Вашингтон

Глава II
СОЛДАТ ГРАНИЦЫ

В начале 1754 года Динвидди проявил большую распорядительность. Ссылаясь на доклад майора Вашингтона, он бил в набат, звал подняться на француза. Сестры-колонии не торопились прийти на помощь Вирджинии, над головой которой, по словам Динвидди, сверкал французский меч и были занесены окровавленные томагавки.

Квакеры Пенсильвании усомнились в том, что земли в Огайо, а за них и звал встать горою Динвидди, принадлежат британской короне, и больше не пошевелили пальцем. Легислатура (законодательное собрание) Нью-Йорка заняла строго юридическую позицию, записав: «Представляется, что французы построили форт в месте, именуемом Френс-Крик, находящемся на значительном расстоянии от реки Огайо, что в свете имеющейся у нас информации может, но не обязательно означает вторжение в одну из колоний Его Величества». Ньюйоркцы обещали выделить со временем пять тысяч фунтов стерлингов, но ни одного ополченца. Только Южная Каролина выразила желание прислать людей.

Ассамблея самой Вирджинии безмерно возмутила губернатора. Ему удалось вырвать у скопидомов 10 тысяч фунтов стерлингов, но при условии — деньги даются не на войну, а для обеспечения безопасности поселенцев за Аллеганами. Больше того, ассамблея выделила комитет надзирать за действиями Динвидди. «Они заражены республиканским образом мышления», — процедил королевский губернатор и распорядился открыть вербовку ополченцев. Он наметил набрать войско в 300 человек и, двинув его в бассейн Огайо, преградить путь наглецам (смотри доклад майора Вашингтона, изобличившего французов).

По логике вещей автору замечательного открытия, вознагражденному чином подполковника, надлежало возглавить вирджинское воинство. Джордж, хотя и подковался в стратегии, прочитав записки Юлия Цезаря о Галльской войне и книжку о Фридрихе II, все же оробел, выразив настойчивое желание служить «под началом опытного офицера или разумного человека». Губернатор возвел в полковники профессора математики колледжа Уильяма и Мэри Джошиа Фрая. Полководческий талант тучного и малоподвижного Фрая не успел расцвести — он разбился насмерть, упав с боевой лошади.

Подготовка похода на Огайо целиком легла на сильные руки Джорджа, устроившего свой лагерь в долине Шенанда. На клич губернатора собирались туго. Подполковник докладывал в Вильямсбург: приходят сущие босяки, «грязные бездельники, бездомные бродяги. Некоторые явились без сапог, другие клянчат чулки, иные без рубах, немало без пальто или камзолов». Для начала их нужно одеть и обуть. Динвидди частично возместил расходы из собственного кармана. На свой страх и риск он объявил — вступившие в ополчение получат участки земли у реки Огайо, свободные от любого обложения на 15 лет. Динвидди щедро выделил 80 тысяч гектаров из незавоеванных «земель короля». Прокламация губернатора и обещание ополченцам ежедневной доброй порции рома в походе сделали свое дело — вербовка пошла веселее. К счастью для организаторов предприятия, Лондон подтвердил обещание насчет земли.

Вашингтон столкнулся с бесконечными проблемами, решать которые нужно было немедленно. Волонтеры и слышать не хотели о порядке. Подполковник кое-как дисциплинировал их, пойдя на обман: он заявил, что ассамблея уже ввела военное положение. Лошадей и повозки приходилось брать силой у взбешенных фермеров. Офицеров не было, Вашингтон добился утверждения в чине капитана восьми человек, среди них старого знакомого Ван Браама. Хотя Динвидди приказал «выступить немедленно» 15 марта, только 18 апреля войско Вашингтона — 159 человек с несколькими пушками — двинулось в путь.

Отряду предстояло пройти около 400 километров, достичь развилки Огайо и построить там форт. Туда губернатор уже выслал авангард — капитана Трента с группой ополченцев, которые начали работы. Вашингтону, в сущности, предписывалось подкрепить отряд Трента. Хотя отношения между Францией и Англией были напряженными, формально война не была объявлена, и губернатор предлагал держаться осторожно, прибегая к оружию только в случае крайней необходимости.

Поход вылился в мучительно трудное продвижение, пришлось буквально прорубаться через леса, строить дорогу для повозок и орудий. В день проходили четыре-шесть километров. А предстояло перевалить через два горных хребта, перебросить мосты через несколько рек. Ополченцы не скрывали раздражения — им шло жалования вдвое меньше, чем солдатам регулярной английской армии. Вашингтон засыпал губернатора письмами, жалуясь на нехватку провианта: «у нас только соль и вода»; справедливо указывал на дискриминацию в оплате офицеров, они получали в день на десять шиллингов меньше, чем британские офицеры.

Внезапно выяснилось, что все усилия отряда заведомо бесплодны — им повстречались люди Трента. Оказалось, что еще 17 апреля «больше тысячи французов» с пушками приплыли к развилке Огайо. Французский командир, который, очевидно, как и Динвидди, помнил о том, что война официально не объявлена, любезно предложил вирджинцам выбор — погибнуть с честью в недостроенной фортеции или убраться восвояси с земли, принадлежащей христианнейшему королю. 33 вирджинца предпочли второе и под улюлюканье несметной толпы французских союзников-индейцев отправились навстречу Вашингтону.

Французы (их в действительности было 600 человек) быстро довели до конца работы вирджинцев и соорудили мощный по тем местам форт Дюкень. Вскоре прибыло подкрепление — еще 800 человек. Французское продвижение в бассейне Огайо подняло на ноги индейские племена, изъявившие готовность сражаться против англичан.

Вашингтон оказался в чрезвычайно опасном положении, которое по неопытности не понимал. Он добился внушительного достижения — через доселе непроходимые Аллеганы в долину Огайо прошла дорога. Однако враг мог перехватить ее в любой момент. Если к его отряду подкрепления и припасы можно было подвезти только по этому примитивному пути, французы имели в своем распоряжении реки, по которым они без труда доставляли солдат.

Тем не менее он решил идти вперед, о чем и сообщил Динвидди, а губернаторам Мэриленда и Пенсильвании бодро написал: французы обнаглели и созрели для возмездия. Новости с Огайо, объяснял он, «должны вывести нас из летаргии, пробудить героический дух каждого свободнорожденного англичанина, дабы утвердить права и привилегии нашего Короля (если мы уж не заботимся о собственных) и спасти от захвата наглым врагом имущества, достоинства и земель Его Величества».

Наконец в конце мая отряд спустился по скалистым кручам хребта Лоурел-Ридж. Подполковник облюбовал большой луг, окруженный лесистыми холмами. Он счел, что нашел великолепнейшее место для сооружения укрепления, в котором можно в крайнем случае отсидеться. Расчистили кустарник, наспех построили палисад, открыли неглубокую траншею и окрестили укрепление — форт Необходимость. «Я подготовил прелестное поле для боя», — донес подполковник, пусть хоть «500 французов сунутся к форту».

Он полагал, что стоит на пороге великих побед. Динвидди Вашингтон гордо сообщил — вверенные ему офицеры, недовольные оплатой, давно бы ушли, если бы не «французская угроза». Вообще, учитывая более высокое жалованье британских военнослужащих, он не может понять, «почему жизнь подданных Его Величества в Вирджинии ценится дешевле». Что касается его самого, то отныне он не желает получать никакого вознаграждения за свои труды, «ибо моя служба соответствует тому, что делает лучший офицер, и для меня дело чести не получать меньше». Позднее он отказался от героического решения, а тогда определенно любовался собой — Джордж Вашингтон бескорыстным пришел на войну.

Тут нежданно-негаданно объявился Хафкинг с десятком воинов. Джордж расстался с ним прошлой зимой, так и не оттащив индейца от бочки французского вина. Подполковник отчаянно нуждался в помощи и, не моргнув глазом, рассказал Хафкингу, что французы разыскивают индейцев, чтобы предать его смерти. «Это имело желанный результат, — записал Джордж. — Они не раздумывая согласились сопровождать нас воевать французов». Индейский вождь припомнил, что французы «убили, сварили и съели моего отца». Беспощадная месть им!

Индейцы сообщили, что видели неподалеку французский отряд, скрытно продвигавшийся в лесу. Решение созрело мгновенно — атаковать! Взяв около сорока человек и сопровождаемый дюжиной индейцев во главе с Хафкингом, Вашингтон немедленно выступил в поход. Шли глубокой ночью по узкой тропинке, спотыкались, разбивая лбы и носы. Семь человек заблудились. Утром 28 мая подполковник собственными глазами узрел неприятеля: примерно тридцать французов мирно отдыхали в небольшой лощине, окруженной скалами.

Вашингтон в первом своем сражении применил тактику, ставшую для него обычной в войне за независимость, — направил одну колонну в обход, а две колонны с флангов, сам пойдя с правой. Залп почти в упор из-за скал и деревьев положил на месте треть неприятельского отряда, остальные, что-то крича, бросились к оружию и попытались оказать сопротивление. Вашингтон писал, что только «чудом избежал смерти». Вероятно, преувеличение — из полусотни человек, бывших с ним, лишь один был убит и двое ранены.

В считанные минуты подполковник одолел неприятеля, десять человек были убиты, включая командира, младшего лейтенанта Жозефа де Жюмонвиля, двадцать два взяты в плен. Раненых не оказалось, ибо индейцы тут же добили неспособных подняться с земли, заодно оскальпировав их. Они было рванулись резать пленных, но Вашингтон по-рыцарски защитил французов, бросивших оружие.

Радость победы омрачило крайне неприятное открытие — пленные истерически обвиняли вирджинцев в том, что они прикончили «посла». Разъяренный француз бросился к трупу Жюмонвиля и извлек окровавленный пакет. Там были официальные инструкции убитому офицеру — найти англичан, выразить им желание жить в мире и предостеречь против вторжения во владения короля Франции. Вашингтон, придерживавшийся вирджинской версии о принадлежности бассейна Огайо, был возмущен. В его глазах подобные утверждения были «отъявленной наглостью».

В донесении Динвидди о «выдающейся» (по собственной оценке) победе он выразил мнение, подкрепленное ссылкой на эксперта Хафкинга: дипломатический статус французского отряда не что иное, как уловка. На самом деле Жюмонвиль со своими спутниками были теплой компанией низких «шпионов», в инструкциях ведь ясно говорилось, что им надлежит собрать информацию об англичанах. Утверждение пленных, что они в начале схватки кричали, прося прекратить огонь, Вашингтон отвел, заявил, что он лично ничего подобного не слышал. Ему не пришло в голову провести параллель — всего полгода назад он сам ездил на французскую территорию в форт Лебеф, выполняя миссию, аналогичную возложенной на Жюмонвиля. Тем не менее подполковник был несколько смущен, реляции о бое в лесу заключала длинное письмо губернатору, полное привычных жалоб на скверную оплату вирджинских офицеров по сравнению со служившими в регулярной армии. Героическая сага заняла в письме значительно меньше места, чем бухгалтерские выкладки.

Динвидди был явно озадачен распорядительностью молодого подполковника. На всякий случай поздравив его с победой, губернатор сообщил о подвиге вирджинцев кабинету в Лондон в осторожных словах: «Эту маленькую стычку учинили Хафкинг и индейцы. Мы лишь поддерживали их, ибо я приказал командиру нашей части только обороняться».

Расторопность Вашингтона в темном лесу снискала ему европейскую, а в XVIII веке, следовательно, всемирную известность: во Франции, изыскивавшей предлог для войны с Англией, случившееся в далекой Америке было даром небес, подполковника надолго наградили титулом «убийца Вашингтон». В Лондоне были озабочены — провинциальный офицер колониального ополчения сумел выставить себя, Вирджинию и Британскую империю нападающей стороной.

Не будет преувеличением сказать, что Вашингтон сделал первый выстрел Семилетней войны, хотя официально она была объявлена почти через два года. Современники, во всяком случае, придерживались такого мнения. Вольтер заметил: «Политические интересы настолько осложнились, что один пушечный выстрел в Америке погрузил всю Европу в пламя войны». Вольтер ошибся только в одном — калибре примененного Вашингтоном оружия.

До всего этого еще должно было пройти время. В дебрях Огайо Вашингтон думал не о политике европейских держав и даже не о том, как увенчать себя новыми лаврами. По веским соображениям он не помышлял об отступлении, напротив, собирался дать бой французам, не смущаясь неблагоприятным соотношением сил. Ход мысли Вашингтона не был неразумным. Он постепенно набирался опыта и понимал, что успех или неуспех его отряда определит поведение многочисленных индейских племен. Нерешительность, несомненно, толкнет индейцев в объятия французов, что будет иметь неисчислимые губительные последствия для английских колоний.

Сложные переговоры, которые он попытался провести с представителями индейских племен, не увенчались никаким успехом. Сашемы считались не с обещаниями Вашингтона, а подсчитывали наличных солдат у французов и вирджинцев. Последних было плачевно мало — с прибывшими подкреплениями у подполковника было примерно 400 человек. Правда, в разболтанной толпе ополченцев выделялась в лучшую сторону рота, пришедшая из Южной Каролины. Но она разбередила раны Вашингтона — командир роты капитан Д. Маккей, прослуживший в регулярной английской армии 18 лет, категорически отказался признать старшинство 22-летнего Джорджа. Сердце Маккея не растопила радостная весть, сообщенная ему Вашингтоном, о производстве в полковники вирджинского ополчения. Склока между командирами приобрела хронический характер и заняла выдающееся место в переписке полковника с губернатором.

Бездеятельность была чужда Вашингтону, и, разругавшись с Маккеем, оставшимся в форту, необходимость со своими солдатами, полковник двинулся с вирджинцами на север, в направлении французского форта Дюкень. В одном из писем губернатору Вашингтон как-то заметил: «За себя я могу отвечать, мое телосложение позволяет вынести самые суровые испытания, и я льщу себя надеждой, что способен сделать все, что в человеческих силах». Это было правдой. Едва ли в отряде Вашингтона был хоть один человек, способный тягаться с ним в выносливости. Этого полковник не учитывал. Что для него было тяжело — совершенно невыносимо для рядового ополченца. Понукая, взывая и показывая личный пример, полковник побудил измученных ополченцев продолжить неслыханно тяжелый труд — прорубать дорогу через лесную чащу. И куда? Отнюдь не в неизвестность, а навстречу превосходящим силам врага!

На считавшихся дружественными индейцев Вашингтон махнул рукой, даже единственный союзник Хафкинг оставил его. Лукавый вождь видел, что полковник прорубается навстречу верной гибели, и почел за благо развязаться с ним. Хафкинг, записал пенсильванец, ведший торговлю с индейцами, «горько жаловался на поведение полковника Вашингтона в отношении его (хотя и сдержанно говоря, что полковник по натуре хороший человек, только неопытный). Он говорил, что полковник командовал индейцами как рабами, заставлял их ежедневно вести разведку и нападать на врага, но никогда не соглашался с советами индейцев. Просидев в одном месте от луны до луны, он не построил никаких укреплений, не считая этой мелочи на лугу, где, он думает, французы встретятся с ним в открытом поле. Если бы он послушался совета Хафкинга и сделал бы такие укрепления, как Хафкинг рекомендовал, он сумел бы отбить французов».

Над отрядом Вашингтона сгущались тучи. Французский комендант выслал против него 500 солдат. В стиле тех времен он обратился к индейским племенам: «Англичане убили моих детей, мое сердце разбито. Завтра я посылаю моих солдат отомстить за них… и я приглашаю вас присоединиться к французскому отцу помочь уничтожить убийц». Приглашение не нужно было повторять, до 500 индейских воинов выступили вместе с французами. Узнав в конце июня о приближении неприятеля, Вашингтон сосредоточил в ожидании битвы все свои силы — 400 человек в форту Необходимость. Они сгрудились в тесноте за палисадом, загнав туда же лошадей и коров. На неоконченные площадки выдвинули 9 небольших пушек.

Утром 3 июля французы и индейцы с дикими воплями бросились на штурм. Картечь и частый мушкетный огонь остановили наступавших. Торжествовать победу не пришлось, случилось предсказанное стратегом Хафкингом. Нападавшие разместились на холмах, господствовавших над палисадом, и, укрывшись за деревьями, открыли убийственный огонь. Орудия замолкли — прислуга была перебита. Стрельба из мушкетов едва ли приносила урон французам, вирджинцы целились по дымкам выстрелов невидимых врагов. Хлынул проливной дождь, скоро мелкая траншея, опоясывавшая палисад, наполнилась водой. Порох подмок, постепенно все солдаты Вашингтона стянулись за палисад, но внутри форта, простреливавшегося перекрестным огнем, спасения не было.

Вашингтон, скользя и падая в грязи, смешанной с кровью, как мог ободрял защитников, но действительность была страшной — по истечении девяти часов непрерывного обстрела тридцать человек лежали убитыми и семьдесят было ранено. Идти на вылазку было бы самоубийством, лишь немногие вирджинцы имели штыки, а судя по воинственному реву из кустов, французы привели множество индейцев с томагавками. Вашингтону лишь удалось поддерживать темп ответного огня.

Сгустились сумерки, казалось, все было потеряно. Уйти было невозможно, враг перестрелял всех лошадей, еще один день осады — и конец. Внезапно французы предложили вступить в переговоры. Джордж отрядил к ним под белым флагом знаменитого знатока французского языка Ван Бра-ама. В глубоком унынии он ожидал возвращения посланца. К всеобщему удивлению, Ван Браам явился промокший до нитки и улыбаясь во весь рот — французы, оказывается, за почетную капитуляцию. Невероятно!

При скудном отблеске свечи Вашингтон с офицерами склонились над мокрым клочком бумаги, на котором расплывались каракули, торопливо набросанные Кулоном де Вайером, братом убитого Жюмонвиля. Он явился лично отомстить за смерть брата. Ван Браам, запинаясь, переводил, и изумленный Вашингтон убедился, что он легко отделался. Французы разрешали вирджинцам с воинскими почестями и одной пушкой покинуть форт. Побитому военачальнику надлежало от имени Вирджинии дать обязательство год не вторгаться на французскую территорию. Поскольку он был в счастливом убеждении, что бассейн Огайо принадлежит англичанам, в его глазах условие не имело никакого смысла. Побежденный также подписывался под обязательством вернуть пленных, взятых при нападении на отряд Жюмонвиля, и выражал сожаление по поводу гибели благороднейшего француза.

Полковник не стал вдаваться в причины неожиданной сговорчивости французов и подписал соглашение о капитуляции. Вероятно, он имел преувеличенное представление о меткости огня вирджинцев, отметив в отчете о бое — убито «по минимальной оценке» 300 человек. Французы официально объявили о своих потерях — 2 убитых и 17 раненых.

4 июля 1754 года полковник Вашингтон с барабанным боем вывел своих воинов из укрепления и во главе колонны направился на восток. Слов нет, они стойко держались в бою, но теперь, измотанные, голодные, являли прискорбное зрелище. Не нашлось ни одного, кто бы оказался в состоянии поднять тяжелое знамя, пушку бросили, едва отойдя от форта. Неся на импровизированных носилках или поддерживая раненых, они с опаской поглядывали по сторонам — краснокожие грозили расправой. Индейцам удалось отбить, убить и оскальпировать двух раненых. Только вмешательство французских командиров предотвратило кровавую бойню.

Хафкинг, наблюдавший за боем с безопасного расстояния, резюмировал: «Англичане сражались как дураки, французы как трусы».

Оставив разбитый отряд, Вашингтон поторопился в Вильямсбург лично доложить Динвидди о неудаче. Тот принял полковника с отменной безличной любезностью (в аристократическом обществе — верный признак утраты интереса), приказав вернуться к остаткам разгромленного полка. Губернатор холодно заявил, что обещание Вашингтона вернуть пленных французов не будет выполнено. Морально по неписаному кодексу века Вашингтон оказался в незавидном положении.

Дальше — много хуже. Французы опубликовали текст соглашения о капитуляции в форту Необходимость. Только тогда Вашингтон понял причину сговорчивости французов. Победители, имея в виду, что официально Англия и Франция не находились в войне, открыли соглашение, бездумно подписанное Вашингтоном, преамбулой. В ней говорилось: «В наше намерение никогда не входило нарушать мир и согласие, существующее между двумя царствующими домами, мы только отомстили за убийство одного из наших офицеров, носителя официального послания».

Ван Браам перевел слово «убийство» как «смерть». Вашингтон задним числом проклинал скверного переводчика, доказывая, что не понял содержание документа. Знавшие его, а таких было мало, верили, но в Европе малоизвестный полковник предстал как человек, виновный в убийстве и скрепивший признание своей подписью.

В 1756 году, когда уже бушевала Семилетняя война, Министерство иностранных дел Франции выпустило в свет официальную публикацию: «Меморандум, содержащий точные факты с подкрепляющими их документами, служащий ответом на заявление английских министров, разосланное по дворам Европы». На страницах 109–147 воспроизводился дневник Вашингтона, который он забыл в форту Необходимость. Публикация была переведена на английский язык, напечатана в Лондоне, Филадельфии и Нью-Йорке. Вашингтон громко жаловался, что никогда не вел систематического дневника, а делал «записи наскоро… Текст, конечно, претерпел странную метаморфозу, некоторые части исключены, а многое добавлено». Однако он не дал никаких поправок американским издателям, которые с радостью бы приняли их — еще до выхода книжки в свет они показали перевод Вашингтону. Не поверив своим глазам, он нанял переводчика сделать перевод специально для него. И оставил дело без последствий.

Из дневника ясно, что поездка Вашингтона в форт Лебеф была разведкой. Он предстал как человек, не щадивший усилий, разжигая военный конфликт. Губернатор Новой Франции Дюкень писал: «Нет ничего более недостойного, низкого и даже грязного, чем взгляды и образ мышления этого Вашингтона. Было бы приятно прочитать вслух прямо перед его носом этот отвратительный дневник».

В походе весной и летом 1754 года, который не удался, потому что не мог удаться, Вашингтон продемонстрировал качества волевого командира. Не имея возможности прибегнуть к палочной дисциплине, отличавшей тогдашние армии, он обуздал вольницу ополчения, превратив вчерашних охотников и земледельцев в неплохих солдат. Большего искусства ведения переговоров с индейцами или знания основ фортификационного дела от 22-летнего воина-любителя требовать было бы излишне.

Поражение в форту Необходимость укрепило в Европе представление о жителях английских колоний как неспособных держать в руках оружие. Британский посол во Франции генерал Албемарл писал герцогу Ньюкаслскому: «Вашингтон и многие подобные ему могут быть мужественными и решительными, но у них нет ни знаний, ни опыта в нашей профессии. Следовательно, на них нельзя полагаться». Динвидди постарался отмежеваться от неудачника, сообщив в Лондон: «Последнее дело с французами меня очень обеспокоило. Мои приказы командиру отнюдь не предусматривали нападение на врага до сбора всех сил».

Отношения между губернатором и Вашингтоном, никогда не отличавшиеся особой теплотой, отныне были окончательно испорчены.

Новое поражение вызвало озабоченность в колониях, докатившуюся до Лондона. На волне негодования Динвидди попытался, как и раньше, изобразить алчность компании Огайо делом государственной важности. Он приказал Вашингтону увеличить численность полка вирджинского ополчения до 300 человек и вновь идти по тому же пути на французов.

Проученный и обозленный Вашингтон отрезал: предприятие совершенно невозможное. При первых же известиях о новом походе ополченцы разбегутся. Если не ввести смертной казни за дезертирство, сохранить дисциплину не удастся. Губернатор заметил, что все дело в командирах. Коль скоро вирджинцы не могут составить полк, тогда ополчение следует разбить на роты, включив в королевскую армию. Вашингтону будет обеспечен ранг капитана. Оскорбленный Джордж подал в отставку.

Он вернулся в Маунт-Вернон, к управлению плантацией, травле лисиц, визитам в Бельвуар к Фэр-факсам, философским беседам с несравненной Салли. Синий с золотыми галунами мундир полковника вирджинского ополчения был запрятан в чулан.

Пока Джордж переживал обиду, губернаторы колоний совещались. Советовались и министры короля в Лондоне. Хотя по поводу конкретных мер мнения расходились, все были согласны в одном — настало время не только проучить французов, но изгнать их вообще из Америки. Весной 1755 года стало известно, что французы на 18 кораблях перебрасывают в Канаду три тысячи солдат.

Британская империя уже приняла сходные меры. За океан отправились два полка неполной численности (тысяча человек) под командованием ветерана генерал-майора Э. Брэддока, назначенного главнокомандующим всех вооруженных сил в английских колониях. Для лондонских политиков, взоры которых приковывали Европа, вечно бунтующая Ирландия и баснословно богатая Индия, экспедиция Брэддока не представлялась чрезвычайно важной. Солдат послали, ибо, как выяснилось, жители колоний не могут защитить себя. Лорд Гренвиль (в 1763–1765 годах премьер Англии) пробормотал, что едва ли «из-за кучки дерьма» стоит «омрачать отношения с соседями». Для колоний прибытие регулярной английской армии было величайшим событием, могучая Британская империя пришла на помощь в скорбный час смятения и опасности.

20 февраля 1755 года Брэддок с войсками высадился в Александрии, поблизости от Маунт-Вернона. Появление английских полков послужило поводом для торжеств во всей округе, Джорджа как магнит притягивал лагерь, устроенный по всем правилам военного искусства, о которых он столько слышал. Брэддок не хотел ударить лицом в грязь перед вирджинцами, которых, впрочем, открыто презирал. Краснолицый, винолюбивый генерал устраивал парады, красовался на балах местной знати, где перекрикивал всех. Вашингтон потерял голову — стальная щетина штыков, грохот барабанов, «марш гренадеров» сводили его с ума.

Брэддок объявил, что без промедления откроет наступление по всему фронту на Новую Францию. Основную операцию — против форта Дюкень — он проведет сам во главе непобедимых королевских солдат. С замечательным полководцем спешили познакомиться все выдающиеся деятели американских колоний. Приехал почтмейстер Пенсильвании Б. Франклин. Брэддок изъяснил большелобому посетителю с проницательными глазами план кампании в выражениях, доступных пониманию штатскому, — овладение фортом Дюкень потребует «три-четыре дня», а затем вперед на Ниагару! На зимние квартиры армия станет в Филадельфии, где уже изготовляют ракеты для праздничных фейерверков. Франклин обратил его внимание на риск длительных маршей в диких лесах, кишащих враждебными индейскими племенами. «Он улыбнулся, — вспомнил Франклин, — по поводу моего невежества и ответил: «Эти дикари могут быть опасным противником для зеленого американского ополчения, но совершенно невероятно, чтобы они произвели хоть какое-нибудь впечатление на регулярные и дисциплинированные войска Его Величества». Я понял, что неуместно спорить по профессиональным вопросам с военным, и умолк».

Вашингтон сделал все возможное и невозможное, чтобы блистательный воин взял его в поход. Ради этого он мужественно глотал спиртное на бесконечных попойках английских офицеров. Брэддоку сообщили, что отставной полковник только что прошел путь, на который вступают королевские гренадеры. Генерал небрежно бросил — наверное, неплохо иметь адъютанта из местных, тем более не этот ли Вашингтон прислал ему учтивое письмо, поздравляя с прибытием в Вирджинию. Собутыльники с готовностью подтвердили. Джордж стал одним из трех адъютантов Брэддока на положении волонтера, без зачисления на службу. А подготовка экспедиции натолкнулась на те же трудности, которые он уже знал, только в соответственно больших масштабах.

Ассамблеи вотировали средства, но генерал не мог тратить их по своему усмотрению. Ему было обещано 2500 лошадей и 200 повозок. Но торговцы, прослышав о военных закупках, бешено взвинтили цены. Драгоценное время упускалось в бесконечных торгах по любому поводу — от лошадей до продовольствия и фуража. Брэддок, впервые в жизни столкнувшийся с таким стяжательством, был вне себя, пенсильванцам он пригрозил, что вторгнется в колонию, перебьет скот на мясо, уведет лошадей, а их жилища сожжет, ибо они «банда предателей короля». Угрозы тучного, по большей части пьяного, генерала не произвели большого впечатления на вольнолюбивых американцев, опьяненных оргией наживы.

Новый адъютант, известный в армии как «мистер Вашингтон, в прошлом служивший в вирджинском ополчении», делал все, что мог, помогая великому человеку. Брэддок отметил его рвение. Их отношения стали развиваться в сложном комплексе ненависти и взаимного уважения. «Генерал, — писал Джордж, — в результате частого невыполнения контрактов совершенно вышел из себя, и, поскольку он несдержан, что приличествует в подобных обстоятельствах, я опасаюсь, что он выставит нас в виде, который мы едва ли заслужили. Вместо того чтобы по справедливости винить отдельных лиц, он относит свои разочарования за счет всеобщего стяжательства и смотрит на страну как совершенно лишенную чести и совести. Мы часто спорим по этому поводу ожесточенно с обеих сторон, особенно с его».

В спорах с Брэддоком Вашингтон пытался защитить честь вирджинцев, успешно или нет — другое дело. Землякам он заявил о солидарности с разгневанным генералом, написав друзьям: «Собрать у нас армию почти то же, что и попытка оживить мертвеца». Брэддок добился создания вспомогательного отряда из 450 вирджинцев, мстительно приказав одеть их в военную форму, «чтобы они хоть походили на солдат».

Мытарства генерала от бесстыдно мошенничавших торговцев не шли ни в какое сравнение с интригой, затеянной компанией Огайо в связи с походом на форт Дюкень. Через влиятельных покровителей в Лондоне Динвидди и его единомышленники добились того, чтобы Брэддок пошел на форт не кратчайшим путем, через Пенсильванию, а повторил маршрут Вашингтона. Компания надеялась нажиться на поставках войскам на всем пути, и что еще важнее — поход Брэддока должен был закрепить за ней долину Огайо. Об этих обстоятельствах ни Брэддок, ни далее Вашингтон не догадывались.

Только к середине июня войска Брэддока стянулись к старой пограничной фактории компании Огайо Уилс-Крик — теперь передовой форт Камберленд. Брэддок отправил саперов расширить примитивную дорогу, проложенную отрядом Вашингтона, и окончательно распростился с надеждами на помощь индейцев. Хафкинг умер, твердя, что французы извели его колдовством. Вожди нескольких племен, приходившие к Брэддоку, получали дары, их приветствовали орудийными залпами, но не поили — генерал, ревнитель воинской дисциплины, запретил давать индейцам ром. Все его усилия завоевать расположение сашемов пропали даром.

В середине июня Брэддок наконец выступил из форта Камберленд. Повторилось знакомое Вашингтону во всех мучительных подробностях — колонна, насчитывавшая около 2000 человек, обремененная артиллерией и обозом, продвигалась едва по пять километров в день, а до форта Дюкень 250 километров. Наконец, Брэддок послушался совета Вашингтона — выдвинуть вперед 1200 человек с 30 пушками, обоз и тяжелая артиллерия должны следовать позади. Вашингтону не посчастливилось долго любоваться торжеством предложенного им порядка движения. Он заболел дизентерией, и 17 июня Брэддок отправил его трястись в санитарной фуре в обозе.

Только 8 июля, подвязав к седлу подушку, чтобы смягчить толчки — все тело невыносимо болело, Вашингтон прискакал в передовой отряд Брэддока. На следующий день войска должны были выйти к осиному гнезду французов — форту Дюкень — в десяти с небольшим километрах. Он не мог пропустить долгожданную баталию.

Великолепное утро 9 июля как нельзя лучше соответствовало праздничному настроению штаба Брэддока — взошло солнце победы. Вашингтон навсегда запомнил этот прекрасный летний день. Генерал приказал войскам маршировать как на параде — пусть французские лазутчики, которые могли скрываться в лесу, знают, что их ждет. Над ровными рядами солдат в ярко-красных мундирах реяли знамена, били барабаны, оркестр оглашал лес звуками «Марша гренадеров». Даже вирджинцы в скромных синих мундирах старались держать строй, выпячивая груди, выкатывая глаза и надувая щеки, когда мимо них проносилась блистательная кавалькада офицеров.

Колонна дважды перешла вброд реку Мононга-хила. Офицеры поднимали руки, поздравляя друг друга — французы по глупости не использовали последнее место, где можно было устроить засаду.

Авангард — 300 человек — углубился в поросшее лесом дефиле, за ним на расстоянии мушкетного выстрела следовали главные силы и Брэддок со штабом.

Внезапно в стороне авангарда началась сильная пальба, скоро нельзя было различить отдельных выстрелов. Слитный рев, вопли, топот. Через несколько минут обезумевшая толпа солдат авангарда ринулась на остановившуюся главную колонну. Ряды смешались, всюду раздавались крики, падали люди — значит, стреляли по ним! Но врага не было видно, свинцовый ливень хлестал из-за деревьев и кустов. Офицеры тщетно пытались восстановить порядок, что в их понимании означало построить солдат ровными рядами, дать залп и атаковать неприятеля в сомкнутом строю. Они нещадно били метавшихся солдат саблями плашмя, но безрезультатно.

И только вирджинцы не растерялись, часть их, рассыпавшись в редкую цепь, попыталась атаковать невидимого врага, другие залегли за поваленными деревьями и открыли ответный огонь. Английские солдаты, не видя настоящих врагов, приняли за них вирджинцев и несколькими залпами разметали ополченцев. «Эти трусливые англичане, — писал впоследствии Вашингтон, — пораженные смертельной паникой… стреляли во всех, находившихся перед ними». Под Вашингтоном были убиты две лошади, пули пронизали платье, сбили шляпу, он остался невредим, отнеся это за счет «чудесной заботы Провидения, защитившего меня вопреки всем ожиданиям».

Охрипший Брэддок метался на дороге, все еще пытаясь выстроить солдат для правильного боя. Когда он взобрался на пятую лошадь (четыре были уби-ты)> то получил пулю в легкое. Тяжелое ранение генерала послужило сигналом к всеобщему бегству.

Бросив знамена, пушки, барабаны и флейты, беспорядочная толпа устремилась назад по той самой дороге, по которой всего час назад войска выступали церемониальным маршем.

Сзади раздавались душераздирающие крики оставленных раненых, индейцы набросились на них, приканчивая с неописуемой жестокостью, снимая скальпы и деля богатую добычу. Вероятно, это задержало победителей, дав возможность остаткам войска Брэддока уйти от преследования. Потери были ужасающими — из 86 офицеров 63 были убиты или ранены. Такая убыль в офицерском составе понятна — противник целил прежде всего в гарцевавших на лошадях. Из 1373 рядовых невредимыми осталось только 459 человек. Побоище учинил враг, значительно уступавший Брэддоку по силам, — 100 французов, 150 канадцев и 650 индейцев.

Разбитые войска с невероятной резвостью бежали к обозу, к провианту и тяжелым орудиям. «Когда мы пытались собрать их, — комментировал Вашингтон, — то достигли таких же успехов, как если бы мы попытались остановить диких горных медведей».

Умиравший Брэддок полностью положился на Вашингтона, единственного не раненого адъютанта. Вашингтон распоряжался всем, включая похороны генерала. Именно ему пришла в голову идея захоронить тело Брэддока посередине дороги, поблизости от развалин форта Необходимость. Оставшиеся повозки проехали по могиле, чтобы стереть все следы. Иначе, объяснил Вашингтон, индейцы найдут труп и надругаются над ним. Верные слуги и конь покойного генерала перешли к Вашингтону. Они служили ему многие годы.

Полковник Данбар, начальник тылового отряда, уничтожив большую часть орудий, отошел в форт Камберленд. 2 августа он покинул его, направившись с остатками войск на зимние квартиры в Филадельфию. В губернаторском дворце воцарился ужас. Ничто не стояло между свирепыми победителями, опьяненными успехом, и Вирджинией. Западная граница колонии полыхала.

Вашингтон был разъярен. Слабый, не оправившийся от болезни, он укрылся в Маунт-Верноне. Оттуда в письме одному из друзей он дал волю обуревавшим его чувствам. «Нас побили, постыдно побила кучка врагов, которые намеревались только помешать нашему продвижению. Меньше всего они ожидали победы. Поразмысли о непостижимых путях Провидения, бренности всего живущего! За несколько мгновений до этого мы считали, что почти равны по силам канадцам, они надеялись всего-навсего досадить нам. Однако вопреки всем ожиданиям и вопреки даже логике нас разбили наголову, мы потеряли все, а они этим обогатились… Я от всего сердца согласен с тобой, что, когда случившееся войдет в анналы истории, к этому отнесутся недоверчиво, с негодованием, ибо, если бы я не был живым очевидцем в тот день, я бы уже теперь не поверил, что так могло произойти».

Только годы спустя, вернувшись к злополучному бою, Вашингтон указывал, что к поражению привело нежелание Брэддока противопоставить индейцам их же тактику, что попытались сделать только ополченцы-вирджинцы. В первое время после постыдного разгрома Вашингтон не был способен к анализу, подменяя спокойное рассмотрение событий эмоциями. Он вновь и вновь подчеркивал «трусость» регулярных войск, которые вели себя в бою как «мерзавцы». Беззащитная колония срочно нуждалась в героях, и Вашингтон стал первым из них. С амвонов ему возносилась хвала, молились за его здоровье. В пламенной проповеди, прочитанной притихшим прихожанам, один священник задал риторический вопрос, не сохранило ли Провидение «юношу героя… таким замечательным образом», ибо предназначает его «славно послужить стране». Из уст в уста передавалось: Брэддок в смертный час хвалил вирджинское ополчение (что было правдой). Со своей стороны, Вашингтон заверил земляков — ополченцы «сражались как мужчины и умирали как солдаты». О недавнем поражении самого Вашингтона забыли. Он представал спасителем колонии.

Вашингтон имел и личные причины сожалеть о поражении — в походе он потерял четырех лошадей и надежду получить офицерское звание от короля. Последнее особенно удручало Джорджа, ибо Брэддок твердо обещал ему по завершении кампании добиться благоприятного решения. Теперь, со смертью генерала, вожделенные эполеты оставались мечтой.

Погоня за офицерским званием королевской армии поразительным образом характеризует Вашингтона 1753–1758 годов. Он шел на ненужные унижения, прибегал к неуклюжей лести. И ради чего? Ради чина полковника, на меньшее Джордж не был согласен. Правда, он никогда точно не говорил, на что претендовал. Погоня за эполетами полковника, которую можно во всех деталях проследить по его многим письмам-прошениям, побудила некоторых историков сделать гипотетический вывод — если бы король пожаловал их, Вашингтон навсегда остался бы роялистом и не связал бы свою судьбу с борьбой за независимость.

Этот тезис при всей его привлекательности все же притянут за волосы. Много проще помнить о молодом честолюбии и Салли. Кроме того, Вашингтоном двигали чисто практические соображения. Чин в королевской армии давал прочное положение, при выходе в отставку — половину содержания. Чин можно было продать или купить. О последнем Джордж не помышлял, хотя был в состоянии приобрести, скажем, звание майора, стоившее 2000 фунтов стерлингов. Он полагал, что уже заслужил производство на поле брани.

Если в Лондоне никогда так и не стали на эту точку зрения, то в Вильямсбурге воздали Вашингтону должное. Цепь поражений, за которые, несомненно, и Динвидди нес большую долю ответственности, резко увеличила авторитет ассамблеи. С влиятельными членами ее Вашингтон поддерживал переписку. Они знали, что полковник готов вернуться на военную службу, но только на собственных условиях.

14 августа 1755 года ассамблея вотировала 40 тысяч фунтов на военные расходы, решив создать полк в 1000 человек для защиты колонии.

Командование предложили Вашингтону. Помня о его постоянных жалобах на то, что он за два года только терял на службе колонии, ассамблея проявила неслыханную щедрость. Вашингтону было выдано 300 фунтов стерлингов в возмещение прежних затрат, положено жалованье полтора фунта в день, на расходы 100 фунтов в год и 2 процента комиссионных со всех закупок для полка. В тот же день губернатор назначил Вашингтона «главнокомандующим армии, создаваемой для защиты колонии Его Величества». Образ действия — «наступать или обороняться» целиком оставлялся на его усмотрение. Он мог подбирать офицеров по собственному выбору.

Свалив всю полноту ответственности на молодого главнокомандующего, в Вильямсбурге с острым любопытством стали ожидать результатов.

Вашингтон куда как круто взялся за дело, насаждая хваленую воинскую дисциплину, о которой наслышался от Брэддока. Он не усмотрел разницы между воспитательным значением различных мер принуждения в давно существующей армии и в части, создававшейся почти на голом месте. Приказы Вашингтона звучали грозно, а непокорные вирджинцы либо бунтовали, либо разбегались. Полковник распорядился заковывать в кандалы и бросать в тюрьму зачинщиков. Он направо и налево щедро расточал обещания перевешать нарушителей порядка, а пока широко практиковал «старый метод наказания — хорошенько высечь», вбивая палками и плетками понимание воинского долга. Даже это не производило должного впечатления, полк никак не приобретал уставного вида, хотя и носил желто-голубые мундиры.

Тогда Вашингтон обратился к ассамблее с ультиматумом — либо он уходит в отставку, либо в колонии вводится военное положение. Все нации вводили его в случае нужды, просветил главнокомандующий ассамблею, и «я беру на себя смелость выразить определенное удивление, что только мы так носимся со своей свободой, что не прибегаем к силе, отчего воспоследствовали бы самые великолепные результаты». Ассамблея приняла драконовский закон, предусматривавший смертную казнь за неповиновение и дезертирство. Вашингтон расстарался построить виселицу почти пятнадцатиметровой высоты. На глазах согнанных ополченцев на ней повесили двух закоренелых смутьянов. Отныне дезертиров нельзя было сыскать днем с огнем, они запомнили петлю. Отчаявшись, юный полководец принялся открывать в законе лазейки, не замеченные даже составителями, обещая помилование беглецам. Идеи, так манившие в устах Брэддока, по-иному оборачивались в Вирджинии.

Жестокость никогда не была свойственна натуре Вашингтона, но обстоятельства не позволяли действовать иначе — более чем пятисоткилометровую границу могло прикрыть дисциплинированное войско, а не разболтанное ополчение. Все время поступали сообщения о нападениях индейцев, высылаемые отряды прибывали поздно — они находили сожженные дома и хоронили изуродованные трупы пионеров и их семей. Кошмар постоянно преследовал Вашингтона — если неприятель крупными силами прорвется через практически не защищенную границу и достигнет обжитой части Вирджинии, там может вспыхнуть восстание чернокожих рабов. О судьбе родных и близких тогда гадать не приходилось. Следовательно, любой ценой запереть границу.

Официальное объявление войны между Англией и Францией 16 мая 1756 года усугубило мрачное настроение Вашингтона. Он не мог знать, что Вирджиния теперь избавлена от вражеского нашествия. Центр тяжести боевых действий переместился на север, куда ушли французские войска, а за ними потянулись индейские племена. В свою очередь Северная Америка стала играть все меньшую роль в глобальной стратегии воюющих сторон. Вашингтон и его полк превратились в забытых солдат забытого фронта. Логика Семилетней войны, но не усилия Вирджинии в конечном итоге определили положение колонии. Все это со временем прояснилось, а пока на границах колонии крепко пахло пороховым дымом.

Вирджинцам приходилось иметь дело со спорадическими налетами индейцев. У Вашингтона оказалось достаточно времени для руководства военными действиями и препирательств с губернатором по самым различным поводам, главным из которых оставалась неудовлетворенная жажда к мундиру королевской армии. Капитан Дагворти, занимавший с крошечным отрядом мэрилендцев форт Камберленд, разбередил старые раны. 44-летний_ Дагворти не желал признать 23-летнего полковника, ссылаясь на то, что он носил чин, пожалованный королем. Кампания против упрямого капитана поглотила всю энергию Джорджа. Привычные жалобы и всегда пускавшаяся в ход угроза уйти в отставку не подействовали, Дагворти смеялся над вирджинцами — форт Камберленд находился на территории Мэриленда.

Вашингтон, относившийся к спору о старшинстве с величайшей серьезностью, решил лично объясниться с губернатором Массачусетса Ширли, считавшимся после смерти Брэддока главнокомандующим. Дабы в выгодном свете представить Вирджинию и собственную честь, Вашингтон срочно заказал в Лондоне новые мундиры себе, сопровождающему офицеру и ливреи для слуг. Инструкции по пошиву формы носили детальный характер (Джордж вообще имел склонность к щегольству): «Грудь шинели отделать красным сукном, такие же отвороты с серебряным шитьем, красный жилет, простроченный серебряной лентой, синие панталоны, отделанная серебром шляпа». Улучшенный образец мундира вирджинского полка, сделанный по собственноручным эскизам Джорджа.

Подвесив шпагу к отделанной золотом портупее, Вашингтон отправился в путь — всего 1800 километров. Группа всадников производила внушительное впечатление, особенно новый бело-красный плащ полковника и треуголка, прочно сидевшая на густо напудренных волосах. Светло-коричневые ливреи, отделанные красной лентой, прекрасно гармонировали с черными лицами слуг. Разряженные офицеры-южане показали себя в Филадельфии и Нью-Йорке. Между балами, театром, беготней по портным, шляпникам, лавкам ювелиров и седельщиков Вашингтон увлекся некой дамой в Нью-Йорке и поручил вежливо попросить ее руки. Предложение не имело последствий.

В столице Массачусетса Бостоне он сделал громадный заказ портному на платье, заплатив почти 100 фунтов стерлингов, и встретился с Ширли. Главнокомандующий успокоил Вашингтона, не сходя с места, набросал письмо Дагворти, напомнив упрямцу, что он не в королевской армии, а служит колонии Мэриленд. Вопрос о старшинстве, терзавший Вашингтона, разрешился. Он остался недовольным — Ширли пропустил мимо ушей просьбу о пожаловании звания в королевской армии. По возвращении из многомесячного путешествия Джордж твердо решил подать в отставку.

История трагикомическая и не делает чести ее герою. Вашингтон с годами понял это. Главнокомандующий континентальной армии спустя много лет провел различие между участием в революции, где цель — «не слава, не захват земель», и «обычными схватками империй и честолюбий». Во время последних, заключил Вашингтон, «честь солдата не затрагивается, и он имеет право настаивать на признании за ним желанного ранга и добиваться получения всего сполна».

В Вильямсбурге он убедился, что уходить на покой было бы бесчестно — отряды индейцев во главе с французскими офицерами бесчинствовали на границе. Фермеры толпами бежали во внутренние районы колонии. Вирджинию охватила страшная паника.

Вашингтон бросился наводить порядок. Все привычно, как давно мучившая его зубная боль, — местные ополченцы не желали покидать жен и детей и защищать соседей. Они даже не содействовали солдатам полка, преследовавшим обнаруженного врага. «Приказы исполняются только под угрозой солдатских штыков или моей обнаженной шпаги, — докладывал Вашингтон в Вильямсбург, — иначе нельзя получить ни одной лошади даже при самой крайней необходимости, до такой наглости дошли эти люди, которым до сих пор потакали. Однако я не уступлю ни на дюйм, где затрагиваются интересы службы королю и где мои действия оправдываются полученными указаниями, если они только не исполнят свою угрозу — вышибут мне мозги».

Беженцы, а число их постоянно возрастало, молили о помощи. Бесподобный принцип американцев — каждый заботится о себе, а об остальных — дьявол — предстал во всем блеске. Ни по долгу службы, ни по голосу совести Вашингтон не мог так рассуждать.

Чувствуя себя бессильным, хотя Вирджиния была объектом только дерзких рейдов индейцев, полковник порой терял самообладание. В один из таких моментов он писал Динвидди: «Я не владею, сэр, достаточно изобразительными средствами языка, чтобы попытаться описать разлившееся море горя, хотя наделен великодушием, чувством распознавать зло и желанием оказывать благодеяния. Что я могу поделать?…Жалобный плач женщин, трогательные обращения мужчин повергли меня в такую глубокую печаль, что я, зная себя, торжественно клянусь: я готов принести себя в жертву кровожадному врагу, если это принесет облегчение народу… Если нужен я, истекающий кровью, умирающий, чтобы удовлетворить их ненасытную месть, я готов отдаться ярости дикарей, и пусть меня изрежут на куски ради народа! Я вижу его положение, знаю, каким опасностям он подвергается, разделяю его горести, однако не в состоянии оказать большей помощи, чем раздавать мутные обещания». Нет сомнения в искренности автора письма.

С железной настойчивостью он твердит ассамблее и губернатору: ополчение — ненадежный щит колонии. Нужны регулярные части, а для этого требуются деньги и деньги. В 1756 году Вашингтон столкнулся с теми же трудностями, которые будут приводить его в бешенство в 1776 году. Он извлек урок из вирджинского опыта, континентальному конгрессу пришлось учиться заново. Отцам Вирджинии полковник Вашингтон в 1756 году разъяснял: беда ополчения в том, что «каждый грязный тип имеет собственное невежественное представление о событиях и способах действия. Если его советы игнорируют, он надувается, обижается и компенсирует нанесенное ему, по его мнению, оскорбление тем, что отправляется домой».

О плачевном состоянии дел Вашингтон сообщал не только в Вильямсбург, но и друзьям. У. Фэрфакс поддержал дух молодого человека двумя письмами. Как бы продолжая застольные беседы, он писал: «Все пьют за твое здоровье и успехи. У римлян всеобщее уважение к любому из их вождей всегда почиталось высокой честью и с благодарностью принималось». В другом письме, коснувшись сетований Вашингтона на ополчение, Фэрфакс разъяснил: вероятно, основания к недовольству есть. Но «почитай «комментарии» Цезаря и Квинта Курция (автора жизнеописания Александра Македонского). Там узреешь, что римские военачальники преодолевали куда большие трудности». Если они «нарушают твой душевный покой, я не сомневаюсь, что ты перенесешь их с тем же присутствием духа, как эти замечательные герои».

Значит, следовать благородному примеру, дисциплина превыше всего. Полковник ввел таксу — двадцать пять ударов за сквернословие, пятьдесят за пьянство. Он придавал большое значение материальным стимулам — цена за скальп неприятеля повысилась с 10 фунтов в 1755 году до 45 фунтов стерлингов в 1758 году, — но не упускал из виду и моральные. Как известно, должное сочетание их всегда залог успеха. Вашингтон обратился к спикеру ассамблеи с просьбой прикомандировать к полку священника «с тем, чтобы мы по крайней мере внешне имели пристойный вид, ведь нам твердят — нужно внутренне верить». Священника полк не получил.

Тут разразился скандал. Бежавшие из-под властолюбивой руки полковника обратились в вирджинские газеты, напечатавшие статьи, подписанные звучными псевдонимами, взятыми у Плутарха, касательно распутства, безделья и прочих пороков, которым предаются офицеры полка. Иные авторы, надо думать, писали под сильным личным впечатлением — Вашингтон, сжав огромные кулачищи, с побагровевшим от гнева лицом, набросился на некоего Джона Бейлиса, осмелившегося подвергнуть сомнению воинские порядки. Критики и офицеры, горой стоявшие за полковника, были правы по-своему. Недовольные принадлежали к беднейшим слоям населения и уже по этой причине, не имея выбора, были склонны превозносить пуританские добродетели. Офицеры, пытавшиеся подражать английской аристократии, вели себя так, как они считали уместным для избранных.

Обиженные горестно сообщали — офицеры завели любовниц. Вашингтон в одном известном случае взглянул на дело практически. Когда его подчиненного обвинили в уводе женщины — «кабальной служанки», он не усмотрел нарушения норм морали, а распорядился, чтобы похититель возместил ее владельцу стоимость недополученных услуг. К женскому вопросу в военном лагере он подходил, руководствуясь нормами солдатской морали XVIII века. Кроме того, все они были очень молоды — самому Вашингтону было двадцать пять лет. Его любимчик — капитан Мерсер, — посланный по делам в Южную Каролину, в числе наиважнейших новостей информировал главнокомандующего о следующем: «Вы удивлены, что я еще не упомянул местных красоток». Увы, у девушек в Южной Каролине «нет манящих, тяжелых, трепещущих, привлекательных больших бюстов, которые обычны для наших северных красавиц».

Командиры полка, конечно, не были монахами. Они любили выпить, а полковник строго надзирал: к столу подавать достаточно вина, чтобы «все были довольны». Играли в карты, танцевали, ревели хором, полагая, что поют. Вашингтон неукоснительно следил разве за тем, чтобы никто не терял облика джентльмена — пить только до возникновения неудержимого желания встать на четвереньки или хвататься за стены. Когда лейтенанта полка поймали на плутовстве в карточной игре, полковник обратился к офицерам с просьбой не тратить слишком много времени на такие «развлечения». Коль скоро «у нас нет возможности улучшить себя на живых примерах, давайте читать». Он порекомендовал офицерам изучить «Трактат о воинской дисциплине» X. Брэнда, только что выписанный из Англии.

Штаб-квартиру Вашингтон учредил в Винчестере, довольно далеко от границы. Это дало повод недовольным в Вирджинии действиями полка глухо обвинять Вашингтона в трусости. Его отношения с ассамблеей начали портиться. Стратеги в Вильямсбурге потребовали соорудить вдоль западной границы 27 фортов, а Вашингтону перенести свою ставку на линию огня, в форт Камберленд. Вашингтон разъяснил, что, по его мнению, нужна не пассивная оборона, а увеличение численности полка, ибо местные ополченцы непригодны к службе. «Трусость обитателей сих мест, — сообщал он, — можно сравнить только с их порочностью». Вашингтон упрекал вильямсбургские власти в том, что они не сумели обзавестись союзниками среди индейских племен. Отсюда все несчастья.

Осенью 1756 года он отправился в почти месячную инспекционную поездку вдоль границы, дабы добыть новые аргументы в подтверждение своей точки зрения. Хотя сам Вашингтон в этих диких местах не услышал ни свиста пуль, ни воинственных индейских возгласов, он увидел достаточно. В Вильямсбург полковник отправил грозную депешу, призывая к порядку ассамблею и губернатора. «Катастрофическое положение на границе и громадные потери земель за последние двенадцать месяцев могут представиться невероятными не видевшим это собственными глазами. Полоса шириной в 80 километров богатых и еще недавно густозаселенных земель, тянущаяся от Мэриленда до Южной Каролины, ныне полностью покинута, территория, прилегающая к ней в Вирджинии, также в значительной степени опустела, люди бегут из-за страха… Целые поселения раздумывают, сняться с насиженных мест или остаться». Он настаивал на принятии его предложений, эвакуации форта Камберленд и сосредоточении сил полка в Винчестере.

Капитальная ошибка! Такие выводы могла бы сделать следственная комиссия, но никак не командир, которому была вверена защита границы. Динвидди и ассамблея показали зубы. Вашингтон получил категорический приказ — сделать форт Камберленд основной базой, укрепить границу и вообще выполнять свои обязанности. Полковник, убедившись, что в Вильямсбурге засели враги его стратегических предначертаний, был вынужден подчиниться, но не смирился.

В это время из Англии прибыл новый английский главнокомандующий — лорд Лаудон. Вашингтон, как ему представлялось, задумал хитроумнейший дипломатический ход — с границы он направил в Филадельфию Лаудону длинное послание. Полковник описал свои труды на службе королю (наивно надеясь, что за это воспоследствует производство в чин королевской армии), обругал Динвидди и ассамблею, пожаловался на вильямсбургских упрямцев, отвергающих его военные планы, и пообещал победу над французами — нужно идти прямо на форт Дюкень. Вообще, Вашингтон открылся лорду, он намеревался подать в отставку, и его удержала «заря надежды», взошедшая в тот миг, когда нога Лаудона ступила на американскую землю. «Только не думайте, мой лорд, — заключал послание полковник, — что я собираюсь льстить, хотя я чрезвычайно высоко ценю ваши достоинства и уважаю ваш пост, я не намереваюсь восхвалять. Моя натура открыта, честна и свободна от раболепства!»

Как следовало ожидать, полковник, очернив попутно местные власти, добиться чего-то от британского лорда не смог. Эпизод, справедливо замечает Д. Флекснер, показал, что, «несмотря на обучение у Уильяма Фэрфакса, молодой человек не обладал складом ума придворного. Что до его попыток польстить, то они по изяществу походили на попытку слона сделать глубокий придворный поклон». Вашингтон добавил еще один ложный шаг — отправился в Филадельфию на поклон к Лаудону. Лорд принял полковника с величайшей холодностью, конечно, не стал обсуждать с ним привезенных планов кампании, а отдал сухие распоряжения, как надлежит действовать. Сердце англичанина не растопило льстивое сообщение Вашингтона — отныне Винчестер носит название форт Лаудон.

1757 год для Вашингтона оказался очень тяжелым морально. Склока с Динвидди переросла в острую вражду. Накануне окончательного отъезда в Англию в начале 1758 года губернатор упрекнул полковника в «неблагодарности». На границе по-прежнему было неспокойно. Укрепить ополчение было совершенно невозможно — ассамблея не желала призвать на службу ни одного человека, кто имел бы право голоса. Избирателями были только мужчины, имевшие плантации площадью не менее 10 гектаров с домом или владевшие участком земли не менее 40 гектаров. В ополчение загоняли бедняков, не горевших желанием сложить голову за толстосумов.

Сооруженные наспех пограничные форты с малочисленными гарнизонами не могли прикрыть границу. Вашингтон, поставленный на место, больше не издавал громогласных протестов, а воевал как мог, отражая бесчисленные вылазки индейцев. Он мрачно предрекал — если на будущий год не будет организована крупная военная экспедиция на запад или если Вирджиния не увеличит свои военные силы, «следующей осенью по ту сторону Блю-Ридж не останется ни души». Соответствующие, но теперь очень вежливые, представления в Виль-ямсбурге последствий не имели. Там с большим интересом следили за военными операциями на главном театре далеко на севере, полагая, что Вашингтон как-то выкрутится на границе.

Военная служба, где приходилось делить внимание по крайней мере поровну между неприятелем и Вильямсбургом, глубоко опротивела Вашингтону.

Разочаровавшись в возможности снискать лавры в боях, он исподволь стал готовиться к переходу к мирной жизни. Джордж наконец всерьез занялся Маунт-Верноном, стремясь наладить запущенную плантацию. Осенью умер Уильям Фэрфакс, муж Салли отправился в Англию хлопотать о вводе в наследство. Она осталась в Бельвуаре одна. И той же осенью заболел дизентерией Вашингтон. Его привезли в Маунт-Вернон, где одно время он всерьез готовился к смерти — сказались тяжкие испытания последних лет, усугубленные крахом надежд на военную карьеру.

Вероятно, он пытался получить утешение от Салли. Хлопотала ли она у постели тяжелобольного? Историки не знают. О состоянии духа Вашингтона говорит лаконичная записка. Получив письмо с сообщением о возвращении Джорджа Фэрфакса, он переслал его Салли с припиской: «Когда у вас будет время облагодетельствовать, нас визитом, мы попытаемся максимально разделить с вами радость, которую вы испытали при этом известии». О планах на будущее говорил заказ в Англию — прислать ломберный стол из красного дерева и дюжину колод карт.

Ощущение близкой смерти все же не оставляло Джорджа. За многие месяцы в постели он ослабел и наконец решился точно узнать у специалиста, сколько ему осталось жить. В марте 1758 года страждущий проделал изнурительный путь до Вильямсбурга. Даже здоровый он добирался туда из Маунт-Вернона за четыре дня, ибо расстояние считалось значительным — 250 километров. Теперь путешествие оказалось еще длиннее. За большой гонорар — 3 фунта стерлингов — он получил исчерпывающий ответ — лечиться надо от меланхолии. Смертельно больной вышел из кабинета врача здоровяком, думая не о могиле, а о жене.

Страдая от недуга и принятых тогда методов лечения кишечных заболеваний, Джордж Вашингтон провел мучительную переоценку ценностей. Никто не знает и никогда не узнает, как именно он инвентаризировал накопленный жизненный опыт. На этот счет не осталось никаких документов, да едва ли человек, прислушивающийся к болям в желудке, думает о бумаге. Главное — поступки, ибо они были конечным звеном в цепи умозаключений Вашингтона.

До тех пор у него были две цели в жизни — обладать Салли и получить производство в королевской армии. В достижении обеих он потерпел фиаско. Первая оставалась недосягаемой, хотя Салли по-прежнему иной раз кокетничала без меры. Ей стала льстить привязанность прославленного воина Вирджинии. Служба в колониальных войсках, хотя и под королевскими знаменами, принесла самолюбивому полковнику одни разочарования. По мнению Джорджа, он получил ничтожно мало, хотя бы за серьезно расстроенное здоровье. Он, безусловно честный человек, не мог без стыда вспомнить о том, как приходилось пресмыкаться ради проклятого чина. В итоге всех размышлений он пришел к скромной по мудрости мысли: «Конечно, лучше проделать бурный жизненный путь не плача, а смеясь».

Возвращаясь от врача в Вильямсбурге, Вашингтон заехал в Белый дом, плантацию на реке Паманки, находившуюся в двадцати километрах с небольшим от столицы Вирджинии. Там жила двадцатишестилетняя Марта Кастис, потерявшая летом 1757 года мужа. У Марты было двое детей — четырехлетний Джон и двухлетняя Марта, а также колоссальное по тем временам состояние: плантация площадью около 7 тысяч гектаров, примерно 300 рабов, вклады в английских банках, превышавшие 23 тысячи фунтов стерлингов, великолепная резиденция в Вильямсбурге.

Вашингтон знал лучшего юриста Вирджинии Николаса и его совет вдове — «нужно выйти замуж за хорошего управляющего». По законам тех времен все имущество женщины, сочетавшейся браком, переходило мужу.

Итак, Джордж проезжим гостем появился в доме Марты, с которой раньше уже встречался на балах в Вильямсбурге. К ней вошел человек, «прямой, как индеец, почти 190 сантиметров ростом, весом 90 килограммов… Мускулистая фигура свидетельствовала о большой силе… У него широкие плечи, но грудь не выступает, тонкая талия, длинные руки и ноги. Голова прекрасной формы, невелика и хорошо поставлена на прекрасной шее. Длинный прямой нос, сине-серые проницательные глаза, продолговатое лицо, заканчивающееся твердым подбородком. Чистая бледная кожа, хотя и покрытая загаром. Приятное, доброе, однако властное выражение лица, каштановые волосы. Большой, обычно крепко сжатый рот, в котором, однако, можно заметить плохие зубы. Черты лица правильные, он прекрасно контролирует себя, но лицо его подвижно и способно отражать глубокие чувства. Беседуя, он смотрит вам прямо в лицо, как бы оценивая. Его движения и жесты плавны, походка величава, и он прекрасный наездник…» Так описал полковника Вашингтона его задушевный друг и почитатель Мерсер.

В хлебосольном Белом доме его встретила хозяйка, славившаяся в округе своим тактом и рассудительностью. Крошечная спокойная женщина со склонностью к полноте, Марта, смеясь, отзывалась о себе как о «хорошенькой, здоровой девушке». Она, конечно, была далека от того, чтобы поощрять безумную любовь; такие чувства, если бы они обнаружились, наверняка повергли бы в смятение состоятельную вдову. Покойный муж был почти на Двадцать лет старше ее, а она была старше Джорджа на два месяца. Марта, родив четверых детей, из которых выжили двое, несмотря на двадцать шесть лет, давно чувствовала себя зрелой женщиной. Всей душой она стремилась к спокойствию и приличию. Они, наверное, встретились как разумные коммерсанты и расстались очень довольные друг другом. Где-то летом 1758 года Джордж и Марта решили вступить в брак. Даже точнейшим образом настроенные исторические сейсмографы не зарегистрировали вулканических страстей в связи с бракосочетанием Вашингтона.

Тут представился случай достойно завершить военную карьеру — на повестку дня встало наконец овладение фортом Дюкень, о чем Вашингтон грезил наяву все годы, когда носил мундир. Операцию задумали не местные стратеги. В далекой Англии парламент возвел на пост премьер-министра способнейшего Вильяма Питта. Он немедленно сместил спесивого и инертного лорда Лаудона. Питт приказал провести против французов три кампании, одну из них в долине Огайо, предписав взять форт Дюкень. Командовать операцией был прислан энергичный генерал Джон Форбс.

Питт единым росчерком пера разрешил давно мучивший Вашингтона вопрос о старшинстве — отныне колониальные офицеры могли командовать нижестоящими по рангу офицерами королевской армии. А войско Форбс собрал порядочное — около трех тысяч пенсильванцев, несколько более полутора тысяч вирджинцев, остальные — регулярные части из Англии. Всего до семи тысяч человек. Вашингтон попросил друзей обратить на него внимание генерала: «…не корысти ради и повышения. С надеждами на это я давно расстался… Мне хочется чем-то выделиться среди провинциального офицерства, большого разноперого стада». В ожидании ответа он выехал в полк.

Новые подвиги — в будущем, а пока Джордж рассудительно готовился к скорому переходу к мирной жизни. Управляющий в Маунт-Верноне получил от него детальные инструкции привести в порядок дом к приему молодоженов с детьми. Он выставил свою кандидатуру в ассамблею колонии в округе Винчестер. Три года назад Вашингтон уже пытался добиться здесь избрания, но потерпел унизительное фиаско. За причинами не нужно было далеко ходить — добрые жители Винчестера нагляделись на распорядительного полковника, поднимавшего край на войну крутыми мерами. Они не выполнили своего обещания вышибить из него дух вон, но сумели с гиком и улюлюканьем провалить Вашингтона. Выборы были гласными.

На этот раз Вашингтон много лучше провел кампанию. Сославшись на неотложные дела, он не появился в округе, а вверил избирательную кампанию офицерам полка и друзьям. Джордж прошел громадным большинством — из 396 избирателей ему отдали свои голоса 309. Льстивый сторонник отнес успех за счет «вашего гуманного и справедливого обращения с каждым и вашего громадного рвения на пользу общего дела».

Вашингтон знал лучше, как все было. Организаторы избирательной кампании выставили за счет кандидата с учетом вкусов каждого избирателя 130 литров рома, 225 литров пунша из рома, 150 литров вина, 210 литров пива и 10 литров сидра. Полковник, не поморщившись, оплатил счет, прокомментировав: «Надеюсь, что не делалось исключения для лиц, выступавших против меня, отношение ко всем было равным и каждый получил достаточно… У меня только одно опасение — не поскупились ли вы…»

Вероятно, он считал порцию полтора литра с лишним на человека умеренной по нравам того времени.

Форбс не оставил обращение полковника Вашингтона без внимания, включив его вместе с вирджинцами в предстоявшую экспедицию. Полковник был польщен, но от планов Форбса пришел в ужас. Английский генерал решил двигаться на форт Дюкень не по стопам бесславного Брэддока, а проложить дорогу к цели по прямой с запада на восток из Пенсильвании. Вашингтон стал горячо отстаивать преимущества знакомого ему пути — Брэддок протоптал дорогу почти до самого форта Дюкень, а теперь снова прорубаться через дикие чащобы. У него была и задняя мысль — по изгнании французов из Огайо торговля пойдет через Вирджинию. Одобрение плана Форбса означало бы, что все преимущества получит Пенсильвания. «Давняя, несчастная судьба бедной Вирджинии, — сокрушался Вашингтон, — она всегда жертва хитрющих соседей».

Американские военные историки согласились, что путь, предлагавшийся Вашингтоном, стратегически был менее выгоден, чем намеченный Форбсом. Вашингтон отстаивал свою точку зрения с большой горячностью и проявил, по словам Форбса, качества, «постыдные для любого офицера». В письме спикеру ассамблеи Вирджинии Робинсону полковник обозвал сторонников марша из Пенсильвании дураками и выразил готовность выехать в Лондон, чтобы разоблачить перед королем организаторов кампании, обреченной на провал: «Пусть Его Величество узнает, как нагло проституируются его честь и государственные средства». К счастью для репутации Вашингтона, поездка в Лондон не состоялась, ибо в срок, потребный для поездки, Форбс успешно завершил операцию. Было бы слишком ясно, кто остался в дураках.

А пока Вашингтон гневался по поводу длительных сборов — дорога из Пенсильвании, над которой работали две тысячи человек, сооружалась действительно крайне медленно, Форбс объявил, что проведет съезд дружественных индейских племен, к собраниям такого рода сашемы готовились очень неторопливо. Новая оттяжка! Вашингтон заподозрил, что Форбс боится рисковать и едва ли всерьез собирается брать форт Дюкень.

«Все пропало, — восклицал полковник, — все рухнуло! Наше предприятие не удастся, нынешней зимой мы остановимся у Лаврового Холма (пункт на пути к Дюкеню. — Н. Я.), но не для того, чтобы пожать лавры (если не считать тех лавров, которые растут в горах)». Он почти отчаялся и в этот момент получил письмо от Салли. Она наконец ответила на одно из его бесчисленных посланий и, наверное, если судить по ответу Вашингтона — знаменитому письму от 12 сентября 1758 года, — поддразнила: он торопит с кампанией, ибо сгорает от желания обладать Мартой.

Последняя капля переполнила чашу. Джордж отвечает 12 сентября тем письмом, которое спустя более ста лет взволновало общину историков. «Ты, наверное, допускаешь, — писал он Салли, — что можно заслужить репутацию честного человека, выступая против нынешнего образа действия (при подготовке похода. — Н. Я.), но тут же полностью уничтожаешь мою уверенность, что я веду себя достойно, приписав мое беспокойство вдохновляющей перспективе обладать г-жой Кастис. Как в действительности обстоят дела, тебе говорить излишне, можешь догадаться сама». Затем последовали по необходимости туманные — он оставлял документ, писанный своей рукой, — заверения в любви, ибо «ты заставила меня или скорее я заставил себя признать этот простой факт». В заключение меланхолического письма Джордж написал: «Жизненный опыт — увы! — прискорбно напоминает, что возвращение к прошлому невозможно, и укрепляет мое давнее убеждение — даже сверхусилия человека не могут изменить судьбу, властную над нами».

От печальных дел сердечных вновь к не менее плачевному, по мнению полковника, состоянию дел военных. Небо затянули тучи, шел октябрь. Съехались наконец сашемы индейских племен. Девятнадцать дней в английском лагере раздавались их церемонные речи. Превозмогая болезнь, Форбс терпеливо слушал, надеясь на то, что удастся вбить клин между французами и их союзниками. Он не скупился на подарки и порох для орудийных салютов. Наконец индейцы разъехались, дав не очень определенные обещания.

В слякоть, под проливным дождем отважное воинство тронулось в путь, бросая увязшие по ступицы в грязи интендантские фуры. Вашингтон едва скрывал свое удовлетворение — события развивались именно так, как он и предсказывал. Разве не торопил он с выступлением в поход, разве не убеждал, что вести переговоры с индейцами безрассудное расточительство времени?

Смертельно больной Форбс командовал операцией с носилок, подвязанных между двумя лошадьми. Сомнения терзали командиров высказывались предложения остановиться на зимние квартиры, не доходя до форта.

Мрачным осенним днем Вашингтон подвергся, как он запомнил до старости, «самой большой опасности» за всю жизнь. Со стороны авангарда — части вирджинского полка — внезапно раздалась частая пальба. Форбс послал Вашингтона с подкреплением. В пустом лесу их встретил интенсивный огонь. Полковник сначала опешил, но быстро разобрался — вирджинцы стреляли по своим. Вашингтон бросился между отрядами, требуя прекратить огонь, ударами шпаги по мушкетам и головам приводя в чувство рьяных стрелков. Итог — 14 убитых, 26 раненых, а противника поблизости нет.

Смелость Вашингтона произвела впечатление на Форбса. Он назначил его командовать передовой дивизией в 2500 человек, без обоза, с несколькими легкими орудиями. Вашингтону присвоили ранг бригадного генерала и приказали форсированным маршем идти на проклятый форт. Форбс получил обнадеживавшую информацию, что там остался небольшой гарнизон, покинутый индейскими союзниками. Дивизия Вашингтона выступила в лютую стужу по бездорожью, к тому же выяснилось, что точный маршрут неизвестен, а впереди еще 80 километров.

Утром 25 декабря 1758 года кавалькада офицеров во главе с Вашингтоном выехала из леса. Перед ними простиралась унылая зимняя равнина, темная река Огайо, еще свободная от льда. На берегу дымились развалины — французы взорвали и сожгли форт Дю-кень, а сами накануне бежали в лодках по реке. — «Овладение этим фортом чрезвычайно удивило всю нашу армию, мы не можем не отнести это только за счет их слабости, недостатка провианта и дезертирства индейцев», — доложил Вашингтон.

Он достиг своей цели, но далеко не так, как ожидал. Без борьбы вирджинцы ходили по пеплу вражеской фортеции. На долю Вашингтона выпала честь поднять английский флаг над развалинами. Победители переименовали укрепление, назвав его форт Питт (ныне город Питтсбург), оставили для восстановления палисада и охраны 200 человек и поспешно тронулись в обратный путь.

Вашингтону было над чем поразмыслить — предприятие преуспело вопреки всем его советам. Он оказался кругом не прав, а презираемый им Форбс проявил качества прекрасного военачальника. Генерал ничего не упустил, организуя марш, сумев, помимо прочего, дипломатическими маневрами нейтрализовать союзных французам индейцев. Форбс, с блеском выполнив возложенную на него королем миссию, отправился в Филадельфию умирать, Вашингтон — в Вильямсбург жениться.

Прослышав об уходе командира в отставку, офицеры полка обратились к Вашингтону «с почтительным адресом», прося остаться на службе «еще год и вести нас, дабы довершить славный разгром врага». Офицеры воздали неслыханную похвалу полковнику, «отличному командиру, искреннему другу, приятному товарищу! Человека, наделенного всеми этими качествами, встретить величайшая редкость. Невыразимо тяжка утрата его! Прощай то отличие, которое неприятель оказывал нам среди всех войск. И где найти другого… способного отстоять столь доблестно воинскую часть Вирджинии?» Под документом подписались 27 офицеров.

В «прощальном послании» офицерам вирджинского полка Вашингтон писал: «Я попытаюсь проявить благодарность, которая составляет немалую часть характера человека, которого Вам было приятно похвалить… Тот факт, что в течение ряда лет (в необычайно трудных обстоятельствах, которые до конца познали только немногие) я мог своим поведением удовлетворить Вас, приносит мне величайшую радость, ибо я почти отчаялся в достижении этой цели. Трудно быть приятным, когда приходится действовать в неприятных обстоятельствах!.. Мне хвастаться нечем, разве неукоснительной честностью, что я сделал неуклонным правилом всех моих действий… Если бы все вели как Вы, делая все, чтобы удовлетворить меня, мне бы не пришлось познать то горе, которое я испытываю, прощаясь с полком, разделявшим мои труды и перенесшим все трудности и опасности, выпавшие на мою долю. Однако тут встают воспоминания, омрачающие мой разум, которые я должен предать забвению».

Так писал товарищам по оружию 26-летний полководец, утомленный пятилетними трудами в защите родины. Хотя война в Северной Америке продолжалась еще два года, Вашингтон к 1 января 1759 года покончил, как ему казалось навсегда, с военной службой. Ибо в «прощальном послании» он заверял соратников, что их высокая оценка его как командира вирджинского полка «составит величайшее счастье моей жизни и до гробовой доски будет пробуждать приятнейшие воспоминания».

Оборудуя для новой жизни Маунт-Вернон, Вашингтон сразу же заказал в Лондоне шесть бюстов — Александра Македонского, Юлия Цезаря, Карла XII, Фридриха II, принца Евгения Савойского и герцога Мальборо. Торговец не смог подобрать комплект означенных полководцев, предложив компенсировать нехватку бюстами поэтов и философов. Вашингтон отказался наотрез. Он не хотел видеть перед собой штатских в мраморе.