Великая Перемена (и прочая ложь)

Остриё

— И вот мы здесь, — сказал Свифт, спрыгивая с подъёмника. Он совсем не походил на того, кого ожидаешь увидеть в шкуре инквизитора. Жизнерадостный человек, любитель похлопать по спине, обладатель румяных щёк и лёгкого смеха. В кабинете Джеспера в Остенгорме он казался чудаковатым, даже немного нелепым. Эти щёки были всё такими же румяными, а смех таким же лёгким здесь внизу в шахте, во тьме. Но в этой обстановке они почему-то тревожили больше, чем любые угрожающие взгляды.

Это была большая пещера. Возможно, естественная галерея. Несомненно, дальше вглубь потолок становился ниже, там, где туннели извивались в толще породы, словно щупальца. Он был настолько низким, что заключённым приходилось работать лёжа на боку. Но здесь, у входа, он был настолько высоким, что терялся в гулкой темноте. Фонари были притушены до слабого мерцания — мера предосторожности против взрывоопасных газов, и место пахло как могила. Нет, куда хуже: как разрытая могила.

В этих редких лужицах света копошились люди. Если их можно было так назвать. Оборванные призраки мужчин, женщин и детей; истощённые, грязные, скрюченные, шатающиеся. Над ними стояли охранники. Практики в чёрных масках, с дубинками в кулаках. Большинство рабочих не поднимали глаз, погружённые в своё несчастье. Только одна женщина встретилась взглядом с Джеспером. Чёрные глаза, тускло поблёскивающие из-под спутанных волос, на лице настолько бледном и изможденном, что оно едва казалось живым. Что было в этом взгляде, который он едва мог выдержать? Джеспер видел бедность в трущобах Адуи и Вальбека, считал себя настоящим знатоком нищеты, но это было что-то иное.

Было удивительно тихо. Никаких разухабистых рабочих песен, как те, что Джеспер слышал в других железных рудниках Инглии, где рабочие были — по крайней мере, теоретически — вольны уйти. Дребезжащий грохот вагонеток. Звон и лязг загружаемой и разгружаемой руды. Где-то слышен плеск падающей воды. Чьё-то хриплое, с присвистом дыхание. Тишина изнеможения. Или ужаса. А может быть, сосланные в этот ледяной ад, они потеряли способность говорить. Превратились в скрюченных, роющихся в земле животных. Стали машинами для добычи руды, которые по какой-то случайности сотворили из плоти.

Инквизитор Свифт улыбнулся, обводя рукой большую подземную камеру с жестом театрального импресарио.

— Что скажете?

Джеспер едва ли знал, что ответить. Его сестра Тильда часто упрекала его в болтливости, но слова, казалось, на мгновение изменили ему. Он толком и не понимал, чего ожидал. Возможно, чего-то подобного, если бы задумался об этом. Но ничто не могло подготовить его к тому, чтобы увидеть это... увидеть их.

— Впечатляет, — сумел пробормотать он.

— Вот продукт. — Инквизитор Свифт поднял кусок руды из кучи рядом с подъёмником и бросил его. Джеспер едва нашёл в себе присутствие духа, чтобы поймать его. — Приемлемое качество. В последнее время становится даже лучше. Думаю, мы напали на хорошую жилу, дальше в глубине. — Дальше в глубине. В этот гребённый ад. Где потолки становятся ниже, потом ещё ниже. От самой мысли Джеспера затошнило. — Мы выдаём около двадцати тонн в хороший день, но если нужно больше, можем запустить ночные смены. В рабочей силе недостатка нет.

— Сколько у вас... — Джеспер прочистил горло, подбирая правильное слово. Заключённых? Осуждённых? Рабов? — ...рабочих?

— Триста-четыреста. Сейчас больше обычного. Много ломателей поступает. И их пособников. Члены семей, сообщники и так далее. Но числа всегда падают зимой.

— Вы освобождаете осуждённых зимой?..

Свифт издал тот лёгкий смех. Тот же самый, которым он так охотно отвечал на самые неудачные шутки Джеспера в Остенгорме.

— Освобождения довольно редки. Это холод сокращает их популяцию.

Джеспер хотел сглотнуть, но почему-то было трудно собрать нужное количество слюны в нужном месте, и он неловко поперхнулся.

Тильда говорила, что связываться с Инквизицией — дурная затея. Он думал, она имела в виду изнурительную бюрократию, тупое самодовольство и людишек без воображения, вроде Свифта. Ему и в голову не приходило, что у неё могли быть какие-то моральные возражения. Мораль никогда не входила в число его сознательных соображений, когда дело касалось бизнеса. Да и вообще жизни, если быть честным. Он любил похвалить себя за безжалостность и хватку. Пират в море коммерции! Ведь работал же он с Савин дан Глоктой, когда увидел возможность заработать, а она регулярно творила такое, от чего священник бы пришёл в ужас, судья бы возмутился, а пират бы покраснел. Но теперь он начал подозревать, чувствуя спиной неприятный холодок, что у большинства людей всё-таки есть моральная черта. Та, которую они даже не замечают, пока случайно не переступят. И он, кажется, неосознанно оказался не на той стороне.

— Тошнит? — спросил Свифт. — Это совершенно нормально, не беспокойтесь. К здешнему воздуху нужно привыкнуть. — И он тепло похлопал Джеспера по спине. — Но вы привыкнете. Быстрее, чем думаете.

— Разумеется. Воздух. — Джеспер бросил кусок руды обратно в кучу и отряхнул руки, затем выхватил платок и стёр остатки пыли.

Он сильно опасался, что воспоминания об этом месте не удастся стереть так же легко. Но он убедил себя, что с деловой точки зрения всё выглядело превосходно. Литейным заводам всегда нужно больше руды, а бумаги уже подписаны. Если и было что-то хуже заключения контракта с Инквизицией, так это его нарушение.

— Пожалуй, я увидел достаточно, — он оторвал взгляд от этих несчастных призраков в полумраке и выдавил улыбку. — Пойдёмте.

***

— Так держать! — прорычал Смолоф сквозь лязг кузнечных молотов, выковывающих крицы, щурясь от яркого света, пока тигель плавно становился на место. — Давай, лей!

Кантер тянул цепь, перехватывая руками, и её грохот почти терялся за скрежетом огромных валков на другом конце литейного цеха. Смолоф невольно улыбнулся, глядя, как тигель медленно наклоняется.

Во времена его отца приходилось неделю плавить железо с углём, потом собирать его, нагревать и ковать вручную в литую сталь. Но с этой новой глиной и новыми водяными мехами они могли разогреть печи куда сильнее. Тигельная сталь, как её называли, занимала десятую часть времени и выходила вдвое качественней, причём каждый в его бригаде зарабатывал вдвое больше прежнего, да ещё с премией, если выдавали больше дюжины слитков в час.

— Вот оно, — проговорил Смолоф, расплываясь в улыбке при виде раскалённого добела потока, вспыхивающего пламенем, когда металл ударялся о песок формы. Лица всех рабочих светились от его жара, его мощи. — Вот он, прогресс, черти! Чувствуете? — У них как-то работал один гуркский паренёк пару месяцев, говорил, что это как смотреть в лицо самому Богу. — Мы куём будущее с каждой заполненной формой!

Он махнул в сторону проблеска дневного света, к дверям, где грузили прутковое железо на повозку для отправки в Остенгорм.

— Это станет опорами нового склада, котлами новой фабрики, осями новой повозки, а вот это серое золото — оно превратится в пружины городских часов, иглы для портних, начинку этих новых ткацких станков в Вальбеке!

— Чьими-нибудь сраными вилками-ложками! — крикнул Кантер, вытирая потный лоб тыльной стороной длинной рукавицы.

— Проволокой в корсете зазнавшейся дамочки! — заорал Ридж, задрав подбородок и выпятив грудь к потолку, и парни загоготали и захлопали.

— Мечами! — подал голос Салмон, сверкнув белозубой улыбкой на измазанном сажей лице. — А ещё мечами, а?

И этого хватило, чтобы швырнуть Смолофа обратно в Стирию. Ощущение рукояти в руке, липкой от пота. Кровь, которую никак не отскрести от плетёной гарды. Толчея и давка вокруг, вопли, и его собственное дыхание, эхом отдающееся в шлеме. Его дыхание и его бесконечная, бессмысленная ругань. Привкус металла во рту. Пришлось поворочать языком. Казалось, он чувствует этот вкус и сейчас.

— Ага, — пробормотал он, — и мечами.

Визг подшипников, когда форму откатывали прочь, уже остывающую до ярко-оранжевого, вырвал его из воспоминаний — как приходилось вырываться по десять раз на дню. Он хлопнул Салмона по спине и снова заорал:

— Чего разлеглись, девчонки? Тащите следующую форму! У нас тут новый мир строится!

***

— Разумеется, мы используем только лучшие материалы, — говорила Зури, ведя их вглубь здания. Феттел пришлось признать, что было что-то волнующее в нарастающей пульсации механизмов, казалось, поднимающейся из самих камней и вызывающей ощущение покалывания на коже головы под париком. — Королевская гвардия и армия Инглии — наши важнейшие клиенты, но у нас также есть покупатели в Стирии, недавно мы заключили крупный заказ с партнёрами в Старой Империи и ведём переговоры с представителями в Дагоске.

Один из джентльменов фыркнул: — Значит, вы продаёте оружие всем сторонам во всех войнах?

Зури могла быть всего лишь высоко забравшейся камеристкой, но слуги могущественных людей сами могут стать могущественными. Камеристка Леди-Губернатора — не та особа, которой можно пренебрегать. Особенно этой, подозревала Феттел. Её выдержка была такой же стальной, как оружие, что они производили в этой оружейной.

— Её светлость леди Савин, несомненно, заметила бы — и она приносит глубочайшие извинения за своё отсутствие — что готовность продавать любому платёжеспособному клиенту и есть суть оружейного бизнеса. Если это проблема, боюсь, вы осматриваете не ту мануфактуру, — прокатилась волна вежливого смеха, и джентльмен отступил, покраснев до самого высокого воротничка.

Феттел жалела, что не ищет, куда вложиться. Но на самом деле она подыскивала хорошую партию для своей сестры. Деньги притягивают деньги, а значит, любое предприятие, в котором имела долю Савин дан Брок, становилось мощным магнитом для состоятельных мужчин. Она ещё раз осторожно взглянула поверх веера на замеченные перспективы. Костлявый тип с тщательно уложенными волосами был лордом Семптером. По всем отзывам — редкостный зануда, но баснословно богат. Его титул был куплен на новые деньги, но они оплачивают те же долги, что и старые. Феттел слышала, что в прошлом году он овдовел и мог бы заинтересоваться чистокровной особой — кем-то, чья родословная в сочетании с его деньгами создала бы весьма респектабельный сплав. У семьи Феттел было происхождение. Чересчур много происхождения, если на то пошло. Оно у них из ушей лезло.

А вот денег не хватало.

Зури распахнула двустворчатые двери, и вой механизмов тут же усилился. — Это точильный цех, здесь завершается обработка клинков.

Даже от этой искушённой публики послышалось несколько впечатлённых возгласов. В этом огромном помещении с железным остовом должны были храниться тысячи единиц оружия, все аккуратно размещённые на одинаковых стойках с той же строгой дисциплиной, что у элитных солдат на плацу. Два десятка рабочих собрались вокруг вращающегося приводного вала, проходящего через середину, трудясь у водяных точильных кругов, и каждый высекал свой собственный фонтан искр, затачивая смертоносное лезвие очередного клинка.

Зури умудрялась даже показ стоек с оружием сделать безупречно элегантным, пока вела инвесторов через оружейный зал.

— Кавалерийские топоры слева от вас, пехотные мечи там, а это новый образец ножа для пушечных расчётов, выкованный из современной тигельной стали на литейном заводе здесь, в Инглии.

Их можно было бы назвать кинжалами, подумала Феттел, но они были почти как короткие мечи, с тонким клинком длиной с её предплечье. Никаких украшений. Настоящее промышленное оружие, созданное машинами, каждый экземпляр точная копия другого, и всё же в этой строгой функциональности была своя красота.

— Можно... подержать один? — неожиданно для себя спросила она.

Зури кивнула, словно просьба была совершенно обычной. Впрочем, её самообладание было таким, что даже упади метеорит сквозь потолок позади неё, она бы, наверное, и бровью не повела.

— Конечно.

— Клянусь Судьбами... — прошептала Феттел, бережно снимая один со стойки. Почему-то она чувствовала необходимость обращаться с ним с почтением, как со святой реликвией. Она вскинула бровь, глядя на лорда Семптера, и тихонько рассмеялась:

— Он такой лёгкий.

Она ожидала, что нечто столь смертоносное будет тяжёлым, но нож без труда лёг в руку. Она ясно осознавала, как мало усилий потребовалось бы, чтобы развернуться к пухлому старому джентльмену рядом и вспороть ему живот. Она чувствовала себя могущественной, держа его. Пугающе могущественной.

Казалось, одна из чёрных бровей Зури едва заметно приподнялась. Будто она точно знала, о чём думает Феттел.

— Можете оставить его себе.

— Правда?

Зури указала на десятки и десятки идентичных клинков:

— У нас их хватает.

— На какие инвестиции рассчитывает Леди-Губернатор? — проворчал джентльмен, чей монокль то и дело выпадал.

— Минимум десять тысяч марок, но она ожидает быструю отдачу.

Феттел внимательно оглядела собравшихся, оценивая их реакцию на названную сумму. Прикидывая состояние каждого мужчины.

— Она гарантирует это? — спросил кто-то.

— Её светлость не занимается гарантиями, но заметила бы, что едва ли найдётся что-то надёжнее вложений в оружие.

— Даже в мирное время? — спросила Феттел, задумчиво взвешивая нож в руке.

Зури едва заметно улыбнулась:

— Какое время может быть лучше для перевооружения? А теперь позвольте показать вам пушки.

***

— Мы здесь за... — Сарлби нахмурился, глядя на женщину, которая стояла слегка согнувшись и цеплялась рукой за угол стола, точно загнанный зверь. — Как там её?

Пришлось Бремеру заглянуть в ордер, поскольку он единственный из них умел читать: — Феттел дан Сарова, донос от зятя, лорда Семптера, обвиняется в спекуляции, наживе и заговоре с целью...

— Обычное дело, — буркнул Спаркс, шагая к ней.

Сарлби так и не вывел формулу, как люди реагируют на арест. Большинство становились покорными, некоторые пытались спорить, а совсем немногие впадали в ярость. Эта оказалась из буйных.

— Вон отсюда, проклятые! — завизжала она, бросаясь на Спаркса и царапая его ногтями. Он отшвырнул её, и она сильно ударилась о стену. Её голова разбила окно, зазвенело стекло, и она рухнула на потёртый гуркский ковёр.

— И зачем было так? — сказал Сарлби, упирая руки в бока. Судья не любила, когда арестанта приводили в крови. «Наказание — дело суда», — всегда говорила она с той хмурой миной, от которой мурашки бегут по коже.

Спаркс потирал лёгкую царапину на щеке: — Сучка поцарапала.

— Наказание — дело суда, — Сарлби погрозил пальцем в точности как Судья. В последнее время он часто ловил себя на том, что копирует её повадки.

Раньше он считал, что в каждом есть и хорошее, и плохое, нужно только склонить человека на свою сторону. А потом увидел трупы друзей, качавшиеся в клетках над дорогой в Вальбек. Вчера Судья как бы между прочим обронила: «Тонкости нюансов и компромиссов — для тех, кому нечего менять в мире», и он понял, что она права. Люди либо на правильной стороне, либо на неправильной, а от неправильных нужно избавляться. Каждый выкорчеванный сорняк делает мир чище. Такова горькая правда.

— Ублюдки, — хрипела женщина, её голос метался между рыком и всхлипом. Стоя на четвереньках, она тяжело дышала, а по её лицу от линии волос стекала кровь. — Вы ублюдки…

Сарлби вздохнул: — Добро творят не ради благодарности. Пошли.

Лувонте надул щёки и принялся заковывать ей руки. Сзади, раз уж она из буйных. Потом Спаркс схватил её под мышку — она взвизгнула, когда он рывком поднял её на ноги, затем охнула, когда он толкнул её в коридор: она ударилась плечом о косяк и врезалась лицом в стену.

— Наказание — дело суда! — крикнул Сарлби ему вслед, медленно качая головой. Тут его взгляд упал на нож. Странная вещь для дамского кабинета. Почти как короткий меч, превосходная сталь так и сияет. Боевое оружие, только что из кузницы и ни разу не использованное, судя по виду, разве что как пресс-папье — лежал поверх стопки актов и бумаг.

Странно теперь вспоминать, как учтивы они были поначалу. Стучались в двери, а не просто выбивали их. Вытирали ноги, прежде чем войти. «Прошу прощения, милорд, но вас ждут в Народном Суде, разумеется, сначала закончите свой завтрак». Возвращали вещи на место, если что-то опрокидывали. Не забывали запереть за собой. Ведь они делали праведное дело и должны были вести себя подобающе, да и место следовало оставить в порядке — вдруг обвиняемого признают невиновным и он вернётся. Но теперь такое случалось редко, а списки на арест становились всё длиннее. Теперь они просто топали словно фермеры, выволакивающие свиней из загона. Тащили людей за волосы, оставляя повсюду грязные следы от сапог, и запихивали их плечом к плечу в фургон. Если что-то приглянулось по пути — просто прихватывали с собой. А что такого? Не то чтобы обвиняемым это ещё когда-нибудь пригодится.

Сарлби заткнул отличный нож за пояс и повернулся к двери — предстояло разобраться ещё со многими именами. Холодный порыв ветра через разбитое окно подхватил бумаги, на которых прежде лежал нож, и закружил их по комнате — они оседали, точно осенние листья.

***

— А вот и мы, — сказал тот, кого звали Спаркс, распахивая дверь с театральностью укротителя львов, представляющего публике своего зверя. — Выходи.

Дело было не в том, что Джеспер отказывался выходить, просто его ноги, казалось, наотрез отказывались ступать на крышу.

— Я... — пробормотал он, — я... — Его сестра Тильда всегда упрекала его в том, что он слишком много болтает, но сейчас, что, пожалуй, неудивительно, слова его подвели.

— А ну пошёл, — бросил тот, кого звали Сарлби. Джеспер почувствовал острую боль между лопаток. Мужчина достал огромный нож и ткнул его остриём. Но времени на возмущение почти не осталось — он уже спотыкался, выходя с лестницы на крышу Цепной башни, где холодный ветер остужал его потное лицо и трепал волосы.

Город расстилался перед ними, размытый кружащимися снежинками. Крыши были белыми от снега. Улицы чернели между ними. Столбы грязного дыма поднимались из труб. И от пожара, всё ещё бушевавшего в районе Арок. Он полыхал уже несколько дней. Дошло до того, что людям было уже всё равно — тушить его или нет. В другое время это мог бы быть красивый вид. До Великой Перемены. Но, как и с привычным смешком инквизитора Свифта, всё зависело от обстоятельств. Теперь, что и говорить, это зрелище внушало ужас.

— Я невиновен! — пробормотал Джеспер. Он не был одет для такого холода, и зубы его начали стучать. — Я невиновный человек!

— Да неужели? — усмехнулся Сарлби, приподняв бровь, всё ещё держа нож в руке. — А я слышал, ты вёл дела с Инквизицией.

— Покупал руду из исправительной колонии, — добавил Спаркс.

— Люди, брошенные за решётку ни за что, голодали, мёрзли и умирали от непосильного труда — и всё ради твоей прибыли.

Ирония заключалась в том, что Джеспер видел самого Свифта всего несколько дней назад — живого и, похоже, вполне здорового, в форме Народной Инспекции. Тот загонял заключённых в камеры с той же самой весёлостью, с какой раньше измывался над осуждёнными или обсуждал дела в кабинете Джеспера в Остенгорме. Джеспер отчаянно окликнул его тогда, протягивая руку через прутья решётки. Свифт, понятное дело, не похлопал его по спине в тот раз. Он смотрел сквозь него, будто не узнавал. Возможно, и правда не узнавал.

— Я понятия не имел, — лепетал Джеспер, его дрожащие колени снова отказывались двигаться. — То есть, когда я узнал, контракты уже были подписаны! Поверьте мне, прошу! Я никогда не хотел никому причинить...

— Слушай, приятель, мы делаем десятки таких дел за день. — Джеспер охнул, когда Сарлби кольнул его остриём кинжала, заставив спотыкаться по крыше, словно лошадь, получившую шпору. — Тяжело говорить, ещё тяжелее слушать, — ещё один укол в поясницу, — но, правда в том, что нам плевать, что ты сделал, и ещё больше плевать, что ты там имел в виду.

Этот здоровяк уставился на Джеспера яростными глазами, казавшимися крошечными за стёклами очков.

— Судья сказала «виновен», — проворчал он. — Вот и всё. — И он сделал маленький глоток из фляжки.

Ноги Джеспера отчаянно противились тому, чтобы встать на ящик возле парапета, но ещё один укол ножа в левую ягодицу — и он мигом оказался там. Поразительно, как кусок острого металла может так быстро преодолеть столь глубокие возражения.

— Это была ошибка, — сказал он. Скорее даже всхлипнул, когда носки его ботинок заскребли по краю, а город внизу расплылся в слезах. — Это было...

— Шагай, — сказал Сарлби. Джеспер почувствовал, как остриё ножа в последний раз ткнулось ему в спину, и он просто не мог не сделать шаг вперёд.