Великая игра

— Далеко не уйдет, — сказал, щурясь на низкое утреннее солнце, декурион княжьей пограничной стражи Хамдир, вытирая со лба грязный пот. Утро выдалось душное, после вчерашнего ливня туман только-только разошелся, и тогда стадо ясно, что день будет жарким. В воздухе занудно зазвенели мухи, слепни, мошки и прочие кровососы, которых здесь в летнюю пору было полным-полно. Роквен Дарион, командир полусотни, кивнул, поджав губы. Уже сейчас с него градом катил пот, пропитывая едва успевший чуть подсохнуть толстый стегач. Беглец же шел налегке, и преследователи тем сильнее его ненавидели.

— Ссскотина, — прошипел роквен сквозь зубы. Ненавидел беглеца он еще и потому, что преступник обманул его в лучших чувствах. Молодой человек, как истинный андуниец, приехал сюда уже восемь лет как, дабы служить собратьям-эдайн на Княжеских землях. Земли эти были приписаны к Андунийской пятине, и власть Нуменора от имени короля здесь держали члены Андунийского дома. Нынешний наместник Северных колоний был старшим сыном князя.

А для роквена это была прежде всего земля древних его предков. Эриадорские эдайн сохранили множество старинных обычаев и традиций, и это оказалось страшно интересно. Ему нравились их обычаи, их язык, сходный с адунаиком и тем не менее куда более старый, словно пласт глины, вывороченный лопатой из-под садового чернозема. Их неторопливая, полная сложных сравнений и образов речь, похожая на темную резьбу по дереву, где драконы переплетаются с чудовищными волками и грифонами… Вообще все, что было связано с эдайн, всегда манило его, как запах земли после дождя. Земли, в которую вцепились древние узловатые корни.

Эдайн олицетворяли для него седую старину, окутанную дымкой славы и героических деяний прошлого. А что героического может быть сейчас, в это измельчавшее время? Себе самому он казался мелким по сравнению с ними — с их старинными гордостью и простотой. Среди них не могло быть негодяев. Они словно сошли со страниц древних повестей и хроник, и вот этот мерзавец, за которым они уже четвертый день шли по кровавому следу, разрушил его мечты окончательно. За это роквен ненавидел его. Его надо настичь и покарать. И, может, тогда вернутся утраченные мечты? И он снова будет радостно ловить в дыхании ветра незнакомые запахи и откликаться на крики летящих куда-то птиц, как на зов боевой трубы?

Молодой человек помотал головой, стряхивая неуместные раздумья. Надо ожесточиться и завершить погоню. Да.

Нога болела страшно. Борлас тяжело плюхнулся на волглую хвою. Вокруг сладострастно зазудели комары. Он чуть улыбнулся. Если бы они и правда могли отсасывать порченую кровь, это было бы спасением. Размотав тряпку, глянул на икру. Вокруг раны плоть побагровела и распухла, кожа натянулась и была на ощупь горячей. Уже чувствовался гнойный запах. Чтобы балроги задрали этого стрелка! Было бы время — остановился бы, накалил нож да взрезал бы рану беспощадно… Да только стража идет по следу, как стая гончих, и не отстанет ни в коем случае. Убийцу в покое не оставят, особенно когда убийца из знатной семьи, а убитый — чиновник из Форноста. Теперь он для всех изгой — «серый волк». И его травят, как волка.

Надо идти. Сил еще хватит, надо добраться до болот, а там — пусть ищут. Там даже эти собаки не найдут. Отлежаться, вскрыть рану, пожевать особых травок. На болоте их достаточно, надо только знать. Он знал про эти травы еще от деда, а тот от своих дедов и бабок. Надо только хорошенько поискать эти скользкие белые луковки, сочные, жгучие и отвратительно горькие. Съесть много — помрешь от яда, а вот пожевать да приложить кашицу к ране — яд выжжет гной. Хотя поболеть придется. Все лучше, чем петля.

Но надо дойти до болот. Надо. А ему уже, несмотря на жару, было зябко, хотелось пить, и все тело ломило. Нога тяжело пульсировала тупой, пилящей болью, он прямо ощущал, как гнойный яд с кровью расходится по телу, убивая силу, его волчью, дикую, непобедимую силу!

— Уходит к болотам, — отмахиваясь от слепней, пробормотал Хамдир. Трава была выше пояса, внизу земля сыро чавкала, и не будь на солдатах высоких сапог да кожаных штанов, ноги им слепни просто обглодали бы. — Морготовы злыдни, — ругнулся декурион. — Если доберется до болот, трудненько будет его там найти. Хотя, — он еще раз пригнулся к следу, немного походил вокруг, затем поднял с земли небольшой обрывок грязной тряпки. — Похоже, рана загноись и ему уже худо. Идет куда медленнее, сильно хромает. Чаще стал отдыхать. Думаю, нагоним.

— Тогда не будем тянуть, — вздохнул роквен. Неприятно все это ему было до тошноты. — Не хотелось бы, — пробормотал, — чтобы он умер.

— Повесить хочется? — прищурился, глядя снизу вверх, декурион.

— Нет, — покачал головой роквен. Вид у него был такой несчастный, что декурион чуть ли не пожалел беднягу. — Если умрет, так и не поймет, что неправ. Адан не может же быть таким… таким неправильным… Он же адан! Он же должен понять и раскаяться!

Декурион хмыкнул, махнул рукой и устало взобрался в седло. Сопляк, несчастный добрый сопляк… И все равно — этот мальчишка ему нравился.

— Ежели вам, сударь мой, охота ему внушение делать, то поторопимся же. Не то либо помрет, либо убежит.

Нашли они его к вечеру другого дня, когда вдалеке уже были видны тяжелые туманы болот. Совсем немного не дошел. Беглец был без сознания, раненая нога безобразно распухла, тряпка присохла к гнилой сукровице. Он хрипло дышал и горел в жару.

— Ну, вот, — устало вздохнул декурион. — Успел-таки запрятаться, прежде чем обомлел. Сильный детина.

Роквен спешился, присел на корточки возле неподвижного могучего человека.

«Какой образец адана, — грустно, с болью думал он. — Брат наверняка был бы рад запечатлеть его на пергаменте для своих миниатюр к „Хроникам деяний эльдар и атани“. Могучий, красивый человек — и убийца. Как же это не совпадает, это так неправильно…»

Декурион распоряжался по поводу носилок, которые спешно сооружали из жердей и плаща и укрепляли между заводными лошадьми. Отрядный лекарь возился с ногой, досадливо морщась и тихо ругаясь сквозь зубы.

— Поганая рана, — сказал он, поднявшись и отирая руки. — Я сделал, что мог, но надо везти скорее до фактории. Или хоть куда-нибудь, где по-человечески лечить можно.

— Ну, поднимаем, — подошел с двумя солдатами декурион.

— Тяжелый, — прокряхтел один. — Зубр и есть зубр.

— Волчара, а не зубр, — сквозь зубы процедил второй. — Серый волк — он и есть серый волк.

— Вы его привязать не забудьте, — хмыкнул декурион. — А то очнется — башки вам поотворачивает.

Роквен молча наблюдал за погрузкой раненого убийцы. Рослый, широкоплечий, крепкий, с густой гривой рыже-золотых волос. Красавец, силач, классический образец адана. Правда, декурион обычно говорит, что раньше народ как раз был мельче, и нынешний средний нуменорец оказался бы небось повыше самого Турина, но декурион все время его подкалывает. Он снова посмотрел на арестанта. Могучий и красивый человек, глядя на которого не зависть, а гордость за свой народ ощущаешь.

Убийца и преступник. Роквен горестно вздохнул и отвернулся.

На деревянных стенах горницы плясали тени, упрыгивая куда-то в темноту под балками потолка. Говорят, именно там гнездятся домашние духи, то добрые, то злые. В самую длинную в году ночь они с визгом и писком носятся с ветром в небесах за призрачным темным всадником, и не приведи Балаи с ними встретиться…

Но сейчас было лето. Однако в очаге плясал огонь, а ставни были закрыты. Госпожа Элинде закрыла окна от позора. Пусть он останется в доме и не выйдет наружу. А то пойдет злой слух скакать с языка на язык, как огонь скачет с крыши на крышу. Госпожа сидела в горнице, и резные звери оживали в пляске пламени и скалились с балок, столбов, комков и ставен. В доме было жарко и душно, но ей было холодно. Она сидела, сцепив руки и ссутулившись, и ее яркие рыже-золотые волосы были распущены и не прибраны в знак беды.

Роквен Дарион неуютно переминался с ноги на ногу. Ему было жаль эту женщину, и он чувствовал какую-то вину перед ней. Она отослала из горницы двух младших сыновей и дочь и теперь сидела, опустив глаза.

Молчание становилось невыносимым.

Роквен кашлянул. Женщина подняла глаза.

— Садись, будь гостем, — негромко сказала она, кивая на резную скамеечку. — И говори все без утайки.

Голос у нее был глубоким и красивым. Так, наверное, суровая Морвен в старину слушала недоброго гонца, подумал молодой человек, и снова заробел. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, шумно вздохнул. Госпожа коротко невесело усмехнулась.

— Вижу я, тяжко тебе говорить? Мне же не менее тяжко слушать. Я знаю, что мой сын сделал. Я знаю, что ему не следовало этого делать. И все же он мой сын. Сядь.

Роквен, пересилив себя, сел на скамеечку. Госпожа Элинде продолжала, словно негромко говорила сама с собой:

— Он всегда был таким. Оленем его называли за гордую поступь, зубром за силу, а теперь только серым волком и зовут.

Роквен еле заметно кивнул — серыми волками исстари называли изгоев.

— Если бы он не стал сам…

— Я знаю! — резко перебила его женщина. — Знаю. Я предостерегала его.

— Ему не надо было сжигать Анбора в доме, — сипло выдавил он сквозь судорожно сжавшееся горло. — Ему следовало дождаться разбирательства. И он ни в коем разе не должен был убивать господина Уринхиля! — Он вскочил. — Это же немыслимо! Все было в его пользу — и тут он такое устраивает… Госпожа, я очень сочувствую вашему горю, мне очень нравился ваш сын, и… простите меня. Но это был мой долг.

Женщина кивнула.

— Я знаю и понимаю, — тихо сказала она. — Мой сын преступник, но это мой сын. На тебе же вины нет. Ступай, мальчик, делай свое дело…

Роквен не стал медлить и быстро вышел из горницы, почти выскочил. Ему было слишком тяжело оставаться здесь.

Роквен с несчастным видом сидел за деревянным столом. Донесение никак не писалось, да и вообще все не складывалось и шло вкривь и вкось. И долгожданный дождик казался мерзким и унылым, и мухи жужжали особенно противно, да и рожи у всех кругом были отвратные. Декурион молча сидел в углу комнаты и искоса посматривал на командира. Роквен же тайком поглядывал на декуриона. Пожалуй, эта рожа раздражала меньше всего, хотя молчаливость и скупость жестов и движений, всегда восхищавшие его, нынче тоже злили. Это было неправильное чувство — ведь никто не виноват в его настроении, потому роквен вздохнул, стараясь взять себя в руки, и, словно заглаживая вину, обратился к декуриону:

— Как думаете, почему он все же так поступил?

Декурион неопределенно дернул плечом.

— Трудно сказать. Насколько я понимаю дело, парень старинным способом решил земельный спор. Нехорошим, надо сказать, способом.

— То есть?

— Ну, сударь мой, вы же сами говорили, что вам любопытны древние обычаи наших общих предков. Так вот, случалось и такое, только это всегда было чем-то из ряда вон выходящим. Даже в истории Турина, которую вы мне то и дело повторяете, сожжение дома со всеми жильцами считалось делом как бы сказать-то?.. не слишком достойным. А тут… как-то одно с другим не вяжется. Не такова была обида, чтобы за нее так мстить. Потому я и хотел парня допросить, может тут что еще кроется?

— Сейчас пока нельзя… — Сказать по правде, роквену просто не хотелось хотя бы некоторое время думать об этой истории. Он чувствовал себя обманутым и вымазанным в грязи с ног до головы.

— Да я знаю, знаю, — досадливо отмахнулся декурион. — Что же, время у нас есть. Только бы опять не сбежал.

Роквен Дарион потянулся, не вставая из-за стола. За распахнутым окном дождик утихомирился, дохнул мягкий ветер. Показался кусочек голубого неба — значит, скоро снова будет солнце и влажная духота. И опять мухи-комары полезут… Декурион все так же сидел, скрестив на груди руки и смотрел куда-то за окно. Он тоже нравился роквену. Хотя Хамдир и был старше, он оказался в подчинении у молодого нуменорца и сразу же незаметно взял его под опеку. Хамдир родился здесь, в заморской части Андунийской пятины на Княжьей земле, от смешанного брака. Отец его был радом с Острова, а мать — из местных эдайн, из тех, что уже много сотен лет как жили под Законом Острова. Эти люди почти с самого начала считались не федератами, а гражданами. Хамдир был человеком образованным, хотя обучался и не на Острове, а здесь, тут теперь учителей хватало, причем хороших — писал и читал как на адунаике, так и на синдарине, а сошлись они с роквеном на почве трепетной любви к древней истории. А Хамдир знал об истории здешних эдайн очень много. Как он смущенно признался роквену, он замыслил создать свод преданий и легенд эдайн, начиная с тех времен, когда их белериандская родня ушла на Остров и до возвращения — уже нуменорцев. Преданий он знал неисчислимое божество. Но здесь все передавалось по памяти, меняясь со временем, так что теперь вытащить реальное событие из вороха легенд было почти невозможно. А их письменность, что вела свое начало от гномьей, использовалась лишь для бытовых записей на бересте, да еще вырезали надписи на могильных камнях да на деревянных палочках, по которым денежные записи вели. Так что все зависело от памяти сказителей, которых тут очень ценили и всегда привечали.

Ах, если бы свести декуриона с братом! Несомненно, они пришлись бы по душе друг другу.

— Вы бывали на Острове?

— Да. Отец говорил, что каждый нуменорец должен хоть раз в жизни подняться на Менельтарму.

Роквен немного помедлил.

— Скажите, Хамдир, а вы считаете себя нуменорцем или… ну, я не знаю, как сказать. Простите, если невольно обидел…

— Да нет, — рассмеялся Хамдир, и его зеленовато-серые глаза весело заблестели. — Я понял, о чем вы. — Он посерьезнел, отбросил со лба темные пряди. — Это не такой простой вопрос. Как сказать — кто такой нуменорец? Если вы имеете в виду собственно жителя Острова — то нет. Меня не тянет на Остров, хотя мой отец оттуда родом. Мое место здесь, и я эту землю люблю. Может, я мог бы назвать себя андунийцем, что ли… Ведь мой сюзерен князь Андунийский, а над всеми нами Король, и я его верный подданный… Нет, в этом смысле я не нуменорец. Но если речь идет о Законе, который нас всех объединяет и равняет, то я нуменорец. Несомненно, нуменорец. Точнее, дунадан, так мне больше нравится, это как-то шире, чем просто житель Острова, да?

— Может быть, — свободнее вздохнул роквен. День посветлел, и все снова стало приятным. Он уже почти с удовольствием посмотрел на своего подчиненного, которого почитал так, как если бы декурион был его начальником. По сути дела, именно Хамдиру следовало быть старшим. Но Дариона назначили приказом с Острова, и хотя роквену это казалось неправильным, приказ есть приказ, и его не обсуждают.

Хамдир ему нравился. Не слишком высокий и крепкий, темноволосый, с серо-зелеными внимательными глазами и непривычной, на взгляд уроженца Острова, небольшой бородкой и усами. На Острове сейчас было в моде выбривать лицо. Говорил он тоже немного необычно — но так тут все говорили. Немного по-стариннрму. Не декурион, а десятник, к центуриона именовали сотником и так далее. Здесь был Закон Нуменора — но остались и местные законы эдайн. К примеру, Хамдир, поступая на службу, кроме обычной присяги принес еще личную лорду-наместнику Княжьей пятины. Как будто не хватает присяги Острову и Королю. Но вот так у них дело ведется, как в старину. Закон Острова и местные законы уже пять сотен лет медленно сплавлялись воедино, влияя друг на друга. И в результате получалось нечто весьма своеобразное. Жителя Северных колоний — Княжьей земли — по манере поведения и речи легко можно было отличить от жителя Острова и других колоний. Впрочем, все уроженцы разных колоний различались. И все же здешний народ был совсем особенным. Наверное, из-за сохранившихся старинных обычаев. Может, это все потому, что эти земли традиционно обживали выходцы из Андуниэ, почему и были они по закону приписаны к княжьей пятине, и наместника тут сажал Андунийский князь, а ведь сами андунийцы славятся ревностным отношением к древней традиции.

Древняя традиция… старый закон. Роквен поджал губы.

— И все же — почему? Ведь все права были на его стороне. Почему он не стал ждать? Почему он так поступил?

Хамдир покачал головой.

— Тут не совсем все ясно. По нынешнему закону земли его отца после его смерти должны были достаться сыну, то есть нашему… мстителю. Но по старинному обычаю брат его отца мог заявить на них права. А ведь отец его умер еще до того, как Борлас вошел в возраст. По старому обычаю совершеннолетие у нас считалось с того дня, как мальчику вручали настоящий меч. Сейчас — в двадцать один год. Так что в любом случае кто-то мог взять имущество под опеку до совершеннолетия. Ему еще полгода до вхождения в права.

— Почему не мать?

— Да вот в том-то и дело. Все права были на стороне его и матери, да и его люди его поддерживали. Вот он сам правосудие и осуществил. Дядя его Хунтор, вел себя нагло, оскорбил госпожу Элинде в ее же доме — парень взял и отомстил. Очень поганым образом — сжег наглеца в его доме. За такое в старое время полагалось изгнание.

Ровен поежился. Изгнание сейчас и тогда — разные вещи. «Пока мы процветали на Острове, они жили среди опасностей и бед. Орочьи набеги, злобные дикие племена, поклоняющиеся Тьме, чудовища… Изгой был почти обречен на гибель».

— А сейчас полагается наказание как за убийство. Может, ему и смягчили бы кару, если бы он не заколол судейского.

Роквен скривился.

— Я другого понять не могу. Он же не дурак, он же знает Закон!

Декурион пожал плечами.

— Тут трудно сказать.

— Вы здешний, вы все же лучше понимаете, в чем тут дело.

Декурион жестко посмотрел прямо в глаза Дариону.

— Отчасти понимаю. Но вам это не понравится. Это, сударь мой, те самые традиции, которыми вы так восхищаетесь. Та самая своеобычность, которую вы так пестуете. Если долго с человеком носиться, он воображает себя особенным и начинает считать, что ему дозволено больше, чем другим. Вот и Борлас аккурат такой. Он с малых лет был нрава горячего. Тоже все о старине говорил, прямо как вы. Только у него это звучало по-иному — мы, мол, чистые эдайн, мы тут всегда жили по своему закону, землю эту не бросали, как те, что удрали на Остров. Вам понятно? Да-да, стало быть, мы тут жили и будем жить по своему закону, и плевал я на все остальное. — Хамдир встал, подошел к окну и оперся на подоконник. — Пять сотен лет прошло с тех пор, как здешние сильные люди собрались и признали Закон Острова. Мы с тех пор стали жить куда как дольше, дети редко умирают, нет голода, нет орочьих набегов, и дикари не осмеливаются соваться сюда. С нами, — роквен, вздрогнув, отметил это «с нами», — нянчатся, потому как мы утраченные и снова обретенные братья. Небось на юге с дикарями куда жестче обходятся, а мы — эдайн, нас любить надо. — Он обернулся к Дариону. — Беда в том, что даже у нас сила часто была вместо закона. Сильный был прав потому, что сильный. Сильный владыка может защитить от врагов — пусть морду набьет, но зато за его щитом жив останешься. Было, было такое, не кривитесь, сударь. Вы же сами восхищались решительностью, дерзостью, силой, отвагой нашего… Турина. Но у всего есть другая сторона, вот она и вылезла.

— Так что ты предлагаешь? — Роквен не заметил, как перешел на «ты». Декурион чуть улыбнулся.

— А что тут предлагать? Старинный закон за двойное убийство по головке не гладил. Да, его мать оскорбили в ее же доме — за это тоже полагалась кара. Да, по старому закону он мог убить. Но это был брат его отца, а убийство кровного родича всегда дурное дело. Он мог просто обратиться к мудрым и знатным, и наглеца изгнали бы, лишив имущества. А он ведь и совет мудрых презрел, и родича убил, и сжег его в доме вместе с домочадцами — они-то здесь при чем? Когда кого-то сжигали в доме, всегда предлагали женщинам, детям и слугам выйти, а он сделал все в ночи, тайком. Никто не спасся. По старому обычаю за это просто объявляли вне закона — за презрение к закону. Любой мог изгоя убить, и ничего ему за это не было бы… Он просто дурак, ваш Борлас драгоценный… Ладно, но ведь еще и Закон Острова нарушен. Наш общий Закон. Самосуд, убийство дяди и его домочадцев и убийство королевского чиновника. За это вообще вешают. Что тут решать? Все предельно ясно.

— Но он еще несовершеннолетний, — слабо пытался сопротивляться роквен.

Декурион впился в него жестким взглядом.

— А как убивать — так совершеннолетний? Он говорил, что меч взял в восемь лет, стало быть, тогда совершеннолетним и стал, — рявкнул Хамдир. — Балрог задери, я не хочу, чтобы нас считали дикарями! Он убийца и должен ответить по закону!

— Да, — горестно кивнул роквен.

Хамдир смерил его долгим взглядом и усмехнулся.

— Вы, вижу, готовы из него прямо-таки несправедливо обиженного героя сделать. И не вы один, найдутся дураки.

— Я бы напомнил вам, — надменно вздернул подбородок роквен, пропустив мимо ушей «дурака», — что Турин…

— Вот не надо мне про Турина, — отмахнулся декурион. — Этак вы всех убийц в герои запишете, сударь мой. По-вашему, так любой подонок Турином выйдет. Куда ни плюнь, в Турина попадешь. Прямо проходу нет от Туринов. Только вот Морготов сейчас нету, чтобы на них все грехи сваливать. — Он помолчал. — Может, его несовершеннолетие и то, что его мать была оскорблена у себя в доме, и смягчат наказание. Но получить он свое должен.

Лекарь долго мыл руки, словно нарочно тянул время. Роквен Дарион просто кипел, еле сдерживая злость. Ну, говори же!

— Рана заживает хорошо, — пробурчал наконец лекарь плюхаясь всем своим грузным телом на скамью. — Если всё пойдет так же, то дней через восемь-десять сможет ходить. Ну, хромать, конечно, будет первое время сильно, но со временем и это пройдет. Сейчас, понимаете ли, образовался внутренний рубец, который будет тянуть…

Роквен уже не слушал. Стало быть, самая пора посылать гонца в Форност. Можно было бы обойтись и своими силами, но парень как-никак из местной знати, хоть и мелкой, да и преступление слишком громкое. Придется удовлетворить обе стороны — и местных, и Форност. Суд должен быть представительным, решение — окончательным и несомненным. Так роквен убеждал себя, хотя втайне надеялся еще и на то, что суд, если его будут вершить здесь, а не в Форносте, будет снисходительнее к арестованному. Дарион ничего не мог с собой поделать — этот человек ему нравился, и все тут.

Хамдир вернулся после очередного патрулирования в форт Амон-Гален и с удивлением обнаружил, что его дожидается гонец аж из Форноста, от самого наместника. Десятник ума не мог приложить, какого лешего он, простой офицер земельной стражи, понадобился в Форносте, но потом решил, что дело касается молодого роквена. Но на душе все равно было неуютно — вдруг он сам сделал что не так?

Нынешний объезд был самым обычным. Следы орочьих шаек на границах были, причем не очень давние, но забираться в глубь охраняемой территории они не решались. Разве что соберутся большой ордой к зиме, когда жрать нечего станет, и пойдут грабить после сбора урожая. Разрозненные племена угрюмых дикарей тоже пока сидели тихо. Даже с некоторыми пограничными поселениями торговали, так что и здесь было все спокойно. С гномами торговля тоже шла ладно, и на трактах не озоровали лихие люди. А приятнее всего было обнаружить следы эльфийского присутствия. Хамдир даже не мог назвать это следами — это был какой-то намек, что-то неуловимое в воздухе. Он ощущал это. Странно, но такое чувство было отнюдь не у всех, и когда Хамдир это понял, он стал помалкивать о своем особом чутье. Впрочем он и так не был многословен. А эльфов он видел всего пару раз. Один раз встречался — если так это можно назвать — с лесными эльфами. Похоже, они сами решили показаться человеку, за которым давно, как он чувствовал своей шкурой, следили. Возможно, это было великое доверие с их стороны и огромный подарок. Другой раз видел эльфа в Форносте, мельком. Говорили — к наместнику из Линдона по каким-то делам. Скользил гибко, плавно и бесшумно, словно светлая тень. Люди рядом с ним топотали, как медведи. И опять Хамдира пронзило странное ощущение — и эльф на миг сбился со своего плавного шага и глянул на молодого солдата. Всего на мгновение, никто и не заметил. Для Хамдира это был словно целый разговор… Любопытно, а что это было для эльфа?

Дороги до Форноста относительно безопасны, хотя дорогой в полном смысле слова этот проселок можно будет назвать только этак дня через три, когда поселения станут чаще и крупнее, начнутся возделанные поля, а на дальних холмах появятся укрепленные поселки и городки. Строили из дерева, так что даже замки местных владетелей, больше похожие на усадьбы, тоже по большей части были деревянными. Дни стояли тихие и мягкие — дни созревающего лета, которое скоро зерном упадет в засыпающую землю. Ехать было приятно, даже торопясь. Впрочем, на заставах коней меняли. Своего же милого неказистого Хвостика он оставил в форту, его он не собирался менять даже на чистокровного жеребца с Острова.

Через восемь дней, в середине светлого дня Хамдир подъехал к Форносту. Это была, по сути дела, единственная настоящая крепость с городом во всей Княжьей земле. Тут находилась резиденция наместника, старшего сына Андунийского князя. Хамдир оставил коня в казарменной конюшне, привел себя в порядок, дошел до дома наместника и передал дежурному офицеру письмо, сообщая о том, что десятник Хамдир из форта Амон Гален по приказу прибыл.

Ждать пришлось недолго Хамдир, честно говоря, робел. Слишком невелик кулик для разговора с наместником. Но обращались с ним просто и вежливо, не выделяя среди прочих и не обделяя вниманием. Он сидел на скамье у деревянной простой двери в небольшой деревянной же зале с широки и высокими окнами. По летнему времени ставен на окнах не было, и в залу лился золотистый ясный свет. Приходили и уходили люди, негромко говорили о своих делах, слуга предложил разбавленного вина и хлеба. Часовые у дверей имели вид внушительный и в то же время какой-то свойский. Рослые крепкие парни в черных форменных коттах с серебряным андунийским гербом. Привилегия князя.

Все было спокойно. Хамдир расслабился. В окно залетал ветерок, ерошил еще не до конца высохшие волосы. Постепенно голоса и шум стали куда-то отдаляться, а Хамдир перестал воспринимать окружающее. Это было сродни сну — только с открытыми глазами. Из этого блаженного состояния его вывел один из часовых, окликнув по имени. Хамдир мгновенно вскочил. Робость немедленно вернулась, он нервно пригладил пятерней волосы, одернул черную котту. В дверях стоял средних лет человек в длинном темном одеянии писца и знаком показывал Хамдиру войти. Он и вошел.

Кабинет наместника был очень небольшим, но на удивление светлым. По стенам до самого потолка стояли шкафы, забитые книгами, свитками и картами, на стене над камином висела огромная, вытканная на гобелене карта Острова и Эндорэ. Хамдир с любопытством посмотрел на вытканные золотом очертания Тол Эрессэа и берегов Амана. Неужто кто-то из андунийцев туда плавал? Или карта сделана по рассказам эльфов? В углу на деревянной стойке были закреплены два меча, еще один — красивый, явно церемониальный — висел на стене между двумя шкафами. Маленький камин по летнему времени не топился, а на столе перед ним грудой лежали пергаменты, стояла оловянная кружка и огарок свечи в простом тяжелом подсвечнике. Еще два многосвечных подсвечника-шандала стояли по обе стороны камина.

За столом в простом кресле сидел довольно молодой человек (правда, кто скажет, сколько именно лет уроженцу Острова? Да еще такой высокой крови?). Одет он был просто, если не считать серебряной цепи наместника на груди, и довольно небрежно, и, судя по всему, это его не очень беспокоило. Его интересовал какой-то документ, который он, нахмурившись, внимательно изучал, запустив в темные длинные волосы пятерню. Сопровождавший Хамдира мужчина в длинном платье писца кашлянул. Человек за столом оторвался от чтения, улыбнулся и коротко кивнул.

— Ларнах, прикажите еще питья, сыра и хлеба. Господин сотник с дороги, — усмехнувшись, посмотрел он на остолбеневшего Хамдира.

— Прошу прощения, господин наместник, я в чине десятника.

— Уже нет. — Он протянул Хамдиру приказ, заверенный подписью и печатью наместника. — Я счел, что вы более чем достойны этого звания. Служите давно, служите усердно и успешно, так что пора. Обрадуйте отца, — улыбнулся он. Хамдир чуть не растаял. Отец был в свое время известным человеком, но потом оставил службу и теперь жил на покое к востоку от Форноста на выслуженной земле. — Не сочтите меня самодуром, я лично вас вызвал не из-за вашего повышения. Мог просто передать с нарочным. Мне вы нужны по другому делу. Да садитесь, не стойте столпом небесным, потолок подпирая! Орлы славы вас уже осенили, можете успокоиться!

Хамдир рассмеялся и сел на табурет. Наместник изволит шутить. Весьма кстати, а то робеть очень противно.

— Я хотел узнать ваше мнение насчет роквена Дариона. Теперь вы старше его по званию и станете его командиром в форте Амон Гален. Теперь вы там первый офицер. Центурион Азрагар уходит на покой.

— Да, он говорил, что собирается, — кивнул Хамдир.

— Что вы можете сказать о роквене? Заранее откроюсь — он мой дальний родич, сам рвался в Эндорэ, отец составил ему протекцию. Но роквен очень стыдился, что получил свое звание незаслуженно. Что вы о нем скажете?

Хамдир кивнул. Дело становилось более-менее понятным. А роквен-то ни разу и не обмолвился о своем родстве…

— Роквен человек, несомненно, достойный. Готов учиться у старших и опытных, невзирая на звание. Из него со временем выйдет неплохой командир.

— Вы что-то еще хотели сказать, — откинулся на спинку кресла, скрестив руки, наместник. — И не будьте слишком снисходительны, от этого никому лучше не станет.

Хамдир дернул плечом.

— Хорошо. Это только ощущение. Мое ощущение. Мне кажется, ему бы лучше быть человеком пера, чем меча. Он слишком подвержен своим мечтаниям и порой не может за ними видеть настоящее.

— То есть?

— Вы сами, наверное, знаете, что ваш родич увлечен историей эдайн. Он придумал себе этакий образ благородного варвара, преклоняется перед всем старинным, простым и грубым не видя оборотной стороны. И ему очень тяжело бывает, когда придуманный им образ не совпадает с действительностью.

— А именно?

— Я говорю о деле Борласа, сына Борвега. Мне показалось, что он просто… обижен на Борласа, как обманутый ребенок. Это плохое качество для нашей службы. Но, — Хамдир развел руками, — он мне по нраву. Он очень чистый человек, такие редки. Всегда были редки, не только в наше время. — Он помолчал. — Перед тем как я уехал в очередной объезд, мы говорили с ним, и я понял, что он был бы рад найти хоть какие-то оправдания для Борласа, чтобы смягчить ему наказание.

Наместник задумчиво подпер подбородок ладонью. Долго молчал, затем заговорил:

— Я согласен с вами. Вы здешний, вы лучше видите. Дело громкое, дело жестокое. И решать его надо по всей строгости. Что же, Борласа будут судить, и судить будут по закону Острова и законам Княжьей земли. Оправдания… ну, может, он не будет повешен, но наказание будет суровым. Постарайтесь, чтобы Дарион не наделал глупостей. Теперь вы его командир. Знаете, сотник, — Хамдир очередной раз заметил, что наместник говорит как здешний, коренной нуменорец сказал бы «центурион», — он так рвался сюда, что отец не мог отказать его родителям. У него почему-то в голове родилась мысль, что мы виноваты перед вами. Что мы жили себе во благости на Острове, а вы воевали с орками и дикарями, страдали, боролись… Но я думаю — ведь всем был дан выбор. Ваши предки могли перейти через горы, но убоялись страшных войн древности. А иные просто не захотели уплыть на Остров… Да, мы получили большие дары, но ведь не за так.

— Я-то понимаю, — усмехнулся Хамдир. — Я ведь наполовину нуменорец, наполовину местный адан. Дунадан, в общем. Вы сейчас говорите, словно бы оправдываетесь. За что? Мне тут ваш родич все говорит о героях древности, о великих делах… Но героями-то были предки тех, кто пришел в Белерианд, а не те, кто за горами отсиживался. Турины и Берены не здесь водились. Но кое-кто из здешних считает, что вы нам что-то должны. И вот таких я бил и бить буду. Ваши отцы предлагали — наши брали, наши сами согласились на Закон Острова, так что нечего бузу разводить. А к бузе этой вот такие великодушные добряки вроде господина Дариона и подталкивают. Старина, герои, подвиги… Не здешних эдайн это подвиги. У нас свои герои были, да, верно, но Моргота не они били. Честно говоря, пороть вашего родича было некому. И если бы я смел вам советовать, я бы сказал — уговорите его избрать другое поприще. Пусть собирает предания древности, сочиняет исторические труды, но вершить правосудие и карать — это не для него. Он не сможет.

Наместник мрачно покачал головой.

— Я не могу сказать, кто из нас имеет право судить и карать. Это тоже выбор. Сейчас человек меча больше в почете, но когда приходится этим самым мечом действовать, всегда есть риск зарубить не того, кто пришел жечь твой дом, а того, кого он приволок с собой против его воли. А Дарион пытается как раз сделать так, чтобы никому в голову и не пришло сжечь чужой дом. — Он помолчал. — Опоздали вы со своими советами, господин сотник. Вот вам письмо, и поезжайте. Судья с отрядом выехал позавчера, вы еще можете его догнать, чтобы приехать в форт вместе. Доброго пути.

Хамдир встал, понимая, что аудиенция окончена. Но наместник остановил его.

— Дайте мне слово, что… ну, позаботитесь о нем. — Ему явно было неловко. Хамдир улыбнулся.

— Конечно. Ведь теперь я его командир, это мой долг.

Наместник кивнул, облегченно вздохнув.

— Тогда — еще раз доброго пути.

«Дорогой брат, ручаюсь, ты не представляешь сейчас где твой непутевый младшенький. А твои младшенький сейчас — старший офицер задрипанного форта с гарнизоном в жалкую центурию на суровой восточной границе заморских земель Андунийской пятины. А старший офицер я потому, что наш центурион неделю как вышел в отставку и после великой прощальной попойки нас покинул, а новый центурион — тут их, кстати, называют сотниками — еще не приехал. Если слухи не врут, то это будет Хамдир, которого я уважаю и ценю. Он сын нуменорца и местной, аданэт, этакая серединка на половинку. Я спросил его, кем он себя больше ощущает, и знаешь, как он себя назвал? Дунадан. Это словечко, смею тебя заверить, быстро разойдется по всем заморским землям, и вскоре всех подданных Острова так и станут называть. Точное слово.

Сейчас глухая ночь, холодная и очень звездная. Тут на исходе лета ночи холодны, а дни горячи. Это тебе не благословенный Остров! Тут жизнь сурова, и люди ей под стать. Жаль, что тебя здесь нет, и жаль, что я не художник, как ты. Так любопытно сравнивать и обычаи, и говор, и одежду, и сам облик местных жителей и наших островных сородичей, тут прижившихся. Но ведь местные эдайн тоже наши сородичи. Наши покинутые, брошенные на волю опасностей братья. Потому, брат, я и уехал сюда. Пока мы жили на Острове в благодати, они страдали и мужали в страданиях. И теперь наш долг помочь им сравняться с нами. Что я говорю — они во многом выше нас, проще, суровее. Мне даже как-то стыдно, что я с Острова.

Впрочем, это оставим. Жаль все-таки, что я не умею рисовать, а то сделал бы тебе подарок. Тут такие есть лица, такие люди — прямо живые иллюстрации к твоим «Хроникам». Правда, они уже не истинные суровые эдайн. Наш закон смягчил нравы и помог выработать единую традицию, от чего раздоров и смут стало меньше. Не только местные лорды теперь знают грамоту — и простых детей в факториях обучают, было бы желание. Хамдир говорил мне, что еще во времена деда его матери эдайн жили в лучшем случае лет до шестидесяти. Теперь не редкость и столетние крепкие старцы, и болезней стало меньше, и дети почти все выживают, да и при родах женщины, почитай, и не умирают. Представляю, с каким ужасом ты читаешь эти слова. Ручаюсь, ты и понятия не имел о суровости здешней жизни. А я тут уже привык.

Ладно, я опять уехал куда-то в сторону. Народ тут рослый, почти как на Острове, но темноволосых больше. Впрочем, в Андуниэ тоже темные волосы преобладают. Похоже, тут основное население родственно по происхождению народу Беора. Стало быть, и нам. Говорят, восточнее светловолосых больше. Там живут люди, родственные древнему народу Мараха. Но и тут есть светловолосые. Я знаю здесь одного человека, с которого можно рисовать Хадора…»

Роквен отложил перо, внезапно помрачнев. Человек, напоминавший Хадора, сидел уже пятую неделю в местной тюрьме и ждал суда. Человек, ставший образчиком адана для роквена Дариона, был убийцей. И скоро приедет судья из Форноста.

Стражник на посту не спал, хотя вид у него был какой-то застывший. Он вяло отсалютовал роквену и открыл тяжелую дубовую дверь.

— Будете выходить — постучите, — сказал он, затворяя дверь снаружи.

Тюрьма представляла собой деревянный сруб, врытый в землю наполовину. Маленькие окошечки находились почти у самой земли. Но в срубе было сухо и чисто. Деревянная лавка служила и сиденьем, и постелью, на грубом столе стояли деревянная плошка и кружка, в углу ютилась прикрытая круглой крышкой деревянная шайка. Заключенный выглядел вполне довольным жизнью. За время отсидки он отрастил небольшую золотистую бородку и стал выглядеть гораздо старше. Вид у него был вполне благодушный. По приказу роквена его выводили гулять в острожный двор и раз в десять дней водили мыться в бане. Бежать он не пробовал, и Дарион был уже уверен в том, что арестант понял свой грех и готов принять правосудие. Увидев роквена в свете масляного светильника, он поднялся.

— Нет, сидите.

Борлас пожал могучими плечами и сел.

— Я пришел поговорить с вами.

Снова тот же жест.

— Через несколько дней приедет судья…

Опять то же.

— Но я хотел бы понять… зачем же вы это сделали? Почему? Может, удастся смягчить вашу участь?

Арестант пристально посмотрел на роквена. Его серо-зеленые глаза в сумраке казались черными.

— Он оскорбил мою мать.

— Но вы могли по закону потребовать ему наказания, зачем было убивать?

— Почему я должен кому-то идти кланяться, чтобы его наказали, когда я сам могу?

— Это закон.

— Это закон слабых. Тех, кто не может ответить сам. А мой закон — закон сильного. Я не побегу никому в ножки кланяться. Мне сопли утирать не надо, пусть все знают — я могу дать сдачи.

— Это была не сдача, а убийство.

— Какая разница?

— Да такая, что вы можете кончить в петле.

Снова пожал плечами.

— Значит, это дурной закон. Закон слабых.

Роквен недоуменно поднял брови.

— Нуменор — и закон слабых?

— Ну да. Зачем сильному пресмыкаться перед законом, когда он сам может все сделать? Это слабому надо другим зад лизать, чтобы его защитили.

Дарион покачал головой.

— Долг сильного — защищать слабого. Сила сильного в том, чтобы отказаться от силы и встать на одну доску со слабым. Добровольно сравняться со слабым. Сила в том, чтобы не идти у своей силы на поводу…

«Проповедник хренов… Меня повесят, а он меня жить учит… дурак…»

Роквен не заметил, как опасно сузились глаза неподвижного — странно, настороженно неподвижного — собеседника.

— Вот в чем сила, Борлас. Сильный великодушен, а не жесток.

— И потому сильный Нуменор великодушно меня повесит, — хмыкнул Борлас. — Меня, слабого.

Роквен разинул рот.

— Вы только что говорили о своей силе.

— Да, я лорд в своей земле! И мне в ней вершить закон, потому что я — сильный. Разве у вас не так? Зачем ты вообще сюда пришел? Увещевать меня, чтобы я спокойно дал себя повесить? Не грусти, бедняжечка, все по закону, успокойся, так и надо? У тебя рабский закон. Трусливый. Вы убиваете сильного, чтобы никто не стал сильнее вас, чтобы остались одни слабые. Ими командовать легче. Вот и все. А я вам как бельмо на глазу, потому что сильный. Я сам решился судить. Я у вас кусок изо рта вырвал, вот и все.

Дарион с болезненным изумлением смотрел на Борласа.

— Все не так. Не так. Закон судит одинаково и слабого, и сильного. Но с сильного спрос больше, потому что он сильный…

— Ну, — зло рассмеялся Борлас, — я и говорю! Сопливого урода, который только ныть и может, вы по головке погладите, а того, кто сильнее, убьете. — Он поджал губы — Зачем ты сюда вообще пришел?

Роквен молчал. А и правда, зачем? Он сосредоточился, как бывало всегда, когда надо было разобраться в своих смятенных чувствах. И понял, что на самом деле просто хочет убедить самого себя в справедливости закона и заставить этого человека признать его справедливость. Суд будет снисходительнее к запутавшемуся и раскаявшемуся, но если Борлас будет так упорствовать, то, скорее всего, его ждет петля.

Борлас с трудом сдерживался. Надо, чтобы этот блаженный ничего не заподозрил. Это хорошо, что он сюда пришел. Часовые держатся настороже, все местные, они его знают. А этот благодушный дурень совсем уши развесил. Вот, застыл, опустил глаза в пол. Думает о чем-то. Сейчас.

Сейчас или никогда. Не думать, действовать, а уж потом — как-нибудь.

Сильный толчок бросил Дариона наземь. Встать он не успел, потому что ему на грудь бросился волк и вцепился в горло. Он хотел закричать, но изо рта вырвался какой-то свистящий хрип, а волк тихо и быстро шептал прямо в ухо:

— А вот кричать не надо. Не надо кричать. Вот и хорошо, умница. Подыхай поскорее.

Роквен задрожал, судорожно вздохнул и послушно умер. Борлас поднялся, вытер об одежду убитого его же собственный кинжал. Хорошо, когда беспечные головотяпы совсем забывают о том, что оружие и отнять можно. Он тихо подкрался к двери, постучал…

Центурион Хамдир медленно свернул трубочкой недописанное письмо. Осмотрелся по сторонам. Вещей у покойного роквена было немного. Большую часть составляли книги и сшитые толстой нитью тетради каких-то записей. Судейский писец скрупулезно составлял опись вещей убитого.

А письмо, которое передал ему наместник, так и не успело..

Они все не успели. Когда они приехали, Борлас уже два дня как сбежал, и Хамдир прекрасно понимал, что сейчас след уже простыл. Волк ушел. Так что можно не спешить.

Скорее всего, он покинет эти края. Так что погоня будет долгой и упорной. Надо хорошенько подготовиться.

«Теперь вы его командир. Постарайтесь, чтобы он не наделал глупостей».

Он не выполнил своего долга командира. Теперь он должен выполнить свой долг стража. Бешеный волк не должен уйти.

— Он был здесь?

— Зачем ты спрашиваешь? Ты сам знаешь, иначе бы тебя здесь не было.

Волосы вдовы Элинде потускнели и вместо золотых стали серыми. Всего за какие-то два месяца.

— Что вы мне скажете? — Хамдир уселся без приглашения на скамью и, сцепив руки, подался вперед.

Женщина медленно покачала головой.

— Я не стану помогать тебе, но и мешать не стану. И ему помогать я тоже не стала. — Она тяжело вздохнула. — Оставьте меня. Или мало мне горя и позора? Или я не могу умереть спокойно?

— Матери убитого не легче, — жестко продолжал Хамдир. — Он восхищался вашим сыном. Он пытался найти ему оправдание, чтобы смягчить приговор. И получил нож в горло.

— Я сказала. Решений я не меняю.

— Что он говорил? — не слушал ее центурион. Женщина не то вздохнула, не то застонала.

— Он пришел и рассказал, что сделал. Похвалялся местью. Сказал, что уйдет из этих мест. Сказал, что он силен и удачлив и правда на его стороне. Я сказала, что это орочьи дела и орочьи слова. Он разгневался, но ударить меня не посмел. Я велела людям не давать ему помощи. Всем на моей земле так сказала. — Она помолчала. — Он волк. Он проклял меня и ушел. — Она снова замолчала. Долго молчала. — Расскажи мне о том, кого он убил, — тихо попросила она наконец. — Я только раз видела его, и он показался мне по речам маленьким ребенком, хотя с виду был почти муж.

Хамдир поднял на женщину тяжелый взгляд.

— Расскажу, — ответил он, и в голосе его не было жалости.

Наместник окончил читать письмо и бережно положил его на стол. Разгладил.

— Моего письма он так и не получил, — с печальной задумчивостью проговорил он. Поднял взгляд, сморщив лоб. — Я получил ваше прошение об отставке. Почему? Вы считаете себя виноватым в этом убийстве?

— Нет — решительно покачал головой Хамдир.

— Тогда почему?

— Я должен выследить и убить волка.

— Его уже нет здесь.

— Я найду его, — повторил Хамдир.

Наместник сложил руки перед собой на столе.

— Зачем вам это? Что для вас в этом деле есть особенного?

Хамдир немного помолчал.

— Не знаю. Это просто ощущение. Не могу объяснить. Просто должен. И еще — я дал вам слово позаботиться о вашем родиче — и не сдержал его. Тогда я дал слово себе, что найду этого волка.

Наместник вздохнул, поджав губы.

— Ощущение. Ощущения не поддаются логике. Будь на моем месте кто другой, вам бы отказали. Но я верю ощущениям. И слово надо держать… — Он посмотрел на Хамдира чуть исподлобья. — Он будет убегать. Он может оказаться где угодно. С кем угодно. А вы один. Да еще хотите уйти со службы. Вот что Я не отпущу вас. Я дам вам поручение — поймать беглого преступника. Так вы будете не никто и звать никак, а офицером, посланным с особым поручением. И еще я вам дам письмо… одно ничего не значащее письмо. Сейчас назову имена и места, и вы их запомните наизусть. К этим людям вы будете обращаться за помощью.

Хамдир кивнул. Что-то было не так. Он ожидал более длительного разговора, ожидал даже отказа — но… что-то было не так. Ощущение какого-то потаенного присутствия становилось все сильнее. Он резко обернулся — но никого не увидел.

— Он уже ушел, — ответил, продолжая писать наместник. — Ваше чутье — ценный дар. Потому вам и позволили идти по следу. Вам помогут. Но я беру с вас слово — когда все кончится, удачей или неудачей, вы придете ко мне. Далее приказывать буду я.

Хамдир приложил руку к груди и кивнул.

— Золото везде золото, — жарко дышал в ухо Карагу Щербатый. — Точно говорю — золотища там кучи несметные. Как дерьма в солдатском сортире!

— Да хоть до неба — все равно не взять, — лениво сощурился, вытянувшись на траве, Тавдин-Лис, коротышка с черными курчавыми волосами, уроженец здешних мест. — К дракону никто не полезет.

— Да подох давно твой дракон, его уж лет десять никто не видел!

— А его вообще кто-нибудь когда-нибудь видел? — насмешливо осведомился Рагнир. Самый опасный после вожака человек в шайке деловито чистил ножичком ногти. Худой, с забранными в хвост темными волосами, он казался чуть ли не хрупким, а потому безобидным. Но впечатление это было обманчиво, и его сотоварищи об этом прекрасно знали. — Или ты просто врешь? Только зачем?

— Да незачем ему врать, — отозвался Лис. — Золото — оно такое, его всегда хочется, и не только одному. И драконы тут бывали. Дед мой покойный рассказывал, что, когда во времена его деда пришлось уходить из лесов к горам, драконов там видели.

— Ну, это когда было-то…

— Для нас недавно, — все так же спокойно отозвался Рагнир. — Для вас давно.

Повисло неприятное молчание. Караг, вечный миротворец, почуял, что дело пахнет очередной дракой, и быстро увел разговор в другую сторону.

— Так или не так, дело-то о золоте.

Разговор снова вернулся к теме вожделенного сокровища.

— Мне горы не надо, мне бы горочку, хотя бы и горсточку, — подхихикивая, говорил Лис. — Большим человеком бы стал, хорошую женщину бы взял, дом бы построил… А то и рабов купил.

— И где бы ты дом построил, любопытно узнать? — ехидно осведомился Рагнир. — Ты в бегах у своих, наши тебя тоже ловят, где дом-то строить? Ты же не просто так в глушь-то удрал? И кто тебе тут даст рабов заводить?

— Сам хорош, — ругался в ответ Лис.

— Про себя я сам все знаю. Знаю еще и то, что золото хорошо, когда есть на что его тратить. А в здешних местах оно что есть, что нет.

Снова воцарилось молчание.

— Надо куда-то идти, — робко вставил Караг. — Тут нам зиму не пережить. Да еще и орки к зиме повылазят за добычей.

Щербатый промолчал. Он-то был уверен, что с орками вполне сумеет договориться, но вожак за такие слова в прошлый раз крепко избил его. «Орков резал и буду резать, — рычал он. — Я адан, я их буду резать, где увижу. И тебя к ним отправлю, если что». Щербатый теперь предпочитал помалкивать.

— А чтобы куда-то идти, надо добыть золота, — упрямо повторил он. — С золотом можно от кого угодно откупиться.

Разговор вернулся к началу. Все как один посмотрели на вожака, который все это время сидел поодаль на корточках у лесного заболоченного озерца и кидал туда засохшие комочки земли. Потому что не было смысла даже думать о том, чтобы куда-то идти, если вожак на уме держит что-то другое. Спорить с ним никто не осмеливался — все помнили, как он появился полтора года назад и как прежний атаман и треть шайки остались лежать в болоте много миль севернее от здешних мест. Вожак не терпел, чтобы кто-то ему противоречил. Он был жесток и быстр, а дрался с отчаянием загнанного волка. Но с ним пришла удача. До последнего времени они успешно уходили и от нуменорских патрулей, и от местных жителей, которые нуменорцев крепко недолюбливали, но и изгоев тоже не жаловали и брали на вилы, когда удавалось.

— Золото и правда хорошо, — проговорил вожак.

— Да, — мгновенно подхватил Щербатый. — Только надо уходить на юг. Там можно затеряться. А на юге такие бабы! Или земли можно прикупить…

— Земли, — хмыкнул вожак. — Бабы. У тебя только одно в башке. Земли прикупишь, бабу заведешь. Небось и пахать примешься? А вот как придет такой молодец, вроде тебя нынешнего, и что ты делать будешь? Думаешь, я тебя защищать буду? На кой ты мне сдался?

Рагнир хмыкнул. Он помнил, как местные дикари попытались было упросить бешеного бойца стать у них вождем, чтобы защищать их от других таких же бандитов, а то и от нуменориев. Вожак даже не рассмеялся. Даже не стал отвечать. Потом сказал Рагниру:

— Что я, за этих недоносков жизнь класть должен? За слабаков пусть сами нуменорцы гробятся, у них закон такой. Пусть нуменорцам в ножки поклонятся, те только рады будут. А мне они не нужны.

Вот и сейчас вожак поморщился, мотнул своей золотой головой и досадливо протянул:

— Ладно. Вы мне тоже уже вот где. Пойдем за золотом. А потом уж каждый решит, куда ему податься.

Местные дикари были вполне уверены в том, что дракон тут живет. Говорили, что сами раз в месяц отводят на некое место несколько овец, тогда он просто их жрет и не вылазит из гор. А если не подкармливать, то начнет рыскать, и тогда дело худо. Говорили, что дракон ползучий, что огромен невероятно, но тут уж никто из искателей сокровищ не поверил — у страха глаза велики.

А еще говорили, что временами тут появляется какой-то человек и дракон с ним говорит. Или он с драконом говорит.

Ну, уж этому вообще никто не верил.

Невзирая на уговоры перепуганных местных, все пятеро направились туда, где дракону оставляли кормежку. Судя по следам, тварь была не слишком крупной, наверное, еще не доросла. Был он тут один и всегда жил здесь, сколько местные помнили. Наверняка успел поднакопить сокровищ. Ведь драконы — известные грабители древних могил, а живут они долго, и даже дракон-недоросток живет не одну человеческую жизнь. Даже нуменорскую.

Тавдин-Лис нашел логово на третий день. Впрочем, нашли бы все равно — дракон оставлял тяжелый след, как от гигантского тележного колеса, вокруг логова все было вытоптано, загажено и воняло серой. На разведку было решено идти наутро. Дракон жрал овец всего неделю назад, стало быть, сыт и спит.

— Вот чешуя у них крепкая, — нервно в предвкушении опасной схватки рассказывал Щербатый. Впрочем, все были в таком же настроении.

— У дракона в отличие от тебя есть мозги, — спокойно проговорил вожак, когда спор о способе убиения дракона малость повыдохся. Большинство предлагало выманить тварюгу, выкопать яму и снизу ему распороть брюхо. Рагнир раз десять с пеной у рта цитировал «Турина и Глаурунга», на что ему самому предложили засесть в яме и поиграть в Турина самолично. Рагнир мрачно замолк. В конце концов почти решили тянуть жребий. Оставалось только выслушать решение вожака, который сидел молча и с кислой миной слушал. И теперь он заговорил: — Мозги у него есть. А мозг легче всего поразить через глаз. Для этого нужны просто хорошая стрела и хороший стрелок. Ты вроде хорошо стреляешь, нуменорец?

Жребий выманивать дракона выпал Лису, и тот, едва удерживаясь от того, чтобы обмочить штаны, остановился перед логовом, вокруг которого уже засели остальные. Нуменорец и вожак затаились над входом, Щербатый с Каратом залегли в неглубокой низине, через которую переползал дракон. Вожак приказал там вбить колья, что и было сделано, хотя все и старались как можно меньше шуметь — вдруг тварь очнется?

— Эй! — хрипло проблеял Лис. — Эй! Эй!

Его голос одиноким эхом прокатился по холмам, внезапно став ужасно громким. Лис зажмурился. Но все было тихо.

— Иди внутрь! — крикнул вожак.

«Сам иди», — хотел было огрызнуться Лис, но вожака было лучше не сердить. Дракон может и не убить, но вожак точно убьет. Лис, трясясь и почти падая в обморок от ужаса, медленно пошел в пещеру.

Воняло там ужасно — мертвечиной и серой, воздуха почти не было, Лиса затошнило. Он осторожно, шаг за шагом продвигался вперед. Пока свет еще падал из прохода, что-то было видно, но становилось все темнее, хотя глаза постепенно привыкали к темноте.

Дракона он различил уже на грани видимости. Темная куча лежала в теплом смрадном мраке и тихо сопела. Осознав, что это и есть дракон, Лис внезапно почувствовал, как по ногам ползет что-то горячее, паника охватила его мгновенно, и, хуже того, это был тот самый ужас, остановить который просто невозможно. Он нарастал и нарастал, лишая сил и разума, и Тавдин, дико заорав, бросился прочь. Позади него послышался глухой рык…

Сначала с диким воплем вылетел Лис и побежал сломя голову куда ноги несут. Затем послышался глухой низкий рык, и из неровного проема пещеры показался дракон. Серо-черный, с зеленоватым отливом, он был бы похож на огромную ящерицу, если бы не шипастый гребень и не едкий дым, вырывавшийся из ноздрей. Он передвигался на кривых коротких лапах с огромными когтями, почти волоча брюхо по земле. Высотой с большого дикого быка, длиной с четырех, а то и с пятерых быков, был он, наверное, не слишком большим для дракона, но у четверых искателей сокровищ волосы дыбом встали, и никакого золота уже не хотелось. Скорее они готовы были бы отдать все золото мира за то, чтобы оказаться как можно дальше отсюда. Рагнир с трудом взял себя в руки. Наложив на тетиву стального нуменорского лука тяжелую стрелу, он прицелился, задержал дыхание и, когда тварь оказалась под удобным углом, послал стрелу.

Такого визга не ожидал никто. От него были готовы лопнуть перепонки, всполохнувшиеся птицы заметались над дальними холмами, и где-то далеко-далеко, наверное, в пограничном форту, тревожно запела труба. Вожак выругался сквозь зубы.

— Припрутся ведь, сволочи…

Стрела попала в цель. Но, видать, либо мозг у этого дракона был какой-то не такой, либо живучий попался, но вместо того чтобы скончаться в судорогах, тварь развернулась и злобным взглядом оставшегося красновато-желтого глаза стала выискивать обидчика.

— Не смотри ему в глаза, — еле успел выдавить Рагнир, когда язык чадного пламени хлестнул по камню рядом с ними. Нуменорец побледнел, но все же в руках он еще себя держал, а потому приготовил вторую стрелу. И тут вожак, не дожидаясь второго выстрела, прыгнул вниз. Рагнир зажмурился, но, когда открыл глаза, увидел вожака верхом на драконьей шее. Он держался за роговой выступ на его голове и с яростным криком бил и бил мечом в глаз. Дракон выл, визжал и метался, забрызгивая все вокруг едкой липкой черной кровью. Постепенно его движения становились все медленнее, дерганее, и еще до того, как вожак в полуобмороке скатился с шеи твари, дракон задрожал, лапы его подломились, и он с почти человеческим стоном упал на брюхо.

Рагнир выждал довольно долго, прежде чем спуститься.

Но ни дракон, ни вожак не шевелились. Удача, да какая! Оба мертвы!

Похоже, такая же мысль пришла в головы и всем остальным. Не сговариваясь, четверо, даже обмаравшийся в конце концов Лис, рванулись внутрь.

Дракон был не слишком стар, и его золотое ложе было не столь богатым, как мечталось. Все добро могло спокойно уместиться в двух мешках, и каких-то особенных сокровищ там не обнаружилось. Золотые чаши, украшения, немного нуменорского и харадского золота — и все. Однако, хорошенько порывшись в куче, Рагнир выковырял оттуда великолепный кубок с драгоценными камнями, явно эльфийской работы.

— На всех порубить! — мрачно набычился Щербатый.

— Еще чего. Тогда он ничего стоить не будет, — недобро усмехнулся в ответ Рагнир. — Я нашел, я и беру. А вы делите остальное. Кто-то против? — он обвел взглядом сотоварищей.

Никто не осмелился протестовать — после смерти вожака Рагнир становился старшим. А его они очень хорошо знали.

— Я против, — раздался хриплый голос из-под низкого входа.

Вожак стоял в проходе, пошатываясь. Половина его лица была сплошной раной, выеденной ядовитой кровью, но, видимо, кожаная одежда спасла его от больших ожогов. Он был в одной грязной рубахе и штанах — остальное пришлось сбросить.

— Без меня, значит, решили делить? — протянул он. — Значит, порубить на всех?

Хамдир стоял над четырьмя жестоко изуродованными трупами. Местный декурион из ближайшего форта назвал всех четверых по именам — оказалось, личности давно известные и усердно разыскиваемые. Даже за трупы была положена награда.

Волк был здесь. Совсем недавно был. Не далее как вчера, когда визг дракона достиг дальнего форта и отряд немедленно выступил сюда. Кровавый след был горяч, как никогда. Хамдир втянул смрадный, пахнущий смертью воздух.

Изгой, вожак банды, убийца дракона… Бедняга Дарион нашел бы тут одно только сходство с Турином. И не увидел бы другого — изнанки этого сходства, из-за которой один был героем, а другой — бандитом. Обманчивое и потому страшное сходство. И сколько народу, доброго или дурного, еще заплатит за это жизнью?

Из мрачной задумчивости его вывел старший декурион Пятого форта — здесь форты различались по номерам, не по названиям, как на севере. Бородатый коренастый мужик средних лет, с изрытым шрамами лицом. Старый вояка, видно.

— Надо бы зарыть падаль, — брезгливо пробормотал он своим хриплым баском. Хамдир уже знал, что декурион злоупотреблял галенасом — от того и голос хриплый. Ором на солдат так глотку не сорвешь, не та хрипота. — Уйти бы до вечера… — Это был и вопрос, и одновременно просьба о позволении покинуть это поганое место.

Хамдир на мгновение отрешенно подумал — ведь тут дракон, целый убитый дракон, и никто даже не ахнет! Его наполнила какая-то странная гордость за этих простых солдат, которые спокойно смотрят на тварь из древних жутких легенд и ведут себя словно ни в чем не бывало… Какие люди! Вот это настоящие герои.

Ему стало даже как-то не по себе — он был тут чужаком, лишней обузой. Бумаги наместника действовали волшебным образом — помощь ему оказывали беспрекословно, и Хамдиру было даже неуютно от этого.

— Я еще посмотрю следы, — сказал он. — Прикажите солдатам, чтобы время не тратить, снести трупы в пещеру, а дракона бы сжечь надо. Это лучше местным поручить. Оставить им малость золота — охотно сделают.

Декурион охотно кивнул и с симпатией посмотрел на сотника.

Хамдир сосредоточенно читал следы. Тут был в основном камень, но и на камне можно различить след, если уметь читать. И еще если уметь чуять так, как умел чуять Хамдир. И сейчас чутье говорило ему — иди. Не останавливайся, сейчас тебе выпала возможность закончить свою погоню.

И он шел. Следы же рассказывали повесть о раненом, обожженном, отравленном драконьей кровью человеке, невероятно сильном телом и духом человеке, который шел прочь, уходил от преследования, чуя погоню словно волк Он шел, падал, вставал, снова шел. Потом полз. Потом перестал ползти.

Хамдир стоял над ним. Золотоволосый могучий красавец лежал неподвижно, хрипло, тяжело дыша. Как когда-то Турин. Только этот изгой — не Турин, а просто убийца. Сильный, красивый, безжалостный убийца. Погоня закончена. Хамдир присел на корточки рядом с ним, посмотрел с какой-то брезгливой жалостью. Оборванный, похудевший, грязный. И все из-за чего? Из-за того, что счел себя сильнее закона. Дурак. Мог бы спокойно жить, править своей землей…

Нет, не стал бы он по-настоящему сильным лордом. Волки не бывают защитниками. Особенно одинокие волки, которых и стая не признает. Когда-нибудь волчья натура прорезалась бы… Неужто все же существует эта проклятая предопределенность, о которой нес ерунду чокнутый проповедник с юга?

Хамдир помотал головой. Не время размышлять. Он поднялся и быстро зашагал к логову. Уполз беглец довольно далеко, так что надо бы поторопиться, чтобы закончить до ночи…

Северное предзимье встретило его сырым тяжелым ветром и мокрым снегом. Снег этот долго не пролежит, растает поутру, но он — предвестье близкой зимы. Скоро мороз прихватит раскисшие от дождей дороги, утра станут звонкими, красно-розовыми и морозными, ледок затянет грязные лужи и озерца… Он вспомнил, как в детстве осторожно шел по тонкому прозрачному льду неглубокого озерка, прозрачного до самого песчаного дна, а по берегам ручья намерзшие на кончики трав ледяные капли звенели, как маленькие колокольцы…

Он улыбнулся, закутался поплотнее в тяжелый суконный плащ, прокопченный у сотен костров, а потому не поддающийся дождю. Говорят, пастухи диких горцев носят плащи из козьих и овечьих шкур и вода стекает с них, не вымачивая плаща. Завести бы такой — и тепло, и сухо, пусть и воняет козлом, когда дождь.

Добирался он с караваном, хотя дороги хорошо блюлись, патрулировались и содержали их в порядке. Просто одному не хотелось ехать. Теперь пути будут приводить в порядок весной, но и до весны по ним будут ходить и редкие караваны и военные отряды, и патрули, будут мчаться отважные королевские гонцы. А сейчас вязкая грязь сменилась щебенчатой насыпью, что означало, что до Форноста осталось всего ничего. И к вечеру они увидят его крепкие кряжистые стены. Убранные серые поля, огоньки ферм и усадеб, редкие замки по холмам… Родные края. Возрадуйся, Хамдир.

Не радовалось как-то. Долг был выполнен, он возвращался домой — но на душе было пусто и тяжело. Что-то было не так. Он не понимал, что именно, но от ощущения отделаться не мог.

Он устал. Он очень устал. Дело было даже не в усталости тела — устало сердце. Оно не радовалось окончанию погони, оно не радовалось возвращению домой. Хамдир лежал в комнатушке офицерской казармы, отмытый и накормленный, переодетый в сухое, и видел тяжелые сны. А во снах он видел не то черную тучу, не то черную волну, которая медленно застила небо, видел девять теней и слышал пронзающие душу ужасом и бессилием вопли, не то человеческие, не то птичьи. Видел, как рушатся в бездну и бурги, и крепкие стены Форноста, и какие-то дворцы, и непонятные здания, а потом его подняло ввысь, и он увидел равнину, освещенную ровным жутким оранжевым светом мертвого, приколоченного к такому же мертвому небу солнца, равнину, на которой рядами, уходя в бесконечность, стояли войска. И было жутко, и хотелось кричать — нет, не надо, я не хочу! Потому что это был конец всех концов, и он это знал. Он знал, что битва окончится победой, но это будет воистину битва битв, и страшнее ее нет и не было ничего — и потому не было страшно так, как должно быть. Он просто не мог вообразить себе грядущего ужаса. Понимал только, что этот ужас неминуем, его придется все равно пережить, чтобы увидеть грядущую Арду Исцеленную.

«Нельзя поддаваться страху. Верь и дерись. Иначе не выйдет», — словно бы проговорил кто-то.

И тут Хамдир проснулся.

И понял, что он не один.

И что комната не та.

— Ну вот, очнулся, — пробормотал кто-то в темноте. Горела свеча, и вокруг нее стоял размытый ореол. На молчаливый вопрос Хамдира последовал все такой же ворчливый ответ: — Да в доме наместника.

— А что я тут делаю?

— Болеете. Наместник вас велел забрать, батюшку вашего вызвал.

— Так сколько я тут лежу? — прошептал Хамдир, внезапно почувствовав жуткую жажду и одновременно снова ощутив присутствие .

Он с трудом сел, озираясь. Из темноты ему протянули пить. Рука была очень изящной и крепкой. Затем присутствие исчезло, а после глотка горячего незнакомого напитка снова потянуло в сон, но теперь он знал, что будет спать спокойно и встанет здоровым.

Наместник выслушал отчет молча, кивая головой.

— Ты честно выполнил свой долг. Судить его — уже не твое дело. — Хамдир не сразу понял, что наместник зовет его на «ты». Это означало доверие. Он коротко кивнул, перехватив вопросительный взгляд наместника.

— Я не хотел бы, чтобы ты возвращался в форт. Ты можешь сделать больше. И я прошу тебя взяться за гораздо более тяжелую задачу. Это задача на всю жизнь И это служба не только Нуменору — я имею в виду не один Остров, а все земли его Закона. Это служба гораздо большему, чем государство или народ. Не усмехайся, нахал, это высокие слова, но не всегда высокие слова пусты. Сейчас я говорю именно то, что говорю. — Хамдир молча выругал себя. — Помогли ли тебе те бумаги, что я дал тебе?

Сотник кивнул. Непонятные бумаги, которые он показывал совершенно непонятным людям, оказывали просто волшебное действие. И Хамдира опять же всегда при встрече с этими людьми не покидало ощущение . Такое же как сейчас.

— Скажите, — вдруг спросил Хамдир, — почему ваш род считается в Нуменоре вторым родом после к королевского? Разве у королей нет родни, кроме вас?

Наместник даже не удивился. Задумчиво посмотрел на ладонь, несколько раз сжал и разжал ее, словно пробуя руку после перелома на гибкость.

— У нас в отличие от остальных, — негромко проговорил он, — в роду передается от отца к сыну королевский Дар. От князя к его наследнику.

— У вас тоже? — удивляясь самому себе, спросил сотник.

— Да. Когда я стал совершеннолетним и отец нарек меня своим наследником, он открылся и во мне. Не спрашивай, не объясню. Так есть, и все тут.

Хамдир кивнул. Ощущение присутствия росло.

Он хотел было обернуться, но наместник коротко покачал головой. Улыбнулся кому-то за спиной у Хамдира и сказал:

— Хочу представить тебе нашего друга из Линдона. Он говорит, что из тебя выйдет славный Страж.

Раскаленный песок обжигал ноги. Раскаленное солнце пекло головы. Раскаленная животная ярость вопила сотнями голосов:

— У-бей! У-бей! У-бей!

Голые, если не считать повязок на бедрах, загорелые дочерна тощие горластые мальчишки ловко, словно мелководные рыбешки, проскальзывают среди потных, охваченных азартом людей на каменных скамьях, которым плевать и на беспощадное солнце, и на раскаленный воздух, и на ворье, что как мухи на дерьмо слетается к толпам. Много кто нынче недосчитается кошелька.

Но это все мелочи по сравнению с тем, что творится в белом песчаном кругу.

— У-бей! У-бей!

— Рви его, рви его, Волк!

— А-а-а-а!!! Давай! Змей, давай!

Кровь шипит, мгновенно высыхая на белом песке. Двое молча кружатся, выжидая. Один — чернокожий, гибкий, с плавно перекатывающимися под гладкой кожей мускулами. Другой — загоревший до красно-кирпичного цвета золотоволосый гигант. Оба только в кожаных набедренных повязках, подхваченных поясами с блестящими бляхами, в руках тяжелые кривые мечи.

— Двадцать полусолнц на Волка! Давай!

Быстрый чернявый человечек тут же подскочил к толстому купцу с крашенной в ярко-красный цвет и завитой бородой.

— Извольте деньги.

— Да бери, бери! Волк кого угодно загрызет, не прогадаю.

Сидевший рядом с ним худощавый человек в красном, с головой, прикрытой белым платком, отчего его лицо было плохо видно, посмотрел на чернявого, затем снова молча вернулся к зрелищу. Толпа взревела — Волк как раз достал своего противника, и на плече Змея открылся красный кровоточащий рот. Змей, оправдывая свое прозвание, начал быстро, гибко перемещаться, по ходу выкрикивая оскорбления, чтобы противник, забыв осторожность, поскорее набросился на него, чтобы не успеть ослабнуть от потери крови.

Змей был быстр и легок, его противник — тяжел, но страшная мощь искупала все.

Человек в красном молча следил за поединком. Казалось, Волк не хочет двигаться, предпочитая, чтобы нападали на него. Но взгляд опытного воина мгновенно оценил бы настороженность и скрытую мощь броска, спрятанную за кажущейся неповоротливостью и медлительностью Волка. Это его, пожалуй, стоило бы назвать Змеем. Да, он не плясун, как чернокожий боец, но змея достает добычу коротким смертоносным и внезапным броском… Как-то все об этом забыли.

Вот оно! Чернокожий на какое-то мгновение ослабил бдительность, и золотоволосый прыгнул вперед. Зрители взвыли от восторга, потом от разочарования — все кончилось слишком быстро. Чернокожий, конвульсивно содрогаясь, лежал на красном песке, рассеченный от плеча до середины груди одним страшной мощи и четкости ударом. Волк же снова стоял неподвижно, только теперь напряженности в нем не было. Дело сделано.

Человек в красном встал и незаметно покинул свое место на каменной скамье. Волка увели с круга. Сегодня ему уже не биться — и так восемь боев провел, восемь трупов оставил. Он славился тем, что после его ударов не приходилось спрашивать зрителей, добить ли противника. Он просто убивал. Убивал коротким, точным и страшным ударом, выгадав момент. Это было страшно и красиво, и ради этого момента народ давился у дверей Сангувары, хозяина храмовых бойцов, только бы увидеть бой Волка. И Сангувара набивал золотом сундуки.

Конечно, храмовый боец должен в конце концов умереть. Это рабы богов, смертники, жертвы. Но, похоже. Волк умирать не собирался. Значит, после годового круга побед — то есть после трех сотен и пятидесяти — придется его просто принести в жертву. Хотя это будет очень, очень огорчительно для Сангувары, поскольку золота в его сундуки Волк уже не принесет. Или откупить Волка у Солнца, чтобы он принадлежал теперь одному Сангуваре? Но сколько же придется дать прекрасного золота из этих сундуков жрецам… Кругом сплошное разорение…

— Привет тебе, почтенный, — послышалось сзади. Сангувара резко обернулся, потянувшись за булавой. Кто-то проник в его святая святых!

На пороге скудно освещенного масляной плошкой каменного подвала стоял худощавый человек в красной одеж де, по виду нездешний.

— Золото считаешь?

— Ты кто такой? — взял себя в руки Сангувара, лихорадочно думая, как бы половчее позвать слуг.

— Не надо никого звать, — глубоким голосом проговорил гость. Сейчас он был без платка, и Сангувара видел его горбоносое хищное лицо, красивое и пугающее. Одетый на манер северян, он держался с привычной небрежностью человека, обладающего властью. — Радуйся, тебе выпала большая радость. Я пришел купить твоего раба Волка.

Сангувара засмеялся не сразу — сначала издал какой-то писк, затем еще раз, потом мелко захихикал а потом уже расхохотался, утирая слезы.

— Почтеннейший, ты не перегрелся, а? Купить? Волка? Да с чего ты взял, что я его продам? А вот я позову сейчас слуг…

— Ты не просто продашь мне этого раба, а будешь еще ноги мне целовать, чтобы я его забрал, — спокойно ответил наглый незнакомец, доставая из рукава золотую пластинку королевского чиновника высокого ранга. — И будешь радоваться, что у тебя его купили, а не взяли просто так. — Он набрал в грудь воздуха и продолжил свою важную речь: — Государь справедлив. Он заплатит тебе за раба. За сколько ты его купил?

Сангувара лихорадочно соображал. Однако выхода не находилось — государю перечить, да кто он такой, чтобы даже помышлять об этом? На кол попадать как-то не хотелось. Он не то вздохнул, не то всхлипнул и, понурив голову, неохотно проговорил:

— Две сотни полновесных солнц.

Красный человек тонко усмехнулся.

— Эх, ну и народ у вас тут, в южных княжествах… Голову полой прикрыл, так, думаешь, и задницы уже не видно? Мне было любопытно, на сколько ты наврешь. Наврал ты аж на целых сто восемьдесят три солнца. А еще помнится мне, блаженной памяти государь Эрхеллен Объединитель запретил человеческие жертвы… и жертвенные бои тоже…

Колени Сангувары вдруг стали ватными, в животе что-то внезапно как-то ослабло… Он повалился в ноги красному, тихо подвывая.

Красный человек улыбнулся, тихонько пнул Сангувару носком сапога.

— Вставай. Получи свои семнадцать солнц и иди с миром. И больше не греши, Солнце все видит!

Волк в своей клетушке лежал, вытянувшись на жесткой койке, и смотрел в потолок. Тело, вымытое и растертое рабами-массажистами, расслабленно ныло. День выдался удачный, но тяжелый. Он убил сегодня восьмерых. И по привычке лежал сейчас в темноте, сытый и усталый, и который раз в мыслях убивал на белом окровавленном песке всех, кого внес в свой растущий список мести.

Этот страж, что выследил его, Хамдир.

Наместник.

Судья в Лонд Даэр.

Капитан галеры.

Волк довольно усмехнулся. Последнего уже не было в живых. Самолично сломал ему шею, когда напали пираты.

А хорошие были дни. Казалось, удача наконец пришла к нему — он жил так, как всегда хотел, по закону силы. Его боялись. Его слушались. Его доля добычи была второй после капитана их корабля «Касатки». Женщины на берегу в пиратских поселениях были ласковы к нему, а мужчины боялись его силы. А береговые жители в ужасе бежали от их кораблей с красными парусами — из шелка, крашенного царским пурпуром…

Харадские корабли не сравнишь с мораданскими, да и ходят харадрим по морю плохо. Что уж было у морэдайн к харэдрим, разбираться ему было лень, да и незачем. Что было у морэдайн к нуменорцам, было понятно — он сам их ненавидел. Хотя бы потому, что от нуменорских кораблей приходись удирать.

Он был первым среди бойцов «Касатки», а «Касатка» была лучшим кораблем пиратской флотилии. И ему, Волку-Борласу, дали почетное прозвание Сайта — так зовется вожак злых степных волков.

Но неудача ждала не в море, а на суше, когда драться пришлось не с моряками борт к борту, а с какими-то тощими, жилистыми и черными как уголь жителями рыбацкой деревушки, куда вышли посмотреть насчет баб. Набежали, как муравьи — с вилами, сетями, какой-то хренью, — и если треть его команды ушла на корабле, хорошо. Его самого просто забили бы насмерть, потому как рыбаки выгоды не искали — просто убивали «морских шакалов».

Да, ярость слабых — это кого угодно испугает. Эти не щадят.

Потом был невольничий рынок и Сангувара.

Следующий в списке.

Борлас тяжело повернулся на койке. Ночной ветерок, пробивавшийся сквозь решетку, приятно холодил кожу. Мошкары тут совсем не было.

Ночные тяжелые думы. Сон не шел.

Надо выбираться. Он достаточно поработал на хозяина, пора и платить по счетам. Со своей силой и удачей он уйдет, он был в этом уверен. Только бы вызнать, куда можно сбежать и где золото. А там — собрать свою дружину и снова воевать. С кем? А не все ли равно? Он знал только, что с удовольствием будет убивать нуменорцев — за все, что с ним сделали, и орков — потому, что он адан А так — где больше будет славы и золота, туда и подрядиться Такие люди, как он, всем и всегда нужны. Главное, чтобы опять — Вожаком. Сайтой.

За дверью загремели ключи. Борлас удивленно сел, даже не пытаясь прикрыть наготу. Плевать

На пороге показался незнакомый силуэт. Худощавый высокий харадец с буйной курчавой гривой черных волос. За ним суетится Сангувара, что-то пришепетывает, прихихикивает, словно гиена. Придушить бы… Ничего, успеется.

— Ты Сайта? Ты Волк? — красивым, густым голосом спрашивает незнакомый.

— Да отвечай! Отвечай же! — подпрыгивает Сангувара.

Борлас вместо ответа сложил на груди руки и медленно, неспешно кивнул.

Человек хмыкнул.

— Однако. Что ж, собирайся. Ты поедешь со мной. Государю такие, как ты, нужны. Получишь золото, славу, много чего еще. Большая удача для варвара и раба, а? — снова ядовито хохотнул пришелец. — Вставай. Едем сейчас, по холодку.

— Ты даже вообразить себе не можешь, варвар, как тебе повезло, — говорил красный человек с хищным лицом. — Многие свободные сами заплатили бы за то, чтобы стать королевским рабом. Да что там! Зарезали бы ближнего за такую честь.

Они ехали уже четвертую неделю, и вместо унылых высохших равнин с блеклой полоской гор на горизонте теперь крутом были каменистые холмы, поросшие цветущим кустарником, а в долинах стояла высокая весенняя трава, усыпанная пестрыми точками цветов. Воистину, глядя весной на долины королевского домена, понимаешь смысл слов «благословенная Ханатта». До грозного жаркого лета еще далеко. Но даже и тогда там, где есть вода, все будет цвести. А цвести будет, потому что в этих местах за каналами и колодцами следили и воду запасали, и многочисленные, хотя и небольшие речки пользовались чуть ли не священным почетом. Борлас уже успел узнать у своего лениво-хвастливого провожатого, что есть особые водяные законы и за их нарушение кары полагаются одни из самых суровых.

— Королевские рабы — это особые люди. Им дозволено то, чего не дозволено многим свободным.

— И что именно? — пошевелил затекшими плечами Борлас.

Красный человек расхохотался.

— Ты забавен, варвар. Хотя бы то, что ни один из моего отряда не осмелится говорить со мной так, как ты. Вон посмотри, каким взглядом сверлит тебя Харнан. Ему не дозволено так обращаться к чиновнику моего ранга, а для тебя рангов нет. Ты выше их. Точнее, ты вне их. Вот ты едешь, скованный, варвар, никто — а тебе уже завидуют.

Борлас хмыкнул.

— Было бы чему.

— Ты глупый варвар, — коротко ответил красный человек, лениво улыбаясь, и отъехал от повозки.

Борлас заполз в тень полотняного навеса и улегся подобнее. Вверху медленно плыло ярко-синее весеннее небо юга.

К лучшему или к худшему повернула судьба? Это, как странно, не особенно беспокоило его. Он был уверен, что сумеет добиться своего. А вот чего своего — это представлялось смутно. Какие-то обрывочные картинки.

Вот он въезжает в какой-то город, и все его славят и кланяются ему. Вот он в разгаре битвы, охваченный безумной радостью боя… Да, это сила, его великая сила требует боя победы, крови! И преклонения. Даже покорности. Да, этот красный сказал верное слово — «ты выше их». Может быть это как раз то, что ему нужно?

Но раб… мерзкое, гнилое слово… Он адан. Эдайн никогда не были рабами. И не будут.

Но что в слове, если по сути дела он будет свободнее свободных?

Надо подождать. Он волчьим своим чутьем ощущал скорую добычу.

«После ужасного убийства всеми любимого принца Денны собственными братьями на глазах у несчастного отца и потом убийства добрейшего, святого государя Наранны, а потом еще и чудесной, таинственной гибели братьев-убийц мужская линия Солнечного Дома пресеклась. И быть бы великой смуте, если бы не явление Пса Ханатты, который возвел на престол государя-отрока, внука государя Наранны и сына его дочери Аннахайри от мораданского князя. Сам князь ушел в закрытую, потаенную и грозную землю Мордор, землю огня, дабы найти силу в его гневе. Юный государь повторил клятву Солнцу, подтверждая Завет с ним. И через завет этот вошла в государя Сила, Дар королей, Дар Солнечной крови. И в стране воцарился покой ибо все увидели, что юный государь воистину Солнечной крови и по праву занимает престол.

И было дано отроку тронное имя Хайрисенна, и был он прекрасен, юн и мудр — ибо за троном стояла Тень, которая нашептывала юному владыке, и Тень эта была Псом, Стражем Ханатты.

И по совету Пса Ханатты приказал государь-отрок создать себе войско телохранителей из рабов, йитаннайн…»

Красивый угрюмый мальчик с затаенным страхом в глазах и надменным лицом восседал на слишком большом для него троне, жестко выпрямив спину и подняв голову, и громким, напряженным голосом вещал:

— Нам угодно, чтобы йитаннайн сопровождали нас в нашем паломничестве в Старый Храм.

Отец Мааран молча склонился, но простоял в согбенной позе чуть дольше, чем было положено, показывая, что ждет позволения заговорить. Отрок важно кивнул и проговорил:

— Дозволяю речи.

Отец Мааран склонился еще ниже.

— Государь, в Храм дозволено ступать лишь посвященным монахам да членам Солнечного рода, другие же оскверняют…

— Я сказал, что так хочу! Йитаннайн не люди, они не могут осквернить Храма. Ведь бродят же там псы и кошки? Ступай, я сказал.

Отец Мааран покорно склонился и, попятившись, удалился прочь.

Йитанна по прозванию Сайта — волчий вожак — усмехнулся вслед настоятелю одними глазами, сохраняя непроницаемое, надменное спокойствие. Только теперь он понял, что такое быть «над» и «вне». Это была сила. Настоящая сила. Молодой король отгородился от мира щитом людей, одновременно вычеркнутых из общества и поднятых над ним на недосягаемую высоту. Они стояли вне закона — и выше закона, потому как единственным законом для них была воля короля. А король не мог без них. Потому что король тоже выше общества и вне его. Тоже вне закона и над законом. Они нужны друг другу.

Только сейчас он начал понимать, насколько сильна власть его, сотника йитаннайн. Как и говорил красный человек Карранна, его слово было для остальных словом короля, король говорил через своих охранников даже со своими сановниками. Йитанна. «Не-человек».

Владыка боялся. Смертельно боялся. Мальчик, оторванный от матери, силой посаженный на этот кровавый трон, водворенный в этот дворец, полный смертей и древних теней, где нет ни одного родного, близкого человека… Он боялся.

Борласу не было жаль мальчика. Но служил он верно, потому что как только короля убьют, то и йитаннайн конец. Этого не хотелось. И потому рабы, которым завидовали свободные, решительно и жестоко подавляли все попытки мятежа.

Отец Мааран, молитвенно сложив руки и закрыв глаза погружался в молитву. Солнце отвернулось от Ханатты. Солнце разгневалось. Скоро лик Его станет черным, и прольется великая кровь…

Это все Тень, вставшая за троном. Это она нашептывает государю.

Но как такое может быть, ведь Зарок с Посланником был принят Денной. Он не может сделать дурного для Ханатты.

Но он убил отца и братьев, вернувшись из мертвых.

Он оградил юного короля от жрецов и мудрых. И тот нарушает древние обычаи на каждом шагу, подчиняясь только своему закону, который не понятен никому.

А страна затаилась, страна ждет чего-то. Всюду страх. Нет почтения к старой знати, нет почтения к жрецам, ломается становой хребет Ханатты. Государь слушает только Тень…

Тень.

Тень!

Отец Мааран пошатнулся и открыл глаза, ощутив внутри тошнотворное шевеление ужаса. Ужас начал нарастать, вставая волной, в ушах зашумела кровь. Боги, он же знал, он помнил… Государь Керниен, он сказал тогда — у самого Солнца тени нет. Нет Тени!

С чего он взял, что Посланец и правда был тем, кем называл себя?

Потому, что тот дал Силу? Но разве не может дать Силу Тьма? Те неназываемые, что таятся в ночи, в темных недрах земли, в забытом прошлом — разве они не давали своим поклонникам Силы, взамен забирая их души?

Разве не об этом спрашивал его тогда государь Керниен.

Отец Мааран застонал, колотя себя по голове. Старый дурак, старый дурак! Это ты предал Ханатту в руки страшным древним силам!

А может, нет? Может, все правильно, и его просто мучают ночные мороки? Все так и должно быть? Но почему же тогда это ощущение неправильности? И страх, что ничего уже не изменить? Боги, дайте же знать, разрешите же от пытки сомнений!

Отец Мааран снова начал истово молиться.

…Бадуанна, глава Золотых Щитов, молча выслушал жреца.

— Тень или не Тень — не знаю, но не дело, чтобы король был заложником рабов без рода без корней. Мы всегда были оплотом короля, нас еще государь Керниен для этого поставил!

Отец Мааран внутренне горько усмехнулся. Золотые Щиты были уже не те, что при государе Керниене. Старые его соратники либо погибли, либо стали стариками. Только отец Мааран все жил и жил… Так кому же, как не ему, теперь восстановить правильный ход вещей?

Жрец видел, что в воине кипели гнев и обида. Ему было не до высоких материй, не до Тени и Солнца. Он просто был оскорблен. Что же, пусть гнев этого тупого вояки послужит правому делу.

— Ими многие благородные недовольны, а чернь их боится… Как бы они не убили государя, если мы выступим, а?

— Не осмелятся, — протянул Тмахтан.

Бадуанна косо глянул на своего правого командира.

— Они могут попробовать сыграть на этом. Государя надо выручить в первую очередь. Пока он не будет у нас в руках, все будет впустую.

Отец Мааран улыбнулся.

— Благородные воители в этом могут положиться на меня. Мне известен тайный ход в опочивальню государя. Сначала надо его выкрасть, затем вырезать йитаннайн. Короля укрыть в Храме. И объявить, что рабы покушались убить его. Чернь поверит и пойдет защищать государя. Знать же поддержит.

— Знать поддержит. Каждому прыщу золотожопому охота будет завладеть королем, чтобы стать при нем правителем.

— Потому хранителями короля, — кивнул отец Мааран, — станем мы с тобой. Ты — керна-ару Ханатты. Я — верховный жрец Ханатты. Король юн, ему нужны защита и наставник…

— Это точно, — расплылся в улыбке Бадуанна.

Светло стало задолго до рассвета — небо горело от пожаров, охвативших полгорода. Из нижнего города неслись вопли, на башне Аруана забили в набат. Юный король сидел на огромной кровати, сжавшись в комочек, и, глядя в темноту огромными черными глазами, шептал:

— Страшно… мне страшно… мама…

Он не пытался бежать. Он давно уже свыкся с мыслью, что его убьют, все равно убьют — мать всегда так говорила, сколько он себя помнил. Зачем его увезли из монастыря? Жрицы Гневного Солнца были такие добрые, там было так тихо, так славно… Там не было Тени, не было смерти, там была мама и ее добрые служанки и слуги.

Но сейчас тоже не было Тени. И почему-то юный король ощутил странный подъем, внутри кто-то словно бы кричал: беги! Беги отсюда! Беги на свободу, прочь от всех них!

Он всхлипнул, затем взял себя в руки. Он король. Его убьют, но он не будет плакать.

На улице кричали, в садах звенело оружие, над городом плясало пламя, а мальчик был один, и никто не пришел к нему. Где йитаннайн?

Мальчик поднялся, пошел к двери. Снял со стены большой кинжал, утер нос. Внезапно успокоился, тщательно оделся. Плеснул в лицо воды из золотой умывальной чаши, расчесал длинные кудрявые волосы. Он был один, никто не пытался ему ничего говорить, никто ничего не заставлял его делать, и эта внезапная свобода среди подползавшей со всех сторон смерти вдруг захватила его и подняла словно на волне. Он рассмеялся и громко сказал:

— Я ухожу. Вы меня не найдете. Я убегу от вас! — И добавил уже тише: — И пусть другой правит.

Отец Мааран осторожно отодвинул в сторону деревянную панель в опочивальную комнату государя. Скользнул внутрь. Два молодых монаха, искусных в бою, быстро последовали за ним, еще двое стояли в потайном проходе.

В комнате было пусто. Сквозь распахнутые окна лилось багровое зарево огромного пожара — Бадуанна сделал, как договорились, сейчас все только пожаром и заняты, и Золотые Щиты должны без труда вырезать рабов. Вон в коридоре уже звенят мечи. Он обошел кровать с высокой спинкой и увидел всю комнату. Она была пуста. Только на табурете у окна сидел кто-то, черным силуэтом рисуясь на фоне багрового ночного неба. Отец Мааран молча сделал знак монахам, но незнакомец уже обернулся.

Тень. На его лице не плясали алые блики пожара, хот комната вся была в зареве. Лицо смутно мерцало бледным полупрозрачным пятном, красными точками горели глаза. Изваяние из раскаленной меди. Монахи попятились, а потом просто бросились прочь, а отец Мааран двигаться не мог. Его пригвоздил к месту страх — и еще что-то кроме страха.

— Ты глуп, монах, — почти грустно проговорил Пес Ханатты. — Ты тоже приносил клятву Посланнику — как же ты думал утаить свои мысли от него? И от меня? — Он медленно встал — плавным движением огромного нетопыря. — Я знаю, что нужно Ханатте. И в ней не будет иного правителя, кроме меня. Сейчас йитаннайн дорезают твоих Золотых Щитов. А я пришел за тобой, отец Мааран. Ты хотел разрешения сомнений? Так ты же сам знаешь, что не разрешишь их, пока сам не встретишься с Солнцем или чем там еще. Вот ты и проверишь все сам. Умри, отец Мааран, ты прожил под Солнцем слишком долго для человека.

Отец Мааран почувствовал, что его сердце вдруг остановилось. Он жил еще достаточно долго, чтобы успеть испытать ужас от осознания того, что умирает.

Сайта тащил короленка под мышкой. Тот вопил и брыкался. На помощь отроку никто не шел, боясь йитанны. Да и некому было — слуги попрятались по щелям, наложницы верещали в своих покоях, дамы и знатные придворные тоже прятались где могли. Дворец был во власти рабов. Сайта знал — во что бы то ни стало надо сохранить мальчишку. Иначе не будет козыря в игре. Иначе не будет власти.

— Пусти! — вопил короленок, кусая его за руку. Сайта ругнулся и хорошенько стукнул мальчишку рукоятью меча по голове. Тот затих.

— Так-то оно лучше будет, — пробормотал он, запихивая мальчишку в клетушку в казармах йитаннайн. Приказал солдатам сторожить и никаких приказов щенка не выполнять, пока сам Сайта не придет. Надо было еще объявить о подавлении мятежа славными йитаннайн, о том, что король жив, быстренько распорядиться, кого взять, а кого призвать во дворец, приказать выставить стражу на мостах, на всех воротах, провести облавы в нижнем городе, начать следствие и проредить ряды знати, направить солдат в монастыри и храмы… Словом, надо взять власть в свои руки и начать управлять.

«Так умиротворена была столица, и снова воцарился покой, и каждый получил по заслугам, и такова была щедрость государя, что получили награду даже те, кто и не ждал ее».

Сайта стиснул зубы, чтобы не зареветь от ярости. Королевская награда воистину оказалась неожиданной. Он забыть не мог мстительной усмешки мальчишки, когда тот изрек:

— А тебя, Гантун, я ныне назначаю командиром моих верных йитаннайн.

Гантун приосанился. Поначалу Сайта было возомнил, что сейчас и его превознесут, назначат чуть ли не регентом, но следующие слова развеяли все сомнения:

— А ты посмел ударить меня, раб. Ты рабом был и останешься. Взять его!

Драка в тронном зале была кровавой — Гантун отрабатывал новое звание с рвением, а прочим йитаннайн не было резона заступаться за свергнутого вожака. А Сайта сдаваться не собирался. Когда его наконец связали, на полу остались семеро и еще четверо, ругаясь, зажимали раны. Короленок подошел к связанному начальнику своих рабов-телохранителей, презрительно пнул его ногой.

— Я справедлив. Ты оскорбил меня, и за это достоин самой изощренной смерти. Но ты подавил мятеж, и я оставлю тебе жизнь. Ты отправишься в Землю Огня.

Сайта даже плюнуть в рожу мальчишке не мог — между зубами ему всунули палку, как пойманному волку, туго закрепив ее веревкой на затылке. Он бы зубами ему глотку перервал. Теперь к его списку прибавились короленок и Гантун. Он еще вырвется. Он еще вернется. Он еще всем отомстит.

А потом была долгая, мучительная дорога в горы, в ту таинственную и страшную страну, откуда шла Сила королей. И за эту Силу короли платили рабами. И одним из них теперь был Сайта. Вожак. Волк.

Это развлечение называлось «крысиной ямой». Туда сбрасывали непокорных или провинившихся в чем-то рабов, а то и просто тех, кто почему-то не понравился надсмотрщику или кому еще. Попадали туда и люди, и орки, без разбору, тем любопытнее было, кто выживет. Крысиная яма была орочьим изобретением, но если орки просто развлекались глядя на копошение в яме, то люди приходили сюда для несколько других целей. Красивый молодой человек, женственно хрупкий, с девичьими ресницами и темными немного раскосыми глазами чуть навыкате подолгу молча стоял на краю, глядя вниз. Почему-то и орки, и людская нечисть при этом мгновенно исчезали.

Из ямы тянуло тяжелым смрадом человечины. Те, кто был внизу, упали уже ниже некуда, и, главное, пути назад нет, ведь это все и так знали, так почему же кто-то пытается выжить?

«Как, в сущности, мало — и много — надо человеку, чтобы почувствовать себя высшим существом, и как мало, действительно ничтожно мало, нужно, чтобы низвести его до состояния скотины. И где же все высокие стремления, вся эта особенность человека? Да нет ее. Человек даже хуже скотины, мало какой зверь убьет ради развлечения. А тут — высокие мысли, устремления… и где они? В вонючей яме, где друг другу рвут глотки, чтобы схватить кусок сырой конины, потому что на всех не хватит».

Слабый умрет с голоду. Впрочем, иногда кто-нибудь пытался сколотить подобие какого-то порядка, чтобы делить жратву на всех. Зачем? Все равно никто отсюда не выйдет. И все же некоторые боролись. Юноше очень любопытно было наблюдать, как новые вели себя в яме. Кто-то покорялся иерархии, кто-то пытался ее нарушить. И тогда либо его убивали, либо он сам убивал кого-нибудь, вожака — «главную крысу» — к примеру. Тогда снова начинался хаос, убийства, пока не приходил кто-нибудь новый.

Орки тут просто не выживали. Оказывается, люди, сбившиеся в подобие стаи, куда страшнее орков, которые всегда были каждый сам за себя. Иногда люди пытались сбиться в одно с орками, но орки всегда по своей привычке нарушали иерархию, и их убивали беспощадно. Правда, оркам было все равно, что жрать. Жрали не только конину, но и человечину дохлую, орчатину тоже. Этим орки и выгодны…

Юноша умел не быть брезгливым. Вонь его не смущала, Равно как и зрелище, разворачивающееся внизу. Он уже две недели наблюдал за одним из крысюков. Это был огромный, прекрасно сложенный мускулистый раб, покрытый с ног до головы татуировками. По ним можно было прочесть всю его историю — по крайней мере, историю его жизни в Ханатте Бритый наголо, как и все, клейменый, он сохранил несмотря ни на что, в глазах хоть какое-то выражение, какой-то проблеск разума. Любопытно, что его поддерживает? Надежда? Да какая надежда? Или ненависть, которая дает надежду?

Проще всего было бы спросить его самого. Но Ульбар не унизится до разговора с ничтожным рабом, черной костью.

Этот человек жил уже довольно долго. Юноша отметил, что ни одного из орков, сброшенных в яму за это время, в живых не осталось. Главный крысюк убивал их сразу же. И орочьи их сородичи с любопытством наблюдали с края ямы — кто кого?

Этот человек не строил никакой иерархии в яме. Он просто брал себе еду и убивал всех, кто пытался ему мешать. Он был один против всех. Это было что-то новое. Да, сила у него была чудовищная, но какой бы силой человек ни обладал, для того чтобы жить в яме, нужна хоть какая-то надежда, а ведь именно осознание безнадежности убивало вернее голода.

В конце концов, что это за тип?

Юноша покачал головой, оторвавшись от раздумий, снова посмотрел вниз — и встретился взглядом с крысюком-вожаком. Во взгляде была упорная ненависть, и юноше стало не по себе. Он резко встал и зашагал прочь. Внутри было как-то неприятно…

— Я хочу знать об этом рабе, — высокомерно бросил юноша старшему надсмотрщику.

Надсмотрщик сначала было согнулся в низком поклоне — сказалось харадское происхождение. Страх перед Бессмертным заставил совершенно забыть о полувоенных мордорских порядках. Однако страх нарушить субординацию, установленную Самим Саурианной оказался еще сильнее, и, вытянувшись по-военному, он утробно рявкнул, выкатив от усердия глаза:

— Будет сделано! — Затем утробно взревел — юноша аж поморщился: — Баррррагаааан!

Или что-то вроде этого.

Подбежал мгновенно какой-то худой человечек выслушал неразборчивый рык и снова убежал.

— Щас будет, — сказал старший надсмотрщик, довольно выпячивая брюхогрудь.

Юноша небрежно махнул рукой, отпуская его. Тот радостно удалился, едва не срываясь на рысцу. Будет теперь всем рассказывать, как с одним из Бессмертных говорил. Можно сказать, отличили его. Наверняка теперь сослуживцы зауважают и подарочки понесут.

Юноша сидел на горячих камнях, глядя издали на гигантское основание чудовищной башни. Базальтовые глыбы, похоже, сплавлялись сами собой невероятным образом. Присутствие Силы ощущалось здесь почти осязаемо. Земля вокруг была пустой, безводной, безжизненной. Лишенной образа. Даже не будь тут Силы, человек все равно тут не выжил бы. Орки протянут дольше, но кто их считает? Как и рабов. Понятно, что рабы дохли сотнями, их хлипким душонкам такого не выдержать.

Пусть строят. Пусть возводят новые укрепления, пусть обновляют старые, еще неведомо чьей постройки. Мордор должен стать неуязвимым и несокрушимым. Пусть строят. Пусть дохнут. Их смерти укрепят основание нового будущего порядка. Сгноить несколько тысяч никчемных людишек ради будущего счастья избранных, ради будущего поколения, в котором бесполезных не будет, где каждый будет знать свое место, где все будет четко и правильно, — разве такая уж большая цена? Все ради грядущего блага тысяч на тысячи лет…

Так говорит Хозяин.

Юноша вздохнул, смахнул с красивого лба темные прямые пряди. Есть в этой гигантской чудовищности странная красота, в этой башне, высокой, многоярусной, способной вместить население не одного города.

Одна из башенок принадлежит ему. А всего их девять. Любопытно, кто будет жить в других? Пока их, Бессмертных, только трое.

«Последнее время тут как-то лучше даже чувствуешь себя, чем у озера…»

— Господин, — просипел кто-то.

Он поднял взгляд, увидел писца.

— Говори.

— Этот раб, — он сверялся с исписанным аккуратным почерком листком пергамента, — прислан из Ханатты. Бывший сотник гвардии йитаннайн — это у них такая личная гвардия короля из рабов…

— Знаю, — перебил юноша слегка раздраженно.

— Бывший храмовый раб-боец, ни одного поражения. Три сотни и девятнадцать побед. Бывший пират. Командовал сухопутными операциями объединенной флотилии из двенадцати кораблей. Продан на невольничьем рынке в храмовые рабы, потом куплен в гвардию йитаннайн. Сумел быстро выдвинуться в старшие сотники гвардии, разгромил мятеж Золотых Щитов и воинствующих монахов.

— Так за что он здесь, такой талантливый?

Писец сверился с записями.

— Оскорбил короля, так написано.

Юноша улыбнулся. Он уже знал, о чем идет речь. Значит, этот крысюк пытался завести себе карманного королька…

— Ступай.

Писец так же торопливо, как и надсмотрщик, убрался прочь.

Любопытный человек. Ценный человек, пусть и черная кость. Он привык выживать и подниматься со дна. Он умеет подчинять людей. Он умеет добиваться своего.

Юноша рассмеялся.

А ведь так и есть! Этот крысюк опять добился своего! Этот человек достоин остаться в живых хотя бы потому, что заинтересовал его, Ульбара. Что же, пусть так и будет.

Здесь не было слышно грохота, здесь воздух не был полон пыли, вони, проклятий, смерти и Силы. Вернее, Сила-то ощущалась здесь везде, но не было такого ее тяжелого давления, и даже назгулы чувствовали себя чуть ли не свободными. Не было ощущения чужого глаза внутри головы, что, впрочем, не означало, что этого глаза не было.

Ульбар, сверкая темными глазами и разрумянившись от возбуждения, расхаживал по мраморной террасе над пышным садом, спускавшимся к горьковатым водам Нурнен. Тень, Пес Ханатты, Мертвый Принц Денна — он всегда был мрачен, даже если улыбался, — сидел в густой тени дерева. Он уже не ощущал тепла или холода, зато стал куда чувствительнее к свету и теням. И предпочитал тени. Постепенно выжигавшая плоть запертая в теле душа была обостренно чувствительна, и то, что казалось другим, к примеру, красивым, причиняло неприятные ощущения, вплоть до боли. Но пока он был еще недостаточно мертв, чтобы сильно отличаться от обычного смертного человека по ощущениям. Хотя видеть сразу в двух мирах он научился не сразу. В этом Ульбар чувствовал свое превосходство.

— Я нашел его, — похвалялся Ульбар. — Его орки боятся больше своих военачальников и даже больше Хозяина! Они слушаются его беспрекословно! Он хороший вожак орочьей стаи, и Хозяин будет доволен!

Денне орочьи дела были малоинтересны. Но Сайта был связан с событиями в Ханатте, потому Мертвый Принц все же слушал.

— Я вытащил его из ямы! Теперь же он создаст из орков почти настоящее войско! Я сказал о нем высокородному Аргору, и тот нашел это интересным. Он сказал, что такой человек ценен и должен жить как можно дольше. Он сказал — сейчас только небольшая орочья армия, потом будет огромная. И тот, кто может заставить это тупое мясо стать армией! И они растопчут белых демонов!

Это было обычной присказкой Ульбара. Вряд ли Аргору было дело до белых демонов — ему нужно было катапультное мясо для войны против Нуменора. А самому Денне было все равно.

— Если Аргор-хэтан сказал, то так и должно быть. Возможно, Саурианна сочтет твоего человека достойным кольца.

Древний горный монастырь плыл над облаками. Шестиугольная башенка возвышалась над ним, озирая сквозь разрывы в белом холодном тумане огромную долину — ее отсюда было видно почти всю, вместе с черным зеркалом моря-озера Нурнен.

Сильный верховой ветер нес облака, волоча их косматым брюхом по зубчатым гребням гор, тоскливо напевая что-то заунывное и монотонное.

Человек, сидевший в кресле в шестиугольной небольшой комнате наверху башни, был прекрасен. Он небрежно обложился на стол и подпер кулаком щеку. Говорил он коротко и властно, и Сайта понял нутром, что это такая власть, которой он еще не встречал. И впервые ему стало страшно.

— Именно. Я — высшая власть из существующих в этом мире. Ваши предки звали меня Тху.

Сайта кивнул, сглотнув слюну. Имя не особенно его поразило, оно как-то не вязалось с этим человеком. Да и не все ли равно.

— Ты кажешься мне достойным высокой судьбы. Ты ненавидишь орков — и умеешь заставить их подчиняться себе. Это хорошо — мне не придется тратить на них Силу. Ты могучий искусный боец — мне нужны такие, чтобы обучать моих солдат. Это твое призвание, даже если ты еще сам этого не понял. Я собираюсь воевать долго, очень долго. Люди столько не живут, даже нуменорцы. Потому те, кто мне особенно полезен, будут жить, доколе не окончится эта война. А она, поверь мне, продлится до конца времен, и победителем буду я, и никто другой.

— Ясно, — просто ответил Сайта.

— Я дам тебе вечную жизнь. Я дам тебе власть. Я дам тебе возможность выплеснуть свою ненависть — насколько я понял, список врагов у тебя длинный? Я дам тебе помыкать орками как пожелаешь. Ваш аданский род не очень их любит, так ведь? — На лице Тху появилась понимающая улыбка. — Вот и управляй ими. Я отдаю их тебе во власть. Сладко?

Сайта не удержался от ответной улыбки.

— Я многое даю и ничего не требую взамен. Я все и так получу. Понял?

Сайта уже не улыбался. Он почуял более сильного и почему-то не возненавидел его за это. Можно ненавидеть, когда тебе чего-то не дают, а тут дают все, что желал всегда. Силу. Власть.

— Конечно, — снова ответил на его мысль Тху. — Каждому по мере утробы. Сколько можешь проглотить, столько и получишь. Все равно больше взять не сможешь. Так что бери.

Сайта молча шагнул вперед, взял с ладони майя кольцо решительно надел.

Трое смотрели на него. Рассматривали. В каждом взгляду читалось свое, но все же было в них нечто общее. Оценивающее. Сайта не раз ощущал на себе такие оценивающие взгляды. Шкуру он уже нарастил толстую, так что научился никак не реагировать, но сейчас все же было несколько не по себе. Он распрямил могучие плечи, на сей раз обтянутые прекрасной кольчугой. К своим сотоварищам — как сказал красавчик Ульбар — он явился во всем своем великолепии и мощи, дабы поразить всех и сразу дать понять, что он здесь — воплощенная сила.

Майя держался позади, в свою очередь наблюдая за зрелищем. Это всегда было любопытно. Им существовать вместе, вместе служить его Великому Делу, так что волей-неволей придется друг к другу привыкать. Среди них обязательно установится сама по себе своя иерархия, свои отношения. Любопытно, будут ли они пытаться добиться положения в этой иерархии через него?

Но он не будет вмешиваться. Разве что эти выяснения отношений будут мешать его Великому Делу. А так — да пусть творят, что хотят, это его не касается.

Трое сидели вокруг большого круглого стола. Из девяти сидений шесть были не заняты. Напротив двери, как бы во главе, восседал во всей своей надменной красе и силе Аргор, любимое орудие. Взирал он на новоприбывшего с некоторым скептицизмом много повидавшего военачальника. Таких он видывал не раз. Ну, даже если этот и лучший из людей своего рода, он понятен до последнего волоска. Эти уважают только силу. Это будет просто.

Денна почти не смотрел на Сайту — он и так слишком много знал о нем, и заботили его сейчас совсем другие дела. Ульбар воспринял присутствие новичка как должное, тем более что сам вытащил его из ямы. Этот человек — не шаман. Ему не дано познать всех троп Мира Теней. Им нечего делить. Ульбару он не соперник, иначе тот еще подумал бы, втаскивать его или нет.

Майя чувствовал напряжение, возникшее между Аргором и Сайтой. Оно было почти ощутимо, словно светящийся канат протянулся между ними и каждый тянул на себя. Любопытно, чем кончится. Правда, майя почти не сомневался, что Аргор окажется победителем. Это слишком сильный вожак, не какому-то Волку тягаться с ним.

А Сайта видел перед собой угрюмого ханаттанну да какого-то мелкого женоподобного варвара из степей, наверное. Спасибо, что из ямы вытащил, — хоть на это сгодился. А еще он видел надменного нуменорца. Кроме него, все были не опасны. А вот в нуменорце ощущалась недюжинная сила. Нуменорец был ему заранее ненавистен потому, что был нуменорцем, потому, что явно был тут старшим, и потому, что смотрел на Сайту с плохо скрытой насмешливой снисходительностью.

Ну, потягаемся.

«Потягаемся», — ответил ему взгляд нуменорца.

В воздухе сгущалось нечто. Даже мрачный южанин поднял взгляд, а степняк тихонько отодвинулся от стола. Майя наблюдал.

— Я Сайта. Это значит Вожак.

Нуменорец молча смотрел на него.

— А ты нуменорец. Я не люблю нуменорцев, — с вызовом проговорил Сайта.

Нуменорец почти блаженно улыбался, полуприкрыв глаза, словно услышал сладкий глас небесный.

— Ты слышал? Эй, как тебя?

Ульбар хихикнул. Майя стоял, скрестив руки. Улыбался он почти как Аргор. А тот уже осклабился. Но по-прежнему не шевелился и не отвечал, изводя взглядом огромного варвара. Сайта немного растерялся и даже заколебался, бросил взгляд на майя — но тот молча смотрел, явно отстранившись от спора. Сайта понял. Он должен отстоять свое место сам. Без помощи. Показать себя властелину.

— Видать, вежества ты не знаешь, — прорычал он и, шагнув к столу, мгновенно перегнулся через него, схватив наглого нуменорца за грудки — огромный рост позволял. Нуменорец с неожиданной силой стряхнул его руки с себя и медленно, широко и страшно улыбаясь, поднялся, мягко обошел вокруг стола и остановился нос к носу с Сайтой. Тот поразился его неожиданно высокому росту — на полголовы выше самого Сайты, хотя в плечах был поуже и смотрелся похилее. — Вежество, значит… — ласково проговорил он и вдруг жестоко, со всей силы ударил Сайту кулаком в лицо. Удар был чудовищной силы. Сайта пошатнулся, согнулся, схватившись за разбитый нос. Глаза его медленно начали наливаться кровью. Меч словно сам вылетел из ножен. Круг. Опять круг. И опять — остаться должен один. Он, полуприсев, по-крабьи, мелкими шажками пошел вокруг нуменорца, торжествующе ухмыляясь. А тот спокойно обнажил тяжелый меч и неподвижно стал ждать. Каким-то образом он постоянно оказывался с Сайтой лицом к лицу, и, судя по его взгляду, он не упускал ни единого движения своего соперника. И это начинало беспокоить. Обычно Сайта дожидался, когда соперник нападет, но тут не выдержал сам и стремительным прыжком, целясь в левое плечо и мгновенно меняя направление удара, налетел на нуменорца — и всего лишь для того, чтобы в ответ получить рукоятью в лоб. Нуменорец был уже совсем в другом месте. Но теперь он не ждал — он просто пошел вперед как все сметающий с пути ураган. Сайта едва успевал парировать. Удары шли плашмя, но беспощадно тяжелые, костоломные, жестокие. Он просто избивал соперника с холодной издевательской усмешкой на лице.

— Запомни, — удар слева, удар по голове, — на свете был только один человек, — в живот рукоятью изо всех сил, потом в челюсть левой рукой, — который мог сражаться со мной на равных, — по затылку, чтобы согнулся, затем коленом навстречу, в морду. — Государь Ханатты Керниен Великий, и среди живых его уже нет.

Дальнейших слов Сайта уже не слышал. Слышал лишь отдающиеся гулом в голове удары, глотая кровь. Он падал, его поднимали за волосы и снова били. Били, били и били, и он почему-то никак не терял сознания, хотя уже потерял и меч, и последние остатки самоуверенности, да и самоуважения тоже. Смирился, как щенок, которого треплет старый злой пес.

Потом все прекратилось. Он осознал, что, как ни странно, не лежит, а стоит на четвереньках. Нуменорец поднял его за шиворот, нагнувшись, посмотрел в глаза.

— Ты все понял?

Сайта молча кивнул и вытер разбитый нос. Можно ненавидеть Нуменор, но этого нуменорца он уважать будет. Как ни странно, ненависти он не чувствовал. Собственно, Аргор так и предполагал.

Майя кивнул. Ну вот, иерархия установлена, и каждый знает свое место. Похоже, больше сложностей не будет. Значит, работа пойдет гладко.

Отлично.

Наместник пододвинул к Хамдиру несколько сложенных в стопочку тонких листков харадской тонкой, но прочной бумаги.

— Посмотри, может, узнаешь кого.

Сотник неспешно посмотрел на один портрет, затем на второй. Всего было восемь.

— Кто это? — спросил он, беря третий рисунок. — Откуда?

— От Когорты, — коротко ответил наместник.

Хамдир покачал головой.

— Пока не знаю никого. Да и вряд ли, я не бывал на юге. Мое дело здесь.

Наместник улыбнулся.

— Знаю, знаю. На юге есть чем заняться, а у нас безделица какая-то — орки, твари, дикари да бандиты. Мелочи! Куда нам до тамошних! У них еще и Когорта не вся перемерла!

Хамдир не мог не улыбнуться в ответ.

— Да понимаю я. И все же там…

— Там основные события. Там война. Здесь все проходит мирно, потому что это земля эдайн. Но враг-то везде один, хотя у него и разные обличья. Здесь все проявляется в другом виде, но, как говорят наши линдонские соратники, тут суть виднее — она за войной не спрятана. То есть хочу сказать — нам больше мозгами работать да на следы смотреть и выводы делать.

— Не надо меня уговаривать, — рассмеялся Хамдир. — Я дал клятву, и дорога моя ясна. Но поныть-то я могу? Подвигов хочется, как-никак! — Он взял очередной лист и мгновенно подобрался. — Балрог меня задери!

— Что там?

— Да Борлас! — сорвался на высокой ноте голос сотника. Он закашлялся. — Я думал, он все еще отрабатывает на галерах или уже сдох. Где сделан этот рисунок?

Наместник взял листок, молча посмотрел на красивое горделивое лицо.

— Очень все это печально, — проговорил он, посмотрев на шифрованную надпись на обороте. — Еще одно колечко нашло хозяина.

— Я должен был убить его еще тогда, — удрученно, с болезненной злостью произнес Хамдир. — Теперь же…

— Теперь его не убить, — спокойно сказал наместник. — Если то, что мы успели о них узнать, верно, то убить его нельзя. Разве что на время. Как уничтожить таких, как он, окончательно, мы не знаем. Пока не знаем.

— А эрегионский архив?

— Сохранилось не все, а записи Келебримбора… он их для себя делал, там свой собственный шифр. Но не беспокойтесь, в Линдоне думают. Они умеют думать. И, друг Хамдир, умы работают над этим великие. Хотя у них времени больше, чем у нас… — покачал головой наместник. — Остался только постараться как можно лучше использовать то, что отмерено нам.

Хамдир кивнул, потом снова взял портрет и долго-долго смотрел на него, словно пытаясь увидеть нечто понятное только ему одному.

Продолжение записок Секретаря

Вот и все о нем. Мой господин считает его редкостным дураком, но не может не признать, что орков он умеет держать в узде бесподобно. У него прямо дар орочье застраивать.

Господин Восьмой Бессмертный его презирает, Пес Ханатты тоже. Нелюбовь у них взаимная, надо сказать. Господин Сайта вообще мало кого уважает, разве что моего господина и Самого. Но тут уж все и так понятно.

Ладно.

История пятая

Этот тоже нуменорец. Зовут его Эрион и, насколько мне известно, он родом из Умбара. Надменный тип. Презирает всех, кто, на его взгляд, глупее его. А таковыми он считает все человечество или почти все, вне зависимости от расы. Все люди, по его мнению, лишь материал для его работы. И любой раб предпочтет самую страшную пытку, только бы не попадать в его башню. Он гениален. Разве что мертвых воскрешать не может. Правда, говорят, давным-давно они вместе со Вторым Бессмертным Ульбаром раз попытались вселить в мертвое тело душу. Получилось… не то. Некрасиво и неприятно. А Сам над ними издевался жестоко и говорил, что не по рту кусок отхватили. Но неудачи не слишком разочаровывают господина Эриона — он любит говорить, что по свету материала для его опытов бегает предостаточно.

Пожалуй, если с кем он и ладит, то это с господином Бессмертным Ульбаром, и в его замке Дол Гулдур бывает часто…»

То, чего не было в записках Секретаря