Век чудес

2

Новость обрушилась на нас в субботу.

Честно говоря, в нашем доме изменений никто не заметил. Ранним утром все спали, поэтому на рассвете ничего особенного не почувствовали. Последние несколько часов до тех пор, когда мы осознали, что началось замедление, отложились в моей памяти, словно спрятанный под осколком стекла детский секретик.

Моя подруга Ханна в ту ночь осталась у нас. Мы с ней по традиции устроились в спальных мешках на полу в гостиной, как делали уже сто раз до того. Мы проснулись от стрекотания газонокосилок, собачьего лая и мягкого скрипа батута, на котором прыгали близнецы из соседнего дома. Через час нам предстояло надеть синюю футбольную форму, зачесать волосы назад, намазаться кремом от загара и обуть шипованные бутсы.

– Мне приснился ужасно странный сон, – сказала Ханна, лежа на животе.

Затем она оперлась на локоть и заложила за уши длинные, спутанные светлые волосы. Ханна отличалась особой, свойственной только худеньким девушкам красотой, о которой я могла лишь мечтать.

– Тебе всегда снятся странные сны, – ответила я.

Ханна расстегнула спальник и села, подтянув колени к груди. На ее тонком запястье висел браслет с брелоками, один из них был половиной маленького медного сердечка. Вторая половина хранилась у меня.

– Я как будто дома, но это не мой дом, – продолжила она. – Рядом мама, но тоже не моя. И сестры не мои.

– А я редко запоминаю сны, – заметила я и пошла выпускать кошек из гаража.

В то утро мои родители занимались тем же, чем всегда, – просматривали прессу за обеденным столом. Так и вижу их: мама в зеленом халате и с мокрой головой быстро перелистывает страницы, а полностью одетый папа молча и внимательно читает все статьи по порядку. Буквы отражаются в толстых стеклах его очков.

Позже папа решил сохранить газету за то число. Он спрятал ее как фамильную драгоценность, положив к номеру, который вышел в день моего рождения. На страницах того субботнего выпуска, предвосхищая грядущие события, рассказывали о росте цен на городскую недвижимость, размывании пляжей и планах строительства новых дорожных эстакад. Еще сообщалось, что на прошлой неделе на местного серфера напала большая белая акула, а пограничники нашли пятикилометровый подземный тоннель, прорытый контрабандистами из Штатов в Мексику. Кроме того, полиция обнаружила тело давно пропавшей девушки, погребенное под грудой белых камней в восточной пустыне. Время наступления рассвета и заката, которое так и не подтвердилось, было напечатано в таблице на последней странице.

За полчаса до того, как на нас обрушились новости, мама поехала за булочками.

Думаю, кошки почувствовали перемены раньше нас. Они обе были сиамками, но из разных пометов. Хлоя, ласковая пятнистая соня, и Тони, полная ее противоположность: старый сварливый дурень, который сам драл на себе шерсть. Ее клочки вечно летали по дому и застревали в ковре, как крошечные перекати-поле.

В те последние минуты я насыпала сухой корм в миски. Кошки вдруг навострили уши и повернулись в сторону двора. Возможно, они почуяли перемены. Они хорошо знали звук мотора маминого «вольво». Я так и не поняла, что именно их тогда насторожило – шорох колес стремительно подъехавшей к дому машины или истерический визг тормозов.

Через мгновение я и сама догадалась, что мама взволнована, услышав на крыльце ее торопливые шаги и нервное звяканье ключей: на обратном пути из булочной она узнала тогда свежую, а теперь печально известную новость.

– Немедленно включите телевизор! – крикнула она с порога, когда ворвалась в комнату, запыхавшаяся и вспотевшая. Забытые в замочной скважине ключи так весь день и проболтались в двери. – Происходит что-то кошмарное.

Мы давно привыкли к маминой манере излагать мысли. Она любила приукрашивать, сгущать краски, преувеличивать. Выражение «кошмарно» могло относиться к чему угодно. Иногда оно обозначало тысячи совершенно обыденных ситуаций: уличную жару или пробки, подтекающие трубы или длинные очереди. Даже еле уловимый сигаретный дым порой становился «действительно и абсолютно кошмарным».

Поэтому мы не торопились реагировать. Папа в желтой застиранной футболке «Падрес» вообще не сдвинулся с места – так и остался сидеть за столом, в одной руке держа чашку кофе, а другой почесывая затылок. Он как раз заканчивал читать статью из деловой рубрики. Я подошла к маме и открыла шуршащий бумажный пакет с булочками. Даже Ханна настолько хорошо ее знала, что продолжала спокойно копаться на дальней полке холодильника в поисках сливочного сыра.

– Вы вообще знаете, что творится? – спросила мама.

Нет, мы не знали.

В молодости мама была актрисой. Она снималась в основном в рекламе шампуней и товаров для кухни, кассеты с ее роликами до сих пор пылились стопкой рядом с телевизором. Все говорили, что раньше мама отличалась удивительной красотой. Несмотря на то что с возрастом она прибавила в весе, я до сих пор восхищалась ее гладкой кожей и высокими скулами. Мама преподавала в средней школе – один час драматического искусства и четыре часа истории в неделю. Мы жили в ста пятидесяти километрах от Голливуда.

Мама встала на наши спальники в двух шагах от телевизора. Размышляя об этом сейчас, я сразу вспоминаю, как она прикрывала рот ладонью – она всегда так делала, когда волновалась. Но тогда меня взбесило, что она топчет черными подошвами кроссовок чудесный спальник Ханны, розовый и в горошек. Он специально был предназначен не для невзгод туристического отдыха, а для мягких ковров в отапливаемых домах.

– Вы меня слышали? – спросила мама, нервно оглядываясь на нас.

Я засунула в рот огромный кусок булки со сливочным сыром. В передних зубах у меня застряло кунжутное семечко.

– Джоэл! – крикнула она отцу. – Я серьезно. Это чудовищно.

Только тогда папа поднял взгляд от газеты, хотя так и не оторвал палец от строки, которую читал. Разве могли мы знать, что пыл маминых слов в кои-то веки соответствовал космическому масштабу событий?