Вдали от Зевса

ГЛАВА XIII Сельский праздник

Поселяне приветствовали Турна веселыми криками благих пожеланий, но увидев лицо его мрачным, быстро умолкли и тоже насупились.

– Мои преданные люди! – сказал им помещик, садясь на подведенного ему коня. – Вы, конечно, слышали, что этруски сделали дерзкий набег ка соседние деревни и оттого вся ваша молодежь ушла в Рим на комиции. Вы, оставшиеся дома, молитесь на ваших праздниках о победе царя над мятежниками; для этого я вам пожертвовал самого лучшего, беспорочного, из слуг моих.

Поселяне снова шумно закричали благодарственные возгласы, провожая уезжающего господина поклонами с пожеланиями всех благ.

– Не спасешь ты меня, Вераний, не спасешь, говорю; сомнительно мне это, – бормотал тем временем на крыльце выведенный из дома Балвентий, которому поселяне развязали руки, но жертвенный платок, напротив, укрепили на голове широким налобником из пестрой деревенской ленты, не позволяя снимать.

– Это я-то не спасу?! – отозвался ему мнимый невольник.

– Сомнительно, сомнительно!..

– Ах, ты стар... то, бишь, прости батюшка!.. Я докажу, что я твой самый почтительный сын... Докажу, на что я способен... Надейся до последней минуты; помни, что твой сын – царский оруженосец.

Обняв свинопаса, он шепнул:

– Только помни наш уговор, ни слова о зарытом!..

– Да... ни слова, ни слова, ни одного словечка, помню!..

– Я приведу спасти тебя всю царскую дворню.

– Ладно, ладно.

Вераний обратился к поселянам.

– Вы знаете, добрые люди, что я любимец царевича Люция и фламина Руфа, людей, которые гораздо могущественнее вашего Турна; они могут его свернуть в бараний рог, если захотят, могут свернуть и всякого, кто оскорбит меня, их любимого слугу. Оставьте обреченного, не то придут царские оруженосцы защитить его и силой возьмут с пира.

– Пусть берут силой, – отозвался старшина Камилл, махнув рукою, – мы виноваты не будем, если жертву отнимут, но отдавать ее добровольно нельзя: мать-земля прогневается еще хуже, чем за погружение в нее вора, и опять пойдут недороды да градобития.

– Уймись ты, полоумный! – шепнул Грецин, дергая оруженосца за платье, – не то исколотят, пожалуй.

Но Вераний не унимался, а продолжал говорить с возрастающей смелостью.

– Пора вам прекратить все дикарские варварства!.. У самнитов и этрусков этого больше не делают.

– Мы не самниты и не этруски, – угрюмо возразил старшина Анней.

– Но у вас перестали топить людей в жертву реке; так и в болото положите чучело.

– Чужой ты здесь, парень! – перебил молодой рыбак Целестин, – ты, слышно, из вейентов пленник; оттого так и говоришь... чучело!.. Да народ и нас-то с этим чучелом уложит!..

– А ты послушай, Вераний, что про это у нас в деревнях говорят, – стал рассуждать Камилл, – с тех пор река перестала разливаться, как разливалась прежде, зато перестала и вбирать в себя воду из болот, заперла свои подземные двери; у нас сделались тут повсеместно топи непроходимые, каких встарь не было. Если перестанем отдавать людей Терре, – земля не даст жатвы, а если вместо них начнем класть чучела в пещеру Инвы, – этот косматый леший все ульи перепортит; мы ему и так всегда-то приносим ослов, а людей лишь изредка, но когда требует, – нельзя отказывать, и господин обязан дать нам невольника, чтобы не приносить в жертву из наших, так ведется со времен незапамятных.

– У господина больше, я знаю, нет стариков, – заговорил опять Вераний, – если вы не отмените этот дикий обычай, он вам должен будет отдать для Инвы или Терры в следующий праздник никого иного, как самого Грецина.

– Дурень! – огрызнулся управляющий шепотом, – ты натравляешь их на меня, внушаешь, чего в их пустых головах не было... Это с чего же меня-то?! – проговорил он громче. – Я у господина правая рука тут...

Но народ перебил его возражения веселым хохотом.

– Дядю Грецина Инве!.. Да леший-то тебя не скоро облапит, а поднять тебя ему великий труд будет; он ведь никогда не дерет жертву при народе, а уносит к себе в пещеру.

– Дядю Грецина Терре!.. Да ты в обыкновенную Сатуру не поместишься, а если и втиснем тебя туда, то не донесем, вся корзина расползется!.. Надо будет сплести особенную для такого груза, широкую, глубокую, прочную.

– Дайся, дядя, снять мерочку на случай!..

Они подняли валявшуюся на крыльце веревку, снятую с развязанного Балвентия, и полезли с нею к толстяку-управляющему, намереваясь обвести вокруг его грузного, шарообразного от сидячей жизни туловища.

Грецин, в суеверном ужасе от таких предвещаний, замахал руками, умоляя оставить его в покое, и приказал выкатить народу небольшой бочонок вина, что было в обычае при обречении новой жертвы.

На дворе господской усадьбы начался сельский праздник; все пили, ели, пели и плясали целый день, не исключая и обреченного Балвентия, уверенного что «сын» непременно выручит его, не даст утопить в болоте. Вераний не стал пировать, уехал в Рим «спасать отца» протекцией Люция Тарквиния и фламина Руфа.