Ведьмина роща

Глава 6

Шла Глаша к колхозу и думала. Думала да сердце унять пыталась. Хорошо ей было рядом с Глебом, так хорошо, как ни с кем больше. И внимательный он, и заботливый, и умный. Каждый шаг ее упреждает, каждый взгляд ее ловит, но и себя в обиду не дает. Ей бы радоваться, что такой парень на нее глядит, а все неспокойно. Сон проклятый из головы не идет. Там Хожий ее целовал-миловал, тут парень дружить предлагает. Да только лицо что там, что тут одно. Головой-то понимает Глаша, что нравится он ей сильно, вот и снится, а сердцу все неспокойно.

– Это кто ж тебя в лесу так нарядил, синеглазочка? – окликнул ее дед Евграф.

Глаша обернулась:

– Как нарядил, Евграф Пантелеевич?

– Ты давай без этих, я ж тебе не прохессур какой, просто – дед Евграф. – Дед улыбнулся, рассыпая вокруг глаз лучики морщинок. – Косу цветами кто украсил?

Глаша перекинула косу вперед. В переплетение черных прядей одна за одной были аккуратно вставлены белые звездочки лесной земляники. Она и не заметила, когда Глеб успел их вплести.

– Вот тебе раз! – удивился дед Евграф. – Полдня по лесу гуляла, а кто цветы в косу вплел, не видела.

– Тихо ты, дурень старый! – шикнула на него соседка Евдокия. – А ты бы, дочка, убрала цветы из волос да молчала на деревне о них. Мы-то с Хожим в мире живем и невесту его всегда приголубим, а по ту сторону реки народ дикий, злой.

«Да все вы тут дикие, – подумала Глаша, выпутывая цветы. – Но здешние и правда добрее».

– Спасибо, тетушка Евдокия.

– Да ну ты, брось, – отмахнулась бабка. – А коли нужда какая будет, приходи, приласкаем.

– Ох, репья-то нацепляла полну косу! – всплеснула руками бабка Агафья, встречая ее у ворот. – Ну хоть не зря проваландалась. – Она забрала у Глаши корзину и махнула рукой в глубь двора. – Марш в баню. Придется тебя, как козу, вычесывать!

Глаша прикрыла косу руками и быстрым шагом направилась к бане. Значит, не просто так Глеб цветы ей вплел, что-то это для местных значит.

– Ой, Глашка, какая ты красивая с цветами в косе! – Аксютка вместе с козой вбежала на двор. Коза спотыкалась и недовольно мекала, норовя боднуть девчонку маленькими рожками, но та со смехом уворачивалась. – Бабушка, не надо ее вычесывать! Пусть Глаша так походит, а вечером я ее расчешу! Ну красота же такая!

– Ты посмотри на нее! Совсем животину загоняла, еле ноги переставляет! – рассердилась бабка. – И не болтай, чего не знаешь! Там сверху-то красиво, а внутри репья полно!

Аксютка дернула несчастную козу за веревку и повела ее в хлев. Коза неодобрительно глянула на бабку, мол, к тебе приехали, а я мучиться должна, и пошла следом за девочкой.

Бабка Агафья завела Глашу в баню, расстелила на полу полотенце и протянула гребень:

– Расплетай да на полотенце стряхивай.

Глаша распустила косу и принялась бросать на белое полотенце маленькие ароматные звездочки.

«Это когда ж он успел столько вплести? Ох, Глеб Харитонович! В следующий раз сам вычесывать будешь!»

– Надо же, сколько он их тебе вплел! – удивилась Агафья, собирая полотенце. – Крепко ты нашего Хожего зацепила, Глафира!

– Это Глеб повтыкал, – вздохнула Глаша, проходясь гребнем по волосам. На пол что-то глухо брякнуло. Бабка Агафья нагнулась и подняла серебряный лист смородины с черным камнем посредине, точь-в-точь как на сережках и колечке, что она вчера Глаше отдала.

– Нет, не крепко, – крякнула старуха, поднося листик к окну. – Насмерть зацепила.

Глаша продолжала расчесывать волосы да с подозрением поглядывала на украшение. Красивое, и как раз в комплект, только не привыкла она серебро да золото от парней незнакомых принимать. Да и что это за глупость – прятать подарок в косе?! А если бы она его по дороге потеряла?

– Ты бери, чего смотришь-то? – Бабка Агафья протянула ей кулон. – Или боишься подарков Хожего?

– С чего мне бояться? – Глаша забрала у бабки листик и спрятала его в карман.

– Ох, зря не веришь, Глафира! – вздохнула бабка. – Ну да всему свое время. А листик этот носи под одеждой и никому не показывай. Оберег это хороший, его Хожий нареченной своей дарит. Ты его лучше сразу надень.

Глаша мотнула головой:

– Не на что мне его надевать, цепочка у дядьки дома осталась, не на веревку же серебро вешать.

– Ну, дело твое, Глафира. Я свое сказала. – Бабка завязала полотенце узлом и спрятала под лавку. – А цветы я подготовлю, так и скажи ему. Ну а что он сам-то? Как жить велел?

Глаша сердито глянула на бабку:

– Он мне отец, что ли, повеления раздавать?! Своя голова на плечах сидит.

Агафья погрозила ей пальцем:

– Ох, Глашка! Ты перед Хожим-то сильно нос не задирай! Любит он тебя крепко, а лишнего терпеть все одно – не станет! Может и припугнуть, чтоб посговорчивей стала. Он хоть и нечистый, но все ж таки мужик. А с мужиком ласково надо, а не как вон Аксютка с козой моей: хочет – пасет, не хочет – за веревку да домой. Хожий не коза, Глаша, его куда надо не утянешь, а вот он может, коли сильно строптивой будешь. Ты теперь, хочешь не хочешь, его нареченная, и судьба у тебя с ним одна на двоих.

Глаша аж ногой топнула от злости! Вот подсобил Глеб, нечего сказать! Не успела за порог выйти – уже сосватана! Лихо же он сказку-то оседлал: приглядел девчонку да и привязал к себе принародно. Ей теперь на деревне без него шагу ступить не дадут, а он в любой момент может наиграться и прогнать прочь. Или в город вернуться – практику еще не поздно на другое место переписать, все лето впереди.

– Ты мне баню не ломай! – прикрикнула на нее бабка. – Сама вчера ведьмой назвалась, сама к Хожему в лес ходила, так нечего теперь топать да глазенками сверкать! Я тебе говорила, и Варька говорила, а теперь поздно – Хожий тебе полну косу цветов наплел да всему колхозу показал, что ты евонная. А он от своего не отступается! Иди обедай, да ехать пора, коли оставаться не велел.

Глаша отдала бабке гребень, тряхнула головой и вышла из бани.

В доме уже было накрыто на стол.

– Что, вычесали репье? – усмехнулся дядька Трофим.

– Вычесали, вычесали. У меня на козу его меньше цепляется, хоть она по траве бегает, – откликнулась бабка Агафья.

Дядька рассмеялся, а тетка Варвара только вздохнула.

Обратно ехали без остановок, хотя и дядька, и тетка несколько раз спрашивали, не укачало ли ее. Глаша сосала леденцы, мотала головой и хмуро смотрела на дорогу. После разговора с бабкой настроение испортилось. Нравился ей Глеб, сердце так и заходилось, когда представляла она черные глаза да улыбку его. И так больно было понимать, что играет он ею. Сам Хожим прикидывается и ее за собою тащит, точно девок других на деревне нет. Его-то боятся и не тронут, а вот ее да Аксютку…

Возле леса она даже подумала листик смородинный тихонько выкинуть, но Аксютка ее отвлекла. Она все смотрела в окно и вдруг как закричит:

– Ой, Глаш, смотри, жених твой!

Глаша голову повернула – и правда, стоит Глеб да вслед им смотрит.

– Потеснимся, подвезем парня? – подмигнул ей дядька Трофим.

– Сам доберется! – отворачиваясь от окна, буркнула Глаша. – Как-то же он сюда добрался.

– Да ты что, Глашут? – удивился дядька Трофим, притормаживая. – Скоро стемнеет. Что ж ему, по темноте одному возвращаться?

Он остановился и высунулся в окно:

– Глеб Харитоныч, садись, подвезу!

– Спасибо, Трофим Яковлевич, я на машине.

– А, ну тогда ладно. Поедем мы, а то поздно уже.

– Хорошей дороги, Трофим Яковлевич! – улыбнулся Глеб.

– И тебе тоже! – радостно закивал дядька. – По темноте-то один не гуляй шибко.

И оглянулся на заднее сиденье:

– Высадить тебя, Глашут? Поедешь с Глебом?

– Ты думай, что говоришь-то! – Тетка Варвара аж подпрыгнула. – Тебе брат дочку оставил на сохранение, а ты ее уже за нечистого просватал! Езжай и не мели ерунду!

Дядька вздохнул, развел руками, мол, что с ней говорить, и поехал дальше. А Глаша совсем приуныла. Стоило ей увидеть Глеба, мысли обидные разбегались кто куда и сердце так и рвалось ему навстречу. Да только глупое оно, сердце, Глаша знала: нельзя ему доверять. Не по нутру ей было за парнем ходить как привязанной. А как и правда надоест ему здесь да уедет прочь?

Домой успели до темноты. Глаша подоила корову и, не дожидаясь Сашку, пошла на костровку. Тетка Варвара поворчала, но отпустила. Глаша убрала волосы, надела джинсы и футболку и огородами отправилась на берег.

Идет и чувствует, что не одна тут. А темнеет на улице, в сумерках каждая брошенная изба точно подмигивает да усмехается молодой ведьме, точно манит пустыми окнами. Жутко Глаше стало, пожалела, что улицей не пошла. Приметила она доску заборную, что на одном только гвозде держится, ухватилась и попыталась оторвать. А доска не дается, крепко сидит.

– Ты зачем забор ломаешь, Глаша? – раздался совсем за ухом шепот Глеба.

Глаша так и подпрыгнула.

– А ты что крадешься за мной, точно разбойник?! Обещал не пугать больше, так и подошел бы по-человечески.

– А ты обещала не бежать от меня, а сама в машину брать не хотела, – обходя Глашу и ласково убирая ее руку с забора, с легким укором произнес Глеб. – Чем я тебя обидеть успел, Глашенька? Так хорошо с тобой утром гуляли, ласковая была, точно солнышко, а сейчас отчего брови сдвинула?

– Ты зачем мне камень к косе привязал? Утопить хотел?! – Глаша отдернула руку и гневно сверкнула глазами.

Глеб побледнел, по сторонам огляделся и вплотную подошел. В глаза ей чуть не со слезами заглядывает, а сам аж задыхается от волнения:

– Да что ж ты говоришь-то, милая моя?! И откуда мысли такие, Глашенька? Не смерти я тебе желаю, а спасти от нее. Потому и косу украсил – чтоб народ видел, что ты с Хожим помолвлена; потому и оберег подарил – чтобы знал, кто должен, что крепко тебя Хожий любит, не оставит!

– Ловко ты, Глеб Харитоныч, сказку оседлал: на всю деревню меня своей нарек, чтоб ходила точно коза на веревочке. – Глаша отвернулась, чтоб глаза его черные не видеть. Уж столько боли и обиды в них, ни одно сердце не выдержит. Гонит Глаша прочь сердце глупое и свое гнет: – Да только я не коза, Глеб, и не рубаха, которую хочешь надень, хочешь скинь. Ты еще недельку тут проваландаешься, потом тоска по дому в город погонит. А меня, как Ефросинья Ильинична умрет, ведьмой нарекут. Увидят, что оставил Хожий свою ведьму, поймут, что без защиты она теперь, да на вилы поднимут и меня, и Аксюшу как сестру ведь-мину.

Говорит, а сама слезами уливается, дрожит вся. Больно ей, горестно от этих мыслей, хоть самой на вилы полезай. А Глеб вздрогнул, схватил ее за плечи, прижал к груди и зашептал в самое ухо:

– Не брошу, не оставлю я тебя никогда, милая моя! Говорил уже и еще повторять хоть каждый день буду. И не я тебя к себе привязал, а судьба нас здесь опоясала да друг к дружке притянула. Это я за тобой, что коза, хожу, наглядеться и наслушаться не могу! Глаша, милая, не мучай ты ни себя, ни меня! Пустое это все, чует ведь сердечко, а ты его слушать не хочешь.

– Пусти меня, Глеб. И в свои игры не вмешивай! – Глаша уперлась руками в его грудь, пытаясь отстраниться. – Сердце – оно глупое, об одном все стучит. Если обо мне бы только речь шла, может, и послушала я тебя. Да только не одна я, Глеб, сестра у меня есть, и я за жизнь ее ответ несу. Да и дядькина семья сам знаешь, на каком счету. В лицо кивают да кланяются, а за глаза всякое говорят. Если будем мы с тобой гулять по деревне, а потом тебя тоска или нужда в город погонит, к его хате придут с огнем да керосином.

Глеб не отпустил, только крепче прижал:

– Напугал я тебя, Глашенька, сказками этими, прости меня. Аксюта здесь точно рыбка в воде плавает, любят ее все, никто и слова дурного не скажет. Дядька Трофим один с оружием, боятся его и уважают, а то, что за спиной шепчут, – так это про каждого так сказать можно, за каждым здесь слухи, точно ленты, вьются. А если будет мне нужда в город ехать, я и вас с Аксютой с собой возьму. А хочешь, давай и вовсе домой отвезу? Только на следующих выходных, на неделе не могу я больных бросить.

– Отпусти меня, Глеб, не то кричать стану! – повысила голос Глаша. – Не будет нам житья здесь спокойного!

А Глеб все не пускает:

– Ну послушай ты меня, Глашенька! Если боязно тебе, неволить не стану. Только обещай обережек надеть. Я же буду тенью за тобой ходить да беду отво-дить.

– Отпусти! – закричала Глаша. – А если будешь, точно вор, за мной красться, я найду доску-то покривее да с гвоздями, и весь разговор!

– Ты не слышал, что ли, барышне твои ласки не по нраву. – Из темноты за спиной Глеба выступил Кондрат, а из-за его плеча Сашка Яхонтов так и пыхтит.

– Ты от сестры моей руки убери, Глеб Харитоныч! От врача безрукого толку мало будет, так мы тебя быстро с моста-то спровадим.

За Сашкой послышался одобрительный гул. Глеб вздохнул и отошел от девушки.

– Не от того и не там ты защиты ищешь, Глаша. Ну да воля твоя. Время все по своим местам расставит. Хоть с фонарем ее проводите, а то мне ж потом зашивать, если на что напорется, – бросил он Сашке и пошел прочь.

– Чай, сами разберемся, не маленькие! – огрызнулся Сашка и подошел к сестре. – Ты чего тут поперлась-то, дуреха?

– Дорогу срезать хотела, – буркнула Глаша, а сама Глебу вслед смотрит.

– Ты бы лучше хвост срезала! – зло пробубнила откуда-то из темноты толстуха Оксана. – Не то так и будет тебя этот черт за него ловить. А нам его отгонять – беду на себя кликать.

– Ладно, пошли к костру, чего в темноте стоять! – скомандовал Кондрат, и ребята потянулись к берегу.

– Чего хотел-то этот нечистый? – подбрасывая хворост в костер, спросил Витек. – Просто облапать али посерьезнее чего?

Глаша пожала плечами и еще больше нахмурилась. Прогнала она Глеба, а сердце не на месте, так и силится следом за ним бежать.

– А чего б ни хотел, зря мы его отогнали, – снова зашипела Оксана. – Жениха от невесты оттащили. Считай, в постель к Хожему залезли.

– Да не жених он мне никакой! – Глаша сердито швырнула в костер ветку.

– Ты мне-то не рассказывай! – со злобой выкрикнула Оксанка. – Не к бабке ты в колхоз ездила, а с Хожим сговариваться! Полночи в бане колдовала, а чуть свет в рощу подалась. И вернулась только к обеду, счастливая, с полным кузовом грибов, даром что не пошли еще, а у самой вся коса цветами лесными укра-шена.

Все замолчали. Сашка с опаской посмотрел на сестру:

– Правда, что ли, Глаш?

– Сами-то, гляжу, тоже цветы в волосы вплетаете. – Глаша кивнула на васильковый венок, который Аринка теребила в руках. – А мне почему нельзя?

– А оттого, что не сама ты их туда вплетала, – победно прошипела Оксанка. – Видели люди, как за тобою в лес сам Хожий вошел.

Сашка вскочил:

– Ну, Глашка! Виделась с Глебом в роще? Говори как есть, не то огрею, не посмотрю, что сестра!

– Откуда мне знать было, что он тоже там гуляет?! Я, может, и в колхоз поехала от него подальше, чтобы не донимал! – Глаша подняла на брата обиженный взгляд, но тот отвернулся.

– Не подальше, а поближе, – хищно улыбнулась Оксана. – А о встрече вы с ним в бору сговорились. Или скажешь, не виделась с ним там? Ты бы сестру-то хоть припугнула, что ли. А то больно глазастая она да болтливая.

– Ты только тронь ее! – вскакивая, крикнула Глаша, но Кондрат осадил:

– Ты нам, ведьма, не грози. Мы тебя по-доброму приняли, как сумели предостерегли. Обманула ты нас, Глафира. Думала, не узнаем? Нет, здесь под каждым лопухом глаз да ухо, все знаем, все видим. И Аксюте голову не морочь, она девка хорошая, наша. – Он обвел собравшихся серьезным взглядом. – Верно я говорю?

Ребята нехотя закивали, один Сашка стоял отвернувшись.

– А ты, дура, чего раньше молчала, коли знала? – развернулся он к Оксанке.

– Хотела в глаза ее бесстыжие посмотреть! – огрызнулась та.

– Кабы на нас всех беду не накликала… – Он повернулся в сторону реки. – Хожий, забирай свою невесту и на нас не гневайся. Не знали мы, что по праву ты взять ее хочешь. А коли знали бы, не стали вмешиваться.

Он замолчал, точно дожидаясь чего-то. С реки прилетел порыв ветра, бросил в руки Кондрата березовый лист. Тот развернулся, протягивая лист к костру.

– Услышал Хожий. – Он покрутил листик, демонстрируя его ребятам. Все дружно выдохнули и поднялись. Глаша тоже хотела встать, но Кондрат надавил ей на плечо, не пуская:

– Нет, Глаша. Ты здесь оставайся да жениха своего жди. И впредь на костровки к нам не ходи. Сама на себя беду накликала, нас за собой не тяни.

Он подкинул веток в огонь и зашагал прочь, потом обернулся на замершего в нерешительности Сашку:

– А ты чего, Санек? Свечку им держать собрался?

Сашка постоял у костра, поглядел на сестру и махнул Кондрату:

– Сейчас я, сейчас.

Он снял куртку и накинул ее на Глашу:

– Ты лучше сразу в рощу ступай: даст Бог, смилуется Хожий да примет тебя. А я бате скажу, что ты в колхоз к бабке сбежала.

Бросил ей под ноги коробок спичек и складной ножик и пошел догонять остальных. В темноте кто-то вскрикнул и ругнулся на штырь, поминая Хожего. На него зашикали, потом звуки стали стихать, и вскоре Глаша осталась одна.