Ведьмин Кут

Дедушка Леший

– Там, где леса нехожены, тропки нетоптаны, где камыш шумит да ряска стелется, где по кочкам моховым красна ягода растёт, где болота топкие да трясины бездонные, где сплелися промеж собою ветви дремучие, так, что не видно сквозь них ясна солнышка, где нежить чёрная хоронится, в самой чаще избушка стоит. Живёт в ней лесной хозяин – Леший звать его. Он всему в лесу голова. Захочет – ветры да вихри подымет, коряги с корнем вывернет, деревья закачает, а захочет – все поляны грибами да ягодами обсыпет – человеку доброму на радость. Захочет – на Русь тя выведет, а нет – в топи заведёт дальние, туда, где брат его младшой, Болотник, царствует, и уж оттудова нет пути назад.

Бабушка пряла пряжу, и веретено её мерно жужжало в тишине ночи. Догорала над чаном с водой лучина, и вскоре упала вовсе вниз, зашипела, всхлипнула коротко и потухла, тёмно стало в избе. Матушка с тятенькой давнёхонько уж спали на лежанке за печью, намаялись за день с работой, а Васятке да бабушке не спалось. Одной от старости, другому – от юности.

– Баба, не хочу спать, посидим ишшо маненько?

– Дак уж лучина-то погасла, спать пора, нову зажигать не стану, – ответила старуха, откладывая веретено и, кряхтя, полезая на печь.

– А мы так, в потёмках посидим, ну бабонька, – запросил Васятка.

– Давай, посидим ишшо чуток, всё одно не спится, эва кака метель разыгралась. Так и воет, вертит снега-те. Снежная нынче зима, значит, хлеба много будет, вдосталь йисть станем. А январь-то звёздной был, значится, ягод тоже вдоволь будет в лесу. Вот станет на дворе лето, и побежите по ягоду с робятами. Да, глядите, в лесу-то себя всегда хорошо ведите, – наставляла бабушка, – С почтением к хозяину. Не ровен час прогневаете его, так не будет тогда добра. А тех, кто с уважением к нему в лес приходит, тех Лешак не тронет.

– А как это, с уважением? – Васятка нащупал под тулупом, свёрнутым под головой вместо подушки, сухарик, запрятанный туда с вечера, сунул его краешек в рот, засосал корочку – вкусно. Солью бы ишшо подсыпать, да баушка заругатся, коли встанет он с лавки, она говорит, мол, нельзя после полуночи есть, в это время на небе молитва идёт у Бога, все-то ангелы небесные, все святые, все угодники Божии об ту пору землю покидают, дела свои оставляют, и встают у Престола Господня на общую молитву, и до утренней зари они молются, пока первы петухи не прокричат. Оттого-то и гуляет вольготно в то время нечисть на земле, с полуночи да до трёх часов. Так баушка сказыват, а она всё-превсё на свете знает.

– Дак как-как? Ведомо как – ничего в лесу зазря не ломать, гнезда птичьего не разорять, ягодников не топтать, в лес с поклоном входить, да непременно угощеньице оставить Хозяину – яйко, хлебца ли краюху, ленту ли, тряпицу ли каку. Лес – место иное, особое, всяко там бываит. Колдуны да знахари туда болезни ссылают заговорами. Нечисть там живёт разная – русалки, кикиморы, игошки. Вот, коли мать дитя своё проклянёт, да скажет: «Леший тебя забери», так проклятое дитё тут же в лесу и окажется, да тама и останется мыковать свой век до самого Страшного Суда.

Васятка, забывшись, громко причмокнул и хрустнул сухариком. Старуха на печи тут же вскинулась:

– Ты чаво это там? Йишь что ли?

– Не, баба, это лавка скрипнула, повернулся я, – отозвался внук.

– Гляди у меня, станешь по ночам йисть, так ангел твой не будет тебя защищать, узнаешь тогда.

Васятка испуганно поёжился, покосился на печь, показалось ему, будто из-под печека выглянул уже кто-то чёрный, потянул к нему по полу свои лапищи скользким вертлявым дымком, стелющимся по самым половицам, и сверкнул жёлтыми глазами-плошками. Васятка натянул второй тулуп, которым он был укрыт поверх лоскутного одеяла, по самые глаза. И смотреть под печь было жутко, а не глядеть ишшо страшнее, а ну как схватит его сейчас этот чёрный своей лапой за ногу, да стащит с лавки и поволочёт к себе под печь. А там у него нора глубокая вырыта, хата устроена. Кто это, Васятка ещё не придумал, может Домовой, а может Кикимора, а может и ещё кто, ему пока неведомый. Это вон баушка всех знает, а он пока маленький, ему семь годков всего и исполнилось-то нынче, осьмой пошёл.

Жил он с мамкой, тятей, да старой бабушкой Пелагеей в небольшой избе об одну комнату. Был он у родителей последышем. Старшие-то братья-сёстры давно своими домами жили, родители уже в годах стали, ну а сколь было лет бабушке Пелагее, и вовсе никто не помнил, чай за сто. Лицо её было тёмным, всё в глубоких морщинах, что потрескавшаяся земля на дороге, когда летом дожжа нет долго. Вся махонькая, сухонькая, невесомая, а глаза, как небушко ясные – аж светятся, синие-синие, что колокольчики полевые. Васятка всегда дивился на её глаза, нешто так бывает, сам человек высох весь, обесцветился, а глаза всё те же, что в молодости, а может даже и ярче ишшо. Богомолица была его бабушка. Все посты соблюдала. Но и в нечисть верила. А когда Васятка спросил однажды, мол, батюшка в храме баит грех енто – и в Бога верить, и в Домового, бабка подивилась дюже и ответила:

– Дак как же ж это, не верить-то, когда есть они? Вот есть Бог, а есть нечисть. Нет, Васятка, есть на свете и русалки, и Домовы, и Леший, и Водяной, все есть. Я ж тебе сказывала про дядьку-то Петра…

И бабушка принималась за очередную быличку о том, как кто-то повстречался однажды с нечистой силой и что из этого вышло, а Васятка слушал, затаив дыхание, и каждый раз история была новая, неслыханная доселе и незнакомая.

Вьюга просилась в дом, выла, скреблась в бревенчатую стену, Васятка, мало-помалу, моргал глазками, веки его становились тяжёлыми и он сладко засыпал под баюкающий бабушкин напев.

***

Вот и лето красное пришло на Русь-матушку. Раскинулись облака кучерявые по-над озёрами, отразились в водной глади, поплыли над деревнею, над полями да лугами, над лесом зелёным. Девушки да парни по вечерам хороводы водить принялись на берегу высоком, костры жечь, песни петь. Ребятишки в лес по ягоды, по грибы бегать стали. И Васятка с ними. Весело ребятишкам, играют по дороге, то в салки, то в прятки, смеются. А Васятка бабушкин наказ помнит, по ягодникам не бегает, грибов не топчет, в белок из рогатки не стреляет, да перед тем, как в лес войти – на пенёк приметный завсегда угощеньице кладёт. Для Хозяина.

– Это тебе, дедушка Леший, не обессудь, чем богат, спасибо тебе за дары твои, – поклонится Васятка, и после того только в лес входит.

Так и в этот раз было. Заигрались они с ребятами, да и не заметили, как смеркаться стало. В лесу-то, знамо дело, всегда раньше темнеет, пора и по домам. Стали сбираться, да пошли узкой тропкой на Русь. А Васятка последним в той цепочке шёл, да и был самым махоньким, головка беленькая, льняная, что одуванчик, рубашечка голубенька, поотстал он от остальных. А поотстал-то вот почему – кочку он занятную чуть поодаль от тропки заприметил, кругленька така, ровненькая, будто обточили её, а на кочке той ягоды растут жёлтые, до того горят в тени деревьев, словно звёздочки с неба на эту кочку упали и во мхе запутались. Морошкой та ягодка зовётся. И уж до того захотелось Васятке тех ягод отведать, что не утерпел он и сошёл с тропки.

– На минуточку только, – думает.

А как сошёл с тропы, так и пропал. Лес словно сомкнулся над ним и тропка за спинами ребят, ушедших вперёд, исчезла. Нет ничего. Один лес шумит. Только Васятка этого не видит, он всё на кочку свою глядит, глаз не сводит, а та никак непростой оказалась, живой, покатилась от него прочь, откатилась далече и остановилась, будто поддразнивает мальчонку:

– Не поймаешь, не поймаешь.

Что за диво? Васятка за ней, она от него. Тот в азарт вошёл, про ребят и забыл вовсе, бежит да бежит за той кочкой всё дальше в лес.

Вдруг встала кочка на месте, а Васятка чует – под ногами у него булькнуло, чвакнуло, и мокро стало вдруг в лапотках. Посмотрел он под ноги, а он в болоте стоит, в самой мочажине. Спужался он, выскочил оттуда, да – назад, хорошо, что затянуть не успело, лёгонький он, как пушинка. Выбрался туда, где посуше, отдышался, огляделся, вовсе кругом не те места. Куда идти теперь? И только было, он заплакать собрался, как слышит – смеётся кто-то. Уж не над ним ли? Насупился он, брови сдвинул, губы покрепче сжал, чтобы не разреветься, сам головой вертит, кто тут? И видит, девчонки молодые (откуда взялись только) вышли из-за ёлок, и к нему, окружили в круг, взявшись за руки, и всё хихикают звонко. Сами высокие, стройные, волосы чёрные распущены, сарафанчики зелёные. Вспомнилось что-то Васятке далёкое, из рассказов баушки его, да только что именно, так он и не припомнил. А девки к нему всё ближе, всё ниже, руки тянут:

– У-у, какой гоженький! У-у, какой светленький! Оставайся с нами, дитятко! У нас тут ве-е-есело.

И Васятка, как заворожённый, уже, было, кивнул им в ответ, как лес зашумел, деревья закачались, и девки бросились врассыпную, заверещав, а Васятка остался стоять один посреди болота. И видит он вышел из-за могучих елей старик – высокий, могучий, ростом почти с дерево, в кафтане из травы спрядённом, только не подпоясанный, с бородой долгой, а в бороде той грибы да ягоды прячутся, веточки торчат кривые, глянул он жёлтым глазом на Васятку, молвил строго:

– Где же озорницы эти? Куды подевались?

Онемел Васятка от испуга, никак сам Хозяин к нему явился. Да куда ж девчонки-то запропастились? Хоть бы они его спасли. А Леший будто мысли его прочитал, говорит в ответ:

– Не для того они тебя сюда заманили, чтобы обратно выводить. То внучки мои – гаёвки. Девки не злые, да озорные не в меру. К ним и птица хворая идёт, и зверь раненый бежит за помощью. Но коли станет им скучно, тут уж горазды они становятся на шалости. Вот и тебя заманили на чарусу своим мячиком моховым, кабы не я, так и остался бы в болоте навек. Ну, да я доброту твою знаю, мальчик ты ладный, в моих владениях беспорядков не чинишь, зверьё не обижаешь, да и ко мне с почтением завсегда, за подарочки твои спасибо тебе, Васятка! А коль ты меня уважил, так и я к тебе с добром буду, выведу тебя к людям.

Взмахнул он рукой, и тут же вихрь поднялся невиданный. Всё кругом исчезло в круговерти: закружилось, понеслось, зашумело, засвистело. Зажмурился Васятка от страха, а как глаза открыл, так увидел, что стоит он на тропке, у самой опушки, рядом с тем самым приметным пнём, на который он завсегда угощение для Лешего кладёт, а перед ним ребята, товарищи его.

– Где ты там пропал-то? Уснул что ли? – засмеялись они, – Еле ноги волочишь.

– Да корзина-то у тебя кака полная, – подивились они, – Ты по пути что ли ещё набирал? Да ягоды-то какие необычные, все большие, одна к одной, да золотые. Васятка! Ты где ж морошки-то нашёл?

Васятка же щурил глаза от закатного солнышка, что светило ему в лицо, и сонно улыбался.

– Э, да он почти сомлел, айдате-ко скорее до дому, – сказал старший среди ребятни, Игнат, подхватил Васяткину корзину, его самого посадил на закорки, в другую руку взял своё лукошко, да стал шустро спускаться с горки в деревню, что виднелась внизу между озёр голубых, в которых, как в зеркале, отражалось красное, уходящее за землю, солнышко.

Заканчивался ещё один Божий день.