Великий Сатанг

8

ДАРХАЙ. Барал-Гур.

11-й день 9-го месяца 1147 года Оранжевой Эры

Люди бегут по разным причинам: кто-то от инфаркта, кто-то от неразделенной любви, еще кто-то на предмет похмелиться с утра пораньше, а иные только делают вид, что убегают. И зря в общем-то - ведь беги не беги, а от себя убежать не дано никому.

Оранжевая Эра завершалась, корчась в наплывах гари, взбаламученной танковыми траками, и прославленные мозаичные витражи Высшего Чертога были разбиты вдребезги; лишь радужные осколки смальты хрустели под рифлеными подошвами солдатских сапог…

Большие Друзья укладывали вещи не торопясь.

Времени хватала с лихвой. Посадка на корабли космофлота ДКГ была назначена на двадцать два ноль-ноль по твердому Галактическому времени. В сущности, они давно уже были всего лишь зрителями: после выхода из строя «Саламандр» танкисты собрались здесь и отдыхали, наблюдая за продолжением драчки со стороны.

Но отдых приходилось прерывать: на Дархае не было больше места полосатым форменкам. В этом суетном диковатом мирке Большие Друзья не оставляли ничего, кроме разлетевшихся в прах иллюзий. Все остальное было плотно упаковано в рюкзаки или сожжено, как приказал коммодор Мураками. По глянцевому паркету офицерской гостиницы ветер полоскал хлопья жирной сажи - все, что осталось от томиков лирических стихов, дневников, писем и фотографий. Свои бумаги Большие Друзья побрезговали сжигать на общем костре во дворе Чертога Блаженств.

Жалюзи на окнах номеров были плотно опущены.

Незачем и не на что было смотреть в умирающем городе.

Пробудись ныне Хото-Арджанг в лазурном покое из нефрита, венчающем Корону Снегов, он, быть может, посочувствовал бы в неизбывном величии милосердия своего возне пигмеев, мечущихся по узеньким улочкам священной столицы. Тысячи вчера еще благообразных и горделивых, облеченных полномочиями и осиянных величием родословных сановников, жрецов, генералов, знахарей, знатоков церемоний и мастеров каллиграфии бестолково суетились, выволакивая из домов туго набитые чемоданы, и тут же бросали их, словно только сейчас сообразив, что рухлядь, копившаяся годами, потеряла всякую цену. Подлинной ценностью оставалась разве что жизнь, да и она нынче стоила, в сущности, совсем недорого, много дешевле утлой койки в грузовом отсеке космолета.

Единственными настоящими мужчинами в Чертоге оказались, как, возможно, и следовало ожидать, евнухи Предвратья Блаженств. Именно они были первыми, кто вспомнил, что в городе есть еще более слабые, существа…

Разнося грязь пришлепывающими подошвами мягких войлочных туфель, по номерам метался безбородый, оплывший, как старая набивная кукла, Блюститель Лона. Непривычно изображая униженную улыбку, он жалобно просил господ офицеров уделить несколько минут для наисерьезнейшего разговора.

Кастрата гнали. Он возвращался.

- Всемилостивейший господин Большой Друг, - захлебываясь, шелестел Блюститель. - Это ведь совсем дети, вы же знаете, что с ними будет теперь… В ваших глазах я вижу сияние истинного благородства! И в ваших! И в ваших тоже! Вы не можете, вы не должны отказывать, господа офицеры, я прошу не о себе, мне терять нечего, сами видите, но ради всего, что для вас свято, спасите этих девочек… Клянусь лоном Кесао-Лату, вы не пожалеете, я ручаюсь, я сам их обучал!.. Ведь вы же имеете право взять хотя бы по одной, на выбор, к себе в каюты…

Когда перед ним захлопывали дверь, он горестно всплескивал пухлыми выхоленными руками, всхлипывал и тихонько скребся в следующую:

- Господа офицеры…

Серебристые змеи Священного Сада изнемогали.

С незапамятно давних времен повелось: те из оранжевых, чей жизненный путь оказался ошибочным, а вера иссякла, приходили к вольерам и, сотворив молитву перед провалами темных ниш, протягивали сверкающим, шипящим лентам руку для последнего поцелуя.

Сегодня на молитвы времени не оставалось, приходилось спешить, непростительно коверкая ритуал; и мог ли представить себе хотя бы один из тех надменных и гордых, кто шаг за шагом приближался к резным оконцам Укуса, мог ли даже помыслить в прошлой, нынешним утром закончившейся жизни, что когда-нибудь ему придется стоять - в очереди! - за смертью?!

Крушение Эры лишило сил и смысла привилегии. И те, чей черед пришел, оттирали от бортиков вольер пытающихся нагло прорваться вперед, даже если те имели честь принадлежать к одному из Семнадцати Семейств.

Змеи выполняли долг до конца.

Самые молодые из рептилий, возрастом не достигшие и двухсот лет, чье брюшко еще не успело утратить зеленоватого оттенка юности, уже извивались в предсмертных судорогах на пушистом песке; старики ветераны, проползавшие едва ли не по пять веков, пока еще не отказывались источать благодетельный яд, но на многое их уже не хватало.

А высоко-высоко в поднебесье, выше храмовых шпилей, выше Короны Снегов, медленно кружили черные хищноклювые птицы токон, доселе невиданные в Барал-Гуре. Распахнув просторные крылья, они плавно скользили в вышине, бесстрастно поглядывая на пока еще живую поживу, пирующую среди груд поживы, уже готовой.

Допив рубиновое вино из корней ла, те столпы Империи, у которых хватало достоинства уйти красиво, отбрасывали чаши и, подбирая полы оранжевых мантий, спешили к змеиным площадкам…

Пытаясь не слышать истерических взвизгов и прощальных возгласов, доносящихся с улицы даже сквозь плотные жалюзи, коммодор Мураками ерошил белокурую челку, наползающую на низкий лоб. Доклад, который неизбежно потребуют бюрократы на Гее-Элефтере, никак не хотел писаться, и на полу, прямо около стола, уже валялось почти два десятка скомканных, изорванных листов, исписанных крупным, немного корявым почерком.

Не за что было себя корить и не в чем каяться.

Вспомогательный танковый корпус Демократической Конфедерации Галактики сделал в этой войне все, что мог, а может быть даже и сверх того. Но изложить сие на бумаге оказалось очень непросто. К тому же мешал назойливый Хранитель Чертога, мельтешащий перед глазами и никак не желающий убираться.

Глядя на трясущийся подбородок вельможи, Улингер Мураками неожиданно остро пожалел, что не располагает правом пороть подданных императора.

Черт возьми, а ведь у прапрадеда, служившего главным советником при правительстве Падиона всего лишь каких-нибудь сто лет назад, такое право имелось. О, святые, добрые времена!

- Мне не до вас, милейший!

- Но подумайте же, коммодор! Вы же понимаете, что император…

- Ваш император получил в свое распоряжение три каюты люкс и грузовой отсек, и мне безразлично, какой дрянью он собирается все это забить! Ни одного лишнего метра у меня нет!

В первый раз за долгую карьеру Хранителя Чертога кто-то смел возражать ему. Царедворец был настолько ошеломлен, что позволил себе забыться.

- Да вы соображаете ли, коммодор, сколько стоит эта коллекция пилочек для ногтей?! Сорок семь тысяч уникальных экземпляров!

- Я не могу разместить людей, любезный, ваших же людей, кстати, а вы талдычите о пилочках. Посмотрите, что творится!

Хранитель Чертога усмехнулся, даже не подумав поглядеть на вопящую за окном толпу.

- Разве это люди? Что они в сравнении с коллекцией императора? Кстати, ваше превосходительство смогло бы выбрать несколько образцов для себя, на память о нашей великой дружбе…

- О, вот как?

Мураками стал необыкновенно любезен, и Хранитель, почуяв это, немедленно расправил плечи.

- Знаете что? - Улыбка коммодора расцвела подобно пиону. - А не запихать ли вам, дружище, все сорок семь тысяч пилочек в задницу своему вшивому императору? Вон!!!

Спустя минуту, посидев, массируя виски, и несколько успокоившись, коммодор сообразил, что последний период рапорта, так долго не шедший на ум, сформировался.

«Таким образом, в силу объективных причин, а равно и вследствие недоброкачественности туземной живой силы эффективность действий отдельного танкового корпуса оказалась ниже предполагаемой».

Поставив число и подпись, Мураками усмехнулся, подумав, что в старые добрые времена после такого рапорта прапрадедушка, вполне вероятно, совершил бы харакири…

Начальник Генштаба не знал, что такое харакири.

Зато у него был зеленый паучок кюй-тюи.

Редкостная честь! Завидная привилегия! В крохотной чернолаковой шкатулке обитало бесценное наследие предков - нежное, изящное, хрупкое, как невинность первого поцелуя на заре. Ни в чем не виня себя, раздав все долги и осчастливив напоследок страстным визитом большинство почтенных супруг, несостоявшийся губернатор Пао-Туна готовился замкнуть цепь благородных предков и слиться в заоблачном единстве с теми, кто некогда пестовал его.

Пожалуй, единственное, что не позволило ему уйти, как повелевала традиция, с первым стоном утренних цикад, был крошечный остаток надежды. Дивизия Тан Татао, въедливого педанта и сухаря Тан Татао, чья родословная оставляла желать много лучшего, а дурной характер вечно портил заседания военной коллегии, вот уже четвертые сутки не подавала вестей. И нельзя было исключать, что упрямый генерал Тан, зарывшийся со своими головорезами-егерями где-то в снежных теснинах, сумеет все же нанести контрудар по ворвавшимся в Барал-Гур бандитам.

Начальник Генштаба, сознавая всю зыбкость таких расчетов, умолчал о них на последней аудиенции, но, никем пока не опровергнутые, они имели право на существование. В конце концов, пятнистых не так уж и много - тысяч тридцать, не более, и не менее трети они положили на подступах к городу, а в дивизии Тан Татао почти восемь тысяч горных стрелков…

Прерывисто всхлипнул радиотелефон.

- Докладываю: мы разбиты, - спокойным, несколько даже скучным тоном сообщила трубка; голос Тан Татао был плебейски скрипуч и занудлив, словно на заурядном разборе полетов после учений. - Докладываю: остатки дивизии отошли в порядке. Прорваться к столице возможности не имеем. В сложившейся ситуации считаю единственно возможным, перегруппировав войска, сражаться до победного конца, согласно заветам предков…

- Благодарю вас, генерал. - Начальник Генштаба был ни на йоту не менее хладнокровен. - Ни на миг не сомневаюсь: вы сделали все, что смогли. Желаю удачи. Прощайте. И, кстати, позвольте признаться, друг мой: я не всегда бывал справедлив к вам.

- Взаимно, мой маршал, взаимно. - Тан Татао, кажется, даже хихикнул не без удовольствия. - Что ж, прощайте. Честь имею!

Вот и связался узел. Надежды рассеялись, как и подобает надеждам. Покачав головой, маршал наполнил узкий тонкостенный бокал игристым вином цвета увядшего ла, приподнял его и отпил несколько глотков.

За Империю. За Владыку. За тебя, старый пень Тан Татао, и за твоих горных егерей!

Пристально поглядел в зеркало: нет ли непорядка в форме? Оглядел золотое шитье новенького белого кителя, недрогнувшей рукой провел по орденам и не спеша направился к алтарю.

Однако же не дошел. Пришлось вернуться: вновь зазвонил телефон, на сей раз - перламутровая вертушка внутридворцовой линии.

- Мой маршал, ваша высокомужественность! - Голос старшего адъютанта, несколько суетливого, но вполне надежного работника, звенел трубами победного оркестра. - Я говорю из приемной Главного Большого Друга! Вам предоставлена отдельная каюта!!!

- Каюта?!

- Так точно, персонально для вас с супругами! А остальные шестнадцать Высших удовлетворятся гамаками в грузовых отсеках!

Адъютант перевел дух и добавил - доверительно, пожалуй, даже несколько фамильярно:

- Даже господин Председатель Кабинета! Вы слышите?!

Не отвечая, маршал повесил трубку. Почти тотчас вертушка зачирикала снова, но начальник Генштаба уже не стал обращать на нее никакого внимания.

Впустить капризного кюй-тюи в ухо оказалось очень не простым делом. Предки со старых портретов одобрительно следили за маршалом…

А перламутровый телефон вопил, верещал, надрывался.

И лишь после тринадцатого безответного гудка коммодор Мураками на том конце провода приказал разъединить связь.

- Я не сомневался, что его превосходительство изберет именно такой путь. Он был настоящим мужчиной и великолепным офицером, полковник…

Старший адъютант покойного начальника Генштаба, высокий мягколицый щеголь, тянулся в струнку, ловя взгляд Главного Большого Друга.

- Ну что ж, идите. Разумеется, каюта его превосходительства остается за его семьей. Вы сможете сопровождать их, полковник?..

Адъютант истово щелкнул каблуками.

- Вольно. Можете идти.

И когда дархаец почти бегом покинул кабинет, коммодор резко развернулся к еще одному собеседнику, намеренно до сих пор не замечаемому.

- Та-ак. А теперь - вы. Скажите, капитан О’Хара, вы вообще понимаете, какую чушь несете?

- Так точно, коммодор.

- Кажется, вы считаете себя лучше своих товарищей?

- Никак нет, коммодор.

- Так в чем же дело, мать вашу так и разэтак?!

- Не могу знать, коммодор!

Руки по швам, глаза не мигают, ответы строго по уставу, не придерешься. Вот ведь что обидно…

- Возможно, вы полагаете, капитан, что все мы - слизняки и трусы, коль скоро покидаем эту дерьмовую планету, а не деремся до конца? Так вот, во-первых: у нас есть приказ! Вам известно, надеюсь, что такое приказ? Во-вторых: это не наша война, вам ясно? И потом: вам известно, что товарищи, которым вы плюете в лицо, будут спать в трюмах?! Мы отдаем каюты девчонкам из гарема этого бессмертного… ублюдка!

Джимми молчал, сержантски тупо тараща глаза.

Для себя он уже решил все. Звери идут в Барал-Гур, и их нельзя пропустить. Если они спокойно прошли по своим же, замостив ими пропасть, то что же будет здесь?.. Ребята, конечно, молодцы, и старина Улли тоже молодчина, и приказ есть приказ, и война, действительно - что уж там! - чужая, и полсотни спасенных девчушек - это совсем, совсем немало… Но - каждому свое.

- Так какого же черта, капитан О’Хара?! - багровея, взревел Мураками… и осекся, встретившись взглядом с подчиненным.

- Простите, сэр. Скорее всего я не прав. Но я все обдумал, сэр.

Узенькие блекло-голубые глаза сощурились до отказа, напомнив внезапно опасную, очень опасную бритву. И было в них сейчас нечто эдакое, трудно определимое: уважение и, кажется, понимание и еще что-то… неужели зависть?

- Тогда… иди, парень. Поступай как знаешь. И да пребудет с тобою Бог.

Когда серебристая волна портьер сомкнулась за вышедшим, тренированный кулак Улингера Мураками сокрушил в синюю пыль антикварную статуэтку Хото-Арджанга, и на фигурных полочках этажерки тоненько зазвенели, откликаясь, срезанные на память храмовые бубенцы…

- Прррррррррроклятие!..

Поистине для императорской гвардии этот смертный день Империи стал днем бессмертной славы. Сдерживая наступающих, восемь тысяч гвардейцев Чертога, беломундирных великанов в квадратных шапках из меха горного кьяу, прикрывали собой посадку на космолеты и потому стояли до последнего.

Андрей не мог доселе представить себе, что эти шакалы способны так сражаться. Вот почему, когда какой-то безумно вопящий сгусток крови, волос и расхристанного тряпья подорвал себя и весь боекомплект смятого дота прямо под днищем «тристасороковки», лейтенант Аршакуни даже не понял поначалу, что же, собственно, произошло.

Лишь оказавшись в гуще резни, по-научному именуемой «рукопашная», он осознал наконец, что случилось невероятное и оранжевые кустарными средствами, без какой бы то ни было артиллерии, вывели из строя тяжелый танк - да так, что не успели сработать хваленые компьютерные системы катапульт…

Видимо, танкистам противопоказано вмешиваться в дела, привычные пехотинцу, потому что Андрей попервоначалу испугался. Впрочем, вокруг и впрямь было страшно - воздух рвался от воя, вычерненного струями дыма. Человеческие клубки хрипели и разматывались на скользком граните Дворцовой площади, и конная статуя Вридармарярлала Миротворца была заляпана только что живым по самый кончик изогнутой сабли.

Передовые каи, ворвавшиеся в центр дворцового комплекса и попытавшиеся с ходу пробиться к царящей над площадью башне, были вмиг испепелены хлесткими струями огнемета. Тот, кто занимал позицию там, на верхних этажах, не рассчитывал уйти живым и был, вне всяких сомнений, очень неплохо натренирован: он не позволял себе промахов. Черные тени в оранжевой корке огня с визгом бежали к переполненным телами бассейнам и, не добежав, рассыпались на глазах.

И тогда с Андреем произошло то, что строго-настрого запрещали инструкции: он увлекся. Нет, не совсем так, но точнее не скажешь. Ведь эти горящие тени были братьями тех, кто сегодня на рассвете спокойно ложился под «тристасороковку», ложился во имя того, чтобы наступила наконец эта минута. И если она наступила, а огнемет все-таки изрыгает пламя, так что: неужели же все жертвы - даром?

Нет! Ничего не было зря!

Далекий Брат Аршакуни в долгу перед павшими братьями.

Борец Аршакуни не посрамит доверия вождя!!!

- Дай-дан-дао-ду!

Хрипло рыча, борец Аршакуни метнулся к башне - зигзагами, умело уворачиваясь от летящих с неба огненных щупалец. Четко, как на показательных соревнованиях, раскидав гвардейцев, он выхватил из мертвых рук раскаленный автомат и рванулся вверх, прыгая по осклизлым ступеням…

Уже ничто на свете не могло бы его остановить.

И не остановило.

И капитан О’Хара даже не успел разглядеть как следует странно высокорослого дархайца в пятнистом танковом комбинезоне, ворвавшегося на венцовый ярус башни. Он и не стал разглядывать. Он просто вывернул огнемет на турели, и тяжелая установка мягко повернулась на сто восемьдесят градусов, подчинившись движению рук.

Пятнистый сгорел мгновенно, почти без крика. Джимми секундно уловил слабое шипение, ощутил сладкий запах горелого мяса, мстительно ощерился - и снова развернул огнемет к амбразуре.

Шум битвы снаружи несколько приутих.

Передышка.

Ошеломленные нежданно тяжелыми потерями, каи оттянулись в ближние переулки, зализывать раны. Можно было утереть лицо, отхлебнуть воды. И все-таки теперь приходилось быть вдвойне настороже: зияющий, никем уже не защищенный проход за спиной угрожал постоянной опасностью.

В омерзительном сгустке угля и золы, лежащем на пороге, Джимми внезапно заметил что-то блестящее. Вещица, уцелевшая в таком огне, в любом случае заслуживала особого внимания. Перебрасывая с ладони на ладонь еще не остывший медальон на тоненькой цепочке, Джимми понял, почему тот устоял в пламени…

Тантал. А тантал не плавится. Но откуда тантал здесь, на Дархае?

Впрочем, гадать не стоило. Что-что, а эту самоделку Джеймс О’Хара без труда узнал бы среди сотен тысяч других, самых замысловатых значков, эмблем и медальонов, украшающих армию верных болельщиков «Челесты».

Джимми скинул прожженный во многих местах полосатый китель и бережно накрыл им обугленные останки.

Он еще морщил лоб, пытаясь вспомнить, куда же, черт возьми, задевался сине-голубой значок «Черноморца», когда шальной осколок, срикошетив от края амбразуры, превратил голову капитана Джеймса Патрика О’Хара в сизо-багровый бесформенный обрубок…

Миньтаученг А Ладжок благоговейно склонился над обезглавленным, полуголым телом человека, зажавшего в скрюченных пальцах хорошо знакомую юному командиру вещицу.

Скорбным полукругом замерли возле стен борцы, и даже ликующие клики, доносящиеся снизу, не могли сейчас радовать их. Там, на площади, победители добивали оставшихся еще врагов, и слипшиеся от крови и мозгов меховые шапки все летели и летели в растущий на глазах курган победы.

Но здесь…

- Доставить прах героя в Пао-Тун! Далекий Брат Андрей Аршакуни навсегда останется с нами. А это, - Ладжок слегка поморщился, взглянув на горелый комок под изорванным полосатым мундиром, - убрать. На свалку!

- Будет исполнено, брат миньтаученг! - старательно вытянулся почерневший от копоти борец. И несмело добавил:

- Любимый и Родной…

ОМГА сообщает:

… Свершилось! Теперь точно известно: в финале Кубка Галактики встречаются одесский «Черноморец» и «Челеста», сумевшая по результатам пенальти взять реванш у новобатумского «Реала». «Не стану отрицать, мы совершили чудо!» сказал в интервью ОМГА старший тренер «Челесты» Веско Лобанович.

… Компромиссом завершилась Общегалактическая Конференция по проблемам использования боэция, проходившая на Гедеоне-2 (Порт-Робеспьер). Подписан заключительный документ, регламентирующий конкретные пропорции паритетных разработок боэция на Дархае. Преимущественное право вывоза единогласно оставлено за Единым Галактическим Союзом.

… Внимание, новинка! Поступил в продажу богато иллюстрированный сборник статей «Идеи квэхва живут, побеждая!» видного дархайского политика Юх Джугая, трагически погибшего в автомобильной катастрофе.

… Резкое похолодание вызвало обильные снегопады на срединном хребте южной полярной шапки Эридана. В результате схода лавины пропали без вести два астрофизика из персонала международной обсерватории «Братство». Поиски тел Андрея Аршакуни и Джеймса Патрика О’Хара продолжаются…