Ведьмина внучка

Женька

Ритина двоюродная тётка по матери была сумасшедшей. Столько лет она казалась Рите нормальной, обыкновенной, а оказалось – у Женьки не всё в порядке с головой. Чтобы поставить тётке этот страшный диагноз, не нужно быть врачом. Достаточно того, что услышала Рита в один из Женькиных приездов в Москву, к своей двоюродной сестре – Ритиной маме.

В тот вечер Риту рано отправили спать: Женя была редкой гостьей, и им с мамой хотелось поговорить наедине. Рите тоже хотелось – поговорить, она обожала свою молоденькую тётку и бурно радовалась, когда та появлялась в их доме. Рита понимала, что Женьке хочется пошептаться с двоюродной сестрой, поведать свои секреты. Она без возражений пожелала им спокойной ночи и ушла к себе, оставив дверь приоткрытой. Погасила свет, будто уже легла, накинула поверх ночной сорочки тёплую шаль, уселась на кровати по-турецки и вся превратилась в слух…

Ритина тётка была старше племянницы на пятнадцать лет, и Рита по-свойски звала её Женькой. Женька жила в Рязани, до Москвы на электричке четыре часа, до электрички двумя автобусами, да от Казанского вокзала до них с мамой – почти час. Выходило часов шесть, но Женька всё равно ездила и дочку, когда подросла, привозила с собой. В те времена в Москву приезжали со всех окрестных городов – за продуктами, которых нигде не было, а в Москве можно было купить всё: колбасу, мясо, сыр, апельсины, бананы, шоколадные конфеты… Люди приезжали целыми автобусами и с утра до вечера бегали по магазинам, а вечером возвращались домой, увозя объёмистые сумки – сколько могли увезти.

Иное дело – Женька, в Москве у неё родня, Ритина мама. Женька приезжала к ним с ночёвкой, и для Риты наступали праздники. Собственно, они и были – праздниками либо выходными, но с появлением в доме Женьки становились особенными, суматошно-радостными и светлыми, даже если шел дождь.

Рите долго помнились эти счастливые дни. Мама светилась от радости, хлопотала и суетилась, не зная, чем накормить, чем ублажить дорогую гостью, Рита вертелась под ногами и всем мешала, Женька рассказывала о своём житье-бытье и звонко хохотала. У неё получалось весело и беспечно, и от этого тёткины горести казались Рите пустяковыми, с кем не бывает…

Вера Сергеевна радовалась приезду двоюродной сестры: родных братьев и сестёр у неё не было, а двоюродных было трое, но никто о ней не вспоминал, никто не приезжал, одна Женька. Вдвоём они обходили все окрестные магазины и возвращались с неподъёмно тяжелыми сумками. «Добыча» торжественно выгружалась на кухонный стол. На столе уже не было места, а из сумок всё извлекалось съестное – батоны варёной колбасы, разнокалиберные куски аппетитно-жёлтого ноздреватого сыра, прохладные бруски сливочного масла, вкусно пахнущие пакеты с сосисками, конфетами, зефиром… Оковалки говядины и свинины… Авоськи с апельсинами…

Рита никогда не видела – столько! Они с мамой всегда покупали понемногу. А Женька – сколько унесёт. Даже хлеб покупала! Женька была убеждена, что московский хлеб вкусней рязанского, и каждый раз увозила домой румяный батон. Всё принесённое запихивалось в холодильник, а то, что не вошло, складывали обратно в сумки и выносили на балкон. Апельсины и конфеты оставляли в комнате. Их чистенькая, уютная, всегда прибранная квартира напоминала теперь зал ожидания железнодорожного вокзала или пристанище беженцев: чемоданы, сумки, авоськи, узлы…

– Жень, как повезёшь-то, тяжесть такую? – с ужасом спрашивала Вера Сергеевна.

– Ааа… Дотащу как-нибудь, мир не без добрых людей, помогут, – махала рукой Женька.

К вечеру обе валились с ног от усталости, но свет в маминой комнате не гасили до полночи и вели длинные «бабьи» (по выражению Женьки) разговоры.

Женька говорила обо всём весело и беспечно и никогда не жаловалась на жизнь. – «Счастливая!» – думала Рита о тётке. Став старше, она поняла, что это не так.

Золотой мужик

Женьке жилось тяжело. Муж ушёл, когда Ольке исполнилось пять, и дочку она растила одна. Жили в доме бывшего мужа. Точнее, дом принадлежал мужниной сестре Наталье. Федор поставил к дому каменную пристройку, в которой и поселился – с Женькой и маленькой Олькой. Натальин дом стоял в конце улицы, за домом начинался крутой спуск к реке. Так что косогор был Натальин – сажай не хочу. Наталья сажала, но землю весенним половодьем уносило в реку, все посадки смывало дождями, грядки «ползли» по крутому склону…

Отчаявшись вырастить на косогоре хоть что-нибудь, Наталья отступилась, и склон зарос травой и бурьяном, даже кустарник на нём не держался. Федор договорился со знакомым трактористом, вдвоём они разровняли площадку у задней стены дома и вынули грунт – под подвал. Землю сбрасывали вниз – туда, где хитроумный Федор заранее поставил частокол из крепких брёвен, основательно их углубив. Сброшенную землю утрамбовали трактором, и получилась ровная площадка, отделенная от косогора аккуратным заборчиком (находчивый Фёдор прибил к торчащим из земли верхушкам брёвен аккуратные плашки, и получился штакетник!) Сажай, что душа пожелает, никакими дождями не смоет!

На площадке Фёдор поставил примыкавшую к дому каменную пристройку с отдельным входом и подвалом, в котором хранились сделанные на зиму запасы и садовый инвентарь. Ещё он сколотил из горбыля летнюю кухоньку. Законопатил щели, настелил на крышу толь, и Женька ахнула: «Это ж столовая получилась!». Мебель для «столовой» (деревянный стол с двумя лавками, кухонный столик и этажерку) Федор смастерил сам. Женька покрасила светлой краской полы, побелила потолок, поклеила обои в цветочек, стол застелила нарядной клеёнкой, а на окна сшила пышные занавески. Кухонька получилась – загляденье!

– Построил бы и мне такую же, – просила брата Наталья.

– А на что она тебе, – удивлялся Федор. – У тебя целый дом, а мы втроём в одной комнате. Тесно нам… А теперь в самый раз будет! Вот погоди, Натаха, денег заработаю, баню поставлю за огородом. Вода-то рядом! Будет у тебя своя банька… Чем не царская жизнь?

– Мужик у меня золотой! – хвасталась Женька, приезжая в деревню к матери. – Дом поставил каменный, подвал сухой, потолок высокий. Кухоньку сколотил, мебель… И всё своими руками! Огород опять же придумал на косогоре выкопать, ровненький получился, и воду близко таскать. Повезло нам с Олькой! Наталья иззавидовалась вся, своего-то мужика нет, и у меня не отобьёшь – брат родной. Вот и приходится ей со мной дружиться, куда ей деваться… А живём хорошо, не бедствуем. И всё благодаря моему Феденьке!

Чёрная кошка

Жили вроде бы ладно. Бойкая на язык, крикливая Женька с Натальей держалась скромно, не перечила, стараясь угодить золовке. – Фёдор любил сестру, и Женька никогда не жаловалась ему на Наталью (хотя было на что). Жили мирно. А потом вдруг началось…

Между Женькой и Федором будто чёрная кошка пробежала: всё хорошее меж ними кончилось, и они стали чужими. Федор обвинял жену, что она от него «гуляет». И всегда гуляла, только он, дурак, не видел ничего – любил потому что. Да и Олька характером ни в мать, ни в отца, и лицом на него не похожа. Его ли, Фёдора, дочь?

Рассказывая эту историю Ритиной маме, Женька клялась и божилась, что «ничего такого» не было, и с чего это Федька взбеленился, не иначе Наталья ему наговорила-наплела… А ничего и не было!

– И вправду, не было? – спрашивала Вера Сергеевна. Женька отводила глаза, сыпала скороговоркой: «Да говорю же, не было, ничего серьезного, так… С кем не бывает? Кто не без греха? А любила я одного Федьку, и Ольку от него родила.

Федор ей не поверил. Собрал вещи и ушёл. Дома при ней не появлялся, а вскоре подал на развод: нашел себе другую, у неё и остался.

Наталья с порога заявила вернувшейся с работы Женьке:

– Забирай барахло и шкирдуй в свою деревню. Ты мне таперича никто, и Фёдору не жена. А дом этот мой, твоего тут ни брёвнышка нет. Так что уезжай отсель, без тебя тесно.

Женька ахнула.

– Как это, ни брёвнышка моего? Пристройку-то Федька ставил, на свои, и кухоньку сколотил, и мебель своими руками сделал…

– Вот и я о том же, Федька строил, а ты здесь причём? – отрезала Наталья. Увидев в Женькиных глазах слёзы, смягчилась. – Ладно, не реви. Чай не звери, не гоним. Поживи пока. А только через месяц чтоб тебя тут не было.

Раздел имущества

Женька поплакала, погоревала… и написала заявление в суд, требуя вернуть им с Олькой каменную пристройку к Натальиному дому, построенную на деньги мужа. Ольке к тому времени исполнилось шесть, с Фёдором они жили одной семьёй почти семь лет, почему же пристройка теперь Натальина? Олькина она! Чья же ещё? О Фёдоре, который являлся хозяином пристройки, Женька и не вспомнила. Ушёл и ушёл, живет где-то, значит, есть где жить. А им с Олькой куда деваться? Всё это Женька изложила в заявлении, как смогла, орошая бумагу злыми слезами обиды.

К негодованию Натальи, суд решил дело в пользу Женьки. Пристройку Женьке, однако же, не вернули – она осталась за Фёдором. Наталье велено было выделить им с Олькой жилплощадь, равную по метражу половине пристройки. Женька воспрянула духом: «Половина моя!». Но пристройку Наталья не отдала – отгородила фанерной перегородкой узенькую выгородку, больше похожую на коридор, чем на комнату.

Окно перегородка разделила пополам: половина Женькина, половина Натальина Вот в этом-то коридорчике – шириной полтора метра, с одного конца глухая стена, с другого пол-окна – в этом коридорчике им с Олькой полагалось жить. Охнула Женька, но делать нечего: решение суда Наталья исполнила, положенные им с дочкой девять квадратных метров «наличествовали полностью» (шесть метров в длину и полтора в ширину, шесть на полтора равняется девяти). Оговоренное в решении суда окно тоже имелось – в виде половинки. Не поспоришь.

А жить-то как?

В дальний от окна простенок Женька втиснула кровать, в середину поставила шкаф, у окна стол. Здесь было относительно светло, остальная «жилплощадь» утопала в полумраке. За столом Женька шила и варила на керосинке нехитрую еду, здесь же маленькая Олька делала уроки, сидя на деревянном табурете, который, вставая, задвигала под стол. Больше в выгородке ничего не помещалось, мимо шкафа протискивались бочком, на кровать залезали через спинку: по ширине она была такая же, как их «комната».

Вражда

Так и жили – врагами. Входили и выходили через Натальину половину, оставляя на крыльце обувку. Наталья хмуро смотрела им вслед, понимая, что проиграла. Ничего, она своё возьмёт, выживет из своего дома эту змею.

Женька помалкивала – боялась, что Наталья станет вымещать зло на маленькой Ольке. Из деревни привозила свежие яйца, домашний вкусный творог, сливочное масло (мать держала корову и овец). Выставляла на стол Наталье. – «Не побрезгуй, всё свежее, своё… На рынке-то не накупишься» – говорила Женька и торопливо проходила на свою «половину». Денег с Натальи она не брала.

Подарки Наталье нравились, деревенская сметана была густой, творог жирным, масло душистым. А то, что Женька не брала с неё денег, сразило Наталью окончательно. Она оттаяла, не злобствовала. Случалось, кормила Ольку обедом, совала горсть дешёвых конфеток или леденечного петушка на палочке: «Бери, чай не чужая. Я тебе родная тётка, а ты мне, сталыть, племяшка».

Олька несмело брала угощение, молча смотрела на тётку снизу вверх ореховыми серьёзными глазами в густых ресницах. «Глаза-то Фёдькины, – с раскаяньем думала Наталья. – И нос Федькин, и лоб, и волосы в рыжину. А он, паскудник, дитё своё бросил, забыл совсем. Сволочь всё-таки Федька!»

Наталья поутихла, не смотрела люто, но Женька знала: тут ей житья не будет. На заводе встала на очередь на кооперативное жильё, откладывала потихоньку деньги. И удивила всех, выплатив вместо первого аванса сразу всю сумму за двухкомнатную квартиру.