Великий Мао. «Гений и злодейство»

Глава перваяЕго родные и близкие

Прежде чем рассказать о родных и близких Мао Цзэдуна, предлагаем ознакомиться с его родословной, с перечнем членов семейства и рода Мао:

Мао Цзэдун (26 декабря 1893 – 9 сентября 1976) – представитель 20-го поколения рода Мао.

Мао Тайхуа (XIV в.) – выходец из провинции Цзянси, основоположник рода Мао в деревне Шаошаньчун провинции Хунань.

Мао Цзужэнь – представитель 17-го поколения рода Мао, прадед Мао Цзэдуна.

Мао Эньчжу, или Мао Эньпу (22 мая 1846 – 23 ноября 1904) – представитель 18-го поколения рода Мао, дед Мао Цзэдуна.

Урожденная Лю (? – 20 мая 1884) – жена Мао Эньчжу, бабушка Мао Цзэдуна. Похоронена вместе с мужем в горной лощине Дишуйдун вблизи деревни Шаошаньчун.

Мао Шуныиэн (15 октября 1870 – 23 декабря 1920) – представитель 19-го поколения рода Мао, отец Мао Цзэдуна.

Вэнь Цимэй (12 февраля 1867 – 5 октября 1919) – мать Мао Цзэдуна.

Двое старших братьев и две младших сестры Мао Цзэдуна умерли в раннем возрасте.

Мао Цзэминь (1896—1943) – младший брат Мао Цзэдуна.

Мао Цзэтань (1907—1935) – младший брат Мао Цзэдуна.

Ван Шулань (1895—1964) – первая жена Мао Цзэминя, невестка Мао Цзэдуна.

Мао Юаньчжи (род. в 1922) – дочь Мао Цзэминя и Ван Шулань, племянница Мао Цзэдуна.

Чжу Даньхуа (?) – вторая жена Мао Цзэминя, невестка Мао Цзэдуна; после смерти Мао Цзэминя вышла замуж за Фан Чжичуня, брата известного деятеля КПК Фан Чжиминя.

Мао Юаньсинь (род. в 1941) – сын Мао Цзэминя и Чжу Даньхуа, племянник Мао Цзэдуна.

Чтао Сяньгуй (1905—1932) – первая жена Мао Цзэтаня, невестка Мао Цзэдуна.

Чжоу Вэньнань (?–1927) – вторая жена Мао Цзэтаня, невестка Мао Цзэдуна.

Мао Чусюн (род. в 1927) – сын Мао Цзэтаня и Чжоу Вэньнань, племянник Мао Цзэдуна.

Хэ И (?–1950) – третья жена Мао Цзэтаня, младшая сестра третьей жены Мао Цзэдуна, Хэ Цзычжэнь, невестка и свояченица Мао Цзэдуна.

Ван Хайжун (род. в 1943) – по некоторым источникам, дочь Мао Цзэминя, по другим – внучка родственника Мао Цзэдуна по материнской линии Ван Цзифаня, считалась двоюродной племянницей Мао Цзэдуна.

Урожденная Ло, или Е-мэйцза («Сестричка Листочек») (1890—1911) – первая жена Мао Цзэдуна.

Урожденная Мао, или Цзюй-мэйцза («Сестричка Хризантема»), или Мао Цзэцзянь (1905—1930) – суженая Мао Цзэдуна, названая или двоюродная сестра Мао Цзэдуна.

Ян Кайхой, или Сяо Ся («Зоренька») (1901—1930) – вторая жена Мао Цзэдуна.

Ян Чанцзи (1871—1920) – отец Ян Кайхой, тесть Мао Цзэдуна. Урожденная Сян (?–1962) – жена Ян Чанцзи, мать Ян Кайхой, теща Мао Цзэдуна.

Ян Кайчжи (?) – брат Ян Кайхой, шурин Мао Цзэдуна.

Мао Аньин (1922—1950) – первый сын Мао Цзэдуна и Ян Кайхой.

Лю Сыци (род. в 1930) – приемная дочь Мао Цзэдуна, позже его сноха, жена Мао Аньина; после смерти Мао Аньина вышла замуж, приняв имя Лю Сунлинь.

Ян Маочжи (?) – муж Лю Сунлинь.

Мао Аньцин (род. в 1924) – второй сын Мао Цзэдуна и Ян Кайхой.

Чжан Шаохуа (род. в 1938) – жена Мао Аньцина, младшая сестра жены Мао Аньина Лю Сыци, сноха Мао Цзэдуна.

Мао Синъюй (род. в 1970) – сын Мао Аньцина и Чжан Шаохуа, внук Мао Цзэдуна.

Чжан Шаолинь (род. в 1944) – приемная дочь Мао Цзэдуна, младшая сестра Лю Сыци и Чжан Шаохуа.

Чжан Вэньцю (род. в 1903) – сватья Мао Цзэдуна, мать Лю Сыци, Чжан Шаохуа и Чжан Шаолинь.

Мао Аньлун (род. в 1927) – третий сын Мао Цзэдуна и Ян Кайхой.

Хэ Цзычжэнь (1910—1984) – третья жена Мао Цзэдуна.

… – первая дочь Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь, следы утеряны (род. в 1929);

Мао Аньхун, или Маомао – первый сын Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь, следы утеряны (род. в 1932 г.);

… – вторая дочь Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь, родилась мертвой в 1933 г.;

… – второй сын Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь; следы утеряны (род. в 1935).

Цзяоцзяо («Прелесть»), или Ли Минь («Искусная в делах») (род. в 1936 – нач. 1937) – третья дочь Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь.

Кун Линхуа (?) – муж Ли Минь, зять Мао Цзэдуна.

Кун Цзинъин (род. в 1962) – сын Ли Минь и Кун Линхуа, внук Мао Цзэдуна.

Кун Дунмэй (род. в 1972) – дочь Ли Минь и Кун Линхуа, внучка Мао Цзэдуна.

… – третий сын Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь (род. в 1938). Цзян Цин (1914—1991) – четвертая жена Мао Цзэдуна. Ли Нэ («Осторожная в речах») (род. в 1940) – дочь Мао Цзэдуна и Цзян Цин.

Сюй – первый муж Ли Нэ, зять Мао Цзэдуна. Сяо Юй (род. в 1970 г.) – сын Ли Нэ и Сюя, внук Мао Цзэдуна. Ван Цзинцин (род. в 1931) – второй муж Ли Нэ, зять Мао Цзэдуна. Ли Юнься, или Ли Юньлу (1902—1988) – старшая сестра Цзян Цин, свояченица Мао Цзэдуна.

Приведем также псевдонимы и прозвища Мао Цзэдуна:

– Цзэдун.

– Эр ши ба хуа шэн,

– Юнчжи,

– Цзыжэнь,

– Ян Цзыжэнь,

– Мао Шишань,

– Ли Дэшэн,

– Дэшэн,

– Жуньчжи,

– Жунь,

– Мао Жуньчжи.

Итак, даже близкой родни у Мао Цзэдуна было довольно много, что вполне типично для традиционной крестьянской семьи в Китае.

Во многих семьях в Китае принято хранить книги с описанием истории своего рода. Существует родословная и семьи Мао.

Родовая книга семьи Мао начинается с рассказа о ее родоначальнике Мао Тайхуа. В XIV в. н. э. этот крестьянин из провинции Цзянси бросил мотыгу, повязал голову куском красной материи и присоединился к крестьянскому восстанию. Вождь восставших Чжу Юаньчжан разгромил войско монгольской династии, правившей в Китае в те давние времена, сам основал ханьскую (китайскую) династию Мин, став ее первым императором.

Мао Тайхуа был одним из младших офицеров армии Чжу Юаньчжана. По приказу императора он отправился в составе экспедиции усмирять южные края, в частности Юньнань, где и был оставлен в качестве военного поселенца. В тех местах не было женщин-китаянок. Поэтому, как и многие его сотоварищи, Мао Тайхуа взял в жены девушку из местных. Так праматерью рода Мао стала женщина другого рода-племени. Строго говоря, род Мао и сам Мао Цзэдун не чистокровные ханьцы. На протяжении всей жизни Мао Цзэдун постоянно возвращался к мыслям о своем роде, и, кто знает, возможно, его тяготило сознание своей национальной неполноценности.

Что же касается Мао Тайхуа, то далекому предку Мао Цзэдуна улыбнулась фортуна. В ответ на свои просьбы к начальству он в конце концов получил разрешение вернуться с чужбины на собственно китайские земли вместе с женой и детьми. Примерно в это же время император Чжу Юаньчжан устроил гонения на уроженцев провинции Хунань, своих бывших союзников по восстанию. Последние, спасаясь от казни, бежали куда глаза глядят. На опустевшие земли император посадил верных ему офицеров, среди которых оказался и предок Мао Цзэдуна Мао Тайхуа. Так оказалась в Хунани в XIV столетии семья Мао.

Мао Цзэдун на протяжении всей своей жизни проявлял интерес к личности Чжу Юаньчжана. Ведь тот тоже был хунаньцем из простонародья, а стал императором. Еще в детских мечтах Мао Цзэдуну хотелось повторить достижение Чжу Юаньчжана. Впрочем, он гордился и своим именем, и своим родом. К моменту его рождения род Мао уже около пяти столетий существовал в Хунани, этой теплой китайской провинции южнее реки Янцзы. Родина Мао Цзэдуна славится своими благодатными красными почвами; множество рек и озер, зеленые лесистые горы делают местный пейзаж неописуемо красивым.

Отца Мао Цзэдуна звали Мао Шуньшэн. Его имя можно толковать как «Родившийся под счастливой звездой». Он родился в 1870 г. Это был очень волевой и работящий человек. Своим упорным трудом он сумел значительно приумножить состояние семьи; во всяком случае, именно благодаря его настойчивости семья не только вернула утраченные ранее поля, но и, приобретя еще несколько му[1] земли, перешла в категорию богатых или зажиточных крестьян.

На своих 22 му (а в тех краях крестьянский двор обычно имел 2–3 му земли) Мао Шуньшэн получал ежегодно до 40 центнеров зерна. К 1918 г. продажей зерна и свиней он сколотил немалый капитал в 2–3 тысячи юаней и даже покрыл дом черепицей. Сохранились семейные фотографии тех лет.

Отец привык единолично распоряжаться в семье и полагал такой порядок естественным и незыблемым. Мао Цзэдун впоследствии говорил, что, по его мнению, в доме были как бы две противоборствующие силы, своего рода партии. Одна из них – правящая, это, безусловно, – отец. Другая – оппозиционная. В нее Мао Цзэдун включал себя, даже на первом месте себя, затем свою мать и младших братьев, и уж потом батраков. Привычка разделять людей на партии, видеть в них либо своих последователей, либо оппозиционеров всегда была присуща этому человеку.

Мать Мао Цзэдуна была из рода Вэнь, звали ее Цимэй, то есть «Седьмая сестра». Скорее всего она была седьмой дочерью в семье. Ее семья тоже была довольно зажиточной и даже иной раз оказывала помощь Мао Шуньшэну в его торговых делах.

Вэнь Цимэй родилась в 1867 г. и была тремя годами старше своего мужа. Она вышла замуж в 1885 г., восемнадцати лет от роду. Отцу Мао Цзэдуна было тогда 15 лет. Это было в порядке вещей в китайской деревне.

У супругов было семеро детей – пять сыновей и две дочери. Два старших сына и две младшие дочери умерли в младенчестве. Мао Цзэдун остался старшим наследником. У него были два младших брата: Мао Цзэминь и Мао Цзэтань.

Мать всю жизнь питала особую любовь к старшему из выживших сыновей. Она не хотела, чтобы он провел свою жизнь в деревне, и, насколько это ей удавалось, способствовала этому.

Вэнь Цимэй была глубоко верующей женщиной. Частенько она водила в кумирню и старшего сына, который, как и мать, усердно молился и бил поклоны перед статуей Будды. Но довольно скоро Мао Цзэдун отошел от религии. Не в его характере было возлагать надежды на кого бы то ни было, даже на Бога.

Родители Мао Цзэдуна умерли один за другим, по одной версии, от скоротечной, а по другой – от запущенной простуды. В октябре 1919 г. скончалась мать, а в декабре 1920 г. – отец. Их похоронили в родной деревне. Мао Цзэдун полагал, что если бы в деревне нашелся хотя бы минимум лекарств, уже известных и довольно распространенных в то время в Китае, его родителям ничто бы не угрожало. Медицина того времени могла спасти его родителей, однако они безвременно сошли в могилу.

В 1950 г., во время осуществления аграрной реформы, по поручению Мао Цзэдуна в его родную деревню Шаошань приехали его сыновья, Мао Аньин и Мао Аньцин. Мао Цзэдун счел нужным, чтобы после создания КНР его дети посетили родину предков. Они передали председателю крестьянского союза указания отца: все имущество, включая землю, разделить между крестьянами деревни; не делать никаких исключений и отнести семью Мао Цзэдуна к категории богатых крестьян; в качестве залога за землю братья, также выполняя поручение отца, внесли триста юаней.

Фактически Мао Цзэдун, будучи по характеру человеком самостоятельным, покинул отчий дом в возрасте 16—17 лет, лишь только ощутив в себе потребность жить независимо. Выйдя из-под родительской опеки, он, как говорят в Китае, «пустился в самостоятельное плавание по людскому морю».

В 1959 г. Мао Цзэдун посетил родные места, где не бывал несколько десятилетий. В беседе с односельчанами он, в частности, сказал:

«Мы, коммунисты, последовательные материалисты. Не верим ни в бога, ни в черта, ни в существование души. Но мы тем не менее должны почитать отца и мать, родивших нас, партию, воспитавшую нас, учителей, друзей…»

Посещая могилы предков, Мао Цзэдун восхитился великолепным видом и сказал, что было бы неплохо построить там домик, в котором прекрасно работалось бы. Мао Цзэдуну было тогда почти 67 лет.

В нескольких километрах к западу от деревни Шаошань среди гор расположена живописная лощина. По преданию, именно там в стародавние времена обосновался Мао Тайхуа, родоначальник семьи Мао. Он любил жить отдельно, быть хозяином в своей семье, на своем хуторе. Впоследствии его потомки переселились в деревню Шаошань. Эта лощина носит название Дишуйдун, то есть «Пещера, в которой со стен сочится вода».

Домик, конечно же, быстро построили. Даже не одно, а несколько строений, которые получили название «Дачи Дишуйдун». Один из этих одноэтажных коттеджей стал занимать Мао Цзэдун во время своих наездов в родные места. В нем он работал и жил. Перед домиком была зацементирована площадка для пеших прогулок, гимнастики; было там и кольцо с баскетбольной корзиной (для телохранителей). Рядом выкопали пруд, в котором плавал Мао Цзэдун под привычное для него с детства кваканье громадных местных лягушек. «Дачу Дишуйдун» соединили с деревней Шаошань асфальтированным шоссе; вокруг этого места создали непроницаемую систему охраны (саму же деревню Шаошань связали с центром провинции городом Чанша специально построенной железной дорогой и шоссе). Говорили, что там же под дном вырытого водохранилища или искусственного озера было сооружено непробиваемое даже для атомного удара бомбоубежище, в котором находился и командный пункт на случай ядерной войны.

Сам Мао Цзэдун, как уже упоминалось, родился 26 декабря 1893 г., а умер 9 сентября 1976 г. По китайской традиции день его смерти знаменуется «двумя девятками». В это понятие вкладывается двоякий смысл: с одной стороны, это окончание некоего периода времени, а с другой, – символ начала новой жизни.

После смерти Мао Цзэдуна в живых осталось несколько его прямых родственников в первом и втором поколениях: две жены, сын, две дочери, три внука.

Следы трех сыновей и дочери Мао Цзэдуна утеряны, так как их отдавали в крестьянские семьи, в чужие руки. Это объяснялось условиями суровой, подчас смертельной борьбы в годы гражданских войн.

Жены Мао Цзэдуна – Хэ Цзычжэнь и Цзян Цин – в разное время, каждая в отдельности, провели немало времени в Советском Союзе. Два сына Мао Цзэдуна и одна из его дочерей также были воспитаны и получили образование в СССР. Вдова старшего сына Мао Цзэдуна училась на филологическом факультете МГУ.

Одна из жен Мао Цзэдуна, двое его младших братьев, его названая сестра и племянник погибли в ходе борьбы КПК за власть в стране.

Один из сыновей Мао Цзэдуна родился в Москве, но заболев, умер во младенчестве. Он был похоронен в Советском Союзе. Другой сын Мао Цзэдуна погиб на фронте во время войны в Корее при взрыве американской напалмовой бомбы. По приказанию Мао Цзэдуна он был похоронен в КНДР.

Первая жена Мао Цзэдуна умерла в возрасте 21 года; вторую жену политические противники Мао Цзэдуна долго держали в тюрьме, затем казнили; третья жена, не выдержав тягот жизни в условиях гражданской войны и ударов судьбы в личной жизни, стала психически неуравновешенным человеком, много лет провела в психиатрической лечебнице либо находясь под постоянным наблюдением психиатров; четвертая жена Мао Цзэдуна уже после его смерти в результате политической борьбы оказалась в тюрьме, а затем покончила жизнь самоубийством; один из сыновей Мао Цзэдуна ненормален; одна из дочерей страдает шизофренией.

Как это и принято в Китае, Мао Цзэдун получил свою фамилию Мао от отца. Фамилия Мао – типичная китайская фамилия, одна из наиболее распространенных; таких фамилий в Китае немного, и все они объединяются понятием «фамилии ста семей».

Родители Мао Цзэдуна своим трем сыновьям дали имена, составленные из двух частей, двух значащих корнеслогов.

Первая часть имени каждого из них была одинаковой и свидетельствовала о принадлежности к двадцатому поколению мужчин рода Мао: «Цзэ» – «приносящий влагу», «приносящий жизнь», «приносящий свет», «оказывающий благодеяние».

Вторая часть имени была сугубо индивидуальной.

Братья были названы (в порядке старшинства): Цзэдун – «Приносящий влагу, жизнь Востоку»; Цзэминь – «Приносящий влагу, жизнь людям»; и Цзэтань – «Приносящий влагу, жизнь, благо своему водоему»; при этом, вероятно, имелся в виду пруд перед домом семьи Мао в деревне Шаошань.

Мао Цзэдун – его подлинные и полные фамилия и имя, которыми он сам гордился, не раз поясняя, что зовут его именно Мао Цзэдун, а не, скажем, «Мао Чжуси», то есть не «Председатель Мао».

В обыденной жизни в разные времена он пользовался, как это принято в Китае, несколькими фамилиями и именами, а также многочисленными псевдонимами: Мао Цзэдун, Цзэдун, Эр ши ба хуа шэн, Юнчжи, Цзыжэнь, Ян Цзыжэнь, Мао Шишань, Ли Дэшэн, Дэшэн, Жунь, Жуньчжи, Мао Жуньчжи.

«Эр ши ба хуа шэн» буквально означает «ученик или даже ученый муж, чье имя и фамилия составлены из двадцати восьми черт». Если написать фамилию и имя Мао Цзэдуна полными, а не упрощенными, как это принято в настоящее время в КНР, иероглифами, то они окажутся составленными как раз из 28 черт. В то же время все китайские иероглифы состоят из двадцати восьми основных черт; возможно, в этот свой псевдоним Мао Цзэдун вкладывал мысль о том, что он желал бы быть совершенным ученым мужем.

Когда Мао Цзэдун учился в первом педагогическом училище в городе Чанша, он имел два прозвища – Юнчжи и Цзыжэнь. Юнчжи означает «воспевающий семена кунжута», а Цзыжэнь – «осознающий, ощущающий свою ответственность». Оба эти прозвища толковались иной раз в КНР как проявления уже тогда, то есть около 1910 г., революционных настроений Мао Цзэдуна. Семена кунжута при этом ассоциировались с бесчисленным множеством простых людей Китая. Псевдонимом Цзыжэнь подписан и ряд работ Мао Цзэдуна в 1930–1940-х гг., яньаньского периода.

Мао Цзэдун пользовался также псевдонимом Ян Цзыжэнь. Здесь он брал фамилию Ян, как писали в КНР, в память о своей жене Ян Кайхой и, возможно, о ее отце, своем любимом учителе и наставнике Ян Чанцзи.

В 1923 г., в тридцатилетнем возрасте, будучи вынужден скрываться от властей, Мао Цзэдун звался Мао Шишань – «Мао – Каменный утес».

Ли Дэшэн, или Дэшэн – этим псевдонимом Мао Цзэдун пользовался позднее, уже в 1947 г., когда ему пришлось оставить Яньань и скитаться, отбиваясь от правительственных войск, по северной части провинции Шэньси. В псевдоним вкладывался двойной смысл. С одной стороны, здесь совместились одна из самых распространенных китайских фамилий – Ли, а также имя – Дэшэн – «одерживающий победы», «побеждающий своей добродетелью, доблестью». С другой стороны, сам Мао Цзэдун трактовал свой псевдоним таким образом: «Да, мы уходим, покидаем, оставляем город Яньань, но обязательно возвратимся и в конце концов победим».

Вообще же сама мысль об отступлении во время войны или в ходе политической борьбы, которое оправдывалось надеждами или рассуждениями о конечной победе, глубоко засела в сознании Мао Цзэдуна. Здесь сказывалось столкновение реальной жизни с его характером, не выносившим признания факта каких бы то ни было отступлений или поражений. Мао Цзэдун всегда стремился сохранить лицо, делать хорошую мину даже при плохой игре, невыгодном для него соотношении сил, и в то же время он был склонен во многих случаях скорее лавировать и уходить от преследования, чем прибегать к стратегии и тактике прямого столкновения с противником (может быть, поэтому Мао Цзэдуну нравилась тактика М.И. Кутузова в войне против Наполеона, и он советовал руководителям СССР в случае нападения на нашу страну, скажем, американцев, отступать и отступать до Урала и дальше, годами накапливать силы, чтобы затем, воспользовавшись слабостями противника, нанести ему смертельный удар).

Мао Цзэдун наносил удары и в ходе войны, и в политической борьбе тогда, когда это ему практически ничем не грозило. Он предпочитал выжидать, дожидаться того момента, когда его оппонент начинал сам, из-за своей внутренней слабости, разваливаться; а до той поры Мао Цзэдун сохранял свои силы, накапливал их и вел борьбу с врагом с помощью тактики «комариных укусов», то есть изматывания противника в мелких, но многочисленных сражениях и стычках.

Мао Цзэдун пользовался также псевдонимами: Жуньчжи и Жунь. Он даже был известен руководителям ВКП(б) и Коминтерна под именем Мао Жуньчжи. Жуньчжи и Жунь – это практически одно слово. В нее вкладывается смысл «сочный, яркий». Известно, что, например, жены Мао Цзэдуна Ян Кайхой и Хэ Цзычжэнь называли его именно именем Жуньчжи.

Все эти имена и псевдонимы в какой-то степени дополняют образ Мао Цзэдуна, позволяют познакомиться с его представлением о самом себе или, вернее, о том, какое представление о себе он хотел бы создавать в умах других людей.

Младший брат Мао Цзэдуна Мао Цзэминь (другие его имена: Мао Цзэмин, Чжоу Чуан, Чжоу Цюань, Чжоу Дэн) родился в 1896 г. и был на три года моложе Мао Цзэдуна. Всю свою жизнь он во всем следовал за старшим братом. Активно участвовал в работе Компартии Китая. В 1932—1934 гг. был председателем экономсовета и председателем госбанка в Центральном советском районе в провинции Цзянси. В пограничном районе Шэньси-Ганьсу-Нинся занимал пост министра народного хозяйства. С 1938 г. – комиссар финансов Синьцзянского провинциального правительства. В 1939—1940 гг. по заданию Мао Цзэдуна находился в Москве. В 1942 г. был арестован властями Синьцзяна и в 1943 г. расстрелян.

В 1913 г. Мао Цзэминя в возрасте 17 лет женили на 18-летней Ван Шулань – трудолюбивой разумной девушке с мягким характером, которая вела домашнее хозяйство и стала общей любимицей в доме Мао. Ван Шулань была из очень бедной семьи. Ей так и не пришлось учиться. По обычаю, в детстве Ван Шулань бинтовали ноги. Для таких маленьких ступней существует красивое название: ножки как «цветки золотого лотоса». Традиционно в Китае в этом видели особое изящество. Фактически же это уродовало ступню, женщине было трудно ходить.

Многое в жизни Ван Шулань произошло под воздействием высказываний Мао Цзэдуна. Зимой 1918 г. он приехал в родную деревню навестить родственников. После трапезы сидели всей семьей у огонька. Мао Цзэдун спросил: «Слыхали? Есть хорошая новость». Ван Шулань тут же ввязалась в разговор: «Что там еще за новость? Уж не иначе, как у тебя на стороне сокровище появилось (т. е. родился внебрачный ребенок. – Ю.Г.)». Мао Цзэдун улыбнулся и покачал головой: «Есть кое-что более ценное!» Он постарался разъяснить своим попроще: «В русском государстве теперь все общее! И нам надо тому же учиться. Надо поднимать революцию. Пусть имущество станет общим».

Ван Шулань была в семье самой бойкой. Она сказала: «Ишь ты какой: имущество у него будет общим! Это тебе болтать легко. За такие дела голову снесут!»

Мао Цзэдун стоял на своем: «Пусть рубят голову, а дело делать надо. Да вы подумайте только, как это будет здорово, когда имущество станет общим. Тогда государство наше будет сильным, а народ богатым. Все будут равны. И вы, женщины, тоже станете свободными, раскрепоститесь и телом, и духом».

Рассказы Мао Цзэдуна произвели впечатление. В феврале 1921 г. Мао Цзэминь заявил, что решил уйти вслед за старшим братом в революцию. Ван Шулань согласилась: «Иди со спокойной душой. Можешь дом оставить на меня!» К этому времени родители Мао Цзэдуна уже умерли, и Ван Шулань действительно осталась в доме за старшую. Мао Цзэминь ушел, навсегда покинул свой дом и семью. А в 1922 г. Ван Шулань родила девочку, назвав ее Мао Юаньчжи. Мао Цзэминь так никогда и не увидел свою дочь.

Что же до судьбы Ван Шулань, то она вступила в КПК и стала женоргом в своей деревне. В 1927 г. ее бросили в тюрьму вместе с пятилетней дочерью и находившимся при ней маленьким сыном одного из погибших революционеров. Ван Шулань и в тюрьме продолжала служить делу партии, тайно руководила партийной ячейкой. Ее должны были казнить, и только внезапный налет на Чанша отряда под командованием Пэн Дэхуая спас Ван Шулань от гибели.

В дальнейшем ей пришлось много лет бедствовать, зарабатывать на жизнь чем придется. В то же время она была подпольщицей. Мао Юаньчжи не было еще и 10 лет, когда Ван Шулань была вынуждена отдать дочь в чужую семью в качестве девочки на побегушках, а в будущем жены сына хозяев. (Впоследствии Мао Юаньчжи была замужем за одним из партийных функционеров по имени Цао Цюаньфу, работавшим в канцелярии ЦК КПК.)

После создания КНР Ван Шулань осталась рядовым членом КПК. Пожилая, потерявшая здоровье женщина работала поварихой на строительстве ирригационных сооружений. В годы великого голода (1959—1961) она питалась как и подавляющее большинство китайцев, на ее долю приходилось 150 граммов риса в день да дикорастущие травы. Из них она варила похлебку. Она опухла от голода. Так жила эта женщина – в ветхой и рваной одежде, фактически не имея никакого имущества. В 1964 г. много выстрадавшая на своем веку невестка Мао Цзэдуна скончалась. Похороны ее были такими же безвестными, как и практически вся ее жизнь.

Ван Шулань была первой законной женой Мао Цзэминя. Расставшись в 1921 году, он с ней так больше и не встречался. В 1932 г., занимая пост директора государственного банка Китайской Советской Республики в городе Жуйцзине, Мао Цзэминь женился на образованной, хорошо воспитанной женщине по имени Чжу Даньхуа. Они прожили вместе более 10 лет. В 1943 г., как уже упоминалось, Мао Цзэминь был сначала арестован, а затем убит по приказу военного властителя Синьцзяна Шэн Шицая.

После гибели мужа Чжу Даньхуа вышла замуж за Фан Чжичуня, младшего брата известного в истории КПК деятеля Фан Чжиминя. Фан Чжиминь был популярен. Говорят, что даже известная песня, начинавшаяся словами «Восток заалел, в Китае родился…», сначала была посвящена не Мао Цзэдуну, а Фан Чжиминю.

У Мао Цзэминя и Чжу Даньхуа был всего один сын по имени Мао Юаньсинь.

Племянник Мао Цзэдуна Мао Юаньсинь родился в 1941 г. В 1950-х гг. Мао Цзэдун взял его в свой дом. Позднее Мао Юань-синь учился в Харбинской военно-инженерной академии.

В начале «культурной революции» в КНР был распространен текст беседы Мао Цзэдуна со своим племянником Мао Юаньсинем о том, какими должны быть люди молодого поколения. Сам факт опубликования этой беседы сделал имя Мао Юаньсиня широко известным в стране и в партии, принес ему известный политический капитал. Мао Цзэдун всячески поощрял Мао Юаньсиня к активному участию в политической жизни страны. Возможно, Мао Цзэдун хотел, чтобы Мао Юаньсинь в какой-то степени заменил ему родного сына.

Относясь к Мао Цзэдуну как к божеству, Мао Юаньсинь в то же время называл Цзян Цин «мамой», своим «ангелом-хранителем». Впоследствии, когда Мао Юаньсиня раскритиковали, утверждалось, что он находился под значительным воздействием Цзян Цин: любил смотреть американские кинофильмы, слушать пленки с записью западной музыки, предпочитал заморские вина и т. п.

Когда Мао Цзэдун потерял способность передвигаться, Мао Юаньсиня временно перевели из Северо-Восточного Китая для работы в аппарате ЦК КПК в Пекине в качестве личного секретаря Мао Цзэдуна.

У постели Мао Цзэдуна был установлен телефонный аппарат для прямой связи председателя ЦК КПК с членами Политбюро ЦК партии. Непосредственное общение Мао Цзэдуна с другими членами руководства партии, а практически со всеми людьми, за исключением тех, кто обслуживал его в быту, в то время было уже исключено. Мао Цзэдун существовал, но его никто не мог видеть. Более того, его уже никто не мог и слышать. Возникла необходимость хотя бы в его «голосе». Задача Мао Юаньсиня состояла в том, чтобы передавать вопросы членов Политбюро Мао Цзэдуну и ответные указания Мао Цзэдуна членам Политбюро. Появился своего рода «связной», и они были вынуждены общаться с Мао Цзэдуном через этого посредника. Мао Юаньсинь был благодарен Цзян Цин за то, что она, преодолев сопротивление некоторых членов Политбюро, сумела добиться такого порядка общения Мао Цзэдуна с руководителями партии и страны. Следует упомянуть, что и речь Мао Цзэдуна в это время стала невнятной; еще и поэтому Мао Юаньсиню пришлось стать «голосом» своего дяди.

И Мао Цзэдун, и Цзян Цин, каждый по-своему, подумывали о том, чтобы из Мао Юаньсиня получился «наследный принц». При этом Мао Цзэдун в известной степени доверял Мао Юаньсиню и даже прислушивался к его мнению. Цзян Цин, возможно, строила планы стать после смерти Мао Цзэдуна «новой вдовствующей императрицей» Цыси и быть практически регентом при Мао Юаньсине.

Многие говорили, что Цзян Цин предпринимала попытки наладить отношения своей дочери Ли Нэ с Мао Юаньсинем. Можно предположить, что Мао Юаньсинь был вполне готов вступить в брак с Ли Нэ. Молодые люди даже в течение некоторого времени встречались. Но планы Цзян Цин расстроились, ненормальное состояние психики Ли Нэ уже тогда сказывалось на ее отношениях со всеми окружающими людьми.

Что же касается политической карьеры Мао Юаньсиня, то в годы «культурной революции», или «десятилетней смуты» (1966—1976), его считали «властелином» всего Северо-Восточного района КНР. Занимая посты заместителя председателя ревкома провинции Ляонин и заместителя комиссара Шэньянского большого военного округа, он распространял свою власть на весь северо-восток Китая.

Однако он слишком тесно связал свою судьбу с Цзян Цин и ее коллегами в руководстве партии, выдвиженцами «культурной революции». Он также испортил отношения со многими ветеранами – руководителями партии, не сумел разобраться в сложном механизме управления партией и страной и, проявив себя как зазнайка, оказался после смерти Мао Цзэдуна и устранения «четверки» практически выброшен из политической жизни Китая.

После смерти Мао Цзэдуна и последовавшего за ней в октябре 1976 г. ареста Цзян Цин и ее коллег из Политбюро ЦК КПК одновременно был отдан приказ лишить свободы и Мао Юаньсиня. Это было сделано, вероятно, на всякий случай, дабы никто не мог воспользоваться членом семьи Мао Цзэдуна как знаменем сопротивления действиям старых руководителей. Несостоявшийся «наследный принц» оказался под стражей. С тех пор о его судьбе нет точных сведений. Говорят, что он живет в провинции Шэньси.

Младший брат Мао Цзэдуна Мао Цзэтань родился в 1907 г. Он был женат трижды. Его первая жена Чжао Сяньгуй была женщиной работящей. Говорили, что Мао Цзэдуну очень нравилась эта его будущая невестка. По его настоянию Чжао Сяньгуй в 1923 г. поступила в педагогическое училище в Чанша и в том же году стала членом КПК. Мао Цзэтань и Чжао Сяньгуй поженились в 1924 г. До этого они дружили несколько лет.

В октябре 1925 года Чжао Сяньгуй была направлена партийной организацией на учебу в Москву. Об этом Мао Цзэтань даже не знал, полагалось держать все это в тайне.

Пока Чжао Сяньгуй училась в университете имени Сунь Ятсена в Москве, Мао Цзэтань, не имея о ней никаких сведений, в 1926 г. женился на Чжоу Вэньнань. В 1927 г. Чжао Сяньгуй вернулась в Китай, узнала о новом браке Мао Цзэтаня и возвратилась в дом своих родителей. Ее тотчас арестовали и держали в тюрьме до 1928 г.

В 1931 г. она вела подпольную работу в провинции Шаньдун, где и вышла замуж за одного из членов КПК, тоже учившегося в Советском Союзе. В 1932 году супругов арестовали и тайно казнили в Цзинани. Чжао Сяньгуй прожила всего 27 лет. Мао Цзэдун, вспоминая о ней и о своем младшем брате, горевал, что оба они погибли такими молодыми.

Вторая жена Мао Цзэтаня, Чжоу Вэньнань, в 1927 г. родила мальчика, Мао Чусюна. (Впоследствии Мао Цзэдун перечислял его среди своих родственников, погибших в ходе борьбы КПК за власть внутри страны.) Сама Чжоу Вэньнань погибла вскоре после рождения ребенка по дороге в горы Цзинганшань, не вынеся тягот пути.

Когда Мао Цзэтань был начальником секретариата бюро ЦК КПК по советским районам, жена Мао Цзэдуна Хэ Цзычжэнь познакомила его со своей младшей сестрой Хэ И, ставшей затем его женой. Родные братья Мао Цзэдун и Мао Цзэтань были женаты на родных сестрах, Хэ Цзычжэнь и Хэ И.

В 1934 г. после ухода главных военных сил КПК на северо-запад страны, Мао Цзэтань и Хэ И были оставлены партизанить в провинции Цзянси. В 1935 г. Мао Цзэтань был арестован властями и расстрелян. Ему было всего 28 лет. Его вдова Хэ И преодолела многочисленные препятствия и спустя два года добралась до Яньани, контролируемой Красной Армией Китая.

Глава втораяМолодость, Ян Кайхой

В 1908 г. Мао Цзэдун окончил начальную сельскую школу. Ему было тогда полных 14 лет. Родители женили его по своему усмотрению, устроив самую настоящую брачную церемонию.

Первой и единственной законной, если говорить об исполнении законов и обычаев, жене Мао Цзэдуна в момент свадьбы было 18 лет.

Первая жена Мао Цзэдуна была родом из соседнего уезда, из семьи по фамилии Ло. Звали ее обычно Е-мэйцза («Сестричка Листочек»). Она была простой и здоровой крестьянской девушкой. Родители женили старшего сына, заботясь о продлении рода, а также нуждаясь в помощнице по дому. В китайской деревне того времени было обычным явлением, когда сына в возрасте 14—15 лет женят первым браком на девушке 18—20 лет.

В 1908 г. семья Мао процветала. Однако матери Мао Цзэдуна был тогда уже 41 год. Тяжелый труд и многочисленные роды к этому времени сильно сказались на ее здоровье. Ей было довольно трудно обслуживать семью из пяти человек, самому младшему сыну Цзэтаню едва исполнился год. Семья держала батраков. Матери приходилось кормить всех мужчин и работать в поле. Конечно, родители рассчитывали, женив старшего сына, заполучить помощницу-работницу для дома и семьи.

Свадьбу Мао Цзэдуну сыграли шумную, с богатым угощением для родных и односельчан.

Так «Сестричка Листочек» вошла в семью Мао в качестве старшей невестки. Она провела в доме Мао три года, с 1908 по 1911-й. Весь первый год из этих трех Мао Цзэдун жил дома. Затем он уехал учиться в город, в родные места приезжал редко, не всегда даже во время каникул.

Очень молодой, всего 21 года от роду, Е-мэйцза заболела и умерла. Какие-то чувства все-таки соединяли Мао Цзэдуна с семьей Ло. После основания КНР в 1949 году старший брат его первой жены прислал Мао Цзэдуну письмо, жалуясь на материальные трудности. Мао Цзэдун ответил ему и послал 300 юаней.

Около 1910 г. Мао Цзэдун покинул родительский дом и вступил в самостоятельную жизнь, родители, согласно традициям и обычаям, существовавшим в крестьянских семьях, заботясь о продолжении рода, после смерти первой жены своего старшего сына взяли в свою семью девочку, которая со временем, согласно подписанному семьями жениха и невесты брачному контракту, должна была стать новой женой Мао Цзэдуна, как старшего сына в семье Мао. Эта суженая была родственницей Мао Цзэдуна, его двоюродной сестрой по отцовской линии.

Девочка была смышленой и симпатичной. Она родилась в сезон цветения хризантем в 1905 г., и ее в родной семье с детских лет называли Цзюй-мэйцза, то есть «Сестричка Хризантема». Она была на 12 лет моложе Мао Цзэдуна. Она росла и воспитывалась в доме его родителей и согласно обычаю называла Мао Цзэдуна старшим братом, что подразумевало их будущие супружеские отношения. И хотя формально Мао Цзэдун был обручен с «Сестричкой Хризантемой», их браку так и не суждено было осуществиться.

В 1920 г. Мао Цзэдун приехал в родные места. К тому времени он уже был вполне сложившимся человеком. По всей вероятности, у него был и определенный опыт общения с женщинами. Во всяком случае в то время он собирался жениться на Ян Кайхой. Может быть, именно в этой связи Мао Цзэдун и «решил вопрос» о «Сестричке Хризантеме» – ему нужна была свобода от брачного контракта с ней.

Мао Цзэдун произвел большое впечатление на названую сестру. Она с обожанием и восхищением смотрела на пламенно повествовавшего о революции молодого человека. В свою очередь ее характер и поведение импонировали Мао Цзэдуну. С ее согласия он увез «Сестричку Хризантему» в город Чанша и устроил там на учебу. Когда же родители Мао Цзэдуна ушли из жизни, он освободил себя и «Сестричку Хризантему» от брачных обязательств.

Именно Мао Цзэдун дал ей при ее переезде в город и новое имя. Он назвал ее Мао Цзэцзянь. В соответствии с традицией фамилия и первая часть имени его названой сестры оказались такими же, как у трех братьев Мао, а имя Цзэцзянь означало «приносящая влагу, жизнь, благо строительству, созиданию».

Мао Цзэцзянь стала членом Компартии Китая уже в возрасте 18 лет. В 1925 г. она вышла замуж за Чэнь Фэня, тоже члена КПК. В 1930 г. Мао Цзэцзянь была казнена властями за свою политическую деятельность.

Мао Цзэдун с большим пиететом относился к отцу своей будущей второй жены Ян Кайхой. Его звали Ян Чанцзи, он преподавал логику, философию и этику в первом педагогическом училище города Чанша. Это был незаурядный человек. В молодости он увлекался конфуцианством, побывал на учебе в Японии, Англии, Германии. Он был знаком с культурой, цивилизацией и философией Востока и Запада. Его даже называли «Конфуцием первого педагогического училища города Чанша».

Его лекции собирали многочисленных слушателей. У него была манера говорить медленно и многозначительно. Он не повторялся и не разжевывал сказанное, каждое его высказывание было исполнено глубокого смысла.

Ян Чанцзи полагал, что знания – это результат самостоятельных исследований и опыта, а не переписывание классических сочинений предшественников и не повторение за другими того, что уже было ими сказано.

Ян Чанцзи отметил и признал Мао Цзэдуна одним из своих лучших учеников после того, как ознакомился с его сочинением «Энергия разума, или Сила нашего сердца». Под руководством Ян Чанцзи Мао Цзэдун получил представление о Г. Спенсере, Т. Гексли, Ч. Дарвине, Дж. Милле, А. Смите, Ш. Монтескье. Он читал и перечитывал «Биографии великих деятелей мира» – книгу, в которой говорилось об исключительной роли духовных пастырей и политических вождей. Годы, проведенные Мао Цзэдуном в первом педагогическом училище города Чанша, заложили основу духовных и политических взглядов будущего вождя китайской революции. По сути дела, Ян Чанцзи стал учителем, воспитателем и даже духовным наставником Мао Цзэдуна. Очень важно подчеркнуть, что прежде чем с головой окунуться в политическую борьбу, Мао Цзэдун свои молодые годы, с 20 до 25 лет, посвятил учебе, причем под хорошим, возможно, лучшим для тех условий, руководством.

Шло время, Мао Цзэдун стал постоянным гостем в доме учителя. По воскресеньям его приглашали на обед. Жена Ян Чанцзи готовила прекрасные кушанья.

По утрам Ян Чанцзи обязательно обливался ледяной водой, считая, что эта процедура помогает закалять волю. Вслед за наставником и Мао Цзэдун начал принимать водные, воздушные и солнечные ванны, а также подставлять свое тело инею и ветру.

Ян Чанцзи придавал большое значение нормам нравственности и морали. Под влиянием учителя Мао Цзэдун взял себе за правило самому отвечать за свои слова и поступки, всегда, при любых обстоятельствах оставаться самим собой. У него появилось и еще одно правило: в делах руководствоваться не эмоциями, а исключительно принципами, теорией; в то же время в частной жизни он полагался на свои чувства. В дальнейшем на протяжении всей своей жизни Мао Цзэдун всегда декларировал приверженность именно таким взглядам.

Ян Чанцзи не был консерватором в отношении к своим детям. Например, отец позволял дочери присутствовать при его трапезах и беседах со своими лучшими учениками, в том числе с Мао Цзэдуном, что считалось недопустимым в большинстве китайских семей.

Так началось общение Мао Цзэдуна и Ян Кайхой, бывшей на 8 лет моложе Мао Цзэдуна. В то время она превращалась из подростка в девушку. У Мао Цзэдуна была своя жизнь, свои отношения с соучениками и соученицами. Он довольно рано стал взрослым человеком, мужчиной. С Ян Кайхой он в первое время ощущал некоторую неловкость, робость деревенского парня перед дочерью наставника. Однако он заметил, что Ян Кайхой тоже смущается и краснеет в его присутствии, следовательно, он ей нравится. Он даже начал подтрунивать над Ян Кайхой.

Шли годы, и в 1918 г. тогдашний министр просвещения Чжан Шичжао пригласил Ян Чанцзи занять кафедру профессора этики в Пекинском университете. В Пекине Ян Чанцзи рекомендовал своего ученика Мао Цзэдуна директору библиотеки Пекинского университета Ли Дачжао, одному из первых пропагандистов марксизма и основателей Компартии Китая.

Так Мао Цзэдун получил место помощника библиотекаря. Жалованье было крохотным. Однако, благодаря переезду в Пекин и стараниям Ян Чанцзи, перед Мао Цзэдуном открылись двери в новый мир – мир политической борьбы. Мао Цзэдун стал посещать марксистский кружок Ли Дачжао, познакомился с другим теоретиком и будущим основателем Компартии Китая Чэнь Дусю, который произвел на Мао Цзэдуна неизгладимое впечатление.

Мао Цзэдун и в Пекине продолжал посещать воскресные обеды в доме Ян Чанцзи, что было весьма существенно, учитывая его полуголодное существование. Послеобеденные беседы продолжались. Ян Чанцзи втягивал в них и свою дочь, которая целиком поддерживала Мао Цзэдуна в вопросах вооруженной борьбы, считая, что на насилие нужно отвечать насилием.

Ян Чанцзи мучили сомнения. Будучи хунаньцем, он любил смелых и сильных людей. Но как философ, учитель и наставник Ян Чанцзи хотел, чтобы его ученики были просветителями. Молодое же поколение объединялось идеей отстаивания с оружием в руках тех принципов, теоретических положений, которые представлялись им верными.

В начале 1919 г. состоялась беседа Ян Чанцзи с Мао Цзэдуном, оказавшаяся последней. В этом разговоре учитель одобрил мысли и патриотические настроения своего ученика, поддержал его тезис о том, что в основе практической деятельности должны лежать не абстрактные «измы» – либерализм, демократизм, реформизм, анархизм или марксизм, а использование тех постулатов и методов, которые на деле способны помочь в борьбе за интересы китайцев и китайской нации. Иными словами, можно брать отовсюду понемногу, лишь бы это было во благо революционной борьбе.

Ян Чанцзи и в Пекине не изменил своей привычке обливаться холодной водой. Однако он не учел того, что климат в Пекине совсем не такой теплый, как в родном Чанша, да и возраст давал о себе знать. Ледяные ванны привели к воспалению легких, в конце 1919 г. Ян Чанцзи заболел и буквально в считаные дни в начале января 1920 г. ушел из жизни.

Мао Цзэдун искренне переживал смерть Ян Чанцзи. Он помог похоронить учителя. Так, за какие-то полтора года Мао Цзэдун лишился родителей и своего наставника.

С матерью своей будущей второй жены госпожой Ян (урожденной Сян) Мао Цзэдун впервые увиделся в 1913 г., когда стал приходить в дом Ян Чанцзи по приглашению своего учителя.

Пока Ян Чанцзи учился за границей, где получил степень доктора философии Эдинбургского университета, его жена оставалась на родине с дочерью и сыном. Приходилось ей нелегко.

Она сочувствовала Мао Цзэдуну, видя, что он живет впроголодь, не получая помощи от родных. Зимой Мао Цзэдун дрожал от холода, у него был только один длиннополый, вылинявший от времени халат. Госпожа Ян связала ему шерстяную фуфайку модного в Чанша красно-розового цвета. Мао Цзэдун носил ее много лет, в том числе и во время продолжительного перехода с востока на северо-запад страны. Фуфайку уже невозможно было надевать, до того она обветшала, но и выбросить ее Мао Цзэдуну было жалко. Он продолжал хранить ее, а после образования КНР эта фуфайка была передана в музей истории революции в Пекине.

Когда Мао Цзэдун стал проявлять признаки особого отношения к Ян Кайхой, родители девушки отнеслись к этому по-разному. Отец беспокоился за судьбу дочери, понимая, что занимаясь политикой, зять будет подвергать себя и свою семью смертельной опасности, лишит Ян Кайхой счастья. Госпожа Ян не заглядывала далеко вперед. Ей нравился этот ученик из деревни Шаошаньчун, а Ян Кайхой была ее любимой дочерью. Госпожа Ян заранее любила и избранника дочери, будущего зятя. А когда Мао Цзэдун и Ян Кайхой поженились и у них появился первенец, госпожа Ян была на седьмом небе от счастья. Она помогала ухаживать за младенцем. В то время все еще жили в Пекине. Но Мао Цзэдун в интересах революционной борьбы должен был вернуться в Чанша. Госпожа Ян, будучи женщиной доброй, тут же продала фамильный золотой браслет, передававшийся в ее семье из поколения в поколение, а вырученные деньги пошли на переезд Мао Цзэдуна с женой и сыном в Чанша. Ян Чанцзи к тому времени уже умер, и госпожа Ян осталась одна с малолетним сыном на руках в Пекине.

Спустя некоторое время госпожа Ян возвратилась в свой родной дом в деревне Баньцан под Чанша. Когда Ян Кайхой арестовали, госпожа Ян продала большую часть семейной утвари и отправилась в город спасать дочь. Она ничего не боялась. Но ее хлопоты оказались напрасными. Дочь казнили на пустыре, под горой Шицылин, в Чанша. Пренебрегая реально существовавшей опасностью, госпожа Ян забрала тело дочери и похоронила ее в деревне Баньцан.

Спустя 19 лет, накануне образования КНР, Мао Цзэдун получил по телеграфу поздравление от своего шурина Ян Кайчжи. К тому времени город Чанша перешел без боев в руки НОАК. Мао Цзэдун отправил туда своих сыновей Мао Аньина и Мао Аньцина, наказав им посетить могилу матери. В сопроводительном письме он также писал, что «они очень хотели бы повидаться с бабушкой».

Госпожа Ян была уже в преклонном возрасте. Но Мао Аньина поразили здравые суждения бабушки. Она осудила тех из ее родственников, которые рассчитывали с помощью Мао Цзэдуна получить синекуру.

В дальнейшем Мао Цзэдун приказал выделять ежегодно из его гонораров 1200 юаней госпоже Ян, дабы обеспечить ее старость.

В 1962 г. госпожа Ян умерла. Мао Цзэдун написал письмо роду Ян, выразив глубокое соболезнование. При этом он подчеркнул, что госпожу Ян «можно похоронить в одном склепе с моей дорогой супругой товарищем Ян Кайхой. Две наших семьи – это одна семья, а раз это одна семья, то ее нельзя и разделять».

Отношения Мао Цзэдуна и Ян Кайхой не были безоблачными. Ко времени свадьбы Мао Цзэдуну было уже 27 лет, а Ян Кайхой 19 лет. В его жизни уже были женщины. Во всяком случае, его связывали отношения с соученицей по педагогическому училищу в городе Чанша Тао Сыюн. Их тянуло друг к другу. Немалую роль играло и то, что они вместе начали участвовать в революционной деятельности. Однако если Тао Сыюн стремилась изменять мир путем просвещения, то Мао Цзэдун был сторонником насильственных методов. По этой или какой другой причине, но пути Мао Цзэдуна и Тао Сыюн в конце концов разошлись в том же 1920 г.

Вскоре Мао Цзэдун женился на Ян Кайхой. Супругов связывали сильные чувства. За неполных семь лет семейной жизни Ян Кайхой родила троих сыновей. Первенца назвали Мао Аньином. Он родился 24 сентября 1922 г. в Чанша.

Ян Кайхой стремилась быть не только подругой мужа, матерью его детей, но и активно участвовала в политической деятельности. Мао Цзэдун же всегда на первый план выдвигал свои планы, поступал так, как считал для себя необходимым. Он осознанно и инстинктивно отодвигал жену от полноправного участия в партийной работе.

В 1923 г. Мао Цзэдун, ссылаясь на необходимость по работе, объявил о своем отъезде из Чанша. Его совершенно не озаботило, что его снова беременная жена одна останется с сыном дома. Ян Кайхой же считала, что муж не уделял ей достаточного внимания. Она потребовала, чтобы Мао Цзэдун либо взял с собой ее и сына или вовсе не уезжал. Произошла крупная ссора. Ян Кайхой рыдала, осуждая мужа, называя его бесчувственным человеком. Однако Мао Цзэдун, как всегда, поступил по-своему. Он хлопнул дверью и уехал. Ян Кайхой не захотела даже проводить его. В 1924 г. Ян Кайхой родила второго сына, Мао Аньцина.

В 1927 г. Мао Цзэдун предпринял попытки сгладить отчуждение прошлых лет. Он стал менее сухим в своих отношениях с женой.

Весной 1927 г. Мао Цзэдун вместе с Ян Кайхой побывал у себя на родине в деревне Шаошаньчун. Поначалу односельчане довольно неприязненно встретили Мао Цзэдуна и его жену, видя в них городских богатых людей. Тогда Ян Кайхой начала учить грамоте всех желающих крестьян в родовой кумирне семьи Мао. Давая пояснения к иероглифам, она рассуждала о несправедливости в отношении бедных людей. Постепенно она завоевала симпатии своих новых родственников и односельчан.

Вскоре вся семья перебралась в город Учан, где Ян Кайхой родила третьего сына, Мао Аньлуна. Мао Цзэдун был всецело занят делами крестьянского движения. Ян Кайхой помогала ему, выполняя обязанности секретаря, переписывая работы мужа. У Мао Цзэдуна был скверный почерк.

В августе 1927 г. Мао Цзэдун отправил жену с тремя детьми домой в Чанша, а сам с головой ушел в организацию восстания крестьян. Так, прожив одной семьей почти семь лет, с конца 1920 г. по осень 1927 г., Мао Цзэдун и Ян Кайхой расстались, как оказалось, навсегда.

Ян Кайхой до конца своей жизни хранила верность мужу. Она писала, что испытывает ощущение, что она была рождена, «предназначена для своей мамы и для него», что «если его схватят, замыслят убить, я непременно разделю с ним его судьбу». В октябре 1928 г. Ян Кайхой даже написала стихи, выразив в них свои страдания от наступившего одиночества, когда некому ее защитить, некому с ней поговорить, когда ей не у кого спросить. Подпольщики предлагали Ян Кайхой переправиться в горы Цзинганшань к мужу, но она отказалась, сославшись на то, что такого приказа она от Мао Цзэдуна не получала, а без этого она не может «никуда сдвигаться с места».

В 1928 г. Ян Кайхой арестовали и вместе со старшим сыном, которому тогда было шесть лет, посадили в тюрьму. Сначала от нее посулами и обещаниями пытались получить сведения о подпольщиках. Затем ее пытали. Ян Кайхой не выдала партийных секретов. Она не согласилась и на минимальное, с точки зрения властей, требование. Ее обещали выпустить из тюрьмы, едва только она сделает заявление о том, что порывает супружеские связи с Мао Цзэдуном. После двухлетнего тюремного заключения осенью 1930 г. Ян Кайхой казнили.

Узнав о смерти жены, Мао Цзэдун сказал: «И сотней жизней не искупить смерти Ян Кайхой». Он отправил деньги, чтобы установили памятник на ее могиле.

Впоследствии Мао Цзэдун переживал случившееся, и не только потому, что очень любил Ян Кайхой, но и из чувства глубокой вины перед ней. В характере Мао Цзэдуна была эта черта: он каялся перед мертвыми, но он не был способен делать это перед живыми. Это было своеобразным проявлением его эгоизма и нарциссизма. В своем внутреннем мире он, вероятно, жалел себя, уходя в мир теней из мира живых людей, обращаясь к теням тех, кто был верен ему.

В 1957 г. Мао Цзэдун написал стихи, адресовав их Ли Шуи, вдове своего погибшего товарища по фамилии Лю. Муж Ли Шуи и жена Мао Цзэдуна пали в объединявшей их борьбе с врагами. Вот эти стихи, которые в свое время партийная пропаганда довела практически до всего населения КНР:

На эти строки бурно реагировала Цзян Цин, новая жена Мао Цзэдуна. Она ворвалась к нему в кабинет и закричала: «Она, значит, у тебя твоя «гордая Ян», а я тогда кем у тебя числюсь?»

Мао Цзэдун, к тому времени изрядно постаревший и отяжелевший, от слов Цзян Цин буквально окаменел.

Нужно здесь попутно сказать, что Мао Цзэдун в подобных случаях, когда кто-то позволял себе возражать ему либо задавать неприятный вопрос, впадал в странную оцепенелость, в своего рода психологический анабиоз. Возможно, это было связано с тем, что он вообще склонен был только к монологу, а диалога и уж тем более возражений просто не переносил. А быть может, это была его защитная реакция на стрессы.

И на сей раз он долго молчал. Страшно побледнел. В руке дымилась половинка сигареты. Наконец он выдавил из себя: «Ты… катись у меня отсюда!» Эти слова были произнесены негромко, но столь весомо, с таким гневом, что Цзян Цин поняла, чем тут пахнет, мгновенно замолчала и ретировалась.

Стихи, опубликованные в 1957 г., были не первыми стихами Мао Цзэдуна о Ян Кайхой. В 1950 г. сын Мао Цзэдуна Мао Аньцин после своей свадьбы вместе с молодой женой навестил отца в Чжуннаньхае. Глядя на невестку, Мао Цзэдун расчувствовался и заговорил: «Ваша мама (тут он имел в виду Ян Кайхой) была мудрой и хорошей женщиной. Она была очень обаятельной! Я ее часто вспоминаю…» Он надолго замолчал и только все курил и курил.

Сын и невестка попросили Мао Цзэдуна переписать им на память своей рукой его стихи о Ян Кайхой. Мао Цзэдун подошел к столу, медленно взял в руки кисть, сосредоточился, и из-под кисти полились иероглифы: «Я потерял мой цветок, мою Ян…»

Невестка тут же напомнила свекру:

– Папа, у вас там в тексте: «Мою гордую Ян…» Мао Цзэдун сел и в раздумье сказал:

– Пусть будет «Мой цветок, мою Ян…». Это очень тепло, это по-родственному.

В 1949 г. Мао Цзэдун встречался со своим шурином Ян Кайчжи, с которым впоследствии долго не виделся. Летом 1976 г. Ян Кайчжи, будучи уже стариком, сумел найти в Пекине дом, где жила медсестра, работавшая при Мао Цзэдуне. Он пришел к этой медсестре по фамилии Ли и ее мужу, сотруднику охраны Мао Цзэдуна, по фамилии Вэй. Ян Кайчжи представился и поинтересовался состоянием здоровья Мао Цзэдуна, который тогда был уже практически при смерти. Однако разглашать этот партийно-государственный секрет никому не разрешалось. Поэтому ответом на вопрос Ян Кайчжи было продолжительное красноречивое молчание.

Поняв причину тягостного молчания собеседников, Ян Кайчжи попросил передать Мао Цзэдуну письмо и фотографию. На тот случай, если Мао Цзэдун пожелает с ним повидаться, Ян Кайчжи оставил номер своего телефона, упомянув, что он уже целый месяц находится в Пекине и никак не может связаться с Мао Цзэдуном. Ли во время своего дежурства передала письмо Мао Цзэдуну, когда ему стало чуть полегче. Мао Цзэдун узнал на фотографии Ян Кайчжи, назвал его по имени и велел Ли пригласить его к себе. Однако медсестра, которая, конечно же, согласовала свои действия с соответствующими компетентными органами, решительно ответила: «Вам сейчас не разрешается принимать гостей!» Мао Цзэдун смирился и не возражал. Письмо было положено на стол. Предполагалось, что к нему можно будет вернуться, как только позволит состояние здоровья Мао Цзэдуна. Но улучшения так и не наступило.

Глава третьяСыновья

Первая часть имени каждого из сыновей Мао Цзэдуна была одинаковой. Она свидетельствовала о принадлежности человека 21-му поколению семьи Мао. Это был значащий корнеслог «ань» – «берег». Возможно, Мао Цзэдун полагал, что его сыновья должны стремиться к «новым берегам». Вообще мысли о воде, реке, ее берегах, ее голубизне или зеленоватом свечении постоянно присутствовали в размышлениях Мао Цзэдуна.

Своего первенца Мао Цзэдун назвал Аньином – «Героем того или иного берега», подчеркнув тем самым «героическое начало», какое он, очевидно, хотел бы видеть в характере своего старшего сына и наследника.

Второго сына он назвал Аньцином – «Голубым берегом», желая, чтобы его имя символизировало «молодость», «первую зелень», «голубизну и синь горизонта».

Третий из сыновей был назван Аньлуном – «Драконом на своем берегу». «Лун» по-китайски означает «дракон». Это и один из символов Китая и императорской власти.

Четвертый сын (уже от Хэ Цзычжэнь – третьей жены Мао Цзэдуна) получил имя Аньхун – «Красный берег». По-китайски «хун» означает «красный». Это также символ успеха и популярности, а кроме того, радости и праздника. Так была подчеркнута желанная для Мао Цзэдуна краска в характере и будущей деятельности этого его сына.

После того как 14 ноября 1930 г. Ян Кайхой была казнена в Чанша, всех трех сыновей Мао Цзэдуна удалось переправить в Шанхай. На всякий случай бабушка изменила их имена. Старшему из братьев было тогда восемь лет, среднему – шесть, а младшему – всего три года. В то время Мао Цзэминь, младший брат Мао Цзэдуна, вел подпольную работу в Шанхае. С его помощью детей устроили в детский сад, находившийся под патронажем подпольной организации. Однако там мальчики пробыли недолго. В апреле 1931 г. шанхайское коммунистическое подполье было разгромлено. Детский сад закрыли. С этой поры никто не заботился о сыновьях Мао Цзэдуна. Младший из детей так и потерялся. Двое старших почти шесть лет, с 1931 по 1936 г., бродяжничали на улицах Шанхая.

Некоторые исследователи утверждали, что именно в эти годы Мао Аньцин получил удар металлическим прутом по голове, от последствий которого так и не смог избавиться.

Только в 1936 г. подпольщики разыскали мальчиков. Сыновей Мао Цзэдуна удалось пристроить в группу людей, сопровождавших командующего добровольческой армией Северо-Восточного Китая генерала Ли Ду в его поездке в страны Западной Европы. Благодаря этому Мао Аньин и Мао Аньцин в 1937 г. попали в Советский Союз.

Там с ведома Сталина и Мао Цзэдуна их поместили в интернациональный детский дом в городе Иваново, предназначенный для детей функционеров зарубежных компартий. Мао Аньин жил там под именем Ян Юнфу; по-русски его звали тогда Сережа. Мао Аньцин жил там под именем Ян Юншу; по-русски его звали Коля.

В начале 1938 г. Мао Цзэдуну доставили из СССР фотографии его сыновей. В марте того же года он написал им письмо. В дальнейшем Мао Цзэдун и Мао Аньин (который в отличие от своего брата умел писать по-китайски) изредка обменивались письмами. Мао Цзэдун давал советы упорно овладевать знаниями, особенно в области естественных наук, проявлять самостоятельность, читать китайские книги, пересылаемые им через представителей КПК в Коминтерне.

К началу Великой Отечественной войны Мао Аньину шел уже девятнадцатый год. Он продолжал учиться в школе и жить в ивановском интернациональном детском доме, где был секретарем комсомольской организации, а также членом Ленинского райкома ВЛКСМ города Иваново.

Мао Аньин внимательно следил за событиями на фронтах Второй мировой войны, переживал неудачи советской Красной Армии.

В конце зимы 1941/42 г. ЦК ВКП(б) предложил всем иностранцам старше 16 лет, находившимся в то время в Советском Союзе, стать гражданами СССР. В ивановском интернациональном детском доме это преподнесли как великую честь. Мао Аньин в ответ на такое предложение отрицательно покачал головой, сказав: «Я – китаец. Я люблю свою родину и буду обязан сразу же вернуться домой, служить своему народу, как только родина меня позовет. Если же я стану гражданином СССР, то окажусь в неловком положении».

В то же время Мао Аньин считал, что хотя он и китаец, но ему необходимо участвовать в борьбе советского народа за свободу и независимость и внести свой вклад в победу в войне против фашизма.

В этой связи в 1942 г. Мао Аньин написал письмо Сталину:

«Ставка Верховного главнокомандующего. Дорогой товарищ Сталин!

Я простой молодой китаец. В течение пяти лет я учился в Советском Союзе, которым Вы руководите. Я люблю СССР точно так же, как я люблю Китай. Я не могу сложа руки наблюдать, как сапог германского фашизма топчет Вашу землю. Я хочу отомстить за миллионы погибших советских людей. Со всей решительностью я прошу отправить меня на фронт. Прошу Вас дать согласие на мою просьбу!

С революционным приветом!

Май 1942 года, г. Иваново.

(Мао Аньин – сын Мао Цзэдуна)».

Спустя десять дней Мао Аньин, не дождавшись ответа, написал второе письмо, затем третье.

Вскоре в Иваново приехал представитель ВКП(б) в Коминтерне, секретарь ИККИ Д.З. Мануильский. Мао Аньин и раньше встречался с ним. При этой встрече Д.З. Мануильский сообщил Мао Аньину о принятом решении. Г.М. Димитров послал Мао Цзэдуну письмо с предложением направить Мао Аньина на учебу в военно-политическую академию, это даст юноше возможность получить военные знания и политическую подготовку. Сталин через Г.М. Димитрова согласовал с Мао Цзэдуном вопрос о судьбе его сына.

Мао Аньин был зачислен на курсы ускоренного обучения в военное училище, а затем переведен в московскую Военно-политическую академию и в Военную академию имени М.В. Фрунзе. В январе 1943 года, будучи слушателем военной академии, Мао Аньин стал членом ВКП(б). (В 1946 г. по возвращении в Китай Мао Аньин тут же был принят в члены КПК.)

Мао Аньин был выпущен из академии в звании лейтенанта и назначен замполитом танковой роты. В форме офицера-танкиста на советском танке Мао Аньин успел поучаствовать в войне. В составе своей роты он прошел Польшу и Чехословакию.

По окончании Великой Отечественной войны он был направлен на учебу в Московский институт востоковедения, учился на китайском отделении. Там он был известен как Сергей и запомнился однокурсникам высоким симпатичным, даже щеголеватым молодым человеком, свободно владевшим русским языком и неравнодушным к прекрасному полу.

В 1946 г. Мао Цзэдун решил, что все члены его семьи должны возвратиться на родину. Сталин содействовал этому. Первым вернулся Мао Аньин. Перед его отъездом из Москвы он был принят Сталиным, который подарил Мао Аньину пистолет на память о пребывании в СССР, в рядах ВКП(б), об участии в Великой Отечественной войне и об этой встрече.

И.В. Сталин придавал встрече с сыном Мао Цзэдуна большое значение. Тем самым он как бы устанавливал возможный личный канал связи с Мао Цзэдуном. Скорее всего он рассчитывал на то, что Мао Аньин будет занимать в КПК высокое положение, а может быть, когда-нибудь заменит на посту Мао Цзэдуна. Во всяком случае И.В. Сталин хотел, чтобы Мао Аньин вернулся в Китай человеком, который «встречался со Сталиным»; стремился извлечь максимальную выгоду из факта возвращения Мао Аньина на родину. Судя по тому, как развивались события дальше, И.В. Сталин оказал Мао Аньину медвежью услугу. Хотя, с другой стороны, положение было в определенном смысле безвыходным, так как И.В. Сталин должен был подчеркнуть, что сын Мао Цзэдуна всегда во время пребывания в СССР находился под его личной опекой. Если бы И.В. Сталин не принял сына Мао Цзэдуна перед его отъездом из СССР в Яньань, то это было бы истолковано и Мао Цзэдуном, и другими руководителями КПК как недоброжелательное отношение к Китаю. Тем более что за год до этого И.В. Сталин встречался с сыном Чан Кайши.

В январе 1946 г. Мао Аньин вместе с советскими врачами Орловым и Мельниковым вылетел из Москвы и через Синьцзян прибыл в Яньань.

Мао Цзэдун увидел старшего сына после 19 лет разлуки и почти 10 лет пребывания за пределами Китая. Собственно говоря, Мао Цзэдун последний раз видел Мао Аньина в 1927 г., пятилетним ребенком. Отцу и сыну практически предстояло впервые познакомиться и узнать друг друга.

Перед Мао Цзэдуном стоял 24-летний плотный молодой мужчина выше отца ростом в сапогах и суконном пальто. За его плечами был опыт самостоятельной жизни в Советском Союзе, служба в советской Красной Армии, в том числе на фронтах Великой Отечественной войны. В общем это был не мальчик, а сформировавшийся мужчина с фамильным упорством и своими взглядами на жизнь. С точки зрения Мао Цзэдуна, к нему вернулся «иностранный сын», которого следовало перевоспитать и переварить в яньаньском котле. Мао Цзэдун стоял перед трудной задачей найти с сыном общий язык. В личном плане отец и сын не очень-то сошлись характерами. Конечно, Мао Аньин любил и уважал отца, однако он был в достаточной степени самостоятелен: боевой офицер, прошедший войну против Германии…

Мао Цзэдун сказал сыну, что ему теперь необходимо пройти курс воспитания в таком вузе, каких не было раньше в Китае и каких нет в зарубежных странах, а именно «трудовой университет». Мао Аньин был тут же отправлен в деревню на трудовой фронт, заниматься обычным тяжелым физическим трудом простого китайского крестьянина.

Отцу оказались не нужны знания Мао Аньина о Советском Союзе. Он не интересовался представлением Мао Аньина о народе Советского Союза, о войне с Германией и ее союзниками. Мао Цзэдун не желал ни в малейшей степени допускать ситуации, когда кто бы то ни было что бы то ни было ему объяснял. С другой стороны, Мао Цзэдун и в глазах собственного сына создавал стереотип поведения официальных представителей КПК по отношению к тем, кто возвращался из-за границы, в частности из СССР. Все, что они поняли, познали, увидели там, следовало забыть и выбросить из головы. Мао Цзэдун считал, что достаточно того, что он один решает все вопросы в отношениях с И.В. Сталиным, с ВКП(б) и с СССР.

В Москве могли полагать, что Мао Аньин по направлению и степени своей подготовки мог по возвращении на родину заниматься военными или, во всяком случае, политическими вопросами.

Хотя Мао Цзэдун и видел, что все вокруг в Яньани смотрели на Мао Аньина как на «сына Мао Цзэдуна», однако это вовсе не открывало перед Мао Аньином путь к работе на ответственных или руководящих постах. Если бы Мао Цзэдун допустил такое развитие событий, то он тем самым, как ему представлялось, открыл бы некий новый источник появления внутри КПК слоя людей, которые были твердо убеждены, что союз между Москвой и Пекином отвечает национальным интересам Китая.

Кроме того, Мао Цзэдун решил обезопасить себя, отвести какие бы то ни было возможные подозрения или обвинения со стороны своих коллег в проявлении «слабости» к своим родственникам и тем более к старшему сыну, естественному наследнику. Этим шагом он еще более закреплял свой авторитет политического руководителя. При этом Мао Цзэдун положил начало подобному же отношению в партии ко всем сыновьям и дочерям руководителей Компартии Китая.

Впрочем, Мао Цзэдун оставил Мао Аньина поблизости, под своим постоянным присмотром, но не как близкого родственника, а как одного из сотрудников, причем рядовых сотрудников аппарата ЦК партии, выполняющих техническую работу. Мао Аньин жил неподалеку от Мао Цзэдуна, но фактически почти не виделся с отцом.

Когда в начале 1949 г. Китай посетил А.И. Микоян, Мао Аньин «был показан» советскому руководителю, он был выделен для работы в качестве переводчика, но не по политическим вопросам (на переговоры и беседы политического характера его не приглашали), а для перевода разговоров на бытовые темы. Мао Цзэдун демонстрировал И.В.Сталину, какое место он отвел в Китае своему сыну, получившему воспитание в Советском Союзе. Для И.В. Сталина это было лишним подтверждением того, с каким недоверием и подозрением Мао Цзэдун относился к нашей стране. Мао Аньин оказался по возвращении в Китай игрушкой и жертвой политики Мао Цзэдуна.

Между тем по возвращении из СССР Мао Аньина стали обуревать заботы и чувства, вполне естественные для молодого человека. Он влюблялся и хотел жениться.

Но и тут он натолкнулся на «фильтр» в лице Мао Цзэдуна. Первая попытка, при которой сводней выступила Цзян Цин, закончилась неудачей. И сам Мао Аньин, и Цзян Цин при этом переоценили роль отцовских чувств Мао Цзэдуна и недостаточно продуманно, с его же точки зрения, подошли к решению столь важного, даже политического, вопроса. По сути дела, оказалось, что и здесь все будет решать сам Мао Цзэдун. Именно он будет выбирать невест для своих сыновей – из тех, кого он сочтет возможным допускать в свой «ближний круг».

На словах Мао Цзэдун исходил из того, что надо устраивать брак однажды и на всю жизнь. Как отец, он, быть может, не хотел, чтобы Мао Аньин пережил трудности, с которыми ему пришлось столкнуться в жизни самому, зачастую и по своей вине. Главным же, конечно, для Мао Цзэдуна было то, чтобы в партии его репутация не оказалась подмоченной в связи с обстоятельствами личной жизни его сына.

Цзян Цин надеялась наладить родственные отношения с вдруг появившимся взрослым пасынком, а также угодить Мао Цзэдуну, устроив судьбу его старшего сына. В то же время она желала, чтобы и будущая невестка была ей лично обязана своим счастьем. Ей также очень хотелось выступить в роли матери семейства Мао Цзэдуна, оказаться в его глазах хорошей женой, проявляющей заботу обо всех его детях, в том числе и от других браков. Цзян Цин попыталась сколотить своего рода союз фракций Ян Кайхой и Цзян Цин внутри семьи или клана Мао Цзэдуна.

Цзян Цин предприняла попытку женить Мао Аньина на очень красивой девушке из тех «столичных штучек» (какой в известной степени была и она сама), которые как мотыльки слетались в Яньань, надеясь удачно выскочить замуж за высокопоставленного руководителя или его перспективного отпрыска. Надо упомянуть о том, что в то время в Яньани одна женщина приходилась в среднем на 15—16 мужчин.

Цзян Цин устроила у себя обед и встречу Мао Аньина с «перспективной» невестой. И девица была согласна, и сам Мао Аньин был не прочь, но воспротивился Мао Цзэдун, проявивший и в данном случае обычную для себя недоверчивость и подозрительность. Знакомство рассыпалось. Девица через некоторое время, не достигнув намеченной цели, вернулась в большие города и даже выступила со статьей в газете, обрушившись с критикой на яньаньские порядки.

Через год, в августе 1947 г., Мао Аньин пришел к отцу с девушкой, которую представил в качестве своей невесты. Мао Цзэдун отказал молодым людям в праве сочетаться законным браком (кстати сказать, это делалось по решению партийной организации), напомнив, что существует правило, согласно которому невесте должно быть полных 18 лет, следовательно, надо подождать, пока Лю Сыци (так звали невесту) не достигнет совершеннолетия, а это должно было произойти через год.

Мао Аньин был человеком взрывного темперамента. К тому же и вся жизненная ситуация, в которой он оказался, и желание иметь семью, близкого человека, и мысли о том, что ему уже достаточно лет, а он все еще не женат, все это толкало на импульсивные действия.

Спустя несколько дней Мао Аньин снова обратился к отцу все с той же просьбой. И тогда Мао Цзэдун показал сыну свой норов. Он ответил, что Мао Аньин всегда должен помнить о том, что он – сын Мао Цзэдуна, и правила внутрипартийной жизни писаны в первую очередь для него. После разговора с отцом Мао Аньин даже потерял сознание, с ним случилась истерика. Но Мао Цзэдун остался тверд и не изменил своего решения. Более того, Мао Цзэдун велел передать сыну, что тот вообще сможет увидеться с ним только в том случае, если примет решение покаяться в своем поведении.

Так Мао Цзэдун «сломал» старшего сына. Мао Аньин, смирившись с решением отца, сообщил Мао Цзэдуну, что они с Лю Сыци решили подождать со свадьбой до ее восемнадцатилетия.

15 октября 1949 г. молодые люди поженились. Это событие было отмечено лишь скромной трапезой в павильоне Фэнцзэюань в Чжуннань-хае, в доме, где жил Мао Цзэдун.

Мао Цзэдун собственноручно написал приглашения на эту свадьбу нескольким своим старым товарищам. Это были, в частности, Се Тели, Се Цзюецзай. К ним Мао Цзэдун относился как к старейшинам, своим учителям. Во время свадебного пира он сам подкладывал им в пиалы перченое мясо и перченую рыбу. Он говорил также, что эта свадьба не потребовала от него никаких особых хлопот, что это простой семейный ужин, после которого молодые отправятся к себе и начнут совместную жизнь.

Мао Цзэдун подарил Мао Аньину и Лю Сыци свое поношенное пальто, сказав при этом, что Мао Аньин сможет носить его в холодное время года, а по ночам молодые будут укрываться этим же пальто поверх одеяла и таким образом каждому из них достанется часть тепла от его свадебного подарка.

После свадебной трапезы молодые, а Мао Аньин работал тогда техническим секретарем в одном из учреждений ЦК партии, пошли в общежитие для сотрудников аппарата ЦК КПК, размещавшееся, правда, тоже в резиденции руководства КПК и КНР (в Чжуннаньхае), им была выделена одна самая простая комната с деревянной кроватью, на которой лежали два одеяла. Причем одно из этих одеял было приданым невесты. Мао Аньин и Лю Сыци имели лишь самые необходимые вещи, жили очень скромно, но были, наконец, счастливы вдвоем.

Счастье это, увы, оказалось коротким. Снова вмешалась политика и личные замыслы Мао Цзэдуна. Не прошло и года, как началась корейская война, и Мао Цзэдун решил, что его сын должен отправиться на фронт. Опять-таки решение Мао Цзэдуна было продиктовано заботой о своей репутации. Мао Цзэдун чувствовал личную ответственность за эту войну, решение о начале которой было принято Ким Ир Сеном только после согласия с этим Мао Цзэдуна (Сталин сумел и предпочел остаться в стороне). Он также желал снова продемонстрировать и КПК, и И.В. Сталину, да и Чан Кайши, что своего сына он отправил на фронт войны против американского империализма. Отправка Мао Аньина на войну вовсе не была абсолютно необходимой. В Корее воевали части армии КНР, которые формально именовались добровольческими. Это не была отечественная война китайского народа. Это была локальная война с ограниченными политическими целями. Правда о ней скрывалась. Мао Цзэдун так и не позволил опубликовать цифры китайских потерь в этой войне. Одним словом, отправка Мао Аньина на фронт в Корее была чисто политическим шагом, предпринятым лично Мао Цзэдуном, решение это зависело только от него. Его единственный полноценный здоровый сын и тут оказался пешкой в политической игре. Желание выглядеть безупречно в глазах своих коллег по руководству партией сыграло главную роль.

А дело было так. Осенью 1950 г. Мао Аньин работал заместителем секретаря парторганизации Пекинского центрального механического завода. Когда началась корейская война, он, естественно, как и многие в партии, в порядке развернутой тогда кампании подал заявление с просьбой направить его в армию добровольцев. Парторганизация отказала. Тогда Мао Аньин обратился непосредственно к отцу. Мао Цзэдун был рад поступку сына. Он тут же передал его в распоряжение командующего армией добровольцев маршала Пэн Дэхуая, который формировал штаб армии в Северо-Восточном Китае и по делам находился в этот момент в Пекине.

Мао Аньин выехал с Пэн Дэхуаем на северо-восток, принял участие в подготовке к вводу войск в Корею. Накануне выступления через границу Мао Аньин также сопровождал Пэн Дэхуая и побывал в Пекине, где Мао Цзэдуну был представлен доклад о ходе дел. Когда все эти вопросы были решены и Мао Аньин распрощался с отцом, было уже около 6 часов вечера. Мао Аньин покатил на велосипеде на завод и попрощался с товарищами по парткому. Затем он отправился в больницу навестить жену. Лю Сыци перенесла операцию и находилась на излечении.

Молодые были женаты всего год. Они любили друг друга, хотя детей у них еще не было. Все это время Мао Аньин дневал и ночевал на заводе. Мало того, он ездил в командировку в Хунань, в другие места. Супругам редко выпадал случай побыть вместе.

Предстоявшая поездка Мао Аньина в Корею была военной тайной, которую он не имел права разглашать. В больничной палате Мао Аньин сел на стул у кровати жены, достал платок, вытер пот и сказал:

– Завтра мне нужно будет выехать очень-очень далеко в командировку. Вот пришлось так впопыхах приехать, чтобы сказать тебе об этом. Оттуда будет неудобно писать письма. Если какое-то время почты от меня не будет, ты ни о чем не беспокойся!

Жена, что вполне естественно, разволновалась и спросила:

– А куда это ты едешь?

– Лучше не спрашивай… А кстати, тебе известно, где находится Корейский полуостров? Там сейчас бесчинствуют американские агрессоры. Мы этого так оставить не можем!

– Что? Так ты… – Лю Сыци заплакала. Она хотела услышать от мужа правду.

Но Мао Аньин не мог прямо сказать ей об этом. Он замотал головой и попытался перевести разговор на другую тему:

– Да нет, нет. Я просто забочусь о твоем политическом воспитании. Тут ничего особенного нет!

Он смущенно улыбнулся. Все это вышло у него как-то по-детски. Посмотрел на часы. Пора было уходить. Он все никак не хотел подниматься со стула. Потом встал и сказал:

– Ну, я пошел. Когда выйдешь из больницы, по субботам приходи в Чжуннаньхай, навещай папу. Не думай, что раз меня тут нет, то и ходить не надо. Заботься как следует об Аньцине. Ну, договорились?

Лю Сыци кивнула. Закусила губу. Мао Аньин сказал:

– А то ведь Цзян Цин, так та думает только о себе. Она об Аньцине совсем не заботится. Она не любит и моего папу. Я с ней ругался. Я ей говорил: если ты не любишь моего папу, так ушла бы и все. Чего тут болтаться? А тебе надо быть поосторожнее. Она злопамятна и мстительна…

Сказал, простился и уехал.

В армии китайских добровольцев в Корее Мао Аньин, который, конечно, сразу же оказался в чине дивизионного комиссара, служил при штабе Пэн Дэхуая, был переводчиком русского языка. Он переводил беседы Пэн Дэхуая с советским послом и с Ким Ир Сеном. Когда не было переводческих занятий, Мао Аньин работал с секретной документацией.

25 ноября 1950 г. американские самолеты бомбили штаб добровольческой армии. В налете участвовали до десятка самолетов. Цель им была хорошо известна. Они летели очень низко. Не сделав даже круга, самолеты сбросили бомбы прямо на тот дом, где размещался Пэн Дэхуай. Несколько напалмовых бомб попали в дом, он вспыхнул весь сразу, как солома. Огнем опалило все вокруг.

Пэн Дэхуай по делам отлучился и спасся только благодаря этой случайности. Мао Аньин и еще один работник штаба Гао Жуйсинь не успели выбежать из дома и погибли.

Мао Аньин погиб спустя всего месяц и шесть дней после прибытия в Корею.

Узнав о его смерти, Пэн Дэхуай долго сидел в одиночестве и молчал. Ему было очень больно. Он бормотал: «Ну почему именно Мао Аньина убило при этом налете?» Мао Цзэдун передал в его руки своего единственного здорового сына, и вот теперь он погиб и надо было отчитываться.

Вечером того же дня Пэн Дэхуай отправил в Пекин телеграмму: «Сегодня штаб добровольческой армии подвергся бомбардировке. К несчастью, товарищ Мао Аньин погиб».

Пэн Дэхуай приказал немедленно отправить эту телеграмму и доложить о ее содержании Мао Цзэдуну, ЦК партии.

Спустя месяц, 27 декабря 1950 г., Пэн Дэхуай прилетел по делам в Пекин и рассказал Мао Цзэдуну об обстановке. При этом Пэн Дэхуай, естественно, полагал, что его телеграмма о гибели Мао Аньина была своевременно доложена Мао Цзэдуну. В конце своего сообщения Пэн Дэхуай сказал: «Председатель, Мао Аньин – прекрасный молодой человек. Он погиб вместе с товарищем Гао Жуйсинем».

Реакция Мао Цзэдуна на эти слова показалась Пэн Дэхуаю такой, как если бы тот впервые услышал о случившемся с его сыном. Мао Цзэдун разволновался и долго никак не мог зажечь сигарету. Руки его дрожали.

Пэн Дэхуай добавил: «Председатель, я не сумел сохранить его. В результате товарищ Мао Аньин погиб. Я виноват. Прошу наказать меня!»

Мао Цзэдун закурил, долго молчал, потом сказал: «Речь идет о революционной войне. Тут всегда приходится платить какую-то цену! Во имя дела международного коммунизма, с той целью, чтобы дать отпор агрессорам, армия народных добровольцев, наши героические сыновья и дочери выступили на фронт, сменяют там друг друга, погибли тысячи и тысячи лучших бойцов. Мао Аньин – один из этих тысяч и тысяч героев, павших во имя революции. Он – рядовой боец. Не следует из-за того, что он мой сын, раздувать большое дело. Не надо из-за того, что он мой сын, сын председателя партии, считать, что не нужно приносить жертвы во имя общего дела народов двух стран – Китая и Кореи. Разве тут применима другая логика?!..»

Выйдя от Мао Цзэдуна, Пэн Дэхуай выяснил обстоятельства дела. Оказалось, телеграмму Пэн Дэхуая о смерти Мао Аньина в аппарате ЦК КПК передали Е Цзылуну, секретарю Мао Цзэдуна по вопросам быта. Все открещивались от этой телеграммы, боялись докладывать Мао Цзэдуну о печальной новости, не желая оказаться в роли гонца, приносящего весть о несчастье. Конечно, Е Цзылун не мог сам решить, что делать с телеграммой. Он запросил указаний у Чжоу Эньлая. Тот и предложил попридержать телеграмму, не докладывать Мао Цзэдуну о смерти сына, а подождать, пока приедет с фронта «виноватый», то есть сам Пэн Дэхуай, и таким образом возложить на него самого тяжелую миссию уведомить Мао Цзэдуна о гибели Мао Аньина. При этом Чжоу Эньлай не поставил Пэн Дэхуая в известность о своих соображениях и фактически скрыл тот факт, что телеграмма Пэн Дэхуая была положена под сукно, где и пролежала более месяца. В результате Пэн Дэхуай оказался в первый момент перед Мао Цзэдуном в роли человека, который принес плохую весть, да к тому же еще и долго скрывал это известие. (Существует и иная версия, согласно которой не сразу, а некоторое время спустя Цзян Цин и Е Цзылун сообщили Мао Цзэдуну о гибели Мао Аньина.)

Пэн Дэхуай испытывал в этой связи крайне противоречивые чувства. Он глубоко переживал случившееся, ощущая свою ответственность за судьбу Мао Аньина. Скорее всего именно тогда в отношениях Мао Цзэдуна и Пэн Дэхуая появилась своего рода трещина. Мао Цзэдуну после гибели сына стал, очевидно, неприятен такой живой свидетель трагической кончины его сына в числе руководителей партии, с которыми Мао Цзэдуну приходилось постоянно общаться, тем более что Пэн Дэхуай неоднократно спасал жизнь самому Мао Цзэдуну.

Дочь Мао Цзэдуна Цзяоцзяо позже писала, что Пэн Дэхуая поразило, что он первым сообщил Мао Цзэдуну о гибели его сына; Пэн Дэхуай в гневе даже затопал ногами: «Почему меня не предупредили, что председатель не знает о гибели сына? Я тогда бы должным образом подготовил его».

А Мао Цзэдун мог отныне извлекать политический капитал из факта гибели Мао Аньина. Теперь уже никто не мог попрекнуть Мао Цзэдуна сыном, воспитанным в Советском Союзе. Такая гибель Мао Аньина позволяла Мао Цзэдуну еще прочнее утверждаться в образе отца, который собственного сына не пожалел ради интересов Коммунистической партии Китая, ради помощи братскому корейскому народу, ради вооруженной интернациональной борьбы Мао Цзэдуна и его партии против американского империализма. Тут оказывалось возможным выглядеть с неким преимуществом и перед И.В. Сталиным, сын которого погиб не на фронте, а попав в плен. Гибель Мао Аньина сразу решала для Мао Цзэдуна множество проблем, сняла головную боль. Кстати сказать, тут проявилась разница между Мао Цзэдуном и Чан Кайши в их отношениях со своими семьями, со своими близкими; собственно говоря, само выступление в качестве семьянина, ощущение естественности такого состояния или вообще не было присуще Мао Цзэдуну, или проявлялось у него эпизодически, в минимальной степени. В противоположность Мао Цзэдуну Чан Кайши не только сохранил своего сына, тоже содержавшегося И.В. Сталиным в Советском Союзе в качестве фактического заложника более 10 лет, где он, как и Мао Аньин, тоже стал членом ВКП(б), но и при благоприятных обстоятельствах содействовал его вызволению из СССР, использовал знание сыном советских реалий на пользу стране и себе, в частности при поддержании связей с И.В. Сталиным, а впоследствии вывел сына на политическую арену, и, как оказалось, вполне по уму и заслугам. Сын Чан Кайши Цзян Цзинго (именовавшийся в СССР Николаем Владимировичем Елизаровым) в конечном счете стал преемником отца на посту президента Китайской Республики и зачинателем реформ на Тайване.

И в то же время боль утраты глубоко тревожила Мао Цзэдуна, особенно в последние годы его жизни. Он очень сильно переживал все это; ему было жаль сына, жаль себя, потерявшего наследника, и эта жалость преобразовалась в теплые чувства к молодой вдове Мао Аньина, к своей снохе и приемной дочери Лю Сыци.

Гибель Мао Аньина долго замалчивалась. Только во время «культурной революции» довольно широкое хождение получила информация о том, что шестеро родственников Мао Цзэдуна пали жертвами в борьбе за дело революции; одним из них назывался Мао Аньин. Да и в 1959 г. на Лушаньском совещании Мао Цзэдун счел нужным сказать о себе как о «зачинателе, которого Небо лишает наследников», хотел сочувствия к себе. Весьма характерно, что речь шла тогда об осуждении Пэн Дэхуая… Мао Цзэдун прямо сказал тогда руководителям партии, что один сын у него погиб, а другой сошел с ума. В политической борьбе против Пэн Дэхуая Мао Цзэдун эксплуатировал свою семейную драму.

Не сразу решили, где должна быть могила Мао Аньина. В конце концов Мао Цзэдун счел целесообразным, чтобы останки сына покоились на месте его гибели, на земле Кореи. И в этом случае возобладали политические соображения. Мао Цзэдун не вернул прах своего сына на землю предков и сам не побывал на его могиле, а предпочел, используя ситуацию, еще теснее связать себя и свое государство с государством Ким Ир Сена. В 1954 г. Пэн Дэхуай внес предложение о сооружении памятника на месте захоронения Мао Аньина. Это простое надгробье примерно метровой высоты с надписью: «Могила товарища Мао Аньина». Мао Цзэдун не сделал традиционной собственноручной надписи на могиле сына.

Жена Мао Аньина Лю Сыци родилась в 1930 г. в Шанхае в семье функционеров Компартии Китая. Ее отец Лю Цзяньчу был казнен в 1931 г. по приказу шаньдунского милитариста Фу Ханьцзюя. Перед казнью он содержался в тюрьме и не знал о рождении дочери. Мать Лю Сыци Чжан Вэньцю также находилась в тюремном заключении, и только по беременности ее выпустили на свободу.

Имена родителей Лю Сыци, как старых членов партии, были известны Мао Цзэдуну. Из потомков погибших коммунистов партия в организованном порядке стремилась воспитывать свою элиту. Сама Лю Сыци познакомилась с Мао Цзэдуном в 1938 г. Тогда, в начале весны, в актовом зале партшколы в Яньани шел спектакль по пьесе «Осиротевшая дочь». В зрительном зале находился и Мао Цзэдун. Когда на сцене враги арестовали родителей-революционеров, маленькая девочка, игравшая роль дочери, с большой искренностью закричала: «Мама! Мама!» Театральные спектакли иной раз вызывали у Мао Цзэдуна большие эмоции. Он мог растрогаться и даже пустить слезу. После спектакля Мао Цзэдун велел привести девочку и поинтересовался, как ее зовут и кто ее родители. Ему объяснили, что это дочь погибшего секретаря парткома провинции Шань-дун Лю Цзяньчу и находившейся тогда в Яньани Чжан Вэньцю.

Мао Цзэдун расчувствовался и назвал себя приемным отцом Лю Сыци, а ее – своей приемной дочерью. Таким образом, задолго до того, как Лю Сыци познакомилась с Мао Аньином и стала снохой Мао Цзэдуна, она уже была его приемной дочерью. Впрочем, на практике это иногда ни к чему не обязывало ни приемных родителей, ни приемных детей.

Затем на протяжении нескольких лет Лю Сыци жила в Синьцзяне. Только в 1946 г. шестнадцатилетней девушкой она снова вернулась в Яньань. Мао Цзэдун послал за ней на следующий же день после ее приезда в Яньань.

К тому времени Мао Аньин уже с полгода как вернулся из СССР. Молодые люди познакомились в доме Мао Цзэдуна.

Лю Сыци была привлекательной молодой девушкой. Носила обычный френч «ленинского покроя», как его называли в Яньани. Мао Аньин и Лю Сыци сразу стали симпатизировать друг другу. Возможно, рассказы Мао Аньина о Советском Союзе и побудили Лю Сыци выбрать свою будущую профессию – русскую филологию.

Затем Лю Сыци тяжело заболела и снова попала в дом Мао Цзэдуна, возобновила знакомство с Мао Аньином уже только в 1948 г. Тут молодые люди объяснились и обратились к Мао Цзэдуну за разрешением на брак.

Мао Цзэдун, как уже упоминалось, разрешив им дружить, не согласился на брак, утверждая, что Лю Сыци слишком молода и что ей нужно учиться.

Свадьба была отложена. В марте 1949 г. Лю Сыци вместе со всеми учениками школы при учреждениях ЦК партии, именовавшейся «Лянь-чжун», переехала в Бэйпин, где вскоре перешла на учебу в среднюю школу при Пекинском педагогическом университете.

15 октября 1949 г. Мао Аньин и Лю Сыци стали мужем и женой.

После гибели Мао Аньина 20-летняя Лю Сыци осталась молодой вдовой, причем на протяжении почти трех лет ей не сообщали о смерти мужа. При этом Мао Цзэдун установил порядок, в соответствии с которым Лю Сыци навещала его раз в неделю. Мао Цзэдун не рассказывал ей о гибели Мао Аньина. Он делал вид, что ничего не случилось, и успокаивал Лю Сыци, которая не получала, естественно, никаких писем или вестей от мужа. Это была типичная ситуация в свое время и в нашей стране. Родные могли не знать о судьбе близкого человека годами и не решались даже спросить у власть имущих о том, что же произошло. Начиналось все это, видимо, с самого верха и было порождено Мао Цзэдуном и И.В. Сталиным и созданными под их руководством политическими режимами.

Только в 1953 г., когда война в Корее закончилась, Мао Цзэдун сообщил Лю Сыци о гибели Мао Аньина. Сначала, при предварительном разговоре, он поведал ей о героях, которые погибли за дело революции в его семье. Он назвал имена: Ян Кайхой, Мао Цзэминь, Мао Цзэтань, Мао Цзэцзянь, Мао Чусюн. При этой встрече он больше ничего не сказал, но Лю Сыци задумалась, у нее почти не осталось надежды. К тому времени уже было подписано соглашение о прекращении огня в Корее, а от Аньина не было весточки.

Затем, когда она снова навестила Мао Цзэдуна, он наконец сообщил ей о смерти Мао Аньина. Лю Сыци зарыдала. Она была безутешна. Мао Цзэдун сидел одеревенев. Лицо его стало белым. Он снова впал в прострацию, как бы отключился от окружающих.

При этом разговоре присутствовал Чжоу Эньлай. Он посоветовал Лю Сыци прилечь, что она и сделала.

Тогда Чжоу Эньлай пощупал пульс у Мао Цзэдуна и сказал Лю Сыци, что у ее «папы» руки совсем холодные. Тут уже Лю Сыци начала успокаивать Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун, чтобы утешить Лю Сыци, сказал, что отныне он считает ее своей старшей дочерью, то есть старшей по отношению к Ли Минь и Ли Нэ. Он стал ласково называть ее «Сыци-эр».

Она же одно время добивалась того, чтобы тело Мао Аньина вернули и похоронили в Китае. Мао Цзэдун отговорил ее, упирая на то, что Мао Аньин – только один из тысяч и тысяч китайцев, погибших в Корее.

В 1959 г. Лю Сыци в сопровождении своей младшей сестры Чжан Шаохуа на деньги, выделенные Мао Цзэдуном, съездила в КНДР, побывала на могиле мужа. Они совершили эту поездку под большим секретом и под чужими именами; Мао Цзэдун полагал, что не следует причинять лишних неудобств и хлопот властям КНДР. Они прибыли в КНДР под видом рядовых граждан КНР, родственниц погибших китайских добровольцев, и на несколько дней остановились в посольстве КНР в Пхеньяне. Сестры побывали на одном из кладбищ китайских добровольцев, где похоронены 134 человека. Они поклонились могиле Мао Аньина, которая расположена в первом ряду в самой середине кладбища. Затем вернулись на родину.

В свое время Цзян Цин сыграла зловещую роль в судьбе Лю Сыци. Сначала Цзян Цин без умолку твердила, что Мао Аньин «вместо отца», «фактически представляя отца», отправился в Корею. Вероятно, она делала это, подыгрывая политическим настроениям Мао Цзэдуна. Однако затем, после гибели Мао Аньина, она начала сеять слухи, порочившие Лю Сыци, намекая на то, что между свекром и снохой возникли недопустимые отношения; при этом Цзян Цин вину за это, вполне естественно, возлагала на Лю Сыци. Очевидно, Цзян Цин добивалась, чтобы Мао Цзэдун отказал Лю Сыци от дома, чтобы одной родственницей «со стороны Ян Кайхой» у него стало меньше. Лю Сыци пожаловалась на это в письме Мао Цзэдуну. В ответном письме он ее успокаивал, уговаривая не обращать внимания на клевету.

Затем Лю Сыци посоветовали, очевидно по партийной линии и явно с одобрения Мао Цзэдуна, поехать на учебу в Советский Союз, так сказать, сменить обстановку и отвлечься. Это к тому же отвечало профессиональным интересам Лю Сыци.

Во время учебы в Москве Лю Сыци состояла в переписке с Мао Цзэдуном, который подписывал свои письма псевдонимом «Дэшэн».

Когда же Лю Сыци возвратилась в КНР после окончания учебы в Советском Союзе, Цзян Цин тут же распорядилась отобрать у нее пропуск в Чжуннаньхай, заявив, что «Лю Сыци не является членом нашей семьи». Так Лю Сыци была лишена возможности навещать «папу».

Однако они продолжали переписку. В 1959 г. Мао Цзэдун, в частности, писал Лю Сыци:

«…Надо уметь постоять за себя. Надо бороться, делая это ради тех, кто отдал свою жизнь, ради отца, ради народа. Надо уметь постоять за тех людей, которых презирают и ненавидят. У меня все в порядке; беспокоят только мысли о тебе. Живи спокойно.

Отец. 15 января».

Мао Цзэдун писал Лю Сыци и из поездок по стране. В одном из таких писем он обращался к ней так:

«Дитятко… Получше ли себя чувствуешь? Поступила ли в вуз младшая сестренка (Мао Цзэдун имел в виду Чжан Шаохуа. – Ю.Г.)? Я чувствую себя получше, чем дома. Когда одолевает тоска, почитай что-нибудь из классической литературы, почитай стихи. Это развеивает грустные мысли. Давно не виделись, и я соскучился.

Папа. 6 августа».

К 1961 г. прошло уже десять лет со времени гибели Мао Аньина. Лю Сыци, которой было уже за тридцать, по-прежнему жила одна. Мао Цзэдун много раз советовал ей выйти замуж.

Он писал:

«…Послушайся совета. Прими решение и выходи замуж. Пора…

13 июня».

Мао Цзэдун начал советовать Лю Сыци выйти замуж еще в 1957 г. после ее возвращения из СССР. Он также просил своих дочерей поговорить об этом с Лю Сыци. Она же отнекивалась: «Да где же найти подходящего человека?» «Да хоть вслепую, вот просто на улице», – отвечали Ли Минь и Ли Нэ. Лю Сыци шутила в ответ: «А если он окажется рябым?»

Так Лю Сыци долго не желала выходить замуж, хотя Мао Цзэдун и сам рекомендовал ей двух женихов.

Мао Цзэдун просил и других людей подобрать мужа для Лю Сыци. Предложения к нему поступали. Но он браковал все кандидатуры.

Наконец заместитель командующего ВВС НОАК и начальник военно-воздушной академии Лю Чжэнь рассказал Мао Цзэдуну о преподавателе этой академии Ян Маочжи, который так же, как и Лю Сыци, побывал на учебе в СССР. Мао Цзэдун изучил представленные ему соображения и дал согласие на «следующий ход», то есть на знакомство Лю Сыци и Ян Маочжи.

Ян Маочжи был человеком примерно того же возраста, что и Лю Сыци. Это был высокий, физически крепкий парень, чем-то похожий на Мао Аньина. Он происходил из политически благонадежной рыбацкой семьи. Познакомившись с ним, Лю Сыци через некоторое время кивнула в знак согласия на брак.

В 1961 г. Лю Сыци окончила институт и была распределена на работу переводчицей русского языка в бюро технической информации управления исследований инженерных войск НОАК. В феврале 1961 г. они с Ян Маочжи поженились. Свадьба состоялась в доме Лю Сыци, расположенном в пекинском районе Наньчицзы.

Мао Цзэдун в качестве подарка молодым преподнес им собственноручно переписанное свое же стихотворение «О море пою». Он также послал Лю Сыци 300 юаней, наказав: «Я на улице не бываю и не знаю, что бы вам такое хорошее купить. Вы уж сами купите себе на эти деньги подарок».

Отец Ян Маочжи в этот момент был в море и не смог быть на свадьбе. Среди приглашенных преобладали друзья и родственники Лю Сыци. В общей сложности собралось более ста гостей. Мао Аньцин находился на лечении в Даляне и не приехал на свадьбу. Зато присутствовала его будущая жена, младшая сестра Лю Сыци Чжан Шаохуа.

Мао Цзэдун даже не поставил в известность Цзян Цин о свадьбе Лю Сыци. Цзян Цин не было на этой церемонии.

Через несколько месяцев после свадьбы Лю Сыци, которая с момента выхода замуж во второй раз приняла новое имя – Лю Сунлинь, вместе с мужем навестила Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун побеседовал с Ян Маочжи и остался доволен новым мужем Лю Сунлинь.

Цзян Цин и на сей раз не было в доме Мао Цзэдуна. Лю Сунлинь знала, что с 1959 г. Мао Цзэдун и Цзян Цин жили раздельно.

Во время «культурной революции» Цзян Цин жестоко преследовала семью Лю Сунлинь, клеветнически утверждая, что мать Лю Сунлинь Чжан Вэньцю была «предателем», то есть гоминьдановским агентом внутри КПК. В этой связи над Лю Сунлинь нависла серьезная опасность. Попасть к Мао Цзэдуну в Чжуннаньхай она не могла, так как Цзян Цин запретила пускать ее в резиденцию Мао Цзэдуна.

Ян Маочжи служил тогда далеко от Пекина в городе Яньчэн в 4-й воздушной армии. Лю Сунлинь написала ему письмо, спрашивая совета, как поступить. Ян Маочжи понимал, что его жена является объектом политических преследований и что ей грозят репрессии, а следовательно, и он не мог считать себя в безопасности, и тем не менее он ответил на письмо жены так: «Приезжай с детьми ко мне». К тому времени у них было трое детей.

Лю Сунлинь с детьми поехала к мужу.

Ян Маочжи узнал о том, что в его парторганизацию уже пришли документы из центра, в которых содержалось утверждение о том, что его теща является «предателем». Он понимал, что следовало быть предельно внимательным. Он и был весьма осторожным человеком. Кто бы мог подумать, что он сам даст следователям зацепку, ниточку, позволит им, как говорят в КНР, «ухватить себя за косичку»?

В обстановке того времени в 4-й воздушной армии конечно же нашлись люди, которые «разрабатывали» Ян Маочжи и провоцировали его. Его также допрашивали, требуя, чтобы он «внес ясность в обстоятельства», связанные с делами его тещи и жены. Ян Маочжи не выдержал допросов и выдал то, что ему говорила дома его жена. А Лю Сунлинь, да и Чжан Шаохуа, говорили, что в ответ на их беспокойство относительно возможности того, что Цзян Цин может стать преемником Мао Цзэдуна, сам Мао Цзэдун сказал следующее: «Это невозможно. Она не сможет стать преемником! Она не способна выполнять эту работу, потому что ей присуще двурушничество».

Вполне естественно, что в те времена за такие слова приходилось жестоко расплачиваться. Ян Маочжи и Лю Сунлинь взяли под стражу, перевезли в Шанхай и бросили в тюремные камеры. Лю Сунлинь не знала, куда именно ее поместили, однако ей довелось услышать, что в ту самую камеру, где до нее держали известных всем китайцам киноартистов Чжао Даня и Цинь И.

Лю Сунлинь и Ян Маочжи с момента ареста не виделись друг с другом и ничего не знали друг о друге. Их не ставили в известность и о показаниях, которые они давали.

В камере с Лю Сунлинь находились две надзирательницы, не спускавшие с нее глаз. Без их разрешения она не имела даже права подняться, встать на ноги с кровати. В тюрьмах КНР заключенному на протяжении длительного времени не разрешают вставать, двигаться, изменять положение тела; человека заставляют очень долго лежать, не шевелясь. Окно камеры было наглухо заклеено газетами, нельзя было понять, день или ночь за окном. В камере постоянно горела электрическая лампа в 100 свечей. Лю Сунлинь запрещалось иметь наручные часы. Во время сна ей также не разрешалось укрываться одеялом с головой, а можно было натягивать одеяло только до подмышек. Считалось, что благодаря этим мерам можно не допустить самоубийства заключенного. За дверями камеры дежурили надсмотрщики в ботинках с утяжеленной подошвой. Каждый их шаг болью отдавался в голове арестанта.

Лю Сунлинь всегда неожиданно вытаскивали на допросы. Иной раз их провожал Ван Хунвэнь, которого Мао Цзэдун из вожаков «бунтарей» (или цзаофаней) Шанхая сделал своим заместителем по партии. Основываясь на том, в чем проговорился простодушный Ян Маочжи, Ван Хунвэнь стучал кулаком по столу и орал на Лю Сунлинь: «Ты осмелилась возводить клевету на товарища Цзян Цин, а это значит, что ты клевещешь и на председателя Мао. Ты – контрреволюционерка на все сто процентов!»

Лю Сунлинь только что родила четвертого ребенка. Она очень ослабла. С трудом глотала пищу, ее мучила бессонница, она страдала физически и нравственно. Быстро и страшно похудела. Именно тогда она приобрела на всю жизнь ревматизм суставов. Ее ребенку не исполнилось и месяца, а Лю Сунлинь уже заставили ежедневно стирать детские пеленки в ледяной воде. Суставы на руках покраснели и распухли.

Лю Сунлинь заявила тюремщикам, что она хотела бы написать письмо своей матери. Ей разрешили сделать это. Когда она увидела бумагу, у нее из глаз полились слезы и на почтовой бумаге навсегда остались следы слез.

В том письме Лю Сунлинь откровенно высказала мучившие ее мысли: ну почему получается так, что Ян Кайхой вместе с Мао Аньином бросили в тюрьму, почему мать Лю Сунлинь тоже бросили в тюрьму тогда, когда она была беременна ею, и, наконец, почему теперь ее саму бросили в тюрьму; что же это за заколдованный круг такой, из которого нет выхода?

Естественно, что письмо не попало в руки матери Лю Сунлинь, а было приобщено к ее собственному делу. Тюремщики стали орать: «Ах ты, мать твою, ты что же это, осмеливаешься нас сравнивать с гоминьдановцами?»

Так прошло еще четыре месяца. Лю Сунлинь стало совсем невмоготу. Она не видела выхода и решила написать письмо Мао Цзэдуну. Это письмо она адресовала непосредственно Ван Хунвэню для передачи Мао Цзэдуну. Ван Хунвэнь не решился скрыть такое письмо, и оно в конце концов дошло до Мао Цзэдуна.

В результате Лю Сунлинь выпустили из тюрьмы. Однако положение ее существенно не улучшилось. Она попала в другой круг все того же ада. Ее оставили по-прежнему «под надзором» Ван Хунвэня. Изменения состояли только в том, что из тюрьмы ее перевели на «курсы критики Линь Бяо». Дело было в 1972 г. Ее больше не допрашивали, но вынуждали писать бесконечные саморазоблачения и покаяния. Когда терпению ее пришел конец, Лю Сунлинь прямо поставила вопрос перед руководительницей этих курсов: «В чем меня, в конце-то концов, обвиняют?» Ответ был с намеком. Руководительница курсов, очевидно сочувствуя Лю Сунлинь, прямо сказала ей: «А ведь знаешь, фактически против тебя ничего и нет».

Лю Сунлинь, поняв намек, тут же написала докладную записку, в которой сослалась на нездоровье и попросила разрешить ей выехать в Пекин на лечение. Через некоторое время при содействии маршала Е Цзяньина, который ведал повседневной работой в армии, а Лю Сунлинь числилась за НОАК, ее просьба была удовлетворена, и она получила относительную свободу.

Ян Маочжи выпустили из тюрьмы только в 1973 г., тут же отправив в «школу имени 7 мая» на «трудовое перевоспитание». В дальнейшем его переводили из одной части в другую, и только в 1983 г. Ян Маочжи снова оказался в 4-й воздушной армии в должности заместителя начальника отдела исследований. Хотя в отношениях супругов и имелись сложности, но они живут одной семьей. Четверо их детей уже стали взрослыми.

Цзян Цин приложила руку к аресту Лю Сунлинь и заставила ее страдать вместе с мужем и детьми. Когда же после смерти Мао Цзэдуна под арестом оказалась уже Цзян Цин, Лю Сунлинь взяла своего рода реванш, публично заявив о том, что Цзян Цин сама вступила в брак с Мао Цзэдуном с той целью, чтобы «погубить» его.

Второй сын Мао Цзэдуна и Ян Кайхой Мао Аньцин родился в 1924 г. В детстве ему пришлось пережить много несчастий. Говорили, что в Шанхае, когда ему приходилось просить милостыню, его сильно ударили по голове. Мао Аньцин стал больным человеком, ему время от времени требовалось лечение в психиатрических больницах.

В 1937 г. Мао Аньцин вместе со старшим братом был переправлен в Советский Союз. На протяжении нескольких лет он находился в Ивановском интернациональном детском доме, затем учился на китайском отделении Московского института востоковедения. Кстати говоря, именно там он начал овладевать китайской грамотой, иероглифами. Мао Аньцин, которого звали тогда русским именем Николай, предпочитал говорить по-русски. В студенческие годы он любил играть в шахматы и ему нравились блондинки.

После возвращения на родину в 1947 г. (по другим сведениям, в 1951 г.) Мао Аньцин не принимал никакого участия ни в общественной, ни в политической жизни. Отец не предъявлял к больному сыну никаких требований, заботясь только о его лечении.

Сыновья Мао Цзэдуна – родные братья Мао Аньин и Мао Аньцин – были женаты на сводных сестрах: соответственно на Лю Сыци и на Чжан Шаохуа. Браку Мао Аньцина и Чжан Шаохуа предшествовала целая история.

По возвращении в Пекин, уже в годы КНР, Мао Аньцин в первое время подрабатывал в институте марксизма-ленинизма при ЦК КПК в должности переводчика. Мао Аньцин неважно владел тогда китайским языком. Да и общее состояние его здоровья сказывалось на ситуации. Будучи человеком нервным и мнительным, он обострял отношения с коллегами и начальниками, особенно когда речь шла о тонкостях перевода с русского на китайский язык.

Осенью 1951 г. Мао Аньцин разволновался и оскорбил в ходе ссоры своего руководителя, после этого пришлось отозвать его с работы. Он перебрался в Чжуннаньхай, где в полной мере испытал на себе дурное обращение со стороны Цзян Цин. Впоследствии, когда саму Цзян Цин подвергли критике, утверждалось, в частности, что она якобы заставила Мао Аньцина жить в домике для ее обезьянок. Цзян Цин любила домашних животных, особенно обезьян. Она возилась с ними, шила им одежду и т. д. В резиденции Мао Цзэдуна в Чжуннаньхае для любимых обезьянок Цзян Цин был сооружен небольшой флигелек, в котором и разместили Мао Аньцина.

Затем Мао Цзэдун счел за лучшее разделить Цзян Цин и Мао Аньцина, отправить сына в другой город для прохождения курса лечения. Так Мао Аньцин оказался в психиатрической лечебнице.

Находясь на лечении в городе Даляне, Мао Аньцин начал ухаживать за медицинской сестрой по фамилии Сюй. Молодые люди хотели пожениться, но против этого резко возражала Цзян Цин. Она утверждала, что Мао Аньцин, как психически больной человек, не имеет права сам выбирать себе жену. На самом же деле Цзян Цин опасалась появления новых членов фракции Ян Кайхой в клане Мао Цзэдуна.

Стремясь разрядить обстановку, Мао Аньцина отправили в СССР на лечение. Медсестре Сюй, несмотря на ее просьбы, не позволили сопровождать любимого. Молодые стали переписываться, но Цзян Цин перехватывала их письма. В конце концов девушка поняла, что с Цзян Цин ей не совладать, отступилась от Мао Аньцина и в 1955 г. вышла замуж за другого человека.

Тем временем Мао Аньцин влюбился снова. Теперь уже в русскую девушку, москвичку, свою однокурсницу (кажется, ее звали Надежда). Цзян Цин считала, что такой брак ее устраивает, так как снимает угрозу ввода в семью Мао Цзэдуна нового «китайского» элемента. Цзян Цин представлялось, что лучшим выходом из ситуации был бы брак Мао Аньцина именно с русской девушкой, после которого Мао Аньцин поселился бы постоянно в СССР. Мао Аньцин уже сделал девушке подарки: украшения, отрез на платье.

Однако свадьбу так и не суждено было сыграть. Прежде всего сама девушка никак не давала окончательного согласия на то, чтобы стать женой Мао Аньцина. Да и Мао Цзэдун не санкционировал этот брак.

Сыграли свою роль и иные обстоятельства. В том же 1955 г. в Москве на филологическом факультете МГУ училась Лю Сыци. Она сумела довести до сведения Мао Цзэдуна (несмотря на препятствия со стороны Цзян Цин), что Мао Аньцин физически плохо себя чувствует. Мао Цзэдун распорядился переправить сына на родину. Мао Аньцин снова оказался в психиатрической клинике города Даляня. Это произошло в декабре 1955 г.

И тут на сцене появилась младшая сестра Лю Сыци Чжан Шаохуа, которая быстро сблизилась с Мао Аньцином. Ей было тогда 17 лет, а ему 31 год. Молодые люди, разумеется, испытывали симпатии друг к другу, но нельзя исключать и меркантильных интересов обеих сестер, в том числе и их политических расчетов.

Как бы там ни было, а фракция Ян Кайхой «под боком» у Мао Цзэдуна усилилась. При этом важно отметить, что Мао Цзэдун сам содействовал фракционности в своей семье. Например, он наказывал Мао Аньцину передавать ему письма только через Лю Сыци, Чжан Шаохуа и Ли Минь.

С той поры Цзян Цин перестала разговаривать с Мао Аньцином и Чжан Шаохуа. Она даже не допустила ни его, ни Чжан Шаохуа на похороны Мао Цзэдуна.

В 1966 г., во время «культурной революции», Цзян Цин заявляла, выступая перед широкой аудиторией молодых участников этой кампании, что Чжан Шаохуа никогда не была ее «настоящей невесткой», что и Мао Цзэдун не признавал ее своей снохой. Цзян Цин утверждала, что Чжан Шаохуа просто-напросто воспользовалась тем, что Мао Аньцин психически болен, и вступила с ним в связь.

В том же выступлении Цзян Цин обрушилась на всю фракцию Ян Кайхой. Она заявила, что 10 лет страдала от поведения Лю Сыци, намекая, что та после гибели Мао Аньина вела себя безнравственно и аморально. Одновременно Цзян Цин критиковала и бранила Ян Кайчжи и его супругу, в результате чего оба они потеряли тогда работу и подверглись преследованиям.

В 1970 г. у Мао Аньцина и Чжан Шаохуа родился сын – внук Мао Цзэдуна. Его зовут Мао Синьюй. Он отличается нездоровой полнотой; говорят, весит более 100 килограммов.

Чжан Шаохуа рожала в военном госпитале № 301 в Пекине, в спецбольнице для высших руководителей КПК – КНР. Цзян Цин была чрезвычайно недовольна всем этим. Она полагала, что ребенок у Чжан Шаохуа не от Мао Аньцина, что это – «плод политических интриг», желания сестер Лю Сыци и Чжан Шаохуа снова приблизиться к Мао Цзэдуну, подарив ему наследника. После того как Чжан Шаохуа родила сына, Цзян Цин фактически блокировала ее и отрезала от внешнего мира. Телефон в палате был отключен. У Мао Аньцина в это время был очередной приступ. В течение 70 дней он не имел сведений о жене, не знал о рождении ребенка, думал, что его жена и ребенок погибли при родах.

Мао Аньцин жив и в настоящее время. Когда Цзян Цин оказалась в тюрьме, положение Мао Аньцина и Чжан Шаохуа было легализовано. Организовали посещение ими Дома памяти председателя Мао Цзэдуна. При этом Чжан Шаохуа не преминула сделать заявление о том, что это Цзян Цин довела Мао Аньцина до сумасшествия.

Жена Мао Аньцина Чжан Шаохуа – это сводная сестра жены Мао Аньина Лю Сыци, у них были разные отцы.

Чжан Вэньцю вышла замуж во второй раз в 1937 г. в Яньани, 6 лет спустя после гибели своего первого мужа, отца Лю Сыци. Ее второй муж был также членом КПК, командиром роты в войсках Пэн Дэхуая. Его звали Чэнь Чжэнья. Пэн Дэхуай в качестве подарка к их свадьбе с Чжан Вэньцю выдал 60 юаней. На следующий год после свадьбы у Чэнь Чжэнья и Чжан Вэньцю родилась их первая дочь Чжан Шаохуа.

Чэнь Чжэнья был тяжело ранен, в 1939 г. было решено отправить его на лечение в СССР вместе с женой и двумя дочерьми.

Путь лежал через Синьцзян, где семью задержал военный властитель Синьцзяна Шэн Шицай. Чэнь Чжэнья был помещен в больницу, где скоро и умер. Считают, что его отравил врач из русских белогвардейцев. Вскоре после смерти мужа Чжан Вэньцю в 1944 г. родила свою вторую дочь от Чэнь Чжэнья, назвав ее Шаолинь. Таким образом, трех дочерей Чжан Вэньцю звали Лю Сыци, Чжан Шаохуа и Чжан Шаолинь. Когда Шэн Шицай арестовал в Синьцзяне членов КПК, Чжан Вэньцю была посажена в тюрьму вместе с дочерьми.

Что касается самой Чжан Шаохуа, то о ней говорили, что эта девочка «выросла на спине лошади и в тюрьме». В годы гражданской войны она не имела возможности посещать школу.

После создания КНР вместе со своей сестрой Лю Сыци, ставшей невестой Мао Аньина, Чжан Шаохуа начала посещать дом Мао Цзэдуна.

Она была тогда еще ребенком, очень шустрой и сообразительной девочкой. Она быстро освоилась в доме Мао Цзэдуна, научилась называть его «дядей». Мао Цзэдун питал слабость к маленьким девочкам, молодым девушкам и парням. Ему нравились дети и молодые люди. Однажды Чжан Шаохуа сказала Мао Цзэдуну: «Дядя Мао, я тоже хочу ходить в школу». Ей было тогда лет десять-одиннадцать.

Через несколько дней секретарь Мао Цзэдуна по вопросам быта Е Цзылун дал ей рекомендательное письмо для поступления в начальную школу «Юйин» для детей сотрудников учреждений прямого подчинения ЦК КПК.

Чжан Шаохуа начала учиться в этой привилегированной школе. Она продолжала приходить в гости в дом Мао Цзэдуна, рассказывала ему о прочитанных книгах. Он внимательно слушал, как-то раз она заметила в одном из его книжных шкафов книгу с его закладкой, о которой она недавно рассказывала «дяде Мао». Книга называлась «Краткие строки. Любовь».

Окончив среднюю школу, Чжан Шаохуа в 1959 г. поступила на факультет китайского языка Пекинского университета. В студенческие годы она продолжала бывать у Мао Цзэдуна. Как-то раз он спросил у нее, кто из поэтов эпохи Сун ей нравится больше других. Чжан Шаохуа ответила, что это Лу Ю[2], потому что он – патриот, боец и готов пожертвовать жизнью.

Тогда Мао Цзэдун специально для Чжан Шаохуа переписал стихотворение «Ночью брожу по дворцу». Она хранила этот листок даже тогда, когда переживала невзгоды во время «культурной революции».

В 1960 г. Чжан Шаохуа отправилась лечиться в Далянь. Там она снова увиделась с Мао Аньцином, с которым ее связывали известные отношения: уже с 1955 г. Мао Цзэдун поощрял дружбу сына с Чжан Шаохуа. В 1962 г., после семи лет неоформленных отношений, Мао Аньцин (38 лет) и Чжан Шаохуа (24 лет) вступили в брак. Они навестили в Пекине Мао Цзэдуна, который, едва их завидел, радостно воскликнул: «Ну вот и наши молодые».

В те годы Мао Аньцин по службе числился за Генштабом НОАК. Мао Цзэдун наказал молодым нанести визит начальнику Генерального штаба Ло Жуйцину и испросить у него отпуск, чтобы съездить на родину в провинцию Хунань. В Чанша они побывали на могиле Ян Кайхой, повидались с девяностолетней бабушкой. При этой встрече присутствовали Ян Кайчжи и его супруга Ли Чундэ. Затем молодые побывали в родной деревне Мао Цзэдуна Шаошаньчун.

В их семейной жизни были и нерадостные времена. Чжан Шаохуа стала хандрить, так как замужество не принесло ей того общественного положения, на которое она, вероятно, рассчитывала. К тому же у нее что-то не ладилось со здоровьем. Чжан Шаохуа все время была в дурном настроении, переживала, что никак не может окончить институт. Ей предлагали перевестись из Пекина на учебу в Далянь. Конечно, ей это очень не нравилось. Наоборот, она стремилась вместе с мужем оказаться в Пекине. Вероятно, она обижалась на Мао Аньцина за то, что он не сумел добиться от отца разрешения переселиться в столицу. Одним словом, отношения между Чжан Шаохуа и Мао Аньцином дошли до грани разрыва.

Об этом вскоре стало известно Мао Цзэдуну. 3 июня 1962 г. Мао Цзэдун написал Чжан Шаохуа письмо, в котором советовал ей проявлять больше мужества, поменьше капризничать, помогать мужу и упорно учиться.

Получив такое письмо, Чжан Шаохуа одумалась, стараясь впредь вести себя в соответствии с пожеланиями Мао Цзэдуна. Она навела порядок в доме, начала ухаживать за больным Мао Аньцином, продолжила учебу в Пекинском университете и успешно окончила его.

Таким образом, Мао Цзэдун и Чжан Вэньцю переженили своих сыновей и дочерей. Как-то раз Чжан Шаохуа привела в дом Мао Цзэдуна свою младшую сестру Шаолинь. Мао Цзэдун по этому случаю изволил пошутить: «Что же нам теперь делать? У меня больше нет сыновей». А потом добавил, обращаясь к Чжан Шаолинь: «Знаешь что, две твои старшие сестры – мои снохи. А ты будешь моей приемной дочерью, договорились? Пока я жив, навещай меня постоянно». Он сфотографировался с Шаолинь на память.

В начале «культурной революции» Чжан Шаохуа оказалась одной из 16 студентов Пекинского университета, которые совершили политическую ошибку, подписав коллективное письмо в защиту руководителя рабочей группы в Пекинском университете Чжан Чэнсяня. Когда Цзян Цин стало известно об этом, она тут же приказала начать преследование Чжан Шаохуа и всей ее родни, от старой матери до младшей сестры.

Услыхав о грозящей опасности, сестры той же ночью укатили на велосипедах из университета. Цзян Цин приказала устроить засаду в госпитале, где находился больной Мао Аньцин, полагая, что Чжан Шаохуа приедет именно туда. Однако она туда не поехала. Сестры начали скрываться. Цзян Цин, рассказав об этом Мао Цзэдуну, говорила: «Ну вот, хороша невестка! Муж у нее болен, а она и носа в больницу не кажет».

Чжан Шаохуа и ее родственники вздохнули с облегчением только после того, как Цзян Цин сама оказалась под арестом.

В настоящее время Чжан Шаохуа по-прежнему числится на службе в НОАК. Она член Союза китайских писателей. За последние годы опубликовала более десятка статей публицистического плана, обрабатывает материалы по истории партии, готовит к печати воспоминания своей матери Чжан Вэньцю.

Следы Мао Аньлуна – третьего сына Мао Цзэдуна и Ян Кайхой, родившегося в 1927 г., утеряны. В условиях, когда семью разбросало ураганом событий, он потерялся в 1931—1932 гг. в Шанхае. (В КНР живет человек, утверждающий, что он – Мао Аньлун.)

Глава четвертаяХэ Цзычжэнь – третья жена

Третьей женой Мао Цзэдуна стала Хэ Цзычжэнь, героиня партизанских боев в горах Цзинганшаня, женщина-воин, отважно вступавшая в схватки с врагами. Ей не было еще и 18 лет, внешне она была очень привлекательна, да и решительная, суровая ее натура пришлась тогда по душе тридцатипятилетнему Мао Цзэдуну.

Хэ Цзычжэнь родилась осенью 1910 г. (ее дочь Цзяоцзяо утверждает, что это произошло в сентябре 1909-го) в провинции Цзянси в затерянном в горах городке Юнсинь в семье небогатого купца, довольно образованного человека с поэтическими наклонностями. Своей новорожденной дочурке он дал детское имя «Гуйюань», что означает «Коричное деревце и полная луна», иначе «Круглая луна в коричном саду». Девочка появилась на свет в благодатную осеннюю пору, когда благоухают коричные деревья и царит полнолуние. Девочка выросла и стала красивой умной девушкой, однако с взрывным и упрямым характером. Как и многие женщины из тех краев, Хэ Цзычжэнь была отчаянно смелым человеком. И с мужчинами она была бедовой, очень бойкой, за словом в карман не лезла.

О характере людей из родных мест Хэ Цзычжэнь рассказывает следующее предание. Неподалеку от городка, где она родилась, находится Пруд верности, названный так потому, что три тысячи воинов, сражавшихся против чужеземцев-монголов и потерпевших поражение в бою, не желая попадать под гнет врага, сами по своей воле утопились в этом пруду, демонстрируя верность своей отчизне.

Вступив в пору юности, Хэ Цзычжэнь, как в свое время и Ян Кайхой, коротко остригла волосы и как в омут головой бросилась в революционную деятельность. Еще в школе она начала читать революционную литературу и познакомилась с первыми коммунистами своего уезда, оказавшими на нее большое влияние.

В 1926 г., когда ей было всего 16 лет, Хэ Цзычжэнь организовала в уезде женский союз. В 1927 г. вместе со своим старшим братом Хэ Сюеминем она стала членом КПК, возглавила отряд вооруженных крестьян, который ушел в горы продолжать борьбу, когда коммунисты потерпели поражение в городах. Крестьяне под руководством брата и сестры Хэ начали оказывать вооруженное сопротивление властям в районе Цзин-ганшань еще до прихода в эти края Мао Цзэдуна и его людей.

Взаимное влечение Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь возникло мгновенно. В мае 1928 г. Мао Цзэдун, не обращая внимания на мнение других людей, пригласил Хэ Цзычжэнь поужинать с ним вдвоем, эта трапеза затянулась за полночь. Мао Цзэдун без обиняков спросил: «Цзычжэнь, а не хочешь ли ты ко мне, вместе со мной работать и жить?» – «Конечно, хочу», – отвечала Хэ Цзычжэнь. К сожительству оба они относились без предрассудков. Мао Цзэдуна не смущало ни то, что у него дома оставалась жена и трое детей, ни то, что Хэ Цзычжэнь не было еще и 18 лет. Он просто велел передать старшему брату Хэ Цзычжэнь Хэ Сюеминю, что с завтрашнего дня Хэ Цзычжэнь будет с ним и становится его секретарем.

В первое время Мао Цзэдун и Хэ Цзычжэнь были неразлучны. В комнате, где они жили, стояли лишь кровать, стол и два стула. Хэ Цзычжэнь сразу же взяла на себя заботы о быте Мао Цзэдуна. Он уже тогда страдал запорами, которые мучили его всю жизнь. Хэ Цзычжэнь ставила ему клизмы из мыльной воды.

Стараясь наладить работу его желудка, Хэ Цзычжэнь решила покормить его нежным мясом «полевых курочек», то есть съедобных лягушек. Телохранители сплели сетки и вместе с Хэ Цзычжэнь наловили килограмма два этих земноводных, затем поджарили их окорочка и подали Мао Цзэдуну с перцем. Мао Цзэдун полакомился ими вволю. Он полюбил это новшество в еде, предложенное ему Хэ Цзычжэнь. Впоследствии «полевые курочки» почти всегда были в меню на горе Лушань, когда там проводил часть своего времени Мао Цзэдун уже в годы КНР.

В 1929 г. Хэ Цзычжэнь, участвуя в рейдах по занятым противником населенным пунктам, привозила Мао Цзэдуну «духовную пищу» – газеты, документы штабов или органов управления местной администрации. Мао Цзэдун очень ценил такую помощь в работе.

Примерно через год после того как они сошлись Хэ Цзычжэнь родила девочку, которую почти сразу же отдали в крестьянскую семью на воспитание, за что людям заплатили. Следы девочки оказались утеряны. Это был первый ребенок Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь.

В 1932 г. Мао Цзэдун довольно тяжело заболел. Хэ Цзычжэнь тоже чувствовала себя неважно после тяжелых родов. У них в 1932 г. родился сын Мао Аньхун, или Маомао. Это был второй ребенок и первый сын Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь. У Мао Цзэдуна он был уже четвертым сыном.

Жили они тогда в окрестностях города Жуйцзиня. В октябре 1932 г. Мао Цзэдуна вызвали на совещание ЦК партии в город Нинду и осудили за правый уклон. Его освободили от обязанностей комиссара рабоче-крестьянской Красной Армии Китая, секретаря фронтового комитета армии. Иначе говоря, он потерял реальные рычаги власти. Мао Цзэдун остался только председателем Временного Центрального правительства Советской Республики Чжунхуа, или Китайской Советской Республики.

Это был почетный пост, не дававший, однако, никаких прав. Особенно угнетало Мао Цзэдуна то, что он был отстранен от руководства армией. Покидая Нинду, он сказал члену руководства партии Ван Цзясяну: «Если положение на фронте того потребует, дайте мне знать, я немедленно прибуду». Мао Цзэдун не верил, что кто бы то ни было способен лучше, чем он, руководить военными действиями.

Оказавшись не у дел, Мао Цзэдун расположился со своей охраной в здании заброшенного монастыря. Узнав обо всем этом, Хэ Цзычжэнь, несмотря на то что она только что родила Мао Аньхуна и сама была еще очень слаба, тут же с младенцем на руках приехала к Мао Цзэдуну. Она начала ухаживать за больным, переживавшим свое падение мужем, отдавая ему даже те продукты, которые выделялись ей как роженице. Она требовала у председателя советского правительства провинции Фуцзянь Дэн Цзыхоя оказывать помощь Мао Цзэдуну. Дело было в том, что, узнав о снятии Мао Цзэдуна с постов, снабженцы позволили себе не удовлетворять просьбы Хэ Цзычжэнь. Телохранители Мао Цзэдуна из-за этого вступали в перебранку со снабженцами. Хэ Цзычжэнь уговаривала телохранителей не поднимать шума, надеясь на Дэн Цзыхоя.

Одним словом, когда Мао Цзэдуну было трудно и он терял присутствие духа, Хэ Цзычжэнь с ее решительным боевым характером становилась той искрой, которая вновь зажигала в Мао Цзэдуне стремление к жизни и к борьбе. Тут Мао Цзэдун многим обязан Хэ Цзычжэнь.

В этот период Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь лишили допуска к работе с секретной документацией. Гонениям подвергались и родственники Хэ Цзычжэнь, которые, по ее словам, все отдали революции, пустили по ветру свое состояние и с головой ушли в революционную борьбу.

Сестра Хэ Цзычжэнь Хэ И была замужем за младшим братом Мао Цзэдуна Мао Цзэтанем, которого тогда же, в 1932 г., причислили к участникам антипартийной группы. Саму Хэ И при этом вынуждали отречься от мужа, отмежеваться от Мао Цзэтаня и его политических взглядов. Одновременно подвергался нападкам и второй из младших братьев Мао Цзэдуна Мао Цзэминь.

Одним словом, начало 1930-х гг. было для Мао Цзэдуна очень трудным временем, может быть, самым напряженным во внутрипартийной борьбе. И именно в эти годы он имел твердую опору в лице Хэ Цзычжэнь.

В Цзинганшане, Жуйцзине, Чандине, Цзуньи, Яньани Хэ Цзычжэнь все время была рядом с Мао Цзэдуном. Она своей рукой четким почерком переписала для него множество документов, помогала ему в работе, выполняя обязанности технического секретаря. Хэ Цзычжэнь и Мао Цзэдун любили книги, любили каллиграфию; помимо всего прочего их сближало и это.

В 1933 г. Хэ Цзычжэнь снова родила. Дитя родилось мертвым. Это был третий ребенок Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь, их вторая дочь.

В октябре 1934 г. начался длительный переход из советских районов в провинции Цзянси на север страны. Сыну Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь Мао Аньхуну было всего два года. Брать его с собой в поход не представлялось возможным, мальчика пришлось оставить на попечение сестры Хэ Цзычжэнь Хэ И и ее мужа, младшего брата Мао Цзэдуна, которые ушли в партизаны в этих же местах. Однако боевая обстановка вскоре вынудила Хэ И оставить Мао Аньхуна в крестьянской семье. Следы этого сына Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь оказались утеряны.

Что же касается Хэ Цзычжэнь, то она отправилась в поход, будучи снова беременной. Женщин среди участников похода были единицы.

В феврале 1935 г. Хэ Цзычжэнь родила очередного ребенка. Это произошло после трудного 40-километрового дневного перехода. На следующее утро надо было продолжать движение. Дитя оставили крестьянам, заплатив им 30 монет. Следы его тоже были утеряны. Вскоре при налете авиации Хэ Цзычжэнь была тяжело ранена. У нее было 8 пулевых и осколочных ранений. Из них самые серьезные – в голову и в грудь, также была повреждена нога. Операция оказалась тяжелой. Все пули и осколки извлечь так и не удалось.

На протяжении всего похода встречи Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь были редкими. По мере возможности Хэ Цзычжэнь старалась заботиться об одежде и питании мужа. Мао Цзэдун также давал указания выделять для беременной Хэ Цзычжэнь мула, а после ранения нести ее на носилках. Наконец поход был завершен.

В 1936 г. Хэ Цзычжэнь работала счетоводом в банке особого района, размещавшемся в городе Баоань в северной части провинции Шэньси. Банк располагался в старой конюшне. Беременная Хэ Цзычжэнь и еще несколько человек на себе вывозили из конюшни тонны слежавшегося навоза, приводили помещение в рабочий вид. Жили они тогда с Мао Цзэдуном в пещере, где не было даже кровати. Хэ Цзычжэнь, которая, кстати сказать, умела хорошо готовить, варила пищу на костре, который разводили между кирпичей, служивших подставками для котла.

Она, как уже упоминалось, еще не оправилась от ранений и в то же время ждала ребенка. Схватки начались ночью. Хэ Цзычжэнь, стремясь не потревожить сон Мао Цзэдуна, буквально ползком перебралась в заброшенную хибару по соседству и начала обметать там пыль. Но не смогла закончить – родила. Явился Мао Цзэдун, разбуженный телохранителями. Прибежали подруги Хэ Цзычжэнь, бок о бок с которыми она прошла весь поход, жены Чжу Дэ Кан Кэцин и Чжоу Эньлая Дэн Инчао. Они спросили у Мао Цзэдуна, родила ли уже его жена. Мао Цзэдун пошутил: «Снесла, легко так выкатилось это яичко, да пребольшое!» Увидев дитя, Дэн Инчао воскликнула: «Ну, прелесть, просто прелесть!» По-китайски «прелесть» звучит: «Цзяоцзяо». Так и стали называть девочку.

Здесь необходимо подробнее остановиться на настроениях Мао Цзэдуна и рассказать о женщинах, вошедших на некоторое время в жизнь будущего китайского руководителя.

В 1937 г. руководство КПК только что обосновалось в Яньани, маленьком городке далеко от столиц, в китайской северной глуши. Они пришли туда под давлением преследовавших их властей. В Яньань вдруг впервые в истории этого городка попали люди из «большой политики», большой жизни, многие были и из больших городов. Жизнь Яньани резко изменилась.

Настроение у Мао Цзэдуна было скверным. Хотя, если смотреть на дело только с точки зрения расстановки политических сил в руководстве партии, то печалиться не было причин. Ему удалось занять положение первого человека в партии, во всяком случае фактически. В Яньани уже было известно, что именно в руках у Мао Цзэдуна находилась реальная власть над армией, партией, правительственными учреждениями. Мао Цзэдун был тогда в Яньани и в других районах страны, где у руководства находились коммунисты, как говорится, и царь, и бог, и воинский начальник.

Более всего его угнетала не политическая ситуация, а состояние дел в собственной семье. Его супруга Хэ Цзычжэнь уже не была семнадцатилетней, полной энергии лихой девицей. Ей изрядно досталось за десять лет жизни с Мао Цзэдуном. Непрестанные сражения, длительные переходы, шесть беременностей, тяжелые ранения при бомбежке. Вынужденное расставание с тремя только что рожденными детьми. И наконец, фактическое отстранение от участия в политической жизни, причем с ведома Мао Цзэдуна. Растущее непонимание в семье между супругами, когда Хэ Цзычжэнь постоянно ощущала на себе все возраставший эгоизм и наглость мужа, претендовавшего на положение Бога.

Психика Хэ Цзычжэнь не выдержала. У нее и без того был вспыльчивый характер. Она стала чаще замыкаться в себе, подолгу молчала, затем из-за мелочей взрывалась, хваталась за что придется. Могла схватиться и за собственный маузер. Начались ежедневные шумные сцены, крики, слезы, брань. Мао Цзэдун вылетал из пещеры, уходил подальше от дома.

Так он случайно впервые оказался в районе Яньцзялин, в актовом зале ЦК партии, где с недавних пор стали устраивать танцы.

Начались танцевальные вечера по причинам понятным и естественным – в руководстве партии было довольно много людей, принадлежавших к интеллигенции, многие учились за пределами Китая, в Западной Европе, в Советском Союзе, в Японии. А после перебазирования штаб-квартиры КПК в Яньань туда стали постоянно прибывать и группы молодежи, желавшей принять участие в борьбе. И вот в Яньцзялине, в актовом зале ЦК КПК, почти ежедневно стали устраивать танцевальные вечера. Разумеется, была получена санкция руководства. На этих танцевальных вечерах частенько бывали и высшие руководители партии: Чжу Дэ, Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, другие. Не было среди них поначалу только Мао Цзэдуна.

Возможно, помимо прочих причин, это вызывалось и тем, что он не знал нот, не пел песен, не имел музыкального слуха, а в танцах терял ритм. Когда-то его учили держаться в военном строю, но и это у него неважно получалось. Он был, как говорят, увальнем, «деревенщиной».

Когда он в первый раз пришел в Яньцзялин, то первой женщиной, пригласившей его танцевать, была У Гуанвэй, или У Лили. Обычно ее звали просто по имени Лили. Для иностранцев в Яньани она была Лили У.

У Гуанвэй родилась в 1911 г. К моменту встречи с Мао Цзэдуном ей было 26 лет. Она училась в Китае и в Японии. Лили была молодой, обладавшей поэтическим даром женщиной, хорошей драматической актрисой; она прекрасно владела английским языком. Она уже была замужем, но рассталась с мужем.

Она была высокого роста, очень стройная, со спокойными красивыми и живыми глазами. На ней было ципао – традиционное нарядное женское платье, облегающее фигуру, длинное до пят, но с разрезами с боков до бедра. Прекрасные черные волосы спускались на плечи, оттеняя продолговатое красивое лицо с яркими черными бровями.

Мао Цзэдун, как это с ним было в жизни неоднократно, оторопел, заглядевшись на нее. Она же сама подошла к нему, пригласив на танец. Он жестом показал, что «мы, дескать, этого вашего не понимаем, танцевать не умеем».

Тогда Лили сказала:

– Как же так? Вы написали «Относительно практики». Неужели вы не сумеете пройтись в танце?

Это был настоящий вызов. Мао Цзэдун всегда принимал вызов.

– Да, да, надо практиковаться. Надо попробовать, что это такое на практике, – ответил он.

Он пошел с Лили в круг танцующих пар, но все время наступал на ноги то партнерше, то соседям. Находясь под чарами Лили, Мао Цзэдун оказался вдруг послушным учеником. Желая растопить атмосферу первой неловкости, он, по своему обыкновению, стал подшучивать.

Лили за словом в карман не лезла:

– Я бы с вами не рискнула вступать в штыковой бой.

Мао Цзэдун расхохотался:

– Ах ты маленькая буржуйка! Куда тебе со мной тягаться? Вот ты бы лучше попробовала угадать, кто это все тужится вступить в схватку со мной, со старым Мао? – И тут же, видя, что ответа не дождешься, или не желая слышать ответ, высказал то, что всегда занимало его мысли: – Чан Кайши!

Окружающие громко рассмеялись. Все смешалось, потерялся ритм. Музыка смолкла.

Лили еще больше очаровывала Мао Цзэдуна, она-то не растерялась. Взглянув в глаза Мао Цзэдуну, она шаловливо сказала:

– Вот, смотрите, как вы все разрушили на нашей танцплощадке. И как же быстро вы в этом преуспели. А для того чтобы снова все привести в порядок, придется потрудиться. Это не так-то легко сделать.

Лили инстинктивно ухватила самую суть натуры Мао Цзэдуна – его одержимость идеей разрушения существующего порядка вещей.

– Ага, проказница, да у тебя философский склад ума, – со своим хунаньским акцентом Мао Цзэдун спросил: – А скажи-ка мне, как тебя кличут?

– У Лили.

– Это хорошо. Ну, наша Лили, завтра вечером ты опять будешь учить меня танцевать. – Мао Цзэдун произнес эти слова, легонько пожал нежную ручку городской барышни, повернулся и удалился.

У Лили была поражена. Она не могла сразу осознать, что случилось. Она вдруг нежданно-негаданно стала первой учительницей танцев самого Мао Цзэдуна. У нее получилась с ним остроумная словесная пикировка. Она вдруг ощутила, что привлекательна для него. А ведь он был для нее солнцем, на свет которого она и приехала в Яньань.

С этого вечера Мао Цзэдун стал постоянно бывать на танцах. Лили вела его в танце. Он научился нескольким танцевальным па. Мао Цзэдун не только танцевал с Лили, но и приглашал ее посидеть с ним. Нужно иметь в виду, что Мао Цзэдун везде, в том числе и на танцевальных вечерах, появлялся в сопровождении своих телохранителей. Он научился их в определенных обстоятельствах не замечать, и в то же время он свободно распоряжался ими, отдавая приказания сделать то или это. Вот и тут он велел найти местечко, где он мог бы посидеть с Лили, а также принести легкое угощение: финики и свой любимый перец. Оказалось, У Лили, эта прелестница из Шанхая, вовсе не любила перец. Зато она могла выпить с кавалером. В общем, они поладили.

Это ощущение было для Мао Цзэдуна внове; он никогда, особенно в последние месяцы, не чувствовал себя так свободно и раскованно с Хэ Цзычжэнь. Быть может потому, что они с Лили все-таки не были равными товарищами по партии? Хэ Цзычжэнь всегда считала – и это было не наигранным, а реальным, – что главное в ее жизни – участие в политической и вооруженной борьбе. Она была боевой подругой Мао Цзэдуна. У Лили не претендовала на такую роль. Ее вполне устраивала роль женщины рядом с Мао Цзэдуном, чувство женской власти и в то же время обожание своего кавалера, преклонение перед его достоинствами.

Было и нечто сходное в первых моментах встреч Мао Цзэдуна с Хэ Цзычжэнь и с У Лили. Обе были молоды и очаровательны. Обе произвели впечатление на Мао Цзэдуна. У обеих был хорошо подвешен язык. Обе тянулись к Мао Цзэдуну, а он был рад тому вниманию, с которым они к нему относились. И обе, увы, оказались нужны ему только на время.

У Хэ Цзычжэнь были глубокий грудной тембр голоса, огромные глаза. Они как магические кристаллы действовали на человека. На сердце у Мао Цзэдуна тогда, при первых встречах с ней, становилось сладко-сладко.

Хэ Цзычжэнь и по своему воспитанию была из тех женщин, которые привлекали Мао Цзэдуна. Она родилась в семье просвещенного джентри. Ее мать была начитанной женщиной. В этом Хэ Цзычжэнь чем-то напоминала и Ян Кайхой. В иных обстоятельствах и Хэ Цзычжэнь, и Ян Кайхой могли бы стать женами в домах, созданных для классического маленького семейного счастья. Может быть, Мао Цзэдуна, даже неосознанно, привлекало в них обеих именно это. Ведь когда речь шла о взаимоотношениях мужчины и женщины, о чувствах супругов в часы их личного счастья, существовала гармония. Мао Цзэдун был грубоват, а эти женщины достаточно тонки, мягки и нежны, чтобы ему с ними, а им с ним было хорошо.

Однако и Ян Кайхой, и Хэ Цзычжэнь, в отличие от У Лили, субъективно стремились в политическую жизнь. А здесь их вес и вес Мао Цзэдуна был несравним. Из-за этого возникали разлад, трещины, ссоры, недопонимание. Хэ Цзычжэнь не желала быть той, как говорят в Китае, бирюзовой яшмой, той драгоценностью, которая создает свою маленькую семью, свой дом. У нее был поистине мужской характер. Она не могла полностью подчиниться воле мужчины, мужа. Хэ Цзычжэнь обожала оружие, свой маузер, любила стрельбу, борьбу, сражения. Будучи, в сущности, добрым человеком, она в то же время быстро взрывалась, раздражалась, отличалась вспыльчивостью.

Мао Цзэдун и Хэ Цзычжэнь ладили лишь тогда, когда им обоим приходилось несладко. Они могли вместе переносить трудности, но они не умели делить радости. Здесь особенно виноват был Мао Цзэдун – для него радость существовала только в те минуты, когда она принадлежала ему одному, и притом безраздельно.

Как только они прибыли в Яньань, едва их жизнь изменилась и бытовые условия стали получше, как только исчезла ежечасно или ежедневно постоянно сближавшая их опасность, так вдруг оказалось, что Мао Цзэдун и Хэ Цзычжэнь абсолютно несовместимы. Несколько раз их ссоры были просто дикими. Хэ Цзычжэнь даже хваталась за свой маузер. Она была способна пустить его в ход, чтобы разом решить все вопросы. Хэ Цзычжэнь потеряла душевное равновесие.

Конечно, в первые годы Мао Цзэдун тянулся к Хэ Цзычжэнь. Да и потом, до самых последних месяцев их совместной жизни, влечение к ней у него было. Не случайно Хэ Цзычжэнь забеременела во второй половине все того же 1937 года.

В то же время думается, что такие порывы страсти, полового влечения, сочетались у Мао Цзэдуна с холодным взглядом на своих подруг. Он вообще полагал, что существует природа человека, а лучше сказать, его собственная природа, и жить следует, полагаясь на ее импульсы. Тут он себя никогда не сдерживал. Естественная половая жизнь тогда, когда этого хочется, и с тем, с кем хочется, представлялась ему и одним из условий телесного здоровья, и залогом плодотворной творческой работы, его мыслительной деятельности. Мао Цзэдун был начисто лишен способности надолго привязываться к одной женщине, он не считал нужным считаться с чувствами прежней пассии тогда, когда у него возникало очередное желание.

В 1937 г. взрывы, ссоры в семейной жизни осточертели Мао Цзэдуну. К тому же возникла некая новая ситуация: ему после скандалов с Хэ Цзычжэнь показалось, что успокоение может принести «тихая заводь». И Лили давала ему такое успокоение, отдохновение от семейных дрязг. С ней все домашние скандалы оставались где-то там, далеко. Неуклюже двигаясь в танце, Мао Цзэдун успокаивался, а свои горькие мысли и усталость души он топил в злой высокоградусной китайской водке. Лили становилась не только учительницей танцев…

Главным же чувством Лили к Мао Цзэдуну было преклонение перед величием этого человека – центра новой жизни в будущем Китае. Так думала молодая шанхайская женщина. Мао Цзэдуна же ее поклонение просто опьяняло. Преклонение как основа общения возможно только между любящими людьми, теми, кто испытывает чувство первой влюбленности. Между Лили и Мао Цзэдуном возникли чувства взаимного притяжения. Они имели под собой устраивающую обе стороны основу – преклонение одного из партнеров перед другим. Если бы все это получило дальнейшее развитие, то вполне возможно, что Лили могла бы стать хозяйкой пещеры Мао Цзэдуна в Яньани, заменив там Хэ Цзычжэнь. Такая перспектива на некоторое время замаячила.

Ничего, однако, из этого не получилось. Можно делать разные предположения относительно того, что произошло между Лили и Мао Цзэдуном. Возможно, Лили просто ответила отказом на призыв Мао Цзэдуна жить с ним, не желая вступать в конфликт с Хэ Цзычжэнь. Но дело могло быть и сложнее. Нельзя исключать того, что Лили, пообщавшись с Мао Цзэдуном, поразмыслив о жизни в Яньани вообще, все-таки пришла к выводу, что все это – не для нее. Не будем забывать, что Лили была приобщена к культуре, весьма отличавшейся от той, которую предлагал Мао Цзэдун в своей Яньани.

Во всяком случае в реальной жизни не Лили, а другая, тоже актриса, но совсем иной человек, заняла место Хэ Цзычжэнь, опустевшую ячейку «под боком» у Мао Цзэдуна, стала хозяйкой в Яньцзялине, а потом перебралась в бывший императорский дворец Чжуннаньхай в Пекине, в павильон Цзыгуангэ. Но об этом позже…

Лили же так и осталась лишь первой партнершей Мао Цзэдуна по танцам.

Заметим, Лили отнюдь не была единственной женщиной, к которой Мао Цзэдун проявлял интерес в этот год. Поговаривали, что в поле его зрения попала, в частности, известная писательница Дин Лин. Она была его землячкой и на 13 лет моложе Мао Цзэдуна. Тогда ей было 30 лет. Их встреча произошла как раз тогда, когда Хэ Цзычжэнь рожала Цзяоцзяо. Дин Лин хорошо запомнила, как Мао Цзэдун, расчувствовавшись, любил в беседах с ней рассуждать о себе самом как об императоре, а о своем женском окружении как об императорском дворе. При этом он отводил Хэ Цзычжэнь место императрицы Цыси[3], а Дин Лин возводил в ранг второй жены императора. Этот эпизод был коротким и длился всего несколько дней.

Одно время в Яньани распространился слух о том, что если уж, дескать, Чан Кайши обзавелся супругой, которая была американизированной китаянкой, то наш-то Мао Цзэдун решил, как говорится, переплюнуть своего политического соперника и взять в жены самую что ни на есть чистокровную американку.

Хотя это были всего-навсего разговоры вокруг да около действительно имевших место событий, но причины для распространения таких слухов имелись, так как у Мао Цзэдуна все в том же 1937 г. возникли хотя и кратковременные, но довольно тесные отношения с прибывшей в Яньань из США, из штата Миссури, писательницей и журналисткой Агнессой Смедли.

Это была красивая американка высокого роста. Мао Цзэдун отметил в ней истинно мужскую красоту. Она же полагала, что во внешнем облике Мао Цзэдуна проступали своего рода женские черты, особенно округлый овал его лица, который, на ее взгляд, был чересчур женственным.

К моменту встречи Мао Цзэдун и Агнесса Смедли имели солидный опыт личной жизни. Им было по 44 года, и за каждым тянулся шлейф разнообразных связей.

Прибыв в Яньань, Агнесса Смедли отправилась с визитом к Мао Цзэдуну. Она не раз слышала, что это человек с причудами.

Ей пришлось подождать, затем появился солидный мужчина, который, как ей показалось, сразу же вселял чувство страха. Состоялось рукопожатие. Агнесса Смедли ощутила его руку. Она, к удивлению женщины, была большой и мягкой. При этом Мао Цзэдун не сжал ее руку, не стал трясти ее, а просто позволил Агнессе Смедли положить ее руку в свою ладонь.

Вблизи Мао Цзэдун показался Агнессе Смедли довольно крупным мужчиной, но вовсе не гигантских размеров, как рисовала его западная пресса. Его суконный френч был довольно поношенным. Ворот он по своему обычаю не застегивал. Как и на фотографиях, из-под френча выглядывала нижняя рубаха. Вероятно, он только что оторвался от работы, выглядел усталым.

Конечно, перед тем как брать у него интервью, Агнесса Смедли подготовила много вопросов, причем таких, которые могли быть интересны читателям во всем мире. Однако Мао Цзэдун сразу же разочаровал ее. Не дожидаясь, пока она что-то спросит, он сказал: «Вот тут совсем недавно одна китаянка учила меня танцевать. Мне думается, что и ты могла бы со мной в этом деле попрактиковаться».

Пришлось танцевать. У Агнессы Смедли это получалось прекрасно. Мало того, она еще и вразумила Мао Цзэдуна, разъяснив ему, что танцуют сердцем, а не ногами, очевидно намекая на искусство танца своей соотечественницы Айседоры Дункан.

После нескольких встреч Агнесса Смедли почувствовала, что ее больше не тяготит это женоподобное или попросту бабье лицо. Она ощутила за внешней женственностью Мао Цзэдуна его упрямый характер, в котором не было ни грана женской уступчивости. Оказалось, что Мао Цзэдун умеет скрывать свои чувства, не идет на компромиссы, что в его характере много ярких красок. Он вел себя так, что становилось совершенно ясно: в мире для него существует лишь то, что, с его точки зрения, прекрасно, совершенно; если же в предмете его внимания обнаруживался некий изъян, он переставал существовать для него. (Мао Цзэдун инстинктивно считал совершенством себя; его эгоизм и эгоцентризм были столь для него естественны, что он их попросту никогда не замечал; именно это обрекало Мао Цзэдуна на одиночество, а людей, которые соприкасались с ним, – на страдания.)

Агнессе Смедли показалось также любопытным, что Мао Цзэдун позволял своим волосам расти как придется, как это диктовала сама природа. Он со своими распущенными волосами выглядел словно бродячий музыкант.

Они стали регулярно общаться. Отношения становились все более тесными. Они никогда не говорили о политике или о жизни вообще. Встречаясь, Мао Цзэдун и Агнесса Смедли чаще всего рассуждали об искусстве танца. Мао Цзэдун на какое-то время стал фанатиком танцев.

Агнесса Смедли вела себя в его присутствии все более естественно. Ее свободная от буржуазной морали натура проявилась тут в полной мере. Она частенько похлопывала Мао Цзэдуна по плечу или, беря его под руку, прогуливалась с ним по берегу реки, чем повергала в полное изумление телохранителей. Такая фамильярность их шокировала. Агнесса Смедли позволяла себе при встречах целовать Мао Цзэдуна, будто все это происходило не в Китае с его канонами и устоями, а, скажем, в США или какой-нибудь Франции.

Впоследствии в своих воспоминаниях Агнесса Смедли писала: «Л. передала Мао записку, в которой выразила надежду, что он зайдет ко мне как-нибудь просто поболтать. Спустя некоторое время он пришел и принес кулек арахиса».

Ему понравилось в пещере Агнессы Смедли. Стены были свежевыкрашены. За окном виднелся старый фруктовый сад. Мао Цзэдун сидел в старом кресле, непрерывно курил одну сигарету за другой; при этом он втягивал в себя дым с лихим присвистом, производя удивительные звуки, как это делают крестьяне в некоторых частях Китая.

Однажды Агнесса Смедли заметила, что Мао Цзэдун как бы открылся сердцем, в его глазах промелькнуло чувство доверия. При этом лицо Мао Цзэдуна перестало быть бесстрастным. Улыбаясь, он высказался:

– Мне известно, что ты у нас женщина с авантюрным характером. Ты каждое мое слово донесешь до самой глухомани, до любой деревни на нашей планете. Вот потому-то я и не решаюсь говорить с тобой свободно!

Агнесса Смедли сидела при этом на пружинном диванчике. Она положила на шаткий столик свой блокнот и полушутливо сказала:

– Будет тебе трусить. Успокойся. Меня ведь в Америке знаешь как называют? Не иначе как святая Дева Мария от революции!

Мао Цзэдун метнул на нее взгляд. Потом сказал:

– Ну что тут скажешь. Вот со Сноу я могу говорить свободно. Ему я говорю то, что хочу сказать. Но ты-то, в конце концов, женщина. С тобой я просто никак не могу решиться поговорить…

– Почему же не решишься?

– Я никак не решусь поговорить с тобой о женщинах.

И тут Мао Цзэдуна словно прорвало. Он рассказал о своей первой, данной ему родителями, жене, потом о Ян Кайхой, о Хэ Цзычжэнь и т. д. Все это были истории очень личные. Он говорил и о детях. На столике между Мао Цзэдуном и Агнессой Смедли стояли две свечи. Столик шатался. Мао Цзэдун вышел во двор, принес камень, подложил под ножку, чтобы столик стоял устойчиво.

Агнесса Смедли не знала тогда, что Мао Цзэдун переживал кризис в своей личной жизни.

Он говорил о Ян Кайхой, погибшей семь лет тому назад:

– Мне бы так хотелось потанцевать именно с ней. Ведь только она одна, моя Зоренька, по-настоящему понимала меня. – Мао Цзэдун бормотал, глаза его застилала слезная пелена.

Агнесса Смедли, стараясь скрыть волнение, время от времени прихлебывала вино из своей кружки. (Заметим, беседы Мао Цзэдуна и Агнессы Смедли переводила У Лили. Это были, так сказать, встречи и беседы втроем.)

Вспоминая об этом разговоре, Агнесса Смедли признавалась, что тогда она не хотела выслушивать все эти душещипательные истории. Ей подавай что-нибудь о мировых делах. Ее мысли были там, где военные грузовики, где сражения, кровавые бинты, нацизм и т. п. Она вовсе не желала проникать в мир чувств Мао Цзэдуна.

Ей отчего-то показалось, что он не впервые рассуждает об этом.

Вдруг Мао Цзэдун без обиняков спросил:

– Агнесса, а ты любила мужчину? Почему, за что ты его любила? И что вообще любовь значит для тебя лично?

Такое прямое выражение чувств было для Мао Цзэдуна крайне необычно. Это произошло явно после мучительной борьбы с самим собой. Его отношения с Хэ Цзычжэнь были практически разорваны. Казалось, этот мужчина нуждается в спутнице, в женщине, в подруге на долгие годы, причем в такой женщине, которая обладала бы способностью смотреть на вещи с большой высоты. Агнесса Смедли понимала, что она на это не способна. Интуитивно оба ощутили, что достичь полного взаимопонимания им не удастся. Эта американская женщина и этот китайский мужчина как личности были несовместимы. Слишком многое разделяло их.

Агнесса Смедли почувствовала себя отвратительно. И тогда она как бы повторила прием самого Мао Цзэдуна. Она предложила:

– Мао, давай лучше пойдем потанцуем.

Мао Цзэдун вздохнул, ничего больше не сказал. По-крестьянски тяжело ступая, пошел к дверям.

Они потанцевали. Когда танцевальный вечер в Яньцзялине закончился, стояла глубокая ночь. Мао Цзэдун уже освободился от своих желаний. Улыбаясь, он спросил партнершу:

– Ну как я сегодня танцевал?

– Великолепно! – ответила ему сметливая Агнесса Смедли.

Рассказывали и о таком случае. Однажды Мао Цзэдун танцевал с Агнессой Смедли, танцевал неуклюже и после танца поинтересовался у переводчицы: неужели же он так плохо танцевал, что Агнесса Смедли сказала, что он ведет ее столь тяжело, будто бы целых три лошади тащат одну телегу. Оказалось, что американка поблагодарила Мао Цзэдуна, сказав ему, когда они кончили танцевать, по-английски: «Большое спасибо». Мао Цзэдун не знал английского языка, и потому в его восприятии английские слова «Сэнк ю вери мач» преобразовались в высказывание на китайском языке: «Сань пи ма ла чэ». Мао Цзэдун решил, что Агнесса Смедли сказала именно по-китайски. С помощью У Лили недоразумение выяснилось.

Надо отметить, что Агнесса Смедли танцевала очень красиво. При этом она появлялась на танцвечерах вместе с весьма привлекательной У Лили. Все это приковывало к ним взоры одиноких мужчин. Мао Цзэдун, Чжу Дэ, Чжоу Эньлай и другие руководители поощряли Агнессу Смедли на то, чтобы она разнообразила танцевальные вечера. Она стала превращать их в некое подобие вечеринок, которые устраиваются на Западе. Агнесса Смедли верила, что этим мужчинам, пережившим тяготы продолжительного похода, необходимы развлечения, что им нужно место, где они могли бы расслабиться. Она также полагала, что танцвечера могли бы помочь разрушить те строгие запреты социального порядка, которые супруги навязывали руководящим деятелям КПК. Она принесла старый патефон и несколько американских пластинок. В марте 1937 г. в здании старого католического храма в Яньани Агнесса Смедли и У Лили открыли школу танцев. Мужчины из Красной Армии явились туда все без жен; вместе с ними пришли недавно приехавшие из Пекина и Шанхая молодые люди и девушки.

Эдгар Сноу писал, что Агнесса Смедли выросла среди ковбоев Запада. Она обожала «кантри мьюзик» – американские народные песни и мелодии. Под эту музыку она и учила пришедших танцевать. Сначала мало кто из девиц осмеливался прыгать в этих танцах, построившись в квадрат. Чаще выходили плясать только мужчины. Агнесса Смедли говорила, что после каждого такого урока у нее ощущение, как будто бы ноги ей оттоптала целая дивизия. Напомним, ей было тогда 44 года. Волосы ее начали седеть, но энергии было как у ребенка. Она умела создать на этих танцевальных вечерах такое же оживление, как на первоклассных вечеринках где-нибудь в Нью-Йорке.

Агнесса Смедли играла с огнем, с пороховым зарядом. Но она как будто бы и не понимала этого. Она была упряма и не желала считаться с сопротивлением. Вне всяких сомнений, ее феминистская позиция относительно брака и свободы в отношениях мужчин и женщин делала ее слепой. Танцевальные вечера накаляли атмосферу в яньаньских пещерах. Агнесса Смедли и ее очаровательная партнерша У Лили подвергались все более острой критике со стороны товарищей-женщин в Яньани. В июне 1937 г. ситуация достигла пика и прорвалась в крайне необычной форме. Агнесса Смедли рассказала о случившемся Эдгару Сноу, который описал это в записях, изданных уже после смерти Агнессы Смедли.

Яньаньские женщины начали примечать, что их мужчины ведут себя не столь послушно, как раньше. Они подозревали, что корень зла здесь Агнесса Смедли. С той поры они запрещали мужьям проводить время в беседах с американкой. Говорили, что жене Чжу Дэ, которая и сама была закаленным бойцом, не нравилось, что ее муж в одиночку навещал Агнессу Смедли и надолго засиживался в ее пещере. Кан Кэцин высказала свои мысли в разговоре с мужем. Чжу Дэ с улыбкой поведал об этом Агнессе Смедли. Та широко раскрыла от изумления свои серо-голубые глаза и спросила Чжу Дэ: «Да разве это не проявление буржуазной идеологии считать, что когда генерал и женщина находятся где-то вместе, то между ними может происходить только одна вещь?» Более всех невзлюбила Агнессу Смедли жена Мао Цзэдуна Хэ Цзычжэнь. Агнесса Смедли без обиняков заявляла, что Хэ Цзычжэнь живет как монашка в монастыре и совсем не готовится приобрести качества, необходимые супруге вождя революции. Она демонстрировала эту свою позицию, невзирая на недовольство Хэ Цзычжэнь. И хотя конкретных ссор между женщинами не возникало, накопилась немалая обида, переросшая в ненависть.

Агнесса Смедли любила подтрунивать над молодыми и боязливыми в семейной жизни членами партии. Полушутя она говорила им, что если уж они не способны освободить себя из-под женского ига, то почти наверняка не сумеют освободить Китай. Школа танцев Агнессы Смедли стала последней каплей. Взбешенные жены в конечном счете открыто выступили против нее.

Здесь мы не должны забывать о том, что Красная Армия лишь недавно завершила свой длительный переход. Многие погибли в том походе. Остались в живых всего несколько десятков женщин. И все это были либо теперешние, либо будущие жены руководителей Красной Армии.

Когда Яньань стала красной опорной базой, женщин – кадровых работников партии – можно было пересчитать по пальцам. Крестьянки из окрестных сел были политически отсталыми, да и внешне они не были привлекательны. Они не могли быть соперницами женщинам из КПК. Поэтому женщины-кадровые работники легко взяли в руки своих мужей. Тут безотказным и стопроцентно эффективным оказалось традиционное средство. Стоило только женщинам не подпускать к себе мужей, и они тут же достигали своих целей, мужчины тотчас соглашались подчиняться им. Некоторые женщины перестали обращать внимание на свою внешность, считая, что забота о длинных волосах – это буржуазные предрассудки. Поэтому они либо отпускали до безобразия свои волосы, ходили нечесаными, либо отрезали косы. Были среди них и женщины с маленькими ступнями, изуродованными бинтованием ног в детстве, они тем более были против всех этих новомодных танцулек.

В одном из своих писем Агнесса Смедли писала: «Мао говорил, что эти женщины не умеют танцевать, поэтому все они против танцев». Она также подчеркивала: «До сих пор я все еще так и не смогла с помощью танцев совратить, разложить Мао. Но девять из десяти за то, что это мне сделать удастся. Он хочет учиться танцевать и петь, что может ему понадобиться при выездах за границу. Поэтому он должен изучать новейшие танцы, в которых каждый движется самостоятельно. Я думаю, что если у него появится возможность путешествовать, он будет вынужден оставить жену дома. На протяжении нескольких последних недель у него наблюдается явный прогресс в стихосложении».

Эдгар Сноу отмечал, что ему ничего не было известно об У Лили, поэтому он и не мог понять намеки в письме Агнессы Смедли. Дело в том, что, говоря об упражнениях Мао Цзэдуна в стихосложении, Агнесса Смедли имела в виду развитие отношений Мао Цзэдуна с У Лили.

У Лили была звездой вечеров танцев и «вечеров дружбы». Как-никак она была первой актрисой «Нового театра» в Яньани. Она играла главные роли в спектаклях западного репертуара. У Лили выглядела принцессой на фоне мужеподобных яньаньских женщин, она действительно могла соперничать с лучшими красавицами в истории Китая.

Беседы Агнессы Смедли с главными руководителями в Яньани переводила большей частью У Лили. Агнесса Смедли и Лили хорошо сотрудничали. Они сблизились, стали подругами и жили вместе в одной двухкомнатной пещере. У каждой была своя комната: у Агнессы в глубине, а у Лили – возле дверей. Часто, когда руководители без жен навещали Агнессу Смедли, чтобы по сути дела повидаться с Лили, Агнесса играла роль прикрытия компаньонки.

Стояла весна. Цвели яблони. Зеленели поля. После многолетних боев Мао Цзэдун получил возможность читать и писать свои политические и философские статьи. Но мало кому было известно о том, что когда солнце опускалось за вершины гор и перед тем, как начать работать по ночам, Мао Цзэдун еще и занимался стихосложением, выступая в качестве учителя и руководителя Лили. Он в сопровождении телохранителя приходил в пещеру Агнессы Смедли. Пили чай и рисовую водку, беседовали на различные темы. Мао Цзэдун проявлял огромный интерес к тому, как построена жизнь за рубежами Китая, подробно расспрашивал Агнессу Смедли о ее американской жизни. Интересовался тем, действительно ли она сама переживала такую же красивую, такую же романтическую любовь, какая описана Байроном или Шелли?

Агнесса Смедли рассказывала ему о своем браке, а также о том, как они с мужем как близкие люди и товарищи вместе боролись за свободу Индии. Говорила, что ее муж был истинной любовью в ее жизни. Мао Цзэдун пожелал узнать, какой смысл вкладывала Агнесса Смедли в слово «любовь», что это понятие означало для нее, как они с ее мужем выражали эту самую «любовь» в обыденной, в повседневной жизни, и как же так могло получиться, что они ссорились и дело дошло до развода, если брак связал их плоть и души.

Впоследствии Агнесса Смедли рассказывала: «Я была поистине поражена его просто детским интересом к этим вещам». Она также говорила мне, писал Эдгар Сноу, что Мао Цзэдун признавался ей, что не знает и не понимает, действительно ли может существовать такая классическая образцовая любовь, о которой он читал в западных романах? Он очень хотел понять и узнать, какова же она, в конце концов. «Среди людей, которых ему довелось встречать, я была, – утверждала Агнесса Смедли, – в его глазах первым человеком, который сам испытал такого рода любовь. Он будто бы чувствовал, что ранее в своей жизни что-то упустил, совершил какую-то ошибку. При этом создавалось впечатление, что У Лили пробудила в нем иллюзии, мечты о таком прекрасном высоком и благородном чувстве». При его беседах с Агнессой Смедли У Лили всегда играла роль только человека, который передавал слова от одного из собеседников другому. Поэтому можно высказать лишь предположение о том, что некоторые вопросы, которые Мао Цзэдун адресовал Агнессе Смедли, были заданы им самой У Лили.

Итак, однажды, придя в гости, Мао Цзэдун прочитал Агнессе Смедли свои стихи, посвященные Ян Кайхой. Американка поставила грампластинку с «Аве Мария». Под рукой был и перевод текста на китайский язык. Мао Цзэдун, слушая божественную музыку и прочитав перевод текста, расчувствовался, снова началась беседа о настоящей любви. Разрушив лирическую атмосферу, в пещеру вихрем ворвалась Хэ Цзычжэнь. Глаза ее метали молнии. Она набросилась и на Мао Цзэдуна, и на Агнессу Смедли, и на У Лили. Последней особенно досталось. Хэ Цзычжэнь напомнила им всем, что американок (она имела в виду Агнессу Смедли и жену Эдгара Сноу Ним Уэллс) пригласили в Яньань для того, чтобы они знакомились с Красной Армией и с взглядами компартии Китая, а не для того, чтобы устраивать «публичный дом».

Сцена завершилась тем, что Хэ Цзычжэнь увели телохранители, а Мао Цзэдун ретировался. Ним Уэллс предупредила Агнессу Смедли, что с Хэ Цзычжэнь шутки плохи, и что та, если войдет в раж и сочтет, что у нее отбивают мужа, может и пристрелить американскую женщину.

В том же 1937 г. из Яньани отбыла Агнесса Смедли; подальше от греха перевели и У Гуанвэй. Покинула Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь.

Мао Цзэдун говорил Эдгару Сноу, что он выслал из Яньани трех женщин: У Лили, Агнессу Смедли и Хэ Цзычжэнь. Хотя, по сути дела, он отделался только от одной – от своей жены Хэ Цзычжэнь.

Все это обсуждалось руководством партии. Мао Цзэдун использовал ситуацию для того, чтобы фактически порвать отношения с Хэ Цзычжэнь.

Ним Уэллс кратко охарактеризовала сложившееся положение следующим образом: «Хэ Цзычжэнь открыто заявляла и нагло кричала, что застрелит Смедли». Это действительно привело к противостоянию революционерок со стажем в Яньани, с одной стороны, и Агнессы Смедли вместе с немногочисленными женщинами, которые приехали из городов и окунулись в деревенскую жизнь, с другой стороны. Хотя обе стороны были согласны с тем, что в новом обществе женщины должны быть экономически независимы, однако они давали разную оценку браку как социальному институту. Агнесса Смедли была уверена в том, что брак для всех женщин – это институт угнетения женщины. Старые революционерки в Яньани полагали, что моногамия, или институт, при котором речь может идти только о браке, где участвуют один муж и одна жена, это важная великая победа китайских женщин. Это прогресс, который следует оберегать, защищать и усиливать. Это прогресс в сфере культуры. Они не были готовы допустить систему или институт «свободной любви». В свое время, несколькими годами раньше, в советских районах в провинции Цзянси такого рода опыт был. В результате пострадали многие женщины. Само собой разумеется, что теперь, в Яньани, они были весьма огорчены тем, что Мао Цзэдун столь легко получил разрешение на развод. Сейчас, обращая взоры в прошлое, кажется ясным, что именно та позиция, которую в этом споре заняла Агнесса Смедли, и ее западные действия в стиле «освобождения» женщин, «либерализации» и вызвали негативную реакцию, заставили руководителей партии найти пути, чтобы вынудить Агнессу Смедли покинуть Яньань.

Себя самого Мао Цзэдун никогда не связывал никакими условностями и нормами, если говорить о существе его отношений с женщинами. В то же время он исходил из абсолютной необходимости соблюдения всеми другими в его партии и государстве тех норм, которые представлялись большинству правильными. Позиции Мао Цзэдуна и Агнессы Смедли разошлись.

Весной 1937 г. Агнесса Смедли подала заявление о вступлении в КПК. Заявление было отклонено. Затем произошел инцидент с Хэ Цзычжэнь и У Лили в пещере Агнессы Смедли. Это были тяжелые моральные удары. Агнесса Смедли осталась после этого в Яньани еще на два месяца. Она пыталась за это время как-то поправить положение. Продолжала занятия в своей школе танцев, развела сад в американском стиле, посадила присланные ей из США семена растений. Она также работала над книгой о Чжу Дэ.

В конце августа 1937 г. Агнесса Смедли упала с лошади, повредив позвоночник. Из-за этого ее отъезд из Яньани был отложен. До конца ее пребывания в Яньани к ней хорошо относился лишь Чжу Дэ, подаривший ей лошадку по имени Юньнань.

С Мао Цзэдуном Агнесса Смедли больше не виделась. Высказывалась она о нем довольно остро и резко. Вот что она писала о нем в 1940-х гг.:

«В Яньани я видела Мао Цзэдуна много раз. Или в той пещере, где он работал, или в других местах. Я ощущала, что очень трудно встретиться с ним взглядом. Отвечая на мои вопросы, он всегда начинал нести околесицу и уходил от ответственности. Несколько раз он просто не хотел отвечать. Мало того, я чувствовала, что он попросту не слушает меня. Уж и не знаю почему, но ему как будто бы недоставало уверенности в себе, хотя его известность и власть были несомненными. Я несколько раз присутствовала при его публичных выступлениях во время митингов. Дело происходило под открытым небом. Слушателей было неисчислимое множество. Он не обладает блестящим ораторским искусством. Он начинает говорить так, как будто бы жует кашу во рту. Его трудно расслышать. Безусловно, ему об этом известно. Поэтому он всегда говорил короткими фразами, которые легче понять. При этом речь его была замедленной, и он часто делал паузы. Таким образом, первые несколько рядов слушателей могли передавать его первые фразы тем, кто находился позади. После этого вся аудитория разражалась бурными аплодисментами. Мао ждал, пока эти аплодисменты стихнут, и только после этого продолжал свою речь. Начинал он свое выступление чрезвычайно спокойно, руки его при этом были неподвижны, однако потом руки и ноги его начинали ходить ходуном, а речь его становилась все более беспорядочной. Но это особой роли не играло, потому что полно и точно слышали его только первые ряды, те люди, которые были вблизи него; и как только ближайшие к нему начинали аплодировать, вся аудитория подхватывала эти хлопки. Это производило глубокое впечатление, потому что человек при этом чувствовал, что бы Мао ни сказал, он все равно будет выступать в качестве человека, который говорит от имени всех слушателей».

В сентябре 1937 г. Агнесса Смедли выехала из Яньани в Сиань. После падения с лошади у нее оказались повреждены и ноги, но переломов не было. Она рассчитывала в будущем снова повидаться с Чжу Дэ и Чжоу Эньлаем, считая, что они к ней хорошо относятся, но все это осталось только в ее мечтах.

Итак, в северной части провинции Шэньси, после окончания длительного перехода из центральных советских районов в Восточном Китае и рождения их пятого ребенка – дочери Цзяоцзяо, отношения между Мао Цзэдуном и Хэ Цзычжэнь непоправимо испортились.

Обратим внимание на некоторые обстоятельства. Мао Цзэдун любил молодых женщин. Его вторая жена Ян Кайхой и третья – Хэ Цзычжэнь были моложе его соответственно на 8 и 17 лет. Каждая беременела в среднем раз в два года. На каждую сваливалась непосильная ноша. Надо было везти на себе дом, семью, заботиться о Мао Цзэдуне в быту и в то же время оставаться его секретарем, помощницей в его делах. Конечно, в той степени, в какой он допускал это. В довершение надо было безотказно удовлетворять плотские желания мужа.

С обеими этими женами у Мао Цзэдуна возник разлад в отношениях на одной и той же почве. Мао Цзэдун органически не мог терпеть, чтобы женщина была товарищем в его политической деятельности. Ян Кайхой и Хэ Цзычжэнь не мыслили своей жизни без участия в политической борьбе. Обе они были гордыми, а Мао Цзэдун просто не позволил им участвовать в деятельности партии наряду с ним.

В Яньани Хэ Цзычжэнь вдруг остро ощутила, что она никому больше не нужна. Партийная организация, куда она обратилась с просьбой дать ей работу, разъяснила, что пока для нее нет поручений. Партийная организация считала, очевидно подстраиваясь под настроения Мао Цзэдуна, что Хэ Цзычжэнь может посидеть дома с ребенком и помогать Мао Цзэдуну, так сказать, в качестве домашней хозяйки. Мао Цзэдун советовал ей пока «почитывать труды Маркса и Ленина».

Через три месяца после рождения Цзяоцзяо, добившись согласия Мао Цзэдуна, Хэ Цзычжэнь отдала дочь на попечение своей землячке Чжан Сюин, сотруднице специального кооператива при учреждениях ЦК партии, сама же пошла учиться на курсы при Университете Красной Армии. Здесь царил напряженный военно-трудовой ритм жизни. Курсантам приходилось заниматься и учебой, и военным делом, и физическим трудом.

Быстро дали знать о себе старые раны и многочисленные роды. Силы Хэ Цзычжэнь были подорваны, хотя было ей тогда всего 26 лет. Вечерами дома, в пещере, она просто без сил валилась на кровать, чувствовала, что голова у нее чудовищно распухает. Хэ Цзычжэнь стоически молчала, не жаловалась, крепилась. Ей очень хотелось быть как все. Однажды сокурсники обнаружили, что она отсутствует. Бросились ее искать, и нашли в отхожем месте, где она лежала, потеряв сознание. Врачи с большим трудом вернули ее к жизни. Хэ Цзычжэнь пришлось со слезами оставить учебу в университете. Такое решение приняла все та же парторганизация.

Оказавшись в четырех стенах их семейной пещеры, Хэ Цзычжэнь почувствовала себя словно в тюрьме. Характер ее испортился до такой степени, что им с Мао Цзэдуном стало трудно находиться рядом в течение более или менее продолжительного времени.

Вот пример из их жизни в то время. Мао Цзэдун, как, впрочем, и Хэ Цзычжэнь, любил перец. Но он делал из перца просто культ. Иной раз он щеголял тем, что питается одним перцем. Мао Цзэдун был способен есть такой острый перец, что у других людей от него текли слезы и выступал пот. Но в тех северных китайских краях, где они жили, перец с юга страны был редкостью. Поэтому Мао Цзэдун болезненно реагировал на небрежное отношение к перцу. Как-то раз Хэ Цзычжэнь выбросила на помойку из пиалы уже заплесневевший стручок. Узнав об этом, Мао Цзэдун ужасно рассердился и даже грохнул о землю умывальный тазик.

Хэ Цзычжэнь зарыдала, начала орать на мужа, никак не могла остановиться.

Немалую роль в том, что происходило с Хэ Цзычжэнь, играло поведение Мао Цзэдуна. С одной стороны, он поставил дело таким образом, что партийную организацию, саму Коммунистическую партию Китая считал своей собственностью или вотчиной, где все должно было делаться согласно его воле. При этом партия должна была создавать условия для того, чтобы ее вождь всегда находился в рабочем состоянии, то есть решать все бытовые вопросы, в том числе и проблемы его половой жизни, чтобы Мао Цзэдун удовлетворял свои потребности и мог всегда быть предельно сосредоточен на решении партийных дел.

Да и сам Мао Цзэдун с некоторых пор стал считать себя великим человеком. Он и в самом деле обдумывал и решал очень важные вопросы, касавшиеся судьбы народа и страны, откладывая в долгий ящик обязанности мужа и отца, главы семьи. Они просто перестали существовать для него. Отношения с женой, вообще с женщинами существовали для него только как краткие паузы между его главными делами. Эти мгновения были необходимы и приятны, но они мелькали и уходили. Его жены, дети, отходили все чаще на второй план. Мао Цзэдун все больше и больше превращался в человека, не способного терпеть мелочи жизни, всего того, что отвлекало его от главного занятия, всего, что мешало выполнению им его великой миссии.

Однажды один из руководителей партии Бо Гу, будучи раненым, лежал и отдыхал в пещере Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун позвал Хэ Цзычжэнь, велев ей приготовить лекарственный отвар для Бо Гу. В этот момент Хэ Цзычжэнь была поглощена чтением книги. Кроме того, в их доме находилась жена Бо Гу. Хэ Цзычжэнь пропустила мимо ушей слова мужа. Мао Цзэдун взорвался и заорал: «Да я тебя из партии выгоню!» Тогда Хэ Цзычжэнь, не проронив ни слова, молча выполнила его приказ, а затем замкнулась и надолго замолчала, перестав разговаривать с мужем. Мао Цзэдун был вынужден искать примирения. То, в каких выражениях он это сделал, тоже свидетельствовало о его характере: «Все дуешься? Да не стоит. Ты у нас как железо, а я – как сталь. Сошлись, вот и искры посыпались». Настроение у супругов улучшилось, но рубец остался. И такие рубцы накладывались и накладывались один на другой.

Наконец Хэ Цзычжэнь приняла решение. Она пришла в кооператив при учреждениях ЦК КПК навестить дочь. Хэ Цзычжэнь была в военной форме, в фуражке. Она явно куда-то собралась. Передав Чжан Сюин выстиранные вещи Цзяоцзяо и держа дочь за ручку, она сказала: «Сюин, поручаю тебе свое дитя. Позаботься о нем. Если с ребенком что-нибудь случится, обращайся к председателю Мао».

Затем Хэ Цзычжэнь заговорила с девочкой: «Золотко мое, маме приходится уезжать. Надо мне ехать далеко-далеко. Я могу вернуться только очень нескоро. Будь хорошей, слушайся маму Чжан…» С этими словами Хэ Цзычжэнь поцеловала дочь и медленно ушла.

Она сама оставила Мао Цзэдуна. Этого никто не ожидал.

Формально, с точки зрения партийной организации, считалось, что Хэ Цзычжэнь должна поехать лечиться. Мао Цзэдун решил отправить ее в Шанхай. С такими намерениями Хэ Цзычжэнь в конце 1937 г. уехала из Яньани и прибыла в Сиань, в представительство восьмой полевой армии, к руководителю КПК в этом городе Линь Боцюю.

В Сиани Хэ Цзычжэнь узнала, что Шанхай оккупировали японцы. Ехать туда было невозможно, но и возвращаться в Яньань она ни в коем случае не хотела. Хэ Цзычжэнь прекрасно сознавала, что в Шанхае она могла легко попасть в руки властей или ее могли сдать властям свои, а тогда она повторила бы судьбу Ян Кайхой. Мао Цзэдун если и не поступал прямо и жестоко со своими женами, то нередко оставлял их в крайне уязвимом положении. Зададимся вопросом: с какими целями он отослал Хэ Цзычжэнь именно в Шанхай, место крайне опасное?

Как бы то ни было, а Хэ Цзычжэнь не верила, что Мао Цзэдун может измениться, а их совместная жизнь наладиться. Когда Шанхай как место назначения отпал, Хэ Цзычжэнь решила ехать в Советский Союз. Туда многие отправлялись из Яньани по разным делам.

В январе 1938 г. представительство восьмой полевой армии в Сиани получило телеграмму, адресованную Хэ Цзычжэнь. Мао Цзэдун предлагал ей возвратиться в Яньань. Она было заколебалась. Линь Боцюй и другие сотрудники представительства уговаривали ее вернуться к Мао Цзэдуну. Однако Хэ Цзычжэнь приняла твердое решение ехать в СССР. Никто не посмел воспрепятствовать супруге председателя, прекрасно зная ее характер. Через несколько дней Хэ Цзычжэнь покинула Сиань и в конце января уже была в Москве. В СССР она сменила имя на Вэньин.

Прибыла она туда по линии Коминтерна, как член КПК, с направлением на учебу. Она опять с головой ушла в занятия, но состояние ее здоровья было неважным. К тому же она снова была беременна. Забеременела Хэ Цзычжэнь в середине 1937 г. в Яньани.

По прибытии в Москву Хэ Цзычжэнь получила письмо от Мао Цзэдуна. Он прислал ей также одеяло и книгу по философии. Хэ Цзычжэнь тут же ответила, обещав прилежно учиться. Их переписка этим и ограничилась.

Весной 1938 г. Хэ Цзычжэнь родила мальчика. Это был их шестой ребенок в браке с Мао Цзэдуном и третий сын. Вскоре младенец заболел. Молока у Хэ Цзычжэнь не было. При этом она еще и не доверяла врачам, не желала отдавать дитя в больницу. Хэ Цзычжэнь самостоятельно попыталась лечить сына лекарствами, привезенными ею из Китая. Но ребенок зачах и скоро умер. Хэ Цзычжэнь была в большом горе. Своего сына она похоронила в Москве.

Ее состояние стало еще более тяжелым, когда она узнала из печати о том, что Мао Цзэдун сошелся с Цзян Цин и фактически женился на ней, формально не разведясь с Хэ Цзычжэнь, зная, что она беременна, зная о рождении сына, о его болезни и смерти…

Хэ Цзычжэнь возненавидела Мао Цзэдуна и Цзян Цин. Внутри у нее все кипело, но внешне она была бесстрастна. Догадываясь, что Мао Цзэдуну доносят о каждой детали ее поведения, Хэ Цзычжэнь тем не менее бросила вызов бывшему мужу. Она первой из всех китаянок – членов КПК, находившихся в СССР, пошла в парикмахерскую и сделала перманент. Китаянки, уходившие в революционную работу в XX веке, коротко стригли волосы. Так в свое время поступила и Хэ Цзычжэнь. Никогда до той поры китаянки не осмеливались завиваться. Это было против обычаев и традиций. Первой решилась на это Хэ Цзычжэнь. Она как бы доказывала, что ничто не сможет сломить ее воли.

Мао Цзэдуну донесли, что смерть младенца сказалась на психике Хэ Цзычжэнь. Она почти перестала разговаривать с окружающими.

В начале 1939 г. Мао Цзэдун приказал отвезти в Москву к Хэ Цзычжэнь их дочь Цзяоцзяо. Этот, с одной стороны, человеческий поступок в отношении Хэ Цзычжэнь и Цзяоцзяо в то же время полностью освобождал Мао Цзэдуна от обязанностей мужа и отца, фактически узаконивал в глазах людей его отношения с новой женой Цзян Цин.

Взглянуть на эту ситуацию можно и по-иному. После смерти сына в 1938 г. Хэ Цзычжэнь многократно обращалась к партии с просьбой разрешить ей вернуться в Китай. Эти письма Мао Цзэдун задерживал у себя. Он обратил все это в семейное дело. Ему представлялось совершенно невыгодным возвращение Хэ Цзычжэнь из Советского Союза в Яньань в тот момент, когда он только-только сошелся с Цзян Цин. Он решил задержать Хэ Цзычжэнь в Москве, а потому и отправил к ней Цзяоцзяо. Он создал ситуацию, при которой и дети от его брака с Ян Кайхой, то есть его сыновья Мао Аньин и Мао Аньцин, и его третья жена Хэ Цзычжэнь и ребенок от нее оказались далеко от Мао Цзэдуна, далеко от Яньани, а он теперь имел возможность как бы с чистого листа бумаги начать писать свою новую жизнь, на сей раз уже с четвертой женой.

В 1939 г. Цзяоцзяо, или «Прелесть», попала в Советский Союз. Наша страна почти на 10 лет стала ее второй родиной.

После начала Великой Отечественной войны Хэ Цзычжэнь с дочерью были эвакуированы из Москвы в Иваново. Жизнь их была тогда такой же тяжелой, как и быт всех наших соотечественников. Питались они по карточкам, часто сидели на хлебе и воде. Хэ Цзычжэнь подрабатывала надомницей по фабричным заказам для фронта: шила простыни, нижнее белье, вязала носки, фуфайки. Фактически на ее попечении оказались сразу трое детей Мао Цзэдуна: ее собственная пятилетняя дочь и двое сыновей Мао Цзэдуна от брака с Ян Кайхой – Мао Аньин и Мао Аньцин. При этом Мао Аньцин в связи с его душевным расстройством требовал особой заботы.

Цзяоцзяо простудилась и заболела воспалением легких. Хэ Цзычжэнь очень переживала за дочурку, так как именно от этой болезни умер ее сын всего три года тому назад. Цзяоцзяо была настолько плоха, что ее больную отправили во флигель детского дома, где было очень холодно, полагая, что девочка не выживет. Однако Хэ Цзычжэнь сумела унести дочь из детского дома, что было весьма непросто и запрещалось правилами (этот интернациональный детский дом был под особым надзором НКВД), и выходила ее, продав все, что только можно, чтобы на вырученные деньги вылечить и подкормить ребенка.

Затем ей снова пришлось отдать Цзяоцзяо в детский дом, но, ссылаясь на слабость едва оправившегося от воспаления легких ребенка, Хэ Цзычжэнь просила разрешить ей на ночь забирать дочку к себе домой. Директор детского дома категорически запретил это делать, Хэ Цзычжэнь поссорилась с ним. Тогда по настоянию администрации детского дома Хэ Цзычжэнь объявили невменяемой и отправили в психиатрическую лечебницу.

В сумасшедшем доме Хэ Цзычжэнь продержали около пяти лет. Только в 1946 г. ей удалось оказаться за его стенами. Да и то лишь в связи с тем, что по окончании Второй мировой войны Мао Цзэдун принял решение вернуть в Китай членов своей семьи, находившихся тогда в СССР. Соответствующее поручение было передано доверенному лицу, одному из видных деятелей КПК Ван Цзясяну, который находился тогда в Москве вместе со своей женой Чжу Чжунли, в прошлом личным врачом Мао Цзэдуна и ответственной за состояние здоровья высших руководителей партии и членов их семей.

Поначалу вышла некоторая задержка. Советские власти ни в какую не желали выписывать Хэ Цзычжэнь из психиатрической лечебницы. Однако Ван Цзясян и Чжу Чжунли заявили, что всю ответственность возьмут на себя. Чжу Чжунли даже подчеркнула, что она сама, будучи врачом высокой квалификации, берется определить состояние Хэ Цзычжэнь. После этого Хэ Цзычжэнь была отпущена из медицинского учреждения; ее вместе с дочерью поселили в Москве.

В 1946 г. Хэ Цзычжэнь и Цзяоцзяо, которой исполнилось уже 10 лет, пришли в гостинцу «Люкс» на тогдашней улице Горького в Москве, дабы впервые за долгие годы встретиться с посланцами Мао Цзэдуна.

Хэ Цзычжэнь и Цзяоцзяо были одеты так, как одевались в Советском Союзе. Девочка говорила исключительно по-русски. Мать была страшно заторможена и вообще почти ничего не говорила. С дочерью она общалась на ломаном русском языке. Заметим, Цзяоцзяо даже и не подозревала тогда, что она – дочь Мао Цзэдуна.

Ван Цзясяну и Чжу Чжунли было непросто наладить контакт с Хэ Цзычжэнь, хотя Ван Цзясян хорошо владел русским языком. В результате душевных потрясений, перенесенных страданий, пребывания в течение нескольких лет в психиатрической лечебнице Хэ Цзычжэнь в тот момент даже перестала понимать то, что ей говорили по-китайски. Она в течение продолжительного времени говорила на смеси русского и китайского языков. Цзяоцзяо изъяснялась, как уже отмечалось, только по-русски. Вообще же к середине 1940-х гг. из троих детей Мао Цзэдуна, находившихся в СССР, Мао Аньин был двуязычным, а Мао Аньцин и Цзяоцзяо практически не говорили и тем более не писали по-китайски. Все трое пережили Великую Отечественную войну. Это наложило отпечаток и на их мышление, и на их отношение к русским людям.

Возвращение в Китай сначала Мао Аньина (в 1946 г.), а затем и Хэ Цзычжэнь вместе с Цзяоцзяо и Мао Аньцином (в 1947 г.) было делом далеко не простым. О том, как Мао Аньин появился в Яньани, мы уже рассказывали.

Ван Цзясян подробно информировал Мао Цзэдуна о состоянии Хэ Цзычжэнь, предложив перевезти ее в Китай. Вопрос этот долго изучался. Только в 1947 г., спустя год после выхода из психиатрической лечебницы, с санкции Мао Цзэдуна Ван Цзясян и Чжу Чжунли вывезли по железной дороге из СССР в Маньчжурию Хэ Цзычжэнь с дочерью и Мао Аньцина.

Сначала Хэ Цзычжэнь и Цзяоцзяо разместили в Шэньяне. Шло время, вызова от Мао Цзэдуна не было.

Выполнив первую часть своего плана, то есть вывезя бывшую жену и дочь из СССР, изъяв их из-под опеки Сталина и сняв таким образом международный аспект ситуации, Мао Цзэдун на время отложил решение вопроса об их дальнейшей судьбе. Подготовить предложения было поручено ведомству политического сыска, а персонально Кан Шэну, который ранее докладывал Мао Цзэдуну о состоянии здоровья Хэ Цзычжэнь. На позиции Кан Шэна и на отношении к ситуации Мао Цзэдуна сказывались настроения Цзян Цин, которая, с одной стороны, была прочно связана с Кан Шэном многолетними узами дружбы, с другой стороны, спекулировала на возможности громкого скандала, если бы Мао Цзэдун решил вдруг расстаться с ней и снова сойтись с Хэ Цзычжэнь, пусть даже и формально. А такой вариант не исключался. Мао Цзэдун учитывал известность и авторитет Хэ Цзычжэнь среди руководителей партии. Дело затягивалось. Мао Цзэдун размышлял. В 1949 г. Мао Цзэдун на несколько месяцев отправил Цзян Цин лечиться в Советский Союз. Именно в отсутствие Цзян Цин Мао Цзэдун снова принял в свою семью Цзяоцзяо. Тогда же состоялась свадьба Мао Аньина и Лю Сыци.

Итак, в момент образования КНР Мао Цзэдун продемонстрировал свое хорошее отношение к фракциям Ян Кайхой и Хэ Цзычжэнь, упрочил свой авторитет внутри руководства партии и в глазах политической элиты страны.

Тем временем Хэ Цзычжэнь, вернувшись на родину, стала постепенно принимать участие в жизни государства. Она восстанавливала владение китайским языком, начала учиться, заново проходя программу средней школы, а далее и института. Ей тогда не было еще и 40 лет.

Цзяоцзяо только удивлялась упорству матери в учебе. Хэ Цзычжэнь советовала дочери непременно выучить китайский язык, который дочь совершенно забыла, но также наказывала помнить и русский язык. Мать хотела, чтобы дочь продолжала играть на фортепьяно. Цзяоцзяо начала учиться музыке еще в Советском Союзе.

Болезненное состояние Хэ Цзычжэнь время от времени обострялось. Тем не менее она попросила устроить ее на работу.

Парторганизация с санкции Кан Шэна и с ведома самого Мао Цзэдуна направила Хэ Цзычжэнь выполнять канцелярские обязанности в финансовых органах в городе Шэньяне. И тут неожиданно для Хэ Цзычжэнь в Шэньяне появилась ее сестра Хэ И, с которой они расстались еще в 1934 г., пятнадцать лет тому назад.

Хэ И тоже была близким Мао Цзэдуну человеком. Напомним, в свое время Хэ Цзычжэнь познакомила Хэ И с младшим братом Мао Цзэдуна Мао Цзэтанем, за которого та и вышла замуж. Хэ И, как и ее сестра, была человеком весьма темпераментным.

Мао Цзэдун пригласил Хэ И к себе, поручив ей навестить сестру и предложить той отпустить Цзяоцзяо в Бэйпин к отцу. Он решил разделить вопросы о Хэ Цзычжэнь и о Цзяоцзяо. Хотя Мао Цзэдун к этому времени считал свой брак с Цзян Цин неудачным, а само сближение с ней непростительной поспешностью, он все-таки учитывал и возможную негативную реакцию в партии и в стране на его очередной разрыв с четвертой по счету спутницей жизни.

Мао Цзэдун предпочел улаживать это дело тихо. Цзян Цин оставалась при этом в положении его жены, хотя без афиширования и излишнего выпячивания этого факта, даже без объяснения во всеуслышание состояния его семейных дел. Он начинал свою деятельность в качестве главы КНР, так сказать, «без семьи». Партия, армия и население страны должны были видеть в нем только вождя!

Хэ Цзычжэнь отныне было решено считать больным, психически неуравновешенным человеком. Ей предоставили определенные жизненные блага и удобства (иной раз Мао Цзэдун делал вид, что Хэ Цзычжэнь живет за счет его гонораров, но на самом деле средства в этих целях выделялись на протяжении более 30 лет из партийного и государственного бюджетов), периодически отправляли на лечение и в санатории. К вопросу о ее отношениях с Мао Цзэдуном более не возвращались, удалив ее с его глаз. Попутно можно отметить, что все, что касалось жен и детей Мао Цзэдуна, его семейной и частной жизни, считалось высшей партийной и государственной тайной. Зачастую люди даже не знали, с кем они имеют дело, встречаясь с Хэ Цзычжэнь или Цзяоцзяо.

Хэ Цзычжэнь была вынуждена согласиться с таким решением Мао Цзэдуна, хотя, по сути, ее никто и не спрашивал.

Мао Цзэдун решил также использовать в этой комбинации и свою дочь от брака с Хэ Цзычжэнь Цзяоцзяо.

Поскольку речь шла не о сыне, а о дочери, сразу же отпадали все возможные соображения, связанные с будущей политической ролью наследника Мао Цзэдуна. С другой стороны, такой шаг, с точки зрения Мао Цзэдуна, как бы восстанавливал в глазах высших руководителей партии и престиж Мао Цзэдуна в той его части, которая касалась его отношений и с Хэ Цзычжэнь, и вообще с людьми эпохи 1920–1930-х гг.

С Хэ Цзычжэнь по ее возвращении в Китай Мао Цзэдун так и не встретился, в дальнейшем она жила вдали от Пекина, сначала в Тяньцзине, а затем большей частью в Шанхае, где лечилась и понемногу работала. Время от времени ее навещала дочь, приезжая на время каникул. Хэ Цзычжэнь с дочерью пересылала Мао Цзэдуну лекарства китайской медицины, которые, как она считала, могли пригодиться ему.

В 1950 г. Мао Цзэдун, будучи приглашенным в Шанхай, случайно увиделся с Хэ Цзычжэнь. Цзян Цин была этим очень недовольна. Мао Цзэдун вынужден был оправдывать свой поступок тем, что Хэ Цзычжэнь – его «товарищ по оружию».

Хэ Цзычжэнь еще пыталась работать. Она была председателем федерации женщин провинции Чжэцзян, затем заместителем заведующего отделом пропаганды шанхайского горкома КПК. Однако, в связи с ухудшением состояния ее психики, с 1954 г. она находилась на постоянном лечении. Жила затворницей. При ней находилась и ее обслуживала племянница Хэ Хайфэн.

В Шанхае время от времени ее навещал руководитель Восточного Китая Чэнь И, делая это по поручению Мао Цзэдуна и проявляя таким образом заботу о Хэ Цзычжэнь со стороны партийного руководства. Впоследствии Чэнь И даже переселил Хэ Цзычжэнь в свой дом. Конечно, это делалось с целью максимально засекретить все сведения о Хэ Цзычжэнь.

В 1956 году совершенно неожиданно для Хэ Цзычжэнь ее посетил старый знакомый, министр обороны КНР маршал Пэн Дэхуай, тоже, как и Чэнь И, член Политбюро ЦК КПК. Он сделал это не по поручению Мао Цзэдуна, а по своей инициативе. Причем пришел пешком, а не приехал на машине. Хэ Цзычжэнь и Пэн Дэхуая издавна связывали добрые отношения. Они ценили друг в друге прямоту и честность.

В 1959 г. Мао Цзэдун, находясь в Лушане во время известного совещания и пленума ЦК КПК, когда между Мао Цзэдуном и Пэн Дэхуаем проявились острые противоречия в политике, касавшиеся «великого скачка», совершенно неожиданно послал за Хэ Цзычжэнь, приказав тайно доставить ее к себе. Это было молниеносно исполнено. Хэ Цзычжэнь привезли из Шанхая. При ней были ее племянница Хэ Хайфэн и племянник Хэ Чуньшэн.

Мао Цзэдун провел с бывшей женой целый вечер. Он угостил Хэ Цзычжэнь обедом; выпив по рюмке вина, они совершили вечером небольшую пешую прогулку, любуясь красотами Лушаня. Беседа их носила почти полностью личный характер. Мао Цзэдун попросил Хэ Цзычжэнь простить его. Хэ Цзычжэнь сказала: «Это все моя вина. Я тогда была слишком молода, слишком своевольна. Если бы я тогда тебя послушалась и не уехала в Советский Союз, то может быть…»

Они вспомнили о прошлом и расстались, теперь уже навсегда.

В отношениях Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь всегда так или иначе присутствовала политическая составляющая. Даже при этой тайной встрече в Лушане у нее оказался свидетель. Причем не кто иной, как маршал Пэн Дэхуай.

Как раз перед приездом Хэ Цзычжэнь в резиденцию Мао Цзэдуна в автомобиле с плотно зашторенными окнами Пэн Дэхуай беседовал с председателем ЦК КПК. Разговор их был резким, так как Пэн Дэхуай требовал от Мао Цзэдуна исправить бедственную для народа политику времен «великого скачка» и народных коммун, а Мао Цзэдун не желал прислушаться к предупреждениям Пэн Дэхуая, к его словам о бесчисленных голодных смертях в стране; более того, Мао Цзэдун позволил себе в ответ на эти обвинения Пэн Дэхуая заявить, что у дерева всегда бывают сухие, омертвевшие ветви (как это напоминает известное у нас выражение: лес рубят, щепки летят – все то же отношение к людям, все та же безжалостность, все та же бесчеловечная политика во имя сохранения власти над людьми). Пэн Дэхуай в крайнем волнении расстался с Мао Цзэдуном и, выйдя из гостиной, буквально лицом к лицу столкнулся с Хэ Цзычжэнь. Они обменялись приветствиями и разошлись, но Хэ Цзычжэнь слышала последние реплики из разговора Пэн Дэхуая с Мао Цзэдуном. Во время встречи с бывшим мужем она, улучив благоприятный момент, посоветовала Мао Цзэдуну, очевидно по старой памяти, ценить Пэн Дэхуая как честного, прямого и откровенного человека, коих очень мало. Мао Цзэдун не пожелал прислушаться к мнению Хэ Цзычжэнь, подчеркнув, что она теперь «не внутри» центральных руководящих органов партии и не разбирается в этих сложных вопросах.

После встречи в Лушане Хэ Цзычжэнь продолжала жить в Шанхае. Она вела довольно уединенный образ жизни, постоянно находилась под наблюдением врачей, так как приступы болезни повторялись. В последние годы жизни у нее отказали ноги, она передвигалась, сидя в специальном кресле-каталке.

Хэ Цзычжэнь так никогда и не побывала в Пекине при жизни Мао Цзэдуна. Прошли три года после его смерти. Цзян Цин была отстранена от власти и находилась под следствием. В сентябре 1979 г. Хэ Цзычжэнь привезли в Пекин. Ей даже не сообщили о том, что предполагается посещение Дома памяти председателя Мао Цзэдуна. Она же находилась в таком состоянии, что не очень интересовалась окружающим. Несчастная женщина слишком много перенесла в жизни. Вот и на сей раз ей предстояло сыграть роль статиста в политическом спектакле, который ставили совершенно чужие ей люди.

Лишь накануне посещения мавзолея Хэ Цзычжэнь сказали об этом. Она всю ночь не смогла сомкнуть глаз. Прошло 20 лет после того, как она в последний раз виделась с Мао Цзэдуном.

Хэ Цзычжэнь посетила усыпальницу Мао Цзэдуна в сопровождении дочери и зятя. Они катили ее кресло на колесиках. Сначала все трое долго стояли перед статуей вождя в траурном зале. Затем Хэ Цзычжэнь повезли в тот зал, где покоилось его тело. Медленно Хэ Цзычжэнь дважды обвезли вокруг саркофага.

Памятуя о том, что Хэ Цзычжэнь впервые была в Пекине, в плане ее пребывания в городе, составленном соответствующими партийными учреждениями, предусматривалась прогулка в парке имени Сунь Ятсена. Туда и привезли Хэ Цзычжэнь. Однако она, сославшись на усталость, сказала, что желает отправиться прямо в гостиницу.

Там Хэ Хайфэн спросила у Хэ Цзычжэнь:

– Тетя, где у председателя родинка? – При этом она нарочно показала на левую щеку.

Хэ Цзычжэнь поправила ее, указав на правую щеку. Сказала:

– Родимое пятно здесь.

Тогда племянница, которую не взяли в Дом памяти, спросила:

– Наверное, председатель очень полный?

Хэ Цзычжэнь улыбнулась:

– Да? Правда? Теперь он не может есть. Как же он может быть полным? В Цзинганшане был такой худющий.

Хэ Цзычжэнь умерла в 1984 г.

Глава пятаяДочь Цзяоцзяо

Дочери Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь в 1949 г. было 13 лет. Цзяоцзяо, после десятилетнего пребывания в СССР, практически в первый раз в своей сознательной жизни увиделась с отцом.

Цзяоцзяо была живым и умным ребенком. Ее отличала непосредственность, естественность поведения, унаследованная от матери. Она хорошо и с интересом училась. Внешне Цзяоцзяо была точной копией отца. У нее были такие же, как и у Мао Цзэдуна, брови, глаза, нос и овал лица. Мы уже упоминали о том, что говорила она тогда исключительно по-русски.

Узнав о том, что ей предстоит поездка в Бэйпин (так тогда назывался Пекин. – Ю.Г.), Цзяоцзяо тут же написала отцу по-русски письмо следующего содержания:

«Председатель Мао!

Мне все вокруг говорят, что Вы – мой родной отец, а я – Ваша родная дочь. Но, когда я была в Советском Союзе, я с Вами не виделась, да и не знала об этом. Скажите же мне, пожалуйста, правда ли, в конце концов, что Вы – мой папа, а я – Ваша дочь? Скажите мне поскорей, и только тогда я вернусь к Вам.

Цзяоцзяо».

Конечно, Хэ Цзычжэнь направляла перо дочери и требовала, чтобы Мао Цзэдун письменно подтвердил, что официально примет и признает Цзяоцзяо своей родной дочерью. Хэ Цзычжэнь только при таком условии соглашалась отпустить дочь к Мао Цзэдуну, отдать ее отцу. Тем более что в этом случае и положение самой Хэ Цзычжэнь обретало под собой более прочные основания, она оставалась матерью родной дочери Мао Цзэдуна.

Переводчик перевел Мао Цзэдуну письмо дочери. Мао Цзэдун отправил Цзяоцзяо срочную телеграмму:

«Прочитал твое письмо. Очень рад. Ты – моя родная дочь, а я – твой родной отец. С тех пор, как более 10 лет тому назад ты уехала в СССР, нам так и не довелось увидеться. Ты наверняка очень выросла? Папа скучает по тебе и очень тебя любит. Надеюсь, что ты как можно скорее вернешься ко мне. Я попросил товарища Хэ И съездить в Северо-Восточный Китай и привезти тебя. Я буду рад твоему приезду.

Мао Цзэдун».

Хэ Цзычжэнь перевела дочери текст телеграммы. Цзяоцзяо обрадовалась: «Папа прислал телеграмму! Я поеду к папе в Бэйпин!»

Хэ Цзычжэнь порадовалась за дочь, посетовала на то, что в свое время не прислушалась к мнению Мао Цзэдуна и уехала в СССР. Она попросила Цзяоцзяо передать от нее привет Мао Цзэдуну и наказала слушаться отца, заботиться о нем, не капризничать, не мешать ему работать и хорошо учиться в школе. До того времени Цзяоцзяо даже не подозревала, что она – дочь Мао Цзэдуна. Она тогда носила фамилию матери, звали ее Хэ Цзяоцзяо.

Хэ И привезла Цзяоцзяо на дачу Шуанцин, расположенную в горах Сяншань в окрестностях Бэйпина, где размещалась резиденция Мао Цзэдуна. (Сама Цзяоцзяо писала, что из Шэньяна они с Колей – Мао Аньцином – уезжали вместе с Юдиным, особо уполномоченным представителем Советского Союза. К Мао Цзэдуну их повез Юдин. Он подвел Цзяоцзяо к отцу и сказал: «Товарищ Мао Цзэдун, вот ваши любимые дети».)

Мао Цзэдун обставил встречу с дочерью, как спектакль, с участием необходимых, с его точки зрения, политических действующих лиц. Он пригласил к себе Чжоу Эньлая, ряд других руководителей ЦК КПК и сказал им: «У меня для вас припасено сокровище». Те начали гадать, что бы это такое могло быть. Ведь даже для них оставалось тайной все то, что происходило с Хэ Цзычжэнь и Цзяоцзяо, до этого момента они не знали о возвращении в Китай бывшей жены Мао Цзэдуна и его дочери.

Появились Хэ И с Цзяоцзяо. Увидев их, Мао Цзэдун громогласно возвестил: «Вот и сокровище. У меня есть дочь-иностранка. Вот, вот это она». На Мао Цзэдуна громадное впечатление произвел тот факт, что его дочь не понимала и не говорила по-китайски. Главным для отца, после десятилетней разлуки увидевшего свою дочь, оказалось то, что она «иностранка». Он так никогда и не смог в душе примириться с тем, что иностранцы такие же люди, как и китайцы.

Мао Цзэдун начал поочередно представлять ее присутствующим. Однако Цзяоцзяо ничего не понимала по-китайски. Ей стало не по себе, и она разразилась длинной тирадой на русском языке. Это была естественная реакция ребенка, причем девочки очень непосредственной и смелой.

Мао Цзэдун рассмеялся и сказал: «Ну, здесь нужен переводчик. Еще по-английски я чуть-чуть понимаю. А по-русски и совсем ничего. Вот тут у нас Чжоу Эньлай специалист, он разбирается». Мао Цзэдун полагал, что Чжоу Эньлай – это квалифицированный специалист по СССР и по России, а если так, то и русский язык он обязан знать в совершенстве. На самом же деле Чжоу Эньлай весьма слабо владел русским. Общению Цзяоцзяо с лидерами партии и страны тогда помог профессиональный переводчик, который, конечно же, был наготове.

Когда руководители ЦК КПК ушли, Хэ И сказала Мао Цзэдуну, что она, во-первых, привезя ему дочь, выполнила его поручение, и, во-вторых, хотела бы, чтобы он определил положение ее сестры Хэ Цзычжэнь.

Мао Цзэдун написал записку, которую Хэ И отвезла и передала сестре. В записке он посылал привет, а также писал, что при нем Цзяоцзяо будет хорошо, что девочка ему понравилась. Мао Цзэдун посоветовал Хэ Цзычжэнь беречь здоровье, ставить превыше всего интересы революции, других людей, и исходить не из собственных интересов, а из обстановки в целом. Иначе говоря, Мао Цзэдун намекал на то, что что-то определенно связывало и возможно еще связывает его и Хэ Цзычжэнь, но ситуация в партии и в стране требует от них обоих сохранять статус-кво и возвращение к прошлому невозможно. Интересы политического плана были в этой ситуации главными, а среди них самым важным оказывалось, как и всегда, его собственное положение и авторитет, который следовало сохранять в непорочном виде, а потому личные чувства, в том числе и его отношения с Хэ Цзычжэнь, надо было подчинить другим интересам, «обстановке в целом».

(Цзяоцзяо писала о том, что она спросила Мао Цзэдуна: «Папа, а Цзян Цин не будет меня бить?»

Мао Цзэдун в ответ спросил: «Дочка, кто тебе сказал, что Цзян Цин будет тебя бить?»

«Тетя сказала, что у Цзян Цин рука тяжелая. И в книжках я читала, что мачехи часто бьют неродных детей».

Мао Цзэдун раскритиковал Хэ И, считая, что она не должна была так говорить о Цзян Цин.)

Цзяоцзяо осталась при отце.

Девочка начала учиться китайскому языку. Во время прогулок с отцом она рассказывала ему о себе, перемежая свою речь русскими словами. Она часто приходила к отцу и спрашивала его, как будет то или иное слово звучать по-китайски. Ей очень нравилось играть с ним; Цзяоцзяо залезала под стол в его кабинете, пряталась там, а потом потихоньку выбиралась, закрывала ему ладошками глаза, спрашивая: «Угадай, кто это?»

Пришло время, и Мао Цзэдун решил, что пора дать ей взрослое имя. Он сказал: «Ты теперь выросла. Пойдешь в среднюю школу. Я дам тебе имя, пристойное для человека, который учится. Это имя будет заключать в себе глубокий смысл».

Мао Цзэдун взял классический канон «Беседы и суждения» Конфуция и указал на следующий пассаж:

«Конфуций сказал:

«Благородному человеку пристало быть осмотрительным, осторожным и неторопливым в речах и в то же время умелым, искусным, сообразительным в делах, то есть совершать поступки, исполненные глубокого смысла, свидетельствующие о мудрости и сообразительности».

Поясняя эти слова, он отметил: «Слово «нэ», например, означает, что человек говорит осторожно, медленно, с расстановкой, не торопится и проявляет осмотрительность. Слово «минь» многозначно». Мао Цзэдун открыл большой толковый словарь «Цы юань» («Истоки слов») и, указывая на пояснения к словарной статье «минь», произнес: «Минь» – означает «Искусная в делах». Таким, по его мнению, и должно было стать имя его старшей дочери. (Младшей дочери, то есть своей дочери от Цзян Цин, он дал имя «Нэ», то есть «Осторожная в речах».)

Мао Цзэдун также предложил старшей дочери принять в ее взрослой жизни фамилию Ли. Он пояснил, что из всех его псевдонимов ему больше всего нравится именно этот: Ли Дэшэн. При этом он рассказал дочери о том, что в марте 1947 г. Чан Кайши приказал своему генералу Ху Цзуннаню сконцентрировать двухсоттысячную армию и развернуть наступление на Яньань с целью уничтожения живой силы КПК. В этой связи Мао Цзэдун принял решение вести маневренные боевые действия, то есть по своей инициативе оставить Яньань. Так толковал он эти события, в ходе которых войска КПК были вынуждены оставить Яньань – опорную базу, где Мао Цзэдун провел десять лет своей жизни. Он также подчеркнул, что не считал, что следует бороться за каждый населенный пункт, и в то же время интерпретировал оставление Яньани как залог возвращения и освобождения в будущем и Яньани, и Нанкина, и Бэйпина (Пекина), и Шанхая, и страны в целом. Взятый им в тот момент псевдоним «Ли Дэшэн» Мао Цзэдун трактовал как изречение: «Покидая, побеждаем», или «Уйти, чтобы победить», «Отступить во имя победы».

Все эти разъяснения произвели впечатление на Цзяоцзяо, и она с радостью согласилась называться новым именем. С той поры она и стала зваться Ли Минь, то есть «Ли – Искусная в делах».

Ли Минь училась в пекинской средней школе имени 1 Августа. В этот день в КНР отмечается годовщина создания вооруженных сил КПК. Там обучались дети ответственных сотрудников аппарата ЦК партии, партийных и государственных руководителей высокого ранга. Мао Цзэдун обращал большое внимание на воспитание детей «своих людей»; к тому же собранные в одном месте дети руководителей находились под охраной и были ограждены от случайностей и несчастий. При Мао Цзэдуне формировалось то, что впоследствии получило в КНР наименование «партии наследных принцев», так как дети руководителей, подрастая, занимали ответственные посты в партийном и государственном аппарате. Еще в школе между ними завязывались тесные отношения.

Окончив среднюю школу, Ли Минь поступила на химический факультет Пекинского педагогического университета. У нее появился друг, соученик по школе Кун Линхуа. По окончании средней школы он стал студентом Пекинского авиационного института. Молодые люди после шестилетнего знакомства и дружбы решили пожениться. Ли Минь пришла к отцу и поведала ему об этом.

На сей раз, не в пример тому, что происходило с его старшим сыном Мао Аньином, Мао Цзэдун сказал: пусть вопрос о браке решают сами молодые люди. На самом же деле, во-первых, речь шла не о сыне, а о дочери, и, во-вторых, пара, которую она себе подобрала, вполне устраивала Мао Цзэдуна. Очевидно специальные службы давно уже доложили Мао Цзэдуну об отношениях между Ли Минь и Кун Линхуа.

Ли Минь сообщила о разговоре с отцом своему жениху, который, естественно, очень обрадовался. Однако отец жениха засомневался, считая такой брак вряд ли возможным. Отца жениха звали Кун Цунчжоу. В 1930-х гг. он командовал артиллерией в войсках гоминьдановского генерала Ян Хучэна, который помог Мао Цзэдуну во время Сианьских событий 1936 г. и временного пленения Чан Кайши. Сейчас Кун Цунчжоу занимал пост заместителя командующего артиллерией НОАК. Очевидно старый генерал хотел лично услышать мнение Мао Цзэдуна.

Когда Мао Цзэдун узнал о сомнениях такого рода, он сам сказал Кун Цунчжоу: брак – это дело серьезное, в него вступают наши дети, вот пусть они сами и решают, а мы, родители, не должны мешать их свободному волеизъявлению.

У Кун Цунчжоу, естественно, не осталось больше сомнений.

Вскоре в доме Мао Цзэдуна, то есть в доме невесты, а не жениха, была устроена свадьба Ли Минь и Кун Линхуа. На торжество был приглашен весь клан Кун Цунчжоу. Мао Цзэдун предложил тост, пожелав молодым учиться друг у друга, помогать друг другу, идти вперед. Будучи в прекрасном настроении, Мао Цзэдун сфотографировался с молодыми и гостями. Свадьба состоялась 29 августа 1959 г.

После свадьбы молодые стали жить при Мао Цзэдуне, в резиденции руководителей партии и страны Чжуннаньхае.

По совету Мао Цзэдуна Кун Линхуа много времени отдавал изучению политэкономии, делая многочисленные и пространные выписки. Мао Цзэдун высоко ценил усилия зятя, давал ему консультации. Вообще говоря, в этом можно было усмотреть и нечто странное, ведь Кун Линхуа учился в авиационном институте, а не специализировался в области общественных наук. Но Мао Цзэдуна в этот период очень занимали вопросы политэкономии, и он заставлял молодого человека отдавать уйму времени занятиям именно этим предметом. Несомненно одно – зять понравился Мао Цзэдуну.

В 1962 г. у Ли Минь и Кун Линхуа родился мальчик Кун Цзинъин – первый внук Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун был безумно рад этому событию, обнимал и целовал младенца. В 1972 г. родилась дочь Кун Дунмэй, внучка Мао Цзэдуна.

Цзян Цин была недовольна близостью Ли Минь к Мао Цзэдуну. Даже на свадьбу вместо двух одеял Цзян Цин велела выделить в качестве приданого Ли Минь только одно одеяло, а также подушку и покрывало. Она добивалась того, чтобы Ли Минь с семьей жила подальше от Мао Цзэдуна и предложила ей перебраться в город за стены Чжуннаньхая.

Ли Минь пришла с этим к отцу. Мао Цзэдун пофилософствовал: «Плоть, вне зависимости от того, где она находится, на внутренней или на внешней стороне кисти руки, это все равно плоть все той же руки». Мао Цзэдун как бы подтвердил, что продолжает считать Ли Минь своей любимой дочерью. Однако на практике Ли Минь с семьей пришлось-таки перебраться из дома Мао Цзэдуна в глухую часть Чжуннаньхая. Иногда ей удавалось приходить к отцу, да он и сам разок-другой заходил посмотреть на внука.

Через некоторое время Ли Минь все-таки была вынуждена съехать из Чжуннаньхая. Ее общение с отцом перестало носить постоянный характер, стало эпизодическим.

К началу «культурной революции» Ли Минь работала в управлении учебных заведений Госкомитета по оборонной науке и технике. Кун Линхуа преподавал в Пекинском авиационном институте.

В том же институте действовал один из главных вожаков студенческой молодежи, поддерживавших тесные связи с Цзян Цин и получавших указания непосредственно от нее, по имени Хань Айцзин. Именно он, выполняя поручение Цзян Цин, стал выступать с нападками на Ли Минь, подчеркивая, что та не является дочерью Цзян Цин, а также заявляя, что муж Ли Минь Кун Линхуа – это, дескать, «бомба замедленного действия» под боком у Мао Цзэдуна и что их, дескать, обоих необходимо «выкорчевать».

Вот и икнулись Кун Линхуа занятия политэкономией под руководством Мао Цзэдуна, а Ли Минь сам факт ее существования – «какой-то», с точки зрения Цзян Цин, старшей дочери Мао Цзэдуна. Цзян Цин, всемерно стремясь использовать благоприятную для нее конъюнктуру, сложившуюся во время «культурной революции», хотела оборвать все связи Мао Цзэдуна с его другими родственниками и остаться в положении единственного близкого Мао Цзэдуну человека, его естественного наследника и преемника. При этом Цзян Цин использовала и то, что Мао Цзэдун не защищал своих родственников, обычно бросая их на произвол судьбы, не говоря уж о других людях, которые, казалось бы, могли рассчитывать на его человеческое участие и поддержку.

Хань Айцзин обрушился также с обвинениями в адрес заместителя председателя Госкомитета по оборонной науке и технике Чжун Чибина, ветерана КПК, потерявшего ногу во время Великого похода в 1930-х гг. Во время этого похода Хэ Цзычжэнь своим телом прикрыла от разрывов авиабомб и пулеметного обстрела с самолетов раненого Чжун Чибина, сама получив при этом много ранений. И вот теперь, во время «культурной революции», одноногого Чжун Чибина, человека почтенного возраста и с большими заслугами перед Мао Цзэдуном, вытаскивали на митинги в Пекинском авиационном институте и там «вели против него борьбу», издевались над инвалидом и мучили его.

Ли Минь и Кун Линхуа решили пойти и рассказать об этом Мао Цзэдуну. Едва им удалось добраться до резиденции, они натолкнулись на Цзян Цин. Та сразу начала громко осуждать Ли Минь: «А, явилась, защитница императора (под «императором» она имела в виду председателя КНР и заместителя председателя ЦК КПК Лю Шаоци – главный объект политической борьбы, которую вел Мао Цзэдун. – Ю.Г.). Движение сейчас только-только силу набирает, только начинает разворачиваться; чего тут домой-то шастать? Что пришла, захотела разнюхать, выведать, чем тут пахнет?»

На шум вышел Мао Цзэдун. Он сказал о Ли Минь: «Ну что же, что она защищает императора. Ну пришла разузнать, как и что. Из-за этого дело раздувать не надо. Да что, в самом-то деле, во время проведения движения не дозволяется, что ли, даже дочери с отцом повидаться? Это просто черт знает что такое!»

Мао Цзэдун позвал дочь и зятя к себе, подробно расспросил их обо всем, а потом сказал ей и Кун Линхуа, что он против нападок на Чжун Чибина, что тот – «хороший человек». Мао Цзэдун велел передать эти его указания, что, собственно говоря, и спасло жизнь старому человеку.

В октябре 1969 г. вместе с другими работниками Госкомитета по оборонной науке и технике Ли Минь выехала в провинцию Хэнань. Это объяснялось в документе ЦК КПК необходимостью рассредоточения сил в связи с мнимой угрозой нападения со стороны СССР. В Пекин Ли Минь возвратилась только после событий 13 сентября 1971 года, то есть после гибели Линь Бяо.[4]

В 1974 г. в КНР развернулось движение под лозунгом критики Линь Бяо и Конфуция. В этой связи Ли Минь с мужем решили поговорить с Мао Цзэдуном, высказать ему то, что накопилось у них на душе. В частности, сказать ему, что Цзян Цин выставляет себя перед людьми в качестве представителя Мао Цзэдуна, его воплощения, ведет себя так, как будто бы на нее нельзя найти управу; она везде пользуется особыми правами, нарушает принципы жизни партии, устанавливает свою диктатуру. Однако охрана не пустила даже одну Ли Минь к Мао Цзэдуну, очевидно выполняя инструкции руководства партии. Ли Минь пыталась пробиться к отцу, вопрошая: «Почему я не могу увидеться с папой? Вы что, проводя движение, разделяете плоть? Вот папа узнает и не согласится с вами. Вы его блокируете?» Ли Минь вернулась от ворот Чжуннаньхая домой и долго горько рыдала. Она годами не виделась с отцом. Она также не знала о том, что к этому времени Мао Цзэдун был столь тяжело болен, что руководство КПК приняло решение никого не допускать к нему. Конечно, определенную роль при принятии такого решения играла и Цзян Цин, хотя это было общее решение руководителей партии и страны. Сохранение партийно-государственной тайны, то есть сведений о состоянии здоровья Мао Цзэдуна, оказывалось, с их точки зрения, важнее, чем человеческие чувства.

Только когда в болезни Мао Цзэдуна наступил кризис, то есть уже в 1976 г., Ли Минь разрешили пройти в Чжуннаньхай и увидеться с отцом. Это оказалось возможным лишь тогда, когда всем стало ясно, что Мао Цзэдун вот-вот умрет.

При последней встрече Мао Цзэдун прошептал: «Что же ты, Цзяоцзяо, не навещала меня?» Дочь объяснила, что тут ставятся преграды. «Даже так? – удивился Мао Цзэдун. – Это не метод, надо покритиковать. Ты приходи почаще. Я о тебе вспоминаю!» Ли Минь пообещала: «Да я теперь через колючую проволоку прорвусь». Мао Цзэдун покивал, и свидание на этом закончилось. Больше Ли Минь отца живым не видела.

После его смерти Цзян Цин разрешила Ли Минь только однажды поклониться телу отца. Ли Минь гневалась, но ей оставалось только одно: в знак протеста у себя дома она специально отвела место для поминовения усопшего, поставила там портрет отца, положила цветы, сделала траурные надписи, посвящения от всей своей семьи.

Все поведение членов семьи Мао Цзэдуна и при его жизни, и в период его болезни, и после его смерти было строго регламентировано. В этом отразилась и воля Мао Цзэдуна. Выше мы уже рассказали о посещении Хэ Цзычжэнь, Ли Минь и Кун Линхуа Дома памяти председателя Мао Цзэдуна.

ЦК КПК принял специальное решение, в соответствии с которым проявляется забота о бытовой стороне жизни Ли Минь и Кун Линхуа. Они живы и сейчас; их сыну, внуку Мао Цзэдуна, уже 44 года; он женат; его жену зовут Шэнь Жун. Дочь Ли Минь и Кун Линхуа Кун Дунмэй в мае 2001 г. получила ученую докторскую степень в США.

Мао Цзэдун был знаком со своей тещей, госпожой Хэ, матерью Хэ Цзычжэнь. Госпожа Хэ была тем, что в Китае того времени называли «революционной мамой». Она разделяла идеи революционеров, помогала молодежи. Она содержала книжный магазин, прятала там гектограф. Многие печатные издания и документы различных учреждений советского района в провинции Цзянси были отпечатаны именно там.

Госпожа Хэ была рада за свою дочь, когда с ней соединил свою судьбу Мао Цзэдун. Он был в те времена очень тощим. Госпожа Хэ подкармливала его, приносила ему и дочери поесть и выпить. Благодаря заботе тещи Мао Цзэдун выровнялся, перестал отличаться чрезмерной худобой. На лице его заиграла кровь. Вот только волосы оставались длинными. Однако они лежали в порядке, больше не были спутанными. У Мао Цзэдуна была тогда на спине большая не заживавшая рана, появившаяся в антисанитарных условиях, в которых он долго жил. Госпожа Хэ достала народное средство и вылечила зятя.

Осенью 1934 г. Мао Цзэдун и Хэ Цзычжэнь должны были уйти в длительный поход. Теща не спала всю ночь. Она латала дыры на одежде зятя. Делала она это так искусно, что на залатанном месте получилась алая звезда. Прощаясь с дочерью и зятем, госпожа Хэ ничего не сказала, лишь взяла руку дочери и руку зятя в свои ладони и долго молча смотрела на них. Вскоре после ухода Мао Цзэдуна и Хэ Цзычжэнь враги компартии убили госпожу Хэ. Мао Цзэдун вместе с Хэ Цзычжэнь переживал ее смерть. Он ронял слезы и читал строку из своих же стихов: «Теща моя – ты мне тоже как мать».

Глава шестаяЦзян Цин

Четвертой женой Мао Цзэдуна стала Цзян Цин. Это произошло в 1938 г., то есть несколько месяцев спустя после того, как третья жена Мао Цзэдуна Хэ Цзычжэнь уехала в Советский Союз. И на сей раз Мао Цзэдун начинал новые отношения, вступил в очередной брак при живой предыдущей жене, формально даже не разведясь с ней.

Цзян Цин была родом из провинции Шаньдун. О ее родителях известно немного. Она любила свою мать и была многим обязана ей. Из какой семьи была ее мать, как была ее фамилия – этого сегодня, кажется, никто не знает. Известно лишь, что мать Цзян Цин родилась в семье человека, который служил в одном из учебных заведений в столице провинции Шаньдун городе Цзинани.

По неизвестным причинам мать Цзян Цин была вынуждена выйти замуж за плотника Ли Дэвэня, человека, который был на 30 лет старше ее. Он отличался вспыльчивым характером, часто напивался и ввязывался в драки. Будучи пьяным, он частенько бил свою жену, то есть мать Цзян Цин. В результате таких побоев она даже лишилась пальца на руке.

Первая жена Ли Дэвэня умерла, оставив ему двух детей. Таким образом, у Цзян Цин были старший сводный брат Ли Ганьцин и старшая сводная сестра Ли Юнься, или Ли Юньлу. Отец не питал никаких чувств к Цзян Цин, дети вообще были ему безразличны. Случалось и так, что мать привязывала родную дочь к спине и бежала из дома, спасаясь от побоев пьяного мужа.

Мать любила всех детей: и родную дочь, и двух приемных детей. Она делала все для того, чтобы Цзян Цин выучилась и вышла в люди.

В середине 1920-х гг. Ли Дэвэнь заразился оспой и умер. Матери Цзян Цин стало жить еще труднее. Но она все же хотела, чтобы Цзян Цин училась. Желая обеспечить ее образование, мать снова пошла в жены к некоему землевладельцу, который хотел иметь наследника, а его законная жена и наложницы никак не могли родить ему сына.

Выйдя замуж за Мао Цзэдуна, Цзян Цин рассказывала ему о горестной судьбе своей матери, на что он неоднократно говорил, что когда будет создана КНР, он обязательно возьмет тещу в свой дом, в Пекин. Однако случилось так, что в декабре 1948 г., вскоре после того как части НОАК вошли в Цзинань, мать Цзян Цин умерла.

Мао Цзэдун отправил в Цзинань вместе с Цзян Цин своих телохранителей, чтобы достойно похоронить тещу. Поездка была сложной из-за трудностей военного времени. Ехали долго на перекладных. Когда прибыли в Цзинань, оказалось, что умершую уже похоронили. Цзян Цин установила на ее могиле памятник, на котором высечены слова Мао Цзэдуна, написанные его почерком: «С болью скорбим об умершей матери».

Цзян Цин родилась в 1914 г. К моменту знакомства с Мао Цзэдуном, то есть в 1938 г., ей было 24 года, в то время как ему 45 лет.

За предшествующие годы Цзян Цин успела много раз поменять имя, что было связано с различными перипетиями как ее личной жизни, так и ее артистической карьеры. Вот неполный перечень ее фамилий, имен, псевдонимов: Лунь Шумэн, Ли Цзиньхай, Ли Юньхэ, Ли Циньюнь, Лань Пин, Лань Пинь, Ли Шучжэнь, Чжан Шучжэнь, Ли Цзинь и, наконец, Цзян Цин – имя, под которым она вошла в историю.

Цзян Цин в одежде предпочитала голубоватые и синеватые тона. Ее сценическое имя Лань Пинь, или Лань Пин, означало «Голубая Марсилия», или «Голубое Яблоко».

В последний раз Цзян Цин изменила имя, когда начала сожительствовать с Мао Цзэдуном. Этим она как бы подчеркивала, что меняет свою жизнь. Тогда она и приняла имя Цзян Цин, что в переводе на русский язык означает «Голубая Река». Возможно, имя это явилось плодом совместного творчества Мао Цзэдуна и Цзян Цин, либо, что более вероятно, Мао Цзэдун сам нарек свою новую подругу. Ему нравилось давать имена. В классической китайской поэзии есть образ «бесчисленных голубых гор на поверхности реки», или «голубого миража». Мао Цзэдун, будучи большим знатоком китайской классической поэзии, мог использовать именно образ «Голубого Миража», давая имя своей подруге жизни. Вряд ли тогда об этом подозревала не столь сведущая в древней поэзии Цзян Цин.

К моменту встречи с Мао Цзэдуном Цзян Цин имела за плечами богатый опыт театральной жизни и несколько скоротечных и более или менее длительных романов. Знакомства ее были поистине удивительными.

Цзян Цин, как свидетельствуют некоторые источники, еще в детские годы видела в доме своих родственников или знакомых Чжао Жуна, тоже шаньдунца, как и она сама, человека, который впоследствии, находясь в Советском Союзе и живя там под фамилией Каншин (которая в Китае преобразовалась в зловещее имя Кан Шэн), вошел в историю как «китайский Берия» или «сущий дьявол».

Одним из сожителей Цзян Цин оказался видный функционер КПК, близкий как к Кан Шэну, так и к Чжоу Эньлаю человек по имени Юй Цивэй, впоследствии он был известен как Хуан Цзин. Именно по его рекомендации Цзян Цин в 1933 г. и приняли в КПК. За причастность к деятельности Компартии Китая Цзян Цин тогда же отсидела в тюрьме около двух месяцев.

После этого она в течение некоторого времени жила с Юй Цивэем, а потом была сыграна ее свадьба с известным театральным деятелем Тан На. Правда, при этом Цзян Цин умудрилась не подписать брачный контракт. Тан На так глубоко переживал тот факт, что Цзян Цин была готова жить с ним, но не оформлять отношения брачным свидетельством, что пытался покончить жизнь самоубийством. Вскоре Цзян Цин рассталась с Тан На. Кстати сказать, Тан На считал, что Цзян Цин, если она того захочет, способна заполучить весь мир. Она не ведала сомнений на свой счет. Ее партнеры-мужчины были выдающимися людьми.

Таким образом, формально Цзян Цин до встречи с Мао Цзэдуном в браке не состояла, хотя фактически побывала замужем трижды: за другом своей юности по фамилии Фэй, за Юй Цивэем и, наконец, за Тан На. Иными словами, и для Мао Цзэдуна и для Цзян Цин их брак был четвертым по счету для каждого.

Пожалуй, важно отметить, что Цзян Цин, не получив систематического образования, сама пробивалась по жизненному пути. При этом она проявила недюжинные артистические способности. В частности, в одном из шанхайских театров она сыграла Нору в спектакле по пьесе Г. Ибсена «Кукольный дом», а ее партнером в этом спектакле был выдающийся китайский артист Чжао Дань. Кроме того, она появилась и на киноэкране в нескольких кинофильмах. Одним словом, если не звездой первой величины, то видной актрисой она, безусловно, была.

Цзян Цин добивалась успехов благодаря не только своим способностям, но и при помощи своих неоднократно менявшихся друзей и покровителей. Отличаясь сильным характером, Цзян Цин была еще и очень высокоорганизованным человеком. Ее выделяли пунктуальность, точность, любовь к порядку.

Она проявляла заботу о своем здоровье и внешнем виде. Одета всегда была очень продуманно, конечно, с учетом условий места и времени. Ее прекрасные густые и длинные волосы были хорошо ухожены. В молодые годы она не только скакала на лошадях, но и сама объезжала горячих скакунов (именно во время скачки, соревнования, которое она же и затеяла, Чжоу Эньлай был сброшен с коня и повредил себе на всю жизнь руку). Она всячески пыталась произвести благоприятное впечатление на военачальников, окружавших Мао Цзэдуна. После образования КНР в распорядке дня Цзян Цин были непременные занятия физкультурой. В холодное время года она обычно на несколько месяцев перебиралась на юг страны, в провинцию Гуандун. В общем Цзян Цин, что называется, умела «держать форму». Она была чрезвычайно восприимчива к тому, что ей доводилось читать или слышать, и постепенно стала довольно начитанным человеком. У нее были разнообразные знания во многих областях жизни.

Цзян Цин всегда тянулась к Западу. Не случайно именно Нора была ее любимой героиней, а свою дочь, которой Мао Цзэдун дал имя Ли Нэ, она называла на западный манер Лина или Лила. Ей нравилось носить костюмы и платья западного покроя. Она любила западную музыку, неплохо разбираясь в музыке вообще, предпочитала американские кинофильмы.

Когда Цзян Цин встретилась с Мао Цзэдуном, при ней были и относительная молодость и в то же время достаточная опытность; она умела пококетничать, но была умна, превосходя умом многих женщин, которых ранее встречал Мао Цзэдун, в том числе и его прежнюю жену Хэ Цзычжэнь (во всяком случае, именно так оценивал Хэ Цзычжэнь и Цзян Цин сам Мао Цзэдун). Цзян Цин была способна толково и точно выполнять канцелярскую работу, обязанности личного секретаря Мао Цзэдуна. Одним словом, это была нового типа женщина для Мао Цзэдуна, который уже тяготился своей боевой подругой Хэ Цзычжэнь.

Цзян Цин была также хитра и расчетлива. Трудно сказать, любила ли она Мао Цзэдуна в действительности, но создать впечатление, окружить его заботой, организовать его быт – в этом она оказалась мастером.

В первое время, еще не заняв прочно места «законной супруги» Мао Цзэдуна, она, конечно, не проявляла таких своих качеств, как честолюбие, склочность, двурушничество, не показывала свой дурной характер. Однако потом она часто вела себя так, как будто бы ее постоянно что-то подмывало на дрязги и скандалы. Цзян Цин ссорилась практически со всеми людьми, которые ее окружали, особенно угнетая прислугу, тех людей, которые от нее зависели. Она была очень мнительным человеком. Вряд ли она доверяла кому-нибудь, кроме себя. Но все это, повторимся, стало проявляться постепенно, а в первый момент Цзян Цин удалось ослепить Мао Цзэдуна своей красотой, молодостью, быть удобной подругой и в быту, и в сложной внутриполитической обстановке в партии.

Цзян Цин в те первые годы не стала политическим компаньоном Мао Цзэдуна, да это было и невозможно. И все же она довольно скоро начала внушать Мао Цзэдуну мысль о том, что «кое-кто» в партии, дескать, выступает с нападками на ее прошлое, на ее личную жизнь в театре и в кино, причем делает это, имея своей главной целью не нанесение ударов по «ничтожному секретарю» при Мао Цзэдуне, а для того, чтобы подорвать авторитет самого Мао Цзэдуна. По целому ряду причин между Мао Цзэдуном и Цзян Цин стали возникать ссоры. Мао Цзэдун сурово отчитывал Цзян Цин; она в такие моменты никогда ему не возражала, прикидываясь несчастной и обиженной в своих лучших чувствах.

Цзян Цин полагала, что Хэ Цзычжэнь не смогла разделить политические убеждения Мао Цзэдуна, сама же она идеально отвечает такого рода требованиям. С точки зрения Цзян Цин, политический мир ее мужа и ее самой был совершенно одинаковым. Действительно, по сути своей политические взгляды и подход к политике, к вопросам внутрипартийной борьбы были у Мао Цзэдуна и Цзян Цин весьма близкими. Тут они могли хорошо понимать друг друга. Это особенно проявилось во время «культурной революции». Цзян Цин прошла путь от женщины, помогавшей Мао Цзэдуну решать бытовые вопросы, до политического союзника, его политической опоры. Это тем более поражает, что после 10 лет жизни с Цзян Цин Мао Цзэдун перестал сначала питаться вместе с ней, а потом и спать с ней, фактически они разъехались, хотя и до и после этого Цзян Цин всегда старалась не мешать, не возражать, не ревновать, а даже помогать Мао Цзэдуну в тех случаях, когда он стремился «пообщаться», так сказать, накоротке с молодыми женщинами или девушками.

До 1949 г., да и позднее, Цзян Цин именовали обычно «товарищ Цзян Цин», и лишь 29 сентября 1962 г. впервые в официальной печати, в органе ЦК КПК газете «Жэньминь жибао», появилось имя Цзян Цин, при этом было сказано, что это – «супруга Мао Цзэдуна». Очевидно, люди из «ближнего круга» Мао Цзэдуна, члены руководства партии Линь Бяо, Кан Шэн, Кэ Цинши, подыграв настроениям Мао Цзэдуна (кстати сказать, это же делал и Чжоу Эньлай, по предложению которого в 1956 г. Политбюро ЦК КПК назначило Цзян Цин одним из пяти секретарей Мао Цзэдуна в ранге заместителя министра), сумели внушить ему мысль о том, что Цзян Цин может стать нужным ему человеком в борьбе против такой супружеской пары, какую представляли собой тогдашний председатель КНР Лю Шаоци и его жена Ван Гуанмэй. В этой связи можно также отметить, что впервые в той же газете «Жэньминь жибао» в ноябре 1964 г. появилась формулировка: «председатель Мао Цзэдун с супругой Цзян Цин, председатель Лю Шаоци с супругой Ван Гуанмэй».

Вернемся, однако, к истокам, то есть ко времени знакомства Мао Цзэдуна и Цзян Цин. Мао Цзэдун время от времени считал нужным появляться перед различными аудиториями в Яньани и излагал собравшимся или, вернее, собранным в порядке партийной дисциплины людям свои взгляды по тому или иному вопросу. Когда он выступал в институте искусств имени Лу Синя, а это было учреждение, где ковались кадры работников идеологического фронта и культуры, ему бросилась в глаза слушательница, сидевшая в первом ряду и буквально ловившая каждое его слово. Она задала вопрос, признанный Мао Цзэдуном очень толковым. Это и была Цзян Цин. Ей очень хотелось быть замеченной Мао Цзэдуном. И это ей удалось.

Спустя совсем немного времени Цзян Цин вызвали в расположение учреждений ЦК КПК, где с ней побеседовал и познакомился поближе Мао Цзэдун. В августе 1938 г. Цзян Цин перевели работать секретарем-архивариусом военного совета ЦК КПК, она стала находиться при Мао Цзэдуне почти круглосуточно.

Далее все развивалось как бы естественным путем, если говорить о соответствии происходившего характеру и желаниям Мао Цзэдуна, умелому поведению Цзян Цин и общей ситуации вокруг Мао Цзэдуна в руководстве КПК. Мао Цзэдун установил в КПК, отражая общие взгляды своих коллег по руководству, такие порядки, при которых партийная организация руководила «делами спальни» (желавшие вступить в брак члены партии писали заявления и испрашивали разрешения на это у парткома), а мужчина, безусловно, главенствовал в отношениях с женщиной; половые отношения подчинялись интересам политического свойства.

Само вступление в сожительство произошло очень грубо и просто и чем-то напоминало то, что в свое время, примерно десять лет тому назад, случилось между Мао Цзэдуном и Хэ Цзычжэнь. Как-то раз после рабочего дня Мао Цзэдун сказал Цзян Цин: «Сегодня не уходи. Переночуешь здесь. Хорошо?» Вопрос в стиле Мао Цзэдуна. Вопрос риторический, требовавший не ответа, а подчинения. Цзян Цин никогда ранее не была пассивной в отношениях с мужчинами. Но тут Мао Цзэдун, не дожидаясь пока она что-нибудь скажет, двинулся к своей уникальной широченной деревянной кровати, и Цзян Цин оставалось только последовать за ним.

Шло время. Все делали вид, что происходившее между Мао Цзэдуном и Цзян Цин никого, кроме них самих, не касается. Мао Цзэдун просто получил женщину своей мечты. Она не была требовательной, не боролась за равноправие в отношениях с мужчиной-партнером, даже не поднимала вопрос о браке. Другие руководители ЦК партии уже тогда не решались по своей инициативе заговаривать с Мао Цзэдуном на такие щекотливые темы, делали вид, что это вроде как бы самый естественный и безболезненный выход из ситуации, когда Мао Цзэдуну требовалась женщина, а в его положении решать такие вопросы втайне от парторганов и от службы безопасности было никак нельзя. Не будем забывать, что жили они все тогда в малюсеньком городке, в буквальном смысле слова «на одном пятачке», скрыть амурные связи здесь было невозможно.

Однако настал момент, когда Цзян Цин обрядилась в широченный френч, именовавшийся «кителем ленинского покроя». С одной стороны, в нем удобно разместить свой все более заметно выпиравший живот, с другой же, напротив, он позволял продемонстрировать окружающим то, что произошло: смотрите, люди, я понесла от Мао Цзэдуна!

Цзян Цин внезапно ощутила, что она вправе утвердиться в положении если не официальной, то фактической супруги Мао Цзэдуна. Посоветовавшись предварительно с Мао Цзэдуном, она вошла как-то раз в комнату, где заседали руководители партии, и объявила во всеуслышанье: «А у меня для вас хорошая новость: мы с председателем теперь живем вместе». Никто, естественно, публично не возразил. Демарш Цзян Цин в присутствии и с благословления Мао Цзэдуна был воспринят высшими руководителями партии как должное.

Мао Цзэдун тогда же добился от руководителей КПК разрешения на его брак с Цзян Цин, без которой, как он утверждал, не мог ни жить, ни работать. В 1939 г. руководство ЦК КПК приняло такое решение, и партийные организации были уведомлены об этом. Брак Мао Цзэдуна и Цзян Цин был одобрен как мера, обеспечивавшая с бытовой и половой точки зрения работоспособность Мао Цзэдуна. При этом было поставлено условие, что Цзян Цин не будет именоваться внутри партии супругой председателя Мао Цзэдуна, а останется лишь «товарищем Цзян Цин», а в быту она будет ухаживать за Мао Цзэдуном, находиться «при теле» или «под боком» председателя ЦК партии, однако не будет принимать участия в политической деятельности, а также что этот случай никто в партии не имеет права использовать как прецедент и не последует этому примеру. Мао Цзэдун был вынужден тогда молчаливо согласиться.

Сойдясь с Цзян Цин, Мао Цзэдун перебрался в трехкомнатную пещеру. Одна из комнат стала его спальней-кабинетом, другая – комнатой Цзян Цин, а третья – гостиной. Супруги жили почти по-спартански. Из предметов роскоши у них были: граммофон с набором пластинок – арий из пекинских опер, сетка от комаров над кроватью, большое зеркало, деревянная ванна; на стене семейной пещеры висел в ту пору портрет Чан Кайши, вождя Китая в войне против японцев.

Оказавшись бок о бок с Мао Цзэдуном, Цзян Цин пришлось избавиться от многих своих старых привычек. Она вместе с ним стала есть кашку из грубого зерна, научилась готовить для него его любимые хунаньские блюда, ей пришлось полюбить перец и перченые блюда. Цзян Цин была чистоплотной женщиной. Она стала содержать их трехкомнатную пещеру в идеальном порядке. Она не терпела пыли. И это нравилось Мао Цзэдуну. Сам он мог быть небрежным, неопрятным, но если кто-то заботился о чистоте, он воспринимал это с удовольствием.

Мао Цзэдун не любил ни цветы, ни траву. Цзян Цин лично строго следила за тем, чтобы вблизи пещеры не было растений. Их выщипывали слуги. Она старалась во всем угождать вкусам и привычкам мужа. Не случайно вскоре после ее воцарения рядом с Мао Цзэдуном она была назначена руководителем его внутренней охраны, стала распоряжаться телохранителями, обслуживавшими непосредственно Мао Цзэдуна и его жилище, а также была назначена начальником группы по обеспечению его быта.

Мао Цзэдун любил книги: исторические сочинения, классическую литературу Китая, любил стихи древних китайских поэтов. Цзян Цин упрятала подальше все книги иностранных авторов в переводе на китайский язык, которые она привезла с собой из Шанхая. В пещеру к Мао Цзэдуну она взяла лишь свой граммофон. Пластинки допускались только одного плана: арии из пекинских опер. Цзян Цин любила безделушки и побрякушки, но тут ей все это пришлось бросить. Цзян Цин при знакомстве с Мао Цзэдуном, конечно же, произвела впечатление своими чудесными длинными волосами. Сойдясь с ним, она укоротила волосы. Она перестала щеголять даже в праздничных случаях в старинной китайской женской одежде – в длинных платьях с высоким разрезом вдоль ног сбоку. Она обрядилась в серую армейскую форму и даже стала носить обмотки. При гостях, при иностранцах, она помалкивала в присутствии Мао Цзэдуна, только подливала чай, подносила орешки, выпивку, улыбалась гостям, при встрече и прощании пожимала им руки. Она умела создать о себе впечатление в Яньани как о «новой хорошей жене председателя». Все это пришлось по нраву Мао Цзэдуну.

В 1940 г. Цзян Цин родила дочь. Она не стала кормить девочку грудью, стремясь как можно быстрее восстановить и сохранить фигуру и свою привлекательность для Мао Цзэдуна. К ребенку тут же была приставлена кормилица.

В дальнейшем были еще беременности. Говорили также и о том, что Цзян Цин родила Мао Цзэдуну еще одного ребенка и тоже девочку, которая вскоре умерла. Но это только слухи. Первая дочь Мао Цзэдуна и Цзян Цин так и осталась их единственным ребенком; как говорили в КНР, была их «любимым дитятком», «первой принцессой Красного Китая».

Уже через несколько лет совместной жизни с Цзян Цин Мао Цзэдун окончательно пришел к выводу, что поторопился и с этим сожительством, да и со своим четвертым браком. Он даже сетовал своим телохранителям в моменты, когда эти молодые деревенские парни успокаивали его перед сном с помощью оздоровительного массажа, на то, что Цзян Цин не любит его, а, вернее, любит не его, а лишь его положение, и говорил, что если бы она была просто прислугой, он давно уже выгнал бы ее.

Дальше – больше. Цзян Цин с ее неуживчивым, заносчивым характером все больше раздражала Мао Цзэдуна. Мы уже упоминали о том, что сначала он отказался питаться вместе с ней (два разных повара стали готовить для каждого из них пищу отдельно), а потом и делить с ней ложе. Уже в 1950-х гг. Мао Цзэдун и Цзян Цин были фактически если не в разводе, то в разъезде.

Мао Цзэдун компенсировал это испытанным методом – использовал прислуживавших ему женщин и девушек. Говорили, что если кто-либо из них не очень старался угодить ему, или у нее не все получалось так, как ему того хотелось бы, то Мао Цзэдун возмущался и сетовал: «Ну, не старается, не хочет приспособиться, не идет навстречу».

Мао Цзэдун, и живя с Цзян Цин, продолжал флиртовать с молодыми женщинами.

В 1945 г., несмотря на то что Цзян Цин специально (под тем предлогом, что ей было необходимо побывать у хорошего дантиста) прилетела в Чунцин (захватив с собой и дочь), где велись переговоры между КПК и Гоминьданом, Мао Цзэдун проявлял тогда в Чунцине интерес к Чжан Сушу – одной из дочерей известного политического деятеля Чжан Чжичжуна.

В 1948 году Мао Цзэдун флиртовал с Юй Шань, красивой молодой актрисой, которая, кстати сказать, приходилась сестрой бывшему мужу Цзян Цин Юй Цивэю.

Цзян Цин и сама, в частности во время традиционных танцевальных вечеров, подводила к мужу молодых партнерш на час. Она не любила только тех женщин, которые намеревались надолго завладеть вниманием и расположением Мао Цзэдуна.

Через несколько лет жизни с Мао Цзэдуном Цзян Цин стала прихварывать; у нее возникало состояние депрессии. В апреле 1949 г. Цзян Цин отправили в Москву лечиться от тонзиллита (ей удалили миндалины). После операции она восстанавливала силы под Москвой, кажется на одной из дач И.В. Сталина, а позже в Ялте. В СССР она провела полгода и возвратилась в Пекин только в ноябре. Отметим попутно, что Мао Цзэдун вскоре после возвращения Цзян Цинн, в свою очередь, уехал в Москву для встреч с И.В. Сталиным; очевидно, что Мао Цзэдун желал находиться в Советском Союзе без своей супруги.

В ходе подготовки к провозглашению КНР и непосредственно после нее Мао Цзэдун давал всем понять, что он разочарован браком с Цзян Цин. Проявляя озабоченность судьбой своей дочери от брака с Хэ Цзычжэнь, а также упорядочивая положение самой Хэ Цзычжэнь, Мао Цзэдун делал необходимые с его точки зрения политические жесты, безусловно, становившиеся известными участникам Великого похода, старшему поколению руководителей КПК. Не случайно именно в те дни Мао Цзэдун пригласил к себе в гости своего бывшего телохранителя Чэнь Чжанфэна, который охранял его и Хэ Цзычжэнь во время вышеупомянутого похода. Всеми этими шагами Мао Цзэдун стремился подкрепить свой авторитет.

Впоследствии Мао Цзэдун также демонстрировал, что он лишь вынужден быть мужем Цзян Цин, а сердцем и душой он прежде всего вдовец Ян Кайхой. Поэтому он всячески поддерживал связи с родственниками с этой стороны. Брат Ян Кайхой Ян Кайчжи поздравил Мао Цзэдуна с созданием КНР, и Мао Цзэдун не только ответил на это поздравление, но и пригласил к себе в гости Ян Кайчжи с женой Ли Цзундэ. Мало того, он отправил в Чанша обоих сыновей поклониться могилам матери и родственников, повидаться с бабушкой.

Все это, помимо личных моментов, было демонстрацией руководству партии того, что Мао Цзэдун, начиная свою деятельность в качестве вождя партии и государства, соблюдает условия давнего брачного соглашения, то есть не только не втягивает Цзян Цин в политическую деятельность, но и, более того, не дает ей возможности выступать официально в качестве супруги главы КНР. Тем самым укреплялось уникальное руководящее положение Мао Цзэдуна. Он становился главой государства, но без супруги. Это устраивало многих, и прежде всего его самого.

И все-таки в конце 1949 г. Цзян Цин пришлось вернуться в КНР. Правда, Мао Цзэдун тут же отослал ее участвовать в проведении аграрной реформы в Уси под Шанхаем. Этот жест должен был свидетельствовать о том, что для Мао Цзэдуна и для партии Цзян Цин – не более чем один из рядовых партийных функционеров, выполняющих рутинные обязанности и наравне со всеми участвующих в массовых движениях и кампаниях.

В конце 1951 г. Мао Цзэдун отправил Цзян Цин с теми же задачами в провинцию Хубэй.

Зимой 1951/52 г. Цзян Цин на короткий срок была назначена начальником секретариата канцелярии ЦК КПК. Но очень скоро, по настоянию начальника этой канцелярии Ян Шанкуня, ее освободили от этой должности. При этом отмечалось, что Цзян Цин не способна сосредоточенно работать над документами и читать их более 10 минут подряд. Лю Шаоци, занимавший тогда положение второго лица в партии, подчеркивал в этой связи, что Цзян Цин должна сосредоточиться на проявлении заботы о быте Мао Цзэдуна и что для нее, как для члена партии, нет более важной задачи, чем выполнение именно этого поручения ЦК КПК.

Мао Цзэдун постоянно стремился в эти годы удалять Цзян Цин от себя. Цзян Цин мешала Мао Цзэдуну. Он был еще относительно молод, здоров и крепок. Политическая ситуация была такова, что Цзян Цин многим в руководстве партии и страны представлялась сомнительной и недостойной Мао Цзэдуна спутницей жизни. Соратники Мао Цзэдуна были согласны с тем, чтобы бытовые проблемы, вопрос о женщинах, решались так, как того хотел сам Мао Цзэдун, но они не желали, чтобы семья, тем более такая супруга, как Цзян Цин, политические амбиции которой были в этом кругу хорошо известны, а ее характер тоже был всем давно ясен, участвовала в политической руководящей работе.

В начале осени 1952 г. Цзян Цин была во второй раз отправлена в Москву лечиться, теперь уже от болей в печени. Мао Цзэдун удалил ее из КНР почти на целый год. Когда умер И.В. Сталин, Цзян Цин была в Москве, однако она не имела никакого отношения к политическим связям Москвы и Пекина. Из своей второй поездки в СССР Цзян Цин возвратилась в Пекин осенью 1953 г.

В это время ситуация в семье Мао Цзэдуна была довольно сложной. Фактически существовали и вели между собой скрытую борьбу, а вернее было бы сказать грызню, представители трех разных фракций внутри одной семьи: фракции Ян Кайхой, фракции Хэ Цзычжэнь и фракции Цзян Цин. Опять в семье было «несколько партий», но теперь уже Мао Цзэдун не входил ни в одну из них, а избрал для себя роль арбитра, и то лишь в тех случаях, когда он считал нужным высказывать свое мнение. При многих иных обстоятельствах он, очевидно, думал, что ему выгодно сохранять состояние вражды и напряженности в отношениях близких людей, оставляя их в зависимости от собственных настроений и решений. Как и в партийно-государственном аппарате, Мао Цзэдун поощрял фракционные разногласия в своей семье, отводя себе место высшего судии. (Вспомним, что в 1946 г. Мао Цзэдун повелел извлечь Хэ Цзычжэнь из психиатрической лечебницы в СССР, но целый год заставил ее ждать в Москве решения о возвращении в Китай.)

Цзян Цин предпринимала попытки приблизить к себе то фракцию Ян Кайхой в борьбе против фракции Хэ Цзычжэнь, то действовала наоборот. При этом Цзян Цин всегда имела в виду одну и ту же цель – уменьшить, свести на нет влияние на Мао Цзэдуна двух других фракций, усилить собственное влияние. Эта внутрисемейная борьба шла с переменным успехом, но победы Цзян Цин она так и не принесла.

Когда Мао Аньин возвратился в Китай, то в первое время в Яньани Цзян Цин попыталась сблизиться с ним (кстати сказать, разница между ними в возрасте составляла всего восемь лет) и подыскивала ему невесту. Эта попытка окончилась неудачей, о чем мы уже рассказывали. Затем Мао Аньин сам нашел себе суженую. К тому времени Мао Аньин уже составил для себя твердое представление о взаимоотношениях Мао Цзэдуна и Цзян Цин, которую он считал своекорыстной эгоистичной особой, не любящей его отца. Свои взгляды на Цзян Цин Мао Аньин внушил и своей жене Лю Сыци. Лю Сыци и Цзян Цин невзлюбили друг друга. Отношения между ними особенно обострились после гибели Мао Аньина. Мао Цзэдун говорил Лю Сыци, что Цзян Цин восприняла известие о смерти его сына равнодушнее, чем сообщение о том, что сдохла собака. Цзян Цин тут же вычеркнула Мао Аньина из памяти. Он навсегда остался в ее сознании соперником в борьбе за положение самого близкого к Мао Цзэдуну человека, политического наследника Мао Цзэдуна. Она была одержима мыслью о том, как бы не допустить замену Мао Аньина новым наследником как со стороны фракции Ян Кайхой, так и со стороны фракции Хэ Цзычжэнь, в первую очередь помня о сыне Мао Цзэдуна, следы которого были давно утеряны, и не упуская из виду появление зятьев, внуков и т. д. Сама же Цзян Цин искала возможность сделать наследником Мао Цзэдуна если не себя, то своего человека.

В 1950–1960-х гг. сблизились между собой вдова Мао Аньина Лю Сыци и дочь Хэ Цзычжэнь Ли Минь. Они даже жили в одной комнате в доме Мао Цзэдуна. Их роднила и профессия, и общее увлечение русским языком: Ли Минь была практически двуязычной, Лю Сыци изучала русский язык и в КНР, и во время учебы в Москве на филологическом факультете МГУ.

Уже упоминалось о том, что после гибели Мао Аньина Мао Цзэдун испытывал на протяжении некоторого времени отеческую привязанность к его молодой вдове, своей снохе и приемной дочери Лю Сыци.

Цзян Цин настойчиво добивалась того, чтобы постепенно выжить из дома Мао Цзэдуна всех остальных его родственников, а прежде всего Лю Сыци. В конечном счете, после второго замужества Лю Сыци Цзян Цин удалось добиться своего.

Используя слабость Мао Цзэдуна к молодым красивым людям, Цзян Цин в 1950-х гг. поселила в доме Мао Цзэдуна его племянника Мао Юаньсиня, попыталась сдружить его со своей дочерью Ли Нэ. Молодые люди стали проводить вместе свободное от учебы время, катались на лодке в парке Ихэюань и т. п. Однако никакого развития эти отношения не получили, так как Ли Нэ была на редкость непривлекательна. Цзян Цин тем не менее продолжала видеть в Мао Юаньсине своего «кронпринца». Она ласково называла его «Горошинка» или «Бобочек», а он именовал ее тогда «Молодой Тетенькой».

В 1955 г. Лю Сыци поехала учиться в СССР. Туда же отправили и племянника Цзян Цин, сына ее старшей сестры Ван Бовэня. Оба были зачислены на филологический факультет МГУ. Государство выдавало подъемные студентам, отправлявшимся за границу на учебу. При этом не предусматривались деньги на приобретение теплых пальто или шуб, необходимых зимой в Москве. Мао Цзэдун выделил Лю Сыци, а заодно и Ван Бовэню, требуемую сумму. Цзян Цин это страшно разозлило. Она говорила: «Это я, а не он (Мао Цзэдун) должна выдавать деньги ему (Ван Бовэню)». Цзян Цин стремилась держать в зависимости от себя тех, кого она относила к своей фракции.

К середине 1955 г. Цзян Цин снова занемогла. У нее постоянно держалась высокая температура. Был поставлен диагноз: рак матки. В июле 1955 г. в сопровождении восемнадцатилетней медсестры Цзян Цин в третий раз выехала в Советский Союз.

Во время ее отсутствия Мао Цзэдун поддерживал связи с родственниками со стороны своей матери. Их род, род Вэнь, жил в городе Шичэн-сян. Оттуда двоюродные братья приезжали по приглашению Мао Цзэдуна навестить его в Пекин.

Цзян Цин вернулась в Пекин в 1956 г. Лечение обошлось без операции и дало хорошие результаты.

В том же 1956 г. Мао Цзэдун впервые плавал в самой большой реке Китая Янцзы. Цзян Цин сопровождала его в этой поездке. В это время произошло временное потепление отношений между ними. Мао Цзэдун написал тогда стихотворение под названием «Плавание». Некоторые синологи усматривают в нем намеки эротического характера на отношения Мао Цзэдуна и Цзян Цин.

Осенью 1956 г. у Цзян Цин снова обострилось гинекологическое заболевание. Она опять, уже в четвертый раз, поехала на лечение в СССР. Цзян Цин очень боялась тогда операции. Была слаба и подавлена.

В 1957 г. Цзян Цин продолжала находиться на лечении в Советском Союзе. В это время туда по делам приехал Чжоу Эньлай. Нужно отметить, что он испытывал некую слабость к Цзян Цин. Между ними на протяжении многих лет существовали доверительные отношения. Чжоу Эньлай был в курсе жизни Мао Цзэдуна с Цзян Цин с самых первых их встреч, неоднократно помогал улаживать размолвки между ними. Цзян Цин понимала, что среди тех, кто входит в ближний круг Мао Цзэдуна, только Чжоу Эньлай в какой-то степени сочувствует ей и стремится содействовать сохранению близости между ней и Мао Цзэдуном.

Будучи в Москве в 1957 г., Чжоу Эньлай навестил Цзян Цин в больничной палате. Он постарался поднять ее настроение, привез с собой в больницу одного из известных китайских артистов, который силой своего искусства отвлекал Цзян Цин от мрачных мыслей.

Чжоу Эньлай даже позабыл передать Цзян Цин письмо от своей супруги Дэн Инчао. Может быть, это было и к лучшему для Цзян Цин и Чжоу Эньлая, так как, очевидно, он просто велел своей жене написать такое письмо. Дэн Инчао дружила со старыми подругами по походам 1930-х гг. и не находилась в близких отношениях с Цзян Цин. Зная характер Чжоу Эньлая, можно также предположить, что все это он сделал, рассчитывая на то, что его поступок будет должным образом оценен и Мао Цзэдуном, и Цзян Цин.

В январе 1957 г. в Кремле в честь Цзян Цин дали обед совместно супруги Н.С. Хрущева, Г.М. Маленкова, В.М. Молотова, Л.М. Кагановича. Очевидно, партийно-правительственные мужи, и в первую очередь Н.С. Хрущев, сочли такой жест необходимым в качестве вклада в развитие двусторонних советско-китайских отношений и своих личных связей с Мао Цзэдуном.

Советские гранд-дамы не знали, однако, о чем говорить с Цзян Цин. Инициативу взяла на себя жена Г.М. Маленкова. Ее вопросы оказались крайне неудачными. Перед супругой Мао Цзэдуна, очевидно исходя из сведений о ее артистическом прошлом, был поставлен вопрос: не желает ли она пройти курс обучения в одном из московских театральных учебных заведений? Это была большая бестактность. Затем последовал еще один совершенно бесцеремонный вопрос: сколько лет Цзян Цин? Она, видите ли, показалась хозяйкам совсем молоденькой. Цзян Цин, пропустив мимо ушей первый вопрос, на второй ответила, что она не так уж молода, но и не стара (в то время ей было 43 года, но выглядела Цзян Цин гораздо моложе своих лет). Настроение ее было испорчено. Оно несколько поднялось лишь тогда, когда сопровождавшая Цзян Цин врач-гинеколог из КНР сказала ей, что советские дамы были в восторге от ее манер и внешнего вида.

Мао Цзэдун, безусловно, знал о внимании, которое советское коллективное руководство проявило к нему и его супруге. В то же время в Пекине было известно о том, что Н.С. Хрущев за глаза называл Цзян Цин «смазливой любовницей» Мао Цзэдуна. Но Мао Цзэдуну было безразлично, как относятся в Москве к Цзян Цин, конечно, при соблюдении внешних приличий и оказании ей медицинской помощи.

В 1956—1957 гг., когда Цзян Цин находилась в Советском Союзе, Мао Цзэдун снова сделал ряд жестов в отношении фракции Ян Кайхой. Он поддерживал связи с родственниками по этой линии. Пригласил в гости Чэнь Юйтин – няню, ухаживавшую в свое время за его детьми в Чанша. При встрече с ней Мао Цзэдун расчувствовался и сказал: «Вот вижу тебя и чувствую себя так, как будто бы встречаюсь с Ян Кайхой».

В том же 1957 г. Мао Цзэдун написал свое известное стихотворение, посвященное памяти Ян Кайхой.

После того как Цзян Цин, подлечившись в Советском Союзе, возвратилась в КНР, Мао Цзэдун вообще старался избегать общения с ней. В те годы и он сам, и Цзян Цин довольно много времени проводили в путешествиях по стране. Они разъезжали и отдыхали врозь. У каждого была своя свита: телохранители, секретариат, секретная часть, врачи, медсестры, повара, шоферы и т. д. При этом Мао Цзэдун предпочитал свой специальный поезд с комфортабельными вагон-салонами. Цзян Цин летала на самолете. Бывали случаи, когда она намеревалась приехать именно туда, где в это время находился Мао Цзэдун. Как только ему становилось известно об этом, он тотчас давал команду быстро сниматься с места и переезжать в другую провинцию страны, благо в излюбленных местах Мао Цзэдуна и Цзян Цин были построены дачи, оборудованные всем необходимым.

Многое в привычках супругов не совпадало. Мао Цзэдун не выносил, например, домашних животных. Цзян Цин не расставалась со своими обезьянками: возилась с ними, шила им костюмчики и т. д. Мао Цзэдун был равнодушен к садовым цветам, Цзян Цин любила орхидеи: она разводила их, могла подолгу любоваться цветами. На даче Цзян Цин в Гуанчжоу был создан сад орхидей, за которым ухаживали опытные садовники. Цзян Цин любила и умела фотографировать. Ей доставляла удовольствие дорогая и сложная фотоаппаратура. Мао Цзэдуну нравилось, чтобы его запечатлевали на фотопленке в исторические моменты; при Мао Цзэдуне работала молодая привлекательная женщина – хороший фотограф, создавшая фотолетопись его жизни и деятельности. Однако сам он ни фотографией, ни чем-либо подобным не занимался.

Мао Цзэдун играл в настольные игры: в мацзян, облавные шашки, карты. Но случалось это редко. У Цзян Цин была просто страсть к карточной игре. Заполняя свой досуг, Цзян Цин могла часами просиживать за картами, причем ее охватывал при этом страшный азарт. Одной из ее постоянных партнерш была жена известного деятеля партии Ли Лисаня – русская женщина Елизавета Кишкина. Однажды Мао Цзэдун вдруг пожелал видеть за обедом Цзян Цин. Она же как раз в это время сидела за карточным столом с упомянутой знакомой и не стала прерывать игру. Когда она освободилась, Мао Цзэдун уже отобедал. Супруги надулись друг на друга.

Лето 1958 г. Мао Цзэдун провел в провинции Хэнань. С ним были Цзян Цин и обе его дочери, Ли Минь и Ли Нэ, а также племянник Мао Юаньсинь. Стало быть, случались и периоды душевного равновесия, когда присутствие родственников его не раздражало.

В 1958 г. умер Юй Цивэй (Хуан Цзин) – видный функционер КПК, в прошлом один из мужей Цзян Цин, которому она в свое время была многим обязана. Юй Цивэю было всего 46 лет, он был всего на два года старше Цзян Цин.

Мао Цзэдун прислал на похороны Юй Цивэя, как партийного руководителя провинциального уровня, венок. (У Юй Цивэя были значительные заслуги перед Мао Цзэдуном в исполнении его секретных поручений международного характера.)

Цзян Цин на похоронах Юй Цивэя не присутствовала. Она, очевидно, предпочитала, чтобы о ее жизни до встречи с Мао Цзэдуном не вспоминали, стремилась по возможности стереть следы своего прошлого.

Расставшись с Цзян Цин, Юй Цивэй впоследствии женился на Фан Цзинь – женщине, которая вращалась в тех же кругах, что и Юй Цивэй, много знавшей о прошлом Цзян Цин. Цзян Цин выжидала случая «рассчитаться» с Фан Цзинь, что и произошло во время «культурной революции».

На рубеже 1960-х гг. Цзян Цин, не участвуя до поры в политической жизни и находясь на известном удалении от Мао Цзэдуна, занималась своим здоровьем. Она хорошо знала характер своего мужа и понимала, что рано или поздно она сможет пригодиться ему в борьбе против его политических противников.

По совету врачей Цзян Цин ежедневно играла по 20 минут в настольный теннис, плавала по 150 метров в бассейне, играла на бильярде, занималась дыхательной гимнастикой. И, как выяснилось позднее, делала все это не напрасно.

Уже упоминалось о том, что 29 сентября 1962 г. в центральном печатном органе ЦК КПК газете «Жэньминь жибао» впервые была напечатана фотография, на которой Мао Цзэдун был запечатлен вместе с Цзян Цин для всеобщего обозрения и принятия к сведению факта их супружества. Сбылась ее давняя мечта. Через четверть века после того как они сошлись в Яньани, был сделан шаг к утверждению Цзян Цин в сознании людей страны в качестве полноправной супруги председателя ЦК КПК. Порядок, установленный коллективно общим решением руководства партии в 1939 г., был в 1962 г. изменен по воле одного человека – председателя ЦК КПК Мао Цзэдуна. Этот демонстративный шаг обозначил новые тенденции во внутренней политике страны и намерения Мао Цзэдуна использовать Цзян Цин в своих политических интересах в ходе намечающейся борьбы в партии.

Проследим ретроспективно характер взаимоотношений Мао Цзэдуна и Цзян Цин на протяжении их длительной, почти сорокалетней семейной жизни: в конце 1930-х – начале 1940-х гг. их брак строился на взаимной любви, где, конечно, в первую очередь превалировало половое влечение Мао Цзэдуна к Цзян Цин. Затем, с конца 1940-х до начала 1960-х гг. наступило длительное отчуждение – человеческие чувства испарились, заменились обоюдной неприязнью. В 1960-х гг. возобновилась совместная, исключительно политическая, деятельность Мао Цзэдуна и Цзян Цин. В 1970-х гг. супруги снова стали отдаляться друг от друга. Несмотря на то что Цзян Цин оставалась политически необходима Мао Цзэдуну, он испытывал все более сильное нежелание встречаться и видеться с ней. Супруги перешли даже на письменную форму общения между собой. Собственно говоря, здесь их и разлучила смерть Мао Цзэдуна.

Вернемся, однако, в 1960-е. В 1965 г. впервые за несколько лет Мао Цзэдун посетил Шанхай и Гуанчжоу вместе с Цзян Цин.

В 1960-х гг. она понадобилась Мао Цзэдуну для того, чтобы готовить «культурную революцию», оказалась удобным посредником для связи с рядом активных организаторов данного политического движения.

Через Цзян Цин Мао Цзэдуну было удобно поддерживать отношения с Линь Бяо. Цзян Цин, со своей стороны, способствовала новому привлечению Кан Шэна к выполнению замыслов Мао Цзэдуна. Председатель КПК далеко не случайно назначил Цзян Цин заместителем руководителя группы по делам «культурной революции» при ЦК КПК, которая, по словам Цзян Цин, очевидно, отражавшей в данном случае мысли Мао Цзэдуна, заменила в те годы ЦК партии. Мао Цзэдун считал, что Цзян Цин не имеет возможности предать его, не может отойти от него во время по крайней мере первой стадии «культурной революции», и потому фактически сделал ее одним из своих заместителей по руководству этой кампанией.

Во время «культурной революции» Цзян Цин преследовала людей, которым было известно из первых рук о том, как она жила и что делала до встречи с Мао Цзэдуном. Ему же было выгодно истреблять старых членов партии, помнивших историю КПК и то, какими порой методами Мао Цзэдун шел к власти в партии, закреплялся в роли ее руководителя, а затем и государства.

Заместитель мэра города Пекина, редактор газеты «Бэйцзин ваньбао», вдова Юй Цивэя Фан Цзинь, по убеждению Цзян Цин, безусловно заслуживала кары. Ведь она в своей весьма популярной газете («Бэйцзин ваньбао» – это своеобразная пекинская «Вечерка». – Ю.Г.) поместила политические эссе, содержавшие завуалированные критические нападки на Мао Цзэдуна и Цзян Цин. В них, в частности, были намеки на то, что Цзян Цин – это «проститутка, стремившаяся к власти через постель» Мао Цзэдуна.

Цзян Цин организовала кампанию травли Фан Цзинь, женщину сначала мучили на массовых митингах, а затем, в 1967 г., арестовали. Вскоре она погибла, находясь в заключении.

К этой кампании Цзян Цин привлекла и дочь Мао Цзэдуна Ли Минь. Трудно предположить, что Мао Цзэдун не догадывался, что делали его жена и дочь. Во всяком случае, Ли Минь выступила с нападками на маршала Не Жунчжэня, к которому был в свое время близок Юй Цивэй и которого обвиняли в попытках защитить Фан Цзинь.

Используя Цзян Цин в своих политических целях, Мао Цзэдун в то же время вел обособленную от нее личную, даже своего рода семейную жизнь.

В 1960-х гг. у него появилась последняя, пятая по счету, фактическая жена. Мао Цзэдун был большим поклонником молодости и свежести. Он сам и обслуживавший его партийно-государственный аппарат устраивали дело таким образом, что подле него всегда находились привлекательные молодые девушки и женщины.

Мао Цзэдуну очень понравилась одна из них – проводница его специального поезда по имени Чжан Юйфэн; причем настолько понравилась, что он приблизил ее к себе, взял в свой дом, и Чжан Юйфэн начала денно и нощно «помогать ему в быту».

О Чжан Юйфэн стоит рассказать особо. Она родилась в 1942 г. в Северо-Восточном Китае. Родом она из города Муданьцзяна. Муданьцзян по-китайски означает «Река пионов». Девушки из этих краев считаются самыми красивыми в Китае. Чжан Юйфэн родилась в простой семье. Отец ее был железнодорожным рабочим, а мать делала всю работу по дому. В семье было шестеро детей.

Чжан Юйфэн очень любила отца. Теплое отношение к мужчине – главе семьи было ей присуще с детства.

Она рано узнала, что такое тяжелый физический труд. Зимой в Маньчжурии стоят сибирские холода. Надо постоянно топить печь, и маленькая девочка с бамбуковой корзиной возле железнодорожных путей собирала кусочки угля и угольную крошку.

Чжан Юйфэн была сообразительна, но училась она только шесть зим, ей удалось окончить лишь начальную школу. Затем пришлось искать работу, чтобы самой содержать себя и помогать родителям.

В возрасте 14 лет Чжан Юйфэн нанялась в проводницы. Она легко общалась с людьми и не гнушалась никакой тяжелой и грязной работы. К ней хорошо относились товарки-проводницы. Ее добросовестность и аккуратность, уживчивый характер сыграли свою роль. Незадолго до этого поезда стали ходить по маршруту Муданьцзян – Пекин. Чжан Юйфэн получила место проводницы одного из вагонов этого маршрута и стала регулярно ездить в столицу страны.

В 1958 г. министерство железных дорог КНР сформировало бригаду проводников и обслуживающего персонала для состава Мао Цзэдуна. Органы безопасности провели проверку и пришли к выводу, что Чжан Юйфэн подходит для этой работы по всем статьям. Красивая, очень молодая, добросовестная, дисциплинированная, послушная и преданная девушка была переведена на новое место службы.

Она была к тому времени уже настолько вымуштрована жизнью и системой, что в первое время, уже работая в специальном составе, даже не знала о том, кто ездит в этом поезде.

Порядки были строгие. Никому и ни о чем говорить не разрешалось. И ей ни о чем, кроме самого необходимого по ее работе, тоже не сообщали. Обслуживающий персонал должен был твердо усвоить, что все, что ему приходится видеть и слышать на работе, это партийная, государственная и военная тайна; все слуги вождя находились на казарменном положении; им очень редко разрешалось писать домой, причем в письмах можно было сообщать только о своем здоровье и передавать приветы; обратным адресом служил номер почтового отделения; им также строго-настрого наказали проявлять высшую преданность председателю Мао Цзэдуну, выполнять все его желания.

Лишь спустя некоторое время Чжан Юйфэн узнала, что работает, как говорили в КНР, «под боком у председателя Мао». На одной из станций, в Банбу, Мао Цзэдун решил сфотографироваться со всеми обслуживающими его состав работниками. Возможно, он устроил им своего рода смотрины. Тут-то он и заприметил Чжан Юйфэн и даже поинтересовался, как ее зовут, сколько ей лет и сколько классов ей удалось закончить в школе.

На вопросы Мао Цзэдуна за Чжан Юйфэн отвечали ее начальники. Они пояснили, что ей 16 лет, что родом она из Северо-Восточного Китая и что зовут ее Чжан Юйфэн. Сама она сразу даже и не смогла понять, о чем ее спрашивает Мао Цзэдун. Ведь он говорил с сильным хунаньским акцентом. Для того чтобы они начали понимать друг друга, требовалось время.

В 1960 г., когда Чжан Юйфэн исполнилось 18 лет, ее за безукоризненную службу в качестве проводницы и безупречное поведение перевели на работу непосредственно при Мао Цзэдуне, в его салон-вагон.

Этим железнодорожным составом для Мао Цзэдуна был заменен предыдущий поезд. Новые вагоны были построены в ГДР по секретному специальному заказу. Они прибыли в КНР в 1958 г. В новом составе были два вагона класса люкс. В одном вагоне размещалась гостиная, а в другом спальня. В гостиной, помимо стульев, имелись стол и мягкое кресло, сделанное специально для председателя Мао. Инспектируя различные провинции страны, а проще говоря, разъезжая по КНР, Мао Цзэдун сиживал в этом мягком кресле. В нем он беседовал с руководителями ЦК партии или руководителями провинций.

Спальня состояла из двух помещений, основного и подсобного. В основном Мао Цзэдун спал или работал на своей знаменитой широченной деревянной кровати. Рядом были ванная комната и туалет, где все было предусмотрено для того, чтобы можно было долго, часами, сидя на унитазе, работать над документами или книгами, помещавшимися перед сидевшим вождем на специальной подставке.

В общей сложности в специальном железнодорожном составе Мао Цзэдуна было до 11 вагонов, где размещались и секретно-шифровальная служба, и кухня-ресторан, и зал для заседаний. Одним словом, это был своего рода передвижной дворец или, вернее, передвижной командный пункт для управления партией и государством.

Мао Цзэдун все время находился в движении. Вероятно, одной из причин столь длительных и безостановочных вояжей была боязнь покушения на него. Жизнь в поезде, на которую он сам себя обрек фактически на много лет, была проявлением его стиля жизни, его характера и природы.

Он одновременно и путешествовал, и в самых комфортных условиях отдыхал и развлекался, в частности, приятно проводил время с нравившимися ему подругами. Никто точно не знал, где в тот или иной момент находится Мао Цзэдун. Только он сам отдавал приказания о начале движения своего поезда, о его маршруте и о его остановках. (Это, помимо всего прочего, создавало свои трудности в перемещении пассажиров и грузов по стране. Заметим, помимо Мао Цзэдуна спецсоставы, а затем спецсамолеты позже имел каждый из членов постоянного комитета политбюро ЦК КПК.) Остальные руководители могли только предполагать, когда и где мог появиться Мао Цзэдун. Помимо специальной и подчиненной формально только канцелярии ЦК КПК, фактически тому же Мао Цзэдуну, охраны, сопровождавшей его и в поезде, была создана и специальная служба безопасности на железных дорогах, автономная от министерства общественной безопасности и от министерства обороны; эту службу, как и специальные железнодорожные войска, возглавлял Ван Чжэнь, генерал, которому Мао Цзэдун относительно доверял.

К мерам безопасности при передвижении Мао Цзэдуна по железным дорогам можно отнести и следующую: вместе с поездной бригадой, а также охраной на самом паровозе обязаны были неотлучно находиться партийные руководители той дистанции пути, по участку которой проходил спецсостав; – в случае попытки взорвать поезд они погибли бы сами в числе первых. Такая забота о своей безопасности, а равно и усиленное, если не гипертрофированное внимание к работе органов общественной безопасности, политического сыска были своего рода «пунктиком» Мао Цзэдуна. Еще в Яньани он говорил Кан Шэну: «Мне надобно учиться у Чан Кайши, то есть иметь своего Дай Ли (шеф органов политического сыска при Чан Кайши. – Ю.Г.), свою систему специальных органов».

Соперничество с Чан Кайши – это навязчивая мысль у Мао Цзэдуна. Он, например, унаследовал дачу Чан Кайши на курорте в Лушане (Чан Кайши называл ее «Хижина Прелестницы», имея в виду под «Прелестницей» свою жену Сун Мэйлин), его мебель, в том числе и деревянную кровать. Мао Цзэдун приказал ничего не менять на этой даче, а лишь построить дополнительно у открытого плавательного бассейна еще одно спецстроение для его отдыха, а также вокруг всей территории сделать заграждение из колючей проволоки, по которой дал указание пропустить электрический ток. От дачи к бассейну и обратно Мао Цзэдун переезжал в салоне бронированного автомобиля.

Мао Цзэдун всю жизнь расстраивался, сетуя на то, что ему удалось только вытеснить Чан Кайши из континентального Китая, но ему не удалось покончить с Чан Кайши на Тайване.

Мао Цзэдун счел необходимым иметь в стране не одну, а несколько систем спецорганов и органов политического сыска: в госаппарате, в армии, в партии и на железных дорогах. Каждая из этих систем имела своего руководителя, а всеми ими, выполняя указания Мао Цзэдуна, ведал Кан Шэн. Но при этом он не доверял никому. Даже его телохранителей и охрану, находившуюся всегда под строгим контролем и наблюдением, заменили перед «культурной революцией», формально в связи с тем, что телохранители и бойцы охраны позволяли себе в частных беседах тет-а-тет посетовать на то, как плохо живут их родные, страдая от голода.

Мао Цзэдун стремился всех в партии и в стране «держать в движении», иначе говоря, ни один из руководящих работников, да и ни один из людей вообще, состоящий на какой бы то ни было партийной или государственной службе, не мог и не должен был быть уверен в том, что его положение является прочным; Мао Цзэдун поставил дело так, что каждый из них должен был постоянно ожидать, что его куда-нибудь передвинут. Все люди должны были чувствовать свою зависимость от вождя.

Когда Чжан Юйфэн начала работать непосредственно при Мао Цзэдуне, ей было 18 лет, а ему 67. Разница в возрасте составляла почти полвека. Однако именно это, с точки зрения врачей, пользовавших Мао Цзэдуна, должно было способствовать продлению его умственной и физической активности.

Чжан Юйфэн была моложе всех его детей от предыдущих жен, но оказалась нужна ему в иной роли. Практически она оставалась при нем на протяжении всех последних почти 20 лет его жизни, по 1976 г. В Китае говорят, что «быть при государе – это все равно, что находиться возле лютого тигра». Чжан Юйфэн подошла для этой роли; она оказалась идеальной женщиной последних лет Мао Цзэдуна. В этом смысле ему снова повезло. Она была красивой, женственной. Мао Цзэдуну нравилось, что она такая крохотная и очень молодая, что умеет доставить ему все желаемые удовольствия и удобства. Мао Цзэдун говорил: «Товарищ Чжан Юйфэн работает добросовестно, со всей тщательностью выполняет свои обязанности. Она просто потомок Чжан Фэя, этого «Летающего Чжана»[5]; ее только выпусти, и она тут же полетит».

Кстати сказать, при Мао Цзэдуне существовала особая медицинская служба, врачи которой тщательно проверяли всех потенциальных партнерш Мао Цзэдуна по половой жизни. Прошла через все такие проверки, естественно, и Чжан Юйфэн.

Ходили слухи, что она неоднократно беременела от Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун был весьма рад сохранению своих половых возможностей. Но лишь однажды он разрешил Чжан Юйфэн не делать аборт и оставить ребенка. По некоторым свидетельствам, в 1963 г. Чжан Юйфэн родила от Мао Цзэдуна мальчика. Мао Цзэдун дал ему фамилию и имя. Он полагал, что в этом случае можно было использовать фамилию его матери, то есть Чжан. Мальчик был рожден в резиденции Мао Цзэдуна Чжуннаньхае на берегах озера Наньхай («Наньхай» означает по-китайски «Южное море». – Ю.Г.). Поэтому Мао Цзэдун предложил назвать мальчика Наньцзы, то есть «Дитя озера Наньхай». Таким образом, в семидесятилетнем возрасте у Мао Цзэдуна родился последний его ребенок – Чжан Наньцзы.

Мао Цзэдун, конечно же, взглянул на ребенка. Вскоре к младенцу приставили кормилицу, а затем отправили в пригород Пекина, в Юйцю-аньшань, где, как говорят, расположены ясли и детский сад для внебрачных детей высокопоставленных руководителей партии и страны. Там мальчика растили и воспитывали.

Чжан Юйфэн дни и ночи напролет работала в покоях Мао Цзэдуна. На территории Чжуннаньхая ей был выделен отдельный флигелек, куда она и возвращалась после «трудов праведных» при Мао Цзэдуне.

В 1967 г. Чжан Юйфэн, следуя желаниям Мао Цзэдуна, вышла замуж за Лю Айминя, бойца охраны Чжуннаньхая. Он был из ее родных мест, из Северо-Восточного Китая.

Цзян Цин много раз пыталась опорочить Чжан Юйфэн, но в то же время она считалась с желаниями Мао Цзэдуна. Более того, ей теперь было удобно и даже необходимо, чтобы кто-то постоянный занимал место «у него под боком», легче контролировать.

В 1970 г. Чжан Юйфэн была официально переведена работать непосредственно в покои Мао Цзэдуна в Чжуннаньхае. Ее назначили его секретарем по вопросам быта.

Чжан Юйфэн почти всегда вела себя таким образом, что Мао Цзэдун при всей его вспыльчивости не имел повода накричать на нее. И все-таки однажды такое случилось. Это произошло в 1970 г. Чжан Юйфэн просто взглядом или неловким движением, как бы нечаянным шумом показала свое недовольство тем, что молодая красивая артистка, выделенная для чтения документов Мао Цзэдуну хорошо поставленным голосом, вдруг оказалась в полураздетом виде у него «под боком». Мао Цзэдун очень не любил, просто не терпел, когда ему мешали «в таких ситуациях». Он взорвался и закричал на Чжан Юйфэн: «Раз тебе не нравится, убирайся отсюда!» Это была привычная формула, за которой следовало непременное удаление человека из дома Мао Цзэдуна. Чжан Юйфэн залилась слезами и отправилась домой выплакаться на груди Лю Айминя.

Замену ей нашли тут же. Новенькая была еще красивее и еще моложе, чем Чжан Юйфэн. Она очень старалась, но оказалось, что Мао Цзэдун уже не может и не желает заново учить ее всем своим привычкам. Вскоре он вернул Чжан Юйфэн. Причем эту «миссию возвращения» по велению Мао Цзэдуна пришлось выполнить Цзян Цин. Именно она пригласила Чжан Юйфэн обратно в покои Мао Цзэдуна.

В 1975 г. Чжан Юйфэн была назначена секретарем Мао Цзэдуна по секретному делопроизводству. Она как никто другой знала все детали последних лет жизни Мао Цзэдуна. Чжан Юйфэн выступала свидетелем на судебном процессе по делу Цзян Цин.

Чжан Юйфэн рассчитывала, что после ареста Цзян Цин руководители партии восстановят справедливость и открыто признают ее законной последней женой Мао Цзэдуна. Однако Дэн Сяопин, исходя из того, что таких заявительниц в КНР было множество, и не только применительно к Мао Цзэдуну, отказал в просьбе. Более того, ей пришлось оправдываться, когда распространились слухи, что она, дескать, отравила Мао Цзэдуна.

Говорили также, что уже после смерти Мао Цзэдуна у Чжан Юйфэн, а тогда ей не было и 40 лет, была связь с заместителем заведующего канцелярией ЦК КПК Фэн Вэньбинем, которая кончилась печально. Фэн Вэньбиня перевели на другую работу, и он вскоре скончался.

В настоящее время Чжан Юйфэн получает положенное ей партией содержание на уровне министра и живет очень тихо и незаметно (кажется, в Сянгане). Ей позволили опубликовать небольшие по объему воспоминания о последних годах жизни Мао Цзэдуна. Можно, пожалуй, упомянуть и о том, что Чжан Юйфэн и дочь Цзян Цин Ли Нэ на пару владеют рестораном в Пекине, который называется «Мао цзя цай» («Блюда из меню семьи Мао»).

В первой половине 1960-х гг. Мао Цзэдун решил заняться изучением английского языка. Подобрали преподавателей. Одним из них стала весьма привлекательная женщина по имени Чжан Ханьчжи. Доподлинно известно, что она не только обучала его иностранному языку, но и оказалась вхожа к нему в последние годы его жизни. По словам самого Мао Цзэдуна, Чжан Ханьчжи была его любимой учительницей английского языка.

В свою очередь, Цзян Цин в конце 1960 – начале 1970-х гг. приблизила к себе спортсмена, чемпиона мира по настольному теннису Чжуан Цзэдуна, который был тогда же назначен на министерскую должность, то есть стал из известного пекинцам великовозрастного неуча председателем государственного комитета по физкультуре и спорту КНР. В те же годы пост министра культуры занял музыкант Юй Хойюн, который также нравился Цзян Цин.

В 1973 г. Цзян Цин переехала из Чжуннаньхая в Дяоюйтай – новый район шикарных особняков, окруженный стеной и тщательно охранявшийся, специально предназначенный для нужд высшего руководства партии и страны, а также для высоких иностранных гостей.

Мао Цзэдун остался в Чжуннаньхае. В начале 1970-х гг. он жаловался иностранным посетителям на то, что его одолевают болезни и что «Небо уже назначило» ему «свидание».

В конце 1974 г. Мао Цзэдун и Цзян Цин обменялись письмами. Мао Цзэдун посоветовал жене не мелькать слишком часто на публике, не сколачивать «свое правительство», а задуматься над тем, что она «обидела слишком многих». Он также писал, что им лучше было бы не встречаться.

В том же 1974 г., когда Мао Цзэдун на протяжении восьми месяцев отсутствовал в Пекине и практически ослеп, Цзян Цин вела себя как «человек номер один» в составе высшего руководства партии и страны. При этом она наслаждалась всем возможным в ее положении комфортом. К ее услугам были, в частности, специально отделанные по ее указаниям вилла в Ханчжоу, резиденция в Шанхае, сад орхидей в Гуанчжоу (все эти и другие «дачи» предназначались для Мао Цзэдуна и Цзян Цин); у нее было и свое «показательное сельцо» Сяоцзинчжуан под Тяньцзинем. Кстати сказать, когда она бывала в этой своей подшефной деревне, да и вообще во время ее поездок по стране, за ней возили, в частности, и ее специальный дорожный туалет с мягким сиденьем и меховой отделкой.

В конце жизни Мао Цзэдун еще более сузил свой ближний круг. Он не доверял практически никому из своих коллег по руководству партией и страной. В начале 1970-х гг., особенно после гибели Линь Бяо, Мао Цзэдун охладел и к Чжоу Эньлаю, начав подозревать и его. Не случайно, даже уже лежа на каталке, когда его везли в операционную палату на одну из последних операций осенью 1975 г., Чжоу Эньлай не желал выпускать из рук документы, которые, как ему казалось, могли уберечь его от обвинений в том, что он «предал» дело КПК и работал в пользу Гоминьдана. Мао Цзэдун не попрощался ни с Чжоу Эньлаем, ни с Кан Шэном перед их смертью; после этого, утвердив, однако, официальные оценки их деятельности, содержавшиеся в надгробных речах при их похоронах, на которых он тоже не присутствовал.

В последние годы жизни Мао Цзэдун приблизил к себе, помимо уже упомянутых Чжан Юйфэн и Чжан Ханьчжи, своих молодых родственников: племянника Мао Юаньсиня и дальнюю родственницу Ван Хайжун.

Любя молодых энергичных красивых людей, Мао Цзэдун допускал к себе также и свою переводчицу английского языка Тан Вэньшэн или Нэнси Тан. (Ее отец, Тан Минчжао, был заместителем Генерального секретаря ООН.) Она выросла в Нью-Йорке, переводила беседы Мао Цзэдуна с англоговорящими его гостями, в том числе с президентом США Ричардом Никсоном. Тан Вэньшэн была введена в состав ЦК КПК. Ван Хайжун и Тан Вэньшэн представляли тогда неразлучную парочку.

В это время семейные отношения Мао Цзэдуна были далеко не простыми и ясными. Уже упоминалось о том, что он приблизил к себе Чжан Юйфэн. В то же время Цзян Цин продолжала оставаться его женой. Они не жили вместе, но Цзян Цин получала от мужа денежное содержание. Расходы Цзян Цин увеличивались. Она попросила Мао Цзэдуна выделять ей больше денег, чем раньше. Мао Цзэдун распорядился открыть для этих целей специальный счет, ведать которым поручил Чжан Юйфэн. Так сожительница Мао Цзэдуна стала выдавать деньги его законной жене. Получая их, Цзян Цин говорила Чжан Юйфэн: «Для тебя это большая сумма, но не для меня». Цзян Цин пыталась добиться того, чтобы этим счетом ведала не Чжан Юйфэн, а Мао Юаньсинь, но Мао Цзэдун не согласился на это, учитывая взаимоотношения Цзян Цин и Мао Юаньсиня.

В январе 1975 г. Цзян Цин написала Чжан Юйфэн записку: «Нельзя ли снять для меня 8 тыс. юаней с соответствующего счета?» Обосновывая свою просьбу, Цзян Цин утверждала, что она передала агентству Синьхуа свои дорогие фотопринадлежности, за которые ей необходимо расплатиться, а долг составляет 8 тыс. юаней. Свою записку Цзян Цин закончила словами: «Если невозможно снять деньги с этого счета, выбери момент, когда он (Мао Цзэдун. – Ю.Г.) не будет занят, и попроси его просто дать мне эти 8 тыс. юаней». Однако в тот раз Цзян Цин так и не удалось получить искомую сумму.

В 1974 г. Мао Цзэдун написал Цзян Цин:

«Мне уже 81 год. Я стар, и у меня плохое здоровье. Ты же обо мне совсем не заботишься. Совсем не уделяешь мне внимания. Я завидую семейной жизни премьера (Чжоу Эньлая. —

Ю.Г.)».

В 1975 г. Мао Цзэдун был озабочен тем, чтобы сохранять баланс сил в руководстве партии и страны. В этой связи он дал следующие указания:

«Чжоу Эньлаю следовало бы побольше отдыхать; Дэн Сяопину следовало бы побольше работать; Ван Хунвэню следовало бы побольше учиться; Цзян Цин следовало бы поменьше выступать и говорить. Надо ведь с доверием относиться к тому, как распорядилась природа: уши оставлять открытыми, а рот держать закрытым».

В середине 1975 г. Мао Цзэдун настоятельно наказывал Цзян Цин не заниматься фракционной деятельностью, «не сколачивать» «четверку» из себя самой, а также Чжан Чуньцяо, Ван Хунвэня, Яо Вэньюаня; Цзян Цин пришлось выступать с самокритикой – она каялась на заседаниях руководства партии.

В том же году Кан Шэн, находясь в больнице и чувствуя приближение своего смертного часа, понимая, что у него уже не будет иной возможности снестись с Мао Цзэдуном, не веря в надежность официальных каналов и не веря даже своему секретарю по секретному делопроизводству, послал за Ван Хайжун и Тан Вэньшэн и попросил их передать Мао Цзэдуну, что перед смертью он хотел бы уведомить его о том, что в 1930-х гг. Цзян Цин и Чжан Чуньцяо предали КПК в пользу Гоминьдана.

Очевидно, Кан Шэн решил позаботиться о своей посмертной репутации. Он хорошо знал Цзян Цин и расстановку сил в высшем эшелоне руководства партии и государства и не верил, что Цзян Цин удастся удержаться у власти после кончины Мао Цзэдуна, а она была тогда, как было ясно Кан Шэну, не за горами, и потому отмежевался от своей старой знакомой и протеже.

Выслушав Кан Шэна, Ван Хайжун и Тан Вэньшэн оказались в сложном положении. Они были связаны этой общей тайной. Договориться друг с другом о том, чтобы никогда и никому об этом не рассказывать, они не могли; доверия у них друг к другу не было. Поэтому они вместе начали раздумывать над тем, как им поступить. В конечном счете неразлучная парочка отправилась к министру иностранных дел Цяо Гуаньхуа и его жене Чжан Ханьчжи. В доме Цяо Гуаньхуа состоялось совещание, в котором приняли участие три молодых женщины, обладавшие в последние предсмертные месяцы Мао Цзэдуна правом доступа в его покои, чего лишились даже высшие руководители партии и страны, включая Цзян Цин. При их беседе присутствовал опытнейший царедворец и дипломат Цяо Гуаньхуа, хорошо понимавший и соотношение сил в руководстве партии и государства, и то, что скоро закончат свой жизненный путь и Чжоу Эньлай, и Мао Цзэдун. Следовательно, нужно было ориентироваться на их преемников. И тогда Цяо Гуаньхуа вместе с Чжан Ханьчжи, будучи посвящены в тайное сообщение Кан Шэна о Цзян Цин и Чжан Чуньцяо, посоветовали Ван Хайжун и Тан Вэньшэн не доводить до Мао Цзэдуна высказывания Кан Шэна, подчеркнув, что в случае необходимости Кан Шэн мог бы и сам сделать это через своего секретаря. На некоторое время донесение Кан Шэна осталось неизвестным Мао Цзэдуну.

После смерти Кан Шэна в конце 1975 г. и кончины Чжоу Эньлая в январе 1976 г. Мао Цзэдун сместил с поста Дэн Сяопина. Власть Цзян Цин и ее коллег, в том числе и Чжан Чуньцяо, на некоторое время, во всяком случае внешне, возросла. Вот тогда-то Чжан Ханьчжи, именно Чжан Ханьчжи, очевидно по совету своего мужа Цяо Гуаньхуа, и рассказала Мао Цзэдуну о словах Кан Шэна относительно Цзян Цин и Чжан Чуньцяо. При этом Чжан Ханьчжи толковала всю историю следующим образом: это оказалось, по ее словам, кознями Дэн Сяопина, его ударом, направленным против Цзян Цин и Чжан Чуньцяо. Чжан Ханьчжи не преминула также выставить в дурном свете перед Мао Цзэдуном и свою «соперницу» Ван Хайжун, намекнув на то, что та собиралась использовать высказывания Кан Шэна в ходе дальнейшей политической борьбы. Мао Цзэдун, будучи уже в очень тяжелом состоянии, оставил сообщение Чжан Ханьчжи без видимых и немедленных последствий.

В последнее время перед смертью Чжоу Эньлая Цзян Цин весьма холодно относилась к своему старому знакомому, отражая в определенной степени и настроения Мао Цзэдуна.

Когда же Чжоу Эньлай умер, Цзян Цин явилась в больничную палату, где покоилось его тело (кстати сказать, даже прощание с телом Чжоу Эньлая было организовано не в дворцовых постройках, а прямо в больнице), не сняла, как это положено в таком случае, головной убор и сразу же нанесла обиду вдове Чжоу Эньлая, обратившись к ней неподобающим образом. Она, очевидно считая себя «императрицей», назвала Дэн Инчао, в которой она видела только вдову одного из «сановников императора», ее уменьшительным именем, что позволял себе только Чжоу Эньлай; к тому же вдова Чжоу Эньлая была старше Цзян Цин по возрасту.

Пришедший выразить соболезнование и находившийся тут же, в больничной палате, председатель постоянного комитета ВСНП, маршал Чжу Дэ был просто взбешен. Он сказал Цзян Цин: «Может быть, хватит? Может быть, ты уже достаточно навредила и людям и революции в Китае? Ты что, забыла, как в Яньани вы с Мао пришли ко мне как-то ночью, умоляя меня дать согласие на ваш брак и заявив, что ты всегда будешь держаться в стороне от политики? Да вряд ли в тебе осталось хоть что-то человеческое!» (Очевидно, в этой связи уместно напомнить о том, что в свое время Красную Армию Китая называли «Армией Чжу —Мао», то есть ставили имя командующего армией Чжу Дэ выше имени комиссара армии Мао Цзэдуна.)

Перед смертью Мао Цзэдун испытывал на себе все большее воздействие своей болезни. Он начал страдать давно. Уже в 1948 г. он время от времени не мог писать, его не слушалась рука, был вынужден диктовать свои статьи, распоряжения и выступления. У него был недуг, описанный английским врачом Дж. Паркинсоном в 1817 г., именуемый болезнью Паркинсона – клинический синдром, обусловленный поражением подкорковых ядер головного мозга. Это проявляется скованностью, анемией, дрожанием рук и ног, нарушением походки и речи и т. д. Ряд таких симптомов проявлялся у Мао Цзэдуна.

5 сентября 1976 г. в связи с кризисным состоянием здоровья Мао Цзэдуна канцелярия ЦК КПК вызвала в Пекин члена Политбюро ЦК КПК Цзян Цин, совершавшую поездку по стране.

У нее были и свои источники информации, ибо Цзян Цин не торопилась вернуться в Пекин. Она прибыла в столицу 7 сентября, появилась в доме Мао Цзэдуна и начала распоряжаться там. Она позволила себе при этом говорить, что надо радоваться тому, что страданиям Мао Цзэдуна приходит конец. Лишним, по ее мнению, людям, то есть всем тем, кто не находился на дежурстве из числа работников обслуживающего персонала, Цзян Цин велела разойтись по домам.

Далее, игнорируя советы врача, не рекомендовавшего беспокоить и трогать Мао Цзэдуна, Цзян Цин начала ворочать его тело, протирать ему спину и т. д. Она надела Мао Цзэдуну слуховой аппарат и стала кричать в него. Но все было тщетно. Мао Цзэдун уже ни на что не реагировал. Активность Цзян Цин, может быть, даже ускорила его агонию.

Весь день и вечер 8 сентября с Мао Цзэдуном прощались члены руководства партии и страны. Среди них был и маршал Е Цзяньин, остававшийся после ухода Мао Цзэдуна на посту фактического руководителя вооруженных сил страны. Е Цзяньин не смог долго смотреть на агонию вождя и вышел из комнаты. Но Мао Цзэдун дал знак вернуть его, сжал его руку, посмотрел на него, но ничего не сказал, вернее, не смог сказать. Е Цзяньин гадал, какими могли быть последние слова Мао Цзэдуна. (Спустя менее месяца после кончины Мао Цзэдуна Е Цзяньин арестовал Цзян Цин и ее сторонников в руководстве КПК.)

Вскоре после ухода Е Цзяньина Мао Цзэдун полностью потерял сознание и умер. Это случилось в 0 часов 10 минут 9 сентября 1976 г. Он умер, не оставив завещания.

После смерти Мао Цзэдуна Цзян Цин вихрем ворвалась в комнату, где лежало тело умершего. Она прежде всего приказала Чжан Юйфэн, которая формально считалась секретарем Мао Цзэдуна по секретному делопроизводству, передать ей все материалы и документы усопшего.

Чжан Юйфэн была определена на свой круглосуточный пост «под боком» у Мао Цзэдуна не только по его личному желанию, но и по решению Политбюро, причем того состава, который существовал еще до «культурной революции».

Взаимная неприязнь Чжан Юйфэн и Цзян Цин проявилась тогда со всей очевидностью. Ведь, по сути, у еще не охладевшего трупа Мао Цзэдуна столкнулись две его последних по счету супруги. Каждая из них претендовала на то, чтобы к ней относились как к подруге жизни Мао Цзэдуна и считала соперницу самозванкой.

В ответ на претензии Цзян Цин Чжан Юйфэн сообщила, что вопрос о том, как поступить с «материалами председателя», будет решать Политбюро. Цзян Цин была в бешенстве: «Ушло то время, когда собака нахальничала, благо хозяин у нее был в силе. Прошло время, когда ты могла обижать людей, пользуясь силой и властью своего покровителя. Ты ведь всего-навсего ничтожная секретарша, ты – пустое место. Разве не так?» (Любопытно, что в сознании Цзян Цин женщины при Мао Цзэдуне были как бы его собачками. На суде над ней самой Цзян Цин говорила, что она сама была всего лишь «болонкой», которая во время «культурной революции» выполняла приказы Мао Цзэдуна.)

Чжан Юйфэн твердо стояла на своем и не отдавала Цзян Цин ни ключи и шифры от сейфов, ни документы Мао Цзэдуна.

Цзян Цин схватила телефонную трубку и начала жаловаться формальному преемнику Мао Цзэдуна Хуа Гофэну:

– Председатель уже ушел в мир иной. Труп председателя еще не остыл, а тут находятся, понимаешь, такие, кто осмеливается обижать меня.

– Кто же это?

– Да кто же, как не эта Чжан Юйфэн! […] Я потребовала у нее материалы, которые были при председателе, а она не отдает ключи. Да кто она такая, в конце-то концов? Я – супруга председателя; разве у меня даже таких прав нет? Разве это она, а не я супруга председателя?

Цзян Цин потребовала, чтобы ей, во-первых, было предоставлено право работать с архивом Мао Цзэдуна и приводить его в порядок, и, во-вторых, чтобы в ее руки была передана Чжан Юйфэн, чтобы ее перевели на должность секретаря теперь уже при самой Цзян Цин. (В свое время императрица Цыси, завладев властью после смерти мужа, тоже стремилась распоряжаться жизнями бывших наложниц императора. Одной из них она приказала отрубить руки и ноги, залечить раны, поместить в большую вазу так, чтобы из вазы торчала только голова, и принести к ней в покои, чтобы наконец-то выместить всю свою злобу на несчастной и беспомощной сопернице.)

Хуа Гофэн, ссылаясь на позицию большинства членов Политбюро, отказал Цзян Цин и в том, и в другом ее требовании.

В сейфе Мао Цзэдуна находились бухгалтерские книги, где были учтены все его гонорары и траты, но самое главное, там хранились доносы друг на друга практически всех руководителей партии, и уже умерших к тому времени, и еще остававшихся в живых. Никто из членов руководства ЦК КПК не мог допустить, чтобы все это оказалось в руках одного человека, тем более Цзян Цин. Все они были заинтересованы в том, чтобы такие секреты партии хранились за семью печатями.

Таким образом, Цзян Цин лишилась возможности отомстить Чжан Юйфэн. Еще более важным было то, что тут же после смерти Мао Цзэдуна четко проявились разногласия между Цзян Цин и ее сторонниками, с одной стороны, и рядом других руководителей ЦК КПК – с другой. За Цзян Цин не было признано даже право в полном объеме пользоваться положением и именем супруги Мао Цзэдуна. Сама же Цзян Цин в надписи на траурном венке отрекомендовала себя не как жену, а как «ученицу» Мao Цзэдуна.

Спустя менее месяца после кончины Мао Цзэдуна Цзян Цин была арестована. Преследованиям подверглись Ли Нэ и Мао Юаньсинь. Мао Аньцин, Чжан Шаохуа и Ли Минь не были причислены к числу сторонников Цзян Цин. Так новые руководители отделили фракцию Цзян Цин от фракции Хэ Цзычжэнь и Ян Кайхой.

Дальнейшая судьба Цзян Цин общеизвестна. Она была арестована, как уже упоминалось, в октябре 1976 г. В конце 1980 г. начался судебный процесс, в ходе которого Цзян Цин твердо стояла на том, что она лишь выполняла волю Мао Цзэдуна, была всего-навсего его «болонкой»; она также говорила, что Мао Цзэдун дал своему официальному преемнику Хуа Гофэну следующие указания: «Если дело в твоих руках, я спокоен; а если возникнут проблемы, то обращайся к Цзян Цин». В начале 1981 г. за преступления, совершенные в ходе «культурной революции», Цзян Цин приговорили к смертной казни, отложив исполнение приговора на два года. Затем смертную казнь заменили пожизненным тюремным заключением. Цзян Цин провела несколько лет в тюрьме. По болезни ее оттуда выпустили. Цзян Цин поселилась в квартире своей дочери Ли Нэ, где жили также сын Ли Нэ от первого брака и ее второй муж. В 1991 году в возрасте 77 лет Цзян Цин скончалась, по одной из версий, от рака горла, а по другой, – покончила жизнь самоубийством, приняв слишком большую дозу снотворного.

Глава седьмаяЛи Нэ

Ли Нэ, единственная дочь Мао Цзэдуна и Цзян Цин, родилась, как уже упоминалось, в 1940 г. Это был десятый по счету ребенок Мао Цзэдуна. Ее имя имеет в Китае два произношения: Ли Нэ и Ли На. Мао Цзэдун предпочитал имя Ли Нэ, а Цзян Цин стремилась на западный манер звать дочь Ли На или Лина.

Ли Нэ была последним ребенком от законной жены Мао Цзэдуна. Когда она родилась, Мао Цзэдуну было уже около 50 лет. Дело было в Яньани. При Мао Цзэдуне тогда не было ни его сыновей от Ян Кайхой, ни его дочери от Хэ Цзычжэнь. Поэтому Мао Цзэдун в течение некоторого времени держал Ли Нэ вблизи от себя, хотя ребенка и отправляли на длительный срок в деревню под присмотр кормилицы, а потом и няни. Под настроение Мао Цзэдун позволял девочке приближаться к нему, играл с ней, рассказывал ей различные истории. Он обращал внимание на то, чтобы девочка была вежливой.

Когда Мао Цзэдуну пришлось покинуть Яньань и долго уходить от преследований войск противников, он взял с собой Цзян Цин и Ли Нэ (кстати, его сын Мао Аньин был отправлен им с другой колонной войск и работников учреждений ЦК КПК). Как-то раз Мао Цзэдун спросил у дочери, не боится ли она воздушных налетов. Ли Нэ ответила: «А мы с няней спрячемся в бомбоубежище, а там не страшно. И вообще, если папе не страшно, то и мне тоже не страшно».

В 1946 г., когда Мао Цзэдун находился еще в Яньани, он однажды оставил пообедать с собой плотника, чинившего оконную раму в пещере. За трапезой плотник принялся рассказывать о том, что в их деревне все отцы постоянно избивали своих детей, а кому-то даже вышибли глаз. Отец плотника считал, что он просто должен так воспитывать своего сына.

Слушая все это, Ли Нэ призадумалась. А было ей тогда пять с половиной лет. Она положила палочки и сказала: «А мой папа хороший. Он меня ни разу не бил». Все присутствовавшие рассмеялись, кроме Мао Цзэдуна.

Когда девочке исполнилось 7 лет, встал вопрос о том, чтобы начать учить ее хотя бы писать, так как о школе говорить в условиях того времени не приходилось. Мао Цзэдун отказался от этого, ссылаясь на свой плохой почерк. Цзян Цин предпочла решить вопрос по-иному, приказала приставить к Ли Нэ няню, которая одновременно начала бы учить ее грамоте. Прежнюю няню убрали, и на это место взяли семнадцатилетнюю деревенскую девушку Хань Гуйсинь, которая несколько лет проучилась в начальной школе.

В Сибайпо, когда дело шло уже к образованию КНР и жизнь наладилась, сама директор школы при учреждениях ЦК КПК начала давать Ли Нэ уроки родного языка, арифметики, географии, общего развития. В Бэйпине (Пекине) Ли Нэ училась вместе с детьми других ответственных сотрудников ЦК КПК в специально созданной для этих целей начальной школе, называвшейся «Юйин». Это привилегированное учебное заведение произвело на Ли Нэ неизгладимое впечатление. Что же касается Мао Цзэдуна, то он учил Ли Нэ плавать.

В 1958 г. у Ли Нэ случился приступ острого аппендицита. Когда ее привезли в больницу, было решено сделать одновременно две операции – и по поводу аппендицита, и с целью удалить кончик иглы, который в детстве обломился при уколе и остался в теле девочки. Разрешение на операцию дал Мао Цзэдун.

Операцию должны были делать главный врач пекинской больницы для самых высокопоставленных руководящих работников и заведующий хирургическим отделением в присутствии заведующего терапевтическим отделением. С аппендицитом они справились быстро. А кончик иглы искали довольно долго. За годы он сместился. Стали искать его с помощью рентгеновского аппарата. Наконец нашли и удалили. Однако при операции в рану была занесена инфекция. Начался воспалительный процесс. Подскочила температура. Об этом доложили Мао Цзэдуну. У него было, как обычно, много дел. Он работал ночами и страдал от бессонницы. И все же, как отмечали его биографы, он нашел время и 3 февраля 1958 г. лично написал дочери записочку, подбодрив ее и посоветовав учиться преодолевать трудности.

Окончив среднюю школу, Ли Нэ поступила на филологический факультет Пекинского университета. Жила в общежитии, приезжала домой раз в неделю. По городу ездила на автобусе. Сначала соученики даже и не знали, что рядом с ними «первая принцесса» страны.

Во время трех лет великого голода (1959—1961), как и все студенты, Ли Нэ была обязана писать заявку на продовольственные карточки. Дело в том, что студентов поощряли брать фактически даже несколько меньше зерна, чем было положено по норме, добровольно отказываться в своих заявках от нормы. Они сами должны были письменно выражать такое желание. Ли Нэ написала, что ей на месяц требуется только 8,5 кг зерна (меньше, чем по 300 г в день). Мао Цзэдун одобрил этот ее поступок, сочтя его патриотическим. Он также не позволял ей брать в университет продукты из дома. Однажды Ли Нэ не утерпела и захватила с собой порошковое молоко. Мао Цзэдун был этим очень недоволен. Он также ругал телохранителей, которые пытались подкармливать Ли Нэ. Не исключено, что на почве перманентного голодного состояния у Ли Нэ возникли и усилились отклонения от нормальной психики.

Летом 1965 г. Ли Нэ окончила Пекинский университет и была направлена на работу редактором в «Цзефанцзюнь бао» – в главную армейскую газету. Во время «культурной революции» Цзян Цин добилась назначения Ли Нэ главным редактором газеты. Но на этом посту она продержалась недолго.

В 1967 г. Ли Нэ состояла при отце; считалось, что она работает его связным и информирует его о том, что происходит в вузах столицы. Ли Нэ принимала участие в руководстве митингом, на котором в Университете Цинхуа мучили в 1967 г. Ван Гуанмэй – супругу председателя КНР Лю Шаоци.

Ли Нэ долго не удавалось выйти замуж. Она и сама-то была дурнушкой, да и Цзян Цин старалась и тут все делать по-своему, никак не могла найти для дочери подходящую партию.

Помог случай.

В 1970 г. Мао Цзэдун решил, что Ли Нэ, как и каждому партийному функционеру, следует пройти трудовую закалку. Он отправил ее в «школу трудового перевоспитания руководящих работников имени 7 мая», в провинцию Цзянси, в горы Цзинганшань. Школа была организована исключительно для сотрудников канцелярии ЦК КПК.

В то время Ли Нэ было уже 30 лет и мысли ее были заняты лишь тем, как найти себе подходящего мужа. Секретарем парткома этой школы был Цао Цюаньфу, муж племянницы Мао Цзэдуна Мао Юаньчжи, дочери его младшего брата Мао Цзэминя. Мао Юаньчжи хорошо знала беды и печали своей двоюродной сестры. Вместе с мужем она старалась «решить этот вопрос». Цао Цюаньфу неоднократно рекомендовал Ли Нэ женихов из своих, из проверенных людей, сотрудников канцелярии ЦК КПК. Ли Нэ эти кандидатуры никак не удовлетворяли. Ей хотелось, как она говорила, найти кого-то из крестьян, скажем, сельского руководящего работника. Такого человека она желала видеть спутником своей жизни. Однако найти подходящего человека оказалось совсем непросто. Думается, что вообще людям, не прошедшим проверку в органах безопасности, даже приблизиться к Ли Нэ было невозможно.

Случилось, однако, так, что в той же школе трудового перевоспитания находился сотрудник обслуживающего персонала администрации курорта для руководителей партии в Бэйдайхэ. Это был молодой человек по фамилии Сюй. Хотя у него за плечами была всего-навсего начальная школа и работал он простым уборщиком или разнорабочим при дачах больших начальников, но парень он был видный, сообразительный, умел легко сходиться с людьми. В характере у него была участливость к другим людям. Он приметил, что Ли Нэ целыми днями томится в одиночестве, стал приглашать ее поиграть в настольный теннис, просто так поболтать, кое-что сделать в саду, в огороде. В конечном счете Сюй и Ли Нэ сошлись.

Партийная организация тут же организовала проверку биографии этого кандидата в женихи. Выяснилось, что отец Сюя – рабочий-железнодорожник на станции Шаньхайгуань близ Бэйдайхэ. Иначе говоря, социальное происхождение Сюя сочли подходящим.

Ли Нэ обратилась в партийную организацию с официальной просьбой дать разрешение на брак. Цао Цюаньфу лично взял под контроль все это дело, изучил документы будущего супруга Ли Нэ и лично же доложил вопрос руководству канцелярии ЦК КПК; оттуда, конечно же, обратились к Мао Цзэдуну. Несмотря на возражения Цзян Цин, Мао Цзэдун наложил на документе свою резолюцию, согласившись на брак Ли Нэ с Сюем.

Мао Цзэдун поручил своему телохранителю поехать в эту школу трудового перевоспитания в провинцию Цзянси, отвезти в партийную организацию документ со своей резолюцией, а также полное собрание сочинений Маркса и Энгельса в качестве свадебного подарка молодым. Это был его единственный подарок на свадьбу дочери. Она до сих пор бережно хранит этот сувенир.

Свадебной церемонией руководил лично Цао Цюаньфу. Он на свои деньги купил яблоки для свадебного стола. Он также приказал купить чай, сигареты, сладости, призвал весело отпраздновать событие. В полдень в столовой школы были накрыты два стола. Присутствовали: Мао Юаньчжи, старшая двоюродная сестра невесты, которая и была главным мотором при организации этого брака, ее муж Цао Цюаньфу, другие руководители школы. Были также приглашены несколько товарищей Ли Нэ по той роте, в которой она числилась в этой школе.

Брак Ли Нэ с Сюем оказался неудачным. Вскоре после свадьбы молодые расстались. Сюя отправили в институт железнодорожного транспорта в провинцию Хэбэй. У него было образование в объеме только начальной школы, однако его зачислили в институт, учитывая классовое происхождение.

К этому моменту Ли Нэ была уже беременна. Через положенный срок у нее родился сын – внук Мао Цзэдуна. Сына в детстве звали Сяо Юй, то есть «Малыш Юй». После рождения ребенка был официально оформлен развод Ли Нэ с ее первым мужем. Сюй впоследствии женился и имел детей. В 1980-х гг. он пытался повидаться с сыном от брака с Ли Нэ, но канцелярия ЦК КПК ему в этом отказала.

В последние годы своей жизни, уже в середине 1970-х, Мао Цзэдун проявил заботу о Ли Нэ. С 1974 по 1975 г. она занимала посты сначала секретаря парткома уезда Пингу под Пекином, а затем одного из секретарей пекинского горкома КПК. Конечно же, после событий октября 1976 г., после того как ее мать Цзян Цин была арестована, Ли Нэ больше не могла занимать должность секретаря пекинского горкома партии.

Ли Нэ продолжала числиться сотрудницей аппарата ЦК партии и находиться в ведении канцелярии ЦК КПК. Ее определили жить в доме для сотрудников охраны ЦК КПК. Ей была выделена в этом доме квартира из четырех комнат. Туда она и вселилась со своим сыном и его няней. Канцелярия ЦК КПК подобрала для мальчика няню из старых освобожденных районов (опорных баз). Речь шла о проверенном человеке, к тому же знакомой с привычками Ли Нэ, проведшей детство на такой опорной базе.

Следует сказать, что многое в судьбе Ли Нэ объясняется состоянием ее психики. Ли Нэ трудно общалась с людьми. Тут было и что-то наследственное, возможно, усилившееся под воздействием разных факторов, в том числе и обстановки в семье. Ли Нэ всегда была заторможенным человеком, а постепенно у нее развилась шизофрения. Мао Цзэдун как-то посетовал, предсказывая, что Ли Нэ трудно придется в этой жизни.

Особенно тяжело пришлось ей после ареста Цзян Цин. Ее все время мучила мысль о том, что она, она – и вдруг оказалась «дочерью врага народа». Она заклинилась на мысли о том, что из-за этого с ней никто не захочет общаться. Да и в самом деле, люди, общество были тогда таковы, что очень многие, особенно там, где ей приходилось жить, в среде работников учреждений ЦК КПК, смотрели на Ли Нэ недобрыми глазами.

Спустя некоторое время няня оставила Ли Нэ и ее уже подросшего сына, уехав домой. Дело, возможно, было и в том, что находиться рядом с Ли Нэ было нормальному человеку весьма затруднительно.

В 1980-х годах на протяжении длительного времени Ли Нэ выдавали «зарплату»; это была сумма в 70 юаней в месяц. Жилось ей очень трудно. Например, мяса она могла покупать в день всего на десять фэней (то есть примерно на десять копеек).

Сын Ли Нэ вырос очень худым. Дома у Ли Нэ, ее сына и у няни было по одному одеялу. Когда стояли зимние холода с пронизывающими ветрами, во время сна половину этого одеяла каждый из троих подсовывал под себя, накрываясь другой половиной и с трудом согреваясь таким образом. Когда приходилось совсем плохо, Ли Нэ с болью в сердце относила букинисту и продавала книги из домашней библиотеки.

На протяжении нескольких лет жизнь Ли Нэ походила на жизнь Мао Аньцина. Она тоже большую часть времени проводила в больничной палате. Психиатрическая лечебница стала для нее вторым домом. Обычно она проживала в отдельной палате госпиталя № 305 – привилегированного лечебного учреждения для высших руководителей партии и страны и членов их семей. Когда же Ли Нэ как бы перестала в глазах тогдашнего руководства партии на некоторое время быть дочерью Мао Цзэдуна (а эти руководители хотели сосредоточить как можно более сильный огонь критики именно на Цзян Цин, чтобы, благодаря этому, вывести из-под удара Мао Цзэдуна, сохранить и его и себя как политиков, допускавших лишь некоторые ошибки, но в целом проводивших правильную политику, не имевших на своем счету преступлений) и оказалась как бы сиротой, дочерью только своей матери, то есть Цзян Цин, так сказать «членом семьи врага народа», администрация госпиталя тут же отказала Ли Нэ, улучшений в болезненном состоянии которой не предвиделось, в предоставлении ей больничной койки на неопределенное время, как это обыкновенно бывало раньше. Нужно отметить, что отдельную палату у нее отобрали раньше, еще при жизни Мао Цзэдуна. Тогда Ли Нэ перевели в палату на четверых. Теперь же даже место в четырехместной палате ей не было гарантировано.

Так дочь Цзян Цин промучилась дома без медицинского ухода около полугода, спустя шесть месяцев, то есть уже в середине 1977 г., Ли Нэ направили «на лечение» в психиатрическую лечебницу уезда Чанпин в окрестностях Пекина.

Тут все было примитивным. По сравнению с госпиталем это были небо и земля. Медицинский персонал имел самую низкую квалификацию. Эта уездная психушка была сколком дна общества континентального Китая.

Когда Ли Нэ все-таки худо-бедно пользовали в госпитале № 305, даже после падения и ареста Цзян Цин, где царила строгая армейская дисциплина, психика Ли Нэ, за исключением особых обстоятельств, не испытывала слишком больших потрясений.

Тут же, в уезде Чанпин, все было иначе. Здесь всем вокруг хорошо было известно только одно, это – «дочь Цзян Цин». А потому на Ли Нэ обрушивалась двойная и тройная ненависть – и та, что направлялась руководством партии и страны против «четверки», и естественно накопившаяся ненависть простых людей страны, во всяком случае очень многих из них, особенно крестьян, к Мао Цзэдуну и его режиму, ненависть малообразованных и малокультурных людей против отпрыска вождя и дочери Цзян Цин. Каждый день в психушку приходили люди просто поглазеть на «отродье Цзян Цин». Ли Нэ оставалось только умываться горючими слезами. Можно себе хорошо представить, что в таких условиях и при таких обстоятельствах тем более никак нельзя было надеяться на выздоровление и избавление от недуга.

Ли Нэ особенно была угнетена и одновременно взбешена тем, что человек, который всегда казался ей членом семьи, человек, который десятки лет был начальником охраны ее отца, то есть Ван Дунсин, по-прежнему находился наверху и даже стал занимать еще более высокое положение, пост заместителя председателя ЦК КПК (его назначили на этот пост в благодарность за то, что он пошел против Цзян Цин и ее коллег, содействовал их аресту, встал на сторону Е Цзяньина и других ветеранов), но не проявил никакой заботы о ней, о сироте, об одинокой и несчастной женщине. Ведь он знал и о ее состоянии, и о том, что у нее есть ребенок, внук Мао Цзэдуна, и о том, что она сама не в состоянии должным образом позаботиться ни о себе, ни о своем ребенке.

Ли Нэ также ненавидела преемника Мао Цзэдуна, нового руководителя партии и страны Хуа Гофэна. Ли Нэ полагала, что он занял эту должность, опираясь на бумажку, где ее отец своей рукой написал: «Если дело в твоих руках, я спокоен». У Хуа Гофэна и в мыслях не было позаботиться о любимой дочери Мао Цзэдуна. Он был занят лишь одним: как бы подольше продержаться в положении «мудрого вождя».

Находясь в психиатрической лечебнице, Ли Нэ на протяжении длительного времени не виделась со своим сыном. Ей было известно только то, что ее сына «воспитывают» в Чжуннаньхае, что канцелярия ЦК КПК приставила к нему и няню, и телохранителя. Время от времени до нее доходили слухи о том, что телохранители, бойцы охраны, очевидно считая необходимым подтверждать свою лояльность новым руководителям, а может быть и исходя из своих личных чувств и соображений, обращали на Сяо Юя свою ненависть к «четверке»; они видели в ребенке «отродье Цзян Цин», ее «внука»; они издевались над ним и дразнили его. И все это происходило в наглухо отгороженном от внешнего мира Чжуннаньхае, в закрытой от посторонних резиденции руководства партии и страны.

Ли Нэ провела в уездной психушке более двух лет, она была выписана оттуда в 1981 г. Самыми трудными для нее были дни, когда проходил судебный процесс над «четверкой» (конец 1980-го и начало 1981 г.). Тут уж любой и каждый показывал на нее пальцем. По телевидению вживую передавали ход судебных заседаний. Его транслировали и по радио. Внимание людей больше всего привлекала на этом процессе, конечно же, Цзян Цин.

Было, пожалуй, и еще одно обстоятельство. В отношении людей к Цзян Цин была осознанная или неосознанная доля ненависти к Мао Цзэдуну. А так как официально выступить против Мао Цзэдуна было нельзя, то усиливалось отвращение к тем и к той, в чей адрес можно было выплеснуть горечь, боль потерь и утраты близких и родных, а их были тогда по всей стране миллионы.

Само судебное разбирательство вызывало у Ли Нэ глубокое отвращение. Она не могла набраться духа для того, чтобы постоянно смотреть репортажи из зала суда. В те дни ее психика была на грани полного разрушения. Она слышала, как ее мать, в свою очередь, обрушивалась на судей, не сдерживая при этом своих чувств. И тогда, в эти моменты, Ли Нэ на некоторое время вскипала, становясь на сторону матери. Но потом, остынув, успокоившись, она была вынуждена сама себе говорить, что во время «культурной революции» ее мать совершила много преступлений. И все же Ли Нэ полагала, что большая часть того, что было сделано ее матерью, было совершено самой историей, что тут не следовало бы слишком многое вешать на того или иного конкретного человека, тем более не должно было бы выносить все это на публику, не нужно было пользоваться таким необычным методом, который ранее применялся лишь внутри партии; иначе говоря, будучи воспитана в семье Мао Цзэдуна, Ли Нэ считала, что не следовало «выносить сор из партийной избы». Ли Нэ в одно и то же время и защищала, оправдывала свою мать, и осуждала некоторые ее поступки, она как бы раздваивалась в своих оценках. Что же касается отца, то Ли Нэ продолжала считать, что он безгрешен.

Только одно приносило Ли Нэ успокоение тогда, когда она жила в уездной психушке. Ее приходила навещать ее няня с детских лет Хань Гуйсинь, а потом это было разрешено и мужу няни Ли Иньцяо, он более десяти лет был старшим телохранителем Мао Цзэдуна. Хань Гуйсинь и Ли Иньцяо были глубоко преданы Мао Цзэдуну, который в свое время способствовал их браку. Хань Гуйсинь и Ли Иньцяо знали Ли Нэ с детства и по-человечески хорошо относились к ней, жалели ее. Хань Гуйсинь по-прежнему видела в Ли Нэ маленькую девочку, нуждавшуюся в защите. Няня приносила в психушку яблоки, тщательно чистила их для Ли Нэ, у которой слезы лились по щекам при воспоминании о прежних «золотых временах», когда она была маленькой девочкой и за ней ухаживала эта ее няня.

Наступили 1980-е гг. В руководстве партии и страны произошли изменения. К власти вернулись ветераны, хлебнувшие горя во время «культурной революции». Цзян Цин и ее коллеги были осуждены. С их стороны опасности больше не было. Многие новые руководители считали необходимым опираться на наследие Мао Цзэдуна. Во всяком случае, они стали поднимать на щит его имя и дела.

В этой ситуации изменилось и положение Ли Нэ. В руководстве партии вспомнили о том, что она – дочь Мао Цзэдуна. В состоянии Ли Нэ имелась тенденция к стабилизации ее психики. Тогда-то она и была переведена из уезда Чанпин в Пекин. Канцелярия ЦК КПК предоставила ей жилье, в котором она разместилась с сыном и его няней, женщиной средних лет, уроженкой северной части провинции Шэньси. Увидев сына и оказавшись в своем новом жилище, Ли Нэ обхватила мальчика руками и заплакала, то ли от радости, то ли от горя, от того, как сложилась ее жизнь.

После ее неоднократных и настойчивых просьб канцелярия ЦК КПК предоставила Ли Нэ работу. Она стала ходить дежурить в библиотеку отдела исследований канцелярии ЦК партии. Так Ли Нэ возвратилась на работу в Чжуннаньхай, где ранее провела столько лет.

Шли годы. Молодость Ли Нэ безвозвратно ушла. Она сильно располнела и подурнела, выглядела как самая заурядная служащая. Ей доверяли только такую работу, во время которой она могла лишь читать или рассматривать книги. Иногда она составляла библиографические карточки. Собственно говоря, работу ей предоставили лишь с той целью, чтобы она могла хоть как-то общаться с людьми. По сути дела, никто не требовал от нее никакой работы. Руководители отдела исследований сказали ей, что она может работать по своему выбору: полдня или через день. Если же того требовали домашние дела или обстоятельства, Ли Нэ могла вообще не приходить на службу. Канцелярия ЦК КПК также уведомила Ли Нэ о том, что в случае возникновения бытовых затруднений партийная организация окажет ей необходимую помощь. Однако она никогда ни о каком вспомоществовании не просила. Дни ее тянулись бесконечно.

Многие старослужащие в Чжуннаньхае все еще помнили ее. Со временем отношение к ней из холодного стало сочувственным, даже часовые у западных ворот Чжуннаньхая приветствовали ее, отдавали ей честь. Когда приходили новые бойцы охраны, то ветераны сообщали им на ушко: «Видишь, это любимая дочь Мао Цзэдуна и Цзян Цин». В общем, изменилась политическая ситуация, изменилось и положение Ли Нэ и отношение к ней, особенно со стороны людей, состоявших на партийной или государственной службе.

И еще прошло время. Перед Ли Нэ встал практический, представлявшийся ей тогда самым насущным и актуальным вопрос о новом, повторном замужестве. Ей рекомендовали женихов, она даже получала письма с такого рода предложениями. Сначала она не отвечала и не проявляла к этому интереса, полагая, что в ее возрасте замуж больше не выходят. Но в реальной жизни, дома, особенно в ее положении, без мужчины обойтись было очень трудно. От людей, разбиравшихся в вопросах воспитания детей, она слыхала, что если в доме нет взрослого зрелого мужчины, это дурно скажется на ребенке. До Ли Нэ также дошли разговоры о том, что ее первый муж по фамилии Сюй, узнав о том, что у него растет сын, приезжал в Пекин, обращался в канцелярию ЦК КПК, пытался встретиться с сыном, однако канцелярия ЦК партии не предоставила ему такой возможности и отправила его обратно к месту жительства и работы.

События продолжали развиваться. Как-то под вечер в пекинскую квартиру Ли Нэ пришла в гости ее старая няня Хань Гуйсинь. В заброшенном дворе Ли Нэ давно не было гостей. Ли Нэ с радостью пригласила няню в комнату. Хань Гуйсинь было уже за пятьдесят.

Хань Гуйсинь поинтересовалась здоровьем Ли Нэ. Та ответила, что чувствует себя лучше после того, как ей предоставили работу в канцелярии ЦК партии. Сяо Юй был отправлен в другую комнату готовить уроки.

Хань Гуйсинь спросила:

– Был слух, что отец малыша Юя приходил, расспрашивал в отделе приема посетителей о том, как вы живете.

– Я тоже слышала об этом.

– Он женился ли опять?

– Говорят, что давно уже женился. И дети есть. Но он все-таки хотел бы познакомиться с Сяо Юем. Он из крестьян, для него сын – это самое дорогое.

Хань Гуйсинь больше не расспрашивала. Обвела глазами помещение.

– Да, тебе одной жить трудновато. Ли Нэ, тебе ведь только-только стукнуло сорок лет. А Сяо Юй уже такой большой мальчик. Ты должна подумать о себе. Жизнь впереди еще долгая. Одной жить невозможно.

– Эх, тетя. Я ведь сейчас в каком положении? Я – дочь «четверки». Кто осмелится связаться со мной?

– Да нет, как ни крути, а ты – дочь великого вождя. А без председателя Мао разве существовал бы новый нынешний Китай? – Хань Гуйсинь разволновалась и добавила: – Нынешние люди, находящиеся в ЦК партии, в свое время были замечены, отобраны и подняты председателем. Да, действительно, в свои последние годы председатель допустил ошибки, но кто имеет больше заслуг, чем он?

– Да где уж мне думать об этом, – вздохнула Ли Нэ.

– Да ты посмотри только на себя и на свой дом. Тут все в запустении. И сын у тебя худющий. – Хань Гуйсинь еще раз обвела глазами убогую обстановку в комнате и наконец вымолвила: – Ли Нэ, я сегодня пришла к тебе сватать тебя. У моего старика есть приятель, старый сослуживец. Его зовут Ван Цзинцин. Во времена Яньани он был сыном полка. Теперь ему уже за пятьдесят. Он начальник штаба подокруга в военном округе провинции Юньнань. Несколько лет назад он разошелся с женой. Сейчас приехал в Пекин в командировку. Мы ему рассказали о тебе, о твоем положении. Он говорит, что когда был еще мальчишкой, видел тебя, и ты произвела на него тогда впечатление. Как ты думаешь, может быть, назначим время, и вы встретитесь?

Все это было неожиданно для Ли Нэ, и она не могла сразу ничего сказать. Видя ее состояние, Хань Гуйсинь взяла инициативу в свои руки:

– Старина Ван скоро должен вернуться в Юньнань. Я предлагаю поступить так: вы встретитесь на следующей неделе. А как оно потом получится, мы еще поговорим. А то и о себе, и о мальчике сама-то ты и не позаботишься.

– Да разве так можно? – Ли Нэ еще колебалась.

– Почему же нельзя? Просто повидаетесь. Чего ты испугалась? Старина Ван человек честный, порядочный. К председателю Мао относится с преданностью.

В конце следующей недели в сопровождении Хань Гуйсинь и Ли Иньцяо на смотрины явился Ван Цзинцин.

Ван Цзинцин был родом из северной части провинции Шэньси. Это был человек чуть выше среднего роста, крепкий, плотного телосложения, с густыми бровями и большими глазами. Он производил впечатление солидности и прочности. Почти 20 лет Ван Цзинцин прослужил в полку охраны ЦК КПК. В свое время был во внешней охране Мао Цзэдуна, выполнял обязанности порученца и слуги. Затем состоял во внутренней охране Лю Шаоци. Потом его перевели в военный округ провинции Юньнань, и он несколько лет прослужил в самом глухом уголке этой провинции на реке Нунцзян. У него были жена и дети.

Сыновья и дочери были уже взрослыми, появились внуки. Жена его была военным врачом. Это была женщина с сильным характером. Оба они, Ван Цзинцин и его жена, были кадровыми работниками. В соответствии с существовавшими правилами люди в их положении уже могли при необходимости выходить в отставку. Согласно тем же установлениям при выходе в отставку жена должна была следовать вместе с мужем на его место жительства, то есть на его родину. Ван Цзинцин и его жена собирались по возрасту выходить в отставку, но жена Ван Цзинцина была намерена вернуться к себе на родину и жить вместе со своей матерью, которой было уже за 80 лет. Из-за таких разногласий супруги ссорились и дело дошло до развода. Вот при такой ситуации Ван Цзинцин, оказавшись в командировке в Пекине, навестил старого сослуживца Ли Иньцяо и попал на заметку Хань Гуйсинь, которая искала, за кого бы выдать замуж Ли Нэ.

При первой же встрече у Ли Нэ о Ван Цзинцине сразу же сложилось хорошее впечатление. Она с малых лет жила в военном лагере; ее всегда, и тогда, когда она повзрослела, окружали мужчины из охраны. Она хорошо относилась к этим людям, и став взрослой. Ван Цзинцин был на все руки мастером, военной косточкой. Ему уже исполнилось 50 лет, но он был силен и здоров.

– Товарищ Ли Нэ, я с шестнадцати лет в полку охраны. Я и человеком-то стал благодаря воспитанию, полученному от председателя. Ради председателя Мао я готов сто раз умереть. И когда я вижу, как трудно тебе приходится в жизни сейчас, я очень переживаю. – Так высказался Ван Цзинцин, и на глазах его выступили слезы.

Ли Иньцяо сказал:

– В свое время председатель к нам хорошо относился. Ведь это он помог нам пожениться с Хань Гуйсинь.

– Сяо Юй, иди сюда, поздороваемся. Давай дядя на тебя посмотрит. – Ван Цзинцин подозвал мальчика и внимательно поглядел на него: – Да у тебя шишка на головке. Откуда это?

– Это меня мальчики из класса побили. Они говорят, что я – отродье Цзян Цин.

– Ты заплакал?

– Нет. Я с ними подрался!

– Вот это правильно. Ты – потомок председателя Мао. Ты никогда не должен посрамить председателя Мао, что бы ты ни делал. А если кто-нибудь снова попробует обидеть тебя, ты скажи учителю, а если учитель тебя не защитит, скажи мне, скажи дяде, и дядя поможет тебе восстановить справедливость, не позволит никому просто так обижать тебя!

– Хорошо, дядя, – мальчик кивнул.

Ван Цзинцин понравился мальчику, понравился и Ли Нэ. Она много лет ждала такого сильного человека.

Перед отъездом в Юньнань Ван Цзинцин зашел еще раз. Уже без сватов. А через два месяца его снова прислали в командировку, причем на длительный срок. Они с Ли Нэ стали друзьями. Сяо Юй тоже был в восторге от дяди Ван Цзинцина.

Тогда вступила в действие партийная организация. Она довела до сведения Ли Нэ и Ван Цзинцина, что если намерения у них серьезные, то, выйдя в отставку, Ван Цзинцин получит возможность отправиться в Пекин «на лечение». Согласно правилам кадровые военные в чине от заместителя командира дивизии и выше, которые на протяжении длительного времени служили в пограничных военных округах, могли уходить в отставку с 50 лет.

Перед тем как оформить брачные отношения с Ван Цзинцином, Ли Нэ решила поговорить с находившейся в тюрьме матерью, чтобы поставить ее в известность и хотя бы формально попросить ее благословения. Ван Цзинцин согласился с этой мыслью Ли Нэ.

После того как Цзян Цин заменили смертный приговор пожизненным тюремным заключением, начиная с 1982 г. Ли Нэ разрешили один раз в месяц навещать мать. Ли Нэ и Ван Цзинцин вместе отправились в тюрьму к Цзян Цин. Ли Нэ при этом в глубине души тогда уже знала, что ни за что не откажется от Ван Цзинцина, что бы ни сказала мать, однако она хотела соблюсти нормы уважения к родителям.

Цзян Цин содержали в расположенной довольно далеко от Пекина тюрьме Циньчэн. По дороге Ли Нэ волновалась, не зная, как встретит Цзян Цин Ван Цзинцина. А он молчал и смотрел в окно. Цзян Цин содержали в отдельной камере. При ее свидании с посетителями обычно присутствовала надзирательница. Однако на сей раз Цзян Цин стала протествовать против ее присутствия, и надзирательница исчезла. Конечно, Цзян Цин и остальные понимали, что их разговор все равно прослушивался.

– Мама, это товарищ Ван Цзинцин. Мы с ним знакомы уже более полугода. Сегодня я привела его, чтобы вы на него посмотрели.

– Здравствуйте, – Ван Цзинцин отдал честь. Он не знал, как теперь называть Цзян Цин. По имени – невежливо. Товарищем – неудобно. Не мог он называть ее и как Ли Нэ «мамой». И пока никак не назвал.

– Так. Подойди, погляжу. – Цзян Цин заинтересовалась, она рассматривала и расспрашивала его.

Он отвечал на вопросы и особенно подчеркнул такую деталь:

– В свое время в Яньани я служил во внешней охране Цзаоюаня (то есть «Финикового сада», резиденции Мао Цзэдуна. – Ю.Г.). Однажды председатель вместе с вами и Ли Нэ прогуливался вдоль реки Янь и проходил мимо меня. Я отдал честь председателю и вам. Председатель сказал мне: «Устал, молодой товарищ?»

– Правда? – Цзян Цин спросила: – А сколько лет тебе тогда было?

– Шестнадцать лет.

– А, ты из дьяволят! Мне нравятся люди из охраны. Они надежные, твердые, дисциплинированные. Не похожи на этих интеллигентов. Те все мягкотелые. – И тут Цзян Цин перешла на другую тему, заговорила о том, что ее волновало, высказала мысли, которыми она тогда жила: – Ни в коем случае не следуйте примеру Хуа Гофэна и Ван Дунсина. Уж как в свое время председатель Мао пестовал их, да и они тогда с уважением относились к нему. Никак не думала, что тело председателя еще не успеет остыть, а они поднимут руку на человека, близкого председателю. Вот уж поистине люди типа Хрущева!

Ван Цзинцин выслушал эти слова и не решился ничего сказать. В то время Хуа Гофэн и Ван Дунсин уже потеряли власть, однако высказывания Цзян Цин, строго и официально говоря, член партии должен был рассматривать как «реакционные измышления».

– Ли Нэ, кто сватал?

– Товарищ Ли Иньцяо и его жена, тетя Хань Гуйсинь.

– Это достойные люди. В наше время хороших людей не так уж и много.

– Старина Ван, как тебе понравился Сяо Юй?

– Мне он очень приглянулся. Смышленый мальчик.

– Сейчас при тебе ему будет хорошо, потому что теперь он даже меня не слушается, – сказала Ли Нэ. – Это хорошо. Ребенку трудно. Без отца его могут обидеть.

– Будьте покойны, я не дам его обижать. Чем ребенок виноват!

– Я спокойна, – кивнула Цзян Цин. – А чем ты любишь заниматься на отдыхе?

– Я люблю стрелять по мишеням и занимаюсь каллиграфией.

– В следующий раз приходи и приноси свою каллиграфию. – Цзян Цин была знатоком в этом деле.

Затем Цзян Цин обратилась к дочери:

– Ли Нэ, меня тут в Циньчэн притесняют мелкие, ничтожные людишки. Напиши от меня письмо в адрес нового ЦК партии, потребуй, чтобы они немедленно выпустили меня, или уж, по крайней мере, они должны заменить тех людишек, которые меня терзают.

– Это… Такое письмо мне несподручно писать. Напиши его все-таки сама. – Ли Нэ запиналась.

– Что? Даже ты от меня отказываешься. Видно, прахом пошло мое воспитание, напрасно я с тобой мучилась!

– Мама, не в этом дело. Я просто действительно не могу этого сделать.

– Совести у тебя нет. Меня тут обижают, а ты не хочешь мне помочь. – Цзян Цин говорила с горечью, понимая в душе, что в этом деле дочь не может сыграть никакой роли. Вероятно, она рассчитывала на то, что ее прослушивали. Затем Цзян Цин изменила тему разговора: – Есть ли новости о твоем младшем брате Юаньсине?

– Нет. Знаю только, что он по-прежнему отстранен от работы и находится под следствием.

– Эх, это я погубила его, Бобочка своего (уменьшительное от «боб», «бобовое зернышко». – Ю.Г.). Какой прекрасный молодой человек. Вот уж кто по праву может называться наследником павших героев.

Цзян Цин вздохнула.

Время свидания закончилось. Ли Нэ и Ван Цзинцин стали прощаться с Цзян Цин.

– Против вашего дела я не возражаю. Как хотите, так и поступайте. Раньше я все вмешивалась в дела Ли Нэ, да ничего хорошего из этого так и не получилось. Сегодня председателя больше нет с нами, а я вот нахожусь в таком положении. Ван Цзинцин, я благодарна тебе за то, что ты нашел в себе смелость полюбить Ли Нэ. Я благодарна тебе и за председателя. В конечном счете ты оказался бойцом охраны, преданным председателю.

– Будьте покойны, я непременно буду защищать и любить Ли Нэ и Сяо Юя. Я сполна отвечу на милость ко мне председателя. – Ван Цзинцин заставил себя склонить голову.

– По-моему, ты – человек, у которого есть совесть, – на глазах Цзян Цин блеснули слезы. Она была растрогана.

Два месяца спустя Ли Нэ и Ван Цзинцин устроили дома празднество по случаю своей свадьбы. Канцелярия ЦК КПК прислала им в подарок к свадьбе цветной телевизор японского производства марки «Сони», немецкий двухкамерный холодильник и 3 тысячи юаней. При этом было сказано, что деньги выделены из оставшихся гонораров Мао Цзэдуна и что свою долю получили все его дети.

На свадьбе было не более 20 человек. При этом все со стороны невесты: ее родственники, близкие, друзья, коллеги по работе. Свидетелями выступали Ли Иньцяо и Хань Гуйсинь. Главным из приглашенных считался один из заместителей начальника канцелярии ЦК КПК. Кроме того, двое ветеранов-руководителей (их имена остались нам не известны) прислали своих секретарей с подарками.

Жених был счастлив. Его лицо раскраснелось от вина. Он не раз вспоминал о том, как более 30 лет тому назад он впервые увидел свою нынешнюю невесту. Тогда под горой, на которой стоит известная яньаньская пагода Баоташань, он, шестнадцатилетний боец охраны, смотрел на маленькую девочку, которую вели за руки председатель партии и экс-кинозвезда. Сам-то он был всего-навсего горемычным ребенком из крестьянской семьи в северной части провинции Шэньси, а сегодня он смог стать зятем великого вождя. Вот уж почет, вот уж слава! Ван Цзинцин решил посвятить себя, свою оставшуюся жизнь дочери председателя, дать ей пусть позднее, но счастье.

Ли Нэ была тоже очень рада. Она смотрела на доброе и бесхитростное лицо Ван Цзинцина и ощущала, что с этого момента и она сама, и ее сын обрели тихую надежную гавань.

Ей улыбнулось простое человеческое счастье. Это было для нее в ее положении самым главным в то время.

Жизнь, конечно, оказалась, как и обычно, очень непростой. Психика Ли Нэ время от времени давала сбои. В частности, 25 декабря 1988 г., накануне 95-й годовщины со дня рождения Мао Цзэдуна, Ли Нэ рано утром пришла на площадь Тяньаньмэнь и встала в очередь в Дом памяти своего отца. В соответствии с правилами она, как родственница Мао Цзэдуна, имела право пройти в его мавзолей через специальный вход с западной стороны. Однако Ли Нэ встала в длинную очередь рядовых посетителей и медленно продвигалась в этой очереди. Но охрана проявила бдительность. Ее высмотрели, извлекли из очереди и дали возможность вне очереди посетить траурный зал. Ли Нэ в это время была целиком погружена в свои мысли и слабо реагировала на то, что происходило вокруг нее.

Глава восьмаяСвояченицы и другие

В круг тех родственников Мао Цзэдуна, с которыми он общался довольно тесно, входили две его свояченицы. Это младшая родная сестра Хэ Цзычжэнь Хэ И и старшая сводная сестра Цзян Цин Ли Юнься, или Ли Юньлу.

Ли Юнься была на 12 лет старше Цзян Цин и примерно на 10 лет моложе Мао Цзэдуна. Ли Юнься была уже замужем, когда Цзян Цин была еще ребенком. Они были сводными сестрами: у них был один отец, но разные матери. И тем не менее между ними сложились очень теплые отношения.

Муж Ли Юнься был офицером. Часть, в которой он служил, была расквартирована в Тяньцзине. Старшая сестра экономила на многом, даже на еде, чтобы только накопить деньги и оплатить учебу Цзян Цин. Во время каникул Цзян Цин жила в доме сестры, помогала ей по хозяйству, убирала, стирала белье, делала покупки.

В 1930-х гг. сестрам не приходилось встречаться, но взаимная симпатия сохранилась. Вскоре после образования КНР муж старшей сестры умер, и Цзян Цин пригласила ее жить к себе в Чжуннаньхай вместе с ее сыном, своим племянником Ван Бовэнем.

Ли Юнься была внешне несколько похожа на Цзян Цин. Это была женщина высокого роста, правда, не столь красивая, как Цзян Цин.

У Ли Юнься было одно преимущество перед Цзян Цин. По характеру Ли Юнься была порядочным и чувствительным человеком. Кроме Ван Бовэня, у нее был еще один сын, который утонул, когда они жили в Шаньдуне. Его смерть настолько потрясла Ли Юнься, что она постоянно вспоминала сына, заливаясь слезами.

Главной заботой Ли Юнься, когда она появилась в Чжуннаньхае, в резиденции Мао Цзэдуна и Цзян Цин, было следить за бытом Ли Нэ. Ли Юнься с сыном жила в отдельном флигеле. Она была, повторим, очень неплохим человеком, но во всем слушалась Цзян Цин и очень баловала Ли Нэ, потакала ребенку во всем.

В это время в доме жила и дочь Мао Цзэдуна от Хэ Цзычжэнь Ли Минь. Ли Юнься, очевидно, стараясь угодить Цзян Цин, не обращала никакого внимания на Ли Минь, девочка для нее просто не существовала. Ли Юнься хорошо шила и обшивала Ли Нэ, но никогда не шила ничего для Ли Минь. Обычно Ли Минь отдавали обноски Цзян Цин. Ли Юнься часто говорила няне, которая обслуживала Ли Минь: «Ты смотри, не называй Цзян Цин в разговорах с Ли Минь мачехой, не испорти отношение Ли Минь к Цзян Цин и вообще не упоминай о Хэ Цзычжэнь».

Был, однако, человек, который проявлял заботу о Ли Минь. Это была Хэ И. Она была красивой женщиной, причем острой на язык. Хэ И чувствовала себя совершенно свободно в общении с Мао Цзэдуном. Когда Хэ Цзычжэнь и Мао Цзэдун расстались, Хэ И разругалась с Мао Цзэдуном. Она сказала ему, что он – неблагодарный человек, забывший свой долг. (Впоследствии она резко возражала против его брака с Цзян Цин.) Когда Хэ Цзычжэнь находилась в Сиани перед отъездом в СССР, Хэ И говорила Мао Цзэдуну: «Все, что случилось, это целиком и полностью твоя ошибка. Ты должен немедленно написать ей».

Хэ И сердилась на Мао Цзэдуна, выговаривала ему. Он только отмалчивался. Однако несколько дней спустя, когда Хэ И снова пришла к нему, Мао Цзэдун доложил ей: «Я написал твоей старшей сестре. Она не вернется. Уже отправилась в Советский Союз».

Услышав эти слова, Хэ И зарыдала и сказала, указывая пальцем на Мао Цзэдуна, что является сильнейшей степенью осуждения в Китае: «Это ты во всем виноват».

В отношении к своим дочерям Мао Цзэдун старался занимать нейтральное положение. В то же время борьба между двумя его свояченицами иной раз ставила Мао Цзэдуна просто в тупик.

Начать рассказ о ситуации, сложившейся в этой связи, придется, забежав несколько вперед. В конце 1950-х гг. у Мао Цзэдуна в партии и в стране было много проблем. Он даже связал трудную ситуацию в КНР, слышавшиеся отовсюду крики возмущения и стоны людей, выражение недовольства и даже ненависти к нему в связи с его политикой и ее гибельными для миллионов людей последствиями, с трудностями личного плана. Неизвестно, сделал ли он это спонтанно или сознательно, но на Лушаньском совещании 1959 г., переходя в наступление против своих критиков, в том числе против Пэн Дэхуая (а ведь Мао Аньин погиб, находясь под началом именно Пэн Дэхуая), Мао Цзэдун, в частности, сказал: «Всегда, что ли, так бывает, что у закоперщика и наследников нет? Вот у меня были два сына. И что же? Один мертв, другой сошел с ума». Следовательно, мысли о детях занимали определенное место в размышлениях Мао Цзэдуна, но, с другой стороны, он не гнушался спекулировать на своих отцовских чувствах, желая эмоционально воздействовать на людей внутри руководства партии или просто закрыть им рты, поставить их в положение людей, связанных жалостью и человеческим сочувствием к нему.

Здесь необходимо напомнить, что фактически у Мао Цзэдуна были, кроме Мао Аньина и Мао Аньцина, еще три сына. Один из них родился у Хэ Цзычжэнь в Москве в 1938 г., но вскоре заболел и умер. Другой, рожденный Ян Кайхой в 1927 г., звался Мао Аньлун. Следы его затерялись в Шанхае в 1930-х гг. И, наконец, третий – Мао Аньхун, которого родила Хэ Цзычжэнь в 1932 г. Его еще называли Маомао. Это был здоровый малыш, очень похожий на отца. Однако спустя некоторое время после того, как он родился, для Мао Цзэдуна и его армии возникла очень сложная обстановка. Оставалось, как тогда обычно и поступали, либо отправить малыша к родственникам в родные места, либо передать на воспитание простым крестьянам. Хэ Цзычжэнь с болью в сердце была вынуждена оставить сына. Прощание было тяжелым. Хэ Цзычжэнь никак не могла оторваться от младенца, давала ему грудь, плакала…

Это произошло во время длительного перехода из Восточного Китая на северо-запад страны. Когда же настал период нового, второго сотрудничества Компартии и Гоминьдана, Мао Цзэдун послал людей на поиски ребенка. Однако они не нашли следов ни его, ни той крестьянской семьи, в которой оставили малыша. Мао Цзэдун помнил о нем. Он даже называл свою дочь Ли Минь «маленькой Маомао».

И вот Хэ И в первые месяцы после образования КНР пришло в голову, что если бы удалось найти Маомао, тогда позиции Цзян Цин при Мао Цзэдуне не были бы столь прочными. Хэ И предприняла большие усилия, а женщина она была, как и все в семье Хэ, очень энергичная, и, наконец, нашла парня, которого звали Маомао. Ему было около 20 лет. Иначе говоря, по возрасту он мог быть тем самым ребенком. Он был внешне похож на Мао Цзэдуна. Хэ Цзычжэнь доставила его в Пекин, и в течение некоторого времени он жил в Чжуннаньхае в семье Мао Цзэдуна. Предполагалось, что Мао Цзэдун должен был сам решить, кто перед ним.

Конечно, Цзян Цин и ее сестра Ли Юнься были крайне недовольны этой ситуацией. Как-то рано утром после бессонной, как обычно, рабочей ночи Мао Цзэдун вышел из своего кабинета-библиотеки и сказал, что желает, чтобы за завтраком собралась вся семья. В силу того, что у Мао Цзэдуна были весьма своеобразные привычки в быту и что в его резиденции существовали своего рода разграничительные линии между кланами и даже помещения резиденции были четко поделены между этими кланами, не часто случалось, чтобы Мао Цзэдун возжелал видеть, чтобы за трапезой собралось все семейство. На сей раз он высказал именно такое пожелание.

Погода в то утро стояла прекрасная. Солнце заливало дворцовые терема и отражалось в воде озера.

Возник было вопрос о том, в каком помещении устроить этот семейный завтрак. Тут Мао Цзэдун мерными шагами направился к флигелю, в котором жил тот самый молодой человек, привезенный Хэ И в качестве сына Маомао. Слово Мао Цзэдуна было законом. Принесли еду. Однако этот домик Цзян Цин рассматривала как «территорию, оккупированную врагом». Настроение Цзян Цин сказывалось на Ли Юнься, которая сидела как на иголках, вся набычилась, слушая разговоры остальных людей за столом.

Мао Цзэдун посмотрел на Ли Юнься. Вдруг она отодвинула свой стул назад, бросила палочки для еды в сторону Мао Цзэдуна и пулей выскочила из комнаты. Цзян Цин, которая, конечно же, знала причину такого поведения свой старшей сестры, многозначительно спросила: «Как вы думаете, почему моя старшая сестра так сильно возмущена?» Мао Цзэдун ответил: «Да все потому, что считает во всем виноватой Хэ И. Разве не так?»

Впоследствии было решено, а некоторые утверждают, что это удалось точно выяснить, что упомянутый молодой человек не был Маомао. Мао Цзэдун еще раз внимательно изучил все соответствующие документы и фотографии и сказал: «Нет, это не Мао Аньхун». Возможно, он решил, что в будущем могут возникнуть слишком большие хлопоты, если он признает этого молодого человека своим сыном. Того отправили из Чжуннаньхая в родные места. После всего случившегося Ли Юнься, когда ей доводилось снова увидеть Хэ И, злобно шипела: «Если ты еще кого-нибудь приволочешь сюда, то придется объявить Чжуннаньхай домом для подкидышей!»

Хэ И продолжала поиски Маомао и во время одной из таких экспедиций, как утверждали, погибла в дорожной аварии. Это случилось в 1950 г.

Ли Юнься через некоторое время тоже была вынуждена выехать из Чжуннаньхая, так как у нее не сложились отношения с Мао Цзэдуном. Она долгие годы жила со своим сыном в Пекине. В 1988 г. она заболела и умерла. Ее сын Ван Бовэнь, племянник Цзян Цин, работает в Университете Цинхуа.

Необходимо также особо рассказать о Ван Хайжун, так как она играла довольно существенную роль, тесно общаясь с Мао Цзэдуном на протяжении последних лет его жизни. Чем-то Ван Хайжун так понравилась Мао Цзэдуну, что он доверился ей, допустив к себе.

Все началось в 1962 г., когда Мао Цзэдун отмечал свое 70-летие. (Согласно принятому в Китае традиционному счету 70 лет Мао Цзэдуну исполнилось именно в 1962 г., ибо год рождения человека и считается первым годом его жизни. – Ю.Г.) 26 декабря в павильоне Цзюй-сяншу в Чжуннаньхае были накрыты два стола. На юбилей, помимо родственников, были приглашены четверо старейшин из родной провинции Мао Цзэдуна Хунань. Он всегда любил при случае подчеркнуть, что уважает людей старшего поколения. На сей раз каждому из этих четверых было заранее предложено взять с собой кого-нибудь из младшего поколения, скажем сына или дочь. Это были четыре человека в почтенном возрасте: Чэн Цянь, Е Гунчжо (Чоу Ло), Чжан Шичжао и Ван Цзифань. Господин Ван Цзифань был дальним родственником Мао Цзэдуна, двоюродным братом его отца. Вот он-то и привел тогда на торжественный банкет свою внучку Ван Хайжун. В других источниках утверждается, что Ван Хайжун вообще была дочерью младшего брата Мао Цзэдуна Мао Цзэминя, которую впоследствии взяла на воспитание семья Ван. Как бы там ни было, а начиная с этого вечера возникли и существовали до самой смерти Мао Цзэдуна некие особые отношения между ним и Ван Хайжун.

В то время девица Ван Хайжун упорно занималась изучением английского языка в пекинском институте иностранных языков, она была особой весьма сурового вида. Голова ее была, в понимании Мао Цзэдуна, подобна листу белой бумаги. Несмотря на молодость, Ван Хайжун можно было сразу отнести к «людям старого закала». Такими Мао Цзэдун привык видеть своих старых соратников по многолетней борьбе. Для них не существовало сомнений. Они верили, и верили прежде всего в Мао Цзэдуна. Живя этой верой, они органически отвергали все, что отвергал Мао Цзэдун. Ван Хайжун было тогда, в 1962 г., около 20 лет.

В институте иностранных языков английский Ван Хайжун преподавала знающий педагог Чжан Ханьчжи. Чжан Ханьчжи была дочерью Чжан Шичжао. В этом качестве она тоже присутствовала на уже упоминавшемся званом обеде.

В свое время в Яньани Мао Цзэдун начинал изучать английский язык, пытался упражняться в произношении английских слов. За праздничным столом Мао Цзэдун обнаружил, что тут присутствуют две молодые женщины – его, так сказать, «коллеги» по изучению английского языка. Мао Цзэдун необыкновенно обрадовался этому. Он начал было со своим тяжелым акцентом произносить известные ему несколько английских слов, чем немало потешил этих двух особ из института иностранных языков. Мао Цзэдун при этом и сам веселился. Указывая на них пальцем, он говорил: «Ну что вы смеетесь, чертовочки. Я ведь сейчас учусь, как говорится, нахожусь на полпути, везде натыкаюсь на камни. Вот вы бы и помогли мне эти камешки с дороги-то убрать!»

Трудно сказать, знал ли ранее Мао Цзэдун что-либо о Ван Хайжун и Чжан Ханьчжи. Исключать этого нельзя. Со всей определенностью можно лишь сказать, что после этой встречи Ван Хайжун и Чжан Ханьчжи стали часто бывать в Чжуннаньхае. Считалось, что они помогали Мао Цзэдуну изучать английский язык.

Чжан Ханьчжи делать это было нелегко. Она преподавала, у нее в институте была большая педагогическая нагрузка. Она была обременена и собственными домашними делами. Ей трудно было часто выбираться к Мао Цзэдуну. Но ведь и отказываться было никак невозможно. Да она была и заинтересована в знакомстве и общении с Мао Цзэдуном. Будучи очень честолюбивой, она строила далекие планы; для нее уроки английского языка, которые она давала Мао Цзэдуну, были отправной точкой для приобретения положения в «высшем свете» Пекина.

Ван Хайжун была сама себе хозяйка. Она была легка на подъем. Девица одинокая, очень энергичная. Помимо занятий английским языком, Мао Цзэдун вел с ней беседы на отвлеченные темы. Он заполучил в ее лице благодарного собеседника, а вернее, слушательницу. Ван Хайжун была молода и довольно привлекательна. Он чувствовал, что она никак не угрожает его безопасности. Она была новым лицом в его окружении. Наконец, она была даже его родственницей. Словом, это была та молодая китайская женщина, которую он хотел лепить, формировать. Он получал удовольствие от общения с ней. При этом Мао Цзэдун, который в то время, будучи вынужден на некоторое время как бы «отойти в тень», на второй план, в политической жизни страны, страдал от отсутствия такого рода аудитории или слушателей, начал демонстрировать перед Ван Хайжун свои умственные способности. Он обожал ставить собеседников в тупик своими, на первый взгляд совершенно парадоксальными высказываниями. Это был обычный прием Мао Цзэдуна. Собеседникам иной раз казалось, что он обладает сверхчеловеческой смелостью, «посягает на основы». Жизнь к тому времени в КНР была так скована системой и режимом, что становилась общепринятой и бесспорной мысль о том, что лишь один человек, Мао Цзэдун, имеет право и способен высказывать новые мысли, открывать горизонты.

Как-то раз Мао Цзэдун спросил Ван Хайжун:

– А что ты еще читаешь, помимо книг по специальности?

Она ответила:

– Читаю ваши книги, председатель. Особенно по философии.

– Эх, все мои работы – это одна белиберда, – вздохнул Мао Цзэдун. – Я ведь не читал основополагающих трудов Маркса, Ленина. Иностранными языками я не владею. А читал я все только древние книги, которые мы называем четырехкнижием, пятикнижием. Да кроме того, как говорится, набил полный живот историями двадцати пяти династий. Что же касается Канта и Гегеля, то они мне знакомы только по обложке. Понял я из них лишь самую малость. Поэтому-то я особенно и не возражаю, когда кое-кто утверждает, что мои книги – это часть конфуцианской культуры, часть конфуцианского учения и что в них полным-полно национальных идей.

Ван Хайжун сделала большие глаза. Она была действительно поражена. Для нее это было откровением. Речь шла, с ее точки зрения, о таких прекрасных, таких таинственно-великолепных трудах, а Мао Цзэдун характеризовал их как кипу никому не нужных бумаг. Очевидно, реакция Ван Хайжун очень понравилась Мао Цзэдуну.

Далее в этой же беседе Мао Цзэдун удивил Ван Хайжун еще больше:

– Тебе надо было бы прочитать Библию и Коран. Особенно в оригинале. Иностранные языки – это величайший капитал. Ведь китайцы, люди Китая, тоже верующие, религиозные, а потому, если взять хоть меня, то получается, что я тоже, пожалуй, именно и есть религиозный вождь. Вся разница в том, что мне не приносят жертвоприношения в виде каких-нибудь там деревянных рыб и прочего.

У Ван Хайжун в глазах совсем потемнело. Ей, человеку с опытом жизни всего в 20 лет, никак было не понять сложные и глубокие мысли человека, которому было уже за 70 лет. Ван Хайжун стала для Мао Цзэдуна одной из тех женщин, к которым он тянулся не по причине плотских желаний. Ван Хайжун можно считать одним из объектов своего рода платонической любви или привязанности Мао Цзэдуна.

Был и еще один случай. Это произошло в то время, когда в стране была развернута горячая дискуссия по вопросу о романе «Сон в Красном тереме»[6]. Как-то раз в присутствии Мао Цзэдуна Ван Хайжун спонтанно начала рассказывать об одном из своих соучеников. Он бросил заниматься и английским, и французским языками, а вместо того целыми днями все читал и читал роман «Сон в Красном тереме», читал и смеялся, читал и плакал, просто сходил с ума, да при этом еще и утверждал, что жизнь человека и вообще все сущее в подлунном мире – это все суета сует, дело пустое, что он не желает больше учиться, а уйдет в монастырь, в монахи.

Услышав этот рассказ Ван Хайжун, Мао Цзэдун громко расхохотался. Затем он спросил у нее:

– А ты сама-то читала этот «Сон в Красном тереме»?

– Читала.

– И кто же из героев тебе понравился?

– Да никто. – Ван Хайжун продолжила: – Прежде чем читать такие вредные книги, надо сделать профилактическую прививку, тогда, может быть, не заразишься.

Мао Цзэдун откинулся в своем резном кресле из красного дерева. Он долго смотрел на головку Ван Хайжун с двумя косичками. Тяжело покачал головой и сказал:

– Вот, возьмем, например, море. Оно способно поглотить целую сотню рек, и в нем все еще останется место. А море по-китайски – «хай». Тебя, следовательно, назвали: «Бездонная, как море». Ты способна поглотить столько же, сколько способно вместить в себя целое море. А ты оказываешься недостойной своего же собственного имени, прекрасного имени. И ведь наверняка существует очень много студентов, которые мыслят так же, как и ты. Спрашивается, ну почему в нашем новом Китае молодежи свойственна такая узость мышления, такой примитив?

Ван Хайжун с изумлением смотрела на Мао Цзэдуна. Она просто не могла пошевелиться. Она не могла произнести ни слова.

Мао Цзэдун взял со стола старое издание романа «Сон в Красном тереме», прошитое и скрепленное нитками. Поля были испещрены его пометами, там были и длинные рассуждения.

– Я к настоящему моменту прочитал эту книгу уже в пятый раз, этот вот роман «Сон в Красном тереме», – сказал он. – И если, как ты говоришь, тот ваш студент при чтении этого романа был как будто бы опален огнем, если он просто больше ничего не мог читать, и решил больше и не читать ничего, то как же можно думать, что тут виновата книга, что это ошибка романа?

Ван Хайжун вся залилась краской. Она пообещала, что еще раз прочитает этот роман.

По окончании института Ван Хайжун направили на работу в Министерство иностранных дел. Английский язык был у нее, как говорили, в прекрасном состоянии. Однако мыслила она по-прежнему крайне ортодоксально. С ее точки зрения, современная женщина могла быть только интернационалистом и коммунистом, и больше никем; но, конечно, коммунистом и интернационалистом, целиком подчиняющимся Мао Цзэдуну, без раздумий выполняющим все его желания и указания.

Вскоре Ван Хайжун заняла место личного переводчика Мао Цзэдуна. Если просмотреть газеты, то на фотографиях конца 1960 – начала 1970-х гг., в кинохронике, немногих кадрах телевизионных съемок, можно видеть за спиной Мао Цзэдуна молодую женщину с круглым личиком, белой кожей и короткими волосами. Это и была Ван Хайжун.

В своей карьере она стремительно взмыла вверх. В 1972 г. Ван Хайжун занимала в МИД КНР пост начальника управления, помощника министра. Все вокруг знали, что она пользуется доверием Мао Цзэдуна. Он и сам использовал ее при особых обстоятельствах. Например, когда после гибели Линь Бяо Мао Цзэдун решил вернуть на политическую арену Дэн Сяопина, то практически это произошло следующим образом. В зал, где должен был состояться прием в честь принца Нородома Сианука из Камбоджи, совершенно неожиданно для присутствовавших Ван Хайжун ввела, поддерживая его под руку, исхудавшего Дэн Сяопина. Было общеизвестно, что его, как «вторую по важности фигуру, идущую по капиталистическому пути», Мао Цзэдун отправил в свое время в «политический запасник». И вот тут, в присутствии хозяина банкета Чжоу Эньлая, Ван Хайжун на своем беглом английском языке представила присутствовавшим иностранным журналистам, которые просто отказывались верить своим глазам, Дэн Сяопина, объявив, что он теперь занимает пост заместителя премьера Государственного совета КНР. Конечно, Мао Цзэдун знал что делал. Сам тот факт, что об этом публично объявила Ван Хайжун, убеждал прежде всего китайцев, а за ними и иностранцев в том, что Дэн Сяопин возвращен в политическую жизнь по воле Мао Цзэдуна.

Однажды холодным ноябрьским днем 1973 г. Мао Цзэдун сказал Ван Хайжун, которая к тому времени была уже назначена заместителем министра иностранных дел КНР: «Ты знаешь, я уже поприветствовал того, высшего, верхнего Небесного императора». Мао Цзэдун ни в малейшей степени не скрывал от нее своего ухудшившегося состояния здоровья.

В 1971 г. у Мао Цзэдуна в результате простуды началось воспаление большой доли легкого, а воспаление легких вызвало сильнейшую кислородную недостаточность. В результате развития этих процессов Мао Цзэдун впал в шок и оставался в этом состоянии довольно долго. Хотя его реанимировали, но после случившегося он уже больше не мог лежать на кровати. Днями и ночами он сидел в кресле. На это накладывались симптомы болезни Паркинсона. Мао Цзэдун всем телом непрерывно дрожал, из углов рта у него беспрестанно лилась слюна. Он уже не мог держать в руках ни карандаш, ни кисть, ни палочки для еды. Слова он произносил крайне неразборчиво.

В те времена при нем, помимо телохранителей, лечащего врача, старшей медсестры и Чжан Юйфэн, находились еще только два человека: Мао Юаньсинь и Ван Хайжун. Начиная с 1974 г. многие его указания оформлялись именно этими двумя людьми. Мао Юаньсинь и Ван Хайжун перекладывали нечленораздельные высказывания Мао Цзэдуна на понятный всем язык.

Цзян Цин рвалась к высшей власти, при этом Мао Юаньсиня она держала в своих руках. Она пыталась перетянуть на свою сторону и Ван Хайжун. В определенном смысле можно было сказать, что Ван Хайжун, будучи заместителем министра иностранных дел, стала языком Мао Цзэдуна, ее слова стали голосом Мао Цзэдуна.

Однажды Цзян Цин высказала свои мысли в беседе с Ван Хайжун, пожелав, чтобы та замолвила за нее словечко перед Мао Цзэдуном.

В этих обстоятельствах и проявился тот весьма своеобразный сплав человеческого и политического содержания, которым были наполнены и поступки, и слова Мао Цзэдуна. Он по-человечески хотел иметь при себе, при своем теле молодую женщину, в частности Ван Хайжун (возможно, Ван Хайжун дополняла Чжан Юйфэн, ибо последняя не была включена в политическую жизнь). Ее характер и политический настрой были ему необходимы. Он верил в ее преданность, он нашел в ней то, что было ему тогда очень нужно: Ван Хайжун политически не была связана ни с кем, в частности с Цзян Цин.

Ван Хайжун владело только одно чувство – чувство преданности Мао Цзэдуну. Когда Мао Цзэдун услышал от Ван Хайжун о том, что Цзян Цин хотела бы после его смерти стать «императрицей», то есть первым человеком в КПК и в КНР, он повел себя следующим образом: прихлебнул из кружки свой любимый лунцзинский зеленый чай, гладкой бескровной рукой погладил старческие пигментные пятна на другой своей руке, а затем карандашом на листе бумаги, предназначенной только для его личных записей, с трудом вкривь и вкось что-то написал. Эти иероглифы смогла разобрать только Ван Хайжун. Там было написано: «Пусть премьер Чжоу Эньлай побольше отдыхает, пусть Ван Хунвэнь побольше учится, пусть Дэн Сяопин побольше работает, пусть Цзян Цин поменьше говорит».

Цзян Цин, естественно, была в бешенстве. Она возненавидела Ван Хайжун до глубины души. Этот поступок в дальнейшем сказался на судьбе Ван Хайжун. Он лишний раз свидетельствовал о том, что она не попала под воздействие Цзян Цин.

В последние годы жизни Мао Цзэдуна Ван Хайжун была одним из тех людей, которые отвечали за состояние его здоровья. Она, когда нужно было, кормила с ложки старого человека (конечно, по большей части этим занимались Чжан Юйфэн и медсестры). Ведь сам он к тому времени не только не мог даже пиалу с едой поднять своей рукой, но и вообще ничего не мог сделать. Он лишь лежал или полулежал, приваливаясь боком к кровати. В этом положении он был способен проглотить несколько кусочков рыбки и чуточку рисовой кашки. Когда он хотел опуститься на кровать или подняться с кровати, Ван Хайжун помогала ему. Она сопровождала его в другие комнаты, в кабинет или гостиную. Мао Цзэдун передвигался с трудом, волочил ногу. Руки и ноги у него стали как будто бы не свои. Когда он усаживался в кресло, у него с подбородка текли слюни. Он ничего не говорил и погружался как бы в раздумья. Ван Хайжун при всем этом совершенно безмолвно сопровождала его. Руководители ЦК КПК, приходившие за указаниями к Мао Цзэдуну, только благодаря ей могли понять его мысли. Она стала своеобразным переводчиком Мао Цзэдуна для других китайцев. Прощаясь со своими гостями, Мао Цзэдун в то время их уже, конечно, не провожал. Он, неразборчиво произнося слова, говорил: «Она (Ван Хайжун. – Ю.Г.) очень хорошо обо мне заботится. Никогда не позволяет мне слишком много говорить».

Ван Хайжун осталась свидетелем того, что говорил Мао Цзэдун, когда рассуждал на тему о том, как поступить с его телом после того, как он умрет.

Для Мао Цзэдуна это был очень непростой вопрос. Тут он хотел сделать все так, чтобы это было для него политически выгодно и после смерти.

Еще в 1956 г. во время рабочего совещания ЦК КПК, которое проходило в Чжуннаньхае в зале Хуайжэньтан, Мао Цзэдун выдвинул предложение кремировать его. Более того, он сделал соответствующую запись в книге завещаний руководителей страны, подписавшись: «Мао Цзэдун. 17 апреля 1956 года». Может быть, это был жест, навеянный размышлениями после доклада Н.С. Хрущева о «культе личности» И.В. Сталина.

Однако кажется, что Мао Цзэдун очень мучился противоречиями. Известно, что он также говорил: «Когда я умру, перевезите мое тело в Сянтань» (в его родную деревню. – Ю.Г.). Он хотел быть похоронен на родине в уезде Сянтань, вернуться к своим корням.

В начале 1970-х гг. Мао Цзэдун побывал на кладбище Бабаошань в Пекине (аналог Новодевичьего кладбища в Москве) и сам для себя выбрал место для захоронения. Он не один раз ездил туда, чтобы еще и еще взглянуть на это место. Кажется, его последняя воля состояла в том, чтобы его тело похоронили под могильным холмом. Это должна была быть могила за номером 886 на кладбище Бабаошань.

После смерти Мао Цзэдуна в руководстве партии возникли разногласия по вопросу о том, как поступить с его телом. В конечном счете было решено превратить мумию Мао Цзэдуна в «могучую силу», что помогало стабильности ситуации в партии и в стране, укрепляло претензии руководителей КПК на власть в Китае. Вот тогда-то на пекинской площади Тяньаньмэнь – самой просторной площади в КНР – и построили крупнейший из современных мавзолеев – Дом памяти председателя Мао. Его расположили напротив трибуны, стоя на которой вожди КНР и КПК приветствовали проходившие внизу по площади колонны людей во время торжественных и праздничных дней. Ван Хайжун же в частной беседе говорила: «Тем самым была нарушена предсмертная воля председателя Мао». Получилось так, что свои интересы оставшиеся в живых руководители партии поставили выше предсмертной воли Мао Цзэдуна. Его тело стало собственностью руководства партии.

Судьба самой Ван Хайжун сложилась после смерти Мао Цзэдуна следующим образом. Она попала под следствие, была отстранена от работы и должна была отвечать на вопросы сотрудников специальных служб, которые доискивались, не связана ли она с Цзян Цин и другими выдвиженцами «культурной революции».

Пока тянулось следствие, а затем и судебное разбирательство по делу «четверки», Ван Хайжун сидела дома. Собственно говоря, она находилась под домашним арестом, правда, очень мягким. Она выращивала цветы, сеяла траву, читала книги, занималась переводами. При этом она практически была лишена возможности куда-либо выходить из своего двора и с кем-либо общаться, кроме своих домашних. Так она провела восемь тоскливых лет. В 1984 г. Ван Хайжун вызвали в орготдел ЦК КПК, предложив вернуться к работе. Она сказала, что желала бы стать членом группы консультантов Государственного совета КНР. Объясняя свое желание, Ван Хайжун подчеркнула: «В свое время мой дедушка Ван Цзифань (тот самый, который привел ее на празднование 70-летия Мао Цзэдуна. – Ю.Г.) был консультантом ГС КНР. Он смог выполнять эту работу. Я тоже смогу это делать». Ван Хайжун направили работать в качестве заместителя заведующего группой консультантов ГС КНР. Это должность в ранге заместителя министра.

Внешне Ван Хайжун не изменилась. Она по-прежнему носит короткую стрижку. На ней всегда китель с тремя пуговицами, матерчатые туфли с закругленными носами. Она предпочитает серые и голубоватые тона. Она откровенна в беседах. В ее характере есть и перчинка, присущая хунаньским женщинам. Она не гнушается сама убрать туалет в своем учреждении, если сочтет это нужным, взять в руки ведро и тряпку.

Ван Хайжун до сих пор так и не вышла замуж. Она живет с матерью, младшим братом, его женой и двумя племянниками. Ван Хайжун говорит, что она ни о чем не жалеет и не сетует на судьбу.

Существует много слухов о знакомствах Мао Цзэдуна с женщинами. Эти знакомства делятся на две категории. С одной стороны, речь идет об известных именах, преимущественно из среды литераторов и артистов. С другой стороны, говорят о многочисленных партнершах Мао Цзэдуна по танцам на более или менее длительные сроки из числа специально проверенных и подобранных для него женщин.

Если говорить о первой категории, то здесь упоминают об очень красивой театральной актрисе Фэн Фэнъин, которая в свое время играла в спектаклях театра в Яньани. Следы Фэн Фэнъин загадочно теряются.

Имеются некоторые свидетельства того, что на некоторое время возник взаимный интерес друг к другу у Мао Цзэдуна и известной писательницы и, кстати, его землячки Дин Лин. Мао Цзэдун, как говорили, даже отводил ей особое место среди «72 женщин в своем дворце». При этом он считал, что первой женой, законной супругой императора, так сказать, своего рода Цыси была тогда Хэ Цзычжэнь. Дин Лин Мао Цзэдун видел в роли своей второй жены. Известно, что в дальнейшем Дин Лин более 20 лет, с 1955 по 1979 г., провела в тюрьме и подвергалась политическим преследованиям.

Довольно длительным считают роман Мао Цзэдуна с одной из самых знаменитых звезд китайского экрана 1930–1940-х гг. красивой шанхайской киноактрисой Шангуань Юньчжу. И ее судьба оказалась трагичной. После расставания с Мао Цзэдуном в ее жизни произошли несчастья: сначала военный грузовик задавил ее единственную дочь (а жила она без мужа), а потом и сама Шангуань Юньчжу, не вынеся смерти ребенка, ушла из жизни.

В Ухане Мао Цзэдун встречался с известной цирковой артисткой, гуттаперчевой женщиной-змеей Ся Цзюйли.

В конце жизни, когда Мао Цзэдуну отказало зрение и он не мог читать, ему подобрали красивую чтицу-декламаторшу Лу Ди, которая тоже ублажала его.

Что же касается другой категории, то тут важно отметить, что в КПК и в КНР в 1954 г. по инициативе все того же организатора быта Мао Цзэдуна Чжоу Эньлая был даже принят специальный порядок, согласно которому определенные категории руководителей, скажем, члены Политбюро ЦК партии, первые секретари провинциальных парткомов, командующие и политические комиссары больших военных округов, заместители главы правительства КНР, имели право и просто должны были в партийном и административном порядке обеспечиваться специально и индивидуально обслугой, людьми, которые были предназначены для того, чтобы, как это называлось, «хранить и беречь их здоровье». Им были положены такого рода медработники.

Кстати сказать, было регламентировано практически все. Было расписано, кто имел право на личные железнодорожные составы. Это было «положено» членам постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. В дальнейшем наряду с железнодорожными спецсоставами появились и личные, так сказать, домашние самолеты. На таком личном спецсамолете «Трайдент» и разбился со своей семьей маршал Линь Бяо. В различных провинциях страны в наиболее живописных местах круглый год стояли пустые, но меблированные и со скучавшей прислугой дачи под соответствующими номерами: дача Мао Цзэдуна имела № 1, дача Лю Шаоци – № 2 и т. д. Туда время от времени являлся тот или иной руководитель со своей семьей и челядью. Обычно их было несколько десятков человек. Они жили, ели и пили практически за казенный счет, ибо цены были смехотворными. На содержание их транспорта и дач тратились большие средства из партгосказны. Да и в быту руководители имели свои привычки. Чжу Дэ, например, был непритязателен в еде, однако любил, чтобы на столе у него всегда был свежий батат и за ним, за этим бататом (как в СССР за свежей рыбкой для М.А. Суслова), гоняли самолет, скажем, из Лушаня в Северо-Восточный Китай. Чжоу Эньлай обожал французскую кухню, возил с собой на отдых специального повара из Шанхая, лучшего специалиста по французским блюдам. Чжоу Эньлай требовал, чтобы у него на столе все было, что называется, только с пылу с жару. Чэнь Юнь непременно заставлял повара отведать при нем первый кусок приготовленных кушаний. И так далее и тому подобное. Это была устоявшаяся система, о которой и поныне мало что известно.

Мао Цзэдуну целая служба, организованная для подобной «работы», обеспечивала «партнерш для танцев», а бригада медиков специально заботилась о сохранении его половой потенции. «Партнершами» были, как правило, артистки ансамблей песни и пляски того или иного военного округа или рода войск. Их отбирали специальные службы, изучая их классовое происхождение. Их осматривали врачи, выясняя состояние девственной плевы и гарантируя, что они не являются источниками половых болезней. С ними, наконец, проводили беседы руководители организаций и политические комиссары, от которых те получали персональные задания ублажать только и исключительно Мао Цзэдуна во время танцевальных вечеров и их продолжений. Все это рассматривалось как задание партии и родины. Дело было в какой-то степени добровольное. Хотя тех, кто отказывался, потом, как говорится, загоняли туда, куда Макар телят не гонял. Следы их обычно терялись. Да и тех, которые нравились и подходили Мао Цзэдуну, после того как он терял к ним интерес, тоже умело и мгновенно убирали; следов практически не оставалось.

Говорят также, что когда на танцы Мао Цзэдуну начали подставлять девушек из военного ансамбля, который в свое время работал у Пэн Дэхуая в Корее во время войны, и эти девушки пожаловались Пэн Дэхуаю, маршал сказал Мао Цзэдуну прямо в лицо все, что о нем думает. После этого Пэн Дэхуай отдал приказ упразднить ансамбль, прикомандированный тогда к Чжуннаньхаю. Кого-то из девушек и молодых женщин Пэн Дэхуаю удалось таким образом уберечь. Но затем был создан и передислоцирован в Пекин другой ансамбль. Все пошло как и было заведено.

Утверждалось, что Пэн Дэхуай однажды, прибыв по срочному делу с фронта из Кореи, когда на передовой гибли люди и ситуация для частей китайской добровольческой армии была тяжелой, никак не мог попасть к Мао Цзэдуну и был вынужден томиться в передней. А когда Пэн Дэхуай силой ворвался к нему, то увидел, что Мао Цзэдун забавлялся с девицей. Этот случай тоже обострил отношения между Мао Цзэдуном и Пэн Дэхуаем.

Одним словом, начав «танцевать» в 1937 г., Мао Цзэдун продолжал это делать до 1963 года, и даже (в немногих редких случаях) до 1965 г., то есть когда ему было уже за 70. Система прижилась. Вслед за Мао Цзэдуном и многие работники номенклатуры пользовались клубничкой как бы в освященном поведением вождя порядке.

У Мао Цзэдуна был двоюродный брат Хэ Сяоцю. Мальчишками они дружили, вместе росли в родной деревне Шаошаньчун. Затем жизнь разнесла их в разные стороны. В 1949 г. Хэ Сяоцю узнал голос Мао Цзэдуна, провозгласившего на площади Тяньаньмэнь создание Китайской Народной Республики: «Отныне китайский народ поднялся во весь рост!» Хэ Сяоцю послал Мао Цзэдуну письмо и получил от него ответ.

Когда Хэ Сяоцю заболел, Мао Цзэдун пересылал ему на лечение деньги: сначала триста, а потом еще сто юаней. Однако двоюродные братья так и не встретились. 8 октября 1960 г. Хэ Сяоцю умер.

Перед смертью он завещал своему сыну, двоюродному племяннику Мао Цзэдуна Хэ Фэншэну, встретиться с Мао Цзэдуном и со всей откровенностью на правах родственника поведать ему о том, как на самом деле живут люди в деревне.

Хэ Фэншэн отличался типичным хунаньским характером: ему сам черт был не брат. Он вскоре после смерти отца приехал в Пекин, пришел к воротам резиденции ЦК КПК Чжуннаньхая и потребовал у охраны, чтобы его пустили повидаться с родственником.

Такая встреча через несколько дней состоялась. Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как обстояли дела в его родных местах.

Он поведал следующее: начался «великий скачок», потребовали создавать коммуны. А ведь как непросто было каждому крестьянскому двору, каждой семье обзавестись к тому времени каким-никаким, а своим домом, хозяйством. И вот в одну ночь все это было в буквальном смысле слова порушено. Стены домов, сложенные из местного кирпича, велели разрушить, истолочь и пустить на удобрение. И тогда сразу же довели дело до того, что куры стали бегать где попало, собаки стали рыскать, перескакивая бывшие стены крестьянских хозяйств. Люди стали плакать, взывая к памяти родителей. Затем стали соединять по сто, по двести дворов; чем больше были масштабы такого соединения хозяйств, тем больше, считалось, появляется коллективного хозяйства. Тут, если бы Отец Небесный наслал пожар, так сразу заполыхало бы все это коллективное хозяйство с одного конца деревни до другого, так как понастроили взамен отдельных домов крестьянских семей общие бараки из камыша на несколько сот человек, разделив их на небольшие каморки.

Небольшие металлические котлы для приготовления пищи, которые были в каждом крестьянском дворе и принадлежали каждой семье в отдельности, разбили; малые очаги во дворах разрушили и пустили на удобрение. Даже палочки для еды, даже плошки и блюдца – все сделали общественным. Каждой производственной бригаде разрешили иметь только одну общую столовую на всех. Тут все стали есть из одного большого котла; была создана следующая система питания: каждому выдавалось по одинаковой миске еды; людей стали кормить вторично подогретым рисом, и никто при этой системе не наедался досыта; изо дня в день людям выдавали только редьку, тушенную в сое, а масла клали с гулькин нос; и вот у мужчин от такого питания вспучило животы, они уже не могли ходить, а женщины перестали рожать, отощали до того, что их просто ветром сносило.

Голод свирепствовал. Душа болела. И ведь, что там ни говори, а началось воровство. Ведь не могли же люди просто уставиться в одну точку и ждать смерти. Поэтому некоторые были вынуждены идти на общественные поля, дергать из земли все ту же редьку и тут же жевать ее. А если их заставали за этим занятием дежурные народные ополченцы, то связывали веревками из джута и подвешивали на полночи.

«А что же ты-то смотрел, ты – бригадир?» – такой вопрос задал Мао Цзэдун.

Хэ Фэншэн ответил, что бригадир – тоже только простой член коммуны. Сегодня только старшины, начальство – одна компашка, только они и едят досыта, не голодают. Если бы можно было людям наесться досыта, то я не стал бы к вам обращаться. Как бы там ни было, делайте со мной что хотите, а пока не ликвидируют эти общественные столовые, я останусь тут и домой не вернусь!

Так заявил Хэ Фэншэн, отпил чая, придвинулся к Мао Цзэдуну и спросил: «Разве вы не говорили, что партия и народ – кровные братья, что отношения между ними – это отношения между плотью и кровью? А сейчас получается, что шкура – это шкура, а мясо – это мясо, и что – это все ЦК сделал? Или это все внизу сотворили какие-то руководящие работники?»

Мао Цзэдун сказал: нет, не они; в свое время несколько завышенно оценили обстановку; ответственность за это лежит на ЦК. Вся страна всего за год с небольшим перешла от кооперативов высшего типа к народным коммунам; поторопились тут с продвижением. В некоторых районах действительно подготовили условия, а в других местах только поспешали угнаться за общей обстановкой, а кое-где и вообще не подготовились, а пустили дело на волю ветра, подняли, как говорится, поветрие. Кое-что рождалось и внизу, а в ЦК тоже не обязательно все было ясно.

Тогда Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как в одном из уездов решили сразу же превратить бросовые земли в прекрасные поля и всех сразу сделать толстыми и сытыми. Направили тысячи людей строить высоченные, многометровые в высоту, дамбы и копать водохранилища.

И вот, вне зависимости от того, какая была на дворе погода: и в дождь, причем не только днем, но и по ночам, при ветрах и при снегопаде, все должны были работать. Был брошен лозунг: «Считать большой, сильный дождь мелким моросящим дождичком, а мелкий дождичек вообще не считать за дождь, а когда валит снег, то считать, что погода ясная и солнечная, а когда замерзает вода и на ее поверхности образуется лед, считать этот день днем, прекрасно подходящим для работы». В пословице говорится, что если не съешь полмеры зерна, то и не поднимешь ношу весом в дань[7]. А тут заставляли поднимать тяжелую ношу голодных людей, которые получали на обед всего полцзиня[8] проса. Да еще от них требовали сначала выполнить задание; на одного работника в день положили норму: вырыть более десяти кубометров земли. Но тут люди хитрые как-то выкручивались, а добросовестные люди только изводились и нервничали; на пустой желудок работать все равно надо было, а в бараках, сооруженных из камыша, было грязно и сыро; лили дожди, падал снег; и вода и снег попадали внутрь этих бараков; да и ветры дули сильные, они пронизывали насквозь. И руководители действовали ужасно, из рук вон плохо относясь к людям. Когда все замерзало и поля оказывались под снегом, они все равно требовали, чтобы работали голыми руками, и только такой труд называли активным, проявлением активности в труде; ну скажите, разве это нравственно, разве этим руководителям не недостает совести, моральных качеств?

Сейчас все кадровые, руководящие работники наперебой стремятся, что называется, «запускать спутники», то есть устанавливать рекорды, вернее, докладывать о рекордах, но ведь на самом-то деле они запускают дутые спутники. Они не стремятся к истине, опираясь на факты, не действуют по совести и на основе фактов. А те из них, которые фальшивят, обманывают, затем становятся героями и могут даже получить повышение. Батат гниет, оставленный на полях; плуги лежат брошенные. Рис люди не хотят убирать, поджигают урожай. В амбарах нет ни зернышка, а все еще продолжают твердить о том, что урожайность достигла нескольких тысяч цзиней с каждого му. Когда поджидают начальство с проверкой, тогда на один участок поля собирают растения с нескольких полей, берут их оттуда, где рис удался, и твердят, что у них, дескать, получают с каждого му по несколько тысяч цзиней. Вопят, что великий скачок принес великий урожай, но ведь все это курам на смех; как говорится, тут сам черт так хохотал, что у него зубы вывалились. А те люди, которые творят эти фальшивки и фальшивят в своих речах, это ведь те же самые люди, которые становятся чиновниками и получают поощрения; и они же жрут и пьют в три горла. Кадровые, руководящие работники ведут себя как господа; они самым серьезным образом оторвались от народа, а народ, простые люди, мрут от голода; им остается только втихомолку, когда их никто не видит, грозить Небу и ругаться матерными словами.

Хэ Фэншэн не мог больше говорить и заплакал.

Так пролетели три часа. Секретарь за это время трижды возникал в комнате и предлагал Мао Цзэдуну отдохнуть.

Во время следующей встречи с Мао Цзэдуном Хэ Фэншэн, не привыкший к праздной жизни в столице (по указанию Мао Цзэдуна, его поместили в гостинице ЦК КПК и устраивали для него экскурсии по Пекину), запросился домой: «Председатель, я после Нового года поеду домой».

Мао Цзэдун, улыбаясь, сказал: «Да ведь ты же говорил, что не вернешься, пока не распустят общественные столовые?»

Затем Мао Цзэдун рассказал Хэ Фэншэну о том, что он уже обменялся мнениями с Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем относительно того, о чем в прошлый раз рассказывал ему Хэ Фэншэн. По словам Мао Цзэдуна, ЦК КПК и Госсовет КНР изучили вопрос и считают, что надо ликвидировать общественные столовые, производство следует восстановить, приписки необходимо прекратить. Поощряя Хэ Фэншэна, Мао Цзэдун добавил: «Спасибо тебе за то, что ты представил ЦК партии самый ценный для нас материал. Это – та подлинная правда, которую не удалось добыть ни Лю Шаоци, ни Чжоу Эньлаю, ни мне!»

Затем Мао Цзэдун сказал Хэ Фэншэну: «А ты подумай вот над чем: ты – бригадир производственной бригады, то есть в какой-то степени тоже небольшой, но руководитель. Бригадир производственной бригады тоже должен управлять сотнями людей, думать об их одежде, пище, о рождении новых людей, об их старости, смерти и погребении; это крайне нелегкая задача, тяжелая ноша. В революционных рядах немало людей, которые в возрасте двадцати с небольшим лет были и командармами, и комдивами. И кто бы то ни было, будь то министр, заведующий отделом, комдив или бригадир производственной бригады, каждый из них прежде всего должен думать о служении народу. Начальники существуют не для того, чтобы они устраивали себе комфортную жизнь, создавали для себя удобства, пользовались всем и вся. Они должны шевелить мозгами, нести тяжелую ношу. Коммунист, член партии, не должен забывать о прошлых трудностях, о том, что следует преодолевать трудности, а уж удовольствия – это потом… Начальник, каким бы ни был его пост, большим или маленьким, должен прежде всего, как глава семьи, вести за собой свою команду».

Мао Цзэдун участливо поинтересовался у Хэ Фэншэна:

– Ты ведь в детстве получил травму; организм твой развивался неважно. По силам ли тебе работа низового кадрового работника?

Хэ Фэншэн ответил:

– То, с чем справляются крестьяне, и мне по плечу.

Мао Цзэдун после этого сказал:

– Тогда я даю тебе такое право, такую власть: если возникнут трудности, ты можешь в любое время обратиться ко мне. Ведь действительно в обществе очень мало таких людей, которые способны так говорить настоящую правду, как это делаешь ты, Хэ Фэншэн, – и добавил: – Когда руководители ЦК партии приезжают на места, там стараются все представить в розовом свете, показывают тебе одно только хорошее, и потому очень трудно получить правдивую информацию. Они боятся, что если проговорятся, то слетят со своего поста… Они поступают совсем не так, как ты, Хэ Фэншэн, так как ты ничего не требуешь и ни на что не жалуешься, если говорить о том, что касается тебя лично; надо поощрять кадровых работников всех уровней, чтобы все они говорили правду.

Хэ Фэншэн был человеком упорным:

– Так распустят общественные столовые или нет?

– Общественные столовые непременно надо будет распустить. Мое мнение состоит в том, что все-таки надо общественный котел заменить на малые семейные котлы. Миски для еды для нескольких человек сразу надо заменить на индивидуальные плошки. Нужно дать крестьянам возможность наесться досыта; нельзя допускать кампанейщину – напускать то ветер, то дождь. Никому из кадровых руководящих работников нельзя позволять быть фальшивым человеком. – Мао Цзэдун также сказал: – Что же до этого проекта – подъема целинных земель вокруг озера Цяньлянху, то это, возможно, и хороший проект, но когда идет снег, когда вода замерзла, когда льют дожди и люди промокают до нитки, насквозь, заставлять наших братьев-крестьян испытывать такие трудности – это уж совсем никуда не годится. Тут мы виноваты перед братьями-крестьянами; прошу тебя, передай им мои извинения.

Хэ Фэншэн в следующий раз посетил Мао Цзэдуна только через пять лет и опять-таки в такой момент, когда он не мог молчать. Он снова обратился к Мао Цзэдуну с жалобой. Это произошло 7 октября 1966 г.

Хэ Фэншэн начал с вопроса:

– Правда ли то, что я слышал, то есть то, что вы, председатель, лично зажгли пламя культурной революции?

– А что такое? – удивился Мао Цзэдун.

– А то, что в народе снова посылают за это к такой-то матери. Ведь если в прошлом навешивали ярлыки и надевали высокие колпаки на мироедов и джентри на деревенских богатеев, то сейчас-то надевают высоченные колпаки на башку даже таким беднякам, как я, которые раньше жили просто подаянием.

Хэ Фэншэн выпалил все это одним духом и залпом выдул кружку чая. Дело происходило в вагоне поезда Мао Цзэдуна, в котором Мао Цзэдун совершал свою поездку по стране.

Мао Цзэдун улыбнулся:

– А ты, Хэ Фэншэн, все такой же непосредственный.

– Сейчас творится просто полное безобразие. Секретарь уездного парткома смотрит на нас сверху просто как на траву, как на заросли камыша, строит из себя начальника, главнокомандующего. А вас, председатель Мао, он превозносит прямо как Будду: он буквально поклоняется вам. А вы-то хоть знаете об этом?

Начиная с движения, проводившегося под лозунгом «За социалистическое воспитание» или «За воспитание в духе социализма», очень многие научились прекрасно прижимать и репрессировать неугодных, очень многие все время оказывались в положении людей, которые подвергаются упорядочению; и стиль работы совершенно испортился; отношения между людьми стали напряженными. Да что там толковать, что все вы, дескать, начальники, один поменьше, другой побольше, но на вас лежит ответственность и так далее; теперь все мы стали идущими по капиталистическому пути, ведь так? А все те, кто идет по капиталистическому пути, должны носить высокие колпаки, должны выходить на подмостки и стоять там, подвергаясь критике, становясь объектами борьбы; причем колпаки надевают тоже в зависимости от того, большой ты начальник или поменьше.

Вот я, например, бригадир производственной бригады, и у нас в деревне Хуажун являюсь самым маленьким из идущих по капиталистическому пути. Вот мне и сделали колпак небольшой из жестяного рупора, из матюгальника, который обернули белой бумагой, вот и получился высокий колпак; я не хотел его надевать, но ведь бунтари разговаривают без церемоний; они просто-напросто отлупили меня.

– А что же ваш уездный секретарь парткома?

– Секретарь уездного парткома, конечно же, пользуется «особыми привилегиями». Тут взяли металлический цин, то есть древний ударный музыкальный инструмент в виде пластины, изогнутой углом, да весом более десяти цзиней (более пяти килограммов. – Ю.Г.), и из него-то и смастерили колпак на голову самому крупному в уезде из идущих по капиталистическому пути. У него от этой тяжести лопнула кожа на голове, смешались и горячая кровь, и холодный пот, а эти бунтари еще и потешались над ним!

– Да ты не преувеличиваешь ли? – Мао Цзэдун уже не улыбался.

– Да вы, по-видимому, все еще опасаетесь того, что я говорю неправду?! Репрессиям подвергают и тех, кто является чиновником, и тех, кто чиновником не является; им тоже бежать некуда. В большой производственной бригаде Лунцин есть один простодушный честный крестьянин. Он происходит из низших слоев середняков, из бедных середняков. Так вот, еще несколько лет тому назад у него было и что надеть на себя, и что поесть. У него были жена, дети, семья. А повстречавшись с кем-либо, он все благодарил Мао Цзэдуна за это счастье. Уж не знаю откуда, но взяли такую моду, что если ты предан председателю Мао, то должен наклеить у себя в доме на стену портрет председателя Мао. И вот он побежал на улицу, купил очень большой портрет председателя Мао и повесил в парадной горнице. Откуда же ему было знать, что сильным порывом ветра этот портрет порвет. Вот тогда его и сделали новым объектом классовой борьбы, объявили активно действующим контрреволюционером; его обвинили в том, что он не питает должных чувств к председателю Мао. Красногвардейцы взяли у него дома циновку, скатали из нее длиннющий колпак, надели ему на голову, а его самого связали джутовой веревкой и гоняли по деревне.

Затем были получены по административной линии указания, согласно которым во всех семьях разбили семейные божества, разгромили ниши для богов, разломали святые таблички с их именами, святые изображения, посвященные матерям и отцам, и велели в каждом доме, в каждой семье создать особое место, подставку, помост или алтарь для драгоценных книг; на этот алтарь полагалось водрузить портрет Мао да добавить к нему «Избранные произведения» председателя. Причем эти алтари для драгоценных книг следовало создавать и в домах тех людей, которые уже находятся на пенсии, охвачены системой обеспечения[9], а также в домах, где живут слепые. Каждому человеку было вменено в обязанность изучать и применять содержание этих книг во всех случаях в жизни.

Далее Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, что крестьяне больше всего боятся требований наизусть произносить вслух выдержки из произведений Мао Цзэдуна. Однако им приходится, прежде чем начать любое дело, сначала громко на память цитировать эти выдержки. Когда приходишь на осмотр к врачу, то надо сначала сказать наизусть: «Следует спасать от смерти, помогать раненым, осуществлять революционную гуманность». Когда совершаешь торговую сделку, то надо сначала на память произнести следующие слова: «Бороться с эгоизмом, критиковать ревизионизм». Перед едой надо сказать: «Экономить, жестко экономить». Перед заседанием или митингом или перед распределением трудовых единиц надо сказать: «Если не подметать, не сметать пыль, то сама собой она не исчезнет». Кое-кто, вступая в ссору, говорит: «Революция – это не приглашение гостей на обед; тут нельзя быть таким же вежливым и обходительным»… Одним словом, куда бы вы ни шли, что бы вы ни делали, сначала следует произнести на память цитату из трудов Мао Цзэдуна, а если вы этого сделать не сможете, то вас накажут, и чем больше вас наказывают, тем труднее дается вам заучивание этих цитат…

Хэ Фэншэн сказал:

– Я всегда делал все открыто и ничего не творил тайком. Во-первых, я не создал алтарь для драгоценных книг; во-вторых, я не купил гипсовый бюст (Мао Цзэдуна. – Ю.Г.). Хотя драгоценных книг мне выдали комплект, но прочитал я из них мало; очень многие иероглифы мне неизвестны. Вот это изречение о необходимости служить народу мне нравится. Я его ношу с собой.

Хэ Фэншэн также рассказал Мао Цзэдуну о том, что повсюду в последнее время разрушают то, что именуют «четырьмя старыми вещами», а душа у людей из-за этого болит. Ведь разрушают то, что накопили предки, антикварные вещи. Все это причисляют к категории четырех старых вещей. Уничтожают картины, на которых изображены дракон и феникс, устремившиеся к солнцу, или нарисованы птицы, летящие по направлению к фениксу. Жгут в костре новые шелковые картины с изображением пары фениксов, которые обращены к солнцу. В покрывалах с постелей перетаскивают зерно. Крестьяне глубоко переживают все это. Вышитые туфельки, подкладку, нижнее белье – все это выставляют на выставках, как четыре старых вещи. А в деревне Чжуцыкоу одеколон, крем для лица считают предметами, которыми пользуются в буржуазной жизни, и бросают их в реку. Жалко, что все это идет прахом.

Мао Цзэдун в заключение их длинной беседы сказал Хэ Фэншэну:

– Решение о великой культурной революции принял ЦК на своем заседании. Первоначально мы лишь думали сбить с чиновников спесь, выбить чиновничий дух из небольшого числа руководящих кадровых работников. Но мы никак не думали, что эффект и воздействие будут такими большими и широкими. ЦК партии надо будет принять соответствующие меры. Любая политическая партия, любой человек в работе не застрахованы от ошибок. В таком же положении находится и ЦК партии. Он тоже может совершать ошибки. А когда партия совершает ошибки, их тоже надо исправлять. Вам там не подобает надевать на людей высокие колпаки. – Затем Мао Цзэдун добавил: – Все, о чем ты рассказал, очень важно. Боюсь, что если бы даже я и премьер Чжоу Эньлай и спустились в низы и не встретили бы при этом тебя, Хэ Фэншэна, то никто бы нам и не представил такую правдивую картину.

Встречи и беседы с Хэ Фэншэном были для Мао Цзэдуна редкой возможностью услышать откровенные слова человека из народа. Мао Цзэдун всегда говорил, что он стремился к этому. В то же время, судя по поведению и по высказываниям Мао Цзэдуна, он и во время такого рода разговоров был занят своими мыслями, больше пытался учить собеседника, и отстранялся от решения конкретных и больших проблем, а если и вносил какие-то коррективы в политику, то только затем, чтобы как-то сгладить трагедию, но затем снова бросить народ в пучину бедствий своими следующими политическими действиями. Одним словом, смелый и честный, умный родственник пытался вразумить Мао Цзэдуна, но его усилия оказывались тщетными. Не говоря уже о том, что Пэн Дэхуай говорил и писал Мао Цзэдуну обо всем том, что творилось в стране в результате «великого скачка». Мао Цзэдун либо отмахивался от таких слов, либо наказывал и уничтожал тех, кто так говорил, продолжая свою политику, которая оборачивалась смертями многих и многих людей.

В 1975 г., за год до смерти, Мао Цзэдун, будучи уже тяжело больным, сделал завещательные распоряжения. Они касались членов его семьи.

Вообще говоря, Мао Цзэдун был богатым человеком, может быть, самым богатым человеком в Китайской Народной Республике. Его богатство составили гонорары от издания его произведений.

Известно, в частности, что уже в 1950-х гг. на его личном счету в виде гонораров собралась сумма, превышавшая миллион юаней, а ведь это было задолго до того, как тиражи его произведений выросли во много раз и составили сотни миллионов экземпляров. Следовательно, Мао Цзэдун стал первым миллионером в КНР.

Гонорары аккуратно и скрупулезно перечислялись на личный счет Мао Цзэдуна. Сам он до денег не дотрагивался, даже в буквальном смысле этого слова. Он лишь отдавал распоряжения относительно выделения той или иной суммы. Главными статьями расходов тут были прием и небольшая помощь родственникам или старым знакомым. В общей сложности в год на это он ассигновывал не более 10 тысяч юаней. Всеми денежными делами Мао Цзэдуна ведала канцелярия ЦК КПК; там для этой цели были выделены специальные сотрудники.

И вот в 1975 г. Мао Цзэдун распорядился единовременно выдать (как бы под окончательный расчет с ними) его жене Цзян Цин 30 тысяч юаней, его бывшей жене Хэ Цзычжэнь 20 тысяч юаней, его детям Мао Аньцину, Ли Минь, Ли Нэ по 8 тысяч юаней каждому.

Помимо упомянутых денежных сумм, канцелярия ЦК КПК выдала также дочерям Мао Цзэдуна Ли Минь и Ли Нэ по цветному телевизору и по холодильнику.

Дочь Мао Цзэдуна Ли Минь предпочла соединить 8 тысяч юаней, полученных в наследство от отца, с 3 тысячами юаней, полученными в наследство от матери (Хэ Цзычжэнь умерла в 1984 г.), и не трогать эти деньги – хранить их у себя как память о родителях.

Можно предположить, что Мао Цзэдун выделил деньги и для Чжан Юйфэн; намеки на это проскальзывали, слухи такого рода ходили.

Заключение

Подводя итоги биографии Мао Цзэдуна в свидетельствах и воспоминаниях его родных и близких, хотелось бы еще раз заострить внимание читателя на вопросе о том, в каком соотношении между собой находились чувства (родственные чувства Мао Цзэдуна к своим родным и близким) и его политическая суть – то, что он считал самым важным в своей жизни. Политик в Мао Цзэдуне всегда брал верх над человеком. Более того, человеческие чувства вообще в основном оказывались подавленными, причиной этого были политические идеалы и убеждения Мао Цзэдуна. Он был убежден и оставался в этом убеждении до самой смерти, что гуманизм, теплые человеческие чувства могут только мешать осуществлению его идеалов.

И все-таки Мао Цзэдун был человеком; ему не были чужды страсти и чувства; он любил и своих родителей, и своих жен, и своих детей. Это находило свое проявление во многих его высказываниях и поступках. Развитие отношений Мао Цзэдуна с его родными и близкими было сложным, но в общем ничем не отличалось от того, что происходит у других людей, в их жизни, семьях. Здесь, однако, важно отметить особую политизированность как мышления, так и поступков Мао Цзэдуна; к сожалению, такая политизированность не позволяла ему давать своим родным в полной мере обычную любовь – мужа, отца, брата. Антигуманные представления, имевшиеся в мозгу Мао Цзэдуна, применительно к обществу в целом, в полной мере сказались и на его семье. По сути дела, Мао Цзэдун, будучи убежден в том, что он строит общее счастье всех китайских, да и не только китайских людей, считал необходимым жертвовать при этом человеческими отношениями даже в своей семье.

Мао Цзэдун оказывался своего рода идеалистом-эгоистом, для которого его собственное политическое положение было важнее любых людей, в том числе и его ближайших родственников. Эгоизмом, и только эгоизмом, можно объяснить его отношение к родным, причем общественно-личным, идеалистически-коммунистическим эгоизмом. Обертка этого эгоизма была общественной, социалистическо-коммунистической, а начинка была личной, собственнической.

Кажется, что никто из близких родственников Мао Цзэдуна, судя по тому, как сложилась их судьба, не был по-настоящему счастлив. Это же относится и к их взаимоотношениям с Мао Цзэдуном. В Китае, особенно во время «культурной революции», да и раньше, Мао Цзэдуна сравнивали с солнцем. Можно, конечно, использовать и эту метафору, но гораздо точнее и более емко сравнить его с жерлом действующего вулкана. Оно притягивает своим величием, но сближение, слияние с ним сжигает человека. Такова природа огнедышащей лавы, такова, возможно, и природа Мао Цзэдуна как человека.

Очерк первыйЕго дом и быт

Вероятно общепринятое мнение о том, что у человека в нормальных условиях должны быть семья, дом, причем этот дом иной раз видится как «моя крепость», то есть то место, где человек защищен от внешнего мира стенами жилища, за которыми он находится постоянно в кругу своей семьи, такое представление оказывается неприменимым в случае с Мао Цзэдуном.

И сами традиции, и условия жизни в Китае того времени, а также характер и судьба Мао Цзэдуна таковы, что может даже показаться, что он жил бездомным, а то, что было по форме его домом, – совсем не походило на привычный семейный очаг.

Мао Цзэдун был и по природе своей странником. Он любил путешествовать, перемещаться с места на место и тогда, когда такие переезды или передвижения были вынужденными, и тогда, когда он самостоятельно распоряжался собой и своими перемещениями (мы не говорим тут ни о политических решениях руководства партии и страны, ни о соображениях безопасности).

И все же, говоря о родовом гнезде, следует сказать, что у Мао Цзэдуна был отчий дом. Он стоял и сейчас стоит в прекрасном месте у пруда, просторный, из нескольких одноэтажных строений или помещений, крестьянский дом зажиточного земледельца из плодородной красноземной провинции Хунань, дом с глинобитными стенами, с земляным полом, черепичной крышей, конечно без каких бы то ни было городских затей, но надежно укрывавший человека и в холодное время года, и от летнего зноя.

Мао Цзэдун был с детства и остался до конца своей жизни неприхотливым в быту человеком. Он привык жить в условиях, когда его постоянно окружали люди; и в то же время у него почти не было вещей, особенно бесполезных в повседневной жизни. Исключение, помимо книг, составляли каллиграфические надписи и картины.

Мао Цзэдун с ранних лет привык жить в себе, находить радость в общении с самим собой; он умел и хотел, находясь среди людей, уходить в себя; и тогда он ничего не видел и не слышал вокруг, будучи занят своими мыслями или своим делом. Впоследствии он стал требовать, причем очень строго, чтобы ему никто не мешал уходить в мир его мыслей. Мир его дум и был подлинным домом Мао Цзэдуна, домом для одного человека.

Когда он покинул родную деревню, ему стало известно и привычно то, что можно назвать общежитиями при учебных заведениях: сначала в Чанша, а затем в Пекине. Это не было его домом, но было жилищем, где можно было в четырех стенах, имея крышу над головой, поддерживать свое существование. Кажется, Мао Цзэдун всегда проводил как бы естественное различие между минимальными бытовыми удобствами, а на большее он, особенно тогда, в школьные годы, и не претендовал, да и не мог рассчитывать, и максимально возможной, занимавшей большую часть его времени, жизнью его ума, его духа.

Огромное впечатление на него произвел дом его учителя Ян Чанцзи, где не только можно было насладиться беседой с хозяином, выслушать его речи, получить наставления мудрого, образованного, много знающего о Востоке и Западе человека, но и ощутить прелесть хорошей еды в сочетании с возможностью любоваться красивой молодой девушкой.

Во второй половине 1920-х гг. началось его длительное, затянувшееся практически на два десятилетия, пребывание в сельских районах Китая, в «опорных базах». Причем такая жизнь шла вплоть до той поры, когда в 1949 г. Мао Цзэдун вернулся в будущую столицу КНР, в тогдашний Бэйпин.

Итак, можно, с определенными оговорками, считать, что первая часть жизни Мао Цзэдуна, от момента рождения и вплоть до 1949 г., то есть до того времени, когда ему исполнилось уже 55 лет, прошла в основном в деревне, в сельских районах, в провинции. Только последние 26 лет Мао Цзэдун жил в городских условиях.

В «опорных базах» дом Мао Цзэдуна на протяжении длительного времени, более десяти лет, представлял собой пещеру в горах. В таких же пещерах жили в тех местах и китайские крестьяне. Эти жилища были теплыми зимой и надежным укрытием от летнего зноя, а также от ветра и пыли. В окна были вставлены решетчатые деревянные рамы, на которые наклеивалась бумага. Иногда жилищем Мао Цзэдуна становился обычный сельский крестьянский дом, в котором он работал, а спал на створках дверей, снимавшихся хозяевами на ночь с петель.

Когда же пришло время переместиться в город, в столицу создававшейся Китайской Народной Республики, Мао Цзэдун довольно долго никак не мог приспособиться, осесть на одном месте. У него были и летние дачи. Он чуть было не обосновался в Летнем императорском дворце Ихэюань в Бэйпине. Затем жил на даче Шуанцин в пригороде Бэйпина Сяншань («Душистые горы»). Далее у него был новый дом в одном из удаленных от центра Пекина районов, на улице Ваньшоушаньлу. Это место еще называлось «Шесть новых домов», то есть домов для шести главных руководителей партии.

Наконец, к началу 1960-х, он перебрался на территорию части бывшего зимнего императорского дворца – Запретного, или Пурпурного, города, именовавшейся Чжуннаньхаем. (Той его части, что расположена на берегу озера в центре Пекина, носящего имя «Центрально-Южного моря»; так с китайского языка буквально переводится слово «Чжуннаньхай».) Там он размещался то в одном, то в другом из домов или павильонов дворца. Последний из них именовался «Ююнчи», то есть «Бассейном», так как при доме был и бассейн для Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун не занял покои императора, но создал в другой, западной, части императорского дворца новый «центр власти»; в 1980-х гг. (во времена Ху Яобана) некоторые экскурсанты имели возможность ознакомиться с покоями и цинских императоров, и Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун довольно много времени проводил вне Пекина, в поездках по стране. Эти выезды не афишировались. Обычно никто, кроме тех, кому это было «положено» знать, не ведал о том, где находился в тот или иной момент Мао Цзэдун. Чаще всего это были поездки с инспекционными целями, во время которых он проводил большую часть времени или в салон-вагоне своего специального поезда, или на предназначенных для него дачах в разных, обычно очень живописных районах страны. На берегу озера Сиху в Ханчжоу он побывал десятки раз и провел там в совокупности несколько лет.

Летом он жил довольно часто на курорте Бэйдайхэ на берегу Желтого моря, где вообще был создан целый городок из дач, каждую из которых традиционно занимал в летние месяцы (а зимой они стояли пустые) кто-либо из руководителей КПК – КНР. В Бэйдайхэ для него был отведен огороженный и тщательно охранявшийся участок земли с несколькими одноэтажными строениями. Последние годы своей жизни Мао Цзэдун провел главным образом в Пекине, в Чжуннаньхае.

Домом Мао Цзэдуна можно считать и его специальный поезд, в котором он разъезжал по стране. Вагоны этого спецпоезда были изготовлены в ГДР, славившейся в соцлагере своим вагоностроением. Мне довелось слышать рассказ тех, кто был причастен к сооружению вагона для Мао Цзэдуна. Немцы удивлялись тому, насколько дотошно китайская сторона распоряжалась отделкой внутренней части вагона. Давались указания о том, какой тканью обивать стены. При этом ткань должна была прикрепляться золотыми гвоздиками. Туалет необходимо было подстроить под привычки Мао Цзэдуна, который с молодости страдал запорами. Там он должен был иметь возможность надолго разместиться со своими документами и материалами, то есть удобно сидеть, имея перед собой соответствующим образом изготовленный стол.

В этом спецсоставе были и несколько вагонов с обслуживающим персоналом: охраной, прислугой, секретарями и пр.

Из чего же складывался быт Мао Цзэдуна? Каким он был? Ощущение времени было у Мао Цзэдуна весьма оригинальным. Возможно, сама природа, наградив его богатырским здоровьем и долголетием, дала ему такие могучие жизненные силы, что ему оказывалось тесно в рамках обычного человеческого времени и его привычного распределения, деления суток на три трети – сон, работа, отдых; для Мао Цзэдуна не было законом чередование дня и ночи. Сутки для него не складывались из 24 часов.

Мао Цзэдун был способен, хотел работать и действительно работал гораздо больше и дольше, чем средний человек, а спал он значительно меньше. Сон его ограничивался и оказывался для него достаточным, не превышая пяти, а то и четырех часов в сутки. При этом сами сутки складывались из 24 часов бодрствования, в основном работы с небольшими паузами для кратковременного отдыха, а также четырехчасового сна. Таким образом, для Мао Цзэдуна существовали его собственные сутки, состоявшие обычно из 28 часов.

Мао Цзэдун спал по присущему его организму графику. Время сна у него постоянно смещалось. К такому режиму работы трудно было приспособиться, но приходилось приноравливаться всем окружавшим его людям. Сон Мао Цзэдуна был плохим. Он десятилетиями, практически всю жизнь, страдал бессонницей и пользовался снотворным. Все должно было замереть вокруг Мао Цзэдуна, когда он засыпал. Охрана, как в немом кино, молча разгоняла птиц длинными шестами с привязанными к ним полосами красной материи, ибо птицы своим веселым щебетанием могли нарушить сон вождя.

Работал Мао Цзэдун яростно, по много часов, а иногда и по несколько суток подряд. Он был фанатичен в работе.

Писать и читать – вот чем была занята большая часть времени Мао Цзэдуна. Все остальное должно было подчиняться его потребностям в работе над собственными трудами, над документами его партии, то есть все тому же письму и чтению.

Если говорить о том, как питался Мао Цзэдун, то надо отметить, что тут он подчинялся приказам желудка. Он ел не три раза или четыре-пять раз в день – утром, днем и вечером, в установленное строго определенное время, а согласно потребностям, реагируя на чувство голода по мере его возникновения. Для Мао Цзэдуна процесс питания был восстановлением нарушенного равновесия между расходом и приходом питательных веществ в организме. Он был весьма непритязателен в еде. Набор продуктов, которые он предпочитал, был очень небольшим и скромным. Пища требовалась простая. Это были свежие овощи, грубые сорта необрушенного риса. Любимыми блюдами Мао Цзэдуна, помимо обязательного подсушенного на огне перца, были свинина в соевом соусе и свежая рыба – карп. Ел Мао Цзэдун обычно очень быстро. Во время трапезы предпочитал одиночество. При этом он продолжал читать.

Мао Цзэдун всю жизнь страшно много курил, а также много пил чая и ел перца. И организм его, особенно при больших рабочих нагрузках или при бессоннице, требовал принять известную дозу алкоголя. Здесь он предпочитал либо виноградные вина, либо бренди.

Во время официальных приемов, в том числе на встречах с иностранцами, да и при семейных торжествах Мао Цзэдун либо вообще ничего не пил, либо позволял себе одну рюмку вина.

Есть Мао Цзэдун мог где угодно. Антураж трапезы – столовая, столовые приборы и прочее – все это представлялось ему совершенно лишним в обыденной жизни.

Весьма существенной стороной дома и быта Мао Цзэдуна было то, что он проводил свои дни и ночи на виду. Правда, на виду у весьма ограниченного круга лиц, которые головой несли ответственность как за жизнь и здоровье Мао Цзэдуна, так и за разглашение любых сведений о своей работе.

За Мао Цзэдуном, начиная с того момента, как он стал фактическим, а затем и официальным руководителем партии и государства, был установлен круглосуточный надзор. Служба охраны не оставляла его буквально ни на минуту – ни днем, ни ночью.

Рядом с Мао Цзэдуном, особенно в последние годы его жизни, после того как он разъехался с Цзян Цин, были женщины, помогавшие ему в быту.

На постоянном дежурстве находились медицинские сестры. Их была целая группа во главе со старшей сестрой, служившей Мао Цзэдуну чуть ли не двадцать лет.

Конечно, при Мао Цзэдуне были и личные врачи; была и возможность привлечь в любой момент бригаду медиков для оказания ему необходимой помощи.

Имелись специальные повара; причем у Мао Цзэдуна и Цзян Цин это были разные люди.

Но самым замечательным звеном в этом механизме, составлявшем дом и быт Мао Цзэдуна, была, конечно, охрана. Охрану Мао Цзэдуна непосредственно несла специальная рота, которая входила в полк, выделенный для несения дозора в Чжуннаньхае. Телохранители и бойцы охраны подчинялись министру общественной безопасности, а через него Политбюро ЦК партии.

Официально или формально Мао Цзэдун административно не распоряжался собой и своей охраной. Хотя здесь, конечно, это было так лишь в той степени, в какой этого хотел или допускал сам Мао Цзэдун. При необходимости он всегда мог отдать охране любой приказ, который был бы беспрекословно выполнен. Личный авторитет Мао Цзэдуна превалировал над инструкциями и установлениями, в том числе и касавшимися охраны.

Подразделение, непосредственно охранявшее Мао Цзэдуна, состояло более чем из ста человек. В него отбирались молодые бойцы по ряду критериев. Прежде всего, среди них не должно было быть даже двух земляков. Все бойцы были из разных уездов страны. Конечно, там были люди из одной провинции, но не было односельчан. Это были молодые, здоровые, решительные парни. В первые годы КНР весьма значительную часть их составляли неграмотные или малограмотные солдаты. Пострелять, повеселиться в мужской компании – на это они были мастера.

Мао Цзэдун впоследствии решил, что им надо дать образование, научить по крайней мере грамоте. Для них тут же, в их казарме, была создана специальная вечерняя школа. Мао Цзэдун выделил из своих гонораров деньги на приобретение учебников и прочего. В классы приходили учителя. Бойцы проходили курс начальной и неполной средней школы. Единичными были случаи поступления в институты. Большинство предпочитало работать по своей линии – в сфере общественной безопасности, а там университетское образование в то время не требовалось.

Имеющих тягу к учебе в вузах среди них практически не было.

И тем не менее Мао Цзэдун, возможно, хотел ощутить себя в роли Конфуция, наставника, великого учителя этих молодых смышленых деревенских парней.

Он сам произносил монологи перед бойцами своей охраны на различные темы; он вел с ними занятия.

Но главное – он стремился превратить их в своих учеников, но не таких, какими были ученики того же Конфуция, а в «солдат партии», готовых выполнить любой его приказ, даже если они не понимали замыслов Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун был лишен возможности, да он и сам лишил себя этой возможности, свободно посещать какие-либо районы страны и свободно беседовать с людьми. Все его выезды специально готовились, и непредусмотренных встреч практически не было.

Очевидно поэтому он решил обучить бойцов своей личной охраны делу проверки реального положения на местах. Время от времени каждому из них предоставлялся кратковременный отпуск для того, чтобы они могли посетить родственников, съездить в родные места. При этом бойцы были обязаны выяснять, как идут дела в их деревнях, уездах, а по возвращении они представляли Мао Цзэдуну письменный или устный отчет.

Охрана подразделялась на внутреннюю и внешнюю. Существовало несколько поясов охраны. Ближе всех к Мао Цзэдуну находились бойцы его внутренней охраны; их было около взвода. Они назывались телохранителями. Именно они и были самыми близкими к Мао Цзэдуну людьми. Они изо дня в день общались с ним, помогали ему в быту. Телохранители ставили ему клизмы. Последние полтора десятка лет своей жизни Мао Цзэдун не принимал ванну. Врачи полагали, что погружение в горячую воду опасно для его здоровья. Ванна и баня были заменены протиранием мокрыми или влажными полотенцами. Телохранители делали Мао Цзэдуну оздоровительный массаж, протирали его, помогая ему снять усталость, напряжение, расслабиться и отойти ко сну.

Телохранители были немыми свидетелями размышлений Мао Цзэдуна вслух, его бесед с самим собой. Для этой работы отбирались люди, обладавшие способностью ощущать и понимать движение каждого мускула его на лице или теле; они на лету схватывали все его пожелания и тут же выполняли их.

В комнате для дежурных была установлена электроплита, на которой в специальном котле телохранители частенько готовили для Мао Цзэдуна его любимые простые блюда. Они стояли рядом с Мао Цзэдуном почти всегда, в том числе и во время важнейших заседаний руководства партии, политбюро, а также при его беседах с посетителями.

Телохранители прислуживали во время семейных трапез Мао Цзэдуна. Телохранителей подбирали специально. Они должны были быть приятными Мао Цзэдуну и внешне, и по своим характерам. В частности, Мао Цзэдун считал, что парни из Северо-Восточного Китая отличаются нужной ему сообразительностью.

Все это были молодые люди. Когда они входили в возраст, их заменяли, направляя постаревших служить на другие посты в том же Министерстве общественной безопасности.

В соответствии с желанием Мао Цзэдуна его жизнь фактически делилась на две половины. В одной из них ему было необходимо полное уединение, покой для работы. В другой он желал окунуться в настоящую жизнь, то есть требовал, чтобы тогда, когда он отдыхал от работы, его телохранители и прислуга вели себя шумно, оживленно, громко разговаривали, шутили и не стеснялись выражаться самым простонародным языком, ругаясь, если это необходимо.

Он любил ощущать себя в каком-то смысле главой этой семьи своих телохранителей, с удовольствием играл, например, роль отца, выбирающего невест для своих молодых парней. Здесь он был придирчив, подчеркивая необходимость подыскать такую подругу жизни, которая подходила бы телохранителю по общественному и имущественному положению.

В общем, и дом, и быт Мао Цзэдуна были казенными. Постоянного пристанища у него практически не было. На протяжении почти всей своей жизни он был человеком неприкаянным.

Если говорить о некоторых деталях его быта, то можно отметить, что в определенные периоды своей жизни он любил играть в мацзян и в облавные шашки. Проигрывал редко, но если это случалось, то недоумевал: как же это кто-то оказался способен обыграть его. Однако он не сильно переживал свои поражения, быстро уходил от этих мыслей.

Мао Цзэдун в отличие от большинства людей в Китае хорошо плавал. Посетив родную деревню в конце 1950-х годов, он с гордостью демонстрировал односельчанам в пруду перед своим домом искусство плавать разными стилями.

В свое время ему пришлось много поездить верхом на лошадях. С 1928 по 1936 г. у него была одна лошадь, и он говорил, что теперь ей место в музее революции.

Мао Цзэдун привыкал к вещам. Он не желал, например, расставаться с простой бамбуковой тростью, которая долго служила ему. Если во время похода он ронял ее в пропасть, то движение колонны прекращалось до той поры, пока телохранители не доставали трость со дна ущелья. Мао Цзэдун строго запрещал без его согласия выбрасывать его старые вещи. У него были две спальных пижамы, на каждой из которых насчитывалось более полусотни заплат. Мао Цзэдун не носил новую обувь. Ее сначала отдавали разнашивать телохранителям. А далее он занашивал ботинки до такой степени, что сапожник отказывался чинить их.

Особо следует сказать о кровати Мао Цзэдуна. Он говорил, что люди обычно проводят в кроватях треть жизни, а он проводил даже еще больше времени. Кровать была его рабочим местом. Он работал лежа, опираясь на валик в изголовье кровати. Кровать его была жесткой и деревянной. Она имела в ширину более полутора метров. Треть этого пространства занимали книги и документы, с которыми работал Мао Цзэдун. Он жил на кровати. Это было его постоянное место. При этом он был в нижнем белье или в спальной пижаме.

Именно в таком виде, не поднимаясь с кровати, он проводил и заседания политбюро ЦК партии, и даже, случалось, принимал иностранных представителей. (Именно так Мао Цзэдун принимал в последний раз в жизни, в первой половине 1960-х гг., советского посла С.В. Червоненко. При этом другие члены руководства партии и страны сидели тут же, у кровати Мао Цзэдуна.)

Мао Цзэдун беспрестанно курил и пил зеленый чай. Выпив кружку или несколько кружек чая, он пальцами доставал из нее распаренные чайные листья и отправлял их в рот.

Можно сказать, что в жизни перед людьми Мао Цзэдун представал в различных образах. Во-первых, человеком, увлеченным работой настолько, что тут опасно было мешать ему. Он был серьезен и предельно сосредоточен. В эти часы он был как бы вне всего остального мира, выше всей мирской суеты. Телохранители должны были вести себя как тени.

Во-вторых, в те часы, когда он был среди «своих», то есть в кругу людей, работавших «при теле» Мао Цзэдуна – телохранителей или хранителей тела, медперсонала и личных секретарей, а также своих ближайших родственников. Здесь он позволял себе быть самим собой, раскованным, темпераментным, расслабленным, иной раз шумным, допускавшим эксцентричную походку с целью дать отдых своим затекшим членам; мог и пошуметь, рассердиться, выругаться.

В-третьих, он появлялся в образе божества на людях, почти перед любой аудиторией. Тут и самого тела Мао Цзэдуна, физической субстанции, как бы и не было. А был его величество император или Господь Бог, уделивший частицу своего драгоценного времени тем, кто находился внизу, в мирской суете. Он сохранял при этом неподвижность и неприступный вид, старался придать каждому своему слову высшую ценность и высший смысл, вкладывая в них недоступное людскому разумению глубокое содержание. Людям позволялось при этом постепенно начинать догадываться, и то лишь о части сокровенного смысла, которым, казалось, были исполнены и наполнены его слова и жесты.

Очерк второйЕго ближний круг

Какими были взаимоотношения Мао Цзэдуна с теми людьми, с которыми он более или менее постоянно в те или иные периоды своей жизни общался, и общался, как говорится, по делу?

Когда мы говорим о его ближних, то речь идет о тех, кто сталкивался с Мао Цзэдуном не тогда, когда этого требовала забота о его теле, а тогда, когда это было необходимо в связи с делом, которым он занимался.

Круг таких людей был и широк и узок одновременно. Безусловно, за свою жизнь Мао Цзэдуну пришлось общаться с бесчисленным множеством людей. И в то же время был круг людей, с которыми Мао Цзэдун либо постоянно сталкивался, общался на протяжении того или иного периода своей длинной жизни, либо отношения, конфликты или общение с которыми ярко вспыхивали, приобретали очень важное для этих людей и для Мао Цзэдуна значение на какое-то время.

Среди этой категории людей его друзья, учителя, руководители ЦК КПК, видные деятели других партий или общественных кругов, его секретари, то есть люди, помогавшие ему вести конкретную работу по исследованию тех или иных политических вопросов, проблем теории.

Характер Мао Цзэдуна был таков, что дружеских отношений на равных он органически не допускал.

Чжоу Эньлай более сорока лет был преданным Мао Цзэдуну товарищем по партии, человеком, который, сознательно уверовав в провидческий дар Мао Цзэдуна, в его гениальность, в его превосходство, поставил все свои выдающиеся умственные и деловые качества на службу Мао Цзэдуну, старался сделать все для того, чтобы задуманное Мао Цзэдуном воплощалось в жизнь. Мао Цзэдун доверял Чжоу Эньлаю. Характер такого доверия определялся личными качествами Мао Цзэдуна.

Сталкиваясь с новыми сложными проблемами, с обстоятельствами, которые были ему непонятны, с тем, что ему не подчинялось, что не слушалось его, Мао Цзэдун иногда на некоторое время впадал в сомнамбулическое состояние, как бы отключался от жизни. Партия и страна при этом, если говорить об их политическом руководстве, оказывались как бы в слепом полете, в тумане и без пилота. Физически он присутствовал, но ручку управления не сжимал. В такие моменты эту ручку управления с молчаливого согласия Мао Цзэдуна брал Чжоу Эньлай. Он выводил машину на простор; появлялась видимость вещей, предметов, событий, и как бы само собой управление вновь возвращалось к Мао Цзэдуну. Согласованность действий Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая была идеальной или близкой к идеальной.

И все же при всей близости и взаимопонимании между Мао Цзэдуном и его ближайшим помощником вряд ли можно говорить о дружеских чувствах, связывавших этих двух людей. Во всяком случае Мао Цзэдун никогда не позволял себе проявлять такие чувства, а может быть был и не способен на них. Их отношения были строгими отношениями единомышленников, но отношениями, в которых не было места внешнему проявлению человеческих чувств. Мао Цзэдун в общении с Чжоу Эньлаем никогда не выходил за рамки сугубо официальных разговоров.

Здесь попутно заметим, что у Мао Цзэдуна была привычка никогда не говорить добрых слов о человеке при нем самом, да и в отсутствие человека это случалось совсем не часто. Он вообще предпочитал говорить благодарные слова, давать высокую оценку только мертвым.

Более всех руководителей ЦК КПК позволял себе прямоту и откровенность в разговорах с Мао Цзэдуном, причем не стесняясь в выражениях, Пэн Дэхуай. Получилось так, что Пэн Дэхуай оказался, пожалуй, не только самым способным, самым талантливым военачальником в окружении Мао Цзэдуна, но и тем человеком, который неоднократно спасал Мао Цзэдуну жизнь. Не говоря в данном случае о политических причинах, отметим, что в конечном счете именно столкновение характеров Мао Цзэдуна и Пэн Дэхуая привело их к разрыву и, более того, Мао Цзэдун фактически уничтожил Пэн Дэхуая, разумеется, не своими руками. Во время «культурной революции» Пэн Дэхуая замучили в тюрьме. Они разошлись тогда, когда речь пошла о жизни и смерти людей. Пэн Дэхуай не мог мириться с тем, что в результате политики Мао Цзэдуна и вообще руководства ЦК КПК миллионы крестьян были обречены на голодную смерть. Мао Цзэдун и в этих обстоятельствах полагал, что главное – это его идеи, его власть, а «сухие ветви» китайского человеческого дерева, то есть миллионы людей, умерших голодной смертью, так или иначе, но всегда отмирали, отмирают и будут отмирать. Пэн Дэхуай сказал горькую правду Мао Цзэдуну. Мао Цзэдун не стерпел этого. В результате Мао Цзэдун лишился честного товарища, который поставил человеческую жизнь, жизни людей выше воли и желания Мао Цзэдуна.

Чэнь И был тем из руководителей ЦК КПК, который сумел так приноровиться к характеру Мао Цзэдуна, что отношения между ними очень напоминали дружеские, во всяком случае по форме. При встречах Мао Цзэдуна и Чэнь И звучали шутки, смех; они читали вслух друг другу стихи древних китайских поэтов; иной раз на короткое время возникала как бы непринужденная атмосфера. Возможно, именно оценив способности Чэнь И приспосабливаться к трудным собеседникам и в то же время его полное подчинение принятому курсу в области внешней политики, председатель ЦК КПК и назначил Чэнь И министром иностранных дел КНР.

И все-таки следует отметить, что подобие дружбы в их отношениях зиждилось, безусловно, на подчинении и интеллекта, и воли, и способностей Чэнь И желаниям, планам и намерениям Мао Цзэдуна.

Когда же во время «культурной революции» Чэнь И, отражая интересы тех партийных деятелей, той части номенклатуры, с которой он был связан намертво, попытался, даже не в прямом разговоре с Мао Цзэдуном, в чем-то как бы «поправить» вождя, мгновенно произошел разрыв. Чэнь И был отстранен от дел. Мао Цзэдун назвал его «представителем правых сил». Оказавшись в положении политического деятеля, не пользующегося доверием, Чэнь И надолго заболел, а потом умер. Мао Цзэдун положительно отозвался о Чэнь И уже после его смерти, на похоронах, но и это было продиктовано скорее политическими целями и расчетами Мао Цзэдуна. (Попутно заметим, что Мао Цзэдун не поехал на похороны И.В. Сталина, а хвалебные слова в его адрес высказал в статье, написанной уже после смерти И.В. Сталина.)

Кан Шэн оставался до самой своей смерти в числе тех действовавших в партии и в стране лиц, обладавших огромной властью, которые были нужны Мао Цзэдуну. Здесь происходило совпадение интересов, хотя и не было ни отношений на равных, ни дружбы. Кан Шэн стремился во всем угодить Мао Цзэдуну. Он играл на «слабых струнах» его души: мог вместе с ним полюбоваться старинными каллиграфическими надписями, так как и сам был неплохим каллиграфом (впрочем, и Мао Цзэдун претендовал на свой стиль письма, который в древности называли «каллиграфией безумца»), восхищаться стихами китайских поэтов древности. Однако главное было в том, что Кан Шэн умел понимать сокровенные, даже еще не полностью высказанные, скрытые желания Мао Цзэдуна и осуществлять их. Например, когда в 1957 г. Мао Цзэдун возвратился из Москвы после совещания коммунистических и рабочих партий и намекнул на то, что ему не нравится идейная направленность политики руководителей компартий стран Западной Европы, Кан Шэн, выбрав момент, сумел доказать Мао Цзэдуну, что он способен создать ряд статей с критикой взглядов, не нравившихся Мао Цзэдуну.

В Кан Шэне Мао Цзэдун находил того, кто разделял его замыслы, умел их подать в теоретической упаковке, приемлемой для Мао Цзэдуна, и мало того, на практике брал на себя всю черную и грязную работу по физическому уничтожению различными методами и способами людей, которые так или иначе мешали Мао Цзэдуну оставаться непогрешимым вождем.

Кан Шэн был умелым подручным Мао Цзэдуна, мастером гнусных дел; он не лез в друзья и тем более в преемники, а потому оставался нужным Мао Цзэдуну практически до конца жизни.

Обратимся теперь к некоторым отдельным случаям, которые, как нам представляется, помогут еще лучше понять Мао Цзэдуна как человека.

Около 1918—1920 годов были люди, которые оказали на формирование взглядов Мао Цзэдуна большое влияние. Уже говорилось о тесте Мао Цзэдуна Ян Чанцзи, упоминали мы и о Ли Дачжао.

Теперь хотелось бы сказать и о Чэнь Дусю, который был одним из основателей КПК. Мао Цзэдун в момент знакомства с Чэнь Дусю, как и в случаях с Ян Чанцзи и с Ли Дачжао, выступал в качестве молодого ученика признанных лидеров в области политического мышления.

В 1918 г. Мао Цзэдун впервые приехал в Пекин. Здесь на него оказал большое влияние Чэнь Дусю из Пекинского университета. В мае 1920 года, когда Чэнь Дусю находился уже в Шанхае, Мао Цзэдун специально приехал к нему, чтобы посоветоваться о планах создания «Союза реорганизации Хунани». Чэнь Дусю высказал свои соображения по этому поводу и познакомил Мао Цзэдуна с планами создания всекитайской партии. Они откровенно разговаривали тогда на различные темы. Под воздействием Чэнь Дусю Мао Цзэдун изменил свои в то время во многом демократические убеждения на приверженность марксизму-ленинизму. Впоследствии Мао Цзэдун говорил Эдгару Сноу: «То, что говорил тогда Чэнь Дусю о своих убеждениях, явилось для меня, вероятно, поворотным, ключевым моментом в жизни, оказало на меня глубокое влияние».

К тому времени характер Мао Цзэдуна вполне сформировался. Но он был восприимчив к наставлениям учителей, вооружавших его теоретическими взглядами и политическими установками, которые Мао Цзэдун считал пригодными для политической борьбы, для осуществления своих идеалов и планов.

Создание Мао Цзэдуном коммунистической организации в провинции Хунань произошло под прямым руководством Чэнь Дусю, который возлагал на Мао Цзэдуна надежды и опирался на него. Мао Цзэдун, в свою очередь, считал важным непосредственно ориентироваться на главного практического руководителя партии в то время.

В августе 1920 г. Чэнь Дусю, Ли Ханьцзунь, Ли Да создали первую в Китае организацию КПК, шанхайскую коммунистическую ячейку. После этого Чэнь Дусю написал Мао Цзэдуну письмо, в котором предложил создать такую же группу в Хунани, что Мао Цзэдун и осуществил. На третьем съезде КПК Чэнь Дусю уже ставил работу Мао Цзэдуна в Хунани в пример тем, кто действовал в Шанхае, Пекине, Ухане, Гуанчжоу.

После третьего съезда партии Мао Цзэдун был вместе с Чэнь Дусю в работе по сотрудничеству между Гоминьданом и компартией, реализуя план создания единого фронта борьбы.

В мае 1923 г. Мао Цзэдун по настоянию Чэнь Дусю был переведен на работу из Хунани в Шанхай, в ЦК партии. Их встречи участились. На третьем съезде партии Мао Цзэдун, как и Чэнь Дусю, вошел в состав руководства КПК. С апреля по ноябрь 1924 г. они от имени ЦК партии выпустили много совместных документов по вопросу о едином фронте. Идейно они были тогда близки, если не едины.

Разногласия между ними стали проявляться в конце 1925 г. Это касалось вопроса о крестьянах и о руководящей роли класса неимущих.

Мао Цзэдун был захвачен мыслью о решающей роли крестьян в китайской революции. Чэнь Дусю принимал в расчет отсталость крестьянства. Их мнения разошлись и по вопросу о перспективах революции в Китае, об оценке Гоминьдана, о вооруженной борьбе. Тут Мао Цзэдун, в соответствии со своим характером, был сторонником крайне резкой позиции, в отличие от Чэнь Дусю. На пятом съезде партии Чэнь Дусю выступил против взглядов Мао Цзэдуна и одержал верх. После этого их пути разошлись.

В дальнейшем события развивались таким образом, что Чэнь Дусю оказался вне партии. Характерным, однако, представляется тот факт, что после исключения из партии Чэнь Дусю никогда публично не выступал против руководства партией Мао Цзэдуном. В то же время и Мао Цзэдун не допускал резко отрицательного, демонстративно негативного отношения к Чэнь Дусю.

Мао Цзэдун не забывал ни о влиянии на него Чэнь Дусю, ни о его роли в 1920-х гг. В 1937 г. Чэнь Дусю был освобожден властями из тюрьмы в Нанкине. Он поддержал политику единого фронта в антияпонской войне и выразил желание участвовать в работе КПК. Мао Цзэдун пригласил Чэнь Дусю на работу в Яньань. Впрочем, из этого ничего так и не получилось.

Уже после смерти Чэнь Дусю в 1945 г. в известном «Решении по некоторым вопросам истории партии» была дана положительная оценка руководящей роли Чэнь Дусю в свое время в 1920-х гг. В докладе на седьмом съезде КПК Мао Цзэдун говорил о Чэнь Дусю как о «главнокомандующем движения 4 мая» 1919 г., отмечал его заслуги в создании партии. С точки зрения Мао Цзэдуна, который тут, вероятно, хотел видеть себя «китайским Лениным», Чэнь Дусю в определенном смысле был похож на «китайского Плеханова».

В отношении Мао Цзэдуна к Чэнь Дусю просматривается и его уважение к учителям, и ориентация на практически первого по рангу реального руководителя партии, когда Мао Цзэдуну надо было заботиться о своей карьере, и непримиримость в моменты наивысшего напряжения борьбы за власть внутри партии, и стремление дать поверженному сопернику возможность как-то существовать и работать после того, как вопрос о власти уже был бесповоротно решен в пользу Мао Цзэдуна.

Еще одним руководителем Компартии в 1920-х гг., который был по положению в коммунистическом движении тогда старше и выше Мао Цзэдуна, был Ли Да, один из немногих участников первого съезда КПК.

Ли Да течением событий был отнесен, если можно так сказать, на обочину внутрипартийной борьбы. Он не состоял в руководстве партии уже с 1930-х гг. Но он был жив и продолжал работать как исследователь, как ученый и в годы КНР, вплоть до 1966 г., до «культурной революции», когда его буквально замучили, довели до смерти молодые приверженцы идей Мао Цзэдуна, именовавшиеся в КНР красногвардейцами. При этом он взмолился и просил Мао Цзэдуна спасти ему жизнь, чего тот не сделал.

А в истории их отношений до того времени было много любопытного. Ли Да был человеком с очень мощным интеллектуальным потенциалом. Мао Цзэдун признавал это. В минуты откровенности он говорил, что, с его точки зрения, Ли Да – это «Лу Синь в области теории». Так как для Мао Цзэдуна в политическом плане не было современного ему писателя выше, чем Лу Синь[10], то можно себе представить, каким мыслителем и теоретиком представал в глазах Мао Цзэдуна Ли Да. Правда, надо отметить, что эта оценка была дана в частном разговоре в узком кругу, и когда у Мао Цзэдуна спросили, нет ли необходимости обнародовать ее, то он, очевидно спохватившись, сказал, что его мнение тут, дескать, ни к чему, и что история сама воздаст всем по справедливости.

Мао Цзэдун вспоминал о Ли Да тогда, когда речь шла о сложных для него теоретических вопросах. В 1958 г. в КПК выдвигалась идея:

«Учиться у Маркса, превзойти Маркса». Мао Цзэдун, прежде чем ее обнародовать, повелел обратиться за консультацией к Ли Да.

Ли Да на это сказал посланцам Мао Цзэдуна: «Да ведь Маркс же умер; как же можно его превзойти? Вот и Энгельс тоже ничего не говорил о том, чтобы «превзойти»! Как, например, можно превзойти поэму-элегию Цюй Юаня «Скорбь отверженного» (общепризнанный образец китайской классической поэзии. – Ю.Г.)? А вот что надо бы делать, так это изучать и развивать марксизм; ну а для начала следовало бы учиться (читать книги, использовать заложенные в книгах знания); развитие марксизма является естественным результатом этой учебы. Что же касается состояния, в котором в настоящее время находится наша партия (а дело было, напомним, во время «великого скачка», когда Мао Цзэдун видел и себя, и свою партию, и страну на высшем их теоретическом и практическом подъеме. – Ю.Г.), то оно, во-первых, характеризуется тем, что такого рода учеба, такого рода знания недостаточно распространены вширь, и, во-вторых, сейчас головы у людей просто кружатся, как говорится, у них поднялась температура; в этих условиях, хочешь ты того или не хочешь, но следовало бы усилить учебу, изучение марксизма».

В результате идея «превзойти Маркса» не была пущена в ход. Мао Цзэдун очень не любил и не терпел, когда кто-нибудь оказывался мудрее, чем он, и потому, будучи в Ухане, где Ли Да жил и занимал пост ректора Уханьского университета, он сам вступил в беседу с Ли Да.

В ходе этой беседы Ли Да, будучи обеспокоен политикой Мао Цзэдуна, который толкал партию на необоснованные и рискованные действия, спросил у Мао Цзэдуна:

– Можно ли говорить, что «земля будет родить столько, насколько только у людей хватит смелости»?

Мао Цзэдун ответил:

– Как и у всего на свете, у этого лозунга есть две стороны, ему присуща двойственность.

Ли Да тут же уточнил:

– Вот ты говоришь, что этому лозунгу присуща двойственность. Иными словами, на практике ты одобряешь этот лозунг, не так ли?

Мао Цзэдун парировал:

– А если и одобряю, то что из того? А если и не одобряю, то что из того?

Ли Да разъяснил Мао Цзэдуну:

– Если одобряешь, тогда, следовательно, ты считаешь, что субъективные способности человека безграничны. Но ведь на самом-то деле субъективные способности человека в своем развитии ограничены определенными условиями. В настоящее же время весь вопрос в том, что люди действуют слишком смело, а не в том, что им не хватает смелости. Тебе не надо было бы подливать масла в огонь. В противном случае из-за этого может произойти несчастье, бедствие.

В этот момент кто-то из присутствовавших при этой беседе сделал Ли Да знак, предостерегая его против продолжения этой мысли. Мао Цзэдун увидел это и сказал:

– Ты дай ему договорить. Не будем его за это относить к числу правых.

Ли Да продолжал:

– У тебя голова слишком разгорячена. Там температура 39 градусов. А в низовых парторганизациях она может подскочить до 40 градусов, 41 градуса, 42 градусов… В результате всего этого народ Китая может постичь огромное бедствие. Ты признаешь такую постановку вопроса?

Продолжения эта беседа не получила.

Известно, однако, что через некоторое время Мао Цзэдун велел передать Ли Да следующее на словах: «Конфуций говорил, что когда человеку исполняется 60 лет, то он должен научиться выслушивать других людей. Когда я услыхал то, что ты мне говорил, это мне сильно резало слух. Вот в этом моя ошибка. Когда-то в прошлом я писал в одной из своих статей о том, что необходимо избавиться от идеализма, призывал к духовному очищению; а на сей раз мне и самому не удалось духовно очиститься от идеализма».

Беседа Мао Цзэдуна с Ли Да говорит, как нам кажется, о том, что Мао Цзэдун по крайней мере иногда понимал, что есть люди, которые способны высказывать мысли более мудрые, чем его соображения. Мао Цзэдун даже предпринимал попытки, как и в данном случае с Ли Да, выслушивать такого рода мнения (правда, это была единственная беседа Мао Цзэдуна и Ли Да после 1920-х гг.) и раньше или позже давать нечто вроде трезвой оценки своего поведения. Однако и эта оценка была двусмысленной. Вся беда людей, высказывавших откровенно свои мысли в беседах с Мао Цзэдуном, критиковавших его, используя уникальную возможность довести до него правду, состояла в том, что в конечном счете у Мао Цзэдуна верх брало желание утвердить свое превосходство любым путем, а человека, осмелившегося противоречить, в конце концов, если это удавалось, стереть с лица земли.

Еще одним примером того, как вел себя Мао Цзэдун как человек, может служить его политическое публичное столкновение во мнениях (уже не внутри партии) в споре с одним из известных в Китае демократических деятелей Лян Шумином.[11]

Лян Шумин был давним знакомым Мао Цзэдуна. Они встречались в 1918 г., когда Мао Цзэдун впервые попал в Пекин. К моменту их первой встречи Лян Шумин был уже известным ученым, а Мао Цзэдун безвестным помощником библиотекаря.

В начале 1938 г. и в начале 1946 г. Лян Шумин дважды посещал Яньань и обменивался мнениями по политическим вопросам с Мао Цзэдуном. При этом Лян Шумин не соглашался с планами Мао Цзэдуна относительно радикальных преобразований в деревне, экспроприации помещичьих земель, применения насилия и введения уравнительного распределения. Он выступал за постепенные изменения, за оживление сельской экономики, за распространение образования среди крестьян.

Лян Шумин был одним из тех немногочисленных известных в Китае политических деятелей, которые не входили в КПК, но голос и мнение которых имели в свое время такой вес, что Мао Цзэдун был вынужден демонстрировать им свое уважение и желание прислушиваться к их соображениям.

Развитие отношений между Мао Цзэдуном и Лян Шумином было показательным и как конфронтация политических позиций, и как столкновение характеров. Это был еще один пример того, что умные люди пытались, рискуя своим положением и жизнью, предостерегать Мао Цзэдуна, давали ему советы, но он все больше подчинялся голосу своих желаний. Самомнение Мао Цзэдуна росло и увеличивалось быстро, он просто переставал слышать других. В Китае эту ситуацию стали называть «театром одного актера». Особенно это стало заметно после того, как он утвердился в положении единственного вождя партии-государства.

В 1950 г. Лян Шумин прибыл в Пекин из Сычуани и был в гостях у Мао Цзэдуна. Их беседа состоялась 12 марта. После обмена любезностями Мао Цзэдун поинтересовался мнением Лян Шумина о государственных делах.

Лян Шумин сказал:

– В настоящее время КПК заполучила в свои руки Поднебесную (то есть Китай. – Ю.Г.). Однако заполучить Поднебесную легко, да вот трудно управлять Поднебесной. Особенно трудно управлять ею так, чтобы в стране на протяжении длительного времени царили спокойствие и порядок; это поистине нелегко. – Мудрый Лян Шумин констатировал саморазрушение прошлого правительства Китая, чем, естественно, сразу же возбудил Мао Цзэдуна.

Мао Цзэдун заявил:

– Действительно, управлять Поднебесной трудно, но и заполучить Поднебесную тоже нелегко! Известно, однако, что если люди дружно подносят хворост, то пламя вздымается высоко; если все будут соединять усилия, то и управлять Поднебесной будет нетрудно. Не сможет ли господин Лян принять участие в работе правительства?

Несколько помедлив и подумав, Лян Шумин ответил:

– А не лучше ли было бы оставить пока такого человека, как я, вне правительства?

Мао Цзэдун, казалось, был не слишком доволен такой позицией, но не стал заводить беседу в тупик, и продолжил:

– Тебе ведь приходилось заниматься вопросами строительства села и в Шаньдуне, и в Хэнани? Вот ты и мог бы поехать и поглядеть, какие изменения там произошли после Освобождения, а потом поезжай на Северо-Восток, да и сопоставь все это между собой.

С апреля по сентябрь 1950 г. Лян Шумин находился в разъездах. 23 сентября Мао Цзэдун снова пригласил его для беседы.

Вечером во время встречи Лян Шумин разъяснил свою позицию по каждому пункту. Мао Цзэдун сказал: «Ты познакомился и со старыми, и с новыми освобожденными районами, но все они расположены на севере страны; ты еще не видел, как обстоят дела на юге. Поэтому ты мог бы отправиться в Гуандун, и тогда ты соберешь еще более богатый урожай наблюдений». Лян Шумин ответил, что с посещением Гуандуна можно пока не спешить, и Мао Цзэдун согласился с этим.

Весной и летом 1951 г. Лян Шумин побывал и на юге страны, ознакомился там с положением в деревне. Эта поездка продолжалась с начала мая по конец августа. После того как Лян Шумин в течение четырех месяцев знакомился с тем, как идет земельная реформа, 30 августа состоялась его очередная беседа с Мао Цзэдуном.

Мао Цзэдун спросил:

– Каково твое впечатление от проведения аграрной реформы в Сычуани?

Лян Шумин высказал два основных тезиса:

– Во-первых, что касается аграрной реформы, то я видел желания, надежды и требования бедных крестьян, которые полагают земельную реформу весьма необходимой, а также своевременной; однако некоторые политические установки проводятся дурно; например, происходят избиения землевладельцев (помещиков), на это надо обратить внимание. Во-вторых, относительно Сычуани у меня сложилось следующее впечатление: с момента освобождения не прошло еще и двух лет, а в провинции Сычуань создана атмосфера покоя и порядка, стабильности, устойчивости. Изменения в этом плане произошли очень быстро, сверх моих ожиданий. Заслугу здесь надо отнести на счет деятельности и методов, к которым прибегли, управляя этой провинцией, Лю Бочэн и Дэн Сяопин.

Лян Шумин также особо подчеркнул, что Дэн Сяопин молодой (в то время Дэн Сяопину было 47 лет; Лян Шумин считал, что это – возраст молодости, расцвета сил для политического деятеля), способный человек, который находит глубокое понимание у людей. Кроме того, он привел в качестве примера хорошее решение вопроса о клановости в Сычуани. Выслушав Лян Шумина, Мао Цзэдун улыбнулся и сказал:

– Господин Лян зрит в корень. Дэн Сяопин – мастак во всем: от политики до военного дела, то есть и в делах гражданских, и в военных вопросах.

Представляется, что уже изначально существовали определенные разногласия между Мао Цзэдуном и Лян Шумином по вопросу о политике в отношении крестьян. Однако в 1950—1952 гг. они не выплеснулись на поверхность. Мао Цзэдун выслушивал некоторые критические замечания Лян Шумина и пытался не реагировать на них, переводя разговор на те темы, которые были ему более по вкусу. Однако вечно так продолжаться не могло, так как Лян Шумин был, что называется, «крепким орешком»: у него имелась своя голова на плечах, и он не желал поддакивать Мао Цзэдуну.

Дискуссия между Лян Шумином и Мао Цзэдуном разгорелась в 1953 г. Причем она стала гласной. Все это произошло в течение десяти дней: с 8 по 18 сентября. Начался спор на расширенном заседании Постоянного комитета Всекитайского комитета НПКСК, а продолжился на расширенном заседании Центрального народного правительственного совета.

8 сентября премьер Госсовета КНР Чжоу Эньлай (который одновременно являлся еще и заместителем председателя ВК НПКСК) представил расширенному совещанию ПК ВК НПКСК доклад о генеральной линии на переходный период. Речь шла о новой генеральной линии Компартии Китая, в которой отразились взгляды Мао Цзэдуна, приведшие впоследствии и к «великому скачку», и к народным коммунам.

На следующий день после доклада Чжоу Эньлая, то есть 9 сентября, Лян Шумин, выступая при обсуждении этой генеральной линии на заседании группы членов ВК НПКСК, сказал: «Эта генеральная линия по сути дела или изначально представляет собой, так сказать, принципиальный подход или принципиальную собственность, то есть собственность, выраженную в принципах, в мыслях, собственность на принципы, а ведь это собственность, которая, если говорить о смысле, который в ней заложен, принадлежит всем нам вместе и каждому из нас в отдельности. Так что если говорить о самой генеральной линии как таковой, как линии, то тут вопросов к ней нет; остается поглядеть, как же она воплощается в жизнь, а если мы хотим хорошо сделать какое-то дело, то нужно опираться на такое положение, при котором каждый человек, все мы вместе и каждый в отдельности проявляли бы заботу об этом деле, чтобы оно затрагивало каждого, затрагивало его душу, отвечало его интересам; и вот при таком подходе мы обнаруживаем тут немало вопросов, и тут необходимо, чтобы в случае возникновения вопросов, вне зависимости от того, идет ли речь о крупных проблемах или о небольших вопросах, надо чтобы они своевременно находили отклик или доводились до тех, кто несет за это ответственность, причем это должно делаться с той целью, чтобы уменьшить ошибки в работе».

Во второй половине того же дня Чжоу Эньлай, закрывая заседание, предложил Лян Шумину выступить на очередном пленарном заседании с изложением его точки зрения.

Лян Шумин обнародовал свои взгляды. Он, в частности, говорил: «…Есть одна вещь, на которой мне хотелось бы сделать особый упор. Я хотел подчеркнуть один вопрос, а именно вопрос о крестьянах или, если хотите, вопрос о деревне. В прошлом на протяжении почти тридцати лет Коммунистическая партия Китая в ходе революции всегда исходила из того, что ее опорой является деревня, что село – это ее опорная база. Однако с той поры, как произошло вступление в большие города, и упор в работе был перемещен на город, а руководящие кадровые работники, которые сами выросли из среды крестьян, также все переместились в города, оказалось совершенно невозможно избежать такого положения, при котором деревня у нас как бы опустела, лишилась, как говорится, содержательной начинки. Причем особенно здесь следовало бы сказать о самых последних нескольких годах, потому что именно в самые последние несколько лет такое явление особенно характерно. При всем при том уровень жизни рабочих в городах, особенно в последние годы, повышается очень быстро. А вот крестьяне в деревне живут по-прежнему очень трудно и бедно. По этой причине люди из деревни повсеместно устремляются в города (включая сюда и Пекин). Город же не способен их всех вместить в себя, а потому он их отторгает, выталкивает обратно, назад, и так создается противоречие. Вот кое-кто утверждает, что в настоящее время рабочие у нас в стране живут на самом высоком, на самом богатом, девятом верхнем ярусе Неба, а крестьяне живут на самом низком, самом бедном, девятом нижнем ярусе Земли. Иными словами, рабочие живут в высшем круге рая, в крестьяне – в низшем круге ада. Жизнь у рабочих райская, а у крестьян, сравнительно с рабочими, адская. Следовательно, существует такая же разница, как между «девятым кругом рая, и девятым кругом ада». Между рабочими и крестьянами, между жизнью одних и других существует такая же огромная разница, как между жизнью тех, кто проживает в высшем круге рая и жизнью тех, кто живет в низшем круге ада. К этим словам следует прислушаться, они заслуживают внимания. Если мы в нашем движении, содержанием которого является строительство государства, будем пренебрегать или упускать из виду подавляющее большинство народа Китая, а это крестьяне, то такие наши действия будут просто-напросто неподобающими. Особенно для Коммунистической партии, которая сегодня представляет собой руководящую партию, для партии, которая в прошлом опиралась или действовала в опоре на крестьян. Если сегодня она будет пренебрегать ими, тогда эти люди, то есть крестьяне, могут сказать: «Да что же это такое? Что же это они, как вошли в города, так и стали относиться к нам с антипатией, так и отбросили нас, так мы им стали и не нужны?» Мне бы хотелось, чтобы правительство уделило внимание этому вопросу. Я надеюсь на это».

Выступление Лян Шумина вызвало резкую реакцию со стороны Мао Цзэдуна. Возможно, дело было тут еще и в том, что внутри руководства ЦК КПК тоже были разногласия по вопросу о налаживании отнощений между городом и деревней в эти годы. Мне приходилось слышать, что и Чжу Дэ выражал такого рода беспокойство.

На следующий же день после того, как Лян Шумин произнес свою речь, то есть 12 сентября 1953 г., Мао Цзэдун выступил на заседании Центрального народного правительства.

Мао Цзэдун заявил, что «…вот тут нашелся некто, кто не согласен с нашей генеральной линией, кто полагает, что жизнь крестьян слишком тяжела, и требует уважить крестьян, позаботиться о них, то есть осуществить то, что, очевидно, может быть названо малым гуманным правлением, проводить, так сказать, малую доброжелательную политику, малые гуманные меры. Вероятно, тут имеется в виду та мораль, которую проповедовали Конфуций и Мэн-цзы, когда они говорили о гуманном великом правлении, о доброжелательной политике. Так вот, если осуществлять то, что может быть названо малыми (в отличие от предлагавшегося Конфуцием и Мэн-цзы. – Ю.Г.) гуманными мерами, и не осуществлять того, что может быть названо гуманными великими мерами (под этим Мао Цзэдун имел в виду свою политику. – Ю.Г.), то это будет означать, что мы оказываем помощь американцам. Тут, видите ли, – продолжал Мао Цзэдун, – нашелся некто, кто дошел до того, что перед мастерами по владению искусством строителя, перед теми, кто в совершенстве владеет орудием строителя, топором, принимается сам размахивать топором налево и направо, то есть ведет себя так, как будто бы мы, то есть Коммунистическая партия, которая на протяжении десятилетий осуществляла крестьянское движение, все еще не понимаем крестьян. Да это же просто смешно! Это просто курам на смех. База, основа нашего сегодняшнего правительства, нашей политической власти сегодня, это как раз то положение, что коренные интересы рабочих, крестьян едины, и эту нашу основу или базу нашей власти нелегко расколоть, в нее непросто внести раскол, ее нелегко разрушить!»

Мао Цзэдун не упомянул в своей речи имя Лян Шумина. Однако Лян Шумин был вовсе не тем человеком, который мог позволить морочить голову себе и другим.

Выслушав то, что сказал Мао Цзэдун, Лян Шумин был потрясен; он никак не мог с этим смириться. Он написал Мао Цзэдуну письмо, в котором говорилось: «Кое-что из того, что было сказано тобой, адресовано мне лично, тут подразумевался я. Ты сказал, что я выступаю против генеральной линии, разрушаю союз рабочих и крестьян. Но я не вкладывал в свои слова такой смысл. Это твое утверждение является неверным. Прошу тебя взять свои слова обратно. И я еще посмотрю, хватит ли у тебя широты души, чтобы сделать это. Найдешь ли ты в себе такое великодушие, будешь ли ты настолько снисходителен?»

В письме также указывалось, что во время выступления Лян Шумина в зале, где он произносил свою речь, Мао Цзэдуна не было, и выражалась надежда на то, что Мао Цзэдун предоставит Лян Шумину такой случай, то есть возможность выступить перед полным залом и в его присутствии. Лян Шумин подчеркивал, что он хотел бы в этом своем выступлении еще раз изложить содержание своей прошлой речи, дабы устранить недоразумение.

В первой половине дня 13 сентября 1953 г. Лян Шумин передал это письмо лично в руки Мао Цзэдуну на самом заседании, то есть сделал это публично.

Мао Цзэдун пригласил его в тот же вечер побеседовать. Их разговор состоялся. Лян Шумин настаивал на том, чтобы Мао Цзэдун устранил недопонимание, недоразумение в его отношении. Мао Цзэдун, со своей стороны, настаивал на том, что Лян Шумин выступает против генеральной линии, и никак не желает признать этого, только и всего. Лян Шумин был крайне разочарован, однако твердо стоял на своих позициях. В ходе этой беседы они неоднократно скрещивали шпаги с Мао Цзэдуном и расстались, как говорится, без радости.

На заседании, которое состоялось 17 сентября, все шло по обычному сценарию. С длинным докладом выступал один из руководителей ЦК КПК, который пространно доказывал, что исторически Лян Шумину всегда была присуща реакционность.

Мао Цзэдун прерывал оратора, чтобы сделать несколько своих вставок в этот доклад. (В 1977 г. Хуа Гофэн счел необходимым опубликовать тезисы этого выступления в 5-м томе «Избранных произведений Мао Цзэдуна».) Содержание реплик Мао Цзэдуна сводилось к следующему:

«Ты (Лян Шумин. – Ю.Г.) хотя и не тот убийца, который орудует ножом, но ты – убийца, орудием убийства людей в руках которого является кисть, перо. И если кто-то тут еще утверждает, что ты – хороший, добрый человек, добропорядочный человек, то я скажу так: ты – человек, который только прикидывается благородным мужем!

…Что же касается твоего членства в нынешнем составе ВК НПКСК, то мы лишать тебя этого членства не будем; более того, и при следующем созыве опять-таки надо будет предложить включить тебя в состав НПКСК, так как ты способен на обман, а кое-кто попадается на твой обман.

…Ведь если бы ты, предположим, со всей ясностью, без обиняков, выступил против генеральной линии и отстаивал необходимость уделить главное внимание, сделать главный упор на сельском хозяйстве, то в этом случае, да пусть даже твои разъяснения были бы путаными и невразумительными, мы и тогда все-таки могли бы тебя извинить. Но ведь ты же не выступаешь открыто, с открытым забралом, со всей ясностью против, а в то же время, по самой сути дела, ты выступаешь против, а вот это-то и есть то, что называется злонамеренными действиями».

Лян Шумин находился, как уже говорилось, в зале и выслушал эти ремарки Мао Цзэдуна, а также этот длинный доклад. Что было делать, учитывая такую позицию Мао Цзэдуна? Имело место открытое противостояние двух мнений. Лян Шумин оказался человеком с очень твердым, просто несгибаемым характером. После окончания выступлений руководителей ЦК КПК Лян Шумин потребовал, чтобы ему тут же предоставили слово для ответа. Однако ему обещали дать такую возможность только на следующий день.

Во второй половине дня 18 сентября 1953 г. заседание было продолжено. До его начала и Чжоу Эньлай, и другие деятели настойчиво советовали Лян Шумину смириться, признать свою неправоту, публично повиниться перед Мао Цзэдуном, обещая, что в этом случае никаких организационных выводов в отношении Лян Шумина делаться не будет. Однако Лян Шумин отстаивал свое мнение, тем более что это был вопрос всей его жизни: он всегда думал о том, как наладить жизнь китайских крестьян, и в ходе своих многочисленных и продолжительных поездок по стране видел пагубность политики Мао Цзэдуна, ущемление интересов крестьян. Лян Шумин полагал, что кто-то же должен сказать слово в защиту крестьян, и был готов пойти по этому пути до конца, то есть публично заявить Мао Цзэдуну о его неправоте в политике в отношении китайской деревни.

Лян Шумину было дано слово. Он начал говорить, расставляя все точки над «i»:

– Вчерашнее выступление руководителя ЦК оказалось для меня совершенно неожиданным. Оно просто-напросто вышло за рамки всего, что я мог ожидать. Я имею в виду принародное, публичное заявление о том, что мое выступление на заседании НПКСК сделано со злым умыслом, а особенно тот тяжелый акцент, то ударение, с которым произнес свои слова председатель, его совершенно определенное заявление, что я исхожу из дурных намерений, действую злонамеренно. Однако если исходить только из того, что я говорил, выступая в прошлый раз, из моих подлинных слов, и заявлять, что я питаю злые намерения, то это было бы недостаточным основанием для такого вывода. Поэтому-то и бросились выискивать какие-то факты из прошлого, чтобы на основе этих фактов подтвердить, что я, дескать, всегда был реакционером и только потому и сейчас в моей позиции много злонамеренных мыслей. Но что из всего этого следует? Да то, что у меня прибавилось задач. Теперь я должен рассказать, как все это было, когда речь идет об истории, о фактах истории. Иными словами, помимо того, что мне необходимо четко и ясно разъяснить мои взгляды сегодняшнего дня, причем сделать это в первую очередь, речь идет также и о необходимости выяснить, где правда и где ложь и применительно к истории, к фактам истории. А надо вам сказать, что уж если говорить о том, что у меня было общего и в чем я расходился с КПК до освобождения, то это такая вещь, в которую просто невозможно внести ясность в двух-трех словах; тут необходимо, чтобы мне было предоставлено достаточное время…

Лян Шумин только начал это свое ответное выступление. Однако приверженцы Мао Цзэдуна сразу поняли, какова будет направленность речи Лян Шумина, и потому в зале начали раздаваться крики. Лян Шумина прерывали, не позволяли ему продолжать. Мао Цзэдун не желал допустить публичной критики в свой адрес. На этом заседании председательствовал Гао Ган. Мао Цзэдун дал ему знак прервать выступление Лян Шумина, но Гао Ган не сумел или не захотел этого сделать.

Лян Шумин упорно старался со всей полнотой и ясностью разъяснить вопрос, начиная от самых истоков. При этом он понимал, что шум в зале создают подручные Мао Цзэдуна, желающие угодить своему вождю. Лян Шумин пошел на беспрецедентный шаг в практике политической жизни КНР. Он обратился не к залу, а к президиуму заседания, причем не просто к президиуму, а лично к Мао Цзэдуну, показывая, что ссылки на мнение зала тут неуместны. Лян Шумин бросил публичный вызов Мао Цзэдуну, показав, что он не боится открытого сопоставления мнений. При этом Лян Шумин сделал это, выслушав сначала и длинный доклад и ремарки Мао Цзэдуна, то есть дав оппоненту полностью изложить свое мнение. Речь шла, таким образом, о праве на ответ. И Мао Цзэдун оказался в позиции человека, который должен был доказывать свою смелость.

Лян Шумин говорил:

– У меня сейчас есть только одно-единственное требование: предоставьте мне достаточное время. Если вы мне это время не предоставите, это будет несправедливо. Я очень надеюсь на то, что руководящая партия, а также сидящие здесь внепартийные товарищи подвергнут меня испытаниям, проверят меня, то есть предоставят мне возможность, дадут мне случай высказаться, и что это произойдет именно сегодня. Одновременно я также со всей прямотой заявляю следующее: я, со своей стороны, тоже хотел бы подвергнуть испытанию руководящую партию; я хотел бы посмотреть, обладает ли председатель Мао Цзэдун достаточной широтой души, достаточным великодушием и снисходительностью. О какой широте души тут идет речь? Да именно о том, чтобы просто подождать, пока я изложу все это от самых истоков во всей полноте. Дайте мне возможность высказаться со всей полнотой и ясностью, установить причинную связь, установить, что тут к чему, выяснить отношения между причиной и следствием, понять и проанализировать и то, как все это было, и то, как все это будет. А после этого председатель Мао Цзэдун получит возможность кивнуть и сказать: «Да, хорошо; по сути дела у тебя изначально не было никаких дурных мыслей и намерений; тут произошло недоразумение, тут мы ошибочно поняли вопрос». Вот о какой широте души, о каком великодушии я говорю; вот какого великодушия я требую от председателя Мао Цзэдуна.

В этот момент Мао Цзэдун вставил свою реплику:

– Боюсь, что у меня не найдется того великодушия, которое ты требуешь.

Лян Шумин тут же продолжил:

– Председатель, у вас такое великодушие имеется. Если у вас найдется такое великодушие, тогда я буду еще больше уважать вас. Но если у вас действительно нет такого великодушия, тогда я потеряю к вам уважение.

Мао Цзэдун бросил:

– Ну, у меня все-таки хватит великодушия в определенной степени. Иначе говоря, ты все-таки можешь продолжать оставаться членом НПКСК.

Лян Шумин показал, что его такими подачками купить нельзя, что это «не столь важно». Он настаивал на том, чтобы ему дали возможность продолжать свое выступление. Создалась ситуация, при которой продолжать заседание казалось невозможным. Из зала неслись крики: «Не желаем слушать чушь, которую несет Лян Шумин! Не предоставлять демократические права реакционерам! Долой с трибуны Лян Шумина!»

Но Лян Шумин стоял на своем и с трибуны не уходил. Он хотел услышать мнение Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун рассердился и сказал:

– Это не важно? Если ты считаешь, что это (оставление за Лян Шумином поста члена НПКСК со всеми привилегиями, которыми пользовались члены этого органа. – Ю.Г.) не важно, тогда это другое дело. Если это не важно, тогда в то время, когда придет срок созывать НПКСК второго созыва, я все-таки буду предлагать тебя в качестве члена НПКСК. А что до всех этих твоих мыслей и точек зрения, то они никуда не годятся; это совершенно определенно.

Лян Шумин продолжал стоять на своем:

– Что касается вопроса о том, быть или не быть мне членом НПКСК, то это дело будущего. Об этом можно было бы поговорить не спеша. Моя же мысль в настоящее время состоит в том, что я хотел бы подвергнуть испытанию правящую партию. Дело в том, что правящая партия часто заявляет нам, что она желает, чтобы существовала самокритика. Так вот я и хотел бы именно посмотреть, что такое эти разговоры о самокритике. Правдивы они или ложны, фальшивы. И если у председателя Мао Цзэдуна достанет такой широты души, тогда я буду еще больше уважать его.

Мао Цзэдун сказал:

– Критика бывает двух видов. Один – это самокритика, а другой – это критика! Так какой же метод нам применить по отношению к тебе? Применить ли нам метод самокритики? Никоим образом. Тут надо действовать методом критики!

Лян Шумин ответил:

– Да я-то ставлю вопрос именно таким образом: хватит ли у председателя великодушия на то, чтобы заняться самокритикой…

Мао Цзэдун реагировал на это так:

– Господин Лян, сегодня ты говори не длинно. Вот мы дадим тебе десять минут на то, чтобы ты изложил основные мысли. Так пойдет?

Лян Шумин заявил:

– Я хотел бы рассказать об очень многих фактах. Как тут уложиться в десять минут? Я надеюсь на то, что председатель отнесется ко мне справедливо.

Тут в зале снова поднялся шум. Многие стали говорить, перебивая друг друга, выражая возмущение позицией Лян Шумина. Мао Цзэдун тоже внес в это свою лепту, сказав:

– Его вопрос или вопрос о нем – это не вопрос, который можно прояснить за несколько часов или за несколько дней; такой вопрос невозможно прояснить и за несколько месяцев… Я хотел бы указать на следующее: вопрос о Ляне – это вопрос не о нем одном, а тут мы, беря в качестве предлога его, то есть самого этого человека, вскрываем его реакционную идеологию с той целью, чтобы всем стало ясно, где тут правда и где тут неправда, то есть ложь. Он – это такой человек, от которого нет никакой другой пользы, и ничего иного из этого извлечь нельзя; у него нет иных заслуг, он играет всего-навсего и именно такую роль. Сейчас я снова предлагаю: пусть он поговорит еще десять минут. Так пойдет, господин Лян?

Лян Шумин повторил, что десяти минут ему мало и что он надеется на справедливость.

Мао Цзэдун, завершая, сказал:

– Ну, какой же ты человек. Суть твоя именно в том, что ты слушаешь и слышишь только самого себя и не слышишь общее мнение. Вот я не даю тебе говорить длинно, и ты утверждаешь, что у меня нет «великодушия». Но ведь общее мнение в том, чтобы не давать тебе говорить. Неужели же у всех нет «широты души» или «великодушия»? Ты опять-таки говоришь еще, что не дать тебе достаточно времени – это означает обойтись с тобой не по справедливости. Но ведь сейчас все тоже не согласны и не хотят слушать твою речь, так что же в этих обстоятельствах будет справедливым? В данное время и в данных обстоятельствах справедливым будет именно не давать тебе выступить на сегодняшнем заседании НПКСК, а позволить выступить с речью на другом совещании. Господин Лян, как твое мнение?

Лян Шумин ответил:

– Как решит председатель.

Тут в зале снова поднялся шум. Было принято решение: большинство выступило против того, чтобы давать слово Лян Шумину. На этом совещание было закрыто.

Лян Шумину так больше и не предоставили трибуну. Он оставался членом НПКСК, но выступать ему больше не пришлось. Контактам же Лян Шумина с Мао Цзэдуном пришел конец.

Этот случай раскрывает столкновение характеров. Мао Цзэдун в этом противостоянии по сути дела потерпел поражение. Он не принял открытого вызова со стороны Лян Шумина.[12]

В споре Мао Цзэдуна с Лян Шумином нашла коса на камень. И в исторической перспективе, по существу вопроса, Лян Шумин оказался прав: он первым в КНР публично осудил политику Мао Цзэдуна по отношению к крестьянам.

Мао Цзэдун не мог отказать себе в удовольствии принять в Пекине, в бывшем императорском зимнем дворце, будучи в положении владыки Китая, бывшего последнего императора Цинской династии Пу И. Это произошло после того, как Пу И был интернирован Советской армией в 1945 г. в Маньчжурии, провел некоторое время в Советском Союзе, а затем был передан Мао Цзэдуну. В КНР Пу И подвергли перевоспитанию в условиях лишения свободы, убедились, что он больше не опасен, и отвели ему место научного сотрудника одного из учреждений в столице.

Мао Цзэдун все это время внимательно следил за судьбой Пу И.

Во второй половине 1961 г. Мао Цзэдун у себя дома в Чжуннаньхае устроил обед из блюд родной для него хунаньской кухни. Он пригласил на этот обед четверых почтенных старцев, которые были его земляками (Чжан Шичжао, Чэн Цяня, Чоу Ло, Ван Цзифаня), пятым гостем был Пу И.

Мао Цзэдун взял Пу И за руку и посадил его рядом с собой за стол. Он сказал Пу И:

– Вот ты в свое время был надо мной верховной властью, тем, что называлось «Ваше величество», а я был всего-навсего твоим простолюдином! – И тут Мао Цзэдун положил на тарелочку Пу И ложку кушанья, блюда, приготовленного из горькой хунаньской тыквы, и произнес: – Отведай-ка нашей горькой хунаньской тыквы!.. Ну, какова на вкус? Хороша, а?

Пу И, естественно, ответствовал:

– Вкусна! Вкусна!

Далее Мао Цзэдун спросил:

– А ты еще не женился?

– Нет еще, – отвечал Пу И.

– Тебе еще можно снова жениться! (Пу И было тогда 55 лет. – Ю.Г.) Однако вопрос о твоем браке следует тщательно продумать. Надо подобрать то, что действительно подойдет, потому что речь идет о том, чтобы создать семью на вторую половину жизни.

После обеда Мао Цзэдун пожелал сфотографироваться на память со своими гостями, в том числе и с Пу И.

Что же касается жены, то ее для Пу И, естественно, подобрали соответствующие компетентные органы, и брак был оформлен.

Мао Цзэдуна же продолжали время от времени занимать мысли об императорах. Тут он вспоминал и о Пу И.

В 1963 г. Мао Цзэдун в беседе с одним из иностранцев (с кубинским поэтом) вдруг заговорил о том, что он «приглашал на обед Пу И, и как же тот был этому рад». Пу И, до которого были доведены эти высказывания Мао Цзэдуна, реагировал соответственно: он многократно рассказывал об этом случае и о высказываниях Мао Цзэдуна своей проверенной и санкционированной жене после их свадьбы, сопровождая свои рассказы восхвалениями в адрес Мао Цзэдуна.

В 1964 г. во время собеседования по случаю праздника Весны Мао Цзэдун снова заговорил о Пу И: «Что касается Сюаньтуна (тут Мао Цзэдун назвал Пу И, употребляя его официальное имя, девиз его царствования. – Ю.Г.), то его следует привлекать на нашу сторону, причем делая это по-доброму. Он, как и император Гуансюй (так Мао Цзэдун вспомнил обоих императоров, во времена правления которых ему довелось жить. – Ю.Г.), был тем, кто именовался верховной, высшей властью над нами, был «Его величеством», а я был когда-то одним из простолюдинов, которыми он правил. Я слыхал, что Пу И живет не очень обеспеченно. Получает зарплату всего в 180 юаней в месяц. Этого, пожалуй, слишком мало!» Тут Мао Цзэдун обратился к одному из присутствовавших, к Чжан Шичжао: «Я вот хочу выделить ему некоторую сумму из своих гонораров и через тебя передать ему на улучшение жизни. Нельзя допускать того, чтобы он, как говорится, «после длительных скитаний остался без пищи, у разбитого корыта». Ведь он все же император!»

Пу И, до которого довели и эти высказывания Мао Цзэдуна, сказал своей жене, демонстрируя, что он очень тронут такой заботой: «Да разве мы сейчас плохо живем? Питаться за счет своего труда – вот истинное счастье! – И добавил: – Мы не можем брать деньги председателя (Мао Цзэдуна); сочувствие его мы принимаем. Вот ты скажи: так правильно будет?»

При всем желании попытаться воспринять эти поступки и высказывания Мао Цзэдуна, как пример широты его души и человеческого сочувствия Пу И, никак не получается. Все это напоминало скорее игру кошки с мышью, неумный кураж беспредельного самолюбия, дурного характера, желания удовлетворить свое тщеславие. Ведь Пу И ничего дурного лично Мао Цзэдуну (да и никому другому) не сделал в свою бытность императором Цинской династии, так как был тогда еще младенцем (при восшествии на престол Пу И было 2 года, а в момент свержения – 5 лет. – Ю.Г.), а затем Пу И стал игрушкой в руках японцев и самостоятельных действий предпринимать тоже не мог. При всех своих личных недостатках Пу И все-таки не заслуживал такого отношения к нему. Надо также сказать, что Пу И принадлежал к императорской династии выходцев из очень малочисленной группы жителей Китая маньчжуров, а не к ханьцам, составляющим подавляющее большинство населения страны, и потому был абсолютно исключен вариант возвращения Пу И к власти над Китаем. Он не был и в этом смысле опасен для Мао Цзэдуна.

Другой пример из жизни Мао Цзэдуна говорит о том, как он поступал с людьми, которых начинал считать своими врагами внутри руководства партии.

В 1954 г. Мао Цзэдун спросил у Ло Жуйцина, занимавшего в то время пост министра общественной безопасности КНР и ведавшего охраной председателя ЦК КПК и КНР:

– А что, если мне отойти на вторую линию? Кому тогда поручить вести дела на первой линии?

Ло Жуйцин ответил:

– Если председатель отойдет и займет вторую линию, тогда на первой линии руководить должен товарищ Лю Шаоци. Вот только…

Тут Ло Жуйцин запнулся и замолк. Он имел в виду появившиеся и распространявшиеся в то время слухи, наносившие ущерб авторитету Лю Шаоци.

Мао Цзэдун не стал дожидаться, пока Ло Жуйцин закончит фразу. Он сказал своему главному тогда специалисту по особым делам и политическому сыску:

– У тебя нюх не тонкий. Ты не различаешь, где дурно пахнет, откуда тянет вонью. – Затем добавил: – Все люди спят по-разному. Одни просто на кровати, а другие предпочитают залезть, как говорится, внутрь барабана, отгородиться от мира. На мой взгляд, ты спишь именно так, то есть в барабане. Да известно ли тебе, что кое-кто замышляет заговор, организует и создает в Пекине подпольный штаб? Вы вот утверждаете, что охраняете и защищаете меня как свое знамя. Так почему же вы прислушиваетесь к этим россказням? Почему не спросите у меня, у своего знамени: правду тут говорят или ложь распространяют? – После паузы Мао Цзэдун продолжил: – Заговор замышляет, создает и формирует подпольный штаб не кто иной, как Гао Ган, именно Гао Ган. Когда я отойду на вторую линию, он хочет стать заместителем председателя партии.

Вскоре после этого разговора Мао Цзэдун собрался поехать в Ханчжоу, а перед отъездом созвал совещание, на которое были вызваны, в частности, Ло Жуйцин и Гао Ган. Во время совещания Мао Цзэдун сказал, что во время его отсутствия в Пекине его будет замещать Лю Шаоци. Подтверждая эти свои слова, Мао Цзэдун кивнул и добавил:

– В настоящее время в Пекине кое-кто поднимает нехороший ветер, ведет подпольную работу. – Тут он сделал жесты, сказав: – В ЦК этому ветру дается вот такое направление, – Мао Цзэдун указал вверх. – Но этот ветер дует также и сюда, – Мао Цзэдун показал рукой вниз. – Нам всем надо быть внимательными.

В заключение Мао Цзэдун спросил:

– Ну, вы согласны с этим или возражаете?

В КНР утверждали, что Гао Ган густо покраснел и через силу произнес:

– Согласны.

Вечером того же дня Гао Ган позвонил Ло Жуйцину и сказал, что хотел бы приехать к нему домой поговорить. Ло Жуйцин ответил:

– Да не надо тебе приезжать. Если есть какое дело, поговорим у тебя.

Положив трубку, Ло Жуйцин тут же позвонил Мао Цзэдуну и доложил о разговоре с Гао Ганом. Мао Цзэдун сказал:

– Поезжай, да поскорее. Посмотрим, что он скажет.

Ло Жуйцин приехал к Гао Гану домой, и тот сказал, что следует должным образом оберегать здоровье председателя (Мао Цзэдуна. – Ю.Г.). При этом обследование здоровья Мао Цзэдуна надо проводить там же, где живет председатель. Гао Ган многократно повторял, что необходимо действовать со всем вниманием, не допуская небрежности, поверхностного подхода.

Далее Гао Ган сказал, что следовало бы создать в КНР Совет министров и что в этом вопросе он согласен с Линь Бяо. Говоря все это, Гао Ган явно чувствовал себя не в своей тарелке и даже несколько в замешательстве.

Ло Жуйцин ответил:

– Я буду внимательно следить за состоянием здоровья председателя. – И добавил: – Что же касается вопроса о Совете министров, то председатель, вероятно, с тобой не согласится.

На этом Ло Жуйцин распрощался и уехал.

Вообще говоря, в человеческом плане выступление Мао Цзэдуна против Гао Гана высветило темные стороны его характера. Ведь Мао Цзэдун сам выдвигал Гао Гана, даже противопоставлял его Чжоу Эньлаю как премьеру ГС КНР, а потом отдал на растерзание его недругам – Чжоу Эньлаю, Лю Шаоци, Чэнь Юню, Дэн Сяопину, которые сочли возможным, учитывая настроения Мао Цзэдуна, объединиться и не допустить ввода Гао Гана в круг высших руководителей партии и страны. При этом к Гао Гану Мао Цзэдун тут же пристегнул и руководителя партийной организации Восточного Китая Жао Шуши. Тем самым он хотел избавиться и от него, и от других свидетелей попыток самого Мао Цзэдуна в 1940 г. сговориться с японскими оккупантами Китая. Кстати, в этой связи был репрессирован и один из руководителей Шанхая того времени Пань Ханьнянь. Двурушничество и предательство Мао Цзэдуна проявились в этом факте совершенно очевидно.

Одновременно эти факты высвечивают и отношение Мао Цзэдуна к Ло Жуйцину, в то время руководителю сыскных служб и его охраны. Не случайным представляется и то, что Мао Цзэдун во время «культурной революции» репрессировал Ло Жуйцина в связи с тем, что видел в нем сторонника Лю Шаоци.

В задачу автора этого очерка не входит анализ внутрипартийной борьбы в КПК. Но все вышеупомянутые эпизоды свидетельствуют о том, что характер Мао Цзэдуна являлся причиной напряженного состояния руководителей ЦК КПК, что подозрительность Мао Цзэдуна распространялась на всех людей из его окружения. Все боялись Мао Цзэдуна, а он сознательно формировал именно такую обстановку и стремился к тому, чтобы в руководстве партии все друг друга подозревали, все друг за другом следили и все докладывали ему о поведении своих коллег. Мао Цзэдун любил сидеть всегда в центре паутины и не допускать появления других, опасных с его точки зрения, центров. При этом свое слово Мао Цзэдун ставил превыше всех фактов, законов, инструкций и т. д. Судя даже по приведенным деталям поведения Мао Цзэдуна, с ним действительно было по-человечески страшно всем тем, кто с ним соприкасался. Тот, кто не боялся, например Пэн Дэхуай, со временем пропадал, лишался и своей доли власти и самой жизни.

Трагической была судьба и некоторых личных секретарей Мао Цзэдуна, людей, которые годами работали рядом с ним, в его доме, выполняя конфиденциальные его задания, хорошо понимая его мысли и умея помогать ему в работе.

Одним из таких секретарей был Чжоу Сяочжоу, талантливый выпускник Пекинского педагогического университета, которого Мао Цзэдун в 1936 г. в возрасте двадцати пяти лет взял к себе на работу в качестве своего секретаря. Чжоу Сяочжоу отличала критическая направленность ума, стремление выяснять все до конца. Ему приходилось поправлять и ошибки в первых вариантах работ Мао Цзэдуна.

После создания КНР Чжоу Сяочжоу стал кандидатом в члены ЦК КПК, первым секретарем комитета КПК провинции Хэнань.

В 1959 г. на Лушаньском совещании Чжоу Сяочжоу правдиво рассказывал о положении в провинции, требовал исправить «левый» уклон, не отвечавший, во всяком случае, реальной действительности. За это Чжоу Сяочжоу, с санкции Мао Цзэдуна, был включен в число членов «антипартийной группы» во главе с Пэн Дэхуаем, снят с поста первого секретаря провинциального парткома и отправлен работать заместителем секретаря партячейки народной коммуны Даяо уезда Люян провинции Хунань. В 1962 г. он был переведен на должность вице-президента академии общественных наук Центрально-Южного Китая в Гуанчжоу. В 1966 г. погиб во время репрессий в ходе «культурной революции».

Столь же, если не еще более, трагична судьба другого личного секретаря Мао Цзэдуна Тянь Цзяина. 15 сентября 1956 г. Мао Цзэдун произнес вступительное слово на восьмом съезде КПК. Оно всем понравилось. Мао Цзэдуна наперебой поздравляли с успехом. Но Мао Цзэдун сказал: «Оно написано не мной. Это идет от молодых. Автора зовут Тянь Цзяин. Это мой секретарь».

Тянь Цзяин начал работать секретарем Мао Цзэдуна с августа 1948 г. Он внес вклад в разработку первой Конституции КНР, «Проекта примерного Устава сельскохозяйственных производственных кооперативов». Редактировал первые четыре тома «Избранных произведений» Мао Цзэдуна, сборники его стихотворений. Был членом редколлегии журнала «Хунци» и т. д. Интересно отметить, что это был самоучка. У него не было никаких степеней и званий, дипломов и образования. Восхищения Мао Цзэдуна и признания его заслуг обществом он добился своим умом и трудом.

Изначально его звали Цзэн Чжэнчан. Он родился в январе 1922 г. в Чэнду. Рано потерял отца и мать. Был вынужден из-за материальных трудностей бросить среднюю школу. Стал зарабатывать на жизнь как журналист и в 1936—1937 гг. опубликовал много статей под псевдонимом Тянь Цзяин. Он исколесил практически почти всю страну. Его единственным багажом и достоянием были книги.

Работая при Мао Цзэдуне, Тянь Цзяин пытался сдерживать проявления того, что именовалось «крайней левой идеологией», и не допускать ошибок такого характера. Например, после состоявшегося в 1961 г. всекитайского совещания, на котором присутствовали семь тысяч человек, на основании результатов проведенных по итогам указанного совещания широкомасштабных и серьезных обследований, Тянь Цзяин, по указанию Лю Шаоци и Дэн Сяопина, представил Мао Цзэдуну предложения о закреплении производственных заданий за крестьянскими дворами и одновременно составил проект документа о мерах, направленных «на восстановление сельского хозяйства». Тянь Цзяин выдвинул курс на многоукладную экономику, который и включал в себя предложения о доведении производственных заданий до каждого крестьянского двора. Вскоре внутри партии все те, кто выступал за это, были подвергнуты критике. Тянь Цзяин был вынужден писать объяснения и каяться в ошибках. Характерно, что при этом он так и не упомянул о том, что выдвигал предложения Мао Цзэдуну по поручению Лю Шаоци и Дэн Сяопина, то есть принял ответственность на себя, спас Лю Шаоци и Дэн Сяопина. Тянь Цзяин также не перекладывал ответственность на тех, кто проводил обследования в низовых организациях и ячейках.

Когда началась критика исторической драмы У Ханя «Разжалование Хай Жуя», Мао Цзэдун поручил Тянь Цзяину прочитать текст этого произведения и высказать свое мнение. Тянь Цзяин прочитал пьесу и сказал Мао Цзэдуну, что там не просматривается никакого заговора; если же придать критике пьесы такую направленность, то впоследствии никто не осмелится ни изучать историю, ни писать пьесы на исторические темы.

21 декабря 1965 г. Мао Цзэдун в беседе с Чэнь Бода, Тянь Цзяином и другими сказал: «Главное зло пьесы «Разжалование Хай Жуя» состоит именно в этом слове «разжалование». Император Цзя-цзин разжаловал Хай Жуя, а мы разжаловали Пэн Дэхуая. Пэн Дэхуай и есть современный Хай Жуй». На Тянь Цзяина была возложена обязанность подготовить для распространения внутри партии изложение высказываний Мао Цзэдуна по этому поводу. Тянь Цзяин позволил себе опустить в тексте ориентировки все то, что касалось Пэн Дэхуая. Он опустил также хвалебные слова Мао Цзэдуна в адрес Яо Вэньюаня, Гуань Фэна, Ци Бэньюя, то есть активистов той «культурной революции», которую Мао Цзэдун готовился развернуть.

Тянь Цзяин работал при Мао Цзэдуне восемнадцать лет (с 1948 по 1966 г.). Ему лучше, чем многим другим, были известны недостатки Мао Цзэдуна. В частном разговоре Тянь Цзяин, исходя из лучших побуждений в отношении Мао Цзэдуна, сказал, что лучше было бы, если бы Мао Цзэдун снял с себя практические повседневные обязанности и сосредоточился на теоретической работе, писал бы книги и создавал учение, направляя, таким образом, партию в ее работе. Тянь Цзяин также говорил, что если бы ему дали возможность уйти из Чжуннаньхая, то есть не работать больше секретарем Мао Цзэдуна, тогда он мог бы высказать Мао Цзэдуну критические замечания. Во-первых, упрек в том, что Мао Цзэдун не слышит критику. Во-вторых, заявление о том, что Мао Цзэдуну не следовало бы поступать так, как он действует в настоящее время, потому что такими своими акциями он создает основания для того, чтобы спустя сто лет люди подвергли его критике.

Эти высказывания Тянь Цзяина дошли до посторонних ушей. Поступили предложения покарать Тянь Цзяина, но Мао Цзэдун на некоторое время отвел от него удар, заявив, что «сей книгочей – наш человек!». Однако очень скоро Мао Цзэдун изменил свою позицию и перестал защищать Тянь Цзяина, а еще точнее, дал санкцию на репрессии против него.

Во второй половине дня 22 мая 1966 г. Тянь Цзяину было приказано прекратить работу, сдать дела и все документы. Поступил строгий приказ 23 мая «убраться» из Чжуннаньхая. И тогда утром того же дня Тянь Цзяин покончил с собой на своем рабочем месте, то есть там же, в Чжуннаньхае.

Он прожил 44 года и оставил, как свое завещание, следующие слова: «Верю, что партия сумеет прояснить этот вопрос; верю, что не буду несправедливо низвергнут на самое морское дно».

Существуют свидетельства того, что Тянь Цзяин хотел покончить с собой еще в 1959 г. в Лушане. Когда же это действительно произошло, то Мао Цзэдун, узнав о самоубийстве Тянь Цзяина, своего ближайшего сотрудника на протяжении почти двух десятилетий, охарактеризовал его как «ничтожного предателя».

Тяжело было находиться вблизи Мао Цзэдуна. До конца сумели продержаться неподалеку от него только такие деятели, как Чжоу Эньлай и Кан Шэн. Практически Мао Цзэдун разрушил весь свой ближний круг. Особенно трагичной была судьба тех людей, которые пытались сказать Мао Цзэдуну правду о жизни китайских крестьян, а также заступиться за интеллигенцию.

Очерк третийЕго характер и одиночество

Характер Мао Цзэдуна определяла жажда властвовать. Властвовать во всем и надо всем: и в личной жизни, и в сфере руководства партией и страной.

Мао Цзэдун всегда хотел одержать верх, стремился к победе. Это стремление было у него самоцелью. Главной мерой своих поступков и достижений он считал ответ на вопрос: удалось или не удалось победить противника, соперника. Неудачи, неуспех рассматривались им как исключение, причем недопустимое, временное.

Мао Цзэдун считал, что он разграничивает отношения между людьми, где можно было руководствоваться эмоциями, чувствами, и борьбу принципов, где должен был господствовать трезвый расчет, холодный разум. В отношениях между людьми он на словах допускал компромиссы, но в борьбе принципов не шел ни на какие уступки. Борьбу принципов Мао Цзэдун вел не на жизнь, а на смерть. Он приходил в благоприятное расположение духа только тогда, когда окончательно повергал очередного противника. На деле борьба принципов сводилась, как это всегда бывает в политической жизни, к устранению тем или иным способом, в той или иной форме, политических оппонентов. Причем борьба тут была беспощадной, жестокой; в ней Мао Цзэдун не допускал никакого человеколюбия или снисхождения к врагам.

Мао Цзэдун сознательно и подсознательно стремился к противостоянию. При этом он был мастером создания конфликтов на пустом месте.

Обладая «поперечным» характером, Мао Цзэдун находил удовольствие в сшибках с противниками. Он не только не избегал столкновений, не только не боялся их, но сам активно и инициативно шел на конфликты. Он исходил из того, что только борьба, борьба до конца, борьба открытая и борьба с применением всех возможных, имеющихся в его распоряжении средств, может приносить победу. В такой борьбе он не связывал себя никакими рамками. Мао Цзэдун был по своему характеру человеком борьбы.

Конечно, Мао Цзэдун стремился наилучшим образом подготовиться к конфликтам и к противоборству, заранее обеспечить себе победу. Когда же он был вынужден идти на компромисс, то непременно закладывал во временные соглашения с противниками такие мины, которые обязательно взрывались в будущем.

Итак, главная черта характера Мао Цзэдуна – это его постоянная нацеленность на противоборство; он стремился одержать верх всегда и во всем, надо всем и надо всеми; он не терпел, чтобы кто бы то ни было безнаказанно бросал или бросил ему вызов; более того, он сам всегда, в любой момент, был готов к тому, чтобы бросить и принять вызов.

В случае поражений или возникновения неожиданных ситуаций, которые он не мог сразу осмыслить, Мао Цзэдун на время как бы просто выключался из жизни. Он предоставлял в эти моменты возможность действовать своим подручным. Это были люди либо типа Чжоу Эньлая, которые добивались осуществления желаний и планов Мао Цзэдуна мягкими методами, уговаривая оппонентов поступиться хотя бы внешне своими принципами, пойти на компромисс, чтобы только успокоить Мао Цзэдуна, оставить за ним верх как бы вроде только по форме; либо люди типа Кан Шэна, не останавливавшиеся перед устранением неугодных Мао Цзэдуну людей, пытавших и мучивших их морально и физически.

Дав поработать своим подручным, Мао Цзэдун возвращался на сцену и находил оправдание для любых шагов, сохраняя, по крайней мере в своих глазах и в глазах своих приверженцев и сторонников, свое лицо, свой авторитет в неприкосновенности.

Мао Цзэдун был очень мнительным человеком. Он подозревал всех и каждого. С ним трудно было говорить даже людям из его окружения, так как во всех высказываниях Мао Цзэдуна сквозило недоверие. Например, он подозревал даже ответственных руководителей своей охраны, членов руководства партии в том, что они, высказывая заботу об усилении его охраны и о мерах по обеспечению его безопасности, допускают мысль о возможности его смерти, а это – уже криминал, с его точки зрения.

Мао Цзэдун практически верил только самому себе. В своем воображении он создавал заговоры и тайные интриги, направленные против него, которые органам безопасности и политического сыска приходилось «разоблачать». Многие такого рода дела инициировались Мао Цзэдуном, который натравливал людей из руководства партии друг на друга и, питаясь их взаимными доносами, мог в любой момент состряпать дело против кого угодно из них.

Мао Цзэдун был очень умным человеком. При этом он обладал гипнотической силой воздействия на окружающих, определенными харизматическими качествами, а также большой проницательностью; многими он воспринимался как пророк. Плюс к тому у него был сильный характер. Ум в сочетании с волей и жаждой власти давал просто взрывчатую смесь.

Мао Цзэдун считал, и с течением времени эта уверенность у него только возрастала, достигнув невероятных размеров, что он умнее любого и каждого, всех и вся. Поэтому с годами он становился все более невосприимчив к чужому мнению. Он любил ораторствовать один и просто не слышал других людей.

В глаза и при жизни Мао Цзэдун предпочитал ни о ком и почти никогда не говорить добрых слов. Исключения были, но редко. Характер не позволял ему публично признавать за кем бы то ни было достоинств, если только это не диктовалось сверхзадачей, далекими расчетами и политическими замыслами. Но и в этих случаях в его поощрительных высказываниях всегда содержалась существенная доля яда.

Мао Цзэдун пользовался материальными благами. У него было все необходимое для привычного и приятного для него образа жизни. Значительную часть своего времени он проводил, переезжая с одного места на другое. А все это обходилось народу в копеечку. Резиденции, дачи, спецпоезд, подразделения и части личной охраны – это все было, с его точки зрения, в порядке вещей.

В то же время его материальные и духовные потребности были ограниченными и даже несколько ущербными.

Он мог вытирать лицо и ноги одним полотенцем, да еще и «теоретически обосновывая» правильность своих действий; мог за десять лет не позволить сшить себе новый костюм. Его нижнее белье и носки пестрели заплатами. Он мог дать указания стирать с мылом только воротнички и обшлага рубах.

Мао Цзэдун демонстративно ненавидел деньги. Никогда не прикасался к ним и подчеркивал это. В то же время он устроил дело таким образом, что баснословные гонорары за издание его произведений поступали на его счет; он знал, что эти деньги существуют, и лично распоряжался выдавать не очень значительные суммы либо в качестве материальной помощи своим родственникам и знакомым, либо на оплату поездок своих же телохранителей и бойцов охраны в их родные места с инспекционными целями.

Мао Цзэдуну нравился ограниченный круг произведений искусства, причем исключительно китайского, что он также подчеркивал: некоторые пекинские оперы, картины в манере национальной китайской живописи, каллиграфические надписи. Он, по сути дела, не воспринимал то, что именовалось при нем в КНР западным искусством. Конечно, он непрерывно читал, но в выборе литературы был нацелен либо на внутрикитайские дела, либо интересовался книгами, скажем, о Наполеоне, Гитлере, Сталине. Мао Цзэдун не любил ни кино, ни телевидение. Характеризуя самого себя, он говорил: «Еще до того, как стать марксистом, я уже был китайцем, а став марксистом, я не перестал быть китайцем». Понятна любовь человека к родине; неприятным является лишь подчеркивание нелюбви ко всему некитайскому, а это было в характере Мао Цзэдуна.

По своей натуре Мао Цзэдун был эмоциональным человеком. В своем кругу, с женами, детьми, телохранителями, он позволял себе срываться, когда ему что-то было не по нраву. Со своими супругами Хэ Цзычжэнь и Цзян Цин он был временами просто груб. На свою прислугу, на телохранителей Мао Цзэдун, случалось, орал, не выбирая выражений.

В общении с родственниками Мао Цзэдун иной раз проявлял человеческие чувства. Это происходило в те редкие моменты, когда он не думал о политике, о власти. Но как только он возвращался в эту сферу в своих мыслях, все человеческое отступало, все должно было подчиняться его политическим расчетам.

Мао Цзэдун мог быть чувствительным и даже слезливым, но это соседствовало с принятием самых жестоких политических решений о судьбах людей, об их жизни и смерти, причем такие решения могли касаться и одного человека, и населения страны.

Мао Цзэдуна привлекала молодость. Здесь мог иметь место даже поэтический порыв, проявление минутной сентиментальности. Ему нравилось, чтобы подле него в качестве телохранителей и медсестер работали красивые молодые парни и девушки.

В характере Мао Цзэдуна была одна особенность. Он мог как бы покаяться, покритиковать самого себя задним числом за несдержанность или за неумение спокойно выслушать оппонента, за ошибки формального характера. Однако внимательный анализ такого рода ситуаций свидетельствует о том, что он поступал так в тактических целях и только на словах; более того, он позволял только самому себе критиковать себя и не допускал критики в свой адрес; если же кто-нибудь критиковал его, то он был чрезвычайно подозрителен и мстителен и своего критика рано или поздно ставил в положение человека, которому уже никогда не удавалось оправдаться.

В то же время все та же жажда власти заставляла его обуздывать в необходимых случаях свой характер. Тут проявлялась другая особенность Мао Цзэдуна: он исключительно хорошо владел собой. Он никогда не позволял себе, если обстоятельства не допускали этого, демонстративного выражения недовольства или гнева. Мао Цзэдун был внутренне не менее эмоционален, например, чем Н.С. Хрущев, но он так держал себя в руках, что складывалось обратное впечатление.

Порой возникает ощущение, что и его самокритика, да и вообще его поведение, особенно на людях, представляли собой «театр одного актера», «театр Мао Цзэдуна». Он любил быть единственным героем на сцене этой своей «пекинской оперы». Он публично сожалел о том или ином своем поступке, каялся с той целью, чтобы это производило впечатление на окружающих. Он прекрасно понимал, что любое его слово и жест в конечном счете станут широко известны. А ведь на самом деле, несмотря на такого рода самокритику, Мао Цзэдун не изменял в дальнейшем ни своего поведения, ни своих позиций по политическим вопросам.

В 1956 г. он впервые плавал в реке Янцзы. Возвратившись в Пекин, Мао Цзэдун говорил Чжу Чжунли (женщине, его лечащему врачу):

– Человек не должен бахвалиться! Вот я сейчас плавал в реке Янцзы слишком долго. Я уже ощущал во всем теле усталость. И все-таки мне хотелось еще похвастаться, и я продолжал плыть. И если бы не Е Цзылун (секретарь Мао Цзэдуна по вопросам быта. – Ю.Г.), который заставил меня подняться на борт сопровождавшего судна, то боюсь, что я просто-напросто утонул бы!

На это Чжу Чжунли, конечно же, улыбаясь, сказала:

– Я не верю. Вы очень хорошо плаваете. Мао Цзэдун заметил:

– Вот и ты не веришь. И другие тоже не верят. Мне такие чувства понятны. Потому-то чем дольше я плыл, тем больше воодушевлялся!

Чжу Чжунли подтвердила:

– Да все просто наперебой стремятся увидеть, как вы смелы и решительны.

На это Мао Цзэдун отреагировал так:

– Ох! На сей раз дело было плохо. Меня подвела гордыня. В нашем мире в любом деле нельзя допускать появления мыслей о своей исключительности. А тут положение было весьма опасным. Благо нашелся человек, который отдал приказ, и счастье еще, что я этому приказу подчинился!

В 1955 г. после корейской войны Пэн Дэхуай при содействии военачальников, да и многих других членов руководства партии, добился введения в армии воинских званий. Мао Цзэдун лично определил, кому быть десятью маршалами КНР.

Сам он склонялся к тому, чтобы в соответствии с мнением того же Пэн Дэхуая, всех остальных руководителей, принять воинское звание генералиссимуса или, если стараться быть ближе к китайскому термину, великого маршала. Именно таким титулом обладали Сунь Ятсен и Чан Кайши. Вероятно, Мао Цзэдун принимал во внимание и то, что в результате Великой Отечественной войны генералиссимусом стал и Сталин.

Однако в самый последний момент, когда мундир с погонами генералиссимуса (или великого маршала. – Ю.Г.) был уже готов, Мао Цзэдун решил, очевидно, остаться равным Наполеону, у которого были его маршалы, но сам он был выше этих званий, существовал в иной системе измерений и ценностей. Мундир генералиссимуса хранится в КНР и поныне. Теперь он – музейный экспонат, свидетель амбиций, честолюбия и победы политических расчетов Мао Цзэдуна.

Любование собой со стороны, вроде как бы выворачивание себя наизнанку, но все для того, чтобы возгордиться еще больше, получить еще одну порцию поклонения и восхищения, – вот каким было поведение Мао Цзэдуна, когда он как бы каялся и занимался самокритикой.

В 1961 г. Мао Цзэдун говорил: «Как оценить сделанное мной? Если бы положительного оказалось семьдесят процентов, а дурного тридцать процентов, то я был бы весьма удовлетворен. Я не скрываю своих недостатков, я не святой». При этом Мао Цзэдун надеялся, что после смерти ему будет дана людьми именно такая оценка.

И это было сказано после того, как голодной смертью, явившейся результатом его политики в первую очередь, погибли десятки миллионов людей.

Мао Цзэдун твердо считал, что китайцам столь тяжело живется, что их просто воротит, скажем, от литературных произведений, в которых осуждаются темные стороны действительности, от романов обличительного характера, в которых вскрываются пороки. С точки зрения Мао Цзэдуна, было очень важно давать людям надежду. Мао Цзэдун хотел и умел уводить за собой людей в мир грез, в мир мечты, пусть далекой и неосуществимой, но прекрасной. Вся беда в том, что изменить реальные условия жизни большинства людей в КНР Мао Цзэдун не умел и не мог, не был на это способен. Вместо этого он пичкал их сознание, их чувства химерами, неосуществимыми мечтаниями, да еще и требовал от людей при этом страшных человеческих жертв, которые и становились самым реальным итогом его мечтаний и призывов. При всем этом он был реалистом в политике, а потому создал систему страха, которая пронизывала все общество в КНР и являлась одной из двух главных опор его власти; другой опорой было культивировавшееся им же отношение окружающих к нему как к вождю или, если хотите, как к божеству.

Одиночество было в одно и то же время и тем, к чему он стремился, и его естественным состоянием, и его болью, и даже страданием.

Мао Цзэдун был человеком практически без дома, без семьи, без друзей. А если уж говорить по большому счету, то и без народа. И его характер, и образ его мыслей поставили его в положение человека, изолированного и самоизолировавшегося от других людей.

Он всю жизнь был, в известном смысле, одинок. И умирал он также в одиночестве. Конец его был страшным и трагическим. Созданным им же самим режимом, системой охраны, он был отрезан от всего мира. Никто не должен был знать о том, что он болен, что он умирает. В последние годы его жизни при нем не было ни его жен, ни его детей, ни его родственников. При нем не было и друзей или даже товарищей по партии. Они либо умерли, либо были им же уничтожены, либо не имели возможности встретиться с ним.

Рядом с ним были только слуги, как их ни называй. Это, конечно, создавало удобства при уходе за больным человеком, а также атмосферу поклонения, в которой он нуждался, но это же еще более усиливало ощущение одиночества. Его последние месяцы и дни окрашивало чувство все возраставшей апатии, безразличия ко всему.

Одиночество Мао Цзэдуна порождалось как бы с обеих сторон. И сам Мао Цзэдун вел себя так, что отпугивал людей. Вся система – и политическая и партийная – была создана таким образом, что нуждалась в оракуле, которого никто не видит, с которым никто не имеет возможности общаться и который, когда сочтет это нужным, изрекает сверху, с вершины, которая находится вне поля зрения людей, в заоблачной выси, абсолютные истины.

Произошло также наложение особенностей политической партии на особенности характеров людей, возглавлявших эту партию. Во времена Мао Цзэдуна в КПК и в КНР огромную роль играли подозрительность, зависть, склоки, от которых только и можно было защититься, формально и демонстративно занимая положение человека, вождя, ко всем относящегося равно, не делающего никаких ошибок, не имеющего никаких человеческих слабостей или привязанностей.

Мао Цзэдун органически не терпел того, чтобы кто бы то ни было, будь то в партии, в государстве, в его собственной семье, в мире, занимал равное с ним положение. Более того, он и не выносил ситуации, когда кто бы то ни было претендовал на то, чтобы быть его потенциальным преемником, вторым человеком при нем. Отсюда трагедии и в руководстве партии (Лю Шаоци, Линь Бяо), и в семье (Мао Аньин).

Этим можно объяснить и феномен политического выживания и долголетия Чжоу Эньлая, Кан Шэна. Первый из них был вечно третьим, а второй – даже вечной шестеркой при Мао Цзэдуне. Они никогда не замахивались на положение формально второго человека при первом. У Мао Цзэдуна не могло быть ни преемников, ни наследников. Их можно было назначить, причем даже с согласия Мао Цзэдуна, но удержаться на этом месте было в конечном счете невозможно при живом Мао Цзэдуне. Натура Мао Цзэдуна требовала растерзать преемника или потенциального преемника.

Почему же Мао Цзэдун был так одинок?

Такой была его натура. В этом смысле он был великим эгоистом. Очевидно, быть руководителем, особенно вождем, при тоталитарной системе могут только эгоисты, хотя, в данном случае, и величающие себя коммунистами. Мао Цзэдун думал, что естественность поведения других людей ведет к развитию частнособственнических инстинктов, а свобода их мышления разрушает предложенный им идеал будущего. Поэтому он стремился навязать всем остальным установленные им правила жизни в коллективе и переделку их сознания в духе подчинения только его идеям.

Неизбежно возникало противостояние его и остальных людей. Оно было создано им самим, его миропредставлениями, его характером. Самое ужасное для других людей при этом заключалось в том, что только тот, кто слепо, не рассуждая, выполнял его предначертания, мог рассчитывать на его временную лояльность, однако равенства, а тем более дружбы, в отношениях даже с таким человеком у Мао Цзэдуна быть не могло. Остальных, более или менее самостоятельно мыслящих и действующих людей, он просто видел как своих противников, как объект борьбы, борьбы, в которой не было места ни компромиссам, ни человечности.

Мао Цзэдун жил как бы одновременно в «трех мирах». В мире своих грез, в мире реальной политической борьбы (это и был главный мир Мао Цзэдуна) и в мире человеческих взаимоотношений. Эти «три мира» были в одно и то же время и взаимосвязаны и обособлены один от другого.

Нужно было быть фанатиком, человеком, одержимым сверхценными идеями, чтобы верить в грезы, химеры, идеализированные представления о будущем и настоящем и навязывать их окружающим всей силой своего характера.

Нужно было совпасть характером с потребностями, предъявлявшимися временным эффективным функционированием тоталитарной политической системы; отрешиться от всего человеческого в себе, от всякой гуманности во имя сначала создания, а затем поддержания на плаву политической системы, стержнем которой была одна политическая партия, коммунистическая, а руководящим ядром, или центром политической паутины – один человек, который не мог и не желал руководствоваться гуманным, человеческим подходом к людям.

Наконец, будучи человеческим существом, Мао Цзэдун был вынужден при целом ряде обстоятельств вести себя по-человечески. Однако он умел, мог и, очевидно, органически был предрасположен к тому, чтобы все человеческое, что было в нем, никак не сказывалось на его функционировании в качестве центра или ядра двух его первых миров – мира его грез или идей и мира реальной политической борьбы. Бесчеловечное и эгоистическое начало в характере Мао Цзэдуна было основой его действий. Может быть, это страшно звучит, но бесчеловечность, лишение жизни других людей и давали Мао Цзэдуну заряд его собственных жизненных сил. Он жил за счет жизней других людей.

Мао Цзэдун по своему характеру одинокий человек. Судьба его была судьбой человека, обреченного своим же характером на одиночество. Политическая система, которую он создавал, партия, которую он формировал и пестовал, требовали от каждого оставаться в конечном счете одиноким. Тем более одиноким должен был быть вождь такой партии и системы.

По своей натуре и по характеру своей политической деятельности Мао Цзэдун был несовместим с человечностью.

В его характере изначально было нечто бесчеловечное, и оно, развиваясь, отторгало все человеческое и в самом Мао Цзэдуне, и в окружавшей его жизни, в том, чего он касался.

Самая краткая характеристика Мао Цзэдуна, очевидно, такова: бесчеловечный человек.

Очерк четвертыйЕго старость, болезни и смерть

Мао Цзэдун прожил длинную-длинную жизнь. Последний ее этап сопровождала мистификация, настойчивое сокрытие правды о его болезни и дряхлости. Мао Цзэдун по своему характеру, а не только в силу своих политических взглядов нуждался именно в той политической системе, структуре, режиме, которые он и создал. Они позволяли ему ощущать себя на вершине возможной для человека власти, давали иллюзию абсолютной власти, предоставляли возможность рассуждать на тему о том, что он, видите ли, не Бог. При этом подразумевалось, что положение его таково, что претензии на божественный статус имеют под собой максимум оснований, возможных для человеческого существа.

Со своей стороны, политическая система КПК – КНР, структура, режим нуждались в Мао Цзэдуне. Они не хотели допустить даже возникновения мыслей о его неизбежной смерти. Они скрыли Мао Цзэдуна на годы от глаз своего же народа. Образ Мао Цзэдуна сохранялся и поддерживался как образ не подверженного болезням, хворям, возрасту человеко-бога, пышущего здоровьем. Мао Цзэдун при жизни все последние годы уже находился как бы в собственном мавзолее, причем в мавзолее, закрытом для публики. Такое положение устраивало Мао Цзэдуна и высшие слои его номенклатуры. Оно продолжалось около пяти лет, то есть почти все семидесятые годы.

Но природу ни обмануть, ни победить нельзя. Как к ней ни приспосабливайся и как от нее ни уходи, она в конечном счете возьмет свое.

Мао Цзэдун одряхлел внезапно. Он потерял физическое здоровье. Из него выдернули этот стержень.

В жизни Мао Цзэдуна были большие потрясения. Он пережил смерть своих родителей, других родственников. На всю жизнь в него вошла боль от утраты жены – Ян Кайхой. Это страдание было особенно сильным потому, что он хоронил ее, вероятно, в своих мыслях дважды: сначала при ложном известии о ее гибели, потом при правдивой информации о том, что это действительно произошло, два года спустя.

Большим потрясением стала смерть старшего сына – Мао Аньина. Эти переживания со временем, особенно в первое десятилетие после гибели сына, нарастали.

Провал «великого скачка» и народных коммун также отразился на здоровье Мао Цзэдуна.

В конце жизни его подкосили события, связанные с отлетом его заместителя Линь Бяо из КНР за границу, то есть с попыткой выступить открыто политически против него того человека, в верности которого он почти не сомневался. Линь Бяо предпринял этот шаг в 1971 г. (В своем кругу Линь Бяо называл Мао Цзэдуна «Би-52», имея в виду американский бомбардировщик, похожий внешне на слепое чудовище, летающее вне поля зрения людей, но способное обрушить на них ядерную смерть.) Мао Цзэдун испытал тогда удар такой силы, от которого он физически так и не смог оправиться. Здесь его организм сдал окончательно. Нервное напряжение сказалось в том, что Мао Цзэдун внезапно одряхлел и стал подвержен болезням, которые начали периодически мучить его, дважды в год по крайней мере. Простая простуда при этом могла перерасти в воспаление большой доли легкого, в такой затяжной и мучительный кашель, который не давал ему спать несколько месяцев подряд. А ведь для спасения здоровья и продления жизни Мао Цзэдуна была возможность пользоваться всей медициной – и китайской, и европейской.

Постепенно в организме Мао Цзэдуна развивались необратимые явления, явившиеся следствием его образа жизни, его непомерной нагрузки на протяжении десятилетий, накопившейся усталости. После того как его нервной системе был нанесен удар в результате «дела Линь Бяо», сил Мао Цзэдуна еще хватало на то, чтобы как-то, в минимально необходимой степени удерживать рычаги управления партией-государством, оставаться формально на вершине власти; однако ему уже не хватило душевных сил для того, чтобы и физически сопротивляться болезням; его иммунитет ослаб и ослаб катастрофически.

Мао Цзэдун день ото дня, месяц от месяца, год от года терял возможность распоряжаться своим телом: переставал двигаться, надолго замирал на месте, лежа или сидя в кресле. Ему отказали ноги, потом перестали работать руки. Он не мог в последние месяцы ни держать книгу, ни поднести ложку ко рту. Затем он уже только лежал, не будучи в силах даже повернуться.

На протяжении многих десятилетий Мао Цзэдун нещадно насиловал свои глаза: он читал лежа, много работал при свечах или при керосиновой лампе. И вот в 1970-х гг. как-то вдруг у него стало слабеть зрение. Сначала он никому не говорил об этом. Потом само собой это стало очевидно тем, кто работал у него «под боком», при его «теле», «женщине, помогавшей ему в быту», а также телохранителям. Затем это дошло до Чжоу Эньлая, который даже предлагал Мао Цзэдуну свои очки.

Но дело было плохо. Мао Цзэдун, возможно, все надеялся, что его организм справится и с этим, и слепота как-нибудь сама собой пройдет. Промучился так с полгода, но потом пришлось все-таки обратиться к врачам. Был поставлен диагноз: старческая катаракта. Причем на обоих глазах. На одном без всяких надежд на выздоровление. Что касается другого, то надо было ждать примерно около года, пока катаракта созреет, и тогда оперировать этот глаз.

Так на шестьсот дней и ночей для Мао Цзэдуна наступила полная темнота. Он ослеп. Это продолжалось почти весь 1974-й и большую часть 1975 г.

Затем была проведена операция. Один глаз стал немного видеть. Врачи, хотя и не сразу, но разрешили ему читать по 15—20 минут в день.

Все это время, то есть и в 1974-м, и в 1975 г., Мао Цзэдун продолжал вслепую руководить партией и страной. Документы к нему поступали. Слуги читали ему вслух эти документы. Он отдавал распоряжения. Его резолюции фиксировались и передавались для исполнения. В тех местах на документах, где должна была стоять его отметка о прочтении, об ознакомлении, а в КПК в этих случаях ставилась не подпись, а кружок, за него рисовали такой кружок его секретари. Никто в КПК и в КНР, кроме нескольких лиц на самом верху, не знал ни о слепоте Мао Цзэдуна, ни вообще о состоянии его здоровья.

Ему становилось все труднее говорить. Он произносил лишь отдельные слова, затем только звуки. На некоторое время в последние месяцы его жизни все та же «женщина, помогавшая ему в быту», то есть Чжан Юйфэн, и в определенные моменты его племянник Мао Юаньсинь и его «как бы племянница» Ван Хайжун, и стали голосом Мао Цзэдуна. Они толковали по телефону для политбюро ЦК КПК и внешнего мира то, что он хотел сказать и пытался произнести.

Состояние его было совершенно безнадежным на протяжении нескольких месяцев 1976 г. И в ноль часов десять минут 9 сентября 1976 г., не приходя в сознание, не оставив завещательных распоряжений политического характера, Мао Цзэдун умер.

Последние годы жизни были для Мао Цзэдуна тяжелыми морально и физически. Он говорил телохранителям, что китайские крестьяне живут не так, как это предполагалось при его социализме; он понимал и то, что ему не удалось покончить с Гоминьданом, то есть решить по-своему вопрос о Тайване; он видел, что КПК и КНР заведены в тупик, находятся в состоянии хаоса, что нарастает кризис его политической и экономической системы.

Мао Цзэдун, не надеясь на решение экономических проблем, задумал произвести революцию в «образе мыслей людей», то есть «культурную революцию», но и это ему не удалось. При этом «старых партийцев-руководителей» он отбросил или уничтожил, а новые оказались либо ненадежными, либо недееспособными. Мало того, к концу своей жизни Мао Цзэдун оказался без семьи и без друзей.

Мучительные раздумья терзали душу Мао Цзэдуна перед смертью. Понимал ли он самое главное, а именно то, что он принес неимоверные страдания народу, что даже его затяжная болезнь и агония, нежелание расстаться с властью будучи слепым и недееспособным, продлили на годы тяжелейшую жизнь людей в КНР, отодвинули время реформ, которое все равно неизбежно пришло после его смерти.

Для Мао Цзэдуна вопрос о его возрасте и о смерти был, очевидно, далеко не простым. Мао Цзэдун много размышлял о смерти. Можно предположить, что он боялся ее. По крайней мере, Мао Цзэдун вел себя по-разному, когда этот вопрос так или иначе вставал перед ним.

При спокойном размышлении он отчетливо представлял себе, что существуют границы жизни каждого человека, в том числе и его самого.

По этой причине он стремился жить как можно более естественно, в ладу с природой во всем том, что касалось его организма. Он максимально приспосабливался к физиологическим закономерностям. Спал и ел тогда, когда этого требовала его природа. Питался тем, чего просила душа, к чему он привык, не позволял себе излишеств ни в пище, ни в питье.

Сохранение равновесия в организме представлялось ему залогом того, что он проживет весь срок, отпущенный ему природой. Мао Цзэдун считал, что в китайской деревне люди живут дольше, чем в городе, поэтому он стремился питаться так, как это делают крестьяне.

Мао Цзэдун пытался также уходить от мыслей о своем возрасте. До самого 1949 г. он не отмечал свои дни рождения, а ведь к тому времени ему было уже 55 лет. Ему было очень приятно, когда первое, что сказал ему И.В. Сталин при встрече в декабре 1949 г., когда сам И.В. Сталин находился на пороге своего семидесятилетия, была фраза: «Вот уж не думал, что вы такой молодой и крепкий!»

Создание КНР, вступление в должность руководителя государства так или иначе потребовали упорядочить и вопрос о его возрасте. И тогда его секретарь по вопросам быта Е Цзылун вместе с другими товарищами по партии занялись выяснением этого вопроса. Они сопоставили китайский лунный (или сельскохозяйственный) календарь с обычным календарем и установили, что Мао Цзэдун родился 26 декабря 1893 г.

Так Мао Цзэдун из «революционера, борца за свержение прежней государственной власти в Китае», который был как бы человеком без возраста, превратился в обыкновенного пожилого человека, чей возраст определялся 55 годами. Итак, день рождения Мао Цзэдуна стал общеизвестен с 1949 г.

У близких ему людей появилась необходимость и возможность отмечать дни его рождения. Мао Цзэдун был против того, чтобы его поздравляли с днем рождения. В 1950-х гг. в дни его именин, не ежегодно, дома собирались близкие родственники – жена, сыновья, дочери, некоторые из тех, кто работал подле него; устраивался домашний обед, впрочем без излишеств и роскоши. Иногда приглашались также Чжоу Эньлай, Чжу Дэ, кто-нибудь еще. Выпивали, но очень мало.

В 1960 г. (году тяжелых стихийных бедствий и последствий «великого скачка») на декабрьском ужине не было никого из членов семьи и из руководителей партии, а были только те, кто охранял Мао Цзэдуна. Они даже забыли о том, что это день его рождения, и вспомнили об этом лишь на следующее утро, получив от Мао Цзэдуна записку, в которой он отмечал, что «стал стар» и что ему исполнилось 67 лет.

В 1949 г. Мао Цзэдун предложил запретить отмечать дни рождения и юбилеи руководителей партии. Он не желал, чтобы таким образом уделялось внимание другим руководителям КПК и КНР.

В августе 1953 г., когда не за горами был его шестидесятилетний юбилей, он, выступая на Всекитайском финансово-экономическом совещании, еще раз заявил, обращаясь и к партии в целом, и к ее руководящим кадрам:

«Во-первых, не следует отмечать дни рождения. Ведь устройство юбилейных торжеств не продлевает жизнь человека. Тут самое главное – это то, чтобы человек хорошо делал свое дело. Во-вторых, не следует преподносить подарки; по крайней мере, этого не надо делать внутри партии. В-третьих, надо провозглашать поменьше тостов за здоровье в связи с днями рождения, хотя в определенных случаях это не возбраняется, это допустимо. В-четвертых, надо бы поменьше аплодировать; правда, если это желание исходит из масс, если это они проявляют свои теплые чувства, тогда, конечно, не следует окатывать их холодной водой. В-пятых, не следует превращать имена людей в географические названия, наименования городов, улиц и т. п. В-шестых, не следует ставить на один уровень товарищей из Китая и Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». (Интересно, что Лю Шаоци как-то заметил, что если в Европе был Маркс, то почему бы в Китае не могло бы быть Люркса.)

Вероятно, Мао Цзэдун опасался того, что если только позволить отпраздновать его юбилей, то это откроет путь к организации других бесчисленных юбилейных торжеств. А при такой ситуации снижалась самоценность Мао Цзэдуна как единственного вождя, принижалось его положение единственного божества в партии и в стране. Мао Цзэдун не желал допускать даже минимальной возможности низведения его до общечеловеческого уровня. В этих высказываниях Мао Цзэдуна нашла свое проявление его убежденность, что дело, идея – выше человека. Наконец, в этих его словах прорвалось и его сожаление о том, что ничто, в том числе и юбилеи, не сможет продлить его дней. Правда, Мао Цзэдун не советовал мешать проявлению любви народных масс к собственной персоне.

Спустя десять лет, то есть 26 декабря 1963 года, в тот день, когда Мао Цзэдуну исполнилось 70 лет, люди, работавшие подле него, предложили отметить это знаменательное событие. Узнав о готовящемся чествовании, Мао Цзэдун сказал уже упоминавшейся Чжу Чжунли: «Никому не следовало бы праздновать юбилеи, отмечать дни рождения. Надо бы изменить эту феодальную устаревшую привычку. Понимаешь, ведь дело-то в том, что когда человек отмечает свой день рождения, годовщину, рубеж в своем возрасте, то считается, что речь идет как будто бы о новорожденном, то есть о том, что у него будто бы стало на год больше жизни, хотя на самом деле ему осталось жить как раз на год меньше, его жизни осталось на год меньше; поэтому лучше уж сделать так, чтобы эта годовщина проскочила как-нибудь незаметно; пусть она пройдет потихоньку, а тогда, благодаря этому, когда стукнет 80, 90 лет, и у самого человека все еще не будет такого ощущения… Как было бы хорошо, если бы возобладал такой подход, такой взгляд…»

Кстати сказать, в 1950-х гг. Мао Цзэдун несколько раз встречался с известным китайским художником Ци Байши. Тот был озабочен одной мыслью: как бы дожить до 120 лет. Ци Байши было уже за 90 лет. Они беседовали с Мао Цзэдуном на эту тему и понимали друг друга. После смерти Ци Байши выяснилось, что он оставил в наследство Мао Цзэдуну свои коллекции картин и каллиграфических надписей.

26 декабря 1973 г. Мао Цзэдуну исполнилось 80 лет. В его адрес из ряда стран поступили приветствия и поздравления. Ким Ир Сен прислал из КНДР делегацию поздравить Мао Цзэдуна и преподнести ему подарки. Однако в самой КНР этот юбилей прошел почти незамеченным. Спустя некоторое время небольшая информация о поздравлениях, поступивших из-за рубежа, появилась в закрытом информационном бюллетене для номенклатуры.

Для Мао Цзэдуна важным оказывался в этих случаях мир прошлого и мир будущего, но не мир настоящего. Он был против того, чтобы сказать живущему человеку добрые слова сегодня, по случаю его праздника, скажем, дня его рождения. Однако Мао Цзэдун был за то, чтобы публично, общим собранием, митингом отмечать смерть, чужую смерть.

В 1944 г. один из бойцов его охраны по имени Чжан Сыдэ выжигал уголь в пещере, свод которой рухнул и похоронил его под собой. Среди прочих дел руководители охраны доложили Мао Цзэдуну об этом случае. Мао Цзэдун поинтересовался, что стало с телом Чжан Сыдэ (заметим, вовсе не тем, как себя чувствуют и как будут жить его родные). Ему ответили, что он так и остался там, где его завалило, то есть в недрах земли. Мао Цзэдун повелел извлечь труп, обмыть, обрядить в чистую форменную одежду и устроить траурный митинг в своем кругу, то есть в коллективе бойцов его охраны. Мао Цзэдун лично почтил память погибшего своим присутствием на траурном митинге.

В связи с этим случаем Мао Цзэдун написал статью, которая была им озаглавлена так: «Служить народу». Этот лозунг стал известен с того времени практически всем и каждому в КПК, а затем и в КНР.

В статье содержались размышления Мао Цзэдуна о смысле жизни и смерти. Смысл жизни виделся ему в том, чтобы жизнь каждого конкретного человека была посвящена интересам общего дела, интересам народа. То, что только Мао Цзэдун и его партия правильно выражают эти интересы народа, ни у кого не должно было вызывать ни сомнений, ни вопросов. Более того, подчинение Мао Цзэдуну, политической организации наполняло деятельность человека при жизни высшим смыслом. Личность должна была подчинить себя Мао Цзэдуну и его партии. Дело было выше и важнее человеческой жизни.

Однако весь пафос статьи Мао Цзэдуна был не в жизни, а в смерти. Жизнь оказывалась повседневным вложением частных усилий в общее дело; при этом каждый конкретный человек что-то значил только тогда, когда он «каплей слился с массами», следующими за Мао Цзэдуном.

Мао Цзэдун хорошо понимал, что каждый человек стремится если и не жить вечно, но с надеждой получить воздаяние за свою многотрудную жизнь и страдания. Мао Цзэдун не мог никому обещать загробную жизнь, но он обещал возвести погибшему за его дело или, вернее, всем погибшим за его дело, общий памятник, монумент размером с великую гору Китая Тайшань. (На главной площади Пекина Тяньаньмэнь был поставлен тридцатисемиметровый цельный гранитный монолит – общий памятник всем погибшим.) Каждый, от простого «повара», как говорил Мао Цзэдун, и вплоть до руководителей партии, оказывался равным в смерти, то есть в одинаковой степени мог в смерти вознестись выше горы Тайшань. Смерть приобретала при этом самодовлеющее значение. В надежде на великую многозначительную смерть стоило преодолеть все трудности и мерзости жизни. Вот что предлагал людям Мао Цзэдун. Тем же, кто не желал идти за ним, делать его дело, Мао Цзэдун сулил малозначительную смерть, легче пуха и пера. Мао Цзэдун также распорядился взять за правило для партийных организаций проведение траурных митингов, причем не только в партии, но и по всей стране, во всех деревнях страны. Он надеялся на то, что эта политическая установка привлечет благодарность остававшихся в живых людей, то есть участников этих траурных митингов в адрес Мао Цзэдуна и его партии.

В 1956 г. после появления доклада Н.С. Хрущева о культе личности Сталина Мао Цзэдуна стали одолевать мысли о судьбе своего имени и своего бренного тела после смерти. И тогда он очень нервничал. Он вообще был человеком вспыльчивым и нервным. А тут он был поражен до глубины души. На протяжении десятилетий он был твердо уверен, что такие вожди, как он и Сталин, никогда не умрут, по крайней мере в «благодарной памяти» потомков. Он думал, что их имена и тела будут храниться как святыни всех народов, трудящихся всего мира. И вдруг, совершенно неожиданно для Мао Цзэдуна, Сталина после смерти подвергли критике.

Мао Цзэдун в беседах со своими единомышленниками тогда сказал, что после своей кончины он хотел бы, чтобы его кремировали. Таким способом он хотел при любом повороте событий оказаться как бы вне досягаемости и возможной «расправы» потомков с его телом за все то, что он совершил при жизни. Более того, Мао Цзэдун организовал внутри узкого круга высших руководителей своего рода подписку на кремирование. Была заведена особая книга, в которой он своей подписью подтвердил, что желает, чтобы его кремировали, и поставил дату. Это произошло за 20 лет до его смерти.

Реальная жизнь оказалась непредсказуемой. Лю Шаоци кремировали, но не по его воле и не под его собственным именем, причем тайно. Однако, как и завещал Лю Шаоци, впоследствии его пепел, как и прах Энгельса, развеяли над морем. Пепел Чжоу Эньлая тоже развеяли над просторами китайской земли. И тот и другой по-разному ушли из жизни, но могил после себя не оставили.

Что же касается Мао Цзэдуна, то его политические наследники, руководители КПК – КНР, нуждавшиеся в культе мертвого вождя как в залоге стабильности их политической системы и сохранения их политической власти, решили хранить забальзамированные останки Мао Цзэдуна в специально сооруженном на главной площади Пекина Доме памяти председателя Мао.

После смерти Мао Цзэдуна единственный оставшийся в живых заместитель председателя ЦК КПК «старого созыва» Чэнь Юнь сказал: «Мао Цзэдун – это не бог, но человек». Это лишь часть его высказывания, появившегося в 1978 г. как итог размышлений и выводов, сделанных уже после ухода Мао Цзэдуна из жизни. Тогда Чэнь Юнь говорил: «Мао Цзэдун – это не бог, но человек. Лю Шаоци – это не дьявол, но человек. А вот Кан Шэн – это не человек, но сущий дьявол».

Оставляя в стороне вопрос о Лю Шаоци и Кан Шэне и вопрос о подходе к оценке всей эпохи, когда Мао Цзэдун был жив и действовал, находясь на вершине пирамиды власти, скажем, что Мао Цзэдун был и остается в памяти, в сознании людей нынешнего поколения, особенно людей в Китае, в трех ипостасях одновременно. Для одних он божество, самый великий китаец двадцатого столетия; для других – сущий дьявол, сатана; для третьих – человек.

Мао Цзэдун конечно же человек. Вопрос в том, как оценит Мао Цзэдуна китайский народ тогда, когда сможет свободно выражать свое мнение. Единственное, чего определенно нельзя простить Мао Цзэдуну, это людей, погибших в результате его политики, а их миллионы. Людей жалко, и это важнее любых идей, в том числе «идей Мао Цзэдуна».

Спустя несколько лет после смерти Мао Цзэдуна в КНР появилась литература о нем. Примечательно, что это произошло не сразу после его ухода из жизни; не было, так сказать, естественной реакцией на потерю вождя и любимого руководителя.

После кончины Мао Цзэдуна наступила пауза. Люди замерли, замолчали. Ни номенклатура, ни простой люд в обыденной жизни не говорили о Мао Цзэдуне, хотя в пропаганде его продолжали возвеличивать, даже распределили титулы: Мао Цзэдуна стали именовать исключительно «великим вождем», а его преемника Хуа Гофэна – только «мудрым вождем». Хуа Гофэн был внешне похож на Мао Цзэдуна. Ходили даже слухи о том, что Мао Цзэдун именно по этой причине и выбрал его своим наследником. Возможно, эти слухи распространялись намеренно. Известно было также, что в конце своей жизни Мао Цзэдун даже как-то дал Хуа Гофэну записку, в которой рукой Мао Цзэдуна было начертано: «Если ты ведешь дела, то я спокоен».

После смерти Мао Цзэдуна все и вся в высшем руководстве КПК и КНР были практически поглощены борьбой за власть. Одних отстраняли от нее, другие приходили или возвращались к власти. При этом ситуация сложилась таким образом, что отстраняли тех, кто был готов сохранять имя Мао Цзэдуна как божественный символ, как священный образ, потому что это была одна из главных, если не единственная, опора их притязаний на власть. Было даже сочинено, выдававшееся за маоцзэдуновское, его политическое завещание: «Следовать согласно намеченному курсу». Однако подлинность этой надписи, ее принадлежность Мао Цзэдуну оспаривались. Все эти выверты с пожеланиями Мао Цзэдуна, его надписями, играли второстепенную роль. В действие вступили реальные политические силы.

В борьбе за власть победили не те, кто возвысился в последние годы жизни Мао Цзэдуна. У власти оказались по преимуществу старые его соратники, пострадавшие в той или иной степени, а то и просто отодвинутые им в тень, но не уничтоженные. Вернувшись к власти, они сначала как бы несколько позабыли о Мао Цзэдуне.

Он оставил в наследство очень много серьезных проблем как экономического, так и политического характера. Пришлось сосредоточить внимание на решении экономических вопросов, чтобы успокоить массы населения. Пришлось также возвращать доброе имя тысячам, если не миллионам китайцев, пострадавших в результате политики Мао Цзэдуна.

Однако вскоре стало очевидно, что экономика и политика тесно связаны, а потому пришлось браться и за решение политических проблем.

Вот тут и оказалось, что без идеологии обойтись невозможно. Руководители постмаоцзэдуновских КПК и КНР разделились в своем отношении к усопшему вождю.

Одни из них предпочитали по существу и критично рассматривать его деятельность: говорили о «феодально-фашистском» характере существовавшего при нем режима (Е Цзяньин) и о том, что в «культурной революции» не было ничего хорошего (Ху Яобан).

Другие сочли необходимым вернуть его народу и партии в новом посмертном обличье, сделать его имя и дело одной из непременных идеологических опор нынешнего режима (Дэн Сяопин). Мао Цзэдуна постарались преподнести как идеалиста, который желал своей нации, народу, стране, не говоря уже о партии, только хорошего, и в этом своем стремлении подчас торопился, был нетерпелив, недоучитывал отсталость и самих масс населения, и номенклатуры, и страны, невозможность для них соответствовать его взглядам; в то же время подразумевалось, что даже то, что удалось сделать Мао Цзэдуну, оказалось самым великим деянием двадцатого столетия, во всяком случае, если смотреть на это с позиций интересов Китая, нации Чжунхуа.

Во-первых, доказывали, что Мао Цзэдун оказался победителем в борьбе против Чан Кайши и его политической партии, его государства, его идеологии, его экономической и политической системы, которые не принесли китайцам ни утверждения в мире в достойной этой нации роли, ни решения вопроса о достижении иного качества жизни самой этой нации. При этом оказывалось, что хотя эта задача и не была полностью решена Мао Цзэдуном, но все-таки он оказался великим вождем, ибо сумел разрушить негодное прошлое и создать предпосылки прекрасного будущего. Что же до Чан Кайши, то любопытно, что подчеркивалось и позитивное в отношении Мао Цзэдуна к Чан Кайши, а именно тот факт, что Чан Кайши оставался патриотом Китая как единой нации, единого государства, а следовательно, занимал одинаковую с Мао Цзэдуном позицию, считая Тайвань неотъемлемой частью Китая.

Во-вторых, доказывали, что Мао Цзэдун прекрасно видел реалии, был пророком, понимал опасности, возникавшие на пути строительства Нового Китая как мощной мировой державы, полагая при этом, что необходим переворот прежде всего не в материальной, а в духовной жизни общества, в мировоззрении всех китайцев вместе взятых и каждого в отдельности, а потому, отложив решение экономических проблем, взялся за осуществление духовного переворота. Далее констатировалось, что, к сожалению, это вылилось в трагедию «культурной революции»; но замысел был светлым. Мао Цзэдуна можно и покритиковать за идеализм, за своеобразную наивность, но может быть, время еще покажет, что без веры в эти светлые идеалы Мао Цзэдуна и его политической партии разрушается и само это прекрасное и светлое в душе и в материальной жизни, разрушается социализм, разрушаются коммунистические идеалы, и уж тогда всем грозят бедствия похуже тех, что были во времена «культурной революции», – таков был подтекст книг о Мао Цзэдуне, изданных в КНР после его смерти.

Назовем несколько книг и статей о Мао Цзэдуне:

Мао Цзэдун и ши (Мао Цзэдун: факты, факты, факты) / Сост. Дун Чжиин. – Пекин, 1989.

Цюань Яньчи. Цзоуся шэньтань ды Мао Цзэдун (Мао Цзэдун, сошедший с Олимпа). – Пекин, 1989.

Цюань Яньчи. Вэйшичжан тань Мао Цзэдун (Старший телохранитель о Мао Цзэдуне). – Пекин, 1989.

Цюань Яньчи. Мао Цзэдун ды сыжэнь шэнхо (Частная жизнь Мао Цзэдуна) // Жэхэ, № 7–8, 1989.

Чжан Юйфэн. Мао Цзэдун, Чжоу Эньлай ваньнянь эр сань ши (Несколько штрихов к картине последних лет жизни Мао Цзэдуна,Чжоу Эньлая). Раздел из книги: 1976 нянь да ши нэйму (Подоплека великих событий 1976 года) / Сост. Сю Жу. – Пекин, 1989.

Фань Шо. Е Цзяньин цзай 1976 (Е Цзяньин в 1976 году). – Пекин, 1990.

Ши Чжэ. Суй Мао чжуси цун Яньань дао Бэйпин (Следуя за Мао Цзэдуном из Яньани в Бэйпин) // Жэньу, № 5. 1989.

Мао Цзэдун цзияо мишу Гао Чжи тань Мао Цээдун. (Секретарь Мао Цзэдуна по конфиденциальным вопросам Гао Чжи о Мао Цзэдуне) // Тунсу вэньсюе сюанькань. Спец. вып. (общий порядковый номер 15), 1989.

Вайцзяо утай шан ды синь Чжунго линсю (Вожди нового Китая на ниве дипломатии) Воспоминания Ли Юежаня; литературная обработка Цюань Яньчи. – Пекин, 1989.

Цюань Яньчи. Мао Цзэдун юй Хэлусяофу. 1957—1959 нянь. Чжун Су гуаньси цзиши. (Мао Цзэдун и Хрущев. Правда о китайско-советских отношениях 1957—1959 гг.). – Чанчунь, 1989.

Линь Циншань. Цзян Цин чэнь фу лу (Взлеты и падения Цзян Цин). – Пекин, 1988.

«Чжунго циннянь бао». 13 марта 1989 г. С. 2.

Нюйжэнь каньчжун Мао Цзэдун (Женщины ценили и уважали Мао Цзэдуна) / Сост. Ци Вэнь. Гуанси миньцзу чубаньшэ. Место и год издания не указаны; не позже 1994 г.

Лю Цзечэн. Мао Цзэдун юй Сыдалинь (Мао Цзэдун и Сталин). – Пекин, 1993.

Ли Минь. Мой отец Мао Цзэдун. – Пекин, 2004.

Факты и высказывания Мао Цзэдуна, приведенные в данной работе, в основном взяты именно из перечисленных книг и статей.

Кроме того, некоторые фактические сведения, главным образом о семейной жизни Мао Цзэдуна, извлечены из следующих работ:

Ross Terrill. The White-boned demon. A biography of madam Mao Zedong. – New York, 1984.

Harrison E. Salisbury. The Long March. The untold story. – New York – London, 1985.

Помимо упомянутой литературы о Мао Цзэдуне, в КНР появились также книги, авторы которых стремятся доказывать необходимость и неизбежность присутствия образа Мао Цзэдуна, его идей в жизни нынешней КНР и КПК. При этом особенно подчеркивается мысль о том, что сам китайский народ, рядовые крестьяне после смерти Мао Цзэдуна начали по собственной инициативе чтить его как святого, как божество, приходившее на время на землю. Возникал своего рода «призрак Мао Цзэдуна».

В этих работах рассказывалось, в частности, и о том, что вся жизнь Мао Цзэдуна обрастала в представлениях простых китайских людей мистическими подробностями. Например, утверждалось, что Мао Цзэдун не случайно дал воинской части, которая его охраняла, номер 8341, ибо это число распадается на две части: 83 – это годы отпущенной Мао Цзэдуну земной жизни, а 41 – число лет, на протяжении которых он находился у власти, считая с 1935 г., то есть с совещания в Цзуньи, когда Мао Цзэдун фактически возглавил КПК.

Можно привести названия некоторых из этих работ, упомянув о том, что частично они подготовлены ответственными сотрудниками отдела пропаганды ЦК КПК:

Ли Цзюньжу. Мао Цзэдун юй дандай Чжунго (Мао Цзэдун и современный Китай). – Фучжоу, 1991.

Цзян Чжаои, Ли Цзюньжу. Чжунго гэмин юй «Маодунь лунь» (Китайская революция и работа Мао Цзэдуна «Относительно противоречия»). – Фучжоу, 1990.

Чжан Таймэй. Мао Цзэдун ду ши (Мао Цзэдун читает исторические труды). – Пекин, 1992.

Мао Цзэдун юй Сянтань (Мао Цзэдун и его родной уезд Сянтань) / Сост.: Отдел по сбору исторических материалов горкома КПК города Сянтаня. – Пекин: Чжун Гун дан ши чубаньшэ, 1993.

Циннянь Мао Цзэдун юй та ды сянцзи ши (Молодой Мао Цзэдун и его земляки – учители и друзья) / Гл. сост. Дай Бохань. – Чанша: Хунань чубаньшэ, 1993.

Воспоминания телохранителя(Фрагменты книги Цюань Яньчи «Мао Цзэдун, сошедший с Олимпа»[13])

Воспоминания личного врача(Фрагменты очерка Цюань Яньчи «Частная жизнь Мао Цзэдуна» [14])

Воспоминания женщины, «помогавшей ему в быту»(Фрагменты статьи Чжан Юйфэн «Несколько штрихов к картине жизни Мао Цзэдуна, Чжоу Эньлая»[15])