Великие авантюры эпохи

«Ван Гог был связан со многими художниками своего времени, особенно с теми, которых он обожал», – говорит грузный пожилой мужчина, немного похожий на Санта-Клауса: белая борода, длинные белые волосы, округлая фигура. «Он любил использовать венецианскую технику в своих работах, сейчас я вам покажу, что именно он делал», – продолжает мужчина и начинает энергично водить кистью по холсту, закрашивая синей краской белые пространства на картине, на которой будут изображены цветы.

Сцена меняется. Тот же мужчина, в своей довольно большой студии, рисует карандашом портрет молодой девушки. «Ренуар, – говорит он, – увлёкся импрессионизмом вскоре после самого начального этапа своего художественного обучения». Мужчина говорит с непростым для понимания акцентом кокни: он рассказывает историю художника, одновременно рисует и объясняет особенности его техники. Когда картина закончена, он со смехом объясняет, что добиться такого можно только усердием, старанием и терпением, но в принципе в этом нет ничего невозможного.

Ещё один эпизод. «Чтобы показать вам технику Рембрандта, я смешаю несколько его портретов в один и мы пройдём по всем деталям. Например, он использовал особые краски – наполовину масляные, наполовину темперу. Ему это было нужно для того, чтобы краска сохла быстрее и можно было бы переходить к работе над следующим слоем». Мужчина быстро пишет портрет Рембрандта и его сына Тита, параллельно рассказывая уйму фактов о жизни великого мастера, его отношении с сыном, а также финансовым положением художника.

Всё это – сцены из британской телевизионной передачи «Том Китинг о художниках». Она выходила на Channel Four в 1982 году – и её главный герой, тот самый пожилой мужчина по имени Том Китинг – не арт-дилер и арт-критик, не эксперт (по крайней мере в классическом понимании этого термина). Он – блестящий фальсификатор, специализирующийся на создании поддельных и фальшивых картин; его наглость в шестидесятые и семидесятые была настолько грандиозной, что он писал на холсте слово FAKE прямо под слоями краски, словно расписываясь в своём преступлении и издеваясь над напыщенными экспертами арт-рынка, над всей армией искусствоведов и коллекционеров, которые годами покупали его картины, считая, что приобретают подлинного Ренуара, Констебла или Сезанна.

По крайней мере, кажется, что именно так Китинг хотел, чтобы его воспринимали – как фигуру героическую, романтическую и контрсистемную. И так он рассказывал о себе в авторизованной биографии, написанной двумя журналистами, которые, собственно, и раскрыли рынку глаза на то, что по нему давно курсируют фальшивки, созданные никому особо не известным Китингом. Впрочем, к словам фальсификатора необходимо относиться осторожно – человек, умеющий имитировать стиль сотни художников и способный смотреть на мир, чужими глазами, работать в чужой технике, навряд ли будет откровенен, рассказывая о внутренних мотивах, приведших его к фальсификаторству.

Впрочем, верить ему очень хочется: он был страшно обаятельным на вид человек, хотя и с мрачным, даже угрожающим смехом. И, что главное, ему верила британская публика, следившая за его судьбой с большим интересом. Люди любят бунтарей, особенно когда те способны преподнести себя со вкусом и стилем.

А Том Китинг умел. К концу жизни он пришёл к тому, о чём всегда мечтал – получил скандальную славу художника и статус звезды, чьё мнение может быть столь же значимо, сколько и мнение арт-истеблишмента: напыщенного, закрытого, горделивого. Словом, такого, каким он был в глазах Китинга.

Barney Rubble is for Trouble

Будущий гений-фальсификатор родился в Лондоне в 1917 году в районе Луишем. Его отец был бедным маляром, которому редко удавалось сводить концы с концами, и, если говорить откровенно, Том вырос в бедности. Позднее, когда он будет много рассказывать о своей жизни, ему будет нравиться начинать рассказ о себе именно с того, что с самого детства мир был против него – а он не сдавался и старался отвоевать своё место под солнцем, попутно раскрывая свой артистический талант. Маленький кокни, который смог преодолеть все преграды и показал всем, чего он стоит.

Впрочем, сложное детство не было преувеличением. Семье остро требовались деньги, а жизнь не торопилась радовать Тома. В 14 лет он решил поступить в колледж Святого Дунстана, старинное и респектабельное учебное заведение, существовавшее в Лондоне ещё с XV века и заново открытое в конце XIX века. Экзамены были непростыми, но Том с ними справился – так сильно он хотел туда попасть. Но всё оказалось напрасным: для того, чтобы учиться, семье необходимо было внести плату в размере 14 фунтов; она требовалась на оплату книг и униформы.

Таких денег у Китингов не было даже близко: отец получал примерно шиллинг и шесть пенсов в час. Что это значило на практике? До денежной реформы 1970-х в британском фунте было 20 шиллингов, а в шиллинге, в свою очередь – было 12 пенсов. То есть плата за обучение была эквивалентом 186 часов работы отца Китинга.

С мечтой об учёбе и хорошем образовании пришлось попрощаться. Но Том начал упорно работать: он был курьером и коридорным, носильщиком в гостиницах и помогал продавцам в нескольких лавках. С возрастом он занялся семейным делом – стал маляром, как и отец. Он упорно трудился, мечтая о том, что, преодолев всё это – нищету, изматывающую и нудную работу, отвратительное образование, которое было доступно ему в родном районе, он сможет прорваться к чему-то настоящему и прекрасному.

Вместо прекрасного в жизнь Китинга пришла война: после начала Второй мировой войны его призвали на флот – он служил механиком почти всю войну. Судьба его сохранила от печальной участи многих британских моряков, погибших в ходе сражений с немецкими ВМФ. Китинг вернулся домой – и ему даже удалось извлечь из своего военного опыта максимум пользы.

В конце войны в Великобритании прошли первые за 10 лет парламентские выборы (в 1940 году депутатов не избирали из-за войны), и к власти пришли лейбористы во главе с Клементом Эттли. Он обещал построить прекрасный Град на холме и изменить баланс сил в обществе, дав больше прав и привилегий рабочему классу. Особое внимание уделялось и ветеранам: отслужившие солдаты имели ряд преференций и льгот, используя которые они должны были успешно встроиться в мирную жизнь и даже получить то, что раньше им было недоступно.

Лейбористы готовили создание всеобщей системы здравоохранения, говорили о всё новых и новых социальных обязательствах, которые правительство брало на себя. Одной из вещей, которую они хотели сделать максимально доступной для всех, было качественное образование. Китинг не хотел пропускать такую возможность и поступил в Голдсмитс-колледж, относительно молодое учебное заведение, основанное в конце XIX века в Лондоне и специализировавшееся на обучении искусству, дизайну, социальным и гуманитарным наукам.

Bread and Honey is for Money

Казалось бы, мечта сбылась и теперь всё было в руках у Китинга, который годами мечтал о том, чтобы приобрести хороший вкус, получить образование и начать карьеру свободного художника – как его кумиры вроде Ренуара или Гогена. Однако проблема оказалась в другом: он столкнулся с презрением и отторжением со стороны многих своих сокурсников, представителей высших классов.

Проблема заключалась даже не только в том, что Китинг был выходцем из рабочей семьи (хотя и в этом тоже). Более продвинутые и насмотренные студенты постоянно высмеивали его вкус. Китингу, например, очень нравились работы Пьетро Аннигони, современного ему итальянского художника антимодерниста, который в своём творчестве пытался воссоздавать методы и стиль искусства времён Ренессанса, всеми силами отрицая авангардизм XX века.

Его классический, намеренно гиперреалистический стиль резко контрастировал с тем, что было в моде в середине века; во многом по этой причине в 1950-х и 1960-х к нему с заказами на портрет обращались королева Елизавета II и президент США Джон Кеннеди. У Аннигони были свои поклонники среди людей старомодных по взглядам и нуждающихся в классических, академических портретах.

Любовь к академизму могла поощряться в Букингемском дворце и Белом доме, но на неё с презрением смотрели студенты-художники и искусствоведы. Китингу пеняли на его «примитивные» и пролетарские взгляды на искусство. Всё это бесило Китинга, тем более что и успехи в учёбе давались ему нелегко: техникой живописи он овладел на блестящем уровне, в то время как с созданием собственных картин и композицией у него были серьёзные проблемы.

Словно понимая всё своё несовершенство, Китинг усердно осваивал и другие умения, которые ему могли пригодиться в будущем. Он много посвящал времени тому, что изучал, как правильно реставрировать картины. Ему давалось это легко – гораздо легче, чем, например, работа над собственными картинами; многие его профессора отмечали, что ему совсем не давалась композиция, притом что техника рисунка была его сильной стороной.

К тому же насмешки однокурсников и общее настроение, царившее в мире искусства, всё сильнее отвращали Тома от мыслей о карьере известного художника, признанного истеблишментом и другими художниками. Во время учёбы он начал работать как реставратор. Его первым местом работы была реставраторская мастерская братьев Хан, расположенная в одном из самых фешенебельных районов Лондона – Мэйфэйр. Мастерскую основали братья, эмигрировавшие из Германии в 1870 году и потратившие несколько десятилетий на создание репутации одних из самых респектабельных реставраторов Лондона. Их подход к работе был тщательным, скрупулёзным, почти академическим – Китинг трудился там, возвращая картинам вид, задуманный их создателем: очищал холсты от наслоений пыли и грязи, латал трещины, ретушировал те места полотен, на которых осыпалась краска. Денег всё равно на всё не хватало, поэтому Китинг дополнительно продолжал работать.

Реставрация нравилась Китингу, но он всё же мечтал о чём-то другом. Техническая монотонность работы по восстановлении чужих картин заставляла Тома грустить; он мечтал творить сам, а не быть тем, кто остаётся в тени, чьё имя никому не известно, а чья слава ограничивается кругом знатоков. Учёба его уже не так интересовала и диплом он не получил – не смог сдать экзамены (провалив злополучную композицию). Но у него была работа, жена и дети – а также смутное представление о том, чем он хочет заниматься в дальнейшем.

А ещё его жгло острое желание поквитаться со всеми, кто обижал его, кто смеялся над его вкусами и издевался над его происхождением.

Том Китинг хотел отомстить миру искусства.

French and Bench is for Revenge

Сам Китинг рассказывал, что его превращение в мастера поддельных картин было невольным, почти случайным (верить на слово Китингу, конечно, не стоит). После того, как с учебой было покончено, Том повстречал человека, которого в своих мемуарах он называл Фредом Робертсом. У него была своя фирма, занимавшаяся реставрацией картин – и к своей репутации он подходил не так щепетильно, как владельцы мастерской братьев Хан. Да и методы работы выбирал не так разборчиво.

Задания, которые давал Робертс Китингу, были предельно творческими, а не техническими, как у братьев Хан. Например, одна из первых работ Тома заключалась в том, что ему нужно было залатать огромную дыру на картине Томаса Сиднея Купера, блестящего британского пейзажиста. Картина пострадала во время бомбардировок Лондона во время война: часть пейзажа была полностью уничтожена. Правильным путём, которым должен был бы пойти уважающий себя реставратор, было бы восстановление части холста, стабилизация картины и ретуширование пострадавшего участка полотна.

Но Робертс сказал Китингу, что он может поступать так, как ему кажется лучшим, – и тот написал на восстановленном участке группы детей, водящих хороводы вокруг майского дерева. Строго говоря, уже и это было в значительной степени фальсификацией – тем более что за этим заказом последовали и многие другие: Китинг видоизменял картины, то добавляя что-то, то удаляя. Словом, творя поверх чужого искусства.

Но всё это было баловством. Сам Китинг считал своей первой фальшивкой (или, как он их называл, Sexton Blake – по привычке кокни рифмуя слово «fake» с двумя другими) другую картину. Она родилась из противоречия, спора и нелюбви Китинга к работам современного ему художника Фрэнка Мосса Беннетта – он пользовался любовью публики, и его картины хорошо продавались.

Задача оказалась не такой лёгкой, как сначала казалось Китингу – сперва он набивал руку и сделал пару копий картины. Но ему хотелось двигаться дальше и не копировать, а сделать работу в стиле Беннетта. Том отправился в Национальный морской музей – изучал и зарисовывал костюмы разных эпох; Беннетт увлекался морской темой и особенно Елизаветинской эпохой. Результатом этого упорного труда стала картина, которую Китинг написал в манере Беннетта.

Сам Том относился к ней как к доказательству своего мастерства. Тем поразительнее ему было узнать, что Робертс продал картину в одну из лондонских галерей под видом оригинального Беннетта. Позднее он писал:

Так Китинг стал автором своей первой успешной фальшивки.

Это было только начало.

У любого художника есть период становления – время, когда вырабатывается свой стиль, узнаваемый и отличных от других. Есть такой период и у тех художников, которые создают подделки. По крайней мере, если судить по биографии Китинга. После первой созданной фальшивки его жизнь не стала в одночасье другой, он не обогатился и не ухватил удачу за хвост. Китинг продолжал жить со своей семьей в Форрест-Хилле, не имея возможности снять жильё в районе получше и изнывая от семейной рутины, необходимости кормить родных и заботиться о двух детях.

Но он понял кое-что важное – что в его силах создать что-то новое так мастерски, что никто не заподозрит обмана. И, главное, что с помощью такого таланта возможно отомстить всем тем, кто отвергал Китинга раньше. Его становление в качестве fake artist ему хотелось рассматривать в качестве шага, мотивированного не жаждой наживы, а идеологическим поступком, выходом на поле битвы с жестоким миром.

В своей книге он пытался представить себя человеком, пытающимся защитить тех, кто был до него.

Porkey Pies is for Lies

Тому надо было набивать на чём-то руку и совершенствовать своё мастерство. Тренировочной моделью для Китинга стал Корнелиус Кригхофф, голландско-канадский художник XIX века. В своё время он написал бессчётное количество пейзажей, изображая канадские просторы; особенно удачными считались зимние пейзажи Кригхоффа. Его картины пользовались большой популярностью у британских солдат, служивших в Канаде, они хорошо продавались публике и даже ценились критиками, которые обращали внимание на «брейгелевские» фигуры, населявшие картины Кригхоффа. Обо всём этом Китинг знал, но его Корнелиус пленял тем, что написал так много картин, к тому же так часто повторяя одни и те же сюжеты, что к ним легко было добавить ещё много других, похожих стилистически и использующих те же мотивы и приёмы.

Но с самого начала подход Китинга к производству подделок был нетривиальным. Он и правда занимался этим не столько из-за денег, сколько из-за желания сотворить что-то необычное. Поэтому его (в отличие от других известных поддельщиков картин) мало заботила техническая сторона вопроса. Нередко он писал свинцовыми белилами на основе картины слово «фальшивка» и писал картину уже поверх него; в случае анализа при помощи рентгена надпись бы была обнаружена реставраторами. Иногда он оставлял другие бомбы замедленного действия – подсказки и намеки на истинную суть картины.

Он намеренно добавлял на полотна недостоверные детали и анахронизмы или использовал материалы, характерные для XX века. Была в этом анархическом и бунтарском подходе, впрочем, и прагматическая сторона – при случае чего Китингу было бы проще отбиваться от обвинений в мошенничестве. В ход шли и знания Тома о принципах работы реставратора: под многие свои картины он помещал слой глицерина – если какой-нибудь реставратор начал бы очищать картину от пыли, то полотно было бы уничтожено.

В своей работе с красками Китинг творчески переосмыслял методы Тициана – венецианскую технику. Она требовала немало усилий в работе, зато результат получался отличный: богатые и насыщенные цвета, сложная текстура и достоверная атмосфера были наградой Китинга за труды.

Многие из своих любимых приёмов Китинг впервые опробовал как раз на Кригхоффе. В середине 1950-х Китинг уехал на сезонные работы в Шотландию: ему заказали проведение реставрационных работ коллекций нескольких замков. Он оставил семью, уехал на север страны, а параллельно с основной работой писал «под Кригхоффа». Иногда ему удавалось их продавать каким-нибудь фермерам за небольшие деньги, но большую их часть он раздавал друзьям, знакомым, случайным попутчикам и собутыльникам в баре. В Лондоне он поступал также, сбывая свои подделки в тех же небольших антикварных магазинчиках и лавках, в которых он приобретал старые рамы и холсты для своих картин.

Надо сказать, что в какой-то момент его деятельность принесла неожиданные результаты – цены на работы Кригхоффа в какой-то момент рухнули из-за того, что коллекционеры и эксперты устали тратить силы на экспертизу картин, так как каждый раз было слишком много подозрений в фальшивости конкретной работы.

В эти же годы Китинг начал страшно увлекаться французскими импрессионистами и Рембрандтом: для него это были вершины в мире искусства. Рембрандта он и вовсе любил особой любовью. Для того, чтобы писать картины в его стиле, Китинг разработал целый арсенал практик и методов.

Другим его любимцем был Эдгар Дега, о нём он как-то раз сказал так: «Это прозвучит смешно, я знаю, но Дега и вправду написал свой портрет через меня. Однажды утром я проснулся и обнаружил его на мольберте: автопортрет художника в шляпе в пастельных тонах, который по форме и технике совершенно невозможно было перепутать с чем-то другим».

Установление связи с художниками прошлого было для него, как и для многих других знаменитых поддельщиков, делом особой важности. Авторы качественных подделок, как правило, крайне талантливые люди, блестяще ориентирующиеся в живописи и знакомые с большим количеством изобразительных техник. Проблема заключается лишь в том, что их талант состоит прежде всего в том, чтобы мастерски имитировать чужое искусство, а не создавать своё. Поэтому для них так важно подчеркивать наличие своих творческих амбиций, а профессиональную генеалогию возводить к великим мастерам прошлого.

Китинг подчеркивал свое родство с гениями постоянно, рассказывая, что сам бы он не смог написать в стиле Рембрандта, Гойи или Сэмюэла Палмера даже за миллион фунтов. Но, оказываясь перед холстом, он словно чувствовал, как дух умершего художника водит его руками и пальцами, словно говоря через него, как через медиума. Это, может быть, и пустая патетика, но и психологическая особенность, важная для понимания психологического портрета Китинга.

К тому же он был не лишен и практической изобретательности. Нередко, покупая старые рамы, он видел на их оборотной стороне ярлыки аукционов Christie’s и Sothbies с номерами лотов. В таких случаях он всегда звонил в аукционные дома, расспрашивая подробности о проданных картинах (притворяясь потенциальным покупателем полотна) и уточнял детали, связанные с сюжетом картин и их провенансом. А потом писал свою подделку, ориентируясь на то, что ему рассказали аукционисты.

Любовь к импрессионистам в целом и Дега в частности дала свои плоды. Поддельный автопортрет Дега привлек внимание двух знакомых Китинга, мелких артдилеров, которые впечатлились качеством работы и связались с парижской галереей, предлагая им картину на продажу. Французы предложили 2 тысячи фунтов за полотно. Когда дилеры сообщили об этом самому Китингу, тот первым делом порвал поддельный портрет Дега. Но, подумав, решил, что игра стоит свеч.

Теперь он решил заняться подделкой по-крупному. Новым объектом копирования стали нелюбимые Китингом, но относительно простые для имитации немецкие экспрессионисты. Экспрессионизм как жанр появился в Германии после Первой мировой, и картины художников этого направления являются хорошим подспорьем для историка, желающего уловить психологическое настроение Германии после большой войны. Резкие, мрачные и контрастные картины были идеальным символом времени неопределенности и разочарования; стиль оказал огромное влияние на бурно развивавшийся тогда в Германии кинематограф, а впоследствии и на эстетику кинематографического нуара.

Китинга, впрочем, всё это ни капли не впечатляло: экспрессионистов он считал кучкой заносчивых невежд. Экспрессионизм же его привлек лишь тем, что на него был большой спрос среди коллекционеров, а также по той причине, что копировать его было проще, чем работы французских импрессионистов. Партнеры по бизнесу снабжали Китинга холстами, рамами и красками. И хотя всё это предприятие затевалось с целью выгоды, Китинг не смог умерить пыл своего внутреннего бунтаря: под слоями краски он писал свинцовыми белилами ругательства, свою фамилию и слово «Фальшивка».

«Я всегда был социалистом по своей натуре», – говорил Китинг.

Это, впрочем, не помешало ему вместе с коллегами продать пять поддельных картин, выдав их за часть коллекции, доставшейся им от неизвестного немецкого иммигранта. А затем заняться подделками в промышленных масштабах – за свою карьеру он сделал их около 2 тысяч, большая часть при этом была продана на аукционах и принесла Китингу немало денег. И, что важно, его фальшивки оседали не только в частных коллекциях, но и в крупных государственных собраниях; например, его подделка картины Альфреда Сислея в итоге была приобретена государственной галереей в Варшаве.