Вечные ценности. Статьи о русской литературе

«Подсоветский»

Авторы книги «Язык Русского Зарубежья» (Москва, 2001), Е. Земская и М. Гловинская, думают, что это слово имеет пейоративный, уничижительный смысл.

В этом они ошибаются.

В нашем, эмигрантском языке советский применяется или к людям пропитанным большевицким духом, или к официальным представителям коммунистических властей.

Тогда как подсоветский обозначает человека, волей-неволей живущего в СССР, но – предположительно или определенно – установленному там строю не сочувствующего, активно с ним не связанного.

Естественно, по отношению к первым мы не испытывали никакой симпатии, тогда как вторым сочувствовали.

В известной мере, данные понятия не потеряли значения и сейчас: есть на территории «бывшего СССР» особы, продолжающие культ большевизма (хотя бы и в несколько модифицированной форме, как национал-большевики) и есть те, кто советскую систему решительно отвергает.

Авгиевы конюшни

Несмотря на приход к власти большевиков, 20-е годы в России характеризуются, в сфере печати и литературы, большим разнообразием. Выходило множество журналов, еженедельных и ежемесячных, различного типа. Трудно было бы их и перечислить…

В числе приключенческих были два «Вокруг Света», московское и ленинградское, «Всемирный Следопыт», более серьезный «Мир Приключений» и целый ряд других с литературным, политическим, иногда более или менее бульварным уклоном: «30 Дней», «Экран», «Прожектор»; имелись и юмористические, помимо наиболее прочного и пережившего прочих «Крокодила».

Переводились, переиздавались и издавались иностранные авторы – Вальтер Скотт, Жюль Верн, Герберт Уэллс, Джозеф Конрад, Фенимор Купер, Роберт Льюис Стивенсон, Джек Лондон, Артур Конан Дойл, Райдер Хаггард98; притом в хороших переводах, – над которыми работала старая интеллигенция, «бывшие люди», не находившие себе часто иного применения.

Не будем тут заниматься высокой литературой; в ней, в частности в сфере поэзии, шла ожесточенная борьба новых, советизированных, группировок; а подлинные большие поэты истреблялись и сходили со сцены: Гумилев был расстрелян, Блок умер с голоду, Есенин покончил с собой… Впрочем, насчет кровавой ликвидации крестьянских поэтов, включая и стопроцентно красных, – отсылаем к исследованиям Куняева в «Нашем Современнике»: там можно найти десятки, если не сотни, имен стихотворцев из народа с трагической судьбой.

Такое положение длилось до примерно 29-го года. Потом, и с наступлением зловещих 30-х все изменилось.

Журналы позакрывались, переводы больше не публиковались (кроме целиком созвучных коммунизму западных писателей, с ними, положим, нередко возникали неожиданные и неприятные неувязки; но сейчас в это вдаваться не станем).

Удобнее всего проследить перемену тона на творчестве относительно второстепенных подсоветских авторов, как В. Инбер99, М. Шагинян100, Л. Никулин101, людей вполне культурных, знавших жизнь за границей, – если до того они писали, возможно и не искренне, но живо и ярко, – потом начинает литься из-под их перьев серая жвачка.

Воцаряется деревянный язык, суть которого в повторении последних высказываний Сталина (или меньших вождей; но это уж было рискованно, и порою кончалось плохо). Все то, что отражало какую-то другую идеологию (не дай Бог, скажем, религиозную или патриотическую!) ставилось неизменно в кавычки (этот прием, правда, был не нов, и уже в 20-е годы широко представлен).

Вот когда пал на русскую литературу истинный железный занавес! Вот когда она стала, перефразируя название «Империи Зла», литературой лжи! Солженицын правильно резюмировал рождавшийся тогда соцреализм как принесение пишущими клятвы об отречении от истины.

Читать все это, эту, как выразился кто-то из диссидентов, «отъеготину» было нестерпимо… Хотелось сказать: «пропагандируйте ваши идеи, раз иначе не можете; но – сколько-то интересно, сколько-то правдоподобно или художественно». Так нет! Изображались сплошные марионетки: злодеи-вредители, насквозь преступные заграничные капиталисты, на 100 % верные режиму советские граждане. И этой вот макулатуры, включая все отрасли науки, захламленные той же идеологией и теми же приемами, накопились несметные горы. Позже возникали просветы, «оттепели» – и снова тонуло все в прежнем болоте. Десятилетия и десятилетия, равно и честные и бессовестные литераторы занимались, – иногда с немалым мастерством! – делом обмана и подлога.

Что делать с их произведениями? Как исправлять содеянное ими зло? Пусть читатели ответят: я не умею!

Что с нею делать

Имею в виду советскую литературу сталинского периода, насквозь проникнутую социалистическим реализмом и культом личности.

А соцреализм, как правильно подметил Солженицын, означал отречение от истины.

В защиту печатавшегося в СССР в 20-е годы можно многое сказать. С одной стороны, переводилось много иностранных книг, ничем не связанных с марксизмом и коммунизмом. С другой, и в продукции русских авторов была некоторая свобода, а оттого в них пробивался порою и талант.

А, кроме того, даже безусловно глупое и вредное представляло собою, в некоторой части, искреннее выражение чувств сочинителей.

Нет основания сомневаться в подлинности воззрений и настроений Блока, – который за них дорого и расплатился. Тем более всерьез могли верить в коммунизм люди нового тогда поколения, комсомольская молодежь. Но все это к наступлению 30-х годов угасло и испарилось. Стала царствовать прямая ложь, определявшаяся карьеризмом.

С тех пор, и до времен перестройки, когда стали появляться ростки правды, – основная масса подсоветской литературы состояла из серой халтуры и порою ловкой, даже талантливой лжи.

Исключения, как Солоухин, были редкими. Можно было, – с трудом, – уйти от вранья, если писать только о природе, как Пришвин; можно было вставлять кусочки правды в романы на требуемую тему, как Панова в «Спутниках» (и многих других своих вещах), можно было кое-что правдиво рассказать о войне. И только.

Спрашиваешь себя: а ведь все это фальшивое чтиво наверно занимает основное место в провинциальных, тем более деревенских библиотеках? И в какой-то степени продолжает отравлять и деформировать души наивных потребителей, включая детей и подростков.

Вот потому я и думаю о том: что же с этим добром надо сделать?

Правые и левые в литературе

В разных странах в разные эпохи, в том числе и в России, успех левых группировок нередко определялся тем, что к ним примыкали талантливые деятели культуры, в первую очередь литературы.

Раскладка сил в данный момент им в этой области не благоприятствует.

Окидывая взором теперешнюю подсоветскую (или как прикажете ее называть? бывшую подсоветскую?) литературу, мы видим, что все даровитое сконцентрировалось там в правом стане: Солоухин, Распутин, Астафьев, Белов, Можаев, словом, так называемые «деревенщики».

Не будем говорить о поэтах, – их уж очень сейчас много; но и с ними, в целом, картина примерно та же.

А налево остаются фигуры «другой прозы», вроде Т. Толстой и Л. Петрушевской. Больше-то, вроде, похвалиться нечем.

А из этих дам сделать больших писателей, – никак не выходит (и не выйдет!). Типичные модные пустышки!

Иное бы дело А. Рыбаков, автор «Детей Арбата». Но его, похоже, как раз левые не принимают и жестоко критикуют. Да и за дело, – с их точки зрения, – выводы из его трилогии (еще не законченной) тянут определенно направо (каковы бы ни были его личные убеждения, о которых здесь судить не беремся).

Конечные выводы сделает история. Но факты-то налицо; и трудно было бы отрицать их значительность.

Скат в бездну

Человек несовершенен. Но в нем живет стремление к совершенству, к чему-то лучшему. Это и есть то, что в старые годы называли «искрой Божией».

Но быть, сделаться лучше – всегда трудно. А в земной природе человека заключены темные страсти, искушения греха. Поэтому многие сворачивают с верного пути вверх на другой, куда более легкий, но в конечном счете всегда гибельный – вниз.

Большинство религий, даже примитивных, учили всегда добру и предостерегали ото зла. Тому же учили прежние мудрецы и философы.

Но все это переменилось в наше страшное время, – с недавних сравнительно пор. Теперь стало модным и все больше становится обязательным сводить людскую природу к набору животных инстинктов, а порывы к бескорыстию, благородству, милосердию, объяснять иллюзиями или подспудно теми же инстинктами, – если уж нельзя какими-либо корыстными расчетами.

Нынешние литература и еще хуже радио, телевидение, пресса направлены именно в такую сторону. Философы и мыслители услужливо доказывают, что все дозволено, что все относительно и условно, что, на самом деле, нету разницы между грехом и праведностью, пороком и добродетелью.

Противиться этим внушениям становится все тяжелее для обычного человека. Хорошо если у него от природы развито чувство справедливости, если он наделен чуткой и строгой совестью! Тогда он улавливает ложь, непроизвольно осуждает и отталкивает жестокость, чувствует отвращение перед лицом извращения. Однако такую борьбу вести нелегко, и не каждому дано в ней побеждать.

А религии, и христианство в особенности, все дальше отступают под напором современных средств внушения, – диктуемых кем?!

Можно понять выгоду и отсюда соблазн, лежащие в основе деятельности журналистов, актеров, предпринимателей всякого рода. А только спрашиваешь себя: кто за ними стоит? Какая сила ими управляет и их толкает творить страшное, непоправимое дело разложения человеческого сознания?

В России наблюдаются теперь патологическое, ненормальное и болезненное увлечение сквернословием; издаются специальные словари неприличных слов, о них пишут статьи и исследования; их употребление в литературе стало считаться не только допустимым, но даже необходимым.

Это вот есть проклятое наследие большевизма, породившего оскотинение русского народа и других народов бывшей Российской Империи. Это есть позор и мерзость! И если мы не сумеем их искоренить, – никогда мы не исцелимся от язв, завещанных нам преступным режимом, царствовавшим почти сто лет на просторах нашей несчастной родины.

Отражением упомянутых выше процессов является статья Д. Ткачева «Бесценная лексика» в «Московском Комсомольце» (ну и названьице!) от 30 мая сего года; а еще больше – напечатанное там же интервью с писателем В. Сорокиным под заглавием, которое мне стыдно цитировать: «Литератор без мата как пианист с девятью пальцами».

Выскажу прямо свое мнение: человек, употребляющий безобразные похабные выражения, не достоин имени русского интеллигента; недостоин и названия джентльмен, в том смысле, в каком оно издавна существовало в русском языке.

Я это говорю о мужчинах. А уж женщина, способная пользоваться подобной лексикой, не заслуживает вообще и имени человеческой особи; она есть грязное животное, к которому порядочным людям не надлежит прикасаться.

Осквернение же русской литературы, – в прежние, царские времена справедливо расценивавшейся как глубоко целомудренная, – есть черное злодеяние, за которое совершающие его должны бы быть строго наказаны.

А уж мириться с этим, подражать этому, – мы, кому выпало на долю счастье или несчастье пребывать за границей и не быть втянутым в происходящее в Империи Зла, не имеем морального права и не смеем ни при каких обстоятельствах.

Таким смрадным гадостям мы обязаны сказать самое решительное «Нет!» На сегодня, и еще больше – на будущее.

Спрос и потребление

Эрефийские газеты и особенно журналы переполнены сильно уже набившими нам оскомину хихиканиями о том, что, мол, глупая читательская публика предпочитает детективные и приключенческие книги, а серьезной литературой больше не интересуется.

В царские, скажем, времена все культурные люди читали тогдашних солидных писателей, таких как Достоевский, Тургенев или Лев Толстой. Да их и не только в России читали: в переводах они покорили западную интеллигенцию тоже.

И та же русская публика читала западных писателей, – Джека Лондона, Райдера Хаггарда, Конан Дойля, Мориса Леблана102, Луи Жаколио103; которые были ей доступны в хороших переводах (а не в скверных нынешних) и в подлиннике – поскольку тогдашний интеллигент, скорее как правило, чем как исключение, владел двумя-тремя (нередко и больше) иностранными языками.

Теперешняя литература, претендующая на роль прежней классической, на две третьих состоит из порнографии типа всяческих Лимоновых и Медведевых.

Другие (а иногда те же самые) авторы занимаются постмодернистскими (как они полагают) опытами, превращающими их сочинения в бред (иногда больной и почти всегда отталкивающий).

Талантливых прозаиков можно перечесть по пальцам (а поэтов – менее чем по пяти пальцам; да и то – при большом снисхождении). Притом, с большой грустью отметим, что многие из самых лучших писателей сошли за последнее время в могилу.

Почему же удивляться, что публика предпочитает то, что называется легкой литературой (или, в глазах снобов, чтивом или прочими уничижительными терминами)? Тем более что – и этому можно только порадоваться – в этой области появилась целая плеяда одаренных, иногда блестящих писателей.

Вообще же, поскольку в Эрефии теперь царит капитализм, посоветуем литераторам, – и особенно критикам, – примириться с законом конкуренции: читается (и покупается) то, что больше нравится.

Тяга к пустоте

Каким, в представлении постсоветских критиков и литераторов, должен быть серьезный, полноценный роман?

Он ни в коем случае не должен быть интересным. Нежелательно, чтобы он имел сюжет, фабулу. Не нужно, чтобы в нем появлялись сильные, оригинальные характеры. И уж во всяком случае недопустимы в нем какие-либо моральные идеи и положительные образы!

А чем же заполнять место? Универсальное средство – порнуха. Она всегда кстати; а вот без нее, вроде бы, обходиться даже и нельзя. Как бы даже и неприлично. Только вот беда: ведь получается нечто однообразное и монотонное.

Все, что в области похаби можно сказать, уже сказано, а нового ничего не придумаешь (или, по крайней мере, не удастся придумать).

Так ничего! Есть и другой еще путь. Изображать физические страдания, мучительные и унизительные, с изобилием физиологических подробностей, в том числе старческие недуги, телесные и психические деградации.

Притом – не обязательно человеческие. Годятся и животные. В первую очередь почему-то собаки; но по крайности хотя бы и кошки, да и все разновидности четвероногих.

На кого сии тошнотворные описания рассчитаны? Очевидно, на людей с сильно развитым чувством садизма.

Но ведь не из них состоит большинство читающей публики.

Чем и объясняется небывалый взлет в Эрефии детективного и так называемого готического жанра. А это вызывает у официальных критиков ярость. Особенно жестокую против подлинно талантливых писателей. Куда бы еще Маринина, но скажем Акунина или Лукьяненко, – их бездарными никак не назовешь.

И от их успеха серьезные литераторы громко скрежещут зубами. Ибо в них говорит извечное и одно из сильнейших в человеческой натуре, – и, между прочим, в области литературы, – чувство: зависть.

А чем их утешить? Не видим. Да и стоит ли пытаться?

Кризис литературы

Из бывшего СССР несутся жалобы, которым иногда вторит и эмиграция, на то, что там публика увлекается детективной литературой, вместо, мол, того, чтобы читать более серьезную, и что, мол, это расшатывает у потребителей моральные основы.

Вопли эти чрезмерны и не очень справедливы.

Причину происходящего понять легко. Во времена твердокаменного большевизма подобная беллетристика находилась под запретом, а запретный плод сладок.

Кроме того, именно этот сорт книг помогает забывать о заботах и неприятностях повседневной жизни, – а тех и других у обитателей России сегодня хватает.

Но главное, против какой разновидности литературы направлен протест сих ревнителей нравственности?

Настоящая, так сказать, классическая детективная литература, под пером Конан Дойля, Честертона и даже гораздо менее глубокой Агаты Кристи, всегда проводила мысль, что преступление есть зло, притом обычно роковое и для самих преступников и призывала к борьбе против нарушителей закона. С тою, однако, оговоркой, что, если закон слишком жесток или несправедлив, можно его и обойти.

Такая литература никак нравственности подорвать не может. Скорее наоборот.

Отметим еще, что перечисленные выше авторы, и многие их последователи, писали отличным английским языком, часто с проницательным психологическим анализом и, в целом, на уровне хорошего вкуса.

Если теперь переводят и распространяют, под общим именем детективной литературы, американскую халтуру с мордобоем, совокуплениями и убийствами на каждой странице, и притом в скверных, часто безграмотных переводах, это уже совсем иной вопрос.

Этого типа произведения, конечно, пользы не приносят.

Но, опять же, какие книги может им теперешняя постсоветская продукция противопоставить?

Сочинения школы «другой прозы» в стиле Л. Петрушевской и иже с нею, несомненно, куда еще вреднее для впечатлительного читателя!

Литература, как, впрочем, и кино, и театр наших дней в России (да и в копируемых ею Соединенных Штатах), которые критики метко называют чернухой и порнухой, безусловно, не лучше никак.

А романов или рассказов, несущих в себе положительный заряд, в море нынешней российской книгопродукции почти что не видно!

В общем, чем обрушиваться на читателей, выбирающих де не то, что нужно, следовало бы обращать упреки к писателям, не умеющим пока что преодолеть общий кризис культуры, обрушившийся на нашу родину после ликвидации большевизма, произведенной не совсем так, как бы нужно, и потому приведшей к неожиданным ни для кого результатам.