Ватутин против Манштейна. Дуэль полководцев. Книга первая. До столкновения

Второй случай произошёл в ночь с 27 на 28 сентября примерно в том же районе (северо-восточнее Костельныя, что недалеко от Чижева). Польский кавалерийский отряд напал на отходящие германские части. Понеся потери, немцы обратились за поддержкой к советским частям, и разведбатальон 13-й стрелковой дивизии прикрыл отход немцев на запад. Масштаб этого нападения поляков на немцев не стоит преувеличивать: численность польского отряда была всего 50 человек [56; 337]. Приходится полагать, что подвергшиеся его нападению германские части были совсем невелики численно (наверное, никак не больше роты суммарно). С этим «летучим» отрядом вскоре совершенно самостоятельно (без немцев) покончил ещё один советский разведбатальон в районе села Модерка [56; 337]. Опять обратим внимание: советская поддержка немцев весьма пассивна (прикрыли немецкий отход на запад), нет никакого стремления вместе с немцами взять да и прихлопнуть польский отряд. Такое впечатление, что наши военные вполне сознательно избегают совместных с германскими войсками боевых действий.

Весьма показательно и то обстоятельство, что в протоколе от 2 октября 1939 года, который регламентировал порядок установления новой демаркационной линии между советскими и германскими войсками, подобный пункт в «зеркальном отражении» отсутствовал. Т.е. пункт 4. в «зеркальном отражении» был – советские войска охраняют населённые пункты и важные объекты до подхода частей вермахта, как это делали немцы, согласно протоколу от 21 сентября. А вот о помощи отходящим после осуществления подобной охраны нашим мелким частям со стороны войск вермахта, в случае если на эти наши мелкие части нападут польские формирования и банды, – ни слова. Не сомневаемся, что соответствующий пункт не включили в протокол от 20 октября не по забывчивости сторон. Просто советские военные сознательно избегали какого-то боевого взаимодействия с немцами. Также можно быть уверенным, что в протоколе от 21 сентября подобный пункт оказался по настоянию немцев. И, как сами понимаете, отказаться от его принятия советская сторона не могла – в конце-то концов, он был абсолютно логичен и справедлив (учитывая положения пункта 4.).

Вести какие-то серьёзные разговоры о «совместном параде» в Бресте 22 сентября 1939 года и подавать это как пример взаимодействия Красной Армии и германских войск возможным не представляется. Прежде всего, потому, что совместный парад – это не совместные боевые действия, а всего лишь совместное торжественное прохождение войск. А во-вторых, и совместного парада никакого не было. Вот как это выглядело на самом деле (по воспоминаниям С.М. Кривошеина, тогда комбрига и командира 29-й танковой бригады, которая и занимала Брест, из которого уходил ХIХ моторизованный корпус вермахта, под командованием Г. Гудериана):

«В 16 часов части вашего (т.е. Гудериана – И.Д., В.С.) корпуса в походной колонне, со штандартами впереди, покидают город, мои части (т.е. 29-я тбр С.М. Кривошеина – И.Д., В.С.), также в походной колонне, вступают в город, останавливаются на улицах, где проходят немецкие полки, и своими знамёнами салютуют проходящим частям. Оркестры исполняют военные марши» [56; 337], [69; 183].

Гудериан согласился на предложенную советским комбригом процедуру (хотя первоначально настаивал на полноценном совместном параде), но, как вспоминал С.М. Кривошеин, «оговорив, однако, что он вместе со мной будет стоять на трибуне и приветствовать проходящие части» [56; 337 – 338].

Можно, конечно, заподозрить С.М. Кривошеина, что в послевоенных воспоминаниях он несколько подретушировал события, чтобы факт совместного парада с будущим смертельным врагом не вызывал у читателей некоторого, мягко говоря, недоумения. Но вот что пишет по поводу событий в Бресте 22 сентября 1939 года Гудериан в своих мемуарах (так сказать, «поверим» Кривошеина Гудерианом):

«В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеин, танкист, владеющий французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешёнными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими. Мы смогли забрать всё, кроме захваченных у поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина (выделено и подчёркнуто нами – И.Д., В.С.» [25; 113].

Как видим, парад был, но он не был совместным. В нём участвовали только немецкие войска. От советских войск на нём присутствовал только комбриг С.М. Кривошеин, о чём недвусмысленно говорит Гудериан. Никакого противоречия с тем, что пишет С. М. Кривошеин, в воспоминаниях Гудериана нет. О событиях 22 сентября в Бресте немецкий генерал повествует весьма кратко. Советский генерал описал их несколько подробнее. Процедура, про которую рассказывает С.М. Кривошеин (с отсалютованием друг другу знамёнами при встрече советских и немецких войсковых колонн на улицах Бреста), могла иметь место как до парада немецких войск, так и после него.

Кстати, если мы взглянем на получившую широкую известность, перекочёвывающую из издания в издание фотографию этого парада, то увидим стоящих на трибуне Гудериана и С.М. Кривошеина. Но вот что любопытно: не видно больше ни одного советского военного, вокруг одни немцы. То есть, никакой советской делегации на параде, фактически, нет. Во всяком случае, если она и была, то предпочла стоять в стороне и не лезть в кадр. Данный факт, как и нежелание нашего комбрига проводить полноценный совместный парад, очень ярко характеризуют отношение советских военных ко всему этому действу, представлявшему собой, по сути, всего лишь торжественный вывод германских войск из города.

Предложения германской стороны о проведении крупных совместных боевых операций против польских войск советским командованием были отклонены. Таковых предложений было два. В обоих случаях действовать против поляков согласованно с немцами должны были войска Украинского фронта.

20 сентября 1939 года германская сторона на высшем уровне (через своего военного атташе в Москве) предлагала совместный штурм Львова, под которым на тот момент находились и части Красной Армии, и соединения вермахта, подошедшие туда раньше, но не смогшие взять город. Советское военное и политическое руководство настояло, однако, на отводе немецких войск, и город, как мы помним, брался исключительно нашими войсками.

С 21 по 24 сентября части VII и VIII армейских корпусов 14-й германской армии вели напряжённые бои с группировкой польских войск под командованием генерала Домб-Бернацкого в районе города Томашув. Поляки атаковали от города Грубешув на Томашув и первоначально даже несколько потеснили немцев. Но, в конечном итоге, германские войска отбили все атаки поляков и, контратаковав, оттеснили их к востоку, в районы, через которые должны были пройти к демаркационной линии, определённой московским протоколом от 21 сентября, войска 6-й армии Украинского фронта. 23 сентября к командованию 6-й армии явились немецкие делегаты и предложили поучаствовать в разгроме польской группировки, которая оказалась как раз перед фронтом нашего объединения. Но командарм-6 комкор Ф.И. Голиков не имел полномочий для решения подобных вопросов, ибо московский протокол не предусматривал проведения совместных с немцами масштабных боевых действий. Он перенаправил её немецкую просьбу в штаб Укрфронта. Командующий фронтом командарм 1-го ранга С.К. Тимошенко, в свою очередь, переадресовал предложение германских военных в Генштаб. И поскольку ни 23, ни 24 сентября войска 6-й армии и шагу вперёд не ступили, то легко догадаться, как в Генеральном штабе отнеслись к немецкому предложению – оно было оставлено без внимания. Армия комкора Ф.И. Голикова возобновила своё продвижение к линии демаркации только 25 сентября и уже не встречала на пути своего следования каких-то крупных польских сил. Их разгромили и рассеяли немцы и, сделав это, сами отступили на запад, к намеченной демаркационной линии.

Любопытно, что связанные с этими событиями документы штаба Украинского фронта некоторые историки «демократического» толка используют для «доказательства» участия советских войск в разгроме группы генерала Домб-Бернацкого. Т.е. они попросту занимаются прямой фальсификацией фактов. Так, авторы уже упоминавшейся нами работы «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 – 1941» сначала пытаются создать у читателя впечатление о благожелательном отношении командующего Украинским фронтом С.К. Тимошенко к просьбе немецких военных об участии советских войск в разгроме группы Домб-Бернацкого. Для этого используется его резолюция на докладе о визите германских представителей с предложением поучаствовать в разгроме польских сил в районе Грубешув, Томашув. «На документе, – пишут авторы «Восточной Европы…», – резолюция Тимошенко: “Глубокое измышление. Подобное для разговоров в большом штабе, но не для меня”» [22; 102].

«Видимо, – продолжают они, – в “большом штабе” идея германского командования о совместной операции против поляков нашла благожелательный отклик» [22; 102].

Т.е. сомнения С.К. Тимошенко в значительности польской группировки (слова «глубокое измышление») авторы «Восточной Европы…» пытаются представить как глубокое размышление комфронта о полезности совместной с немцами операции, что, мол, являлось своеобразной рекомендацией идеи подобной операции для Генштаба. При этом господ историков не смущает то обстоятельство, что слова «измышление» и «размышление» в русском языке вовсе не синонимы, хотя и однокоренные и различаются только приставкой. А чтобы у читателя не возникло сомнений в подобной трактовке резолюции С.К. Тимошенко господа историки тут же, без всякой красной строки, приводят и ещё один документ штаба Украинского фронта. Автором его был не кто иной, как начальник штаба фронта Николай Федорович Ватутин. 24 сентября он информировал командира 60-й стрелковой дивизии:

«Части 8-го стрелкового корпуса на восточном берегу р. Буг у Грубешув и Крылув утром 24 форсировали р. Буг и захватили Грубешув. Группа продолжает наступление к установленной с немцами демаркационной линии по р. Висле, уничтожая и пленяя по пути польские части» [22; 102 – 103].

Речь в документе идёт, собственно, о движении к линии демаркации с немцами. Комдив-60 информируется штабом фронта, как обстоит положение дел у его соседа – 8-го стрелкового корпуса. Ни о какой совместной операции в документе и близко не упоминается, ясно указывается, что наши войска движутся к демаркационной линии, куда уже отошли немцы. То, что по пути ими пленяются или, в случае сопротивления, уничтожаются какие-то мелкие группы польских войск, – вполне естественно. Это было повсеместное явление в полосах движения обоих советских фронтов – Украинского и Белорусского. Но авторам «Восточной Европы…» важно показать обратное, т.е., что советские войска помогают немецким уничтожать войска польские. И начинают горе-историки нагромождение номеров советских соединений (для правдоподобия своей лжи):

«Против грубешовской группировки поляков были брошены также советский 2-й конный корпус с 24-й танковой бригадой, которой было приказано “занять район Туринка, Добросин, Жулкев, имея передовые отряды на ст. Линник, Магерув, Вишинка, Велька…При обнаружении значительных сил противника перед фронтом 8-го с[трелкового] к[орпуса] атаковать и пленить их. Не допустить также попыток противника прорваться из указанных районов на Львов, Каменка”» [22; 102 – 103].

И не смущает авторов то обстоятельство, что 8-й стрелковый корпус и 60-я стрелковая дивизия, входившая первоначально в 15-й стрелковый корпус, а затем действовавшая самостоятельно, – это вовсе не 6-я армия, помощи которой добивались под Томашувом немцы, а её северный сосед – 5-я армия. Что наступали соединения последней по территории, с которой основные силы группы Домб-Бернацкого ушли ещё 21 сентября на юг, к Томашуву. Что польскую группировку немцы оттеснили не обратно на север, а на восток, а потому и добивались помощи не 5-й, а 6-й армии Укрфронта. Что 24-я танковая бригада и 2-й кавкорпус, действительно входившие в 6-ю армию, выполняли со своим северным соседом – 8-м стрелковым корпусом 5-й армии разные задачи, а потому нельзя цитировать приказ штаба Укфронта, выпуская участки его текста таким образом, чтобы у читателя сложилось впечатление, что эти соединения решают одну задачу. А то, что эта задача – разгром группы Домб-Бернацкого, читателю должно быть ясно из всего предыдущего изложения авторов «Восточной Европы…».

Если боевое взаимодействие частей РККА и вермахта в Польше практически не имело места и в большей степени является мифом, созданным «демократическими» мифотворцами (каким образом создавался этот миф, чуть выше было показано; подобные способы трудно назвать приемлемыми в науке, другое дело – в агитации и прпаганде), то боевые столкновения наших и германских войск в Польше были вполне реальны. Так, уже 17 сентября части XXI армейского корпуса немцев подверглись восточнее Белостока бомбардировке советской авиацией и понесли потери. В свою очередь, вечером 18 сентября у местечка Вишневец (85 километров от Минска) немецкая бронетехника обстреляла расположение 6-й советской стрелковой дивизии, погибло 4 красноармейца [65; 1]. 19 сентября под Львовом немцами был обстрелян мотоотряд 24-й танковой бригады 6-й армии. Наши бойцы были вынуждены открыть ответный огонь. В ходе боестолкновения немцы потеряли 3 человека убитыми, 9 ранеными и 3 противотанковых орудия. С нашей стороны потери составили 3 человека убитыми, 4 ранеными, 2 бронемашины и 1 танк оказались подбиты. Только после боя немцы прислали своих представителей, и конфликт был урегулирован [28; 147], [56; 321]. 23 сентября у Видомля немцами были обстреляны части 8-й стрелковой дивизии 4-й армии Белорусского фронта – 2 красноармейца были убиты, 2 ранены. Наши бойцы открыли ответный огонь, в результате которого был разбит 1 немецкий танк, и погиб его экипаж, после чего немцы поспешили урегулировать конфликт. 30 сентября около местечка Вохынь 3 немецкие бронемашины открыли огонь по сапёрному батальону 143-й сд 4-й армии Белфронта. Наши войска вновь были вынуждены отвечать огнём, и вновь только после ответного огня немцы выслали своих парламентёров. В этот же день в 42 километрах юго-восточнее Люблина немецкий самолёт обстрелял расположение 1-го батальона 146-го стрелкового полка и 179-го гаубичного артполка 44-й стрелковой дивизии 15-го стрелкового корпуса 5-й армии Украинского фронта. Были ранены 8 советских военнослужащих [56; 338 – 341].

И если действия советской авиации 17 сентября были явной ошибкой, то действия наземных немецких войск, с завидной периодичностью обстреливавших наши части, очень похожи на преднамеренные. Конечно, вступать в серьёзные боевые действия с большевиками немцы тогда не собирались, но насолить им были, судя по всему, готовы. Правда, в большинстве случаев им это выходило боком.

В таких условиях не приходится удивляться, что войска Красной Армии получали от своего командования директивы при встрече с немецкими войсками «действовать решительно и продвигаться быстро», ни в коем случае «не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией» [65; 1]. Вот какой приказ отдал своим частям в ночь с 27 на 28 сентября командир 23-го стрелкового корпуса Белорусского фронта: «Высланные представители должны в корректной форме потребовать от представителей немецкой армии освободить 29.9 города Седлец, Луков и предупредить, что Красная Армия эти пункты 29.9 займёт, если даже они не будут полностью освобождены частями немецкой армии. Конфликтов с немецкой армией избегать, но требовать увода немецких войск настойчиво и с полным достоинством, как подобает представителям Великой Непобедимой Рабоче-Крестьянской Красной Армии» [56; 339]. Ещё более показательным является приказ командующего 4-й армией Белорусского фронта комдива В.И. Чуйкова, отданный им подчинённым соединениям 1 октября 1939 года: «…При передовых отрядах иметь по одному командиру штаба и политотдела для ведения переговоров с немецкими войсками. При ведении переговоров от немецких войск требовать: до 5.10 линию Соколов, Седлец, Луков, Вогынь не переходить. Причину нашей задержки на этом рубеже объяснять: 1. Наших войск много перешло на западный берег р. Буг. 2. Мосты через р. Буг очень плохие, разбитые германской авиацией и разрушены поляками, что задерживает отход наших частей. О всех переговорах срочно доносить в штарм. Без разрешения Военного совета с линии Соколов, Седлец, Луков, Вогынь не уходить. В случае угрозы немцев приводить части в боевой порядок и доносить мне. Командиру 29-й тбр произвести разведку путей от Бреста до линии передовых отрядов и быть в полной боевой готовности для поддержки стрелковых и кавалерийских частей» [56; 340]. Т.е. пока в Москве на высшем уровне обсуждается новая демаркационная линия между РККА и вермахтом в Польше, командарм-4 морально вполне готов к серьёзным боестолкновениям с немецкими войсками на том рубеже, где остановились его соединения. Упрекать В.И. Чуйкова в какой-то агрессивности или непонимании момента вряд ли возможно, ведь это именно части 4-й армии Белорусского фронта в течение недели, предшествующей появлению приказа командарма, дважды вступали в бой с немцами (23 и 30 сентября, см. выше).

Все изложенные факты – ярчайшая иллюстрация уровня советско-германского «союзнического взаимодействия» в Польше в сентябре 1939 года. Как говорится, имеючи такого «союзника», и врага не надо.

Но историкам «демократического» направления очень хочется доказать, что взаимодействие было всё-таки самым настоящим союзническим. И вот уже фантастическими подробностями обрастает передвижение советских и немецких войск к демаркационной линии, определённой Договором о дружбе и границе от 28 сентября 1939 года и советско-германским протоколом от 2 октября 1939 года (раз уж не удалось доказать, что согласовано воевали вместе, то двигались уж точно согласованно, как союзники). Так, С.З. Случ в большом очерке «Советско-германские отношения в сентябре – декабре 1939 года и вопрос о вступлении СССР во Вторую мировую войну» пишет:

«Вопрос о передислокации войск из Польши на Запад тревожил германское командование уже в начале Польской кампании. Тем более актуальным он стал после её завершения. Для ускорения переброски высвободившихся дивизий германское командование обратилось к командованию РККА с просьбой о пропуске частей вермахта в Германию через советскую территорию. Такое разрешение было им дано с утра 6 октября 1939 года. В течение двух недель, вплоть до 20 октября, немецкие войска сокращённым путём направлялись в Германию, чтобы как можно скорее отправиться на Запад, где пока ещё продолжалась “странная война”.

При подобном уровне взаимодействия и взаимопонимания (выделено нами – И.Д., В.С.) считались как бы совершенно естественными такие мелкие “любезности” с советской стороны, как забота о немецких военнослужащих, взятых в плен полчками. Согласно распоряжению Ворошилова, их следовало немедленно освобождать и брать на учёт вплоть до распоряжения об их передаче представителям вермахта. Имеющиеся документы свидетельствуют, что этот приказ неукоснительно и без всяких проволочек выполнялся войсками» [75; 8 – 9].

Абзац о немецких военнопленных процитирован нами по причине того, что начальные его слова по смыслу относятся к предыдущему абзацу, рассказывающему о перемещении немецких войск по советской территории. В этих словах содержится оценка подобного перемещения: вот, мол, какой был уровень взаимодействия! Читатель сам может убедиться, что палку, таким образом, мы не перегибаем, когда упрекаем «демократических» историков в «розыгрыше карты» взаимных перемещений советских и германских войск в Польше в октябре 1939 года для доказательства утверждений о союзническом взаимодействии СССР и Германии. Однако всё же не можем удержаться и от того, чтобы не сказать несколько слов о немецких военнопленных. С.З. Случ, по сути, упрекает советскую сторону в том, что она передавала освобождённых из польского плена немецких военнослужащих германской стороне. Вообще, подобный упрёк из ряда вон! Хотелось бы узнать, а что, по мнению С.З. Случа, наши военные должны были делать с немцами, которых они освободили из польского плена? Расстреливать на месте? Или уничтожать каким-либо иным способом? Напомним, что так с пленными германскими солдатами и офицерами советские военные не поступали даже в годы Великой Отечественной войны (за исключением тех случаев, когда к ним в руки попадали каратели). Или отправлять в сибирские лагеря лес валить? Весь вопрос в том, на каком основании советская сторона должна была так поступать? Ведь с Германией СССР в тот момент не воевал. Более того, 23 августа он подписал с ней Договор о ненападении, который представлял собой, в сущности, договор о дружественном нейтралитете. С другой стороны, разве передача освобождённых из польского плена немецких военнослужащих – это свидетельство союзнических отношений? Это лишь свидетельство мирных отношений между странами, не более того. Но пассаж с военнопленными очень характерен. Он ярко показывает уровень аргументации, используемой как С.З. Случем, так и другими «демократическими» исследователями для доказательства своих утверждений о союзническом взаимодействии между Советским Союзом и Третьим рейхом.

Из того же разряда и утверждение о движении немецких войск по советской территории в октябре 1939 года с целью более быстрого перемещения их на Запад. По поводу данного утверждения С.З. Случа известный современный российский военный историк М.И. Мельтюхов иронично замечает: «Интересно, где же это находились германские войска, что им было быстрее попасть в Германию через советскую территорию? Уж не в Индии ли? Любой знающий географию Восточной Европы скажет, что там такое физически невозможно» [56; 369].

Для нас вопрос тем более интересен, что события, которым С.З. Случ даёт подобную трактовку, происходили в полосе Украинского фронта, т.е. фронта, начальником штаба которого был Н.Ф. Ватутин, и именно документы штаба Укрфронта с полной убедительностью показывают несостоятельность версии С.З. Случа.

Однако этот исследователь, формулируя своё утверждение, также сослался на архивный документ – распоряжение народного комиссара обороны командующему войсками Украинского фронта от 6 октября 1939 года (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 21, л. 410 – 413) [75; 8, 30]. Правда. процитирован этот документ им не был, ни полностью, ни хотя бы частично.

Вообще же, документов по данному вопросу в архиве имеется несколько. Вот и рассмотрим их.

Действительно, уже в 23.10 5 октября начальник Генштаба Шапошников и военком Генштаба Гусев направили командующему войсками Украинского фронта распоряжение:

«Ввиду просьбы германского главного командования нарком обороны приказал разрешить с утра 6 октября продвижение германских частей по шоссе и железной дороге через Сенява в северо-восточном направлении через госграницу на германскую территорию и по шоссе Ярослав, Олешица, Цешанов также не германскую территорию. Через местных делегатов урегулировать все вопросы, связанные с эти с эти передвижением, наблюсти… и соблюсти, чтобы не было перекрещивания колонн с нашими войсками. Получение и исполнение подтвердить» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 31) [56; 370, 454].

Очевидно, распоряжение народного комиссара обороны, на которое ссылается С.З. Случ, было в письменном виде оформлено позже распоряжения начальника Генштаба, и к моменту, когда Б.М. Шапошников телеграфировал С.К. Тимошенко своё распоряжение, было отдано лишь в устной форме. Во всяком случае, штаб Укрфронта начал отдачу своих приказов по соответствующему вопросу, отталкиваясь именно от распоряжения начальника Генерального штаба РККА.

Уже в 1.30 6 октября начальник штаба Украинского фронта комдив Н.Ф. Ватутин приказал командующим 5-й и 6-й армий:

«Ввиду просьбы германского командования нарком обороны приказал разрешить с утра 6 октября продвижение германским войскам через Сенява по шоссе в северо-восточном направлении на Тарноград и по шоссе Ярослав, Олешницы [Олешица], Цешанув на германскую территорию. Командарму-6 через своих делегатов урегулировать все вопросы, связанные с эти передвижением, чтобы не получилось перекрещивания колонн. Поставить германскому командованию условие к исходу 8.10 не продвигаться далее рубежа Цешанув, Юзефов, Шебрешин. Командарму-5 отход 140-й СД спланировать так, чтобы к исходу 8.10 она отошла на линию границы на участке Любича, Любачув» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 42 – 42 об.) [56; 370, 454].

Вскоре после отдачи Н.В. Ватутиным процитированного выше приказа состоялся его разговор по прямому проводу с неназванным представителем командования 6-й армии (скорее всего, с командующим армией комкором Ф.И. Голиковым):

«Прошу доложить комбригу (так в тексте документа – И.Д., В.С.) Ватутину, правильно ли я понял передачу приказа наркома полковником Даниловым, что завтра германские войска будут проходить по расположению 96-й и 97-й дивизий из Синява (так в документе – И.Д., В.С.) на Тарноград, из Ярослава на Олежище [Олешица]. Докладываю: такое движение их нам не выгодно. Прошу разрешить им завтра, 6.10, двигаться только из Синява на Тарноград и после того, [как] 96-я СД будет отведена на государственную границу Олежище [Олешица], Молодыча, 7.10 дать им двигаться из Ярослава на Олежище [Олешица]. Тогда 96-я СД будет отведена в свой район Краковец. Прошу должить лично тов. Ватутину и мне сообщить результат.

– У аппарата комдив Ватутин.

– Тов. комдив, прошу прочитать то, что передал на ленте, и дать мне указание. Жду.

– Приказ наркома Вы поняли правильно. Нарком обороны разрешил пропустить немцев 6.10. Если вы сможете договориться с немцами о движении их из Ярослава только 7.10, то против этого возражений нет. Если же немцы будут настаивать на движении 6.10, то на это необходимо пойти. принять меры к тому, чтобы не было перекрещивания колонн, и освободить районы, выяснит места остановок немцев и не допускать перемешивания их с нашими частями. Всё.

– Тов. комдив, я вас понял и выполню точно всё.

– Примите меры, чтобы немедленно передать распоряжение войскам. Проконтролируйте выполнение и установите более тесную связь с представителями немецкого командования. Всё.

– От нас будут командированы 2 штабных командира для урегулирования с немцами. Поедут полковник Гусев и майор Шишов. Всё.

– Хорошо. До свидания» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 96 – 97) [56; 370 – 371].

И последний документ. В 9.00 9 октября оперативный дежурный Генштаба РККА майор Гунеев запрашивал штаб Украинского фронта:

«Сообщите, проходили ли немецкие войска 8.10 по нашей территории с направлением от Ярослав на северо-восток. Жду оперсводку у аппарата» (РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 43) [56; 371].

Таким образом, имеющиеся документы не подтверждают версию С.З. Случа. Конечно же, если и говорить о какой-то советской территории, по которой в октябре 1939 года проходили германские войска (а говорить о ней надо очень аккуратно, вглядываясь в карту), то речь пойдёт, безусловно, о вновь присоединённых землях Западной Украины, а никак не о территориях, находящихся за старой границей. Далее. В документах ясно говорится о движении немецких войск в северо-восточном направлении. Возникает естественный вопрос к г-ну С.З. Случу: как можно попасть на Западный фронт, двигаясь по территории Польши на северо-восток? Уж на Западный ли фронт немецкие войска направлялись? С совершенной очевидностью из процитированных документов следует, что советское командование было готово пропустить германские части в направлении р. Западный Буг уже 6 октября, то есть сразу же вслед за отходящими на юго-восток и восток соединениями Красной Армии. Недаром и в директиве Генштаба командованию Украинского фронта, и в приказе Н.Ф. Ватутина командующим 5-й и 6-й армиями, и в телеграфном разговоре командарма-6 со штабом Укрфронта речь идёт об избегании перекрещивания движущихся колонн немецких и советских войск. Германское командование своей просьбой нарушало процедуру и график движения войск двух армий, установленные московским протоколом от 2 октября. Потому-то и потребовалось особое согласование советской стороны на то прохождение частей вермахта, о котором идёт речь в процитированных документах. Но вполне определённо надо заявить, что большая часть территории, по которой должны были немцы, закреплялась за Германией в соответствии с договором от 28 сентября 1939 года. Вся проблема заключалась только в том, что немцы появлялись там раньше согласованного графика. Единственной советской территорией являлся выступающий на запад район между рекой Сан и Цешанув [56; 371]. Чтобы не обходить этот, вдающийся на запад «клюв», командование германских войск и обратилось к командованию РККА с просьбой разрешить «срезать» путь по участку советской территории16. Судя по запросу майора Гунеева, продвижение вермахта в этом районе было отложено до 8 октября. Однако проходили ли там германские войска вообще, доподлинно не известно – вышеприведённые документы не дают ответа на этот вопрос.

И главное – никакого отношения к переброске германских войск на Западный фронт это их передвижение всё-таки не имело. Немцы просто выходили на демаркационную линию с советскими войсками. Переброска же войск вермахта на Запад началась задолго до 6 октября: в ограниченном масштабе – ещё с 10 сентября, полным ходом – с 20 сентября [56; 372], [59; 115]. К 16 октября туда уже прибыло 3 штаба армейских корпусов, 11 пехотных, 2 горно-пехотные и 1 моторизованная дивизии, штабы 4-й и 10-й армий (29 сентября и 5 октября соответственно), штаб группы армий «Север» (5 октября) [56; 372].

* * *

Итак, во время Польской кампании Красной Армии Николай Фёдорович Ватутин зарекомендовал себя с наилучшей стороны. 14 ноября 1939 года приказом народного комиссара обороны Украинский и Белорусский фронты были вновь преобразованы в военные округа – Киевский и Белорусский Особые соответственно [70; 186]. Н.Ф. Ватутин продолжал службу на своём прежнем посту – начальника штаба округа. С 4 ноября 1939 года он носит звание комкора [12; 12].

30 ноября 1939 года началась советско-финская война. Длилась она сравнительно недолго – до 12 марта 1940 года (105 дней). Окончилась победой Советского Союза, но была для него довольно тяжёлой. Красная Армия понесла большие потери: безвозвратные (убитые, умершие от ран на этапах санитарной эвакуации, умершие в госпиталях, пропавшие без вести) составили 95 348 человек, санитарные (раненые, контуженые, обмороженные, заболевшие) – 232 169 человек [70; 195 – 197]17. Объяснялось это и зимним временем, и условиями местности, весьма благоприятной для обороны и сложной для наступления (а войска РККА наступали), и великолепной подготовкой финских войск, в частности хорошим оборудованием оборонительных рубежей (линия Маннергейма), и мужеством финских солдат, и довольно умелым командованием с финской стороны. Но в том, что Финская кампания стоила нам довольно большой крови, повинны и недостатки в самой РККА – в её боевой выучке, организации и командовании. «Надо прямо сказать, – пишет С.М. Штеменко, – что в то время наши войска оказались малоприспособленными вести войну в условиях Финского театра. Леса и озёра, бездорожье и снега были для них серьёзным препятствием» [86; 12].

В апреле 1940 года в Кремле состоялось расширенное заседание Главного военного совета, посвящённое подведению итогов зимней кампании Красной Армии. Выявленные в ходе войны с Финляндией крупные недостатки в боевой подготовке РККА стали предметом серьёзнейшего обсуждения. В работе совета приняли участие руководители партии и правительства, руководящие работники Наркомата обороны и Генштаба, командующие войсками, члены Военных советов и начальники штабов военных округов и армий, командиры корпусов и дивизий, побывавших на фронте, руководители высших военно-учебных заведений.

На совещании был выработан ряд важных решений, направленных на усиление обороноспособности и боеготовности Красной Армии. Особое внимание обращалось на подготовку войск к действиям в сложных условиях, на штабную подготовку командиров частей и соединений, работников штабов. Увеличивалось число учений. Была намечена реорганизация всех видов вооружённых сил и родов войск, перевооружение армии, насыщение её боевой техникой и вооружением новых образцов. Довести до конца весь комплекс намеченных мероприятий до начала Великой Отечественной войны не удалось.

Привело тяжёлое течение войны с Финляндией, выявленные в ходе неё серьёзные недостатки в РККА и к кадровым перестановкам в руководящих органах армии – Народном комиссариате обороны и Генеральном штабе. В мае 1940 года маршал К.Е Ворошилов был снят с поста народного комиссара обороны (с назначением главой Комитета обороны при Совнаркоме СССР). Наркомом обороны стал С.К. Тимошенко, получивший вместе с этим постом и звание Маршала Советского Союза. Безусловно, главной причиной, по которой политическое руководство страны остановило свой выбор на кандидатуре С.К. Тимошенко, было успешно осуществлённое им командование войсками Северо-Западного фронта, прорвавшими линию Маннергейма и, фактически, поставившими точку в советско-финской войне. При этом комфронта была проделана огромная работа – от разработки оперативного плана до решения вопросов снабжения войск нормальным зимним обмундированием. В итоге, созданный 7 января 1940 года фронт уже 11 февраля перешёл в наступление и прорвал оборону противника.

В назначении С.К. Тимошенко на пост наркома обороны сыграло роль и то, что в период освободительного похода в Западную Украину войска Украинского фронта, которыми он командовал, весьма успешно справились с поставленными перед ними задачами.

Не приходится сомневаться, что данное назначение С.К. Тимошенко сыграло роль и в переводе на работу в Москву Николая Фёдоровича Ватутина. 26 июля 1940 года он был назначен начальником Оперативного управления Генерального штаба РККА [12; 5]. Однако не следует усматривать в этом факте пустое протежировние и простую расстановку С.К. Тимошенко «своих» людей на важные посты в высших органах управления армией. Конечно, маршал С.К. Тимошенко за время совместной службы в Киевском Особом военном округе, включая и период освободительного похода, хорошо узнал своего начальника штаба. И, прежде всего, он смог по достоинству оценить и его профессиональные, и его человеческие качества. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он содействовал переводу Н.Ф. Ватутина на работу в Генштаб. Но надо заметить, что задолго до маршала С. К. Тимошенко (в 1932 году) Высшая аттестационная комиссия при Реввоенсовете занесла в протокол такой вывод относительно Н.Ф. Ватутина: «Считать целесообразным использовать Ватутина Н.Ф. в Генеральном Штабе РККА» [8; 58]. В общем, назначение Николая Фёдоровича на такую высокую и ответственную должность было им заслужено, вполне отвечало уровню его профессиональной подготовки (и теоретической, и практической) и, что немаловажно для работы, соответствовало профессиональным предпочтениям самого Н.Ф. Ватутина, ведь, как вспоминают знавшие его, учившиеся или служившие с ним люди, оперативная работа была подлинной страстью Николая Фёдоровича, его стихией.

ГЛАВА IV

РАБОТА В ГЕНЕРАЛЬНОМ ШТАБЕ РККА.

СОВЕТСКОЕ ВОЕННОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ

(ИЮЛЬ 1940 – ИЮНЬ 1941 гг.)

С первых шагов своей работы в Генштабе генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин (это звание ему было присвоено 4 июня 1940 года, т.е. незадолго до перевода в Москву [12; 12]) принял активное участие в работе над «Соображениями об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза» – такой заголовок носили советские военные планы 1940 – 1941 годов. Тот план, в работу над которым «с ходу» включился Н.Ф. Ватутин, разрабатывался в период, когда во главе Генштаба стоял Маршал Советского Союза (с 7 мая 1940 года; до этого – командарм 1-го ранга) Борис Михайлович Шапошников. Вот как вспоминает о совместной с Н.Ф. Ватутиным работе над «доведением» «Соображений…» Александр Михайлович Василевский, будущий начальник Генштаба, а тогда – работник его Оперативного управления:

«В мае 1940 года действовавший при Совнаркоме СССР Комитет обороны возглавил К.Е. Ворошилов, а наркомом обороны стал Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко. …Меня примерно тогда же назначили первым заместителем начальника Оперативного управления Генштаба, присвоив мне звание комдив. С середины апреля 1940 года я включился в ответственную работу Генерального штаба – работу над планом по отражению возможной агрессии. Справедливость требует отметить, что главное к тому времени было уже выполнено. В течение всех последних лет подготовкой плана непосредственно руководил Б.М. Шапошников, и Генштаб к тому времени завершал его разработку для представления на утверждение в ЦК партии. …Над проектом доклада мы работали вместе с Н.Ф. Ватутиным и Г.К. Маландиным (Г.К. Маландин – заместитель Н.Ф. Ватутина в штабе КОВО, а затем в Оперативном управлении Генштаба – И.Д., В.С.).

Генерал-лейтенант Николай Фёдорович Ватутин, один из видных полководцев Великой Отечественной войны, уже в то время был хорошо известен руководящему составу РККА,.. имел прекрасную теоретическую подготовку.

[…]

Работали мы очень дружно и напряжённо. Оперплан занимал в те месяцы все наши мысли.

[…]

Этот проект и план стратегического развёртывания войск Красной Армии докладывались непосредственно И.В. Сталину в сентябре 1940 года в присутствии некоторых членов Политбюро ЦК партии. От Наркомата обороны план представляли нарком С.К. Тимошенко, начальник Генерального штаба К.А. Мерецков и его первый заместитель Н.Ф. Ватутин18» [11; 100 – 101].

Таким образом, Николай Фёдорович принял участие в разработке уже первого плана стратегического развёртывания РККА на случай войны с Германией из целой серии таковых, появившихся на свет в 1940 – 1941 годах.

Эти первые «Соображения…» датированы 19 августа 1940 года. Как раз в августе на пост начальника Генштаба вместо Бориса Михайловича Шапошникова, ставшего заместителем наркома обороны, был назначен Кирилл Афанасьевич Мерецков. Именно он и представлял «Соображения…» государственному и партийному руководству в сентябре 1940 года. Однако, поскольку разработка их велась под руководством Б.М. Шапошникова, и в основу их было положено именно его видение грядущей войны с Германией, то есть все основания называть их планом Шапошникова.

Как начальник Оперативного управления Генерального штаба, а затем первый заместитель начальника Генерального штаба, Н.Ф. Ватутин самым активным образом участвовал и в разработке последующих планов стратегического развёртывания РККА на случай войны с Германией – «Соображений…» от 18 сентября 1940 года (плана Мерецкова), «Уточнённого плана…» от 11 марта 1941 года (плана Жукова) и, надо полагать, «Соображений…» от 15 мая 1941 года, ставших наиболее «знаменитыми»19.

Однако оперативные планы не были единственной задачей, над решением которой приходилось трудиться Генштабу. «Генеральный штаб выполнял громаднейшую оперативную, организационную и мобилизационную работу, являясь основным аппаратом наркома обороны», – лаконично замечает в своих мемуарах возглавивший Генштаб в январе 1941 года Г.К. Жуков [29; 212].

Служивший вместе с Н.Ф. Ватутиным в годы войны генерал К.В. Крайнюков дополняет: «В последние предвоенные месяцы работникам высших штабов, в первую очередь Генерального штаба, нередко приходилось трудиться с колоссальной нагрузкой. Напряжение нарастало с каждым днём. В приграничных военных округах развернулись огромные по своим масштабам работы по оборудованию театров военных действий, созданию сети аэродромов, возведению оборонительных сооружений и т.д. Весной 1941 года в армию было призвано из запаса около 800 тысяч военнообученных на учебные сборы, из внутренних округов в приграничные началось выдвижение нескольких армий.

В общем в Генеральном штабе и суток для работы не хватало» [43; 4].

В самом деле, оперативное планирование, дело само по себе масштабное, требующее обобщения большого количества информации и решения множества сопутствующих задач, не было единственным видом планирования, которым занимался Генштаб. Можно образно сказать, что это была лишь «верхушка айсберга».

А вот основой этого «айсберга» являлись мобилизационные планы.

Мобплан – это план перевода вооружённых сил в состояние, обеспечивающее выполнение задач, определённых планом стратегического развёртывания, а экономики страны – на рельсы военного времени. Он включает мероприятия по мобилизации: подаче и приёму призывного контингента, автотракторной техники и лошадей из народного хозяйства, развёртыванию военных училищ и переводу их на ускоренны срок обучения, переходу предприятий народного хозяйства на производство военной продукции и т.п. Без мобилизационного плана невозможно обеспечить полную боевую готовность войск. Самые умные и глубоко продуманные оперативно-стратегические планы могут оказаться бесплодными, если не будут подкреплены людскими и материально-техническими ресурсами.

Планы мобилизации зависят от мобилизационных возможностей страны, которые, меняясь, в свою очередь, оказывают влияние на планы стратегического развёртывания вооружённых сил.

К началу Второй мировой войны Красная Армия руководствовалась мобилизационным планом на 1938 – 1939 годы, так называемым МП-22, утверждённым Комитетом обороны 29 ноября 1937 года.

Мобилизационные возможности СССР в МП-22 определялись, исходя из достигнутого во второй пятилетке, и ходом выполнения третьего пятилетнего плана (1938 – 1942 годы). Согласно ему, численность РККА мирного времени к 1 января 1939 года доводилась до 1 665 790 человек, а в случае войны должна была достичь 6 503 500 бойцов. В ходе мобилизации предусматривалось развернуть 170 стрелковых и 29 кавалерийских дивизий, 31 танковую бригаду, 155 авиабригад, а также 100 артиллерийских полков, из которых 57 были корпусными, а остальные – Резерва Главного Командования (РГК). На вооружении планировалось иметь 15 613 танков, 12 518 орудий и 305 780 автомобилей. Кроме того, предусматривалось формирование ещё 30 стрелковых дивизий, 4 артполков РГК и 80 авиабригад второй очереди [48; 371].

По этому плану была проведена частичная мобилизация 7 округов в сентябре 1939 года. На его основе были развёрнуты войска действующей армии и во время войны с Финляндией. Но большие изменения в составе и дислокации войск округов, а также реорганизация военных комиссариатов, причиной которых были присоединение к СССР новых территорий (Западные Украина и Белоруссия) и принятие 1 сентября 1939 года «Закона о всеобщей воинской обязанности», требовали немедленного пересмотра мобилизационного плана. Насколько эта работа сложной и объёмной говорит тот факт, что, несмотря на то, что она интенсивно велась, ни к маю 1940 года (моменту смены наркома обороны), ни даже к августу этого года (моменту смены начальника Генштаба) нового мобплана у Красной Армии не было. Тут надо учесть, что к августу 1940 года в состав СССР вошли ещё и Прибалтийские республики, Бессарабия и Северная Буковина. Всё это требовало пересмотра уже проведённых наработок по новому мобилизационному плану, что, естественно, затягивало работу над ним.

Тем не менее, то, что было сделано, позволило новому руководству Наркомата обороны и Генштаба уже в сентябре 1940 года подготовить для рассмотрения политическим руководством страны новый мобилизационный план. Он был увязан с «Соображениями об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и Востоке» от 18 сентября 1940 года (планом Мерецкова). Утверждён этот мобплан был с указанными «Соображениями…», после внесения в последние изменений, касающихся распределения войск по направлениям, 14 октября 1940 года и получил наименование МП-40.

Согласно МП-40, после мобилизации численность Красной Армии должна была достичь 8 678 135 человек. К концу первого года войны армия должна была иметь 80 стрелковых и 10 механизированных корпусов, а всего 292 различные дивизии сухопутных войск [48; 374 – 375].

Но утверждение мобплана не остановило работу над ним. Нарком обороны С.К. Тимошенко и начальник Генерального штаба К.А. Мерецков уже в октябре 1940 года предоставили в Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР предложения о создании новых частей и соединений (в том числе 1 мехкорпуса, 20 пулемётно-артиллерийских бригад, 20 отдельных танковых бригад непосредственной поддержки пехоты) [48; 375].

Новый вариант МП-40 был предоставлен на рассмотрение руководству страны 23 января 1941 года. Согласно этому варианту, численность РККА по штатам военного времени предполагалось увеличить до 10 058 791 человека, число стрелковых дивизий довести до 209 (увеличение на 42 по сравнению с утверждённым в октябре 1940 года вариантом), мехкорпусов – до 9 (увеличение на 1 мк), авиадивизий – до 79 (рост на 24 ад) [48; 376]. Количество боевой техники тоже соответственно увеличивалось.

Но данный вариант плана не получил официального утверждения. Видимо, главная причина этого заключалась в том, что уже с августа 1940 года, по решению Главного военного совета РККА, в Генштабе параллельно с работой над МП-40 велась разработка мобилизационного плана на 1941 год. Срок его готовности был намечен на 1 мая 1941 года [48; 376].

Новый глава Генштаба генерал армии Г.К. Жуков, назначенный на этот пост в январе 1941 года, но фактически приступивший к выполнению своих обязанностей только 1 февраля, уже 12 февраля представил советскому руководству новую схему мобилизационного развёртывания Красной Армии на 1941 год. Согласно ей, численность личного состава РККА после мобилизации, по сравнению с предыдущим планом, увеличивалась незначительно (с 8 678 135 до 8 682 827 человек), зато общее количество дивизий превысило 300, а количество мехкорпусов стало равно 30. Войска должны были иметь 61 223 орудия, 45 576 миномётов, 36 879 танков, 10 679 бронеавтомобилей, 32 628 самолётов (из них 22 171 боевых), 90 847 тракторов, 595 021 автомобилей, 49 940 бензо-масло-и водозаправщиков, 6 487 бензоприцепов, 65 955 мотоциклов, 1 136 948 лошадей (из них: верховых – 288 732 артиллерийских – 274 921, обозных – 573 295) [38; 8], [48; 379 – 380].

Представленная Г.К. Жуковым была утверждена Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР в этот же день, т.е. 12 февраля 1941 года.

Однако хочется особо отметить, что утверждена была именно схема, общие контуры МП-41. Сам же план к тому моменту находился ещё в стадии разработки.

«Хотя в основу принятого в феврале 1941 года мобилизационного плана МП-41 и был положен принцип реальности, – отмечают современные российские исследователи К.А. Калашников и В.И. Феськов, – но времени для его качественной отработки в войсках оказалось явно недостаточно» [38; 8].

К началу Великой Отечественной войны МП-41 окончательно разработан не был.

Ещё одной основой, на которой базировалось оперативно-стратегическое планирование, были планы прикрытия государственной границы. По сути, последние представляли собой часть планов стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР. Именно в них определялось, какими средствами враг будет сдерживаться на границе, пока основные силы Красной Армии будут осуществлять отмобилизование, сосредоточение и развёртывание для первой операции. Но в реальности положения по прикрытию госграницы составными частями в планы стратегического развёртывания не входили.

Поскольку прикрытие мобилизации, сосредоточения и развёртывания РККА возлагалось на армии первого оперативного эшелона приграничных округов, постольку командованию каждого из этих округов было поручено самостоятельно и по-своему решать данную задачу. Подобная постановка вопроса привела к тому, что к маю 1940 года, т.е. к моменту смены руководства Наркомата обороны, в Генеральном штабе фактически не знали, что представляют из себя окружные планы прикрытия госграницы. «Генштаб не имеет данных о состоянии прикрытия границ. Решения Военных советов округов, армий и фронта по этому вопросу Генштабу неизвестны», – констатировал майский Акт приёма и сдачи Народного комиссариата обороны [48; 407].

Со сменой руководства НКО данное положение стало меняться – Генштаб подключился к разработке окружных планов прикрытия. После ознакомления с ними, учитывая произведённые Советским Союзом приращения территории, с февраля 1941 года Генштаб стал принимать меры по корректировке окружных планов прикрытия. В мае 1941 года генеральным штабом был разработан план обороны государственной границы. Тогда же в войска ушли директивы по составлению (корректировке) окружных планов для приведения их в соответствие с разработками Генштаба [28; 344], [48; 408]. Сроки, которые давались округам для этого, оказались нереальными – директивы предусматривали окончание работ в округах к 20 – 30 мая [28; 344], [48; 408 – 409]. В действительности окружные планы прикрытия поступили в Генштаб только к 20 июня. Естественно, что к началу войны никакого утверждения общего плана прикрытия госграницы не получилось [38; 8]. Кроме того, качество разработки окружных планов оставляло желать лучшего: они слабо отражали действительную ситуацию и размещение своих войск и войск противника, были громоздкими, сроки занятия оборонительных рубежей частями и соединениями в них указывались непроверенные (т.е. фактически не соответствующие реальным возможностям частей и соединений) [38; 8], [53; 121].

Причиной задержки и низкого качества окружного планирования были не только значительные передислокации войск, но и, как отмечают К.А. Калашников и В.И. Феськов, «чрезмерная централизация и резкое ограничение круга допущенных к разработке планов лиц, когда вышестоящие штабы определяли задачи войскам на 2 – 3 ступени ниже, испытывая недоверие к нижестоящим штабам» [38; 8]. Соглашаясь с российскими исследователями в том, что жёсткая централизация планирования мероприятий по прикрытию госграницы имела место, хотелось бы отметить, что причиной её было не простое недоверие к нижестоящим штабам, а стремление обеспечить сохранение режима секретности в отношении проводимых наработок. Подобное стремление вполне логично и объяснимо.

К началу войны готовыми оказались только армейские планы по прикрытию участков государственной границы. Вот их-то и пытались привести в действие 22 июня 1941 года [38; 8].

В общем, несмотря на все усилия Генерального штаба, на большую работу по созданию централизованного плана прикрытия госграницы, ликвидировать пробелы, имевшиеся в этом вопросе, к началу войны не удалось.

Г.К. Жуков в своих мемуарах вполне самокритично отмечает, что в работе Генштаба в последние предвоенные месяцы имелись недостатки [29; 212]. Конечно, основной причиной этого был тот, поистине громадный, объём работы, которую приходилось выполнять его работникам. Как говорится, до всего просто руки не доходили или доходили далеко не в должной степени. Ведь помимо оперативного и мобилизационного планирования Генштабу приходилось уделять большое внимание оборонному строительству (о его масштабах говорит тот факт, что с начала 1940 года было начато возведение линии укреплённых районов по новой западной границе страны; а ведь строились не только УРы, но и военные аэродромы, полевые укрепления, фронтовые командные пункты), вопросам вооружения армии новыми образцами оружия и боевой техники, руководить масштабной передислокацией войсковых соединений по территории страны, которая шла с осени 1939 года.

Становившаяся всё более явной угроза нападения со стороны Германии заставляла советское правительство и командование РККА увеличивать количество войск в западных областях страны. 13 мая началось выдвижение на запад 4 армий из внутренних военных округов: 22-й армии с Урала (в район Великих Лук), 21-й армии из Приволжского военного округа (в район Гомеля), 19-й армии из Северо-Кавказского военного округа (на Украину, в район Белой Церкви), 16-й армии из Забайкалья (на Украину, в район Шепетовки). Кроме того, их Харьковского военного округа на рубеж Западной Двины выдвигался 25-й стрелковый корпус [11; 114], [29; 222]. В мае – начале июня 1941 года на учебные сборы было призвано из запаса около 800 тысяч человек, все они были направлены на пополнение войск пограничных военных округов и их укреплённых районов.

Естественно, что подобные перемещения столь крупных войсковых масс проводилось по плану, разработанному в Генштабе, и находились под его постоянным контролем.

От Генерального штаба непосредственное руководство указанной передислокацией войск осуществлялось первым заместителем начальника Генштаба генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным. Поэтому нет ничего удивительного, что последний документ советского военного планирования предвоенных месяцев – «Справка о развёртывании Вооружённых Сил СССР на случай войны на Западе» от 13 июня 1941 года, был составлен именно им. В «Справке…» показан наряд сил, который предназначался для развёртывания в западных районах страны на случай войны с Германией. Сразу подчеркнём, что по состоянию на 13 июня 1941 года этот наряд был не фактическим, а плановым. Более того, в определённой части он остался таковым и к 22 июня 1941 года.

Какие же цифры приводит Н.Ф. Ватутин в «Справке…»? Документ очень любопытный, поэтому рассмотрим его подробнее:

«СПРАВКА О РАЗВЁРТЫВАНИИ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ СССР НА СЛУЧАЙ ВОЙНЫ НА ЗАПАДЕ.

б/н

13 июня 1941г.

I. Сухопутные войска.

Всего в СССР имеется 303 дивизии: сд – 198, тд – 61, мд – 13, кд – 13, кап – 94, ап РГК – 74, ВДК – 5, пртбр – 1020.

Для развёртывания на западных границах.

В составе фронтов (без соединений, находящихся в Крыму) – 186 дивизий, из них: сд – 120, тд – 40, мд – 20, кд – 6, ап РГК – 53, ВДК – 5, пртбр – 10.

Северный фронт – 22 дивизии, из них: сд – 16, тд – 4, мд – 2 и осбр – 1.

Северо-Западный фронт – 23 дивизии, из них: сд – 17, тд – 4, мд – 2 и осбр – 1.

Западный фронт – 44 дивизии, из них: сд – 24, тд – 12, мд – 6, кд – 2.

Юго-Западный фронт – 97 дивизий, из них: сд – 63, тд – 20, мд – 10, кд – 4 (без соединений, находящихся в Крыму).

В состав Юго-Западного фронта включаются:

– КОВО – 58 дивизий, из них: сд – 32, тд – 16, мд – 8, кд – 2;

– ОДВО (без соединений, находящихся в Крыму) – 19 дивизий, из них: сд – 11, тд – 4, мд – 2, кд – 2;

– ПриВО – сд – 7;

– ХВО – сд – 7;

– ОрВО – сд – 6.

Армии Резерва Главного Командования.

22А (УрВО) – за Западным фронтом. Всего 9 дивизий, из них: сд – 6, тд – 2, мд – 1. В состав 22А включаются все шесть сд УрВО и 21-й мк МВО.

16А (ЗабВО) – за Юго-Западным фронтом. Всего 12 дивизий, из них: сд – 8, тд – 3, мд – 1. В состав армии включаются:

– 6 дивизий из ЗабВО, тд – 3, мд – 1, сд – 2;

– 1 сд из ОрВО (217-я сд);

– 5 дивизий из МВО (41-й СК – 118, 235, 144-я сд; 20-й СК – 160, 137-я сд).

19А (СКВО) – за Юго-Западным фронтом. Всего 11 дивизий, из них: сд – 8, тд – 2, мд – 1. В состав армии включаются:

– пять сд из СКВО;

– сд – 3, тд – 2 и мд – 1 их ХВО.

Всего на западной границе 218 дивизий, из них: сд – 142, тд – 47, мд – 23, кд – 6, ВДК – 5, пртбр – 10.

Центральные армии Резерва Главного Командования.

28А (из АрхВО) – северо-западнее Москвы. всего 8 дивизий, из них: сд – 5, тд – 2, мд – 1. В состав армии включаются:

– три сд из МВО (69-й СК – 73, 229, 233-я сд);

– 7-й МК из МВО (14-я и 18-я тд, 1-я мд);

– одна сд из ЛенВО (177-я сд);

– одна сд из АрхВо (111-я сд);

24А (управление из СибВО) – юго-западнее Москвы. Всего 11 дивизий, из них: сд – 8, тд – 2, мд – 1. В состав армии включаются:

– все шесть сд из СибВО;

– две сд из МВО (62-й СК – 110, 172-я сд);

– 23-й МК из ОрВО (48, 51-я тд, 220-я мд).

Всего в двух центральных армиях РГК 19 дивизий, из них: сд – 13, тд – 4, мд – 2.

Всего на Западе с центральными армиями РГК 237 дивизий, из них: сд – 155, тд – 51, мд – 25, кд – 6, ВДК – 5, пртбр – 10, ап РГК– 55, осбр – 2.

На остальных (второстепенных) участках госграницы (т.е. не на западной границе СССР – И.Д., В.С.).

Всего 66 дивизий, из них: сд – 43, тд – 10, мд – 6, кд – 7 и осбр – 1, мсбр – 1.

[…] (далее в документе описывается распределение сил во внутренних военных округах – И.Д., В.С.).

При таком распределении сил необходимо дополнительно запланировать перевозки по железной дороге:

из СибВО в район Сухиничи, Брянск – сд – 6, управление СК – 2, ап РГК – 2, армейских управление – 1;

из МВО в район КОВО – сд – 5, управлений СК – 2;

из ОрВО в КОВО – сд – 7, управлений СК – 2 и армейских управлений – 1;

из ХВО в КОВО – сд – 7, управлений СК – 2, армейских управлений – 1;

из ХВО в район Белая Церковь – один МК, тд – 2, мд – 1;

из ОдВО в КОВО – сд – 4, управлений СК – 1;

из АрхВО в район Ржев – сд – 1, армейских управлений – 1.

Всего 33 дивизии, из них: сд – 30, тд – 2, мд – 1, управлений СК – 9, армейских управлений – 4, что составит около 1 300 эшелонов плюс тылы и части управления около 400 эшелонов, а всего 1 700 эшелонов. Для перевозки потребуются около 13 дней из расчёта 130 эшелонов в сутки. Боевые части могут быть перевезены за 10 дней.

II. Военно-воздушные силы

Всего боеспособных авиаполков 218, из них: иап – 97, ббп – 75, шап – 11, дбп – 29, тбап – 6.

Эти силы распределяются следующим образом.

Главные силы в составе 159 авиаполков иметь на Западе. Из них:

Северный фронт – 18;

Северо-Западный фронт – 13;

Западный фронт – 21;

Юго-Западный фронт – 85;

в Резерве Главного Командования – 29.

Остальные 59 авиаполков иметь на других участках, из них: АрхВО – 2, ЗакВО – 13, САВО – 5, ДВФ – 26, ЗабВО – 7, для прикрытия Москвы – 6.

III. Распределение сил по армиям на Западном и Юго-Западном фронтах.

Западный фронт:

3А – 8 дивизий, из них: сд – 5, тд – 2, мд – 1;

10А – сд – 5;

13А – 11 дивизий, из них: сд – 6, тд – 2, мд – 1, кд – 2;

4А – 12 дивизий, из них: сд – 6, тд – 4, мд – 2;

резерв фронта – 8 дивизий, из них: сд – 2, тд – 4, мд – 2.

Юго-Западный фронт:

5А – 15 дивизий, из них: сд – 9, тд – 4, мд – 2;

20А – сд – 7;

6А – 16 дивизий, из них: сд – 10, тд – 4, мд – 2;

26А – 15 дивизий, из них: сд – 9, тд – 4, мд – 2;

21А – 13 дивизий, из них: сд – 8, тд – 2, мд – 1, кд – 2;

12А – сд – 4;

18А – 8 дивизий, из них: сд – 5, тд – 2, мд – 1;

9А – 12 дивизий, из них: сд – 7, тд – 2, мд – 1, кд – 2;

резерв фронта – 7 дивизий, из них: сд – 4, тд – 2, мд – 1.

При благоприятной обстановке на Запад может быть дополнительно выделено 17 дивизий (сд – 7, тд – 7, мд – 3); СКВО – 5 дивизий (сд – 2, тд – 2, мд – 1); ЗакВО – 5 5 дивизий (сд – 2, тд – 2, мд – 1); САВО – 5 дивизий (сд – 2, тд – 2, мд – 1); ЛенВО – 2 дивизий (сд – 1; мд – 1). На перевозку этих дивизий нужно 600 эшелонов.

Заместитель начальника

Генерального штаба

Н. Ватутин».

[71; 472 – 475], [80; 1 – 4].

Этот документ требует некоторых комментариев.

Прежде всего, читатель может воочию оценить всю сложность и масштабность процесса перемещения крупных войсковых масс, который проходил в последние предвоенные месяцы и недели.

Далее. Хорошо видно, что сосредоточение сил в западных районах СССР к 13 июня 1941 года ещё не закончено. Н.Ф. Ватутин указывает на необходимость переброски 33 дивизий, для перевозки которых с тылами и частями усиления нужно 1 700 эшелонов и 13 дней.

Наконец, неплохо бы взглянуть, насколько план стал фактом к 22 июня. Так вот, цифры здесь следующие (все они относятся к войскам западных приграничных округов, т.е. так называемому Первому стратегическому эшелону, в котором, согласно «Справке…» Н.Ф. Ватутина, должно быть сосредоточено 186 дивизий):

ЛенВО – 22,5 эквивалентных дивизии21;

ПрибОВО – 27,5 эквивалентных дивизии;

ЗапОВО – 45 эквивалентных дивизий;

КОВО и ОдВО – 75 эквивалентных дивизий;

Всего в западных приграничных округах – 170 дивизий [48; 411, 706 – 707].

Северным фронтом должен был во время войны стать Ленинградский военный округ, Северо-Западным – Прибалтийский Особый военный округ, Западным – Западный Особый военный округ, Юго-Западным – Киевский Особый и Одесский военные округа.

Прекрасно видно, что наряд сил в ЛенВО, ПрибОВО и ЗапОВО был, собственно, уже собран (был даже некоторый переизбыток). Где сил явно не хватало, так это в КОВО и ОдВО. К фактически имевшимся в данных округах 75 дивизиям необходимо было добавить 20 – 22 дивизии. И Н.Ф. Ватутин указывает в документе, откуда эти силы будут переброшены в КОВО: из МВО – 5 стрелковых дивизий, из ОрВО – 7 стрелковых дивизий, из ХВО – 7 стрелковых дивизий [80; 3].

К началу войны в составе ЮЗФ не было 20, 21 и 18-й армий – они не только не успели подойти в назначенные приграничные районы, т.е. занять место в первом оперативном эшелоне КОВО (а затем – ЮЗФ), но и вообще выйти на территории, нахождение на которых позволило бы уже 22 июня включить их в состав Юго-Западного фронта (его второго оперативного эшелона или хотя бы фронтового резерва) – 18-я армия ещё только начинала формирование в Харьковском военном округе, а 20-я и 21-я армии не достигли рубежа Днепра. 13-я армия находилась на территории Западного Особого военного округа, но, отнюдь, не на границе, между 10-й и 4-й армиями, где ей, согласно «Справке…» Н.Ф. Ватутина, надлежало быть, а за сотни километров от границы, в районе Могилёва, где ещё продолжала формирование.

Примечателен тот факт, что средняя оперативная плотность22 войск Красной Армии в приграничных округах (с учётом вторых оперативных эшелонов и окружных резервов) составляла около 20 километров на одну дивизию (3 470 километров – протяжённость западной границы; на 22 июня 1941 года на границе – около 170 дивизий). Это примерно в 5 раз больше, чем положено при наступлении. Фактически войска Красной Армии были вытянуты вдоль границы в тонкую нитку. Это ясный показатель того, что Советский Союз не только не собирался нападать на Германию летом 1941 года (как сейчас утверждают Резун и его последователи – резунисты), но и не смог сформировать достаточной для обороны группировки23.

Последняя констатация будет совершенно не лишней при беглом рассмотрении оперативно-стратегических планов предвоенного периода, в работе над которыми непосредственно участвовал Николай Фёдорович Ватутин, сначала как начальник Оперативного управления Генерального штаба, а затем – как первый заместитель начальника Генерального штаба.

* * *

Выше мы уже упомянули, что оперативно-стратегических планов было четыре. Вот они:

1) «Соображения об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР на Западе и Востоке на 1940 и 1941 годы» от 19 августа 1940 года. План разрабатывался под руководством начальника Генштаба командарма 1-го ранга, а затем – Маршала Советского Союза Б.М. Шапошникова. Поэтому будем условно именовать его планом Шапошникова.

2) «Соображения об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и Востоке в 1940 – 1941 гг.» от 18 сентября 1940 года. План разрабатывался под руководством начальника Генштаба генерала армии К.А. Мерецкова. Поэтому будем условно именовать его планом Мерецкова.

3) «Уточнённый план стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и Востоке» от 11 марта 1941 года. План разрабатывался под руководством начальника Генерального штаба генерала армии Г.К. Жукова. Поэтому будем условно именовать его планом Жукова.

4) «Соображения по плану стратегического развёртывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками» от мая 1941 года24.

Сразу оговоримся, что столь частая смена оперативно-стратегических планов РККА не была вызвана их эволюцией от оборонительных к агрессивным. На агрессивности всего советского военного планирования настаивает Резун и его сторонники. Правда, первый не ссылается при этом на какой-то конкретный из известных документов этого планирования, предпочитая говорить о некоем выдуманном им самим плане «Гроза». Вторые, учитывая данный недочёт своего «учителя», пытаются (впрочем, весьма неумело) сослаться на «Соображения…» от 15 мая 1941 года.

На эволюции военного планирования РККА 1940 – 1941 годов от оборонительных планов к планам нападению на Германию настаивает и известный российский военный историк М.И. Мельтюхов со своими сторонниками. Правда, нападение это они считают превентивным, т.е. упреждающим нападение Германии, в чём радикально расходятся с резунистами, которые считают, что СССР готовился к «чистой воды» агрессии против «бедненького» Третьего рейха, и превентивный удар нанёс как раз Гитлер. М.И. Мельтюхов полагает, что планом нападения на Германию стал уже «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года. И уж тем более таковыми являлись майские «Соображения…».

Оставляя в стороне (пока) «Соображения…» от 15 мая 1941 года, о которых, действительно, нужно вести отдельный разговор, в отношении трёх других планов стратегического развёртывания РККА надо однозначно заявить, что они не были планами нападения на Германию (ни превентивного, ни, тем более, агрессивного). Достаточно прочесть эти документы, чтобы в этом убедиться.

В «Соображениях…» от 19 августа 1940 года читаем:

«Считая, что основной удар немцев будет направлен к северу от устья р. Сан, необходимо и главные силы Красной Армии иметь развёрнутыми к северу от Полесья.

На Юге – активной обороной должны быть прикрыты Западная Украина и Бессарабия и скована возможно большая часть германской армии.

Основной задачей наших войск является – нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы; вспомогательным ударом нанести поражение группировке противника в районе Ивангород, Люблин, Грубешов, Томашев» [28; 271 – 272], [33; 37 – 38], [34; 317 – 318].

Прекрасно видно, что «Соображения…» в варианте августа 1940 года предполагают начало боевых действий Красной Армии только в ответ на германское нападение.

Раздел I «Наши вероятные противники» «Соображений…» от 18 сентября 1940 года начинается словами:

«Сложившаяся политическая ситуация в Европе создаёт вероятность вооружённого столкновения на наших западных границах.

Это вооружённое столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность и атаки со стороны Японии наших дальневосточных границ» [79; 1].

В разделе III «Вероятные оперативные планы противников» говорится:

«На Западе:

…Германия, вероятнее всего, развернёт свои главные силы к северу от устья р. Сан с тем, чтобы из Восточной Пруссии через Литовскую ССР нанести и развить главный удар в направлениях на Ригу, на Ковно и далее на Двинск – Полоцк, или на Ковно – Вильно и далее на Минск.

Одновременно необходимо ожидать вспомогательных концентрических ударов со стороны Ломжи и Бреста, с последующим развитием их в направлении Барановичи, Минск.

[…]

Вполне вероятен также, одновременно с главным ударом немцев из восточной Пруссии, их удар с фронта Холм, Грубешов, Томашев, Ярослав на Дубно, Броды с целью выхода в тыл нашей Львовской группировки и овладения Западной Украиной.

Если Финляндия выступит на стороне Германии, то не исключена поддержка её армии германскими дивизиями для атаки Ленинграда с северо-запада.

На Юге – возможно ожидать одновременного с германской армией перехода в наступление из районов северной Румынии в общем направлении на Жмеринку румынской армии, поддержанной германскими дивизиями.

[…]

Не исключена возможность, что немцы захвата Украины сосредоточат свои главные силы на юге, в районе Седлец, Люблин, для нанесения главного удара в общем направлении на Киев.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере из Восточной Пруссии, как указывалось выше.

[…]

Основным, наиболее политически выгодным для Германии, а, следовательно, и наиболее вероятным является 1-ый вариант её действий, т.е. с развёртыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан» [79; 2 – 3].

Не менее, а даже более показательны начальные формулировки (раздел I «Наши вероятные противники») «Уточнённого плана…» от 11 марта 1941 года:

«Сложившаяся политическая обстановка в Европе заставляет обратить исключительное внимание на оборону наших западных границ.

Возможное вооружённое столкновение может ограничиться только нашими западными границами, но не исключена вероятность атаки и со стороны Японии наших дальневосточных границ.

Вооружённое нападение Германии на СССР может вовлечь в военный конфликт с нами Финляндию, Румынию, Венгрию и других союзников Германии» [14; 1 – 2].

Вероятные планы противника так же, как и в «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года, изложены в разделе III документа:

«…На Западе.

Германия вероятнее всего развернёт свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии, с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере из Восточной Пруссии на Двинск и Ригу или концентрическими ударами со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск, Барановичи.

При выступлении Финляндии на стороне Германии не исключена поддержка её армии германскими дивизиями (8 – 10) для атаки Ленинграда с северо-запада.

На юге возможно ожидать одновременного с германской армией перехода в наступление в общем направлении на Жмеринку румынской армии, поддержанной германскими дивизиями.

[…]

Не исключена возможность, что немцы сосредоточат свои главные силы в Восточной Пруссии и на варшавском направлении, с том, чтобы через Литовскую ССР нанести и развернуть главный удар в направлении на Ригу или на Ковно, Двинск.

Одновременно необходимо ожидать вспомогательных концентрических ударов со стороны Ломжа и Брест с последующим развитием их в направлении Барановичи, Минск» [14; 3].

Приведённые обширные отрывки из трёх планов стратегического развёртывания РККА очень ярко показывают, какой войне готовился СССР – войне, в которой ему придётся отражать нападение Германии и её союзников.

Не удивительно, что Резун и его сторонники помалкивают и о «Соображениях…» от 19 августа 1940 года, и о «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года, и об «Уточнённом плане…» от 11 марта 1941 года, предпочитая вольно фантазировать на тему мифического плана «Гроза», коснись они этих планов, сразу станет очевидна вся лживость и надуманность их построений.

Может удивлять позиция М.И. Мельтюхова и его последователей, которые пытаются «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года представить как результат эволюции взглядов советского политического и военного руководства от идеи обороны к идее превентивного удара по Германии. Забегая вперёд, кратко скажем (подробнее об этом мы поговорим чуть ниже), что к такому выводу М.И. Мельтюхова подвиг не сам текст плана, как это не удивительно звучит.

Процитированные участки текстов трёх советских военных планов 1940 – 1941 годов указывают не только на то, что СССР ждал нападения и не собирался сам нападать первым, но и на главную причину, по которой одни планы заменялись другими. Планы действительно эволюционировали, но не из-за стремления политического руководства СССР и командования РККА нанести удар по Германскому рейху первыми (агрессивный ли, превентивный ли – в данном контексте не важно), а из-за того, что менялись представления о главном театре грядущей войны. Безусловно, сверх указанного изменялись и оценки сил противника и, как следствие, количество советских войск, которые должны быть отряжены для борьбы с этим противником. Но главная причина, повторяем, именно первая из названных.

«Соображения…» Б.М. Шапошникова предполагали, что основные события в ходе войны с Германией развернутся к северу от Полесья. Именно там немцы нанесут свой наиболее мощный удар, а Красная Армия развернёт главное наступление с целью разгрома немецких группировок в районе Варшавы и Восточной Пруссии. На Юге планом предусматривалась активная оборона Западной Украины и Бессарабии.

Как вспоминает в своих мемуарах А.М. Василевский, в сентябре 1940 года бывший в составе группы работников Наркомата обороны и Генерального штаба, представлявшей этот оперативно-стратегический план политическому руководству страны25, «при его рассмотрении И.В. Сталин, касаясь наиболее вероятного направления главного удара потенциального противника, высказал свою точку зрения. По его мнению, Германия постарается направить в случае войны основные усилия не в центре того фронта, который тогда возникнет по линии советско-германской границы, а на юго-западе, с тем, чтобы прежде всего захватить у нас наиболее богатые промышленные, сырьевые и сельскохозяйственные районы. В соответствии с эти Генштабу было поручено переработать план, предусмотрев сосредоточение главной группировки наших войск на Юго-Западном направлении» [11; 106].

Данная мысль Сталина и положила начало той эволюции планирования, которая привела к появлению сначала «Соображений…» К.А. Мерецкова, а затем «Уточнённого плана…» Г.К. Жукова.

План, предложенный К.А. Мерецковым, однако, оказался дуалистичным. Он предполагал, как уже мог убедиться читатель, что немцы могут действовать по двум вариантам. Согласно первому из них, главные их силы будут развёрнуты к севру от устья реки Сан. Согласно второму, – основные силы германской армии будут сосредоточены южнее Полесья с целью захвата Украины [79; 2]. Предполагая первый вариант действий вермахта, К. А. Мерецков фактически воспроизводил наработки Б.М. Шапошникова, тем более, что этот первый вариант считался им основным и более вероятным [79; 3]. Соответственно два варианта действий (назовём их условно «южный» и «северный») предполагались для Красной Армии. Вот что говорится в разделе V «Основы нашего стратегического развёртывания на Западе» «Соображений…» от 18 сентября 1940 года:

«Главные силы Красной Армии на Западе, в зависимости от обстановки, могут быть развёрнуты или к югу от Брест-Литовска с тем, чтобы мощным ударом в направлениях Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить её важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне; или к северу от Брест-Литовска, с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней.

Окончательное решение на развёртывание будет зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны, в условиях же мирного времени считаю необходимым иметь разработанными оба варианта» [28; 272 – 273], [34; 318 – 319], [53; 104 – 106], [79; 4].

Последний из процитированных абзацев документа ещё раз ясно указывают на то, что Советский Союз готовился не к нападению, а к обороне (каким образом будет осуществляться эта оборона – другой вопрос; о нём мы поговорим немного ниже). В самом деле, если выбор варианта действий РККА зависит от «политической обстановки» (читай – варианта агрессивных действий Германии), то РККА делает свой ход второй, а не первой, т.е. отвечает на нападение, а не нападает сама.

Но, тем не менее, «южный» вариант считался более предпочтительным и основным. Почему? Авторы «Соображений…» поясняют:

«Удар наших сил в направлении Краков, Братислав, отрезая Германию от Балканских стран, приобретает исключительное значение.

Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо ещё подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши.

При развёртывании Вооружённых Сил СССР по этому – основному варианту, предлагается следующая группировка…» [79; 5].

Итак, «резоны» «южного» варианта действий РККА ясны – третий рейх отрезается от своих балканских союзников (Румынии, Венгрии, Болгарии), и тогда последние, может быть, даже не вступят в войну или быстро из неё выйдут; наступать Красной Армии гораздо удобнее по пока плохо оборудованной в оборонном отношении местности южнее устья реки Сан.

«Северный» вариант развёртывания РККА считался гораздо менее предпочтительным и вынужденным – в «Соображениях…» так и пишется: «…при неизбежности (выделено нами – И.Д., В.С.) развёртывания наших Вооружённых Сил по этому варианту…» [79; 8], т.е. лучше бы данного варианта избежать.

Причины такого отношения вполне чётко сформулированы в документе:

«Второй вариант – развёртывание к северу от Брест-Литовска.

Основами этого варианта должно быть:

1. Прочное прикрытие направлений на Минск и Псков в период сосредоточения войск.

2. Нанесение решительного поражения главным силам германской армии, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии, и захват последней.

[…]

При решении этой задачи необходимо учитывать:

1. Сильное сопротивление, с вводом значительных сил, которое во всех случаях, безусловно, будет оказано Германией в борьбе за Восточную Пруссию.

2. Сложные природные условия Восточной Пруссии, крайне затрудняющие ведение наступательных операций.

3. Исключительную подготовленность этого театра для обороны и особенно в инженерном и дорожном отношениях.

Как вывод – возникают опасения, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы и не даст нужного и быстрого эффекта, что в свою очередь сделает неизбежным и ускорит вступление Балканских стран в войну против нас» [79; 7 – 8].

Словом, ожидаемый от «северного» варианта эффект диаметрально противоположен эффекту, ожидаемому от «южного» варианта.

В случае действий по «южному» варианту «Соображений…» К.А. Мерецкова основная роль отводилась наступательным действиям Юго-Западного фронта. Действия Западного и Северо-Западного фронтов носили вспомогательный характер (4-я армия Западного фронта взаимодействовала в наступлении с войсками Юго-Западного фронта, нанося удар на Люблин; остальные силы Западного и Северо-Западного фронтов наносили сковывающие удары по немцам в Северной Польше и Восточной Пруссии) [79; 4 – 7].

По «северному» варианту развёртывания и действий РККА, наоборот, основная роль отводилась наступательным действиям Западного и Северо-Западного фронтов, главной целью которых было овладение Восточной Пруссией. При этом войска Юго-Западного фронта, надёжно прикрывая Западную Украину и Бессарабию, должны были нанести поражение ивангородско-люблинской группировке немцев [79; 7 – 9].

5 октября 1940 года у И.В. Сталина состоялось совещание, на котором присутствовали К.Е. Ворошилов, С.К. Тимошенко, В.М. Молотов и К.А. Мерецков. На совещании обсуждался оперативно-стратегический план, представленный К.А. Мерецковым. В ходе обсуждения Генеральному штабу было поручено доработать план с учётом развёртывания ещё более сильной группировки в составе Юго-Западного фронта, что и было выполнено. В доработанном виде «Соображения…» К.А. Мерецкова были утверждены 14 октября 1940 года. «Южный» вариант плана стал однозначно основным. Тем не менее, работу над «северным» вариантом решено было также продолжать. Доведение обоих вариантов плана на местах планировалось закончить к 1 мая 1941 года [1; 13], [32; 52], [34; 320]. Однако, как верно замечает российский военный историк А.В. Исаев, «интерес к мучительному “прогрызанию” укреплений в Восточной Пруссии явно пошёл на убыль» [34; 320].

Дальнейшим этапом в эволюции советского военного планирования, заключающейся в смещении центра тяжести развёртывания войск Красной Армии на юг, стал «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года. Пожалуй, можно сказать, что план Г.К. Жукова окончательно закреплял приоритет театра военных действий к югу от Полесья. Но всё-таки будет неверным утверждать, как это делает М.И. Мельтюхов, а также и мы в своей совместной с В.В. Смирновым работе26, что оперативно-стратегический план от 11 марта 1941 года окончательно закрепил отказ от «северного» варианта [28; 623], [53; 112].

В самом деле, выше читатель уже мог убедиться по процитированным отрывкам из «Уточнённого плана…», что хотя авторы этого документа и считали, что «Германия вероятнее всего развернёт свои главные силы» на Южном театре военных действий (ТВД) (от Седлец до Венгрии) для того, чтобы захватить Украину, важную для СССР в экономическом (промышленном и сельскохозяйственном) отношении, но «северного» варианта развёртывания главных сил вермахта (в Восточной Пруссии и на варшавском направлении) они тоже не исключали [14; 3]. Да, конечно, раздел V «Основы нашего стратегического развёртывания на Западе» содержит слова, на которые в своём утверждении от окончательном отказе в «Уточнённом плане…» от «северного» варианта развёртывания РККА ссылается М.И. Мельтюхов:

«Развёртывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на варшавском направлении вызывает серьёзные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям» [14; 5], [53; 112].

Но, во-первых, подобная констатация в «Уточнённом плане…» мало отличается от таковой же в «Соображениях…» К.А. Мерецкова (некоторое отличие в формулировке при абсолютном сохранении смысла).

А, во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что план Г.К. Жукова всё-таки говорит о возможности главного удара немцев на Севере. А раз так, то субъективные предпочтения командования РККА и советского политического руководства – как говорится. «дело десятое». На действия немцев надо отвечать по «северному» варианту развёртывания сил РККА, хоть он для нас и менее предпочтителен.

И если уж говорить об окончательном отказе от «северного» варианта, то он наблюдается в чистом виде только в «Соображениях…» от 15 мая 1941 года. В них указывается, что «вероятнее всего главные силы немецкой армии… будут развёрнуты к югу от линии Брест – Демблин для нанесения удара в направлении – Ковель, Ровно, Киев», т.е. для захвата Украины [28; 283], [71; 465]. Удары на Северном ТВД («…из Восточной Пруссии на Вильно и Ригу, а также… со стороны Сувалки и Бреста на Волковыск и Барановичи…» [28; 283], [71; 465]) мыслятся исключительно как вспомогательные. Ни о какой возможности главного удара немцев на Севере в майских «Соображениях…» речи уже не идёт. Т.е. Южный ТВД однозначно считается главным, и «южный» вариант развёртывания Красной Армии, следовательно, становится единственным.

Читатель по процитированным участкам текстов трёх указанных советских военных планов наверняка уже заметил, что говорят они о наступлении Красной Армии. Удивлять это не должно. Наступление советских войск во всех этих разработках – это ответ на агрессию. Другими словами, будущая война с Германским рейхом должна была стать оборонительной по сути (ибо СССР подвергается нападению), но наступательной по способу её ведения. Лозунг предвоенных лет «Бить врага на его территории!» не был чисто пропагандистским. Из него исходило и советское военное планирование. Оборона (да и то активная) предусматривалась на границе в период сосредоточения советских войск для первой операции, т.е. для нанесения мощного удара по агрессору. Также она использовалась на флангах основного ТВД в период проведения наступления главной ударной группировки Красной Армии. Данная схема во всех трёх рассмотренных нами планах была схожа (варьировалось только понимание главного и второстепенного ТВД и, в соответствии с этим, главные и второстепенные группировки РККА). Вот как, например, формулируются основы развёртывания наших войск по первому, «южному», варианту в «Соображениях…» от 18 сентября 1940 года:

«Первый вариант – развёртывание к югу от Брест-Литовска.

Основами этого развёртывания должны быть:

1. активной обороной прочно прикрывать наши границы в период сосредоточения войск.

2. Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение Люблин-Сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Тилица и верхнее течение р. Одер.

3. Активными действиями Север-Западного и Западного фронтов сковать большую часть сил немцев к северу от Брест-Литовска и в Восточной Пруссии, прочно прикрывая при этом Минское и Псковское направления» [79; 4].

Итак, никакая стратегическая оборона советским командованием не планировалась. Никто не собирался, понарыв окопов и понастроив укрепрайонов аж до самой Москвы, сидеть в них в случае нападения Германии на СССР и только тем и заниматься, что отражать вражеские атаки. Стремление Резуна и его сторонников доказать, что отсутствие подготовки к такому способу ведения оборонительной войны означает, что СССР готовился к агрессии, выглядит смешным, наивным, глупым, по-иезуитски хитрым – каким угодно, только не серьёзным и не состоятельным с научной точки зрения. Да, Советский Союз собирался в ответ на агрессию наступать, отбив удар противника, но он не собирался первым начинать войну (тем более – агрессивную войну). И «Соображения…» от 19 августа 1940 года, и «Соображения…» от 18 сентября 1940 года, и «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года об этом убедительно свидетельствуют. И если их читать да ещё делать это внимательно и непредвзято, то относиться серьёзно к построениям Резуна и «иже с ним» просто нельзя. Скажем так, серьёзно относиться к его экзерсисам могут только несерьёзные люди. Концепция Резуна вообще не из научной области, она из области политической пропаганды.

А вот гипотеза М.И. Мельтюхова о подготовке СССР в 1941 году к превентивной войне уже вполне научна, ибо имеет под собой определённые основания. Правда, признать достаточными основания, на которых М.И. Мельтюхов уже «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года пытается объявить планом превентивного удара по Третьему рейху, явно нельзя. Но на чём всё-таки базируется исследователь в этой своей попытке? Ведь текст плана, казалось бы, ни о чём подобном и близко не говорит. Дадим слово самому историку. Так, в одной из своих работ он отмечает:

«Насколько можно судить по доступным документам, впервые точная дата возможного удара по Германии появилась в оперативном плане от 11 марта 1941 года…» [54; 66].

По мнению М.И. Мельтюхова, этой датой является 12 июня 1941 года [54; 66].

В другой своей работе исследователь ещё более категоричен:

«Версия о том, что “ в основу документа («Уточнённого плана…» – И.Д., В.С.) была положена оборонительная стратегия”, не имеет никакого основания. Дело в том, что в нём было чётко указано: “Наступление начать 12.6” (выделено автором – И.Д., В.С.). Точный срок начала наступления, как известно, определяется стороной, которая планирует располагать инициативой начала боевых действий» [53; 114].

Итак, дело, оказывается, в дате (12 июня; заметим, без указания года). Неужели она действительно фигурирует в «Уточнённом плане…»? И да, и нет. Поясним.

Дело в том, что в опубликованном варианте мартовского плана этой даты нет. Но, по утверждению генерала армии М.А. Гареева, дата эта есть в тексте плана, хранящемся в архиве. Однако, как говорит М.А. Гареев, фраза «Наступление начать 12.6» вписана Н.Ф. Ватутиным карандашом в основной текст плана (в раздел, посвящённый задачам Юго-Западного фронта), собственноручно выполненный чернилами А.М. Василевским [48; 543].

Именно на свидетельство М.А. Гареева ссылается в своих работах М.И. Мельтюхов [53; 114, 154 – 155], [54; 66, 84]. Сомневаться в этом свидетельстве не приходится, ибо им М.А. Гареев, в сущности, «играет» против себя. Генерал является последовательным противником любой из версий начала Великой Отечественной войны, отличающейся от «классической», т.е. официальной советской. И уж если он сказал, что подобные слова в текст плана вписаны, то так оно и есть.

М. Солонин, также, очевидно, лично познакомившийся в архиве с оригиналом плана Г.К. Жукова, уточняет, что фраза о наступлении 12.6 вписана «на оборотной стороне 27-й страницы (выделено нами – И.Д., В.С.) тонким карандашом, аккуратным “бисерным” почерком (предположительно рукой… Н.Ф. Ватутина)…» [76; 73 – 74].

Вряд ли можно согласиться с М.И. Мельтюховым, что наличие в тексте «Уточнённого плана…» данной карандашной вставки поставило «на твёрдую почву фактов» вопрос об определении даты советского превентивного нападения на Германию [54; 66]. Не только определение данной даты на фактическую почву не поставлено, но и сам вопрос: а планировалось ли подобное нападение?

В самом деле, насколько текст мартовского плана известен, данная фраза о наступлении противоречит его характеру, т.к. в основе плана лежала идея ответного удара, если угодно, стратегия активной обороны (в этом читатель уже сам мог убедиться по процитированным выше участкам текста этого документа).

Строго говоря, абсолютно не ясно, как на основе карандашной вставки в текст плана (да ещё выпадающей из его контекста) можно строить какие-то теории? Да ещё такие глобальные, как теория о наличии советских планов превентивного удара по Германскому рейху.

К тому же вспомним, что и года-то эта хронологическая вставка не содержит – просто число и месяц. И 12 июня 1941 года Советский Союз никакого удара по Германии в реальной жизни не нанёс.

С учётом вышесказанного ватутинскую карандашную вставку можно рассматривать как след неких размышлений генштабиста. Почему бы и нет?

Вот, пожалуйста, одна из версий подобных размышлений. Приводит её М. Солонин:

«Внимательный анализ документа не даёт оснований предположить, что фраза “наступление начать 12 июня” относится к 12 июня 1941 года. логика рассуждений здесь очень простая – большая часть механизированных (танковых) соединений, упомянутых в мартовском (1941 года) плане, просто не существовала в реальности.

[…]

В целом, развёрнутая в феврале 1941-го программа создания гигантских бронетанковых сил, предусматривающая формирование 30 мехкорпусов по тысяче танков в каждом и вооружение этой чудовищной бронетанковой орды “танками новых типов” (КВ и Т-34), не могла быть завершена ранее конца 1942 года (если не позже). Ни один разумный человек – а Сталин, без сомнения, был человеком чрезвычайно осторожным – не стал бы затевать такой “грандиозный капитальный ремонт” за несколько месяцев до начала Большой Войны. Можно предположить, что в марте 1941-го этот момент был отнесён им к концу лета (“12 июня”) (именно так в тексте: «к концу лета» – И.Д., В.С.) 1942-го или даже 1943 года…» [76; 75].

Чем не версия? Тут даже превентивный удар по Германии присутствует. И на ударе этом, как и у М.И. Мельтюхова, настаивает, конечно же, Сталин (а уж Ватутин потом штабными разработками только конкретизирует дату удара [53; 114]. Да только год этого удара вообще не 1941-й! А может, и не 1942-й!

А вот ещё одна версия размышлений Н.Ф. Ватутина, которая начисто отрицает и построения М.И. Мельтюхова, и версию М. Солонина:

«Скорее всего, эта дата послужила разработчикам мобплана МП-41 точкой обратного отсчёта для определения сроков календарного плана осуществления основных его мероприятий, – пишут российские историки Л.Н. Лопуховский и Б.К. Кавалерчик. – Ватутин употребил слова “Наступление начать 12.6”, чтобы подчеркнуть, что к этому сроку должны быть практически завершены все мероприятия по приведению войск в боевую готовность, включая их сосредоточение и отмобилизование. Поэтому срок готовности МП-41, как всегда, первоначально назначили с запасом – на 1 мая» [48; 545].

Таким образом, полагают эти исследователи, никакое нападение на Германию (ни превентивное, ни агрессивное) мартовским оперативным планом не предусматривалось [48; 545].

Со своей стороны заметим, что данная версия объяснений фразы «Наступление начать 12.6» выглядит очень и очень убедительно.

О чём всё это говорит? Да о том, что, встав на «твёрдую почву» карандашной вставки в основной текст плана, мы целиком и полностью вступаем в область гипотез. И гадать, что хотел сказать Н.Ф. Ватутин фразой о наступлении, которое нужно начать 12 июня (неизвестно какого года), можно сколько угодно27.

И ещё. Если «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года на самом деле является планом превентивного удара по Третьему рейху, то не совсем ясно появление майских «Соображений…». Если уж этот план содержал, как полагает М.И. Мельтюхов, квинтэссенцию «”общепринятых взглядов” советского руководства на начало войны», то почему же он, по выражению того же М.И. Мельтюхова, «не был итоговым», почему «процесс разработки советского оперативного плана продолжался» [53; 114]? Зачем понадобилось «плодить» планы, вместо того, чтобы доводить до ума уже имеющийся и проводить по нему подготовку к войне?

Мы плавно подошли к «Соображениям…» от 15 мая 1941 года. Этот документ, действительно, позволяет говорить, что в нём содержится идея превентивного удара по германской армии, расположившейся у советских границ и готовящейся к нападению. Именно поэтому майские «Соображения…» стоят особняком в советском военном планировании предвоенного периода28.

Что представляют из себя майские «Соображения…»?

Сейчас они известны только в черновом варианте докладной записки, направленной Сталину С.К. Тимошенко и Г.К. Жуковым, т.е. наркомом обороны и начальником Генштаба РККА. По утверждениям Д. Волкогонова и В. Карпова, документ изначально находился в личном деле Г.К. Жукова, хранящемся в Министерстве обороны [84; 183].

«Соображения…» написаны рукой А.М. Василевского, на тот момент – заместителя начальника Оперативного управления Генерального штаба. В тексте имеется редакторская правка рукой Н.Ф. Ватутина (напомним, тогда он был первым заместителем начальника Генштаба). Хотя в конце обозначены фамилии С.К. Тимошенко и Г.К. Жукова, их подписей нет. В тексте есть ссылки на прилагаемые карты, но карты отсутствуют [9; 314, 341], [71; 464 – 472].

Можно предположить с большой долей вероятности, что чистовой с картами, подписанный наркомом обороны и начальником Генштаба, был предоставлен Сталину и впоследствии затерялся в архивах или был уничтожен. Впрочем, заместитель начальника Генерального штаба Вооружённых Сил СССР в 1991 году генерал-полковник А. Клеймёнов утверждал, что данный документ не был подписан и никогда не обсуждался [84; 183]. Наверное, у генерала были основания так заявлять. С ним согласен современный российский историк О.В. Вишлёв. Более того, этот исследователь полагает, что «документ (т.е. «Соображения…» от 15 мая 1941 года – И.Д., В.С.) никогда не выходил из стен Генштаба. Он так и остался черновым рабочим документом» [18; 15], [19; 36]. Своё мнение О.В. Вишлёв основывает на том, что нет ни прямых, ни косвенных документальных подтверждений не только того, что план был утверждён и подписан Сталиным, но и того, что он вообще направлялся ему на рассмотрение. Нет также свидетельств подписания его С.К. Тимошенко и Г.К. Жуковым. С полной уверенностью можно утверждать, что его, с учётом своих правок, одобрил Н.Ф. Ватутин (хотя подпись его на документе также отсутствует) [18; 15], [19; 36]. Наконец, как считает О.В. Вишлёв, «заслуживает внимания… и тот факт, что этот документ долгое время (до 1948 года) хранился в личном сейфе Василевского – не в бумагах Сталина, Тимошенко, Жукова либо… Н.Ф. Ватутина, где ему, казалось бы, надлежало находиться, если бы он был утверждён или хотя бы рассмотрен, и именно из сейфа Василевского перекочевал в архив» [18; 15], [19; 36].

Нельзя не отметить, что документов, которые противоречили бы мнению А. Клеймёнова и О.В. Вишлёва действительно пока не известно. Но вот свидетельство, ему противоречащее, есть. Можно считать, что это два свидетельства, хотя принадлежат они одному и тому же лицу. Причина подобной «двойственности» в том, что детали дела, изложенные этим лицом дважды, довольно сильно отличаются в первом и втором случае. Речь идёт о свидетельствах Георгия Константиновича Жукова, в осведомлённости которого в рассматриваемом вопросе вряд ли приходится сомневаться. Маршал два раза рассказывал о майских «Соображениях…» советским историкам: в 1965 году В.А. Анфилову, в 1966 году Н.А. Светлишину.

В.А. Анфилову Г.К. Жуков поведал следующее:

«Идея превентивного нападения на Германию появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривающую предупредительный удар. Конкретная задача была поставлена А.М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы этот документ не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам. “Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?” – раздражённо бросил Сталин. Мы сослались на складывающуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержащиеся в его выступлении 5 мая… “Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а о непобедимости немецкой армии, о чём трубят газеты всего мира”, – прорычал Сталин. Так была похоронена идея о предупредительном ударе…» [48; 533 – 534]. По словам Жукова, «…разговор закончился угрозой Сталина» [48; 533 – 534], [53; 91 – 92].

А вот вариант истории, рассказанный Н.А. Светлишину:

«…Свою докладную я передал Сталину через его личного секретаря Поскрёбышева. Мне до сих пор не известны ни дальнейшая судьба этой записки, ни принятое по ней решение Сталина. А преподанный по этому поводу мне урок запомнился навсегда. На следующий день Н.А. Поскрёбышев, встретивший меня в приёмной Сталина, сообщил его реакцию на мою записку. Он сказал, что Сталин был разгневан моей докладной и поручил ему передать мне, чтобы я впредь таких записок для “прокурора” больше не писал, что председатель Совнаркома больше осведомлён о перспективах наших взаимоотношений с Германией, чем начальник Генштаба, что Советский Союз имеет ещё достаточно времени для подготовки решительной схватки с фашизмом. А реализация моих предложений была бы только на руку врагам Советской власти» [48; 534], [53; 92].

Оставляя в стороне странное расхождение в деталях этих двух рассказов Г.К. Жукова об одном и том же (хотя между двумя беседами с историками был всего лишь примерно год (как говорится, плюс-минус)), явные штампы времён хрущёвской «оттепели», присутствующие в обоих повествованиях, можно, пожалуй, сказать, что в том или ином виде «Соображения…» от 15 мая 1941 года Сталину всё же докладывались. Скорее всего, они были представлены ему в виде некоего тезисного доклада. Сталин доклад «зарезал». Идея превентивного удара по Германии его одобрения не получила. Посему А. Клеймёнов и В.О. Вишлёв правы – сами «Соображения…», представлявшие собой довольно объёмный документ, стен Генштаба могли не покидать, их не обсуждали на правительственном уровне, коллегиально (Сталин отверг их с ходу единолично), их не подписывали ни нарком обороны, ни начальник Генштаба (о чём, кстати, Г.К. Жуков прямо говорил В.А. Анфилову), и, вполне возможно, они даже не имели чистового варианта.

Майские «Соображения…», как было отмечено, – довольно объёмный документ – 15 листов, с четырьмя приложениями. Три приложения содержали в общей сложности семь карт. Одно приложение («Схема соотношения сил») карт не имело [71; 464 – 472], [77; 199].

Приведём выдержки из данных «Соображений…», которые позволили бы читателю увидеть, что этот оперативный план действительно диссонировал со всеми предыдущим советским военным планированием:

«I. […]

Всего Германия с союзниками может развернуть против СССР до 240 дивизий.

Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, она имеет возможность предупредить (подчёркнуто в тексте документа – И.Д., В.С.) нас в развёртывании и нанести внезапный удар.

Чтобы предотвратить это (выделено нами – И.Д., В.С.), считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому Командованию, упредить (подчёркнуто в тексте документа – И.Д., В.С.) противника в развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействие войск.

[…]

IV. …Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику, как с воздуха, так и на земле:

1. Провести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса;