Вечерний круг

Глава 6 ВОЗЛЕ ЗМЕИНОГО ГНЕЗДА

Утром, едва придя на работу, Виталий позвонил Майке. Он для этого даже пришёл чуть не на час раньше обычного. Ведь из дома звонить Майке было решительно невозможно.

— Слушаю, — сонным голосом откликнулась Майка.

— Здравствуйте, Маечка, — бодро сказал Виталий. — Это говорит ваш новый знакомый.

— Какой ещё знакомый? — зевая в трубку, безразлично осведомилась Майка. — Мало ли у меня знакомых. Тоже мне…

— Ну вот! Нас же Гоша в субботу познакомил, помните?

— А-а. Длинный, что ли?

— Точно. Он самый, — заставил себя обрадоваться Виталий. — Вы мне ещё телефончик дали. Велели звонить, пока в постельке.

— А ты и рад, — кокетливо проворчала Майка.

— Чего ж тут радоваться? Вот если бы встретиться — другое дело. Как вы?

— А не боишься? — усмехнулась Майка.

— Чего ж тут бояться?

— У меня ведь ещё поклонники есть. Ревни-ивые.

— А я им уши надеру.

— Ха-ха-ха! Ну, насмешил! — искренно развеселилась Майка. — Ты хоть и длинный, но до их ушей не дотянешься.

— Это почему?

— А потому. Ты сначала имей, сколько они. Соображаешь?

— Вы это про Бороду говорите или про вашего Вадима Саныча? — насмешливо спросил Виталий. — Да я, может, побольше их имею.

— Но-но, мальчик, мне можешь не заливать. Ещё успеешь. Значит, так… — Она помедлила. — Встретимся мы с тобой, миленький… А про этих тебе кто, Гошка трепанул? — перебила она сама себя. — Точно угадала?

— Точно.

— Ох, схлопочет он! — вздохнула Майка. — Опять схлопочет. Даже жалко.

— Пожалел волк кобылу, — насмешливо сказал Виталий. — Чего это вам его жалеть вздумалось, интересно знать?

— По женской своей мягкости. Знаешь, чего с ним будет за это? Вот он небось поэтому и… Ну ладно. Значит, встретимся мы с тобой, хороший мой, завтра.

— А сегодня никак?

— Очень тебе хочется, да?

— Очень.

— Вот и обожди. Больше захочется. А ждать будешь меня после работы. У фонтана, где центральный вход. Представляешь?

— Как-нибудь. В котором же это часу будет?

— Ну вот как в субботу мы с тобой встретились. В крайнем случае обождёшь, если задержусь. Охладишься по крайней мере около фонтана, тоже польза, — весело фыркнула в трубку Майка. — А то, я гляжу, ты больно горячий.

— Ладно уж. Чего делать! Завтра так завтра, — вздохнул Виталий.

— Вот и хорошо. Чао, миленький, — нежно пропела Майка.

Виталий повесил трубку и озабоченно взглянул на часы. Потом, уже по другому телефону, позвонил Эдику Албаняну. Тот был на месте.

— Салют, — сказал Виталий. — Значит, после оперативки сходимся у нашего Кузьмича. Возражений нет?

— Всё точно. Какие могут быть возражения!

— Твой шеф будет?

— Нет необходимости. Решать будем вопросы тактические, — важно заявил Эдик.

— Добро. До встречи.

Спустя час они встретились в кабинете Фёдора Кузьмича.

— Ну-с, — добродушно буркнул тот, вертя в руках очки, — какие к нам вопросы у дорогого коллеги, чем можем помочь?

— Сначала трагико-юмористический сюжет для небольшого рассказа, — невесело пошутил Эдик. — Называется «Как я собрался повеселиться». Разрешите изложить?

— Давай, — кивнул, усмехнувшись, Фёдор Кузьмич. — А то мне лично «Крокодил» редко попадается. Посмешите нас, если это так весело.

— Судите сами. Пришёл я, значит, в субботу вечером в парк, — начал Эдик. — Естественно, чтобы культурно отдохнуть, как все. Подхожу к этим чёртовым аттракционам. Поглазел на них самую что ни на есть малость, тоже как все, памятуя печальный опыт своих друзей. И затем встал в длиннейшую очередь. Тихо и скромно.

— Один пришёл? — мельком осведомился Кузьмич, не отрывая глаз от карандашей, которые он в этот момент раскладывал по росту.

— Вот! — азартно воскликнул Эдик. — В этом и была ошибка, понимаете! Я поздно сообразил. Кругом же пары, компании. Субботний вечер. А я один как перст. И не улыбаюсь, не веселюсь. Глупо же одному улыбаться. Тут я один такой неприятный взгляд засёк. И рисковать не стал. Поглядел с эдаким нетерпением на часы раз-другой, поискал кого-то в толпе, словно жду не дождусь девушки своей, потом махнул безнадёжно рукой, вздохнул и ушёл. На кой чёрт, значит, мне тут одному стоять. И представьте, проводили меня взглядом, это я точно засёк. Очень неприятным взглядом проводили. Двое, по-моему. Так окончился первый акт.

— Пока, надо сказать, довольно благополучно, — саркастически заметил Виталий.

— Пока да, — со вздохом согласился Эдик. — Хотя я всё-таки внимание привлёк, как тут ни крути. Но вот что случилось на следующий день. Снова двинулся я веселиться, понимаете?

— Уже, понятно, не один, — в тон ему вставил Виталий.

— Вот тут и коренилась моя вторая ошибка, — горестно сообщил Эдик. — Но разве я мог что-нибудь подобное предположить? Пришёл, как все, с симпатичнейшей девушкой. Секретарь нашего начальника, Зиночка.

— Ну кто же не знает Зиночку! — откликнулся Виталий.

— Вот именно! В этом всё и дело, если хотите знать, — досадливо стукнул себя по колену Эдик. — Её все знают! Это же ужас, понимаете! Поразительно контактная девица. Ей не у нас служить, ей в кино сниматься. И вот, представьте себе, не успели мы с ней встать в очередь, как подкатывается какой-то тип с «лейкой», сияет, понимаете, и кричит на всю очередь: «Зиночка! Какими судьбами! Разве работники милиции тоже культурно отдыхают? Разрешите вас запечатлеть за таким занятием». И вся очередь, конечно, на нас глаза таращит. Я его спрашиваю: «Вы сами-то кто такой?» «Я, — говорит, — из „Вечерней Москвы“». Ну, «Вечёрку» у нас, конечно, все любят. Я сам люблю. Поэтому я этого типа живым отпустил. А нам с Зиночкой пришлось немедленно испариться. Хотя ей, видите ли, непременно хотелось на этом чёртовом аттракционе прокатиться. Но мне такая популярность, конечно, не светила, полтора часа рядом с работником милиции стоять. Вот вам и второй акт. — Эдик невесело усмехнулся.

— Всё? — поинтересовался Фёдор Кузьмич.

— Всё, — огорчённо кивнул Эдик. — И вот вопрос: как теперь туда пробраться?

— Разрешите информацию, Фёдор Кузьмич? — спросил Виталий.

— Ну давай, информируй, — кивнул тот.

— Так вот, чтобы ты знал, — начал Виталий, обращаясь к Эдику. — У них, оказывается, существует специальное контрнаблюдение за такими, как ты.

— Чего, чего? — изумился Эдик.

— Контрнаблюдение. Это они сами так назвали. Мол, вы наблюдаете за нами, а мы вот за вами. Наняли там шпану всякую, и только попробуй там постоять да поглазеть! Уже за тобой идут, стараются выяснить, кто ты есть. Так что вёл ты себя в тех обстоятельствах правильно.

— Нет, — покачал головой Эдик. — Осторожно, но неправильно. Надеюсь, ничего не испортил, но и ничего пока не достиг.

— А чего ты хотел?

— Я хотел всего лишь прокатиться на этом аттракционе. Пройти, так сказать, весь цикл облапошивания. Потому что они каким-то путём мои денежки присваивают, мои и многих других. А ещё я хотел полтора часа, пока стою в очереди, спокойно понаблюдать за жизнью там. Так сказать, обычаи и нравы. Вот и вся моя скромная задача для начала.

— Слишком скромная для такого великого мастера, — усмехнулся Виталий.

— Так ведь как-никак с нуля начинаю.

— А мы зачем? Я могу тебе дать кое-какие начальные условия задачи. Слушай. Действует хорошо организованная шайка. Во главе, очевидно, трое. А может быть, двое. Первый — это некий Потехин Илья Васильевич, главный инженер комплекса. Кличка у него Борода. Недавно ограбили его квартиру. Большие ценности унесли. Мы этим делом сейчас занимаемся.

— Ограбили? — насторожился Эдик.

— Именно. Причём скорей всего приезжие. Откаленко сейчас по их следу уехал.

— А как эти приезжие на него вышли, на этого Потехина?

— Кто-то в Москве дал подвод…

Виталий секунду помедлил. Какая-то мысль на миг мелькнула у него в голове, даже не мысль, а лишь тень мысли, лишь намёк, предчувствие какое-то. Мелькнуло и исчезло. Как лёгкий укол, когда даже не замечаешь, обо что укололся. Виталий лишь невольно досадливо поморщился.

— А кто второй? — нетерпеливо спросил Эдик.

— Второй? — снова собрался с мыслями Виталий. — Второй — это Левицкий Вадим Александрович, или, по-ихнему, Вадик. Заведующий комплексом. Его причастность к делу, кстати, неясна пока. Возможно, всё за его спиной творится. Учти это. Я его видел. Красавец дядька, холёный такой барин, знаешь, весельчак, гуляка. И бабник, говорят, страшный. Ну а третий?

— По этому Вадику больше ничего нет? — перебил Эдик.

— Больше ничего. Ну, разве что с Потехиным очень дружит, дома у него бывает, гуляют вместе. Денег, видно, навалом. Девчонку одну в карты проиграли. Вот такие нравы. Ну а третий — некий Горохов Борис, числится механиком. Кличка Горох. Он у них как бы по кадрам. Нужных людей подбирает на работу. А ненужных или опасных… — Виталий повернулся к Цветкову. — Тут, Фёдор Кузьмич, кажется, убийство светит.

— Чьи сведения?

— От Гошки.

— Смотри, пожалуйста! Он тебе уже и такие вещи говорит?

— Говорит. Сказал про какого-то Николая. Его к ним работать прислали, билетёром. А он в шайку войти не пожелал. Больше того, разоблачить якобы решил. Вот за это, мол, и… Горох тут замешан. Надо примерить к тому убийству в парке. Сегодня я к Филипенко хочу съездить. Надеюсь, личность они установили уже.

— Смотри, чтобы тебя там, в парке, эти деятели не засекли, как ты в милицию ходишь. Они тебя ведь за другого держат. Гошка первый…

— Гошки там уже нет, — покачал головой Виталий. — У брата он.

— Уговорил отойти?

— Кажется, уговорил.

— Гм… — отчего-то вдруг усомнился Цветков. — Ну ладно. Это мы отдельно обсудим. Продолжай пока. Кто там ещё в шайке, кого установил?

— Дальше две кассирши идут. Одна Майка, старшая кассирша. В курсе всех дел. Гошка меня с ней познакомил. Я, между прочим, у них прохожу под кличкой Длинный.

— Какие наблюдательные, а! — засмеялся Эдик.

— Что за Майка? — хмурясь, спросил Цветков.

— На этой бабочке, видно, пробы ставить негде. Но молодая совсем. Гошка говорит, Потехин её в карты проиграл Вадику. Но по её нраву, я смотрю, как бы она их обоих не проиграла. Завтра у меня с ней волнующее свидание.

— Ну-ну. Это тоже потом, — сказал Цветков. — Кто вторая кассирша?

— Нинка. Жена Гороха. Гошка говорит, змея такая, что Горох её одну только и боится. И Витька такую же характеристику ей даёт. Вот такая, в общих чертах, картина рисуется.

— Всё? — осведомился Эдик.

— Вроде. Да, вот ещё что. Эта руководящая троица любит вечерами в «поплавке» посидеть. Рядом с аттракционами у набережной стоит. У них там даже есть свой столик, в дальнем углу зала, рядом иллюминатор, на реку смотрит.

— Тэк-с… — задумчиво проговорил Эдик. — Эту троицу, пожалуй, надо проверить по нашим учётам. Всё в жизни случается, знаете ли… — туманно добавил он.

Впрочем, оба собеседника его прекрасно поняли.

А потом Виталий отправился в парк. Нетерпение охватило его. Вчера Филипенко неожиданно позвонил Виталию домой и сообщил, что появились первые результаты. И Виталий сразу понял, что он имел в виду. Скорей всего наконец-то опознан труп. Кроме того, Филипенко сказал, что бутылка «заговорила». Так выразился Филипенко и добавил: «Только я её не пойму. Приезжай, надо потолковать». Да, потолковать было о чём.

Дело в том, что по убийству в парке, как и обычно, работала целая группа. И самое трудное тут бывает поначалу опознание убитого в том случае, если при нём нет никаких документов и отсутствует заявление об исчезновении человека. Если таких заявлений нет в течение, скажем, двух или трёх дней, то можно предположить, что это приезжий и в Москве о нём беспокоиться некому. Тогда начинается работа по гостиницам, ибо, если человек остановился, допустим, у знакомых, то те сразу обеспокоятся его исчезновением. Работа же по гостиницам отнимает обычно не один день. Вот сейчас, к примеру, прошло уже четыре дня.

Филипенко встретил его шумно и радостно, затащил к себе в кабинет, придвинул бутылку боржома, стакан, пепельницу и, закурив, объявил:

— Так вот, значит, представь себе, опознали-таки труп.

— Кто, когда? — нетерпеливо спросил Виталий.

— А вот слушай. Опознали только вчера утром. Жена.

— Так что же она три дня ждала?

— Её в Москве не было. Уезжала с дочкой к сестре, в Ижевск.

— И кто он такой?

— Егоров Николай Гаврилович, работал билетёром на наших аттракционах тут. Ветеран войны, кстати сказать, — сокрушённо добавил Филипенко.

— Та-ак… — задумчиво произнёс Виталий. — Значит, кое-что всё-таки сходится.

И он коротко сообщил сведения, полученные от Гошки.

— Но всё это ещё надо сто раз проверить и закрепить, — заключил он. — Всё это пока одни предположения. Хотя зерно тут, как видишь, есть.

— Зерно есть, — согласился Филипенко. — Как тут, однако, дальше действовать, давай решим. Чтобы этого Гороха не насторожить раньше времени.

— Ты сначала про бутылку давай скажи, — напомнил Виталий.

— Ах, да! Так вот, значит, на ней, понимаешь, интересные пальчики нашли. Во-первых, убитого. А во-вторых, ещё одного какого-то человека, причём вполне пригодные для идентификации.

— Словом, вдвоём пили, так выходит?

— Так. Но это ещё не всё. В остатке водки, в капле буквально, эксперт обнаружил следы сильнейшего снотворного. Сейчас я тебе скажу, как называется. — Филипенко достал из сейфа заметно распухшую, знакомую уже Виталию папку и, перебрав бумаги, с запинками прочёл в одной из них длинное латинское слово. — Понял чего-нибудь?

— Кое-что, — кивнул Виталий. — Слыхал про это средство. А что дало вскрытие?

— А то, что незадолго до смерти, совсем незадолго, он, бедняга, поел и выпил. Совсем немного.

— Что поел, что выпил?

— Во-во. Поел то, что можно на травке поесть. Колбасу, хлеб, огурец солёный. Но и в желудке обнаружены следы того же снотворного. Словом, не драка это была, а убийство, — резко произнёс Филипенко, и худое лицо его как будто затвердело, посуровев. — Заранее запланированное убийство. Вот что я тебе скажу.

— Та-ак… — снова задумчиво протянул Виталий. — И тут тоже кое-что сходится, как считаешь? Я считаю, сходится.

— Я тоже, — кивнул Филипенко. — Надо этого Гороха проверять. Ах, чёрт возьми! — горестно покачал он головой. — Ну, никак я к этому привыкнуть не могу. Никак! Хоть беги.

— К этому привыкнуть нельзя, — сухо заметил Виталий. — И бежать отсюда надо, если привыкнешь. А сам не убежишь, так гнать тебя надо.

— Привыкают и работают. Что, я таких не видел, думаешь?

— Так ведь плохо работают, равнодушно. А мы, Коля, с такими мерзостями дело имеем, с такими бедами, что без души тут можно больше вреда принести, чем пользы.

— Красиво говоришь, — усмехнулся Филипенко. — А ведь другим наплевать на всё. Что ты, не знаешь или только вид делаешь?

— Знаю. Только мне лично на это не наплевать.

— А что поделаешь? Да ладно, — перебил сам себя Филипенко и раздражённо махнул рукой. — Надо дальше работать, и всё. Душить гадов надо. Думаю вот про таких, как этот Горох, и, веришь, трясёт всего. Нервы ни к чёрту стали.

— Отдохни, Коля. А то так и сорваться можно. Беды не оберёшься.

— Ладно, — снова махнул рукой Филипенко. — Забудем этот глупый разговор. Давай лучше решать, как с Горохом поступим.

— У вас ещё версии по этому убийству есть?

— А как же!

— Отрабатывайте. Гороха предоставьте пока мне. Тут может один подход к нему появиться. Если что, сразу тебе дам знать. Договорились?

— Ладно, — кивнул Филипенко и деловито осведомился: — Помощь наша требуется?

Видно было, что он уже справился со своей минутной вспышкой и сейчас ему неловко даже вспоминать о ней.

— Помощи пока не надо, — сказал Виталий и поднялся. — Пойду, Николай. Бывай.

Они распрощались.

Виталий вышел из кабинета, прошёл по знакомому уже коридору, миновал комнату дежурного и, оглядевшись, вышел в парк. Торопливо свернув на ближайшем углу в одну из аллей, он пошёл медленной, ленивой походкой, направляясь кружным путём к выходу из парка.

Внезапно ему пришла в голову новая мысль. А что, если… Разве он не может себе этого позволить? Чего тут особенного? Ну, зашёл. Почему именно сюда? Приглянулось, был тут однажды. И вообще… магнитик тут есть один. Не ваше собачье дело знать кто. Хочу и сижу. А вот на самом деле надо бы там оглядеться. Место уж очень у них, как видно, популярное! Вечерний круг собирается там или рядом? Нет, скорей именно там. Неужели он, Виталий, не найдёт себе там союзника? Да быть такого не может. Словом, почему бы не попробовать?

Виталий всё так же лениво повернул в сторону от главного входа и вскоре очутился на набережной, и через несколько минут уже вошёл по широкому, устланному красной ковровой дорожкой трапу на палубу ресторана.

Двое пожилых швейцаров в мятой жёлто-зелёной униформе и такой же пожилой гардеробщик, не тронувшись с места, проводили посетителя критическими взглядами. На их лицах читалось ленивое пренебрежение.

Виталий прошёл в зал и устремился к дальнему угловому столику. Он был пуст. Вообще, в зале, по которому гулял лёгкий ветерок, было в этот час много свободных столиков, куда больше даже, чем занятых. «А что, если…» Виталий даже усмехнулся про себя от этой мысли.

Не дожидаясь, когда к нему подойдёт кто-либо из официантов, он, не торопясь, огибая пустые и занятые столики, прошёл в глубь зала и, снова оглядевшись, лениво расположился за угловым столиком. Через минуту к Виталию приблизился пожилой, сутулый официант с сизыми отвислыми щеками и еле заметным седым пробором на розовом черепе. Он был в светлом форменном пиджаке и чёрном галстуке.

— Молодой человек, столик занят, — строго сказал он и поставил на середину стола плексигласовую прозрачную дощечку с надписью «занято».

— А вы её вон туда поставьте, — небрежно указал на соседний столик Виталий.

— Это мне виднее, куда ставить, — ещё строже сказал официант. — Прошу.

— Эх, папаша! — укоризненно вздохнул Виталий, пряча в карман сигареты.

Он огляделся, как бы выбирая, куда ему пересесть, и увидел в глубине зала, возле буфета, трёх официантов помоложе, следивших за их разговором. Один из них, рыжий и строгий, смотрел явно осуждающе, а двое других ехидно посмеивались, причём это их ехидство, как показалось Виталию, относилось не к пожилому официанту, а к нему, Виталию, попавшему в такое неловкое положение. В этот момент рыжий официант понёс солонку на какой-то из свободных столиков, и Виталий, сунув в карман сигареты и спички, нехотя поднялся и пересел за тот самый столик. Рыжий мельком взглянул на него и, взяв с какого-то другого столика папку с меню, положил её перед Виталием.

— Вот так-то, браток, — насмешливо сказал он. — Не в свои сани не садись другой раз.

Виталий, проглядывая меню, спросил:

— И ты считаешь, так и надо, да?

— Мало чего я считаю. Людям заработать охота.

— А тебе не охота?

— Мне-то? Ясное дело, охота. Только я в холуи не гожусь.

— А тот, выходит, годится, старик-то?

— Ну, дядя Гриша тридцать лет по этому делу. Профессор. Большие деньги имеет.

— С постоянных клиентов небось?

— А то. Их столик. — Рыжий кивком указал на дальний угол зала. — Тузы.

— Давить таких надо.

— Ха, давить! Попробуй.

— А ты поможешь?

Рыжий внимательно и чуть насмешливо посмотрел на Виталия.

— Чем же я помочь тебе могу, интересно? — спросил он.

— Была бы охота.

— Не, парень. Ты меня не втягивай. Я смотрю, ты шустрый.

— Почесать кулаки охота об каких-нибудь гадов, — отступая, лениво ответил Виталий. — Сам работяга и работяг уважаю.

— Они тоже работяги, будь здоров какие, — усмехнулся рыжий. — Погоди-ка!

И он устремился к столику невдалеке, за который усаживались какие-то люди.

Только сейчас Виталий вспомнил, что так и не успел ничего заказать. Зато он успел, кажется, завязать интересное знакомство.

Через минуту к его столику снова подошёл рыжий официант.

— Выбирай чего-нибудь, — без улыбки сказал он.

Виталий утвердительно кивнул и спросил:

— Тебя как звать?

— Алексей.

— Ну, пиши, Алёша.

Приняв заказ, Алексей торопливо отошёл к другому столику. Посетителей становилось заметно больше.

Виталий закурил и откинулся на спинку стула. Нет, не зря он зашёл сюда.

Когда Алексей принёс заказ, Виталий спросил его:

— Как тебе, Алёша, тут служится?

Тот усмехнулся одними глазами.

— Ухожу. Душа не принимает эту обстановку. Здесь же, в парке, работать буду.

Вокруг тем временем стало ещё оживлённее. Приближался обеденный час.

Спустя некоторое время Виталий вышел из ресторана. На сходнях он уступил дорогу Потехину и Левицкому. Оба даже не взглянули в его сторону. Они продолжали, видимо, давно начавшуюся ссору. Потехин зло сказал:

— Баба ты! Сопливая баба!

— А я не допущу…

— А я тебя спрашивать не буду. Горох знает…

Что знает Горох, Виталию услышать уже не удалось. Оба прошли мимо него в ресторан. Один из стариков швейцаров угодливо распахнул перед ними дверь.

Виталий в свою очередь прошёл по сходням, торопливо миновал шумную площадку с аттракционами и направился к выходу из парка.

Был уже, наверное, полдень, когда Виталий приехал на работу и зашёл в свою комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, это перевёрнутый на сегодняшний день листок календаря на столе Откаленко и телефон, перенесённый с тумбочки на стол, — так Игорь делал, когда ему предстояло много звонков.

Итак, Откаленко вернулся из командировки. Было нестерпимо интересно узнать, как он съездил и что привёз. Виталий прежде всего позвонил Цветкову.

— Заходи, — коротко сказал тот. — Откаленко у меня.

Встреча друзей прошла сдержанно, как и положено в кабинете начальства.

— Давай сначала, — кивнул Игорю Цветков, вертя по привычке в руках очки. — Благо недалеко ушёл. Всё-таки смежные у вас дела.

И Откаленко, как всегда скупо и отрывисто, однако ничего не пропуская, доложил чуть не по часам все свои действия и все происшествия в далёком южном городе, закончившиеся арестом опасной воровской группы.

— Это уж, милый мой, на бандитскую группу тянет, — покачал головой Цветков и спросил у Игоря: — Наган сдал на экспертизу?

— Сдал.

— У кого ты его изъял?

— У Заморина. Кличка Директор. Главарь.

— Никого из них ещё не допрашивал?

— Нет. Сегодня же утром только взяли.

— Та-ак… — задумчиво произнёс Цветков. — Ну что ж, милые мои. Надо начинать работу. Фролов на месте, не звонил?

— Выехал в Тимирязевский район.

— Свяжись. Если не может сейчас приехать, по его поручению сами допросим всех троих, пока ещё тёпленькие, пока в голове у них всё вверх дном.

— Данные по ним хоть какие-нибудь есть? — поинтересовался Виталий. — Что за люди?

— Данных мало, — сдержанно ответил Откаленко, раскрывая принесённую папку. — Только о прежних судимостях. По две у каждого, кроме Ткачука. У того одна. Зелёный ещё. Из-за него-то, в общем, они и засыпались.

— Не из-за него, так ещё из-за чего-нибудь, — запальчиво возразил Виталий. — Всё равно мы бы их взяли. Подумаешь, неуловимые.

— И такие попадаются, — угрюмо возразил Откаленко. — Не знаешь, что ли?

— Только когда мы плохо работаем, — отпарировал Лосев. — Тогда попадаются и неуловимые, тогда их всю жизнь искать можно.

— Ну ладно, — остановил их Цветков, — бесполезный разговор. — Он обернулся к Откаленко: — Звони в Тимирязевский. По этому, — и кивнул на свой телефон.

Пока Откаленко дозванивался, Виталий успел доложить о своей поездке к Филипенко и посещении ресторана, включая и случайную встречу с Потехиным и Левицким.

— Значит, убитый опознан… — задумчиво произнёс Цветков. — Что ж, на мой взгляд, версия с Гороховым вполне основательна. Может, и ссора у тех двоих произошла из-за этого убийства, как думаешь?

— Очень возможно, Фёдор Кузьмич, — согласился Виталий и, помедлив, добавил: — А Левицкий, кажется, и в самом деле сопливая баба.

— Казаться тебе это не может, ты и двух слов с ним не сказал и знать о нём ничего пока не знаешь.

— Но я видел его лицо, когда они ссорились. Такое, знаете, одновременно растерянное, капризное, испуганное, что… Как бы вам это сказать…

— Уже сказал, — усмехнулся Цветков и, казалось бы, без всякой связи с предыдущим, спросил: — Как ты с этой Майей, договорился?

— Завтра вечером, у фонтана, — улыбнулся Виталий. — Почти по Пушкину.

Цветков собрался было что-то сказать, но, увидев, что Откаленко повесил трубку, спросил его:

— Ну что?

— Допрос ведёт, — ответил Откаленко. — Приехать никак не может, даёт поручение вам. — Он сдержанно усмехнулся.

— Что ж, принимаем, — удовлетворённо кивнул Цветков, кажется, даже не заметив этой усмешки. — Сразу берёмся за всех троих одновременно. Я — тут, ты, Лосев, у себя, а ты, Откаленко, иди в комнату Шухмина. Они сейчас на задании все. Ты кого будешь допрашивать, Откаленко, первый решай?

— Мне только Ткачука допрашивать не с руки. А дальше всё равно.

— Наган у кого, ты говоришь, был, у Заморина?

— Да.

— Давай его мне, этого Заморина. Тебе — Кикоев, а тебе, Лосев, остаётся Ткачук.

Цветков снял трубку внутреннего телефона и набрал короткий номер.

А Виталий направился к себе, перебирая в уме то немногое, что смог сообщить ему Откаленко про Олега Ткачука по кличке Махно.

«Ты помни, — сказал напоследок Цветков, — этих двоих мы с Откаленко на первом допросе вряд ли расколем. А время нас, сам знаешь, как поджимает. Поэтому я в первую очередь от тебя сейчас результата жду. Самое главное — кто им дал в Москве подвод под квартиру Потехина, понял ты меня?» И Виталий ответил: «Понял». И вполне ощутил меру своей ответственности в этот момент.

Но что же было ещё известно о Ткачуке, что ещё мог сообщить Игорь?

Однако Виталий уже не успел больше поразмышлять на этот счёт. Раздался аккуратный стук в дверь, и она тут же распахнулась. На пороге возник конвойный милиционер.

— Арестованный Ткачук доставлен, — доложил он. — Разрешите завести?

И вот Ткачук сейчас сидел перед Виталием. Минуту Виталий молча рассматривал его. Худой, в мятом костюме. Дерзкие чёрные глаза смотрели сейчас насторожённо и чуть испуганно. Загорелое узкое лицо, густые сросшиеся брови. Ткачук развалился на стуле вызывающе небрежно, но это была скорее привычка, чем преднамеренная демонстрация. При этом Ткачук нервно ёрзал на стуле и явно не знал, как себя вести.

— Ну что ж, начнём, пожалуй, — нарушил наконец затянувшееся молчание Лосев. — Значит, Ткачук Олег Романович, так? Знаете, Ткачук, где находитесь?

— В столице нашей Родины, — как можно развязнее ответил Ткачук и уже заметно другим тоном спросил: — У вас тут курить-то можно?

— Курите. Есть чего?

— Было бы, так не спрашивал.

— А вот грубить не стоит, Ткачук. Кроме всего прочего, невыгодно это вам, учтите, вы не только в Москве, вы ещё, между прочим, в МУРе находитесь. Слышали такую фирму, надеюсь?

— Слышал, — коротко и хмуро бросил Ткачук.

— Поэтому советую вести себя поскромнее. Мы тут не только вас, мы и Директора обломаем. Он тоже здесь.

— Ну да? — испугался Ткачук. Его доставили другим самолётом, и об аресте своих соучастников он не знал ещё.

— Представьте себе, — усмехнулся Виталий. — Стараемся мести чисто, сора не оставлять. И чтобы ситуация вам была окончательно ясна, добавлю следующее. Квартирную кражу мы вам докажем легко. И без вашего признания. Признание нужно будет вам самому, чтобы срок сократить. Докажем мы это, в частности, по краденым вещам. У Терентия всё изъято, показания его на вас уже получены. Нам их скоро перешлют.

— Выходит, вы его самого-то не прихватили? — ухмыльнулся Ткачук.

— А за что? Вы продали ему вещь, он купил. Он же не знал, что она краденая?

— Знал, гад.

— Это ещё доказать надо. Подтвердите под протокол?

— Ещё чего!

— Ну вот. Потому он и гулять будет. Ещё кого-нибудь нам отдаст из таких вот дурачков. Так что пусть себе гуляет. Зато вам, Ткачук, гулять долго теперь не придётся. Потому что мы, кроме кражи, докажем ещё и вашу стрельбу на вокзале, два месяца назад. Надеюсь, не забыли?

— Какая ещё стрельба? — грубо спросил Ткачук, ёрзая на стуле.

— До этого дело ещё дойдёт. Всё по очереди. Сначала…

— А я не стрелял, понял? Не стрелял!

— Конечно, — насмешливо согласился Лосев. — Дядя стрелял. А ты слушал.

— Не знаю, кто стрелял!

— Ладно, ладно. Говорю, дойдёт дело.

— Сигарету-то дашь? — нетерпеливо спросил Ткачук.

— А я разве обещал? Или обязан? — осведомился Лосев. — Ты этот тон брось.

— Прошу же… — Ткачук отвёл глаза.

— Это другое дело. Давай закурим. И разговор у нас пойдёт деловой, надеюсь. Потому что всё ты, кажется, уже понял.

Виталий достал из кармана сигареты и протянул Ткачуку. Оба закурили.

— Так вот, Олежек, — произнёс Виталий почти мечтательно, — начнём мы всё-таки с квартирной кражи. Сразу её признаешь или тебе её доказывать надо?

— Ясное дело, доказывать.

— Пожалуйста. Что часы те ты Терентию продал, это ты отрицать не будешь, надеюсь? А они ведь с кражи, это установить совсем нетрудно.

— А я их сам, допустим, купил. Что тогда?

— И где же ты их, допустим, купил, у кого? — насмешливо спросил Лосев.

— Да там, у себя, на рынке, у неизвестного лица, — в тон ему ответил Ткачук.

— А вот у нас есть свидетели, что ты ещё в Москве, в гостинице, пытался их продать. И не один свидетель, имей в виду.

— Ну, значит, я их в Москве купил, какая разница-то? — продолжал куражиться Ткачук. — Докажи, что нет?

Виталий внимательно посмотрел на него и спросил:

— Ты так глупо будешь себя и на суде вести?

— Почему глупо? Очень даже умно.

— Ладно, — вздохнул Виталий. — Глупо или умно, это мы потом увидим. А пока скажи-ка мне. Может, Заморин тебя с пути сбил?

— Это ещё кто?

— Заморин Семён Михайлович. Кличка Директор. И ещё одного судака мы с ним вместе вытащили. Кикоев Илья Георгиевич. Кличка Арпан. Слыхал про таких?

— Слыхал… — растерянно произнёс Ткачук и, глубоко затянувшись, привстал, чтобы загасить окурок сигареты в пепельнице, которую придвинул ему Виталий.

— Вот так, Олежек. А Заморин влип крепко. У него ведь, кроме всего, ещё и наган изъят. А у тебя есть наган?

— Нужен он мне…

— А воровать тебе нужно? А дружбу водить с Замориным нужно?

Ткачук молчал.

На столе зазвонил телефон.

— Лосев? — узнал Виталий спокойный голос Цветкова. — Вот какое дело. Тут у меня сидит, значит, Заморин. Беседуем потихоньку. Квартирную кражу он, конечно, признаёт. Тем более что Терентий-то прямо показывает, что Директор ему сказал: с московской кражи шкатулка. Да и гильза там, на квартире, от его же нагана. Никуда, словом, не денешься. А вот указал им на эту квартиру, говорит, Ткачук. Сначала, правда, адрес напутали, не туда залезли. Ткачук там записку и оставил: извините, мол, бедно живёте, зря мы вас потревожили. Вот он и сейчас смеётся, Заморин. Рано, Семён Михайлович, смеётесь рано, — куда-то мимо трубки укоризненно произнёс Цветков и продолжал, снова уже обращаясь к Виталию: — Не знаю, однако, правду ли говорит Семён Михайлович. — Цветков усмехнулся. — Ткачук у них вроде дурачка на побегушках. И вдруг… Что, что? — снова мимо трубки спросил Цветков и через секунду продолжал, уже снова обращаясь к Лосеву: — Вот он говорит, Заморин, что Ткачук, оказывается, раньше их в Москву приехал, к тётке, что ли. А потом телеграмму им дал: приезжайте, хорошее, мол, дело ждёт. — И снова мимо трубки Цветков добавил: — Насчёт телеграммы, Семён Михайлович, ведь мы легко проверим, учитываете? Ну то-то. — И снова в трубку: — Вот так, Лосев. Давай дальше шуруй.

Виталий повесил трубку и посмотрел на насторожившегося Ткачука.

— Мне бы вернуться! — вздохнул Ткачук раскаянно.

Он, видно, уловил, что дела его каким-то неведомым образом повернулись весьма плохо, и на всякий случай решил манеру поведения изменить. Сейчас он уже казался тихим, скромным и простодушным.

— Чтобы вернуться, надо оглянуться, — сказал Лосев. — Вот и оглянемся давай. На дела совсем недавних дней. Дней десять назад был в Москве?

— Был. Что, уж и приехать нельзя?

— К тётке приехал?

— Ну… к тётке, — неуверенно согласился Ткачук.

— Где же она живёт, твоя тётка?

— Вы что, к ней пойдёте? Не надо.

— Надо же проверить, жил ты у неё или нет, — сказал Виталий. — Всё придётся проверить, Олежек, каждое твоё слово, учти это.

— Раз так, пишите, — вдруг перейдя на «вы», покорно согласился Ткачук.

Он начал было диктовать адрес, но Виталий придвинул к нему лист бумаги.

— Так не пойдёт. Пиши сам, — и протянул шариковую ручку.

— Пожалуйста.

Ткачук удобнее устроился у стола и примялся писать. Когда он кончил, Виталий внимательно прочёл написанное и спрятал бумагу в ящик стола.

— А теперь скажи, — снова обратился он к Ткачуку. — Знаешь, что такое криминалистическое исследование почерка?

— Ну, знаю. А что?

— А то, что мы теперь твой почерк сравним с почерком в одной записке. Там один прохвост написал: «Извините, ошиблись адресом. Бедно живёте». Не помнишь такой записки?

— Эх! — сокрушённо вздохнул Ткачук. — А вы, чего доброго, и в самом деле докажете, что я её написал. Выходит, поймал ты меня с этим адресом?

— Нет, — покачал головой Виталий. — Я просто дело ускорил. Неужто, ты думаешь, мы бы без этого не достали образец твоего почерка? Только лишнее время бы ушло. И ты бы ждал, и мы. А так к вечеру всё будет ясно. А то и сейчас. Ты записку писал?

— Я, — снова горестно вздохнул Ткачук. — Куда денешься? Наука есть наука. И зачем только я, дурак, её написал!

— Ну а как же ты всё-таки адрес-то перепутал?

— А я не путал.

— Кто ж тогда путал?

— Кто? Директор.

Ткачук сказал это и сам испугался сказанного. На этот раз вполне искренно испугался и как-то затравленно посмотрел на Виталия.

— Ты думаешь, что говоришь? — медленно и серьёзно спросил Виталий.

— А я ничего не знаю! — неожиданно закричал Ткачук. — Не знаю, понял?!

Виталий успокаивающе махнул рукой.

— Ладно, ладно. Ты лучше успокойся. Телеграмму Директору ты давал или нет? Мы ведь её всё равно найдём. Это же нетрудно, учти.

— Давал, — безнадёжным тоном ответил Ткачук и попросил: — Ещё сигареткой угостишь? Всё забыл, веришь?

— Кури. — Виталий придвинул через стол сигареты. — Значит, телеграмму ты дал. Мы её в любом случае к делу приобщить должны будем.

— Откуда ты про телеграмму-то знаешь? — хмуро спросил Ткачук, выуживая грязными пальцами сигарету, из пачки.

— Вообще-то отвечать на твой вопрос не положено, — сказал Виталий, тоже закуривая. — Но так и быть, скажу. Директор даёт на тебя показания, сейчас, вот что. Гражданин Заморин Семён Михайлович лично. Откуда же мне ещё знать?

— Ну, всё тогда, — совсем уже уныло вздохнул Ткачук.

— Нет, милый друг, ещё не всё. — Виталий покачал головой. — Ещё кое-что надо нам с тобой выяснить. Откуда у тебя взялся тот адрес? Тётка, что ли, дала?

— Ты что, очумел? — Ткачук даже опешил от неожиданности.

— Вот-вот. Кто ж тогда дал его тебе?

— Да парень один. Выпили мы с ним. Ну, он и говорит: «Был бы ты деловым мужиком, миллион бы мы с тобой заработали, не меньше. На гаде одном».

— Ты с ним где познакомился, с парнем этим?

— Да в парке.

— В парке? — насторожился Виталий, и какая-то смутная догадка вдруг зашевелилась у него в голове. — Значит, в парке, говоришь?

— Ага.

— А где именно, помнишь?

— Здоровенные аттракционы там стоят. Глаз не оторвёшь.

— А как зовут того парня, помнишь?

— Гошкой зовут.

— Так-так… А узнаешь, если покажем тебе его?

— Ясное дело. Только видеть мне его неохота.

— Ещё бы! Ты ж его крепко надул.

— Ёлки-палки! И это знаешь? — ещё больше изумился Ткачук. — Ну даёт МУР!

— Даёт, даёт, — согласился Виталий. — И ещё не то даст. А очную ставку всё же придётся вам сделать, чтобы знакомство вы оба подтвердили. Объяснишь тогда, почему с ним не поделился.

— Так я бы… Директор не дал.

— Ну вот и скажешь. Готовься.

— Выходит, вы его тоже… к ногтю? За то, что адрес дал?

— У него там тоже букетик собирается будь здоров.

Так решилась судьба Гошки Сёмкина. На свободе его оставлять было уже нельзя. В тот же вечер он был арестован.

Совсем по-другому сложился допрос, который вёл Игорь Откаленко. Перед ним сидел Кикоев. Это был невысокий, плотный парень. Прямая жёсткая чёлка иссиня-чёрных волос падала, закрывая лоб, на такие же чёрные, прямые брови; на смуглом, круглом лице маленькие, беспокойные глазки, как два уголька, то вспыхивали, то тускнели. Тонкие, совсем незаметные губы чуть перекошенного рта придавали лицу странное выражение и вызывали неясную тревогу.

Кикоев спокойно вошёл в комнату, где ждал его Откаленко, уверенно, по-хозяйски расположился на стуле и вызывающе посмотрел Игорю прямо в глаза.

— Ну что, начальник, колоть будешь? — спросил он.

Откаленко прекрасно понимал всю сложность своей задачи. По существу, против Кикоева не было серьёзных улик. Ни одной краденой вещи он не продал Терентию, он их, очевидно, где-то до поры надёжно спрятал, скорей всего у какой-нибудь своей подруги, как подсказывал Игорю опыт. И найти эти вещи вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. Наконец, Кикоев не встречался с Гошкой Сёмкиным и не имел при себе оружия. Во время обыска на квартире, где он был схвачен вместе с Замориным, обнаружили чемодан с частью похищенных у Потехина вещей. От чемодана этого оба сразу же отказались, но вскоре было установлено, что чемодан принадлежит Заморину. Словом, улик против Кикоева не было, и его предстояло немедленно отпустить, как только кончится определяемый законом двухсуточный срок административного задержания, ибо ни один прокурор санкции на его арест при таких условиях не дал бы. Правда, некоторые надежды Откаленко связывал с одной вещью, найденной у Кикоева в момент ареста. Это был небольших размеров, плоский, весьма изящный бумажник из тиснёной кожи. В бумажнике ничего ровным счётом не оказалось, ни каких-либо бумажек, справок, квитанций, документов или денег, словом, ничего из того, что обычно находится в бумажнике. Неясно было, зачем вообще Кикоев носил его при себе. Изготовлен бумажник был в Англии, и броская золотая метка фирмы со львом и короной красовалась на самом видном месте. Впрочем, и сам по себе этот бумажник представлял немалую ценность и был, очевидно, краденым, хотя в скрупулёзно составленном самим Потехиным списке исчезнувших у него вещей почему-то не значился. Откаленко перед самым допросом Кикоева ещё раз тщательно осмотрел все его отделения, прощупал со всех сторон и, так и не придя к какому-либо выводу, сунул странный бумажник в ящик стола.

Когда Кикоев задал ему свой нахальный вопрос, Откаленко пожал плечами.

— Зачем колоть? Дружба с таким бандитом, как Заморин, вас и так подвела.

— Хороший парень, чего вы к нему привязались? — дерзко улыбнулся Кикоев, сверкнув ровными, белоснежными зубами.

— Хороший парень наган таскать не станет.

— А у него и нет его.

— Нашли, однако.

— Не его. Он разве не сказал?

— Не догадался.

— На понт взяли. Меня на это не возьмёте.

— Не собираюсь. Зачем с Замориным в Москву приехали?

— На экскурсию.

— По телеграмме от Махно? Экскурсия в чужую квартиру?

— Э, начальник, — укоризненно покачал головой Кикоев. — Или доказывай, или не говори. Телеграммы не получал. В чужой квартире не был. Сёмку знаю, Олега тоже. Не отказываюсь. И всё. За знакомство не сажают. Я наши замечательные законы знаю не хуже тебя, начальник.

Да, ситуация на допросе складывалась совершенно безнадёжная. Всё так и было, как сказал Кикоев: за знакомство не сажают. Как хозяин положения сказал. Откаленко смотрел в эти диковатые, чёрные, как угли, глаза, в которых то и дело вспыхивали наглые, вызывающе-насмешливые огоньки, и бессильная злость переполняла его. Ведь преступник сидел перед ним, опасный, дерзкий преступник. Но ухватить его было не за что, его предстояло отпустить, если… если только не дадут на него показания те двое. А телефон молчал, значит, те двое таких показаний не давали. Что же оставалось делать? Тянуть время? Начать разговор с другого конца? Лучше узнать Кикоева, спросить о родителях, о семье? Метались мысли в голове у Игоря. Редко метались они так растерянно, так нервно и суетливо, цепляясь то за одно, то за другое, сейчас, однако, одинаково бесполезное. Нет, тут надо было придумать что-то новое, найти какой-то неожиданный ход, какой-то слабый пункт, что-то… Но в голову ничего не приходило. Вот разве… А, чёрт! Надо же было продолжать допрос, пауза слишком, недопустимо затягивалась.

— Две судимости у тебя? — спросил Игорь.

— Точно, две, — охотно подтвердил Кикоев. — Больше не будет, не старайся. Сыт. И научился. Тут кое-чего, теперь варит. — Он ткнул себя пальцем в лоб. — Меня теперь, начальник, голыми руками не ухватить, понял? — продолжал куражиться Кикоев, сверкая чёрными глазами. — Чуть что, я на дно. Всё. Наших нет. Вот думаю, как отсюда меня выгонишь, я на юг подамся. Тепло, море, горы. Люблю. Пожалуй, там и останусь. — Он лениво потянулся.

Тут Игорь небрежно вынул из ящика стола бумажник и положил рядом с собой, словно приготовил его для чего-то, только время использовать ещё не настало.

В чёрных глазах Кикоева мелькнула насторожённость.

— Узнаешь? — кивнул на бумажник Откаленко.

— Вроде да, а вроде нет, — как-то криво усмехнулся Кикоев и попросил: — Поближе рассмотреть дай, точно скажу.

Он даже наклонился к столу, чтобы, взять бумажник.

Но Игорь строго сказал:

— Сидеть. Придём время, дам. Пока издали любуйся.

— Как хочешь…

Кикоев с напускным равнодушием пожал плечами. И вдруг, помолчав, сказал:

— Давай, начальник, выгоняй скорее. А то прокурору буду жаловаться.

— До прокурора у нас с тобой ещё время есть.

Игорь себя чувствовал сейчас, как когда-то в детстве, во время игры «жарко-холодно». Он вдруг заметил, как с появлением этого странного бумажника стало «теплее», явно «теплее». В допросе появился какой-то пульсирующий нерв. Кикоев почему-то забеспокоился.

Он метнул быстрый взгляд на бумажник.

— А зачем его вытащил?

— Так, — неопределённо ответил Игорь. — Чтобы полежал вот тут.

И он вдруг почувствовал, как забилось у него сердце. Становилось всё «теплее».

— «Полежал»? — хитро и зло переспросил Кикоев. — Врёшь, начальник. Ну, давай так. Не под твой замечательный протокол, конечно. Ты знаешь, у кого в квартире мы были, а?

— Знаю.

— Ни хрена ты не знаешь. Хочешь скажу? Вот этот бумажничек оттуда?

— Не-ет. Хозяин его в списочке не указал.

— Ясное дело. Не его он, понял? Я его в передней подобрал, на полу, под вешалкой. За какие-то сапоги там залетел.

— Думаешь, кто-то его уронил?

— Ага. Веришь?

— Ну и что?

— А то. Если выгонишь меня отсюда, я тебе кое-что покажу.

— Ты думаешь, чего говоришь-то?

— Ясное дело. Но если я тебе кое-что покажу, ты таких боссов накроешь, что я рядом с ними мелочью буду незаметной. Не будет у тебя расчёта со мной даже возиться. Ты за них орден получишь, а за меня шиш без масла.

— Ты лучше не обо мне, а о себе думай.

— Да на кой ты мне сдался, чтобы я о тебе думал? Ясное дело, я о себе думаю. Вот выгонишь меня — и мне больше ничего не надо. А кореши мои пусть идут, за ними хвосты тянутся. А у меня нет. Чистый я кругом. И вещичек моих никто в жизни не найдёт: ни ты, ни Директор.

— Поглядим. У меня хватка, как у бульдога. Захочу, и то не выпущу. Судорога сводит. Вот так тебе, Арпан, повезло. Ну, будешь показывать?

— Не. Раздумал, — лениво объявил Кикоев, отваливаясь на спинку стула и как-то демонстративно потягиваясь.

— Как знаешь, хотя…

И тут Игорь ничего не успел сообразить. Кикоев вдруг, как развернувшаяся пружина, кинулся к столу и схватил бумажник. Но дальше он уже ничего сделать не успел. Откаленко перемахнул через стол и всей тяжестью обрушился на Кикоева. С грохотом отлетел к стенке стул. Кикоев вывернулся из рук Откаленко и зубами впился в бумажник. Откаленко схватил его снова, но уже более грамотно, и Кикоев с воем повалился на пол, поджав колени чуть не к подбородку.

В комнату вбежал конвой.

В этот момент на столе зазвонил телефон. Игорь, тяжело дыша, поднялся с пола и снял трубку. В другой руке он сжимал вырванный у Кикоева бумажник.

Звонил Лосев.

— Что это с тобой? — спросил он. — Дышишь так?

— Потом. Ну что?

— Мой дал показания на Кикоева. Санкция обеспечена.

— Ты уже кончил?

— Только что увели. Еду на арест.

— Хорошо.

Игорь повесил трубку и повернулся к Кикоеву, который уже снова сидел на стуле и, морщась, вытирал кровь с оцарапанной щеки. Возле него стоял конвойный милиционер.

— Всё, Кикоев. Показания на вас получены. Будете говорить?

— Иди ты к… — сквозь зубы выругался Кикоев.

— Увести, — распорядился Откаленко.

Оставшись один, он снова принялся за загадочный бумажник. И сразу же, видимо, потому, что тот был изрядно помят, Игорь обнаружил секретный карманчик, прорезь которого искусно пряталась во внутреннем шве одного из отделений. Сейчас эта прорезь уродливо вылезла наружу из разорванного шва, её просто невозможно было не заметить.

В карманчике Откаленко обнаружил две записки, написанные, судя по почерку, разными людьми. Одна из записок гласила: «Боря, ты меня не бросай. Мне же 22, а твоей стерве сорок. А Вадик пусть на меня свои миллионы вытрясет, как Борода. Мы же и посмеёмся над ними, да? Целую. Твоя М.». Вторая записка оказалась деловым, зашифрованным подсчётом: «Я — 25, Б. — 20, Г. — 20, М. — 10, мелочь, услуги — 15, резерв — 10. Начиная с июня».

Откаленко задумчиво повертел в руках записки и вдруг на обороте одной из них прочёл: «Тамара. Знаменская, 14, квартира 8». Запись была сделана торопливо, коряво, видимо, каким-то другим человеком. Скорей всего её сделал Кикоев. И тогда это объясняло многое в его поведении сейчас, на допросе.

Игорь устало потёр лоб, потом, вздохнув, снова положил записки в бумажник, спрятал его в сейф и вышел из комнаты.

На следующий день в условленный час Виталий отправился на встречу с Майкой или, как следовало из наведённых справок, с Майей Сергеевной Богомоловой, которой и в самом деле было двадцать два года и работала она старшим кассиром в парковом аттракционе, далее следовал её адрес.

Впрочем, справка эта была куда более развёрнутой и включала в себя не только всякие подробности биографии Богомоловой, но и весьма определённые черты её характера.

Окончив школу, Майка очень быстро вышла замуж за младшего помощника штурмана громадного пассажирского лайнера, совершавшего дальние туристские круизы к берегам различных заморских стран. Корабль был приписан к Одесскому порту. В этом городе и жил молодой муж Майки со своими родителями. Валентин Богомолов оказался в Москве во время короткого отпуска между рейсами и случайно познакомился с Майкой. После четырёх дней безумной любви они подали заявление в загс.

Майка была изящной и чрезвычайно кокетливой девицей с отличной фигурой, смазливенькой рожицей и беззаботно-весёлым характером. Кроме сказочно-романтической профессии мужа и его красивой морской формы Майку привлекли дивные заморские вещицы, которые он ей вначале лишь показывал, а после подачи заявления и преподнёс в качестве свадебного подарка. И тут Майка была окончательно покорена. Всё это рассказала Виталию бывшая подруга Майки по школе и по дому, где Майка жила до переезда в Одессу, к мужу. Дело в том, что в загсе им пошли навстречу, учитывая профессию молодого супруга, её трудную и мужественную специфику, и расписали молодожёнов через несколько дней после подачи заявления вместо положенного месяца. Мать Майки была решительно против этого скоропалительного замужества, но дочь проявила свою обычную напористую, даже скандальную строптивость и, как водится, настояла на своём.

Надо сказать, что эти, как, впрочем, и другие малоприятные свойства Майкиного характера, можно было наблюдать уже давно, пожалуй, с первых классов школы, и даже ещё раньше. Никого, понятно, в то время это не обеспокоило, да, впрочем, вначале эти черты характера казались даже милыми, забавными, сулящими к тому же в будущем некую особую жизнестойкость и успех, так, во всяком случае, полагали растроганные родители. Но постепенно характер девочки становился всё несноснее и уже в последних классах школы начинал вызывать даже тревогу у некоторых учителей, наиболее, конечно, проницательных и дальновидных. Но теперь они были уже бессильны что-либо в этом характере изменить обычными школьными методами воздействия. Как, впрочем, бессильны были и родители. К тому же они в это время расстались. Это расставание было долгим, мучительным, а под конец и скандальным, так что обоим было вообще в это время не до дочери. И вот отец совсем исчез с Майкиного горизонта. Ну а мать, сломленная и без того нелёгкими переживаниями, выпавшими на её долю, даже не пыталась не только что-то исправить в характере дочери, в её взглядах на жизнь, но даже приглядеться к ним.

И Майка укатила с молодым мужем в солнечную, весёлую Одессу. Там она, однако, с удивлением обнаружила, что родители мужа почему-то не выказывают восторга по поводу её появления. Не в пример приятелям Валентина, которые с чисто моряцкой широтой и элегантностью ухаживали за ней. У Майки от этого приятно кружилась голова, и она сначала не обращала внимания на хмурые лица своих новых родственников, а потом, чуть позже, люто их возненавидела. Второе неприятное открытие, которое она сделала, это то, что в солнечной, весёлой Одессе люди трудились, как и всюду, и то же самое требовалось и от Майки. В интерклубе моряков нашлось место кассирши, и лучшего ничего придумать было нельзя. Пёстрый, весёлый, оглушительный хоровод вечеров, танцев, концертов, ужинов окружал её теперь каждый день.

Но постепенно, как-то даже незаметно и вполне вроде бы естественно, вползли в её жизнь и другие интересы, дела и заботы. Некоторые моряки привозили из загранрейсов всякие тряпки и прочее западное барахло, которое норовили сбыть как можно выгоднее и незаметнее. И тут в Майке раскрылись невиданные способности, проснулись дремавшие в ней опасные инстинкты. Такой расчётливости, хитрости и находчивости она и сама в себе не подозревала. Все эти свойства при других обстоятельствах могли, вероятно, оказаться весьма привлекательными и полезными для всех, но сейчас они лишь помогали Майке совершать дерзкие преступления. Постепенно она освоилась в этом тайном, грязном подполье и стала там своим человеком.

В это же время произошло и другое событие. Валентин ушёл в очередное долгое плавание, а спустя месяц или два Майка «утешилась» с одним из своих воздыхателей, которые её неотлучно окружали в клубе. Об этой связи стало известно, и возмущённые друзья Валентина рассказали всё его родителям. Произошёл грандиозный скандал, после которого Майка перебралась жить сначала к одной подруге, потом к другой. В клубе ей стало появляться всё труднее.

А вскоре Майка была арестована.

Все эти сведения о её одесском периоде жизни дотошный Валя Денисов раздобыл по поручению Цветкова из «справки по делу» с помощью ЭВМ Главного центра информации Министерства, а также переговоров по спецсвязи с одесскими коллегами по уголовному розыску.

Отбыв полтора года в колонии и выйдя наконец на свободу, Майка вернулась в Москву, к матери. С мужем и весёлой Одессой пришлось расстаться. Впрочем, Майка не унывала. Впереди у неё ещё было много времени, весёлого, беспечного, интересного, её ждало много радостей и прибыльных дел. Только бы не растеряться, только бы найти подходящее для такой жизни занятие. На первых порах Майка устроилась кассиршей в один из театров. На судимость никто не обратил внимания, молодая женщина была хороша собой, мила, застенчива и наивна. Первым желанием окружающих, особенно мужчин, было ей помочь, оградить и защитить. Майка великолепно научилась пользоваться этим обстоятельством.

Вскоре она влюбилась в администратора театра Левицкого, немолодого красавца в замшевом пиджаке, с бантом и роскошной седой прядью в тёмных, густых волосах. Связь их продолжалась недолго. Однако, когда Левицкий ушёл из театра и занял должность заведующего комплексом аттракционов в парке, он перетащил за собой и Майку: ему нужны были преданные, надёжные кадры. У опытной уже в конспирации Майки, у которой от алчности начинали порой дрожать руки, наступила новая жизнь и последовали, конечно, новые увлечения. Майка и тут стала уже опытной и циничной.

Некоторые детали из её сегодняшней жизни Виталий почерпнул в записке, обнаруженной Откаленко в секретном отделении бумажника, отобранного у Кикоева. Видимо, тот в самом деле подобрал его в передней потехинской квартиры, а потерял его там не кто иной, как Левицкий. Об этом с очевидностью свидетельствовала вторая записка, где указанные цифры складывались ровно в сто и могли обозначать распределяемые в процентах части неведомых доходов, из которых себе Левицкий отваливал наибольший процент. Неясно только было, как та, первая записка, адресованная Майкой отнюдь не Левицкому, а, видимо, Горохову, попала не по назначению.

Об этом как раз и размышлял Виталий, отправляясь в тот вечер в парк, к фонтану, на свидание с Майкой.

Виталий неторопливо прошёлся в толпе гуляющих, описав большой круг возле бассейна с фонтанами, вглядываясь в мелькавших по сторонам женщин.

Он снова обогнул фонтаны, потом ещё раз. И нетерпеливо посмотрел на часы. Неужели она его обманула и вообще не придёт?

И как раз в этот момент за его спиной раздался лукавый голос:

— Ты почему меня не узнаёшь?

Виталий поспешно обернулся. Перед ним, улыбаясь, стояла Майка. Да, она была и в самом деле хороша собой. Только лицо было чуть грубовато, а фигура приземистей, коренастей, чем ему показалось в тот раз.

— Куда пойдём? — деловито спросила Майка.

— Посидим? — предложил Виталий. — Выпьем?

— Сразу так и выпьем? — насмешливо спросила Майка. — Больно ты скор, мальчишечка. Я с чужими не пью.

— Ну, так посидим, сперва познакомимся, чтобы чужими не быть, — сказал Виталий.

— А где?

— Подальше отсюда.

— Чего это ты испугался, миленький? Я и тут такое местечко знаю, как одни будем, хочешь? — Она призывно улыбнулась.

— Ладно, — с явной неохотой согласился Виталий. — Вообще-то лучше и совсем одни. А тут ваши гаврики на каждому шагу.

— Там их нет, — махнула рукой Майка.

Она взяла Виталия под руку и увлекла за собой в сторону одной из аллей.

— Ох, ты и длинный, — не то насмешливо, не то восхищённо сказала Майка. — Каланча прямо. Трудно управлять.

— Зато мне виднее всё, — засмеялся Виталий. — Ты управляй, а я буду говорить куда и что впереди.

— Это мы сами знаем куда. Вас только отпусти.

— И тебя тоже.

— А я свободная. Не то что ты. Женатик.

— Откуда это ты взяла?

— А я ещё и не то про тебя взяла. Увидишь. Если меня человек заинтересует, я всё о нём узнаю.

— Вот и я тоже.

— А я тебя заинтересовала?

— Ага, — улыбнулся Виталий. — Здорово.

Так переговариваясь, они шли и шли по парку, сворачивая то на одну аллею, то на другую, всё дальше, туда, где парк переходил в лес. И вот наконец у самой этой границы они подошли к небольшому, уютному ресторанчику с открытой верандой.

— Вот сюда давай, — повелительно распорядилась Майка.

И Виталий понял, что такой тон она усвоила в отношении вообще всех мужчин, обычных своих поклонников, и это означало, что она своего нового знакомого из этого ряда никак не выделяет.

— Давай, — послушно согласился Виталий.

Как ни странно, в небольшом зале нашёлся свободный столик, один-единственный. Они расположились за ним, и Виталий сделал заказ подбежавшему официанту. Его услужливость показалась даже подозрительной.

— У тебя в Москве кто есть? — спросила Майка.

— Мать, отец.

— А жена?

— Жена тоже, — неохотно признался Виталий.

— Во. Хоть смелости хватило сказать, — одобрительно отозвалась Майка. — А то все, как есть, холостые получаются. Смех просто. А деньги к тебе откуда идут?

— С зарплаты.

— Но-но, не свисти. Для академика ты ещё плешью не вышел. А больше никто на зарплату не живёт. Эх, мне бы хоть какого академика, я бы из него конфетку сделала. Из самого даже завалящего. Они же все жизни не знают.

Виталий рассмеялся.

— Ты одну жизнь знаешь, а они другую.

— А ты третью? — прищурилась Майка.

— Я ещё твоей не знаю, может, у нас и одинаковые.

— Эх, мальчишечка! — вздохнула Майка. — Мою жизнь лучше не знать.

— Это почему?

— Тяжёлая у меня жизнь. А уж работа… хуже, чем в Антарктике, ей-богу. Не поверишь.

— А жизнь-то чем тяжёлая? Небось от мужиков отбоя нет. Чем плохо-то?

— Да какое от вас счастье? Горе от вас одно и волнение. — В тоне Майки прозвучала искренняя горечь.

— Ты, может, влюблена по-серьёзному? — спросил Виталий.

— А что, нам не разрешается? Нахальство — второе счастье.

— Разрешается всем, не у всех получается, — серьёзно ответил Виталий. — Для этого самому преданным надо быть.

— Думаешь, я не могу быть преданной?

— А есть такой человек, кому ты предана?

— Есть-то есть, — вздохнула Майка. — Да тоже женатик. Преданность у него не в том месте. Да и вообще… — Она махнула рукой.

«Она влюблена в Горохова, — подумал Виталий. — Конечно, влюблена. А тот…» И неожиданная догадка мелькнула у него.

— Преданность надо на деле проверять, я считаю, — сказал он.

— За вами углядишь, как же!

— Ну, у тебя глаз намётанный. И от любви небось голову уже не теряешь.

— А раньше, по-твоему, теряла, так, что ли?

— Все раньше теряли.

— Это точно, — снова вздохнула Майка. — И я теряла. Забыла уж, правда, когда.

Очень, видно, неспокойно было у неё на душе, и разговор повернулся вдруг так, что она невольно утеряла напускную весёлость. Странный какой-то парень попался ей, с ним почему-то хотелось быть откровенной. И Майке пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться этому искушению.

— Ну вот, — кивнул Виталий. — А теперь уже гляди, не теряй голову-то. Хоть и влюблена. Пусть докажет сперва свою преданность. Мне вот кажется, он тебя не раз уже предавал.

— Откуда тебе знать? — махнула рукой Майка. — Предавал не предавал…

Но внезапно она ощутила какую-то тревогу и испытующе посмотрела на своего странного знакомого.

И на этот раз Виталий отнюдь не стремился выдать себя за такого же отпетого подонка и уголовника, каким был, допустим, тот же Гошка. У него был другой план, потруднее. И, кстати, ещё одна цель, необычайно его занимавшая.

— Откуда тебе знать? — снова повторила между тем Майка уже требовательно.

— Догадываюсь. Вижу ведь, ты не в себе. Эх, Маечка. А, кроме любви, ещё заботы есть, верно я говорю?

— Самое большое счастье даёт женщине любовь, — вздохнув, убеждённо возразила Майка и потянулась за сигаретой.

— Если она взаимная и честная, — сказал Виталий, подставляя ей огонёк зажигалки.

— Это точно, — согласилась Майка, затягиваясь. — Только где её взять, такую? С тобой, что ли? — Она махнула рукой. — С тобой, мальчишечка, не получится, вижу. Ты какой-то отгороженный, какой-то занятый.

Виталий подивился её чуткости. И в который раз уже он вывел для себя непреложный урок: с женщинами эти номера не проходят. Они иной раз не скажут, но почти всегда уловят фальшь. Об этом его предупреждал ещё Кузьмич. Тут можно жестоко обмануться. А уж если женщина решит отомстить… Да, если она решит отомстить…

— …Не знаю, — задумчиво продолжала между тем Майка, скромно сложив руки на коленях и глядя куда-то в сторону, — что ты ко мне прицепился. Может…

Но Виталий не дал ей договорить.

— Май, а вот скажи, — спросил он. — Женщины прощают предательство?

— Они всё прощают, если любят.

— А мне кажется, не всякая простит. Вот ты простишь?

— Я — нет. Я тут не женщина, я тут мужик. Ничего никому не прощу. Отучилась я прощать, вот что.

— А умела?

— Да пожалуй, что и не умела, — задумчиво усмехнулась Майка.

Появился официант, расставил тарелки с закуской и, мимолётно улыбнувшись, исчез.

— Если ты предательства не прощаешь, разговор у нас может получиться. Интересный, — серьёзно сказал Виталий.

— У нас и так интересный разговор, — снова усмехнулась Майка. — Я вот только никак не пойму, чего тебе от меня надо?

— Честно тебе сказать?

— Это бы лучше всего, если умеешь.

— А ты мне тем же ответишь?

— Ох, не обещаю, мальчишечка, — вздохнула Майка. — Не привыкла.

— Ладно. Рискну. — Виталий махнул рукой. — Так вот. Надо мне от тебя, Майя, доверия. Поняла?

— Не, — покрутила головой Майка, лениво жуя ломтик сыра. — Зачем это тебе понадобилось, интересно знать? Я, к твоему сведению, вообще ни одному человеку не доверяю. Тоже отучилась. Эх, мальчишечка! Я там была, где ты, видать, не был. Всего навидалась.

— А хорошее хоть раз видела?

— Случалось. Только тоже не верила. Доверять — наполовину проиграть.

Она рассеянно огляделась по сторонам, но Виталий уловил в её глазах какое-то скрытое напряжение. Она словно чего-то боялась или кого-то искала.

— Ты знаешь, что у вашего Бороды случилось? — неожиданно спросил Виталий.

Майка даже вздрогнула.

— Ну знаю, — насторожённо ответила она. — А ты откуда знаешь?

— Сначала от Гошки.

— А-а. Тут есть и к тебе один вопросик, — как-то странно произнесла Майка.

— Давай.

— Успеется. Ты кончай. Сперва от Гошки, значит. А потом?

— Потом от Арпана.

— Это кто такой?

— Он у Бороды в доме был.

— Ой, надо же! — всплеснула руками Майка. — И ты его знаешь?

— От него ко мне кое-что перешло.

— Купил? — В глазах у Майки зажглись жадные огоньки.

— Не. Отдал. Это только для тебя цену имеет.

— Ну да? — Майка недоверчиво смотрела на Виталия.

— Только для тебя одной, — подтвердил Виталий. — Вещь эта не Бороды. Арпан в передней её подобрал. Вадик ваш выронил.

— Вадик? — ещё больше изумилась Майка.

— Ага. Бумажник…

Виталий помедлил. Его вдруг охватило сомнение, правильно ли он поступает.

— Говори же, чего там, в бумажнике, было-то, — нетерпеливо потребовала Майка и вдруг, прищурившись, спросила: — А какой из себя бумажник?

«Нет, — решил Виталий, — пока всё правильно».

— Какой из себя? — переспросил он. — А ты его узнаешь?

— Уж как-нибудь.

— Тогда и показать можно.

Виталий приоткрыл борт пиджака и из внутреннего кармана наполовину вытащил бумажник, так, чтобы виден он был только Майке.

— Ой!

Майка приложила ладонь ко рту и, как заворожённая, смотрела на бумажник.

— Он?

— Он, он… Ой, господи…

— Ну вот, — кивнул Виталий, пряча бумажник. — Видишь? Мне доверять можно. Не вру. Но дело не в бумажнике. Главное, там записка одна была.

— Чья?

— Твоя.

— Брешешь, — грубо отрезала Майка. — Не писала я ему никогда.

— Кому не писала?

— Вадику, кому же ещё!

— Это точно. Писала ты другому. И тот её отдал Вадику. В записке и о нём кое-что было сказано.

Лицо у Майки пылало, глаза сузились от еле сдерживаемой ярости. Она, как видно, догадалась, о чём говорит Виталий.

— Отдал… — прошептала она. — Отдал, гадина…

— Отдал, — подтвердил Виталий. — Предал тебя и отдал. А уж Вадик будь здоров как её против тебя использовал бы. Да вот потерял.

— Уж будь здоров, — машинально подтвердила Майка и повторила, словно не в силах была этому поверить: — Отдал… — И вдруг зло и недоверчиво посмотрела на Виталия. — А чем, мальчишечка, докажешь?

— Чем? Да просто отдам тебе эту записку. На кой она мне? А тебе может пригодиться, если ты и в самом деле никому ничего не прощаешь.

Виталий снова сунул руку во внутренний карман пиджака и, достав оттуда записку, незаметно положил её перед Майкой, и она мгновенно смахнула её себе на колени. Она сделала это так поспешно, словно кто-то мог наблюдать за ними в это время и не должен был увидеть записку. Так, по крайней мере, показалось Виталию, и он невольно насторожился. Майка между тем, пробежав глазами записку, покраснела ещё больше и нервно сунула её в сумку.

— Теперь мне веришь? — спросил Виталий.

— Верю, — отрывисто сказала Майка, одним глотком жадно допив кофе из маленькой чашечки. — Ну, он у меня увидит клочок хмурого неба. Все они увидят… Теперь смеётся небось надо мной со своей стервой. Ну ладно. Вот только, — она с новым подозрением посмотрела на Виталия, — не пойму я что-то, тебе какой навар от всего этого требуется. Повозиться со мной хочешь?

— Нет.

— То-то. Хоть не соврал. Тогда чего тебе надо?

— Хочу, Маечка, чтобы ты над своей горькой жизнью задумалась. В двадцать два года можно ещё всё на свете поменять. Ты гляди, вокруг тебя сейчас одно зверьё да предатели. А тебе большой любви хотелось, красивой любви, преданной, честной. Её не там надо искать.

— Где же её искать, по-твоему?

— Могу показать, если пожелаешь. Ты ведь красавица. Тебе бы только чистую душу.

— Откуда её теперь взять, мальчишечка? — вздохнула растроганная Майка и потянулась за сигаретами. — Давно она уже испачкана.

— Нет, — покачал головой Виталий, тоже закуривая. — Душа, Маечка, одним удивительным свойством обладает. Она самоочищаться может. Если сам человек захочет, конечно. Знаешь, как лёгкие. Вот бросим мы с тобой курить — и они у нас сами от копоти очистятся. Понимаешь?

И в этот момент Виталий неожиданно увидел Алексея. Он его не сразу даже узнал в новом чёрном фраке и белоснежной рубашке с галстуком-бабочкой. Видимо, Алексей перешёл сюда с повышением и был теперь метрдотелем. Вид у него был чрезвычайно важный. Этим он, очевидно, хотел компенсировать свою досадную для такого поста молодость. Алексей, судя по всему, заметил Виталия уже давно и, поймав его взгляд, дружески и незаметно ему подмигнул.

Майка с минуту молча курила, потом, словно очнувшись, в упор посмотрела в глаза Виталию.

— Ты, кажись, кроме моей задумчивости, ещё чего-то от меня хотел?

— Точно. Хотел, чтобы ты меня с Горохом свела.

— Это ещё зачем? — подозрительно спросила Майка.

— Дело есть.

Майка с ожесточением размяла в пепельнице окурок и сразу потянулась за новой сигаретой. Она нервничала и не пыталась даже это скрыть.

— Тебе повезло, миленький, — сказала она, щёлкнув зажигалкой и прикуривая. — Боря тоже хочет с тобой познакомиться.

— Со мной?

— С тобой, с тобой, — многозначительно усмехнулась Майка.

— Откуда он меня знает?

— Знает вот.

— Ты сказала?

— Ну я. Сказала, что к тебе на свидание иду. Чего тут такого? У нас с ним как-никак любовь была.

— Была?

— Была, — резко ответила Майка, и глаза её сузились. — Была и вся вышла. Я ему этой записки не прощу.

— А что ты сделаешь?

— Знаю, что сделаю. С ножичком своим он всё расстаться не может, гадина. А на нём кровь.

— Ха! — небрежно махнул рукой Виталий. — Давно её вытер, если и была.

— Зато она у меня в глазах осталась. И у Гошки тоже. Не говорил?

— Как так осталась? — спросил Виталий, даже не заметив её вопроса.

— Вчетвером мы здесь сидели. Я с Гошкой так, для вида. Разговор с Николаем Гавриловичем Боря вёл. Уговаривал отдать бумагу и больше не писать.

— А тот?

— А тот ни в какую. Фронтовик всё-таки. Так он и сказал.

Виталий слушал, изо всех сил стараясь казаться равнодушным.

— Ну и что Горох? — спросил он.

— Заказал ещё бутылку, взял кое-что со стола и увёл его в лес, тут недалеко. «Одни, — говорит, — давай потолкуем». А мы с Гошкой тихонько за ними пошли. Боря даже не видел. Трясло его всего.

— А вы, значит, видели, чего он… сделал?

— Ага. Заболела я после этого. И Борю стала бояться.

— Но записку ту всё-таки написала?

— Я её ещё раньше написала. А сейчас… — Майка сжала кулачок. — Пусть он подохнет со своей старой стервой. Плевать мне.

— А он как после того?

— А никак. Зажигалку вот у Николая Гавриловича забрал. Его инициалы там в рамочку ещё обвёл, скот. Надо же, а? — Майка снова огляделась и вдруг быстро отвела глаза. — Пришёл, — тихо сказала она.

— Горох? — переспросил хрипло Виталий и откашлялся.

— Ага. Он поговорить с тобой хочет.

— Тогда… знаешь что? Зови его к нам за стол. — Виталий огляделся и досадливо щёлкнул пальцами. — Куда это официант задевался? Надо же встретить гостя. Погоди, я сейчас. — Он поднялся с места. — Ты пока зови его.

Виталий, лавируя среди столиков, направился в сторону кухни. Краем глаза он заметил, как из дальнего угла зала к нему не спеша двинулся Алексей.

Через минуту Виталий вернулся. За столиком возле Майки сидел плотный, краснолицый человек лет сорока пяти. Редкие светлые волосы на круглой голове были гладко уложены в тщетной попытке скрыть изрядную лысину. Мелкие, какие-то колючие черты лица были в первый момент неразличимы в отдельности, но потом уже можно было заметить неестественно маленький, острый носик, уткнувшийся в рыжий пучок усов, короткую прорезь рта над широким, тяжёлым подбородком, глубоко упрятанные, живые насмешливые глазки под нависшим высоким лбом, продольные морщины на щеках и грубые, как рубцы, складки на толстой шее.

«Пожил дядя», — враждебно подумал Виталий. И сообщил, подходя к столику:

— Сейчас сам метр обслужит. — Потом посмотрел на Горохова и сухо спросил: — Как величать прикажете?

— Борис Егорович, — с ударением, внушительно произнёс Горохов и пригласил, словно за свой столик. — Садись.

— Благодарствую, — насмешливо ответил Виталий, усаживаясь на свой стул, и с той же насмешливой учтивостью осведомился: — Чем обязан такому обществу?

Горохов несколько секунд, не отвечая, пристально рассматривал его и, как будто оставшись недовольным этим осмотром, сердито буркнул:

— Кто сам будешь?

— Вы не тыкайте, Борис Егорович, — с издёвкой ответил Виталий. — Мы с вами ещё ни разу не выпили. Вот как раз…

К столику приблизился Алексей, неся на вытянутой руке поднос.

— Минуточку, — вежливо сказал он. — Потревожу вас.

Он поставил ближе к Горохову бутылку водки, расставил рюмки, стаканы, рядом с водкой поставил бутылку с фруктовой водой, разместил на столике тарелки с закуской и, пожелав приятного аппетита, с достоинством удалился.

— Прошу, Борис Егорович, — довольным тоном произнёс Виталий. — Хозяйничайте за старшего, руководите, так сказать. Прошу.

— Давай, — согласился Горохов, вытирая со лба пот.

Он разлил по рюмкам водку, плеснул в стаканы фруктовой воды и, подцепив на вилку ломтик колбасы, поднял свою рюмку.

— Ну, со свиданьицем, — объявил он.

Они выпили, и Горохов немедленно наполнил снова рюмки и разлил по стаканам фруктовую воду. Он всё больше входил в роль хозяина.

— За даму, — весело провозгласил он.

Постепенно завязался разговор. Для начала Горохов пожаловался на жару и вытер платком красную, могучую шею.

— Хорошо, что жара, — рассеянно ответил Виталий.

— Это почему же? — не понял Горохов.

Виталий весело махнул рукой.

— Да так. Мысли вслух.

Они закурили. Горохов щёлкнул массивной зажигалкой и тут же спрятал её в карман. Виталий ни на секунду не задержал на ней взгляд.

Появился Алексей, поставил новую бутылку фруктовой воды и аккуратно, за кончик горлышка, прихватил пустую. Когда он ушёл, Горохов, вздохнув, хмуро и твёрдо спросил у Виталия:

— Ты вот что. Скажи, где Гошка?

— А я откуда знаю?

— Знаешь. Последним его видел. Выпить звал его?

— И что?

— А то. После этого его никто здесь не видел.

— А я-то при чём? — усмехнулся Виталий. — Интересное дело.

— Лучше не крути, — угрожающе предупредил Горохов. — Со мной такие номера не проходят.

— А какие с тобой проходят?

— До таких ты ещё не дорос. Говори, где Гошка?

— Вот пристал…

Виталий вздохнул и равнодушно обвёл глазами зал. Из дальнего его конца ему подал знак Алексей. И тогда Виталий зло сказал Горохову:

— Пошёл ты знаешь куда? Пока я тебе по роже не смазал.

— Чего-о?.. — опешил от неожиданности Горохов. — Ах ты, сучья тварь…

Он уже успел изрядно выпить. К тому же и появился в ресторане, как смог заметить Виталий, немало хлебнув ещё до этого. И вот сейчас всё выпитое ударило ему в голову. Толстые щёки, лоб, шея побурели от прилившей крови, носик, наоборот, побледнел и казался приклеенным, тёмные глаза налились яростью. Горохов приподнялся, наклонился через стол к Виталию и прошипел:

— А ну, повтори, чего сказал!

— Что, дядя, туг на ухо стал? — издевательски усмехнулся Виталий. — Очки надень.

— А-а, пад…

Горохов развернулся, и кулак его мелькнул перед самым носом Виталия, успевшего, однако, уклониться от этого сокрушительного удара. В тот же миг длинной своей ногой Виталий зацепил под столом ногу поднявшегося Горохова и рванул её к себе. Горохов потерял равновесие. С грохотом, ломая стулья, опрокинулся он на сидевших позади него за соседним столиком людей.

Раздались крики, женский визг. Разъярённый Горохов кого-то ударил, кто-то ударил его. Но драка не успела разгореться.

В зал вбежали два милиционера во главе с Филипенко, и Горохов опомнился, только когда его крепко схватили и вырвали из толпы.

У входа в ресторан стояла милицейская машина. Горохова и двух мужчин, на которых Горохов упал и одного из которых ударил, а также двух их спутниц увезли.

Ещё когда только возникла драка и подоспевшие милиционеры схватили Горохова, Виталий увлёк Майку в сторону, и они незаметно выскользнули из ресторана. Теперь они из-за кустов наблюдали, как уехала машина.

— Сгорел Горох, — сказал Виталий. — Не жалко тебе его?

— Пусть они все сгорят, — устало махнула рукой Майка. — И я с ними. Жить больно тошно мне, мальчишечка.

— Остальным-то за что гореть?

— За дело. Я-то знаю. Сама небось билеты на три части рву.

— Какие билеты?

— А, господи! Не видеть бы мне их больше. Каждое утро выхожу из дому и не знаю, куда попаду: на работу или в тюрьму. Это жизнь, по-твоему?

— Сама выбирала.

— Во-во. Сама и плакать буду. Никто другой обо мне не поплачет. Некому.

— Зато я тебя, Маечка, не оставлю.

— Нужен ты мне!

— Нужен, — убеждённо ответил Виталий. — Увидишь.

Майка с удивлением посмотрела на него и сказала:

— Чудной ты какой-то. Ну ладно. Я пошла. Ты меня не провожай.

Она ушла.

Виталий ещё постоял некоторое время возле кустов, из-за которых они с Майкой смотрели только что на милицейскую машину, потом медленно направился в сторону ближайшей аллеи, которая вела к выходу из парка.

Филипенко уже знал, как поступить с задержанным Гороховым. Убийство можно было считать раскрытым.

Совещание началось информацией Эдика Албаняна. Он говорил, как всегда, азартно, глотая слова и помогая себе выразительными жестами.

— Я всё-таки туда залез, конечно! Отстоял два часа в очереди и залез. Но не зря стоял, не зря! Сначала мне повезло, конечно. Но не каждому везёт! Везёт тому, кто старается, я так всегда говорю.

— Верно, верно, — усмехаясь, кивнул Цветков, по привычке раскладывая перед собой карандаши, это каким-то образом помогало, видимо, ему слушать. — За старание и ценим, — добавил он.

— И за выдающийся талант, — не преминул вставить Лосев.

— Вы мне так работника испортите, — с напускной строгостью сказал полковник Углов, начальник Эдика.

— Ничего, пусть хвалят, — засмеялся тот. — А то вы только ругаете. Но природа, конечно, требует равновесия. Так вот… — Эдик снова стал серьёзен и азартен. — Сначала, я говорю, повезло. Человека за три от меня впереди встал вдруг парень. Просто втёрся в очередь, так, знаете, деловито, спокойно, никто даже внимания не обратил. Я, конечно, стал смотреть. Подходит он к кассе и вместо денег суёт туда, совершенно незаметно, конечно…

— Но ты всё-таки заметил, — снова вставил Лосев.

— Само собой. Я чего-то, конечно, ждал, как вы понимаете. Так вот суёт он, представьте себе, какой-то спичечный коробок. Это вместо денег! А кассирша ему обратно, тоже незаметно, плоский такой свёрточек передала. Парень тут же с людьми смешался и через контроль — раз! Всё. Там он и растворился. Все вокруг суетятся, рассаживаются. И ведь в случае чего, не схватишь его с этим свёртком. Вот что! Контролёр не пустит. Он же рядом с самой кассой стоит. Пока объяснишь ему…

— А что в том свёрточке было, как думаешь? — спросил Володя Фролов.

— Думаю, они каким-то образом накапливают в кассе левые деньги. И чтобы их случайно не накрыли с проверкой, время от времени их кому-то передают.

— Вы пока продолжайте, вопросы потом, — сказал Кузьмич, невольно приняв на себя полномочия председателя, так как совещание проходило в его кабинете. — Очень важная информация.

— Так вот, — увлечённо продолжал Эдик. — Теперь подхожу к кассе я. И тут такой, конечно, фокус разыгрывается. Я даю деньги, так? Кассирша отрывает мне билет, я его беру, но стоящий буквально рядом контролёр тут же его у меня из рук забирает, быстро рвёт, выбрасывает, и я прохожу. Понимаете? Я ни минуты не держу в руке билет! Я почти не вижу его! Это как, нормально?

— Тут, милый мой, всё ненормально.

— Вот! — азартно воскликнул Эдик. — Всё! Но главное тут и совсем новое в таком деле — одна вещь, конечно. Касса! Тут какая-то гениальная находка есть!

— В чём, ты полагаешь? — спросил молчавший до сих пор Откаленко.

— Касса рядом с контролёром! — снова заволновался Эдик. — Рядом, ты понимаешь? Билет изъять невозможно. Никак!

— Билета и нет, — вдруг серьёзно сказал Лосев.

— То есть как это нет? — изумился Эдик. — Я же своими глазами…

Все посмотрели на Лосева.

— Нет билета, — убеждённо повторил тот. — Я теперь понял, что она мне вчера сказала, Майка. Сначала она мне сказала: «Чтоб они все сгорели, и я с ними». Девчонка устала, обозлилась и задумалась. Её вытащить можно.

— Ты о ней погоди, — остановил его Цветков. — Ты давай про билет. Ведь она кассирша.

— Именно. И про билет она мне сказала так: «Сама билеты на три части рву». Она тебе третью часть билета дала! — Виталий обернулся к Эдику.

— Во! — Эдик азартно ударил одной рукой о другую. — Ясен способ! Ну, конечно, умная голова придумала. Касса рядом с контролёром, а? Всё гениальное просто. И контролёр рвёт билет у вас на глазах. «Вертушка», выходит, исключена, так? Других способов мы не знаем, других вроде бы вообще нет.

— Но зачем им тогда контрнаблюдение? — усомнился Фролов.

— А как же! — со злым воодушевлением ответил Эдик. — Допустим, подходит наш человек. На что он прежде всего обратит внимание, если захочет проверить работу этого объекта? Он, конечно, должен засечь время сеанса. И сразу убеждается, что оно в два-три раза меньше нормы. Всё! Значит, это самое слабое место в цепочке, самое опасное для них. А ведь Шухмин этим как раз и занялся, помните? И сразу отправился в милицию. Тут, конечно, и ножом пырнуть можно, я считаю.

— А ты засёк время? — поинтересовался Лосев.

— Конечно! Только незаметно. Эта штука крутится у них ровно три минуты. А по инструкции она должна крутиться семь с половиной! И ещё. Последнее. Это я уже визуально определил, издалека. Специально ещё раз приезжал. Начинают они работать на час раньше, кончают на два часа позже, чем положено, темно уже бывает.

— Это точно, — подтвердил Лосев.

— Вот отсюда и полный план, а в два раза больше — в два раза! — им идёт в карман, — заключил полковник Углов. — Вот вам и не криминогенная область, как мы полагали. Привыкли, что воруют материальные ценности. А тут воруют время.

— Очень интересное дело, конечно! — воскликнул Эдик.

— Да, и механика теперь вроде понятна, — согласился Цветков. — Интересно знать, чья это голова всё придумала. Давай, Лосев, твоя очередь.

— Группа тут действует довольно большая, — сказал Виталий. — А во главе трое. Горохов — это бандит и убийца, — с ожесточением произнёс он. — Вчера мы его взяли. Второй там — Левицкий Вадим Александрович, Вадик, как они его называют.

— О! — вмешался Эдик. — Кое-чего мы о нём уже знаем. Разрешите?

Цветков кивнул, и Эдик продолжил:

— Работал администратором в театре. Красавец. Стареющий, конечно. Сердцеед. Хвастун. Тряпки обожает. Комбинирует со спекулянтами вокруг «Берёзки». Машина, конечно. Разведён. Жена артистка была. Ребёнок у бабушки. Сын. Она его родителям не отдаёт, иностранным языкам учит. Что ещё про Левицкого? Паникёр, между прочим. Краснобай и паникёр. Судимость есть. Одна. Какие-то левые концерты организовывал. Вот такой тип.

Эдик снова уселся на своё место.

— Он второй из той троицы, — заключил Лосев. — Ну а третий — это Потехин.

— Про него давай ты скажи. — Цветков обернулся к Игорю. — Ты беседовал с ним.

— Беседовал, — спокойно согласился Откаленко. — Умный человек, хладнокровный. На пустяке не поймаешь. На серьёзном — тоже непросто. Думаю, его голова тут сработала. Больше некому.

— Вот это настоящий противник, — сказал Фролов. — Тут хоть борьба умов, как говорится. Не то что все эти мальчишки да девчонки — Гошка, Майка…

— Чепуха! — сердито воскликнул Эдик. — Какая тут борьба умов, что ты говоришь! Обыкновенный хитрющий ворюга, вот и всё. Какая тут борьба умов? Она, если хочешь, началась заочно и уже кончилась. Он придумал систему, мы её разгадали. И всё кончено! А после ареста ты его прижмёшь показаниями соучастников.

— Насчёт мальчишек и девчонок ты, кстати, тоже сильно ошибаешься, — добавил Лосев. — Я, например, считаю, что это главный участок борьбы. Потехин или, допустим, Горшков… Ну напугаем мы их. В лучшем случае, в будущем поостерегутся закон нарушать. Да и пожилыми возвратятся. А этим мальчишкам и девчонкам ещё, между прочим, жить да жить. А вот как им жить, за это, я тебе скажу, стоит побороться. И победа тут будет потруднее, чем разоблачить того же Потехина.

— М-да, — кивнул Цветков. — Верно ты говоришь. Ну-с, а с чего же мы всё-таки начнём? — обернулся он к Углову.

— Считаю самым слабым звеном в этой троице Левицкого, — ответил тот. — Надо бы начинать с него. Но он, возможно, меньше всех информирован, вот чего я боюсь. Так, знаете, бывает. Всё-таки заведующий всем комплексом. Его не обойдёшь. В таком случае откупаются. Начнём с него — только распугаем остальных. И тогда все концы в воду. Потехин это в два счёта организует.

— Но и с него начать рискованно, с Потехина этого, — покачал головой Цветков, оставив в покое свои карандаши. Теперь он вертел в руках очки. — Пока у них особой тревоги не должно быть. Горохов арестован за пьяную драку в ресторане, Коротков и Сёмкин — за драку в парке. Это всё им известно. Сам Потехин вообще проходит как пострадавший.

— А что, если начать с Горохова? — предложил Лосев. — Это и вовсе никого из них не напугает. Ведь никто из них не узнает, о чём мы теперь с Гороховым беседуем.

— Не пойдёт, — решительно возразил Эдик. — Он не даст сейчас нужных показаний. На нём же убийство! Шутка? Зачем ему ещё эти дела? Ни слова не скажет, конечно. Так если уж придётся признаться в убийстве, он его объяснит пьяной дракой. Бытовое, мол. А так — умысел уже, да какой! Нет, ни слова, конечно, Горохов не скажет сейчас, ручаюсь.

— Резон тут есть, — кивнул Цветков и обратился к Лосеву: — А что эта самая Майя, даст показания на них?

— Нет-нет. Пока и предлагать нельзя, — забеспокоился Виталий. — Она только-только заколебалась, только засомневалась. Я с ней должен ещё увидеться. Она будет сама решать. А пока рано. Можно всё испортить.

— Ишь психолог! — усмехнулся Цветков одобрительно. — Ладно. Отставим её пока. Пусть переживает и осмысливает. Что же у нас остаётся?

— Кажется, остаётся только Левицкий, — с неудовольствием ответил Углов. — А он, я боюсь, не очень-то может быть в курсе дела.

— Я думаю, он в курсе всех дел, — неожиданно заявил Лосев.

— Почему ты так думаешь?

Цветков даже перестал крутить очки, что-то в тоне Лосева его насторожило.

— Вторую записку вспомнил из того бумажника, — ответил Виталий. — Там Левицкий сам распределил доходы. И себе отвалил двадцать пять процентов. Больше всех, между прочим. Больше даже Потехина. Значит, он в курсе всех дел.

— Гм… Вполне резонно, по-моему, — подумав, сказал Цветков и посмотрел на Углова.

— Да, — ответил тот. — Пожалуй, он в курсе.

— Дайте нам этого Левицкого на двоих с Лосёвым, — азартно предложил Эдик. — Для беседы. Никуда он от нас не денется. Все выходы закроем, точно говорю.

На том и порешили.

Если бы только Эдик знал, какой выход найдёт Левицкий!

Он явился необычайно импозантный, в щегольском, каком-то сверхмодном, бежевом костюме, тёмно-коричневой, заграничного покроя рубашке, с полосатым галстуком, бритый, тщательно подстриженный и слегка даже надушённый. Высокий, статный ещё, лишь недавно начавший полнеть. Породистое, мужественное лицо с орлиным носом, огненные, карие глаза, над ними вразлёт, с красивым изломом соболиные, густые брови, надменный поворот головы, перстень-печатка на большой холёной руке, необыкновенные какие-то часы на толстом дорогом браслете. Словом, такой мужчина мог только присниться в стыдливых девичьих снах, о таком могла мечтать и сходить с ума не одна женщина. Он как будто был специально для этого создан природой. Это подтверждали и какие-то естественно-обольстительные манеры Левицкого, его обаятельная белозубая улыбка, горячий, чуть затуманенный взгляд, какой-то завораживающий, обволакивающий, наконец, его плавные широкие жесты, словно он вот-вот готов был дружески обнять своего собеседника. Виталий почему-то без труда представил, как уверенно и победно ведёт себя Левицкий с женщинами.

Однако на этот раз, возможно, в связи с малоприятной обстановкой, в которую он попал, и ещё менее приятным, кажется, поводом для такой встречи, Левицкий был заметно взвинчен и даже чуточку, самую малость, напуган. Впрочем, это можно было угадать только по его глазам. На лице сияла самая дружеская улыбка, и движения, когда он вошёл в комнату, были свободны и даже несколько развязны.

— Приветствую вас, дорогие товарищи, — произнёс он, глядя на Лосева и Албаняна прямо-таки с братской, хотя и несколько снисходительной, нежностью. — Чем могу быть полезен героям с Петровки, тридцать восемь? — Он посмотрел на свои необыкновенные часы и небрежно осведомился: — Надеюсь, за час управимся? Сегодня генеральная во МХАТе. Кстати, не желаете ли посмотреть? Прелестная вещица. Героиня там бесподобна.

Он был, однако, слишком суетлив, эта суетливость выдавала его состояние.

— Постараемся управиться побыстрее, — охотно откликнулся Лосев. — Многое будет зависеть от вас самого, Вадим Александрович. Присаживайтесь.

— О, за меня не беспокойтесь, не беспокойтесь, — замахал обеими руками Левицкий, опускаясь на стул и свободно закидывая ногу на ногу. — Сделаю всё возможное. А что, — голос его чуть заметно дрогнул, — предстоит серьёзный разговор?

— Как всегда у нас, — ответил Лосев миролюбиво. — Но сначала разрешите представиться. Инспектор уголовного розыска Лосев. А это — старший инспектор управления БХСС Албанян.

— Очень, очень приятно, — ослепительно улыбнулся Левицкий и даже сделал движение, намереваясь протянуть руку, но вовремя сообразил, точнее, почувствовал неуместность этого жеста и добавил: — Рад встретить столь симпатичных и интеллигентных людей. Очень похожи на идеальных литературных героев, — засмеялся Левицкий. — Вообще-то, — он снисходительно улыбнулся, — я привык встречаться здесь на более высоком уровне. И не только здесь, разумеется, но и в домашней обстановке. Скажем, с генералом… — Он с дружеской небрежностью назвал фамилию одного из руководителей главного управления. — Но ничего, ничего. Давайте, друзья мои, приступим к делу. Советская милиция своей почётной, трудной, иной раз опасной работой заслужила уважение и любовь советских людей-тружеников. Я даже писал однажды об этом в газете. Минуточку! Я, кажется, случайно захватил вырезку. Да, конечно!

Он похлопал зачем-то себя по карманам, как бы создавая эдакую напряжённую паузу, затем точным и эффектным движением вынул из внутреннего кармана пиджака заготовленную заранее газетную вырезку и протянул её Лосеву.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал тот, принимая статью, — мы с нею, конечно, ознакомимся. А пока, если не возражаете, мы действительно приступим к делу.

— Ради бога, — прижал руку к груди Левицкий. — Что вас интересует?

— Нас интересует коллектив, — сказал Виталий, — который вы, Вадим Александрович, возглавляете.

— Временно.

— То есть как временно? — удивился Виталий.

— Я — человек театра, друзья мои, — патетически провозгласил Левицкий. — Я вышел из него и вернусь туда. Меня там ждут.

— С театром, кажется, связана, и ваша судимость? — осведомился Эдик.

— О, это величайшее недоразумение. Величайшее, — горестно покачал головой Левицкий. — Если угодно, спросите моих друзей… — Он назвал нескольких известнейших актёров, прибавляя к фамилиям уменьшительные имена и тем как бы подчёркивая свою близость к этим людям. — Они вам скажут, как было дело. Фемида на этот раз совершила ошибку. Напрасно ей завязали глаза, ах, как напрасно!

— Ей дана повязка на глаза во имя беспристрастия, — возразил Лосев.

— Возможно, возможно, — снисходительно согласился Левицкий.

— Так вот, вернёмся к вашему коллективу, — сказал Виталий. — Три человека у вас арестовано за хулиганство и драки. Это Коротков, Сёмкин…

— Да-да, подонки! — брезгливо поморщился Левицкий. — Случайные люди.

— …и Горохов. Это уже механик, человек, казалось бы, не случайный. Но тоже уже имеет одну судимость, кстати, отбывал наказание вместе с вами, в одно время, в одной колонии. Не там ли познакомились?

— Нет-нет. Я там ни с кем не знакомился. Ровно ни с кем. Я там руководил самодеятельностью. — Левицкий заволновался. — А этот… Горохов… пришёл к нам недавно. Я даже не знал о его прошлом. Он его скрыл. Уверяю вас, скрыл!

— А судимость у него, между прочим, за грабёж.

— Очень похоже. Очень! Я его узнал. К сожалению, поздно. Бандит! Сущий бандит! Уверяю вас. Отца родного зарежет. И мать тоже. Шекспировский злодей. Ах, как такого играл Лёвушка Дуров, помните? Боже, какой он создал образ!

— Как насчёт отца или матери, не знаю. А вот убийство Николая Гавриловича Егорова, видимо, на его совести, — сказал Лосев, невольно вздохнув.

— Ну вот! Я же говорю! Кошмар какой-то! А за что, вы думаете, он его убил?

— А вы как думаете?

— Нет, я вас спрашиваю.

— Нас спрашивать не положено, Вадим Александрович, — усмехнулся Лосев. — Здесь мы спрашиваем. Ну а теперь охарактеризуйте нам, пожалуйста, вашего главного инженера Потехина.

— Негодяй, — решительно объявил Левицкий, начиная нервничать всё больше. — Обманщик, аферист, жулик! — Голос его креп и наливался гневом. — Не поручусь, что они там с этим Гороховым, понимаете, за моей, так сказать, спиной, чёрт знает что проделывали. Я вам сказал, я в этой области не специалист. А они способны. О, они на всё способны, уверяю вас. Боже, как я в них ошибся, кого я, так сказать, пригрел, вы подумайте только! — Он театрально схватился за голову, голос его дрожал. — За кого приходится отвечать! За кого!

— Успокойтесь, Вадим Александрович, вам придётся отвечать только за себя, — многозначительно сказал Эдик.

Левицкий, как ужаленный, повернулся к нему.

— Что вы сказали? Отвечать за себя? Да как… Да как вы посмели! Что это за гнусный намёк, я вас спрашиваю? Донос получили? «Донос на гетмана-злодея»? Я не потерплю, понятно вам? И если вы поверили хоть одному слову там… Я не желаю с вами разговаривать! Именно с вами! С вами, с вами!

Он демонстративно отвернулся от Эдика, его всего трясло. Реакция была явно несоразмерна с тем, что сказал Эдик. Она выдавала внутреннее состояние Левицкого, его нервное напряжение, страх, опасения, наконец, панику, которая его сейчас охватила. Да, реакция была слишком сильной. И пока Левицкий находился в таком состоянии, с ним нельзя было продолжать разговор.

— Ну зачем вы так, Вадим Александрович? — примирительно сказал Виталий. — Успокойтесь, пожалуйста. Товарищ Албанян ничего особенного ведь не сказал. Каждый отвечает за себя. Вы не исключение.

— Но как так можно? Как так можно? Этот тон!.. — продолжал кипеть Левицкий. — Я не допущу! Я не желаю! У меня есть нервы! Я артист!

— Вы администратор, — сухо поправил его Эдик.

— Не ваше дело, кто я. Нет, что он от меня хочет? — Левицкий повернулся к Виталию, голос его предательски дрожал. — У меня начинает болеть сердце.

Он демонстративно стал тереть грудь под пиджаком.

— Я вас прошу успокоиться, Вадим Александрович, — решительно произнёс Виталий. — Мы даже не подошли ещё к главным вопросам. Вы нам пока лишь охарактеризовали некоторых из ваших сотрудников, отрицательно охарактеризовали, и высказали предположение, что они за вашей спиной могли совершать какие-то махинации. Так?

— Абсолютно верно. Абсолютно, — закивал Левицкий. Губы его дрожали, и он не сводил с Виталия преданных глаз.

— Махинации эти могут быть связаны с утаиванием каких-то денег, видимо. Не так ли?

— А что же ещё? Конечно, их интересуют только деньги.

— Тогда в этом должны быть замешаны и кассиры. Через них идут деньги.

— Конечно, замешаны. Одна из них, кстати, жена этого Горохова. Чудовищная женщина. Жадность непомерная, уродлива, ка… как кикимора, и коварна, как колдунья. Шекспировский образ!

— А другая кассирша?

— Майка? Потаскуха. Любовница этого Горохова, оказывается.

— Ничего себе квартет! — усмехнулся Эдик. — Интересно, кто дирижёр?

— А я не желаю с вами разговаривать! — раздражённо откликнулся Левицкий, не поворачивая головы. — Я на вас персонально буду жаловаться генералу… — Он снова назвал ту же фамилию. — Вы мне моральные пытки не устраивайте!

— Да-а, — покачал головой Лосев. — Мы даже не ожидали, что у вас такое опасное окружение, Вадим Александрович. Вернее, что вы себя окружили такими людьми. Как вы полагаете, каким образом в этих условиях может идти хищение денег?

— Понятия не имею, — нервно пожал плечами Левицкий. — Я ведь только предположил. Но я устал. Устал! Я ничего уже не соображаю…

— Вы хотите отдохнуть, или, может быть, пригласить врача?

— Я хочу уйти.

— Но разговор у нас не окончен, — мягко возразил Лосев.

— Всё равно я хочу уйти. Я вам напишу всё, что знаю. Клянусь. А сейчас я хочу уйти, у меня больше нет сил…

Он в изнеможении откинулся на спинку стула.

Даже внешне Левицкий поразительно изменился за время этого недолгого разговора. Ничего уже не осталось от того самоуверенного, надменного и обаятельного красавца, который зашёл в эту комнату всего какой-нибудь час назад. Сейчас на стуле сидел всклокоченный, обессиленный человек с посеревшим лицом, тусклыми, злобными глазами и съехавшим набок галстуком. И всё это случилось во время, казалось бы, совсем безопасного для него разговора, когда он сам трусливо разоблачал и топтал своих приближённых.

— Речь у нас с вами пойдёт о серьёзных преступлениях, к сожалению, — строго сказал Виталий. — Очень серьёзных, Вадим Александрович. И должен вам сказать, что на вашем месте…

— Я никому не желаю быть на моём месте! — чуть не плача, закричал Левицкий, трагически воздев вверх руки. — Меня обманули! Меня погубили! Можете вы это понять? Погуби-ли!

— Будьте уверены, мы всё выясним, кто там у вас кого погубил, — сказал Эдик. — И вот если вы нам…

— Отпустите меня, — простонал Левицкий. — Я хочу домой… Я хочу умереть дома… Я покоя, наконец, хочу! Поймите вы, ради бога! Покоя!

— Вам нужен врач, — покачал головой Виталий. — Сейчас мы его вызовем. И вам станет легче. Тогда и продолжим разговор. Ну, а в крайнем случае перенесём…

— Нет! — воскликнул Левицкий, театральным жестом как бы отстраняя что-то от себя. — Нет! Я не желаю к вам возвращаться! Спрашивайте. Я всё скажу, что знаю. — Он перешёл на драматический шёпот. — Всё-всё, что знаю, что слышал, что видел, о чём догадывался… — И вдруг он снова взорвался, стукнул кулаком по краю стола. — Спрашивайте, вам говорят!

«Истерик, — подумал Виталий. — Тряпка, истерик и, конечно, жулик ко всему». Его охватила брезгливость. И он сказал:

— В таком состоянии с вами бесполезно разговаривать. Ладно. Поезжайте домой. Мы с вами встретимся в другой раз. Не возражаешь? — спросил он у Эдика.

— Нет, пожалуй, — согласился тот и враждебно добавил: — Успеем ещё поговорить.

— Ну хорошо же… Я уеду… — плачущим голосом с угрозой произнёс Левицкий. — Я уеду… Хорошо же…

Он с усилием поднялся со стула, взял подписанный Виталием пропуск и медленно вышел из комнаты.

…Ночью Виталия поднял с постели дежурный по Управлению. Он торопливо сообщил:

— Лосев? Быстрее собирайся. Высылаю машину. Только что сообщили. Твой Левицкий выкинулся из окна. Насмерть, конечно. Восьмой этаж. Оставил письмо.

Виталий примчался на квартиру Левицкого, когда там уже были сотрудники дежурной оперативной группы и местного отделения милиции. Ему показали предсмертное письмо Левицкого. В нём он подробно описывал всю систему хищений, называл имена, суммы, даты. По существу, это были развёрнутые признательные показания. «Будь они прокляты! — писал он. — Да, я слабый человек, я поддался. Но больше я не могу. Больше я вечером в круг не сяду. Всё. Сил нет». Левицкий нашёл выход, который не учёл Эдик Албанян.

Так закончилась это сложное и поучительное дело, главный узел которого оказался в области «совсем не криминогенной», как выразился полковник Углов.

1980–1981 гг.