Ведомые 'Дракона'

Тищенко Александр Трофимович

Ведомые "Дракона"

Аннотация издательства: К аэродрому приближалась необычная процессия. Два советских "яка", возвращаясь с боевого задания, вели под дулами пушек "мессершмитта". Перед заходом на посадку "мессер" в последний раз попытался вырваться из "клещей", но трассы пушечных очередей моментально отрезали ему путь. Он вынужден был сесть на наш аэродром. В книге Героя Советского Союза А. Т. Тищенко немало подобных эпизодов. Автор прошел большой и славный боевой путь. Он дрался с фашистами в небе Кубани, Украины, Белоруссии, Польши, штурмовал Берлин. Бесстрашный воздушный боец, один из ведомых "Дракона" (такой позывной был тогда у командира авиационного корпуса дважды Героя Советского Союза ныне маршала авиации Е. Я. Савицкого), сбил двадцать один вражеский самолет лично и три - в групповых боях. Глубокие раздумья автора, простота и доходчивость изложения делают его воспоминания интересными для всех.

Содержание

В таежной глуши

Над Голубой линией

Здравствуй, родная Украина!

Звезды над Крымом

Впереди граница

На главном направлении

Последние старты

В таежной глуши

1

Осень на Дальнем Востоке начинается рано. Уже в августе в зелень деревьев вкрапливается бронза, и ветер с океана начинает безжалостно гонять по земле опавшие листья. Все чаще хмурится небо, надоедливее становятся дожди. А по утрам иногда серебрится инеем трава и отполированными ледяными стеклами поблескивают лужи.

В один из осенних дней 1941 года наша эскадрилья на "чайках" - так называли истребитель И-153 - перелетела на таежную площадку Сита. Название она позаимствовала у крохотного железнодорожного разъезда, через который один раз в сутки проходил товаро-пассажирский поезд из пяти-семи вагонов. Неторопливая "кукушка" доставляла пассажиров и лес на магистраль Хабаровск Владивосток.

Двум другим эскадрильям нашего полка и его штабу, прямо скажем, повезло с размещением. Они обосновались около бойкой железнодорожной станции, что на Транссибирской магистрали. Но нам некогда было сетовать на военную судьбу, забросившую нас в медвежий угол. Предстояла большая работа по оборудованию аэродрома.

- Сита теперь наша хата, и в ней нужно навести авиационный порядок, сказал командир эскадрильи старший лейтенант Иван Батычко, едва мы успели вылезти из самолетов после посадки и собраться вокруг него.

Батычко сравнительно недавно пришел в эскадрилью, но уже сумел завоевать авторитет у летчиков, техников, механиков и мотористов. Выше среднего роста, с открытым скуластым лицом, спокойным, но твердым голосом, он даже своим внешним видом олицетворял образец командира. Если к этому еще прибавить его неиссякаемую жизнерадостность, заботливое отношение к людям и отличные летные качества, то можно понять, за что мы уважали Батычко, почему стремились ему подражать.

Несмотря на то что ему было всего двадцать пять лет, он хорошо знал жизнь. Мы охотно шли к нему со своими радостями и невзгодами и всегда получали дружеский совет или помощь.

Назвав Ситу хатой, Батычко улыбнулся и развел руки в стороны, словно приглашая нас войти. Но входить было некуда. Аэродром представлял собой большую поляну, окруженную хмурой тайгой. Ни одного домика, ни одной землянки. Лишь на опушке леса кое-где чернели шалаши, которые сейчас, осенью, никого не интересовали.

- Все построим сами, - Батычко погасил улыбку, и в его голосе послышались командирские нотки. - Три дня в неделю летаем, остальные работаем. На сегодня задача - рассредоточить и замаскировать самолеты. Помните: в пятидесяти километрах граница, Маньчжурия...

Да, соседство у нас тревожное. В Маньчжурии хозяйничает отборная Квантунская армия. Мы знали о существовании разбойничьей оси Рим - Берлин Токио и не сомневались в агрессивных намерениях японских самураев, зарившихся на советский Дальний Восток. Но никто не мог сказать, когда они раскроют свои карты и попытаются бросить через наши границы вооруженные до зубов дивизии. Может, уже сейчас поднимаются стволы артиллерийских орудий, запускаются моторы самолетов и танков, занимает исходные позиции пехота для нанесения внезапного удара. Обстановка для этого самая благоприятная. На советско-германском фронте наши войска, несмотря на их невиданное мужество и героизм, оставляют врагу город за городом. Фашистские полчища оскверняют Украину, Белоруссию, Прибалтику. Немецкое командование уже нацеливает свои танковые клинья на столицу нашей Родины...

На следующий день на аэродроме закипела работа. Нам нужно было построить капониры для самолетов, склады боеприпасов и горючего, землянки для жилья, столовую, клуб. На работу вышли все. Обязанности прораба взял на себя командир батальона аэродромного обслуживания, его главным советником стал инженер эскадрильи Макарищев. Они разбили нас на бригады, основу которых составили пять эскадрильских звеньев. Люди трудились на совесть, до минимума сокращая минуты отдыха.

К вечеру в Ситу прилетел комиссар полка Тимофей Евстафьевич Пасынок. Он привез газеты, журналы, письма и внушительный кисет махорки: с куревом было неважно. Махорку комиссар "зарабатывал" докладами в колхозах. Мы радовались этим дарам, но еще больше - появлению Пасынка. Он, пожалуй, был самым уважаемым человеком в полку. Смелый летчик, справедливый и отзывчивый политработник, Пасынок любил и хорошо знал людей, всегда находился среди них. С ним можно было и полечить душу, если нападет хандра, и поделиться сокровенными мыслями. К нему не постесняешься обратиться с вопросом, который не задашь другому. Но если уж провинился, то пеняй на себя.

Страдал, на наш взгляд, Пасынок одним недостатком: чрезмерным увлечением стихами и стремлением обратить нас в "поэтическую веру". Но мы из этого извлекали пользу, угадывая хорошее настроение комиссара по употреблению в разговоре стихотворных цитат. Вот и сейчас, когда мы вдоволь наглотались самосадного дыма, он сказал:

- А теперь показывайте, как планету оборудуете. - И пошел вместе с Батычко вдоль аэродрома.

Все ясно: если Маяковский пришел на помощь, то настроение у комиссара хорошее, и с ним можно потолковать обо всем, что нас в последнее время волнует. Но на этот раз мы ошиблись в прогнозах. Вчера Пасынок был в штабе дивизии на совещании. Там он узнал много такого, о чем не сообщалось в газетах: о больших потерях наших войск, тяжелом положении на советско-германском фронте, нехватке оружия и боеприпасов. Где тут до хорошего настроения! Просто он виду не показывал, что расстроен...

Вечером мы собрались у костра. Разговор, как всегда, шел о войне. На душе было тревожно. Ждали комиссара полка, который что-то обсуждал наедине с командиром эскадрильи.

Наконец в отблесках костра появилась невысокая худощавая фигура Пасынка. Ему освободили видное место. Он сел, закурил и негромко сказал:

- Ну, други, выкладывайте новости.

- Какие у нас могут быть новости, товарищ комиссар. Роем и строим. Всех волнует одно: что нового там, на фронте, - ответил старшина Патраков. Чернявый, курносый, с хитроватыми глазами, он любил захватывать инициативу в разговоре.

- Новости неважные. Фашисты продолжают наступать, - задумчиво произнес Пасынок, сдвинув фуражку на лоб. Ямочки на его щеках стали заметнее. - Но близок день, когда они покатятся обратно.

- В этом мы не сомневаемся, - Патраков обвел взглядом собравшихся, словно заручаясь их поддержкой. - Вот только не ясно, почему немцы до сих пор наступают? Ведь в каждой сводке Совинформбюро указываются тысячи убитых фрицев, сотни сожженных танков и сбитых самолетов противника. А он уже к Москве подбирается...

- Со сводками, товарищ Патраков, вы перегнули. В них сообщается и горькая правда. Наши войска ведут тяжелые бои, оставляют города... Что же касается причин временных успехов фашистов, то вы их знаете: внезапность нападения, превосходство в танках и самолетах... - Комиссар, видимо, хотел что-то еще добавить, но замолчал, вспомнив указание, полученное на вчерашнем совещании: "Не доводить до всего личного состава". Об этом совещании он рассказал нам лишь несколько месяцев спустя.

- А откуда взялось это превосходство? - не унимался Патраков. - Куда же делась наша Красная Армия, про которую даже в песнях пелось, что она всех сильней? И почему мы не бьем фашистов на их территории, малой кровью, могучим ударом? Это тоже из песни...

- И с внезапностью нападения тоже непонятно, - высказался командир звена лейтенант Тюгаев, самый спокойный и самый смелый человек в эскадрилье. - Трудно поверить, что можно проглядеть сосредоточение на границах многомиллионной армии. А почему ТАСС за неделю до войны выступило с заявлением, что фашисты не собираются на нас нападать?

Вопросы, вопросы, вопросы... Мы любили свою Родину, ее и наши судьбы были нераздельны, а потому хотели знать о ней все. В тот вечер нас впервые не удовлетворил разговор с комиссаром. Но мы были благодарны ему хотя бы за то, что он не мешал людям откровенно говорить о том, что их волновало и тревожило.

Шли дни, недели, месяцы... Наша Сита постепенно превращалась в благоустроенный авиационный городок. Правда, забот еще было много, особенно хозяйственных. Одна из них - организация питания. Тыловой паек не отличался разнообразием и калорийностью, случались и перебои в снабжении. Командование вынуждено было использовать местные резервы. Регулярно в тайгу снаряжались группы охотников, рыболовов, и наша столовая не испытывала недостатка в медвежатине, оленине, рыбе и в других деликатесах обильного природного царства. После завершения основных работ по оборудованию аэродрома боевая учеба пошла планомернее, но о ней следует поговорить особо.

Эскадрилья была на отшибе. Однако мы не ощущали одиночества и оторванности от полка и других вышестоящих инстанций. В Ситу регулярно наведывались командир полка, его заместители и особенно часто комиссар Пасынок. Нередко прилетал к нам командир дивизии Е. Я. Савицкий, строгий тридцатилетний майор. Он не любил сидеть в штабе. Почти все время находился в частях, лично знал почти каждого летчика. Мы уважали его за нетерпимость к недостаткам, за справедливость и отеческую заботу о подчиненных. Что касается летного дела, комдив знал его до тонкостей. Для нас он во всех вопросах являлся непререкаемым авторитетом.

Находясь вдалеке от фронта, где решалась судьба Родины, мы сердцами и помыслами были с теми, кто непосредственно участвовал в боях. Но всем хотелось другого, большего - самим сразиться с заклятым врагом. Особенно сильно это стремление стало проявляться, когда нависла смертельная угроза над Москвой. Снова посыпались рапорты с настойчивыми просьбами направить в действующую армию. Нелегко отклонять патриотические требования. Командование вынуждено было даже издать специальный приказ.

Вскоре радио и газеты принесли в Ситу долгожданную весть о контрнаступлении советских войск под Москвой. Радости нашей не было предела. Казалось, небо над тайгой посветлело, а от улыбок людей попятилась декабрьская стужа. Только за Амуром и Уссури по-прежнему хмурились тучи. Маньчжурия, прищурясь, смотрела в японские бинокли на наши границы.

2

В первые месяцы войны учеба наших летчиков по содержанию напоминала довоенную. Фронтовой опыт, доходивший до Дальнего Востока в виде служебных информации, газетных и журнальных заметок, робко заглядывал в учебные планы. Новым было только то, что мы занимались в условиях повышенной боевой готовности. Это проявлялось в круглосуточном дежурстве определенного количества летчиков, в напряженной работе технического состава, который старался содержать самолеты в постоянной готовности к вылету, в максимальной интенсивности полетов, проходивших днем и ночью. Мы шлифовали технику пилотирования, стреляли по наземным и воздушным целям, бомбили, вели воздушные бои, наносили штурмовые удары по удаленным объектам.

Больше внимания стало уделяться изучению немецкой авиации. Знание тактико-технических данных вражеских самолетов позволяло нашим летчикам предметнее строить свою учебу, анализировать ошибки, делать выводы.

Наиболее видное место в боевой учебе занимали стрельбы по наземным и воздушным целям, особенно по конусу. Оценки выставлялись в зависимости от количества пробоин в нем. Поэтому каждый стремился открывать огонь с короткой дистанции, когда рассеивание пуль минимальное. Это, конечно, требовало виртуозной техники пилотирования, точного расчета, смелости и выдержки. И надо сказать, что летчики нашей эскадрильи в большинстве своем были мастерами этого вида стрельбы. Они одинаково успешно вели огонь и днем, и ночью.

До войны и в самом начале ее мы не сомневались в правильности методики обучения летчиков огневому мастерству. Но вот однажды старшина Сергей Крысов, будучи в командировке, встретился в Хабаровске со знакомым летчиком-фронтовиком. Разговорились. Тот рассказал о своем первом бое с "юнкерсом". Привыкший стрелять с коротких дистанций, наш летчик долго сближался с бомбардировщиком. За это время вражеский стрелок успел пристреляться и сбил его.

Возвратившись в эскадрилью, Крысов рассказал об этом случае товарищам. Возник оживленный спор.

- Слабаком был твой друг, - язвительно заметил Патраков. - Он не в атаку шел, а к теще в гости. Ногами и ручкой шуровать нужно было.

- Не горячитесь, Патраков, - прервал его командир эскадрильи Батычко. Случай серьезнее, чем вам кажется, и обмозговать его надо без тещиных блинов. Кому слово? Вам, Тюгаев? Пожалуйста.

- Возможно, Патраков кое в чем и прав, - как всегда, спокойно начал Дмитрий Тюгаев. - Но он не уловил главного из рассказа Крысова. А ведь этот бой с "юнкерсом" действительно - камушек в наш огород...

- Непонятно, товарищ лейтенант, - недоуменно развел руками Патраков.

- Сейчас объясню. Камушек потому, что бросает тень на методику обучения наших летчиков стрельбе. Давайте подумаем: всегда ли мы учитываем возможность противодействия противника, когда ведем огонь по конусу? Тюгаев обвел взглядом летчиков и после небольшой паузы заключил: - На мой взгляд, не всегда.

- Я согласен с вами, товарищ лейтенант, - поддержал его сержант Василий Луговой. - Ведь как мы стреляем? Подходим к конусу на пятьдесят - шестьдесят метров, когда на нем даже швы видны, и режем очередью. А если вместо него будет самолет противника? Ведь он тоже врезать может... Так, наверное, случилось и с тем летчиком, о котором рассказал Крысов.

- Да и стреляем мы только на попутном курсе и на малой скорости, включился в разговор старшина Павел Заспин, самый молчаливый летчик в эскадрилье. - Какая же здесь внезапность атаки?

Молодец Сергей Крысов! Интересный вопрос затронул. Правда, мы и раньше иногда говорили на эту тему, но не так конкретно и не в такой тесной связи с нашей учебой. Какое же решение примет командир эскадрильи? Ведь это же замах на установленные в полку порядки... Батычко не заставил себя ждать:

- Сделаем гак, товарищи. Завтра я буду у командира полка и доложу об этом разговоре. Я согласен, что в нашу учебу надо внести изменения. И чем раньше, тем лучше.

Но командир полка не спешил с принятием решения, несмотря на энергичный нажим комиссара Пасынка, поддержавшего нас. Лишь после того как этот вопрос был утрясен с инспектором из Москвы, проверявшим дивизию, наши предложения начали претворяться в жизнь. Но довести дело до конца мы не успели, с тем и уехали на фронт.

А фронтовой опыт требовал внести и другие коррективы в боевую подготовку летчиков. Взять хотя бы учебные воздушные бои. После Халхин-Гола, как известно, начали широко практиковаться поединки между большими группами истребителей. Эскадрилья мерялась силами с эскадрильей, полк с полком. Результаты этих боев занимали важное место в оценке боеготовности части и подразделения. И если мне не изменяет память, только в начале 1942 года летчики-дальневосточники прекратили вести учебные бои такими большими группами. С этого времени стали чаще практиковаться поединки между звеньями и отдельными самолетами. Летчики оттачивали групповую слетанность, согласованность в действиях, учились вести борьбу с противником в широком диапазоне скоростей и высот.

Помнится, в ту пору возникали жаркие споры и о боевых порядках истребителей. До нас уже доходили слухи, что на фронте истребители довольно часто действуют в составе пар. У нас же узаконенной тактической единицей было звено, состоящее из трех самолетов. Сравнивая его с парой, мы находили в том и другом боевом порядке как положительные стороны, так и недостатки. Звено нам казалось мощнее, пара - маневреннее, а предпочтение все-таки отдавалось первому. Лишь в конце 1942 года пара стала чаще и смелее использоваться в учебных воздушных боях. Окончательно в ее преимуществах мы убедились уже на фронте.

Таким образом, боевая подготовка летчиков под влиянием фронтового опыта становилась все более целеустремленной: учиться тому, что необходимо на войне. Но в целом она, пожалуй, не отвечала предъявляемым требованиям.

Вести с фронта вызывали оживленные разговоры и о боевых качествах наших самолетов. Особенно запомнился мне спор об истребителях И-153, которыми была вооружена наша эскадрилья. Мы привыкли к "чайке", считали ее приличной боевой машиной. Но до поры, до времени...

Поводом для разговора послужил учебный воздушный бой между истребителями И-16 и И-153, который нам довелось наблюдать. Для "чайки" он сложился неудачно. Как только она где-то на вираже приближалась к "ишаку", тот или круто уходил вверх, или пикировал. Когда же атаковал И-16, то "чайке" не всегда удавалось использовать свои высокие маневренные качества.

- Я думаю, не случайно "ишак" победил, - начал Луговой. - Превосходство в скорости - великая вещь.

- - На одной скорости далеко не уедешь, - возразил ему Патраков, горячий поклонник "чайки". - Маневренный истребитель всегда увернется от огня противника.

- А почему тогда немцы отказались от малоскоростных, но маневренных бипланов? - отпарировал Луговой. - Бесперспективными, наверное, считают эти самолеты...

- Немцы мне не указ, - сверкнул глазами Патраков. - А ты читал, как на Халхин-Голе "чайки" лупили самураев?

- Читал, конечно. Только, говорят, там было и по-другому...

- Тогда давай спросим Новикова, он сейчас у комэска. - Этим предложением Патраков как бы заключил перемирие.

Старший лейтенант Тимофей Новиков, заместитель командира третьей эскадрильи нашего полка, участвовал в воздушных боях в районе Халхин-Гола, был награжден орденом Красного Знамени. Когда он вышел из землянки Батычко, мы забросали его вопросами. Новиков рассказал, как действовали "чайки" в Монголии. К месту боя они подходили с выпущенными шасси, на небольшой скорости. Японцы, конечно, скептически посматривали на "тихоходов". Но в решающий момент наши летчики убирали шасси, давали полный газ двигателям и устремлялись на врага. Внезапность атаки, шквал огня (И-153 был вооружен четырьмя скорострельными пулеметами) вносили замешательство в ряды японцев, и они, неся потери, покидали поле боя.

- Но так продолжалось недолго, - заключил Новиков. - Японцы раскусили нашу тактику, пообвыклись и стали вступать в бой с "чайками" охотнее, чем со старенькими И-16.

Рассказ Новикова заставил нас призадуматься. Обычно каждый новый самолет обладает гораздо лучшими качествами по сравнению с предшествующими. А вот истребитель И-153 почему-то не подчинился этой закономерности. Поступив на вооружение в 1939 году, он оказался не лучше существовавшего до него "ишака". Невольно возникали вопросы: почему наши конструкторы создали такой самолет, не является ли биплан И-153 шагом назад по сравнению с монопланом И-16? Более того, не затормозила ли "чайка" оснащение нашей авиации лучшими истребителями?

Разговор, как говорится, начал переходить на крутые виражи. Но нам не удалось довести его до конца. Над аэродромом появился самолет, который мы еще не видели. Остроносый, с тонким удлиненным фюзеляжем, он стремительно сделал круг и пошел на посадку.

- Неужели комдив на новом? - высказал догадку Батычко и поспешил к самолету.

Так оно и оказалось. Подполковник Савицкий, всегда первым в дивизии осваивавший новые машины, на этот раз прилетел на истребителе Як-1. Мы, конечно, окружили самолет, с нетерпением ожидая окончания разговора между командиром дивизии и Батычко. Вот Савицкий подошел к нам и, похлопав рукой по крылу "яка",сказал:

- Хорошая машина. Скорость около шестисот. Исключительно легка в пилотировании. Вооружение - пушка и крупнокалиберный пулемет. Смотрите, а то времени у меня в обрез.

Мы удивленно переглянулись. Обычно командир дивизии, беседуя с летчиками, не ссылался на недостаток времени. Он всегда доводил разговор до конца, отвечал на все наши вопросы. Особенно когда речь шла о чем-то новом. А тут... Видимо заметив наше недоумение, Савицкий внес ясность:

- Прощаться прилетел. Уезжаю на фронт.

Вот оно что! И сразу же мелькнула мысль: а может, всей дивизии приказано подняться с места? Но Савицкий погасил нашу робкую надежду.

- А когда же мы на фронт, товарищ подполковник? - спросил командир эскадрильи.

- И ваше время придет, товарищ Батычко. Непременно! Война оказалась тяжелой. Всем дела хватит, - ответил Савицкий, садясь в самолет.

Провожая взглядом удаляющийся истребитель, мы не переставали любоваться им. Куда "чайке" и "ишаку" до него! Вот бы нам такие! Мы понимали, что новые самолеты нужнее там, на фронте, но все же не теряли надежды, что и нам скоро доведется полететь на "яке", а может быть, и повоевать на нем.

3

И наше время, правда спустя несколько месяцев после прощального разговора с командиром дивизии, все же пришло. В конце 1942 года летчики полка, передав "чаек" новым хозяевам, пололи руки своим боевым друзьям техникам, механикам, мотористам - и сели в скорый поезд Владивосток Москва.

Незадолго до отъезда в руководстве полка произошли изменения. Командиром был назначен майор Еремин. Осанистый, спокойный, с требовательным баском и волевым подбородком, он производил впечатление человека командирского склада. И все же мы без особого воодушевления восприняли его приход. Еремин был новым человеком в полку, людей не знал, да и мы не успели как следует присмотреться к нему. А ведь нас отправляли на фронт...

Заместителем командира полка по летной подготовке назначили капитана Николаенкова, который раньше возглавлял третью эскадрилью. Невысокого роста, подтянутый, он был хорошим летчиком и пользовался авторитетом у подчиненных.

Как только мы проехали Байкал, майор Еремин собрал руководящий состав и сообщил!

- Едем в запасной полк. Будем переучиваться на новые самолеты.

Наконец-то! Неважная эта вещь - неизвестность, даже на фоне радостного сознания, что с каждым днем приближаемся к фронту. Но какие самолеты нам дадут? "Яки", "лагги", "миги"? Хорошо бы получить "яки". В оставшиеся дни пути нас не покидала надежда, что наши мечты сбудутся.

И они сбылись. Прибыв на новое место, мы начали переучиваться на истребителе Як-1. Все трудились старательно, с огоньком, стремясь до винтика изучить боевую машину. К удивлению инструкторов, все наши летчики уже после двух-трех провозных полетов вылетели самостоятельно. Забегая вперед, отмечу, что после окончания переучивания командир запасного полка издал специальный приказ. В нем наш сколоченный, дисциплинированный и настойчивый коллектив ставился в пример другим подразделениям, осваивавшим новую технику.

Эскадрилью Батычко переучивал опытный летчик-инструктор старшина Алексей Машенкин. В запасном полку, пожалуй, никто не знал "як" так хорошо, как он, никто не мог соперничать с ним в технике пилотирования.

- Художник полета, - сказал о нем Пасынок, и это была заслуженная характеристика.

Понравился Машенкин всем и как человек. Скромный, общительный, с обаятельной улыбкой, он охотно делился с летчиками всем, что имел: знаниями, опытом, добротой. Алексей, как и мы, рвался на фронт. Но его не отпускали: тыл нуждался в опытных инструкторах.

- Замучил рапортами командира, - жаловался Машенкин, - но он все отказывает. А вчера пообещал посадить на гауптвахту, если снова буду надоедать.

- Не горюй, Леша, - успокаивали мы его. - Закончим переучивание, заберем с собой. Украдем...

Осторожные люди предупреждали Машенкина и нас, что такая "кража" в военное время может квалифицироваться кое-кем, как дезертирство и пособничество ему. Тогда наверняка не избежишь трибунала. Но большинство считало, что побег на фронт - поступок патриотический. Тем более такого хорошего парня, как Машенкина. Кто-кто, а он принесет больше пользы на фронте, чем в тылу.

Но как все это сделать? Пошли к Пасынку посоветоваться. А он сидит хмурый, недовольный. Таким мы впервые видели Тимофея Евстафьевича. Наверняка у него что-то случилось. Поинтересовались, в чем дело.

- В полк нового замполита назначили, - ответил Пасынок. - Мне предлагают остаться здесь.

- Как это нового? - возмутились мы. - Вместе ехали, переучивались...

- Бывают такие чудеса, - Тимофей Евстафьевич невесело улыбнулся. - Но не все потеряно. Есть последний шанс восстановить справедливость. И с Машенкиным что-нибудь придумаем. Я давно его взял на заметку. Только никому ни слова...

Через несколько дней Алексей Машенкин исчез из запасного полка. Кто-то нам сказал, что его послали перегнать под Москву тренировочный самолет для генерала Савицкого. Только впоследствии мы узнали, что все это подстроил Пасынок. Оказывается, он снабдил Машенкина письмами в ЦК партии и к генералу Савицкому, в которых просил изменить решение о назначении нового замполита и направить его, Пасынка, на фронт со своим полком. Одновременно Тимофей Евстафьевич рекомендовал генералу задержать Машенкина, с тем чтобы он в дальнейшем служил в нашем полку. Вскоре была получена телеграмма, в которой удовлетворялась просьба Тимофея Евстафьевича. А Машенкин так и не вернулся в учебный центр.

Как только мы закончили программу переучивания, нам приказали перегнать боевые самолеты на фронт, в район, где завершалось великое сражение на Волге. Посадку произвели около Миллерова, только что освобожденного от фашистов. Сдав самолеты, поспешили в город. Места отгремевших боев раскрылись перед нами неожиданной суровостью: подбитые танки, исковерканные машины, застывшие в неестественных позах трупы людей, разрушенные дома. Тяжелое безмолвие смерти. Но рядом кипела жизнь. Она шла на запад серыми колоннами войск, а на восток - торопливыми группками женщин, детей, стариков. И город, словно очнувшись от кошмарного сна, засуетился в радостной деловитости. Подумалось: вот она жизнь, торжествующая над смертью, ничто не помешает ей победно шествовать по земле.

В марте 1943 года наш полк, пополнившись боевыми самолетами, перелетел на один из подмосковных аэродромов. Здесь мы узнали, что он включен в состав только что сформированного 3-го истребительного авиационного корпуса, командиром которого назначен генерал Е. Я. Савицкий. Корпус находился в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования и состоял из двух дивизий, по три полка в каждой.

На новом месте сразу же началась интенсивная подготовка к боям. Мы изучали немецкие самолеты, тактику истребительной авиации противника, совершенствовали свои летные навыки, вели учебные воздушные бои. Об одном из них хочется рассказать подробнее.

Весенний воздух был наполнен рокотом авиационных моторов. Два истребителя: Як-1, с эмблемой в виде птичьего крыла на капоте, и желтоносый "мессершмитт" - вели "бой". То снижаясь почти до крыш домов, то свечой взмывая вверх, они виртуозно маневрировали, пытаясь зайти друг другу в хвост.

Вот "мессершмитт", набрав высоту, стремительно свалился на "яка" сверху, пронесся рядом с ним и, заложив глубокий крен, начал разворот. Вскоре "як" догнал его на вираже. Расстояние между самолетами стало неумолимо сокращаться. Но в этот момент "мессершмитт" резко ушел вверх. Так повторялось несколько раз. Чувствовалось, что "бой" ведут опытные летчики. У всех, кто зачарованно наблюдал за ними с земли, не было единого мнения о победителе.

Наконец из репродуктора донесся спокойный голос:

- Сто двадцать первый! Я "Дракон", захожу на посадку!

Мы увидели, как "мессершмитт" быстро снизился, сделал небольшой круг над аэродромом и с ходу произвел посадку на мокрую от талого снега кирпичную полосу. Вслед за ним сел и "як". Истребители зарулили на стоянку, где собралась группа летчиков. Из кабины "мессершмитта" вышел генерал Савицкий, из кабины "яка" - командир нашего полка майор Еремин.

- Вот мы и встретились, товарищи дальневосточники! - сказал командир корпуса, здороваясь с нами. - А теперь скажите, какое впечатление оставил у вас этот "бой"? Кто победил?

Летчики не спешили высказываться. И не потому, что у них не было своего мнения. Просто они побаивались запросто толковать с генералом. Но Савицкий сразу же разрушил этот ледок скованности:

- Что же молчите? Батычко, Свеженцев, Николаенков!

- Я думаю, товарищ генерал, что в этом "бою" не было победителя, сказал Батычко.

- Почему?

- Чтобы сбить истребитель, нужно по крайней мере секунд пять - десять держать его в прицеле. А такого в "бою" не было.

- А ваше мнение, товарищ Свеженцев?

Старший лейтенант Федор Свеженцев, командир третьей эскадрильи нашего полка, после небольшого раздумья ответил:

- Мне думается, что вы побеждены, товарищ генерал. "Як" чаще заходил в хвост "мессершмитту".

Савицкий улыбнулся и не стал опровергать ни того, ни другого мнения. Он дал разговору иное направление:

- Определить исход боя трудно, когда не применяется оружие. Но, надеюсь, вы убедились, что наш истребитель не уступает немецкому. Более того, он имеет ряд преимуществ, особенно при бое на горизонталях. Время виража у "яка" на несколько секунд меньше, чем у "мессершмитта". Помните об этом и стремитесь навязывать врагу бой на виражах.

Затем генерал познакомил летчиков с "мессершмиттом", который мы видели впервые, рассказал о его сильных и слабых сторонах. Нам никогда не доводилось присутствовать на таких занятиях, слушать такою умного преподавателя.

Чтобы быстрее и лучше подготовить нас к боевым действиям, командование корпуса и дивизии направляло в полк летчиков, имеющих фронтовой опыт. Они проводили занятия в классе, летали вместе с нами, анализировали наши действия при ведении учебных воздушных боев. Неоднократно бывал в нашем полку Герой Советского Союза капитан А. И. Новиков - помощник командира корпуса по воздушнострелковой службе. Его фронтовая биография, начавшаяся в первые дни войны, была на редкость богата поучительными боевыми эпизодами. Сам он неохотно рассказывал о себе. Но от его фронтового товарища нам удалось кое-что выведать.

Мы, например, узнали, как летом 1942 года под Воронежем три летчика во главе с Новиковым вступила в неравный бой с двадцатью четырьмя немецкими истребителями. Сбив пять вражеских самолетов, они обратили остальных в бегство. Высокое мастерство и смелость проявили летчики звена под командованием Новикова и при штурмовке крупного железнодорожного узла, расположенного в тылу у врага. Истребители прошли за облаками сто пятьдесят километров и внезапно атаковали станцию. В результате точного удара два эшелона с боеприпасами взлетели на воздух. Железнодорожный узел был надолго выведен из строя. Пожалуй, и бомбардировщики могли бы позавидовать такому успеху.

Естественно, что каждое слово капитана Новикова мы, как говорится, ловили на лету. Да и всем своим внешним видом - широкоплечий, коренастый, с большими сильными руками - он олицетворял собой летчика волевого, смелого, на которого нельзя не равняться.

Разбирая учебный бой, только что проведенный лейтенантом Тюгаевым и мной, Новиков заметил:

- Пилотировали хорошо, а дрались плохо. На серебряном блюде подносили друг другу хвосты. Поэт сказал бы про ваш бой: стихотворение без концовки. А летчик - бой без победы.

Обидно было слушать такие слова, но и опровергнуть их мы не могли. Не станешь же говорить, что летчики нашей эскадрильи по своей подготовке держали первенство в дивизии, что Тюгаев и я получили ценные подарки. Мы, конечно, чувствовали себя неловко. Новиков рассмеялся и постарался поправить наше настроение:

- Не горюйте, хлопцы, научитесь. Запомните: бой - это ум, мастерство, злость летчика. Умно вести бой - значит добиваться преимущества над врагом в скорости, высоте, маневре. И смотреть в оба, действовать внезапно и молниеносно. А теперь расшифруем это...

И Новиков подробно разобрал наши действия на всех этапах воздушного боя, посоветовал, как нужно было его вести. Мы были благодарны ему за науку, но, пожалуй, не смогли до конца осознать важность его слов. Нам все еще казалось, что летчики полка имеют вполне достаточную подготовку для успешной борьбы с фашистами. Конечно, есть в ней отдельные недоработки, но это же мелочи. В настоящем бою они не сыграют решающей роли. Чего греха таить, некоторая самоуверенность всегда присуща молодости. Ведь каждому из нас было тогда немногим больше двадцати лет. И только первые бои заставили нас по-настоящему оценить свои возможности.

Около месяца пробыл наш полк под Москвой. Здесь были окончательно улажены организационные, хозяйственные и прочие вопросы. А в середине апреля 1943 года мы поэскадрильно, пристроившись к "лидерам" - бомбардировщикам Пе-2, взяли курс на юг. Туда, где клокотало огнем небо Кубани.

Над Голубой линией

1

17 апреля 1943 года части 3-го истребительного авиационного корпуса сосредоточились в районе Краснодара. Наш 812-й полк обосновался на полевом аэродроме вблизи станицы Красноармейской. Летный состав сразу же приступил к изучению района боевых действий, наземной и воздушной обстановки.

А обстановка к этому времени на Кубани сложилась такая. В результате зимних и весенних боев войска Северо-Кавказского фронта нанесли серьезное поражение немецко-фашистским захватчикам и отбросили их на Таманский полуостров. Одновременно западнее Новороссийска, на полуострове Мысхако, был высажен морской десант. Готовясь к дальнейшим наступательным боям, командование фронта проводило перегруппировку войск, направляло в них подкрепления, подтягивало тылы.

Не теряли времени и гитлеровцы. Они пополняли потрепанные в боях части, укрепляли оборонительные рубежи. Основу вражеской обороны составила так называемая Голубая линия - сильно укрепленная полоса, перерезавшая Кубань пополам, от Азовского до Черного моря. Фашистское командование стремилось во что бы то ни стало сохранить плацдарм на Таманском полуострове, прикрывавший подступы к Крыму. При этом особую роль оно отводило авиации, намереваясь компенсировать ею недостаток в наземных войсках. Для боевых действий на Кубани были сосредоточены основные силы 4-го воздушного флота и несколько эскадр, укомплектованных опытными летчиками и новыми самолетами. В начале апреля фашистская авиация стала наносить массированные удары по советским войскам.

После небольшой оперативной паузы войска Северо-Кавказского фронта возобновили наступление в районе станицы Крымской. Однако противнику, имевшему превосходство в воздухе, удалось приостановить продвижение наших частей. Воспользовавшись этим, немецко-фашистское командование решило уничтожить десант на полуострове Мысхако. Вражеская пехота при мощной поддержке авиации и артиллерии перешла в наступление. Защитники Малой земли оказались в тяжелом положении. На помощь им советское командование бросило большие силы бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей. Боевого приказа ожидали и летчики нашего полка.

Утром 19 апреля мы расположились в небольшом саду на окраине станицы. Весна уже вступила в свои права. Щедро светило солнце. Теплый ветерок ерошил молодую листву яблонь. Земля дышала тонким ароматом трав. Мы слушали двух летчиков-фронтовиков из соседней дивизии. Им поручили ввести нас, как говорится, в строй; сначала теоретически, а потом практически - в совместных боевых вылетах. Сейчас мы осваивали теоретическую часть программы. Летчики советовали нам не увлекаться на первых порах атаками, не стараться сбивать самолеты. Все это, мол, придет потом, а пока нужно внимательно смотреть за воздухом, воспитывать в себе выдержку, отработать взаимодействие. Скажу откровенно: такие советы нам не понравились. Мы рвались в бой, жаждали победы, а нам рекомендовали смотреть, воспитывать, отрабатывать...

Как только беседа закончилась, к нам подошел начальник штаба майор Лепилин. Прибыл он в полк недавно, а уже стал здесь уважаемым человеком. Его полюбили не только за разносторонность и глубину знаний, приобретенных им в академии, но и за ревностное отношение к службе. Непоседливый и энергичный, майор за день успевал, как он выражался, исколесить полк вдоль и поперек. Его можно было видеть всюду - в штабе, на аэродроме, в столовой, в казарме.

- По настоящему делу скучаете? - спросил Лепилин и, не ожидая ответа, сказал: - Будет дело! Но трудное.

Фашисты сюрприз подбросили. Кто знает, что такое "удет"?

- Наверное, какой-нибудь новый план войны, - высказал догадку старший сержант Александр Туманов, стройный, светловолосый летчик, у которого Пасынок находил внешнее сходство с Есениным. - Вроде плана "Барбаросса"...

- А не кличка ли это какого-нибудь фашиста? - вмешался в разговор старшина Иван Федоров. Невысокого роста, худощавый, энергичный и смелый, он считался одним из лучших летчиков полка. - Нам все равно кого бить: с псевдонимом или без...

- Да что гадать, товарищ майор? - перебил его Алексей Машенкин. - Лучше уж сами сюрприз на русский переведите.

- "Удет" - это фашистская истребительная эскадра, - сказал Лепилин. Переброшена сюда из Италии по распоряжению Геринга. В ней многие летчики имеют рыцарские кресты. Командует эскадрой майор Вильке. На его счету несколько десятков сбитых самолетов.

- Сюрпризец неплохой, - Дмитрий Тюгаев резанул воздух ладонью. - Но нас не запугаешь! "Удет" не уйдет! Верно я говорю?

- Точно, товарищ лейтенант, - поддержал его Василий Луговой. - Пусть Геринг гробы заказывает.

- Уверенность - хорошая вещь, - как бы подвел итог разговору майор Лепилин. - Но одной ее мало. Враг опытный, коварный. И пусть никто не рассчитывает на легкую победу.

В это время над станицей прошли два "мессершмитта", за которыми цепочкой тянулись разрывы зенитных снарядов. Мы, не отрываясь, следили за самолетами. Пожалуй, у нас в этот момент было больше любопытства, чем злости, ненависти к фашистам. Кажется, странное чувство... Но это было так. Уже потом, в конце войны, я не раз вспоминал о нем. И пришел к выводу, что та ненависть, которая нужна для победы, приобретается не сразу. Она зарождается в сердце и начинает жечь тогда, когда своими глазами видишь следы фашистских зверств, сотни и тысячи обездоленных соотечественников, развалины городов и пожарища деревень. Когда на твоих руках умирает раненный в бою товарищ, а ты не можешь ничем помочь. Когда из-за колючей проволоки концлагеря со слезами радости навстречу тебе, освободителю, бросаются изможденные люди... И тогда это чувство ненависти приказывает тебе: иди смело в бой, добивайся только победы и не жалей для нее ни крови своей, ни жизни. Пусть ты умрешь, но Родина должна жить!

Едва "мессершмитты" скрылись, майор Лепилин сообщил нам еще одну новость:

- В полк поступило боевое распоряжение. Сейчас командиры эскадрилий получают от командира полка указания на завтрашний день.

Вот и кончилась наша учебная страда. Почти два года мы с нетерпением ждали этого дня. Трудно найти слова, которые бы выразили наше воодушевление, наше стремление померяться силами с врагом.

Вскоре подошли командир полка и командиры эскадрилий. Майор Еремин, оглядев летчиков, сказал:

- Завтра будем прикрывать наши войска, обороняющие Мысхако. А сегодня облет района. Я иду с первой эскадрильей. Вылет через час.

Что же, облет района боевых действий - дело нужное. Надо присмотреться к наземным ориентирам, к линии фронта, к соседним аэродромам. Но почему вылет через час? Столько времени понадобится только для того, чтобы добраться до аэродрома и принять самолеты. А когда же готовиться? Хотя бы изучить маршрут...

- Маршрут простой, - словно угадав наши мысли, закончил командир полка. - Идем на Абинскую, потом на юг, вдоль линии фронта, и возвращаемся домой.

И вот полк в воздухе. В центре - первая эскадрилья, возглавляемая майором Ереминым. Я у него ведомым. Справа - эскадрилья Свеженцева, слева Новикова. Набрали высоту и взяли курс на Абинскую, расположенную неподалеку от линии фронта.

Через несколько минут полета внизу, под нами, появился двухмоторный самолет. Он шел встречным курсом. "Наверняка фашист пробирается в наш тыл", - мелькнула у меня мысль. Такое же подозрение, видимо, родилось и у майора Еремина. Сделав переворот через крыло, он пошел на снижение. Я повторил его маневр. Неизвестный самолет начал разворачиваться, мы за ним. Когда догнали его, оказалось, что это наш бомбардировщик Пе-2. Пришлось возвращаться к группе.

Набрали высоту, огляделись. Но где же полк? В воздухе не было ни одного самолета. Начали маневрировать: вверх, вниз, вправо, влево. Все оказалось напрасным. Разыскивая своих, мы забыли об ориентировке и заблудились. Где Абинская? Где линия фронта? Где наш аэродром? А стрелка бензиномера неумолимо скользила к нулю...

- Прямо под нами аэродром, - торопливо доложил я ведущему, заметив на земле выложенное из белых полотнищ "Т". Это был чужой аэродром.

- Пошли на посадку, - в голосе командира полка не слышалось обычных твердых ноток.

Понять состояние майора Еремина было, конечно, нетрудно. Полк неизвестно где, облет района сорвался. И все из-за того, что он не сдержался, на какое-то время забыл о своих командирских обязанностях. Уж больно хотелось открыть боевой счет...

Только успели мы сесть, как к самолетам подкатил бензозаправщик. Сопровождавший его техник спросил:

- А патроны нужны?

- Нет, только горючее.

Хорошая традиция существовала на фронтовых аэродромах. Какой бы самолет ни произвел посадку, его старались обеспечить всем необходимым. Бывало, не только заправят горючим, пополнят боекомплект, но и накормят летчика, помогут ему подлатать машину, если требуется.

На свой аэродром - оказывается, он находился всего в нескольких километрах - мы прилетели первыми. Остальные летчики, забредшие кто куда, возвратились поздно. Некрасивая получилась история. Дивизионное начальство, конечно, было недовольно. Но все, к счастью, обошлось благополучно, и майор Еремин отделался нагоняем. Правда, кое-кто высказывал мнение, что неважное начало не сулит хорошего в дальнейшем, однако эти голоса не могли поколебать всеобщей уверенности в успехе предстоящих боев.

Утром следующего дня летчики нашей эскадрильи первыми прибыли на аэродром. Им предстояло раньше других вылететь на задание. Погода выдалась солнечная, безветренная. Этому все радовались, как доброму предзнаменованию. После краткого напутствия командира эскадрильи мы разошлись по своим самолетам. Приняли доклады от механиков, проверили все, что нужно, и стали ожидать команды на взлет. Томительно тянулось время. Но вот взвилась зеленая ракета. Раздался голос Батычко:

- По самолетам!

Через несколько минут эскадрилья уже находилась в воздухе. Боевой порядок ее состоял из двух групп: ударной и прикрытия. Первую вел Батычко, во второй были я и Патраков. Пройдя линию фронта, взяли курс на Мысхако. Вот она, знаменитая Малая земля! С высоты нескольких километров она кажется крохотной, беззащитной. Там, очевидно, идет бой. Отчетливо видны частые вспышки разрывов снарядов или мин. Хочется крикнуть: "Держитесь, друзья, поможем. Не допустим, чтобы сыпались на вас бомбы!"

Над Новороссийском ударная группа начала разворот в сторону моря. Оттуда вероятнее всего могли появиться бомбардировщики. Но я с опозданием последовал примеру Батычко, так как своевременно не заметил его маневра. Выполняя разворот, я увидел две тройки бомбардировщиков Ю-88. Фашисты! Держат курс на Мысхако! Не допустить их туда! Ни о чем другом в этот момент я не думал. Даже о том, чтобы сообщить по радио Батычко о появлении фашистов. Повернул голову: ведомый на месте. Покачал крыльями, чтобы привлечь его внимание, и устремился к заднему звену бомбардировщиков. Фашисты тоже нас заметили. Они увеличили скорость и стали смыкаться в более плотный строй. И тут-то я вспомнил, что еще не доложил командиру. Вызываю его по радио, но ответа не слышу. Наушники забила немецкая речь. Пытаюсь еще раз связаться с Батычко, но безрезультатно. Как будто кто-то специально барабанит чужими словами на нашей волне. А бомбардировщики все ближе и ближе...

Сосредоточиваю внимание на "юнкерсе", который идет справа. Даю газ, и "як" увеличивает скорость. До бомбардировщика метров триста. Решаю, что открывать огонь еще рано. В этот момент по моему самолету хлестнула огненная струя. Мимо! Небольшая пауза, и снова очередь. Опять мимо! Маневрируя по направлению, стараюсь поймать в перекрестие прицела кабину стрелка. Когда мне это удается, даю длинную очередь из крупнокалиберного пулемета. Она проходит чуть выше хвоста бомбардировщика. Делаю небольшой доворот и снова нажимаю на гашетку. Вижу, как очередь прошивает кабину стрелка.

Перезарядив пушку, даю несколько очередей по моторам "юнкерса". Один из них начал дымить. Порядок! Теперь еще одну очередь и... Но вдруг бронеспинка задрожала от частых ударов, и что-то горячее обожгло мне ноги. Я повернул голову и похолодел, увидев сквозь потрескавшееся бронестекло желтый нос "мессершмитта". Скорее инстинктивно, чем осознанно, отворачиваю влево и открываю фонарь кабины. Затем перевожу "як" в пике. В ушах - свист и резкая боль от перепада давления. Земля стремительно несется навстречу. Осторожно начинаю выводить раненый самолет из пикирования. В глазах темнеет, сильно прижимает к спинке сиденья. Наконец удается выровнять истребитель, но мотор уже не работает. Мелькает тревожная мысль: не гонится ли фашист? Оглядываюсь - нет, не видно. Зато надо мной проносится пара "яков". "Друзья прикрывают", - подумал я, и на душе потеплело.

Но что же делать дальше? Куда садиться? Посматриваю по сторонам, ищу подходящую площадку. Но, кроме кустарника, изрытого воронками и траншеями, ничего не вижу. Надо садиться на фюзеляж, не выпуская шасси. И я направляю самолет туда, где меньше воронок. Коснувшись земли, "як" утюжит кустарник, срезает брустверы траншей и вскоре останавливается. И сразу же вокруг самолета начинают рваться мины. Из огня да в полымя, мелькает мысль. Я мигом вываливаюсь из кабины, сбрасываю парашют и падаю в воронку. Теперь хоть отдышусь...

- Хенде хох!

От неожиданности я растерялся. Неужели фашисты? Ведь я, кажется, перетянул линию фронта. Выхватываю пистолет и резко поворачиваюсь на окрик. В двух шагах - наш солдат с винтовкой, штык направлен на меня. Второй недвусмысленно щелкает затвором.

- Вы что, братцы, очумели, что ли? - кричу им.

Солдаты удивленно переглянулись и, заметив красную звезду на самолете, перевели винтовки в мирное положение. Как только обстрел прекратился, они помогли мне снять с самолета часы, радиостанцию и показали дорогу к командному пункту стрелкового батальона.

В полк я возвращался в прескверном настроении. Надо же так случиться! Первый боевой вылет и - неудача. Не радовал даже сбитый "юнкерс". Почему же так получилось? И я стал разбирать весь бой, анализировать свои ошибки. Сначала прозевал маневр ударной группы, потом не смог связаться с Батычко. Но это, пожалуй, не самое важное. Непростительно то, что пренебрег осмотрительностью, забыл о советах опытных товарищей. Да и Патраков хорош: не прикрыл ведущего. Потом я узнал, что он, не обнаружив поблизости вражеских истребителей и решив, что мне никто не угрожает, сам бросился в атаку и сбил бомбардировщика.

Но и в такой обстановке, раздумывал я, можно было избежать случившегося. Каким образом? Стремительностью атаки! Сближался я с "юнкерсом" медленно, долго болтался у нею в хвосте. А сколько времени ушло на охоту за стрелком! Лучше было сразу бить по моторам и кабине летчика. Тогда и "мессершмитт" не успел бы подойти.

Вернувшись в полк, я узнал о результатах боев 20 апреля. Оказывается, группа Батычко не сумела прорваться к бомбардировщикам: путь преградили "мессершмитты". Завязался напряженный бой, проходивший с переменным успехом. Опыту фашистов наши летчики противопоставили напористость и неустрашимость. Если они и не одержали победы, то и не ушли побежденными, с честью выдержали первое боевое испытание. Так же примерно действовали и летчики других эскадрилий. В этот день полк открыл боевой счет: в воздушных боях было уничтожено несколько вражеских самолетов.

Но и мы понесли большие потери. Не вернулись с задания шесть летчиков, в их числе - Дмитрий Тюгаев, Павел Заспин, Сергей Крысов. Это была тяжелая утрата и неожиданная. Как-то не укладывалось в сознании, что погибли такие хорошие летчики. Совсем недавно они были среди нас, улыбались, спорили, шутили. А теперь их нет. И не будет. Проклятые фашисты! Ну погодите, вы еще заплатите за гибель наших боевых друзей! Пощады не будет!

21 апреля обстановка на полуострове Мысхако еще более обострилась. Озлобленные неудачей четырехдневных боев, гитлеровцы предприняли отчаянную попытку окончательно разделаться с защитниками Малой земли. Они бросили на штурм позиций советских десантников значительные силы пехоты. Атаку наземных войск поддерживали большие группы бомбардировщиков и истребителей. Нашему полку, как и другим истребительным частям, было приказано не допустить вражескую авиацию в район Мысхако. Мне, к сожалению, в этот день не пришлось вылететь - был "безлошадным".

Когда группа под командованием Батычко направлялась к Новороссийску, со станции наведения сообщили, что к Мысхако с запада подходят "юнкерсы". Истребители развернулись и через несколько минут были в указанном районе. Вскоре Батычко увидел "лаптежников" (так мы называли пикирующие бомбардировщики Ю-87, неубирающиеся шасси которых были похожи на лапти). Они шли в плотном боевом порядке, под прикрытием истребителей. Оценив обстановку, командир группы принял решение выделить пару Лугового для борьбы с "мессершмиттами", а основными силами атаковать бомбардировщиков.

Резко увеличив скорость, Батычко пошел в атаку на ведущего "юнкерса". Энергичным маневром он зашел в хвост бомбардировщику и дал по нему длинную очередь. "Юнкерс" вспыхнул и, свалившись на крыло, устремился к земле. Строй фашистов нарушился. Бомбардировщики начали поворачивать в сторону моря, сбрасывая бомбы на свои войска. В короткой схватке летчики группы сбили трех "юнкерсов".

В это время пара Лугового вела неравный бой с "мессершмиттами". Несмотря на численное меньшинство, наши летчики действовали активно, стремясь навязать волю врагу. Вот Луговому удалось зайти в хвост фашисту. Тот, чувствуя опасность, попытался сманеврировать, но не успел. Меткая очередь Лугового прошила бензобаки "мессера", и на его крыльях вспыхнули яркие языки пламени. Вражеский летчик покинул самолет и раскрыл парашют. Луговой бросил свой "як" в новую атаку...

Так же успешно действовали в этот день и другие летчики полка. Свой боевой счет увеличили Федор Свеженцев, Алексей Машенкин, Иван Федоров, Александр Туманов, Тимофей Новиков.

А вечером по радио мы услышали сводку Совинформбюро. В ней сообщалось:

"На Кубани части Н-ского соединения отражали ожесточенные атаки значительных сил противника. Гитлеровцы непрерывно штурмовали советские позиции, стремясь любой ценой добиться успеха... В результате упорного боя все атаки немцев были отбиты".

Нам радостно было слышать это сообщение о мужестве защитников Малой земли. Мы сознавали, что в их победе есть и частица нашего труда. Пусть небольшая, но есть!

Со следующего дня наступательные действия фашистов на Мысхако стали ослабевать, а затем и вовсе прекратились. Из-за значительных потерь снизила свою активность в этом районе и вражеская авиация. Защитники Малой земли мужественно выдержали многодневный штурм превосходящих сил гитлеровцев.

2

После тяжелых боев в районе Мысхако на фронте установилось временное затишье. Но только на земле, а не в воздухе. В то время когда советские войска готовились к наступательным действиям, а фашисты совершенствовали свою оборону, в небе происходили ожесточенные схватки. Несмотря на значительные потери, вражеская авиация продолжала наносить бомбовые удары по нашим наземным частям и пыталась препятствовать действиям советских бомбардировщиков и штурмовиков. В борьбе с авиацией противника активно участвовал и наш полк. Мы ежедневно делали по четыре-пять вылетов.

Ранним утром группа истребителей, возглавляемая Батычко, вылетела на прикрытие наших войск в районе станицы Крымской. При подходе к линии фронта летчики увидели вытянувшихся цепочкой "юнкерсов". Ведущий бомбардировщик уже начал пикировать, остальные готовились последовать за ним. Нельзя было терять ни секунды. Находившийся несколько в стороне Батычко приказал мне по радио:

- "Ястреб сто второй", атакуй "юнкерсов", прикрываю!

Помахав крыльями Патракову, я устремился к бомбардировщикам, а точнее, ко второму из них, который входил в пике. Скорость "яка" быстро нарастала. Только собрался я открыть огонь, как увидел, что от "юнкерса" отделился черный комок. Что это? Бомба? Нет, человек. За ним тянется парашют. А что же с бомбардировщиком? Он продолжает пикировать, и мотор у него вроде дымит. Значит, его уже угостил кто-то из наших. Что ж, надо добавить... Открываю огонь из пушки и пулемета. Вижу, как трассы снарядов и пуль впиваются в фюзеляж и крылья. "Юнкерс" сваливается на крыло, но еще не горит. Начинаю выводить самолет из пикирования. Земля совсем рядом. На развороте бросаю взгляд на фашиста. Бомбардировщик врезается в землю и разваливается на куски.

Набираю высоту и оглядываюсь. В небе так много самолетов, что трудно понять, где наша группа. Делаю по радио один вызов, другой... Но эфир настолько забит перекличкой голосов, что невозможно ничего разобрать. Решаю возвращаться на пункт сбора, в район станицы Абинской: горючего остается мало.

В тот же момент замечаю, как сзади ко мне приближаются два самолета. Не наши ли? Вглядываюсь в силуэты истребителей. "Мессершмитты"! Даю полный газ и лезу на вертикаль. Фашисты - за мной. Один из них уже открывает огонь. У него скорость больше, а я еще не успел разогнать свой "як". Бросаю самолет то вправо, то влево. А дистанция между мной и "мессером" все сокращается. Ну, думаю, влип. Как же выкрутиться? И вдруг "мессершмитты" почему-то оставляют меня и стремительно сваливаются в пике. Что случилось? Оглядываюсь и вижу двух "яков". Они спешат на выручку. Вот оно что! Фашисты струсили и удирают.

Вызволил меня из беды Александр Туманов со своим ведомым. У летчиков кончились боеприпасы, горючее было на исходе, но это не остановило их. Рискуя собой, они пришли на помощь товарищу. Так Туманов поступал всякий раз, когда замечал, что боевые друзья находятся в тяжелом положении. Я не ошибусь, если скажу, что многие летчики полка обязаны ему своим спасением. Туманов обладал удивительным боевым зрением, увереннее, чем кто-либо из нас, ориентировался в обстановке. За время кубанских боев он ни разу не был атакован внезапно, и его самолет не получил ни одной пробоины.

В этот же день мне довелось участвовать еще в одном воздушном бою. Восьмерку истребителей вел заместитель командира полка майор Николаенков. Боевой порядок группы был эшелонирован по высоте: выше нас с Луговым находилась пара Федорова, ниже - пары Машенкина и Николаенкова. Это позволяло хорошо просматривать воздушное пространство, осуществлять тесное взаимодействие и при необходимости оказывать друг другу помощь.

Поддерживая связь по радио, мы ныряли между стайками кучевых облаков, посматривали по сторонам. В воздухе было спокойно. Станция наведения молчала. Но вдруг из-за лохматого облака выскочила пара "мессершмиттов". Фашисты заметили нас и заложили глубокий вираж. Мы с Луговым повторили их маневр, рассчитывая этим задержать врага, втянуть его в бой. Но фашисты и не думали уходить. На вираже самолеты настолько сблизились, что я увидел на фюзеляже ведущего "мессера" голубую стрелу, пронизывающую красный шар. А у ведомого на хвосте было изображено какое-то животное: не то козел, не то кенгуру. Фашисты любили разрисовывать свои самолеты всякой всячиной. Что греха таить, вначале нас немного нервировали эти рисунки, но потом мы перестали обращать на них внимание. Более тою, даже стали охотнее сбивать разрисованные самолеты.

Несколько минут мы виражили, наблюдая друг за другом и выбирая удобный момент для атаки. Вот ведущий "мессер" уменьшил скорость и начал приближаться ко мне. Я разгадал его намерение зайти в хвост моего самолета и устремился вверх. Луговой же почему-то замешкался, и на него сразу же нацелился ведущий фашист. Энергично развернувшись, я бросил свой самолет в пике, чтобы оказать помощь Луговому. И в этот момент прямо перед собой увидел ведомого фашиста. Дистанция была небольшой, и я с ходу дал по "мессершмитту" длинную очередь. Он вспыхнул, летчик сбросил фонарь и выпрыгнул с парашютом.

А тем временем ведущий вражеский истребитель догнал Лугового и стал поливать его пушечными очередями. Наш летчик не маневрировал и не пытался от него оторваться. Я подумал, что он ранен и с трудом управляет истребителем. Имея преимущество в высоте, я свалил самолет на левое крыло и с полупереворота дал по фашисту очередь. Мимо! Потом нырнул "мессеру" под брюхо и выскочил у него перед самым носом. Маневр удался. Фашист перестал преследовать Лугового и бросился за мной вверх. А мне только это и нужно было.

Видя, что "мессершмитт" догоняет меня, я перевел самолет в вираж. Возникла своеобразная обстановка. Мы ходили по кругу, постепенно уменьшая его диаметр. От перегрузки в глазах стояла красная пелена, самолет дрожал и готов был вот-вот свалиться в штопор. Я понимал, что такое напряжение долго не выдержать. Но что делать? Боеприпасы у меня кончились, а подставить спину фашисту и получить солидную очередь из подвесных пушек "мессершмитта" удовольствие не из приятных. Лихорадочно ищу выхода из тяжелого положения. И вдруг в наушниках торопливый голос Ивана Федорова:

- Держись, Саша! Вижу тебя.

Теплой волной нахлынула радость. Ваня, друг, ну какой ты молодчина! Не знаю, крикнул я это или только подумал. Сил сразу прибавилось, и я потянул ручку управления на себя. Черт с ней, с перегрузкой, все равно теперь выдержу! Через несколько секунд слышу уже торжествующий голос Федорова:

- Ага, не нравится, фриц. Сейчас еще прибавлю...

Это Иван меня подбадривает, расстреливая с короткой дистанции увлекшегося каруселью фашиста. Вот выпущенная им длинная пушечная очередь впивается во вражеский самолет, и "мессершмитт", перевернувшись на спину, начинает беспорядочно падать. Туда ему и дорога! А наш путь - на аэродром, домой.

На земле я, увидев Лугового совершенно невредимого, обрушился на него:

- В чем дело? Кто же так воюет? Зачем подставил хвост врагу и не маневрировал?

- Это я умышленно, - спокойно ответил Луговой. - Ведь боеприпасы у меня кончились. Чем еще я мог вам помочь?

- Умышленно? - удивился я. - Захотел, чтобы сбили? Даже риском это не назовешь.

- Возможно, и так... Но если бы я маневрировал, то же самое делал бы и фашист. И тогда вам было бы труднее целиться.

Так вот оно что! Луговой, находясь в тяжелом положении, хотел, оказывается, помочь мне. И чем? Тем, что ради уничтожения фашиста рисковал своей жизнью. Да, такое сознание долга может быть только у нашего, советского человека. Ничего он не пожалеет во имя победы над врагом.

Это был наш последний совместный вылет в паре. Через несколько дней Василий Луговой не вернулся с боевого задания. Не хотелось верить, что погиб такой умелый и решительный летчик. Очевидцы рассказывали, что в своем последнем бою Луговой сбил "мессершмитта", но и сам был подбит. Схватка проходила над вражеской территорией, и никто не знал о судьбе летчика, спустившегося с парашютом. Все же мы не теряли надежды на его возвращение в полк даже из плена. Но Луговой не вернулся.

В то время когда мы с Луговым вели бой с двумя "мессершмиттами", другие летчики нашей группы обрушились на бомбардировщиков. Федоров и Машенкин с первой же атаки сбили по "юнкерсу". Но пара Николаенкова не сумела прорваться к бомбардировщикам, на нее навалились вражеские истребители. Завязался ожесточенный бой. Фашистам удалось сбить ведомого. Николаенков остался один. Один против четырех "мессершмиттов".

Имея такое преимущество, фашисты обнаглели. Они посчитали, что наш летчик обречен, не будет сопротивляться, и стали пренебрегать осторожностью. Этим не замедлил воспользоваться Николаенков. Он догнал на вираже "мессера" и почти в упор расстрелял его. Через несколько минут ему удалось зайти в хвост еще одному фашисту и с первой же очереди поджечь его.

Но в этот момент в "як" угодил вражеский снаряд. Управлять самолетом стало трудно. Кончились боеприпасы. Николаенков решил использовать последнее средство борьбы - таран. К месту боя подошла еще пара фашистских истребителей. Теперь они всей четверкой навалились на подбитый "як". Пушечные очереди следовали одна за другой. Вспыхнул мотор. Огонь, ворвавшись в кабину, обжигал лицо и руки, начала гореть одежда. Николаенков бросил самолет вниз, намереваясь сбить пламя. И здесь он увидел группу наших штурмовиков, возвращавшихся с задания в сопровождении истребителей. Решение созрело мгновенно - войти в строй группы и под прикрытием своих самолетов произвести посадку.

Летчик так и сделал. А машина его продолжала гореть, дышать становилось трудно. Николаенков взглянул вниз, там были плавни, вода, и повел самолет на посадку. Подминая под себя камыши, "як" прополз несколько десятков метров и остановился. Пожар на нем прекратился. И в этот момент Николаенков потерял сознание. Подбежавшие пехотинцы вытащили его из кабины, оказали первую помощь. Летчика отправили в госпиталь. Трудно словами оценить мужество и волю майора Николаенкова.

Бои над Голубой линией не ослабевали. Кубанское небо дрожало от пушечных и пулеметных очередей, от разрывов зенитных снарядов. Объятые пламенем самолеты прочерчивали дымные трассы и врезались в землю. Горели "юнкерсы", "хейнкели", "мессершмитты". Горели наши бомбардировщики, штурмовики и истребители. Но уже чувствовалось, что фашисты выдыхаются, начинают действовать осторожнее. Господство в воздухе переходило к нам.

В разгар боев Машенкина и меня послали на пункт наведения, находившийся неподалеку от передовой. Перед нами поставили задачу: наводить на цель истребителей и изучать тактику вражеской авиации. Прибыв на место, мы сразу же попали под сильную бомбежку. Скажу откровенно: ни раньше, ни позже мне не приходилось бывать в таких переплетах.

Один за другим "юнкерсы" пикировали и бросали бомбы. Нам казалось, что все они нацелены на наш окоп. Оглушительные взрывы, пронзительный свист осколков, содрогание земли, желтая мгла пыли, закрывающая солнце, - все это действовало на психику, требовало нечеловеческого напряжения. Вот здесь-то я впервые по-настоящему понял, как тяжело бывает порой наземным войскам и как заблуждаются некоторые из летчиков, недооценивая роль пехотинцев в войне.

Ведь им не всегда приходится сидеть в окопе и пережидать, когда кончится бомбежка или артиллерийский налет. Они должны идти вперед, завоевывать победу, гнать врага с родной земли...

Два дня пробыли мы на станции наведения. Я вел боевой дневник, куда записывал наблюдения о тактике действий вражеской авиации. Причем учитывал не только то, что мы видели здесь, но и опыт ранее проведенных воздушных боев.

В первую очередь нас, конечно, интересовала тактика немецких истребителей. Прикрывая своих бомбардировщиков, они обычно находились выше и несколько сзади. Хороший обзор и преимущество в высоте позволяли им быстро приходить на помощь своим подопечным и с ходу вступать в бой. Выполняя самостоятельные задачи, истребители действовали обычно небольшими группами, а то и парами. Атаковывали они неожиданно и на больших скоростях, умело использовали облака и солнце. Если внезапная атака не удавалась, сразу же уходили, не принимая боя. Наряду с горизонтальным они часто применяли и вертикальный маневр.

В последний день нашего пребывания на пункте наведения мы стали свидетелями ожесточенного воздушного боя. В нем приняла участие эскадрилья нашего полка под командованием капитана Тимофея Новикова.

Большая группа "юнкерсов" намеревалась нанести бомбовый удар по нашим наземным войскам. Едва бомбардировщики начали перестраиваться для пикирования, как сверху на них свалились "яки". Атака была настолько неожиданной, что фашисты растерялись и стали поворачивать назад.

Наши летчики воспользовались замешательством противника. Капитан Новиков первой же очередью поджег "юнкерса". Затем от его меткого огня пошел к земле и второй бомбардировщик. Советский летчик удачно зашел в хвост и третьему "лаптежнику",, но у него кончились боеприпасы.

В этот момент на пару наших истребителей набросились четыре "мессершмитта". Им удалось расколоть ее. Началась карусель.

Мы, не отрываясь, следили за этим поединком, готовые хотя бы советом по радио помочь нашим летчикам. Подкрепление уже вызвано, но успеет ли оно прийти.

Вот Новиков догнал на вираже "мессершмитта" и, вероятно, решил отрубить ему хвост винтом. Но сзади к нему подкрадывается другой фашист. Новиков его почему-то не видит.

- "Ястреб", "Ястреб", у тебя в хвосте "мессер"! - кричит в микрофон Машенкин. Однако Новиков не реагирует на предупреждение. Я снова вызываю его по радио, и опять никакой реакции; очевидно, вышло из строя радио.

Пытаясь уйти от тарана, вражеский летчик устремился вниз. Новиков бросился за ним. А второй "мессершмитт" продолжает висеть у него в хвосте. Когда до земли остается метров триста, фашист поджигает нашего "яка". Новиков покидает кабину, но его парашют не успевает наполниться воздухом.

И на войне нелегко видеть гибель боевых друзей. А смерть Тимофея Новикова - вдвойне тяжело. Машенкин и я не смогли сдержать слез...

Когда мы вернулись в полк, небо нахмурилось, начал накрапывать дождь. Ненастная погода на Кубани в конце апреля - явление довольно редкое. Все были уверены, что это ненадолго, завтра опять будем летать. Но следующее утро выдалось дождливое, и мы получили отдых. Заслуженный отдых. Ведь больше недели с рассвета до темноты наши летчики почти непрерывно находились в воздухе. Уставали так, что некоторые из них в паузах между вылетами засыпали в кабине самолета. Но никто не жаловался на усталость. Все понимали, что идет тяжелая война, что этого требуют интересы победы.

Утром мы с Машенкиным доложили командиру полка свои соображения относительно тактики вражеской истребительной авиации. Он внимательно выслушал нас, посоветовал еще раз продумать выводы и пообещал организовать нечто вроде конференции летчиков. Назначена она была на вторую половину дня. Машенкин и я начали готовиться к выступлениям. Вскоре подошли Федоров и Туманов, и мы сообща стали обдумывать вопросы, которые следовало разобрать.

- Прежде всего нужно поговорить об инициативе летчиков, - начал Машенкин. - А то у нас она иногда сковывается.

- Верно, - поддержал его Туманов. - Сверху нам определяют район патрулирования, скорость и высоту полета. Где уж здесь развернуться и проявить инициативу!

- А фашисты этим и пользуются, - продолжал Федоров. - Как говорится, бесплатно получают преимущества в бою.

- Вот только насчет района патрулирования вы не правы, - заметил Машенкин. - Он все-таки должен определяться сверху. А то инициатива заведет не туда, куда нужно.

- И в отношении высоты надо уточнить, - добавил я. - На мой взгляд, какая-то часть группы должна находиться на заданной высоте.

- Итак, - подвел итог Машенкин, - будем предлагать, чтобы ведущему группы представлялась полная инициатива в определении скорости полета и частичная - высоты. С районом патрулирования все остается по-прежнему. Согласны?

- Согласны!

- А теперь давайте попытаемся сформулировать правила ведения боя, предложил я.

После довольно длительного обсуждения тактики действий истребителей мы пришли к следующим выводам:

- В район барражирования приходи на большой высоте и максимальной скорости. Тогда получаешь преимущество над противником и гарантию, что не будешь атакован внезапно.

- Потерял высоту - уходи для ее набора в сторону. Иначе можешь стать хорошей мишенью для врага.

- Сближайся и атакуй на максимальной скорости.

- Над объектом прикрытия эшелонируй группу в несколько ярусов.

- В бою лучше действовать отдельными парами, поддерживающими связь зрительно или по радио.

- Пара должна быть слетанной. Надо четко определить обязанности ведущего и ведомого.

- Учись метко стрелять на больших скоростях с любой дальности и из различных положений истребителя.

- Для обеспечения внезапности атаки максимально используй солнце и облака.

Может быть, для летчиков, уже имевших солидный фронтовой опыт, эти правила не были новыми. Но для нас, которые лишь несколько дней назад впервые встретились с немецкой авиацией, они представляли немалую ценность. Это была первая попытка как-то обобщить опыт боев. Разумеется, нам не все удалось продумать до конца.

Наши мнения мы намеревались изложить на конференции, но она по каким-то причинам не состоялась в этот день. А в последующем стало уже не до нее: летчики снова начали бороздить небо с рассвета до темноты, вести напряженные бои. Нам жалко было этого пасмурного дня. Он мог многое изменить и, пожалуй, уберечь полк от неоправданных потерь.

3

В конце апреля войска Северо-Кавказского фронта при поддержке авиации и артиллерии перешли в наступление в районе станицы Крымской. Преодолевая упорное сопротивление противника, они вклинились в его оборону. Завязались ожесточенные бои, переходившие на отдельных участках в рукопашные схватки. Немецко-фашистское командование, пытаясь сорвать наше наступление, бросило в бой значительные силы бомбардировщиков. Они начали наносить удары по боевым порядкам советских войск и огневым позициям артиллерии. Истребители корпуса, в том числе нашего полка, получили задачу прикрыть с воздуха свои наступающие наземные части.

Ранним утром шестерка истребителей, которую возглавил майор Еремин, вылетела на задание. Патрулируя в районе Крымской, летчики обнаружили две группы "юнкерсов" по восемнадцать - двадцать самолетов в каждой. Под прикрытием истребителей они шли к линии фронта. Соотношение сил было явно не в нашу пользу. Поэтому требовалось принять решение, выполнив которое наши летчики могли бы внести замешательство в ряды врага и заставить его отказаться от своих намерений. И Еремин нашел его. Он приказал паре Ивана Федорова сковать истребителей, а основным силам атаковать первую группу бомбардировщиков. Расчет был на дерзкую и неожиданную атаку, способную деморализовать фашистов.

Имея преимущество в высоте, наши летчики устремились к "юнкерсам". Заработали пушки и пулеметы. Внезапность атаки и лавина мощного огня ошеломили фашистов. Потеряв два бомбардировщика, они начали поворачивать обратно, беспорядочно бросая бомбы. Воспользовавшись растерянностью врага, наши летчики сбили еще трех "юнкерсов".

Вторая группа бомбардировщиков развернулась перед линией фронта и поспешила убраться восвояси.

А в это время пара Ивана Федорова вела тяжелый бой с "мессершмиттами". Здесь численное преимущество врага было еще большим. Гитлеровцам удалось расчленить пару.

На самолет Федорова со стороны солнца устремились в атаку четыре "мессершмитта". Как только они приблизились на дальность действительного огня, советский летчик энергичным разворотом ушел в сторону. Но здесь путь ему преградили еще два истребителя. Один против шестерых. Что делать? Уходить или вступать в бой? И Федоров решает навязать врагу свою волю. Опередив гитлеровцев, он бросается в атаку. Смелым маневром заходит в хвост ведущему и меткой пушечной очередью буквально раскалывает "мессершмитта". Видя, что ведомый фашист замешкался, Федоров устремляется к нему. И когда дистанция сократилась, нажимает на гашетку. Но оружие молчит: кончились боеприпасы. Обстановка обострилась до предела.

И в этот момент к "яку" потянулись огненные трассы подошедшей пары "мессершмиттов". Федоров свалил самолет на крыло и ушел вниз. Фашисты бросились за ним. А другая пара истребителей стала в круг, готовясь к атаке. Вражеским летчикам удалось подбить "як". Несколько снарядов попало в правую плоскость. Федоров потянул ручку управления на себя. Самолет стремительно пошел вверх. От перегрузки потемнело в глазах, тело придавило к спинке сиденья. Надо выводить машину в горизонтальный полет, иначе потеряешь сознание. Стоило Федорову это сделать, как к нему бросилась пара, находившаяся на вираже. Федоров развернулся, дал полный газ и направил самолет на ведущего "мессершмитта". Дистанция стала неумолимо сокращаться.

Фашист, почувствовав недоброе, попытался отвернуть в сторону. Но было поздно. Крыло "яка" срезало кабину "мессершмитта", и оба самолета стали падать. Советский летчик покинул истребитель, раскрыл парашют и благополучно приземлился.

Этот воздушный бой проходил над нашим госпиталем, и многие наблюдали за ним. И когда врач перевязывал раненного в голову Федорова, то не мог скрыть своего восхищения:

- Экий ты, батенька, молодчина. Один против шестерых вышел победителем. Герой, настоящий герой. Имел бы я право, сейчас же Золотую Звезду вручил.

- Что вы, доктор, - смущенно сказал Федоров, - были бы на моем месте, так же выкручивались.

- Вы послушайте, что он говорит, - обратился врач к окружившим их медсестрам. - "Выкручивался", а? Ты, брат, брось медицине пыль в глаза пускать. Она ведь тоже разбирается в авиации, раз крылышки подлечивает.

В этот день летчики нашего полка сбили девять фашистских самолетов, а потеряли лишь один. Приобретенный опыт и знание тактики врага давали о себе знать. Так и сказал генерал Савицкий, позвонив вечером в полк и поздравив нас с победой.

А обстановка в воздухе по-прежнему оставалась напряженной. Командование полка едва успевало формировать группы и пары и отправлять их на задания. Мы прикрывали наземные войска, сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков, изредка вели разведку. Основной нашей задачей было, конечно, уничтожение вражеской авиации.

Когда мы ожидали очередного вылета, в землянку вбежал кто-то из летчиков и крикнул:

- "Мессера" ведут в плен!

Всех, словно ветром, выдуло наверх.

Мы увидели странную процессию, приближающуюся к аэродрому. Впереди, переваливаясь с крыла на крыло, плелся "мессершмитт", а чуть сзади, слева и справа, шли два наших истребителя. У самого аэродрома фашист бросил машину вниз, пытаясь вырваться из "клещей". Но к нему сразу же приблизился "як" и выпустил короткую предупредительную очередь из пушки. "Мессер" снова вынужден был занять свое место в боевом порядке. Второй наш истребитель развернулся и показал пленнику место посадки. Но тот, очевидно не заметив посадочных знаков, убрал обороты мотора и плюхнулся на вспаханное поле рядом с аэродромом. А "яки", выпустив шасси, пошли на посадку.

- Вот так "язык"! - восхищенно сказал Машенкин. - "Мессер"! Такого я еще не видел.

Да, случай был необычным. Мы знали, что советским летчикам удавалось сажать вражеские бомбардировщики на своем аэродроме. Но пленить истребителя, да еще "мессершмитта"! В это как-то не верилось. Оказывается, и такое по плечу нашим летчикам.

Пленил фашиста капитан Тарасов со своим ведомым. Павел Тарасов невысокий, плотный летчик, с добродушной улыбкой и неторопливыми движениями. Он прибыл в наш полк накануне кубанских боев. Тарасов с первого дня войны на фронте. Свой боевой счет он открыл 22 июня 1941 года, сбив фашистского "хейнкеля". Отважный летчик сражался в небе Ленинграда, на Воронежском и Сталинградском фронтах. О несгибаемом мужестве и высоком мастерстве Павла Тарасова убедительно свидетельствует воздушный бой, в котором он уничтожил три фашистских истребителя: два - огнем и один - таранным ударом. Родина достойно отметила советского сокола, присвоив ему звание Героя Советского Союза.

Когда Тарасов, посадив самолет, подошел к нам, мы сразу же обступили его с вопросами.

- Дело было так, - начал Павел Тарасов. - Выполнив задание, мы возвращались домой. Только перелетели линию фронта, увидели четырех "яков", гоняющих двух "мессеров". Думаем: помощь наша не нужна - сами справятся. Да и горючее у нас на исходе...

Тарасов прервал рассказ. Мимо нас в сопровождении конвоиров прошел фашистский летчик - рыжеволосый верзила. Он был ранен в руку, но старался идти бодро, надменно поглядывая на нас.

- И вдруг заметили вот этого фрукта, - продолжал Тарасов, указав рукой на фашиста. - Вместо того чтобы поддержать своих, он ушел вниз и там прохлаждался. Мы к нему, фриц - наутек. Но высота небольшая, развернуться негде, к тому же мы находились сверху. Прижали его к земле и повели к аэродрому.

Трижды он пытался улизнуть, но каждый раз мы подбрасывали ему огонька. Видно, тогда его и ранили. Задуманный план удалось выполнить.

Как только Тарасов заикнулся о плане, нам сразу стало понятно не совсем обычное поведение летчиков в последние дни. Они часто уединялись, о чем-то горячо спорили, что-то чертили прутиками на земле. Им явно не хотелось посвящать других в свои секреты. Когда к ним подходил кто-нибудь, они сразу переводили разговор на другую тему. Лишь парторга полка Лисицына посвятили в свои планы.

Вскоре в полк поступило приказание подготовить "мессершмитта" к перегонке в Москву для показа на выставке трофейного немецкого оружия.

И вот пришел Первомай. Каждый из нас, следуя традиции, стремился достойно встретить этот праздник, преподнести Родине свой подарок. Какой? Ну конечно же сбитый вражеский самолет. Такое стремление было у всех, но повезло лишь Машенкину, Туманову, Федорову и Свеженцеву. Правда, и остальные летчики воевали неплохо, хотя и не увеличили боевого счета.

После майских праздников активность наших наземных войск возросла. В результате упорных боев они сломили сопротивление противника и 5 мая освободили станицу Крымскую. Впереди была Голубая линия - главная полоса вражеской обороны. Возникла реальная возможность уничтожить немецко-фашистские войска на кубанском плацдарме. Гитлеровское командование всполошилось. Оно перебросило из Крыма свежие пехотные части, значительно усилило свою авиацию. Советские войска приостановили наступление на этом участке. Необходимо было перегруппировать силы, подготовиться к новому удару по врагу.

Мы продолжали летать на прикрытие наземных войск, В воздухе нередко вспыхивали ожесточенные схватки. В одной из них погиб командир эскадрильи Федор Свеженцев. В неравном бою с "мессершмиттами" он израсходовал боеприпасы, но не покинул товарищей. Спасая летчика, оказавшегося в тяжелом положении, Свеженцев таранил вражеский самолет. Когда он выбросился с парашютом, фашисты расстреляли его в воздухе.

Гибель Федора Свеженцева потрясла нас. Мы уважали и любили этого виртуозного летчика, умного командира и обаятельного товарища. Он сбил одиннадцать вражеских самолетов - больше всех в полку. А сам всегда возвращался с заданий без единой пробоины.

Вскоре в полк пришло письмо от жены Федора Свеженцева. Заканчивалось оно так: "Хотелось написать такие слова, которые помогли бы вам бить ненавистного врага. Но мне трудно сейчас излагать свои мысли. Пишу то, что у меня на душе. Прошу всех, кто знает моего Федю, об одном - отомстить немецким фашистам за его гибель".

И мы поклялись беспощадно уничтожать гитлеровскую нечисть.

Над аэродромом взвилась зеленая ракета. Мы бросились к самолетам, запустили моторы и через несколько минут были уже в воздухе. Не знаю, как это произошло, но в нашей шестерке оказались почти все те, кто хорошо знал Федора Свеженцева: Батычко, Федоров, Машенкин, Туманов и я. Группа получила задачу сопровождать штурмовиков, которые должны были нанести удар по колонне вражеских войск, двигавшейся к Голубой линии.

Сразу же после взлета мы пристроились к "илам". Около Крымской прошли линию фронта. Вскоре показалась и вытянувшаяся неприятельская колонна. Штурмовики с ходу пошли в атаку. Нам хорошо были видны трассы реактивных снарядов, которые они обрушили на врага. Гитлеровцы начали в панике разбегаться. Вспыхнуло несколько автомашин. А "илы" уже разворачивались для повторного удара.

Но нам не пришлось долго любоваться работой штурмовиков. Со стороны солнца появилась большая группа "мессеров". Распределившись попарно, они на большой скорости устремились к "илам". Наши истребители преградили им путь. Завязался ожесточенный бой. Хотя фашистов было почти вдвое больше, чем нас, им так и не удалось прорваться к штурмовикам. В короткой схватке четырех "мессеров" мы сбили, а остальных вынудили покинуть поле боя. Разгромив вражескую колонну, штурмовики взяли курс на восток. Мы снова пристроились к ним и довели их до самого аэродрома.

Вечером, за ужином, только и говорили об этом бое. Ведь нам впервые пришлось прикрывать штурмовиков в такой сложной обстановке. Желая отметить наш успех, начпрод выставил на стол дополнительную порцию вина. Но меня удивила не столько щедрость хозяйственника, сколько поведение Батычко. Он пил больше всех. "В чем дело? - раздумывал я. - Ведь Батычко никогда не был поклонником "зеленого змия".

- Что случилось, Иван? - спросил я его, когда мы вышли из столовой. Зачем так много пил? Может, с рассветом опять в бой...

Батычко ничего не ответил, но по его нахмуренному лицу я понял, что какая-то закавыка у него есть. Спросил еще раз.

- Знаешь, друг, - задумчиво сказал он. - Из всех неприятных вещей на свете самая паршивая - недоверие.

- Недоверие? Кто же тебе не доверяет? - возмутили меня его несуразные мысли.

- Нашелся такой... Помнишь, мне дважды приходилось возвращаться из-за того, что шасси не убирались? Так вот... сегодня мне намекнули, что случаи эти довольно странные.

- Преувеличиваешь! Ведь все знают, что виноват был механик. Причем же здесь ты?

- Так-то оно так. Но намек был уж очень прозрачным.

Мне так и не удалось переубедить впечатлительного и до скрупулезности честного Батычко. Его всегда возмущали малейшая недоговоренность и фальшь. От возбуждения, подхлестнутого солидной дозой вина, он, как потом выяснилось, не спал почти всю ночь.

А рано утром нас вызвали на аэродром. Вид у Батычко был усталый. Подумав, что это после вчерашнего ужина, я посоветовал ему повременить с вылетом. Но он улыбнулся и сказал, что чувствует себя отлично. Его ответ меня немного успокоил, и я направился, к своей группе летчиков. Нам предстояло вылетать во вторую очередь.

Когда Батычко взлетел, я невольно стал наблюдать за ним. Из головы не шел вчерашний разговор. И надо же было так случиться: правая нога его самолета опять убралась не до конца. Я сразу представил себе состояние летчика. Теперь Батычко ни за что не вернется на аэродром, хотя это обязательно нужно сделать. Так оно и вышло. На неисправной машине командир эскадрильи повел свою группу к линии фронта.

Как потом рассказывали очевидцы, нашим летчикам пришлось вести очень тяжелый бой. Батычко удалось сбить "мессершмитта", но когда он настигал второго, у его "яка" вывалились шасси. Самолет отяжелел, потерял маневренность. На него сразу же набросились три фашиста. Помощь боевых друзей пришла слишком поздно...

Узнав о гибели Батычко, мы не находили себе места. Война унесла еще одного замечательного человека. Кто виноват в его гибели? Фашисты? Да. Но у каждого из нас, хорошо знавших Батычко, появлялись и другие мысли. Мы думали и о душевной травме, нанесенной этому рыцарю мужества, прямоты и честности. К чему, не разобравшись, бросать человеку намеки, которых он не заслужил?

Возмущала также практика поощрения отличившихся летчиков - двойная, а то и тройная норма "наркомовской" водки. А такие порядки у нас укоренились прочно. Сбил самолет - получай лишнюю чарку. Кое-кто не понимал, что это вознаграждение пагубно для летчика, особенно в обстановке напряженнейших кубанских боев. Отдыхать нам приходилось урывками, а регулярные выпивки ослабляли организм, расшатывали нервную систему. И чего греха таить, именно лишняя чарка была одной из причин гибели некоторых летчиков.

С этими мыслями Туманов, Машенкин и я пришли как-то к парторгу Михаилу Лисицыну. Он замещал Пасынка, убывшего перед отлетом на Кубань в госпиталь с острым приступом аппендицита.

- Надо запретить выдавать летчикам винные "награды", - предложили мы. Каждый из нас готов вообще отказаться от положенных ста граммов.

- Вполне согласен с вами. Только как на это посмотрит начальство? неуверенно поддержал нас Лисицын. - Ведь указание выдавать такие наградные дано не дивизией и даже не корпусом...

- Неважно, чье это распоряжение! - перебил его Туманов. - Важно, что оно неправильное, вредное. Пора с этим кончать.

- Хорошо, друзья, завтра я буду в штабе дивизии и посоветуюсь...

"Эх, Миша, Миша, - подумал я, когда мы уходили от него. - Парень ты хороший, но идти против течения почему-то побаиваешься. Жаль, что нет сейчас с нами Пасынка. Он бы обязательно добился отмены этого нелепого распоряжения. Ничего, скоро комиссар вернется".

Рассуждая так, мы, пожалуй, слишком много требовали от Михаила Лисицына. Политработник он был молодой, неопытный, жизнь его, как говорится, еще не обстреляла. А вообще-то он работал весело, с огоньком, в любое дело вкладывал душу.

Перед вечером в полк прилетел генерал Савицкий, усталый, недовольный. Мы, конечно, понимали его состояние. Шутка ли, за какие-то две недели потерять столько летчиков! И каких! Где найти им замену? Как воевать дальше? Видимо, об этом генерал и разговаривал с командиром полка с глазу на глаз в штабной землянке. О том, что разговор был не из приятных, мы догадались по настроению майора Еремина, который провожал командира корпуса.

В последующие дни обстановка в воздухе несколько разрядилась. Активность вражеской авиации снизилась. Реже стали вылетать и мы. А в середине мая поступило распоряжение - перебазироваться на аэродром, расположенный около станицы Ново-Титаровская. Там, оказывается, нас ждали летчики, которым нужно было помочь переучиться на новые самолеты.

4

С перелетом в Ново-Титаровскую кубанские бои для нас закончились. Почти месяц мы изо дня в день вели ожесточенные схватки с немецко-фашистской авиацией. Вполне естественно, что за это время наш полк, по сравнению с другими частями корпуса, уничтожил наибольшее количество вражеских самолетов - шестьдесят четыре! Правда, и у нас потери оказались немалые: двадцать пять машин и девятнадцать летчиков.

Хотя внешне все выглядело благополучно - побед в два с лишним раза больше, чем поражений, - мы были недовольны таким итогом. К чему заниматься арифметикой, если полк лишился более половины воздушных бойцов?

Стали искать причины этих неоправданных потерь. Одной из них было, разумеется, отсутствие у наших летчиков достаточного боевого опыта. К предстоящим схваткам с гитлеровцами мы готовились в основном по урокам Халхин-Гола и Хасана. А многие применявшиеся там тактические приемы к началу Отечественной войны устарели. Отсталость в тактике особенно отрицательно сказалась на результатах наших первых боев.

Правда, с прибытием на Кубань командование дивизии и корпуса кое-что сделало для ознакомления нас со свежим фронтовым опытом. Но этих наспех проведенных мероприятий оказалось мало для того, чтобы восполнить пробел в тактической подготовке летного состава.

Ведь в небе Кубани нам пришлось встретиться с гвардией фашистской авиации - с истребительной эскадрой "удет". Она состояла из отборных, самых опытных летчиков, многие из которых имели на своем счету по нескольку десятков сбитых самолетов. Соперничать с такими "асами" нам вначале было очень и очень трудно.

Таковы, если можно так выразиться, объективные причины наших сравнительно больших потерь. Но были и субъективные. К ним в первую очередь нужно отнести, пожалуй, шаблон в постановке задач летчикам. Дело в том, что на первых порах вся наша боевая деятельность зависела от воли начальников штабов, которые сами не летали. Они определяли не только районы, но также высоты и скорости барражирования истребителей. И, конечно, "навели порядок". Каждый день мы летали по одним и тем же маршрутам, на одних и тех же скоростях и высотах.

Фашисты не замедлили воспользоваться шаблоном в наших действиях. Они заранее занимали наиболее выгодное положение и, когда мы появлялись, били нас наверняка, Понадобилось энергичное вмешательство командиров и летчиков, чтобы искоренить эту косность.

Требовалось коренным образом улучшить практику разбора воздушных боев.

Некоторые начальники считали наши большие потери случайностью и не заботились о детальном анализе действий летчиков, особенно неправильных, не вскрывали причин их неудач.

Правда, отдельные командиры проводили такую работу на свой риск и страх, но их опыт не стал достоянием всех. И когда руководители осознали эту ошибку, время оказалось потерянным.

Думается, что конференция, которую мы однажды подготовили, могла бы в известной мере восполнить пробел в тактической подготовке летчиков. Но ее, к сожалению, провести не удалось.

Значительная доля вины за наши неудачи ложилась и на партийно-политический аппарат полка. Отдавая должное энергии и находчивости парторга Михаила Лисицына и комсорга Бориса Тендлера, нужно отметить, что они все-таки недостаточно конкретно и целеустремленно проводили свою работу, нередко ограничивали ее собраниями, докладами, информациями и беседами на общеполитические темы. Даже пропагандируя опыт отличившихся в боях, они не старались сломить устаревшие взгляды на тактику ведения воздушной борьбы. Чувствовалось отсутствие Пасынка, обладающего удивительной способностью работать с людьми, умением смотреть вперед, подмечать новое, передовое и решительно претворять это в жизнь. Настойчивость Тимофея Евстафьевича в сочетании с партийной принципиальностью всегда позволяла ему доводить начатое дело до конца.

Воздушное сражение на Кубани явилось для нас, таким образом, хорошей школой боевого мастерства. В ходе напряженной и трудной борьбы с вражеской авиацией было решительно отброшено все устаревшее, найдены и освоены новые приемы боевого применения истребителей.

Прежде всего основной тактической единицей при ведении воздушных боев стала пара. Хотя раньше мы и применяли ее, но делали это неумело, непродуманно. В частности, не было стабильности в ее составе, перед каждым очередным вылетом она комплектовалась заново. Это непостоянство отрицательно сказывалось на слетанности.

В ходе кубанских боев наши летчики в совершенстве освоили вертикальный маневр, без которого немыслима наступательная тактика.

Теперь в поединках с врагом они стали действовать смелее, активнее, не обороняться, а нападать, решительно навязывать свою волю противнику, атаковать внезапно и на больших скоростях.

Много нового было внесено и в тактику. Опыт боев на Кубани показал, что истребители должны действовать небольшими группами (по четыре - шесть самолетов в каждой), эшелонированными по высоте. Этот порядок не только расширяет возможности для маневра, особенно вертикального, но и позволяет своевременно приходить на помощь друг другу.

Так появилась знаменитая "кубанская этажерка". Каждая группа, из которых она состояла, решала в бою свою, определенную задачу. Одна являлась ударной и предназначалась для разгрома бомбардировщиков противника, другая сковывала вражеских истребителей прикрытия, третья, самая верхняя, прикрывала остальные и приходила им в нужный момент на выручку.

Во время воздушных боев над Голубой линией очень много пришлось потрудиться инженерно-техническому составу нашего полка. Требовалось предельное напряжение сил и исключительное мастерство для того, чтобы обеспечить вылет каждого самолета по четыре-пять раз в день. И, кроме того, надо было своевременно ввести в строй поврежденную технику.

Всю работу инженерно-технического состава возглавлял майор Ерохин. Выше среднего роста, плотный, энергичный, он был замечательным специалистом и умелым организатором.

Под стать ему подобрались и инженеры эскадрилий: быстрый, вездесущий Агейкин, степенный, но ничуть не медлительный Кирилюк, такой же рассудительный "академик" Горюнов. Они умело руководили своими подчиненными, соперничая между собой в быстроте и качестве подготовки самолетов к вылетам.

Неутомимым тружеником зарекомендовал себя механик Хантимиров. Он, казалось, был способен работать без отдыха. Его самолет всегда был в боевой готовности. Недаром впоследствии, когда мы воевали уже на Украине, на эскадрильской стоянке появился щит с надписью:

Механик!

Если хочешь скорее домой,

Если жаждешь победы и мира.

Готовь самолет свой в бой,

Как готовит его Хантимиров.

Мою машину обслуживали механик Иван Григорьев и моторист Илья Лившиц. В эскадрилье, казалось, не было слаженнее этой технической пары, несмотря на резкую разницу в их характерах. Если первый был очень спокойным, даже флегматичным, то второй, как говорил сам, любил ходить с песней по жизни.

Эти люди как бы дополняли друг друга. Я всегда был спокоен за свою машину. Она ни разу не отказала за все годы войны.

Прибыв в Ново-Титаровскую, мы сразу же приступили к переучиванию летчиков другой части. Несмотря на то что у большинства из нас инструкторской практики не было, мы неплохо справились с поставленной задачей. За короткий срок все наши ученики освоили новый для них истребитель Як-1. Мы постарались передать им и боевой опыт, накопленный в кубанских боях.

Когда переучивание летчиков было закончено, майор Еремин собрал нас в штабном домике и объявил:

- Получено распоряжение перебазироваться в тыл - на отдых и пополнение...

Что же, подумалось мне, решение правильное и своевременное. В полку большой некомплект летчиков, да и отдохнуть неплохо после тяжелых кубанских боев. А может быть, и самолеты новые дадут...

Только мы начали строить прогнозы на будущее, как открылась дверь, и вошел Тимофей Евстафьевич Пасынок. Изрядно похудевший (видимо, операция была тяжелой), усталый, но радостный, он бросился всех обнимать.

- А где же остальные? - спросил Пасынок, когда несколько улеглось возбуждение от встречи, - Батычко, Новиков, Свеженцев?..

Все опустили головы, не решаясь смотреть в глаза замполиту.

- Что ж молчите? Отвечайте! - голос Тимофея Евстафьевича дрогнул.

- Нет больше их, - глухо проговорил Еремин. - И многих других... Здесь почти все...

Пасынок нахмурился, его плечи ссутулились. Тяжелая задумчивость сковала замполита. Наконец пересилив себя, он обронил:

- Такие люди погибли! Гордость полка! Совесть не простит, если мы их забудем... А наградные листы оформили?

- Нет. Не до них было, - ответил Лисицын.

- Нужно немедленно это сделать! И надо начинать писать историю полка. К нам скоро прибудет молодежь. Она должна знать о боевых традициях дальневосточников.

В тот же день Пасынок вызвал к себе старшину Ганкина, который до войны был фотокорреспондентом "Ленинградской правды". Замполит уважал этого энергичного, находчивого, исполнительного человека.

- Марк, есть важное дело, - сказал Пасынок. - Надо побывать в районе боев и сфотографировать все сбитые нашими летчиками вражеские самолеты. Кроме того, на каждый из них получить подтверждение от командования наземных войск. Справишься?

- Какой может быть разговор, Тимофей Евстафьевич, - ответил старшина. Раз дело важное - нужно выполнять.

Через несколько дней Ганкин вернулся с фотографиями и с документами, подтверждающими боевую работу летчиков. На их основе были оформлены наградные листы. Постепенно начала создаваться история части. А некоторое время спустя Борис Тендлер, старшина Ганкин и сержант Кличко положили перед Пасынком старательно переплетенный и красочно оформленный "Боевой путь полка". В нем рассказывалось о создании части и о славных фронтовых делах летчиков, техников и механиков.

- Молодцы, друзья, - сказал Пасынок, бережно листая историю полка. Эту книгу надо хранить пуще глаза, ей нет цены. А теперь хочу дать вам еще одно задание: надо создать художественную самодеятельность.

Тендлер и Ганкин развернули кипучую деятельность. Оказалось, что в полку талантов - непочатый край. Нашлись певцы, танцоры, чтецы и даже гипнотизер.

Первый концерт прошел с успехом. Переполненный станичный клуб, куда были приглашены и местные жители, казалось, вот-вот развалится от грома аплодисментов.

Марк Ганкин выделялся в самодеятельном коллективе широким диапазоном способностей. Он был конферансье, аккомпанировал на пианино, баяне и гитаре, пел веселые песенки, лихо отплясывал чечетку.

Зрители долго не отпускали со сцены и техника Серебрякова, который покорил их своим сильным и колоритным голосом. В его исполнении даже хорошо известные песни звучали как-то по-особому и цепко брали за душу. Мы пророчили Серебрякову большое вокальное будущее и советовали ему после войны поступить в специальное учебное заведение. Возможно, так бы оно и произошло, если бы не нелепый случай, оборвавший жизнь этого одаренного человека.

Демоническим успехом пользовался врач полка Гусаченко, демонстрировавший искусство гипноза. Восхищаясь им, зрители в то же время побаивались его. Не все, конечно, а те, у которых под влиянием неотразимого взгляда гипнотизера развязывался язык, и они раскрывали свою душу.

С этого концерта коллектив самодеятельности начал быстро расти и приобретать широкую известность сначала в дивизии, а затем и в корпусе.

Вскоре мы уже были на новом месте. Нас разместили в здании авиационного училища и сказали: несколько дней отдыхать самостоятельно. Мы, конечно, не стали возражать против такой неорганизованности и начали осваивать песчаные берега реки Воронеж. С утра до вечера купались, загорали, читали книги, играли в шахматы и домино. И не отказывали себе в удовольствии подольше поспать. Постоянное недосыпание на фронте и напряженные бои нас изрядно измотали.

Я уже говорил о том, что капитан Пасынок настойчиво старался обратить нас в поэтическую веру. Он использовал всякую возможность для того, чтобы привить нам любовь к поэзии. Тимофей Евстафьевич знал на память великое множество стихов, охотно и с воодушевлением читал их, да и сам нередко брался за перо.

- Поэзия для человека - все равно что хлеб, - часто говорил он. - Она воспитывает людей, делает их красивыми. А летчику, у которого и профессия на редкость поэтична, стихи вдвойне необходимы.

Мы же, не очень подкованные в этой области, пытались оспаривать его мнение. Нам казалось, что увлечение стихами - дело любительское. Конечно, иной раз, когда есть желание и время, неплохо послушать или почитать стихи, но зачем же равнять их с хлебом насущным? Однако убежденный в своей правоте, Пасынок разбивал наши шаткие доводы.

Тимофей Евстафьевич часто организовывал литературные конференции, посвященные творчеству того или иного поэта. Заканчивались они неизменно чтением стихов.

Мы с интересом относились к этим культурным мероприятиям. Перед нами раскрывался удивительный поэтический мир. Мы узнавали много нового и о том времени, в которое жил и работал поэт.

Во время отдыха летчики глубже изучили творчество Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Маяковского, как бы заново открыли Блока и Есенина. Немало интересного узнали мы о творчестве Симонова, Твардовского, Суркова, Тихонова и других советских поэтов.

Тимофей Евстафьевич Пасынок иногда читал нам и свои произведения. Особенно удавались ему стихи о летчиках. Его перу принадлежит и текст полкового марша.

Замполит Пасынок хорошо знал не только литературу, но и историю, искусство, музыку. Это тоже в какой-то степени объясняет, почему так тянулись к нему люди.

Вскоре после приезда в тыловой город состоялось торжественное собрание, на котором награжденным авиаторам были вручены ордена и медали. Мы горячо поздравляли друг друга, особенно Алексея Машенкина и Ивана Федорова, получивших ордена Красного Знамени.

Недолгим был наш отдых. Через неделю началась подготовка к новым боям.

К этому времени в полку произошли изменения. Ушел от нас майор Еремин. Генерал Савицкий перевел его в другой полк.

Только впоследствии, много лет спустя, я узнал истинную причину ухода Еремина. Однажды, когда он вернулся с рыбалки, Пасынок сказал ему:

- Зря на реке время убиваешь. В полку дел невпроворот. Надо готовить молодежь к предстоящим боям.

- Лучшая подготовка летчика - это бой, - ответил Еремин. - Если я не навоевал с Батычко, Свеженцевым и Новиковым, то с такими и подавно ничего не получится.

- Ну знаешь, - вспылил Пасынок, - такого паникерства я тебе простить не могу. Как же поведешь в бой людей, в которых не веришь?! Советую сказать об этом "Дракону".

- И скажу, хоть сейчас...

- Тогда летим вместе в штаб корпуса.

И вот командир полка и его заместитель по политчасти предстали перед генералом Савицким. Выслушав обоих, командир корпуса дал нагоняй Еремину и после небольшого раздумья решил:

- Пасынок остается на старом месте. Еремина переведем в другой полк.

На место Еремина назначили майора Николаенкова, который раньше служил в нашем полку заместителем. Он только что вернулся из госпиталя. Командирами эскадрилий стали Алексей Машенкин, я и Егор Анкудинов, пришедший к нам из другой дивизии. Заместителем к нему назначили Ивана Федорова, а ко мне Ивана Мартыненко, высокого, худощавого и энергичного лейтенанта. На фронт он прибыл вместе со всеми с Дальнего Востока, служил в соседней эскадрилье. Во время кубанских боев сбил два вражеских самолета. Его отличала неукротимая ненависть к фашистам, неистощимое желание летать, заботливое отношение к боевым друзьям.

Полк пополнился многими новыми летчиками. Несколько человек пришли и в нашу эскадрилью. Я стал знакомиться с молодыми лейтенантами, недавно закончившими училище.

Вот добродушный богатырь Федор Тихомиров. В его внешне неуклюжей, сутуловатой фигуре с длинными цепкими руками угадывалась большая сила и целеустремленность. Казалось, поручи ему труднейшее задание, и он, как говорится, костьми ляжет, но выполнит его.

Такой же высокий Павел Сереженко оказался очень застенчивым, говорил мало и неохотно. Зато потом, в бою, он буквально преображался, становился смелым, решительным и инициативным летчиком. Прямой противоположностью Тихомирову и Сереженко был Андрей Кузнецов. Энергичный, порывистый, с горящими черными глазами, он не сидел без дела ни минуты. Его работоспособность, старательность и дисциплинированность позволили ему со временем стать отличным воздушным бойцом. Золотую середину между ними занимал Андрей Казак. В его характере удивительно сочетались спокойствие и неиссякаемая энергия - ценнейшие качества для летчика-истребителя.

Первое впечатление о молодых летчиках у меня сложилось хорошее: подтянуты, рвутся в бой, перерыв в полетах, судя по документам, у них небольшой, новые истребители знают неплохо.

Контрольно-вывозные полеты на "спарке" подтвердили мои предположения об уровне их подготовки. Большинство новичков хоть сейчас можно было выпускать самостоятельно на боевых самолетах.

На фронт нам предстояло летать на истребителях Як-9. Эти самолеты имели лучшие летно-технические данные, чем Як-1, - большую скорость, лучшую скороподъемность, более мощное вооружение.

Подготовка молодежи к боям продолжалась около двух месяцев. Особое внимание обращалось на изучение противника и совершенствование тактики. В практику обучения широко внедрялся опыт кубанских боев.

Командование торопило с вводом в строй молодых летчиков. Наш корпус, находившийся в Резерве Ставки, мог в любой момент получить боевой приказ.

В конце августа такой приказ поступил. Корпус передавался в распоряжение командующего 8-й воздушной армией, обеспечивавшей наступление войск Южного фронта.

Здравствуй, родная Украина!

1

В начале сентября 1943 года полк базировался возле города Шахты. Там был не аэродром, а слегка укатанный участок поля. На Украине мы часто использовали такие площадки. Выбирались они обычно по соседству с населенными пунктами и приличными дорогами.

На шахтинский аэродром полк прибыл в разгар нашего наступления, начавшегося 18 августа. Прорвав сильно укрепленный Миусский оборонительный рубеж, войска Южного фронта расчленили вражескую группировку на две части. В конце августа в прорыв были введены кавалерийский и механизированный корпуса, которые стремительным броском отрезали противнику пути отхода из Таганрога. Фашисты попытались эвакуироваться из города морем, но наши бомбардировщики и штурмовики мощными ударами с воздуха заставили их отказаться от своего намерения. После решительного штурма Таганрог был освобожден.

Советские войска добились успеха и на других участках фронта. 6 сентября они освободили Макеевку, затем Мариуполь и продолжали продвигаться на запад.

Наш полк, как и другие части корпуса, получил задачу прикрывать наступающие наземные войска. Нам предстояло действовать в обстановке, значительно отличающейся от кубанской. Слабая активность фашистской авиации позволяла посылать на задания не только опытных летчиков, но и молодых, чтобы они быстрее вошли в строй. Как и ветераны, они летали главным образом на штурмовку наземных целей. А трудности состояли в том, что в связи с быстрым продвижением пехоты и танков нам часто приходилось перебазироваться. На последнее обстоятельство командование, партийно-политический аппарат да и летно-технический состав обращали, конечно, особое внимание.

С получением боевого приказа гвардия Пасынка, как любовно называли мы политработников своего полка, развернула активную деятельность. Во всех подразделениях были проведены партийные и комсомольские собрания, беседы, выпущены боевые листки. На аэродроме появились красочно оформленные щиты, лозунги и плакаты, призывающие равняться на героев Кубани и с честью выполнять поставленные задачи.

Из наглядной агитации щиты пользовались наибольшей популярностью среди летчиков и техников. Подготовкой их занимался сам замполит вместе с художником Кличко. Каждое важное событие в жизни полка находило отражение в рисунках и стихотворных текстовках к ним.

Но наиболее действенными были, пожалуй, так называемые малые формы партийно-политической работы, то есть индивидуальные беседы. Тимофей Евстафьевич Пасынок, Михаил Лисицын и Борис Тендлер постоянно находились с людьми, хорошо знали их нужды и запросы, своевременно давали советы и оказывали помощь. Особое внимание они уделяли молодым летчикам, только начинающим свой фронтовой путь.

В первые дни наступления, когда над боевыми порядками наших войск появлялись лишь одиночные вражеские разведчики или истребители, летчики полка действовали в основном по наземным целям: штабам и маршевым колоннам, бронетранспортерам и орудиям. Они вели также разведку, снабжая свое командование свежими данными о противнике.

Но вскоре фашистская авиация усилила активность. Над полем боя стали появляться группы вражеских бомбардировщиков. Нашим летчикам приходилось по нескольку раз в день подниматься в воздух. В большинстве случаев они рассеивали гитлеровцев, но сбивали самолеты редко. Объяснялось это тем, что летала в основном молодежь, еще не имеющая боевого опыта.

В такое-то время и нагрянул к нам работник политотдела дивизии. Фамилию его я не запомнил, но разговор между ним и Пасынком крепко запал в память.

- Неважно воюете, товарищ Пасынок! - начальственным тоном сказал подполковник. - И знаете почему? Формально ведете партийно-политическую работу, не мобилизуете людей...

- Как не мобилизуем? - удивился замполит. - Делаем мы много: проводим собрания, беседы, выпускаем боевые листки, используем наглядную агитацию.

- Если нет сбитых самолетов, значит, и партполитработа никуда не годится...

- Не сбиваем потому, что летает молодежь, опыта у нее еще нет, пояснил Пасынок. - Разве это не объективная причина?

- Никаких объективных причин я не признаю! - категорически заявил подполковник. - Учитесь работать, как наш пропагандист: побывал позавчера в соседнем полку, побеседовал с двумя молодыми летчиками, а сегодня они уже сбили по одному самолету. Понятно?

Я взглянул на Пасынка. В его глазах заплясали хитроватые искорки. Ну, думаю, сейчас он отколет номер по поводу этих бесед! И не ошибся.

- Есть просьба, товарищ подполковник, - сказал он с подчеркнутой серьезностью. - Пришлите этого пропагандиста в наш полк. Соберу на беседу тридцать человек. Тогда у нас на счету наверняка будет еще тридцать сбитых самолетов.

Увидев вытянувшееся лицо подполковника, я поспешил уйти. Мне, как подчиненному Пасынка, было неудобно присутствовать при его споре с работником политотдела.

Когда Пасынок доложил командиру полка о своем разговоре с подполковником, тот сказал:

- И в корпусе недовольны нашими делами. Генерал приказал своему помощнику майору Новикову разобраться на месте. Завтра он будет у нас.

Если начальство недовольно, не жди добра. Все предполагали, что помощник командира корпуса устроит нам разнос. Но майор Новиков своим поведением удивил нас. Собрав летчиков, он заявил:

- Ругать кого-либо из вас и читать лекцию не буду. Лучше покажу, как надо сбивать фашистов.

"Не слишком ли смелое заявление?" - подумал я и тут же представил, что будет, если Новиков не сдержит слова. Тогда молодежь окончательно потеряет веру в свои силы. Как не хотелось, чтобы это случилось! Ведь Новиков не просто летчик. Его грудь украшает Золотая Звезда Героя.

- Вылетаем восьмеркой, - заключил майор. - Сначала атакую только я, а вы наблюдаете. В бой вступите по моей команде.

И вот группа в воздухе. Хотя станция наведения сообщила, что противник где-то рядом, его пока не видно. Летчики начинают волноваться: а вдруг фашисты совсем не появятся? Попробуй тогда получи еще раз разрешение посмотреть показательный воздушный бой.

Вскоре на западе показались черные точки. Увеличиваясь в размерах, они превратились в "юнкерсов". Их было тринадцать. Один из них почему-то шел чуть позади общего строя. Летчики решили, что Новиков будет атаковать именно его. Но майор поступил иначе.