Вечный странник

Я знал, что стоящего впереди меня в очереди человека звали Пэкстон: так к нему обратилась служащая авиакомпании, занимавшаяся его билетом. Мистер Пэкстон держался прямо. На голове у него была густая шевелюра серебристых волос, а по изрытому морщинами лицу можно было заключить, что ему лет 80. Он уступил мне место у стойки регистрации билетов и покатил тележку с двумя сумками. Мы оба летели первым классом в Нью-Йорк. (В то время я работал бухгалтером в компании «Сингл Бой Муринг» и много путешествовал по свету по долгу службы.) Пэкстон не стал ставить свой багаж на ремень конвейера, который, словно струя чего-то темного и густого, тек по направлению к грузчикам. На мою тяжелую сумку нацепили бирку, и она отправилась в путешествие. Сотрудница с каштановыми волосами проверила, есть ли у меня в паспорте американская виза, — точно так же, как она только что проверила паспорт Пэкстона — а убедившись, что все в порядке, она улыбкой дала мне понять, что можно идти, и вручила мне посадочный талон с местом в салоне для курящих. Я видел, как Пэкстон прошел впереди меня через контрольно-пропускной пункт и показал свой паспорт умирающим от скуки представителям эмиграционной службы. До меня донеслось, как он сказал: «Последний раз, мой друг» — фраза, вызвавшая полуулыбку безразличия и непонимания. Затем я прошел за ним в зал вылета. Пэкстон ухмыльнулся, продемонстрировав мне свои сияющие зубные протезы и сказал: «Вот, посмотрите», после чего он положил свой паспорт в одну из больших урн, похоронив его под многочисленными пластиковыми пакетами из беспошлинного магазина, обертками из-под шоколада и пустыми сигаретными пачками.

«Послушайте, этого же нельзя делать».

«Да неужели? С этим все кончено».

«Паспорт потребуется вам в конце пути. Без него невозможно путешествовать».

«Возможно. Именно это я и собираюсь делать. Я сыт всей этой ерундой. Свободен, как птица, так-то вот».

«Никто до такой степени не свободен.

В аэропорту Кеннеди потребуют ваш паспорт. Без него вас просто не пустят в страну. Им потребуется проверить визу и посмотреть в своей толстой книге, не являетесь ли вы персоной нон грата».

«Так вы говорите нон грата? Для самого себя я персона грата, а все остальное не имеет значения. Ловко я избавился от этого паспорта».

«Все равно он к вам возвратится. Кто-нибудь обнаружит его и отошлет на Пэти-Франс[1], а потом паспорт вернется к вам заказным письмом».

«Не вернется. Я нигде не живу, у меня нет адреса».

«Простите», — сказал я и направился в беспошлинный магазин, чтобы купить бутылку «Клеймор»[2] и двойную упаковку «Ротманз»[3]. Много разных чудаков я встречал во время своих командировок, однако человека, радостно превратившего себя в перелетную птицу, я повстречал впервые. Только ему не удастся пересечь ни одной границы. Для путешественника без книжицы, в которой говорится о том, что он и сам прекрасно знает — такие-то имя и цвет глаз, бремя возраста и гражданство — мир закрыт. У Пэкстона, однако, был посадочный талон. При выходе из магазина он оказался в очереди прямо за мной. В руках у него была маленькая бутылка «Куантроу»[4] и пачка сигарет «Данхил». «Путешествия расширяют кругозор, или, по крайней мере, так говорят», — сказал он мне.

«Первый раз в Америку?»

«Это вообще мое первое путешествие.

Я имею в виду самолетом. Раньше я довольно много путешествовал по воде, но сейчас, похоже, пароходы перестали существовать. Вообще-то я с радостью предвкушаю это путешествие».

Отойдя от него, я направился в бар и заказал себе большую порцию коньяка. Пэкстон, однако, вскоре присоединился ко мне и заказал кружку лондонского горького пива. Его багаж, подумал я, должен быть огромной обузой. Не может же он вечно возить его с собой на тележке. Наши взгляды одновременно устремились к сумкам, и он наклонился, чтобы открыть одну из них. «Взгляните сюда», — сказал он.

«Боже мой!» — воскликнул я. Он показал мне большую желтую папку из пластика, туго набитую авиабилетами. Перебирая их, словно тасуя карты, он сказал:

«И куда я только не лечу: Рио-де-Жанейро, Вальпараисо — понятия не имею, где это — Мозамбик, Сидней, Крайстчерч, Гонолулу, Москва».

«Вот уж в Москве-то вам обязательно потребуется виза, — сказал я. — Но черт побери, как же вы собираетесь повсюду путешествовать без паспорта?»

«Путешествовать можно по-разному, — ответил Пэкстон. — Когда я доберусь до какого-нибудь места, я прямо оттуда отправлюсь в другое. Разумеется, не всегда сразу. В некоторых местах приходится очень долго ждать, но на такой случай у них есть залы для транзитных пассажиров. Там можно помыться, привести себя в порядок, может даже принять ванну. Грязную рубашку можно выбросить и купить новую. Точно так же можно разделаться с носками и нижним бельем. Никаких хлопот».

«Фактически, — сказал я с изумлением, — вы будете путешествовать, никуда нс приезжая».

«Пожалуй, что так». По тому, как он сказал эту фразу, можно было решить, что он из Хаунзлоу[5]. «У меня никого нет. Жена умерла; дети выпорхнули из гнезда и обзавелись своими семьями. Я продал дом за 250 000 фунтов. Это может показаться смешным, позорным, принимая во внимание цену, которую я заплатил за него в конце войны. А куда девать деньги? Вот я и пошел в бюро путешествий, где от удивления все пооткрывали рты и стали меня показывать другим. Большинство этих билетов открытые, как они их называют. Никакой спешки: опоздал на один самолет, ждешь себе спокойно другой. Я обзавелся туристскими чеками. Очень удобная штука. Немного денег осталось на счету в банке для Джейми. Он у меня самый старший и единственный, у кого есть сила воли. Разумеется, многое будет зависеть от того, как долго я смогу вот так дурачиться. Может я проживу дольше, чем думаю, и тогда мне придется снимать деньги со счета в банке. Но я почти уверен, что все закончится в воздухе. Само собой разумеется. И как только эти чертовы железяки летают? Уж один-то точно должен грохнуться когда-нибудь, а если мне повезет, то я как раз и буду в этом самолете. Так что все в порядке». Он отпил немного пива и прислушался к голосу, объявлявшему рейс со вниманием, более подходящим к неожиданно зазвучавшей мелодии.

«Кажется, это наш», — сказал я.

Сев в самолет, я обрадовался, что нам не дали места рядом. В тот день первый класс был полупустым, а мне нужно было свободное место рядом, чтобы разложить свои бумаги. Пэкстон сидел по другую сторону от прохода. Делать ему было нечего, кроме как с радостью новичка в воздушных путешествиях на самолете наслаждаться услугами первого класса.

Он называл стюардессу не иначе, как «моя дорогая» или «моя милая крошка», захмелел после трех рюмок джина, однако за обедом пришел в себя. Причмокнув с удовольствием губами, он сказал: «Да уж. Вот это жизнь!» Затем он немного посмотрел фильм, в котором самолет терпит катастрофу, — странный выбор для показа во время полета — с открытым ртом послушал концерт, в котором звучал голос некой Кармен Дрэгон, и радовался теплым полотенцам. Он даже ходил в туалет, чтобы побриться электробритвой, хотя ему это и не требовалось, и вернулся оттуда, благоухая всеми ароматами Востока. Наконец пришла стюардесса и принесла иммиграционные и таможенные бланки.

«У вас, разумеется, британский паспорт, сэр», — сказала она Пэкстону.

«У меня больше нет паспорта. Я выбросил его в Хитроу»[6]. От изумления она открыла рот и даже села рядом с ним.

«Простите, сэр, я не совсем поняла вас».

«Я направляюсь не в Нью-Йорк, а… Постойте, надо посмотреть». Он заглянул в напечатанный на машинке план маршрутов под заголовком «Спидберд Трэвл» и сказал: «Ну вот. Следующая остановка в Тринидаде. Это, кажется, в Вест-Индии, не так ли?»

«Но вам надо сделать посадку в Нью-Йорке и пройти паспортный и таможенный контроль. Все так делают».

«Но я не желаю выходить в Нью-Йорке. Я до тошноты насмотрелся на него по телевизору. Я хочу ехать в другое место, как его там, да, Тринидад. А оттуда в Майами, чтобы пересесть на самолет — дайте-ка посмотреть — в Рио-де-Жанейро».

«Но ни в один американский аэропорт нельзя прибыть без паспорта».

«А что они со мной сделают? Домой отправят? Так с таким же успехом они могут отправить меня в любое другое место. Не понимаю, из-за чего, собственно, весь этот шум». Обескураженная стюардесса отошла от него, а я, законопослушно заполняя бланки, вдруг почувствовал, что меня словно кольнуло сознание того, что я не свободен: человек, соблюдающий правила; не переступающий белую черту в очереди на паспортный контроль; покорно выполняющий волю таможенника, который обращался с моими пилюлями от расстройства желудка, словно с наркотиком. «Все это дьявольская ерунда», — сказал мне мистер Пэкстон. Что ж, наверное, так оно и было. Я вспомнил, как старина Эрни Бевин, занимавший пост министра иностранных дел в послевоенном Лейбористском правительстве, сказал, что любой человек должен иметь возможность приехать на Викторию[7] и купить билет до любого места на земле: ведь мир принадлежит человеку, не так ли? Мы все вместе являемся хозяевами нашей планеты. Нация определяется как большая группа людей, способная воевать. Но ведь все говорят, что войны ушли в прошлое, а поэтому нет никаких наций. Возможно, понятие нации является абстракцией, а паспортный и таможенный контроль ее единственным реальным воплощением.

В аэропорту Кеннеди одетые в форму чернокожие девушки сказали Пэкстону, что он должен делать то, что и остальные пассажиры. Ворча о чертовой свободе, а, вернее, ее отсутствии, ему пришлось оттащить свой тяжелый багаж и занять очередь на паспортный контроль. Перед стойкой я пропустил Пэкстона вперед себя, и хотя я не мог пересечь белую черту, находящуюся на почтительном от стойки расстоянии, мне было хорошо слышно все происходящее. Ему сказали, что без паспорта и действительной визы невозможно вступить на территорию Соединенных Штатов. Разве ему не объяснили все это заранее? Объяснили, но он не желает вступать на территорию Соединенных Штатов. Он слишком много видел эту страну каждый вечер по телевизору. Он хочет лететь прямо на Ямайку. Но это означает, сказал чиновник, переход в другую зону аэропорта, что можно сделать, только вступив на землю одного из районов Нью-Йорка. «Вот тут-то вы мне и попались, — сказал Пэкстон. — „Бритиш Эруэйз“ находится в этом помещении, а у меня билет на рейс именно Бритиш Эруэйз». Затем Пэкстона вместе с его багажом увела одна из чернокожих девушек в форме. Из-за тяжелого багажа он не смог помахать мне рукой, однако весело кивнул. Подошла моя очередь, и служащий иммиграционной службы укоризненно покачал головой по поводу человеческой глупости, имея в виду беспаспортного Пэкстона. Возможно, это было неразумно, но я сказал: «Нам всем надоели паспорта и визы. От преступников это не спасает. Слишком уж много повсюду бюрократической волокиты. Мир принадлежит тем, кто в нем живет». Он не стал со мной спорить, но мрачно взглянул на меня. В моем высказывании скрыто прозвучало обвинение в том, что он занимается бесполезным делом. Проштампован мой паспорт, он пропустил меня в хаос, царивший у багажных каруселей.

Я встретился с Пэкстоном опять четырьмя месяцами позднее в аэропорту Карачи: уродливая постройка со множеством безразличных смуглых функционеров, которые практически ничего не делали, так как шел Рамадан, и выстрел, возвещающий о заходе солнца, еще не прозвучал. Выглядел он хорошо, но ему было очень жарко. «Видно система кондиционирования сломалась, а возможно, ее и нет у этих черномазых, я бы с радостью оказался дома в прохладе и выпил чего-нибудь со льдом». Он вытер полотенцем пот на шее.

«Дома?»

«Это я так говорю. В конце концов, все самолеты одинаковые. Когда я оказываюсь на борту нового, мне кажется, что я попал на предыдущий. У меня ведь нет другого дома».

«Как жизнь?»

«Жизнь? Ем нерегулярно, да и со сном путаница вышла. Я отдал свои часы арабскому мальчишке в Абу-Даби. Какой смысл смотреть, сколько сейчас времени? На самолете свое время. Желудок немного подвел меня, но я принимаю вот это». Он достал одну пилюлю от расстройства желудка «Стамз» и проглотил ее. «Мне грех жаловаться. Я путешествую по свету, и почти повсюду море. Суши-то совсем мало. На пути из Окленда на Гаваи я попал в другое число, только не помню: выиграл я день или потерял. Стюардессы очень милые, и чем дальше на восток, тем они милее. Хотел было даже поселиться с какой-нибудь одетой в кимоно японкой да хорошенько вздремнуть на суше».

«Как раз то, что вам нужно: провести недельку в какой-нибудь гостинице. Я знаю в Бангкоке одну очень хорошую гостиницу».

«И я знаю. Я слышал о ней от янки, с которыми летел одним самолетом. Они все туда направлялись. Ну и громко же они смеются. Когда я чувствую, что мне надо провести пару дней „на суше“, так сказать, я отправляюсь в Рим. В тамошнем аэропорту есть маленькая гостиница — скорее даже общежитие — очень маленькая, но она по эту сторону границы, так что нет никакой волокиты с паспортами. Там я хорошенько высыпаюсь. Вот только кошмары меня мучают, и я все время просыпаюсь. Потом я моюсь, и даже носки свои стираю. Это избавляет меня от покупки новых. Остальное время я просто брожу по аэропорту, покупаю себе кофе с пеной да кое-что перекусить. Смотреть там особо нечего, так что я стал теперь покупать книги. Они в мягких обложках, и, прочитав, я их выбрасываю: я теперь налегке путешествую. Как видите, всего одна сумка. Другую я выбросил в Хитроу».

«Значит, вы туда возвращались?»

«Пришлось это сделать на пути из Рио в Рим». Затем он как-то сумрачно посмотрел на огромный стоящий на взлетной полосе самолет, с эмблемой компании «Эруэрк». «А теперь вот держу путь в Бомбей. И вы туда же?»

«Нет, я лечу дальше на восток. Вы что-то сказали о кошмарах».

«Верно. У меня их с детства не было. Порой они бывают очень странные. В одном, моя старушка, которой уж и в живых нет семь лет, устроила мне скандал за то, что я выключил газовую плиту. Это еще не готово, закричала она и вытащила из кастрюли дьявольски огромную змею». Он вздрогнул от отвращения.

«У вас нарушился суточный ритм», — сказал я ему.

«Точно. Врач, которого я встретил на самолете из Парижа в Вашингтон, именно так и сказал. Милый молодой человек. Специалист по раку. Он сказал, что организм функционирует по-своему, несмотря на то, что происходит вне его, и сердится, когда заходит солнце, а по идее должен быть полдень. И со сном происходит черт знает что».

«Верно, — сказал я и затем многозначительно добавил: — Странно, как все кажущиеся непоколебимыми абсолюты на самом деле относительны. Рассвет, полдень, ночь — для разных людей они наступают в разное время».

«А бедняги-стюардессы на самолетах.

У них из-за этого проблемы с месячными. Любопытно, какие им снятся кошмары? Надо будет спросить». Помолчав, он добавил: «А у птиц бывают кошмары?»

«Бывают, коллективные, — сказал я.

— Возьмите, к примеру, воронов, которые живут рядом с отелем „Маунт Лавиния“ в Коломбо. Посреди ночи они начинают все вместе кричать».

«А это самое Коломбо, как местечко, ничего? В какой оно стране?»

«В Шри-Ланке, а раньше ее называли Цейлон. Гостиница хорошая, только вот вороны страдают кошмарами».

Через шесть недель я опять встретился с Пэкстоном. Это произошло в зале вылета Хитроу. Мне кажется неизбежным тот факт, что он стал своего рода знаменитостью на всех авиамаршрутах мира. О нем сплетничали авиаэкипажи, пропуская по рюмке во время отдыха. Пэкстон сидел за небольшим белым столом в компании серьезной молодой женщины, которая что-то записывала в свой блокнот. Заметив меня, он помахал, однако рука его довольно сильно дрожала. «Никак не могу вспомнить этого слова», — сказал он.

Я сел рядом с ними и представился молодой женщине. Она сообщила мне, что ее зовут Глория Типпет; она сотрудница «Бритиш Эруэйз» по связям с клиентами. «Мистер Пэкстон, зайдите, пожалуйста, в мой кабинет. Там вас ждет маленький сюрприз».

«Не нужны мне никакие сюрпризы, — сказал он со злостью. — Мне все надоело. У меня нарушены все ритмы».

«Суточные», — добавил я. Казалось, что молодая женщина не знает этого слова. Жаль, что ее окрестили Глорией[8], ибо в ней не было ничего великолепного. Ей скорее бы подошло имя вроде Этель или Идит. В ней было что-то мышиное, а речь ее была загрязнена нечистыми гласными, которые выдавали южнолондонский акцент. Она сказала: «Если хотите, я схожу и принесу его. Это ваш паспорт. Его давно нашли, а когда компьютер дал ваше имя, нам только осталось связаться с работниками иммиграционной службы».

Пэкстон маниакально закричал: «Да не нужен мне этот чертов паспорт. Заберите его!» Он стал делать пугающие жесты, словно отгоняя от себя паспорт, которого там не было. «Что я, не свободный человек? Свободный, как эти чертовы вороны?» Значит, он вспомнил Коломбо. На большом черном табло появился Стамбул, и рядом с названием начала мелькать маленькая красная лампочка. «Вот куда я лечу, — сказал Пэкстон. — Раньше он назывался Константинополем, даже песня есть про это». В его внешности не было и следа этих долгих странных путешествий. Похоже, что на нем был костюм из Гонконга, а седая шевелюра была хорошо пострижена. Однако, когда он направился к выходу на посадку я заметил по его походке, что у него нарушена координация. Казалось, что единственная сумка была для него слишком тяжелой ношей.

«О чем вы пытались у него спросить?» — поинтересовался я.

«Все это так странно, не правда ли? Я хотела узнать, как мы выглядим на фоне других авиакомпаний мира, да может быть получить какой-нибудь материал для нашего журнала. Похоже, что он с заскоками. Раньше он торговал скобяными изделиями», — сказала она, словно этот факт как-то объяснял поведение Пэкстона.

«Вам не следовало бы так отзываться об одном из ваших лучших клиентов. Я имею в виду „заскоки“. Просто он проводит остаток жизни так, как ему нравится. Его единственная ошибка в том, что он считает себя свободным человеком. Сейчас никто не свободен. Он отказался от структуры порядка, и теперь его одолевают демоны хаоса. Вы можете процитировать меня в своем журнале, если хотите».

Ничего не поняв, она, вероятно, подумала, что я тоже с заскоками и унесла свой маленький блокнот. Я заметил, когда она уходила, что у нее красивые стройные ноги, которые никак не вязались с ее мышиной внешностью и акцентом. Природа своенравно раздает свои дары.

Прошло почти два месяца, когда я увидел Пэкстона в клубе для пассажиров первого класса цюрихского аэропорта.

Он храпел, растянувшись среди чопорно аккуратных бизнесменов, читающих «Цюрихер Цайтунг»[9]. Они, как говорится, держались от него в стороне. Разбавив джин тоником, я взглянул на первую страницу «Корьере Тичинезе»[10]. Кроме встреч на высшем уровне и терроризма, не было никаких новостей. Кажется, объявили рейс в Берн, и многие чопорные бизнесмены пошли на посадку. Подсознание Пэкстона, вероятно, отреагировало на объявление, и, причмокивая, он проснулся. Его верхний зубной протез выпал, и он поправил его большими пальцами рук. Увидев меня, он не удивился. «Вы много путешествуете. Впрочем, вы еще молоды», — сказал он.

«А дома меня ждут жена и дети».

«Знаете, куда я направляюсь? В Тегеран».

«Вот уж от этого места надо бы держаться подальше. А куда из Тегерана?»

«Кажется… надо посмотреть… помнится…». Он собрался было открыть свою единственную сумку, но это стоило бы ему таких невероятных усилий, что он отказался от своей затеи. «Какой-то арабский город. Я никак не дождусь конца. Янки сбивают гражданские самолеты в Персидском заливе, вот и мне надо быть там. А сколько пишут об угонщиках самолетов. Только мне чертовски не везет. Если бы они стали мне угрожать оружием, я бы ударил их, а они пустили бы мне пулю в лоб. Вот все бы и кончилось. Вечно жить нельзя, и не следует желать этого. Мне исполнился 81 год на пути в Токио. День рождения в воздухе. Я сказал им об этом, и мне принесли шампанского, хотя в первом классе всем дают шампанское, день рождения или нет».

«Ну вы должны гордиться своим решением. До вас никто такого не делал».

«В Риме есть Колизей, а в Париже — Эйфелева башня, но я не видел ни того ни другого. Где-то в Индии есть Тадж Махал. Я много о нем слышал. Однако это не для меня. Моя участь — кресло в самолете, да эта штука, которую вы опускаете впереди себя, чтобы поставить на нее поднос с едой во время обеда. А обед может быть в совершенно идиотские часы. Завтрак в три ночи. Это же неестественно. Полагаю, это что-то вроде того, что в прошлом называли грехом, когда вы носитесь в самолетах по всему свету взад и вперед и мешаете солнцу делать как следует его чертову работу, а работа эта — восходить в разумный час. Не знаю, как все это закончится».

«А вы возьмите сами и прекратите это. Ведь нет никакой нужды продолжать. Вы свое доказали. Заберите в Хитроу свой паспорт и поселитесь в какой-нибудь небольшой гостинице — например, в Истборне или Борнмуте. Вам будет о чем рассказать».

«О салоне самолета да местах, которые так и остались всего лишь названиями? Ради Бога, не надо».

«Что ж, это ваша идея».

«И не такая уж блестящая. Так или иначе, деваться мне теперь некуда. Это стало образом жизни, как говорят. Ну а вы куда путь держите?»

«В Дюссельдорф».

«В командировку?»

«Да уж разумеется не отдыхать. Пожалуй надо идти на посадку.

Увидимся еще».

«Конечно, да поможет мне Бог. Непременно увидимся».

Так оно и случилось. А встретились мы опять — почему меня гак и подмывает сказать «подумать только!»? — в аэропорту Стокгольма. На сей раз он был не один, а в компании старика приблизительно такого же возраста, который выглядел, однако, гораздо крепче. На вид он был таким же здоровым, как мистер Пэкстон в начале своей бессмысленной одиссеи. Дряхлый Пэкстон поприветствовал меня в баре.

Он запивал скандинавскую тминную водку со слабым шведским пивом. «Это мой старый приятель. Мы вместе служили в армии. В Восьмой армии. В то время, чтобы путешествовать за границей, не надо было никакого паспорта. Я не знаю, как вас звать, да и его имя забываю все время», — сказал он мне.

«Элфи. Элфи Мелдрум. Рад с вами познакомиться, — сказал мне незнакомец, сжав мою руку в крепком рукопожатии. — Мой приятель валяет дурака. Сам запер себя в летающей тюрьме, а чтобы остаться в ней наверняка, избавился от паспорта.

Ему совершенно не приходит в голову, что этот ключ отпирает все двери.

Ему кажется, что он наоборот все их запирает».

«Послушай, что я тебе расскажу, — сказал Пэкстон. — Это случилось в конце войны, когда нам выдали книжки на нормированные товары, удостоверения личности и всю остальную ерунду, которую выдумало правительство. Они неправильно написали мое имя: вместо Пэкстона я стал Пикстоном. Сперва мне это показалось чертовски забавным, но когда я изменил фамилию на книжке, и указал им на их ошибку, этот сопливый писаришка в Вулверхэмптоне — а я тогда там работал — заявил мне, что теперь мое настоящее имя Пикстон, и изменить его я смогу только официально через ЗАГС. Так они превратили ошибку какого-то кретина в волю Божью, гак сказать. И тогда я сказал себе: в один прекрасный день я покажу вам, как устраивать ерунду со всеми дурацкими документами». Я решил, что он чрезмерно разволновался. Из-за нарушения суточных ритмов у него развился невроз. «Когда они посылают вас воевать в своих чертовых войнах, они помалкивают про паспорта. Они пели про то, как мы должны построить свободный мир. Вот и посмотрите теперь на этот идиотский свободный мир со всей его чертовой бюрократической волокитой. Я уже был сыт этим, когда старался честно заработать себе на жизнь: тут и подоходный налог, и налог на добавленную стоимость[11], не говоря уже о головной боли, когда надо было заполнять бесчисленные бланки. Теперь с этим покончено. Больше никаких бланков. Я свободен». И этот свободный человек трясся, словно его загнали в угол боксерского ринга и продолжали осыпать ударами.

Элфи Мелдрум сказал: «Он не может поехать со мной в Осло. У меня там дочь замужем за каким-то скандинавом. Ну а теперь ты куда направляешься, Норберт?» Норберт, Норберт — вот уж неподходящее имя для официальных документов.

«В Копенгаген, а потом на чертов Лазурный берег, а оттуда — Бог его знает». Показав дрожащим пальцем на свою единственную сумку, он сказал:

«Там у меня все записано».

Через три недели, оказавшись в одном самолете с Пэкстоном, я увидел, что ситуация становится опасной. Мы оба летели в Джакарту на реактивном лайнере австралийской авиакомпании «Ансер», обслуживающей маршруты в восточном направлении. (В том, что мы летели на северо-запад, заключался определенный парадокс: загадочный Восток никак не может быть к востоку от Австралии.) Салон первого класса был полон, и Пэкстон очень громко жаловался крепко сложенной стюардессе из Сиднея, что он вынужден сидеть рядом с япошкой: воевал со сволочами в последней… Ну, не сам, но многие воевали, кто знает, может и твой отец воевал, а он расселся тут со своими компьютерами и транзисторами да еще без конца сморкается. Такие шибко умные, а до носового платка так и не додумались. Не понимая ни слова, японец просто улыбался на глупость Запада. Пэкстону предложили другое место, но, по-видимому, его новый сосед, упитанный животновод, также не пришелся ему по душе. Когда принесли обед, он заявил, что суп никуда не годится, испортился в канистре, когда дожидался погрузки на раскаленной стоянке самолета. Но стюардесса заверила его, что привкус был из-за капельки хереса, добавленной в суп для аромата. Потом, когда стали показывать кино, он заявил, что уже видел этот дурацкий фильм. Тут стюардесса позвала второго пилота, чтобы тот серьезно предупредил Пэкстона. Что, хочешь выбросить меня из самолета? Что ж, давай, валяй, парнишка, или как вы тут себя называете, иди на…! Я спрятался за газетой «Австралиец», хотя вероятность того, что он меня узнает была мала.

Вся эта мрачная история закончилась в Западном Берлине. Я собирался вылететь в Вену, и в тот самый момент, когда нам объявили посадку, я увидел Пэкстона, прилетевшего из Мюнхена.

Его везли в инвалидной коляске, привязанного к ней ремнями. Рядом шли два человека в белых халатах и еще двое сотрудников в форме авиакомпании «Луфтханза». Пэкстон что-то пронзительно выкрикивал о том, что всегда знал, чем это кончится. Чертовы нацисты поймали его в конце концов, но он свободный гражданин Великобритании. У него и паспорт есть, чтобы доказать это, только эти сволочи отобрали его. Беднягу осторожно везли к выходу без всякой волокиты с паспортным контролем.

Для его места назначения паспорта не требовалось.