хазары полезли на стены. Ган Мамай без труда собрал вокруг себя несколько тысяч всадников и бросил их на наступающих пеших викингов. Видимо, и другие ганы сообразили, что штурм провалился, и начали отзывать своих хазар со стен. Рев труб и рогов временами перекрывал шум битвы. Но хазар было больше, много больше, чем викингов, опрометчиво покинувших надежную крепость. Еще немного – и они, перестроив свои ряды, могли бы ворваться в Варуну на плечах неприятеля. Ган Карочей каким-то чудом сумел утвердиться в седле, беку Вениамину тоже подвели коня. Оба бросились прочь от стен, увлекая за собой и уцелевших гвардейцев. А навстречу им уже скакали хорошо снаряженные конники на сытых холеных конях.

– Ган Лебедян, – с облегчением вздохнул бек Вениамин.

Но радость его оказалась преждевременной. Конница Лебедяна смяла последний резерв каган-бека Обадии и стала теснить хазар к обрыву, а из-за спин лихих конников уже выступала, чеканя шаг, отборная фаланга пеших ротариев. Нерастерявшийся ган Мамай попробовал было атакой конницы опрокинуть ежа, медленно ползущего вверх, но длинные копья ротариев оказались непреодолимым препятствием для хазарских коней. Конница гана Мамая, так и не сумевшая развернуться в лаву, стала пятиться назад, мешаясь с пешими хазарами, которые как раз в этот момент хлынули со стен. Ротарии без устали работали копьями, опрокидывая наземь коней вместе с всадниками. Края фаланги стали загибаться, тесня пеших и конных хазар ко рву, прямо под стрелы и дротики защитников Варуны. О сопротивлении уже мало кто думал. Гану Красимиру все-таки удалось прорваться во главе тысячи конных хазар к Обадии и помочь тому выскользнуть из кольца наседающих викингов. При этом полегла едва ли не половина хазар, но остальные во главе с Обадией и ганом Красимиром покатились с холма к реке. Ган Карочей, грубо толкнув кулаком в бок зазевавшегося бека Вениамина, поскакал в том же направлении, обрастая по пути обезумевшими от крови и ужаса оборванцами, которые еще сегодня утром назывались мечниками каган-бека Обадии. За их спинами еще хрипели и истекали кровью обреченные, но ган Карочей уже вдыхал полной грудью воздух свободы.

Разгром был полный. Из сорока тысяч гордых всадников, приведенных каган-беком Обадией под стены Варуны, уцелела разве что треть, да и те оказались полностью деморализованы и пригодны только для бегства. А если к погибшим добавить еще и пехотинцев гана Бегича, то впору было голову посыпать пеплом. Такого разгрома каганат не видел уже давно. Карочей опасался немедленной погони, но, видимо, варунцы слишком устали за время битвы, чтобы преследовать беглецов. Из-за ближайшего кургана разгромленное воинство каган-бека было обстреляно из луков и потеряло еще несколько десятков человек. Число нападающих не достигало и двух сотен, но Обадия в их сторону даже не оглянулся. В городках и станицах, попадающихся на пути, брали продовольствие и свежих лошадей, а на привал остановились только через сутки. Погони, пожалуй, можно было уже не опасаться. Зато отступающая рать уменьшилась еще на треть. Кому-то не хватило свежих лошадей, кто-то решил уходить своим путем, а иных отставших перебили шайки преследователей, черным вороньем слетевшиеся на чужой пир. Бек Вениамин пересчитал своих гвардейцев: их оказалось чуть более тысячи. Карочея судьба исламских наемников не волновала – он скорбел о своих хазарах, кои, с честью выполнив свой долг, почти полностью полегли под стенами Варуны. Впрочем, скиф, потерявший всего лишь сорок человек, мог считать себя счастливчиком. Из трехсот мечников гана Красимира уцелело всего пятьдесят. А полутысячную дружину гана Мамая вырубили почти начисто. Да что там простые хазары, когда погибло более двух десятков ганов и среди них юный ган Чичибей, для которого этот поход был первым. О Чичибее более всех сокрушался Мамай, собиравшийся отдать за гана свою старшую дочь.

– Откуда у стен крепости взялись ротарии? – спросил ган Бурундай, глядя злыми глазами на костер, разложенный прямо в широкой степи. Подле огня сгрудились едва ли не все уцелевшие ганы. Впрочем, уцелело их меньше половины, и потому у присутствующих слезы наворачивались на глаза не только от едкого дыма.

– Лебедян их привел, – зло плюнул на землю ган Кочубей и покосился в сторону соседнего костра, где сидели Обадия и два его преданных бека, Ицхак Жучин и Вениамин. – Средь его мечников они и таились.

– Выходит, каган-бек Обадия им за наше поражение еще и приплатил, – криво улыбнулся ган Аслан.

– Пятнадцать тысяч денариев, – жалобно охнул ган Красимир.

– Что там пятнадцать тысяч, – махнул рукой Мамай. – Вся казна каган-бека у них осталась. А там ведь без малого двести пятьдесят тысяч. Таких денег, ганы, нам вовек не видать.

– Вот хапнули атаманы так хапнули, – зашелся от зависти ган Красимир. – Куда ж он вез столько?

– Так ведь гвардейцам надо платить, – пояснил Мамай. – Они даром не воюют и ждать окончания похода, как наши хазары, тоже не будут.

– Толку от тех гвардейцев чуть, а денег на них извели…

– Что еще каган Турган скажет про наш поход, – вздохнул Мамай.

– Тебе-то чего опасаться, ган Мамай? – удивился Кочубей. – Кабы не ты да ган Красимир, каган не дождался бы старшего сына от стен Варуны.

– Да и нас винить не в чем, – почти выкрикнул горячий ган Аслан. – Если бы не ган Лебедян, купленный Обадией, мы бы опрокинули викингов и ворвались в крепость.

– Согласен, – кивнул седеющей головой ган Бурундай. – Вина за разгром целиком лежит на каган-беке. Об этом надо будет прямо сказать и кагану, и ганскому кругу, если Турган решит его собрать.

– Так ведь беки могут рассказать по-иному, – забеспокоился ган Красимир.

– Тех беков всего два осталось, – криво усмехнулся Мамай. – Ицхак да Вениамин. А беки-темники полегли все. Пусть земля им будет пухом, ганы. Они с честью выполнили свой долг. Посидев у одного костра, ган Карочей перебрался к другому. Окаменевший Обадия даже глазом не повел в его сторону, зато Ицхак Жучин, сохранявший внешне полное спокойствие, небрежно спросил у скифа:

– Ругают нас ганы?

– Да уж, конечно, не хвалят, – оскалился Карочей. – Опростоволосились мы, чего там. Говорил же я тебе, Ицхак, нельзя верить этому Воиславу.

– Но ведь стена-то рухнула, – робко возразил Вениамин.

– Так потому и рухнула, что за ней был каменный мешок, – зло окрысился скиф. – Чудом я оттуда вырвался, беки. Не знаю даже, какому богу за эту удачу кланяться.

– Бог у нас один, – вдруг твердо сказал Обадия. – А гана Лебедяна я изловлю и предам лютой казни. И твоего Черного Ворона тоже, ган Карочей.

– Ворон он не мой, каган-бек, – вздохнул скиф. – Говорят, он из Навьего мира прилетел. И, по слухам, прилетел он, Обадия, по твою душу.

– Ты что же, пугать меня вздумал, ган? – страшно сверкнул глазами в сторону Карочея Обадия.

– Я тебя не пугаю, каган-бек, а предупреждаю, – спокойно отозвался Карочей. – И говорю тебе то же, что говорил в начале похода Ицхаку – нельзя попустительствовать волхвам. Этот Черный Ворон, придуманный ими, многих ганов и хазар в смущение ввел. И пошли они на Варуну без веры в победу. Золото, Обадия, решает многое, но далеко не все.

– Он прав, – негромко сказал сестричаду Жучин. – На будущее это следует учесть.

– Я этого Ворона видел в битве, – сказал Карочей. – Сдается мне, что он и есть тот Ясный Сокол, о котором ты рассказывал кагану.

– Почему?

– Так ведь это он бежал впереди викингов, – пояснил Карочей. – У него на красном щите трезубец, родовой знак ободритских Рериков. Такие же трезубцы были на щитах князей Трасика и Сидрага, когда они сошлись на Калиновом мосту.

– Вот, значит, кто убил бека Иеремию, – нахмурился каган-бек. – Спасибо, что сказал, ган.

Бек Иеремия был другом детства Обадии. Карочей его, к слову, терпеть не мог. Но о мертвых либо хорошо, либо ничего, и потому скиф скорчил скорбную мину. Хорошо еще, что морской разбойник не снес голову самому каган-беку, который слишком уж опрометчиво приблизился к воротам Варуны.

– А ведь этот Черный Ворон жил, кажется, у гана Красимира, – произнес задумчиво Обадия.

– Это ты зря, каган-бек, – насторожился Карочей. – Уж Красимира-то грех подозревать. Ган первым бросился тебе на помощь. Этак и нас с беками Ицхаком и Вениамином ты можешь заподозрить, мы с тем Воиславом за одним столом сидели, и самого себя тоже, ибо это по твоему прямому приказу я заплатил Рерику за победу над сотником Рахманом аж триста денариев. Не каждого оборотня можно сразу распознать. А что до гана Красимира, то он в этом деле главный пострадавший, ибо вбросил-таки Черный Ворон в его род свое семя.

– Это ты к чему? – покосился на усмехающегося скифа Жучин.

– Это я к тому, что приманка у нас есть для Сокола, – сказал Карочей. – Ганша Ярина. Вот на нее мы и будем его ловить.

– Вряд ли он еще раз сунется в Итиль, – с сомнением покачал головой бек Вениамин.

– Так ведь Красимира можно будет отправить беком в тот же Сарай, ган такую честь заслужил своей храбростью, а Сарай к Варуне гораздо ближе, чем Итиль. Там мы за все с Варяжским Соколом и посчитаемся.

– Разумно, – кивнул головой Ицхак. – Займитесь им, беки.

Карочей не возражал. Уж если ловить Воислава, то лучше самому, чтобы Черный Ворон живым в руки ловцов не попался. Иначе, не ровен час, развяжется у него язык, и тогда гану Карочею точно не поздоровится. И без того Обадия, кажется, заподозрил, что его кто-то долго водил за нос. Впрочем, у каган-бека скоро будет столько забот, что вряд ли он вспомнит о мнимой или явной вине гана Карочея. Турган не простит сыну это поражение. А уж о хазарских ганах и говорить нечего, эти рады будут лишить старшего сына кагана всех званий и должностей, а то и отправить его в изгнание. И еще большой вопрос, хватит ли у рахдонитов денег, чтобы погасить волну ганского недовольства и сохранить за Обадией место каган-бека. Карочей скосил глаза на Обадию: тот хоть и сидел на земле, но стан держал прямо. И смотрел он поверх голов своих верных беков туда, где разгоралась утренняя заря. Нет, этот не сдастся, решил ган Карочей. Таких поражения только закаляют, и они с утроенной энергией рвутся к победе. Да и рахдониты люди упрямые и от своего так просто не отступятся, хотя и покряхтят, конечно, прежде чем раскошелиться. А следовательно, гану Карочею нужно держаться поближе к человеку, на которого вот-вот хлынет дождь из серебряных денариев.

Глава 9 Цена власти

Жалкие остатки хазарского войска вернулись в Итиль много позже, чем весть об их поражении достигла ушей кагана. Видимо, поэтому Турган, глядя на сына и его удрученных поражением беков и ганов, не столько гневался, сколько кривил в презрительной усмешке тонкие губы. Обадия в ответ на ехидные замечания отца только хмурил брови да сжимал кулаки в бессильной ярости. На попытки Ицхака Жучина оправдаться каган лишь рукой махнул.

– Вас, ганы, не сужу, – обернулся он к вождям, окружившим его кресло. – А Красимира и Мамая благодарю за спасение сына. Павшим бекам и ганам – вечная слава, а нам всем – урок на всю оставшуюся жизнь. Худой мир всегда лучше доброй ссоры.

Успокоенные ганы одобрительно зашумели в ответ на разумные слова кагана. Нет ничего глупее, как ратиться со своими, ибо в таких распрях проигрывают, как правило, все.

– Поручаю ганам Мамаю, Красимиру, Бурундаю и Аслану провести переговоры с атаманами и вождями Русалании и заключить с ними мир. Что касается каган-бека Обадии, то судьбу его решит Большой ганский круг.

Каган резко поднялся с места и, не сказав больше ни слова притихшим ганам, покинул тронный зал. Судя по всему, он уже принял решение относительно старшего сына, но хотел, чтобы это решение было утверждено всем хазарским ганством, ибо решение Большого круга не мог отменить уже никто. А каким будет это решение, догадывались практически все. Если Обадию и не отправят в изгнание, то, во всяком случае, он потеряет право наследовать своему отцу. Это будет хорошим уроком честолюбцу, возомнившему себя великим полководцем и замахнувшемуся на каганскую булаву при живом отце. Что и говорить, каган Турган преподнес сыну жестокий урок, – вот только пойдет ли ему эта выволочка на пользу?

Роскошный дворец стал тесен Обадии, и он отправился в сад, дабы обрести там утерянный покой. Сыновья опального каган-бека, Езекия и Манасия, с азартом махали деревянными мечами под присмотром дядьки Ушера. Испытанный в боях воин многому мог научить юных беков, старшему из которых, Езекии, исполнилось одиннадцать, а младшему десять лет. Пока верх брал Манасия, который был половчее старшего брата. Впрочем, и положение Езекии выглядело не столь уж безнадежным: он хоть и отступал под натиском Манасии, но время от времени наносил увлекающемуся брату весьма чувствительные удары. К их матери Рахили Обадия давно уже потерял всякий интерес. Ее место на ложе каган-бека заняли более молодые женщины, хотя ни одна из них не затронула его сердце. Впрочем, Рахиль он тоже никогда не любил, тем не менее был благодарен ей за то, что она родила ему двух здоровых сыновей. Эту благодарность он выразил вслух и даже слегка приобнял жену за плечи. Жест, ничего, в сущности, не означавший, вызвал шепот изумления среди служанок, окружающих Рахиль. Этот шепот не понравился Обадии, и он поцеловал жену в поблекшие губы, чего не делал уже добрых пять лет. Рахиль порозовела. Видимо, она была тронута вниманием мужа, и Обадия решил, что пришло время порадовать ее чем-то более существенным, чем невинный поцелуй.

– Уважаемый рабби Иегуда просил твоего просвещенного внимания, господин, – тихо произнесла Рахиль.

Рабби Иегуда приходился жене каган-бека родным дядей. Пожалуй, в Итиле не нашлось купца богаче этого сухонького человека с жадными длинными пальцами и слезящимися глазками. Рабби Иегуде едва исполнилось шестьдесят лет, а выглядел он на все восемьдесят. Обадия Иегуду не жаловал, но не мог с ним не считаться, ибо дядя его жены был одним из самых влиятельных среди рахдонитов человеком.

– Передай уважаемому рабби, что я жду его сегодня вечером. И распорядись об ужине.

Небрежно похлопав по плечу склонившегося в глубоком поклоне Ушера, каган-бек спустился по ступенькам террасы к застывшим в почтительных позах на садовой дорожке сыновьям и лично показал им несколько приемов обращения с мечом. Такое поведение отца поразило Езекию и Манасию настолько, что они не сразу нашлись с ответом.

– Благодарим тебя, уважаемый каган-бек, – спохватился наконец более бойкий Манасия.

Обадия засмеялся и, обернувшись к Ушеру, сказал:

– Приводи их ко мне почаще, им пора уже приобщаться к мужским делам.

К Обадии неожиданно вернулось хорошее настроение. В конце концов, до Большого ганского круга, где должна решиться его судьба, еще целых полгода, а за это время многое можно сделать. Вот и хитрый рабби Иегуда неспроста напросился в гости к своему родственнику. Для уважаемых рахдонитов, обретающих все больший вес в Хазарии, падение Обадии может обернуться настоящей катастрофой. Ибо вряд ли молодой и глупый Ханука сможет заменить старшего брата в противостоянии с горластыми хазарскими ганами. Большой ганский круг вполне может навязать Тургану в качестве каган-бека своего ставленника, а каган, напуганный поражением в войне с атаманами, охотно пойдет им навстречу, поставив тем самым под угрозу будущее не только своих сыновей, но и уважаемых рахдонитов. Иудейская вера будет сброшена ганами как надоевшая узда, и кровавые и хмельные славянские празднества захлестнут всю Хазарию. Каган станет игрушкой в руках волхвов и спесивых ганов, которые разорвут на куски нарождающуюся державу и устроят пир на рахдонитских костях.

– Ты слишком мрачно смотришь на мир, уважаемый Обадия, – мягко сказал Иегуда, деликатно прихватывая косточку с большим куском мяса. Несмотря на небольшой рост и худобу, уважаемый рабби отличался хорошим аппетитом и потреблял яства, выставленные на стол, в таких количествах, что повергал в изумление Ицхака Жучина и Вениамина, приглашенных к серьезному разговору.

– Для этого есть веские причины, – не согласился с Иегудой Жучин. – В Итиль для переговоров прибыли атаман Огнеяр и боготур Осташ. В обмен на вечный мир они потребуют отстранения от власти старшего сына кагана. Между прочим, они отпустили всех пленных еще до начала переговоров, и этот их поступок пришелся по душе и Тургану, и его ближникам.

– Еще одна неприятная новость, – дополнил Вениамин. – Ган Бегич остался жив и уже успел обвинить если не самого каган-бека, то его ближников в предательстве. Не исключено, что именно Бегича ганы вновь предложат Тургану в качестве каган-бека. Хотя более вероятным мне кажется, что будут названы имена гана Мамая и гана Бурундая. Для Тургана Мамай предпочтительней: во-первых, глуп, во-вторых, предан всей душой кагану, и в-третьих, он ревностный иудей и не будет вызывать раздражение у рахдонитов.

– Я ведь не спорю, уважаемый бек Вениамин, что решение Большого ганского круга станет нашим поражением, – мягко улыбнулся рабби Иегуда. – Варяжские и славянские купцы получат выход к Черному и Хвалынскому морям, и наше влияние в Хазарии будет утрачено на долгие годы, если не навсегда. Это поражение обернется большими издержками не только для наших единоверцев в Византии и на Западе, но и для христиан, которым совсем не выгодно усиление кагана Славомира, оно станет весьма неприятной неожиданностью. Я хочу, чтобы вы наконец поняли, насколько высоки ставки в этой игре и чем обернется проигрыш лично для нас. Боюсь, что за поражение нам придется расплачиваться не только деньгами, но и жизнями.

– И что ты предлагаешь, уважаемый рабби? – нахмурился Жучин.

– Я ничего не предлагаю, уважаемый Ицхак, я жду предложений от вас. Ибо это именно вы с уважаемым Обадией взвалили на себя тяжкое бремя власти. Я уже не говорю о денежных обязательствах перед многими влиятельными людьми. Одна только гвардия каган-бека обошлась нам в огромную сумму. Где та гвардия, уважаемые беки? Кому вообще пришло в голову бросать наемников на стены, у вас что, мало было простых хазар?

– По-твоему, уважаемый рабби, эти люди должны даром хлеб есть? – обиделся Вениамин.

– Гвардию, уважаемый бек, используют исключительно против внутреннего врага, а не против внешнего, – обнажил в кривой улыбке острые зубки Иегуда. – Ганов надо было ею пугать, а отнюдь не атаманов.

– Хазарских ганов напугать не так-то просто, – усмехнулся Жучин.

– Да, – неожиданно согласился с Ицхаком уважаемый рабби, – их слишком много. И далеко не все из них способны понять, что смена веры несет им освобождение от родовых и племенных пут, которыми они повязаны по рукам и ногам. Было бы очень хорошо, если бы не понимающих это стало меньше. К сожалению, каган Турган потакает глупцам, чего никогда не делал его отец Битюс. И надеюсь, никогда не будет делать уважаемый Обадия, если, конечно, ему суждено стать каганом.

– Ты, кажется, в этом сомневаешься, уважаемый Иегуда? – строго глянул в масляные глазки рабби Обадия.

– Мы очень на тебя надеялись, мой мальчик, – вздохнул Иегуда, – но, кажется, ты не оправдал наших надежд. Ты не смог объединить вокруг себя ганов, объяснив им преимущества нашей веры. Ты проявил решительность не там, где следовало бы ее проявить. Вложенные в тебя средства грозят обернуться убытками. И торжествовать на наших костях будет ган Мамай. Кстати, а почему не ган Бурундай? Или ган Кочубей? Или не менее уважаемый ган Аслан?

– Ты издеваешься над нами, уважаемый рабби? – обиделся Вениамин.

– Это совет, уважаемый бек, – холодно бросил Иегуда, вытирая жирные пальцы белоснежным полотном, поднесенным рабом.

– Мне нужны деньги, – спокойно произнес Обадия.

– А мне нужен удачный исход дела, уважаемый каган-бек, – отозвался Иегуда. – Как ты думаешь, сколько стоит каганская булава?

Тяжелое молчание воцарилось за столом, ибо присутствующие очень хорошо понимали, о чем идет речь. Сознавали они и то, какую большую цену придется заплатить в случае неудачи.

– Я тебя не тороплю, мой мальчик, – ласково улыбнулся Иегуда. – У тебя будет целый месяц для размышлений. Запомни, Обадия, ровно месяц. Потом уже поздно будет что-либо предпринимать.

Ган Красимир был польщен доверием кагана. Однако переговоры с атаманами, прибывшими в Итиль, обещали быть очень трудными. Любой промах навлек бы на него гнев Тургана, и без того раздосадованного позорным поражением. Послов поселили в загородной усадьбе кагана, расположенной в десяти верстах от города. Тем не менее, чтобы послы могли проехать беспрепятственно эти последние версты до Итиля, следовало многое прояснить и о многом договориться. Требования, выдвинутые атаманом Огнеяром и боготуром Осташем, нельзя было назвать чрезмерными. Но в них имелось несколько пунктов, с которыми каган Турган не согласился бы никогда. Это хорошо понимали ганы Красимир, Мамай, Кочубей и Бурундай, и теперь им предстояло убедить в своей правоте уверенно державшихся послов. Разговор проходил если не в дружественной, то, во всяком случае, в мирной обстановке. Вино лилось рекой, но ответственность настолько давила на плечи ганов, что даже хмель их сегодня не брал.

– Десять крепостей по течению Северского Донца и Дона – это не слишком ли много, уважаемый атаман Огнеяр? – осторожно закинул удочку ган Бурундай.

– Так ведь время ныне неспокойное, – с усмешкой отозвался седоусый ротарий, поглаживая белый клок волос на темени. Возраст Огнеяра уже подходил к шестидесяти, человек он был умный и много чего на своем веку повидавший. Испещренное морщинами и шрамами лицо его более всего напоминало печеное яблоко. Однако время от времени на этом истрепанном жизнью лице проступала вдруг такая белоснежная улыбка, что все сомнения окружающих по поводу здоровья уважаемого Огнеяра пропадали начисто. Человеку с такими великолепными зубами если и грозит смерть, то только от стрелы или от меча.

– А когда они были в наших краях спокойными? – удивился Мамай.

– В ваших не знаю, уважаемый ган, – пожал плечами Огнеяр. – А по нашим степям ураган пронесся совсем недавно.

– Но хватит ли у вас средств на строительство крепостей? – попробовал зайти с другого конца Красимир.

– Хватит, уважаемый ган, – твердо сказал атаман.

– Каган, пожалуй, согласился бы с появлением двух-трех крепостей на Северском Донце, но Азовский путь должен быть свободен для прохода наших караванов и войск, – покачал головой Бурундай. – Это и вам выгодно, уважаемый Огнеяр. Ибо Византия представляет собой угрозу не только для вас, но и для нас. По нашим сведениям, в Херсонесской феме уже сейчас скопилась немалая рать, готовая к броску на славянские земли.

– Византия просто пользуется возникшими в наших землях нестроениями, – спокойно сказал Огнеяр. – Бросок русов на Амастриду привел бы ромеев в чувство.

– Вы собираетесь напасть на Амастриду? – удивленно вскинул брови ган Мамай.

– Только если мы договоримся с каганом, – вступил в разговор боготур Осташ. – Нам нужно слово кагана, сказанное пусть и не перед Большим ганским кругом, но, во всяком случае, достаточно громко, чтобы его могла услышать не только Хазария, но и Русь. Кроме того, русаланы ждут жертвы кагана богу Перуну-Световиду.

– Это невозможно, боготур, – возмутился ган Мамай. – Ты рассуждаешь так, словно ротарии стоят не на Дону, а в двух шагах от Итиля.

– Каган, не принесший клятву Перуну, не может рассчитывать на верность ротариев, – холодно бросил Огнеяр. – И будет лучше для всех, если Турган последует примеру своего отца.

Это требование было ключевым в договоре, и все присутствующие это хорошо понимали. Но принять или отклонить его мог только сам каган.

– Человеческие жертвы неприемлемы для иудея, – твердо сказал ган Мамай.

– Можно ограничиться жертвой белого коня, – предложил боготур Осташ. – В конце концов, мы уже пролили немало крови друг друга на жертвенный алтарь.

– Мы передадим ваше предложение кагану, – с сомнением покачал головой ган Бурундай, – но я не уверен, что он его примет.

– Мы подождем, – сказал атаман Огнеяр. – Пусть каган крепко подумает. В его руках мир в Хазарии, Русалании и Руси.

Каган Турган молча выслушал своих ближников. Кроме Кочубея, Красимира, Мамая и Бурундая, в личных покоях кагана находился и ган Бегич, совсем недавно освободившийся из плена и вновь обласканный Турганом за невесть какие заслуги. Впрочем, и винить Бегича тоже было не за что. Никто из присутствующих, включая и самого кагана, не сомневался, что асского гана под мечи русаланов подставил Обадия, задержавший продвижение конницы к месту встречи с пехотой.

– Это невозможно, – твердо произнес Турган, недружелюбно кося карими глазами на притихших ганов. – Жертва Перуну будет воспринята всей Хазарией как признание собственной неправоты. Как знак подчинения побежденного победителям. Если русаланы не откажутся от своего требования, нам остается только один выход – война.

Ган Красимир вздрогнул. Менее всего ему сейчас хотелось вновь садиться на коня. К тому же после поражения Обадии каган много потерял в глазах хазарских ганов. И далеко не все из них захотят поддержать Тургана в этой новой братоубийственной войне. Если не большинство вождей и старейшин, то, во всяком случае, значительная их часть вполне может переметнуться на сторону атаманов и боярина Драгутина.

– Князь Гостомысл уже прислал в Варуну пять тысяч новгородцев, – сказал Бегич. – Еще десять тысяч пришло из полянских и древлянских земель. Надо полагать, не останутся в стороне и радимичи с вятичами. Мои асы ненадежны, я убедился в этом на собственном опыте. Туранцы тоже не рвутся умирать за выгоды рахдонитов. О печенегах и говорить нечего, они пойдут за теми, кто заплатит больше. Ромеи, конечно, не останутся в стороне и сделают все, чтобы оторвать от каганата кусок пожирнее.

– Что ты предлагаешь? – спросил Турган, не поднимая головы.

– Нельзя приносить жертву по требованию атаманов, каган. Тут ты совершенно прав. Но никто не помешает сделать это во время Большого круга, из уважения к преданным тебе ганам, все еще почитающим старых богов. К тому же речь идет не о человеческой жертве. А животных мы приносим в жертву собственной утробе каждый день. Так почему бы не поделиться с богом Перуном, враг он Яхве или друг? Ты всего лишь последуешь примеру своего отца, каган, и в этом не будет умаления твоего достоинства.

Предложение Бегича было разумным. Каган не ронял своей чести, принося жертву Перуну, а что касается недовольства рахдонитов, то, в конце концов, это ведь они поставили Тургана в весьма неловкое положение своей неуместной воинственностью, приведшей к позорному результату. А поражение всегда влечет за собой как моральные, так и материальные издержки.

– А атаманы согласятся на отсрочку?

– Конечно, – кивнул Бегич. – Если каган скажет о своем желании принародно, то никому и в голову не придет усомниться в его слове.

– Хорошо, – согласился Турган. – Я дам им слово. Но непременным, хотя и тайным, условием договора будет налет на Амастриду. Мы не можем далее терпеть наглость ромеев, беспрепятственно заглатывающих наши земли. И наконец последнее: десять крепостей – это слишком много. Самое большее, на что я могу согласиться, – это пять, но они должны быть построены на правом берегу Дона и только в его верховьях. Надо признать, что каган не много терял в результате этого договора. В Русалании всегда верховодили атаманы, а власть кагана там была чисто номинальной. По сути дела, речь шла лишь о подтверждении на куске пергамента ситуации, складывавшейся веками. Конечно, в Русалании усиливалось влияние Новгорода и Киева, но и это влияние с течением времени можно было устранить, играя на самолюбии атаманов и ротариев, не терпевших никакой иной власти, кроме власти бога Перуна. Зато взамен каган получал лояльность атаманов и возможность использовать ротариев в качестве ударной силы в противостоянии с Византией. Ромейская империя, потерпев ряд чувствительных поражений от арабов, задумала поправить свои дела за счет земель, ранее подвластных каганату. Ромеи, воспользовавшись вспыхнувшей в каганате распрей, уже прибрали к рукам изрядный кусок Крыма. На словах Византия устами своих императоров клянется в любви и дружбе, а на деле косит жадным глазом на чужие земли. Налет на Амастриду отрезвит ромеев и заставит их соблюдать ранее заключенные договоренности, а заодно покажет, что Азовское и Черное моря по-прежнему подвластны кагану, и спокойствие людей, живущих на его берегах, зависит от его воли.

Весть о грядущем подписании договора между каганом и атаманами во дворец Обадии принес всезнающий и вездесущий ган Карочей. В гостях у каган-бека в это время находились Ицхак и Вениамин. Скифа они выслушали в гробовом молчании. И без того жесткое лицо старшего сына кагана стало почти деревянным. Для Обадии этот договор был в сущности приговором, оставалось лишь привести его в действие. Но эту высокую миссию Турган возложил на Большой ганский круг. И то, что каган, заключая этот договор, клялся именем Яхве, ничего не меняло в незавидном положении рахдонитов. Ибо принесение жертвы Перуну, на которое согласился Турган, по сути уравнивало в правах ганов-иудеев и ганов-язычников. А следовательно, и об изгнании языческих жрецов с земель, подвластных каганату, можно было забыть. Более того, договор резко усиливал их позиции даже в стольном граде Хазарии, в окрестностях которого им теперь дозволялось ставить свои богомерзкие храмы. Чернь вновь уравнивалась в правах со знатью, это подрывало позиции ганского сословия и вновь ставило его в зависимость от племенных и родовых вече. Увы, далеко не все ганы это понимали. Власть перетекала из их рук в руки волхвов, а все эти красимиры, мамаи и бурундаи только пялили буркалы да пили за здоровье кагана Тургана, совершившего чудовищную ошибку. Результатом этой ошибки будет оскудение каганской казны, а следовательно, и ослабление центральной власти, что неизбежно приведет к вспышке межплеменных распрей.

– Неужели это так трудно понять? – вопросительно глянул Ицхак Жучин на скифа, словно это ган Карочей демонстрировал собой образец непроходимой тупости.

– Сами виноваты, – не остался в долгу Карочей. – Зачем было ущемлять того же гана Красимира или гана Мамая. Конечно, они ближники Тургана, но ведь они еще и иудеи. Мамай, тот и вовсе женил одного из своих сыновей на рахдонитке. Оба давно уже порвали связи со своими родами и племенами. А что они получили взамен от уважаемых беков – презрение и пренебрежение. Сколько им выделили денег из казны на время похода? Слезы. Тот же Красимир получил денег даже меньше, чем закоренелый язычник ган Аслан. Так за что им тебя любить, уважаемый Обадия, коли ты не видишь разницы между иудеем и язычником?

– Наша ошибка, – согласился со скифом Обадия.

– А почему бы ее не исправить, уважаемый каган-бек, – подсказал Карочей. – Ведь далеко не каждый сломя голову бросится спасать нелюбимого сына кагана во время битвы. Красимир и Мамай заслужили твою благодарность, каган-бек, и вправе рассчитывать на твое внимание. Да и иным ганам-иудеям не худо было бы приплатить за участие в походе. Конечно, мы потерпели поражение, но ведь не по их вине.

– Тогда, выходит, по моей? – сверкнул глазами Обадия.

– Да, – выдержал его взгляд Карочей. – По твоей, каган-бек. И признание этого не только не уронит тебя в глазах ганов, но даже скорее возвысит. Ибо умение признавать свои ошибки – это первый признак истинного величия души.

– А ты, ган Карочей, умеешь признавать свои ошибки? – с кривой усмешкой на пухлых губах спросил Жучин.

– Нет, уважаемый Ицхак, не умею. И не жди от меня того, что под силу лишь каган-бекам, да и то не всем.

Обадия засмеялся, что с ним случалось крайне редко и обычно не предвещало окружающим ничего хорошего. Но в данном случае смех означал одобрение. Похоже, Обадии понравились и советы Карочея, и та смелость, с которой они были высказаны.

– Ты тоже заслуживаешь благодарности, ган Карочей? – спросил, отсмеявшись, Обадия.

– И не только благодарности, но и денежного возмещения понесенных убытков, – вежливо улыбнулся Карочей. – Но мое отличие от Красимира, каган-бек, в том, что я лучше понимаю, в чем моя выгода.

– И в чем же она?

– Мне выгодно, чтобы каганом был не Турган, а Обадия, ибо последний хорошо знает, в чем разница между ганом и простолюдином.

Каган-бек вопросительно глянул на Ицхака, словно ждал от него либо осуждения, либо одобрения слов скифа.

– Он прав, – спокойно сказал Жучин. – Либо мы все, и ганы, и беки, станем вервью, объединенной верой и преимущественными правами, либо погибнем в междоусобной борьбе. Вера должна стать определяющей в отношении к ганам, а вовсе не принадлежностью к тому или иному племени.

– Не все рахдониты нас поддержат, – с сомнением покачал головой Вениамин.

– Тем хуже для них, – жестко сказал Обадия. – Отныне я не буду делить беков на славян, скифов, тюрков и асов, а только на иудеев и язычников. У тебя ведь есть сын, Ицхак, почему бы тебе не сосватать для него дочь гана Мамая? А тебе, Вениамин, следует отдать свою дочь за сына гана Бурундая.

– Но я почти уже сговорился с рабби Авраамом, – попробовал увильнуть Вениамин.

– Я все сказал, бек, – жестко оборвал его Обадия. – Я сам выступлю ходатаем перед ганом Бурундаем за твою дочь. А к тебе у меня последний вопрос, ган Карочей, – сколько стоит каганская булава?

– Миллион денариев, – не моргнув глазом, отозвался скиф.

– Ну что ж, – холодно произнес Обадия. – Цифра названа, осталось только довести ее до ушей рабби Иегуды.

Глава 10 Амастрида

Боярин Драгутин остался доволен заключенным с каганом Турганом договором. Однако Осташ знал, что в окружении боярина есть человек, которому этот договор придется не по вкусу. Но, к его удивлению, Воислав Рерик, приглашенный на атаманский круг, отнесся к замирению с хазарами совершенно спокойно. Во всяком случае, он ни словом, ни жестом не проявил своего неудовольствия. Более того, Рерик от лица своих ротариев выразил согласие принять участие в налете на Амастриду. Вопрос этот был решен давно, ибо в данном случае затрагивались интересы не только каганата, но едва ли не всего славянского мира. Византия, оправившаяся от поражения, ныне проводила жесткую политику в отношении славянских племен, окружающих ее с севера, оказывая на них прямое военное давление не только на Черноморском побережье, но и на Балканах. В данном случае причудливо сошлись интересы кагана Славомира, кагана Тургана, киевского князя Яромира и новгородского князя Гостомысла, стремившегося укрепить свои позиции не только в Русалании, но и в далеком Приазовье, которое на брегах Ладоги далеко не случайно называли Тмутараканью. Земли в Приазовье были богатейшие, что позволяло тамошним городам вести торговлю по всему побережью не только Азовского, но и Черного морей. Хитроумные тмутараканские князья, ганы и купцы умудрялись ладить и с атаманами, и с каганом, а в последнее время все чаще поглядывали на Византию, пытавшуюся утвердить свою гегемонию на Черном море. Поход русов должен был показать ромеям, что Черное море, издревле называвшееся еще и Русским морем, таковым и останется до скончания веков. Возглавить поход русов атаманский круг поручил Огнеяру. Всего под рукой атамана собралось пять тысяч ротариев и викингов на ста ладьях. Можно было, конечно, поднять и больше, но атаманы не слишком доверяли хазарам. Конечно, Турган не станет нарушать данное слово, но что помешает его ближникам или тому же Обадии подкупить кочевые племена и натравить их на беззащитную Русаланию? Поэтому боярин Драгутин поддержал предложение гана Лебедяна оставить киевлян и новгородцев, пришедших на помощь русаланам, для защиты правобережья Дона. Пятнадцать тысяч ратников в дополнение к местному ополчению – сила вполне достаточная, чтобы отбить охоту у степных коршунов соваться на эти земли даже в отсутствие ротариев. К тому же перед Драгутином стояла грандиозная задача – строительство на правом берегу Дона еще пяти крепостей в дополнение к уже воздвигнутой Варуне. Эти крепости послужили бы надежной защитой от хазарских и печенежских набегов не только Русалании, но и Киева. Великий князь Яромир, поначалу косо смотревший на затеи среднего сына, ныне под влиянием ближников изменил свою позицию и прислал на помощь Драгутину хорошо вооруженную дружину во главе с княжичем Диром. Возможно, на позицию великого князя повлияла смерть старшего сына, сделавшая Драгутина прямым наследником киевского стола. Пока что семидесятилетний князь Яромир уверенно держал бразды правления в княжестве, но все понимали, что его естественный закат уже не за горами. Далеко не всем в окружении Яромира боярин Драгутин, которого все чаще и по праву называли князем, был по нраву, но его законных прав на великий киевский стол не мог оспорить никто, в том числе и младший брат, княжич Дир, уступавший боярину и умом, и опытом, и годами. Диру едва исполнилось двадцать пять лет, и известен он был Киеву разве что пьяными выходками да неразборчивостью в отношении женщин. Разгульное поведение младшего сына вызвало законное недовольство великого князя Яромира, и он отослал Дира, несмотря на мольбы его матери, в не такую уж далекую Русаланию. Впрочем, княжича Дира немилость отца, видимо, нисколько не огорчила, ибо улыбка не сходила с его красивого свежего лица. Он быстро сошелся с младшими братьями Рериками, Сиваром и Труваром, и теперь эта троица кутила напропалую, ухлестывая за всеми попадавшими в поле их зрения женками и девками. Толку от Дира не было никакого, и Драгутин даже обрадовался случаю спровадить буйного княжича подальше, ну хотя бы в Амастриду, куда он так рвался.

– Присмотри за ним, – попросил Драгутин Осташа, которого атаманский круг определил в первые помощники Огнеяру.

– Обломается, – утешил даджана боготур. – Пить в походе никто ему не позволит, князь он там или не князь. А насчет младших Рериков я поговорю с Воиславом, он своим братьям мозги быстро вправит.

– Ты с ним о кагане поговори, как бы он глупостей не наделал. Пророчество пророчеством, а жизнь жизнью.

– А ты, выходит, став князем, потерял веру в вещие сны? – насмешливо спросил Драгутина боготур.

– Не все сны, даже вещие, сбываются при нашей жизни, Осташ, – невесело усмехнулся даджан. – Мне тоже был сон, где на столе в княжьем тереме лежала моя голова. Покойный кудесник Солох предрек, что ни мне, ни моим потомкам не быть великими князьями.

– Тогда почему бы тебе не стать каганом?

– Я свой род веду от Кия, боготур, а не от Додона, – надменно вскинул седеющую голову Драгутин. – Склавиния – моя вотчина, а более мне не надо. И бог мой, хоть и уходит корнями в арийскую древность, все-таки не Перун и не Световид. Я даджан, Осташ, а не рус и не ротарий. Я уже принес клятву своему богу и изменять ей не собираюсь, даже ради кагановой булавы.

– Но ведь Турган не рус и не ротарий, а его предок Булан был туранцем.

– У ариев и туранцев один прародитель – Род, – возразил Драгутин. – Булан, прежде чем стать каганом, принес клятву Перуну, и, в отличие от своего потомка, он стал русом и ротарием. А матерью его детей была женщина из рода Додона. Нам ведь и сефарды не чужие, Осташ, они семитского корня, как и арабы. У нас один Создатель, как бы мы его ни называли – Род, Яхве, Сварог. Но пути братьев порой расходятся слишком далеко. Вот в чем сложность, боготур.

Путь до Амастриды был не близок, и, чтобы скоротать его, Осташ подсел в ладью Воислава Рерика. Под Воиславом теперь ходило три ладьи и полторы сотни ротариев. Третью ладью он приобрел уже здесь, в Русалании, на деньги, полученные с гана Карочея, а полсотни ротариев сами пришли к удачливому атаману. Немалой оказалась и доля Рериков в огромном пироге, отобранном у слишком самоуверенного Обадии расторопными русаланами. Так что нищий прежде князь мог и удвоить количество своих ладей, но предпочел этого не делать.

– Жалеешь, что упустил Обадию у стен Варуны? – спросил Осташ у загрустившего Рерика.

– Не угадал, боготур, – усмехнулся варяг. – А если бы он попал в мои руки, я бы его отпустил.

– Почему? – удивился Осташ.

– Он еще не стал Драконом. Зато в его жилах течет кровь Додона. Так зачем же мне убивать родовича?

Осташ с удивлением глянул в лицо улыбающегося Воислава. Этот молодой человек был гораздо умнее, чем он о нем думал. А главное – он умел ждать, ибо торопливость – главная помеха успеху.

– Так ты считаешь, что Обадия убьет своего отца и захватит власть в каганате?

– Вне всякого сомнения, – спокойно отозвался Рерик. – Мы не оставили Обадии выбора. Каган Турган умрет еще до начала Большого ганского круга. И это будет днем рождения Дракона. Того самого Дракона, которого должен будет одолеть Сокол.

– Князь Драгутин сказал, что не все вещие сны сбываются при нашей жизни.

– Я это знаю, боготур. Но полет Сокола продолжится и после моего ухода в страну Вырай. Какая разница, как будут звать Сокола – Воислав, Сивар, Трувар, Сидраг или Свентислав. Важно, что удар Сокола предрешен, так же как предрешен путь Обадии, ставшего Драконом. Это уже вне нашей воли, боготур, это даже вне воли богов. Никто и ничто не может защитить Дракона от удара Сокола. Так будет, потому что так есть.

Амастрида, расположенная на южном берегу Черного моря, представляла собой крепкий орешек. Стены ее были высоки, а гарнизон состоял из десяти тысяч хорошо вооруженных воинов. Именно поэтому топарх Алексос равнодушно отнесся к слухам, гулявшим по торгу, о появлении близ побережья ладей русов. Он даже не стал перекрывать вход в бухту железной цепью, дабы не чинить препятствий торговым судам. За порядком близ побережья следили полтора десятка больших галер, на которых имелись не только воинские команды, способные дать отпор обнаглевшим русам, но и греческий огонь, которого боялись все варвары. В данную минуту Алексоса более всего волновала полонянка Ружена, прекрасная, как утренняя заря, которую евнух Азарий приобрел на амастридском торгу для своего повелителя. Воистину это был редкостный цветок, каким-то чудом возросший в снегах Севера и нуждавшийся в уходе опытного садовода, коим безусловно считал себя топарх. Весть о появлении во дворце иеромонаха Никифора Алексос воспринял без особого восторга, и это еще мягко сказано. Он терпеть не мог этого черного ворона с его постным лицом и скучными проповедями о воздержании и смирении. Ну есть же среди клириков приличные люди, и почему именно Алексосу так не повезло! Топарх был молод, ему еще не стукнуло и сорока, а Никифору уже подвалило под семьдесят, и уж конечно, в его годы бремя великого поста не так давит на бунтующую плоть. Однако в этот раз топарх ошибся по поводу визита иеромонаха – тот, похоже, не собирался сегодня обличать его за сладострастие и бесконечные оргии, сотрясающие чуть ли не еженощно стены губернаторского дворца.

– Русы появились у стен Амастриды, – с порога огорчил топарха Никифор.

Свежая новость, ничего не скажешь. Алексос слышит ее сегодня в десятый раз и уже отдал все необходимые распоряжения, дабы обезопасить город от бесчинств кучки пиратов. Галеры рыскают вдоль побережья, но пока ничего, представляющего для города хотя бы отдаленную опасность, не обнаружили.

– Это и настораживает, топарх.

Алексос едва не выругался вслух. Если кому-то очень хочется праздновать труса, то топарх готов пойти ему навстречу и выделить для охраны хоть сто, хоть двести «бессмертных», но закрывать городские ворота перед призраками он не намерен.

– Азарий, сколько славянских ладей находится сейчас в порту?

– Три, высокочтимый: одна из Новгорода и две из Варгии.

– Сколько человек на их бортах?

– Чуть больше сотни.

– Так прикажете, святой отец, закрыть ворота перед жалкой кучкой торгашей? У атаманов сейчас война с каганом Турганом, им не до нас.

– Я получил вести из Константинополя, высокочтимый топарх, – хрипло отозвался побледневший от гнева Никифор. – Атаманы разбили в пух и прах каган-бека Обадию и заключили вечный мир с каганом.

– Я не получал от императора никаких известий, – нахмурился Алексос. – Но непременно приму все необходимые меры, можете быть уверены, святой отец.

– Я бы на вашем месте закрыл ворота, высокочтимый топарх.

– Как только увижу под стенами Амастриды хотя бы одну красную рожу, сделаю это непременно, святой отец.

– Русов видели у Смирны, – продолжал стоять на своем упрямый иеромонах. – Их несколько тысяч. Об этом мне рассказал монах Климентос, прискакавший в Амастриду.

– Он видел их собственными глазами?

– Нет, ему рассказали об этом пастухи.

– Пастухи могли и ошибиться, – махнул рукой топарх.

– Но ведь русов ни с кем не перепутаешь из-за красной краски, которой они мажут свои лица перед боем.

Смирна – это почти рядом с Амастридой. Два-три пеших перехода. Там есть несколько весьма удобных бухт, которыми пользуются местные рыбаки. Глубоко сидящие галеры в них не заходят, зато ладьи русов в прилив могут и проскользнуть. Алексос крякнул с досады. Утро сегодня было упоительным, а вот день принес топарху массу забот. Сначала настроение ему испортил Никифор, а теперь вот черт принес русов. Если, конечно, принес. Будем надеяться, что хотя бы ночь выдастся более удачной.

– Азарий, позови Константиноса.

Начальник конницы возник на пороге почти сразу, словно все это время стоял за дверью. Лицо его раскраснелось настолько, что делало его похожим на руса. Правда, дело здесь было не в краске, а в вине, которое этот пьяница потреблял с чрезмерным усердием. Будучи моложе топарха лет на пять, Константинос выглядел гораздо старше. Сказалась, видимо, гарнизонная жизнь, проведенная большей частью в отдаленных приграничных крепостях. Амастрида подействовала на бывалого вояку расслабляюще, он здорово обрюзг за последние два года и теперь с трудом садился в седло. Топарху жаль было посылать веселого собутыльника под обжигающие лучи дневного светила, но тут уж ничего не поделаешь – служба. Долг перед императором прежде всего, а остальное приложится.

– Возьмешь пятьсот конных и прогуляешься до Смирны.

– Пятьсот мало будет, – покачал головой Никифор.

– Ну хорошо, возьми тысячу, – поморщился топарх, хотя совершенно точно знал, что тысячи конных Константиносу не поднять, от силы семьсот.

– Сделаем, – подозрительно бодро отозвался Константинос.

– Если русов окажется слишком много – отходи на рысях, – строго сказал топарх.

Начальник конницы круто развернулся и почти бегом бросился выполнять полученное задание. Его показное рвение не ввело, однако, в заблуждение ни Алексоса, ни Никифора. Оба слишком хорошо знали отчаянного гуляку, мота и потрясающего лентяя. В то, что Константинос сумеет до вечера добраться до Смирны, не верили ни иеромонах, ни топарх. Но, в конце концов, нельзя же требовать с человека более того, что он может сделать, да еще в такую изнуряющую жару.

После того как за Никифором наконец закрылась дверь, Алексос обернулся к Азарию:

– Ну веди, что ли.

Утруждать себя днем разомлевший топарх не собирался, но почему бы не полюбоваться на благоухающий цветок, когда выпала свободная минутка в бесконечной текучке важных дел. Евнух аж вспотел, демонстрируя новую наложницу заинтересованному Алексосу. Девушка была хороша. Увидев ее обнаженное тело, топарх даже заерзал в кресле. Давненько ему не попадались женщины с такими крутыми бедрами и упругими грудями.

– Надеюсь, товар не порченый?

– Как можно, высокочтимый топарх, – вскинул подкрашенные брови Азарий. – Сам проверял.

Кобыла, однако, попалась с норовом. Отмахивалась руками от назойливого Азария и на топарха смотрела большими зелеными глазами без всякого почтения. К тому же еще и ругалась последними словами, как уличная торговка. Алексос, понимавший славянскую речь, только посмеивался. Ему и не таких доводилось объезжать. Пара ударов плетью, две-три золотые побрякушки – и красавица будет обмирать при виде высокочтимого топарха.

– Уведи ее, Азарий, и поторопи Константиноса, по-моему, он еще со двора не съехал.

Во время обеда топарха никто не потревожил, и это можно было считать несомненной удачей. А уж свой послеобеденный сон Алексос не позволил бы прервать никому. Тем не менее все хорошее в этом мире рано или поздно кончается. И проснувшемуся топарху пришлось допоздна разбираться в купеческих дрязгах и принимать доклады своих нечистых на руку помощников.

– Императорский обоз готов? – спросил он небрежно у Азария.

– Готов, высокочтимый топарх, – согнулся в поклоне евнух.

– Придержи пока, – приказал Алексос. – Не приведи Господь, попадет он в руки русов, придется по второму разу налоги собирать. Что слышно от Константиноса?

– Со стен доложили, что конница возвращается.

– Закройте за ними ворота, – распорядился Алексос. – И цепь в бухте прикажи поднять. Во избежание неожиданностей.

Встречать Константиноса топарх вышел на террасу. Не из уважения, естественно, к пьянице, а из любопытства. Впрочем, Константинос ныне проявил несвойственную ему прыть и обернулся быстрее, чем от него ожидали. Вид с террасы всегда навевал на Алексоса скуку. Его предшественник был, судя по всему, настоящим глупцом, если не придумал ничего более умного, как развернуть дворец фасадом прямо на Торговую площадь. Днем от несущегося оттуда ора у топарха звенело в ушах. Впрочем, с наступлением сумерек торг практически опустел, и Алексос мог с наслаждением вдыхать аромат цветников, разбитых перед дворцом. Шум, несущийся от ворот, оторвал топарха от размышлений. Черт бы побрал этого Константиноса с его буйными конниками. Даже в родной город не могут въехать без шума и гама.

– Что там происходит? – обернулся Алексос к евнуху, застывшему в недоумении за его спиной.

– Вероятно, конники передрались с городской стражей.

Шума и звона металла для простой драки было, однако, слишком много. У топарха появилось нехорошее предчувствие – ночь обещала быть еще более суматошной, чем неудачно прожитый день.

– Константинос, – вдруг радостно выдохнул Азарий, указывая на появившегося всадника с разноцветными перьями на шлеме. Всадник оказался не один, за ним скакали еще несколько десятков человек. Плащи на их плечах были ромейскими, а вот лица… Лица сделал красными уж точно не продолжительный запой.

– Русы, – в ужасе выдохнул Алексос, еще не до конца веря собственным глазам. – Русы в городе!

Его вопль был услышан преданными телохранителями, и добрая сотня «бессмертных» высыпала на широкое мраморное крыльцо. Азарий подхватил растерявшегося топарха под руку и силой потащил его прочь с террасы, под крышу ненадежного дворца. Звон стали раздавался теперь по всей Амастриде, а топарх Алексос, упав в свое любимое кресло, с ужасом думал, какой ответ ему придется давать императору в оправдание за столь глупо потерянный город.

Воислав Рерик, боготур Осташ и новгородец Вадим, вошедшие вместе с сотней ротариев в город под видом простых торговцев еще до подхода основных сил, удерживали ворота казармы, не давая «бессмертным» расползтись по городу и организовать очаги сопротивления в его многочисленных каменных постройках. Однако ромеев было слишком много, и они шаг за шагом стали оттеснять ротариев, вооруженных только мечами и секирами. К счастью, конница, влетевшая на рысях в город, если и не решила исход всего дела, то, во всяком случае, здорово облегчила положение варягов и новгородцев. «Бессмертные» сначала приняли конников за своих, введенные в заблуждение их ромейскими плащами, но каково же было их удивление, когда под знакомыми шлемами они увидели чужие лица. Атака пеших ротариев, вбежавших в город вслед за конницей, довершила дело. Ромеи, не успевшие развернуть свои силы, были зажаты в казармах и не оказали сколь-нибудь значительного сопротивления. Пеший ротарий, облаченный едва ли не с ног до головы в железные доспехи, без труда опрокидывал ромейского пехотинца, прикрытого лишь нагрудником. Причем атака русов стала настолько неожиданной, что многие ромеи даже не успели взяться за мечи. Откуда же они могли знать, что своим успехом русы во многом обязаны пьянице Константиносу, который беспечно втащил своих конников в ловушку, приготовленную для них ротариями. Град стрел, обрушившихся на ромеев из-за стен домов рыбацкой деревушки, явился для них полной неожиданностью. По случаю жары конники Константиноса везли свои доспехи и щиты притороченными к седлам, что значительно облегчило ротариям задачу. Половина ромеев вылетела из седел раньше, чем осознала собственную смерть. К чести Константиноса, он попытался вырваться из смертельных объятий русов, но его пленил Трувар Рерик, который, прыгнув на круп коня, без труда обезоружил потрясенного ромея. После пленения командира все его подчиненные благоразумно сдались. Было бы большой глупостью не воспользоваться такой оказией, и атаман Огнеяр, посадив в седла часть ротариев, двинул фалангу вслед за оборотнями. Трувар Рерик никому не уступил место во главе липовых ромеев и довольно успешно сыграл роль Константиноса, даром что был едва ли не вдвое его худее. Ничего не подозревающие городские стражники и не думали запирать ворота перед конницей, а то, что вслед за этой конницей из подступающей тьмы вынырнут тысячи краснолицых русов, им даже в кошмарном сне не могло присниться. Трувар Рерик первым спрыгнул на мраморное крыльцо дворца топарха, на мгновение опередив своего брата Сивара. Братья синхронно взмахнули секирами, и двое обезглавленных «бессмертных» кулями покатились по ступенькам. Ряды телохранителей топарха дрогнули и подались назад. Устоять против плеснувшей на них со стороны Торговой площади стальной волны не было никакой возможности. «Бессмертные» оказались смяты и опрокинуты на ступени раньше, чем успели побросать оружие.

– А почто их зовут бессмертными? – спросил удивленный Сивар у княжича Дира.

– Это потому, что их численность всегда восстанавливается императорами после проигранной или выигранной битвы.

– И здесь обман, – разочарованно вздохнул Сивар, вытирая об одежду только что убитого ромея лезвие окровавленной секиры.

Топарх Алексос с ужасом глядел на дюжих молодцов, ворвавшихся в его личные покои. Сначала ему показалось, что у него от переживаний стало двоиться в глазах, но после того как один из ротариев надел на голову шлем с плюмажем, принадлежавший когда-то Константосу, он понял, что это не так. Топарха не убили только потому, что он не оказал ни малейшего сопротивления. Просто сидел, оцепенев в кресле, и смотрел, как молодцы с крашеными лицами шарят по его дворцу, собирая в кучу золотую посуду, роскошные ткани и драгоценности. Какой-то расторопный рус притащил даже шитый золотом полог из его ложницы. Но самую ценную добычу ухватил Трувар Рерик. У княжича Дира даже скулы свело от зависти при виде русоволосой полуодетой красавицы, которая сидела на руке рослого ротария и испуганными глазами оглядывала его товарищей.

– Уступи, – жарко дохнул в сторону удачливого варяга княжич Дир.

– Нет, – твердо сказал Трувар и широко улыбнулся плененной красавице.

Уговоры ничего бы не дали: немногословный от природы, Трувар всегда говорил либо «да», либо «нет», и заставить его изменить принятое решение не под силу было даже богу Световиду. Дир огорченно крякнул и грязно выругался.

– Зря, – холодно сверкнул в его сторону синими глазами Трувар. – Могу обидеться.

– Уже и пошутить нельзя, – спохватился Дир.

– Ладно вам, – вмешался в закипающую ссору Сивар. – Женок и девок в этом городе с избытком.

Добычу, захваченную в походе, ротарии всегда делили поровну, но это касалось лишь злата, серебра и пригодных для продажи рабов. Но коли ротарий заявлял права на женщину, которую хотел взять себе, никто ему не перечил. А уж в жены брал или в наложницы, большой разницы не составляло.

Вожди похода появились во дворце топарха, когда короткая летняя ночь уже кончалась. Атаман Огнеяр ногой разворошил собранную ротариями добычу и довольно хмыкнул. И было отчего радоваться старому морскому разбойнику. Мало того что он собрал едва ли не все злато и серебро, находящееся в городе, так еще и императорский обоз, не отправленный вовремя, оказался у него в руках. Только ведь мало захватить добычу, ее надо еще вывезти. А проскользнуть мимо галер императорского флота русам будет не так-то просто.

– Твоя правда, топарх, – согласился с мыслями Алексоса атаман Огнеяр, присаживаясь в кресло, из которого ротарии без церемоний выдернули незадачливого ромея. – А потому выбирай: либо мы сожжем город, либо флот. Сколько у вас сейчас в море галер?

– Пятнадцать, – с готовностью откликнулся Константинос, которого атаманы привели с собой.

Топарх бросил на своего нерадивого помощника уничтожающий взгляд, но промолчал. Алексоса поставили перед трудным выбором, но, в конце концов, кто же виноват, что надменный флотоводец Сиракос проспал армаду русов? Топарх не отвечает за флот, он отвечает за вверенный его заботам город. А Амастрида, сожженная русами, – это почти наверняка отрубленная голова топарха Алексоса. Гибели огромного города, доверху набитого товарами, которые русам не поднять и не унести с собой, Алексосу не простят. Даже если его пощадит император, местные купцы найдут способ посчитаться с глупым топархом.

– Что вы от меня хотите? – хрипло спросил Алексос.

– Амастридский маяк хорошо виден с моря, – спокойно отозвался атаман Огнеяр. – Подай галерам сигнал к сбору.

Спорить с русами было бесполезно, свою угрозу они могли выполнить в любой момент, а потому топарх не стал перечить атаману.

– Азарий, – обернулся он к евнуху, – сделай, что тебе велят.

На зов топарха откликнулись все пятнадцать галер. Разжиревшими утицами скользнули они к пристани, умело маневрируя в небольшой бухте. На каждой галере было по сотне прикованных к веслам гребцов и по полторы сотни вооруженных и хорошо обученных для морских сражений воинов. Адмирал Сиракос надменно вскинул глаза на склонившегося перед ним в поклоне Азария.

– Гонец от императора, – негромко произнес евнух. – Твой флот переводят ближе к Константинополю.

– Но мои люди устали, – нахмурился Сиракос. – Мы почти десять дней болтались в море.

– Топарх уже распорядился приготовить все необходимое для вашего отдыха. Но через три дня вы должны покинуть Амастриду. Есть сведения, что русы готовят нападение на Константинополь.

Сиракос Азарию не поверил. Русы тут, конечно, совершенно ни при чем. Обычные интриги императорского двора. Жаль только, что при этом страдают интересы империи. Впрочем, константинопольских сухопутных крыс они волнуют менее всего. Сиракос отдал распоряжение командам покинуть корабли.

– А как быть с гребцами?

– Расковать и кормить обильно, нам предстоит нешуточный переход.

Увы, переход для старого адмирала закончился во дворце топарха. Что же касается его доблестных моряков, то треть из них была перебита на узких улочках Амастриды, а остальные сдались ввиду бессмысленности дальнейшего сопротивления. Галеры, где оставались всего лишь по десятку охранников, были легко захвачены ротариями и сожжены вместе с пристанью. Торговые суда, под самую завязку загруженные награбленным добром, отошли от пристани еще до начала пожара.

Адмирал Сиракос вдыхал запах гари, долетающий с моря, и сверлил злыми глазами несчастного топарха Алексоса. Впрочем, вину, как ни крути, придется делить на двоих. Ротозейство топарха и адмирала обернулось для империи большими материальными и политическими потерями. Хорошо хоть удалось уберечь от огня Амастриду. Русы, надо отдать им должное, сдержали слово и не стали жечь город. Зато пограбили они его всласть. Вышедшие на стену Алексос, Сиракос и Константинос с сокрушением сердца наблюдали, как Амастридскую бухту покидают более двух десятков тяжело нагруженных ладей и галер. Русам пришлось нанять едва ли не все стоявшие у сожженной пристани корабли, дабы вывезти свою добычу. Часть добычи ротарии перебросили в свои ладьи, стоявшие в небольшой бухте у Смирны, на телегах. Преследовать их никто не решился. Да и не с чем было преследовать. Все хорошее оружие русы прихватили с собой, остальное же утопили в бухте. Ограбленным ромеям оставалось только посыпать голову пеплом да посылать бессильные проклятья своим безжалостным врагам.

– Вы себе не представляете, высокочтимый Сиракос, какую женщину у меня отняли русы, – жалобно вздохнул Алексос.

– Нашел о чем жалеть, – адмирал грубо выругался и сплюнул прямо под ноги топарху. Грубость Сиракоса покоробила высокочтимого Алексоса, но он сдержался, ибо время для ссоры сейчас было не самым подходящим.