Великолепные гепарды

День второй

В комнате, оказывается, установлен модный лет десять назад будильник «солнечный зайчик». Система из нескольких зеркалец, настроенная на определенный час, отбрасывает на лицо спящего солнечные лучи, а небо сегодня ясное, и я вскакиваю в половине восьмого – кто-то, мне кажется, нежно гладит по лицу теплой ладошкой. Спросонья мерещится, что это Сильвия, но потом я соображаю, что никакой Сильвии тут нет, и мне становится грустно, настроение безвозвратно испорчено – то есть стало рабочим. Включаю электробритву и телевизор, чтобы послушать новости.

Новости стандартные, обычный набор событий уверенного в своем будущем человечества. Где-то торжественно открылся чемпионат мира по шахматам, где-то закончился конгресс гляциологов. Один космический корабль вернулся от Урана, другой стартовал к Сатурну. Одну научную теорию подтвердили экспериментально, другую опровергли. Фанатичный изобретатель машины времени Андрес Лазарро с превеликим трудом спасен пожарными из-под обломков очередной взорвавшейся модели, но бодр и надежды не теряет. В окрестностях Манаоса студенты наблюдали летающую тарелку.

О городе, где я сейчас нахожусь, упоминают единожды – в связи с открывающимся здесь всемирным фестивалем фантастических фильмов. Любопытно, кто придумал провести его здесь – оптимист или любитель черного юмора?

Я убрал бритву, выключил телевизор и увидел сверток – маленький, не больше пачки сигарет, он лежал на столе. Видимо, Анна положила его на стол вчера вечером, а света я не включал и потому его, естественно, не увидел. Сверток прикрывал записку:

«Господин Гарт! Час назад мне принесли пакет для вас, принес человек, которого я хорошо знаю, он ближайший помощник комиссара Зипперлейна. Не знаю, когда вы вернетесь, поэтому не оставляю его у себя, а кладу вам на стол. А.»

Я развернул плотную бумагу. Внутри лежали два пакетика поменьше, на одном написано размашистым почерком Некера: «Послушай сразу». На другом тем же почерком: «Послушай, когда до зарезу нужно будет с кем-то своим посоветоваться». И еще – сложенный вчетверо лист бумаги. Гриф полицейского управления. Надлежащим образом оформленный протокол о том, что генерал-майор Некер Лео-Антуан…

Я стоял, держа на ладони маленькие, почти невесомые пакетики, мир вокруг был серым, холодным и пустым. Вот и все. Детки. Детишки. Ретцелькинды. Мальчики-девочки, косички, плюшевые медведики, губки в шоколаде, а генерал-майор Некер Лео-Антуан выстрелил себе в голову из табельного оружия, пистолета «Эльман-Лонг – 11,2», и эти пакетики – все, что от него осталось, от него и его последнего задания, которое он провалил вполне сознательно и бежал туда, откуда его не вернуть даже нам. Даже если бы я его вчера вырубил и сдал врачам. ЭТО уже сидело в нем тикающей миной… Будь проклят этот город со всеми его чудесами.

Немного успокоившись, я достал из чемодана маленький магнитофон и вставил кассету, которую Некер просил послушать сразу. Медлил, боялся разрушить что-то большое и важное, как будто оно еще не разрушено этими двумя смертями… Наконец, решившись, придавил кнопку, как паука.

Несколько секунд слышалось шипение, потом раздался спокойный, четкий голос Некера – так он говорил, прохаживаясь перед рядами курсантов в аудитории.

– Прощай, Антон, – сказал Некер, и я сгорбился над столом, сжав виски ладонями. – Я не испугался и не выдохся. Я просто не смог принять решения. Я стою посередине и не могу сделать шаг в ту или иную сторону – я намеренно не говорю «черное и белое», «доброе и злое», чтобы не вызвать у тебя ассоциаций со старым, хорошо известным. Ситуация качественно новая, и ни один старый термин не подходит. Ты думаешь – обтекаемые слова, общие фразы? (Я машинально кивнул, не поднимая глаз, словно передо мной сидел живой и здоровый Роланд.) Извини, так надо. Я не хочу влиять на твой выбор и твой поступок – а ты обязан будешь сделать выбор. Скоро ты все откроешь сам. Никаких особенных секретов здесь нет. Отправных точек у тебя две, Регар и проект «Гаммельн». По поводу проекта побеседуй с мэром и его командой. Адрес Регара – в телефонной книге. Все. Прощай.

– Прощай, – сказал я вслух.

У генерала Некера, как у многих, оказался билет в один конец, только в отличие от многих он сам купил именно такой… Пленка шуршала и шипела, ее оставалось больше половины в кассете, но я сидел и слушал это шуршанье. Когда пленка кончилась, выключил магнитофон, надел пиджак и вышел из комнаты.

– Адам? – раздался за моей спиной голос Анны. – Вы что, только сейчас пришли?

– Нет. Ночью.

– Господи, я думала, с вами что-то случилось…

– Ну что со мной может случиться?

– Да на вас же лица нет… – сказала она. – Пойдемте. Проходите, садитесь. Выпейте. И не думайте, что я ничего не понимаю. Я многое могу понять. Зипперлейн вам не рассказывал про моего мужа?

– Нет, – осторожно сказал я, принял от нее бокал и сделал изрядный глоток. – Кто он был?

– Он работал в отделе Зипперлейна. Погиб два года назад. Иногда он возвращался ночью таким же… Что у вас стряслось?

– Так, неурядицы… Ваш сын дома?

– Нет. Где он, я не знаю. Это страшно, но впечатление такое, что мы им больше не нужны.

– А вам не представлялось случая услышать, о чем они говорят меж собой?

– Они стараются, чтобы таких случаев нам не представилось.

– Эта змея… – сказал я.

– Ну да, она жила в саду месяца два.

– В саду? – искренне удивился я. И вы…

– А что я могла сделать? Он мне сказал… свысока так посмотрел и сказал, чтоб я не боялась, что она не укусит и не заползет в дом. В самом деле, я ее почти и не видела. Говорят, ОНИ очень любят животных. Всех.

– И кошек, и собак, и людей… – сказал я. – А книги они читают? Что вы можете сказать об уровне их знаний?

– Поймите вы! – почти выкрикнула она. – Хорошо, если я с ним раз в неделю переброшусь двумя словами!

– Простите, ради бога, простите. Но ситуация… А что еще, кроме любви к животным?

– Рассказывают разное. Будто у них есть в окрестностях города места, куда они летают на свои сборища. Летают по воздуху. Будто они сами могут превращаться в животных.

– И передвигать взглядом предметы?

Об этом было упомянуто в докладе Лонера. Правда, сам он этого не видел – кто-то рассказал.

– И передвигать предметы, – кивнула Анна, ничуть не удивившись. – И становиться невидимыми. И будто бы они не наши дети, а подменыши, которых нам подсунул дьявол или эриданцы. Если бы вы знали, сколько слухов и россказней ходит по городу… Расспросите вашу блондинку.

– Ого, – сказал я. – Которую?

– Ту, с которой вы были в «Волшебном колодце». Вас там видел один мой знакомый.

– А что блондинка?

– Говорят, она имеет какое-то отношение к здешнему… к здешним чудесам. Некоторые ее боятся.

– Значит, к чудесам имеют отношение и взрослые?

– Говорят… Это подруга Регара, есть такой астроном, о нем тоже говорят разное, особенно после случая с Харелом Тампом – они были друзьями…

– А кто такой Харел Тамп? Ну-ка, расскажите!

– Жутковатая история… История действительно была жутковатая. Харел Тамп, инженер-электронщик, знакомый знакомых Анны, спокойный, веселый и уравновешенный человек, позавчера застрелил свою беременную жену, в которой души не чаял. Абсолютно немотивированное убийство, и по городу со скоростью верхового лесного пожара пронеслись идиотские и жуткие слухи, которые Анна даже пересказывать не хочет. Тамп содержится в местной тюрьме, идет следствие, опять-таки обросшее вымыслами…

Это хорошо, что в местной тюрьме, подумал я. Нужно немедленно его увидеть. Лучше ошибиться, чем проморгать. Убита беременная. Беременность – это ребенок, а дети… Все, что связано в этом городе с детьми, пусть даже не родившимися, заслуживает внимания. Правил игры нет, я волен устанавливать их себе сам. И все тут. И пусть я потом буду выглядеть дураком…

Я тут же позвонил Зипперлейну из своей комнаты. Моя просьба насчет тюрьмы особенного восторга у него не вызвала, скорее наоборот, он немного обиженно напомнил, что от него требовали соблюдать полнейшую секретность, а о какой секретности может идти речь, если я собственной персоной заявлюсь в тюрьму? Я постарался объяснить ему деликатно, что старше его по званию, обладаю определенными полномочиями, а обстоятельства и условия игры могут меняться, и я уверен, что это как раз тот случай…

Он согласился. Что ему оставалось? После короткого раздумья я вставил обойму и сунул пистолет в карман. Вышел из комнаты, из дома, из сада, пошел по тихим, по шумным улицам. Настроение было сквернейшее. Мне не привыкать терять друзей, но гибель Лонера и Некера случилась словно бы не по правилам, она была неправильная, стояла особняком от всего, что до сих пор скрывалось за стандартными формулировками «погиб при исполнении служебных обязанностей»…

Вскоре я вышел к условленному месту и увидел голубую малолитражку Зипперлейна.

– Итак, комиссар? – спросил я, усевшись рядом с ним. В профиль он еще больше напоминал печального коршуна.

– Мы едем в тюрьму, – обнадежил он. – Надеюсь, у вас серьезные основания нарушать правила игры?

– Как бы вам вообще не пришлось отказаться от правил игры, – сказал я. – Под личиной дурачка-репортера я много не наработаю (я не сказал ему, что и так уже раскрыт). Нет, я не Собираюсь вешать на грудь табличку со своей фамилией и должностью, но что-то мне нужно менять… Как вы расцениваете историю с Тампом?

– Обычная житейская драма.

– Речь идет о ребенке, пусть и нерожденном, а дети…

– Пустяки, – сказал он. Слишком поспешно сказал.

– И это позиция полицейского офицера? – спросил я. – Абсолютно немотивированное убийство, а это всегда странно…

– Как вы поступите, если окажетесь перед глухой стеной, которую невозможно обойти или взорвать?

– Поищу калитку, – сказал я.

– А если калитки нет? Мы здесь стоим перед стеной, давно разбили о нее кулаки, а кое-кто и головы…

– Понятно, – сказал я. – Вы признаете, что увидели в случае с Тампом Нечто, но боитесь, что окажетесь бессильны что-либо выяснить… Что он говорил на допросах?

– Орал, чтобы его повесили… Вот, возьмите. Сделали специально для тюрьмы.

Он положил мне на колени бордовое удостоверение криминальной полиции, украшенное моей фотографией, заверенной двумя печатями. Очередная вымышленная фамилия в сочетании со званием старшего инспектора.

– Комиссар, что вы знаете о проекте «Гаммельн»?

– То же, что и все знают, – сказал он.

– То есть?

– Знаете что, поговорите вы об этом с мэром. Родилась эта светлая идея в его аппарате, они сами запрягли ученых и курировали всю работу до завершения проекта. Разумеется, в контакте с вашей Коллегией, как вы знаете.

Я ничегошеньки не знал, но не рассказывать же комиссару, что мне всего лишь подсунули альбом газетных вырезок о чудесах города и краткое изложение ученых дискуссий. Я и понятия не имел, что существуют некие проекты. Честно говоря, с таким я еще не сталкивался. Скрывать от офицера моего ранга материалы, касающиеся операции, которую ему предстоит работать, – нечто ненормальное. Значит, у Святого Георгия были на то свои причины…

Зипперлейн тормозит перед железными воротами, и створки начинают медленно раздвигаться. Тюрьма выглядит, как все тюрьмы, к сожалению, сохранившиеся еще на планете, – угрюмые здания с зарешеченными окошечками и вовсе без окон, ни клочка живой земли, сплошной бетон и асфальт, спирали проволоки по гребню высоких стен, сторожевые вышки.

Мы сдали на контроле оружие и направились к главному корпусу, экспортируемые сержантом в голубой униформе. Из вольера на нас залаяли здоровенные овчарки. Каждый раз испытываю досадный стыд и мучительную неловкость, шагая по этим коридорам. Немало народу попало сюда в результате моих трудов, но от этого не легче – всегда кажется, что мы работаем плохо, что все, кому надлежит здесь сидеть, еще сюда не попали…

У входа сержант препоручил нас молодому лейтенанту. Тот провел нас по длинному коридору с нумерованными дверями, мы миновали три препятствия в виде глухих решеток – при каждой имелся надзиратель со связкой магнитных ключей и «Штарком» через плечо, – спустились в полуподвал и вошли в маленькую комнатку с прикрепленными к полу столом и табуретками. Лейтенант жестом пригласил нас сесть, четко козырнул и вышел.

– Вам обязательно нужно, чтобы я присутствовал? – недовольно спросил Зипперлейн.

– Вы же печетесь о секретности, – сказал я. – Посудите сами: какой-то инспектор остался с подследственным, а комиссар ждет под дверью. Несуразица, а?

Он не нашел, что ответить, присел и зябко поежился. Ничего, подумал я. Происходящие вокруг чудеса – еще не основание для того, чтобы опускать руки и жаждать отставки…

Ввели подследственного. Мужчина несколькими годами старше меня, светловолосый, с аккуратной шкиперской бородкой. При других обстоятельствах производил бы впечатление приятного, обаятельнейшего человека, души компании, хорошего семьянина и любящего мужа – каким он и был до недавнего времени, судя по досье.

– Садитесь – сказал я ему. – Конвой свободен.

Зипперлейн откинулся к стене и прикрыл глаза – ах ты, сукин кот с тридцатилетним стажем…

– Садитесь, – повторил я. – Курите?

Он сел, положил на стол большие сильные руки и с гримасой принял от меня сигарету:

– Как в кино… Кто вы такой? Все вроде записали…

– Инспектор, – сказал я. – Хочу задать вам несколько вопросов.

Глаза у него были не просто отрешенные – какая-то немыслимая пустота, не отражавшая ни света, ни меня, склонившегося к нему, ничего.

– Какие могут быть вопросы? – сказал он. – Я во всем сознался, я психически нормален и требую, чтобы меня повесили.

– За что вы убили свою жену?

– Поди вы! – Он отвернулся. Я встал, обошел стол и навис над ним, вплотную к нему:

– Тамп, что произошло с вашим будущим ребенком? (Он вздрогнул и сгорбился еще больше, и я понял, что взял след.) Что случилось с вашим будущим ребенком? Вы ведь ее убили из-за ребенка? Я знаю, что из-за ребенка! Ну! Тамп!

– Да при чем тут! – зло крикнул он, глядя на меня снизу вверх. – Она мне изменяла, вот что!

– Врешь, тряпка!

– Сам ты!..

– Врешь, Тамп! – Я наклонился и заглянул ему в глаза. – Вы же любили друг друга, у вас все было хорошо! И ты еще на мертвую клевещешь, дешевка такая! Слюнтяй, баба! В петлю захотел? Так не будет петли! Получишь двадцатник, останешься наедине с собой, столько будет времени подумать – башку об стену расшибешь! Не будет петли! В лепешку разобьюсь, а добьюсь, чтобы петли не было! Жить будешь и мучиться, тряпка! Ну? Что было с ребенком? Ты ведь из-за ребенка убил!

Он закричал что-то непечатное в мой адрес и попытался встать, но я изо всех сил прижимал ему плечи и орал в лицо – провоцировал на истерику, на крик, чтобы он не выдержал, сорвался и в запальчивости выложил хоть что-то. Мы, раскрасневшись, орали друг на друга, комната наполнилась гулким эхом, кто-то в форме встревоженно просунулся в дверь, но я рявкнул на него так, что его словно ветром сдуло, а мы снова орали что-то, уже абсолютно бессмысленное, и я должен был переломить его, переупрямить, пересилить, расколоть, и вдруг, когда мы одновременно замолчали, чтобы глотнуть воздуха, прозвучал тихий голос Зипперлейна:

– Адам, оставьте вы насчет ребенка. Она в тот день сделала аборт, мы вчера выяснили…

Отдуваясь, я плюхнулся на табурет и непослушными пальцами стал выковыривать сигарету из пачки, а Тамп уронил голову на стол, и его плечи затряслись.

– Комиссар… – сказал я.

Он тихонько выскользнул за дверь – как мне показалось, с огромным облегчением.

– Уйдите вы… – тихонько сказал Тамп, не поднимая головы.

– Не могу, – сказал я. – Не имею права. Поймите вы, я приехал сюда выяснить, что происходит с детьми и во что это может вылиться. Вы перенесли тяжелую утрату, я понимаю. Мне приходилось не единожды хоронить близких людей… Тамп, это ведь не только ваше горе. Завтра в таком же положении может оказаться кто-то другой, мы могли бы это предотвратить, если бы знали заранее, и потому вы не должны молчать. Простите за банальность, но вы должны… Неужели вам настолько все равно? Ведь кто-то будет следующим…

– Кто вы такой? – спросил он, к моей радости, почти нормальным голосом.

– Полковник Кропачев, Международная службы безопасности. Отдел кризисных ситуаций. Слышали, что это такое? Теперь понимаете? Неужели думаете – я пострадал, пусть теперь и другие помучаются? Если так, вы подлец, простите, подонок… Я не глажу вас по голове, да. У меня нет времени на дипломатию, нет времени быть добрым. Над городом висит беда. Что у вас вышло с женой?

– Вряд ли вы поймете, а если поймете, не поверите.

– Я уже успел понять, что здесь следует верить всему. Так что рассказывайте. Правду и внятно.

– Это началось с первых недель беременности, – тихо начал он. – Анита… Суть… Суть в том, что ребенок начал осознавать себя как личность и беседовать с матерью. Телепатически.

– Что?!

– Вот именно… Учтите, я мало что знаю, она рассказывала об этом неохотно и невразумительно, каждое слово приходилось клещами вытягивать. Плохо спала, плакала, жаловалась, что не выдержит этого ужаса.

– Но могло…

– Нет, – сказал он. – Психиатр у нее ничего не нашел. Думаете, я сразу не подумал? И еще… Ребенок… он говорил с ней и обо мне и при этом приводил такие факты из жизни моих отца и деда, о которых Анита никак не могла знать. Это к нему могло попасть только от меня. Наследственная память, очевидно. Генетическая. Вот так… А она кричала, что не выдержит этого ужаса…

– Почему ужаса? – спросил я довольно глупо.

– Ну, нам с вами никогда не приходилось быть беременным, так что представить ее ощущения и страдания мы не сможем.

– Резонно, – сказал я. – А вы? Вы тоже считали, что это ужас?

– Нет. Может быть, потому что я наблюдал все со стороны, и мне, сами понимаете, было легче. Я категорически запретил ей делать аборт – когито, эрго… Он уже мыслил, он осознавал себя как личность, можете вы это понять? Я запретил. Она сделала. На меня что-то нашло, не мог совладать с собой… Я охотник, у меня был нарезной карабин…

– Получается, что она хладнокровно совершила убийство, вот ведь что, – сказал я. – Убийство мыслящего существа. Так ведь выходит?

– Да. Но и я совершил убийство. Разница только в том, что мое преступление предусмотрено уголовным кодексом, а ее преступление – нет…

– Ваш случай единственный, других не было?

– Не знаю.

– Кто такой Даниэль Регар?

– Не знаю, – сказал он, и я понял, что доверительный разговор кончился, что пошла ложь. И позвал: – Зипперлейн! Зипперлейн вошел и хмуро спросил:

– Вы кончили?

– Кажется, да.

– Можно в таком случае задать вопрос? Тамп, что вы думаете об исчезновении трупа вашей жены?

– Что? – в один голос спросили мы с Тампом.

– Труп исчез из морга сегодня ночью, – сказал Зипперлейн. – Вот так…

– Ничего я не думаю, – сказал Тамп, и его лицо окаменело. – Лично у меня непробиваемое алиби – я сидел в камере…

Зипперлейн крикнул охранника. Тампа увели, комиссар двинулся было следом, но я задержал его.

– Комиссар, я сейчас напишу отношение… Тампа нужно немедленно отправить в столицу, в нашу резиндентуру.

– Ох, будут хлопоты… – покачал головой Зипперлейн. – Согласно существующему порядку ваше региональное управление должно обратиться в столичный…

– К черту, – прервал я его. – Город на чрезвычайном положении, вы не забыли? Обратитесь к начальнику тюрьмы, и чтобы Тамп через час ехал в столицу, под конвоем, понятно. И еще. Честно говоря, у меня чешутся руки немедленно взять вас под стражу, как лицо, злостно мешающее ходу следствия, умышленно скрывающее важные данные. Я не шучу! Я старше вас по званию, просьба не забывать, а вы в данную минуту мне подчинены. Как вы могли умолчать об аборте и исчезновении трупа? Он посмотрел мне в глаза без всякого страха и смущения. Тихо сказал:

– Вы думаете, мы с нашими погонами и пистолетами можем стать на пути промысла божего?.. Мы…

Распахнулась дверь, и в камеру вошел молодой человек в штатском. Вошел – не то слово. Сей ладный мускулистый парень спортивно-полицейского облика не вошел, а бесшумно вплыл, медленно проплелся от двери к нам, именно проплелся невеликое расстояние в три шага, и бледен был как смерть. Он мельком глянул на меня, подал Зипперлейну какой-то синий бланк донельзя официального вида, вопреки уставу повернулся через правое плечо и покинул камеру, балансируя по невидимой жердочке. Дверь он оставил открытой. Зипперлейн прочитал бумагу, побледнел и ватной куклой сел на табурет.

– Что? – бросился я к нему. – Комиссар, вам плохо? Кто-нибудь, эй! В дверь просунулась любопытная физиономия лейтенанта.

– Адам, закройте дверь, – неожиданно сильным голосом сказал Зипперлейн. – Никого не пускать! (Я захлопнул дверь перед носом лейтенанта.) Идите сюда, я вам прочитаю… Я подошел, и он прочитал вслух, негромко, жестяным голосом робота:

– «Совершенно секретно, криминальная полиция, группа „Болид“, комиссару Зипперлейну. Час назад задержана женщина, фотографию которой мы получили в связи с вашей ориентировкой о пропаже трупа. Задержанная назвала себя Анитой Тамп, личность идентифицирована по отпечаткам пальцев и спектру голоса, идентичность сомнений не вызывает. Согласно ее показаниям муж выстрелил в нее из охотничьего карабина, больше она ничего не помнит, как попала сюда, объяснить не в состоянии. При медицинском осмотре обнаружен шрам. Не исключено, что его происхождение – выстрел в упор из огнестрельного оружия. Нарезной карабин также не исключен. Судя по состоянию шрама, выстрел был произведен самое малое полгода назад. Срочно сообщите, как поступить. Гарта просят немедленно связаться с Центром. 264/5, Клебан».

Я глянул на код – полицейское управление окружного города, миль за пятьдесят от нас.

– Вот ваш труп и нашелся, – сказал я, чувствуя странное кружение в голове. – Правда, как я понял, она уже жива… Кажется, две тысячи лет назад в Палестине случилось что-то похожее?

– Но ведь она тридцать восемь часов лежала в морге, – говорил Зипперлейн, медленно комкая бланк. – Я ее видел. Это был труп. Врачи констатировали смерть. День гнева, господи… Ниспошли просветление на души наши и мысли, отведи адский огонь, боже всемилостивейший, ибо вездесущ и всевидящ еси, будь же милосерден к рабам твоим…

Он бормотал молитву и смотрел на меня стеклянными глазами. И что тут поделать? В мою задачу не входит вести антирелигиозную пропаганду среди комиссаров полиции. Самому вдруг ужасно захотелось искать поддержку и опору в ком-то сильном, большом, всемогущем, способном защитить и уберечь от безумия.

Вот вам и великолепные гепарды… Один журналист, не из самых талантливых, в одном трескучем репортаже как-то окрестил нас «великолепными гепардами эпохи». Название, прямо скажем, неточное, ибо гепард знаменит стремительным бегом, а мы большую часть времени работаем скорее как ищейки, распутывая сложнейшие петли «заячьего скока». Но все равно слово многим нравилось. Великолепные гепарды. Щенки слепые…

Рука не поднялась надавать ему оплеух, хотя это и апробированный метод обрывать истерики. Я молча сидел рядом, время от времени покрикивая на возникавшего в дверях лейтенанта. Комиссар понемногу отошел, но стал чересчур уж невозмутимым и очень уж покладистым. Мы вместе отправились к начальнику тюрьмы и всего за пять минут уладили все насчет отправки Тампа в столицу. Потом Зипперлейн из кабинета начальника позвонил в секретариат мэра и предупредил о моем визите. В машине он совсем оттаял и здраво, трезво рассуждал, какой получается парадокс – ведь если жена Тампа чудесным образом воскресла, какие у нас основания держать Тампа под стражей и предъявлять ему обвинение в убийстве? Головоломный юридический казус. Как ни странно, он явно воспрянул духом и избавился от страхов. Видимо, признав происходящее божьим промыслом, он решил, что отныне следует покорно плыть по течению. Спасибо и на том.

Вторая моя беседа с Центром была лаконичной. Меня спросили, вышел ли я на Регара. Я сказал, что вышел, но контактировать пока не собираюсь. Святой Георгий попросил сказать честно, какое у меня настроение и каково мое состояние. Я честно признался, что успел увидеть немало странных вещей, порой открыто противоречащих современной науке и попахивающих мистикой. Но остаюсь на позициях материализма и готов работать далее. Тут я не удержался и заявил, что мог бы работать, сдается мне, гораздо эффективнее, будь заранее проинформирован и о присутствии в городе Чавдара со своими людьми, и о сути проекта «Гаммельн». Впрочем, мне кажется, что проект этот представляет собой попытку как-то урегулировать положение. Скажем, эвакуировав отсюда детей, то бишь ретцелькиндов, – созвучие названия проекта с известной сказкой наталкивает на такие именно расшифровки…

Святой Георгий ответил, что каждый знает ровно столько, сколько ему необходимо знать в данную минуту. А завтра, в восемь часов утра, мне надлежит встретиться на площади у собора с Ксаной Монаховой. Конец связи и наилучшие пожелания.

Настроение у меня чуточку поднялось – Ксану не пошлют сюда по пустякам. Что-то у них есть, что-то изменилось, так будем бодрыми и целеустремленными, господа великолепные гепарды…

Я остановил такси и поехал в ратушу. Ратуша оказалась красным кирпичным зданием, позднейшей подделкой под средневековье. Тем не менее она была красива. Даже свои химеры имелись на крыше, а в стену было вделано чугунное ядро, якобы угодившее сюда во времена старинной войны. На стоянке рядом с цивильными автомобилями помещался джип с эмблемой Войск ООН, в нем сидели пятеро солдат, и пулемет был развернут в сторону площади. Вот это мне очень не понравилось. Солдаты появляются возле административных зданий в преддверии серьезных событий строго определенного разряда. Что же здесь назревает?

Я расплатился с шофером и поднялся по мраморным ступеням, чувствуя на себе пристальные взгляды солдат. В большой приемной, чья аскетическая сухость несколько смягчалась произраставшей в майоликовой кадке пальмой, за полированным столом сидела милая девушка в сиреневом платье. Посетителей не было. Мертвый сезон, очевидно.

– Что вам угодно? – обаятельно улыбнулась девушка.

– Адам Гарт – обозреватель «Географического еженедельника», – улыбнулся я не менее обаятельно, подал ей визитную карточку. – Господин мэр предупрежден о моем визите.

– Простите, кем предупрежден? – она опустила под стол правую руку – нажимала какую-то кнопку.

– Комиссаром полиции Зипперлейном.

– Простите, вы политический или научный обозреватель?

– Какое это имеет значение?

– О, никакого, – с улыбкой сказала девушка. – Просто я иначе представляла себе обозревателей.

– Более вальяжным, с благородными сединами?

– Что-то вроде того…

Игра в вопросы и ответы начала мне надоедать. Да и никакая это не игра. Девица неумело тянула время. Интересно, зачем?

Ага. С грохотом распахнулась дверь из приемной в коридор, влетели двое крепких парней в штатском, один остался у косяка и навел на меня «штарк», второй подошел и деловым тоном предложил, поигрывая наручниками:

– Прошу сдать оружие.

Я медленно вынул «хауберк» и отдал ему. Девица взирала на сцену разоружения с восторженным ужасом. На моих запястьях впервые в жизни защелкнулись браслеты, и меня повлекли в коридор. Я, конечно, не сопротивлялся. Вот так. В приемной, несомненно, был выявляющий оружие детектор.

Меня провели на третий этаж и втолкнули в комнату с изящной, но надежной решеткой на окне. Среди сейфов и дисплеев восседал краснолицый мужчина в штатском.

– Здравствуйте, – нахально сказал я ему.

– Почему носите оружие? Где взяли? – рявкнул он вместо ответного приветствия.

– Нашел на улице, – сказал я. Терпеть не могу, когда на меня рявкают, особенно такие вот краснолицые. – Валялось на тротуаре, знаете ли.

– Обыскать! – рявкнул он.

Я поднял над головой скованный руки, и мои провожатые накинулись на меня с проворством опытных скокарей. Добычу они выложили на стол перед шефом, тот покопался в ней, отодвинул в сторону житейские мелочи – авторучку, зажигалку, карманный путеводитель, ключи. Наступила напряженная тишина.

Ситуация сложилась пикантная. Перед ним лежали три документа, все с моей фотографией, и все на разные фамилии. Зеленая книжечка обозревателя «Географического еженедельника», бордовая книжечка криминальной полиции, которую я из-за переполоха с оживающими непоседливыми трупами забыл вернуть Зипперлейну, а он забыл ее забрать, и, наконец, удостоверение сотрудника МСБ, прямоугольник из особого сплава, защищенный от подделки кое-какими хитроумными способами. Краснолицый их, без сомнения, знал. Он жестом указал мне на стул, придвинул белую коробочку акустического анализатора.

– Сижу за решеткой в темнице сырой, – сказал я, наклоняясь к прибору. Спектр голоса столь же уникален и неповторим, как отпечатки пальцев.

Краснолицый пару минут забавлялся с дисплеями и сверхсекретными кодами. Потом жестом приказал молодому поколению снять с меня наручники и выметаться.

– Радужку проверять будете? – спросил я.

– Нет нужды. Мне извиняться?

– Ладно уж, – великодушно сказал я, распихивая по карманам свое добро. – Спишем на издержки вредного цеха. Лучше объясни, к чему такие предосторожности?

– Вы – Голем?

– Так точно.

– У нас неспокойно, – сказал он. Вынул из стола пачку фотографий и веером, словно опытная цыганка, стал раскладывать передо мной. – Все они здесь. Вот… вот… вот…

Я узнал многих старых знакомых – главарей, атаманов подполья. Едва ли не с каждым у меня нашлось бы о чем побеседовать и немедленно.

– Вот так, – сказал он. – По неполным сведениям, – в городе до двухсот их мальчиков с оружием. Целый зверинец. Дело пахнет «концертом». Притом не простым «концертом», понимаете? И вот теперь полковник Артан, – он ткнул себя большим пальцем в грудь, – сидит и ломает голову, чего от них ждать. Ломает совместно с Конни Чавдаром. На днях мы перехватили шифровку от Дикого Охотника к Дальрету, и в ней Охотник с несвойственным ему пафосом, едва ли не поэтическим слогом сообщает, что они собираются провернуть «небывалое» по масштабам, поистине «эпохальное дело», в результате чего «нынешняя система правления рухнет навсегда, и мы будем господами мира». Я цитировал подлинник.

– Бред, – сказал я. – Охотника я знаю. Мерзавец он умный, экстремист заматеревший, но фантазером его нельзя назвать. Приземлен, как крот.

– Вот именно, – согласился Артан. – Но объясните вы мне, отчего вдруг такая трезвая и приземленная до идиотизма личность, как Дикий Охотник, вдруг начинает изъясняться так поэтически и обещать коллегам сияющие горизонты?

– В принципе можно объяснить…

– Объяснить? – гаркнул он, по-медвежьи вскидываясь на дыбки. – Вы мне вот это объясните!

Он рывком распахнул дверцу высокого сейфа и через стол швырнул мне короткий десантный автомат. Я поймал его за цевье. Покачал головой и присвистнул – дуло автомата завязано узлом, но металл нисколько не деформировался, даже воронение не пострадало…

– Впечатляет? – спросил полковник Артан, забрал у меня автомат и водворил его в сейф. – Вот такие метаморфозы иногда происходят по ночам с автоматами патрульных. Можете также посетить вычислительный центр. Тоже… метаморфозы. Загляните еще на завод реактивных авиадвигателей – право слово, не пожалеете…

– Кто такой Даниэль Регар?

– Астроном местной обсерватории, – ничуть не удивившись, ответил полковник. – У вас на него что-нибудь есть?

– Нет. Пока нет. А у вас?

– Все, что у меня на него есть, это обвинение в сотрудничестве с дьяволом или марсианами – в зависимости от интеллекта информатора. Какие события привели к возникновению таких слухов – неизвестно.

– Так, – сказал я. – Полковник, а как по-вашему, что происходит с детьми? Как вы объясните происходящее?

– Не знаю.

– Честное слово, неплохой ответ, – сказал я. – По чести, он удовлетворяет меня больше, чем попытки свалить вину на бога или дьявола…

– Вообще-то у меня была версия…

– Ну-ка!

– Инопланетная агрессия, – признался он стыдливо. – Пришельцы с коварными целями обучили детей всякой чертовщине. Или – с благими целями. Попытка контакта…

– Но доказательств нет… – сказал я. – Ну ладно, всего хорошего, я пошел к мэру.

Увидев меня вторично, девица в приемной опешила. Видимо, предвкушала уже, как будет рассказывать подругам о своем героическом участии в поиске опасного террориста. Я молча показал ей удостоверение криминальной полиции. Залившись краской, она молча показала на дверь в кабинет мэра. Я прошел по зеркальному паркету и представился:

– Адам Гарт, обозреватель «Географического еженедельника».

– Садитесь, – сказал мэр, мужчина лет шестидесяти с длинным интеллигентным лицом. Седой, похожий на пианиста. – Меня зовут Адриан Тарнот. Вы давно у нас?

– Второй день.

– Успели что-нибудь узнать?

– И не так уж мало, – сказал я. – Я узнал, что с помощью старины Льва можно заглянуть в прошлое, что иногда с автоматами патрульных случаются странные метаморфозы, что человек по фамилии Тамп убил свою жену, но потом она воскресла…

– Что? – подался он вперед. – Что вы сказали о Льве?

Я кратко рассказал, подчеркнув, что версию с гипнозом не исключаю – о случае с Дарином, естественно, умолчав. Он как будто ничуть не удивился. Может быть, они здесь ничему больше не удивляются, и я их прекрасно понимаю…

– Что происходит с детьми? – спросил я. – И каково количество ретцелькиндов, кстати?

– Девять тысяч шестьсот тридцать пять, в возрасте от пяти до восьми лет. Но число наверняка неточное – ЭТО настигает, когда ребенку переваливает за пять лет, и наверняка, пока мы здесь с вами беседуем…

– Понятно. Продолжайте, прошу вас.

– Во-первых, они замкнулись в себе, сведя контакты с родителями и прочими неретцелькиндами к минимуму. Во-вторых, те из них, кто достиг школьного возраста, категорически отказываются посещать школу. Младшие классы практически прекратили существование. В-третьих, доказано, что они обладают способностями, которые принято называть сверхъестественными, и само существование их отвергалось современной наукой – телепатия, телекинез, левитация. Есть скудные метры видеопленки и заслуживающие доверия свидетельства очевидцев. О некоторых способностях, которыми обладают ретцелькинды, я не в силах сказать ничего определенного – этим явлениям мы не в состоянии дать название и подобрать аналогии в земных языках… Вы понимаете, что я имею в виду?

– Скажем, дружеское общение с ядовитыми змеями?

– Это еще цветочки… Итак, мы не знаем, чем вызван процесс превращения нормального ребенка в ретцелькинда, мы знаем лишь, что он настигает ребенка к пяти годам… При соблюдении некоторых условий. Если поместить ретцелькинда в группу нормальных детей – в девяноста трех процентах случаев его чудесные способности исчезают, а у семи процентов количество способностей сокращается до, какой-то одной, проявляющейся спорадически, слабо. Если же поместить в группу нормальных детей двух и более ретцелькиндов, максимум через две недели ретцелькиндами станут все остальные дети. Ставилось много экспериментов – за пределами города.

– И они позволяли… помещать себя?

– Ну, это обставлялось тонко – выезд родителей на жительство в другие города и так далее… Похоже, они ничего не заподозрили, это все-таки дети… Короче, говоря, один ретцелькинд подчиняется влиянию среды, два и более – перестраивают среду по своему образу и подобию. Эти выводы и привели к рождению проекта «Гаммельн» (я навострил уши) – вывезти отсюда всех до единого ретцелькиндов, понятно, вместе с родителями, в другие города нашей страны, Европы и всего мира, для вящей надежности по одному на город. Проект, конечно, требует гигантских затрат, но осуществить его нужно как можно скорее. Они ведь уничтожают материальные ценности! Второй по величине в Европе завод авиадвигателей безвозвратно разрушен. Мы лишились вычислительного центра. Не знаю, когда нам удастся пустить вновь нефтепромыслы – с оборудованием происходят пугающие метаморфозы, на пособие по безработице пришлось перевести несколько тысяч человек…

– Значит, вы уверены, что в появлении и поведении ретцелькиндов нет разумного, рационального начала?

– Ни малейшего. Гипотез выдвигалось множество. К сожалению, даже от людей, долгие годы полагавших себя атеистами, пришлось услышать тирады о происках дьявола или ниспосланном господом испытании. Но это – самые примитивные гипотезы. Выдвигалось множество более изящных, однако лично мне, как и многим другим, и они показались несостоятельными. Я бы принял следующие: некие неизвестные факторы, скажем, комбинация новооткрытых химических препаратов или комбинация излучений, коих в технотронном мире наберется великое множество, вызвали это своеобразное, оригинальное уродство, пагубно воздействовали на детский мозг…

– Логично, – сказал я. – Увы, эта гипотеза, мне кажется, не объясняет экспериментов с ретцелькиндами и средой… Верно?

– Верно.

– А ваша личная гипотеза? – спросил я. – Мне кажется, она у вас есть. В таком, как наш, случае у каждого появляется собственная гипотеза.

– Моя? – неуверенно улыбнулся он. – Знаете… Вы верите в высокоразвитые цивилизации, погибшие в давние времена в результате каких-то катаклизмов?

– Наслышан, – сказал я. – Но не уверен, что доказательств их существования достаточно.

– Это мой конек, – немного смущенно пояснил мэр. – Интересуюсь с детства, знаете ли… Так вот, я считаю: то, что мы наблюдаем, – своего рода вспышка атавизма. Почему это случилось именно у нас? А почему до сих пор рождаются порой волосатые или хвостатые дети? Неожиданно проснулись способности, которыми некогда обладала давно погибшая раса, – но, как мы убедились, никакой пользы это не принесло. История повторилась в виде фарса. Но трагического в этом фарсе больше, чем смешного. Миллиардные убытки – не посмеешься… Постарайтесь представить, каково нам здесь – каждый день ждать нового удара, не зная, с какой стороны он последует и что разрушит…

Послышались легкие шаги – секретарша принесла поднос с бутылкой коньяка и двумя пузатенькими рюмочками.

– Прошу, – мэр наполнил рюмки. – Честное слово, кажется, еще немного и я начну пить. Кое-кто уже начал…

Я встал и прошелся по кабинету. Подошел к высокому окну, смотрел на пустынную площадь, и думал, почему Святой Георгий так поступил со мной. Оказывается, все (точнее, почти все) исследовано, запротоколировано, заснято. Разработан даже план спасения от напасти. Для чего же я здесь? Исключительно для того, чтобы допросить Регара?

– Когда начнется операция «Гаммельн»? – спросил я.

– Никто из нас не знает. Руководство МСБ заявило, что для окончательного вердикта и подачи сигнала сюда прибудет их человек, особо доверенный и облеченный полномочиями, кто-то из членов Коллегии. С ООН согласовано. С тех пор мы пристально следим за теми визитерами, чье поведение внушает… э-э, некоторые надежды. У нас был некто Лонер, социолог, он внушал нам своим поведением некоторые надежды, но вскоре повел себя странно и уехал. Потом прибыл крупный журналист Некер, но вскоре стал пьянствовать и пустил себе пулю в лоб – из пистолета образца, состоящего на вооружении войск ООН и офицеров МСБ… Завтра ожидается фантаст Догарда – кто знает… Но еще раньше пожаловали вы, человек, которому усиленно протежирует комиссар Зипперлейн, начальник созданной при криминальной полиции группы «Болид», которой вменено в обязанность сотрудничать с МСБ в деле о здешних чудесах. В первый же день вы беседовали с покойным Некером, сегодня посетили тюрьму, наконец, только что имели беседу с полковником войск ООН Артаном, который взял вас с оружием, но вскоре отпустил…

– Артан вам позвонил?

– Нет. Селектор был включен, и я слышал, как вас брали.

– Играете в сыщика-вора?

– Приходится, – сказал он. – И кроме того… Видите ли, три года назад я в течение семи месяцев занимал довольно ответственный пост в аппарате Совета Безопасности ООН! Ушел из-за здоровья, чувствую себя более-менее сносно лишь здесь, у моря…

– Так-так-так… – сказал я. – Мы встречались в Совете?

– Да, – сказал он. – Не помню вашей фамилии, кажется, ее вообще не называли. Но помню, как вам вручали орден – за операцию «Жером-2». У меня хорошая память на лица, как у большинства юристов…

– У вас хорошая память. Простите за маскарад. – Я встал и щелкнул каблуками. – Полковник Кропачев, отдел кризисных ситуаций МСБ, член Коллегии…

Черт! Неужели я и есть тот, кто должен подать сигнал? Я – член Коллегии. Ими были и Некер с Лонером. В таком случае, поведение Святого Георгия легко можно объяснить. Меня послали сюда, умышленно снабдив крохами информации, – чтобы я собрал недостающую сам, чтобы свежим, непредвзятым взглядом осмотрел и оценил происходящее. Вроде бы все объяснялось, однако сомнения есть…

– Значит, вы – тот, кто должен… – начал мэр.

– Не исключено, – сказал я. – Я сам еще не знаю. Не удивляйтесь, в разведке так бывает. – Я отвернулся к окну. – Сложность нашей работы еще и в том…

На столе тихонько засвиристел селектор, и девичий голос сообщил удивленно:

– Господин мэр, к вам рвется советник Фаул…

– Простите, – сказал мэр. – Странно. Видите ли, полковник, муниципальный советник Фаул очень спокойный человек, и слово «рвется» к нему никак не применимо…

Распахнулась дверь, и советник Фаул, низенький, лысый, лобастый, как Сократ, ворвался в кабинет с такой скоростью, словно хотел перепрыгнуть через стол и выпрыгнуть в окно, причем его ничуть не заботило, воспарит он над крышами или рухнет на булыжник. Однако каким-то чудом он все же затормозил у стола, рванул замок своего черного портфеля, вывалил на разноцветные телефоны и деловые бумаги мэра охапку желтых осенних листьев.

– Боже мой, Фаул, что это вы? – изумленно вопросил мэр и рефлекторно потянулся смахнуть листья со стола.

– Я попросил бы вас! – рявкнул Фаул. – Я попросил бы вас аккуратнее обращаться с казенными деньгами! С финансами муниципалитета!

– Что вы этим хотите сказать? – спросил я, потому что мэр безмолвствовал, бледнея.

– Я хочу сказать: вот это, – он сгреб пригоршню листьев и рассыпал их над столом, – находится во всех сейфах городского банка и его отделений вместо неизвестно куда исчезнувших денежных знаков и ценных бумаг. И еще я хочу сказать; я подаю в отставку. Поеду и набью морды этим чинушам в эполетах из МСБ, которые тормозят «Гаммельн». Пусть меня судят, пусть сажают. Морду я им набью. Окопались, зажрались, отсиживаются, благо, над ними не каплет…

Дальнейшие его слова можно было воспроизвести разве что на крайне непритязательном заборе, начисто лишенном чувства собственного достоинства. Как я уяснил из отрывочных выкриков, советник Фаул восемь лет ведал городскими финансами и решительно не понимал, чем ему ведать теперь. Бумажные и металлические деньги превратились в осенние листья – не только в сейфах, но и в карманах тех, кто в данный момент находился в банке. Сейчас возле банка собралась огромная толпа вкладчиков, которую едва сдерживает половина городской полиции и военнослужащие ООН, директора банка только что увезла с сердечным приступом карета «Скорой помощи», остальные служащие разбежались от греха подальше – намерения толпы непредсказуемы…

Выпалив все это на повышенных тонах, советник упал в кресло и неумело заплакал:

– Видите? – сказал мне мэр, растерянно вороша листья. – А понимаете ли вы, во что превратится город с населением в полмиллиона, лишенный казны?

– Ну, дотацию-то вам выделят… – сказал я.

– Еще одна примочка на раковую опухоль. – И мэр спросил ледяным тоном: – Полковник, вы собираетесь действовать?

– Завтра утром ко мне придет человек из Центра, – сказал я. – Если он подтвердит, что на меня возложены полномочия, пустить в ход «Гаммельн» – проволочек не будет. Пока что приказа насчет должных полномочий у меня нет, а я человек военный, вы должны меня понять. Я хотел бы взглянуть на ваш вычислительный центр. Нельзя ли попросить у вас машину и сопровождающего?

– Машина будет, – сказал мэр. – Пойдемте. Я еду в банк. Фаул, перестаньте, вы же мужчина. И соберите эти… деньги. Дать вам коньяку?

– Яду мне дайте! – заревел Фаул. – Пистолет! Адриан, можно мне дать по шее этому полковнику?

– Боюсь, он может весьма профессионально дать сдачи, – мягко сказал мэр. – И он ни в чем не виноват.

– Можно, я возьму листок? – попросил я.

– Только обязательно расписку! – горько захохотал Фаул. – Для служебных целей временно заимствован банкнот достоинством… серия… номер… Держите уж! Сейчас я понял, что деньги мусор! – Он сунул мне в карман пиджака горсть листьев, подпрыгнул на месте и сказал: – Гоп, ля-ля! Адриан, дружище, а не сойти ли мне с ума! Свихнуться, чокнуться, сбрендить. Будет гораздо легче. На меня наденут балахончик без рукавов и повезут туда, где много марсиан, пап римских и Наполеонов. А? А то давай вместе, и полковника прихватим. Поехали, полковник? Мы все в конце концов рехнемся здесь, так уж лучше заранее, самим… Давайте вообразим себя святой троицей? Вам кто больше подходит – отец, сын или дух святой?

– Да никто, – сказал я. – Не мой стиль. Когда меня бьют по левой, я бью тому по правой…

– Вот и ударьте. Санкционируйте операцию. Мы вам поставим памятник. Я абсолютно серьезно. Проведем подписку, я первый отдам последнюю рубашку. Хотите увековечиться в облике рыцаря, поражающего дракона?

– Мирская суета, – сказал я. – Господин мэр, у меня к вам еще одна просьба. Поставьте полицейский пост у Льва. Право же, не помешает…

– Действительно. Сейчас распоряжусь.

– И последний вопрос. Во время катастроф и прочих чудес были… пострадавшие физически?

– Ни одного, – сказал мэр. – Моральных травм – тех предостаточно. Нервный шок, истерики, инфаркты, неврозы. Несколько человек в психиатрической клинике. Пожалуй, только случай с Тампом можно подвести под категорию «пострадавших физически».

– Ты забыл еще про этого алкоголика, про Некера, сказал Фаул. – Который до самоубийства допился.

– Молчать! – сказал я. – Не трогайте Некера, вы, финансист!

– Ах, во-от оно что, – сказал Фаул.

– Простите, у меня тоже есть нервы, – сказал я. – Он был моим учителем, понятно вам? Он столкнулся с какой-то фантасмагорической дилеммой, которую не смог разрешить. Так что МСБ ничуть не легче, не нужно никому бить морды… Многоуважаемые олдермены, разрешите вам задать последний вопрос? Что вас больше беспокоит – сама Тайна или нарушенное процветание вашего города?

– Можете думать о нас как угодно, – сказал мэр, – но нас заботит в первую очередь город – мы за него в ответе. А Тайна… Да черт с ней, честно говоря.

– Логично, – сказал я. – Поедемте?

Мы с мэром помогли советнику Фаулу собрать в портфель казенные деньги и втроем вышли из кабинета. В вычислительный центр меня отвез детектив полковника Артана.

В здании было пусто, неуютно и чисто" и никаких следов разрушения, о чем я тут же сказал своему спутнику. Компьютеры выглядели невредимыми и готовыми к работе.

– Смотрите, – сказал детектив.

Он взял из угла стул, размахнулся и запустил им в самый большой и красивый компьютер. Я невольно напрягся в ожидании мерзкого стеклянного хруста и дребезга.

Стул пролетел сквозь компьютер, словно он был сделан из тумана, и с грохотом ударился о стену. Компьютер осел и рассыпался тучей невесомого коричневого пепла, и сейчас же, словно по команде, в зале взвихрилась пыль – рушились остальные компьютеры, рассыпались прахом. Через несколько секунд остались одни голые стены.

– Поедем на завод авиадвигателей? – предложил детектив. – Там еще интереснее…

– Черт с ним, с заводом, – сказал я. – Везите меня в гостиницу «Нептун». Там сейчас встреча киноактеров со зрителями.

На его лице изобразилось, что он прекрасно все понимает, – уж если полковник МСБ идет на это мероприятие, то уж наверняка не глазеть на актеров, подобно простым зевакам, а преследует таинственные цели тайной войны. Я не стал ему, разумеется, объяснять, что цели у меня чисто личные. Увидеть Сильвию. Потому что я живой человек, умею рвать решительно, но не могу отучиться тосковать. Потому что я скучаю по ней. Чертовски.

Все началось в Канаде, когда мы вели боевиков, выдававших себя за киногруппу из Кейптауна, в каковом качестве они успели познакомиться со множеством порядочных людей, не подозревавших, с кем имеют дело. Когда события волею судьбы оказались пришпорены, и мы повязали всю банду в кемпинге, в улове нашем оказались и несколько этих самых порядочных людей, которых пришлось на всякий случай деликатно проверить. Сильвия Экнотер в том числе. Я прочитал ей серьезную нотацию о вреде безалаберной доверчивости и шапочных знакомств. Как ни странно, она оказалась не только красивой, но и умной и на меня не рассердилась. И все началось. У меня были две недели внеочередного отпуска, я поглупел настолько, что стал похож на нормального человека, стало закручиваться что-то совсем серьезное, и я спасовал. Струсил. Заколебался. Задумался. (Нужное подчеркнуть.) Решил, что засекреченный контрразведчик, который в любой момент может угодить на Доску павших героев (есть такая в штаб-квартире, золотом по черному мрамору, среди своих именуется с цинизмом людей, имеющих на это право, «досточкой»), просто-напросто не годится в мужья молодой талантливой киноактрисе – не жизнь ее ждет, а сущий ад, если честно. Тут как нельзя более кстати форсировали операцию «Чарли», всю группу сорвали с отпусков, и я второпях, на приступочке прилетевшего за мной военного вертолета, написал Сильвии короткое письмо, где попытался объяснить все неудобства, ожидающие жену офицера МСБ, и просил, если она хочет, считать себя свободной. Два месяца назад сие произошло. И с тех пор, как мне передавали, она звонила раз десять, а я хожу смотреть ее фильмы. И старался забыть, что она здесь, что за главную роль в экранизации догардовской «Звездной дороги» ей вручили какого-то золотого зверя из числа той экзотической живности, какую раздают на кинофестивалях.

– Я вас приветствую, мой исчезающий друг, – раздался женский голос, и я поднял голову. И сказал:

– Здравствуй, Сильвия.

С ней был какой-то смутно знакомый, невыносимо киногеничный тип с фестивальным значком на лацкане.

– Познакомьтесь, это мой друг, – сказала ему Сильвия. Моей фамилии она не назвала – прекрасно знала, что у меня их больше, чем положено иметь нормальному человеку.

– Адам Гарт, журналист, – сказал я.

– Очень приятно, Руперт Берк. Ну да, конечно. Из звезд.

Она очень выразительно посмотрела на этого своего Берка, и Берк сговорчиво пробормотал, что ему пора, у него, собственно, деловое свидание, и он, с нашего позволения, нас покинет. И покинул.

– Нечего так на меня смотреть, – сказала Сильвия. – Ничего у меня с ним нет. Ни с кем ничего нет. Тебя жду, как дура. А ты, Голем, свинья изрядная – писать женщине, которая тебя любит и которую ты любишь, такие идиотские письма. А еще полковник. И таких дураков еще именуют великолепными гепардами. Гепард – такой добрый и милый зверь…

Она стоит передо мной, тоненькая, красивая, черные волосы рассыпались по плечам, на шее ожерелье из марсианских камешков, подарок астронавтов с «Синдбада». И я понимаю, что я в самом деле дурак и свинья, что никуда не деться мне – вернее, притворяюсь, что понял это только сейчас, а не два месяца назад…

– Ты занят?

– Не особенно, – сказал я. – Точнее, пока что абсолютно свободен. Как ветер. Как три ветра…

– Тогда пошли, – сказала она. – Поплачешься. Вижу я тебя насквозь, опять тебе плохо… У нее есть золотое качество – умеет молча сопереживать…

Мы вошли в шикарный номер, заперли дверь, и она сразу обхватила, прижалась. Тронула ладонью кобуру под пиджаком и попросила:

– Убери его, ладно?

Я отнес пистолет в ванную, запихнул его там в шкафчик – пусть раз в жизни полежит рядом с косметикой от лучших фирм. Сильвия поставила передо мной чашку кофе, села напротив и уставилась жалостливыми бабьими глазищами.

– Ты говори, – сказала она. – Тебе ведь плохо…

Я медленно отходил, отплывал, отрешался от мира за окном, от его головоломных проблем и жестоких отгадок, позволил себе ни о чем не думать, разрешил на пару часов такую роскошь.

– Воспоминания динозавра, том второй, – начал я тихо. – Мы ведь динозавры, как и те, за кем мы охотимся. Когда они исчезнут, уйдем и мы. Да мы уже уходим, у нас не будет потомства, как у динозавров… Неделю назад, проанализировав исследования одной сверхзасекреченной комиссии. Совет Безопасности принял решение с будущего года отменить набор в военное училище «Статорис» и проработать наиболее рациональный план последующей ликвидации означенного училища. Последняя на планете военная школа закрывается. Нам уже не требуется молодая смена, все дальнейшее – дело полиции. Современный терроризм исчерпал себя, загнал в угол и вымирает. Это несказанно хорошо. Но вот как быть нам, великолепным гепардам? Мы умеем только ловить и стрелять, мы умеем умирать и рушиться с неба на бьющие навстречу пулеметы. Мы этим занимались всю сознательную жизнь. И ведь мы все понимаем, так и должно быть, для того мы и работали, для того многие и погибли – чтобы на Земле не осталось нужды в военных. Нас скоро забудут, еще до того, как умрут последние из нас. Впрочем, нас уже забывают… Лет через двадцать люди скажут – это были смелые и благородные парни, и никого больше не учат убивать голыми руками и стрелять в темноте на шорох. Эпоха. Как это больно и грустно, когда уходит эпоха… И ведь мы ничего не требуем – ни памятников, ни мемориальных досок, ни почета. Нам просто грустно и горько от того, что понять нас могут только такие же, как мы…

Ее губы прижимаются к моим, теплые ладони сжимают мои виски, и на короткое время я становлюсь нормальным человеком, способным быть нежным, ласковым, беззаботным. И все равно где-то, в глубине, как маленький злобный гном в пещере, сидит тревожная мысль – кто такой Даниэль Регар? Будь оно все проклято…

За окном – темно-синее, почти черное вечернее небо. Снизу лижут его, размывают сполохи неоновых вывесок, сверху вспыхивают огненные росчерки метеоритов.

– Странный стал город, – тихо сказала Сильвия. – Страшный. Все чего-то ждут. Ты уже знаешь, в чем дело?

– Ничего я не знаю.

– Нельзя рассказывать, да?

– Нельзя, – сказал я. Этот аргумент всегда действовал на нее безотказно, она не относится к тем женщинам, кои считают, что в доказательство любви мужчина должен выбалтывать служебные тайны.

– Это не опасно? Твоя миссия?

– Как тебе сказать…

– Значит, опасно, – вздохнула она. – Ты хоть понимаешь, как я боюсь за тебя? И как мне это необходимо – бояться за тебя?

– Я понимаю, ты понимаешь, он понимает, мы понимаем… Ты когда улетаешь?

– Через два дня, – сказала она. – Мы еще увидимся?

– Боюсь, что нет. Это мне сегодня так выпало…

– Когда освободишься, поедем в Камаргу, хорошо? Там быки, красивые степи и можно ездить верхом.

– Хорошо, – сказал я.

Она любит ездить верхом. Я тоже, да времени нет. Со многими курортными местечками и экзотическими уголками планеты у меня связаны совсем другие ассоциации, другие воспоминания, и ничего с этим не поделаешь, так сложилось. Но с Камаргой, слава богу, ничего такого…

Сильвия принесла из другой комнаты своего золотого зверя. Он оказался кентавром с крыльями – довольно-таки экзотическое сочетание. Я похвалил зверя. По крайней мере он был нетривиален.

Она проводила меня до двери. На пороге посмотрела в лицо печально и ожидающе, притянула к себе и тут же оттолкнула, прошептала:

– Иди, а то расплачусь…

Я вышел в коридор под холодный свет люстр. Наплыв гипохондрии прошел. По коридору шагал жесткий, энергичный, насквозь деловой полковник Кропачев по прозвищу Голем, великолепный гепард эпохи, туда его так, готовый решать мировые проблемы на молекулярном уровне. Завтра приезжает Ксана, завтра я должен буду прижать к стенке Регара, завтра, я очень надеялся, станут прозрачными некоторые «черные ящики». Завтра.

Сегодня был Чавдар, он стоял, изящно облокотившись на перила, в штатском костюме, в меру пестром и легкомысленном.

– Ну, здравствуй, – сказал я. – Разведрота твоя, я смотрю, неплохо работает…

– А то как же, – сказал он. – Пойдем поговорим?

Мы спустились по лестнице, миновали забитый гомонящими поклонниками фантастического синематографа холл, отмахнулись он юнца, по ошибке попытавшегося взять у нас автографы, вышли на улицу и сели в машину Конрада, цивильный «ауди».

– Итак? – спросил я. – Вряд ли ты ко мне без дела пришел.

– Посмотри.

Он достал из кармана карту города и прилегающих окрестностей, развернул ее передо мной. Карта испещрена хорошо знакомыми мне условными знаками.

Карта меня ошеломила, если честно. К городу была стянута едва ли не треть вооруженных сил ООН. Объяснение подворачивалось одно-единственное; лучше пересолить, чем недосолить. Береженого бог бережет…

– Чтобы ты знал, какую армаду тебе предстоит привести в движение.

– Так, – сказал я. – Детали.

– Я получил приказ. Сигнал на «Гаммельн» предстоит дать тебе. Приказ тебе доставят завтра утром. А там – твое дело. Как будут эвакуировать детишек, я толком не знаю и не интересуюсь. Я строевик, дорогуша Голем. Окружаю, пресекаю, провожу облавы, предотвращаю эксцессы. Общее руководство войсками осуществляет наш старый знакомый – Дуглас. А у меня своя задача – к началу «Гаммельна» я должен обезвредить экстремистов. Ну, основные точки дислокации мы знаем, так что по сусекам поскребем.

– А ты ничего не слышал о таком Даниэле Регаре?

– Есть такой, – сказал он. – Сволочь. С Диким Охотником якшался. И якшается.

– Так, – сказал я. – А если я тебе скажу, что один мой знакомый весьма похвально отозвался о Регаре?

– Что это за…

– Лео Некер, – сказал я не без грустного злорадства, и он увял, как я увял бы на его месте. – Некер это говорил, дружище. Вот такие дела… Конрад, тебе не приходилось видеть завязанные узлом автоматные стволы?

– Ты у Артана видел? Так это я ему один отдал. Другой отослал в Центр. Знаешь, я поневоле начинаю бояться – а вдруг я ничего не смогу сделать, когда придет срок? Я…

На приборной доске вспыхнул зеленый огонек. Чавдар сунул в ухо блестящую бусинку на длинном шнуре, послушал и резко обернулся ко мне:

– Голем, «крими» у твоего дома, за тобой приехали!

Я молча кивнул ему на баранку. Машина понеслась по светящейся осевой линии. Упавший микрофон подпрыгивал на спиральном шнуре, я поймал его и водворил в гнездо.

Полицию представляла серая цивильная малолитражка с мигалкой на крыше. Внутри было темно, тлел багровый огонек сигареты, освещая чей-то энергичный подбородок. Распахнулась дверца, навстречу мне выбрался плотный малый – это он в тюрьме принес Зипперлейну депешу.

– Господин полковник, вас срочно просит комиссар.

– Поехали, – я распахнул дверцу. – Что, еще один труп у вас сбежал? Он в это время садился за руль. Так и не сел. Застыл в неудобной позе:

– Откуда вы знаете?

– Всего лишь хотел убого пошутить, – сказал я. – Садитесь, поехали. Кто там у вас убежал?

– Некер…

Машина остановилась перед каким-то окраинным полицейским участком. В неоновой вывеске «Полиция» не хватало последней буквы, перед входом стояли два мотоцикла. Мы прошли коротким коридором. В маленькой комнатке, пропахшей сапогами и оружейной смазкой, сидел на краешке стола Зипперлейн. Его теплый синий плащ – небывалое дело! – лежал тут же, на столе.

– Как это случилось? – спросил я, придвигая ногой свободный стул.

– Как… Ночью встал и ушел. В случае с женой Тампа свидетелей не было, а сейчас свидетель есть – сторож морга.

– И что он?

– А где ему, по-вашему, быть? – вздохнул Зипперлейн. – В психиатричке, понятно. Спит после лошадиной дозы успокоительного снотворного.

По долгу службы мне приходилось бывать в моргах. Гладкие цинковые столы, неподвижные желтоватые тела, холодный свет, давящая тишина, и вдруг мертвец приподнимает голову, садится, открывает глаза, спускает ноги на холодный каменный пол, проходит мимо сторожа… Как он смог голым пройти по городу?

– Неизвестно, – сказал Зипперлейн, и я понял, что задал вопрос вслух.

– Вообще-то дело было ночью. Хозяин дома, где он снимал комнату, естественно, спал и ничего не слышал. Одежда, вещи и машина Некера исчезли. Два часа назад его машина миновала пост войск ООН на шоссе два-четырнадцать и удалилась в сторону столицы.

– Его пропустили? – донельзя глупо спросил я.

– А почему они должны были его задержать? Они же не знали; что он… Или вы думаете, что от него разило серой и склепом, а лицо его было синим? Анита Тамп выехала беспрепятственно. Господь никогда ничего не делает наполовину.

– Однако Лазарь-то смердел и покрыт был червяками… – машинально сказал я.

Встал и поплелся прочь – а что еще оставалось делать? В коридоре отмахнулся от детектива, предложившего подвезти, вышел на пустынную темную улочку и побрел по краю тротуара. Детектив сел в машину и метров двадцать ехал следом, но я рыкнул на него, и он отстал. Я остался один. Большинство окон уже погасло. Я не мог ни восторгаться, ни грустить над происшедшим с Некером – город, как вампир, высасывал мои эмоции, оставляя одно тупое удивление. Над крышами чертили огненные зигзаги метеориты, из-за трубы выглядывала половина зеленой Луны, и на ее фоне четко вырисовывался кошачий силуэт. Ничего сверхъестественного в зеленой Луне нет. Нашу Луну мы видим желтой или белой от того, что вокруг нее нет переломляющей солнечные лучи атмосферы. Будь на ней достаточно плотная атмосфера, Луна виделась бы нам именно такой – светло-зеленой, как молодая сочная трава. Хорошо помню рисунки в одной популярной книжке по астрономии. Да, но ведь атмосферы там все же нет…

Лунная радуга. Как и обычная, вызывается преломлением и отражением света (только на этот раз лунного, а не солнечного) на водяных капельках в атмосфере. Лучи точно так же разлагаются на составные части спектра. Наблюдается лунная радуга, как правило, при ясной, полной Луне, когда воздух насыщен принесенной с моря влагой. Редкое, но вполне материалистическое природное явление. Вот только почему все эти явления, каждое из которых в отдельности легко объяснить, появились здесь одновременно?

За мной кто-то шел, подстраиваясь под ритм моих шагов, но шаги преследователя были какие-то необычные – звонкие, шлепающие. Словно тот шел босиком. Тяжелые шаги. Странные. Только сейчас я сообразил, что понятия не имею, в какую сторону иду, – я никогда не был в этой части города. Пожалуй, от машины отказался несколько самонадеянно. Ну, ничего, в конце концов это отнюдь не джунгли.

Сворачивая за угол, я украдкой оглянулся, и по спине доползли ледяные мурашки.

Громадное, не ниже трех метров существо, напоминающее гориллу или взмывшего на дыбки медведя. Оно стояло, слегка сгорбившись, покачиваясь на полусогнутых ногах, растопырив передние лапы и касаясь ими земли, голубая шерсть мягко светилась мягким гнилушечьим светом, горели огромные красные глаза. Лица или морды я не смог рассмотреть – сплошная мерцающая шерсть.

Я стоял и смотрел на него, а оно стояло и смотрело на меня. Нас разделяло метров тридцать. Сквозь пиджак я тронул кобуру – на месте. Негромко окликнул:

– Эй, ты! Не обращаться же к такому на «вы»!

Оно качнулось, негромко, глухо взревело и рысцой, целеустремленно, вразвалочку направилось ко мне.

И тогда я побежал. Мне было стыдно, но я ничего не мог с собой поделать. Инстинктом, нутром, подсознательно я понимал – это настоящее чудовище, а не наряженный для розыгрыша верзила. Улица словно вымерла, только редкие фонари, темные окна, шлепающие шаги и глухое ворчание за спиной!

Дома неожиданно кончились. Огоньки следующих светились метрах в пятистах впереди. Темный пустырь. Свалка. Первобытный страх прибавил мне ловкости, проворства, я несся в бледном свете зеленой луны, перепрыгивал через старые покрышки, налетал на острые куски старого железа и не ощущал боли, лавировал среди куч битых бутылок и пластиковых ящиков, слышал за спиной уханье и топот. Вылетел на косогор, обернулся и рванул из кобуры пистолет. Большим пальцем опустил предохранитель.

Чудовище проламывалось сквозь мусор, перло напролом. Больше всего оно походило на обезьяну, а обезьяны испокон веков были плохими бегуньями – жаль только, что чудовище явно об этом не подозревало… Я заорал:

– Стой, стрелять буду!

Я выстрелил, целясь в землю метрах в двух впереди него, чтобы оно поняло шутки кончились. А оно бежало, совсем по-обезьяньи припадая на передние лапы, отталкиваясь кулачищами от земли, светилась голубая шерсть, сверкали красные глаза, я прицелился, и выстрелил уже по нему, на поражение, и еще раз, и еще, и еще. Никакого результата.

У меня был двадцатизарядный «хауберк» с магазином системы Стечкина – шахматное расположение патронов в обойме. Калибр 11,3 – удар пули способен остановить лошадь на скаку. Я перекинул рычажок на автоматическую стрельбу и выпустил оставшиеся патроны тремя очередями – в голову, в шею, в то место, где должно быть сердце Хватило бы и на быка, но оно мчалось, словно я швырял в него камешки или бил холостыми.

Я повернулся и побежал. Не знаю, кричал или нет Возможно. Снова улицы, дома. Жилой квартал. Справа кто-то с воплем шарахнулся во двор. Я бежал. Целовавшаяся под фонарем парочка недовольно повернула головы на плюханье шагов, в уши резанул отчаянный девичий визг.

Парень оказался не из трусливых. В его руке тускло сверкнул нож, я по инерции пронесся мимо, с трудом затормозил, обернулся и заорал:

– Куда, дурак?!

И даже дышать перестал. Чудище поравнялось с ним Небрежно, будто человек, отводящий от лица ветку, оно отпихнуло незадачливого гладиатора левой лапой – по-моему, не особенно и сильно. Он упал, тут же вскочил и метнул нож вслед чудовищу, на что оно не обратило ровным счетом никакого внимания.

Я бежал. В лицо ударил тугой свет фар, взревел мотор, я прижался к стене, загрохотал пулемет, и рядом со мной пронеслась строчка трассирующих пуль.

Потом оказалось, что я сижу в кузове открытого броневика, пахнет дизельным топливом и железом, в руке у меня зажата фляга, и кто-то отвинчивает с нее колпачок. В кузов прыгнули двое солдат.

– Ну как? – спросил пулеметчик.

– Пусто. Ни следа нет.

– Но ведь я попал.

– Попасть-то попал…

– Свет дайте. Прожектор полоснул по земле желтым лучом.

– Вот, вот… Ага. Выбоины есть, и только.

– Поехали отсюда, а? Автоматики помнишь?

– Говорят, не только автоматики.

– Говорил Христу напарник по кресту…

– Разговорчики, – раздался у меня над ухом голос Чавдара. – Поехали отсюда. Броневик развернулся и покатил по ночной улице.

– Переночуешь у нас? – сказал мне на ухо Чавдар.

– Ну, до такого я еще не докатился, – сказал я. – Вези домой, за углом остановишь.

Броневик остановился поодаль от дома Анны и не отъезжал, пока я не вошел в дом. Я тихонько прокрался по коридору (там горел свет), задержался у большого зеркала – н-да… Весь в грязи и ссадинах.

В зеркало я увидел, как за моей спиной появилась Анна в черно-белом пушистом халате, и глаза у нее стали круглые:

– Господи, что с вами?

– С велосипеда упал. Захотелось научиться ездить на старости лет. Она грустно улыбнулась:

– Мой муж обычно снимал кота с дерева по просьбе старой дамы.

– Ну, а я обычно падаю с велосипеда. Для чего-то же существуют на свете старые дамы, коты и велосипеды?

– Идите в ванную, велосипедист. Аптечка там есть. Бренди тоже.

Я ушел в ванную, долго обрабатывал ссадины и порезы – хорошо хоть физиономия не пострадала… Забрался в ванну, пустил воду. Глотнул из горлышка, закурил.

Теперь с Лонером все понятно. Такое, повторяясь часто и изощренно, выпишет литер в психушку даже статуе Командора. И кто поручится, что сейчас из стока не вынырнет синерожий утопленник и не пожелает замогильным голосом успехов в работе и личной жизни? Мне захотелось поджать ноги, и я выругался. Лонера они затравили… Допекли, достали (нужное подчеркнуть). Надо бы принять снотворное, чтобы никакие синерожие или синешерстные визитеры не смогли добудиться. Но нет. Лонеру это не помогло – в его комнате нашли кучу пустых ампул из-под фертонала…

Я подумал: если рассудить трезво, меня хотели всего лишь напугать, не более. Уж если кто-то, располагающий большими возможностями, хотел сжить меня со света, наверняка мог создать более проворного и клыкастого монстра…