Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы. Повесть

III

За стенами университета бушевала междоусобная война. Мы понимали, что наш учитель был всем сердцем на стороне графа Лестерского Симона де Монфора[16], который смело поднял оружие против короля Генриха III. Не менее интересовался всем происходящим и пучеглазый монах - брат Бонифаций. Он внимательно и настороженно следил за всеми нами. Особенно он настаивал на том, чтобы мы ежедневно молились о даровании победы нашему монарху над злобным врагом. Победа де Монфора была бы смертельно опасна монахам-францисканцам, так как укрепила бы английскую церковь и сделала ее менее зависимой от Римского папы.

Наконец в мае 1264 года в Оксфорд пришло известие о том, что невдалеке от пролива, отделяющего английское королевство от его французских владений, произошла жестокая битва, в которой граф Симон де Монфор в союзе с горожанами и рыцарями наголову разбил войска короля.

Сам король, как о том поведал нам один из монахов, попал в плен вместе со своим старшим сыном. Мы все откровенно ликовали, а брат Бонифаций перестал нас посещать и даже сказал одному из учеников, что собирается уехать в Аквитанское королевство[17], так как климат Англии ему не по душе.

В этот момент наш великий учитель совершил, казалось бы, незначительную ошибку, которая, однако, имела самые неприятные последствия для всех нас. В присутствии брата Бонифация наш учитель производил один из этапов Великого Делания, как вдруг на какое-то мгновение железный стержень, которым он размешивал кипящую смесь, покрылся тонким слоем желтого блестящего металла.

Учитель воскликнул:

- Дети мои, я на правильном пути!..

Мы все с любопытством и восторгом смотрели на блестевшую, как золото, полоску.

- Любезный брат мой! - обратился Бонифаций к учителю. - Правильно ли расслышали мои. грешные отверстия?.. - Брат Бонифаций прикоснулся к сморщенным и грязным лепешкам, заменявшим ему уши.

- Я ничего не утверждал определенно, скорее всего, я ошибся, - ответил учитель. (И у меня сжалось что-то в груди от жалости, что такой могучий человек, такой всесторонний ум вынужден унижаться перед этим паршивым монахом…) - Дети мои, ведь это ошибка! Это, конечно, ошибка, это не золото! - Он внес железный стержень в огонь, и золотистый слой немедленно потемнел. - Это медь, конечно, это медь, дети мои…

Но было уже поздно. Ночью из Оксфорда выехал на низкорослой быстрой лошадке рябой францисканец, который часто шептался с братом Бонифацием. Я хотел его догнать, но мой друг отсоветовал мне.

- Я знаю, что повез монах, - сказал он. - Ночью я прошел в келью брата Бонифация. У него на столе лежало письмо, сам он спал, и, судя по запаху, в комнате было выпито немало вина. Бонифаций извещает этим письмом папу Климентия, что наш учитель на «правильном пути». Хорошо еще, что он ничего не прибавил. Не думаю, чтобы такое письмо могло сыграть роль. Да, сейчас и монахи побаиваются открыто действовать против воли правителей Англии.

Однажды в воскресенье - был жаркий день июля - мы, достав бочонок пива и сбросив с себя напряжение последних месяцев, во время которых нам пришлось очень много работать, веселились вовсю. Меня попросили «тряхнуть стариной». И я, вскочив на стол, жонглировал круглыми камешками и другими предметами, которые мне бросали. Среди них были и мои медные шары, с которыми я пришел в Оксфорд. Мы употребляли их для растирания мягких минералов. Я жонглировал на столе, с которого перед этим все было убрано в большую бронзовую ступку, стоящую у окна.

Громко распевая шуточную песенку о том, как жадный граф считает бегающих по полю свиней и все время ошибается, я в такт словам бросал и ловил ножи, камешки и шары, как вдруг в наступившей тишине почувствовал, что что-то произошло. Я оглянулся и увидел строгое лицо учителя.

Я быстро стал ловить и разбрасывать предметы всем, кто присутствовал в комнате, наконец в моей руке остался медный шар. Я метнул его в ступку. И тут случилось что-то ужасное! Я никогда не слышал такого громкого треска и шума. Не могу подыскать слова, чтобы это описать. Он был похож на весенний гром или на грохот падающих в Альпах камней, он был в сотни раз громче, чем рев толпы в тысячу человек. Синий дым вырвался из ступки. Я упал со стола и как раз вовремя, так как сверху посыпались раздробленные камни и пыль заволокла комнату.

«Ты пришел сюда с этим шаром и с ним и покинешь лабораторию», - подумал я.

Постепенно дым рассеялся. Учитель внимательно разглядывал ступку:

- Она сохранилась!.. - шептал он. - Она цела, цела!..

Он поднял голову. Мы также посмотрели на потолок и изумились: в своде появилось глубокое отверстие, на целую ладонь в глубину. Я, повинуясь знаку учителя, пододвинул стол к окну, влез на него и просунул руку в отверстие…

Каково же было мое удивление, когда в глубине я нащупал что-то круглое! Учитель протянул мне серебряное зеркало. И я, наведя на него луч солнца, ясно увидел, что это был мой шар. Значит, он вылетел из ступки вверх с такой силой, что пробил в потолке глубокую дыру и застрял в ней.

Принесли кирку. Мы разрушили часть потолка - и шар упал сверху. Учитель долго его рассматривал, потом спросил, что было в ступке.

Мы начали вспоминать те задания, которые получили на сегодняшний день, но ничего, что могло бы вызвать такой треск и гром, не могли найти, пока один из учеников не сказал:

- Учитель, простите меня, но я виноват. На столе было немного рассыпанного порошка из серы, угля и селитры. Мы называем его огненным порошком. Я смахнул его со стола в ступку. Простите нас!..

- Вы милые дети, - сказал после некоторого молчания учитель. - Вы сами не знаете, что нашли. Я давно думал, что огненный порошок, пришедший к нам от арабов, а по слухам известный и загадочному Китаю, откуда приходят раскрашенный с поверхности фарфор и чудесные мечи из железа, столь ценимые древними римлянами, я давно думал, что этот порошок найдет применение в кровавой науке войны. Но мне казалось, что его можно применить только для разрушения стен осажденной крепости. Я ошибался. Ведь если сделать ступку из бронзы, побольше и подлиннее этой, то она сможет вытолкнуть большое каменное или медное ядро, которое сметет все на своем пути! Я вижу новый век. Он рождается, окутанный дымом огненного порошка, в грохоте летящих ядер, от которых не сможет спасти ни щит, ни панцирь, ни стены крепостей… Жаль, как жаль!.. Я сожалею только о том, что ты, Одо, бросил свой шар сегодня, не раньше… Дети мои! - продолжал наш учитель. - Дети мои… Темные тучи сгущаются над королевством Англии. Крестьяне сжигают замки своих господ. Они так кричат «Монфор! Монфор!», что трусливые бароны и рыцари дюжинами переходят на сторону бежавшего из плена короля и его старшего сына Эдуарда. Быть битве… Вчера один монах, человек большой учености, вся жизнь которого - пост, молитва, подвиг, чем он так не походит на богатых епископов и кардиналов, погрязших в роскоши и богатстве, - сообщил мне, что к реке Эйвон сходятся войска короля и войска графа Лестерского. Там и решится судьба королевства… Мне страшно, когда я думаю о будущем Англии. Если король победит, то папа, жадный и кровавый римский папа, приобретет необыкновенную власть над всеми сословиями Англии!..

Учитель вышел. Я пошел за ним.

- Одо, - сказал он мне, - я благодарен тебе за то, что, сам того не ведая, ты приоткрыл завесу над будущим. Ты очень удачно бросаешь свои шары, ты очень ловок, Одо!.. Я даю тебе имя Меканикус. И тебя всегда будут так звать.

Учитель наклонился и достал из-за своей деревянной кровати длинный березовый ствол. Он раскрыл его, как раскрывают шкатулку, и вытащил завернутый в материю меч.

- Иди, Одо! Ты молод и ловок. Я напишу несколько слов графу Лестерскому… Может, он воспользуется моими знаниями. Не мир я несу, но меч!.. Я буду ждать тебя, Одо Меканикус…

- Учитель, - сказал я, - но пока я доберусь до побережья…

- Нет, ты успеешь, - перебил меня учитель. - Войска сходятся возле реки Эйвон, но не той, что несет свои воды в пролив, а той, что вблизи Глостера сливается с рекой Северн. За день ты доберешься до нее.