Вчера

Глава вторая Марк

Когда утром передали эту новость по радио, я думал, хуже уже некуда. Оказалось – есть куда.

Говорят, счастье – в незнании. Я снова смотрю в глаза Клэр – в те самые глаза, что заворожили меня двадцать лет назад в «Универ-блюзе» (так говорит мой дневник). Зрачки сегодня кристально чистые, бремя знания не оставило на них пятен. Всего один день, и такая разница. Вчера из них выплескивалась мучительная агония. Сегодня это лавандовые радужки безмятежной женщины – комфорт защищен беспамятством, пытка знанием отменена.

В верхушках деревьев завывает ветер.

Впервые в жизни я готов отдать все, чтобы стать моно, как Клэр. Именно сегодня. Знаю, что она мне завидует. Сильно. Эта беда то и дело проявляет себя в нашем браке – и в моем дневнике. Я потерял счет фразам, начинающимся с «очередная тирада Клэр о том, что все дуо…».

Как же плохо она понимает, что у нее куда больше оснований быть счастливой именно потому, что она моно.

Я глубоко вздыхаю в надежде успокоить скачущие мысли.

– Очень странно, – говорю я.

– Инспектор Ричардсон ждет, Марк. – Клэр скрещивает на груди руки, не сводя с меня беспокойного взгляда.

Мне остается лишь последовать за ней по садовой дорожке к тому месту, где стоит детектив. Издалека видно, что он высок и хорошо сложен, с сильными плечами. Не до шуток, я здесь по делу, говорят эти плечи.

Скосив глаза, я замечаю, как этот человек прячет что-то в карман. Похоже на футляр от камеры. Проклятье. Что он фотографировал у меня в саду? Оставшиеся несколько ярдов я прохожу быстрее.

– Доброе утро, инспектор, – говорю я.

Вблизи я отмечаю, как хорошо черты его лица сочетаются с орлиным носом.

– Доброе утро, мистер Эванс.

– Как я понимаю, вы хотите со мной поговорить.

– Извините, что беспокою вас. Я знаю, как вы заняты. Но у меня есть печальные новости о мисс Софии Эйлинг. К моему глубокому сожалению, ее тело нашли в Кэме ранним утром.

– Что?

– В подобных случаях стандартная процедура требует взять свидетельские показания у друзей и родственников. Нам нужно восстановить картину действий покойной перед собственной смертью и предоставить экспертам, производящим вскрытие, все необходимые факты. Вы, очевидно, были знакомы с мисс Эйлинг. Не возражаете против того, чтобы поехать со мной в отделение на Парксайд для дачи показаний? Это не займет много времени.

Слышно, как Клэр со свистом втягивает воздух.

– Вы сказали… вы сказали, что Марк и София были знакомы?

– Да, – кивает инспектор.

– Марк… – Клэр поворачивается ко мне, в расширенных зрачках – обвинение. – Это факт?

Проклятье. Я обязан погасить уже дымящееся в глазах жены подозрение.

– Сейчас проверю, – говорю я ей, доставая дневник и изучая его с самым невинным выражением, на которое способен.

– Дневник утверждает, что я познакомился с Софией два года назад, в Йорке, на писательском фестивале, – говорю я. – Начинающая романистка, пишет о… гм… пациентах психиатрической лечебницы. В частности, об их наркотических фантазиях. Попросила меня подписать ей экземпляр романа «На пороге смерти». Сказала, что она большая поклонница моих книг. Как вы узнали, что мы с ней знакомы, инспектор?

– Мисс Эйлинг писала о вас в своем дневнике.

Черт. Как мог Софиин дневник попасть в руки инспектора?

– Мне странно слышать, что вы имеете доступ к ее дневнику, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Если я правильно изучил факты, закон о правах человека защищает право личности на тайну. Включая тайну переписки и дневников.

– Совершенно верно, сэр, но только в общем смысле. – Детектив на секунду умолкает, скривив рот. – В девяносто восьмом году была принята поправка к закону о защите данных, предоставляющая полиции – в случае необходимости и при наличии специального ордера – доступ к персональным данным. Мы можем конфисковывать или проверять электронные дневники, если затронуты интересы национальной безопасности. Или при расследовании таких преступлений, как убийство или похищение детей. Очень серьезных правонарушений, понимаете? – (Я тяжело сглатываю слюну.) – Так что мы сразу затребовали ордер на инспекцию дневника Софии. Он, как мы полагаем, поможет расследовать обстоятельства ее смерти.

– Что София писала обо мне?

Детектив молча качает головой, выставив вперед челюсть.

– Инспектор, – я смотрю ему прямо в глаза, – вы только что сказали, что тело этой несчастной выловили из Кэма. Вы стоите у меня в саду и просите меня о помощи. Я желаю знать подробности.

– Вы действительно этого хотите?

– Да, и я настаиваю.

– Ну, если настаиваете… – Он бесстрашно выдерживает мой взгляд.

Слышно, как Клэр вновь со свистом втягивает воздух.

– По дневнику Софии можно предположить, что после встречи в Йорке вы с ней стали весьма близки… – У детектива дергается уголок рта.

Клэр отступает назад. С таким видом, словно ее ударили под дых. Однако ужас, читающийся у нее на лице в первую секунду, тут же сменяется чем-то другим. Щеки горят грозовым огнем. Над ними и над прикушенной губой полыхают глаза.

У меня есть четыре возможности:

а) все отрицать;

б) все валить на характер Софии;

в) выяснить, что писала обо мне София в своем дневнике, – желательно, когда рядом не будет Клэр;

г) все вышеперечисленное.

– Это ложь, – говорю я, сжимая пальцы в кулак. – София все выдумала. Она говорила, что без ума от моих книг. Без ума от меня, хотя мы раньше не встречались.

Детектива это не убеждает.

– Она писала то, во что хотела верить. У нее было расстройство психики. Вы понапрасну тратите время, инспектор.

– Я обязан проверить всех, кто был с ней связан, – у детектива твердеет челюсть, – включая мужчин, с которыми мисс Эйлинг была весьма близка.

Я смотрю на Клэр. Пальцы у нее сжаты, как и у меня. В глазах пузырится все та же жидкая лава. Но слава богу, мою жену можно убедить, если это делать со всей настойчивостью, – к тому склоняют меня дневниковые заметки за последние двадцать лет. Факт: в одной из записей за июнь 1995 года говорится, к примеру, что Клэр неравнодушна к малиновым розам и что «долгая, упорная мольба – ключ к ее неподатливому сердцу».

Тем не менее меня передергивает. Стоит таблоидам прослышать, что я один раз изменил Клэр, и можно попрощаться с мечтами о парламенте.

– Инспектор, – говорю я, – надеюсь, вы не намерены меня арестовать?

– Господи боже, нет. Конечно нет, сэр. Нам нужны всего лишь свидетельские показания.

Трудно решить, должно это меня напугать или успокоить.

Ричардсон прокашливается и слегка дергает подбородком.

– Вы хотите знать, что писала о вас София? – говорит он. – Что ж, наш ордер позволяет частично раскрыть содержание ее дневника лицам, которых расследование касается напрямую. Я могу поделиться с вами некоторыми деталями, когда мы приедем в отделение.

Детектив, наверное, думает, что я отдам все, лишь бы узнать, что она обо мне писала.

– Я поеду с вами, инспектор, – говорю я со стоном. – Я буду добровольно помогать следствию, несмотря на полный бред в голове Софии относительно природы наших отношений.

– Благодарю вас.

– Верь мне, Клэр! – говорю я, заглядывая ей в глаза с самой горячей мольбой, на которую только способен.

Но Клэр не отвечает, и я шагаю вслед за детективом по садовой дорожке к машине.

Я думал, меня отведут в комнату для допросов. Вроде тех, что показывают в кино, – голые стены, стол, стул, мощная галогеновая лампа светит прямо в глаза несчастному подозреваемому.

Вместо этого меня проводят в кабинет Ричардсона. Рабочий стол почти пуст: компьютер, чей-то айдай (может, Софии?), цифровой диктофон и гигантский скрепкосшиватель. Почетное место в левом углу стола занимают деревянные шахматы. Пешки уже вступили в ожесточенную схватку. Ни огромных стопок бумаг, ни разбросанных в беспорядке картонных папок, ни чашек с заплесневелыми остатками кофе пятидневной давности. Однако полки позади стола позволяют кое-что узнать о Ричардсоне. Блокноты с цветными наклейками составлены безупречными рядами и следуют друг за другом в точном соответствии с оттенками этих наклеек.

Нужно быть осторожным.

Не показывать, что мне страшно, даже если это так.

В глаза бросается металлическая доска на задней стене с выгравированным на ней текстом:

Мне просто необходимо быть начеку. Предельно осторожным. Я нюхом чую людей из породы инспектора Жавера[2], которые в погоне за ответами перевернут все камни до единого. У таких работа заполняет легкие с каждым вдохом. Горбоносый детектив не успокоится, пока не выудит правду.

– Спасибо, что согласились приехать, – говорит Ричардсон. Потом указывает на сержанта, что зашел вместе с нами в кабинет, – серьезного молодого человека с толстыми, словно гусеницы, бровями. – Это сержант Дональд Ангус, он будет впечатывать ваши свидетельские показания в формуляр MG11, согласно инструкции. Потом вы подпишете этот формуляр.

Я киваю.

– Значит, вы дуо, мистер Эванс.

– Разумеется.

– Как давно вы женаты?

– Двадцать лет.

– Дети?

– Нет.

– Вы успешный литератор. При этом вы надеетесь пройти в парламент от Южного Кембриджшира и будете участвовать в выборах как независимый кандидат.

– Совершенно верно.

– Что сказала София Эйлинг, когда подошла к вам после выступления в Йорке?

– Сейчас посмотрю.

Я достаю айдай, набираю на клавиатуре запрос и вновь поднимаю взгляд на Ричардсона:

– Сказала, что ей очень нравятся мои романы. Что она читает их уже много лет. И надеется, что ее неопубликованную рукопись ждет такой же успех. Так, по крайней мере, говорит мой дневник.

– Что-нибудь еще?

– Нет.

– Подождите минутку. Разве мисс Эйлинг не сказала, что она от вас без ума?

Какой он сообразительный, этот инспектор Ричардсон.

– Ах да. Сказала.

– Что вы ответили?

– Сказал, что польщен.

– Что произошло после этого?

Я молчу. Я отдал бы все, лишь бы узнать, что написала София в своем дневнике о нашей первой встрече.

– Она пригласила меня на ужин. Я отказался.

– Вы сказали «нет» прекрасной блондинке? – По лицу Ричардсона пробегает недоверие.

– Да. – Я смотрю ему в глаза, понимая, что каждое слово в дневнике Софии сейчас свидетельствует против меня. Но у меня перед Софией преимущество – у мертвой женщины нет больше слов, чтобы себя защитить. В отличие от меня.

– Но почему?

– Я не принимаю приглашения от каждого, с кем знакомлюсь на писательских конференциях. Даже от прекрасных блондинок.

– Почему же?

– Если человек заявляет, что он от меня без ума, в моей голове включается сигнал тревоги.

– Почему это?

В надежде выбраться из засады и в поисках подходящего ответа я впечатываю в айдай «психи + конференция». К моему облегчению, появляется один результат. Я просматриваю текст и поднимаю взгляд на Ричардсона:

– На таких мероприятиях нередки сумасшедшие, инспектор. В прошлом году, говорит дневник, одна дама с кислотно-розовой помадой на губах буквально избила литературного агента своей сумкой.

Детектив скептически поднимает бровь.

– Так что же произошло потом? – спрашивает он. – После того, как вы отвергли приглашение мисс Эйлинг?

– У нее был недовольный вид. Но она ушла.

– Что значит «ушла»?

– Вышла из комнаты. – Я стараюсь говорить терпеливо.

– Чтобы переспать с вами в другой комнате?

– Разумеется, нет.

– Вы уверены?

– Послушайте, инспектор… – Мне приходится прилагать усилия, чтобы не впустить в эти слова раздражение. – Я понимаю ваше стремление докопаться до причин смерти Софии. Но вы на ложном пути, если позволите мне высказать свое мнение.

– Что произошло после конференции?

– Ничего. – Я качаю головой. – Неужели ее дневник говорит, что у нас уже несколько лет бурный роман?

Детектив молчит. Я замечаю, что он снова выставил челюсть вперед. Собираюсь с силами для ответа на следующий вопрос.

– Общались ли вы с ней после этого?

Чтобы ответить, я достаю дневник.

– Я получил от нее несколько прочувствованных писем. Было видно, что она все еще одержима мной. Я отправил их в корзину. Камилла, мой агент, постоянно пересылает мне похожие письма от поклонниц.

– Приятно, наверное, когда вокруг вас вьются женщины.

– Дневник говорит, что это часто действует на нервы.

– Ваше имя несколько раз всплывает в ее айдае, – неожиданно говорит Ричардсон. – Сто восемьдесят четыре раза, если быть точным.

– Она была настолько одержима мной?

– В ее дневнике встречаются… как бы это сказать… живописные подробности, – говорит Ричардсон, не сводя с меня глаз. – Я еще не все изучил. Этот дневник не похож на те, что приходили по ордерам раньше вместе с делами об убийствах.

Я приподнимаюсь на стуле.

– Читается как сбивчивый поток сознания, – продолжает он, – или, скорее, как бурная река полусознания. Поразительная путаница мыслей.

Я знал, что София эксцентрична (так говорит мой дневник), но никогда не думал, что она сдвинулась настолько.

– Что она обо мне писала?

– Этого я сказать не могу.

– Но… но… вы сказали, что будете рады поделиться со мной деталями, если я поеду с вами в отделение.

– Я сказал, что могу ими поделиться.

– Она писала, что безумно меня любит?

– Вопросы здесь задаю я.

– Простите, инспектор, – говорю я, – мне просто любопытно, вот и все. Вы только что сказали, что мое имя всплывает в ее дневнике сто восемьдесят четыре раза.

– Давайте сменим тему. – Рот Ричардсона вытянут в зловещую линию. – Не могли бы вы подробно рассказать о всех ваших действиях за последние три дня? Давайте начнем со вчерашнего.

И снова у меня есть четыре возможности:

а) сказать Ричардсону правду о том, что сделал я;

б) выдать ему правду о том, что сделала Клэр;

в) солгать;

г) ничего из перечисленного.

– Утром моя жена почувствовала себя ужасно из-за того, что накануне вечером забыла принять лекарства, – говорю я. – Поэтому я решил остаться дома. Даже отменил встречу с волонтерами из группы поддержки, чтобы за ней присматривать. Слава богу, она все время оставалась в постели, и в целом день прошел неплохо.

– Что с ней было не так?

Я чуть не вою. Факт: состояние Клэр изводит меня уже много лет.

– Если вам так нужно знать, инспектор, – говорю я со вздохом, – то моя жена страдает депрессией. Временами ее поведение становится плохо предсказуемым. И кстати, буду очень благодарен, если вы сохраните это в тайне. Мне бы не хотелось, чтобы пресса узнала о… гм… проблемах со здоровьем моей жены.

Ричардсон кивает и, нахмурившись, помечает что-то у себя в блокноте.

– Значит, вы и миссис Эванс весь вчерашний день провели дома?

– Да.

– Что еще вы делали, кроме того, что присматривали за ней?

– Я попробовал писать за кухонным столом, пока Клэр отдыхала наверху. Но выяснилось, что это непродуктивно. Тогда я решил заняться канцелярской работой у себя в кабинете и навещать Клэр примерно раз в час.

– Что значит «канцелярской»?

– Таблицы. Письма. Все, что не требует вдохновения.

– Что же вас вдохновляет, мистер Эванс?

– Обычная жизнь. Самые простые вещи.

– Например, матримониальные разборки? Не они ли послужили вдохновением для сцены в книге «На пороге смерти»? Когда протагонист Гуннар ссорится со своей женой Сигрид всего за два дня до смерти их ребенка?

Выходит, детектив читал мой роман.

– Невозможно сказать в точности, как именно жизнь влияет на романы. – Фраза прозвучала резче, чем я предполагал.

– Как вы следите за тем, что вас вдохновляет?

Факт: по какой-то причине только моно задают мне такие вопросы на писательских фестивалях. Не знаю почему, – возможно, это связано с их чувством неполноценности. Но разве детектив может быть моно? Как бы то ни было, придется дать ему дежурный ответ, один из тех, что у меня всегда наготове.

– Записываю в дневник, разумеется. Все. Все, что поражает, раздирает душу, кажется абсурдом.

– Как вы следите за тем, что уже написали, когда работаете над романом?

– Просто листаю назад, если чего-то не помню.

– Почему тогда Гуннар у вас на одной странице родом из Варберга, а на другой – из Вальберга? Один город – в Норвегии, другой – в Швеции.

Я смотрю на детектива, разинув рот. Факт: я наткнулся на эту опечатку через два месяца после публикации – она ускользнула от редакторов. При этом никто из читателей не заметил ошибки – до сегодняшнего дня. Судя по всему, Ричардсон читал роман по-настоящему внимательно. От этого я занервничал в два раза сильнее.

– Вы хорошо знаете географию Скандинавии, инспектор.

– Я на четверть швед и на четверть датчанин.

Я моргаю.

– Вы не ответили на мой вопрос, – говорит он.

– Во всех романах бывают… гм… ошибки. Неужели вы тратите все свое время на то, чтобы искать их в книгах?

– Моя работа – находить трещины в том, что снаружи выглядит целым. – Серые глаза детектива превращаются в стальные буравчики. – Кстати, как бы вы охарактеризовали свой брак?

– Конечно, как счастливый. – Голос срывается на дрожь, несмотря на все мои старания говорить уверенно.

– Что вы понимаете под словом «счастливый»?

Я прочесываю мозг в поисках подходящего фактического ответа и решаюсь наконец позаимствовать пару строк из романа «На пороге смерти».

– Зависит от того, как мы понимаем счастье. Мое личное определение таково: мы осознаём, что были счастливы, только постфактум.

Ричардсон поднимает бровь и черкает что-то у себя в блокноте.

– Что происходило два дня назад? В четверг?

Здесь уже сложнее. Нужно тщательно выбирать слова.

– Я тоже провел весь день дома. Почти все время писал у себя в кабинете. В отличие от вчерашнего дня, четверг был относительно продуктивным. Я написал около восьмисот слов. А во второй половине дня разобрался с почтой.

– Значит, вы не выходили из дому?

– Нет.

– Вы с кем-нибудь разговаривали в течение дня?

– Часов в пять говорил по телефону с Камиллой, моим агентом, и Роуэном, руководителем кампании.

– Что происходило вечером?

– Ничего особенного. Я заснул перед телевизором у себя в кабинете.

– Два дня назад? В среду?

Я достаю айдай и просматриваю запись за среду.

– Писал все утро, – говорю я, поднимая взгляд от дневника. – Приготовил себе на обед сэндвич, потом поговорил по телефону с Камиллой и Роуэном. После полудня разобрался с письмами и прочим занудством, а вечер провел перед телевизором.

– Кажется, ваши дни проходят по одной и той же схеме. – Детектив смотрит на меня, приподняв левую бровь. – В среду, по вашим словам, вы делали ровно то же самое, что и в четверг.

Черт. Опять вляпался.

– Я писатель, – говорю я, стараясь контролировать свой голос. – За годы работы я научился распознавать симптомы творческой мании. И стараюсь выжать из этого состояния как можно больше. Поэтому я и провел всю неделю дома – я писал. Так говорит мой дневник. Я выхожу, только если это нужно.

– «Творческая мания». – Ричардсон повторяет мои слова, задумчиво сморщив лоб. – Помнится, я встречал этот оборот в дневнике Софии.

Ничего удивительного, ведь именно у Софии я этот оборот и позаимствовал. Факт: она произнесла его впервые в тот день, когда мы познакомились, и относилось это к моей работе. Словосочетание мне приглянулось – краткое описание самых продуктивных фаз, которые время от времени у меня случаются, – так что я записал его и выучил на следующий день.

– Ну конечно, ведь София сама была начинающим литератором. – Я решил напомнить об этом Ричардсону. – Приступы творческой мании знакомы любому писателю, и он всегда им рад.

– При этом ни одна строчка в ее дневнике не указывает на то, что она считала себя литератором. – Глаза детектива прожигают мои. – Никаких ссылок на неопубликованные рукописи, – добавляет он. – Ни слова, например, о том, что она трудится над каким-то литературным шедевром.

– Это странно, инспектор, – говорю я, отчаянно пытаясь держаться невозмутимо. – Она совершенно точно упоминала рукопись о пациентах психиатрической лечебницы.

– Забавно слышать. – Ричардсон кривит рот. – Мисс Эйлинг всяко должна кое-что знать об этих лечебницах. Эта тема в ее дневнике крутится постоянно.

Мой рот наполняется чем-то прогорклым.

– Что вы имеете в виду?

– То, что она очень долгое время провела в соответствующем учреждении и вышла оттуда всего два года назад.

– Она была в изоляции?

– Да. Семнадцать лет.

– Я этого не знал, инспектор.

Должно быть, детектив заметил, как дрогнул мой голос в конце этой фразы, – судя по тому, как он подается вперед, глядя на меня твердо и безжалостно. Он сейчас похож на леопарда, внутри которого свернулось кольцом напряжение, – голодный зверь таращится на свою жертву.

– Мисс Эйлинг убили, – рычит он, приблизившись ко мне так, что его лицо оказывается всего в нескольких дюймах от моего. – Я чувствую это нутром, сколько бы ни говорил мой помощник о самоубийстве. При любом раскладе протокол вскрытия будет готов до конца дня. Он подтвердит мои подозрения, я уверен. София Эйлинг не надевала на себя плащ, не набивала карманы камнями, не заходила в реку Кэм и не топилась в ней, как Вирджиния Вулф. Да, я тоже знаю биографии литературных деятелей. И я установлю личность убийцы до того, как закончится этот день. Запишите мои слова, мистер Эванс. Я это сделаю.