Лора Брантуэйт Вдоль по радуге

1

Город жил своей неспешной жизнью, и ничто не могло нарушить ее размеренного ритма. Это так обычно для маленьких городков, и не важно, о какой стране идет речь: об Австралии или Голландии, о Мексике или Франции… Все течет, все меняется — но в то же время по большому счету не меняется ничего. Те же короткие, неширокие, будто ножом вырезанные из картона улицы, те же дороги, те же тонкостенные домики — и как только они до сих пор стоят? В этих домиках жили и умирали люди, но до того, как они умирали, они рождали и растили детей, и их дети занимали в свою очередь другие домики, и там тоже рождали, и растили, и умирали… Человеческие жизни текли и изменялись, но город стоял, хотя и маленький и неказистый, — он стоял непоколебимо. И не было ему дела до того, что творилось с людьми.

А с людьми определенно что-то творилось.

Если бросить в озеро камень, вода взволнуется, пойдет кругами, но с берегами и дном не произойдет ничего.

Камень был брошен. И с городом не стало ровным счетом ничего — но вот люди, люди… Как текучая, подвижная масса воды, они пришли в движение, и по всему Огдену разошелся шепоток: странная, странная новенькая.

«Новенькой», чтобы ее прозвали странной, не нужно было иметь третий глаз во лбу, ходить по улицам босиком или говорить стихами. Ей достаточно было приехать в Огден, причем приехать, чтобы поселиться. Огден — местечко из тех, куда не приезжает никто и никогда, или же приезжает на несколько дней, чтобы вкусить красот природы и укатить восвояси.

Но нет, Кэтрин Данс— весь городок в два дня уже знал ее имя — приехала в Огден, чтобы жить здесь. Последние «поселенцы» появлялись здесь года три-четыре назад, правда, исчезли где-то через полгода или год, что и понятно: работы мало, развлечений — еще меньше, пейзажи вокруг городка — на любителя, красивый, но суровый край гор и пустынь. Не место для одинокой молодой женщины, тем более одинокой молодой женщины с ребенком; те, кого ничто не держит, изо всех сил рвутся в города покрупнее, в Солт-Лейк-Сити, например, а не в заштатный, «одноэтажный» городишко. И что только могло ее привести в эту глушь?


День выдался прескверный. Грэй Грэхем не любил дождя, видимо, душа его была чужда поэзии. Крупные, протяжные капли, что сеялись с небес, не рождали в нем сладкой тоски по уюту и не дарили ему умиротворения, напротив: они раздражали его, частый тихий перестук по лобовому стеклу машины будил в нем досаду и злость, а уж когда он вылез из своего «мустанга» и дождь настойчиво и бесцеремонно полился ему за шиворот, — Грэй и вправду готов был проклясть все на свете, и круговорот воды в природе в первую очередь.

Впрочем, о естественном круговороте воды Грэй имел очень расплывчатое представление, так как в школе звезд с неба не хватал, устройство мира его особенно не интересовало, уроки естествознания он пропускал мимо ушей так же, как и все остальные, кроме физкультуры, потому что физкультуру надо не «слушать ушами», а «делать руками и ногами». Руки и ноги у него работали преотлично, что и дало Грэю возможность развернуться на бейсбольном поле, то есть поприще. Грэй принадлежал к числу тех людей, которые сами лепят свою судьбу, а потому он свою «возможность» превратил в «звездный шанс», воспользовался им — и действительно стал звездой. В масштабах Огдена. Благоразумие у Грэя всегда одерживало верх над честолюбием, поэтому на большее он и не рассчитывал: жил себе преспокойненько, почивал на лаврах «лучшего бейсболиста» трех сезонов, клеил хорошеньких, по-провинциальному непритязательных девушек, которые почитали за счастье прокатиться с «та-аким па-арнем» в кино или появиться на вечеринке… И был вполне доволен жизнью.

Его бейсбольный талант, надо сказать, поспособствовал не только его личной жизни и спортивной карьере — Грэй еще и образование умудрился получить. В тот год, когда он окончил школу, команда университета Вебера как раз пребывала в полном упадке и ждала своего спасителя, как истовые сектанты — нового мессию. И он пришел… Грэй, который в силу своего равнодушного отношения к граниту науки даже и не думал о высшем образовании, стараниями тренера университетской сборной и сложной цепи знакомых, которая их связывала, угодил на отделение социологии и управления и спустя четыре года даже получил диплом бакалавра. Диплом ему не пригодился, а вот возможность играть на университетском поле — очень даже. Так что Грэй убежденно верил: что ни делается, все к лучшему.

Это было некое знание из тех, что прекрасно работают вообще, в масштабах лет и даже десятилетий, разводов, родов и измен, но абсолютно неприменимо к мелочам. По крайней мере, что хорошего в этом досадном дожде, Грэй никак не мог увидеть…

Хотя, может быть, смысл всего этого небесного мероприятия с бледно-свинцовыми тучами и каплями, которые сеются сверху, как мука через сито (Грэй видел такое, его бабушка была очень щепетильна в вопросах кулинарии и потому пекла лучшие в Огдене пироги), заключался в том, чтобы под крышей непритязательного кафетерия Грэю довелось встретиться с единомышленником.

Единомышленник приходился ему также однокашником и лучшим другом. Сейчас, правда, они с Грэем пребывали в ссоре. Ссоре исполнилось всего-то три дня, но она грозила перерасти в долгий, на несколько недель, муторный конфликт: повод был слишком уж серьезен. Точнее, серьезен он был в глазах общественности, а Грэй и Сэм просто шли на поводу у этого распроклятого «а что люди скажут».

Дело в том, что три дня назад Сэм отмечал свой двадцать восьмой день рождения. Сам он не отличался выдающимися талантами, которые так или иначе привели бы его в стены университета, а потому работал скромным менеджером в книжном магазине, но с Грэем его связывала долгая, со времен детского сада, дружба. Дружба бывает порой очень неравноправной, например, когда один из друзей — звезда, а другой — простой обыватель, но Сэм считал, что даже такое отношение («я всегда первый, а ты всегда последний») лучше, чем полное отсутствие отношений. Кроме Грэя, близких друзей у него не было, но он полагал, что это вполне справедливо: нельзя, чтобы одному человеку выпало счастье иметь много друзей, среди которых был бы сам Грэй Грэхем… Так что Сэм мирился со своей участью «младшего товарища» (как это называлось, когда Грэй пребывал в добром расположении духа) и как мог выражал ему свою преданность.

Но всякому смирению и терпению когда-нибудь приходит конец.

Как оказалось, источник смирения в его сердце иссякаем. Произошло нечто такое, что заставило Сэма поднять бунт на корабле. И не то чтобы Эвелин была любовью всей его жизни… Да, красивые ножки, ротик и глаза тоже ничего, да и встречались они — нешуточное дело — уже три месяца, однако по большому-то счету ничего особенного, таких в меру хорошеньких девчонок миллионы.

Но нельзя, невозможно терпеть, когда твой самый-лучший-на-свете-друг на глазах у всех тридцати человек (рекордное число гостей для скромного дома Сэма) клеит и уводит твою девушку!

Сэм не стал терпеть. Правда, ему пришлось изрядно себя накрутить, но в конце концов он преуспел — в этом ему помогли два бокала вина, — и устроил скандал. В лучших традициях. С оскорбительными воплями, разбитой посудой и даже коротким мордобоем (Грэй скрутил его в пятнадцать секунд). В общем, гости были довольны. Многие уходили домой с насмешливыми (мужчины) или мечтательными (женщины) улыбками на устах. Еще бы, такая славная история, такие сладкие пойдут сплетни…

Грэй уехал раньше всех, демонстративно прихватив с собой Эвелин.

Сэма посетила смутная догадка, что она была рядом с ним главным образом потому, что иногда он брал ее в компанию Грэя Грэхема.

— И замечательно, что он избавил меня от этой мелкой шлюшки, — говорил он после, уже сам себе, полулежа в кровати с бутылкой пива в руке. Дрянь это — пить пиво после вина и шампанского, к тому же в гордом одиночестве, к тому же в свой день рождения, а что делать?

Пожалуй, если бы Грэй сделал это по-тихому, ну в крайнем случае в узком кругу, Сэм еще и спасибо бы ему сказал. Подулся-подулся, а потом сказал. Или с самого начала сделал бы вид, что ничего не произошло. А так… гнусно получилось. Когда Сэм был маленьким, его тетка как-то сказала ему, что у него больное самолюбие. Кажется, дело было в том, что он наотрез отказался идти на детский праздник с распухшим от пропущенного мяча носом. Это было еще до того, как он близко сошелся с Грэем. В последующие годы он с усмешкой вспоминал этот случай. Если у него и больное самолюбие, то уж не в смысле «ранимое», а в смысле «странное до крайности».

В общем, это странное до крайности самолюбие, которое он долго и старательно заталкивал в самые отдаленные уголки своей души, иногда вдруг неожиданно давало о себе знать. Выпирало наружу, как воздушная подушка в автомобиле его дяди… Вот и на этот раз тоже. Спустя ночь и полдня Сэм уже искренне корил себя за то, что так бурно отреагировал на… мм… бестактность Грэя и беспардонную подлость Эвелин. Если бы он вовремя себя обуздал, у него сейчас не было бы девушки, но был бы друг. А так — ни того, ни другого.

Об этом Сэм печалился и теперь, сидя в кафешке и поедая свой ланч под тихий шум дождя, громкое урчание допотопных кофе-машин и каких-то еще машин на адской кухне, которая располагалась прямо за стойкой кассы, и выкрики официантки-кассирши. Сегодня дежурила Мэган, самая голосистая из всех девушек в «Одиноком желуде». Этого недостатка не покрывал даже внушительных размеров бюст, очень мягкий на вид (изрядная его часть виднелась в вырезе форменной блузки).

Сэма удручало все, начиная с того, что ему уже стукнуло двадцать восемь, и на носу уже кризис тридцати лет, то есть пора бы задуматься о том, что работа так себе, ни дома своего, ни жены, и заканчивая дождем. Естественно, шум в запруженном любителями дешевых и калорийных ланчей кафе включен в список.

Когда Грэй вошел — стеклянная дверь, тугая, между прочим, распахивается, и на пороге появляется он, в футболке с темными пятнами от воды и до крайности недовольным лицом, — Сэм напрягся. Это естественно: любой самец напрягается, когда видит самца крупнее, сильнее и опаснее себя. Самки, как правило, реагируют обратным образом: расслабляются. Это и понятно: сильный самец для другого, более слабого, — угроза, а для самки — надежда. На счастливое продолжение рода и собственную безопасность под его могучей защитой.

Спасаясь от чувства опасности и напряжения, с ним связанного, Сэм всегда стремился быть к Грэю поближе. Вот и сейчас он ощутил почти непреодолимое желание подняться ему навстречу или хотя бы небрежно эдак махнуть рукой.

Грэй его увидел почти сразу и насупился пуще прежнего. Как будто это ему, а не Сэму, приходится тональным кремом замазывать скулу с кровоподтеком, чтобы покупатели не пугались.

За синяк он обижался едва ли не больше, чем за Эвелин.

Мысль об этих двух неприятностях навеяла на Сэма такую тоску, что ему захотелось напиться пива, устроить пьяный дебош и никогда не вернуться на работу. Пусть его уволят, тогда уж точно никто не посмеет смеяться над внушительным списком его неприятностей.

Он сделал вид, что смотрит вовсе не на Грэя, а куда-то ему за спину. Вроде бы и взгляд отводить не нужно, но и в глаза можно не смотреть…

И Грэй никогда не подошел бы первый, если бы проклятый дождь не разбудил в нем досады, которую нужно было куда-то излить. Может быть, он отчасти даже искал продолжения ссоры. И еще ему было чуть-чуть, самую капельку, стыдно перед Сэмом. Все-таки девиц вроде этой Иви, Евы или Лины у него может быть сколько угодно, а Сэм — только один.

Заказывая у стойки двойной салат из свежих овощей, двойной бифштекс без гарнира и большую диетическую колу — как-никак за формой надо следить, — он обдумывал, с чего бы начать.

Размышления его вылились в хрипловатую от легкого неудобства, отрывистую фразу:

— Ну, как жизнь?

Фразу эту он бросил Сэму, как иногда зарвавшаяся и злая, как фурия, уборщица в кафе бросает перед носом у клиента тряпку на стол — прежде чем с усилием, но без усердия его протереть.

Вслед за приветствием последовал поднос с условно-диетическим ланчем. Грэй явственно продемонстрировал Сэму, что намерен расположиться именно здесь. И если Сэм имеет что-то против, то это его, Сэма, личные проблемы.

Однако если у него и имелись некоторые опасения по поводу того, что Сэм станет возражать или как-то еще выразит свое недовольство, они оказались совершенно напрасны: весь запас бунтарства, которым обладал Сэм, уже иссяк. Он был безмерно счастлив тому, что друг, который едва не перешел в разряд бывших, все-таки вот-вот снова станет лучшим. Ему пришлось держать себя в руках, чтобы не выплеснуть на Грэя весь свой восторг по этому поводу.

— Нормально, — сдержанно сказал Сэм и многозначительно вздохнул. Вздох должен был обозначить печаль по поводу того, что они с Грэем повздорили, но в нем уместилась еще и радость от нежданной-негаданной встречи. — А ты как?

— В порядке, — буркнул Грэй.

На этом этикетный разговор можно было считать законченным. Повисло молчание. Грэй сделал большой глоток колы.

— Кхм… Как закончился день рождения? — неуклюже поинтересовался он. Непонятно, что это было: задиристая грубость или «мостик» к примирению.

— Да-а… — Сэм неопределенно пожал плечами. День рождения закончился по-настоящему скверно, и ему не хотелось вдаваться в подробности. — Гости разошлись довольно рано, ничего особенно интересного больше не было.

— Ясно, — буркнул Грэй. — Ты… это… девица та звонила тебе?

— Какая?

— Ну… твоя.

— Моя бывшая? Нет, не звонила. И черт с ней. — Сэм насупился.

— И правильно. — Грэй хотел было добавить, что незачем уважающему себя мужчине путаться с девицами легкого поведения, которые, не думая дважды, готовы в любой момент прыгнуть на шею — и в постель — к другому, но сдержался. Все-таки он хоть чуточку, да виноват. — Мы тебе новую найдем, получше, посимпатичнее. Не переживай.

Сэм хмыкнул и покраснел от удовольствия. С ума сойти, Грэй заботится о нем!

— Моя тетка говорила, что у нее соседка новая. Приезжая. Хорошенькая — прелесть. Она ее, конечно, мне сватала, но мне не надо: по всему видать, умная очень, да к тому же с ребенком. А тебе, может, и подойдет: ты ж у нас голова…

Сэм ушам своим не верил. Грэй, бывало, знакомил его с девушками из своих бывших, но это происходило как правило случайно и никаких последствий не имело.

Грэй со своей стороны сам не вполне понимал, что такое говорит, но все равно говорил — может быть, это был тихий и неуверенный голос его совести. В кои-то веки она проснулась… Возможно, если бы он чаше с ней общался, то научился бы как-то противостоять ее требованиям, а так — был абсолютно перед ней беззащитен.

— Она врач, — продолжил он с удвоенным энтузиазмом: молчаливая, если не сказать немая, радость Сэма его и забавляла, и умиляла. — Блондинка. И очень деловая, и машину водит аккуратно, и как мать заботливая.

— Ну у тебя и разведка, — вздохнул Сэм.

— Не разведка, а тетка. А это, сам понимаешь, еще надежнее. Кстати, думаю, тетя Пэт с восторгом возьмется и за твое сватовство, если ей намекнуть. Ты ей, помнится, приглянулся.

Сэм сглотнул, вспомнив маленькую сухощавую женщину, из которой энергия била ключом и еще иногда — крупными искрами, почти что с треском, как когда проводка сгорает… Она напоминала небольшой своевольный ураган, сопротивляться которому абсолютно бесполезно. Все события, люди и вещи с ее появлением начинали вращаться вокруг нее. Сэм подозревал, что, если к ней поднести компас, стрелка взбесится и пойдет плясать кругами. Магнитная аномалия по имени Пэт…

В свое время она произвела неизгладимое впечатление на Сэма, когда ущипнула его за щеку, будто десятилетнего школьника, чтобы проверить, как у него с кровообращением, и мимоходом проинспектировала чистоту воротничка, пробормотав: «Сразу видно, холостяк, надо передать в надежные женские руки».

Сэм подозревал, что уж она-то передаст, стоит ей только захотеть по-настоящему. Причем в самое ближайшее время. Возможно, еще до того, как он успеет запомнить имя дражайшей дамы.

— Я бы не стал беспокоить твою тетю Пэт такими просьбами, — осторожно высказался Сэм.

— Да брось! К тому же беспокоить придется мне, а не тебе. — Грэй уже достал из кармана куртки сотовый.

Сэм прикрыл глаза, но возразить другу не решился. Все-таки Грэй старше его и добился в жизни большего, и стоит, наверное, прислушаться к его мнению. Тем более что спорить с Грэем Грэхемом, если того увлекла какая-то идея, просто бесполезно.

Он рад был, конечно, что примирение с лучшим другом произошло так легко и быстро, но на душе скребли кошки, эти маленькие когтистые создания, невероятно милые, когда сидят на коленях и позволяют гладить себя по шерсти, но совершенно пакостные, стоит их подпустить поближе к сердцу. Чутье уже подсказывало ему, что что-то будет. И это что-то наверняка отразится на его шкуре.

— Алло, тетя Пэт? Привет, да, это я, твой непутевый племянник. Послушай, у меня к тебе щекотливое такое дельце…

«Вот так Сэмюель Симмонс угодил в переплет», — с пафосом сказал сам себе Сэм.

И тут он не ошибся: Сэмюэль Симмонс действительно угодил в переплет.

Загрузка...