Ведомые 'Дракона'

На последней прямой фашистский летчик заметил, что посадка невозможна: полоса была забита людьми, танками, орудиями и автомашинами. Делая круг за кругом, он бросал зеленые ракеты - просил освободить аэродром. Никто, конечно, не стал выполнять его просьбу. Только тогда, очевидно, до летчика дошло, что хозяева на аэродроме уже другие. Он мигом убрал шасси и попытался скрыться в сторону моря. Но не успел. На развороте "мессершмитта" настигла очередь зенитного автомата. Самолет свалился в крутое пике и упал в залив.

Едва улегся столб воды, поднятой упавшим самолетом, как кто-то из наших летчиков крикнул:

- Смотрите, фрицы плывут сдаваться...

Мы оглянулись. К берегу приближались два плота с белыми флажками. На них находилось десятка полтора немецких солдат. Вот плоты ткнулись в прибрежный, песок, и с них один за другим, с поднятыми руками, начали сходить "гости".

- Откуда? - спросил по-немецки наш офицер у первого появившегося на берегу солдата.

- В Румынию плыли, - ответил тот. - Потом раздумали и решили сдаться в плен.

- А зачем плыли? Дорога трудная...

- Офицер приказал...

- Где же он?

- Там, - и солдат махнул рукой в сторону моря. - Капут.

Итак, Крым опять стал нашим, советским. Удивительно необычной казалась наступившая тишина. Мы привыкли к раскатам артиллерийского грома, к разрывам авиабомб и снарядов, к перебранке пушечных и пулеметных очередей в воздухе. А теперь тишина нарушалась лишь смехом, песнями и лихими переборами баяна. Казалось, война уже за тридевять земель от нас. Может, именно таким явится к нам День Победы? Нет, он будет другим - наполненным оглушительным звоном оркестровой меди, победными залпами отвоевавшего оружия, гирляндами праздничных салютов, улыбками и песнями счастливых людей.

Вот об этом мы и разговорились однажды вечером. Никто не сомневался, что День Победы станет самым большим праздником. И конечно, каждый хотел, чтобы в этот день на его груди сверкали награды, как оценки фронтового труда, чтобы на какой-то странице истории упомянули и его имя.

- Знаете, все-таки обидно, что нас обходят, - проговорил в раздумье Алексей Машенкин.

- Кто, кто обходит? - раздались голоса.

- Газетчики. Развернул сегодня газету, и опять в ней статья о Покрышкине и братьях Глинках. А о наших летчиках по-прежнему - ни слова.

- Это точно, - поддержал его инженер полка Ерохин. - Все знают, что Покрышкин и Глинки - отличные летчики, но ведь не одни они воюют... Им самим, наверное, уже неудобно от такого внимания прессы.

- А что о нас писать? - саркастически заметил Иван Федоров. - Корпус молодой, героев - раз-два и обчелся. А газетчиков, как видно, больше всего интересуют известные имена...

"В самом деле, - подумал я, - почему о нас не пишут? Почему ни одного журналиста не побывало в нашем полку? Наши летчики прошли Кубань, Украину, а теперь вот Крым. Воевали на совесть. Разве не заслуживают Иван Батычко, Тимофей Новиков, Федор Свеженцев того, чтобы о них написали? Они отдали свои жизни за победу, но продолжают служить для нас примером высочайшего патриотизма, мужества и смелости. А Иван Федоров и Алексей Машенкин? Разве их фронтовые биографии не могут стать образцом для летной молодежи?".

Подходит майор Пасынок. Послушав нас, он спокойно говорит:

- Будет и о нас написано, друзья. Не сейчас, так позже. Но не в этом самое главное. Важно то, что Крым очищен от оккупантов, что над ним снова сияют красные звезды. Будем же гнать фашистов дальше. До самого Берлина!

- А куда теперь нас направят, Тимофей Евстафьевич?

- Этого не знаю. У нашего корпуса начальство - Ставка, - ответил Пасынок и после небольшого раздумья прибавил: - Туда, где наиболее трудно. Как всегда!

Улицу Аджи-Булата окутала темнота южной ночи. В небе мерцали россыпи звезд. Они и в самом деле казались красноватыми. Легкий ветерок доносил прохладное дыхание моря.

Вдруг под Севастополем взметнулись в небо синие лучи прожекторов и затараторили зенитки. Мы поспешили на командный пункт, чтобы узнать, в чем дело. Оказывается, над Крымом появился фашистский бомбардировщик. Он сбросил несколько бомб и поспешил скрыться в сторону моря. Нас не стали поднимать в воздух.

А со следующей ночи вражеские самолеты стали наведываться в Крым регулярно. Особого ущерба нашим войскам они не наносили, но беспокойства от них было немало. Видимо, в этом и заключалась цель налетов.

Снова летчикам нашего полка, как и на Сиваше, пришлось выполнять задания ночью. Причем в воздух поднимались лишь те, кто имел опыт таких полетов. Прожекторов в Крыму было немного. Взаимодействие с ними истребителей тоже нельзя было назвать хорошим. Это, естественно, создавало дополнительные трудности в борьбе с вражескими бомбардировщиками.

Первым в нашем полку на перехват противника ночью вылетел Алексей Машенкин. С командного пункта ему сообщили, что к Севастополю с запада, на высоте трех километров, приближается фашистский бомбардировщик. Машенкин направился в указанный район. А там уже рыскали по небу лучи прожекторов. Летчик отошел чуть в сторону а стал наблюдать.

Вдруг прожекторные лучи скрестились, выхватив из темноты какой-то самолет. Машенкин устремился туда и, подойдя поближе, доложил на командный пункт:

- Вижу "хейнкеля". Атакую!

Только летчик начал заходить в хвост бомбардировщику, как прожекторы почему-то погасли, и противника поглотила темнота. Машенкин напряг зрение. Вот впереди показались два темно-красных пульсирующих ручейка. Это светились выхлопные патрубки "хейнкеля". Ориентируясь по ним, летчик довернул истребитель и прибавил скорость. Ручейки пламени стали быстро расти. Зная, что ночью светящиеся предметы кажутся ближе, чем днем, Машенкин не спешил с открытием огня. Он понимал, что стрелять надо с короткой дистанции, наверняка.

Привычным движением Машенкин уменьшил накал сетки прицела и стал накладывать его центр на темное пятно между светящимися выхлопами. Томительно потянулись секунды. Пора! - решает летчик и нажимает на гашетку. Темноту прорезает яркая трасса. Через мгновение "хейнкель" вспыхивает как свеча и, резко накренившись, устремляется вниз. Машенкин разворачивается и берет курс на свой аэродром.

Пришлось выполнять задания ночью и другим летчикам полка. Но не все их вылеты были успешными. Иногда прожекторы уделяли истребителям чрезмерное внимание, и, ослепленные, летчики теряли из виду вражеские самолеты. А когда мы наладили взаимодействие с прожектористами и приобрели некоторый опыт ночных действий, фашисты перестали наведываться в Крым. Видимо, поняли, что потери самолетов не компенсируются результатами их бомбовых ударов.

Во второй половине мая в полк, которому присвоили наименование Севастопольского, поступило распоряжение сдать боевую технику, погрузиться в эшелон и следовать в тыл.

- Ясное дело, за новыми самолетами, - утверждали полковые провидцы. И конечно, не без оснований. Все знали, что там, куда мы поедем, находится большой авиационный завод, выпускающий истребители Яковлева.

На этот переезд я возлагал большие надежды. Наш путь пролегал в каких-то ста километрах от села, где жила моя семья. Жену и дочь я не видел около полутора лет, и каждый поймет, как велико было желание встретиться с ними. Впереди нас ждали новые фронтовые дороги, новые бои, и, кто знает, когда еще представится возможность повидаться с семьей. И представится ли вообще? Командир полка разрешил мне отлучиться на несколько дней. Посматривая в окно вагона, я подсчитывал часы, оставшиеся до встречи с родными.

На узловой станции я покинул товарищей и забрался в товарный поезд. Несколько часов езды показались вечностью. Вот и конечная станция. От нее до села Телегино около пятнадцати километров. Еще не начало рассветать, когда я пешком отправился в путь.

Часа через три я уже входил в село. Кажется, никогда раньше не было у меня такой волнующей встречи с близкими! Двухлетняя дочурка Мила сначала не признавала меня. А потом все время повторяла одно и то же слово: "Папа, папа, папа". Жена, радостная и чуть растерянная от неожиданности, не отпускала меня от себя.

Три дня пролетели, как три часа. Надо возвращаться в полк. Как тяжела минута прощания! Как трудно сделать первый шаг от родного порога! Но этого не избежать. Суров, но нерушим воинский долг. Война еще не окончена. Я обязан вернуться к боевым друзьям. И иду. Иду ради того, чтобы больше не было разлук и прощаний.

Впереди граница

1

В тыловом городе летчики полка пробыли недолго. На заводе мы получили совсем новенькие истребители Як-7. Хорошие это были самолеты - скоростные, маневренные, надежные, с тридцатисемимиллиметровой пушкой и крупнокалиберным пулеметом. А эскадрилья Машенкина приобрела даже машины с сорокапятимиллиметровой пушкой. По этому поводу летчики шутили:

- Зверобоями заделались. Теперь все фашистские "тигры" и "пантеры" разбегутся.

Здесь же, на заводском аэродроме, мы изучили и проверили истребители, а затем перелетели на них под Орел. На новом месте полк пополнился несколькими молодыми летчиками, прибывшими из училищ. Они оказались боевыми хлопцами. Не только хорошо летали и стреляли, но и были обучены действиям в составе пары, владели тактическими приемами. Такому пополнению сразу можно доверять решение сложных боевых задач.

В нашу эскадрилью пришли лейтенанты Дмитрий Шувалов и Федор Селютин. Несмотря на разницу в характерах (Шувалов отличался веселым, задиристым нравом, Селютин был задумчивым и не особенно разговорчивым), они крепко дружили на земле и в воздухе. Их объединяло неукротимое стремление поскорее вступить в бой и померяться силами с вражескими летчиками.

На следующий день майор Пасынок собрал молодежь, чтобы потолковать с ней, как он выразился, о делах насущных. "Старичкам" было велено явиться при орденах и в готовности сказать подчиненным несколько напутственных слов. Такие встречи стали в нашем полку традицией, и Пасынок был их душой. Вот и сейчас, рассадив нас на видных местах и подойдя к карте, где был отражен боевой путь полка, он обратился к молодежи:

- Друзья, вы теперь члены нашей семьи. И вам, конечно, небезынтересно знать, что она собой представляет, как жила до вашего прихода. Могу вас заверить, а в дальнейшем вы сами убедитесь в этом, что наша полковая семья на редкость дружная, боевая и честная. У нас все за одного и один за всех, а все вместе - за победу, за Родину и за счастье советского народа. Лучшие сыны этой семьи - перед вами, - и Пасынок представил нас, смущенных его словами. - Но не всем довелось прийти на эту встречу. В жестоких боях отдали свою жизнь за победу Иван Батычко, Тимофей Новиков, Федор Свеженцев, Александр Туманов и другие соколы. Эти мужественные сыны полка всегда с нами: в памяти и в сердце, на земле и в воздухе...

Взволнованно рассказывал Тимофей Евстафьевич о боевом пути полка, о том, как сражался он на Кубани, Украине и в Крыму. По выражению лиц молодых летчиков нетрудно было понять, что они гордятся полком и постараются приумножить традиции нашей боевой семьи.

А вечером состоялась встреча с орловцами и, конечно, концерт художественной самодеятельности. Потом были танцы под джаз, который уже завоевал популярность в городе.

Через две недели летчики полка находились уже на аэродроме восточнее Витебска. Перелет был проведен скрытно, мелкими группами, по разным маршрутам, на небольшой высоте. По ночам мимо нашего аэродрома нескончаемым потоком шли колонны пехоты, танков, автомашин. Чувствовалось, что скоро начнется большое наступление.

22 июня, во второй половине дня, командиров эскадрилий вызвали в штаб полка. Там уже находился командир дивизии полковник Корягин. Предложив нам сесть, он подошел к карте и сказал:

- Завтра советские войска переходят в наступление. Задача дивизии прикрыть правый фланг 3-го Белорусского фронта. С началом наступления будем патрулировать южнее Витебска. Ни одна вражеская бомба не должна упасть на наши войска!

Уточнив задачи с командиром и начальником штаба полка, мы разошлись по своим эскадрильям, чтобы организовать подготовку к завтрашнему дню.

Рассвет 23 июня 1944 года, вопреки прогнозам синоптиков, выдался пасмурным. Плотные облака окружили аэродром, едва не задевая верхушки радиомачт. Выползший из леса туман окутал самолеты серой пеленой. Летчики пали духом: в такую погоду о полетах думать нечего.

Но с началом артиллерийской подготовки подул сильный ветер. Он безжалостно растрепал тучи и рассеял туман. На аэродром упали робкие лучи солнца. И сразу же взревели десятки авиационных моторов. Полк в полном составе поднялся в воздух.

В этот день летчики сделали по три-четыре вылета. Встреч с вражеской авиацией почти не было. Ее самолеты, в основном истребители, действовали мелкими группами и осторожно. Выскочат к линии фронта на малой высоте, сбросят поспешно бомбы и на максимальной скорости уходят на запад. Попробуй догони их!

К исходу 23 июня наши наземные войска на правом фланге фронта прорвали вражескую оборону и продвинулись примерно на десять километров. А на следующий день они овладели городом Богушевском, В прорыв была введена конно-механизированная группа генерала Н. С. Осликовского. Прикрывать ее действия с воздуха поручили летчикам нашего корпуса.

Мы, конечно, понимали особую важность поставленной нам задачи. Для кавалерии, как я уже говорил раньше, удары авиации - весьма неприятная вещь. Поэтому ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы вражеская авиация бомбила нашу конницу.

Однако прикрывать конно-механизированную группу оказалось делом нелегким. Она продвигалась по тридцать - сорок километров в сутки, лесами и по труднопроходимым районам. Если вначале нам удавалось непрерывно патрулировать над боевыми порядками конницы, то в дальнейшем решать эту задачу становилось все сложнее. По мере удаления конницы от наших аэродромов время пребывания истребителей над районами прикрытия неумолимо сокращалось.

Противник старался пользоваться такими паузами. Как только мы уходили домой, появлялись "фокке-вульфы". Действуя внезапно и с бреющего полета, они доставляли конникам немало неприятностей своими бомбами и пушечно-пулеметным огнем. И все же наши подвижные части неудержимо рвались на запад.

В конце июня конно-механизированная группа вышла к реке Березине, севернее Борисова, и передовыми отрядами форсировала ее. Тем временем наш полк перебрался на аэродром под Лепелем, и у нас появилась возможность лучше прикрывать конников. Но здесь возникла новая трудность - не стало хватать горючего. Подвезут его на один-два вылета, и делай что хочешь. А активность вражеской авиации возросла, кроме истребителей стали появляться и бомбардировщики. Особенно энергично они действовали в районе переправы через Березину.

Как-то к вечеру конники по радио попросили вылететь к переправе. Что делать? Горючего в цистернах уже нет, и неизвестно, когда его подвезут. А боевых друзей нельзя оставлять в беде.

- Слить бензин со всех самолетов и заправить эскадрилью Машенкина! распорядился командир полка.

Вскоре шестерка истребителей во главе с капитаном Мельниковым поднялась в воздух. Василий Мельников, заместитель командира эскадрильи, прибыл в полк недавно.

С первых же дней он проявил себя опытным, напористым и инициативным летчиком. За высокий рост, большую силу и смелость в бою его, с легкой руки Пасынка, прозвали Буслаем. Летчики в шутку советовали ему брать с собой в воздух оглоблю, оценивая мощь этого оружия по кинофильму "Александр Невский".

Когда истребители появились над Березиной, с командного пункта сообщили, что с юго-запада приближается группа вражеских самолетов. Летчики поспешили им навстречу, чтобы не допустить к переправе.

По команде Мельникова шестерка набрала высоту и заняла солнечную сторону неба. Противник не заставил себя долго ждать. Появилась большая группа "юнкерсов" - примерно около двадцати. За ними, чуть выше, шли две пары "мессершмиттов". Мельников понимал, что при таком неравном соотношении сил добиться успеха можно лишь внезапной и стремительной атакой. А условия для нее есть: преимущества в высоте, скорости и положении.

- Атакуем "лаптежников". Паре прикрытия - отсечь истребителей! скомандовал Мельников.

Четверка "яков" устремилась к бомбардировщикам. Фашисты слишком поздно заметили атакующих. От меткой очереди вспыхнул ведущий "юнкерс", а вслед за ним - еще один. Строй вражеской группы распался. Поспешно сбросив бомбы в лес, самолеты начали разбредаться в разные стороны. Тут-то наши летчики и развернулись. Воспользовавшись растерянностью противника, они сбили еще три самолета. А "мессершмитты" так и не смогли помочь своим подопечным: их сковала группа прикрытия.

Вернувшись на аэродром, летчики узнали, что командир конно-механизированной группы генерал Осликовский объявил им благодарность за смелые и решительные действия по прикрытию переправы на Березине. Заслуженная благодарность! Пять уничтоженных в одном бою самолетов, причем два - лично Василием Мельниковым. Такие результаты не нуждаются в комментариях.

На следующий день в полк почему-то совсем не привезли горючего. Летчики недоумевали: куда же оно делось? На Кубани и Украине как будто не меньше летали, а недостатка в бензине не испытывали. В первые дни наступления нехватку горючего еще можно было объяснить трудностями его подвоза. Но сейчас, когда с дорогами дело наладилось...

Пристали к снабженцам. Те недоуменно разводят руками: не дают, мол, и все. Тогда обратились к Пасынку: тот помогал нам разбираться и не в таких вопросах.

- И я не знаю, - поначалу разочаровал нас Пасынок.

- Но догадка есть. Давайте сравним, сколько машин у нас было раньше и сколько их сейчас. Советская Армия в нынешнем году не та, что в прошлом, а тем более в позапрошлом. Никогда у нее не было столько танков, самолетов, автомобилей и тракторов. Причем она все время наступает, гонит фашистов. Вот и прикиньте, сколько нужно горючего для такой машинной армады. А ведь его надо добыть из-под земли и переработать, прежде чем доставить на фронт. Ясно, что перебои могут иногда быть. Но это явление временное. Наш тыл никогда не подводил и не подведет фронт...

Аргументы Тимофея Евстафьевича, как всегда, были вескими. И что примечательно, они не только объясняли причину нехватки горючего, но и вызывали у каждого из нас чувство гордости за Советскую Армию, за тружеников тыла, которые под руководством родной партии мужественно куют победу над врагом. Так зорко видеть в малом большое - дано не всякому. И не каждый способен убедить других, разжечь у них неукротимое стремление бороться за это большое, не щадя ни сил, ни жизни. Да, Пасынок обладал глубоким зрением и крепкой силой убеждения. Подумалось: без таких качеств нельзя быть настоящим политработником.

В один из последних июньских дней, когда мы в ожидании горючего отдыхали в тени развесистого дуба, к нам подкатил юркий "виллис". Из машины вылезли командир дивизии полковник Корягин и невысокий человек в запыленном темно-синем костюме и берете. В одной руке гость держал небольшой портфель, в другой - видавший виды плащ-дождевик. Когда они подошли к нам, все вскочили, приветствуя командира.

- Разрешите познакомить вас, товарищи, со специальным корреспондентом "Правды" Ильей Эренбургом, - обратился к нам полковник Корягин. - Он хочет побеседовать с вами.

Вот так гость! Сам Илья Эренбург, известный писатель и публицист. Может быть, и не все из нас читали его романы и повести, но каждый был хорошо знаком с эренбургскими статьями в газетах. Написанные взволнованно, образно и хлестко, эти статьи всегда встречались с интересом, перечитывались и хранились. Они воспитывали у нас ненависть к фашистам, воодушевляли на беспощадную борьбу. Пожалуй, в военные годы никто из публицистов не пользовался у нас таким высоким авторитетом, как Илья Эренбург.

Вначале летчики, конечно, оробели от такого знакомства и не знали, как себя вести и что говорить. Нам казалось, что с писателем, да еще с таким, как Эренбург, надо разговаривать как-то по-особому: степенно, умно и без лишних слов. А он, видимо поняв наше состояние, улыбнулся, неторопливо раскурил трубку и сказал:

- Экие вы робкие на земле... а в небе я бы, пожалуй, побоялся с вами встречаться. В качестве врага, конечно.

Все засмеялись. Шутка Эренбурга как-то сразу сократила кажущуюся дистанцию между ним и нами, придала беседе откровенный, непринужденный характер.

- Я часто бываю в войсках, - продолжал Эренбург, - но у летчиков редко. Как-то так получается... Считаю, что это упущение, и я его постараюсь исправить.

- Товарищ Эренбург, - спросил расхрабрившийся Василий Мельников, - а о летчиках вы не собираетесь книгу писать? А то большинство писателей занимаются пехотой - Алексей Толстой, Шолохов, Симонов, Твардовский... Обидно, как будто и не заслуживаем...

- Что ж, справедливая обида, - Эренбург задумчиво обвел взглядом летчиков. - Только писать про вас трудно. Надо много знать об авиации, а лучше всего - самому стать летчиком, чтобы, как говорится, своей шкурой все прочувствовать. Тогда и книга добрая получится. А ведь летчиком стать - не то что пехотинцем.

- Это, конечно, правильно, - не унимался Мельников. - А вы не знаете, кто из писателей собирается про нас писать?

- Знаю, но не скажу, - Эренбург шутливо погрозил Мельникову пальцем. Мы тоже обязаны соблюдать писательскую тайну. Скажу, что такой-то работает над книгой, вы и навалитесь на него. А он за это время, может быть, уже раздумал. Тогда меня за разглашение тайны - под трибунал, да и его не помилуете. Верно?

- Точно. В авиации любят порядок, - согласился Анкудинов и, будучи старшим в нашей группе, спросил: - Вас, должно быть, что-нибудь интересует? А то мы отвлекаем вас своими вопросами.

- Да, интересует, хотя и вопросы ваши далеко не безынтересны. Эренбург раскурил потухшую трубку. - Скажите, чем изменились немецкие летчики за последний год?

- Нахальства поубавилось, - после небольшой паузы ответил Иван Федоров, - и трусливее стали.

- Значит, легче стало воевать против них?

- Легче, но не легко, - сказал Анкудинов. - Если у фашистов меньше сил, то стараются удрать, если больше - редко выходят из боя. А решили драться, то дерутся на совесть. Хвост не подставляй - откусят.

- Это интересно, - Эренбург повернулся к Анкудинову. - А мне недавно один генерал - он, правда, не летчик - говорил, что немецкие летчики сейчас морально подавлены, убиты. И что, мол, нашим остается лишь их добивать физически...

- А вы поговорите с нашим генералом - с Савицким. Он недавно едва выскочил из клещей "фоккеров", - сказал Анкудинов, имея в виду тяжелый бой, проведенный командиром корпуса и его ведомым с четверкой вражеских самолетов.

- Обязательно поговорю, - Эренбург достал из портфеля блокнот и что-то записал. - А теперь прошу ваши вопросы. И без всякого стеснения.

Мы переглянулись. Все-таки робость не проходила. Да и стоит ли отрывать время у человека, который занимается таким большим и нужным для всех делом? Выручил, как, впрочем, всегда, майор Пасынок:

- Вы не знаете, как реагируют фашисты на ваши выступления в газетах?

- Злобно, - ответил Эренбург. - Геббельс даже про меня книжонку написал. Наврал с три короба. Этот сукин сын утверждает, что у меня есть незаконнорожденный ребенок от бразильской королевы.

- Над чем сейчас вы работаете?

- Над статьей в "Правду".

- Она тоже будет разоблачать звериное лицо фашизма?

- Да! - Эренбург улыбнулся, почувствовав какой-то второй смысл в вопросе Пасынка. - Вы хотите спросить, не надоело ли мне все время писать об одном и том же? Отвечаю вопросом: а вам не надоело летать и ежечасно рисковать своей жизнью?

Тимофей Евстафьевич, конечно, не имел в виду придавать такой смысл своему вопросу и, естественно, расстроился. Но Эренбург заверил его, что пошутил.

- Я где-то читал, что вы в 1906 году в Париже встречались с Владимиром Ильичей Лениным? Расскажите, пожалуйста, - попросил Пасынок.

- Да, встречался. Незабываемые были встречи! - сказал Эренбург и задумался, видимо восстанавливая в памяти события далекого времени.

Но он, к сожалению, не успел нам рассказать о своих встречах с В. И. Лениным. Из штаба прибежал посыльный и сообщил, что его срочно вызывают к телефону. После телефонного разговора Эренбург торопливо вышел из штаба и направился к машине. Взглянув в нашу сторону, он сокрушенно развел руками, сожалея, что не может удовлетворить наше желание. Мы долго провожали взглядом удалявшуюся машину.

* * *

Сломив сопротивление противника, конно-механизированная группа начала быстро продвигаться на запад. Один из ее корпусов, овладев городами Вилейка и Красное, перехватил железнодорожную магистраль Минск - Вильнюс. Пути отступления противника из Минска на северо-запад оказались отрезанными. А 3 июля мы узнали об освобождении столицы Советской Белоруссии. Еще крепче стала наша уверенность в том, что скоро вся советская земля будет очищена от фашистской нечисти.

В Лепеле наш полк задержался на несколько дней. Летали по-прежнему мало: не хватало горючего. Его доставляли на транспортных самолетах. Железнодорожный путь еще не успели восстановить, а перевозка бензина на автомашинах отнимала много времени.

Здесь мы крепко сдружились с партизанами. После освобождения города они вышли из лесов и по-хозяйски принялись за мирные дела. Мы с восхищением смотрели на веселых бородачей, которые три года вели мужественную борьбу в тылу врага. Их созидательный энтузиазм, казалось, не знал предела. Но это не помешало им взяться за обучение нас приемам владения трофейным оружием.

- Пригодится, - убежденно утверждали партизаны, - до Германии - рукой подать.

И пригодилось. Но об этом разговор пойдет позже. Только освоение оружия не для всех прошло благополучно. Из-за небрежного обращения с гранатой погиб техник Серебряков. Тот самый полковой "соловей" Серебряков, голосом которого все восхищались.

И еще одну неоправданную потерю понес полковой коллектив в Лепеле. Разбился летчик Павел Тарасов, который вместе со своим ведомым пленил на Кубани "мессершмитта". Ему поручили облетать новый истребитель Як-3. Все шло нормально до тех пор, пока летчик не начал испытывать машину на перегрузку. При выходе из пикирования у самолета неожиданно начало разваливаться крыло. Тарасов на небольшой высоте покинул машину, но парашют зацепился за хвост и не успел раскрыться.

Выяснилось, что причина разрушения крыла - в плохой клейке обшивки. Когда упрекнули в этом прибывшую в полк заводскую бригаду, пожилой рабочий сказал:

- Вы бы, товарищи, посмотрели, кто эти самолеты собирает. Мальчишки да девчонки! Из-за станка не видать. Им бы мяч гонять, а они по две нормы вырабатывают...

Больно было за нелепую гибель Павла Тарасова. Но мы прекрасно понимали и старого рабочего. Война! Она даже подростков заставила прийти на помощь взрослым. Пройдут годы, и повзрослевшие мальчишки и девчонки, свидетели сурового времени, все сделают, для того чтобы над Родиной никогда не грохотали военные грозы. Не по публикациям и рассказам, а по своей многотрудной жизни они осознают великую значимость слова "Мир".

* * *

Стремительно развивалось наступление Советской Армии. Каждый день приносил радостные сообщения об освобожденных родных городах. Не давая опомниться врагу, войска рвались на запад, к границам Восточной Пруссии. Наш полк едва успевал менять аэродромы.

С середины июля, по распоряжению штаба дивизии, я почти полностью переключился на воздушную разведку. Остальные летчики эскадрильи прикрывали боевые порядки наступавших наземных войск, особенно кавалеристов, преследовавших фашистов по белорусским лесам.

Однажды вечером меня вызвали на командный пункт полка и приказали завтра утром вылететь на разведку путей подхода вражеских резервов к Неману из районов Тильзита и Инстербурга. Вместе с лейтенантом Казаком мы изучили по карте маршрут полета, наметили план действий и легли спать.

На рассвете, задолго до вылета, нас разбудил гул авиационных моторов. Оказалось, что нашу эскадрилью подняли по тревоге. Мне стало как-то не по себе: подчиненные - в воздухе, а командир - на земле. Правда, и у меня есть задание, но все же... Группу повел Мартыненко, мой заместитель. Хотя я считал его хорошим летчиком и командиром, тревожное чувство не проходило. Я с нетерпением ждал возвращения группы.

Вот истребители один за другим подходят к аэродрому, садятся. Их шесть. А где же еще два? Бегу к самолету Мартыненко. Он с трудом вылезает из кабины, опираясь на правую руку. Левая - в крови. Пока подоспевший доктор перевязывает рану, спрашиваю, что случилось. Мартыненко, бледный и уставший, скупо рассказывает:

- Нас навели на группу из шестнадцати "фоккеров". В бой пришлось вступить на горизонталях. Шувалов и я сбили по фашисту. Но и сами мы потеряли два самолета...

Неприятное известие. Когда я обо всем доложил командиру полка, тот преподнес еще один сюрприз:

- Звонил генерал Савицкий. Он наблюдал за боем и остался недоволен действиями наших летчиков. Потребовал объяснений...

А вечером из штаба корпуса была получена телефонограмма о снятии меня с должности командира эскадрильи и назначении командиром звена. Такое решение, конечно, обидело и расстроило меня. Но делать нечего. Приказ нужно выполнять. А кому передать эскадрилью? Никто в полку не мог ответить на мой вопрос. Возникла своеобразная ситуация. Новый командир не назначен, я не имею права командовать, а эскадрилью без руководства оставлять нельзя. Тем более сейчас, когда вылетать приходится часто. Мартыненко отправили в госпиталь, и все обращались ко мне по любому вопросу. Распоряжений я не отдавал, но эскадрилья продолжала жить по заведенному порядку.

В конце июля войска 3-го Белорусского фронта перешли в наступление на каунасском направлении. Гитлеровцы оказывали упорное сопротивление, часто предпринимали контратаки. Вражеская авиация группами по пятнадцать-двадцать самолетов бомбила советские войска и переправы через Неман. Особенно напряженной была обстановка на правом фланге. Фашистское командование подтянуло резервы и бросило их в бой. На помощь нашим наземным войскам пришли бомбардировщики и штурмовики.

Наша эскадрилья сопровождала полк штурмовиков, который должен был нанести удар по колонне вражеских танков юго-западнее Шауляя. Вместе со своим ведомым Казаком я находился сзади и выше группы. Отсюда хорошо было видно, как штурмовики, устремляясь один за другим в пикирование, сбрасывали бомбы и вели огонь реактивными снарядами. Попытки фашистских истребителей помешать им ни к чему не приводили: наши летчики надежно прикрывали боевых друзей. Закончив работу, штурмовики взяли курс на свой аэродром. Мы шли рядом с ними.

До линии фронта оставалось километров восемь, когда на нас с Казаком свалились сверху две пары "фокке-вульфов". Имея преимущество в скорости и высоте, они стали поочередно атаковать нас. Мы еле успевали отворачивать от пушечных трасс, ища выхода из тяжелого положения.

- Уходим на вертикаль! - кричу Казаку и тяну ручку на себя. Расчет прост: нужно использовать преимущество наших истребителей в этом виде маневра.

Но беда, как говорится, не приходит в одиночку. Едва мы оторвались от "фокке-вульфов" и облегченно вздохнули, как попали под атаку "мессершмиттов". Первая же вражеская очередь перебила у моего "яка" трос руля поворота. Самолетом стало трудно управлять. А фашисты продолжают наседать. Ну, думаю, все, конец. Сейчас "мессершмитты" подойдут поближе и в упор расстреляют подбитый самолет. И вдруг мелькнула мысль: а не попытаться ли использовать огонь своих зенитчиков? Это единственная надежда на спасение.

- Пикируем к рубежу отсечения! - командую по радио ведомому.

С большим трудом я довернул самолет и направил его к земле. "Мессершмитты" бросились за мной, ведя огонь короткими очередями. Один из снарядов угодил в бронеспинку, и его разрыв оглушил меня. Осторожно вывожу "як" из пикирования и вижу, как с земли устремились вверх трассы зенитных автоматов. Они пересекают путь вражеским истребителям. Спасибо, друзья! Оглядываюсь, но вижу лишь одного "мессершмитта", уходящего на запад. Как потом выяснилось, второй был сбит зенитчиками.

Подойдя к аэродрому Шяуляй, пытаюсь выпустить шасси. Не получается. Видимо, повреждена воздушная система. Вот оказия! Что же делать? Садиться на бетонку с убранными шасси? Опасно. Самолет может загореться, и не успеешь выскочить из него. И бросать его жалко - из такого переплета вместе выбрались, да и пригодится он. После небольшого раздумья решаю садиться на грунт, параллельно бетонной полосе. Еле-еле разворачиваю "як" и плюхаюсь на землю. От резкого торможения бронеспинка срывается с кронштейна и бьет по спине. В глазах темнеет, позвоночник пронзает тупая боль. Меня вытаскивают из кабины, сажают в машину и отправляют в медсанбат.

Ночью медсанбат, расположенный на окраине Шауляя, подвергся жестокой бомбардировке. Около трех часов, с небольшими перерывами, фашистские самолеты висели над городом и методически бросали бомбы. Яркие вспышки и грохот разрывов, объятые пламенем дома, проклятия раненых - все это жутко действовало на психику. Хотелось сорваться с койки, бежать, зарыться глубоко-глубоко в землю. Но я не мог сдвинуться с места и покорно отдался в руки капризной фронтовой судьбе. И, к счастью, она оставила меня в живых наполовину оглохшего и охваченного нервной лихорадкой. Да, это страшно: чувствовать опасность и не иметь сил для борьбы с ней. Лучше любой бой, пусть самый безнадежный, но не пассивное ожидание решения своей судьбы...

Через несколько дней в медсанбат заявился Пасынок. С большим трудом нам удалось уговорить врачей отпустить меня в полк. Мне пришлось заверить медсанбатовское начальство, что буду обходить все противопоказанное...

- Как дела в полку? - спрашиваю Пасынка.

- Нормально, - отвечает он и улыбается. - Генерал Савицкий справлялся о твоем здоровье и сказал, что можешь принимать эскадрилью.

- У кого?

- У самого себя...

Хорошо возвращаться в полк в веселом настроении!

2

1 августа 1944 года советские войска освободили Каунас. Еще над одной столицей Советской республики взметнулось алое знамя свободы. Дальнейшее наступление наших частей натолкнулось на упорное сопротивление врага. Гитлеровцы цеплялись за каждую деревню, за каждую складку местности, пытаясь оттянуть час вторжения Советской Армии в Восточную Пруссию.

В это время резко активизировалась вражеская авиация. Фашистские истребители, действуя небольшими группами, стали наносить штурмовые удары по боевым порядкам наших войск. Бороться с ними было трудно. Они появлялись на большой скорости, малой высоте и, сбросив бомбы, быстро уходили. Командование корпуса решило уничтожать вражеские самолеты на аэродромах. Но для этого необходимо было их найти.

Меня снова вызвал в штаб дивизии майор Цыбин. Я, конечно, знал зачем и, хотя любил разведывательные полеты, побаивался, как бы без меня в эскадрилье опять не случилась неприятность. Но Цыбин, не придав значения моим сетованиям, сказал:

- Командир корпуса приказал вести разведку наиболее опытным летчикам. Кстати, и Федоров получил такую же задачу...

Мы подошли к карте. На ней в полосе наступления нашего фронта не значилось вражеских аэродромов, если не считать хорошо известных стационарных. Начальник разведки провел ладонью по участку местности между нижним течением Немана и Шауляем:

- Вот ваш район разведки. Нас интересуют полевые аэродромы. И не только где они находятся, но также количество и типы базирующихся на них самолетов.

- Когда вылетать?

- Завтра.

...Второй день утюжим с Федоровым воздух в намеченном районе. Внимательно осматриваем каждую мало-мальски подходящую для самолетов площадку. Но аэродромов нет. Майор Цыбин, разумеется, недоволен. Мы, конечно, его понимаем: на него давит корпусное начальство, - но ничего сделать не можем. А вдруг здесь вообще полевых аэродромов нет? Но откуда тогда налетают фашисты? Стационары далековато, очевидно, с них гитлеровцы перелетают на временные полевые площадки. Где же эти площадки?

Как-то утром мы пролетали над поселком Немокшты. Знакомое место, не раз над ним бывали. Вот дорога, хугорок, редкий кустарник и большое ровное поле. Но почему часть его вспахана? Это в августе-то! Снижаемся и видим трактор с прицепом, напоминающим тяжелый каток. Уж не готовится ли место для посадки самолетов? Но ничего другого поблизости нет - ни строений, ни машин. Может, все это делается для отвлечения нашего внимания от других мест? Такие вещи фашисты не раз проделывали. Все-таки завязываем узелок на память относительно Немокшты...

К вечеру я снова оказался в этом районе. И ахнул от удивления. Аэродром забит самолетами - "мессершмиттами" и "фокке-вульфами". Насчитал их около пятидесяти. Вот так удача! Прохожу мимо аэродрома, будто ничего не вижу, и включаю фотоаппарат. А затем - быстрехонько домой.

Командование корпуса решило завтра утром нанести удар по аэродрому. Для этого выделили около сорока наиболее подготовленных экипажей из нашего и соседнего полков. Мы узнали, что с группой полетит и генерал Савицкий. Кстати говоря, он часто так делал. Обычно "Дракон" не руководил группой, но при возникновении опасности не только предупреждал о ней летчиков, но и сам приходил им на помощь. Вместе с тем генерал Савицкий нередко вылетал на боевые задания в паре со многими летчиками корпуса. Из нашего полка роль ведомых "Дракона" чаще других выполняли Федоров, Машенкин и я. Летать с генералом Савицким, особенно держаться в боевом порядке, было нелегко. Он часто и энергично маневрировал, принимал смелые решения и стремился навязать свою волю противнику. Каждый бой, проводимый им, отличался скоротечностью и решительностью. А это, как известно, первейшие условия победы. И мы, ведомые Савицкого, брали примере командира корпуса, перенимали его опыт, учились у него максимально использовать боевые возможности самолета-истребителя.

Утро выдалось ясное, тихое. Я взлетел первым, так как мне поручили вывести группу на вражеский аэродром. Построились и взяли курс на северо-запад. Оглядываюсь. Справа идут шестерка Мельникова - Васи Буслая - и летчики нашей эскадрильи. Слева - четверка Машенкина и две эскадрильи соседнего полка. Федоров, как обычно, возглавляет группу прикрытия - она над нами. В эфире - тишина, изредка нарушаемая короткими командами.

Подходим к Немокштам. Слева виден аэродром. Над ним взвивается зеленая ракета. Значит, фашисты нас заметили и объявили тревогу. Сейчас взлетит дежурное подразделение и откроют огонь зенитки. Так оно и есть. Четыре "мессершмитта" уже выруливают на взлетную полосу, и перед нами начинают рваться зенитные снаряды. Надо спешить!

Перевожу "як" в пикирование, за мной следуют другие. Сбрасываем бомбы и проходимся пушечными очередями по стоянкам самолетов. Когда я вывел истребитель в горизонтальный полет, то увидел несколько очагов пожаров: первый заход был удачным.

- Я "Дракон", над аэродромом четыре "мессершмитта" - раздается в наушниках голос Савицкого.

- Вас понял, - отвечает Федоров.

А мы тем временем разворачиваемся и вторично заходим вдоль стоянки. Только я приготовился открыть огонь, как прямо перед собой увидел двух "фокке-вульфов", выруливающих для взлета. Моментально убираю обороты двигателя и доворачиваю "як" в сторону фашистов. А те уже начали взлет. Я за ними. Рядом проносятся очереди зенитных "эрликонов" - это вражеские зенитчики пытаются отсечь меня от взлетающих истребителей. Поздно! Задний "фокке-вульф" уже в прицеле. Даю длинную очередь из пушки и пулемета, которая прошивает мотор самолета. Фашист сваливается на крыло и, перевернувшись, врезается в землю.

Второй "фокке-вульф" успел уйти, и я снова поворачиваю к аэродрому. А над ним - клубок самолетов, из которого то и дело вываливаются дымные факелы. Идет ожесточенное сражение. Зенитные пушки, кажется, бьют без разбору по чужим и по своим.

- "Ястребы", я "Дракон", - раздается спокойный голос Савицкого. Задача выполнена. Уходим с курсом девяносто... Федоров, фотографируйте аэродром.

Домой возвращаемся на малой высоте.

Спустя полчаса вернулся Федоров со своим ведомым Сухоруковым. На их самолетах было значительно больше пробоин, чем на наших. В баках совсем не осталось горючего.

- Что так задержались? - спросил я у Ивана. - Мы уже забеспокоились.

- Влипли в историю, - устало ответил он. - Еле ноги унесли.

- Зенитки потрепали?

- В том-то и дело, что нет. К "фоккерам" в клещи попали.

- Откуда же они появились? Мы ведь столько там их поколошматили!

- Наверно, вызвали с других аэродромов.

- Расскажи подробнее, - попросил я.

И вот что рассказал Федоров. Когда по команде генерала Савицкого группа взяла курс на свой аэродром, пара Федорова развернулась и пошла с набором высоты на запад.

Намерение было такое: подойти к вражескому аэродрому с тыла, на большой скорости, со снижением, произвести фотографирование и вернуться домой. Но намеченному не суждено было сбыться. Только Федоров включил фотоаппарат, как Сухоруков доложил:

- "Фоккеры"! Окружают нас.

Федоров осмотрелся. Сверху, снизу, справа и слева висели четверки "фокке-вульфов". Они не спешили атаковать, а постепенно сжимали кольцо, рассчитывая, очевидно, заставить нашу пару сесть на их аэродром. Расчет фашистов имел солидное основание: шестнадцать против двух. Этой пассивностью вражеских летчиков и решил воспользоваться Федоров. Он не признавал оборону даже в борьбе с превосходящими силами, в сложной обстановке чувствовал себя как рыба в воде и всегда стремился навязать противнику свою волю. Его решения отличались дерзкой неожиданностью и сбивали с толку врага.

- Атакую нижних, - скомандовал Федоров и бросил свой самолет вниз.

Первая же его пушечная очередь вырвала из четверки ведущего "фокке-вульфа", вспыхнувшего ярким факелом. И сразу же пара рванулась вверх, к другой четверке. Снова очередь с короткой дистанции, и фашист выбрасывается с парашютом.

Только теперь вражеские летчики пришли в себя и обрушили на дерзкую пару всю мощь своего огня. Но безрезультатно. "Яки", имея значительные преимущества в вертикальном маневре, всякий раз уходили из-под атак вражеских истребителей. Сбив четыре "фокке-вульфа", Федоров и Сухоруков затянули фашистских летчиков на свою территорию и, прикрываемые зенитками, оторвались от преследователей.

- Если бы не Коля, наверное, загорал бы я на том свете, - закончил рассказ Федоров. - Удивляюсь, как он дотянул на своем скелете.

Да, и на этот раз Николай Сухоруков оказался, как говорится, на высоте. Он в нужный момент обнаружил "фокке-вульфов" и на протяжении всего боя надежно прикрывал ведущего. Нет, недаром майор Пасынок и сержант Кличко посвятили ему плакат с броской подписью:

В воздухе не слышишь звуков,

Трудно различаешь силуэт.

Замечай врага, как Сухоруков,

Будешь рыцарем побед.

Лейтенант Сухоруков - среднего роста, русоволосый, с голубыми смеющимися глазами, - прибыл в наш полк недавно. К нему сразу же прилипла кличка "кацо". Вероятно, потому, что он часто и охотно рассказывал летчикам об экзотических прелестях родного Нальчика. Но эта кличка верно отражала и характер Николая: он был надежным другом на земле и в воздухе.

Поначалу Сухорукову часто приходилось менять "прописку" в парах. Стоило какому-либо ведомому выйти из строя, как он занимал его место. И никогда не жаловался, что его перебрасывали из пары в пару. Только однажды, оказавшись в подчинении труса Халугина, попросил перевести от него. С этого времени он стал ведомым у Федорова и летал с ним до конца войны.

Быть ведомым у энергичного и нервного Федорова, который, по мнению летчиков, в каждом воздушном бою вертелся, как черт, - дело нелегкое. Но Сухоруков блестяще справлялся со своими обязанностями. Он имел острое зрение, хорошо ориентировался в воздухе и, что очень важно, никогда не отставал от ведущего, надежно его прикрывал. С таким ведомым Федоров сбил двадцать шесть вражеских самолетов. Это была лучшая пара в полку.

Но одна странность была у Николая Сухорукова. Он не признавал парашют как средство спасения и всегда старался посадить подбитый самолет. А подбивали его несколько раз. Сухорукова ругали, убеждали, а он улыбался и говорил:

- Жалко, товарищ командир, гробить машину. Рука не поднимается.

Так, например, получилось и в разведывательном полете, о котором только что рассказывалось. "Фокке-вульфы" превратили самолет Сухорукова, как выразился Федоров, в скелет. Удивительно, как он держался в воздухе. Когда летчики подошли к аэродрому, Сухорукову приказали выпрыгнуть с парашютом: садиться на истерзанном самолете было опасно. Но Николай заверил, что все будет в порядке. И сел. Только, как потом шутили полковые остряки, еще больше загнул свой нос кверху.

* * *

После двух-трех таких штурмовок фашисты вынуждены были убраться с аэродрома Немокшты. Но куда? И опять корпусные разведчики принялись за свою нелегкую работу.

Нет, не случайно назвал я разведывательные полеты нелегкой работой. Кажется, куда проще: взлетел, миновал линию фронта и посматривай, как говорится, в оба. Держи любую скорость и высоту, маневрируй, как заблагорассудится. Нашел объект - фотографируй и возвращайся домой. Но так кажется лишь на первый взгляд.

Разведывательный полет связан с большими трудностями. И не только с теми, которые касаются существа самой задачи, но и со многими другими, порой самыми неожиданными. Разведчик все время находится над вражеской территорией, может быть в любое время внезапно атакован истребителями противника или попасть под огонь зениток.

Особенно опасно его положение в момент фотографирования, когда высота небольшая и ограничено маневрирование. К тому же разведывательный полет обычно выполняется парой, и противник имеет возможность атаковать ее превосходящими силами. Я не говори уже о трудностях ориентировки над незнакомой местностью и о моральном факторе, связанном с тем, что летишь не в группе, а в паре или один. Вот почему разведка поручается лишь опытным летчикам.

В связи с этим мне хочется рассказать об одном полете, который выполнял Федоров со своим ведомым Сухоруковым. Им приказали разведать и сфотографировать вражеский аэродром около Тильзита, в Восточной Пруссии. Задача, казалось, была нетрудной: место нахождения аэродрома и система его противовоздушной обороны известны, дорога к нему проторена.

При подходе к аэродрому летчики приняли все меры предосторожности. Зашли со стороны солнца, на большой высоте и скорости. Но как только снизились и начали фотографировать, на них неожиданно сверху свалились четыре "мессершмитта". Видимо, они дежурили неподалеку от аэродрома. Летчикам пришлось принять бой - неравный и в невыгодных условиях. Вести его долго было, конечно, нельзя: мало горючего.

- Кацо, уходим к Неману, - скомандовал Федоров, когда натиск фашистов на какое-то мгновение ослаб.

Увертываясь от вражеских пушечных очередей, летчики устремились к реке, надеясь прикрыться ее крутыми берегами. А к гитлеровцам подошла еще одна пара "мессершмиттов". Может быть, это и помогло нашим летчикам добраться до Немана. Решив, что победа близка, каждый из фашистов намеревался сам одержать ее, мешая вести бой другим.

Вот и Неман. Федоров и Сухоруков снизились до самой воды и пошли вдоль реки на восток. Крутые берега затрудняли действия фашистов, не позволяли им выполнять боевой маневр и прицеливание. Так "мессершмиттам" и не удалось расправиться с нашими разведчиками.

Когда Федоров и Сухоруков произвели посадку, мы не могли скрыть своего удивления. "Яки" представляли жалкое зрелище. Сорванная во многих местах обшивка фюзеляжей, большие пробоины в крыльях, изуродованные стабилизаторы и элероны, поврежденные воздушная и гидравлическая системы. Благополучно вернуться на таких самолетах, да еще совершенно невредимыми, - что может быть убедительнее характеристики мастерства, смелости, находчивости и решительности летчиков Федорова и Сухорукова.

* * *

Наступил сентябрь. А осень до Прибалтики еще не добралась. Солнце немилосердно палило землю, куда-то запропастились дожди. От духоты и пыли можно спрятаться только у Немана. Золотистый прибрежный песок, приятная прохлада воды, обилие рыбы и раков... Лишь изредка пользуемся добрыми природными прелестями. Вылетать приходится по нескольку раз в день, хотя наземные войска перешли к обороне и начали подготовку к новому наступлению. К наступлению через границу фашистской Германии.

Как-то в первых числах сентября командиров эскадрилий вызвали в штаб полка. Мы в недоумении: вместо запланированного сопровождения штурмовиков совещание. Нас уже поджидают замполит Пасынок и начальник штаба полка Лепилин. Здороваются, приглашают садиться.

- А ну-ка разверните свои карты, - говорит Пасынок и заговорщически улыбается, ожидая, когда мы выполним его распоряжение. - Есть на них Брест и Львов?

- Брест есть, а Львова нет, - отвечаем, а сами думаем: почему такой интерес к столь отдаленным местам?

- Тогда, Егор Ефремович, - обращается он к Анкудинову, - распорядитесь, чтобы получили карты в штабе дивизии.

Входит командир полка. Все встают. Попов спрашивает Пасынка:

- Они знают, зачем собрались?

- Нет еще.

Попов не спеша садится, развертывает карту.

- По распоряжению Ставки, - говорит он, - наш корпус перебрасывается в район Владимира-Волынского. Вылет - завтра на рассвете. Промежуточные аэродромы будут сообщены вам через два часа. А сейчас - готовиться к перелету...

Итак, мы перелетаем на новый фронт. Да на какой! На тот самый, войска которого нацелены в самое сердце фашистской Германии. Летчики не скрывают своей радости: им доведется сражаться на решающем направлении войны и быть участниками событий, которые наверняка займут видное место в истории человечества.

На главном направлении

1

Владимир-Волынский встретил нас доброй погодой. И сюда еще не добралась осень, хотя сентябрь уже подходил к концу.

- Бабье лето не хочет обижать мужчин, - шутил Пасынок. - Надо дорожить, орлы, такой заботой...

Хорошая погода позволила нам привести в порядок самолеты, освоить район базирования и приступить к тренировочным полетам с молодыми летчиками. Но вскоре она начала портиться. Небо все чаще заволакивалось тучами, гремел осенний гром, надоедливо моросил дождь. Тогда мы стали тренировать наши старые кадры в сложных метеорологических условиях. Этот опыт в дальнейшем нам очень пригодился.

В начале октября командование корпуса организовало во Владимире-Волынском дом отдыха для летчиков. Недели две мы пробыли в необычной обстановке. Все напоминало довоенное время: тишина, уютная столовая, клуб и мягкие постели. В таких условиях было, разумеется, нетрудно, как выразился, Машенкин, "подремонтировать нервишки".

Как только мы возвратились из дома отдыха, меня вызвал майор Попов.

- Думаем назначить вас штурманом полка, - сказал он. - Как на это смотрите?

Предложение было неожиданным для меня. Не хотелось расставаться с эскадрильей, которую полюбил. Да и летать в новой должности пришлось бы меньше.

- Отрицательно смотрю, - ответил я и изложил свои соображения.

- Но вас рекомендует командование дивизии, - возразил Попов. - Вам оказывают доверие, а вы...

- Тогда придется согласиться, - ответил я без особого воодушевления. Только прошу разрешить летать на боевые задания с первой эскадрильей.

- Разрешаю. Принимайте хозяйство у Анкудинова.

Так я стал штурманом полка. Одновременно продолжал руководить эскадрильей, поскольку нового командира туда пока не назначили.

Через несколько дней в полку появился невысокий худощавый капитан с залихватскими усиками. Он выглядел, как перед парадом, в своем отутюженном костюме и начищенных до блеска сапогах.

- Капитан Джабидзе, - отрекомендовался офицер. - Назначен командиром первой эскадрильи.

Пижон ты тбилисский, хотелось сказать. Ишь вырядился, а, спрашивается, зачем? Здесь не проспект Руставели. Но ничего такого я, конечно, ему не сказал, и, как потом подтвердилось, сделал правильно. Давид Васильевич Джабидзе оказался на редкость аккуратным, подтянутым человеком и отличным товарищем. Он всегда выглядел так, как в день прибытия. Мы невольно стали равняться на него, хотя и безуспешно. Никто из нас не мог добиться такого шика.

- Солдат, душа мой любезный, должен быть картинкой, - говорил Джабидзе. - Защитнику Родины не к лицу неряшество.

Давид Васильевич очень быстро нашел общий язык со всеми. Через месяц мы считали его уже своим человеком. Я радовался, что моя бывшая эскадрилья попала в такие надежные руки.

Джабидзе пришел к нам с солидным боевым опытом. Сражаясь в небе Ленинграда, он проявил себя смелым и решительным воздушным бойцом. Однажды, например, ему и еще двум летчикам пришлось вступить в бой с пятнадцатью вражескими самолетами. Схватка была напряженной. И наши ребята, несмотря на пятикратное превосходство противника, сумели выйти победителями. В том поединке Джабидзе не только подбил вражеский бомбардировщик, но и заставил его сесть на ленинградский аэродром. А ведь сам он был тяжело ранен.

После госпиталя Джабидзе попал в наш корпус, в соседнюю дивизию. Здесь он тоже умело и храбро сражался с врагом. Как-то четверка истребителей, в которую входили Давид Джабидзе и Спартак Маковский, встретилась с двадцатью бомбардировщиками противника и шестью "фокке-вульфами". Советские летчики смело ринулись в атаку. Одна пара связала боем вражеских истребителей, а другая - обрушилась на бомбардировщиков. В ожесточенной схватке Джабидзе и Маковский сбили по два самолета противника. Остальные, ошеломленные дерзкими атаками советских летчиков, беспорядочно сбросили бомбы и повернули назад. Врагу не удалось нанести удар по нашим войскам.

Теперь вот этого бесстрашного воздушного бойца выдвинули на должность командира эскадрильи. Наша полковая семья получила хорошее пополнение.

* * *

В последнее время я перестал получать письма от матери, которая жила с младшим сыном в деревне под Уманью. Она перенесла тяжелую фашистскую оккупацию, чувствовала себя плохо, и ее молчание меня встревожило. Я попросил краткосрочный отпуск. Командир разрешил, но с условием, что я возьму с собой сержанта Кличко, которого тоже на несколько дней отпустили к родителям. Такой попутчик меня вполне устраивал: вдвоем путешествовать веселее, тем более с бортовым механиком...

Вылетели мы на По-2 рано утром и к вечеру, преодолев пятисоткилометровый путь, приземлились около Умани. Поскольку горючее было на исходе, Кличко решил добираться до Кировограда на попутных машинах.

Трудно найти слова, которыми бы можно было передать радость моей встречи с матерью и младшим братом! Мы не виделись пять лет. Рассказы, расспросы, слезы... И больше о том, что довелось испытать в фашистской неволе. Страшное это было время. Но мои земляки не мирились с издевательствами оккупантов. Одни сражались в партизанском отряде, другие всячески саботировали распоряжения гитлеровской администрации. Даже мой пятнадцатилетний брат Николай участвовал в этой борьбе. Когда немецкий хозфюрер Мюллер собрался бежать на запад, брат, рискуя жизнью, угнал подготовленную подводу в лес. Фашисту пришлось пешком и без награбленного добра драпать из деревни...

Несколько дней отпуска пролетели незаметно. Надо было возвращаться в полк. Но тут-то и начались осложнения.

Поскольку Кличко рядом не было, пришлось учить брата, чтобы он помог мне запустить мотор. А горючего в баках осталось очень мало, надо было экономить каждую каплю. И еще одна неприятность случилась: разворачивая самолет, деревенские парни перестарались и сломали хвостовой костыль.

Кое-как я добрался до первого аэродрома. Пока заменяли костыль и заправляли самолет бензином, прошло несколько часов. Вылетел уже после обеда. Вскоре понял, что из-за сильного встречного ветра во Владимир-Волынский в этот день не попаду. Решил где-нибудь переночевать.

Сел около небольшой деревушки. Уже стемнело. Постучал в дверь крайней хаты - ни ответа, ни привета. Снова принялся барабанить. Наконец встревоженный женский голос спросил из-за двери, кто я и что мне нужно. Долго пришлось объясняться, прежде чем меня впустили в хату.

- Почему так долго не открывали? - спросил я пожилую женщину. Боитесь, что ли?

- А как же? - ответила она. - Здесь по лесам разный народ бродит. Бандеровцы, сказывают, появились...

Сообщение хозяйки меня не обрадовало. Я попросил ее сына сбегать за председателем сельсовета. Надо было организовать охрану самолета. Пока я укутывал "кукурузника" в брезентовый чехол, вернулся мальчик в сопровождении высокого бородатого старика.

- Вы и есть председатель сельсовета? - с сомнением спросил я у этого человека, так непохожего на "власть".

- А как же? Старостой избрали, - ответил он и, усмехнувшись, ни с того, ни с сего добавил: - Мой племяш у бандеровцев за главного. Вот меня и допустили до власти, чтоб он не грабил в своей деревне...

"Ну и история, - подумал я. - Еще не известно, чем кончится мое пребывание здесь. Если бандеровцы узнают обо мне, они наверняка попытаются завладеть самолетом и расправиться со мной. Мне немало приходилось слышать об их черных делах. Что же делать?"

- Помогите организовать охрану самолета, - попросил я старосту, стараясь не выдавать своей тревоги.

- Не беспокойся, ложись спать. Охрана будет добрая...

После скромного ужина я сходил к самолету, снял пулемет и установил его на столе, перед окном, напротив того места, где стоял По-2. Затем зарядил пистолет и прилег на лавку.

На рассвете меня разбудили какие-то звуки, похожие на отдаленные выстрелы. Неужели бандеровцы? Не раздумывая, я бросился к пулемету.

- Дядьку, вставайте! - послышался с улицы голос хозяйского сына. И он снова постучал в ставню.

- Что случилось?

- Дед вас требует.

Ничего не понимая, выбегаю на улицу. Утренняя свежесть окончательно прогоняет сон. Гляжу на самолет и вижу: брезентовый чехол на нем стал белым от инея. Навстречу идет староста с палкой в руках. Вот она, оказывается, какая добрая охрана! Но что это? Дед в шубе и босиком. Не верю своим глазам. Ходить всю ночь по инею без сапог? А он виновато улыбается и говорит:

- Прости, что разбудил. Совсем замерз.

Вот так дед, вот так староста! А я-то еще сомневался в нем. На таких, как он, видно, и держится наша земля. Сделает доброе дело, да еще извиняется. Нет, это не племянничек его, выросший уродцем. Такие деды Советскую власть в обиду не дадут.

- А почему ты босый, дедушка? Сапог, что ли, нет?

- Да нет, - отвечает он. - Сапоги есть, только рано еще их обувать...

Поблагодарив старосту за охрану самолета, я с помощью деревенских хлопцев запустил мотор и расстался с этими замечательными людьми. От встречи е ними на сердце осталась приятная теплота.

Вернувшись в полк, я узнал новость: Ивану Федорову присвоили звание Героя Советского Союза. Заслуженная награда! Двадцать пять вражеских самолетов уничтожил этот храбрый и умный воздушный боец. А сколько выполнил он других сложных боевых заданий! Мы от души поздравили своего товарища.

Стали думать, как доставить Федорова в Москву для получения награды. Поезда в прифронтовой полосе в то время ходили не регулярно, да и до железной дороги было далеко. Решили подбросить именинника на станцию самолетом. Так я и сделал.

В конце ноября полк перелетел поближе к фронту - на аэродром Вышнице, расположенный на территории Польши. Мы впервые оказались за границей и, естественно, не скрывали своего любопытства. Всюду на вывесках пестрели имена владельцев магазинов и предприятий. От них веяло далеким, чуждым нам миром. Но трудовые люди были такие же, как у нас, - гостеприимные и отзывчивые. Встречали они нас радушно, как освободителей.

На новом месте мы продолжали усиленно тренироваться, особенно в сложных метеорологических условиях. Совершенствовали тактические приемы борьбы в воздухе, учились ориентироваться и пилотировать самолет при ограниченной видимости, знакомились с вражеской авиацией и новыми способами ее действий.

Погода была капризная, менялась порой по несколько раз за сутки. Часто аэродром закрывал плотный туман. В один из таких туманных дней погиб наш командир полка майор Попов. Он потерял в полете ориентировку и разбился.

На место Попова назначили майора Михаила Васильевича Власова. До этого он служил в соседней дивизии. Невысокого роста, спокойный и уравновешенный, майор пришелся по душе летчикам. Будучи хорошим воздушным бойцом, он обладал всеми качествами воспитателя. Власов оказался, пожалуй, самым подходящим из наших командиров.

В конце декабря мы перелетели на аэродром Гарволин, расположенный рядом с магнушевским плацдармом. Этот клочок земли на западном берегу Вислы был захвачен советскими войсками еще в июле 1944 года. С тех пор там непрерывно шли ожесточенные бои.

- Быть наступлению! - говорили летчики, привыкшие к тому, что перед началом активных боевых действий полки корпуса перебрасываются поближе к фронту.

Строить такие предположения позволяло и усилившееся передвижение войск: днем - на восток, ночью - на запад. Видимо, на магнушевском плацдарме, происходила смена частей, сосредоточивались свежие силы.

С аэродрома Гарволин мы из-за плохой погоды летали очень мало. Наши самолеты тогда не имели таких приборов, которые позволяли бы уверенно действовать ночью и в облаках. Наземные радиолокационные станции тоже использовались главным образом в интересах воздушной разведки. Их не применяли для наведения истребителей на цель. Системы слепой посадки на аэродромах в то время не было. Поэтому и самые опытные летчики нередко теряли ориентировку. Мне, штурману полка, естественно, доставалось от командира за эти "блудежки".

Несмотря на эти трудности, все мы жили близостью наступления. Каждый горел желанием сразиться с врагом и ускорить нашу победу.

2

И все же артиллерийская канонада утром 14 января 1945 года была для нас несколько неожиданной. Мы не предполагали, что наступление начнется без нашего участия. А в этот день погода стояла пасмурная. О полетах даже думать не приходилось.

- Такого еще не бывало, - сокрушались летчики. - Наземные части ведут бои, а мы прохлаждаемся... В пехоту, что ли, податься...

В первый же день наступления войска 1-го Белорусского фронта мощными ударами с магнушевского и пулавского плацдармов прорвали главную полосу обороны противника на этих двух участках. В образовавшиеся бреши были введены 1-я и 2-я гвардейские танковые армии. Ломая сопротивление противника, они устремились на запад.

16 января погода несколько улучшилась. Снегопад перестал, и сквозь облака стали прорываться лучи солнца. Полк получил задачу прикрыть части 2-й танковой армии, вырвавшиеся на оперативный простор.

Неустойчивая погода затрудняла действия и вражеской авиации. В воздухе изредка появлялись одна-две пары "фокке-вульфов", которые поспешно сбрасывали бомбы и скрывались. В бой с нашими истребителями они предпочитали не вступать. Такая тактика, естественно, не могла не вызвать у нас презрения. Казалось, в решающий момент войны, когда советские войска вот-вот вторгнутся на территорию Германии, вражеские летчики должны драться ожесточенно, не на жизнь, а на смерть. А они действовали пассивно и трусливо. Другое дело - наши, советские летчики. В грозном 1941 году, когда над страной нависла смертельная опасность, они проявляли невиданный героизм и самоотверженность.

Вместе с другими в этот день поднялась в воздух эскадрилья капитана Джабидзе. Патрулируя над полем боя, летчики наблюдали за стремительным наступлением наших танковых колонн и не подпускали к ним фашистских истребителей.

Когда они возвращались на свой аэродром, то увидели вражеский эшелон, идущий на запад. Его преследовали наши танки, ведя огонь из пушек. Но поезд продолжал двигаться, все больше и больше отрываясь от танкистов.

- Поможем друзьям, - скомандовал по радио Джабидзе. - Шувалов, атакуйте эшелон!

Четверка "яков" развернулась и устремилась вниз. После первых же очередей паровоз окутался белым облаком и остановился. Из вагонов посыпались темные фигурки. Истребители еще раз прошлись вдоль поезда. А к нему уже приближались танки...

Поздним вечером руководящий состав полка вызвали на командный пункт. Майор Власов объявил:

- Приказано завтра перелетать на аэродром Сохачев, захваченный танкистами. Так что мы обгоняем пехоту.

Авиация впереди наступающей пехоты! Такого еще не было.

- А как с горючим? - забеспокоились летчики.

- Танкисты говорят, что его много. Трофейного... И вот мы подходим к сохачевскому аэродрому. Но что это? Из соседнего леска к самолетам тянутся трассы зенитных пулеметов. Недоумеваем: неужели свои так встречают? Когда сели, еще более удивились. Где-то рядом бухают пушки, стучат пулеметы, рвутся гранаты.

- В чем дело? - спрашиваем у танкиста, встретившего нас.

- Добиваем фрицев, - отвечает он, махнув рукой в сторону леска. - Уже дважды они пытались отобрать аэродром...

- Это они нас обстреливали?

- Они. Советую вам запастись оружием. Его у того вон ангара - куча. А то, неровен час...

V Мы, конечно, не замедлили воспользоваться советом танкиста. Но пускать в ход трофейные автоматы и пулеметы не пришлось. Подошедшие на следующий день пехотинцы очистили район Сохачева от вражеских войск.

На аэродроме фашисты оставили не только горючее, но и несколько исправных самолетов. Ими особенно заинтересовался Пасынок. Он ходил от машины к машине, залезал в кабины, что-то там делал. Такое внимание замполита к трофейной технике нас заинтриговало.

- Уж не выставку ли хотите организовать, Тимофей Евстафьевич? спрашиваем его.

- Да нет. Конька-горбунка себе ищу...

Мы недоумевали. На что Пасынку немецкий самолет, когда у него есть наш, отечественный? Да еще какой - "як" последнего выпуска.

- Запретили мне летать на боевых самолетах. - сокрушенно махнул рукой Пасынок. - Врачи говорят: от большой скорости в организме гайки отвертываются...

Летчик лучше, чем кто другой, поймет летчика. Мы не стали успокаивать Пасынка - бесполезно, но все же решили помочь ему. Кто-то увидел в ангаре небольшой связной немецкий самолет, похожий на кузнечика. Его-то мы и вручили замполиту. Он стал летать на нем. Правда, не обошлось без курьезов. "Кузнечика" не раз обстреливали свои зенитчики, а однажды с ним пытались разделаться и наши истребители. Пришлось на крыльях самолета нарисовать звезды. Пожалуй, на "кузнечике" Пасынок и закончил бы войну, если бы инженер дивизии не отрубил хвост этому самолету, отработавшему все ресурсы.

Вскоре на сохачевском аэродроме произвел посадку полк штурмовиков. Быстро заправившись горючим, "илы" ушли на задание. Сопровождать их поручили эскадрилье Джабидзе, с нею вылетел и я.

Миновав реку Варту, у которой фашисты пытались остановить советских танкистов, штурмовики вышли к небольшой железнодорожной станции. Они подоспели вовремя: разгружался вражеский состав с боевой техникой. "Илы" с ходу пошли в атаку. К земле устремились десятки реактивных снарядов. Загорелся один вагон, второй, третий... Штурмовики продолжали атаковать до тех пор, пока станция не превратилась в море огня и дыма. Впечатляющее зрелище!

Когда "илы" взяли курс на свой аэродром, в воздухе появились две пары "фокке-вульфов". Вместе с ведомым Казаком я отстал от сопровождающей группы, чтобы дать фашистам отпор, если они попытаются прорваться к штурмовикам. Но гитлеровцы не стали атаковать, кружась над разгромленной железнодорожной станцией. Да, не те пошли фашисты. Имеют численное превосходство, а не проявляют активности. Что ж, придется побеспокоить их. Вместе с Казаком разворачиваемся, подходим поближе и открываем огонь из "тридцатисемимиллиметровок". "Фокке-вульфы" шарахаются в сторону...

После 20 января погода снова ухудшилась. То и дело идет мокрый снег, солнце закрывают плотные облака, низкие места окутываются непроглядным туманом. Полевые аэродромы раскисают, взлетать и садиться становится все труднее. И все же летчики полка регулярно вылетают на прикрытие танковых частей, приближающихся к границам Германии.

Аэродромы меняем через два-три дня, чтобы не отставать далеко от танкистов. Пехота по-прежнему движется сзади. И вот мы перелетаем на аэродром Иновроцлав, расположенный южнее крупного польского города Быдгощ. Машенкина и меня сразу же вызвали в штаб корпуса, к генералу Савицкому. Предполагаем, что это неспроста. Так оно и оказалось.

Когда мы вошли к командиру корпуса, он вместе с подполковником Новиковым рассматривал карту, висевшую на стене. Генерал поздоровался с нами, пригласил сесть.

- Задание, которое хочу поручить вам троим, не совсем обычное, - сказал он. - Надо пройти над Берлином, показать немцам истребителей с красными звездами и сбросить листовки. До него немногим более трехсот километров. Как на это смотрите?

Что за вопрос? Конечно положительно. Машенкин опередил всех:

- Разрешите вылетать завтра, товарищ генерал!

- Экий вы быстрый, - Савицкий улыбнулся. - А погода? Над Берлином можно наткнуться на аэростаты, да и звезды не очень хорошо будут видны с земли...

- Посложнее задания выполняли, - поддержал Машенкина Новиков. - Все равно ведь к Кюстрину и Франкфурту летаем. А оттуда до Берлина рукой подать.

- Не будем рисковать, товарищи, - сказал после небольшого раздумья генерал. - Улучшится погода - сразу же вылетите. А сейчас готовьтесь...

И мы начали готовиться. Тщательно изучили географию Берлина, особенно ориентиры, познакомились с противовоздушной обороной города, наметили маршрут. Обращали внимание даже на мелочи. У всех было приподнятое настроение: советские истребители впервые должны появиться над столицей фашистской Германии. И не чьи-нибудь, а нашего корпуса.

Наконец погода несколько улучшилась. Перестал идти снег, чуть поднялась нижняя кромка облаков. Получив разрешение на вылет, мы поспешили сесть в самолеты и подняться в воздух.

Шли на высоте нескольких сотен метров. Два-три раза попадали под обстрел вражеских зениток. Однажды пришлось спикировать и прижаться к земле.

К Берлину подошли с северо-востока. Нас никто не обстреливал с земли, и пролетавшие мимо вражеские истребители не уделяли нам внимания. Видимо, фашисты принимали за своих - фронт проходил в нескольких сотнях километров. Как только перед нами открылась панорама города, каждого охватило волнение. Это же логово фашизма! И над ним - мы, советские летчики. Хочется поделиться радостью с товарищами, поздравить их с таким незабываемым событием. Но выдержка берет вверх: договорились использовать радио лишь в исключительных случаях.

Вот и центральная часть города. Отчетливо видны массивное здание имперской канцелярии, купол рейхстага, Бранденбургские ворота. Сбросив листовки, мы развернулись над парком Тиргартен и направились в сторону аэродрома Темпельгоф. Здесь по нас открыли сильный огонь зенитки, пошли на взлет две пары фашистских истребителей.

- Снижаемся до бреющего, - спокойно скомандовал Новиков.

Мы спикировали и над самыми крышами вышли к окраине Берлина. Затем взяли курс строго на восток. Домой возвратились без каких-либо происшествий.

Как только мы произвели посадку, нас окружили летчики, техники и механики. Не скрывая зависти, они засыпали нас вопросами. Пришлось подробно рассказывать обо всех перипетиях полета и о том, что довелось увидеть.

- Скоро все будем там, - ободряюще сказал Машенкин. - И победу справим, и насмотримся...

В общежитии Машенкина и меня поджидали Анкудинов и Федоров. Их лица выражали загадочность.

- Дорогие товарищи! - с улыбкой обратился к нам Иван Федоров. - Вы сегодня великие именинники. Поздравляем вас с первым берлинским полетом и считаем, что такое незабываемое событие надо обязательно отметить...

Отступив на шаг, он энергичным жестом пригласил нас к столу. А там, как на параде, выстроилась батарея пузырьков с яркими этикетками.

- Что это? - спросил Машенкин.

- Заграничный ром, - не без гордости ответил Анкудинов. - Специально для вас приберегли...

- А где взяли?

- Танкисты подарили. За хорошее прикрытие.

- Тогда наливай, - предложил Машенкин. - Никогда не пробовал рома, да еще заграничного.

Анкудинов открыл пузырек и вылил его содержимое в кружки - Машенкину и мне. Второй поделил с Федоровым.

- За успех, друзья! - Анкудинов и Федоров дружно опрокинули кружки.

Выпил и я. В нос ударил больничный запах, язык обожгла горечь. Машенкин, пригубив кружку, состроил болезненную гримасу и вылил остатки питья в кадку с фикусом.

- Гадость какая-то, хуже самогона, - сказал он. - А может, это не ром?

- Как не ром? - удивился Федоров, взяв пузырек и ткнув пальцем в этикетку. - Тендлер расшифровывал, а он первый знаток немецкого в полку.

- Конечно, ром не первого сорта, но пить можно, - поддержал Федорова Анкудинов.

Однако пить никто больше не стал. На следующий день врач полка Гусаченко, зайдя в общежитие, обнаружил несколько пустых пузырьков.

- Это что за медикаменты? - спросил он адъютанта первой эскадрильи Корюкова.

- Порожняк из-под трофейного рома, - ответил тот. Врач внимательно осмотрел один из пузырьков, понюхал его и брезгливо поморщился.

- Кто сказал, что это ром?

- Все говорят. Комсорг Тендлер переводил.

- Да здесь по-латыни, а не по-немецки, - засмеялся врач. - Это не ром, а примочка от потертостей кожи... для лошадей.

Корюков раскрыл рот от неожиданности. По его лицу было видно, что в человеке боролись два авторитета: медицинский и комсорговский. Последний, видимо, все же брал верх, и Корюков спросил:

- Это точно?

- Как пить дать!

Когда об этом случае узнали, то Анкудинову и Федорову проходу не давали.

- Как насчет лошадиного рома? - встречали их вопросом. - Неплохо бы отметить...

Анкудинов и Федоров смущенно улыбались. Бориса Тендлера не задевали: побаивались его острого языка.

* * *

Недолго полку пришлось находиться в Иновроцлаве. В конце января части 1-й гвардейской танковой армии вышли к Познани и захватили южный аэродром. Мы сразу же перелетели на него. Совсем рядом шли ожесточенные бои. Окруженные в Познани фашистские войска оказывали упорное сопротивление. Почти месяц потребовался на ликвидацию этого "котла".

Познанский аэродром был оборудован, как говорится, по последнему слову техники. Бетонированная взлетно-посадочная полоса, такие же рулежные дорожки, капитальные ангары и склады. А совсем рядом - авиасборочный завод. Как нам рассказали местные жители - поляки, за несколько дней до прихода советских войск по заводу нанесли удар американские "летающие крепости". Дело было так. Самолеты-разведчики повесили над заводом дымный оранжевый круг. И вскоре в него с бомбардировщиков, летевших на большой высоте, посыпались бомбы. Завод фактически перестал существовать.

Слушая рассказ, мы не могли скрыть своего удивления. Ведь американцы знали, что советские войска находятся поблизости и скоро займут этот район. Зачем же уничтожать завод, который можно использовать в интересах победы над фашизмом? И разве так поступают истинные союзники? Только впоследствии нам стала ясна такая дальновидная политика американского командования.

Не только завод, но и окружавшие его дома рабочих пострадали от бомбежки. Следы пожаров, груды битого кирпича и стекла, поломанные деревья вот что осталось на том месте. Но зато стоял целехоньким старинный замок, находившийся в километре от завода.

- Не иначе, барон здесь жил, - сказал кто-то из летчиков, когда мы подошли к замку, заинтересованные его готической архитектурой. - Теперь понятно, почему пожалели его американцы. Свой, небось, капиталист...

К замку примыкал большой парк. В нем, казалось, были собраны все деревья земного шара: от северной березы до тропической пальмы. Для деликатных пород предназначалась стеклянная оранжерея.

- Вот куда денежки народные шли, - возмутился летчик. - Один, как бог живет, а другие вкалывают. Непорядок...

На окраине парка виднелось несколько прудов, расположенных амфитеатром и соединенных друг с другом шлюзами. Мы подошли к верхнему пруду и удивились: в нем было полно рыбы.

- Люблю руками ловить, - сказал командир полка майор Власов и торопливо начал раздеваться. - Кто со мной?

Мы переглянулись: мол, давай, рыбаки, выходи.

Хотя таковых не оказалось, все по примеру командира разделись и полезли в воду. А она была холодной-холодной: весна еще только вступала в свои права. Как ни старалась наша артель, ничего не получалось: скользкие карпы не давались в руки. Чеховское "За зебры!" тоже не помогло.

За этим занятием и застал нас пожилой поляк - то ли управляющий, то ли сторож. Он недвусмысленно махнул рукой: мол, вылезайте, чудаки, и следуйте за мной. Мы не заставили себя долго ждать. Старик подошел к верхнему пруду и открыл шлюз. Вода через сетку устремилась вниз, ее уровень начал быстро падать. Власов запротестовал:

- Зря открыли шлюз, пропадет рыба.

- Проше пане, теперь вшистско едно, - сказал старик и позвал сына, парнишку лет шестнадцати. Тот мигом притащил две вместительные корзины. Когда они оказались наполовину наполненными рыбой, старик бросился ко второму шлюзу. Но Власов остановил его:

- Берегите рыбу и все остальное. Скоро придут настоящие хозяева...

- Цо пан мови? - удивленно спросил поляк. Пришлось разъяснять, что теперь хозяева замка с его замечательным парком и прудами - польские трудящиеся. Они-то и распорядятся всем по своему усмотрению. Когда мы уходили, старик, обняв сына, долго смотрел нам вслед. Его лицо, иссеченное морщинами, было задумчивым. Кто знает, может быть, этот человек впервые за свою долгую жизнь почувствовал себя хозяином родной земли.

* * *

Обходим аэродром. Повсюду - танки, бронетранспортеры. Многие из них находятся в ангарах, а два танка замаскированы в кустах, у самой стоянки наших самолетов. Как и на сохачевском аэродроме, вооружаемся до зубов трофейными автоматами, пулеметами и гранатами. С тревогой посматриваем на свои самолеты. На земле они выглядят беспомощными.

Едва летчики расположились на ночлег, как поблизости начали стрелять пушки и пулеметы, рваться снаряды: фашисты предприняли попытку захватить аэродром. Мы выскочили из дома, расхватали оружие и приготовились к бою. Но танкисты пушками и гусеницами быстро охладили пыл атакующих, хотя перестрелка не прекращалась до самого утра.

На следующую ночь повторилась та же история. Однако танкисты опять были начеку. Видимо, фашисты решили надолго обосноваться в Познани, чтобы задержать здесь побольше советских войск и тем самым ослабить наш натиск на западе, около Одера.

Как только погода улучшилась, возросла активность вражеской авиации. Небольшие группы "фокке-вульфов" стали появляться над советскими войсками, окружившими Познань. Они придерживались прежней тактики: на большой скорости и малой высоте подойдут к линии фронта, с ходу сбросят бомбы и сразу же скрываются. И мы не можем ничего сделать: только взлетим, а "фокке-вульфов" уже нет.

Командование наземными войсками недовольно. И есть чем. Свои истребители находятся под боком, а вражеские бомбежки продолжаются, части несут потери.

В конце дня майор Власов собрал руководящий состав полка. Вид у командира хмурый, недовольный. Наверняка из дивизии нагоняй получил. Да и без нагоняя совестно перед танкистами и пехотинцами: аэродром для нас захватили, а мы им не помогаем.

- Сегодня ни одна из наших групп не сумела перехватить противника, Власов обвел собравшихся взглядом. - Так дальше нельзя. Давайте думать, что делать.

Думаем, вносим предложения. Наиболее приемлемым признается мнение Джабидзе:

- Надо патрулировать в воздухе весь день. Мелкими группами, поочередно.

- На том и порешим, - заключил Власов. - Завтра с рассвета начинаем дежурить парами и звеньями.

Новая тактика сразу же дала результаты. Нашим летчикам удалось перехватить первую группу налетевших "фокке-вульфов" и сбить один самолет. Через некоторое время история повторилась. Фашисты стали действовать осторожнее. Едва увидев наших истребителей, они наугад бросали бомбы и, не ввязываясь в бой, уходили. Настроение у танкистов и пехотинцев поднялось.

- Совсем другое дело, - сказал Власов, когда мы собрались, чтобы подвести итоги дня. - А теперь разверните карты и будем снова мозговать...

Несколько минут командир полка внимательно рассматривал карту, что-то подсчитывал. Потом неторопливо начал:

- Обе танковые армии рвутся к Одеру. Через несколько дней на них навалится авиация, базирующаяся на берлинских аэродромах. Какая задача вытекает из такой обстановки для нашего полка?

- Опять менять аэродром? - высказал догадку Федоров.

- Да. Это самое логичное...

- Что ж, не привыкать, - вставил Машенкин. - Можем и в Берлине сесть, если прикажут. Пусть только аэродром захватят.

- Так-то оно так, - задумчиво проговорил майор Власов. - Но есть здесь одно "но"... Перебазироваться будем на немецкую территорию, а это ко многому обязывает. Во-первых, аэродром, куда мы перелетим, обязательно подвергнется нападению вражеской авиации. Значит, надо рассредоточить и хорошо замаскировать самолеты. И организовать постоянное наблюдение за воздухом. Во-вторых, потребуется повышенная бдительность на земле. Фашисты наверняка оставят диверсионные группы. Нужно подумать о дополнительном вооружении полка. А теперь вам слово, Тимофей Евстафьевич.

- Есть и еще одна важная задача, товарищи, - сказал Пасынок. - Мы должны разъяснять нашим людям, что Германия Германии рознь. В этой стране не одни фашисты. Много в ней наших друзей, врагов гитлеризма. А мы не собираемся воевать с мирным населением.

- Трудно убедить солдат, что среди немцев есть наши друзья, - высказал свое мнение Машенкин. - Ведь каждый видел совсем другое на Украине, в Белоруссии...

- Да, трудно. Но необходимо.

- А как тогда понимать плакаты у границы? - прервал Пасынка Федоров, имея в виду огромные щиты, на которых был изображен советский солдат, указывающий рукой на запад, и подпись: "Вот она - проклятая Германия!"

- Думаю, что это ошибка. И ее обязательно исправят. Надпись, конечно, ответил Пасынок. - И с газетным лозунгом "Воин, убей немца!" тоже разберутся. Некоторые писатели и журналисты здесь явно перегнули...

Долгим был разговор в этот вечер. Не каждый из нас смог сразу осознать значимость того, о чем говорил Пасынок. Разум как будто воспринимал все это, но сердце... Невольно вспоминались разрушенные города и села, концентрационные лагеря, кровавые следы фашистского "нового порядка" на советской земле. Трудно такое забыть.

Наступил февраль 1945 года. Несмотря на непролазную грязь, наши войска продолжали наступление. В первых числах февраля они вышли к Одеру и в ряде мест форсировали его, захватив плацдармы на левом берегу реки.

Как и предполагал майор Власов, вражеская авиация навалилась на наши войска, особенно в районе кюстринского плацдарма. Одновременно немецко-фашистское командование перебросило на этот участок фронта свежие силы. Наше наступление на некоторое время приостановилось.

Когда мы обсуждали фронтовые новости, в комнату вошел майор Лепилин.

- Получена радиограмма от танкистов, - сообщил начальник штаба. - Они подыскали новый аэродром. Командир дивизии приказал готовиться к перелету.

- Где он? Покажите.

Лепилин развернул карту и обвел красным карандашом небольшой городок Реппен, расположенный неподалеку от Франкфурта-на-Одере.

- А что известно об аэродроме? - спросил Федоров.

- Танкисты говорят, что нормальный...

- А конкретнее?

- Других сведений нет.

Вошел майор Власов. Он только что вернулся из штаба дивизии. Мы выжидательно посмотрели на него. - Обстановка в районе Реппена сложная, озабоченно сказал командир полка. - Вражеская авиация почти непрерывно висит над Одером. После перелета полка она, конечно, не оставит нас в покое. Зенитных средств на аэродроме мет. Они у танкистов, которые занимают оборону на Одере, рядом с аэродромом. Власов сделал паузу и посмотрел на меня:

- Поручаю вам четверкой перелететь в Реппен и обеспечить посадку всего полка. Кого из летчиков возьмете?

- Кузнецова, Шувалова и Селютина, - ответил я.

- Добро! Когда будет все готово к приему самолетов, сообщите по радио. При подходе к аэродрому полковых групп держите пару истребителей в воздухе. Вылет - завтра утром.

Да, задание ответственное, подумал я, когда все было согласовано. И почетное: первыми сесть на аэродром, находящийся на немецкой территории, такое выпадает не каждому. Интересно, как выглядит Германия. С земли, конечно. Сверху насмотрелись...

3

Про такую погоду обычно говорят: ни то ни се. Облака немного приподнялись над землей. Дождя и снега нет. Видимость средняя. Мы поспешили к самолетам: того и гляди погода испортится.

- Это здорово, что мы будем первыми советскими летчиками в Германии, возбужденно говорит Шувалов. - Такое событие обязательно должны включить в историю Отечественной войны.

- Верно, Дима, - отвечаю я. - Только я не уверен, что мы самые первые. Ведь границу перешли не только на нашем фронте...

И вот мы в воздухе. Идем под самой кромкой облаков, иногда, попадая в них. И тогда кажется, что самолет стоит на месте, а клочья облачности несутся мимо. Внизу серая, унылая картина: голые деревья и кусты, темные прямоугольники полей, садов и огородов, островерхие крыши домов, шпили кирх. Лишь на дорогах кипит жизнь. Почти непрерывным потоком движутся танки, орудия, автомашины, повозки, колонны людей.

Подходим к Реппену. Где же аэродром? Вот он, в самом лесу. Это хорошо: можно замаскировать самолеты. Запрашиваю аэродром по радио, но никто не отвечает, хотя видны два белых полотнища, сложенных буквой "Т". Наверное, нет никого у рации, думаю, и сразу же решаю:

- Шувалов, я сажусь. Прикрывайте. Ваша посадка - по моей команде.

- Вас понял, выполняю.

Мы с Кузнецовым быстро снижаемся и заходим вдоль аэродрома. Колеса самолетов мягко касаются травянистой полосы. Едва мы выбрались из кабин, как увидели двух "мессершмиттов". Они вынырнули из-за верхушек деревьев и прошли над аэродромом. Обнаружили, думаю, нас и бросаюсь к радиостанции. А Шувалов, увидев фашистов, начал преследовать их. Раздаются пушечные очереди.

- Шувалов, возвращайтесь на аэродром! - бросаю в микрофон. Горючее у самолетов на исходе, надо дозаправиться, пока не появились другие вражеские самолеты. В том, что они пожалуют, не сомневаюсь.

Пока пара Шувалова садится, пытаюсь связаться с познаньским аэродромом. Но в эфире сплошной шум. До полка далеко, а радиостанция рассчитана на связь с самолетами только в районе аэродрома. Кто додумался прислать ее сюда?

- Зенитки на аэродроме есть? - спрашиваю Илью Лившица. Он накануне прибыл в Реппен с передовой командой инженерно-технического состава.

- Счетверенная установка, - отвечает механик и скептически ухмыляется: - Одни девушки...

Слышится лихорадочный перестук пулеметов.

- Они, - кивает головой Лившиц в сторону опушки леса.

И в этот момент над аэродромом появляются шесть "фокке-вульфов". Они вытягиваются цепочкой и начинают пикировать. Бомбы рвутся далеко от места, где замаскированы наши самолеты. Хорошо, думаю, пусть стараются...

Мои мысли прерываются оглушительным взрывом бомбы, упавшей метрах в тридцати от нас. Взрывная волна швыряет меня в щель, туда же опрокидывается радиостанция. От неожиданности я растерялся, несколько секунд лежу без движения. Потом инстинктивно покрутил головой, подергал руками и ногами вроде цел.

- Жив, товарищ командир? - спрашивают подоспевшие летчики.

- Обошлось, - отвечаю и тревожно смотрю на рацию, не вышла ли из строя. Поднимаю ее, пробую. Все в порядке, работает. - Шувалов, Селютин, быстро заправить самолеты. Организуйте наблюдение за воздухом.

- А мне что делать? - - говорит Кузнецов.

- Останешься со мной. Всякое может случиться... Будем принимать самолеты.

Надеваю наушники, настраиваю радиостанцию. Через несколько минут слышу голос Машенкина. Его группа приближается к аэродрому. А в воздухе опять появляются "фокке-вульфы". Девушки-зенитчицы стреляют без перерыва. Когда они только успевают менять патронные ленты?

- Самолеты заправлены, - докладывает прибежавший Илья Лившиц.

- Передайте Шувалову и Селютину, чтобы немедленно взлетали. Надо прикрыть посадку эскадрильи Машенкина.

А вражеских истребителей становится все больше и больше. Они бомбят самолетную стоянку, зенитную установку, аэродромные постройки.

Когда на несколько минут установилось затишье, взлетели Шувалов и Селютин. Они набрали высоту и приготовились к бою.

Еще раз связываюсь с Машенкиным. Сообщаю ему обстановку над аэродромом и прошу доложить о ней командиру полка.

Надо же так случиться: к аэродрому одновременно подходят две группы истребителей. С востока - наша, с запада - вражеская. Эскадрилья Машенкина с ходу вступает в бой с "фокке-вульфами". С первой же атаки Машенкин и Мельников сбивают по фашисту. Вражеские самолеты становятся в круг и начинают набирать высоту. Но сверху на них сваливаются Шувалов и Селютин. "Фокке-вульфы" ретируются за Одер. Скатертью дорога!

Только прилетевшая группа произвела посадку, как с востока неожиданно появились четыре "мессершмитта". Они стали бомбить полосу, с которой еще не успели срулить "яки".

Вот бомба летит прямо на самолет Машенкина. Тот видит ее и моментально дает мотору полный газ. С диким ревом самолет срывается с места, а сзади гулко рвется бомба. Истребитель изуродован, но Машенкин жив. Его спасла бронеспинка.

Кто был на фронте, тот знает, что падающая на тебя бомба обладает жуткой силой гипноза, она парализует тело, сковывает действия. Надо обладать поистине нечеловеческой волей, чтобы заставить себя что-то предпринять.

А "мессершмитты" не собираются уходить. Они кружат над аэродромом, высматривая добычу. Навожу на них Шувалова и Селютина, имеющих преимущество в высоте. Вот Селютин пикирует на "мессершмитта" и с первой же атаки прошивает его длинной очередью. У задымившегося самолета отваливается кусок хвоста, потом консоль крыла. Фашистский летчик выбрасывается с парашютом, а "мессершмитт" врезается в землю на окраине аэродрома.

Появляется группа "фокке-вульфов". Их встречает дружный огонь зенитчиц. Ну и девушки! Почти все они ранены, но не покидают боевого поста. Пожалуй, не грешно кое-кому из нас, мужчин, взять у них урок мужества и самоотверженности.

"Фокке-вульфы" проносятся над аэродромом, бросая бомбы. Один из них взрывается в воздухе - то ли от очереди Шувалова, то ли от огня зенитчиц. На землю летят горящие обломки.

- Кончается горючее, - слышу голос Шувалова.

- Садитесь!

Хватаю телефон и прошу зенитчиц прикрыть посадку самолетов. Два "фокке-вульфа" преследуют наших летчиков. Но над аэродромом уже появились группы Федорова и Джабидзе. Фашистские самолеты поспешно уходят к Одеру.

И здесь мне докладывают, что вражеская бомба попала в самолет Феди Селютина. Погиб чудесный парень. Я пророчил ему большое летное будущее, видя его настойчивость, старание и недюжинные способности...

До самого вечера группы вражеских истребителей поочередно висели над аэродромом. Но наши летчики, которым почти непрерывно приходилось дежурить в воздухе, срывали их планы.

А вечером, за ужином, все оживленно обсуждали итоги напряженного боевого дня. Радовались, что с задачей справились неплохо. На новом аэродроме обосновались прочно, выдержали натиск фашистской авиации, сбили несколько самолетов. Пожалуй, такую ожесточенность схваток - и где! над своим аэродромом - можно сравнить только с кубанскими боями.

- А знаете, товарищи, новость? - проговорил Пасынок и сделал интригующую паузу. - Наш инженер отправил на тот свет "худого".

- Да не может быть! Когда? Каким образом? - удивились летчики.

- Очень просто. Вылетел из Познани в Реппен на По-2. По пути попались два "мессера". Ерохин приказал летчику догнать одного и влепил ему очередь из турельного пулемета. Вот как нужно воевать!

От мощного взрыва хохота вздрогнули стекла окон.

- Не верите? - улыбнулся Пасынок. - Спросите самого инженера. Да вот он...

Ерохин вошел в столовую, сел за стол.

- Говорят, вы сегодня "мессера" резанули? - спросил Федоров, с трудом удерживая на лице серьезное выражение. Как ни говори, а инженер полка начальство немалое, с ним шутить надо умеючи.

- Было дело, - скупо ответил Ерохин и потянулся за ложкой.

Мы вытаращили глаза. Скептические улыбки слетели с лиц. Инженер никогда не бросал слов на ветер. Само собой разумеется, попросили Ерохина рассказать.

- Взлетели, пошли над самой землей, - неторопливо начал он. - От нечего делать перезарядил "шкасс": чем черт не шутит. Посматриваю по сторонам, а сам думаю, как лучше организовать работу на новом месте. И вдруг прямо перед собой увидел "мессера". Нашим же курсом идет. Но выше метров на сто и, наверное, не видит "кукурузника". Внутри все похолодело. Подумал: "Пропадешь ни за грош. А что, если попробовать из "шкасса" его, пока он слепой? Аэродром рядом, в случае чего - свои помогут". Развернул пулемет, выпустил всю ленту в брюхо "худому" и глазам своим не верю: самолет накренился, клюнул носом и, ломая деревья, грохнулся в лес. Ну и чудеса!

Второй "мессер", увидев такую картину, начал разворачиваться, чтобы разделаться с нами. Дудки! "Кукурузник " уже около аэродрома. К тому же перед "худым" с земли забил фонтан трассирующих пуль. Зенитчицы постарались. Недавно был у них, спасибо сказал...

Все, кто был в столовой, бросились поздравлять Ерохина. Еще бы: инженер, да еще летевший на По-2, сбил "мессершмитта". Разумеется, история полка не будет историей, если в ней не найдется места такому невероятному случаю.

- Счет открыт, теперь его надо увеличивать, - советуем инженеру.

- Без работы останетесь, - шутит он и принимается за ужин.

Поздно вечером в полк на бронетранспортере приехал генерал Савицкий.

- Говорят, фашисты вас здорово погоняли сегодня по аэродрому? - спросил он.

- Досталось немного, - скупо ответил Власов, не зная, что последует за таким нейтральным вступлением командира корпуса. Наземные войска полк сегодня не сумел прикрыть, да и летчика одного потеряли.

- Молодцы! Танкисты вами очень довольны. - Генерал увидел удивленное лицо Власова. - Да, да, очень довольны, их сегодня не бомбили. Вы приняли на себя удар большей части авиации Берлинского оборонительного района. Завтра утром пришлют вам зенитный дивизион. Потери есть?

- В воздухе нет. На земле погиб от взрыва бомбы летчик Селютин.

- Жаль, очень жаль, - нахмурился генерал. - Когда летчик гибнет в воздушном бою, это еще может быть как-то оправдано. Но если на земле...

После небольшой паузы Савицкий заметил:

- Сегодня вам пришлось тяжело. Но не рассчитывайте, что завтра будет легче. Фашисты едва ли смирятся с тем, что наши истребители у них под боком. Так что готовьтесь. Измените места стоянок самолетов, выройте побольше щелей и убежищ.

- Будет сделано, товарищ генерал!

- Скажите, Власов, реактивные самолеты сегодня не появлялись?

- Нет.

- Тогда готовьтесь к встрече. - Командир корпуса заспешил к бронетранспортеру.

Утром следующего дня майор Власов собрал руководящий состав полка. Подойдя к карте, он сказал:

- Вчера мы вели бой с истребителями противника, базирующимися на аэродромах Фюрстенвальде, Штраусберг, Вернойхен. Там находятся недавно сформированные части, летный состав которых раньше летал на бомбардировщиках. Так что заслуга наша не так уж велика. Мы должны готовиться к встрече с более серьезным противником. С истребительной эскадрой "удет" и эскадрой противовоздушной обороны Берлина...

Слушая майора Власова, мы с тревогой посматривали в окна. Туман, окутавший аэродром ночью, не собирался рассеиваться. А наземные войска крайне нуждались в поддержке авиации. Они вели тяжелые бои за Одером, на плацдармах.

- Да, товарищи, сегодня летать не будем, - сказал командир полка. - Из дивизии пришло распоряжение отдыхать.

Майор Пасынок в последние дни сильно простудился. Он гулко кашляет, каждый раз хватаясь рукой за правую сторону живота. Никак не заживает шов после операции аппендицита. Но от госпиталя отмахивается, предпочитая помощь полкового врача. Мы понимаем замполита: в такое решающее время никому не хочется лежать на госпитальной койке.

- Предлагаю осмотреть город, - негромко говорит Пасынок. - Вы обязательно увидите две Германии в одной стране. Пожалуй, мне нет нужды советовать вам, как себя вести. Долг освободителей обязывает ко многому...

Полуторка быстро домчала нас до Реппена. Сошли на окраине. Повсюду воронки от бомб и снарядов, груды кирпича и черепицы, осколки оконного стекла. Островерхие дома выглядят хмуро и, кажется, от страха тесно прижались друг к другу.

- Тендлер, какая это улица? - спрашивает Власов..

- Бисмаркштрассе.

Борис Тендлер отважился выступать в роли переводчика. Он считался лучшим знатоком немецкого языка в полку.

За углом встретили группу пехотинцев, обступивших девушку с корзиной. Солдаты что-то говорили ей, смеялись. Та смотрела на них испуганно, но не без любопытства.

- Ну, Борис, демонстрируй... - кивает Власов.

Тендлер подошел к девушке. Солдаты, очевидно застеснявшись офицеров, ушли. Минут десять длился разговор между Борисом и девушкой. Но чувствовалось, что они не очень-то понимают друг друга.

- Наверное, на уроках немецкого в шахматы играл, - бросил кто-то из летчиков.

Борис обернулся. Лицо у него красное, растерянное.

- К бабушке идет, - сказал комсорг.

- И больше ничего не узнал? Ведь столько шпрехал...

- Ничего интересного. Язык у нее какой-то чужой, вроде и не немецкий... диалект.

Его слова тонут во взрыве смеха.

- Дай-ка я попробую, - говорю Борису и перебираю в памяти известные мне немецкие слова. Чем короче вопрос, тем короче и понятнее будет ответ.

- Как вас зовут? - спрашиваю.

- Ингрид.

- Сколько вам лет?

- Двадцать.

- Где бабушка живет?

Девушка показывает дом напротив.

- Сколько бабушке лет?

- Восемьдесят.

Мой словарный запас иссяк, и я замолкаю.

- Скажите ей, чтобы она вела нас к своей бабушке, - обращается ко мне Власов. - Посмотрим, как немцы живут.

Я в затруднении. Откуда взять столько слов? Смотрю на Тендлера, он на меня. И оба - на девушку. Кое-как растолковали ей, чего хотим. Кивком головы она приглашает нас следовать за ней.

Входим в подъезд дома, поднимаемся на третий этаж. Стучим долго, настойчиво. Потом - долгое объяснение через дверь. Наконец открывают, и мы входим. В большой комнате несколько стариков и женщин с детьми. Около окна в кресле сидит старушка с седой головой и изможденным лицом.

- Почему много людей? - спрашиваю девушку.

- Не так страшно. Война, солдаты...

- А почему собрались здесь?

- Бабушка - коммунистка. Восемь лет была в тюрьме. - Для убедительности девушка изображает руками тюремную решетку.

Мы во все глаза смотрим на старушку. Так вот она какая! Работала в подполье, скрывалась от фашистов, прошла сквозь тюремные испытания. Как наши русские революционеры! Правильно говорил Пасынок насчет двух Германий. И если мы на первой же улице крохотного немецкого городка встречаем борца-антифашиста, то, значит, не так уж мала эта вторая, свободолюбивая Германия.

- Спросите, чем мы можем помочь бабушке, - говорит Власов. - Есть ли у нее продукты?

Мы с Тендлером словами и жестами переводим эти слова. Старушка благодарит за заботу и говорит, что немного продуктов у нее есть.

Мы прощаемся, выходим на улицу. Ингрид провожает нас, приглашает в гости.

- Кирха? - спрашиваю я девушку, указывая на башню с часами.

- Нет, ратуша.

Потом в Германии мы не раз видели такие башни. Это чуть ли не обязательная принадлежность каждого немецкого города. В ратуше находилось городское самоуправление.

Заходим в какое-то учреждение. Двери сорваны, окна выбиты. На полу, около открытого сейфа, - кучи денег. Обмениваемся мнениями:

- Похоже, банк!

- Видно, драпали без оглядки. При немецкой аккуратности и бережливости оставить столько денег...

- Ничего удивительного. Наши танкисты продвигались по восемьдесят километров в сутки!

Рядом с банком - красивый кирпичный особняк. Нижний этаж его разворочен, в стене второго - огромная дыра. Вокруг особняка крутятся ребятишки. Они с любопытством посматривают на нас, но близко подходить побаиваются. Тендлер машет ребятишкам рукой, и они робко подходят. Подаренный шоколад развязывает им языки. Показывая на особняк, они, перебивая друг друга, о чем-то рассказывают. Мы с Тендлером просим ребятишек говорить медленнее и короткими фразами. Только тогда перед нами вырисовывается событие, происшедшее у особняка.

Когда на площади появился первый советский танк, по нему из окна особняка выстрелили фаустпатроном. Танк загорелся, его экипаж выбрался из машины и скрылся в соседнем доме. Увидев это, командир второго танка направил "тридцатьчетверку" в застекленную витрину особняка, резко развернулся и выскочил на площадь. Но верхний этаж не обрушился.

- Кто там был? - спросили мы у ребят.

- Офицер эс-эс...

Заходим в небольшой двор особняка. Повсюду упакованные ящики, готовые к отправке. Опять помешали наши танкисты! Заглядываем в ящики. В них серебряная посуда. Удивляемся.

- И откуда столько посуды набрали?

- Как откуда? Награбили... со всей Европы.

- А зачем так много для одной семьи?

- Да это же семья капиталиста...

- Ну и что?

- А то, что у них разные приемы и балы организуются. Как у нас до революции...

Переговариваясь, идем от дома к дому. На улицах не видно местных жителей. Одни убежали за Одер, другие - старики, женщины с детьми попрятались. И от кого? От нас. От Красной Армии, которая пришла сюда, чтобы освободить немецкий народ от фашизма...

Вернувшись на аэродром, продолжаем делиться впечатлениями об увиденном. Мы не чувствуем ненависти к этой стране, нам просто становится жалко ее простых людей. Конечно, мы люто ненавидим тех, кто опутал коричневой паутиной демагогии немецкое население, кто с оружием в руках окопался за Одером. Но мы симпатизируем другой Германии; ее представительница - седая женщина-коммунистка.

- Слушай, Борис, - обратился к Тендлеру Василий Мельников. - Неплохо бы отвезти старушке подарок от летчиков. Например, продовольственный.

- Хорошая идея, - откликнулся комсорг. - Надо только посоветоваться с замполитом, как лучше это сделать.

Пасынок поддержал предложение и сразу же позвонил хозяйственникам. Разговор был долгим и в начале безуспешным.

- Ну, знаете, - взволнованно бросил в телефонную трубку Пасынок, нельзя все время жить по инструкции. Вы проявляете политическое недомыслие, да, да...

Последний аргумент, видимо, сломил сопротивление хозяйственников. Пасынок улыбнулся и положил трубку.

- Тяжелый народ... Говорят, что мы допускаем местничество. Скоро, мол, будет создана советская администрация, и она займется снабжением населения продовольствием. И добавили: немцы бережливые, у каждого есть запасец... А кто старушке его приготовил, когда она сидела в тюрьме? В общем, Борис, организуй делегацию в город.

Несколько дней пробыли мы на аэродроме возле Реппена. Летали мало: мешала ненастная погода. И когда в полк пришло распоряжение перебазироваться на другой аэродром в район Морина, настроение у летчиков поднялось. Все почему-то были убеждены, что на новом месте доведется больше летать.

Едва мы успели произвести посадку на аэродроме в районе Морина, как в воздухе появились "фокке-вульфы". Их много, десятка три. Они стреляют из пушек и пулеметов, бросают металлические кассеты, начиненные гранатами. Кассеты раскрываются в воздухе, и гранаты, словно крупный горох, разлетаются по большой площади. Непрерывный гул разрывов, свист осколков заставляют нас метаться по аэродрому в поисках убежищ. Но их нет. Не успели выкопать даже щелей. И взлететь нельзя: самолеты не заправлены.

Последствия такого налета могли стать печальными для нас, вернее, для беззащитных самолетов, если бы над аэродромом не появились истребители соседнего полка. Они отогнали "фокке-вульфов". Поддержка боевых друзей позволила нам подготовить самолеты к вылету.

Кое-как освоившись на новом месте, вылетаем на прикрытие наземных войск и переправ через Одер в районе кюстринского плацдарма. Сначала эскадрилья Федорова, потом - Машенкина и, наконец, - Джабидзе. Часть истребителей непрерывно дежурит над аэродромом. Фашисты не оставляют нас в покое.

Только в сумерках мы покидаем аэродром. В автобусе Борис Тендлер веселит нас забавными историями. Их в его памяти - неиссякаемое множество. А ну, комсомольский бог, давай еще - уж больно складно заливаешь. Да ты не обижайся. Раз это правда, то куда от нее денешься? А если и подзагнул малость, то не беда - люди свои, не посетуем. Что бы мы без тебя делали, дружище?

Наконец, останавливаемся возле высокого мрачного здания, похожего на средневековый замок.

- Ты куда нас привез? - обращаемся к Тендлеру.

- В ресторан, друзья, - весело отвечает он. - Без выпивки, но зато с заграничной официанткой.

Входим, осматриваемся. Ну и ну. На столах белоснежные скатерти, хрусталь. Светло, чисто, уютно. И на фоне этого ресторанного великолепия белозубая улыбка новой официантки. Да, молодцы наши тыловики. Утром в Реппене проводили нас завтраком, а теперь встречают здесь, в Морине, роскошным ужином. Догадываемся, что дело здесь не обошлось без Бориса Тендлера. В последнее время он обычно возглавляет передовую команду.

Садимся за столы. Новая официантка, ее звали Эльза, разносит ужин. Высокая, стройная, красивая, с обаятельной улыбкой, она сразу же покоряет полковых сердцеедов. Ее часто приглашают к столам, просят добавки, расспрашивают. Эльза ведет себя непринужденно, она предупредительна и всем дарит обворожительные улыбки. Такое поведение нам в диковинку. Наши девушки куда скромнее, сдержаннее и серьезнее. А от Эльзы веет чем-то наигранным, неестественным. И это кое-кого из нас настораживает.

Ночью просыпаемся от раскатистого грохота. Вокруг дома, где мы расположились на ночлег, рвутся бомбы. В паузах между разрывами слышится завывание моторов вражеских бомбардировщиков. Они бомбят наш квартал долго и настойчиво, видимо, их кто-то наводит по радио. А утром мы узнаем об исчезновении Эльзы. Неужели это она все организовала? Борис Тендлер держит перед Пасынком ответ за инициативу с заграничной официанткой. О чем они говорили - неизвестно, но до конца войны в персонале столовой никаких изменений не происходило.

В течение дня вражеские самолеты несколько раз появлялись над аэродромом. Но их встречали дежурные истребители и плотный огонь зениток. Потеряв несколько машин, фашисты отказались от дальнейших налетов.

Особенно отличился Иван Федоров. Он сбил два вражеских самолета. Пасынок и Кличко посвятили храброму летчику плакат с подписью:

Его союзники - маневр и высота.

И скорость ценит наш Герой,

Он бьет врага наверняка

Вот запылал сорок второй.

Да, к этому времени Федоров уничтожил сорок два фашистских самолета: тридцать три - в воздушных боях и девять - на земле. Командование представило его ко второй медали "Золотая Звезда". Но представление по каким-то причинам затерялось в вышестоящих штабах.

В середине дня над аэродромом появился "мессершмитт". Он вел себя странно: не спеша делал круг за кругом, то снижаясь, то набирая высоту. Как будто собрался садиться. Что ж, пожалуйста, примем, как положено. Зенитчики по нему не стреляли. "Мессершмитт" очень уж далек был от агрессивных намерений. Но он все кружил и кружил, не решаясь заходить на посадку.

"Мессершмитта" заметили истребители, возвращавшиеся с задания. Вел их Иван Кожедуб.

- Чей "мессер"? - раздался по радио его басок.

- Черт его знает, - ответили с командного пункта. - Приплелся и кружит...

Кожедуб нагнал фашиста и знаками приказал ему идти на посадку. Тот не подчинился, а может, не понял, и заложил глубокий вираж. Тогда Кожедуб энергичным маневром зашел "мессершмитту" в хвост и выпустил по нему длинную пушечную очередь. В тот же момент вражеский летчик покинул самолет и раскрыл парашют. Оказалось, что это был заблудившийся инструктор немецкой летной школы.

И еще один любопытный случай произошел в этот день. Рассказал о нем Вася Буслай - Василий Мельников. Когда он со своей группой патрулировал в районе Кюстрина, летчикам повстречалась странная процессия. Возглавлял ее двухмоторный "юнкерс", на спине которого сидел "мессершмитт". Чуть сзади следовали два истребителя - видимо, группа прикрытия.

- Атакую "юнкерса", - скомандовал Мельников, - берите на себя прикрывающих.

Только он начал прицеливаться, как "мессершмитт" сорвался с бомбардировщика, убрал шасси и открыл лихорадочный огонь из пушек. Мельникову пришлось отвернуть. Пока разворачивался для новой атаки, вражеские истребители успели скрыться. А бомбардировщик перешел в крутое пикирование и врезался в землю недалеко от переправы через Одер. На месте падения самолета взметнулся большой столб огня и дыма. "Юнкерс" был начинен взрывчаткой...

Так группа Василия Мельникова впервые встретилась с новым приемом противника. Устаревший "юнкерс" использовался в качестве летающей торпеды. Управлял ею летчик-истребитель.

* * *

Обязанности штурмана меня не очень обременяли. Дела в полку шли хорошо, и я, не заботясь о проведении занятий по самолетовождению, часто вылетал на боевые задания. Моя оплошность, конечно, не могла остаться без последствий. Однажды меня вызвал майор Власов. По его нахмуренному лицу я понял, что случилась неприятность.

- Заблудились два летчика, - сказал командир полка. - Считаю, что по вашей вине. В последнее время в полку не ведется никакой штурманской работы. Садитесь в самолет и ищите летчиков!

...До вечера ищу пропавших на аэродромах восточнее Одера. Но безрезультатно. Летчики словно сквозь землю провалились. Уж не попали ли к фашистам? Нет, не должно быть этого. Они докладывали по радио, что пошли от Одера на восток. А может быть, горючее кончилось, и они не дотянули до ближайшего аэродрома? Или еще что случилось?

На следующий день продолжаю поиски, но уже над территорией соседнего фронта. Этот район мне почти незнаком. Вот очередной аэродром с бетонированной взлетно-посадочной полосой. На нем мало самолетов, летное поле опутано траншеями и ходами сообщения, посадочных знаков нет.

Захожу вдоль полосы, выпускаю шасси и планирую к центру аэродрома. И вдруг вижу красный купол грузового парашюта, рядом с ним второй, третий... Недоумеваю: зачем сбрасывать грузы на парашютах, когда можно сесть и выгрузиться? Прибавляю обороты мотору, убираю шасси и делаю круг над аэродромом. И сразу же по мне начинают стрелять зенитки. На аэродроме фашисты! Они окружены. Потому-то здесь траншеи и грузовые парашюты. Да это же аэродром Бреслау! Как я раньше не догадался об этом? Ну и дела. Чуть в гости к фашистам не пожаловал...