Ведь так не бывает на свете

Маринка Голованова шла шагов на десять впереди меня и всё так же периодически пинала босыми ступнями засохшие стебли растений. Подумав, я тоже снял с ног потрёпанные кроссовки и, засунув внутрь носочки, забросил их поверх ранца. Зачем зря обувку трепать, мы и босиком доковыляем, ничего нам не сделается. Да и земля пока ещё тёплая, даже горячая. Конечно, всего середина сентября ведь! Хоть бы дождик пошёл, что ли? И хотя дождя ничего, вроде бы, не обещало, я и рубашку школьную и майку тоже снял и запихал в ранец, оставшись лишь в добела выгоревших джинсовых шортах и собственной дочерна загорелой за лето коже.

Честно говоря, Маринку мне даже жаль. Ей-то в платье ковылять приходится. Конечно, платье летнее, лёгонькое, но всё равно это не собственная кожа. Жара-то какая, за тридцать, наверное. Эх, искупаться бы сейчас! Вон, и море внизу плещется, но тут до него высоко, с полкилометра будет, все ноги переломаешь. Уж до села дойдём, там и улизнём купаться. Главное – от мамки незаметно смыться, чтобы она опять алычой не напрягла своей. И куда ей столько, и так всё алычой забито этой, так нет же – собирай и собирай ещё! А мне, между прочим, уроки ещё делать.

Ладно, всякие там физику-химию-математику-геометрию мы с Маринкой ещё в школе сделали, это просто. А История? А политэкономика? А, о ужас Тринадцатой бездны, Могущественнейщее из Проклятий Йог-Сотхотха и любимая пытка Ктулху (чтобы он ещё сто веков проспал), я имею в виду то, что Валерия Николаевна (наверняка тайный адепт Ктулху, причём не из низших), однажды в разговоре с нами, забывшись, назвала истинным, наводящим дрожь на всякого нормального школьника именем "родная литература".

Это какой-то кошмар просто. Раньше, когда у нас в селе своя школа была, кое-как успевал на троечки. Но с прошлого года школу нашу закрыли и началась эта пытка. Разумеется, никто детей из школы не выгнал, учиться мы продолжаем. Да и, если уж совсем честными быть, наша новая школа действительно лучше старой. И побелка со стен не осыпается, и топить её дровами не нужно, и пособия учебные там и более новые и более качественные. Там даже самый настоящий компьютерный класс есть, причём с выходом в Интернет (это, правда, только с компьютера учителя). И спортзал у нас хороший теперь, в нём даже зимой заниматься можно. И обеды горячие, а не только булочки к чаю, как в старой школе было. И секции есть, причём плату за них совсем уж неподъёмной назвать нельзя). Всем хороша наша новая школа, всем. Кроме одного.

И это самое "одно" жирной чертой перечёркивает всё хорошее, что в новой школе есть. Я имею в виду расстояние до дома. Мы с Маринкой, как и ещё пара десятков ребят, живём теперь от школы на расстоянии сильно больше двадцати километров. Разумеется, гонять детей каждый день по жаре или по морозу пешком за двадцать километров (это только в один конец!), до такого пока ещё не дошла даже извращённая логика чиновников от российского образования (хотя кое-кто из старых учителей невесело шутит, что ключевое слово в этой фразе "пока"). Тем не менее, в новую красивую школу нас возят. Автобус такой жёлтый возит с улыбчивым джигитом за рулём. Разумеется, едем мы не по прямой, таких сёл, как наше, по дороге с полдюжины встречается, и отовсюду ребят загрузить-выгрузить нужно. Нам-то ещё повезло, наше село – самое дальнее, нас раньше всех забирают. Это значит, что в автобусе мы можем выбрать себе самые лучшие места. Или не повезло, тут уж как посмотреть. Что лучше, клевать носом в собственный ранец, сидя на самом удобном в автобусе месте, или те же самые пятнадцать минут спать лёжа в собственной кровати? Честно говоря, я бы кровать выбрал, даже если бы мне потом пришлось трепыхаться на самых неудобных местах автобуса – над задними колёсами в хвосте.

Ничего удивительного, что я постоянно не высыпаюсь. Позавчера вот вообще ляпнул в сочинении, что к сапогам французских гусар были приделаны шпроты. Это я от недосыпа со шпорами их спутал. А вредная Валерия ещё и вслух этот кусочек всему классу прочитала, чтобы все поржали. Потом на переменах доставали меня ещё советами о том, что кильки или бычки в томате смотрелись бы на французских гусарах не в пример как элегантнее и стильнее.

Сегодня же мы с Маринкой и вовсе пешком домой идём. Вроде и вместе идем, а вроде и порознь. Нас с ней и так уже дразнят в школе "тили-тили-тесто". А она вот мне, как девчонка, ну совсем, ну ни капельки не нравится. Мне вообще-то, Григоренко нравится, вот она да, красивая – жуть! А коса у неё какая! Загляденье. Так бы вот и любовался, кажется, целый день её косой. Жалко только, что Григоренко – такая дура. По-моему, у неё весь ум в косу и вырос.

С Маринкой же мы просто дружим, как товарищи. Думаете, не бывает такого в наше время? Вопрос о сексе обязательно всплывёт, нам ведь по четырнадцать лет уже. Ну, он и всплывал пару раз, вопрос этот. Только он как-то неуверенно всплывал, типа "ребята, а я вам тут вообще нужен, или как?". Мы с Маринкой дружно помотали головами (я – нечёсаной и рыжей, а она с дурацкими крысиными хвостиками), и с тех пор вопрос тот нас больше почти не доставал. Так мы стали друзьями. Маринка рассказала мне кое-что про Верку Григоренко (не из зависти, а просто правду), я же в ответ на вопрос, какой именно костюм выбрать Маринке на школьный бал, тоже совершенно честно предупредил её, что с моей точки зрения самое лучшее, что можно придумать с её фигурой – это акваланг высшего погружения, ничего более подходящего на Маринку дизайнеры пока ещё не смогли изобрести. Потом я получил по шее, мы посмеялись, и снова стали друзьями. Легко мне как-то с Маринкой и просто.

А сегодня мы всё равно порознь домой идём, поссорились мы с ней. Тоже всё не как у людей у нас. Другие люди ссорятся по пустякам разным – кто-то не так посмотрел не на ту юбку, кто-то новую прическу или туфли не заметил. Бед, короче. У нас с Маринкой всё серьёзно. Маринка рассказывала мне, что "Последнюю теорему Пуанкаре" сам Пуанкаре так и не успел доказать при жизни, а я с ней не соглашался и говорил, что успел, потому она так и называлась: "последняя". Даже в библиотеку попёрлись с ней школьную, выяснять, кто прав. Маринка права оказалась, колбаса этакая. Действительно, Пуанкаре не успел. А мне всё равно за старика обидно, хоть Маринка и права на этот раз была. И там мы с ней в библиотеке помирились, и стали вообще про Пуанкаре читать. Такой мощный старик оказался! Правда, мы с Маринкой и половины не поняли того, что он там наизобретал. Ну, ничего, вырастем, выучимся, и поймём. Обязательно поймём и выучим. А потом полетим в космос, это наша с Маринкой общая мечта – полететь в Большой Космос. Не на Луну там или Марс, это и без нас уже летают, а в по-настоящему Большой. Возможно, даже в другие галактики. И даже если не мы сами полетим, разве важно это? Циолковский вот тоже сам никуда не летал, но ведь любая, самая долгая дорога, всегда начинается с одного крошечного шага, верно?

И пока мы с Маринкой возились в библиотеке и мирились, то когда вылезли наружу нам пришлось опять поругаться. Автобус-то наш школьный тю-тю уже, уехал наш автобус. Он никогда не ждёт никого. Его самого ждать, бывало, приходится, а сам он не ждёт. "Кто не успел – тот опоздал", – говорит джигит. Что ж, не первый раз то. Мы привычно поцапались с Маринкой на тему того, кто дольше в библиотеке тормозил (на самом деле, тормозили оба), а потом уныло почапали по жаре к дому. Это не первый раз уже случается нам вот так вдвоём идти. Настолько не первый, что сексуально озабоченное чудо даже не стало всплывать со дна своего мутного болотца, а просто для порядка (типа "я всё вижу") выпустило парочку небольших дурно пахнущих пузырьков. Но мы с Маринкой давно решили для себя, что у нас с ней полное равноправие, не стану я за ней её портфель переть двадцать километров, сама пускай тащит. Тем более, если по справедливости, это она мой портфель тащить должна, так как она на полторы головы выше меня и намного сильнее. Ого, сзади нас автомобиль догоняет. Да не один, колонна целая! Вот удача! Может, подвезут?..

* * *

…Темнеет уже, а мы всё едем и едем. Куда ж едем-то? Портфели наши с Маринкой полицейский зачем-то в пропасть выбросил. Зачем он портфели-то выбросил, никак не пойму! В общем, дело было так. Догнала нас автоколонна из автобусов, возглавляемая машиной полиции. В каждом автобусе, насколько я мог судить, сидели дети, только какого-то растрёпанного, замызганного вида.

Полицейская машина и шесть автобусов прокатили мимо нас с Маринкой, не останавливаясь и обдав облаками пыли, а вот последний… последний автобус остановился. Изнутри вылезли двое полицейских (с автоматами!) и, не обращая на нас с Маринкой внимания, ничего у нас не спрашивая (будто нас тут и вовсе не было), начали говорить между собой. Один говорит, что вот, мол, говорил же, по дороге найдём. А другой ему возражает, что это не бесы никакие, у них и портфели есть. Тогда первый подошёл к нам с Маринкой, отнял у нас наши портфели, да и зашвырнул их далеко в пропасть. И остались мы с ней босиком, она – в стареньком платье, а я – в добела вылинявших джинсовых шортах. И грязные ещё, как чушки – конечно, больше десятка километров по такой пылище отмахали, тут любой испачкался бы. Вот, говорит первый полицейский, натуральные бесы. Документов нет никаких, шляются где попало без сопровождения взрослых, короче, наши клиенты. Второй соглашается с ним, так они и вправду на бесов похожи, только их ведь девчонок просили отбирать, а тут парень. Впрочем, неважно, скажем, в темноте недоглядели, главное, чтобы по головам всё сошлось, нам за головы платят. А ну, ребятки, давайте грузитесь внутрь – это уже нам.

Мы с Маринкой так удивились от всего этого, что даже и не сопротивлялись. Ну в самом деле, это ведь полицейские, уж они-то точно нас не обидят! Непонятно только, зачем ранцы наши выбросили. Как-то вот ну совсем это на действия полицейских ну ни капельки не похоже.

Автобус тронулся и принялся догонять колонну. Оба полицейских расположились вблизи входа, а я с Маринкой в салон прошёл. Почти весь автобус оказался заполнен девчонками лет так от десяти до пятнадцати. И от многих из этих девчонок пахло, скажем так, своеобразно. В общем, я сразу понял, что это – беспризорники. И нас с Маринкой зачем-то в эту кучу запихали.

Пока ехали, Маринка кое-как разговаривать пыталась с соседками (меня девчонки несколько стеснялись и со мной разговаривали неохотно). Зато Маринка смогла выяснить, что все девчонки до сегодняшнего дня проживали в городе Сочи. А сегодня с самого утра по всему городу прошла грандиозная облава на беспризорников (на бесиков, как они сами себя называют). Такого на их памяти ещё не случалось. Полицией были перекрыты все известные им лазейки. Может, кто из мальчишек и смог уйти, но явно не очень многие, практически единицы.

И вот тут-то в голове у меня и щёлкнуло. Конечно! Сочи. Олимпиада. Иностранцы. Витрина страны. Наверняка не только беспризорников, но и просто БОМЖей переловили. Скорее всего, в Москве в 80-м году происходило нечто подобное. Может, размахом поменьше из-за более низкой популяции беспризорников, но по сути аналогичное.

Непонятно только, я-то с Маринкой каким боком тут оказался. Уж мы-то не беспризорники ни разу, у нас родители есть, мы в школу регулярно ходим. К тому же, живём вовсе не в Сочи, а аж за полсотни километров оттуда. Вот с этими вопросами я подошёл к одному из полицейских близ выхода из автобуса и всё это ему и высказал.

Маринка и ещё какая-то коротко и неряшливо подстриженная девчонка успели подхватить меня подмышки и за голову. Так что спиной я почти не ударился, а голова и вовсе уцелела. Но живот! Мой живот! За что?! Я всего лишь вежливо спросил, почему нас незаконно забрали и когда отпустят. И за это – удар берцем в голый живот и обещание при следующем вопросе бить уже не по животу, а по яйцам. И это – полицейские?! Да полицейские ли это? Бандиты ведь тоже полицейскую форму надеть могут легко.

Нас что, захватили? И мы с Маринкой что теперь – заложники? А другие беспризорники тогда зачем тут? Почему в заложники бандиты захватили беспризорников, а не обычных детей? И что означала та обмолвка липового полицейского, что платят им по головам? Причём собирали они только девочек, а я попался им "по ошибке". Ничего не пониманию.

Тем временем, уже окончательно стемнело. Что любопытно, колонну автобусов впереди нас я больше не вижу, она куда-то потерялась. Наш автобус остался единственным, но ни усатого водителя, ни лжеполицейских это нимало не волновало. Автобус же наш, судя по всему, всё ниже и ниже спускался по какой-то полузаброшенной дороге к морю. Один из лжеполицейских несколько раз выходил с кем-то на связь по рации. О чём он говорил, я не понял, не знаю такого языка. Точно не по-татарски, татарский я бы опознал. Похоже, либо турецкий, либо грузинский. А может и абхазский, кто их там разберёт. В общем, не понял я нифига.

И вот мы приехали. Куда-то приехали. Море, слышу в темноте, как шумит прибой. Доброе, ласковое и тёплое сентябрьское Чёрное море. Только вот сейчас оно отчего-то не кажется мне ни добрым, ни ласковым. Совсем не кажется.

Нам командуют выйти из автобуса. Выходим гуськом, Маринка поддерживает меня, так как у меня всё ещё болит живот. К тому же кожа на нём довольно здорово разодрана подошвой полицейского берца и мне на шорты стекает кровь.

Какие-то люди кругом. Мы все, что вылезли из автобуса, то есть я, Маринка и девчонки-бесики стоим в центре освещённого мощными ручными фонарями круга. Откуда-то из-за пределов светового круга слышен приглушённый лай собак. Друзья человека, блин.

Опомниться и осмотреться нам не дают ни минуты. Новая команда – и вот мы по освещённому фонариками коридору и под всё то же сиплое собачье подвывание куда-то идём. Ага, к морю идём, прибой слышится громче. А вот и он. Ну, так я и знал.

Старый, вероятно, ещё советских времён, полуразбитый пирс. Но пирс не совсем разбит, видно, что о нём заботятся. Только аккуратно так заботятся, старательно. Никаких новых досок или свежей краски. Всё, даже новое, тщательно замазано грязью и ржавчиной. Наверняка издалека и с воздуха этот пирс выглядит старой развалиной, хотя на самом деле находится во вполне себе рабочем состоянии.

Небольшой грязно-серый кораблик покачивается на волнах. Нас по очереди запихивают куда-то внутрь, в трюм. И только со мной вышла заминка. Мужик в чалме и с небольшой аккуратной бородкой схватил меня за волосы и задрал мне лицо вверх, аж слёзы брызнули из глаз. А лжеполицейский, который меня по животу бил, что-то со смехом тому ответил. Бородач в чалме рассмеялся тоже, и толкнул меня в трюм, к девчонкам.

Долго погрузка не продлилась. Едва девчонки-бесики и мы с Маринкой оказались в трюме, как три-четыре человека перешли на катер, убрали сходни, и катерок начал отваливать от пирса, пятясь кормой в сторону моря.

Катер быстро развернулся и набрал ход. Чувствую, как волны бьют в борт. Увозят? Меня? Меня увозят куда-то?! А родители? А баба Таня? И ведь даже позвонить-то я не могу им, мой мобильник в ранце остался. И у Маринки такая же история. Нас увозят? Как же так?! Мы ведь российские граждане! А как же полиция? Армия? А где же наш Черноморский Флот? Ведь нас увозят, увозят чужие!!

Мы с девчонками, наступая друг другу на ноги и руки, начали кое-как рассаживаться в полутьме по грязным лавочкам. Расселись, сидим, ждём чего-то. Ничего не происходит. Десять минут сидим ждём, двадцать минут, полчаса. Всё так же мерно рокочет двигатель, плещется вода за бортом, катерок едва ощутимо подпрыгивает на волнах. И всё это молча, никто нам ничего не объясняет, просто увозят куда-то и всё, без объяснения. Наконец, что-то изменилось. Мотор катера неуверенно чихнул, булькнул, и неожиданно затих. Катер немного прошёл вперёд по инерции, остановился и закачался на волнах. И что это значит?

Открылся люк в палубе и на хорошем русском языке нас всех просят подняться наверх. Предупреждают ещё, чтобы головы берегли, тут полоток низкий в двери. Скажи пожалуйста, какие вежливые!

Вылезли кое-как. Девчонки пахучие (впрочем, к их запаху я как-то уже и притерпелся), да мы с Маринкой. В неровную кучу на корме сбились, стоим, мнёмся. А мне, между прочим, ещё и в туалет надо.

Похитителей наших пятеро всего. Ну, то есть это я пятерых вижу, а так, наверное, ещё есть в рубке или в машинном или ещё где. Четверо относительно молодых бородатых вооружённых автоматами мужчин и тот самый бородач в чалме, что меня за волосы таскал. У носителя чалмы автомата нет, зато есть кобура на боку. Вероятно, он тут у них главный. Судя по тому, что говорить с нами начал именно он, так оно и было.

Правда, говорить с нами начали не сразу. Сначала один из молодых дал из автомата длинную очередь поверх наших голов. Просто так дал, ни за чем, даже без предупреждения. Я так понимаю, он лишь показать хотел, что никого они тут не боятся и что-то кричать ну совершенно без толку. А ещё то, что пристрелят они любого из нас с лёгкостью неимоверной. Потому что мы уже больше не и не люди. Мы – скот, товар, и с нами они могут делать всё, что захотят, вот так.

И вот тут только, когда эта мысль дошла до всех нас, начал говорить хмырь в чалме. Собственно, ничего нового, о чём мы бы и без него не догадались к тому времени, он и не сказал. Заявил, что купил нас и что все мы теперь его собственность, его рабыни, с которыми он может делать всё, что ему угодно. Захочет – на ленточки порежет, а захочет – шашлык изжарит. Смеётся. Это у него типа шутка такая, человечины он, мол, не кушает. Ну, спасибо, утешил.

А если серьёзно, говорит бородач в чалме, то нам предлагается хорошая и, в общем-то, непыльная работёнка. Мы тут все молодые, красивые, здоровые в основном. Опять же, белые, за это дополнительная наценка. И нам предлагается стать наложницами в гаремах различных богатеньких буратин. За покупателями дела не станет, покупателей он на себя берёт. Делать, говорит, вовсе ничего не нужно. Покупатели в основном старенькие и сами уже не могут ничего. Средней студентке секса достаётся раз в десять больше, чем средней наложнице. При том, что уровень оплаты у наложниц не в пример выше. Да и хозяин ваш не вечен, а там… всё в руке аллаха. Как, мол, сами поведём себя (особенно если Ислам примем, да сына от хозяина родить удастся). Так что может, говорит, вы ещё этот день и с радостью в сердце вспоминать будете, как день освобождения. Кем, говорит, вы были? Нищие, никому не нужные отбросы. У вас и так дорога либо на зону либо на панель. Как вариант – наркомания. Впрочем, можно и совмещать. А теперь… Теперь у вас такие возможности открываются, просто ух! Он прямо благодетель наш и спаситель, так по его словам выходит.

И тут я некстати вылезаю. А со мной, мол, как, спрашиваю. Мне что, тоже в наложницы и ребёнка рожать? Дык, не получится у меня, при всём моём старании не получится, как бы я ни хотел. А я, вообще-то, и не хочу ни разу. Я домой хочу, к родителям. Меня же ждут, потеряли давно, и искать будут наверняка.

Смеётся, чёрт бородатый. Насчёт искать, говорит, будь спокоен. Никто тебя теперь уже не найдёт. Ушёл ты, пропал без вести, утонул или ещё беда какая, мало ли что бывает. Погорюют, да и перестанут Не ты первый, не ты и последний. Я, говорит, таких как ты, уже не одну сотню переправил, это, говорит, работа моя. Правда, обычно он возит девочек, но и на мальчиков спрос есть, не волнуйся. Ты тут, как бы ещё и не самым дорогим изо всех вышел. Если выживешь, конечно. Белый, четырнадцать лет, не, если выживешь, точно хорошую цену дадут за тебя. Такие евнухи высоко ценятся.

И вот тут я прямо так в осадок и выпал. К-кто, говорю, требуется? А бородач улыбается. Евнухи, повторяет он мне. А что, тоже работка непыльная, некоторым даже нравится. В деньгах точно недостатка испытывать не будешь.

Евнухом? Меня – евнухом в гарем?! Я… я же учиться хочу. Я жить хочу! Я… к звёздам!! А меня – в гарем евнухом?! НЕТ!!

НЕТ!!!

Шаг вперёд. На автоматы. Ещё шаг. НЕТ!! НИКОГДА!!!

– Жаль, – говорит бородатый. – Честно, жаль. А может, передумаешь? Сейчас это совсем не больная операция.

– Нет! НЕТ!!

– Что ж, очень жаль. Впрочем, русские редко добровольно соглашаются на такое. Потому и ценны так русские евнухи. Конечно, я мог бы заставить тебя силой, парень, но ни к чему хорошему это не привело бы. Во-первых, ты скорее всего умер бы от операции, а во-вторых… я дорожу своим именем. Мой товар знают, мне доверяют. Поэтому я никогда не продам евнуха, от которого в любой момент можно ожидать получить вилку в глаз. Нет, моё имя мне дорого. И это касается не только евнухов, всех остальных тоже. Слышите вы, замарашки! Вас это тоже касается! Я всегда останавливаюсь в этом месте. И здесь, в этом месте, я дарю вам всем свободу. Слышите, свободу! Вы все вольны идти куда угодно. Русский берег отсюда примерно на расстоянии семи миль к востоку. Правда, сейчас нет Луны, но тут уж вам немного не повезло. Итак, я дарю вам свободу! Свободные люди могут беспрепятственно покинуть мой корабль. Рабы остаются и спускаются в трюм. Времени на размышление… нисколько. Выбирайте сразу – в трюм или за борт. Ну!

– Спасжилет хоть можно взять с собой? – спрашиваю я без, впрочем, особой надежды.

– Нет. Ничего нельзя, только то, что на вас.

– Вы ведь всё равно перестреляете нас в воде.

– Нет. Клянусь, никто не станет стрелять в тех, кто предпочтёт смерть рабству. Да в этом и нет необходимости. Проплыть семь миль ночью даже в тёплой воде практически невозможно. К тому же, стрелять просто бесполезно. Если кому-то из вас суждено доплыть, то в такого человека точно не удастся попасть ни одному снайперу. Кто мы такие, чтобы нарушать замыслы Его?

– Марин, ты как? – поворачиваюсь я к Маринке, которая молча берёт меня за руку.

Маринка… Она… Она плавает чуть лучше топора, сколько я ни учил её. Бесполезно всё, она продержится на воде от силы пару минут. И всё равно колебаний в её взгляде я не чувствую. Для неё нет и не может быть иного выбора. И тут за левую руку меня берёт ещё кто-то. Обернувшись, вижу ту самую девчонку с неровной стрижкой, которая в автобусе помогала мне. Она деловито и без суеты стягивает с себя футболку, джинсы, а затем и не первой свежести трусы. Обуви на ней никакой и так не было. Безо всякого смущения она поворачивается ко мне, говорит, что её зовут Катя и предлагает мне снять шорты. Что ж, она права. Я хоть и неплохо плаваю, но семь миль… Даже если мы не заблудимся в темноте. Маринка же своё платье так и не стала снимать. Бесполезно, и она тоже понимает это.

Остальные девчонки робкой вереницей, изредка поглядывая на нас, начинают втягиваться внутрь трюма, а мы, мы трое, взявшись за руки, на мгновение взлетаем над бортом. Маринка в своём стареньком белом платье, которое теперь станет её саваном, а мы с Катькой – обнажённые. Ave, Caesar…

* * *

– …Погоди, руку сводит.

– Осторожнее, Кать, не торопись. Главное, не волноваться. Вода ещё тёплая, сентябрь всего. А человек, если не запаникует, может держаться на поверхности сколько угодно долго.

– Да знаю я. Маринку жалко.

– У неё не было шансов, она совсем не умела плавать, хоть я и учил её.

– Всё равно жалко. Вы давно были знакомы?

– Сколько я себя помню. Мы в соседних дворах жили. Не представляю, что я её родителям скажу.

– Ты сначала доберись ещё до этих родителей. Сколько мы проплыли, по-твоему?

– Мили полторы.

– Тебе не кажется, что ветер и волны нас относят в море.

– Кажется.

– А чего молчишь тогда?

– Тебя пугать не хотел, а так, если честно, то мы сейчас от берега, по-моему, даже дальше, чем были, когда с корабля прыгали. Извини, Кать.

– Ладно, чего уж там. Потому этот урод и отпустил нас в таком месте. Наверняка знал, что против ветра тут не выгрести. Свободу он нам подарил, ага.

– Всё равно подарил. И даже такая свобода – это всё равно Свобода. И на трюм в его катере я её не поменяю.

– Согласна. Хотя мне проще, мне-то ничего отрезать не собирались. И всё равно лучше утонуть здесь, чем там, с этими…

– Поплыли дальше?

– Погоди, дай ещё полежу. Скажи, а ты о чём мечтал? Ну, самая-самая большая мечта твоя о чём была?

– Мечта? Не смейся только. Мы с Маринкой мечтали полететь к Звёздам. Даже не обязательно чтобы именно мы, а просто сделать так, чтобы люди могли летать к Звёздам. В Большой Космос, понимаешь. Глупая мечта, верно?

– Почему? Совсем не глупая.

– Я тоже так думаю. И теперь, теперь, если я всё же выплыву, я не её не брошу. Я буду учиться и за себя и за Маринку, я теперь должен всё за нас двоих делать. Мне бы только бы доплыть, только бы доплыть, а потом… мы шагнём к Звёздам, обязательно шагнём. Обязательно!

Плеск в тёмной воде и Катькина правая ладонь сжимается на моём левом запястье.

– А я животных любила. Мой любимый писатель знаешь кто? Джеральд Даррелл. Я как он хотела стать, ездить по всему свету, собирать животных, ухаживать за ними. Это ведь очень интересно. А люди многого про животных не знают, даже про тех, что рядом с ними живут.

– Да?

– Да. Ты вот, например, знаешь, какая в мире самая распространенная птица? Знаешь?

– Эээ… Воробей?

– Не-а. Это курица! Обычная курица, вот кто! Но это давно было. А сейчас… сейчас у меня мечта – встретиться с мамой. Если выплывем, конечно.

– С мамой? А что с твоей мамой?

– Долгая история. Не сейчас. Поплыли, я отдохнула. Нам куда?

– Держись за мной. Пффф!.. Так что с твоей мамой, Кать? Она больна?

– Нет. Меня с братьями отобрали у неё.

– Отобрали? Как это?

– А вот так. Есть такие люди, или не люди даже, не знаю, как их назвать можно, которые решают, что в детском доме ребёнку лучше, чем с мамой. Потому что нас у мамы четверо, а папа на заработках в городе, а мне за скотиной ходить приходится, потому что больше некому. И меня оттуда "спасли". "Спасли" от моей мамы. Причём моего собственного мнения никто и не спрашивал. Меня в детский дом "спасли". А как меня там "прописывали" ночью прыгалками по голой спине и как в первую же ночь два раза изнасиловали – это нормально, это всё хорошо, так и должно быть. Всё замечательно. Главное – меня "спасли". Ясен красен, я в первую же неделю сбежала из того детдома. А меня поймали. А я сбежала. И ещё сбежала. И ещё. А потом в больницу меня, лечиться от побегов.

– Кать, не волнуйся, пожалуйста. В воде нельзя волноваться. Успокойся.

– "Успокойся". А я, между прочим, после той больницы на правое ухо плохо слышать стала. И… и, извини, под себя иногда хожу ночью. В общем, вылечили меня. От чего-то вылечили. Только не от побегов, я всё равно сбежала.

– Кать, ну пожалуйста, ну успокойся. Давай ещё про мечту твою. Как ты с животными возиться мечтаешь.

– Это старая мечта, детская и глупая.

– А не детская и не глупая какая? Сейчас ты о чём мечтаешь?

– Доплыть до берега.

– Нет, это понятно. А кроме этого?

– Кроме этого? Знаешь, моя мечта теперь, как бы глупо это ни звучало, моя мечта – увидеть маму. Я к маме хочу. Знаешь, я так хочу к маме, что… этого не передать словами даже.

– Кать, а я, когда доплывём…

– Извини, я теряю тебя иногда в волнах. Не плыви так быстро, я боюсь потеряться.

– Потеряться? Тогда вот что, Кать, я буду петь тебе песню, а ты просто плыви на мой голос, хорошо?

– Песню? А ты сможешь плыть и петь одновременно?

– Давай попробуем. И потом, это такая песня, такая… В общем, с ней ты обязательно доплывёшь. Обязательно, Кать, обязательно. С такой песней нельзя не доплыть.

– У меня руки как деревянные уже. Ладно, пой, хуже точно не будет.

И я запел. Запел, потому что чувствовал, что хуже действительно точно не будет. Нас сносило в море, и берег с каждым нашим гребком руками становился всё дальше и дальше. Но что-то ведь нужно было делать, хоть что-то! Поэтому я запел:

Что ещё мог я спеть этой девчонке, которая, как я чувствовал, вот-вот пойдёт ко дну? У меня не было сил никак поддержать её, я и сам ни разу в жизни не плавал на такие расстояния. Я мог только хоть как-то ободрить её, дать ей надежду, надежду на встречу с мамой. Быть может, её мама придаст Катерине сил. Я дать ей сил не мог, я мог только петь:

А ведь берег стал ближе. Нет, точно ближе. Кажется, изменилось направление ветра и теперь нас несёт уже к берегу. К берегу! Неужели мы всё-таки спасёмся? И скоро восход! Вроде бы, я уже вижу что-то огромное и чёрное на фоне сереющего небосвода. Катька, держись!

И вот тут… тут я понял, что Катьки рядом больше нет. Совсем нет. Она ушла так тихо, что я сначала этого даже и не заметил. Катька! Нет!! Не смей! Я орал, метался кругами по морю, даже нырял, хоть это и было совершенно бесполезно. Я звал её, Катерину, с которой и познакомился-то всего несколько часов назад. Кто она мне? Никто. Но отчего-то её потерю я переживал даже сильнее, чем потерю Маринки. Наверное оттого, что у Маринки изначально не было шансов, она не умела плавать. А Катерина почти доплыла. Только вот в море "почти" не считается. Но я всё равно упрямо равно продолжал бессмысленно петь уже мёртвой девчонке:

В какой миг я случайно вдохнул воды, и сам не понял. Но я вдохнул её и зашёлся в приступе дикого кашля. В принципе, ничего страшного, если находиться на берегу или на мелководье. Только вот от меня до линии прибоя-то было ещё не меньше пары миль, я ясно видел её в почти уже наступившем рассвете.

Не сереющем небосводе всё ещё кое-где видны были гаснущие в предрассветных лучах далёкие-далёкие холодные, безразличные и недоступные звёзды.

Звёзды.

Звёзды, до которых мы с Маринкой так хотели дотянуться. Звёзды. Наша мечта. Наша сказка.

Сказка, которую мы так и не смогли, не сумели сделать былью. У нас не хватило сил.

Обидно.

Руки уже не слушаются, а тело безвольно опускается ко дну. И последнее, что я видел сквозь толщу воды, была звезда. Звезда, до которой я так и не добрался.

Когда же погасла уже и звезда, почти мёртвый мозг взорвался последней отчаянной мыслью-упрёком: "Ведь так не бывает на свете!!"…

Москва, 2013 год.