Великий Галеотто

ХОСЕ ЭЧЕГАРАЙ-и-ЭЙСАГИРРЕ. ВЕЛИКИЙ ГАЛЕОТТО

Хосе Мария Вальдо Эчегарай-и-Эйсагирре (1832 - 1916) испанский драматург, Нобелевский лауреат 1904 года

Драма в трех действиях с прологом

Всему свету посвящается эта драма, так как всеобщему доброму расположению, а не личным заслугам я обязан ее успехом. Да, всем: публике, которая с первой же минуты интуитивно поняла идею моего произведения и благосклонно взяла его под свое покровительство; прессе, которая отнеслась ко мне внимательно и снисходительно, чего я никогда не забуду; исполнителям, которые силою таланта и высокого вдохновения, то с тонкой нюансировкой и глубоким чувством, то с энергией и силой, прибегая к комизму, достойному великих представителей драматического искусства, но избегая шаржа и сохраняя чувство меры, воплотили на сцене моих персонажей.

Я обязан всем и в этих строках всем приношу скромную, но искреннюю дань своей глубокой признательности.

Хосе Эчегарай

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Теодора.

Дон Хулиан.

Донья Мерседес.

Дон Северо.

Пепито.

Эрнесто.

Руэда.

Два лакея.

Современная эпоха: 18.. год. Действие происходит в Мадриде.

Кабинет. Налево балкон; направо дверь. Приблизительно посреди комнаты стол с бумагами, книгами и зажженной лампой. Справа диван. Ночь.

Эрнесто сидит за столом, собираясь писать.

Эрнесто. Нет!.. Невозможно!.. Тщетные усилия! Замысел ясен мне, образы теснятся в мозгу. Я слышу крики страдания, вздохи, насмешливый хохот... Передо мной целый мир страстей! Они рвутся на волю, окружают меня, и тогда я говорю: «пришла минута», берусь за перо, устремляю взор в пространство, напрягаю слух, сдерживаю биение сердца, наклоняюсь над бумагой... но увы! Очертания стушевываются, видение расплывается, крики и вздохи замирают... И вокруг меня нет ничего, ничего... Кругом пусто! Мысль ускользнула! Перо неподвижно, а лист по-прежнему бел. Как многолико Ничто! Эта черная, немая бездна неодолима! В ней полотна без красок, глыбы мрамора, невнятные отголоски... И я ничего не могу поделать с этим пером (берет перо) — и чистой страницей. Коварные свидетели моих честолюбивых замыслов и вечного унижения, раз я не могу справиться с вами, я уничтожу вас!

(Разрывает бумагу на мелкие кусочки. Пауза.)

Ну, и что же? Счастье, что меня никто не видел; эта ярость смешна и безрассудна. Нет... я все-таки попытаюсь. Нет, не сдамся ни за что. Может, попробовать так?..

(Дон Хулиан появляется справа. Он во фраке, пальто на руке.)

Дон Хулиан (останавливается в дверях). Эрнесто.

Эрнесто. Дон Хулиан!

Дон Хулиан. Не помешал?

Эрнесто (встает). Что вы, дон Хулиан! Прошу вас! А где же Теодора?

(Дон Хулиан входит.)

Дон Хулиан. Мы только что вернулись из театра. Она пошла с Мерседес наверх, а я направился к себе, но увидел свет в твоей комнате и решил пожелать тебе покойной ночи.

Эрнесто. Театр был полон?

Дон Хулиан. Как всегда. Все спрашивали о тебе, удивлялись, что тебя нет.

Эрнесто.Что это вдруг?

Дон Хулиан. Почему вдруг? Это естественно. А ты хорошо провел эти часы в уединении?

Эрнесто. Уединение было, а вдохновение — не при­шло, хотя я страстно его призывал!

Дон Хулиан. Как же так?

Эрнесто. Уже в который раз! Но зато я сделал полезное открытие.

Дон Хулиан. Какое?

Эрнесто. Я неудачник.

Дон Хулиан. Вот так открытие!

Эрнесто. Представьте себе!

Дон Хулиан. Почему же ты усомнился в своих силах? У тебя не выходит драма, о которой ты мне говорил?

Эрнесто. Именно так. Пока только я выхожу из себя.

Дон Хулиан. Почему же, милый Эрнесто, тебе изменило вдохновение?

Эрнесто. Я думал, что мою идею легко воплотить в драматическую форму, но получается что-то тяжеловесное, неуклюжее.

Дон Хулиан. В чем же дело? Расскажи.

(Садится на диван.)

Эрнесто. Попробуйте представить себе вот что: главное действующее лицо, та сила, которая двигает сюжет, вызывает катастрофу, упивается и наслаждается ею, — не может появиться на сцене.

Дон Хулиан. Потому что слишком безобразна?

Эрнесто. Нет. Не безобразнее нас с вами. Ее нельзя назвать ни дурной, ни хорошей. Отталкивающего в ней тоже ничего нет.

Дон Хулиан. Так в чем же дело?

Эрнесто. А в том, что эта сила, это действующее лицо физически не поместится на сцене.

Дон Хулиан. Господь с тобой! Неужели ты пишешь мифологическую драму с титанами?

Эрнесто. Пожалуй.

Дон Хулиан. Так расскажи!

Эрнесто. Это действующее лицо... весь мир! Величи­на изрядная!

Дон Хулиан. Весь мир! Тогда ты, конечно, прав. Мир не поместится в театре. Эта истина бесспорная.

Эрнесто. Вот видите, я прав!

Дон Хулиан. Не совсем. Весь мир сводится к ряду типов, характеров. Я мало в этом понимаю, но знаю, что есть такой прием.

Эрнесто. Совершенно верно. Однако в моей драме это невозможно.

Дон Хулиан. Почему?

Эрнесто. По многим причинам.

Дон Хулиан. Укажи хоть некоторые!

Эрнесто. Видите ли, каждый из тех, кто составляет толпу, каждая голова стоглавого чудовища, этого современного титана, которого я называю весь мир, появляется в моей драме на один миг. И произносит одно слово, бросает один взгляд, или просто улыбнется, или сделает что-нибудь не из злобы, а просто так равнодушно, рассеянно.

Дон Хулиан. И что же?

Эрнесто. Эти случайные слова, беглые взгляды, равнодушные улыбки, тихий шепот, ничтожные придирки собираются в фокусе, и происходит пожар, взрыв, катастрофа. Если я изображу толпу несколькими типами, то мне придется придать каждому те черты, которые на самом деле распределены между многими, а это совсем другое дело. На сцену выйдут типы отталкивающие, неестественные, злобные без всяких на то причин. Подумают еще, будто я изображаю дурное, испорченное, жестокое общество. Между тем я хочу только показать, что всякий, хотя бы самый незначительный поступок значителен, и когда жизнь суммирует их, возможны весьма серьезные последствия.

Дон Хулиан. Погоди! Слишком много метафизики! И луч истины теряется среди туч. Впрочем, тебе виднее. Мое дело — векселя, платежи, учет, бухгалтерия.

Эрнесто. Неправда! В вас так много чуткости, а это главное.

Дон Хулиан. Спасибо на добром слове, Эрнесто!

Эрнесто. Теперь вы понимаете, что я прав?

Дон Хулиан. Вовсе нет. Трудности преодолимы.

Эрнесто. Если бы только это!

Дон Хулиан. А что еще?

Эрнесто. Скажите, что, по-вашему, создает драматическую напряженность?

Дон Хулиан. Я не знаю, что ты называешь драматической напряженностью; но мне нравятся драмы, в которых говорится о любви и, в особенности, о несчастной любви, счастливую я вижу каждый день у себя дома.

Эрнесто. Прекрасно! Но в моей драме почти нет любовной интриги.

Дон Хулиан. Вот это плохо, из рук вон плохо! В таком случае твоя пьеса никого не заинтересует.

Эрнесто. Я же говорил вам! Впрочем, можно вставить любовь и даже ревность.

Дон Хулиан. Если так, то при хорошо разработанной интриге, каком-нибудь эффектном повороте событий...

Эрнесто. Нет! Все должно быть просто, обыденно... Ведь драма не проявляется внешним образом. Она разыгрывается в думах персонажей, развивается медленно; сегодня завладевает мыслью, завтра — частицей сердца и мало-помалу подтачивает волю.

Дон Хулиан. Как же это проявляется? Как выражается внутреннее разрушение? Как зритель узнает о нем? Может, ему придется целый вечер улавливать то взгляд, то вздох, то случайную фразу? Если так, это неинтересно. Чтобы это оценить, надо быть философом.

Эрнесто. Вот именно. Вы повторяете мои мысли.

Дон Хулиан. Я вовсе не хочу тебя обескураживать. Ты сам знаешь что делать. И пусть пьеса поначалу кажется скучной, неинтересной... ведь в конце концов случится катастрофа... взрыв...

Эрнесто. Пожалуй... когда опустится занавес.

Дон Хулиан. Значит, настоящая драма начнется, когда твоя пьеса закончится?

Эрнесто. Почти что так.

Дон Хулиан. Тогда тебе нужно написать еще одну драму, которая начнется, когда кончится первая. Судя по твоим объяснениям, первая не стоит труда, ты зря мучаешься.

Эрнесто. Наверно.

Дон Хулиан. Значит, твоя идея — одно дело, а логика твоей идеи — другое! Как ты назовешь пьесу?

Эрнесто. У нее не может быть заглавия.

Дон Хулиан. Неужели? Не может быть названия?

Эрнесто. Да. Разве что греческое, чтоб было яснее.

Дон Хулиан. Да ты, Эрнесто, видно, спал, когда я пришел, и видел во сне какую-то чушь, а теперь мне ее рассказываешь!

Эрнесто. Сон?.. Да. Чушь? Конечно. Вы угадали!

Дон Хулиан. Угадать не мудрено. Драма, в которой главное действующее лицо не появляется на сцене, в которой почти нет любовной интриги, в которой представлено то, что случается каждый день; которая начинается, когда опускается занавес; у которой нет названия... Не представляю себе, как можно это написать, как ставить, кто станет ее смотреть!

Эрнесто. Все-таки это драма! Надо только суметь ее воплотить!

Дон Хулиан. Послушайся моего совета.

Эрнесто. Вашего совета? Мой друг, мой покровитель, мой второй отец!

Дон Хулиан. Полно, Эрнесто. Не будем разыгрывать сцену из пьесы, которую только что сочли невозможной! Так хочешь последовать моему совету?

Эрнесто. Я ответил: хочу.

Дон Хулиан. Ну, так оставь это. Ложись, отдохни, а завтра поезжай со мной на охоту. Постреляешь куропаток и утешишься. А то еще убьет тебя публика прямо на премьере! Так что — оставь!

Эрнесто. Вот уж нет. Драму я напишу.

Дон Хулиан. О, несчастный!

Эрнесто. Пусть несчастный! Но я не могу — драма уже живет в моем воображении, она просит жизни, и я помогу ей родиться!

Дон Хулиан. Поищи лучше другой сюжет!

Эрнесто. А как быть с этой идеей?

Дон Хулиан. Пошли ее к черту!

Эрнесто. Ах, дон Хулиан! Неужели вы думаете, что идею можно выбить из головы? Я и хотел бы задумать другую драму, но эта, пока я не произведу ее на свет, не даст мне покоя.

Дон Хулиан. Если так... Дай тебе Боже счастливо разрешиться. А потом... (таинственным шепотом). А не мог бы ты подкинуть ее в приют для анонимных произведений?

Эрнесто. Нет, дон Хулиан, я честный человек. Мои дети — хороши они или нет — будут носить мое имя.

Дон Хулиан (собираясь уходить). Что ж! Полагаю, самое главное уже написано.

Эрнесто. Если б так! Но, если не я, кто-нибудь другой все равно напишет об этом.

Дон Хулиан. Тогда за работу, чтобы никто тебя не опередил.

Теодора (за дверью). Хулиан! Хулиан!

Дон Хулиан. Это Теодора.

Теодора. Ты здесь, Хулиан?

Дон Хулиан (идет к двери). Здесь. Входи!

Теодора (входит). Добрый вечер, Эрнесто.

Эрнесто. Добрый вечер, Теодора. Спектакль прошел с успехом?

Теодора. Да, как всегда. А вы хорошо поработали?

Эрнесто. Нет, тоже как всегда!

Теодора. Лучше бы поехали с нами. Все мои приятельницы спрашивали о вас.

Эрнесто. Кажется, весь свет мною интересуется!

Дон Хулиан. Еще бы! Ты же собираешься сделать весь свет главным действующим лицом своей драмы, вот он тобой и интересуется.

Теодора (с любопытством). Вы пишете драму?

Дон Хулиан. Тсс.. Это секрет... Не расспрашивай ни о действующих лицах, ни о развязке... Покойной ночи, Эрнесто. Идем, Теодора.

Эрнесто. Прощайте, дон Хулиан.

Теодора. До завтра.

Эрнесто. Спокойной ночи!

Теодора (мужу). Что-то Мерседес сегодня озабоче­на.

Дон Хулиан. Да, кажется. Зато Пепито весел.

Теодора. Он всегда весел. И всегда злословит.

Дон Хулиан. Прямо-таки персонаж из драмы Эрне­сто.

(Теодора и дон Хулиан уходят направо.)

Эрнесто. Что бы ни говорил дон Хулиан, я своего замысла не оставлю! Это малодушие. И не отступлю.

(Встает и в возбуждении шагает по комнате, потом подходит к балкону.)

О ночь, пусть во мраке меня осенит вдохновение. А ты, город, сбрось крыши домов! Ты уже сбрасывал их однажды для хромого бесенка, так сделай это и для меня. Я увижу, как развлекаются дамы и кавалеры. Я услышу, как они расспрашивают обо мне Хулиана и Теодору. Подобно тому, как лучи света, соединившись на прозрачном стекле, порождают огонь; как тени переливаются в сумраке; как из песчинок растут горы, а из капель — моря, так из ваших фраз, улыбок, любопытных взоров, из пошлостей, сказанных в ресторанах, театрах, на балах сложится моя драма. У нее нет даже названия... Но вот передо мной... бессмертное творение флорентинского поэта, где сказано по-итальянски то, что прозвучало бы на моем родном языке недопустимой дерзостью. Франческа и Паоло, да осенит меня ваша любовь!

(Садится за стол.)

За дело! Драма начинается! Первая страница уж не пуста... Я пишу на ней название (лихорадочно пишет!) — «Великий Галеотто».

Гостиная в доме дона Хулиана. В глубине большая стеклянная дверь; за нею коридор, а напротив дверь столовой, закрытая почти до конца действия. Слева от зрителя на первом плане балкон, на втором дверь. Справа две двери. На первом плане с правой стороны диван; с левой маленький столик и широкое низкое кресло. Обстановка роскошная и изящная. День клонится к вечеру.

Теодора стоит у балкона. Дон Хулиан сидит на диване в задумчивой позе.

Теодора. Великолепный закат! Какой чудный свет, какое небо, облака! Может быть, где-то в лазури уже обозначено грядущее, как говорят поэты, как верили наши отцы? Если же на сапфировом своде яркими звездами и вправду записана тайна людских судеб и если в этот вечер открылась именно наша страничка... Какое счастливое будущее ждет нас! Правда, Хулиан?

(Оборачивается к нему.)

О чем ты задумался? Иди сюда, посмотри! Да ты не слушаешь меня!

Дон Хулиан (рассеянно). Что?

Теодора. Ты меня не слушаешь!

(Подходит к нему.)

Дон Хулиан. Мысли мои всегда с тобою, Теодора, но иногда меня одолевают заботы, хлопоты, дела...

Теодора. Ненавижу твои дела! Они отнимают у меня твое внимание, может быть, даже твою любовь. Но что с тобой, Хулиан?

(С большой нежностью.)

Ты озабочен, вероятно, чем-то серьезным. Ты ведь редко бываешь так молчалив. Что случилось, милый? Скажи. Если ты счастлив моим счастьем, позволь мне разделить твою печаль.

Дон Хулиан. Какая печаль, когда вся моя радость в тебе, Теодора? На лице твоем играет румянец, признак здоровья, в голубых глазах горит огонь, отражение твоей души. Я знаю, что я — властелин твоих дум. И разве заботы могут помешать мне считать себя счастливейшим из смертных?

Теодора. У тебя денежные неприятности?

Дон Хулиан. Из-за денег я не теряю ни аппетита, ни сна. К деньгам я питаю даже не отвращение, а презрение, но они покорно текут в мои сундуки. Я богат. И до конца своих дней Хулиан де Гарагарса, благодарный Богу и судьбе, будет слыть от Мадрида до Кадиса и Опорто если не самым богатым, то самым надежным банкиром.

Теодора. Так чем же ты озабочен?

Дон Хулиан. Я думал об одном хорошем деле.

Теодора (ласково). Конечно, не о дурном, ты на это не способен!!

Дон Хулиан. Ты ко мне пристрастна!

Теодора. Скажи, о чем же?

Дон Хулиан. Я обдумывал, как бы сделать...

Теодора. Новую фабрику?

Дон Хулиан. Нет, это не фабрика.

Теодора. А что же?

Дон Хулиан. Это — дело милосердия, старинный, священный долг.

Теодора (словно вдруг обрадовавшись). Я знаю!

Дон Хулиан. Да?

Теодора. Ты думаешь об Эрнесто.

Дон Хулиан. Совершенно верно.

Теодора. Бедный мальчик! Ты прав. Он добрый, благородный, великодушный!

Дон Хулиан. Весь в отца. Олицетворенная честность и благородство.

Теодора. И такой способный! Ему двадцать шесть лет, а он столько знает!.. Просто поразительно!

Дон Хулиан. Я боюсь, что, витая в облаках, он не сумеет приспособиться к прозе жизни. А тонкость ума, обыкновенно, оценивают лет через триста после смерти.

Теодора. Но ведь ты ему поможешь, Хулиан?..

Дон Хулиан. Конечно! Было бы черной неблагодарностью забыть, чем я обязан его отцу. Ради меня дон Хуан де Аседо пожертвовал именем, состоянием, может быть, даже жизнью. И если его сыну понадобится моя жизнь — я отдам свою кровь до последней капли, чтобы уплатить долг чести.

Теодора. Браво, Хулиан! Как это на тебя похоже!

Дон Хулиан. Помнишь, год назад мне сообщили, что дон Хуан умер, а сын его остался без средств. И я чуть не насильно привез его сюда и здесь, в этой комнате, сказал ему: «Ты хозяин моего имущества, оно — твое, ибо я всем обязан твоему отцу. Распоряжайся всем в доме и смотри на меня, как на второго отца, хоть я не могу сравняться в достоинствах с твоим родным отцом. А чья любовь к тебе сильнее... это мы еще увидим».

Теодора. Да, так ты и сказал. А он разрыдался, как ребенок, и бросился тебе на шею.

Дон Хулиан. Он еще ребенок, и мы должны позаботиться о его будущности. Об этом я и задумался. Я думал о том, что могу сделать для него. И как раз тогда ты позвала меня смотреть на облака, на солнце, которое мне не мило с тех пор, как на моем небосклоне сияют два ясных светила!

Теодора. Я не совсем понимаю. Ты хочешь что-то еще сделать для Эрнесто?

Дон Хулиан. Разумеется.

Теодора. Можно ли сделать больше, чем ты уже сделал? Уже год он живет с нами, как член семьи. Будь он твоим сыном или моим братом, и то мы не могли бы относиться к нему нежнее.

Дон Хулиан. Да, но этого мало...

Теодора. Мало? Я думаю...

Дон Хулиан. Ты думаешь о настоящем, а я о будущем.

Теодора. О будущем? Но я представляю себе будущее Эрнесто. Он будет жить в нашем доме, сколько захочет, много-много лет, пока, наконец, не влюбится. И мы его женим! Ты выделишь для него долю из капитала. Он и она из церкви отправятся к себе домой. Недаром говорится — и я с этим согласна, — что женатому нужен свой дом. Они будут жить не с нами, но мы их не разлюбим. Они будут счастливы — мы, разумеется, тоже. У них будут дети, у нас тоже. У нас обязательно родится (нежно) дочь. Она и сын Эрнесто влюбятся друг в друга, и мы их поженим.

(Искусству исполнительницы предоставляется оттенить эту шутливую реплику.)

Дон Хулиан. Вот куда ты заглянула!

(Смеется.)

Теодора. Ты говорил о будущем и я о том же. Другого будущего я не хочу.

Дон Хулиан. Я согласен, Теодора, но...

Теодора. Какое «но»?

Дон Хулиан. Видишь ли, мы только исполняем свой долг, относясь к несчастному юноше по-родственному. Но к этому долгу теперь присоединилась любовь, которую заслужил Эрнесто. Теодора, у всякой медали есть две стороны. Оказывать покровительство и принимать — разные вещи. Боюсь, что его, в сущности, унижают мои благодеяния. Он самолюбив, даже горд, и надо помочь ему выйти из ложного положения. Сделаем для него все возможное, но так, чтобы он не знал.

Теодора. Как это?

Дон Хулиан. Увидишь.

(Смотрит в глубину сцены.)

А вот и он!

Теодора. Тогда тише!

(Входит Эрнесто.)

Дон Хулиан. Добро пожаловать!

Эрнесто. Дон Хулиан... Теодора...

(Кланяется как-то рассеянно, садится к столу и задумывается.)

Дон Хулиан. Что с тобой?

(Подходит к нему.)

Эрнесто. Ничего.

Дон Хулиан. Я вижу, ты взволнован.

Эрнесто. Ничуть не бывало.

Дон Хулиан. У тебя неприятности?

Эрнесто. Никаких.

Дон Хулиан. Может, я докучаю тебе своими расспросами?

Эрнесто. Вы? (Встает и порывисто оборачивается к нему.) Нет. Дружба дает вам все права. Вы читаете у меня в душе. Правда, я озабочен, но я вам все расскажу. Простите, дон Хулиан.

(К Теодоре.)

И вы, сеньора! Я неблагодарный мальчишка. В сущности, я не заслуживаю ни вашей доброты, ни ласки. С таким отцом и такой сестрой я должен бы чувствовать себя счастливым и не думать о завтрашнем дне, а между тем... Вы понимаете, что я в ложном положении? Я здесь живу из милости!

Теодора. Эти слова...

Эрнесто. Теодора!

Теодора. Нас обижают.

Эрнесто. Но это так.

Дон Хулиан. А я говорю, нет. Если в доме кто живет из милости, так это не ты, а я.

Эрнесто. Я знаю историю двух верных друзей. Моему отцу его благородный поступок делает честь, но я за­пятнал бы ее, если бы принял то, что он отдал. Я молод, дон Хулиан, и должен сам зарабатывать себе на хлеб. Разве это гордость или безумие? Не знаю. Но я помню, как отец мне говаривал: «Что сам можешь сделать, того не поручай никому, что сам можешь заработать, того ни у кого не бери».

Дон Хулиан. Значит, мои заботы тебя унижают? И друзей ты считаешь несносными кредиторами?

Теодора. Вас сбивает с толку голос рассудка. Но поверьте, в этих делах лучший советчик — сердце.

Дон Хулиан. Мой отец не был так высокомерен с твоим, как ты со мной.

Теодора. В те времена дружба была иная.

Эрнесто. Теодора!

Теодора (указывая на мужа). Его можно понять!

Эрнесто. Я неблагодарный!

(С глубоким волнением.)

Простите меня, дон Хулиан.

Дон Хулиан (обращаясь к Теодоре). Что за сумбур у него в голове?

Теодора (к дону Хулиану). Он совсем запутался.

Дон Хулиан. Это верно. И мудрец может утонуть в луже воды.

Эрнесто (печально). Я не знаю жизни и не нашел еще своего пути. Но я его угадываю... и трепещу. Да, я могу утонуть в луже, даже скорее, чем в море. Ведь с морскими волнами можно бороться, а как одолеть стоячую затхлую воду? Если мне суждено потерпеть поражение, то мое единственное желание, единственная мечта — не знать унижения. Пусть в последнюю минуту я увижу перед собой морскую бездну, и пусть она поглотит меня, пусть я увижу шпагу, которая меня пронзит, скалу, которая меня раздавит. Я хотел бы встать лицом к лицу с противником и умереть, презирая его. Все что угодно, но лишь бы не дышать ядом, разлитым в воздухе!

Дон Хулиан (Теодоре). Говорю тебе: он с ума сошел!

Теодора. О чем вы, Эрнесто?

Дон Хулиан. Какое отношение это имеет к нашему разговору?

Эрнесто. Я знаю, что думают люди, глядя, как я живу у вас без хлопот и забот. Когда я утром проезжаю по улицам с вами, с Теодорой или с Мерседес, когда я сижу в театре рядом с вами, езжу на охоту в ваше имение, ежедневно обедаю за вашим столом, всякий так или иначе задает себе вопрос: кто он? Родственник? Нет. Секретарь? Нет. Компаньон? Пожалуй, но в худшем смысле слова. Вот о чем перешептываются люди.

Дон Хулиан. Нет, не может быть!

Эрнесто. Это так!

Дон Хулиан. Назови хоть одно имя.

Эрнесто. Но...

Дон Хулиан. Хоть одно!

Эрнесто. Хорошо, не надо далеко ходить...

Дон Хулиан. Говори яснее.

Эрнесто. Дон Северо.

Дон Хулиан. Мой брат?

Эрнесто. Да, ваш брат. И донья Мерседес, его благородная супруга. Угодно еще?

Пепито. Так что вы скажете теперь?

Дон Хулиан (гневно). Скажу, что брат мой не прав, что жена его болтлива, а о сыне их и говорить не стоит.

Эрнесто. Они повторяют, что слышали.

Дон Хулиан. Порядочные люди не считаются с мнением толпы. Чем яростнее сплетни, тем сильнее надо их презирать.

Эрнесто. Так чувствует благородный человек. Но я таю, что слова, сказанные с умыслом или без умысла, сначала принимают за ложь, а потом могут принять за правду. Обнаруживают ли пересуды скрытое зло или дают ему начало? Кладут позорное клеймо на виноватого или толкают невинного на проступок? Уста сплетника коварны или строги? А сам он — соучастник или судья? Палач или искуситель? И осуждает он ради справедливости или ради собственного удовольствия? Не знаю, дон Хулиан. Но время и обстоятельства покажут.

Дон Хулиан. Я ничего не понял из твоих рассуждений. Думаю, это бред разгоряченного воображения. Но не стану бранить тебя. Ты хочешь независимости, не так ли?

Эрнесто. Дон Хулиан!..

Дон Хулиан. Отвечай.

Эрнесто (радостно). Да!

Дон Хулиан. Как раз представляется случай. У меня нет секретаря, я собрался было выписать его из Лондона. Но мне милее всех был бы чудак, который предпочитает жить в бедности и служить на жалованье, а не считаться сыном того (с нежным упреком), кто хочет быть его отцом.

Эрнесто. Дон Хулиан!..

Дон Хулиан (с комической серьезностью). Я человек требовательный и деловой и денег даром не плачу. Я буду беспощадно эксплуатировать тебя и заставлю работать не покладая рук, десять часов в день ты будешь просиживать за письменным столом: вставать придется на рассвете, и я с тобою буду строже, чем сам Северо. В глазах света ты будешь жертвой моего эгоизма. Но все же, Эрнесто...

(Не может подавить волнения, меняет тон и раскрывает объятия.)

В душе моей ты будешь занимать по-прежнему место сына!

Эрнесто. Дон Хулиан!

(Обнимает его.)

Дон Хулиан. Ты согласен?

Эрнесто. Да. Делайте со мной что хотите.

Теодора (дону Хулиану). Наконец-то зверь укрощен!

Эрнесто (дону Хулиану). Для вас я на все готов.

Дон Хулиан. Итак, решено.

(Идет к первой двери направо.)

Я сейчас же напишу в Лондон, поблагодарю за хлопоты, но откажусь от услуг англичанина, которого мне рекомендовали, потому что у меня уже есть секретарь.

(Воз­вращается обратно и говорит с таинственным видом.)

Это на первых порах... А придет время, и ты станешь моим компаньоном.

Теодора. Ради Бога! Разве ты не видишь, что пугаешь его!

(Дон Хулиан уходит направо, добродушно улыбаясь и поглядывая на Эрнесто. К концу диалога начинает смеркаться.)

Эрнесто. Меня подавляет его доброта. Чем я могу отплатить?

(В волнении опускается на диван. Теодора подходит и останавливается около него.)

Теодора. Чем? Помнить, что мы питали, питаем и будем питать к вам искреннее расположение, что Хулиан считает вас сыном, а я братом.

(Мерседес и дон Северо появляются в глубине сцены и останавливаются. В гостиной темно. На балконе, куда направляются Теодора и Эрнесто, чуть светлее.)

Эрнесто. Как вы добры!

Теодора. Ребенок! Больше вы не должны печалиться!

Эрнесто. Никогда!

Мерседес (издали тихо). Как темно!

Дон Северо (также). Идем, Мерседес!

Мерседес (переступает порог). Никого!

Дон Северо (удерживая ее). Нет, кто-то есть.

(Они останавливаются и присматриваются.)

Эрнесто. Теодора, тысячу жизней я с радостью отдал бы за счастье, которое мне выпало. Не сердитесь на меня. Я не высказываю своих чувств, но, поверьте, умею любить и ненавидеть.

Мерседес (мужу). Что они говорят?

Дон Северо. Странные вещи!

(Теодора и Эрнесто продолжают тихо разговаривать на балконе.)

Мерседес. Это, кажется, Эрнесто?

Дон Северо. Понятное дело! Опять вместе! И такой разговор!

Мерседес. Правда, Северо, дело серьезное. Люди дав­но говорят.

Дон Северо (делает шаг вперед). Сегодня же объяснюсь с Хулианом начистоту.

Мерседес. Какое бесстыдство!

Дон Северо. Даю обет его святому и ее святой!

Мерседес. Несчастная! Еще так молода!

Теодора. Вы хотите уехать, покинуть нас? Нет, Хулиан не согласится.

Дон Северо (Мерседес). Ты слышала?

(Громко.)

Теодора! Разве так принимают гостей?

Теодора (входит с балкона). Дон Северо!.. Очень рада!..

Мерседес. Вы еще не обедали? Давно пора!

Теодора. А, Мерседес!

Мерседес. Да, это мы, Теодора.

Дон Северо (в сторону). Как притворяется!

Теодора. Я велю зажечь свет.

(Звонит в колокольчик, стоящий на столе.)

Дон Северо. Конечно. Люди не должны блуждать во мраке.

Лакей (входит). Что угодно?

Теодора. Свету, Хенаро.

(Лакей уходит.)

Дон Северо. Кто честно исполняет свой долг и хранит верность, не смущается при самом ярком свете.

(Входят слуги со свечами. Гостиная ярко освещается.)

Теодора (после маленькой паузы, весело и естественно). Вы совершенно правы.

(Идет навстречу Мерседес.)

Мерседес. Он прав!

Дон Северо (язвительно). Дон Эрнесто, что вы делали здесь с Теодорой?

Эрнесто (холодно). Я любовался видом.

Дон Северо. Но в сумерках ничего не видно!

(Подходит, подает ему руку и пристально смотрит на него. Теодора и Мерседес разговаривают в стороне. В сторону.)

Он не в себе, почти плачет, а плачут только дети и влюбленные.

(Громко.)

Где же Хулиан?

Теодора. Пишет письма.

Эрнесто (в сторону). Однако он испытывает мое тер­пение!

Дон Северо. Я пойду к нему. Обед как обычно?

Теодора. Чуть позже.

Дон Северо (потирает руки, глядя на Эрнесто и Теодору. Про себя). Ну, приступим к делу!

(Вслух.)

Прощайте!

Теодора. Прощайте!

Дон Северо (в сторону). Будь не я, если...

(Уходя, бросает взгляд украдкой.)

(Дамы сидят на диване. Эрнесто стоит.)

Мерседес (к Эрнесто). Вы к нам сегодня не заходи­ли?

Эрнесто. Нет.

Мерседес. И к Пепито тоже?

Эрнесто. И к Пепито не заходил.

Мерседес. А он там один.

Эрнесто (в сторону). И пускай!

Мерседес (Теодоре таинственно и серьезно). Мне нужно с тобой поговорить наедине...

Теодора. Наедине?

Мерседес (так же, как и раньше). Да, об очень серьезных вещах.

Теодора. Так говори.

Мерседес. Это не простой разговор.

Теодора (тихо). Не понимаю.

Мерседес (в сторону). Смелее!

(Нежно пожимает ей руку. Теодора смотрит на нее с недоумением.)

Вели ему уйти.

Теодора. Изволь.

(Громко.)

Эрнесто, окажите мне услугу.

Эрнесто. С величайшим удовольствием!

Мерседес (в сторону). Более чем с удовольствием.

Теодора. Зайдите к Пепито... Но может быть, я вас затрудняю своим поручением?

Эрнесто. Ничуть.

Мерседес (в сторону). Какая готовность!

Теодора. Спросите... возобновил ли он абонемент на нашу ложу в Королевском театре.

Эрнесто. Я иду.

Теодора. Благодарю вас, Эрнесто.

Эрнесто. Не стоит!

(Идет в глубину сцены.)

Теодора. Прощайте!

(Эрнесто уходит.)

Какое-то важное дело? Я встревожена, Мерседес. Эта таинственность... Что случилось?

Мерседес. Нечто серьезное.

Теодора. Кого же это касается?

Мерседес. Вас.

Теодора. Нас?

Мерседес. Хулиана, Эрнесто и тебя.

Теодора. Всех троих?

Мерседес. Да, всех троих.

(Теодора изумленно смотрит на Мерседес. Пауза.)

Теодора. Ну, говори скорее!

Мерседес (про себя). Наживешь неприятности!.. Но надо взять себя в руки, хотя положение щекотливое.

(Вслух.)

Видишь ли, Теодора, наши мужья — братья. Мы все носим одну фамилию и должны помогать друг другу делом и советом... Это понятно. Сегодня я предлагаю тебе поддержку, а завтра, если понадобится, мы прибегнем к вашей.

Теодора. На это можешь всегда рассчитывать, Мерседес. А теперь говори.

Мерседес. До сих пор, Теодора, я не решалась, но сегодня Северо сказал мне: «Так не может продолжаться. Задета честь моего брата, которая мне так же дорога, как моя собственная, и мне тяжело. Я слышу намеки, вижу улыбочки, опущенные взоры. Надо положить этому конец, слухи повергают меня в отчаяние!»

Теодора. Дальше!

Мерседес. Я продолжаю.

(Пауза. Мерседес пристально смотрит на Теодору.)

Теодора. Что за слухи?

Мерседес. Знаешь, нет дыма без огня.

Теодора. Есть или нет — не знаю. Но я с ума схожу...

Мерседес (в сторону). Бедняжка! Мне ее жаль.

(Вслух.)

Неужели ты еще не поняла?

Теодора. Нет.

Мерседес (в сторону). Как недогадлива.

(Громко и выразительно.)

Он сделался посмешищем.

Теодора. Кто?

Мерседес. Твой муж!

Теодора (порывисто вскакивает). Хулиан? Чушь! И негодяй тот, кто это говорит.

Мерседес (успокаивает ее и снова усаживает рядом с собой). Значит, в Мадриде много негодяев. Все так говорят!

Теодора. Это клевета! Но почему? Почему об этом говорят?

Мерседес. Тебя это тревожит?

Теодора. Конечно. Я не понимаю...

Мерседес. Теодора, ты очень молода. В твои годы легко оступиться. А после приходится каяться. Ты все еще не понимаешь? Неужели?

Теодора. Нет. Да и как понять, когда речь не обо мне.

Мерседес. Речь идет об одном негодяе и об одной даме.

Теодора (тревожно). Как ее зовут?

Мерседес. Ее зовут...

Теодора (останавливает). Впрочем, что нам до ее имени?

(Теодора отодвигается от Мерседес, а Мерседес придвигается к ней. Следует подчеркнуть чувство отвращения у Теодоры и назойливое покровительство Мерседес.)

Мерседес. Мужчина — негодяй и изменник, он требует, чтобы женщина из-за часа блаженства разбила всю свою жизнь. Позор мужа, несчастье семьи, всеобщее презрение... А Бог карает голосом совести!

(Они уже на противоположном конце дивана. Теодора избегает прикосновения Мерседес, отклоняется всем телом и закрывает лицо руками: она наконец поняла.)

Позволь мне обнять тебя, Теодора.

(В сторону.)

Бедняжка. Как ее жаль!

(Вслух.)

Этот человек недостоин тебя.

Теодора. О чем ты? О чем ты говоришь? Кто этот мужчина? Неужели...

Мерседес. Эрнесто.

Теодора. Ах!

(Пауза.)

А женщина — я? Не так ли?

(Мерседес утвердительно кивает головой. Теодора встает.)

Выслушай меня, хоть ты и гневаешься. Я не знаю, кто хуже: свет, сочинивший сплетню, или ты, передавшая ее мне. Да будут прокляты уста, изрыгающие клевету! Да будет проклят негодяй, который ее измыслил! Ложь так гнусна и позорна, что я должна сейчас же забыть о том, что слышала! Господи, я и вообразить не могла! Я видела, что он несчастен, и полюбила его, как брата. Хулиан был его покровителем...

(Останавливается, смотрит на Мерседес и отворачивается. В сторону.)

Как она смотрит! Нет, я буду хвалить при ней Эрнесто. Боже мой, я должна притворяться!

(Волнуется.)

Мерседес. Полно, успокойся!

Теодора (вслух). В душе моей тревога, отчаяние... холод... Я опозорена в мнении света!

(Рыдая, опускается на кресло. Мерседес старается ее утешить.)

Мерседес. Я и не предполагала... Прости, не плачь... Ведь я не думала... Я знаю, твое прошлое безупречно... Но ты должна признать, что вы с Хулианом неосторожны — вы дали повод так думать. Тебе двадцать, Хулиану под сорок; Эрнесто фантазер, твой супруг погружен в дела, что ни день, то удобный случай... Люди видят вас вместе на гулянье, в театре... Конечно, дурно так думать, но, право, Теодора, вы дали повод! Позволь тебе сказать, что современное общество строже всего судит дерзкую неосторожность.

Теодора (оборачивается к Мерседес, но не слушает ее). И ты говоришь, что Хулиан...

Мерседес. Да, он стал посмешищем. А ты...

Теодора. Не обо мне речь! Но Хулиан! Такой добрый, великодушный! Если б он узнал...

Мерседес. Он знает — сейчас с ним говорит Северо.

Теодора. Да?

Дон Хулиан (за дверью). Довольно!

Теодора. Боже мой! Дон Хулиан. Оставь меня! Теодора. Уйдем скорее!

Мерседес (заглядывает в первую дверь направо). Да, скорее!

(Теодора и Мерседес идут налево.)

Теодора (останавливается). Но почему? Ведь я ни в чем не виновата. Клевета не только грязнит, но и унижает людей, она внушает угрызения совести. И вот мое сердце сжимается от страха!

(Из передней двери справа выходит дон Хулиан, за ним дон Северо.)

Хулиан!

Дон Хулиан. Теодора!

(Подбегает к ней и обнимает.)

Иди ко мне!

(Действующие лица стоят в таком порядке слева направо: Мерседес, Теодора, дон Хулиан, дон Северо. Теодора и дон Хулиан, так и стоят обнявшись.)

Дон Хулиан. На первый раз прощаю, но если кто-то когда-нибудь заставит ее плакать... (указывая на Теодору) тот — клянусь! — не переступит больше порог моего дома. Хоть бы это был мой родной брат.

(Пауза.)

(Дон Хулиан утешает Теодору.)

Дон Северо. Я передал лишь то, что люди говорят.

Дон Хулиан. Клевета!

Дон Северо. Может быть.

Дон Хулиан. Не «может быть», а точно.

Дон Северо. Дай мне сказать то, что весь свет знает.

Дон Хулиан. Сплетня, ложь, мерзость!

Дон Северо. Дай повторить...

Дон Хулиан. Нет!

(Пауза.)

Дон Северо. Ты не прав.

Дон Хулиан. Более чем прав. Недостает, чтобы ты носил грязь с улицы ко мне в гостиную.

Дон Северо. Придется.

Дон Хулиан. Нет.

Дон Северо. У нас одно имя и одна честь.

Дон Хулиан. Теперь уже нет.

Дон Северо. Вспомни о чести!

Дон Хулиан. А я тебе вынужден напомнить, что ты находишься в присутствии моей жены.

(Пауза.)

Дон Северо (брату тихо). Если б наш отец тебя видел!

Дон Хулиан. Северо, что это значит? Мерседес. Тише, идет Эрнесто.

Теодора (в сторону). Что, если он узнает!

(Теодора отворачивается и опускает голову. Дон Хулиан пристально смотрит на нее.)

(Порядок действующих лиц слева направо: Мерседес, Пепито, Теодора, дон Хулиан, Эрнесто, дон Северо. Эрнесто и Пепито входят один за другим, а затем первый направляется к дону Хулиану, второй — к Теодоре.)

Эрнесто (наблюдает за Теодорой и доном Хулианом. В сторону). Он и она... Сомнений нет. Неужели произошло то, чего я опасался? Этот болван сказал мне...

(Кивает в сторону входящего Пепито.)

Значит, не он один!

Пепито (с удивлением оглядывается). Здравствуйте и приятного аппетита! Близится обеденный час. Вот вам билет, Теодора. Дон Хулиан...

Теодора. Благодарю вас, Пепито.

(Машинально берет билет.)

Эрнесто (тихо спрашивает дона Хулиана). Что с Теодорой?

Дон Хулиан. Ничего.

Эрнесто (также). Она бледна и, кажется, плакала.

Дон Хулиан (не в силах сдерживаться). Что тебе за дело до моей жены?

(Пауза. Дон Хулиан и Эрнесто обмениваются взглядами.)

Эрнесто (в сторону). Негодяи!

Пепито (матери тихо, указывая на Эрнесто). Пора вмешаться. Сегодня я при нем подшутил над Теодорой, так он чуть не убил меня.

Эрнесто (печально, но решительно). Дон Хулиан, я обдумал ваше любезное предложение... Я не нахожу слов... я знаю, что обязан оценить вашу доброту и ценю ее... но все же я должен отказаться от должности, которую вы мне предложили.

Дон Хулиан. Почему?

Эрнесто. От природы я поэт и мечтатель. Даже отец не сумел сделать из меня дельца. У меня беспокойный и упрямый характер. Мне нужны путешествия, приключения. Скажите, дон Северо, разве я не прав?

Дон Северо. Вы совершенно правы. Я давно об этом подумывал.

Дон Хулиан. Откуда вдруг страсть к путешествиям? Ты хочешь нас бросить? И на что ты собираешься путешествовать? На какие деньги?

Дон Северо. Он... отправится... куда ему заблагорассудится.

(Дону Хулиану.)

А ты должен дать ему сколько нужно, чтобы он ни в чем не нуждался.

Эрнесто (дону Северо). Я не приму милостыню.

(Па­уза.)

Но уехать я должен. Грустно прощаться, быть может, нам больше не придется свидеться.

(Дону Хулиану.)

Давайте же обнимемся.

(С глубоким волнением.)

И порвем эти узы. Простите меня, я эгоист!

Дон Северо (в сторону). Как они смотрят друг на друга!

Теодора (в сторону). Какая душа!

Эрнесто. Дон Хулиан... Ведь это последнее прости!

(Идет к нему, протянув руки. Дон Хулиан заключает его в объятия.)

Дон Хулиан. Нет, не последнее, это просто искренний привет двух порядочных людей. Я не хочу больше слышать ни о каком путешествии.

Дон Северо. Значит, он не уедет?

Дон Хулиан. Никогда. Я не меняю своих решений из-за ребяческих капризов. Но еще глупее сообразовывать свои поступки со сплетнями.

Дон Северо. Хулиан...

Дон Хулиан. Довольно, идемте обедать.

Эрнесто. Отец мой!.. Я не могу.

Дон Хулиан. Ты сможешь. Неужели тебя тяготит моя опека?

Эрнесто. Что вы!

Дон Хулиан. Идем, пора обедать.

(Обращаясь к Эрнесто.)

Подай руку Теодоре.

Эрнесто. Теодоре?

(Смотрит на нее и отступает.)

Теодора (также). Эрнесто.

Дон Хулиан. Ну да, как всегда.

(Минутное колебание. Наконец Эрнесто подходит, Теодора берет его под руку и они идут — смущенные, взволнованные, не глядя друг на друга. Обращаясь к Пепито.)

А ты подай руку матери.

(Пепито ведет Мерседес.)

Я пойду рядом с братом... Пусть за семейным обедом зазвенят бокалы и воцарится веселье. Кто посмеет нас осудить? Пускай говорят, пускай кричат. Мне все равно. Я хотел бы, чтобы стены моего дома были стеклянными — пусть все видят нашу жизнь. И пусть знают, что меня мало трогает клевета. На себя бы посмотрели!

(Входит лакей во фраке и белом галстуке.)

Лакей. Кушать подано.

(Открывает дверь в столовую. Видны стол, стулья, люстра, роскошная сервировка).

Дон Хулиан. Идемте! (Жестом приглашает присутствующих.)

Теодора. Мерседес...

Мерседес. Теодора...

Теодора. Прошу вас...

Мерседес. Пожалуйте вы...

Теодора. Нет, сначала вы.

(Мерседес и Пепито проходят вперед и медленно направляются в столовую. Теодора и Эрнесто стоят неподвижно, словно задумавшись. Эрнесто не сводит с нее глаз.)

Дон Хулиан (в сторону). Он смотрит на нее, а она почти плачет.

(Теодора и Эрнесто идут вслед за первой парой. Теодора пошатывается и вытирает слезы. Дону Севе­ро.)

Они, кажется, шепчутся?

Дон Северо. Может быть.

(Эрнесто и Теодора на минуту останавливаются, украдкой оглядываются и идут дальше.)

Дон Хулиан. Они оглянулись! Почему?

Дон Северо. Ты взялся за ум!

Дон Хулиан. Нет, я схожу с ума! Клевета поражает метко: в самое сердце!

(Идет с братом в столовую.)

Маленькая, скромная, почти что убогая комната. Дверь в глубине сцены в рамке; другая такая же рамка пустая. На столе лампа, «Божественная комедия» Данте, раскрытая на истории Франчески да Римини, обгорелый лист бумаги, разбросанные листы рукописи. Несколько стульев. Обстановка бедная. День.

Дон Хулиан. Дон Северо. Лакей. Все входят в среднюю дверь.

Дон Северо. Дон Эрнесто дома?

Лакей. Нет, он сегодня рано ушел.

Дон Северо. Ничего, мы подождем. Он скоро вернется?

Лакей. Наверно. Он всегда точен.

Дон Северо. Хорошо. Ступай.

Лакей. Если что понадобится, я буду в передней.

(Уходит.)

Дон Северо (осматривает комнату). Как скромно живет!

Дон Хулиан. Скажи лучше, убого!

Дон Северо (заглядывает в двери, направо и посредине). Ну и квартира; спальня, передняя, кабинет — и все.

Дон Хулиан. Неблагодарность, злоба, низкие страсти, подлая клевета, всего не перечесть!

Дон Северо. Это дело случая.

Дон Хулиан. Нет, брат. Я знаю, чьих рук это дело.

Дон Северо. Уж не моих ли?

Дон Хулиан. И твоих. А началось со сплетни, позорившей мою честь. И я трус, ревнивец, негодяй, подлец, позволил этому юноше уйти из моего дома! Он оказался порядочным человеком, а я — неблагодарным. Да, неблагодарным! Ты знаешь, я живу в роскоши, я богат, но помнишь ли ты, откуда мое богатство?

Дон Северо. Нет, не помню.

Дон Хулиан. Вот она, награда за великодушный по­ступок, за высокий порыв, который побудил человека без лишних слов спасти своего друга.

Дон Северо. Но ведь ты из благодарности чуть не пожертвовал своей честью и счастьем. Чего еще можно требовать? Всему есть предел: и добру, и злу. Он гордый... заупрямился... и хотя ты противился, он ушел, поселился в этой конуре. Кто мог этому воспрепятствовать?

Дон Хулиан. Да все, если б занимались своими делами, а не болтали языками и не тыкали пальцем. Скажи, какое им дело до того, что я, исполняя священный долг, относился к Эрнесто как к своему сыну, а она считала его братом? Неужели только потому, что на прогулке и в театре стройный юноша появлялся рядом с моей молодой женой, можно было заподозрить их в низости? Неужели только греховная любовь соединяет мужчину и женщину? И нет ни дружбы, ни благодарности? Но даже если так, почему кто-то другой должен мстить за мою поруганную честь, когда у меня есть руки и оружие?

Дон Северо. Ты прав, посторонние не должны вмешиваться, но я твой родной брат, носящий то же имя, разве я мог молчать?

Дон Хулиан. Нет! Но ты должен был осторожно, мне одному сказать, а не устраивать бурю в моем доме.

Дон Северо. Я был слишком взволнован. Сознаю свою вину. Каюсь!

(Подходит к нему с выражением участия и нежности.)

Но ты, Хулиан, ты не виноват.

Дон Хулиан. Нет, виноват! Я с негодованием отвергаю клевету, вслух говорю «ложь», но сам думаю: «а если нет, а если правда?» Я сам себя извожу. Борюсь сам с собою. Сомнение гложет истерзанное сердце!

Дон Северо. Ты бредишь!

Дон Хулиан. Нет, я лишь исповедуюсь тебе, брат. Ты думаешь, Эрнесто все равно ушел бы, что я не сумел бы его удержать? Он ушел потому, что внутренний голос велел мне не удерживать его и, когда он уйдет, покрепче запереть дверь. Я говорил одно, а думал другое. Я говорил: «Вернись, Эрнесто», а думал: «Не возвращайся!» Он был искренен, а я лицемерил. Нет, Северо, честный человек так не поступает!

(В изнеможении падает на кресло.)

Дон Северо. Так поступает всякий, кто любит свою молодую жену! А раз она так романтична...

Дон Хулиан. Не говори о моей Теодоре! Подходя к зеркалу слишком близко, мы можем осквернить его своим дыханием, а в нем должно отражаться лазурное небо, а не змеиное жало.

Дон Северо. Наверно, так.

Дон Хулиан. Внутренняя борьба, о которой я тебе рассказал, изменила меня. Теперь я всегда грустен, сдержан. Я не тот, каким был. И жена, видя, как я переменился, наверно, думает: «Что с Хулианом? Что с моим супругом? Почему я утратила его доверие? Какие черные мысли тревожат его?» Между нами встала стена. Она нас разлучает! Мы уже не ведем доверительных бесед, исчезли улыбки, в голосах звучит горечь. Я таю в душе несправедливые подозрения. Теодора таит печаль. Я оскорблен, но и она оскорблена, оскорблено ее женское достоинство. Вот до чего мы дошли!

Дон Северо. Это путь к гибели. Надо спасать положение.

Дон Хулиан. Все усилия тщетны. Я знаю, что ее подозревать не в чем. Но может быть, подозревая ее, я уронил себя в ее глазах и не сегодня-завтра мои подозрения оправдаются?

(Хватает дона Северо за руку и говорит горячо, с плохо скрываемой ревностью.)

Я — ревнивец, я — злодей, я — тиран, а он — благороден и великодушен, кроток, покорен. Над ним ореол мученика! Да, он невольно приобрел все, что я потерял. А тут еще сплетни! Сейчас они вполне искренно говорят: «Мы ведь не влюблены!» Но, может быть, пока они будут отрицать, все изменится!

Дон Северо. Если так, Хулиан, то пускай он уезжает!

Дон Хулиан. А я хочу этому помешать.

Дон Северо. И напрасно. Он едет в Буэнос-Айрес? Скатертью дорога!

Дон Хулиан. Он уедет, а я останусь в глазах Теодоры жалким ревнивцем? Нельзя допустить, чтобы жена презирала мужа. Нельзя, чтобы она в мыслях оставалась с ним, следовала за несчастным изгнанником!

(С глухой яростью.)

Пойми, если я увижу на ее лице следы слез, то буду думать, что она плакала о нем, и задушу ее собственными руками.

Дон Северо. Так что же делать?

Дон Хулиан. Терпеть. Пускай развязкой мы будем обязаны тем, кто оклеветал нас.

Дон Северо. Кажется, сюда идут.

(Направляется в глубину сцены.)

(Входит Пепито.)

Дон Северо. И ты здесь?

Пепито (в сторону). Неужели они знают!

(Вслух.)

Вот мы и собрались. Здравствуй, дядя. Здравствуй, папа. Вы ждете Эрнесто?

Дон Северо. А то кого же?

Дон Хулиан. Ты знаешь, что этот безумец затеял?

Пепито. Кое-что слышал...

Дон Северо. Завтра в котором часу?

Пепито. Завтра он собирается уезжать, а это случится сегодня.

Дон Хулиан (удивленно). О чем ты?

Пепито. Как о чем? О том, что мне сказал Пепе Уседа, секундант виконта Небреды... Вы разве не знаете?

Дон Хулиан (твердо, предупреждая брата). Знаем.

Дон Северо. Мы...

Дон Хулиан (тихо). Молчи, Северо.

(Вслух.)

Мы знаем, что завтра он уезжает, а сегодня... рискует жизнью. И мы пришли предотвратить и дуэль, и отъезд.

(Дон Хулиан, желая выпытать подробности, делает вид, что знает о дуэли, но ясно, что он пришел только из-за отъезда Эрнесто. Оттенки диалога предоставляются таланту исполнителя.)

Дон Северо (тихо брату). Какая дуэль?

Дон Хулиан. Не знаю, но обязательно узнаю.

(Гром­ко.)

Мы знаем от верного человека, что виконт... вызвал Эрнесто на дуэль. Говорят, дело серьезное.

(Пепито утвердительно кивает.)

Скандальная ссора и при свидетелях.

(Пепито снова кивает.)

«Лжешь!» «Я лгу?» И началось!

Пепито (перебивает с торжеством более осведомленного человека). Пощечину влепил, да еще какую!

Дон Северо. Кто кому?

Пепито. Эрнесто — обидчику.

Дон Хулиан (брату). Вот именно! Виконт вывел его из себя. И... бедный юноша вспылил.

Пепито. Да еще как!

Дон Хулиан. Нам так и сказали.

(С плохо скрываемой тревогой.)

А дуэль серьезная?

Пепито. Очень. Тяжело об этом говорить, но скрыть от вас не могу.

Дон Хулиан. На каких же условиях?

(С тревогой подходит к Пепито, тот, выдержав паузу, говорит так, будто сообщает дурную весть.)

Пепито. Драться до смерти.

(Смотрит на собеседников с торжеством.)

Виконт не струсит и не отступит. Он замечательно владеет шпагой.

Дон Хулиан. Из-за чего же ссора? Я слышал, что виноват Небреда...

Пепито. Ссоры-то почти и не было... Я расскажу по порядку.

(Пауза. Братья в волнении подходят к Пепито.)

Эрнесто собрался уехать завтра из Мадрида, чтобы вовремя поспеть в Кадис. Луис Алкарас обещал дать ему рекомендательное письмо, и бедняга пошел за письмом в кафе. Луиса еще не было. Эрнесто решил ждать. Там его никто не знал. За столом Алкараса люди перемывали чужие косточки, так словно они собрались не за бокалом вина, а в анатомическом театре. Еще бокал, еще один взмах скальпеля — и погублена репутация еще одной женщины. И так без конца. Вот что рассказал мне Эрнесто.

Дон Хулиан. Продолжай!

Пепито. Между прочим, было названо одно имя... И Эрнесто не стерпел. «Кто смеет позорить честного человека?» воскликнул он. Ему ответили «дама» и назвали имя. Он побагровел и кинулся на Небреду. Произошла стычка. В итоге: сегодня они дерутся на шпагах. Где — не знаю.

Дон Хулиан (яростно хватает его за руку). Человек, о котором говорили, — я?

Пепито. Да.

Дон Хулиан. А дама — Теодора? Как только не треп­лют мое имя и мою любовь!

(Опускается на кресло и закрывает лицо руками.)

Дон Северо (вполголоса сыну). Зачем ты ему сказал?

Пепито. Разве он не знал?

Дон Хулиан. Какой позор!

Дон Северо (с нежностью). Хулиан!

Дон Хулиан. Нужно сохранять спокойствие... Но я теряю мужество.

(Волнуясь, берет брата за руку.)

Почему нас унижают? Зачем выставляют на поругание? Но я исполню свой долг! Могу я на тебя рассчитывать, Северо?

Дон Северо. Всегда!

(Обмениваются крепким рукопожатием.)

Дон Хулиан (Пепито). Когда дуэль?

Пепито. В три часа.

Дон Хулиан (про себя). Я убью его! Убью!

(Дону Северо.)

Идем!

Дон Северо. Куда?

Дон Хулиан. Искать виконта.

Дон Северо. Неужели ты...

Дон Хулиан. Сделаю, что могу: отомщу и спасу жизнь сыну Хуана Аседо.

(Пепито.)

Кто секунданты?

Пепито. Алкарас и Руэда.

Дон Хулиан. Я их знаю.

(Обращаясь к Пепито.)

Если вернется Эрнесто... разузнай, где назначена дуэль.

Дон Северо. Понял?

Дон Хулиан. Идем.

Дон Северо. Хулиан, что с тобой?

Дон Хулиан. Я радуюсь, а я так давно не радовался!

(Нервно сжимает ему руку.)

Дон Северо. Ты в уме? Чему ты рад?

Дон Хулиан. Тому, что встречусь с виконтом. До сих пор клевета была неуловима, я не видел ее лица. Но теперь она приняла человеческий облик — у нее лицо виконта. Три месяца я глотал желчь, а теперь наконец я встречусь с клеветой лицом к лицу!

(Дон Хулиан и дон Северо уходят.)

Пепито. Что бы там ни говорил дядюшка, было безумием поселить под одним кровом такую красавицу, как Теодора, и этого юношу с пылкой, романтической душой. Он клялся, что между ними ничего нет, что он любит ее, как сестру, а дядю, как отца. Но меня не проведешь. Я хоть и молод, но не верю в братские чувства между молодой женщиной и молодым мужчиной. Я что, должен обо всех думать хорошо? Но разве их не видели вместе в театре, на катанье, в парке? «Нет! — говорил мне Эрнесто, — мы там редко бывали». Но все-таки бывали! И как раз тогда их увидали сто человек, а это все равно, что ходить туда сто дней подряд! Не устраивать же очные ставки, чтобы выяснить, сколько раз они прогуливались вместе! Это же просто смешно! «Я их видел однажды». — «Я тоже». «Видел и я». — Вот уже три, а там четыре и пять. Глаза на то и даны, чтобы смотреть. И всякий пускай сам позаботится о своей чести!

(Пауза.)

Так я и поверил в неземную любовь! Понятно, что жить в одном доме с Теодорой и не полюбить ее трудно. Пусть он ученый, философ, математик, физик, но он же мужчина, а она — женщина. Если бы эти стены заговорили! Если бы тайные помыслы Эрнесто, витающие здесь, воплотились в слово. Вот, например, портрет дона Хулиана, а другая рамка пуста. Прежде здесь был портрет Теодоры. Отчего же теперь его нет? Во избежание искушения?

(Садится за стол.)

Плохо, если так. А еще хуже, если из этой рамки она переселилась в сердце хозяина дома.

(Осматривает стол и находит «Ад» Данте.)

Странно: всякий раз я вижу на столе у Эрнесто эту великолепную книгу.

(Читает.)

Данте «Божественная комедия», его люби­мая книга.

(Рассматривает.)

И всегда она раскрыта на истории Франчески. Здесь могут быть два объяснения: или Эрнесто вовсе не читает Данте, или читает всегда одно и то же. Но я вижу пятнышко, — словно от слез. А что это? Полуобгоревший лист?

(Поднимает листок с пола.)

(Идет к балкону, пытаясь прочесть написанное. Тем временем входит Эрнесто и останавливается, наблюдая за ним.)

Эрнесто. Что ты нашел?

Пепито. Ба, Эрнесто!.. Так, какая-то бумажка!..

Эрнесто (берет бумажку, бегло взглядывает и возвращает). Не помню, что это.

Пепито. Стихи.

(Читает, разбирая с трудом.)

«Пламя испепелит меня скоро».

(В сторону.)

Рифма, конечно, Теодора.

Эрнесто. Пустяки!

Пепито (перестает читать). Понятно.

Эрнесто. Наша жизнь — как этот листок. Стон, вздох, крик — и кучка пепла.

Пепито. Это стихи?

Эрнесто. Да. Иногда я даю волю перу... Вот и сегодня ночью...

Пепито. Ты искал вдохновения в книге великого учителя?

Эрнесто. Мне кажется...

Пепито. Что и говорить! Великая книга!

(Указывает на книгу.)

А история Франчески...

Эрнесто (с иронией и нетерпением). Ты только сегодня понял, что великая?

Пепито. Ну, не совсем. Однако на этой странице я кое-чего не понимаю. Объясни мне. Здесь сказано, что, читая любовную повесть, Франческа и Паоло дошли до того места, где автор — видно не дурак! — превозносит любовь Ланселота и королевы Джиневры. Это подлило масла в огонь. В книге описан поцелуй, и, дочитав до этого места, влюбленный юноша поцеловал Франческу в уста. Данте заключает эпизод словами: «И книга стала нашим Галеоттом». При чем тут Галеотто? Кто он такой? Ты, наверное, знаешь, тем более что это имя вынесено в название пьесы, которая должна прославить тебя.

(Перелистывает рукопись.)

Эрнесто. Галеотто был посредником между короле­вой и Ланселотом. Поэтому его имя можно счесть нарицательным для третьего в любви.

Пепито. Я понял! Но разве в нашем языке нет подходящего слова?

Эрнесто. Есть подходящее и даже весьма выразительное. Есть люди, которые играют другими из корысти, и я знаю, как их называют.

(Вырывает у него рукопись и бросает на стол.)

Всегда есть свой Галеотто, но иногда его роль исполняют все. Худшего Галеотто нельзя и выдумать! Живут себе на свете счастливо и спокойно мужчина и женщина, не помышляя ни о чем дурном. Но однажды они узнают, что их заподозрили в позорном поступке. А людей, как известно, нельзя разубедить, для них нет ничего святого, причем ужаснее всего то, что если вначале люди были не правы, то потом... Ты только представь: оклеветанных осуждают, клеймят — и они незаметно сближаются и постепенно понимают, что любят друг друга. Клевета надругалась над добродетелью, заставила забыть о долге. Клевета — вот он, Галеотто!

Пепито (в сторону). Если и Теодора так рассуждает, то храни Господь дона Хулиана!

(Вслух.)

Не об этом ли твои стихи?

Эрнесто. Об этом.

Пепито. Не понимаю, почему ты спокоен — ведь тебе предстоит скрестить шпаги с Небредой. А он прекрасный фехтовальщик. Не благоразумнее ли было бы подготовиться к дуэли? А ты занят рифмами. Или ты не считаешь его серьезным противником?

Эрнесто. Если я его убью, выиграет свет; если он меня, то я.

Пепито. Что ж!

Эрнесто. Не будем больше говорить об этом.

Пепито (в сторону). Надо у него выспросить...

(Под­ходит и говорит, понизив голос.)

Значит, сегодня?

Эрнесто. Да, сегодня.

Пепито. За городом?

Эрнесто. Нет.

Пепито. Значит, в доме?

Эрнесто. Да.

Пепито. Где?

Эрнесто. Недалеко отсюда.

(Холодно и равнодушно.)

Квартира пустая; большой зал; боковой свет. Никто не услышит.

Пепито. За чем же дело стало?

Эрнесто. За оружием.

Пепито. Я слышу голоса!

(Указывает на дверь.)

Кто-то пришел.

(Вопросительно.)

Секунданты?

Эрнесто. Наверно.

Пепито. Кажется, женский голос...

(Подходит к двери.)

Эрнесто. Так почему не впускают?

(Также идет к двери.)

Лакей (к Эрнесто с некоторою таинственностью). Вас спрашивают.

Пепито. Кто?

Лакей. Дама.

Эрнесто. Странно.

Пепито (лакею тихо). Требует, чтобы впустили?

Лакей (так же). Плачет.

Пепито (громко). Молодая?

Лакей. Правду сказать, не знаю. В передней темно, а лицо у дамы закрыто. И говорит она так тихо, что и расслышать нельзя.

Эрнесто. Кто это может быть?

Пепито. Кто-то хочет тебя повидать.

Эрнесто. Понятия не имею, кто.

Пепито (в сторону). Он смущен.

(Обнимает Эрнесто и берется за шляпу.)

Не буду мешать. Желаю удачи.

Лакей. Прикажете принять?

Пепито. Надо быть подогадливее! А как войдет, больше никого не впускай.

Лакей. Значит, просить?

Эрнесто. Да.

(К Пепито, который стоит в двери.)

Прощай.

Пепито. Прощай, Эрнесто.

(Уходит с лакеем в среднюю дверь.)

Эрнесто. Дама?.. Ко мне? Зачем?..

(Пауза. В дверях показывается Теодора под густой вуалью.)

А вот и она.

(Теодора в глубине сцены, не решается приблизиться; Эрнесто на первом плане, оборачивается к ней.)

Эрнесто. Вы желали со мною говорить, сеньора?

(Жестом приглашает ее войти.)

Теодора (откидывает вуаль). Простите, Эрнесто.

Эрнесто. Теодора!

Теодора. Это дурно с моей стороны...

Эрнесто (бормочет в смущении). Я... не знаю... чем обязан... такая честь! Но что я говорю? Здесь в доме вы найдете безграничное уважение!

(Возбужденно.)

Зачем же бояться, что вы поступаете дурно?

Теодора. Незачем... И было время, да прошло, — когда я ни в чем не сомневалась, когда я шла рядом с вами, не краснея и не стыдясь... Говорят, что завтра вы уезжаете в Америку... Иногда люди уезжают и не возвращаются... так теряешь друга... Прежде я и при Хулиане нимало не смущаясь... сама обняла бы вас на прощанье.

Эрнесто (делает движение, но тотчас же останавливается). Ах, Теодора!

Теодора. Но теперь... Теперь между нами пропасть.

Эрнесто. Вы правы, сеньора. Мы уже не смеем относиться друг к другу по-братски, не смеем подать руки. Мы должны друг друга ненавидеть.

Теодора (наивно и встревоженно). Ненавидеть? Почему?

Эрнесто. Боже мой! Ненавидеть?! Как я мог это сказать?

Теодора. Вы это сказали.

Эрнесто (страстно). Забудьте! И если вам понадобится моя жизнь, возьмите ее, Теодора... отдать за вас жизнь, Это...

(Сдержавшись, меняет тон.)

Это значит исполнить долг.

(Пауза.)

Если я заговорил о ненависти, то лишь потому, что подумал о том зле, которое невольно причинил нам... вы сделали мне столько добра! Теодора, вы должны ненавидеть меня. А я... не могу.

Теодора (с грустью). Мне, и правда, пришлось пролить из-за вас много слез... (с большой нежностью), но вас, Эрнесто, я ни в чем не виню. И никто не смеет вас осуждать. Разве вы виноваты, что свет оклеветал нас? Разве вы виноваты в том, что Хулиан поверил клевете? В том, что он оскорбил меня подозрением?

Эрнесто. Этого я не понимаю!

(С глубоким негодованием.)

Нет прощения человеку, который усомнился в та­кой женщине, как вы.

Теодора. Хулиан дорогой ценой расплачивается за сомнения.

Эрнесто (спешит оправдать дона Хулиана и загладить впечатление.) Он сомневается, как сомневался бы всякий на его месте, всякий, кто любит всей душой. Нет любви без ревности. И люди сомневаются даже в Боге. Тот, кто владеет сокровищем, боится за него.

(С возрастающим волнением.)

И если бы мне каким-то чудом довелось стать вашим мужем, я бы усомнился... даже в собственном брате.

(Замечает, что впал в другую крайность. Теодора, услышав голоса, идет ко входной двери. В сторону.)

О, сердце, что таится в твоей глубине! Я говорю, что это клевета, а сам...

Теодора. Кто-то пришел.

Эрнесто. Еще рано.

(Идет к двери.)

Неужели секунданты?

Теодора (с испугом). Это голос Хулиана!..

(Хочет уйти в правую дверь. Эрнесто почтительно, но энергично ее удерживает.)

Эрнесто. Если это он, то честность нам порукой. Если это те... что сомневаются в нас, то (указывая на дверь) и подавно нельзя... прятаться.

Теодора. Как бьется сердце!

Эрнесто. Видно, ушли. А может, нам померещилось? Ради Бога, Теодора...

Теодора. Я хотела поговорить с вами, Эрнесто, а время летит...

Эрнесто. Так стремительно! Простите, Теодора... я вас перебил. Не благоразумнее ли... Если придут люди... а они придут...

Теодора. Я здесь, чтобы не допустить...

Эрнесто. Чего?

Теодора. Я все знаю, и мне невыносима мысль, что вы хотите из-за меня драться.

Эрнесто. Я должен убить виконта, чтобы стереть позорное пятно. Он хотел забрызгать вас грязью? А сам будет забрызган кровью.

Теодора (с ужасом). Значит, смерть?

Эрнесто. Да. Вы можете сделать со мною, что угодно, за одним лишь исключением: вы не должны требовать, чтобы после такого оскорбления я простил Небреду.

Теодора (со слезами и мольбой). Но ради меня!

Эрнесто. Ради вас?

Теодора. Да. Ведь это скандал!

Эрнесто. Возможно.

Теодора. Вы говорите «возможно» и не хотите предотвратить скандал!

Эрнесто. Предотвратить уже нельзя, можно только наказать негодяя. И я отомщу.

Теодора (подходит к нему и говорит шепотом, словно сама боится услышать свои слова). А Хулиан?

Эрнесто. Что Хулиан?

Теодора. Вдруг он узнает?

Эрнесто. Он узнает.

Теодора. И что он подумает?

Эрнесто. Что он может подумать?

Теодора. Он подумает, что тот, кто взялся меня защищать, любит меня, хоть он мне и не муж.

Эрнесто. Защищать даму обязан всякий, в ком есть хоть капля чести. Не нужно состоять с нею в родстве, быть се другом или возлюбленным. Если в его присутствии оскорбили женщину... Отчего я иду на дуэль? Отчего я вступился за вас? Я слышал клевету — и этого довольно.

Теодора (выслушав со вниманием, горячо пожимает ему руку). Это благородно и достойно вас, Эрнесто.

(Отступает и говорит грустно, но твердо.)

Но Хулиана ваш поступок унижает.

Эрнесто. Унижает?

Теодора. Конечно.

Эрнесто. Но почему?

Теодора. Не знаю, но это так. Когда люди узнают, что меня оскорбили и не муж проучил оскорбителя, а вы (понижает голос и опускает голову, чтобы не встретиться взглядом с Эрнесто), разразится еще один скандал.

Эрнесто (чувствует справедливость ее доводов, но не соглашается). Если мы станем считаться со всем, что скажут люди, нельзя будет и шагу ступить.

Теодора. Но скандал разразится.

Эрнесто. Это ужасно!

Теодора. Отступитесь же!

Эрнесто. Невозможно.

Теодора. Умоляю вас!

Эрнесто. Нет, будь что будет, но я встречусь с виконтом. Этот негодяй Небреда умеет драться.

Теодора (задетая его словами). Мой муж не трус.

Эрнесто. Вы меня не так поняли. Мне ли не знать его отваги! Но, поверьте, никогда нельзя знать наперед, чем кончится поединок.

(Задушевно и печально.)

И если Небреде суждено победить, то пусть лучше погибну я, а не Хулиан.

Теодора (с глубокой тоской). Вы? Нет...

Эрнесто. Почему, если это судьба? Никого не огорчит моя смерть, и меня самого в том числе.

Теодора (едва сдерживает рыдания). Не говорите так, ради Бога!

Эрнесто. Что я оставлю на земле? Дружбу, любовь? Нет. Никто не будет оплакивать меня!

Теодора (не в силах подавить слез). Всю ночь сегодня... я за вас молилась... А вы говорите, никто...

(Порывисто.)

Я не хочу вашей смерти.

Эрнесто (страстно). Молиться можно за кого угодно! Оплакивают единственного.

Теодора (с удивлением). Эрнесто!

Эрнесто (робко опускает голову и старается не смотреть на Теодору). Я безумен. Не слушайте, меня!

(Пауза. Оба в смущении молчат, не смея взглянуть друг на друга.)

Теодора. Кажется, сюда идут. (Указывает на дверь в глубине сцены.)

Эрнесто. Да, за дверью кто-то есть.

Теодора (приближается к двери и прислушивается). Сейчас войдут!

Эрнесто. Сюда, Теодора! (Указывает на дверь спальни.)

Теодора. Защитой мне моя честь!

Эрнесто. Но это не ваш муж.

Теодора. Не Хулиан?

Эрнесто. Нет.

(Ведет ее направо.)

Теодора. А я надеялась...

(Останавливается на пороге и говорит с мольбою.)

Откажитесь от дуэли!

Эрнесто. Но я дал ему пощечину...

Теодора. Я не знала!

(С отчаянием, понимая, что уговоры бесполезны.)

Так бегите!

Эрнесто. Бежать?

Теодора. Ради меня, ради себя, ради Бога!

Эрнесто (с отчаянием). Вы могли бы ненавидеть меня... я это допускаю! Но презирать?!

Теодора. Это пришли за вами?

Эрнесто. Еще не время.

Пепито (за сценой). Мне необходимо его видеть...

Эрнесто. Скорее!

Теодора. Да.

(Уходит направо.)

Пепито (за сценой). Почему меня не пускают?

Эрнесто. Когда правит бал клевета, нельзя говорить правду!

Пепито (в глубине сцены, без шляпы, сильно взволнованный). Ну, наконец-то! Эрнесто! Эрнесто!

Эрнесто. Что такое?

Пепито. Не знаю, как тебе сказать...

Эрнесто. Говори!

Пепито. У меня голова кругом идет! Боже мой, кто мог подумать!

Эрнесто. Что случилось?

Пепито. Несчастье.

(Скороговоркой.)

Дон Хулиан узнал о дуэли, пришел сюда, а тебя не застал. Тогда он отправился к твоим секундантам и они все вместе пошли к виконту.

Эрнесто. К виконту? Зачем?

Пепито. А ты не понимаешь? Дон Хулиан хотел соблюсти все приличия...

Эрнесто. Говори же!

Пепито (отступает в глубину сцены). Вот они!

Эрнесто. Кто?

Пепито. (Выглядывает в дверь.) Его несут сюда!

Эрнесто. Боже мой!

Пепито. Он требовал, чтобы виконт дрался с ним, виконт же сказал, что сначала будет драться с тобой. Дон Хулиан пошел сюда. Лакей его не пустил, сказал, что у тебя дама и ты никого не принимаешь...

Эрнесто. Продолжай!

Пепито. Дон Хулиан вышел, сказав: «тем лучше». И они все вместе отправились к месту дуэли.

Эрнесто (перебивая). Они дрались?

Пепито. Яростно, не зная жалости!

Эрнесто. И дон Хулиан? Не может быть!

Пепито. Они здесь.

Эрнесто. Но кто, кто? Скажи мне, только тихо!

Пепито. Сейчас увидишь.

(В глубине показываются дон Северо и Руэда. Они ведут под руки тяжело раненного дона Хулиана.)

Эрнесто. Дон Хулиан! Благодетель! Друг! Отец!

(Со слезами бросается ему навстречу.)

Дон Хулиан (слабым голосом). Эрнесто!

Эрнесто. Горе мне!

Дон Северо. Скорее.

Эрнесто. Отец!

Дон Северо. Он жестоко страдает.

Эрнесто. Из-за меня!

Дон Хулиан. Возможно.

Эрнесто. Из-за меня! Простите!

(Подходит к дону Хулиану с правой стороны, хватает его за руку и встает на колени.)

Дон Хулиан. Не надо. Ты исполнил свой долг, а я свой.

Дон Северо. Ему надо лечь.

(Оставляет дона Хулиана; его сменяет Пепито.)

Пепито (указывая на дверь справа). Ведите сюда.

Эрнесто (угрожающим тоном). Я должен убить Небреду!

(Бросается к выходу.)

Я убью его! Это мое право!

Дон Северо. Несите его в спальню.

Эрнесто (в ужасе останавливается). Куда?

Дон Северо. В спальню.

Пепито. Конечно, в спальню! А куда же еще?

Эрнесто. Нет.

(Подбегает к двери и загораживает ее. Сопровождающие дона Хулиана, который вот-вот лишится чувств, в изумлении останавливаются.)

Дон Северо. Ты запрещаешь?

Пепито. Да ты с ума сошел!

Дон Северо. Не видишь разве? Он умирает.

Дон Хулиан. Он не позволяет?

(Выпрямляется и смотрит на Эрнесто с удивлением и ужасом.)

Руэда. Не понимаю.

Пепито. Я тоже.

Эрнесто. Он умирает!.. И сомневается... Отец!

Дон Северо. Идем!

(За спиною Эрнесто открывается дверь. Показывается Теодора.)

Эрнесто. Боже!

Дон Северо и Пепито. Она здесь!

Руэда. Это она.

Теодора. Хулиан!

(Бросается и обнимает его.)

Дон Хулиан (отстраняет ее, чтобы лучше разглядеть, встает из последних сил). Кто это? Теодора!

(Падает без чувств.)

Декорация первого действия, но вместо дивана низкое кресло. Ночь. Горит лампа.

Пепито (прислушивается у двери справа на втором плане, потом выходит на середину сцены). Наконец-то наступил кризис. Бедный дон Хулиан! Его положение очень серьезно. На одной чаше весов — смерть, на другой — тоже смерть, смерть чести. Две бездны. Однако я, кажется, сам стал романтиком под стать Эрнесто. Да и как не стать, когда перед глазами круговорот дуэлей, смертей, измен и подлостей! Господи, что за день и что за ночь! А что еще будет!

(Пауза.)

Конечно, нельзя было его переносить домой! Но и оставить нельзя! Дядюшка прав — ни один порядочный человек не останется в доме предателя. А тем более Хулиан — такая благородная душа! Кто там?..

(Идет а глубину сцены.)

Кажется, мать.

Входит Мерседес.

Мерседес. Где Северо?

Пепито. Он с братом. Я знал, что он его любит, но не думал, что так сильно... Я опасаюсь, что...

Мерседес. Как Хулиан?

Пепито. Страдает и молчит. Иногда измученным хриплым голосом зовет Теодору; иногда вдруг скажет: «Эрнесто» и мечется на постели. Или лежит неподвижно, словно статуя, устремив взор в пространство, а на лбу у него холодный пот выступает, как перед смертью. Потом начинается жар; он мечется, словно вслушивается, что-то говорит, хочет встать! Отец его успокаивает, но тщетно — в сердце его кипит гнев, мозг пламенеет. Тяжело видеть горькую складку его губ, судорожно сжатые пальцы, расширенные зрачки. Кажется, ему мерещатся какие-то тени!

Мерседес. Что говорит твой отец?

Пепито. Клянется отомстить. И тоже восклицает: «Теодора! Эрнесто!». Не дай Бог, они встретятся! Кто тогда удержит его?

Мерседес. Твой отец добр!..

Пепито. Добр, но...

Мерседес. Он редко выходит из себя, но если терпе­ние его истощится!

Пепито. Он страшен в гневе.

Мерседес. Однако он всегда сохраняет самообладание.

Пепито. Боюсь, что сейчас это ему не удастся. А Те­одора?

Мерседес. Она наверху. Хотела прийти сюда. И пла­кала... Как Магдалина!

Пепито. Кающаяся?

Мерседес. Не говори так! Она совсем еще девочка!

Пепито. Невинная, непорочная, кроткая, чистая девочка убивает дона Хулиана! Если она еще девочка, что же из нее вырастет? Страшно подумать.

Мерседес. Она не виновата. Это все твой приятель — поэт, мечтатель, негодяй! Он виноват.

Пепито. Не спорю.

Мерседес. Где его носит?

Пепито. Именно носит. Бродит по улицам без всякой цели, пытается заглушить голос совести.

Мерседес. А у него есть совесть?

Пепито. Наверно!

Мерседес. Бедный Хулиан!

Пепито. Злая судьба!

(Входит лакей.)

Лакей. Дон Эрнесто.

Мерседес. Он смеет...

Пепито. Какая дерзость.

Лакей. Я думал...

Пепито. Сомневаюсь, что думал!

Лакей. Он велел кучеру ждать.

Пепито (совещается с матерью). Что будем делать?

Мерседес. Пусть войдет.

(Лакей уходит.)

Пепито. Я его выпровожу.

Мерседес. Но не грубо.

(Мерседес сидит в кресле, около нее стоит Пепито. Входит Эрнесто, ему не отвечают на поклон.)

Эрнесто (в сторону). Презрение, враждебное молчание; немое изумление. Отныне я, без вины виноватый, в их глазах стал олицетворением порока и бесстыдства... Все меня презирают!

Пепито (резким тоном). Хочу тебя попросить...

Эрнесто. Убраться отсюда!

Пепито (меняя тон). Ну, что ты! Я хотел спросить (ищет слова). Правда ли, будто потом... ты... виконта...

Эрнесто (опустив голову, глухим голосом). Да.

Пепито. Как это случилось?

Эрнесто. Я выскочил как сумасшедший... Мы поднялись этажом выше... Двое мужчин... два свидетеля... две шпаги... Скрестились клинки... Удар!.. Стон... Кровь... И все кончено.

Пепито. Здорово, черт возьми! Слышишь, мама?

Мерседес. Опять кровопролитие!

Пепито. Небреда получил свое.

Эрнесто (подходит ближе). Мерседес, сжальтесь!.. Одно слово! Что дон Хулиан? Если б вы знали... в каком я горе!.. Что говорят врачи?

Мерседес. Его рана смертельна. Вам лучше уйти.

Эрнесто. Я хочу его видеть.

Мерседес. Уйдите!

Эрнесто. Не могу.

Пепито. Какое бесстыдство!

Эрнесто (обращаясь к Пепито). А чего вы ждали?

(К Мерседес.)

Простите, сеньора. Я такой, каким меня хотят видеть.

Мерседес. Ради Бога, Эрнесто!

Эрнесто. Когда человека топчут ногами, объявляют мерзавцем и толкают на преступление, бессмысленно бороться... Но я не отступлюсь в жестокой борьбе с незримыми силами, я уже потерял честь и любовь. Мне нечего больше терять, лишь самое жизнь, а что в ней, когда она так безрадостна? Я пришел узнать, есть ли надежда... Только и всего! Только и всего! Отчего же мне отказывают в этом утешении? Одно слово!

Мерседес. Извольте. Говорят, что... ему лучше.

Эрнесто. Правда? Вы не обманываете меня? Это так?.. О как вы добры! Неужели правда? Правда? Господи, спаси его! Пусть он снова будет счастлив! Пусть простит меня! Господи, дай мне его увидеть!

(Опускается в кресло и рыдает, закрыв лицо руками. Пауза.)

Мерседес (встает, обращаясь к сыну). Если твой отец услышит... если войдет...

(Вместе с сыном подходит к Эрнесто.) Успокойтесь! Мужайтесь!

Пепито. Пристало ли плакать мужчине?

(В сторону.)

Беда с этими романтиками: то плачут, то кидаются убивать.

Эрнесто. Да, я плачу как ребенок, как женщина, но я плачу не о себе. Я горюю о нем, о ней! Об их утраченном счастье, об их запятнанном имени, о позоре, который я невольно навлек на них — в благодарность за любовь и ласку! Не свою горькую судьбу я оплакиваю! Если б слезы могли смыть прошлое, клянусь, вся моя кровь обратилась бы в слезы.

Мерседес. Довольно.

Пепито. После поговорим о слезах!

Эрнесто. Все говорят, почему я должен молчать? Три имени запятнаны клеветой, три человека заклеймены презрением. Погублена их будущность, их доброе имя и честь!

Мерседес. Успокойся, Эрнесто.

Эрнесто. Нет! Больше нельзя молчать! Все знают о том, что произошло, все берутся судить. Но странное дело — правды никто не знает и не хочет знать.

(Эрнесто стоит. Возле него Мерседес и Пепито — им интересно знать, что говорят в городе.)

Одни говорят, что муж застал у меня Теодору, а я в припадке ярости кинулся на него и нанес смертельную рану. Другие (должно быть, они лучше относятся ко мне и потому не считают простым убийцей), другие уверяют, что мы дрались на дуэли! Самые осведомленные говорят, что дон Хулиан вместо меня дрался с Небредой, а я намеренно опоздал то ли из трусости, то ли потому, что в тот час принимал у себя... Нет! Я не стану повторять эти мерзости! Все худшее, что было в душах людей, вся грязь выплеснулась на ни в чем не повинную женщину и на двоих мужчин, не совершивших никакого преступления!

Мерседес. Это очень прискорбно, но дыма без огня не бывает.

Пепито. Теодора все-таки была у тебя в спальне...

Эрнесто. Она пришла, чтобы помешать дуэли.

Пепито. Зачем же тогда она пряталась?

Эрнесто. Мы испугались, что ее присутствие будет превратно истолковано.

Пепито. С трудом верится! Напрашивается другое объяснение!

Эрнесто. Не объяснение — приговор!

Пепито. Возможно, Теодора поступила... неосмотрительно.

Эрнесто. Невинный всегда неосмотрителен, зато преступник осторожен и все предусматривает заранее.

Пепито. Люди — не ангелы. Всякий может оступиться.

Эрнесто. Что такое клевета? Просто грязь. Грязь — и только. Но хуже всего, что мерзкие слова проникают в душу, и мы постепенно привыкаем к мысли о том, чего не совершили, и почти жалеем о несовершенном.

Пепито (матери). Так это правда.

Мерседес (в сторону). Он проговорился.

Пепито (в сторону). Признался!

Мерседес (вслух). Уходите, Эрнесто.

Эрнесто. Нет. Я не могу, я должен быть с Хулианом.

Мерседес. А если вас увидит Северо?

Эрнесто. Ну и что? Пускай! Спасается бегством только тот, кто боится, а боится тот, кто лжет. Мне нечего бояться.

Пепито (прислушиваясь). Я слышу шаги.

Мерседес. Это он!

Пепито (в глубине сцены). Нет, Теодора.

Эрнесто. Теодора! Я должен ее увидеть.

Мерседес (строго). Эрнесто!

Пепито. Эрнесто!

Эрнесто. Я должен вымолить у нее прощение.

Мерседес. Вы не понимаете, что говорите.

Эрнесто. Я понимаю! Я отдал бы за нее жизнь, честь, совесть!.. Но между нами кровавый туман!

(Уходит налево.)

Мерседес. Оставь меня наедине с нею, а сам иди к отцу. Я хочу разобраться во всем до конца!

Пепито. Иду.

Мерседес. Прощай.

Пепито. Прощай.

(Уходит во вторую дверь направо.)

Мерседес. Итак, за дело.

(Теодора входит, она в замешательстве. Останавливается около двери дона Хулиана — второй направо — с тревогой прислушивается и вытирает слезы.)

Мерседес. Теодора!

Теодора (идет ей навстречу). Это ты?..

Мерседес. Мужайся! Слезами горю не поможешь.

Теодора. Как ему? Скажи правду!

Мерседес. Гораздо лучше.

Теодора. Он выживет?

Мерседес. Надеюсь.

Теодора. Господи! Возьми взамен мою жизнь!

Мерседес (выводит ее на авансцену). Я надеюсь на твою рассудительность. Ты плачешь — значит, ты раскаиваешься.

Теодора. Да. (Мерседес удовлетворенно кивает головой.) Я дурно поступила. (Мерседес разочарована — она ожидала другого.) Вчера ты рассказала мне о дуэли. И я благодарна тебе, но ты не подозреваешь, как горько мне было это слышать. (Заламывает руки.) Гнев Хулиана!.. Позор!.. Кровь!.. Поединок!.. Несчастный Эрнесто, он был готов умереть, защищая мою честь. Почему ты так смотришь? Разве я сделала что-то дурное? Ты мне не веришь?

Мерседес (сухо). Уж очень ты была встревожена опасностью, грозившей Эрнесто!

Теодора. Но ведь Небреда умелый фехтовальщик!

Мерседес. В конце концов Хулиан отомщен, а Не­бреда убит. Так что Господь услышал твои молитвы.

Теодора (с интересом). Значит, Эрнесто?..

Мерседес. Да!

Теодора. Убил виконта?..

Мерседес. Да!

Теодора (не в силах сдержаться). Какое благородство и мужество!

Мерседес. Теодора!

Теодора. Что?

Мерседес (строго). Я читаю твои мысли.

Теодора. Мои мысли?

Мерседес. Да.

Теодора. Какие?

Мерседес. Сама знаешь!

Теодора. Наверно, дурно радоваться при известии о смерти, но я не сумела сдержаться.

Мерседес. Вот именно!

Теодора. О чем ты?

Мерседес (подчеркивая). Ты им восхищаешься!

Теодора. Да, восхищаюсь...

Мерседес. Мужеством этого юноши...

Теодора. И его благородством!

Мерседес. С этого и начинается!

Теодора. Вздор!

Мерседес. Совсем нет!

Теодора. Ты все о том же! Пойми, я жалею...

Мерседес. Кого?

Теодора. Как кого?

Мерседес. Ты жалеешь, значит, не можешь забыть о нем навсегда.

Теодора. Ради Бога, ради всего святого, замолчи.

Мерседес. Я только хочу тебе объяснить, что с тобой происходит.

(Пауза.)

Теодора. Я тебя слушаю — и понимаю, что со мной говорит не мать, не сестра, не подруга, а сам Сатана. Ты убеждаешь меня, что моя любовь к мужу слабеет, что в моей душе живет другая, греховная любовь. Люблю ли я Хулиана, как прежде? Да всю мою кровь до капли я отдала бы за один только проблеск жизни у Хулиана!

(Указывая на комнату дона Хулиана.)

А меня с ним разлучили! Если б Северо впустил меня к нему, я, обливаясь слезами, сжала бы Хулиана в объятиях с такой нежностью, что все его сомнения растаяли бы. Но если я люблю Хулиана, почему я должна ненавидеть доброго, благородного юношу, который ради меня рисковал жизнью? Разве то, что я не питаю к нему ненависти, означает, что я его люблю? На меня обрушилась клевета, люди говорят обо мне бог знает что, и я иногда спрашиваю себя: может быть, они правы? Вдруг во мне действительно живет эта преступная страсть и когда-нибудь это позорное пламя вырвется на волю?!

Мерседес. Ты говоришь правду?

Теодора. Правду ли я говорю!

Мерседес. Так ты его не любишь?

Теодора. Как убедить тебя, Мерседес! Прежде я возмутилась бы, услышав такой вопрос, а сейчас рассуждаю, честна я или нет. Я заслужила свой позор: тот, кто смирился с унижением, получил по заслугам.

(Закрывает лицо руками и опускается в кресло справа.)

Мерседес. Не плачь! Я верю тебе. Не плачь, Теодора... Скажу тебе только, что Эрнесто не заслуживает твоего доверия.

Теодора. Он благороден!

Мерседес. Нет.

Теодора. Он любит Хулиана.

Мерседес. Нет!

Теодора. Боже мой. Снова все тоже!

Мерседес. Я не говорю, что вы любите друг друга, я говорю, что он любит тебя.

Теодора (вскакивает в испуге). Меня?

Мерседес. Всем это известно. Только что здесь... Если б ты знала!

Теодора (с тревогой). Говори же!

Мерседес. Он признался. Он клялся, что отдаст за тебя жизнь, честь, душу и совесть. Он хотел тебя видеть, я едва его удержала. Я так боялась, что Северо увидит его и разгневается!

Теодора (слушает со смешанным чувством удивления и испуга). Боже мой, неужели он пал так низко! А я питала к нему дружеское расположение.

Мерседес. Ты плачешь?

Теодора. Такой благородный, чистый человек... И он унижен... Ты говоришь, он здесь... Эрнесто! Послушай, Мерседес! Мерседес! Пусть он уйдет!

Мерседес (с искренней радостью). Да, конечно.

(Горячо обнимает ее.)

Прости! Теперь я тебе верю.

Теодора. А раньше?

(Исполнительница должна придать этой фразе особое значение.)

Мерседес. Тсс... Он идет сюда.

Теодора (порывисто). Мне незачем его видеть! Меня ждет Хулиан!

(Идет направо.)

Мерседес (удерживает ее). Но он не послушает меня. Как я рада, что и ты встретишь его презрением.

Теодора. Позволь мне уйти!

Эрнесто (останавливается в дверях). Теодора!

Мерседес (Теодоре тихо). Поздно. Исполни свой долг.

(Вслух, Эрнесто.)

Я просила вас уйти, теперь то же самое вам скажет Теодора.

Теодора (тихо, Мерседес). Не оставляй меня!

Мерседес (так же Теодоре). Ты боишься его?

Теодора. Я? Нет!

(Делает ей знак, чтобы она удалилась. Мерседес уходит во вторую дверь направо.)

Эрнесто. Мне приказано было... удалиться.

(Пауза. Оба молчат, не смея взглянуть друг на друга.)

Вы тоже гоните меня?

(Теодора утвердительно кивает, не поднимая взора. Эрнесто говорит печально и почтительно.)

Не беспокойтесь, Теодора, я уйду.

(Покорно.)

От вас я готов стерпеть и эту обиду.

Теодора (не глядя на него, смущенно). Обиду? Нет! Я не хотела вас обидеть!

Эрнесто. Нет?

(Пауза.)

Теодора (не оборачиваясь). Прощайте... Желаю вам счастья!

Эрнесто. Прощайте, Теодора.

(Теодора не оборачивается, не протягивает ему руки. Он делает несколько шагов, но потом вдруг возвращается. Теодора слышит его шаги и вздрагивает, однако по-прежнему не оборачивается.)

Если бы зло, которое я невольно причинил, можно было исправить смертью, я бы не колебался и уже никогда бы не увидел ни этого прекрасного бледного лица (Теодора поднимает голову и смотрит на него почти с ужасом), ни этих слез (Теодора подавляет рыдание).

Теодора (в сторону, отдаляясь от Эрнесто). Мерседес права! Как я недогадлива...

Эрнесто. Простите меня! И прощайте!

Теодора. Прощайте... Я простила вам то зло, которое вы нам причинили.

Эрнесто. Я?

Теодора. Вы сами сказали.

Эрнесто. Боже мой! Какой холодный тон!

Теодора. Довольно, Эрнесто!

Эрнесто. Вы гоните меня?

Теодора. Я хочу положить этому конец.

Эрнесто. Какой презрительный взгляд!

Теодора (резко, указывая на дверь). Уйдите!

Эрнесто. Уйти...

Теодора. Мой муж умирает... (Пошатывается и хва­тается за спинку стула, чтобы не упасть.)

Эрнесто. Теодора!

(Хочет ее поддержать.)

Теодора. Не прикасайтесь!

(Отталкивает его. Пауза.)

Мне лучше.

(Пытается сделать несколько шагов, но силы изменяют ей. Эрнесто снова хочет ее поддержать, но она его отстраняет.)

Эрнесто. Позвольте вам помочь!

Теодора (сурово). Ваше прикосновение позорит.

Эрнесто. Позорит?

Теодора. Разумеется.

Эрнесто. (Пауза.) Господи! И она тоже!.. Это невыносимо! Теодора! Одно слово, умоляю! Одно слово прощения или сожаления! Я уеду и никогда больше не увижу вас, а это все равно что не видеть белого света. Но пусть там, в изгнании, мне послужит утешением хотя бы то, что вы простили меня, что вы верите мне, верите, что я был с вами честен. В мыслях у меня не было вас унизить! Мне нет дела до мнения света, я презираю его приговор, но вы, Теодора! Та, за кого я отдал бы жизнь и даже, если б заслужил, то и печное блаженство. Вы думаете, я способен на измену, что у меня нет души?

(С глубоким волнением, тоской и отчаянием в голосе.)

Теодора!

Теодора (с возрастающей тревогой). Расстанемся, Эрнесто.

Эрнесто. Так расстаться невозможно.

Теодора. Умоляю вас!... Хулиан... страдает...

(Указывает на комнату мужа.)

Эрнесто. Да.

Теодора. Он страдает.

Эрнесто. И я тоже страдаю.

Теодора. Вы, Эрнесто? Отчего?

Эрнесто. От того, что вы меня презираете.

Теодора. Это не так.

Эрнесто. Вы сами сказали.

Теодора. Я не так сказала.

Эрнесто. Так!

(Пауза).

Может, Хулиану даже легче, чем мне. У него болит рана, у меня адские муки терпит душа.

Теодора. Довольно, Эрнесто! Пожалейте!

Эрнесто. Я сам прошу жалости.

Теодора. Жалости?

Эрнесто. Да, жалости!

Теодора. Простите, если я вас обидела.

Эрнесто. Обидели — нет! Умоляю вас, скажите мне правду!

(Падает на колени перед Теодорой и берет ее за руки. В эту минуту дверь из комнаты дона Хулиана открывается — появляется дон Северо.)

Дон Северо (я сторону). Негодяи!

Теодора. Дон Северо!

(Эрнесто отходит налево, дон Северо встает между ним и Теодорой.)

Дон Северо (тихо, Эрнесто, так, чтобы не слышал дон Хулиан). У меня нет слов, чтобы выразить свое возмущение. Подлец!.. Убирайтесь!

Эрнесто (так же). Из уважения к Теодоре, к этому дому и страданиям больного я отвечу вам... молчанием.

Дон Северо (думая, что он уходит, с иронией). Молчать и повиноваться — самое благоразумное.

Эрнесто. Вы не поняли: я молчу, но не повинуюсь.

Дон Северо. Вы остаетесь?

Эрнесто. Если Теодора не прогонит меня, я останусь. Да, я хотел было уйти навсегда, но Бог или дьявол меня остановил.

Дон Северо. Я позову слуг!

Эрнесто. Попробуйте!

(С угрожающим видом делает шаг вперед. Теодора бросается между ним и доном Северо.)

Теодора. Эрнесто!

(Обернувшись, дону Северо.)

Вы, вероятно, забыли, что вы в моем доме. И никто — кроме меня и моего мужа — не вправе выгнать его отсюда.

(Эрнесто, мягко.)

Ради меня, ради сострадания к моему горю...

Эрнесто (не может скрыть радости, вызванной тем, что Теодора его защищает). Теодора, вы защищаете меня!

Теодора. Я прошу вас...

(Эрнесто почтительно склоняется и идет к двери.)

Дон Северо. Меня поражает и возмущает твоя дерзость еще больше, чем его.

(Эрнесто, сделав несколько шагов, останавливается, потом делает над собою усилие и идет дальше.) Ты смеешь, несчастная, перечить мне. (Эрнесто оборачивается.)

Ты, такая робкая, вдруг заговорила, чтобы его защитить? Да, страсть красноречива!

(Эрнесто останавливается.)

А ты забыла, что это я велел тебе покинуть дом, который ты обагрила кровью Хулиана? И ты посмела вернуться!

(Грубо хватает ее за локоть.)

Эрнесто. Нет! (Бросается разнять их.) Прочь, негодяй!

Дон Северо. Ты все еще здесь?

Эрнесто (перестает владеть собой). Да! Я еще жив, и я слышу, что ты оскорбляешь Теодору, значит, я должен проучить наглеца!

Дон Северо. Ты обо мне?

Эрнесто. О тебе.

Теодора. Нет!

Эрнесто. Я видел, как он поднял руку (Теодоре) на вас!

(С силой хватает дона Северо за локоть.)

Дон Северо. Негодяй!

Эрнесто. Скажите, вы уважали свою мать? Я требую, чтобы вы так же точно уважали Теодору! Она чище и достойнее вашей матери.

Дон Северо. Это он говорит... мне!

Эрнесто. Я еще не кончил.

Дон Северо. Ты поплатишься жизнью!

Эрнесто. Пускай.

(Теодора хочет разнять их, но он одной рукой тихонько отстраняет ее, а другой продолжает удерживать дона Северо.)

Вы ведь верите в Бога? Верите? Так вот: как вы преклоняете колени пред алтарем, точно так же, вы преклоните колени перед Теодорой.

Теодора. Пощадите!

Эрнесто. На колени!

(Заставляет его стать на коле­ни перед Теодорой.)

Теодора. Довольно, Эрнесто.

Дон Северо. Проклятие!

Эрнесто. К ее ногам!

Теодора. Умоляю вас!

(В ужасе указывает на дверь в комнату дона Хулиана. Эрнесто выпускает свою жертву. Дон Северо встает и отходит направо. Теодора уводит Эрнесто в глубину сцены.)

Дон Хулиан (за сценой). Пусти меня!

Мерседес (там же). Нет, ради Бога!

Дон Хулиан. Это она... Идем!

Теодора (уводя Эрнесто). Уходите!

Дон Северо (к Эрнесто). Вы должны дать мне удовлетворение.

Эрнесто. Конечно.

(Входит дон Хулиан. Он бледен как смерть. Его поддерживает Мерседес. Когда он появляется, дон Северо стоит справа на первом плане, а Теодора и Эрнесто образуют группу в глубине.)

Дон Хулиан. Они вместе?.. Предатели!

(Хочет кинуться к ним, но силы ему изменяют.)

Дон Северо (спешит поддержать его). Нет!

Дон Хулиан. Северо, они мне лгали!.. Негодяи!

(Мерседес и дон Северо усаживают его в кресло справа.)

Вот! По­любуйтесь!... Вдвоем... она и Эрнесто!

Теодора и Эрнесто (отстраняются друг от друга). Нет!

Дон Хулиан. Теодора!

Теодора (протягивает руки, но не двигается с места). Хулиан!

Дон Хулиан. Приди ко мне!

(Теодора бросается к нему в объятия; он крепко прижимает ее к себе. Пауза.)

Вот видишь, видишь!

(Брату.)

Я знаю, она обманывает меня. Я должен убить ее... а я... я смотрю на нее, глажу по голове...

Теодора. Хулиан!

Дон Хулиан. А он?..

(Указывает на Эрнесто.)

Эрнесто. Сеньор!

Дон Хулиан. И я его любил!.. Молчи и подойди сюда.

(Эрнесто подходит. Теодоре.)

Ты все еще принадлежишь мне?

Теодора. Ты мой повелитель.

Дон Хулиан. Это правда?

Мерседес (старается его успокоить). Ради Бога!

Дон Северо. Хулиан!

Дон Хулиан. Молчите!

(Теодоре.)

Я знаю, ты его любишь.

(Теодора и Эрнесто хотят возразить, но он не позволяет.)

Весь Мадрид это знает!

Эрнесто. Это неправда, отец.

Теодора. Неправда!

Дон Хулиан. Они отрицают! Отрицают, когда это ясно как день.

Эрнесто. Ваше подозрение несправедливо. Выслушай­те меня, сеньор.

Дон Хулиан. Ты будешь лгать.

Эрнесто (указывая на Теодору). Она невинна.

Дон Хулиан. Нет! Я не верю тебе!

Эрнесто. Клянусь памятью отца!..

Дон Хулиан. Не оскорбляй его памяти!

Эрнесто. Клянусь последним поцелуем матери!

Дон Хулиан. Не кощунствуй!

Эрнесто. Я поклянусь чем хотите, отец мой!

Дон Хулиан. Не надо ни клятв, ни уверений...

Эрнесто. Чего же вы хотите?

Дон Хулиан. Правды!

Теодора. Что делать? Что делать, Эрнесто?

Дон Хулиан (следит за ними лихорадочным взором с инстинктивным недоверием). А! Собираетесь сговориться! Я вижу!

Теодора. Видите не вы, а ваша болезнь!

Дон Хулиан. Да, болезнь помогла мне — я прозрел! Они переглянулись! Эрнесто! Подойди сюда. Ближе! Еще...

(Заставляет его подойти, наклонить голову и, наконец, стать на колени. Таким образом дон Хулиан оказывается между Теодорой и Эрнесто. Теодора стоит, Эрнесто на коленях.)

Эрнесто. Простите!

Дон Хулиан. Просишь простить — значит, признаешь свою вину?

Эрнесто. Нет.

Дон Хулиан. Не признает.

Эрнесто. Дон Хулиан!

Дон Хулиан. Посмотрите в глаза друг другу!

Дон Северо. Хулиан!

Дон Хулиан (обращаясь к Теодоре и Эрнесто). Боитесь? Разве вы не любите друга друга по-братски? Так докажите. Глаза — зеркало души. Я сумею понять, чем озарены ваши глаза — светом дружбы или пламенем любви. Пощадите... Ближе!

(Заставляет и Теодору стать на колени и принуждает их взглянуть друг на друга.)

Теодора (отстраняясь). Ах, нет!

Эрнесто (пытается встать, но дон Хулиан его удерживает). Не могу!

Дон Хулиан. Вы любите друг друга... Любите!.. Я вижу!

(Эрнесто.)

Ты заплатишь жизнью!

Эрнесто. Я готов.

Теодора. Хулиан!

Дон Хулиан. Ты его защищаешь? Защищаешь?

Дон Северо. Ради Бога!

Дон Хулиан (брату). Молчи.

(Эрнесто.)

Хороший друг! Хороший сын!

Эрнесто. Отец!

Дон Хулиан. Бесчестный... предатель!

Эрнесто. Нет, отец.

Дон Хулиан. Я нанесу тебе удар сегодня — слабой рукою... а после — шпагой!

(Собравшись с силами, дает ему пощечину.)

Эрнесто (страшно вскрикнув, встает и отходит налево, закрывая лицо руками). Ах!

Дон Северо (указывая рукою на Эрнесто). Вот оно, возмездие!

Теодора. Господи!

(Закрывает лицо руками и падает на кресло справа.)

Мерседес (Эрнесто, как бы извиняясь за дона Хулиана). Он болен!

(Все четыре восклицания быстро следуют одно за другим. Дон Хулиан вскакивает, не сводя глаз с Эрнесто. Мерседес и дон Северо его удерживают.)

Дон Хулиан. Болен? Он получил по заслугам.

Мерседес. Успокойся!

Дон Северо. Пойдем, Хулиан.

Дон Хулиан. Иду!

(Медленно направляется к своей двери, опираясь на дона Северо и Мерседес, но вдруг останавливается, чтобы еще раз взглянуть на Теодору и Эрнесто.)

Мерседес. Уведи его, Северо.

Дон Хулиан. Посмотрите на них!.. Негодяи!

Дон Северо. Ради Бога, Хулиан...

Дон Хулиан (обнимает его). Ты... ты один любил меня.

Дон Северо. Ты же мне брат!

Дон Хулиан (идет дальше, но около двери опять останавливается и оглядывается). Она плачет о нем... не смотрит на меня... я умираю... умираю...

Дон Северо. Хулиан!

Дон Хулиан (останавливается на пороге). Прощай, Эрнесто!

(Дон Хулиан, дон Северо и Мерседес уходят во вторую дверь направо. Эрнесто садится на стул у стола, Теодора стоит справа. Пауза.)

Эрнесто (в сторону). Я был честен — и что же?

Теодора. Я исполняла свой долг — и что?

Эрнесто. Жестокая судьба!

Теодора. Горькая судьба!

Эрнесто. Бедная, бедная!

Теодора. Бедный Эрнесто!

Дон Северо (из комнаты). Брат!

(Слышны горестные крики.)

Мерседес. Помогите! Пепито. Скорее!

(Эрнесто и Теодора вскакивают и подходят друг к другу.)

Теодора. Он страдает!

Эрнесто. Неужели конец?

Теодора. Идем!

Эрнесто. Куда?

Теодора. К нему.

Эрнесто (удерживает ее). Нам нельзя.

Теодора. Нельзя!

(С тоскою.)

Я хочу, чтобы он жил!

Эрнесто. И я! Но я не могу ему помочь!

(Эрнесто стоит посреди комнаты, Теодора у двери дона Хулиана, дон Северо, выходя вслед за Пепито, загораживает ей дорогу.)

Пепито. Куда?

Теодора (с отчаянной тревогой). Я хочу его видеть.

Пепито. Нет!

Дон Северо. Вход воспрещен!

(Сыну.)

Здесь не мес­то этой женщине! Пусть она покинет мой дом!

Эрнесто. Что он говорит?

Теодора. Я с ума схожу!

Дон Северо. Пусть плачет...

(С глухим гневом.)

Или я ее убью...

Теодора. Это воля Хулиана?

Дон Северо. Да, Хулиана.

Эрнесто. Не может быть!

Теодора. Я хочу видеть его!

Дон Северо. Но потом ты уйдешь.

Пепито (заступаясь). Отец!

Дон Северо (отталкивает Пепито). Оставь.

Теодора. Неужели он...

Дон Северо. Да, Теодора... Вот!

(Подводит ее к двери в комнату дона Хулиана и поднимает портьеру.)

Теодора (отступает). Хулиан! Умер!

(Падает без чувств.)

Дон Северо (сыну, указывая на Теодору). Вышвырни ее!

Эрнесто (встает возле Теодоры). Какая жестокость!

Пепито (колеблясь). Сеньор!..

Дон Северо (сыну). Такова моя воля. Ты не можешь решиться?

Эрнесто. Пощадите!

Дон Северо. Пощадить? А она его (указывая на комнату) пощадила?!

Эрнесто. Я уеду в Америку.

Дон Северо. Что толку?

Эрнесто. Я умру там.

Дон Северо. Все мы смертны.

Эрнесто. Увидеть его в последний раз...

Дон Северо. Нет.

Эрнесто. Она неповинна. Клянусь.

Пепито (как бы вступаясь). Отец!

Дон Северо (сыну, указывая на Эрнесто). Он лжет.

Эрнесто. Ты выгнал ее? Но я ее не оставлю.

Дон Северо. Напрасный труд.

(Хочет подойти к Теодоре.)

Пепито (удерживая его). Отец!

Эрнесто. Нет!

(Пауза.)

Не смей к ней прикасаться! Она моя. Все вы этого хотели, весь свет. И я подчинился. Это клевета привела ее в мои объятия. Идем, Теодора.

(Поднимает ее и заключает в объятия.)

Дон Северо. Негодяй!

Пепито. Подлец!

Эрнесто. Теперь вы правы!.. Вы говорили о безумной любви? Да, я люблю ее безумно. Выдумывайте, ну же, выдумывайте, а я помогу лжи превратиться в правду.

(С вызывающим видом продолжает обнимать Теодору. Потрясенные дон Северо и Пепито стоят на авансцене.)

Но если вас спросят: сводничали? Смело отвечайте: да! Все сплетавшие небылицы сводничали. Идем, Теодора! Отныне никто нас не разлучит. И пусть Бог рассудит нас и людей!

Занавес

Хосе Эчегарай-и-Эйсагирре был ведущей фигурой в испанском театре последней трети XIX века — первого десятилетия века нынешнего. Его пьесы пользовались успехом не только на родине, но и за ее пределами, их ставили в Германии, Франции, Италии, Великобритании, Швеции и других странах. В 1904 году он — первый из соотечественников — стал обладателем Нобелевской премии «за многочисленные гениальные произведения, в которых в независимой и оригинальной манере воскрешены великие традиции испанского театра». Но его творениям — а он создал около семидесяти пьес — не суждено было пережить время, они остались лишь фактом истории национальной драматургии.

Хосе Эчегарай родился 19 апреля 1832 года в Мадриде, раннее детство провел в старом квартале, где некогда жили Сервантес и Лопе де Вега, а дом, который занимала семья, два века назад принадлежал Франсиско Кеведо. Когда мальчику было пять лет, его отец, врач по профессии, получил место преподавателя в Мурсии, куда семья и перебралась. В 14 лет Хосе, став бакалавром, вернулся в Мадрид, чтобы продолжить образование в Школе инженеров-путейцев. При всем многообразии интересов — литература, философия — у юноши было главное увлечение — математика. А еще он сделался завзятым театралом и раз в неделю непременно посещал спектакли, покупая билеты на дешевые места. В 20 лет он получает диплом и занимается строительством дорог, мостов, туннелей, а в 1854 году начинает преподавательскую деятельность в том учебном заведении, которое окончил. Он читает курсы гидравлики, дифференциального и интегрального исчисления, прикладной механики, пишет научные труды, популярные статьи и получает признание как выдающийся математик своего времени. В 1864 году его избирают членом Испанской королевской академии по отделению точных наук.

Энтузиаст-просветитель, которому близка философия «гармонического рационализма», Эчегарай не может оставаться в стороне от общественной жизни. Видя экономическую, социальную и культурную отсталость страны, ее полную неспособность двигаться вперед по пути прогресса, он выступает сторонником реформистско-просветительской «постепеновщины». Он сближается с либеральной интеллигенцией, с 1859 года выступает перед ней с лекциями, обнаружив незаурядный ораторский дар. В этот период он занимается изучением политической экономии, пропагандирует теорию свободного обмена, становится одним из ведущих экономистов страны, видным политическим деятелем. Будучи противником всякого догматизма и зашоренности, он отстаивает свободу совести в Учредительных кортесах, где был депутатом, выступает за прогрессивные реформы в экономике и проводит их на практике, становясь несколько раз обладателем министерского портфеля, а позже выступает за свободу различных течений и концепций в литературном творчестве. Он стремится служить благополучию нации, но не обладает ни расчетливым эгоизмом, ни ярко выраженными бойцовскими качествами, а главное, он начисто лишен всепоглощающего стремления к власти.

Находясь в эмиграции в Париже после восстановления в Испании династии Бурбонов, Эчегарай, которому уже было за сорок, создает свое первое драматическое произведение — комедию «Чековая книжка». В ней затрагивались проблемы современной семьи, решенные в духе традиционного любовного треугольника: подозрительная и ревнивая жена, легкомысленный муж, коварный и неверный друг. Вернувшись в 1874 году на родину, Эчегарай прибегает к мистификации и предлагает пьесу в театр, скрывшись за псевдонимом Хорхе Айясека, и спектакль встречает восторженный прием у публики. Но тайна авторства вскоре раскрыта, и, желая прекратить пересуды, Эчегарай делает свой выбор: он без сожаления оставляет пост министра финансов и отныне полностью посвящает себя театру. В том же 1874 году успех начинающего драматурга закрепляет трагедия «Жена мстителя», где тема чести решена в традициях Кальдерона. К слову сказать, Эчегарай, которого современники впоследствии называли «вторым Кальдероном», чрезвычайно гордился этим обстоятельством и всю жизнь вдохновлялся творчеством великого классика. Прямой перекличкой с его пьесой «Жизнь есть сон» стала пьеса Эчегарая «Умереть, чтобы не проснуться» (1879), где жизнь и смерть, явь и сон также образуют для героя странное, непостижимое единство.

Ко временам правления Карла V обращается автор в трагедии «В рукоятке шпаги» (1875), а затем создает целый ряд пьес на исторические сюжеты — «Гладиатор из Равенны» (1876), «На столбе и на кресте» (1878), «Под сенью смерти» (1879), «Смерть на устах» (1880), «Сын живой и из железа» (1888) и др. Перенося действие то в далекое средневековье, то в эпоху Реформации, то в период борьбы Нидерландов против испанского господства, Эчегарай в духе постромантизма создает на сцене мир иллюзии и условности. Перегружая свои произведения событиями, он использует прямолинейное «контрастное» построение интриги, насыщает происходящее на сцене поразительной энергией, эмоциональной патетикой, мелодраматическими, бьющими по чувствам, акцентированными выразительными средствами. Образцом так называемой тенденциозной драмы явилась пьеса «Безумие или святость» (1877), действие которой разворачивается в современности и где подвергается сомнению незыблемость авторитета родовой аристократии, предпринимается попытка разрушить гипноз громкого имени, определяющего социальный статус личности. Когда в 1895 году Бернард Шоу познакомился с этим произведением Эчегарая, переведенным на английский язык, он с похвалой отозвался о нем, выделяя «колоритность, истинный трагизм, борьбу красоты и героизма со слепой судьбой либо с неукротимым идеализмом».

С годами Эчегарай все больше оттачивает свое мастерство. Его аналитический склад ума приводит к тому, что творчество становится для него исследованием и экспериментом. Он изучает классическую драму «золотого века», произведения романтиков, опыт европейских писателей — Дюма, Ибсена, Метерлинка, Бьёрнсона, Зудермана, постигая законы построения драматического действия, разработанные эффекты драматического языка, подчиняющего зрителя. Каждое новое произведение — расчетливый поиск адекватной драматической формы, стремление обеспечить крепко завязанный «драматический узел», рельефное и энергичное нарастание действия, впечатляющие концовки. Эчегарай твердо знает, что сценичность драмы есть непременное условие театрального успеха. В эти годы он вырабатывает формулу, которой будет следовать всегда: традиционализм в содержании произведения, использование выразительных средств мелодрамы в форме произведения, и два таких важных фактора, как зрители и актеры. Именно это помогает ему найти отчетливую собственную траекторию в драматическом искусстве. Традиционны разрабатываемые им конфликты — любовь, долг, честь, ревность, религиозный фанатизм, мистическая предопределенность и др. Обращение к возможностям мелодрамы обеспечивает гипертрофию внешней интриги, эмоциональное сгущение характеристик героев, эффектные сценические положения рождаются из столкновения добра и зла, порока и добродетели, причем в их крайнем выражении. Эчегарай стремится достичь эмоционального сопереживания зрителя герою, действующему на сцене; необходимо поразить, заинтриговать, устрашить и растрогать зрителя, добиваться очищающего его душу художественного потрясения.

Свою эстетическую программу Эчегарай изложит в 1894 году, произнося речь при вступлении в Королевскую академию, куда на этот раз он избран уже как литератор. Его доклад назывался «Размышления о критике и литературном творчестве», и автор дал в нем продуманную и осознанную концепцию литературного процесса и объявил критику своеобразной наукой, призванной наблюдать эстетические феномены и открывать средства воздействия произведения надушу человека. Эчегарай убежден, что пьеса должна пробуждать эстетические эмоции зрителя, говорит об «эстетической энергии», вводит понятие «динамичной эстетики», построенной на действии и конфликте. Но это будет значительно позже, а пока он ведет «лабораторные исследования» в поисках способов оказания сильнейшего, гипнотизирующего эффекта на зрителя. Не случайно уже в нашем столетии его называли одним из предтеч «массовой культуры». Его пьесы не оставляли публику равнодушной — они поражали, восхищали, вызывали у некоторых зрителей яростное неприятие.

Одна из составных его формулы — ставка на крупнейших испанских актеров, для которых он и писал роли в своих произведениях. В 70 — 80-е годы XIX века это Антонио Вико, Рафаэль и Рикардо Кальво, Элиса Мендоса. В 1890 году происходит знакомство Эчегарая с изумительной Марией Герреро, и отныне он ориентируется на нее и на Фернандо Диаса.

Триумф сопровождает постановку в 1881 году программной пьесы Эчегарая «Великий Галеотто», которая обходит затем почти все европейские сцены и считается образцом натуралистической драмы. Автор рассматривает в ней «таинственное влияние современной жизни, которое, суммируя мелкие поступки, может привести к крупным последствиям», а главным героем становится пошлая толпа, не допускающая отклонения от принятых норм поведения и строго карающая отступников.

Теодору, супругу почтенного и уважаемого дона Хулиана, обвиняют в тайной любовной связи с Эрнесто, другом семьи. Молодые люди не помышляют ни о чем дурном, но светские сплетни поставляют все новые подробности. Благочестивый дон Хулиан вначале противится слухам, вызывает на дуэль одного из самых злостных клеветников, но все напрасно. Смертельно раненный, он умирает в полной уверенности, что его предали два самых дорогих ему существа — жена и тот, кого он почитал за сына. Оклеветанную, отвергнутую обществом, изгнанную из дома родственниками мужа Теодору берет под защиту Эрнесто, который только теперь и понял, что давно и тайно любил ее.

Имя Галеотто, ставшее синонимом сводника, отсылает нас к рыцарским романам и заставляет вспомнить слугу королевы Джиневры, который свел ее с рыцарем Ланселотом. В пьесе Эчегарая «великим Галеотто», толкнувшим молодых героев в объятия друг другу, становятся ханжеское общество, лживая молва.

Хорошо построенная и занимательная интрига, внезапные повороты действия, неожиданные встречи, узнавания, несчастная любовь, ужасная катастрофа под занавес — все это присутствует в пьесе «Мариана» (1891), героиня которой подобно дону Лоренсо, главному действующему лицу пьесы «Безумие или святость», встает перед неразрешимой проблемой: что лучше — спокойная, спящая совесть или честь. И так же, как и дону Лоренсо, этот выбор стоит ей жизни.

Известная драма Ибсена «Привидения» вызвала появление пьесы Эчегарая «Сын дона Хуана» (1892), главный герой которой — стареющий распутник — бесконечно любит своего умного и высоконравственного сына, но и побаивается его, сознает вину перед ним, но не в силах задуматься о своей жизни, ни тем более изменить ее.

В последнее десятилетие XIX века меняются основные акценты в творчестве Эчегарая; если в прежних его произведениях человеком движет страсть: любовь к женщине, защита оскорбленной чести, восстановление справедливости, то теперь драматург изображает сокрушительное бремя низменных интересов, обрушивающихся на мир, охваченный повседневной борьбой за богатство и респектабельность. Так, циничный герой-выскочка драмы «Страсть к разрушению» (1905) всеми правдами и неправда­ми стремится достичь привилегированного положения в обществе.

Эчегарай переводил пьесы своего современника, каталонского драматурга Анжела Гимера, обеспечивая ему продвижение на мадридскую сцену и во многом способствуя успеху его произведений у столичной публики.

В 1904 году Эчегараю была присуждена Нобелевская премия, которую он разделил с провансальским поэтом Фредериком Мистралем. По состоянию здоровья драматург не смог приехать в Стокгольм, и торжественная церемония вручения ему премии состоялась в марте 1905 года в Мадриде. В канун чествования Эчегарая некоторые представители испанской интеллигенции выступили с коллективным протестом, критикуя искусственность и нарочитость творческой манеры драматурга, которая по существу превратилась в барьер на пути действительного познания жизни, не была адекватна повседневной системе человеческих и социальных отношений. Манифест подписали Асорин, Валье-Инклан, Унамуно, братья Антонио и Мануэль Мачадо, Рамиро Маэсту и др. Имя Эчегарая стало для молодого поколения символом той Испании, которую оно яростно отрицало. Утверждалось, что его творчество, консервативное по своей сути, оторвано от насущных социальных запросов народа. Молодых литераторов раздражало, что скептик Эчегарай неизменно внушал зрителям мысль о бессмысленности бунта персонажей пьес против общественных норм.

В 1908 году Эчегарай создает пьесу «Избранник и толпа» и несколько небольших драматических набросков, названных им монологами: «Современный Эндимион», «Почти пьеса, почти сказка», «Песнь Сирены», а затем отходит от творческой деятельности. В 1912 году испанское правительство наградило его орденом Золотого руна. Умер драматург в Мадриде 16 сентября 1916 года.

Л. Бурмистрова