Вечный бой

11

Вечером Кандыбин умышленно заговорил с Ячменевым о Берге.

- Я сегодня подавал рапорт о предании суду Берга, но генерал меня выставил за то, что я не мог доложить ваше мнение по этому делу.

Ячменев очень хорошо знал Кандыбина, уважал его за прямоту. Были ему известны и недостатки полковника - излишняя самостоятельность, нежелание послушать других, поэтому, узнав о случившемся, Ячменев подумал: "И поделом тебе, не будешь лезть к начальству, не поговорив предварительно с замполитом". Но подумал так Ячменев без злорадства, а с легкой иронией. Ведь Кандыбин не питает к нему личной антипатии, даже наоборот - по-своему любит комиссара.

Кандыбин честный, опытный командир и коммунист, делить им нечего интересы у них одни, ну а что касается ошибок, так они в одночасье не устраняются. Да и к себе Ячменев был сугубо требователен. Он считал: получив большие права и поддержку партии, нужно пользоваться ими осторожно и умело. Афиноген Петрович хорошо усвоил разницу в понятиях - быть комиссаром и комиссарить. Быть комиссаром, по его убеждению, значило проводить линию партии, подчинять этой линии все, руководствоваться ею при решении вопросов боевой готовности и жизни полка. Комиссарить же - это значит проводить в жизнь любые субъективные решения, опираясь на силу, данную тебе партией, и ею, этой вот силой, делать обязательными для всех свои личные прихоти.

Не так-то просто, как это кажется на первый взгляд, быть партийным руководителем, быть совестью полка, быть эталоном чистоты и честности. Показать себя прямолинейным и несгибаемым нетрудно - эти качества можно проявить, обладая и ограниченным рассудком. Гораздо более ценными и полезными для дела Ячменев считал гибкость и дальновидность. Как строевой командир в бою для продвижения вперед применяет обходы и охваты, так и политработник должен осуществлять свою несгибаемость и неуклонное движение вперед не путем упрямых лобовых ударов, а выбирая самый верный и надежный путь к решению вопроса.

Такова была стратегическая основа, которой руководствовался Ячменев в своей работе.

Узнав подробности разговора Кандыбина с генералом, Ячменев понял - это не тот случай, когда нужно заботиться о командире, щадить его нервы, думать о его работоспособности, оберегать его уравновешенность.

В принципиальных вопросах Ячменев всегда занимал открытую, прямую, партийную позицию, не считая возможным допускать какие-то недомолвки и сглаживание углов.

Воспитание молодых офицеров вообще, а не только Берга, давно беспокоило Ячменева. Он много думал, наблюдал, анализировал, но не ставил эту проблему, как говорится, ребром только потому, что сам не приходил к каким-либо определенным выводам. В полку время от времени появлялись трудные молодые лейтенанты. Они приносили много неприятностей, отрывали время, которого и так не хватало. Ячменев часто размышлял: как могло получиться, что некоторые молодые люди не хотят служить? Он вспоминал свою молодость - с каким трепетом он и его сверстники шли в военные училища! Командир Красной Армии - самый уважаемый, самый желанный человек всюду. Однако появление пусть даже одиночек, не желающих служить, не только волновало Афиногена Петровича, но и оскорбляло его. Тем более что одиночки эти не были какими-то выродками. Взять хотя бы Берга, Савицкого или Шатрова - смышленые ребята, имеют хорошее образование. Хотя они и причиняли много неприятностей, хотя и проштрафились неоднократно, Ячменев где-то в глубине души питал к ним отеческое чувство. С решением Кандыбина отдать Берга под суд Ячменев был категорически не согласен и сказал об этом прямо:

- Берг, Шатров и Савицкий неглупые ребята, их нужно сохранить для армии. Я уверен, со временем они станут хорошими командирами. Вспомните, Матвей Степанович, разве мы не допускали промахи в молодости?

- Промахи были. Но служили мы от души...

- А не думали вы над тем, почему они не хотят служить?

Ячменев не мог бы ответить на этот вопрос определенно и задал его умышленно, намереваясь послушать мнение полковника. В который уже раз он пытался найти конец в этом запутанном клубке.

- Думал, - сказал Кандыбин. - Мне кажется, это избалованные люди. Удовольствия у них на первом плане. Им не хочется, видите ли, проводить молодые годы в далеком гарнизоне. Тот же Берг. Пока отец воевал да служил в частях, мамочка нежила чадо у себя под крылышком.

- А Шатров? - спросил замполит.

- Что Шатров?

- Лейтенант Шатров рос без отца, мать - санитарка в больнице. О нем нельзя сказать, что он избалованный. Да и Савицкий тоже из семьи трудной. У Савицкого мать после гибели мужа опустилась, пила, собутыльников и ухажеров на глазах у сына чуть не ежедневно меняла. Вот и вырос он циником. Ни в чью порядочность не верит... Нет, мне кажется, одной причиной объяснить их поведение нельзя. У каждого должна быть своя.

Кандыбин ничего не отвечал.

- А не подходили вы к этой проблеме с другой стороны? - продолжал Ячменев. - Мы служили, нам все нравилось. А этим что-то не по душе. У нас были одни запросы, свой диапазон, а у этих потолок гораздо выше нашего. Может быть, им тесны наши рамки?

- Я согласился бы с вами, - задумчиво сказал полковник, - если бы большинство или лучшие молодые офицеры заговорили о необходимости изменить некоторые порядки в армии. Но Ваганов, Антадзе, Анастасьев, Зайнуллин, Дронов да и все остальные офицеры работают с удовольствием, и ничто их не стесняет. Нет, Афиноген Петрович, компания Берга - не новая поросль, это плесень.

- Не хочу вас обидеть крайностью своих суждений, - умышленно осторожно начал Ячменев, опасаясь, что полковник, задетый за живое, разозлится и прервет такой нужный и полезный разговор. - Я знаю, вы любите Зайнуллина, и я высоко ценю работоспособность капитана. Но представьте на месте Зайнуллина Берга - не такого, конечно, какой он сейчас, а Берга с зайнуллинской целеустремленностью и служебным рвением. Кто из них оказался бы лучшим и, главное, более современным командиром?

Кандыбин, не скрывая удивления, смотрел на замполита. Берг и Зайнуллин! У полковника никогда не возникало даже мысли о возможности сравнивать, а тем более ставить этого разгильдяя хотя бы на йоту выше лучшего командира роты.

- Что-то ты загибаешь, - откровенно сказал Кандыбин, а Ячменев стал пояснять:

- Капитан Зайнуллин - трудяга, это бесспорно. Но он только отличный исполнитель. А полета мысли, фантазии у него нет.

- Да, уж чего-чего, а полетов и завихрений у Берга предостаточно! - с сарказмом воскликнул Кандыбин.

- Я тоже согласен, - быстро поддакнул замполит, опять-таки опасаясь, чтобы не прервалась нащупанная, как ему показалось, очень правильная мысль. - Вся беда в том, что завихрения и вообще большой запас энергии у некоторых молодых офицеров направлен не в ту сторону! Нет у них сознательного понимания необходимости воинской службы. Крутит их, как перекати-поле по такыру. И тут, Матвей Степанович, дело упирается в нас. Мы не умеем дать нужную направленность. Их кружит, а что делаем мы? Ставим на ковер, сажаем на гауптвахту, отдаем под суд и называем это воспитанием. Не приближаем к себе, а отталкиваем... Мы и вы. Мы - начальники, вы - наказуемые. А где чувство коллектива? Уважение? Забота как о наследниках? Чему мы их научили? Чем увлекли? Попытались ли зажечь страстную убежденность в том, что надо сидеть здесь, в этих проклятых огненных песках, ради блага Родины?

- Не согласен! - строптиво заявил Кандыбин. - Меня и тебя много воспитывали? Ты часто видел командира полка, когда был лейтенантом? Много они с нами беседовали? Я, например, с командиром полка всего один раз говорил. Однажды на марше... натер ногу и отстал, пока переобувался. Подъехал ко мне на лошади командир полка и с презрением сказал: "А еще командир!" - и поехал дальше. Вот и все воспитание. Они делом занимались... А мы все говорим и говорим, а толку мало.

- Значит, нас не воспитывали? - загораясь полемическим задором, возразил Ячменев. - Значит, мы самородки? А что, если я вам скажу такое: мы уже пройденный этап! Как в свое время наши командиры - герои гражданской войны, с их церковноприходскими школами, оказались этапом пройденным, так и мы, с нашими десятилетками и училищами, тоже ступень уходящая. Сейчас высшее образование, кругозор инженера и ученого на первый план выходят. Мы с вами, Матвей Степанович, только педагоги. Учим новое поколение победителей. В случае войны тяжесть на их плечи ляжет, как в свое время на наши плечи свалилась. Когда командир с презрением сказал вам: "А еще командир!", может быть, большое беспокойство у него было на душе за судьбу армии, и так же, наверное, сетовал он на молодежь, как мы сейчас. А вы до Берлина дошли и переломили хребет самой сильной в мире армии. Так и наши лейтенанты - превзойдут нас! Ученики всегда должны учителей превосходить. Только опыта у них нет. Опыт у нас. И мы должны передать его им. И еще одно - самое досадное - не у всех хватает политической зоркости. В гражданской войне людей вздымала волна свободы и жажда мировой революции. В борьбе с фашизмом - смертельная опасность, нависшая над Отечеством. А что сейчас? Враги готовятся к войне, а некоторые лейтенанты разгильдяйствуют. Так кто же в этом виноват? Опять мы с вами, Матвей Степанович! Мы, опытные, битые и - победившие! Если мы не добьемся политического горения, кто, кроме нас, это сделает? Идейная убежденность - главное.

Кандыбин молчал. Ячменев смотрел на его загорелое, обветренное лицо. В глубоких морщинках у глаз просвечивала белизна. "Щурится, когда бывает солнце, - подумал Ячменев, - поэтому и остаются белые полоски. Как бы не подумал, что я веду с ним официальный разговор и ратую за политическую линию по долгу службы".

Но Кандыбин так не думал, он сидел, тяжело опираясь руками и грудью на письменный стол, и, не меняя позы, спокойно сказал:

- В этом ты прав, Афиноген Петрович, все идет от идейной основы, корни всех поступков и дела человека в ней. Наши муки с бергами и шатровыми тоже отсюда начинаются.

Зазвонил телефон на столе Кандыбина. Полковник поднял трубку:

- Слушаю.

Кандыбин выпрямился. Сидел теперь ровно, не облокачиваясь на край стола. Ячменев сразу понял - говорит с генералом, и, вспомнив, как утром здесь в кабинете отказался сесть Зайнуллин, подумал: очень похожи они друг на друга. Зайнуллин тоже вырастет в такого же опытного, твердого, знающего полковника, но этого в наше время уже мало...

- Слушаюсь, товарищ генерал. Есть... Есть, - коротко ответил Кандыбин. - Почему поздно сижу на работе?

Полковник взглянул на часы и только сей час обнаружил: скоро двенадцать.

- Засиделись вот с Афиногеном Петровичем... Есть, сейчас выезжаем.

Ячменев думал, что генерал велит идти домой, однако полковник сказал:

- К себе вызывает.

- Что-нибудь случилось?

- Не сказал. По голосу - вроде ничего не случилось. Голос веселый.

Когда Кандыбин и Ячменев выходили из штаба, им казалось, что ночь очень темная. Но мрак выглядел беспросветным только из ярко освещенного коридора. На дворе было светло, как ранним утром.

Луны на небе не было, серебристый свет исходил от тысяч ярких, будто никелированных, звезд. Было душно. Духота не вязалась с ночью и холодным сиянием звезд; ночь всегда ассоциируется с прохладой, но здесь, в Каракумах, и чернота ночи была перегретая, плотная, неподвижная...

Чего вы так поздно торчите? - улыбаясь, спросил Таиров; глаза его сузились в косые щелки. - Не даете мне возможности элемент внезапности осуществить! Или кто-нибудь подсказал, что тревога будет?

- Что вы, товарищ генерал, - возразил Ячменев, - разве мы позволим такое?

- Позволите! Позволите. Знаю вашего брата, - продолжал добродушно пошучивать комдив. - Вы хитрые, но и мы тоже хитрить умеем.

- Честное слово, товарищ генерал... - начал было Ячменев.

- Ладно, верю, - остановил его комдив и, обращаясь к начальнику штаба, высокому полковнику с бритой головой, сказал: - Иди, Захар Юрьевич, подавай сигнал, а я их здесь подержу. Посмотрим, как у них полк поднимается.

Ячменев видел: усталость мгновенно слетела с Кандыбина, морщины на его лице как-то подтянулись и стали прямые и резкие. И спина, до этого немного сутулая, выпрямилась, и глаза, секунду назад утомленные, вдруг засветились и беспокойно забегали. Да и сам Ячменев чувствовал, как тяжелая усталость, которую нес он в себе, направляясь сюда, в штаб, вдруг исчезла. Все существо его напряглось, насторожилось и было готово к действию... Готово к действию на всю ночь, на несколько суток, на неделю - если это учения; на год, два и несколько лет - если так вот неожиданно начнется война.

12

Ночью Шатров и его друзья вскочили с кроватей: стекла дребезжали от частых торопливых ударов.

- Тревога! - кричал за окном солдат. - Весь полк поднимается!

Лейтенанты стали торопливо одеваться. Алексей выхватил из-под кровати чемодан, в нем полагалось иметь постоянно уложенными необходимые вещи по определенному списку. Но в холостяцкой "капелле" это правило, конечно, не соблюдалось. Шатров набросал в чемодан вещи, подвернувшиеся под руку, и выбежал вслед за Бергом и Ланевым на улицу, Савицкий продолжал возиться со своим чемоданом.

В полку все двигалось, суетилось...

Во взводе Шатров увидел, что его подчиненные спешно грузят в машины какие-то ящики. Командовал сержант Ниязбеков. Лейтенант стоял в коридоре и чувствовал себя лишним. На него натыкались солдаты. Один из них, не узнав в темноте офицера, взбудораженный тревогой, хрипло крикнул:

- Ну чего торчишь на дороге? Отслонись!

Солдат пронес на спине что-то большое, черное, похожее на сундук. Шатров разглядел рядового Колено.

"Даже этот, непрошибаемый, забегал, - поразился Алексей. - Ну что же я стою?.."

Через несколько минут рота построилась. Проверяющий, высокий худой подполковник, пошел вдоль строя. Вместе с капитаном Зайнуллиным он осматривал экипировку.

- Неплохо, - сказал подполковник, когда перед ним было выложено содержимое всех вещевых мешков. - Теперь постройте отдельно офицеров.

Капитан Зайнуллин действовал уверенно и четко. Он знал - рота его готова к любым неожиданностям и не подведет.

Проверив чемоданы всех офицеров роты, подполковник в недоумении остановился против Шатрова.

- Вы что, чемодан впопыхах перепутали?

Лейтенант стоял смущенный. В его чемодане не было того, что требуется в боевой обстановке. Наоборот, среди зеленых форменных рубашек предательски белела гражданская тенниска.

- Почему вы прибыли по тревоге неподготовленным?

Шатров молчал.

- Где ваша шинель?

- Сейчас и без шинели жара невыносимая.

- А разве известно, куда вы двинетесь по тревоге? Может быть, в эшелон - и на север. Как ваша фамилия?

Подполковник записал в блокнот; капитан Зайнуллин смотрел на Шатрова ненавидящими глазами. А проверяющий, будто нарочно, подлил масла в огонь:

- Обидно! Хорошая рота, и вдруг такой конфуз. Давно я не встречал подобной безответственности.

Марш длился всю ночь. Наутро, когда нужно было спешиваться и атаковать, Шатров чувствовал себя вялым и разбитым. Он с трудом плелся за цепью взвода и тоскливо думал: "Когда все это кончится? Кому нужна такая игра в солдатики? Что дадут эти дистанции, интервалы, углом вперед, углом назад? Атомная бомба хряпнет - и останется одна пыль от всей этой строевой науки".

В полдень Алексей вновь столкнулся с проверяющим.

- Покажите вашу карту... Почему нет последних данных? Доложите, что вам известно о противнике? Какова радиационная обстановка?

Шатров попытался пересказать то, что говорил капитан Зайнуллин, отдавая приказ. Но сознание никчемности всего происходящего настолько его размагнитило, что не хотелось даже повторять, как он считал, пустые и никому не нужные выдумки о несуществующем противнике.

- Он что у вас, больной? - спросил подполковник командира роты, готового кинуться на лейтенанта.

- Он не больной, он стиляга, - выдавил из себя капитан Зайнуллин.

- Вот оно что! Тогда понятно...

"Что ему понятно? - подумал Шатров. - Я сам ничего понять не могу, а ему уже все понятно!"

...День был еще более мучительный, чем ночь. Солнце выскочило из-за края земли сразу, горячее, обжигающее. На небе, как всегда, ни облачка. Солдаты закреплялись на захваченном рубеже. Рыли окопы, а барханы текли и заравнивали ямки после каждого взмаха лопаты. Алексея раздражала эта бесполезная, идиотская трата сил. Хотелось бросить все к черту, укрыться в тени, замереть и лежать неподвижно, пока не пройдет нестерпимая жара. А солдаты, обливаясь потом, продолжали копать. Рыл ленивый Колено и всегда ироничный и флегматичный Судаков, рыли все. Гимнастерки на них сначала чернели под мышками, потом мокрое пятно расплывалось на всю спину. Часа через два одежда высохла прямо на людях; спины покрылись солью, как инеем, и только под мышками продолжала чернеть мокрая ткань.

Под руководством Ниязбекова солдаты рубили лопатами саксаул и укрепляли осыпающиеся стены окопов. К полудню все же своего добились песок покорился, траншеи были вырыты. И в тот момент, когда все было сделано и люди могли прилечь отдохнуть, вдруг поступила команда:

- Собрать подразделения! Выходить для посадки на машины!

Где-то что-то изменилось в обстановке, и рота, бросив траншеи, поспешила на новый рубеж.

Моторы бронетранспортеров перегревались, колеса буксовали в песке. Солдаты вылезали из кузова и катили машины руками. Раскаленная броня обжигала руки, песок убегал из-под упирающихся ног.

На такырных участках машины поднимали плотную завесу горячей пыли. Солдаты сидели в кузовах, густо засыпанные этой мельчайшей коричневой пудрой. На каждом лице оставалось лишь три влажных пятна - глаза и рот.

Шатров механически отдавал распоряжения, получая команды от Зайнуллина, а что, в сущности, происходит вокруг, какова обстановка, он не разбирался да и не стремился к этому.

На третий день учений, приблизительно в полдень, когда колонна, рыча надрывающимися моторами, продиралась через барханы, вдали вскинулся гриб условного ядерного удара. В это время бронетранспортер командира батальона обгонял роту Зайнуллина. Комбат по радио приказал роте остановиться.

Шатров видел, как майор Углов тоже остановил свою машину неподалеку и стал быстро проводить необходимые расчеты. Он, не обращаясь ни к кому, выкрикивал вопросы:

- Ветер? Расстояние? Высота?

А из бронетранспортера тут же доносились ответы тех, кому полагалось их давать:

- Ветер северо-западный, скорость пять метров в секунду!

- Дальность семь километров!

- Высота взрыва две тысячи метров!

Комбат быстро писал на планшетке и, видно, не успев дописать еще последней цифры, но в уме закончив подсчет, крикнул:

- Газы!

Радисты мгновенно натянули противогазы, забубнили глухими голосами всем подразделениям:

- Газы! Газы!

- Доложите наверх, - сказал комбат начальнику штаба и замахал фуражкой, подавая кому-то сигнал "Ко мне".

Шатров оглянулся - кому он машет? А комбат недовольным, сдавленным под противогазом голосом кричал и тыкал в сторону Шатрова фуражкой:

- Да вам, вам!

Шатров выпрыгнул из бронетранспортера и побежал по мягкому песку к комбату.

- Поставьте здесь маяка, пусть направляет всех за нами, в обход зоны с высоким уровнем радиации.

И не успел Шатров ответить "Есть!", как майор, не сомневаясь в том, что лейтенант его понял, помчался на своем бронетранспортере в голову колонны.

- Ченцов! - позвал Шатров.

Солдат быстро подбежал к нему и приложил руку к головному убору.

- Будешь стоять здесь и поворачивать всех по нашему следу, чтобы подразделения не попадали туда, где произошел взрыв. Понял?

- Так точно!

Шатров сел на свое место и двинулся дальше вместе со всей колонной.

Он прикрыл глаза, старался дышать неглубоко, чтобы пыль, окутавшая машину, не проникала в легкие. Думая опять только о своем, Алексей вскоре забыл и о ядерном взрыве и о маяке, которого поставил на повороте.

Вечером, когда на привале взвод ужинал и некому было вручить порцию хлеба, сахара и каши, лейтенант забеспокоился - где же Ченцов? Подобрал его кто-нибудь или он так и стоит там, в песках, на повороте? Помня, как Зайнуллин костерил его за то, что он подводит роту, Шатров не осмелился подойти к капитану и не доложил об оставшемся солдате.

Лейтенант поглядывал вдоль колонны - не бежит ли Ченцов к своему взводу? Может быть, его подобрала последняя машина, и теперь, воспользовавшись общей остановкой, он поспешит к своим. Но солдата не было.

Не успел Шатров решить, что же делать, как прозвучала команда "По машинам", и рота опять помчалась навстречу откуда-то выдвигавшемуся "противнику".

Только на другой день утром, когда опять остановились ненадолго, чтобы позавтракать, Шатров подошел к Зайнуллину и доложил об отсутствии солдата. Даже под слоем пыли было видно, что капитан побледнел. Он коротко бросил:

- Идемте! - и быстро зашагал к комбату.

Доложив майору, Зайнуллин не сказал Шатрову ни слова. Он стоял рядом с лейтенантом и ждал, пока майор Углов и начальник штаба по радиостанциям запрашивали всех - нет ли у них Ченцова.

Убедившись, что солдата нигде нет, Углов доложил о случившемся начальнику штаба полка.

- Разрешите послать за ним одну машину? - спросил майор, держа перед собой микрофон.

- Да.

- Пошлю того, кто его оставил. Он дорогу знает...

- Есть! - И, обращаясь к Шатрову, майор коротко приказал: - Вернитесь! Заберете солдата и прибудете вот в этот район. Дайте вашу карту. - Майор сам обвел красным кружком место, куда следовало Шатрову возвратиться: Отправляйтесь!

Никто не ругал Шатрова. Но Шатров чувствовал - все, ненавидя его в эти минуты, сдерживаются только потому, что надо действовать очень быстро. Все знали: с пустыней шутки плохи! Только замполит, капитан Дыночкин, укоризненно сказал:

- Как же вы одного оставили? Ни на войне, ни в пустыне люди в одиночку не ходят. Неужели не знаете этого?

...Шатров долго колесил по безмолвным горячим пескам в поисках солдата. Пустыня, когда по ней шли колонны, казалась обжитой, обыкновенной местностью. Только песок мешал движению. А вот сейчас, когда вокруг не было ни души и все барханы стали одинаковыми, Шатров впервые за все время почувствовал, что находится именно в пустыне и что пустыня эта огромна, безжалостна и опасна. Ему стало страшно. А каково в этом огнедышащем песчаном море Ченцову? Бедный солдат без воды, без пищи, да еще в одиночестве может погибнуть от солнечного удара или сойти с ума от этого колоссального раскаленного безмолвия. Здесь даже с целым взводом солдат на сильной машине чувствуешь себя почти обреченным.

Шатров метался по пескам. Он гонял бронетранспортер то вправо, то влево и вскоре окончательно запутался во множестве следов, оставленных подразделениями полка, средствами усиления и тыловыми службами, которые обеспечивали учения.

Замкомвзвода Ниязбеков, а потом и все остальные солдаты пытались вместе с лейтенантом сориентироваться и разобраться, где же они находятся.

Попробовали двигаться на север к засыпанному колодцу, чтобы от него начать поиски. Однако, проехав около двадцати километров, решили остановиться.

- Может, мы удаляемся, а не приближаемся к этому колодцу? - сказал Судаков, как всегда иронически глядя на лейтенанта.

К вечеру Шатров окончательно запутался. Бензин был на исходе. Уже не о Ченцове, а обо всем подразделении думал лейтенант. Теперь, если строго двигаться на юг, и то не добраться до края пустыни, вдоль которого идет железная дорога.

Шатров решил вести машину на юг, пока хватит горючего, а дальше выбираться пешком.

...Утром взвод Шатрова нашли вертолеты.

Подняв в воздух огромную воронку песка, один из них приземлился. Песок еще не успел осесть, а из машины выпрыгнул летчик в белом полотняном шлеме. Он подбежал к Шатрову и, не здороваясь, неприветливо сказал:

- Солдата нашли и вывезли на вертолете. Вы находитесь вот здесь. Летчик показал место на карте. - Бензин мы вам привезли. Двигайтесь строго на юг. Мы будем периодически к вам подлетать. Если собьетесь, подправим.

- Не собьемся, у меня есть компас, - сказал Шатров.

Летчик посмотрел на взводного. Алексей ожидал прочитать в его взгляде ироническое: "У тебя и раньше был компас!", но встретил в его глазах строгое, холодное презрение.

Шатрову предстояло еще вывести из пустыни взвод, поэтому летчик не сказал ему о том, в каком состоянии он подобрал в песках Ченцова. Солдат был без сознания. Может быть, он уже умер в госпитале, во двор которого, нарушая все инструкции, летчик посадил вертолет.

...Шатров со взводом медленно пробивался через пески. Приближение к железной дороге, к людям, к воде и жилью не радовало его. Он знал, там ждали его большие неприятности. Если бы не нужно было выводить взвод, он остался бы здесь, в песках, и умер в одиночестве. Кому он нужен там, на обжитой земле? Бергу, Савицкому, Ланеву? Плевать им на него. Наде? Матери? Когда они обо всем узнают, будут презирать его. Вот и выходит, что ждут Шатрова только Зайнуллин, Золотницкий и Кандыбин, ждут для того, чтобы публично наказать и объявить всем, что лейтенант Шатров не офицер, а ничтожество. Стоит ли ради этого выходить... Шатров не отрываясь с сожалением смотрел на проплывающие мимо горячие горы желтого песка. Совсем недавно он проклинал эти барханы, боялся их, старался вырваться из их жаркого безбрежия. А теперь они казались ему более добрыми, чем те люди, которые встретят его там, у края пустыни...

13

...Капитан Дронов закончил допрос. Шатров подписал протокол... Когда лейтенант вышел из канцелярии, к нему обратился дежурный:

- Товарищ лейтенант, звонили из комсомольского бюро. Лейтенант Золотницкий просит вас прийти туда.

"Ну пошло теперь по всем инстанциям", - с тоской подумал Шатров.

Золотницкий, всегда веселый и подвижный, сегодня был хмур и официален. Глядя мимо Шатрова и обращаясь к членам бюро, он сказал:

- Мы вам, товарищ Шатров, не позволим таскать комсомольский билет по скамьям подсудимых.

Другие члены бюро тоже ругали, стыдили Алексея и были согласны с Золотницким - такому человеку не место в комсомоле. Однако, когда дело дошло до голосования, секретарь партийной организации полка майор Вахрамеев, седой, лохматый, в роговых очках, сказал:

- Я предлагаю объявить комсомольцу Шатрову строгий выговор с предупреждением. Может быть, он найдет в себе силы исправиться. Поймите, товарищ Шатров, вас не только за ЧП разбирали. ЧП - лишь следствие образа жизни, который вы ведете. Даже если бы не оставили солдата в пустыне - вас уже давно пора спросить, как вы совмещаете звание комсомольца с пьянками, безответственным отношением к службе?

Члены бюро, как показалось Алексею, с облегчением проголосовали за строгач. Видно, им тоже нелегко было выносить человеку "высшую меру".

Дома Шатрова встретили неунывающие "мушкетеры".

- Ну как? - спросил Савицкий.

- Исключили? - насторожился Ланев.

- Врезали "строгача", - криво усмехаясь, ответил Шатров.

- Поздравляю вас, сэр, вам оказали доверие.

Берг картинно пожал Алексею руку.

- И позвольте доложить о надвигающейся радости, сэр, - в тон Бергу сказал Савицкий, щелкнув каблуками. - К вам едет ваша леди.

- Кто едет?

- Прошу вас ознакомиться с этой депешей.

Телеграмма была от Нади. Она сообщала о выезде. Шатров растерялся. "Зачем она едет? Кто ее звал? Что она здесь будет делать?"

- Нечестно, Айк, жить в стае холостяков и подпольно проталкивать семейный вопрос, - пожурил Савицкий.

Несколько дней Шатров был объектом розыгрышей и подначек. В день приезда Берг объявил:

- "Капелла" берет организацию встречи на себя!

На вокзале лейтенанты зашли в буфет и заставили Алексея купить бутылку шампанского.

- Грабьте, плебеи, - отшучивался Шатров, - человеку предстоят опустошительные расходы, и вы его разоряете.

За бутылкой вина строились различные варианты предстоящей встречи. Больше других фантазировал Игорь Савицкий - женщины были его стихией.

- Значит, так, - говорил он, подняв руки вверх, как фокусник, показывающий, что в них ничего нет. - Прекрасная незнакомка появляется из вагона, а мы стоим, выстроившись в одну шеренгу у выхода. Айк преподносит букет, и мы все по очереди ее целуем.

Ждать пришлось долго. Поезд опоздал на тридцать минут. За это время друзья успели выпить "эстафету два по сто", и окончательный вариант встречи, изложенный все тем же Савицким, выглядел так:

- Прекрасная незнакомка выходит из вагона, и мы даем салют из четырех бутылок шампанского. Айк подхватывает невесту на руки и несет к машине, мы с Сэмом оберегаем от толкотни на флангах. Ланев тащит чемоданы с нарядами.

- Сам тащи.

- Гарри, не восставай.

Игорь продолжал:

- Да, послушай, Айк, опиши внешность, а то мы дадим салют какой-нибудь чужой красавице. Я себе ее представляю так: голубоглазая блондинка, модное светлое платьице обрисовывает гибкий стан. Она упругая и гибкая, как хлыст.

Здание вокзала наполнилось гулом, задребезжали окна, и вдоль перрона тяжело покатился пассажирский состав.

Офицеры поспешили к выходу. Бутылку шампанского успел купить только Савицкий.

У восьмого вагона встречающие неодобрительно поглядывали на шумную группу нетрезвых офицеров. Игорь держал бутылку наготове и, вытаращив глаза, смотрел то на Шатрова, то на выходящих из тамбура пассажиров.

Когда вышла Надя, Алексей пошел ей навстречу, и друзья поняли: это она. Разочарование, словно ледяной душ, охладило пылкое воображение офицеров. Савицкий не выстрелил пробкой шампанского. Берг весело хмыкнул. У Ланева от удивления на секунду отвисла нижняя челюсть, он перевел глаза на оцепеневшего Савицкого и, вспомнив его радужные фантазии, вдруг заржал, заикал в неудержимом смехе. Берг дернул его за рукав, Ланев смолк.

Надя была худенькая веснушчатая девушка, в простеньком ситцевом платье, на ногах дешевенькие подростковые туфли с ремешками на подъеме.

Алексей тоже был смущен. Прежде он не задумывался о внешности Нади, она просто была лучше всех. А вот сейчас, глядя на нее глазами человека, уже потертого жизнью, он вдруг увидел - Надя-то, оказывается, самая заурядная девчонка.

С офицеров слетела игривая веселость. Они сдержанно поздоровались с Надей и не знали, как себя держать при ней.

Воспользовавшись заминкой, Алексей кивнул друзьям:

- Ну, бывайте. Мы пошли.

Он взял у Нади чемоданчик и повел ее в гостиницу. Дорогой Надя расспрашивала, как он живет, а сама все время рассматривала его со стороны.

- Это твои друзья?

- Да.

- Какие смешные. Они всегда такие стеснительные и растерянные?

- Стеснительные? - Алексей усмехнулся. - Ну знаешь, любому из них палец в рот не клади, до плеча руку оттяпает.

Алексей чувствовал: Надя и его рассматривает, она насторожена, и первое впечатление, видно, складывается не в его пользу. Это злило - он привык ей нравиться. Из головы не выходили беды последних дней и предстоящий суд чести. "Мало забот, теперь еще эта приехала. Дернул меня черт написать ей тогда на гауптвахте дурацкое письмо. Вот, пожалуйста, благородная девушка пришла на помощь в трудную минуту. Друзья познаются в беде! Все на своих местах. Погибающий товарищ обопрется на протянутую руку и будет спасен".

В номере гостиницы Надя подошла к Алексею, взяла его за руки и печально сказала:

- Ты очень изменился, Алеша. Я тебя едва узнала.

Она посмотрела на его глаза, красные от выпитого на вокзале вина и водки, на одутловатое лицо, поблекшие губы.

- А ты не изменилась, выглядишь, как тогда, в школе.

- Я плохо сделала, что приехала?

- Нет, почему же? - Алексей попытался придать своему голосу бодрость и улыбнуться.

- Наверное, я опоздала. Я теперь не нужна. Но когда ты прислал письмо, у меня шли экзамены. Я не могла потерять год. Выехала, как только отпустили на каникулы. У тебя очень большие неприятности?

"Начинается, - подумал Алексей и чуть не застонал от сознания безвыходности положения. - Ну зачем ты приехала! Куда тебя деть? Как избавиться от этого тошнотворного, никому не нужного разговора? Была бы хоть прилично одета, пошли в кино или на танцы..."

- Я привезла тебе письмо от мамы, - сказала Надя и, открыв чемоданчик, подала конверт.

В номере было серо от наступающих сумерек. Алексей не стал зажигать свет и подошел к окну. Кроме обычных упреков за долгое молчание мать писала: "А Надя девушка очень порядочная. Как получила от тебя письмо, места не находила, высохла вся, бедняжка..." Алексей посмотрел на Надю она сидела в глубине комнаты, маленькая, серенькая, похожая на тень. Сострадание и жалость на миг шевельнулись в груди. "А какая была задорная девчонка, красивая, фигуристая, - вспоминал он. - Показать бы "мушкетерам", какой она была на выпускном вечере в школе! Тогда у нее были длинные волосы, подвитые снизу в локоны. Они красиво колыхались при каждом движении. Румяные, будто после горячего душа, щеки, белоснежная кофточка и огненно-красная юбочка". Надя всегда жила бедновато: отец ее погиб на фронте, мать, сраженная горем, болела и с трудом зарабатывала на питание. Она не смогла сшить Наде белое платье к выпускному вечеру. Но веселая и бойкая Надя и в будничной одежде была привлекательной. "Да, сейчас, наверное, жить стало совсем тяжело, мать состарилась, на стипендию не распрыгаешься. Совсем высохла, бедная. И за меня переживала, наверное. Если я ее обижу, будет очень подло. Но и жениться из жалости тоже не дело. Хоть ты и привезла рекомендательное письмо от мамы, все равно я тебя выпровожу. Надо это сделать до суда, чтоб ничего не узнала. Только как-то сделать помягче".

А Надя тем временем пыталась избавиться от охватившего ее смятения. "Как он опустился! - думала она. - Был такой чистый и хороший парень, а сейчас... Он совсем не рад моему приезду. Даже не поцеловал. Он все забыл, что было между нами. А может быть, вообще ничего не было, и мне только казалось, что он с меня глаз не сводит. Но письма из училища? Планы на жизнь? Он умолял ждать, ревновал, каждый месяц просил фотокарточки. И вдруг такой холодный и чужой. А я - фантазерка! Никакой помощи ему не нужно. Еще подумает, что я набиваюсь в жены. Как глупо и стыдно, стыдно, стыдно". Надя почувствовала, что глаза стали у нее горячими, губы запрыгали и шершавый комочек покатился по горлу. "Только этого не хватало! - сердито подумала она. - Нет, милая, раскисать я тебе не позволю. Сейчас же бери себя в руки! Что затеяла, доводи до конца и убирайся с поднятой головой. А ты, Алеша, если даже будешь умолять меня на коленях, я твоей женой не стану и если смогу тебе помочь, то сделаю это ради того Алешки, с которым целовалась в пустом классе".

Так они сидели в неосвещенном номере - он на подоконнике с письмом в руке, которое уже давно прочитал, а она у стола, делая вид, что не хочет мешать его чтению. И оба мучительно думали, что же им делать, о чем говорить.

Выручили "мушкетеры" - они загалдели, затопали в коридоре, отыскивая номер, который указал им администратор. На секунду затихнув, умышленно осторожно постучали в дверь. "Наверняка стучит Савицкий, - отметил про себя Алексей, - даже в этом проявляется его натура, стучит осторожно, игриво, с намеком на возможность пикантного положения".

- Да, входите.

Веселая троица ввалилась в номер. Их лиц не было видно, однако Шатров и по качающимся силуэтам видел - добавили.

- Пардон.

- Воркуете?

- Айк, поправьте манишку, я включаю свет.

Щелкнул выключатель, и улыбающиеся красные рожи с любопытством уставились на Алексея и Надю.

- Чистая работа, никаких улик! - сказал Савицкий.

- Ну хватит вам трали-вали разводить, идемте на танцы, - предложил Берг.

- Может быть, нам выйти, пока вы наденете вечерний туалет? - спросил Савицкий, склоняясь перед Надей.

"Видно, у них так принято - говорить обо всем развязно, с потугой на остроумие, - подумала Надя. - Ну что же, постараюсь держаться в тон". И она ответила:

- Выходить не нужно, наряды и меха я отправила багажом, а с собой привезла одни драгоценности.

Она открыла чемоданчик, достала простенькие, похожие на пуговицы, клипсы и, прикрепив их на уши, весело добавила:

- Я готова.

- Железно! - промычал Ланев.

На танцплощадке Надя старалась быть веселой назло раскрашенным фифам, которые презрительно кривили губы, кивая в ее сторону. Одна из них громко спросила Берга:

- Где вы подобрали эту пеструшку?

Пьяные "мушкетеры" мужественно танцевали с Надей по очереди, делая вид, что им весело. Но, оставаясь с Алексеем наедине, говорили без стеснения:

- Не то, Айк! Нет в ней породы - село. Для любви надо иметь не только душу, но и тело.

В перерыве Шатров предложил пойти в ресторан.

- Я не пойду, - решительно отказалась Надя.

- Почему?

- Я не хожу по ресторанам.

- Теперь придется пойти. Ужинать надо? Надо. Не умирать же с голоду.

- Пойдемте, Наденька, - убеждал Савицкий. - Это вполне приличное место, туда даже детей водят кушать мороженое. - Он предложил ей руку и повел к выходу.

По пути в ресторан Берг, шедший с Алексеем сзади, вполголоса наставлял:

- Ты смотри, Айк, не вляпайся. Эта пеструшка тебе в жены не годится. Тебе нужно подбирать такую, чтобы после того, как выгонят из армии, могла поддержать, пока получишь высшее образование.

- Тебе не кажется, что это вроде сутенерства?

- Айк, брось хорохориться. Я же не говорю - всю жизнь сидеть на ее шее, а только пока окончишь институт, получишь специальность.

В ресторане офицеры вели себя шумно...

В общем, ночью, когда покачивающийся Алексей стоял в коридоре перед дверью в номер Нади, ей был полностью ясен образ жизни этих холостых офицеров и ее школьного товарища.

Шатров был пьян. Он порывался войти в комнату, Надя его не пускала.

- Пусти.

- Не пущу.

- Почему?

- Я хочу спать.

- Будем спать вместе.

- Не говори глупостей, иди домой.

- Пусти.

- Идем я тебя провожу.

Она довела Алексея до квартиры. Он пытался обнять ее в темноте и завести в дом.

- Как тебе не стыдно!

- Да ты не бойся, их нет дома, они еще где-нибудь мотаются!

Надя освободилась от его рук и пошла в гостиницу. Алексей, покачиваясь, брел за ней, бормотал:

- Надя, подожди. Надо поговорить...

Она пришла к себе, заперлась в номере и долго плакала.

...На следующее утро Алексей столкнулся с Надей у дверей штаба.

- Ты что здесь делаешь? - спросил удивленно Шатров.

- Пришла в политотдел.

- У нас нет политотдела.

- Тогда к замполиту.

- Зачем?

- Рассказать, как живут некоторые молодые офицеры.

Шатров обозлился:

- Там без тебя давно все известно.

- Пусть прибавится и мое мнение.

- Кому оно нужно? - Алексею очень не хотелось, чтобы Надя говорила с Ячменевым. Он ей обязательно скажет о предстоящем суде. - Послушай, брось ты эту затею. Не ходи. Мне будет стыдно за тебя. У офицеров считается позорным, когда жена бежит жаловаться. Это неприлично.

- Я тебе не жена, а школьный товарищ. Я просто расскажу, каким ты был и каким стал. Ты очень опустился, и я хочу, чтобы тебе помогли.

- Да пойми: они знают все лучше тебя. Поняла?

Надя испуганно глядела на Алексея.

- Что с тобой происходит, Алеша? - тихо спросила она.

- Я не хочу служить в армии.

- Но разве для этого нужно падать так низко?

- Поговорим вечером, а сейчас уходи.

- Нет, я повидаюсь с замполитом.

- Да пойми ты наконец, это же глупо. Только в книгах положительные герои критикуют лучших друзей и ставят о них вопросы на собраниях. Если ты пойдешь, между нами все будет кончено.

- Между нами все кончилось. Я так поступаю ради твоей матери. Сколько она, бедная, страдает из-за тебя! Ты здесь пьянствуешь, а ей дрова на зиму купить не на что. Пошли ей хоть рубль на лекарство. Она от одного внимания поправится. Она скрывает от людей, что сын, лейтенант, ей не помогает.

Надя едва сдерживала слезы. Чтобы не расплакаться, она отвернулась от Алексея и решительно вошла в штаб.

Шатров поручил взвод сержанту Ниязбекову, а сам вернулся к штабу, сидел в курилке и следил за выходом.

Надя вышла через час. Ее сопровождал подполковник Ячменев. Он пожал ей руку и кивнул на прощание. К вечернему поезду Надя пришла на перрон. Алексей следил за ней издали, но не подходил. Он же сказал: если пойдешь к замполиту - между нами все кончено. Она купила билет. Прибыл поезд, и Надя вошла в вагон. Были минуты, когда Алексею хотелось броситься к ней, плакать, просить и умолять, чтобы она не уезжала. Он чувствовал - рвется последняя ниточка, связывающая его с юностью, с прошлым. Понимал: это та последняя соломинка, за которую нужно ухватиться. Но не мог заставить себя. Как патефонная пластинка с испорченной дорожкой, мысль кружилась на одном: поздно, поздно. Слишком поздно! Теперь уже все пропало!

14

- Слыхали, ребята, нашего лейтенанта под суд отдают, - сказал, таинственно понизив голос, Колено.

Взвод только что отпустили после вечерней поверки. Солдаты готовили постели на ночь.

Слова Колено так и обожгли Ченцова: "За меня!" Ченцов пролежал в санчасти три дня и, оправившись от солнечного удара, вернулся в строй.

- Откуда знаешь? - спросил Ченцов.

- Офицеры в курилке между собой говорили, - все так же таинственно поведал Колено. - Лейтенант Ваганов сказал лейтенанту Антадзе: "Приходи на тренировку в субботу без опоздания". Они штангой занимаются. А лейтенант Антадзе ответил: "Мы все опоздаем, и ты, Ваганов, тоже - в субботу суд чести дело Шатрова разбирать будет".

К ним подошли другие солдаты взвода. Они сели на кровати и стали негромко обсуждать случившееся.

- Жалко лейтенанта, - сказал Ченцов. - Совсем он не виноват. В этой чертовой пустыне любой заплутать может.

- А если бы ты концы отдал?

- Если бы да кабы. Живой остался, зачем лейтенанту службу портить? возразил Ченцов.

- А он не очень-то дорожит службой, - сказал Судаков, - радоваться будет, если уволят.

- Ты-то откуда знаешь? - недовольно спросил Колено.

Судаков считал Колено недалеким парнем, он не был с ним в приятельских отношениях, даже разговаривал с ним редко - был убежден: ничего умного Колено не скажет. Вот и сейчас, отвечая на вопрос Колено, Судаков глядел на сержанта Ниязбекова. Умышленно адресовал свой ответ Ниязбекову, который очень досаждал Судакову своим служебным рвением и постоянной требовательностью.

- Лейтенант считает, что военная служба отживает. Все эти "ать-два", "становись", "равняйсь" пора сдавать в музей. Он правильно решил: надо уходить из армии. Найдет на гражданке более интересную специальность.

Это заявление Судакова не было новостью для замкомвзвода. Ниязбеков знал давно - Судаков тяготится службой. Он не служит, а отбывает воинскую повинность. Сержант убеждал, втолковывал. Но тот, считая себя более развитым и знающим, не прислушивался к словам Ниязбекова. Тогда сержант решил сломить внутреннее сопротивление солдата повышенной требовательностью. Но из этого ничего хорошего не получилось. Судаков озлобился, стал вступать в пререкания, подшучивать за глаза над сержантом. Вот и сейчас он неспроста заговорил о том, что армейские порядки пора сдавать в музей.

- Интересного в жизни много, это правильно, - согласился Ниязбеков, но кроме интересного и приятного есть еще и необходимое. Армия и армейские порядки будут нужны еще долго - пока будут враги на земле.

Судаков знал, что Ниязбеков до призыва на военную службу был учителем. Поэтому он и говорил всегда так назидательно, будто объяснял. А Судакова эта манера выводила из себя. Он считал, что Ниязбеков говорит прописные истины, а значительность и солидность на себя напускает искусственно. Поэтому, когда заходил разговор вообще и возражения не считались пререканием, Судаков всегда отстаивал противоположную точку зрения. О чем бы ни говорил Ниязбеков, Судаков непременно был против. А сержант, верный своей учительской манере, не торопясь, пункт за пунктом разъяснял и прижимал к стене поверхностного в суждениях и непоследовательного Судакова.

- Я разве говорю, что армия не нужна? - горячился Судаков. - Я говорю, что одни люди могут служить в армейских условиях, а другим это не нравится, им тесны армейские рамки, у них запросы шире.

Ах, запросы шире? - с легким сарказмом сказал Ниязбеков. - Запросы, товарищ Судаков, это в некотором отношении синоним слову "потребность". А мы пока еще не дошли до того, чтобы удовлетворять все потребности. Сейчас еще такие времена, когда нужно думать и о своих обязанностях...

- Товарищ сержант, - перебил Ниязбекова Ченцов, - товарищ сержант, бросьте вы с этой занудой спорить, надо о лейтенанте подумать.

Солдаты выжидающе смотрели на сержанта. Фактически он был командиром взвода, Лейтенант Шатров, поначалу горячо взявшийся за работу, потом как-то от нее отошел. Занятия по расписанию проводил неинтересно. После окончания занятий куда-то исчезал. Не было у него времени поговорить с солдатами, просто побыть с ними, посидеть в ленкомнате, расспросить о домашних делах или помочь во время самоподготовки. Вот лейтенанты Анастасьев и Антадзе с солдатами постоянно. А Шатров как служащий в каком-нибудь учреждении отсидел свои часы, и шабаш. Будто не с людьми работает!

Ниязбеков давно уже во всех этих вопросах заменил лейтенанта, и поэтому взвод держался по результатам боевой подготовки на приличном уровне.

Ниязбеков после слов Ченцова задумчиво сказал:

- Помочь ему, к сожалению, мы едва ли сможем. На заседании офицерского суда чести нам не полагается присутствовать.

- А может быть, мне пойти к командиру полка? - спросил Ченцов. - Ведь все из-за меня заварилось.

- Конечно, как потерпевший, вы можете заявить, что не имеете претензий к лейтенанту. Но боюсь, дело не только в ЧП, которое с вами произошло, все также, будто размышляя вслух, негромко говорил Ниязбеков.

- А может, все же сходить? - настаивал Ченцов.

- Сходите, - согласился сержант, - хуже от этого не будет. Как вы думаете, ребята?

- Конечно надо, - заговорили солдаты.

- Давайте всем взводом пойдем, - предложил Колено.

- Вот этого делать нельзя, - возразил сержант. - Это просто ни к чему. Да и по уставу коллективные заявления высказывать не полагается. Ченцов спросил наше мнение, мы ему по-товарищески посоветовали, а дальше пусть решает сам.

- Так я пойду, - сказал Ченцов. - В штабе окна светятся. Может быть, командир еще там. А то завтра с подъема опять занятия, и времени не вырвешь сбегать.

В ярко освещенном коридоре Ченцова остановил дежурный:

- Вы к кому?

- К командиру полка.

- Зачем?

- По личному делу.

- Разрешение у своего командира спрашивали? - оглядывая невысокую, подтянутую фигуру Ченцова, спросил дежурный.

- Так точно, - ответил Ченцов, не моргнув глазом.

По уставу Ченцову, конечно, полагалось идти по служебной лестнице от младших командиров к более старшим. И каждый из них давал бы разрешение идти выше только в том случае, если бы сам не смог удовлетворить просьбу Ченцова. Но Ченцов понимал - ни командир роты, ни командир батальона ему помочь не могли. К тому же их нет в подразделении. Они дома. А суд завтра. Поэтому, отвечая дежурному "так точно", Ченцов думал, что обманывает его частично: сержант разрешил обратиться к командиру полка, ну а Шатрова об этом и спрашивать неудобно, потому что разговор о нем и пойдет.

- Ну что ж, пройдите, - сказал дежурный, - командир еще здесь.

Ченцов подошел к двери, на которой висела черная стеклянная табличка с надписью: "Командир части". Солдат постоял, собираясь с мыслями. Затем расправил гимнастерку под ремнем, подтянул живот, выпрямился и, приоткрыв дверь, воскликнул неестественным голосом:

- Разрешите войти, товарищ полковник!

Кандыбин сидел за письменным столом, разбирал бумаги. Он поднял глаза на Ченцова:

- Входите. - Затем встал из-за стола, пожал солдату руку. - Слушаю вас.

- Товарищ полковник, я насчет лейтенанта Шатрова. Не судите его, пожалуйста. У меня никакой обиды на него нет. Пустыня, сами знаете, какая она. С кем беды не бывает. А я к товарищу лейтенанту Шатрову никаких претензий не имею.

Ченцов сказал все это быстро, на одном дыхании, боясь, как бы не сбиться, не оробеть. А высказав, он облегченно вздохнул и вытер со лба крупные капли пота.

Кандыбин внимательно смотрел на солдата. Лицо полковника было спокойно. Ченцов даже не подозревал, какую бурную реакцию вызвали его слова в душе Кандыбина.

Это длилось всего несколько секунд. Полковник, не склонный к сантиментам, вдруг почувствовал горячий прилив любви и уважения к солдату. Он смотрел на невысокого Ченцова, на его по-мальчишески оттопыренные уши, на мягко очерченный рот, на широковатый, как бы слегка расплющенный нос, потом негромко сказал:

- Садись, Ченцов.

- Ничего, я постою, - смущенно сказал солдат.

- Садись, поговорить хочу с тобой.

Ченцов подождал, пока сел полковник, а потом уж осторожно опустился на краешек стула.

- Расскажи мне о себе. Откуда ты, кто родители, где учился, кем работал, - попросил командир полка.

Не понимая, зачем это нужно полковнику, но улавливая его доброжелательный тон, солдат успокоился.

- Жил я в деревне Зыкино, она в Оренбургской области находится. Там и учился. Окончил десять классов. Отец на фронте погиб. Мать и сестра работают в колхозе. Я тоже до армии работал в колхозе.

- Кем?

- В полеводческой бригаде.

- А где отец воевал, на каком фронте?

- По письмам, которые сохранились, вроде бы на Прибалтийском.

- Ну а город или село, где погиб, не знаешь?

- Нет, - печально сказал Ченцов. - В последнем письме, как и во всех других, обратный адрес - полевая почта и номер. И все.

Кандыбину очень хотелось помочь солдату. Стоит, наверное, где-нибудь скромный памятник, и, может быть, на нем в длинном списке есть и фамилия Ченцова. Сын должен знать, где похоронен отец.

- Номер полевой почты не помнишь?

- Нет, не помню.

- Напиши матери, пусть пришлет, а мы через архив запросим. Попытаемся установить боевой путь, которым шел твой отец. Уволишься, может быть, пройдешь или проедешь по этому маршруту. - И, чтобы как-то развеять охватившую его и солдата печаль, Кандыбин добавил: - Туристом, может, проедешь, на собственном автомобиле.

Ченцов улыбнулся.

Полковник встал, пожал ему руку.

- Ну что ж, иди, товарищ Ченцов, я передам твою просьбу офицерскому суду чести.

15

Суд чести проходил в Доме офицеров. Зал, в котором Шатров много раз смотрел кинофильмы, теперь выглядел строго и официально. Стол, накрытый красной скатертью, стоял не на сцене, где его обычно ставили для торжественных собраний, а внизу, в самом зале. Одинокий Шатров сидел в пустом пространстве между красным столом и рядами кресел.

Судьями были хорошо известные Шатрову однополчане: подтянутый и стройный командир первого батальона подполковник Тарасов, постоянно суетливый и худой, как мощи, начпрод капитан Щеглов и здоровенный, не только видом похожий на борца, но и действительно борец старший лейтенант Аронов. Да, сейчас не подойдешь к Тарасову и не заговоришь запросто о рыбалке, о которой он может говорить в любое время дня и ночи. Или к Щеглову с каким-нибудь продовольственным вопросом. Или к Аронову, который в другое время мог бы добродушно пошутить.

Сегодня они судьи.

В зале, за спиной Алексея, все ряды были заполнены. Кандыбин, Ячменев, Торопов, штабные офицеры сидели около окна. Компания Берга собралась возле глухой стены в заднем ряду. Анастасьев, Антадзе - рядом с Зайнуллиным.

Сначала судьи, как и полагалось, подробно разбирали суть дела.

Шатров хоть и волновался, но все же раздраженно думал: "Зачем повторять? Они же читали все перед заседанием. Опять формализм и напрасная трата времени! А впрочем, это естественно, мне хочется, чтобы все кончилось побыстрее, а им нужно использовать дело как воспитательное средство для других".

Шатров утешал себя тем, что происходящее - неизбежная неприятная ступень к скорому освобождению. Надо только потерпеть. Замкнуться. Перенести. Слушать и пропускать все мимо ушей. Все это скоро кончится. Суд возбудит ходатайство об увольнении лейтенанта Алексея Шатрова из армии. А министр обороны, конечно, издаст приказ. Министр не откажет офицерскому суду чести.

Однако, как ни старался Шатров замкнуться и укрыться, судьи, то один, то другой, кололи его вопросами, обнажали перед всеми.

- Это ваша карта? Ею вы пользовались на учениях?

- Да.

- У вас почти нет тактической обстановки, почему?

- Не успевал наносить. В движении не было возможности.

- Ну а там, где вы оставили человека, можно было хотя бы точку поставить?

Шатров молчал.

- Можно или нет?

- Можно, - тихо сказал Шатров.

- Почему же вы не поставили? Почему вы так легко подвергли смертельной опасности человека? Вашего подчиненного, о котором вам полагается заботиться.

Шатров молчал.

Но молчать ему не позволяли. Его заставляли говорить. Из-за стола судей и из зала все время сыпались разоблачающие вопросы, и на них надо было отвечать.

Офицеры безжалостно клеймили Шатрова позором. Многие требовали изгнать его из армии. Особенно зло и горячо высказался Зайнуллин. Он боялся, как бы суд не пожалел Шатрова и не продлил бы тем самым его, зайнуллинские, муки.

Шатров очень удивился, услыхав, как после Зайнуллина слова попросил Берг.

Присутствующие притихли.

Высокий, красивый Берг подошел к трибуне. Проходя мимо Шатрова, он украдкой подмигнул ему - не принимай, мол, всерьез, это все лишь хитрость, ради твоей же пользы.

- Я хочу присоединиться к общему мнению, - веско сказал Семен. Лейтенант Шатров совершил достаточно проступков для того, чтобы уволить его из армии. Не хочет служить - и пусть уходит, зачем его держать? И командованию меньше неприятностей. В общем, надо увольнять: всем будет от этого польза.

В зале послышался сдержанный ропот. Офицеры задвигались, заскрипели стульями, они явно были недовольны выступлением Берга. Руку поднял Ячменев. Председатель дал ему слово.

Маленький, белобрысый замполит быстрым шагом вышел к трибуне, на ходу резким движением рук расправил гимнастерку, и по этому резкому движению, по быстрым шагам Ячменева Алексей понял: сейчас подполковник наговорит много неприятного.

- Ни один завод не выпустит за ворота явный брак, - сказал Ячменев и рубанул ладонью воздух. - Так почему же мы хотим выпустить Шатрова из своей среды? Он тоже брак в нашей воспитательной работе! Изгнать его из армии значит признать себя бессильными. Что же получается? Советские люди, у которых и так забот по горло, станут за нас еще и с Шатровым возиться? Я считаю это неправильным и прошу суд не возбуждать ходатайство об увольнении лейтенанта Шатрова из армии. Нам всем надо задуматься о работе среди молодых офицеров. И взять наконец за горло стиляг в военной форме, которые позорят офицерский корпус. Я имею в виду Берга, Савицкого и Ланева. Они разлагают, отравляют нашу жизнь. Я не случайно назвал их стилягами. Да, товарищи, стиляжничество проникает в армию. И дело тут вовсе не в ширине брюк и поповских прическах. Наши стиляги носят военную форму. Правда, стремление чем-то выделиться приводит к нарушению формы одежды и в условиях армии - они вынимают пружинки из фуражек, перешивают брюки, отпускают волосы, как пещерные люди. Но это внешние проявления стиляжничества в условиях армии. Не в этом главный порок. Стиляжничество, товарищи, - это прежде всего категория идеологическая, искривление в сознании. И приводит оно к антиобщественным делам и поступкам. Все стиляги ищут полегче тропинку в жизни. Если удается не работать, они не работают, их лозунг - "пусть все работают, а я буду есть". Посмотрите на наших полковых стиляг, кто из них работает как положено? Никто! Все они отбывают служебное время! Мы долго терпели их в своей среде, надеясь, что они заблуждаются, ошибаются по молодости. Но сегодня должны предупредить - не надейтесь больше на нашу доброту! И не ждите, что мы пойдем по легкому пути. Нет, мы не возложим бремя вашего перевоспитания на плечи советских тружеников. Мы сами попробуем излечить вас от хамского отношения к труду и к своим общественным обязанностям.

Выступление Ячменева офицеры одобрили аплодисментами.

После Ячменева попросил слова командир полка.

Полковник встал. Он был хмур. Дождался, пока успокоились офицеры, взволнованные выступлением замполита.

- Вчера вечером, уже после отбоя, ко мне приходил солдат, - медленно проговорил Кандыбин.

В зале стало совсем тихо.

- Тот самый рядовой Ченцов, которого лейтенант Шатров потерял на учениях. Он пришел с просьбой...

У Шатрова по телу побежал холодок. Лейтенант напряженно ждал - что мог сказать солдат? Просил о беспощадном наказании? Требовал воздать по заслугам? Шатров считал, что солдат вправе просить самой суровой кары, потому что он, лейтенант, виноват перед ним.

Кандыбин сделал паузу умышленно, чтобы пронять лейтенанта. Пусть попереживает. Это полезно, даже сейчас, когда по лицу видно - дошло наконец!

- Солдат просил меня передать суду офицерской чести, что он ни обиды, ни претензий к лейтенанту Шатрову не имеет...

По рядам прошел сдержанный гул. У Шатрова напряжение сменилось чувством благодарности к солдату и к полковнику Кандыбину, передавшему эти слова. Однако то, что командир полка сказал дальше, опять заставило Шатрова внутренне съежиться, опустить голову.

- Вы знаете, товарищи, как устает наш солдат за день. После отбоя он засыпает мгновенно. Голова не успеет коснуться подушки, он уже спит. А Ченцов не спал. Он не мог спать потому, что его командира будут судить. И как он считал... судить из-за него!

- Человек, жизнью которого вы так легкомысленно рисковали, - сказал Кандыбин, обращаясь к Шатрову, - просит суд о снисхождении к вам. Вот пример благородства! Вот вам пример проявления солдатской чести! И такого человека вы едва не погубили, лейтенант Шатров!

Кандыбин повернулся к судьям и жестко закончил:

- Я считаю, товарищи судьи, просьба солдата должна склонить вас не к снисхождению, а к предельной суровости. Офицер, легкомысленно рискующий жизнью людей, не заслуживает пощады ни на войне, ни тем более в мирное время!

Когда суд удалился на совещание, Алексей вышел покурить. Он стоял в стороне один. К нему подошли "мушкетеры".

- Ну, старик, поздравляю, - негромко сказал Берг, чтобы не слышали другие, - скоро ты будешь вольный сокол, идут последние часы твоей службы.

И только сейчас Алексей осознал, что действительно служба его кончается. Ячменев хоть и выступил против увольнения, но он выступал не как замполит, а как рядовой участник суда. Суд может не посчитаться с его мнением. К тому же выступление Кандыбина свело на нет слова Ячменева. И другие выступающие офицеры тоже высказывались за безусловное изгнание Шатрова из армии. Офицерский суд чести будет руководствоваться мнением большинства. А мнение большинства ясно. К тому же приговор офицерского суда чести обжалованию не подлежит.

Значит, судьба лейтенанта Шатрова решена. И главным виновником в том, что служба сложилась так позорно, был, несомненно, Берг. С него все началось. Он постоянно твердил о необходимости уволиться. Если бы Алексей не встретился в тот проклятый вечер на вокзале с "капеллой", может быть, ничего этого и не было. Через несколько дней придется снять офицерскую форму. А что дальше? Специальности нет. Приедешь к маме и скажешь: я опять на твою шею, мамочка! Нет, в Куйбышев ехать нельзя. Что же остается? Опять поступить учиться, как советует Берг, определиться к какой-нибудь одинокой женщине, чтобы кормила, пока продлится учеба в институте? Опять этот Берг и опять подлость? Алексей с ненавистью посмотрел на улыбающееся, красивое лицо Семена и злобно сказал:

- Уйди.

Берг побледнел. Стараясь сгладить ситуацию, спросил:

- Ты что, чокнулся?

- Уйди или я при всех дам тебе в морду.

Берг хмыкнул и, сохраняя достоинство, отошел не торопясь.

Суд вынес решение: объявить лейтенанту Шатрову строгий выговор. Мнение Ячменева посчитали наиболее правильным. Алексей отыскал глазами подполковника. Понял Ячменев или нет, что хотел высказать Шатров этим взглядом, неизвестно. Он посмотрел на лейтенанта прямо и строго, но Алексей заметил, что у замполита чуть дрогнули уголки губ в ободряющей улыбке. И этот едва уловимый намек был сейчас в жизни лейтенанта единственной опорой, надеждой и великой ценностью. Вокруг недоброжелательные косые взгляды. Позади все мерзко, подло и грязно. Даже "капеллы" для него больше не существует - он сказал об этом Бергу прямо в его красивую рожу. В общем, все рухнуло. Все надо начинать сначала. Причем начинать в гораздо более трудной обстановке. Когда он приехал из училища, все двери перед ним были гостеприимно распахнуты. Каждый готов был помочь, поддержать, ободрить. Теперь от него все отвернулись. И только вот эта едва заметная улыбка комиссара, скорее даже намек на улыбку, говорила о том, что жизнь продолжается, что еще есть возможность поправить дело!

Шатров не подошел к Ячменеву. Офицеры делали вид, что не замечают его.

Он шел один. Куда идти? Что делать? Опять нет квартиры. Нет друга. Нет близкого человека, с кем можно было бы отвести душу.

Единственное место, куда он мог пойти, где было ему отведено определенное место, где всегда он нужен и где постоянно есть дело, - это был полк. А в полку его взвод. Туда и отправился Алексей.

Часть вторая.

Товарищи офицеры...

1

Партийное бюро полка собралось обсудить и принять решение по вопросу: "Воспитание молодых офицеров и задачи коммунистов". Здесь были: седой строгий секретарь - майор Вахрамеев, полковник Кандыбин, командир второго батальона майор Углов, инженер полка капитан Сапрыкин, начальник артиллерии подполковник Богданов, командир лучшей роты Зайнуллин и командир лучшего взвода молодой коммунист Ваганов, которого избрали в бюро, чтоб растить смену и учить делам партийным.

Кроме членов бюро были приглашены замполит Ячменев и секретарь комсомольской организации лейтенант Золотницкий.

Все они были заранее оповещены майором Вахрамеевым о теме предстоящего разговора, думали о ней, советовались по этому поводу с сослуживцами.

Вопрос о воспитании молодых офицеров давно уже беспокоил всех. Коммунисты понимали - упущен момент. А в работе с людьми - как в бою: упустишь время - жди неприятностей. И вот они налицо.

Короткую информацию о состоянии работы с молодыми офицерами сделал по просьбе Вахрамеева подполковник Ячменев. После его сообщения первым попросил слова подполковник Богданов. Немолодой, с запорожскими усами артиллерист прошел долгую службу. В полку офицеры старшего поколения в шутку звали его между собой "экс-бог войны", имея в виду, что когда-то он как артиллерист был "богом войны", а теперь с появлением на вооружении ракетного оружия стал "экс".

- Я согласен с Афиногеном Петровичем, - сказал Богданов густым, сильным голосом, который явно сдерживал. - Главная причина всех бед молодых офицеров - это отсутствие опыта. В училище им дают военные знания. А вот практический опыт они приобретают уже в полку. Причем каждый молодой офицер начинает открывать Америку заново, самостоятельно. Он идет не торной дорогой, которую мы уже проложили, а пробивается где-то параллельно. Ну зачем это? Почему мы допускаем такое? Придет время - уйдем из армии и унесем с собой этот богатый опыт, а лейтенанты так и будут разбивать себе лбы. По-моему, надо создать какой-то практический курс, что ли, и не только в полку, а еще в училище его преподносить.

- Не могу согласиться с вами, Вениамин Николаевич, в том отношении, что мы опыт не передаем, - заговорил Кандыбин. - А уставы? Уставы обобщения долголетнего опыта. В них собраны и расписаны все детали и тонкости службы: и внутренней, и караульной, и дисциплинарной практики, и боевых действий.

- Это, конечно, так, - согласился Богданов и тут же возразил: - Но есть еще что-то такое, чего нет в уставах. Оно в нас. Мы носим это в себе. Уносим в конце концов в могилу. Жалко ведь, Матвей Степанович... Вы думаете, Берг, Савицкий и Шатров не знают уставов?

- Они только помнят, что в них написано, - вставил Кандыбин.

- На все случаи рецептов не придумаешь, - сказал Вахрамеев, - это, пожалуй, даже хорошо, что каждый офицер накапливает опыт самостоятельности. Пусть иногда и шишку на лбу набьет - лучше запомнится! Но приобрести опыт побыстрее, уметь брать из опыта полезное, драгоценное - в этом мы должны помочь молодому офицеру. Во всяком случае, нужно налаживать эту работу. Сейчас у нас какая-то пассивная позиция в деле воспитания молодых, а нужно перейти к активным, наступательным мерам. Новое нужно искать и в этом деле.

Руку поднял Золотницкий.

- Пожалуйста, Николай Владимирович, - сказал Вахрамеев, и лейтенант Золотницкий слегка покраснел от приятного ощущения своей солидности - его обычно не называли по имени-отчеству.

- Я хочу сказать о пассивности. Это очень правильно. Комсомольское бюро тоже только наказывает за проступки, а живой, интересной работы у нас еще нет.

Коля Золотницкий волновался, ему хотелось назвать одну важную, на его взгляд, причину, но он и стеснялся и побаивался - это касалось командира полка. Однако, подумав о том, что он находится на бюро, где просто обязан доложить об известных ему недостатках, Коля все же решился:

- Мы не раз ставили вопрос о работе с молодыми офицерами, вы у нас были, товарищ майор, помните, Шатрова разбирали? - сказал Золотницкий, обращаясь к Вахрамееву. - Вы тогда посоветовали воздержаться от исключения.

- Помню, - сказал секретарь.

- Так вот я просил полковника Кандыбина прийти к нам, когда мы говорили о работе с молодыми, да и в другой раз тоже приглашал, но у командира все времени нет. А нам тоже много нужно бы подсказать. Как говорится, варимся в собственном соку...

Кандыбин подвигал бровями, но ничего не сказал.

После Золотницкого выступил Ваганов:

- Насчет внимания к молодым Коля правильно говорит. Ругать нас нужно. Но и помогать тоже следует. Вот взять вопрос с квартирами. Где мы живем? Где придется. Я почти месяц после училища в казарме спал. Солдат в наряде, а я на его койку ложусь. Разве это правильно? Нужно к занятиям готовиться, отдохнуть. А угла нет. Теперь о питании. Столовая по два часа работает завтрак, обед и ужин. Чуть задержался на работе - уже поесть негде. Вот и приходится идти в "сторан" или в буфет на вокзал. Ну а там без водки заказ сделаешь, так тебе нахамят и жмотом публично обзовут. Надо о нашем быте тоже подумать. Насчет опыта я согласен. Нет его у нас. Но быт - это тоже трещина, в которую некоторые сваливаются. Вот хотя бы тот же Шатров. Я думаю так: попади он сразу в здоровую среду, совсем по-другому бы у него дело пошло.

Кандыбин насупился еще больше. Он относил эти упреки не в адрес бюро, а принимал как камешки в свой огород.

А майор Вахрамеев считал, что Золотницкий и Ваганов критикуют бюро. Секретарю было неприятно слышать эти слова, но в то же время он был и доволен - дельное говорят ребята. Надо их поддержать.

- Мне кажется, товарищи, Золотницкий и Ваганов правы, - сказал Вахрамеев и, обращаясь к лейтенантам, добавил: - Вы по возрасту и по служебному положению ближе всех нас соприкасаетесь с молодыми. Давайте-ка выкладывайте дальше все без стеснения.

Ваганов и Золотницкий переглянулись. Вахрамеев, принимая это за нерешительность, весело подбадривал их:

- Говорите, чего мнетесь! Здесь все свои.

Ваганов встал.

- Сиди, - сказал Вахрамеев.

- Мне так удобнее, - ответил Ваганов, заметно волнуясь, потому что хотел сказал об очень, на его взгляд, важном.

- Может быть, я не прав, но скажу откровенно, мы решаем сегодня вопрос о молодых. Пусть мы бюро. Пусть большинство из вас жизненный опыт имеет. Но не кажется ли вам, что было бы неплохо и самих молодых послушать. Вот мы с Колей Золотницким по одному недостатку высказали, и вы хвалите - полезные вещи говорим. А если поговорить со всеми офицерами? Может ведь получиться так: примем мы решение, а потом окажется - чего-то не учли, что-то упустили. Надо послушать ребят, они многое подскажут.

Полковник Кандыбин представил собрание молодых офицеров: много неприятных слов будет высказано там в его адрес. Но, судя по тому, что говорили здесь Ваганов и Золотницкий, упреки будут дельные.

- Давайте проведем собрание молодых офицеров, послушаем их, предложил Кандыбин.

Вахрамеев, Богданов и Углов поддержали командира. Но Ваганов, который все еще продолжал стоять, не согласился.

- Собрание - это не то. Красная скатерть, президиум, сбор в приказном порядке. Мне кажется, с молодыми офицерами надо как-то поинтереснее, по-новому...

- Им живинка нужна, - вставил Золотницкий.

- Давайте соберемся просто так, - поддержал Вахрамеев. - Пригласим их... на чай и потолкуем.

Ваганов посмотрел на Кандыбина.

- Вы, товарищ полковник, пригласите всех на чай, - предложил лейтенант. - Это будет солидно и интересно.

Кандыбин улыбнулся, ему тоже понравилась эта затея.

- Ну что ж, с удовольствием. Только, хоть президиума и не будет, руководить собранием исподволь все же нужно, - посоветовал Вахрамеев. Такие, как Берг и Савицкий, могут повернуть разговор в нежелательном направлении.

- Ну и пусть! - пробасил Ваганов. - Дадим бой! Поспорим на высшем уровне.

- Только обязательно нужно собрать всех, - сказал майор Углов. - Но как это сделать? Без приказа кое-кто может не прийти.

- Товарищ полковник, вы каждому пошлите персональное приглашение на чай, - сказал Золотницкий и, вспомнив, как ему приятно было обращение по имени-отчеству, порекомендовал: - Красивый билет отпечатайте, на нем имя-отчество, без фамилии даже лучше, теплее получится. Каждый обязательно придет, получив такое необычное приглашение. Мы ведь - народ любопытный.

- Ну что ж, товарищи, - заключил оживленно Вахрамеев, - решения принимать пока не будем. Попьем чайку с молодыми, послушаем их, вое вместе еще раз подумаем...

- Согласны, - подтвердили члены бюро.

- Кроме такого общего, массового метода, - сказал Ячменев, - мне хочется напомнить членам бюро и об индивидуальной работе. Не знаю, как это назвать: шефство не совсем подходит. Суть дела в том, что старшие коммунисты, мне кажется, должны более внимательно, персонально работать с "трудными" молодыми офицерами. Я, например, могу взять на себя Шатрова.

- Я возьму Берга, - сказал Вахрамеев.

- Мне дайте Савицкого, - попросил Кандыбин.

- Ну а с Ланевым надо заняться полковому инженеру Сапрыкину. Ланев служит в саперном подразделении, это ваш кадр!

- Не отказываюсь и обещаю поработать с ним самым серьезным образом. Сапрыкин явно смущался при этих словах, он понимал: заниматься воспитанием лейтенанта Ланева ему полагалось давно, без этого напоминания и поручения партбюро.

- Что-то сегодня Зайнуллин молчит, - заметил шутливо Ячменев.

Капитан шутливого тона замполита не поддержал. Ответил серьезно своим глухим баском:

- Я молчу потому, что не сторонник решать дела одними разговорами. Разговоры - дело хорошее. Но, как говорит пословица, воспитывают не только пряниками, но иногда и кнутом.

Майор Вахрамеев, подумав, ответил:

- Мне кажется, товарищ Зайнуллин, в нашей работе кнута было и так больше чем достаточно... Правильно предлагают товарищи Ваганов и Золотницкий - поговорить с людьми нужно по душам.

2

- Матвей Степанович, давайте решим насчет общежития для молодых офицеров. Нельзя больше ждать, - сказал Ячменев Кандыбину на следующий День после заседания партбюро.

- Нет у меня свободной жилплощади. Вы же знаете. Семейные, с детьми сидят без квартир. Семейные - люди определившиеся. А холостяков тоже надо поддержать. Давайте что-нибудь придумаем.

- Ну хорошо, в конце месяца уезжает майор Семенов. У него две комнаты. Коек на восемь можно будет оборудовать.

Ячменев хотел сказать полковнику, что разговор идет не о койках, а о людях, но сдержался.

- Нельзя ждать, Матвей Степанович, общежитие нужно создать сегодня же. Мы ведь решили серьезно заняться молодыми офицерами. Создать им нормальные условия, чтоб можно было жить, а не приходить, как в ночлежку, - переспал и проваливай. Нужно дать комнату на двоих, обставить ее, создать уют.

Полковник насупился. Он только что вернулся со строительства автомобильного парка, там работа остановилась из-за отсутствия шифера. Автомобили стояли на солнце, кабины и кузова уже начали рассыхаться. Надо было что-то срочно придумать для спасения этих новых, недавно полученных машин, а тут Ячменев с общежитием... К тому же полковник не любил, когда на него нажимали.

А Ячменев подумал: "Хмурься не хмурься, я не отступлю".

- Ну где я возьму этот уют? Где деньги? - сердился Кандыбин.

- Найдем. Кровати есть. Столы есть. У нас в штабе штук пять книжных шкафов, только место занимают. КЭЧ потрясем. Я сам этим займусь, только помещение дайте.

- Так нет же его.

- А домик напротив столовой?

- Это для командующего и прочего начальства.

- Начальство не так уж часто приезжает. Домик пустует. А приедет - в гостинице устроим. Разбогатеем - новый отгрохаем, лучше этого. Как было бы хорошо в том домике: и ванная, и веранда, и садик.

- Поселили бы в каждой комнате по два человека...

- А приедет командующий, отдохнуть негде, настроение испортится. Он про гостиницу ничего не скажет, а за беспорядок так даст, что век помнить будешь!

- Он за беспорядки надает, хоть во дворце его посели.

- Ну ладно. Мы так ни к чему не придем. Домик я не дам.

Ячменев пошел на крайность:

- Тогда я сегодня переберусь в городскую гостиницу, а свой дом отдам под общежитие. У меня три комнаты. Семья небольшая, устроимся как-нибудь.

Гнев волной прошел по лицу полковника, но Кандыбин сдержал себя, не вспылил. Стараясь быть спокойным, сказал:

- Вы отлично понимаете, я не могу допустить, чтобы вы ушли в гостиницу. Но и домик командующего я тоже не отдам. Давайте искать другой выход.

Выход нашелся. Бывший начальник связи майор Лыков много раз просил помочь ему переехать в город. Он недавно уволился в запас. Занимал со своей многодетной семьей домик из трех комнат. Ему хотелось перебраться в центр города, поближе к школе, базару, магазинам.

Командир полка и замполит поехали к секретарю райкома. У секретаря больше говорил Ячменев, а Кандыбин сидел для представительства. Ячменев рассказал все подробно, горячо убеждая:

- Неустроенность быта молодых офицеров мешает нормально работать. Надо обязательно им помочь. Не откладывая.

Секретарь - худощавый, высокий туркмен с блестящими залысинами в черных волосах - смотрел на военных и думал: "Военные - народ не надоедливый, они приходят, когда самим невозможно выйти из трудного положения". Выслушав, секретарь райкома сказал:

- Вы знаете, мы тоже испытываем квартирный голод. Но я вам помогу. Я часто встречаю молодых лейтенантов: на одного посмотришь - сердце радуется - подтянутый, вежливый. А иногда с таким столкнешься... Ничего в нем офицерского нет... Договорились.

Идите в райисполком, получайте ордер. Я позвоню.

На следующий день перевезли вещи майора Лыкова в новую квартиру. А его домик в военном городке отвели под общежитие. Ячменев лично занялся оборудованием. Он приходил несколько раз в день, придирчиво наблюдал, как идет ремонт.

В один из дней Ячменев предпринял набег на склады и каптерки. Всюду реквизировал подходящее имущество. Прижимистые старшины и каптенармусы кряхтели. Слух о нашествии замполита летел впереди него. Слух, как всегда, обрастал враньем.

- Усе выметае начисто, - доверительно хрипел на ухо командиру роты пожилой сверхсрочник. - Просто подгоняе машину и грузить!

И уже бежали солдаты с узлами на плечах. Волокли какие-то тяжелые ящики. Уносили вырывающиеся на ветру листы фанеры. Прятали, маскировали, "ховали" старшинское добро.

Ячменев действительно продвигался вперед с грузовым автомобилем. Он брал немногое: только то, что было необходимо. Однако, обнаружив маневр старшин, замполит вскочил в кабину и помчался кружным путем на хозяйственный двор, куда тянулись солдаты с добром.

Этот двор был, как одесские катакомбы: все, что сюда попадало, найти было уже невозможно. Низенькие каптерки с плоскими крышами прилипали одна к другой. Между ними прятались горбатые землянки, они выглядывали из земли подслеповатыми окошечками и честно оберегали доверенные им тайны. Между домиками и землянками были свалены исковерканные кровати, безногие стулья, скамейки, табуретки. Разинув пасти, стояли без дверей шкафы, пирамиды для оружия, тумбочки. Весь этот лабиринт в обиходе назывался "Хозяйственный двор К.ЭЧ" (квартирно-эксплуатационной части), но в действительности он намного превосходил это скромное название. Остряки говорили: если здесь хорошо порыться, то можно найти и атомную бомбу.

Подполковник Ячменев въехал в распахнутые ворота и остановился в сторонке. Он опередил беглецов. Нагруженные солдаты под руководством старшин и каптенармусов только начали прибывать. Они входили во двор, воровато оглядываясь в сторону жилого городка. И как только входили в эти коварные ворота, их тут же встречал Ячменев и приглашал к машине.

- Прошу.

Смущенно улыбаясь, солдаты поглядывали на расстроенных старшин.

- Развязывай! - приказывал замполит.

Из узлов появлялись скатерти, портьеры, новые одеяла, занавески на окна, салфетки на тумбочки, ковровые и льняные дорожки - в общем, все то, что лежит до поры до времени под спудом и вводится в действие перед приездом большого начальства или проверяющих комиссий.

- Вот сознательный народ пошел, - шутил Ячменев, - не успели объявить о создании офицерского общежития, как сразу несут все самое лучшее, да бегом! Молодцы!

Он осматривал "добычу", сортировал, коротко приказывал старшинам:

- Это в машину. Это оставить.

Некоторые сверхсрочники пытались разжалобить Ячменева:

- Товарищ подполковник, то же для ленкомнаты скатерти запасные. Ну как солдату можно без уюта?

- А зачем ты с этим уютом сюда пришел?

- Так отбираете же.

- Раз сюда принес, значит, дело нечисто. Я еще расследование назначу.

Проситель умолкал. Ценности действительно были результатом ненужной экономии, ловкости старшинских рук или заработаны солдатами полка на "левых" работах.

- Прошу сюда! - покрикивал замполит, приглашая вновь прибывающих. Ячменев действовал по всем правилам военного искусства - не отпускал обысканных пленников. В городке о засаде ничего не знали. Хитрые старшины продолжали прибывать.

А те, кого уже потрясли, смирившись, встречали новичков дружным смехом. Через два часа все необходимое было собрано.

Ячменев объявил:

- Отобранное оформить и переписать на хозяйственный взвод. Можете быть свободны.

- Тю! А говорили, усе отбирать будуть. Панику подняли. Стоило бегать! Та вы б сказали, що нужно, мы б сами принесли! - весело сказал тот самый старшина, который шепнул командиру роты: "Усе выметае начисто!"

Ячменев погрозил пальцем:

- Знаю вашего брата!

Общежитие получилось хорошее. Первым в нем поселился Шатров. Ему негде было жить. Частной комнаты он не нашел, да настойчиво и не искал, зная, что готовят жилье для холостяков. Жил это время в гостинице, иногда оставался ночевать в роте. Солдаты взвода поглядывали на лейтенанта с любопытством: "Что случилось? То на работу не всегда приходил, а то вдруг даже на ночь остается!"

Когда комнаты общежития были приведены в порядок, Ячменев подъехал к расположению четвертой роты на машине. Вызвал Шатрова, улыбаясь, сказал:

- Где твои вещички? Грузи.

Лейтенант вынес чемодан.

- Все?

- Да.

- Не густо. Поехали.

Вместе выбрали удобный угол. Каждая комната была подготовлена на двоих. Кровати покрашены под слоновую кость, постельное белье новое, шелестящее. Стол накрыт скатертью. Книжный шкаф блестит вымытыми стеклами, у кроватей ковровые дорожки. Светло, чисто, пахнет свежей побелкой.

- Как? - спросил Ячменев.

- Жить можно! - с шутливой бодростью ответил Шатров.

- Подбери себе хорошего соседа. У нас есть отличные ребята. Вот, например, лейтенант Антадзе. Ты знаешь, что он служил в нашем полку солдатом? Когда призвали на срочную службу, ни одного слова по-русски не знал. За три года изучил язык. Поступил в военное училище, окончил его и попросился в родной полк. Вот какой парень! Ни пустыни, ни трудностей не испугался, так и сказал при распределении: "Из меня в этом полку сделали неплохого солдата, надеюсь, помогут стать и хорошим офицером". Присмотрись к нему. Он, хоть и молодой, жизнь прошел нелегкую. У него в один день отец и мать погибли при автомобильной аварии. Остался четырехлетним. Рос у дедушки. Потом работал в шахте. Учился в институте. В общем, человек интересный, крепкий. Или лейтенант Ваганов, тоже личность колоритная, бывший детдомовец, прошел огни и воды, а сейчас командир подразделения разведки, штангист-перворазрядник.

Общежитие заселялось быстро. В первый день все места были заняты. В комнате с Шатровым поселился Антадзе. В компании холостяков его считали человеком недалеким. "Плебей, рабочая лошадка", - говорил о нем Берг. А сейчас, после того, что рассказал замполит, Шатров с особым любопытством начал присматриваться к своему соседу.

- Здравствуй, кацо! Послушай, Алеша, давай пуд соли купим, - весело сказал, входя в комнату, Антадзе.

- Зачем?

- Съедим по-быстрому, хорошо узнаем друг друга.

После суда над Шатровым "капелла" распалась. Шатров с Бергом не разговаривал. Савицкий и Ланев тоже как-то охладели к Бергу, но и с ними Алексей старался не встречаться. Общежитие было очень кстати, "мушкетеров" самих втайне давно уже тяготила совместная взбалмошная, нечистоплотная жизнь. Здесь они поселились в разных комнатах.

Берг в общежитие не переехал. Он остался на прежней квартире. Это обрадовало его бывших друзей - без него они чувствовали себя свободнее, непринужденнее. Но командование было недовольно решением Берга. Оно хотело собрать всю молодежь в одном месте не только, чтобы она была на глазах, но и чтобы постоянно заботиться о ее быте.

Вахрамеев беседовал с Бергом, настаивал на переезде в общежитие.

- Я на днях женюсь, - заявил Берг.

"Пусть женится, - подумал секретарь партбюро. - Это многих остепеняло".

Берг, конечно, жениться не собирался, это был лишь предлог, чтобы не переезжать в общежитие. Его тоже тяготила близость бывших партнеров. Он хотел остаться один. Ходил по городку теперь тоже один. Смотрел на всех вызывающе. Вечера проводил в компании гражданских танцплощадочных завсегдатаев.

Савицкий поселился с лейтенантом Анастасьевым. Анастасьев натащил в комнату кипы журналов. Он читал военные журналы, извлекая из них немало полезного и нового. Иногда он забирался в дебри пока еще не столь нужной ему стратегии и, запутавшись, надоедал потом лекторам бесконечными вопросами. Это пристрастие стало даже традиционной шуткой. После окончания любой лекции, когда лектор спрашивал: "Есть ли вопросы?", из задних рядов кто-нибудь обязательно отвечал под общий смех: "Есть, у лейтенанта Анастасьева!"

Савицкий журналами не увлекался, он прикрепил к стене над кроватью портреты двух хорошеньких девочек, вырезанные из "Экрана". Кто они, Игорь не знал, просто понравились, взял и повесил.

А вот Ланев никак не мог жить без покровителя. Видимо, не окрепло собственное "я". Он обязательно должен был при ком-то состоять, подчиняться кому-то сильному.

Ланев сунулся было в комнату Ваганова. Но Захар оглушительно рявкнул:

- Куда?

Гриша Ланев обомлел, пролепетав:

- Так ведь все места заняты. Одно это осталось.

- Ну ладно, черт с тобой. Селись. Только предупреждаю, будешь в комнате курить, вышвырну. Припрешься пьяным и станешь безобразничать р-р-рас-плющу!

Ваганов так пророкотал последнее слово, что стекла задрожали. Ланев мягко прокрался к свободной кровати. Быстро и без шума разложил вещи в тумбочке. Сел на койку и уставился преданными глазами на Ваганова.

На Ваганова действительно стоило посмотреть. Широченный в плечах, тонкий в талии. Голова массивная, круглая, острижена под машинку, только над крутым лбом крошечный чубчик - называется коротко и броско - "бокс". Шея у Захара была такой же примерно толщины, как талия у Ланева. Лицо мясистое - полное отсутствие резких линий, глаза серые, навыкате, губы негритянские - большие и вывернутые. Он смотрел на Ланева угрожающе-весело.

Ланев с первых же минут почувствовал в Захаре Ваганове человека, которому он готов подчиняться безоговорочно.

3

Лейтенант Шатров начал работать по-настоящему. Это он сам так считал. Приходил в роту рано, к подъему, занятия проводил точно по расписанию, присутствовал на вечерних мероприятиях, предусмотренных распорядком дня.

Он стал требовательным до скрупулезности. Неисполнительность, лень, медлительность некоторых солдат бесили его. Шатров ругал нерадивых, свирепо лепил им взыскания на полную катушку. Алексей из кожи лез, объяснял, как ему казалось, все предельно ясно, разжевывал, только глотай. А они не понимали, не усваивали. Лейтенант думал, что люди притворяются, издеваются над ним.

- Ну чего же тут непонятного? - со злостью спрашивал Шатров.

На огневой подготовке хватал сам автомат и, дрожа от возмущения, показывал взаимодействие частей автомата при выстреле:

- Газы давят на поршень, поршень отводит пружину, автомат снова взведен, нажмешь спусковой крючок, а при автоматической стрельбе он уже нажат, - и пружина посылает затвор вперед, боевые упоры входят в пазы, ударник бьет в капсюль - происходит выстрел. Понятно?

- Понятно, - хмуро гудел солдат, а Шатрову казалось, ничего он не понял, сказал просто так, чтобы от него отстали.

Особенно злил Алексея рядовой Колено. Этот огромный, сделанный будто из ветоши парень был от природы медлителен. Он постоянно искал возможность полежать, и горизонтальное положение было для него самое желанное. Он выработал правило: занятия есть занятия, от них никуда не денешься, а вот после занятий поменьше попадайся на глаза начальству - и будешь жить спокойно. Колено постоянно искали. Он каждый день исчезал. Находили его всегда спящим или полеживающим в самых неожиданных местах: в клубе, на борцовских матах, на крыше умывальни, в кузове неисправной машины. Однажды его обнаружили в траве, у забора, на одном из охраняемых постов. Уж тут он выспался всласть: никто не беспокоил.

- Вас же могли застрелить, - возмущался Шатров.

- Не... Часовой ушел на другой край, когда я заполз.

- А если бы обнаружил?

- Ну-к что. Обнаружил бы - увидел: то я, Колено. Прогнал бы, да и все.

- Трое суток.

- Есть!

Капитан Зайнуллин, заметив изменения в поведении Шатрова, стал к нему внимательно приглядываться. У Зайнуллина вообще был такой стиль работы. Он приглядывался к человеку со всех сторон. Ходил мимо, вроде бы внимания не обращал, а сам постоянно держал в поле зрения интересующего его человека. Через подчиненных офицеров или сержантов ставил того, за кем наблюдал, в различные условия и опять смотрел, смотрел со стороны.

- Пошлите рядового Никитина на кухню мыть посуду, - говорил он, к примеру, старшине. - Лейтенанту Анастасьеву скажите, что я просил его зайти в канцелярию в пятнадцать двадцать.

Потом Зайнуллин побывает в посудомойке. Он не будет смотреть, как работает Никитин, появится будто случайно, по какому-то делу. Но одного взгляда капитана достаточно для того, чтобы сделать заключение еще о какой-то черточке в характере солдата Никитина. В пятнадцать ноль-ноль капитан непременно будет в канцелярии роты, и, если лейтенант Анастасьев придет в пятнадцать пятнадцать, он напомнит ему, что вызывал на пятнадцать двадцать, и попросит прийти через пять минут, так как сейчас занят. Если же вызванный придет на две-три минуты позже, Зайнуллин строго отчитает его, да еще расскажет пример, к чему может привести опоздание на одну минуту.

Некоторые офицеры считали это странностями. Но он не очень-то прислушивался к посторонним мнениям, упорно проводил свою линию.

Изучив человека всесторонне, он брал его мертвой, бульдожьей хваткой за слабое место, и уж потом, как бы тот ни крутился, у Зайнуллина не вывернешься!

- Ничего, еще спасибо скажет, - успокаивал Зайнуллин замкомбата по политчасти капитана Дыночкина, когда тот тревожился по поводу очередного зайнуллинского зажима.

И многие действительно благодарили капитана за суровую школу. Солдаты в его роте были крепкие, немногословные, серьезные, как сам Зайнуллин.

Бывали у капитана и неудачи. Вот с Шатровым, например, зайнуллинский метод не сработал.

Потерпев неудачу, Зайнуллин, однако, не отступил навсегда. Приметив изменения в работе Шатрова, ротный насторожился.

Капитан слышал, как Шатров ругал рядового Колено. Он не вмешался в действия лейтенанта. Но когда Колено отправили на гауптвахту, Зайнуллин вызвал Шатрова в канцелярию.

- Не так надо, - угрюмо сказал капитан, привычно глядя на свои руки, положенные на стол. - Люди могут озлобиться.

Шатров не верил своим ушам - Зайнуллин, который, не считаясь ни с кем и ни с чем, давил, гнул и ломал, вдруг опасается озлобления! "Тебе все не так - думал Алексей Шатров, - все, что я делаю, обязательно будет не так".

- Нужно сначала хорошо понять человека. Найти причину нарушений, а потом рубить. Что вы знаете о Колено? Докладывайте!

- Служит второй год. Разгильдяй и сачок, - начал Шатров и осекся говорить было нечего.

- Не густо. Даже то, что положено по уставу, не знаете о человеке. Где призывался? Что делал на гражданке?.. Не знаете. Слушайте. Колено, конечно, сачок закоренелый! Он жил до призыва в недружной семье. Родители разошлись, когда ему было шестнадцать лет. Он не стал жить ни с матерью, ни с отцом. В шестнадцать лет был здоровенным парнем, стал работать. В хороший коллектив не попал. Угодил к шабашникам. Бродил с ними из села в село, деньги за лето набирал не малые, а зимой на печке полеживал, спал как медведь в берлоге. Вот и обленился от жизни такой. Одичал. Ни газет не читал, ни радио не слушал, что на свете происходило, не знал. И сейчас у него мечта: вернуться туда же. Гауптвахтой дело здесь не поправишь. Такой человек труднее пьяницы, дебошира и хулигана. Работать с ним нужно постоянно и упорно. Следует ежедневно разъяснять ему, что происходит в стране, что на свете творится. Короче, надо добиться, чтобы он понял, зачем нужна армия, почему нужно служить вообще и служить честно каждому. Я давал советы командиру отделения, групкомсоргу вашего взвода и сержанту Ниязбекову. Они делают все возможное. А вы, если у вас появился вкус к работе, тоже подходите к Колено не наскоком, а с расчетом на длительность дела. И не горячитесь понапрасну. А наказали вы его, в сущности, правильно: нечего лезть сдуру на пост! Но все обстоит, как видите, гораздо сложнее.

Шатров ушел от командира роты в некоторой растерянности. Его поразил не столько рассказ о Колено, сколько сам Зайнуллин. Прежде он представлялся прямолинейным, грубым и недалеким солдафоном, который не считается ни с усталостью людей, ни с их настроением, ни с какими-либо переживаниями и знает в службе одно - "давай-давай!" и "не рассуждать!".

Сегодня с Шатровым разговаривал другой Зайнуллин: умный, осторожный, гибкий. Конечно, он так не за последнее время изменился... Видимо, Алексею только теперь приоткрылась еще частица характера этого человека.

В работе с рядовым Колено лейтенанту очень помогли советы командира роты.

В беседах с Колено Шатров прежде всего старался заинтересовать солдата рассказами о многогранности жизни, обширности земных просторов, о природе. Колено воспринимал беседы командира довольно живо, с явным интересом, часто рассказ лейтенанта был для него настоящим открытием.

- Скажи, пожалуйста! Ну ежели в том пароходе десять этажей, почему ж они в воду не уходят?

- Не на земле ведь стоят, - рассуждал он, когда Шатров по какому-то поводу рассказал о Черном море и дизель-электроходе "Россия".

Шатров втайне уже торжествовал победу. Оказывается, можно и без скучного пережевывания прописных истин пробудить в человеке интерес. Колено заметно активизировался на занятиях, стал более внимательным.

Но однажды, придя в солдатскую чайную за сигаретами, Шатров случайно услышал такие слова, что у него уши загорелись от стыда.

Колено сидел с товарищами за столиком. Перед ними стояла раскрытая банка рыбных консервов, лежали кубики плавленого сыра в металлической бумаге и пачка печенья в цветистой обертке. Колено рассуждал:

- Жизнь, она что? Она интересная! Вот отслужу я в армии и подамся сначала, скажем, на... - Колено прочитал этикетку на консервах и добавил: На Курилы. Поступлю на рыбозавод. Поем икры, крабов всяких. А потом перееду... вот устроюсь хотя бы на Ставропольский молочный комбинат, солдат показал пальцем на этикетку сыра. - Молочка попью, сливками побалуюсь, сырку пожую. Ну а после можно и в Ригу... - Колено щелкнул по красивой пачке печенья. - На комбинат "Лайма", шоколаду отведаю, конфеточкой закушу!

Солдаты смеялись:

- Ну и Колено, до чего додумался!

- Не смейтесь, взаправду поеду. Мне ведь больших должностей не надо. Я чернорабочим. Чернорабочие везде требуются.

4

В субботу на чай прибыли все молодые офицеры. Пришел и Шатров. У него, как и у других, был пригласительный билет, напечатанный на хорошей глянцевой бумаге: "Уважаемый Алексей Иванович, приглашаю Вас на чашку чаю. Приходите в субботу к 7 часам вечера в читальный зал библиотеки. М. Кандыбин".

Алексею никогда не доводилось бывать на подобного рода "чаях", он не слышал, чтобы такое устраивали где-либо в других частях. Если бы не этот необычный билет, Шатров не пошел бы. Ему после всего случившегося было тяжело появляться на людях. Но неожиданно теплое "Уважаемый Алексей Иванович" так брало за душу!..

Прежде чем войти, Шатров отодвинул портьеру и заглянул в зал. Ярко-белая скатерть сияла на огромном, овальной формы, столе, сверкали подстаканники, пестрели конфеты, печенье.

"Интересно, - подумал Шатров, - это неспроста, тут какая-то скрыта затея. И стол! Хм... За круглым столом..."

Шатров, конечно, не знал, что овальный стол - без разделения на руководителей и аудиторию сделан по предложению Ваганова. Белую, тщательно отутюженную скатерть принес из дому Ячменев. Он вчера весь вечер надоедал Клавдии Сергеевне, которая и без него знала, что нужно делать:

- Ты накрахмаль ее, Клаша. Скатерть обязательно должна хрустеть. И чтоб ни единой складочки.

Красивые восточные чайники для заварки собрали в домах, где жили семейные офицеры. Около каждого стакана лежал небольшой блокнотик. На окнах висели легкие занавески салатного цвета. Пол вымыли, в комнате было прохладно. Даже люстру под потолком тщательно протерли и надраили до лунного сияния.

Лейтенанты входили в зал несмело, но глаза их поблескивали любопытством. Ваганов, Ланев и Савицкий появились в зале одновременно.

- Ух ты! - восхищенно воскликнул Гриша Ланев. - Хоть совещание министров иностранных дел проводи! - И, обращаясь к Савицкому, добавил: Посмотри, под столом коньяку нет?

Ваганов повел бровью, и Ланев виновато улыбнулся:

- Я в смысле к чаю. Дипломаты всегда пьют чай с коньяком или с лимоном.

- Бывал на приемах? - спросил Ваганов.

- Нет. Об этом все знают. Так принято. Сидят, ложечками помешивают, улыбаются, говорят приятные вещи - пардон, мерси, и каждый гнет свою линию, аж кости под фраком трещат. Без коньяка в таком напряжении никак нельзя. Коньяк тонус поддерживает.

Ваганов усмехнулся:

- Оригинал ты, Гриша.

Ланев теперь не отставал от Захара ни на шаг. Он даже не взглянул в сторону своего прежнего владыки - Берга, который тоже пришел на чай и беседовал сейчас с офицерами у окна, как обычно независимо задирая голову.

Полковник Кандыбин, замполит Ячменев и майор Вахрамеев пришли торжественные, до глянца выбритые, надушенные.

- Садитесь, товарищи офицеры! - пригласил Кандыбин. - Принесите, пожалуйста, чайку.

Появились горячие, фыркающие паром большие солдатские чайники. Ячменев тихо сказал:

- Надо бы самовары зеркальные.

- Разбогатеем - заведем, - отозвался Кандыбин.

Ланев потянулся к уху Ваганова, зашептал:

- Я видел в одном американском фильме, как русские офицеры водку из самоваров дуют...

Ваганов с уничтожающим сожалением посмотрел на Ланева:

- Кто про что, а коза все про капусту.

Заваркой занимался Ячменев. Он ополоснул чайнички горячей водой, пояснил:

- Чтобы нагрелись.

Потом насыпал сухой чай, залил его кипятком. Подождав немного, отлил полстакана густой, как йод, заварки и, приподняв крышку, вылил ее обратно в чайник.

- Не могу объяснить смысл происходящего при этой операции, но знаю точно, после того как вернешь заварку в чайник, она приобретает особый вкус и аромат.

Ячменев, продолжая возиться с чайником, рассказывал:

- Приехал один иностранный журналист в Туркмению. Ну туркмены его, конечно, на обеде и чайком угостили. Увидел иностранец, как заварку в пиалу налили и, покрутив, опять в чайник опрокинули, - очень поразился. Возвратясь в свою страну, корреспондент всем рассказывал: в Туркмении так мало воды, что даже воду, которой моют посуду, не выплескивают, а пьют...

Все рассмеялись.

Когда чай был разлит, заговорил Кандыбин:

- Так вот, друзья, не кажется ли вам, что любой из вас пытается открыть Америку заново?

Такая постановка вопроса сразу же заинтересовала офицеров. А Кандыбин стал развивать эту мысль:

- Каждый молодой офицер проделывает тот же путь, которым в свое время шли к зрелости мы. Спотыкаясь о те же кочки, повторяя порой те же ошибки, вы набираетесь опыта и лет через пять наконец становитесь настоящими офицерами. А нельзя ли ускорить этот процесс? Зачем ждать так долго? Воспользуйтесь нашим опытом. Мы, не таясь, все вам передадим с превеликим удовольствием. Берите! Освойте и двигайтесь дальше. Как наше поколение оказалось по своей подготовке грамотнее командиров периода гражданской войны, так и вы должны быть на две головы выше нас.

Готовясь к сегодняшнему разговору, командир полка вспомнил свои размышления, беседы с Ячменевым и рекомендации партбюро, касающиеся молодых офицеров.

- Я вспоминаю себя. Окончил училище. Экзамены сдал прилично. Казалось, все знаю. Думал: приеду в полк, скомандую - взвод туда, взвод сюда, и готово... Но когда стал я первый раз перед строем взвода, когда посмотрел на подчиненных, что-то задрожало в груди, ослабли поджилки в коленях. Страшно сделалось, вдруг подам команду, а голос сорвется на петушиную фистулу. Бывало у вас такое ощущение?

- Было, товарищ полковник! - весело ответили с разных сторон.

- Ну а задумывались вы, отчего это происходит?

- Уверенности нет. Не привыкли к офицерскому званию, - сказал Золотницкий.

- Фитилей от начальства еще не получали. Когда вставят, злей будешь, сказал Ланев.

Многие засмеялись.

- А по-моему, дело вот в чем, - продолжал командир полка. - Кроме звания и должности, нужно еще и такое качество, которое называется официальным, строгим словом - авторитет. Бывает в жизни так - одного слушаются с первого слова, за ним люди готовы идти куда угодно, а другого не уважают, подчиняются только потому, что дисциплина велит. Значит, у одного есть авторитет, а у другого нет. Что же делать - угождать подчиненным, быть добрым дядей, чтобы тебя любили?

- Угождать нельзя, - сказал Ваганов, - это поведет к панибратству.

- Но и прислушиваться к настроению людей тоже нужно, - быстро вставил Анастасьев и покраснел, потому что все посмотрели в его сторону.

- Для того чтобы дать исчерпывающий ответ, я расскажу вам о моем первом командире взвода, - предложил Кандыбин. - Вы послушайте и постарайтесь сделать вывод сами. Поступил я в училище. Служба казалась интересной. Но прошло два-три месяца, юношеское любопытство насытилось. Начались повторения, одни и те же строевые приемы, марш-броски, физзарядки. Жизнь сделалась скучной, однообразной... Я да и другие курсанты загрустили. Трудности давали себя чувствовать все больше и больше.

А наш командир как будто этого и не замечал, с каждым днем становился все придирчивее. Его фамилия была Кобец, а мы прозвали его Кобчик. Он ни в чем не давал спуску. Бывало, на занятиях по тактике целый день окапывание, перебежки, атаки; жара, пыль, обмундирование пропиталось потом. Построимся для возвращения домой, а Кобчик прижимает: "Вяло оружие взяли на плечо! Повторим!" "Ну зачем здесь четкость ружейного приема? Будет строевая, тогда и требуй!" - думал я. А он так во всем. Гнет свое и будто не замечает, что мы живые люди, а не автоматы.

Трудно складывались наши отношения с командиром. Порой казалось, предел нашей покорности наступил, вот-вот порвется последняя нить и кто-нибудь откажется повиноваться. Если бы в это время спросили, пользуется ли наш командир авторитетом, ответ был бы отрицательный. Скажу прямо, недолюбливали мы лейтенанта. И все же окончательно невзлюбить не могли. Недоставало чего-то для этого. Чего именно, я понял гораздо позже. Дело оказалось вот в чем. Все, что требовал от нас Кобец, не выходило за рамки положенного. И сам он эти требования соблюдал образцово. Ну как на него обижаться, если он выйдет к спортивному снаряду и работает безукоризненно?! На занятиях по рукопашному бою залюбуешься его ловкостью. На марш-броске всегда впереди, и нет на лице признаков усталости. Посмотришь на него, внешний вид блестящий - красавец наш Кобчик, да и только! На плакате картинка выглядит хуже. Вот если бы он был чуточку помягче... Причем каждому из нас казалось, что именно к нему Кобеи особенно придирчив.

Требовательность нашего лейтенанта скоро принесла плоды: взвод стал лучшим в училище, мы уверенно сдавали экзамены и зачеты. К нам все относились с уважением. Взводу выделили лучший ряд в клубе. Курсанты из других подразделений, которые прежде над нами подтрунивали: "Дает вам Кобчик жизни!", теперь смотрели с завистью. Они стали понимать, что Кобец делает из нас настоящих командиров.

Наряду с требовательностью лейтенант очень ревностно заботился о нас. Выяснилось, что он знал о каждом абсолютно все. Попадешь иногда на "душеспасительную" беседу и просто поражаешься, откуда ему известны имена родителей, чем ты увлекался в школе, с какой девушкой дружишь, какие читаешь книги.

Когда мы повзрослели - а в армии это происходит не за годы, а за месяцы, - стали присматриваться к стилю работы командира взвода. И тут обнаружилось, что у него строгая система и пунктуальность в работе. Он каждый день очень тщательно готовился к занятиям. Он любил свою профессию. Он любил нас. Ну как не уважать такого офицера!

На втором курсе, когда все мы поняли, какой замечательный у нас командир, служба шла настолько ритмично, что лейтенанту почти не приходилось повышать тон. Мы выполняли все его требования безоговорочно, старались делать все быстро и сноровисто. Огорчить командира взвода какой-нибудь оплошностью считалось теперь предосудительным. Если такое случалось, виновник сам глубоко переживал и от товарищей влетало. Вот если бы теперь спросили, пользуется ли авторитетом наш командир, то каждый, не задумываясь, ответил бы: да-да, и неограниченным! Достаточно было одного его слова, и любой из нас пошел бы, как говорится, в огонь и в воду.

Я не хочу идеализировать того командира. Может быть, у него были, как у каждого, свои недостатки. Но мы их никогда не видели. Для меня он остался на всю жизнь образцом.

И вот когда я заволновался, впервые встав перед строем подчиненных, я вспомнил лейтенанта. Тогда я полностью осознал, как мне повезло, что попал к такому командиру.

Всю жизнь с благодарностью я вспоминаю его! Признаюсь вам, товарищи офицеры, даже став полковником, я стараюсь работать, как Кобец. Его стиль очень полезно было бы и вам перенять...

Откровенность командира полка как-то сразу всех сблизила. Лейтенанты смотрели на полковника очень дружелюбно. Полковник говорил о лейтенанте Кобеце, а молодые офицеры видели перед собой Кандыбина. Кое-кто только сейчас стал понимать его и прощал теперь в душе пожилому офицеру его крутость.

Ланева рассказ полковника очень растрогал: Гриша был человек настроения.

- Закурить бы, - несмело простонал Ланев, томимый нахлынувшими чувствами.

- Курите, пожалуйста, - разрешил командир полка, - и вообще, будьте как дома. Отдыхайте.

Лейтенанты защелкали портсигарами, зачиркали спичками. С удовольствием задымили.

Подполковник Ячменев внимательно наблюдал за лицами офицеров. Ему хотелось втянуть в разговор всех присутствующих, вызвать их на спор. Ячменев умышленно дискуссионно поставил вопрос:

- А почему командиру необходим авторитет? Может быть, можно без него? Какая разница, любят тебя или нет. Требуй, что написано в уставах, и баста!

Лейтенанты зашумели:

- Без авторитета нельзя.

- Без авторитета нет командира!

Ячменев улыбался:

- А все же в чем главный смысл?..

Никто не мог сказать точно, в чем этот смысл, и Ячменев ответил сам:

- Главное в том, что авторитет офицера - широкое понятие. Это очень узко - "любят - не любят", "приятно - неприятно"... Авторитет офицера способствует укреплению дисциплины, повышению качества боевой и политической подготовки.

- Товарищ полковник, - обратился к Кандыбину Антадзе, - большинство наших офицеров имеет авторитет, но почему-то он у всех разный.

Кандыбин отпил чаю, подумал. Он иногда делал такие затяжные паузы с целью привлечь внимание. Молодые офицеры расшумелись, говорили между собой, что-то доказывали и опровергали, разделившись на группы. Когда наступила тишина, полковник ответил:

- Сила авторитета зависит, по-моему, прежде всего от знаний, от порядочности, от личной честности и нравственной чистоты. Это создает нормальный, здоровый авторитет. Однако как в любом, так и в этом вопросе встречаются отклонения. Вы слышали выражения "ложный авторитет", "дешевый авторитет"?..

- Слышали.

- Некоторые офицеры не в состоянии завоевать уважение делом и начинают заигрывать с подчиненными. Ищут путь к душе солдата шуточками, прибауточками, анекдотиками, крепким словом. Порой шутка, конечно, нужна, она бодрит людей в трудную минуту... Но шутовство, неуместное зубоскальство свидетельствуют о несерьезности и легкомыслии.

- А бывают еще и такие командиры, в наши дни их немного, но все же встречаются иногда, - подхватил Ячменев, - взгляд исподлобья, угрюмая маска вместо лица, а если случается заговорить, то такие не говорят, а изрекают!

Офицеры весело посматривали в сторону Кандыбина. "Не намек ли это? Как полковник будет реагировать?" Но командир слушал серьезно и внимательно. Молодежь успокоилась. Кандыбин при всей своей крутости все же был далек от солдафонства. Сегодня все особенно хорошо это поняли.

Время пролетело незаметно. Проговорили больше двух часов.

- Ну что вы скажете насчет сегодняшнего чая? - спросил в заключение Ячменев.

- Хорошее дело. Почаще надо так собираться.

- Вот и мы с командиром так думаем. Давайте будем сегодняшний день считать началом работы, скажем условно, "Общества молодых офицеров". Главная цель этого общества - дать молодому офицеру побольше практических навыков в работе и устройстве личной жизни. Согласны?

- Согласны!

- У каждого солидного общества должен быть руководитель или наставник, называйте как хотите, - весело сказал Вахрамеев. - Этим наставником должен стать самый опытный и примерный офицер.

- Таким офицером в нашем полку, мне кажется...

Вахрамеев умышленно остановился, а Ваганов пробасил:

- Командир полка!

Офицеры зааплодировали. Полковник встал. Лейтенанты забили в ладоши еще громче.

- Что ж, Матвей Степанович, - сказал Вахрамеев, - надеюсь, вы не откажете молодым офицерам и займете этот почетный пост?

Полковника, видно, очень тронуло внимание офицеров.

- Спасибо вам, товарищи, за большую честь, которую вы мне оказываете, - сказал растроганно он.

Идя на сегодняшний чай, Кандыбин не подозревал, что ему предстоит пережить такие минуты. Не баловала его жизнь лаской.

- Я бы очень хотел, чтобы все наши встречи были искренни и непринужденны. Не стану вам навязывать темы для разговоров, выбирайте сами. Намечайте, что вас интересует. Я все сделаю, чтобы организовать и подготовить нужную вам беседу.

- Хорошо бы послушать лучшего командира взвода в полку, - предложил Анастасьев, - это и по масштабам к нам ближе.

- Командир взвода, поди, тоже еще Америку не открыл, - возразил Ваганов. - Нужно послушать лучшего офицера нашего полка.

- Кстати, - вмешался Ячменев, - кого вы считаете в полку офицером, достойным подражания?

- Майора Чернова.

- Майора Углова.

- Капитана Зайнуллина.

- Во, правильно, Зайнуллин - самый интересный командир, и рота у него передовая!

Все сошлись на кандидатуре Зайнуллина.

- Я передам капитану Зайнуллину ваше приглашение, - согласился полковник. - А теперь еще по чашке свежего чайку и на этом закончим, а то вы на танцы и в кино опоздаете. Между прочим, блокноты эти для вас, делайте заметки.

- А вот этот гроссбух, - добавил Вахрамеев, - будет вашим дневником. Дневник "Общества молодых офицеров". Сюда предлагаю записывать содержание очередной беседы, кто чем отличался - и хорошее, и плохое. Осенью к нам приедут новые молодые офицеры, пусть почитают. Для них это будет хорошей помощью с первых же шагов. Я предлагаю постоянного секретаря не выбирать. Записи поручим делать каждому по очереди. Секретарь должен к очередному заседанию в течение недели накапливать материал и в живой форме сообщить его всем членам общества перед началом заседания. Кого назначим первым?

- Ваганова!

- Анастасьева!

Каждый выкрикивал чужую фамилию, лишь бы не попасть самому.

- Правильно, Настю, он парень писучий.

Офицеры расходились после беседы неторопливо. Кое-кто тут же засел играть в шахматы. Анастасьев удалился с "гроссбухом" в канцелярию делать записи по свежим впечатлениям. Ваганов стоял в раздумье - куда податься? Ланев ждал его решения. Видя затруднения нового друга, он сказал:

- Ушлый мужик Ячменев. Именно в субботу все организовал. Ну как после такого душеспасительного толковища пойти выпить? Не пойдешь. Идейность не позволит.

- Ну-ну, я тебе дам "толковище"!.. В кино двинем, - сказал Захар.

- Может быть, хоть по кружке пивка? - несмело предложил Ланев.

- Я чаем налился по самый галстук.

- Ну и хитер замполит. Чаек, сахарок, а для пива места не оставил!

- Так я в кино, - сказал Ваганов.

- О чем разговор, согласен! - тут же откликнулся Ланев.

- А по кружке пива мы все же тяпнем, - вдруг весело заявил Захар.

Ланев даже покраснел от избытка переполнивших его чувств. Вот это человек! Сила! Он зашагал рядом со своим кумиром, гордый близостью к этому могучему, всеми уважаемому человеку. Гриша сиял от удовольствия, что-то принялся рассказывать веселое. Захар иногда оглушительно рокотал над его шутками.

...Берг за время беседы не сказал ни слова, не задал ни одного вопроса. Порой ему хотелось ввернуть что-нибудь колкое и поставить начальство в тупик. Удивить всех своей смелостью и остроумием. Но Берг был не дурак, он понимал настроение окружающих. Сейчас только сунься с неуместной хохмой - могут выгнать. К тому же Берга очень поразила заинтересованность молодых офицеров.