Вельяминовы. За горизонт. Книга третья. Том седьмой

Великобритания

Старинная золотая запонка с агатом полетела на ковер. Джон сдавленно выругался.

– Погоди, милый, – ласково сказала Вера, – давай, я тебе помогу…

К полудню у замковой сторожки появился лиловый грузовичок с изящным курсивом: «Chez Louise». Сэм Берри привез в Банбери сэндвичи с копченым лососем, с козьим сыром из Уэльса и орехами из кентских садов, с острым чеддером и сладким чатни. В колотом льду блестел перламутр устриц.

– Шампанское в замке свое, – сказал герцог по телефону, – портвейн тоже. Я открою пару бутылок из тех, что мой дед привез с континента до войны, – Сэм поинтересовался: «До первой войны?». Джон сварливо ответил:

– Мой дед погиб на бурской войне. Бутылкам лет девяносто. Не забудь о сладостях, а хороший чай у нас найдется, – в картонных коробках приехала осенняя коллекция Сэма.

– Все сошли с ума по кизиловому джему, – весело сказала Вера, – миссис Сюзанна говорит, что он продается лучше всего, – в песочных корзиночках Сэма кизил соседствовал с алычой и ежевикой.

– Меренга этим годом яблочная, – Вера полюбовалась накрытым столом, – а морковный кекс с фундуком, – Сэм использовал только британские продукты.

– С пряностями ничего не придумать, – объяснил шеф-повар Берри в кулинарной передаче, – но меня утешает то, что в Британию их привозили еще в шестнадцатом веке, – подобрав запонку, Вера ловко обуздала крахмальную манжету рубашки мужа.

– Не обязательно надевать галстук, милый, – заметила она, – Иоганн и Хайди семья и они привезут малышку, – пока они даже не слышали Иоганна по телефону. Марта позвонила в замок в полдень.

– Я в особой зоне Хитроу, – деловито сказала женщина, – рейс из Сент-Китса приземлился по расписанию, – Вера и Джон вместе держали трубку, – мы с Иосифом едем на Ганновер-сквер, а Иоганн и Хайди с девочкой отправляются к вам, – Джон не мог поверить, что у него появилась третья внучка.

Он принес из кладовых старинного коня на колесиках, викторианских кукол и плюшевого мишку. Спаниели разлеглись на ковре, черный кот устроился на просиженном диване. Часы пробили два раза, Джон пробормотал:

– Что-то они долго… – сын с семьей ехал в замок на его лимузине, – надо позвонить в машину…

Согласно сведениям паспортного контроля, граждане Германии и Бельгии, вкупе с их годовалым ребенком, не миновали границ Соединенного Королевства. Иосиф позвонил герцогу несколько дней назад.

– Мы в одной из ваших колоний, дядя Джон, – весело сказал племянник, – бюрократические дела закончены. Мы готовы вылететь в Лондон, – у Джона засбоило сердце, он едва не выронил трубку.

– Имейте в виду, – Иосиф замялся, – что известные нам лица не должны официально оказаться в Британии, – герцог пообещал:

– Не окажутся. Жаль, что Полине с Хаимом никак не приехать, – дочь и зять пребывали на засекреченной базе ЦРУ, – но я вызову из Венеции Маленького Джона, – несмотря на скорую защиту доктората, сын немедленно согласился взять билет в Лондон.

– Он появится дома к ужину, – вспомнил Джон, – но Иоганн и Хайди пробудут в замке только два дня… – по соображениям секретности, Чарли и Эмили оставались в Лондоне.

– Все равно они учатся, – утешила его Вера, – погоди, мы соберемся семьей на твой юбилей, – Джон покрутил поседевшей головой.

– Как бы не пришлось отмечать мои шестьдесят лет в Израиле, – пробормотал он, – куда отправляются Иоганн и Хайди. Надеюсь, что Моссад не устроит им слишком долгую проверку… – Вера рассудительно сказала:

– Проверка не занимает целый год, милый, – герцогиня подошла к окну, – потерпи, я уверена, что лимузин въехал в Банбери, – за стрельчатым окном библиотеки золотились каштаны парка. В розарии алели соцветия последних дамасских роз.

Джон подергал завязанный Верой узел.

– Может быть, ты права насчет галстука. Но пиджак мне положен, я еще не совсем отставник, – от потертого твида уютно пахло сандалом и виргинским табаком.

– Ты совсем не отставник, – поправила его Вера, – учитывая твою должность, – герцог усмехнулся:

– Я сказал премьер-министру Вилсону, что не хочу никаких, – он покрутил рукой, – постов с длинными названиями, – Джону предложили должность государственного секретаря по Северной Ирландии.

– Я предпочитаю остаться консультантом, пусть и по тем же делам, – добавил герцог. Вера постучала сигаретой о серебряный портсигар.

– Думаешь, Вилсона опять изберут, – выборы должны были пройти через неделю, – нам не ждать консерватора в премьер-министрах? – Джон развел руками.

– Пока у них нет достойного лидера, – герцог оборвал себя:

– Ты заговариваешь мне зубы… – Вера призналась:

– Да, милый, чтобы ты не волновался… – внутренний телефон затрещал. Джон сорвал трубку.

– Мы спускаемся, – неожиданно спокойно сказал он, – пусть лимузин въезжает во двор… – Вера взяла его за руку.

– Все будет хорошо, милый. Вы видитесь в первый раз, но Иоганн твой сын и всегда им останется… Джон первым сбежал по дубовой лестнице во двор замка.

– Я никогда не видел его фото, – понял герцог, – но мальчик похож на меня даже больше, чем Маленький Джон… – длинная машина остановилась, мягко хлопнула дверь. Альбатрос вылез наружу первым.

– Хайди утешала меня всю дорогу, – сердце часто забилось, – говорила, что все будет в порядке. Господи, мы действительно одно лицо… – отец был с ним одного роста.

– Он потерял глаз в СССР, – вспомнил Иоганн, – он сражался в Испании, в Африке и в Бирме. Он пробрался в Берлин весной сорок пятого, чтобы отыскать мать Маленького Джона и отправился ради нее в логово беглых нацистов. Дай мне Бог стать таким, как он, когда я вырасту…

Гравий дорожки зашуршал под ногами. Отец и сын пошли навстречу друг другу.

– Баба, – весело сказала Рейна, – баба, дай…

Получив печенье, девочка заковыляла к устроившимся у беседки спаниелям.

– Абаки, – велела малышка, – абаки сюда… – Хайди улыбнулась.

– За день она выучила больше слов, чем за два месяца, тетя Вера, – герцогиня попросила называть ее именно так.

– Я тебе почти свекровь, милая, – сказала она Хайди, – незачем разводить церемонии, – женщины устроились за столом белого мрамора. Осенние листья падали на подушки на скамьях беседки. Викторианские розы работы герцогины Полины немного выцвели. От шелка слабо пахло лавандой.

Над мощными камнями древнего донжона, над крепостной стеной неслись легкие облака. Деревья в парке шумели под ветром, удовлетворенно ворчали собаки.

Утром Рейна обрадовалась, завидев резиновые сапожки.

– Деда на реку, – заявила девочка за завтраком, – пойдем на реку, – Джон пощекотал ее.

– Моря у нас нет, но тебя не оторвать от воды, – вчера он покатал внучку на лодке, – пойдем, милая…

Хайди краем глаза смотрела на мужа. Иоганн пока не рассказывал ей о вчерашней встрече с отцом.

– Тетя Вера повела нас к себе, – вспомнила женщина, – а они с его светлостью, то есть с дядей Джоном, долго сидели в библиотеке. Приехал Маленький Джон, мы пообедали и тетя Вера отправила нас спать… – женщина решительно сказала:

– Вы зеваете, милые. Вы пересекли Атлантический океан, а впереди у вас еще один полет. Завтра наговоритесь как следует, – Хайди обрадовалась встрече с бывшим напарником, как она шутливо называла наследного герцога.

– Он изменился, – поняла женщина, – повзрослел. Он сидел в советской тюрьме, у него двое детей, – Джон, впрочем, почти не говорил о своей семье.

– Фрида и малыши живут в Беэр-Шеве, – коротко заметил он, – Йони и Эмма пошли в школу. Фрида преподает в университете, она защитила докторат, обогнав меня, – защиту Джона наметили на конец октября. Университет Ка» Фоскари намекнул, что ему готово место на кафедре археологии.

– Я могу купить квартиру в Венеции, – понял Джон, – мне нравится город. Деньги у меня есть, – он подумал о своем банковском счете, – надо найти подходящие апартаменты и отдать распоряжение конторе Бромли. Но Фрида, – он сжимал кулаки, – что делать с Фридой… – Джон каждый день повторял себе, что все кончено.

– Она сказала, что не хочет меня видеть, – он ворочался в постели, – детей я не оставлю, но надо жить дальше, – студентки, у которых он вел семинарские занятия по археологии, смотрели на него томными глазами.

– Лаура живет во Флоренции, – ему иногда хотелось позвонить кузине, – это недостойно, она ждет Павла, нельзя предавать друга. Но я не могу оставаться один до конца моих дней… – он пока даже не появился в конторе Бромли, чтобы составить документы о содержании детей и отцовской опеке. Джон и без бумаг каждый месяц посылал в Израиль деньги.

– Надеюсь, что Фрида выехала из своей дыры, – мрачно подумал он, – и нашла приличную квартиру… – он хотел, чтобы дети проводили с ним каждое лето.

– Папа и тетя Вера по ним скучают, – вздохнул Джон, – получится, что они будут жить в Банбери, потому что у меня раскопки, – он рассудил, что Йони и Эмма привыкли к палаткам.

– В Израиле или в Италии, какая разница, – утешил себя Джон, – пусть они месяц проведут в замке, а два месяца со мной, – он знал, почему оттягивает визит к юристам.

– Когда все документально оформят, обратного пути не будет, – горько подумал он, – получается, что мы развелись, не поженившись, – отец и тетя Вера деликатно не спрашивали его о личной жизни. Отец только заметил:

– Сообщи, если приедешь на Рождество не один, – он со значением помолчал, – оно этим годом позже Хануки, – Джон хотел спросить, откуда отцу известна дата Хануки, но прикусил язык.

– Они надеются, что у нас с Фридой сложится жизнь, – Джон разозлился, – и сложилась бы, не будь она такой упрямицей, – в Беэр-Шеве он хотел посоветовать Фриде сходить к психологу.

– Никуда она не пойдет, – хмыкнул мужчина, – она заявит, что привыкла справляться сама. Но и я точно такой же, если не хуже… – он обещал себе назначить встречу с юристами Бромли.

– Надо слезть с дохлой лошади, – велел себе Джон, – и найти хорошую девушку в Италии или еще где-нибудь. Например, в Мон-Сен-Мартене, – он улыбнулся, – но Мишель еще девчонка. Иоганну повезло, он отыскал свою тихую гавань…

Рейна чавкала сапогами по росистой траве лужайки, спаниели прыгали вокруг девочки. Рука Хайди задрожала.

– Мы с Иоганном тоже заведем собаку, – чай пролился на стол, – мы хотели взять песика, но приехал Иосиф. Тетя Вера, – женщина шмыгнула носом, – тетя Вера, как все теперь будет…

От старого кашемирового кардигана герцогини уютно пахло выпечкой. Старшая женщина привлекла ее к себе.

– Миссис Марта права, – Вера погладила черные локоны Хайди, – вы с Иоганном едете домой. Что касается проверки, – герцогиня помолчала, – ты знаешь, что так полагается. Меня тоже проверяли в Сопротивлении. Месье Монах подорвал поезд, на котором меня везли в концлагерь и освободил меня. Потом я два месяца сидела в деревенском подвале, где меня каждый день допрашивали, – герцогиня усмехнулась, – мои товарищи по оружию. Сейчас другое время, милая, и вы с Иоганном не сделали ничего дурного. Он не поднимал оружия на израильтян…

В полете Иосиф невесело рассказал им об очередном взрыве на рейсе компании TWA. В конце сентября боинг, летевший из Тель-Авива в Нью-Йорк, упал в Ионическое море, едва покинув промежуточную остановку в Афинах.

– Этим рейсом могла лететь Полина, – хмуро сказал Иосиф, – гадина, я имею в виду Саламе, продолжает убивать невинных людей. Но я обещаю, что мы доберемся до него, – Хайди прошептала:

– Не поднимал. Но вдруг ему не поверят и он отправится в тюрьму… – тетя Вера обняла ее.

– Все устроится, милая. Потерпите немного. Вы поселитесь в спокойном месте у моря, а мы станем вас навещать… – Хайди подергали за подол юбки. Рейна капризно сказала:

– Маме нет плакать, – дочка забралась к ней на руки, – и Рейне нет… – Хайди прижала к себе дочь.

– Никому не плакать, милая, – девочка сопела ей в ухо, – больше никогда… – Вера прищурилась:

– Мужчины на реку пошли. Надо сделать им кофе… – герцогиня выскользнула из беседки, Рейна зевнула:

– Спать, баю-бай… – Хайди тихо замурлыкала:

– Durme, durme, mi alma donzella… – она погладила растрепавшиеся волосы дочки.

– Без горя и несчастий, – уверенно сказала Хайди, – так и случится.

Языки пламени лизали дно закопченного котелка. Полдень выдался солнечным, но свежим. Ветер играл концами тартанового шарфа на шее Джона.

– Надо было взять куртку, папа, – озабоченно сказал старший сын, – осень на дворе…

Герцог появился на каменных плитах вестибюля в древних рыбацких, как он назвал свои брюки, штанах и заштопанном на локтях кашемировом свитере.

– Папа всегда одевался очень скромно, – вспомнил Брунс, – он был директором школы, но по нескольку лет ходил в одном костюме, – вчера он сказал, что не намерен отказываться от своей фамилии. Герцог кивнул:

– Я понимаю, милый. Твой покойный отец был достойным человеком. В Израиле тебя поймут и вообще, – он неожиданно робко коснулся руки Иоганна, – не волнуйся, у вас все сложится…

Брунс немного побаивался мыслей об Израиле. Хайди он ничего не говорил, однако признался в своих страхах отцу. Джон спокойно ответил:

– Тебе придется заслужить доверие страны. Однако известный тебе Микеле Феррели пять лет просидел в тюрьме, а теперь он гражданин страны и скоро станет полноправным адвокатом. У него жена и дети, все, случившееся в прошлом, забыто, – герцог поправил себя, – вернее, не забыто, только он стал другим человеком, – Иоганн пробурчал:

– Он еврей, а я нет… – ему хотелось признаться отцу в своих планах, но Брунс прикусил язык.

– Сначала сделай, а потом говори, – вспомнил он слова покойного папы, – незачем болтать, пока ничего не совершил, – Иоганн предполагал, что ему придется надолго расстаться с Хайди и малышкой.

– Так положено, – парень тяжело вздохнул, – придется потерпеть, но сначала надо пройти проверку. Меня могут отправить в тюрьму, как Микеле, – помешав бурлящую уху, герцог сварливо сказал:

– Не делай из меня старика. Мне только следующим годом шестьдесят, – рыбешка в Червелле водилась мелкая, однако им удалось выудить и пару крупных карпов.

– Эти пойдут в следующий котелок, – герцог выкинул разварившихся ершей прочь, – давай их сюда, Джон, – от ухи сытно пахло перцем. Вера вручила им флягу кофе, однако герцог со значением подмигнул сыновьям.

– Кое-что другое я тоже взял, – другим оказалась бутылка «Столичной», – как говорят в России, поллитра на троих, – они разложили на доске черный русский хлеб и соленые огурцы.

– Пекла известная тебе тетя Марта, – весело сказал герцог, – огурцы тоже из ее бочки, а водкой успешно торгует Советский Союз… – огурцы напомнили Иоганну те, что делала мать. Они с отцом почти не говорили о прошлом.

– Что говорить, когда все понятно, – угрюмо подумал парень, – дети за родителей не отвечают, однако, как говорится в Библии, у нас осталась оскомина на губах. За ее грехи мне тоже придется расплачиваться, – янтарная уха полилась в старые миски.

– Посуда военных времен, – заметил отец, – наследие вашего деда, – на миске Иоганна нацарапали: «Марна, 1914 год». Уха обжигала губы, герцог велел:

– Подставляйте стаканы, с такой закуской грех не выпить, – ветер шумел высоким камышом, на воде играли солнечные блики.

– Словно дома, – понял Иоганн, – мы с папой тоже рыбачили в нашем озере, только водки мне тогда не полагалось, – скрипели уключины привязанной рядом лодки.

– Баржу мы отогнали в Банбери, – сообщил герцог, – ты уедешь, Иоганн, а мы с твоим братом займемся лодочным сараем, приведем его в порядок к зиме, – Брунс еще не верил, что у него появился старший брат и младшая сестра.

– Я знал о них, – хмыкнул Иоганн, – но теперь все по-другому, теперь мы действительно семья, – спросив о Магдалене, он услышал, что сестра не пишет даже Генрику, как герцог называл мистера Авербаха.

– Жаль, что вы здесь, – отец поискал слово, – проездом, иначе вы погостили бы у них в Хэмпстеде. Твой зять, – герцог помрачнел, – известный тебе Фридрих Краузе теперь большая шишка, глава БНД и будущий министр, – Брунс выругался себе под нос, герцог согласился:

– Так я его и называю, если по-немецки, – он перешел на русский язык, – можно и по матери послать, – поинтересовавшись, не забыл ли Брунс русский, герцог удовлетворенно сказал:

– Помнишь, молодец. Впрочем, это задел на будущее, – он испытующе взглянул на Иоганна, – разговорный арабский ты тоже знаешь, – Брунс угрюмо заметил:

– В Моссад меня никто не возьмет, я не еврей. Ко мне нет доверия, – он неожиданно добавил, – папа, – лицо отца смягчилось.

– Надо подождать, милый, – сказал герцог, – все встанет на свои места. Что касается русского, то твой знакомец Паук недавно навещал США… – Брунсу не хотелось думать о Пауке.

– Только о семье, – он чувствовал рядом надежное плечо старшего брата, – и о том, что я, наконец, вернулся домой… – Маленький Джон неслышно сказал:

– Насчет Израиля, – брат хлебал уху, – я дам тебе адрес одного человека в Иерусалиме, потом сходи к нему. Мне кажется, он поможет вам с Хайди, – Маленький Джон со значением помолчал, – и я тоже буду навещать страну, в Израиле живут мои дети… – Иоганн хмыкнул:

– Наши с Хайди дети тоже родятся в Израиле. Вот, значит, как все обернулось…

Герцог подозрительно поинтересовался:

– Что вы шепчетесь, парни? Уху мою ругаете… – Иоганн широко улыбнулся:

– Уха отличная, – он протянул отцу миску, – плесни мне еще… – на белом песке берега золотились осенние листья. Иоганн мимолетно закрыл глаза.

– Все почти закончилось. Или нет, – понял Брунс, – все только начинается.

Над выложенным кафелем фасадом синела вывеска: «Лучшие пироги и рыба Сэма Берри». Полуденная очередь терпеливо переминалась с ноги на ногу.

На дубовом прилавке громоздились тарелки с золотистой жареной картошкой, с источающей уксусный дух жареной рыбой, с изумрудным пюре из гороха. На пропитанной жиром оберточной бумаге румянились корнуэльские пироги с мясом и луком, пирожки из Бердфоршира с беконом, собственные сосиски с фермы Берри, запеченные в слоеном тесте.

Зазвенела касса. Высокий парень в потертых джинсах и замшевой куртке велел:

– Две рыбы со всем, что полагается, два набора пирогов и две бутылки сидра, – домашний сидр Берри доставляли в заведение из Плимута.

– Вы с приятелем пришли, – хихикнула щедро накрашенная кассирша, – приятного аппетита, мальчики, – Иосиф сунул кузену бумажный пакет с пирогами.

– Ты слишком хорошо одеваешься, господин миллионер, – подмигнул он Питеру, – парни в таких штанах разгуливают по Сохо, а не болтаются на Биллинсгейте.

– Нас приняли за ребят определенного толка, – Иосиф плюхнулся на старомодный стул, – однако они не капают вустерским соусом себе на брюки, – Питер покраснел:

– Я задумался и перепутал бутылки, но пятно почти незаметно, – Иосиф щедро полил свою порцию рыбы уксусом.

– В Хэмпстде не ожидается ее величества, – полковник ухмыльнулся, – меня преследуют еврейские праздники. Недавно я отмечал новый год, а теперь нас ждет обед в сукке…

Иосиф столкнулся с кузеном на тротуаре у итальянских аркад рынка Биллинсгейт. Четвертый по богатству человек в Великобритании пристроился рядом с туристами, осаждающими окно с вывеской «Пироги навынос». Завидев Иосифа, Питер смутился:

– Я собрался перекусить, – здание «К и К» возвышалось в десяти минутах ходьбы от набережной Темзы, на Бишопсгейт, – я приехал ранним поездом из Ньюкасла и не успел заглянуть домой…

Поднявшись в пять утра, Питер сварил себе кофе на тесной кухоньке миссис Ровены. Хозяйка решила осесть у приемной дочери в Израиле, но домик продавать не хотела.

– Очень правильно, – сказал ей Питер по телефону, – после реконструкции квартал принесет немалые деньги. Я строю загородный особняк, но это дело долгое, – он помолчал, – пока я остаюсь вашим арендатором, – Питер знал наизусть меню буфета на линии Ньюкасл-Лондон. Кофе там наливали на редкость плохой.

– Сэндвичи у них тоже не отличаются свежестью, – он заодно сварил себе овсянку, – на заседании совета директоров кофе достойней, но сытного завтрака у них не дождешься, – Питер мог ездить в Лондон на машине, однако он предпочитал не терять три часа драгоценного времени.

Ранние пассажиры не обращали внимания на невысокого мужчину, углубившегося в документы. Отрываясь от работы, Питер разглядывал проносящуюся мимо северную равнину. На одном участке полотна рельсы проложили рядом с морем. После Дарэма дорога отходила от побережья.

– Тогда мне становится легче, – вздохнул он, – иначе я думаю о Марте, – он думал о жене каждый день. Марта всегда стояла за его плечом. Он чувствовал прикосновение ее маленькой руки, целовал чернильные пятна на пальцах, прижимался щекой к пахнущим кофе и табаком волосам. Нежная мочка уха щекотала губы, Питер утыкался лицом в ее худое плечо.

– Марта жива, – он касался крестика, – она была жива этим летом. Она не может погибнуть, я ее отыщу, но сначала надо найти логово фон Рабе…

Мать поделилась с ним сведениями о некоей компании, заключившей с канадским правительством контракт на разработку полезных ископаемых на острове Эллсмир. Фирму зарегистрировали в Швейцарии.

– Это пустышка, – презрительно сказал Питер, – компания бронзовой таблички. По их адресу, – он ткнул пальцем в бумаги, – наверняка, значится с десяток компаний, – мать подвердила: «Двадцать две».

– Возглавляет ее, – продолжил Питер, – зицпредседатель Фунт, только здесь он не сядет за решетку. Все кошерно, – он полистал копии факсов, – ископаемые действительно добываются, – швейцарская фирма исправно платила налоги в канадский бюджет.

– Претензий к ним нет, – заметила Марта, – уголь они вывозят во время летней навигации. Они открыли магазин в тамошнем поселении, – мать повела рукой, – канадцы удивились нашему интересу к компании, – Питер невесело сказал:

– Ископаемые – это ширма, но арктическая Канада огромна. Непонятно, где искать фон Рабе. Ты считаешь, что новый полигон он заложил именно там… – Марта покачала головой.

– У СССР есть полигон на Новой Земле, но даже с богатством фон Рабе ему не тягаться с СССР. Однако, если верить покойному дяде Меиру, то именно на острове Эллсмир гитлеровцы спрятали экспериментальные ракеты фон Брауна.

– Максимилиан, – мать скривилась, – поддерживает дружеские связи с арабами. Мне кажется, новую лабораторию стоит искать именно в тех краях. Купив оружейный плутоний, он попытается создать атомную бомбу. Мне кажется, что Ник у него в руках, а сейчас он заполучил и Марту, – Питер точно не знал, где сейчас обретается его средний брат, однако подозревал, что Максим пытается подобраться к фон Рабе.

– Но и мне нельзя опускать руки, – напомнил себе он, – швейцарцы ничего мне не скажут, но надо найти какие-то зацепки.., – на работе Питер требовал от подчиненных широкого, как он говорил, взгляда на вещи.

– Если одна дорога завела в тупик, надо вернуться к развилке, – он чертил ручкой на салфетке, – отыскать другой путь и проверить его. Нет нерешаемых проблем, есть узость человеческого мышления… – салфетку выхватили у него из-под носа. Иосиф весело сказал:

– Размышления гуру бизнеса. После твоей смерти за бумажку отвалят немало денег, – Питер сухо сообщил:

– Не надейся. Я младше тебя на двенадцать лет, я тебя переживу. Отлично, – он допил сидр, – я перекусил, можно пообедать. Что ты забыл в Сити… – Иосиф отвел глаза:

– Заглянул в магазины… – Питер поднялся.

– Для работника Моссада ты удивительно неловко врешь. Здесь нет никаких магазинов. Даже кафе появились только недавно, – Иосиф не хотел признаваться, что ходил в синагогу Бевис Маркс. Он рассудил, что сефарды заинтересуются заброшенным кладбищем на Синт-Эстасиусе.

– Я связался с Эсногой в Амстердаме, – сказал он раввину, – остров голландское владение, но в восемнадцатом веке его атаковали британцы, – раввин поднял бровь.

– За деяния адмирала Родни компенсацию не получить, однако совместными усилиями мы приведем кладбище в порядок, мистер Мендес, – Иосиф представился израильским журналистом.

– На почтамт я тоже заглянул, – сердце часто забилось, – на Хануку Ева приедет в Израиль, то есть в сектор Газа, – доктор Кардозо заявила:

– Пусть ваша структура попробует меня остановить. Деньги на госпиталь получены. Хотите вы этого или нет, но больница будет отстроена, – Иосиф отозвался:

– Никто не собирается чинить препоны гуманитарным организациям. Я надеюсь, ты заглянешь в кибуц… – Ева помедлила:

– Разумеется. Ты почему в Лондоне, Иосиф… – он понял, что улыбается.

– Я привез дяде Джону сына, невестку и новую внучку, – нежно сказал полковник, – и скоро еду домой… – Иосифу хотелось петь.

– Она приедет, – оставалось дождаться Хануки, – и, может быть, останется со мной, – полковник обиженно ответил:

– Отчего это нет магазинов? Здесь можно купить сигареты, кока-колу, туристические карты… – Питер расхохотался:

– Беру свои слова назад, ложь засчитана. Кстати, – он остановился на обочине, – на тебя можно положиться в том, что касается небезызвестного Ритберга фон Теттау? – вспомнив предсмертный хрип Боргезе, Иосиф спокойно кивнул.

– Отлично, – Питер замахал черному кебу, – вот и свободное такси.

По золотистым циновкам развесили яркие бумажные гирлянды. Цветы и фрукты, бабочки и птицы пестрели в заходящем солнце. Зеленые ветви на крыше сукки роняли листья на заставленный фарфором стол.

– Я отдыхаю, – благодушно сказал Сэм, – я передал власть на кухне будущему шеф-повару Берри или Бромли, это как она сама решит… – Пиппа, сидя на коленях отца, замахала ложкой.

– Торт, – громко сказала малышка, – папа, торт… – Луиза Бромли рассмеялась:

– Это пирожные, милая, – перед ними красовалось блюдо с бурекасами, – давай ложку, – Пиппа помотала светлыми кудряшками.

– Ложка нет! Ложка Пиппе… – Цила бесцеремонно стащила девочку на террасу.

– Ты будешь куклой. У нас получится настоящий фильм… – Пиппа открыла рот, – я сделаю тебя звездой экрана, – Сабина одними губами сказала: «Детка». Луиза заметила:

– У нее интонации настоящего режиссера, – Цила увела малышку на лужайку, – вы даже купили ей камеру, – Инге добродушно отозвался:

– Восьмимиллиметровую. Не купили, – он подтолкнул Питера, – а получили в подарок от «К и К», за что им большое спасибо. Иначе наша дочка ушла бы из дома на съемочную площадку… – с лужайки раздался стук хлопушки и настойчивый голос Цилы:

– Пауль, сиди на скамейке. Ты, Лев, иди мимо… – через сукку испуганно порскнул кот Томас.

– Он пока не привык к работе над будущими шедеврами, – заметил Генрик, – раньше Цила преследовала его с фотокамерой, а теперь его заставляют играть роли второго плана…

После кастрюли голубцов в томатном соусе никому за столом не хотелось двигаться. Закат расписал небо над Хэмпстедским парком медью и бронзой. Вечер выдался теплым, но Адель принесла в сукку старые пледы и лоскутные одеяла, сшитые покойной Кларой.

– Мне надо кутаться, – заметила Адель, – ветер становится свежее, – Марта поправила шарф у нее на горле.

– Правильно, милая, – кивнула женщина, – оперный сезон только начался, – статус Марты не позволял ей появляться на больших вечеринках.

– В Израиле мы устраиваем ханукальный бал, – сказала ей Сабина, – Vogue посылает туда фотографов. Пора выводить на международную сцену тамошних модельеров, – сегодняшний обед был домашним.

– Берри все равно, что семья, – Марта блаженно вытянула ноги под столом, – мистер Бромли с женой теперь не выбираются на обеды, но мы поедем к ним через выходные, – в следующем году мистер Бромли отмечал девяностолетие.

– Он хочет увидеть правнука, – по секрету сказала Луиза Марте, – дедушка Сэма тоже нас торопит, хотя ему всего восемдесят пять. Пиппа папина дочка, посмотрим, каким получится мальчик… – Луиза замялась:

– Тетя Марта, Леона ведь не может всю жизнь провести в СССР… – подписав пачку бумаг о неразглашении секретных данных, семья Бромли узнала о местонахождении Леоны.

– Дедушка с бабушкой огорчились, – призналась Луиза, – хотя дедушка служил в армии на первой войне. Он признал, что Леона выполняет свой долг, – Марта кивнула:

– Именно. Что касается ее дальнейшей судьбы, то я думаю, что она найдет способ вырваться из СССР. Но пока ее девочка совсем маленькая, – Марту тоже беспокоил вояж Паука в Америку.

– Не случайно он поехал в Ньюпорт, – сказала она по телефону матери, – он что-то подозревает… – не называя имен, Марта позвонила в Мон-Сен-Мартен.

– Я знаю, что вы в трауре, – извинилась она перед Эмилем, – но мне надо поговорить с Маргаритой, – услышав ее, доктор Кардозо задумалась.

– Он, – Маргарита не называла профессора Кардозо отцом, – не подпускал меня к секретным исследованиям. Я занималась академическими статьями и работой в отделении тропических болезней. Что касается оспы, то я отвечала за проверку вакцины для африканских стран. Но вирус оспы под контролем, осталось недолго до его ликвидации в естественной среде, – Марта заметила:

– Биологическое оружие или возможность его создания меня пока не интересуют. На острове имелась генетическая лаборатория? – Маргарита хмыкнула:

– Скорее всего, с их размахом. Однако в СССР генетика долго оставалась под запретом. Я не думаю, что институт обогнал западные страны, – проконсультировавшись со специалистами, Марта поняла, что их опасения беспочвенны.

– Такой анализ пока невозможен даже на западе, – сказала она матери, – и мы точно ничего не знаем… – Анна вздохнула:

– Девочка похожа на тебя, милая. Если она действительно дочь первого Паука, то она твоя кузина, – Марта буркнула:

– Даже если это правда, то Пауку неоткуда взять такие сведения… – мать холодно ответила:

– Если это правда, то мы навсегда искалечили жизнь Леоны… – за столом не курили. Марта шепнула Волку:

– Я сейчас, милый… – муж сунул ей сигареты.

– Подыми, – согласился Волк. – ты места себе не находишь… – раздвинув шелковые гардины, Марта оказалась на террасе.

– Лев с Цилой заняты фильмом, – она бросила взгляд на лужайку, – Пауль за ними присмотрит… – до нее донесся детский смех. Марта затянулась виргинской сигаретой.

Максим сообщил, что Ритберг пока использует его в качестве курьера. Средний сын мотался между Италией и Цюрихом. Ответственность за летний взрыв поезда взяла на себя неофашистская организация «Ордине Неро». Максим надеялся, что, заслужив доверие Ритберга, он добьется и более ответственной должности.

– Его могут послать в пока неизвестную нам лабораторию фон Рабе, – пожелала Марта, – тогда он отыщет Ника и маленькую Марту… – младший сын обнял ее за плечи. Питер был лишь немногим выше ее.

– Угости меня сигаретой, – ласково сказал Питер, – нам надо поговорить, мамочка.

Волк спустился в подвал за бутылкой старого бургундского. Эмили на выходные уехала в Банбери, Чарли Мэдисон переселился в казармы военного колледжа Уэлбек в Ноттингемшире. Парня отпускали в замок только на каникулы.

– У них строгая дисциплина, – вздохнула герцогиня Вера, – мне тоже запрещено выезжать из замка без охраны, – особняк на Ганновер-сквер стоял закрытым, но на площади всегда дежурила неприметная машина с затемненными стеклами.

– В особняке тоже сидят охранники, – Волк остановился посреди вестибюля, – хорошо, что у Марты не настолько засекреченный статус, иначе меня попросили бы уйти в отставку с судейского поста…

Волк ценил свои поездки на метро и ежедневный эспрессо в недавно открытом в Холборне «Chez Louise». Он не изменял и старинному знакомцу, итальянцу Луиджи.

– Теперь баром заведует его сын, – хмыкнул Волк, – но панини остались такими же вкусными. У Сэма отличные десерты, однако итальянцы, пусть и лондонские, варят кофе лучше…

Подумав об Италии, Волк помрачнел. Максим пока отправил всего три письма. Средний сын писал на адрес Генриха в Западном Берлине. Прилетев на лекции в Свободном Университете, Волк по душам поговорил с дочерью.

– Как я и предполагал, – заметил он Марте, вернувшись домой, – у них проблемы, – дочь уже два раза побывала в больнице.

– Врачи ничего не могут сделать, папа, – невесело сказала Мария, – они только разводят руками. Мы с Генрихом молимся, но ведь мне идет четвертый десяток, – Волк обнял ее.

– Тебе всего тридцать два. Нельзя терять надежду, посмотри на Маргариту, – он собирался поговорить с Монахом.

– Хотя он сейчас занят, – вспомнил Волк, – Анна привезла на операцию малышку Лиору, – он надеялся, что старый товарищ посоветует Марии хороших врачей.

– Мы с Мартой ждем внуков, – из библиотеки доносилась музыка, – но пока от Максима или Питера их ждать не стоит… – Иосиф покинул Ганновер-сквер вчерашним вечером.

– Иоганна с Хайди и малышкой привезут в аэропорт, – на прощание сказал полковник, – а Маленький Джон пока останется в замке. Меня ждет дебрифинг. Моя структура захочет узнать подробности неожиданной смерти князя Боргезе… – Иосиф рассказал о своем вояже в Кадис.

– Однако Рауфф еще жив, – Волк стиснул бутылку, – жив Менгеле, жив Барбье и жив фон Рабе…

Боргезе ничего не сказал перед смертью. Марта надеялась, что Максим войдет в ближний круг Адольфа Ритберга. Жена, однако, заметила, что должно пройти время, прежде чем Максимилиан Миллер завоюет настоящее доверие.

– Тогда его допустят до настоящих секретов банды, а не до кровавых игр новоявленных наследников Гитлера, – подытожила жена.

Шейх Али Хассан Саламе тоже здравствовал, рассылая фидаинов, как называл их Иосиф, в самоубийственные миссии.

– Любой самолет, имеющий отношение к Израилю, может стать их целью, – племянник помолчал, – но мы летим на карго-рейсе, где опасность взорваться в воздухе сведена к минимуму…

Толкнув дверь библиотеки, Волк едва не вошел в раскинувшегося на ковре Шелти. Овчарка приветственно заворчала. Он улыбнулся.

– Скоро пойдем на полуночную прогулку, – Марта включила лампу с абажуром Тиффани, – но сначала выпьем на сон грядущий, – он откупорил бургундское.

– Вино разлили, когда ты едва поднялся на ноги, – Питер уважительно взглянул на бутылку, – тот год оказался отличным и для белого и для красного, – золотистое вино заиграло искрами в старинных хрустальных бокалах. Волк захрустел печеньем с тмином.

– Не понимаю, как ты собираешься узнать, где обосновался фон Рабе, – он опустился на диван, – ты влезаешь в безнадежное предприятие, Арктика огромна, – Питер хотел начать собственные разработки полезных ископаемых.

Пасынок развернул карту.

– Шесть лет назад в Прудо-Бей, на северном побережье Аляски, открыли нефтяное месторождение. После кризиса Америка развивает источники энергии на своей территории. «К и К» заинтересовалась этими перспективами, что объясняет мое появление в Арктике…

Марта кивнула:

– Легенда хорошая, однако компания фон Рабе ведет разработки на Эллсмире, – Питер повел бокалом.

– Остров тоже находится в Арктике. Я хочу изучить условия добычи нефть. Какая разница, уголь или нефть… – Марта подняла бровь:

– Действительно, никакой. Однако Эллсмир размером с Великобританию, как ты отыщешь логово фон Рабе? – Питер вынул из серой папки присланный из залива Пьюджет-Саунд факс.

– Строение может не быть домом фон Рабе, – заметил он, – но я хочу встретиться с архитектором. В отличие от фон Рабе, парень ни от кого не прячется. Я строю особняк, мне нужен проект, – Волк кашлянул:

– Твой особняк вроде строит Петр… – пасынок усмехнулся:

– Я четвертый по богатству человек в Англии. У меня хватит денег на два особняка… – Марта нежно сказала:

– Только будь осторожен, милый… – вдохнув знакомый аромат жасмина, Питер поцеловал гладкую щеку.

– Непременно, мамочка. Я хочу, чтобы здесь, – он указал на портрет Марты, – появился холст с моей женой… – Волк согласился:

– Обязательно появится. Максим сообщил номер свого абонентского ящика в Цюрихе. Свяжись с ним, вдруг он окажется в городе. Пусть он знает, что семья рядом… – Питер поднялся.

– Так и сделаю. Не волнуйтесь, мы умеем уходить от слежки. Хотя за мной никто не будет следить… – он свистнул Шелти:

– Пойдем, собака, отработаем печенье… – Волк привлек Марту к себе.

– Они совсем выросли, милая… – Марта положила голову ему на плечо.

– Да. Но это к лучшему, любовь моя… – они посидели, ловя последние отблески заката за окном.

Цюрих

Для гостя лучшего номера в старинном отеле «Под аистом» оставили отдельный стол на террасе, выходящей на Лиммат. Начало октября выдалось теплым. Золотые листья качались на лазоревой воде, по заводи скользили лебеди. Воскресным утром к раннему завтраку выбирались немногие постояльцы.

Ветер уносил колокольный звон Гроссмюнстера и Фраумюнстер в Цюрихское озеро. Часы на ближней колокольне церкви святого Петра пробили восемь раз. На столе мистера Кроу оставили проглаженную горячим утюгом The Times. Вчера гость попросил у портье именно эту газету.

– Я в городе на два дня, – заметил он, – в понедельник у меня деловые встречи, а завтра я отдохну, – мистер Кроу прилетел в Швейцарию с одним саквояжем, – принесите мне в номер кофейник и подавайте к завтраку The Times…

Доверяя метрдотелю, портье все равно решил посмотреть, как обстоят дела на террасе.

– Он один из крупнейших промышленников Европы, – наставительно сказал портье персоналу, – в наших номерах стоят его телевизоры и музыкальные центры. Наверняка, он держит в Цюрихе личные счета, – вопреки мнению портье, Питер не собирался выводить средства в Швейцарию. Его устраивало банковское обслуживание в Coutts.

– Мне брезгливо пользоваться банками, хранящими деньги фон Рабе, – признался он матери, – а что касается финансовых тайн, то мне нечего скрывать от государства, я исправно плачу налоги, – он не мог позволить матери и Волку, государственным служащим, обременять себя налогами на недвижимость. Питер перевел особняк на Ганновер-сквер и дом в Мейденхеде в свои активы.

– Незачем со мной спорить, – сказал он отчиму, – я знаю, какие у вас зарплаты… – Волк поднял бровь:

– Я и не собирался спорить, милый. Лет через десять мы выйдем в отставку и уедем в Мейнденхед. Миссис Мак-Дугал ровесница твоей матери. Пусть они солят огурцы и квасят капусту, а я займусь рыбалкой, – Питер подозревал, что десять лет превратятся в двадцать.

– Судейские редко выходят на пенсию раньше восьмидесяти, – хмыкнул он, – надо подумать о юбилее Волка, но сначала мы отметим мамины полвека, – Марта устраивала семейный обед перед Рождеством.

– В марте Максим пребывал в местах не столь отдаленных, – вздохнула она, – надеюсь, он появится в Лондоне в декабре, – Питер заранее отправил письмо на абонентский ящик брата. Через два дня на Ганновер-сквер зазвонил прямой аппарат матери, с номером, известным только семье.

– Я пока в Италии, – сказал Максим, – но скоро доберусь до Цюриха. Запомни, где мы встретимся в воскресенье. Это не роскошный район, – усмехнулся брат, – оденься попроще, – к удивлению Питера, в Цюрихе нашлись бедные кварталы.

– Они существовали и до войны, – подтвердила мать, – возьми джинсы и куртку, – Питер пробормотал:

– Надеюсь, что Buberry сойдет за повседневный наряд, – он запомнил путь в индустриальный район неподалеку от цюрихского вокзала. Максим приезжал из Италии утром.

– После обеда у меня дела, – брат замялся, – встретимся в полдень в кафе напротив пансиона, – брат сообщил в Лондон адрес виллы Ритберга на Валензее, однако атаковать особняк смысла не имело.

– Фон Рабе не появляется в тех краях, – невесело заметила Марта, – даже Израиль не одобрит такую операцию на территории другого государства, а посылать туда кого-нибудь из вас, – мать помолчала, – тоже смерти подобно…

Завидев спускающегося по лестнице мистера Кроу, портье благоговейно отступил назад. Развернув газету, Питер первым делом налил себе чашку кофе.

– Здесь его варят в итальянской манере, – он пробежал заголовки, – ничего интересного нет, сегодня воскресенье, – согласившись его принять, архитектор, мистер Дадлер, извинился за тесноту конторы.

– Я недавно встал на ноги, – заметил швейцарец, – мне двадцать пять, а нашей профессии это детство. Заинтересовавшая вас вилла стала моим дипломным проектом, – Питер надеялся вытянуть из архитектора сведения о заказчике здания.

– Лейбористы побеждают, – он зевнул, – новости тухлые, выборы случились одиннадцатого, а сегодня тринадцатое, несчастливый день…

Рядом застучали каблуки, он услышал голос метрдотеля:

– Сюда, мадам, прошу вас. Я принесу стул для малыша… – ребенок захлопал в ладоши.

– Мама, типцы! Пойдем к реке, мама… – Питер ловко забрал мальчика из рук Лауры.

– Встреча неожиданная, но приятная, – весело сказал он кузине, – позавтракайте со мной… – он махнул официанту: «Несите стульчик сюда».

Дети облепили ограду обезьяньего острова, как назывался он на карте зоопарка. В яркой лазури неба плыли легкие облака, у лотка с мороженым играла знакомая Лауре музыка. В детстве она не могла пройти мимо прилавка киоска в Хэмпстедском парке.

– Там продавали мягкое мороженое, – Паоло упоенно грыз фисташковый рожок, – а я просила у папы и мамы шоколадку, – под ногами шуршали рыжие листья, Лаура держалась за руки родителей.

– Папа брал в парк книгу, а мама вязание, – она поморгала, – после мороженого я бежала на качели, а они пили чай со сконами, – Лаура помнила свое синее пальтишко.

– Когда Адель из него выросла, Сабина перешила его на меня, – она приняла от Питера картонный стаканчик с кофе, – и она сделала мне сумочку из обрезков кожи, – Лаура попыталась отогнать мысли о семье. Паоло испачкал нос мороженым.

– Старшие меня не баловали, – женщина достала платок, – Инге считал, что сладости полагаются только по выходным, – Лаура все равно получала от хотя бы леденец.

– Ты думаешь о Хэмпстеде, – вздрогнула она от голоса Питера, – на тамошней детской площадке звучала похожая мелодия, – Лаура отстегнула ремешок коляски.

– Музыка везде одна и та же, – женщина заставила себя улыбнуться, – ты не возьмешь его поближе к обезьянкам, пока я покурю… – Паоло страстно сказал:

– Бибизяны! Хочу бибизян, – Питер пощекотал его.

– Ты сам словно бибизяна, – мальчик захохотал, – пойдем, милый… – Питер видел фотографии Паоло в материнском альбоме.

– Надя с Аней сказали, что он одно лицо с Павлом, – вздохнула Марта, – они помнят Павла ребенком, – из-под кашемировой шапочки выбились рыжеватые кудри, Паоло подскочил на руках Питера.

– Бибизяны, – мальчик разрумянился, – давай, дядя… – Питер покачал его:

– Идем, – он пробрался ближе к изгороди, – смотри, они рядом, – серые глаза ребенка тоже напомнили ему о Павле.

– Он знает, что у него родился сын, – горько подумал Питер, – однако он может никогда не увидеть Паоло, – Лаура присела за шаткий пластиковый стол. Сигаретный дым обжег горло, женщина закашлялась.

– Все бесполезно, – она прикусила губу, – Питер никогда не поверит, что это его ребенок. Павел не сходит у него с языка, он оттолкнет меня, как оттолкнул Максим, – Лаура велела себе не плакать, но слезы закапали в остывший кофе. Она почти ненавидела Павла.

– Мне стало бы легче, если бы его расстреляли, – поняла женщина, – я бы вышла замуж, у меня появились бы дети от любимого человека, я не коротала бы жизнь соломенной вдовой, – по подсчетам Лауры, у нее оставалась неделя.

– В Британии все можно сделать и позже, – она смяла сигарету в стальной пепельнице, – но я не хочу появляться в Лондоне, – Лаура боялась, что ей не удастся избежать любопытства старших.

– Они начнут отговаривать меня от операции, – Лаура избегала называть вещи своими именами, – я не выдержу и поддамся, но я не хочу терять своего положения в университете, – на кафедре ее считали разведенной женщиной. Лаура хорошо знала, что ее ждет. В католической Италии, на факультете теологии, не было места матерям-одиночкам.

– Мне придется оставить планы на профессуру, и вернуться в Лондон, где я стану бесплатной нянькой, – она не сомневалась, что тетя Марта даст ей, как выражалась Лаура, от ворот поворот.

– Она носится со своими драгоценными парнями, словно они сделаны из золота, – разозлилась Лаура, – она поверит Максиму, а не мне. И Волка она тоже не послушает, в семье все пляшут под ее дудку. Я с позором вернусь в Хэмпстед, где меня запишут в приживалки…

Лаура подтвердила беременность, съездив к доктору в Милан. Во Флоренции ходить к врачу было опасно. Местный специалист мог оказаться родней кого-то из университетских профессоров, а итальянцы не могли жить без сплетен. Лаура не хотела слухов.

– И огласки я тоже не хочу, – она допила кофе, – в Италии операция запрещена, доктора не рискнут тюремным сроком. И здесь запрещена, – женщина оглянулась, – и в Бельгии, но Маргарита мне поможет. Она ждет ребенка, однако она не откажет мне, – Лаура не хотела тратить деньги. Подпольные вмешательства стоили дорого.

– Дорого у хорошего врача, – поправила она себя, – но я не собираюсь погибать от кровотечения в подвале, – женщина передернулась. Она понятия не имела, как найти Максима.

– Даже найди я его, – Лаура встала, – ничего не случится. Он скажет, что я его обманываю, мужчины все такие. Они получают, что хотят, как Павел в Китае, а на остальное им наплевать, – она обнаружила Паоло прикорнувшим в коляске. Питер взглянул на часы.

– Мне пора, – извинился кузен, – у меня деловая встреча. Я посажу тебя в такси, мальчику пора спать, – на тротуаре он коснулся губами щеки Лауры.

– Я был рад увидеться, – серьезно сказал Питер, – желаю удачных лекций, – Лаура объяснила, что приехала в здешний университет, – и не теряй надежды. Павел вырвется из СССР и вы воссоединитесь, – он помог Лауре забраться в машину.

Паоло мирно спал. Женщина взглянула в зеркальце.

– Он сел в следующее, – поняла Лаура, – интересно, что у него за встреча в воскресенье… – кузен, разумеется, заплатил ее таксисту.

– У меня есть деньги, – женщина подалась вперед, – а Паоло пока не проснется, – Лаура велела водителю:

– Поезжайте за машиной, – такси Питера развернулось, – это мой муж, я боюсь, что он мне изменяет, – шофер ухмыльнулся:

– Рад помочь, мадам, – он выкрутил руль, – мы выясним, куда направился ваш супруг, – такси Лауры скрылось в полуденном потоке машин.

Лежа на расшатанной кровати, Максим дымил сигаретой, разглядывая беленый потолок. Стены дешевого пансиона содрогались всякий раз, когда рядом проносились поезда. Задний двор выходил на полотно железной дороги. Волк ночевал здесь, приезжая в Цюрих. Он предполагал, что за ним не пускают слежку, но осторожность еще никому не мешала.

– Однако можно расслабиться, – Максим взглянул на часы, – в поезде топтунов не было, а Ритберг понятия не имеет, что я появился в городе, – утром он отправил из почтового отделения на вокзале некий пакет. Бумаги ушли боссу, как его называл Максим, на почтовый ящик в Гейдельберге. Ритберг однажды заметил.

– На университетский адрес ничего отсылать не следует. Надеюсь, вам понятно, почему, – Максиму все было более чем понятно. Босс разыгрывал жену Цезаря.

– Словно его наставник Краузе, – Волк потушил окурок, – как говорится, два сапога пара. Не удивлюсь, если Адольф тоже нацелился на парламентское кресло, – сейчас ему меньше всего хотелось думать об Адольфе и, тем более, о Кларе. Женщина должна была через полчаса появиться в пансионе. Максим сказал ей, что продолжать встречи на вилле опасно.

– Если твой муж что-то узнает, – он погладил растрепанные волосы, – то мой труп окажется на дне Валензее, а… – Максим вовремя оборвал себя. Он предполагал, что Ритберг не пожалеет и Клару.

– Вода все скроет, – мрачно напомнил себе Волк, – и никто не станет задавать вопросов. В Германии, кажется, не подозревают, что Ритберг женат. Никто не знает о существовании Клары и никто не узнает о ее убийстве, – Максим велел себе не привязываться к женщине, но не хотел ее смерти.

– Она пустышка, – устало подумал Волк, – но нельзя даже косвенно служить причиной гибели невинного человека. Я зря все затеял, но как теперь от нее избавиться…

Клара пока не сообщила никакой ценной информации. В конвертах, перевозимых Максимом, тоже не находилось ничего интересного. Он аккуратно делал фотографии, отсылая их на адрес старшего брата в Западном Берлине. Волк надеялся, что за Генрихом не следят.

– И он пастор, – Максим включил электрическую плитку, – а Пьер государственный служащий, не стоит вмешивать его в серые миссии. Хотя он сам вмешивается, учитывая мой паспорт, то есть паспорт так называемого Миллера… – в пансионе на британские документы смотрели вполглаза, а в билетных кассах паспорт не требовали вообще.

– Поэтому Ритберг и возит документы поездами, – Максим достал из рюкзака пачку действительно хорошего итальянского кофе, – на самолете у меня проверили бы паспорт, – в пакетах, впрочем, содержалась только финансовая информация по выплатам парням из неофашистских групп.

– Они состоят на содержании Ритберга, то есть фон Рабе, – зло подумал Максим, – мерзавцы готовят себе будущую гвардию, – «Ордине Неро» пока не планировало будущие акции, но, как напомнил себе Волк, его могли и не допускать до секретной информации.

– Итальянский я теперь знаю, по крайней мере, разговорный, – хмыкнул он, – еще один язык в мою копилку, – его закопченная кофеварка тоже была итальянской. Клара с готовностью согласилась приезжать в Цюрих ради встреч с ним.

– Звони мне из Италии, – Максим наловчился искусно изменять голос, – вызовы проходят через охранников, но ты обведешь их вокруг пальца, – женщина нежно целовала его, – мы избавимся от Ритберга и навсегда останемся вместе, – Максиму стало противно.

– Ничего не случится, – он отогнал мысли о мимолетной встрече с Лаурой, – я был осторожен тогда и осторожен сейчас. Повезло, что я не сижу во Флоренции, а болтаюсь по стране… – он, разумеется, не собирался продолжать связь с кузиной.

– Я бы и с Кларой не встречался, – он вышел с чашкой кофе на древний балкон, – но мне надо узнать, где фон Рабе собирается делать атомную бомбу, – Максим профессионально оглядел пустынный переулок. У поворота стояло городское такси.

– Питер тоже приехал на такси, – с братом он расстался час назад, – хорошо, что мы повидались, пусть и ненадолго, – выслушав брата, Волк кивнул:

– С архитектором ты хорошо придумал, – он подтолкнул Питера, – соображаешь, эксквайр. Не волнуйся, – неожиданно нежно добавил Максим, – скоро Марта окажется у тебя в Ньюкасле, то есть на островах, – брат усмехнулся:

– Придется строить два дома. Особняк в Ньюкасле тоже не помешает. Ладно, – он пожал Максиму руку, – посмотрим, как все сложится, а ты будь осторожен… – Волк отхлебнул кофе.

– Такси как такси, двигатель заглушен. Водитель приехал к подружке, нечего придумывать опасности там, где их нет, – из-за угла вывернула еще одна машина. Такси остановилось у входа в пансион, Клара выпорхнула на тротуар.

– Я здесь, милый, – женщина подняла голову, – сейчас приду… – заставив себя улыбнуться, Максим перегнулся через перила.

– Я ждал тебя, – ласково сказал он, – поднимайся ко мне… – давешнее заглушенное такси ожило. Мигнув фарами, машина скрылась за поворотом.

Лаура попросила портье заказать ей билет на вечерний самолет в Брюссель.

– В Мон-Сен-Мартене заканчивается траур, – вспомнила она, – я свалюсь, как снег на голову, но я не могу предупреждать о своем приезде. Я не могу ни с кем разговаривать… – Паоло проснулся, когда такси подъезжало к гостинице.

– Мама, – капризно протянул мальчик, – мама, на ручки, – схватив малыша, Лаура прижала его к себе. Женщина боролась со слезами. Лаура хорошо рассмотрела высокую темноволосую девушку.

– Она могла бы быть моей сестрой. Я еще на Тайване поняла, что мы похожи. Она меня младше, ей двадцать пять, понятно, почему Максим выбрал ее, – Клара носила дорогое платье и сумку от Ателье Майер.

– Богачка, – Лаура скривила губы, – наверняка, она теперь жена местного миллионера. Она развлекается от скуки, а я должна… – Лаура едва не захлебнулась слезами. Ей почти захотелось поменять брюссельский билет на лондонский, однако женщина представила себе холодные зеленые глаза тети Марты.

– Она не поверит ни единому моему слову, – всхлипнула Лаура, – а мне придется совершить смертный грех и меня опять отлучат от причастия, – Лаура не скрыла от его святейшейства случившегося во Флоренции.

– Вы слабы плотью, – покачал головой понтифик, – вам надо вступить в брак, а не потворствовать похоти, ввергнувшей вас в пучину страшного греха и заставившей уничтожить невинные души, – Лауре хотелось завыть.

– Я надеялась, что Максим меня полюбит, – женщина покусала губы, – но я стала для него развлечением, он забыл обо мне и пошел дальше, – портье уверил ее, что билет будет ждать Лауру на стойке.

– У нас отличная няня, – заметил он, – может быть, вы хотите навестить салон красоты? Швейцария славится заботой о здоровье, мадам, – местная девушка быстро нашла общий язык с Паоло.

– Мы погуляем в гостиничном саду, – ласково сказала няня, – ни о чем не беспокойтесь, мадам… – Лаура решила сделать массаж и маникюр.

– Пошел он к черту, – женщина высоко вскинула голову, – может быть, я встречу кого-то в Мон-Сен-Мартене, – вспомнив о будущей операции, она опять едва не расплакалась, – но в поселке одни работяги и подкаблучники, вроде Виллема и Джо. Я поеду в Остенде, Паоло полезно подышать морским воздухом…

Лаура получила в университете отпуск для работы над монографией об истории католической церкви в Азии. На кафедре намекали, что скоро ее ждет профессорская должность. Лаура не собиралась рушить свою академическую карьеру.

– Я встречу человека, который меня полюбит, – она поболтала пальцами в мисочке с теплой водой, – например, такого, как мистер Арнольд, – у американца имелась ее карточка, однако Лаура сомневалась, что дождется от него звонка.

– Максим никто, – женщина презрительно поморщилась, – он не закончил университет, а я доктор наук. Он солдат удачи, нечего за него цепляться, надо идти дальше… – рядом простучали шпильки, на Лауру повеяло знакомым ароматом «Joy». Темные волосы метнулись по стройным плечам, Лаура едва не свалила на мраморный пол плошку.

– Это Клара, – девушка томно улыбалась, на щеках играл румянец, – она словно встала с постели, – Лаура почувствовала бессильную злость, – впрочем, так и есть… – маникюрша прощебетала:

– Вы отлично выглядите, фрау Ритберг. Горный воздух всегда идет на пользу. Сейчас принесут кофе. Алый лак, как обычно… – Лаура не слушала болтовню женщин.

Опасаясь быть узнанной, она вскочила со стула.

– Ритберг фон Теттау, – цепочка крестика врезалась ей в шею, – я обещала отомстить, но Господь обо всем позаботился. Клара его обманывает, – Лаура нехорошо усмехнулась, – и он обо всем узнает…

Расплатившись за маникюр, Лаура почти побежала к стойке портье. Она помнила, что Ритберг преподает в университете Гейдельберга.

– Тетя Марта о нем говорила, – Лаура подозревала, что Максим не случайно появился в Швейцарии, – но я не знаю, под каким именем он живет. Я его опишу, Ритберг его узнает…

Немецкая справочная работала и в воскресенье. Лаура без труда получила адрес исторического факультета Гейдельберского университета. Попросив кофе и почтовую бумагу, она присела на обитый бархатом диванчик.

– Уважаемый доктор Ритберг, – женщина полюбовалась своим каллиграфическим почерком, – как верующий католик, считаю своим долгом сообщить, что ваша жена, фрау Ритберг, вас обманывает. Она совершает прелюбодеяние у вас за спиной, встречаясь с человеком, возможно, вам известным, – Лаура подробно описала Максима.

– Остальное рассудит Бог, – она запечатала конверт, – грех должен быть наказан. Клара променяла Пенга на нациста, она двуличная мерзавка, – Лаура не сомневалась, что бывшая товарка бросила ребенка, – а из-за Максима мне придется убить невинное создание. Пусть они расплатятся за свои поступки. Око за око, зуб за зуб… – вернувшись к стойке, она улыбнулась.

– Я отлично отдохнула в салоне. Отправьте письмо курьерской службой, пожалуйста… – в крутящихся дверях раздался звонкий голосок Паоло:

– Мама, тебе цветочек… – сын держал позднюю розу. Няня весело сказала:

– Мамочка тебя накормит, ты отлично погулял и проголодался… – Лаура поцеловала мальчика в нос.

– Спасибо, мой милый. Давай выпьем чаю у реки, – она приколола цветок к жакету.

– Я иду на такое в последний раз, – твердо сказала себе Лаура, – я обвенчаюсь с любящим человеком, у нас родятся дети… – подхватив Паоло, она пошла на веранду.

Бельгия Мон-Сен-Мартен

Доктор Кардозо украсила временный кабинет в рудничной больнице детскими рисунками. В педиатрическом отделении каждый день появлялись школьные преподаватели. Малыши не отставали от программы. В отделение приходили и учителя из шахтерского, как по старой памяти звали его, центра досуга. В игровой комнате стояло пианино и маленькие мольберты.

– Дети редко проводят у нас больше двух недель, – сказала Маргарита на летучке, – но больница есть больница. С самыми маленькими лежат родители, но старшие скучают по друзьям, – дети рисовали старинное здание рудничной школы, куда ходила и Маргарита, поднимающиеся на холме стены будущего замка де ла Марков. На лесных полянах паслись единороги, девушки в средневековых одеждах разбрасывали розы.

– Маленький Виллем тоже рисует, – улыбнулась Маргарита, – он посылает открытки Лиоре, – на прошлой неделе особый рейс компании Эль-Аль доставил малышку с матерью в Брюссель.

– Она неплохо себя чувствует, – заметил дядя Эмиль по телефону, – вторая пересадка костного мозга оказалась успешной. Но лучше перебдеть, чем недобдеть, из аэропорта в Лувен их довезла скорая, – доктор Гольдберг не распространялся о том, кто оплачивает лечение Лиоры.

– Государство Израиль, – поняла Маргарита, – но Виллем и Джо тоже помогли деньгами… – пару недель назад Виллем съездил в Брюссель.

– Все на мази, – довольно заметил барон, вернувшись домой, – я знал, что королевская семья мне не откажет. Дамы растрогались, ее высочество принцесса Льежская плакала, – Виллем больше ничего не говорил, однако Маргарита предполагала, что бельгийский монарх тоже пожертвовал средства на лечение Лиоры. Женщина бросила взгляд на календарь.

– Операция через два дня, – она перекрестилась, – Джо в Лувене и мне надо отправляться туда, – на хозяйстве, как говорила Маргарита, оставалась одна Мишель. Виллем дневал и ночевал на строительстве атомной станции, Аннет не вылезала из директорского кабинета компании де ла Марков, как о ней до сих пор думала Маргарита. «ДЛМ» собиралась строить себе новое здание.

– Бывшее рудничное управление трещит по швам, – вздохнула невестка, – мы наняли еще тридцать инженеров. Большую часть времени они проводят на производстве, но есть экономисты, менеджеры по продажам, – Аннет загибала пальцы, – компьютерные специалисты. В общем, – подытожила женщина, – мы с Виллемом решили возвести индустриальный парк. Петр обрадуется еще одному заказу, – «ДЛМ» купила пустующий участок земли неподалеку от строительной площадки будущей станции.

– Мы проведем тендер, – объяснил барон, – думаю, что компании в Брюсселе захотят сэкономить на аренде зданий. Здесь хорошее автомобильное сообщение с Францией и Германией. Мы на перекрестке деловых путей, Бельгия всегда этим славилась, – в следующем году Виллем собирался именно во Францию.

– Я стану студентом почти на пятом десятке лет, – смешливо сказал кузен, – моего инженерного образования недостаточно. В Европейском Институте Управления Бизнесом хорошая школа, за год я получу звание магистра делового администрирования, а потом туда поедет Аннет, – Маргарита подозревала, что в следующем году поселок ждет очередное торжественное крещение.

– Аннет молчит, – она невольно положила руку на живот, – но, кажется, весной у них родится один малыш, – под ладонью Маргариты бойко задвигался ребенок. Первое ультразвуковое исследование назначили на следующую неделю.

– После операции Лиоры, – женщина опять перекрестилась, – Господи, только бы все обошлось, – для Джо вмешательство было, как сказал доктор Гольдберг, почти амбулаторным.

– Он быстро восстановится, – Маргарита повертела ручку, – но Лиора может умереть на операционном столе, – она хотела заранее поговорить с Анной.

– Пусть знает, что я не держу на нее зла, – Маргарита поднялась, – Джо совершил ошибку, но мы люди, а не ангелы. Важно, чтобы девочка выздоровела, об остальном мы подумаем потом… – телефон на столе заверещал, Маргарита сверилась с часами. Мишель отличалась почти военной точностью.

– Обед готов, – поняла доктор Кардозо, – она вернулась из школы, – Маргарита весело сказала:

– Через четверть часа я сяду за стол… – она нахмурилась:

– Лаура? Но зачем она здесь… – дав отбой, Маргарита пожала плечами.

– Явилась без предупреждения, без звонка. Паломничество паломничеством, но нельзя заставать людей врасплох. Хотя мы ее приютим, мы семья, – Маргарита повесила на дверь табличку: «Вечерний прием с 18.00». Больничный сад золотился купами осенних деревьев, в лазоревом небе плыли журавли.

– День какой славный, – Маргарита постояла у пруда с бронзовыми пеликанами, – все будет хорошо, все устроится, – миновав старинные чугунные ворота, доктор Кардозо пошла домой.

После смерти матери Мишель забрала себе старинный письменный стол, стоявший в ее спальне. Вещь происходила из замка де ла Марков. В годы войны шахтеры сохранили почти всю мебель, сваленную немцами на склад. Вещи пытались продать на аукционе.

– Никто ничего не купил, – усмехнулся доктор Гольдберг, – нацисты махнули на них рукой и выбросили во двор. Шахтеры все разобрали по домам, – он погладил темный дуб, – когда замок возведут, стол вернется на законное место, а пока пользуйся им на здоровье, – Мишель поставила на конторку любимую фотографию матери.

– Я еще не родилась, – Лада сидела в плетеном кресле под сенью яблонь, – это пятьдесят девятый год, – на столе Мишель разложила школьные тетради и присланный тетей Мартой из Лондона советский учебник русского языка. Старшая сестра оказалась требовательным преподавателем.

– Я защитила диссертацию, – заметила Аннет, – окончила университет с красным дипломом и школу с золотой медалью. В отличие от некоторых, – Мишель фыркнула, – мне не натягивали оценки в аттестате, – Аннет не спрашивала, зачем ей нужен русский язык.

Мишель писала сочинения, старшая сестра устраивала ей диктанты и контрольные работы. В ящике стола девушки лежал портативный диктофон от «К и К». Аннет, разумеется, говорила по-русски без акцента.

– Ты картавишь, – уверила ее старшая сестра, – но такое случается у многих, а в остальном ты звучишь, как русская, – тетя Марта прислала им копии советских фильмов. Мишель, наконец, увидела мать на экране.

– Она была очень хорошей актрисой, – тяжело вздохнул отец, – жаль, что она не могла сниматься на западе, – Мишель тихо сказала:

– Получается, что из-за него, – девушка мотнула головой на восток, – мама провела всю жизнь в страхе. Папа, – рука отца была теплой и надежной, – но что, если он узнает обо мне… – Мишель боялась думать о своем настоящем отце. Аннет почти никогда о нем не говорила.

– В последний раз мы виделись, когда нам не исполнилось восьми лет, – сестра помолчала, – летом пятьдесят третьего года. После падения Берии его арестовали, а за нами приехали люди в погонах МГБ. Теперь Павел в тюрьме, а он, – Аннет раздула ноздри, – бросил его на произвол судьбы, как он хотел бросить его в Татарский пролив, когда погибла мама, – отец уверял Мишель, что ей никак не столкнуться с Эйтингоном.

– Может быть, он мертв, – добавил доктор Гольдберг, – ему идет восьмой десяток. Или он старик и отошел от дел, – Мишель почему-то казалось, что это не так.

– Папа тоже не спрашивает, зачем я учу русский, – она уставилась на страницу нового учебника Бархударова для седьмого и восьмого класса.

– Перепишите, расставляя знаки препинания. «Восток» мчался над просторами Родины и я испытывал к ней горячую сыновнюю любовь. Да и как не любить свою Родину нам её детям если народы всего мира с надеждой обращают к ней свои взоры… – в советской школе Мишель должна была пойти в девятый класс.

– Где еще есть русский язык, – она помнила рассказы Ани, – а в десятом классе остается одна литература. Впрочем, «Один день Ивана Денисовича» там не изучают, – Мишель читала именно эту повесть, – такого от СССР не дождешься, – Аннет рассказывала ей о жизни на зонах.

– Исаак может оказаться в лагере, – девушка поежилась, – что, если его арестовали и он не узнал, что я согласилась на брак, – Мишель надеялась, что муж получил весточку из Иерусалима. Старшая сестра уверила ее, что на осенние праздники в хоральную синагогу непременно заглядывают туристы.

– Исааку все передадут, – улыбнулась Аннет, – или кто-то доберется в Малаховку, – о ее браке знала только ближайшая семья.

– И тетя Марта, – девочка оглянулась на ковер, – надо доделать упражнение, иначе они проснутся, – обычно по дороге из школы она забирала племянника из нового детского сада. Маленький Виллем не мог пройти мимо палочек и шишек на дороге. Мальчик тащил домой всякое, как выражалась Мишель, барахло.

– Которое они разбросали вокруг, – девушка прислушалась, – Виллем обрадовался неожиданному гостю, – племянник показал Паоло свои сокровища, начав с маленькой ветряной мельницы во дворе. Мальчик построил ее с отцом. По шахтерской привычке старший Виллем возвел в саду небольшой сарайчик.

– Где мы будем ковыряться с досками, – весело сказал барон, – когда замок закончат, я сделаю настоящую мастерскую, – обед Мишель накрыла на террасе. Тетя Лаура, как ее называла девушка, рассказывала о Флоренции и Риме.

– Они ушли с тетей Маргаритой в кабинет папы, – снизу раздался шум, – интересно, о чем им надо поговорить, – тетя приехала в паломничество к могилам святых Елизаветы и Виллема Бельгийских. Отца Виллема, покровителя сирот, пока не канонизировали, но в храме святого Иоанна появилась одобренная Ватиканом фотография нового блаженного. В Мон-Сен-Мартене стали появляться беременные женщины.

– Он считается защитником нерожденных детей, – вспомнила Мишель, – но тетя Лаура не ждет ребенка, она не замужем. То есть замужем, но словно я… – дети прикорнули на ковре, в окружении машинок и мирно сопящих собак. Гудини обжился в Мон-Сен-Мартене, однако дядя Джо замечал, что он все равно охотничий пес.

– В Африке у него найдется, где побегать, – смеялся дядя, – мы прилетим туда в сухой сезон, – Мишель достала из ящика привезенную из Иерусалима маленькую книжку Псалмов.

– Седьмой псалом за Лиору и тридцать седьмой за дядю, – Мишель читала Техилим каждый день, – и двадцатый за них обоих, – на ее столе лежал и учебник иврита.

– Я не специалист, – развела руками старшая сестра, – тетя Анна защитила докторат по ивриту, но у нее сейчас другие заботы, – Мишель бойко говорила, но хотела научиться писать сочинения.

– Это потом, – она услышала стук входной двери, – странно, тете Маргарите пока не надо в больницу, – Паоло что-то пробормотал, Гамен заворчал.

– Спите, милые, – Мишель ловко перенесла мальчиков на кровать, – вы набегались… – девушка выглянула на лестницу. Тетя Маргарита прислонилась к дубовой балюстраде.

– Что, тетя Лаура ушла, – недоуменно спросила Мишель, – надолго… – Маргарита незаметно покусала губы.

– Но я не могла ответить ей иначе… – она спокойно отозвалась:

– Ей надо съездить в Лувен, в университетскую библиотеку. Мы присмотрим за Паоло. Она вернется дня через два…

– Я не знаю, где ее искать, – поняла Маргарита, – она выскочила из дома, словно сумасшедшая. Но она знает французский, а такие места, не стесняясь, печатают объявления в газетах, называя вмешательство косметической операцией… – доктор Кардозо мрачно подумала: «Надеюсь, что вернется».

Брюссель

Хорошенькая медсестра поставила перед Лаурой чашку изящного фарфора.

– Чай с травами, мадам, – улыбнулась девушка, – успокоительный. Я позову вас в операционнную, а пока отдыхайте…

Комнату ожидания украсили яркими фотографиями тропических пляжей. Частная больница располагалась в особняке стиля модерн, в тихом пригороде Брюсселя. Лаура доехала сюда с вокзала на такси. В гулком вестибюле станции Миди она купила свежий номер Femmes d’Aujourd’hui. Как и предполагала женщина, на задних страницах нашлись нужные ей объявления.

– Косметические операции в спокойной обстановке загородной клиники, – Лаура скривила губы, – в Италии тоже есть такие заведения. Все все понимают и никто не задает вопросов, – она предполагала, что в Италии заплатила бы за вмешательство меньше.

– Потому, что я понадеялась на проклятую Маргариту, – Лаура обнаружила перед собой хрустальную пепельницу, – мерзавка считает себя святее папы Римского, – кузина наотрез отказалась проводить операцию.

– Как ты могла сюда приехать, Лаура, – изумленно сказала доктор Кардозо, – я верующая католичка, я жду ребенка, – женщина носила просторное, но изящное платье, – как ты могла подумать, что я возьму на себя грех убийства невинной души. Лаура, – кузина попыталась взять ее за руку, – не совершай такой ошибки.

– Семья тебя поддержит, – Маргарита вспомнила свой разговор с кузиной Марией, – ты вырастишь сестру или брата Паоло. Павел тебя поймет и не обвинит. Или, если ты хочешь, – Маргарита замялась, – есть много бездетных пар. У малыша появятся любящие родители…

Мария и Генрих провели в Мон-Сен-Мартене август. Кузина много возилась с маленьким Виллемом. Они с Генрихом ездили в Брюгге и Остенде. Услышав о проблемах Марии, Маргарита ласково сказала.

– Не надо терять надежды, милая. Вы протестанты, но Бог для всех один. Помолись блаженному Виллему, он вам поможет. Тебе только тридцать два, – добавила Маргарита, – я старше тебя на четыре года, но возраст вовсе не помеха. В Мон-Сен-Мартене случаются роды и у тех, кому за сорок… – в сентябре кузина написала ей, что ждет ребенка.

– Но через две недели она потеряла и этого малыша, – вздохнула Маргарита, – врачи сказали, что больше надеяться не на что, – Маргарита не сомневалась, что немцы не стали ходить вокруг да около.

– Подумай о прошлом, Лаура, – добавила доктор Кардозо, – ты совершала смертные грехи, – Лаура побледнела, – не усугубляй своих преступлений, – Лаура покусала губы.

– У меня не было выбора… – сказала она слабым голосом, – я не могла… – Маргарита отрезала:

– Выбор есть всегда. Церковь учит, что надо умереть, но не потворствовать убийству невинных, – доктор Кардозо перекрестилась, – ты знала, что мы в трауре, что моего мужа ждет опасная операция, но явилась сюда, считая, что мы станем обслуживать твои прихоти, – голубые глаза кузины похолодели.

– В Англии избавляются от нерожденных жизней налево и направо. Здесь католический госпиталь и католическая страна, – Маргарита хлопнула ладонью по столу, – и не смей показываться в Лувене. Дядя Эмиль тебе откажет, он не католик, но уважает наши принципы. У него впереди ответственная операция. Он спасает жизнь ребенка, а ты его убиваешь… – Лаура прошипела:

– Господь накажет тебя, – она кинула взгляд на живот кузины, – врачи не отталкивают страждущих… – Лаура не думала о возможном сохранении беременности.

– Я не откажусь от малыша, – поняла она, – не отдам его чужим людям. Я всегда буду думать о нем… – Лаура велела себе забыть о ребенке.

– Его больше нет, – женщина ткнула сигаретой в пепельницу, – вернее, не будет через пятнадцать минут. Я не вернусь в Мон-Сен-Мартен, – она не хотела видеть Маргариту, – пусть Аннет привезет Паоло в столицу. Мы поселимся в Остенде, на берегу моря. Он любит воду, осень теплая. Мы покормим чаек, погуляем по променаду, – она отогнала мысли о похожей на нее темноволосой девочке, – я совершила ошибку, но больше я ее не повторю…

Рядом раздался мягкий голос: «Мадам, доктор ждет, – девушка держала больничную сорочку, – потом я отведу вас в палату». Лаура почти заколебалась.

– Нет, – твердо сказала она себе, – нельзя отступать от своего решения. Маргарита поплатится за свою надменность, Господь не будет к ней милосердным… – она услышала далекие голоса чаек и детский смех.

– Пойдемте, – Лаура поднялась, – я готова.

Чайки кружились в туманном небе, черные гондолы поскрипывали у пристани. Рядом с деревянной будочкой вапоретто выстроилась очередь. Продавец газет на площади Сан-Марко раскладывал свежие выпуски.

– Вам ватиканское издание, синьор Джованни, – сказал он уважительно, – The Times позавчерашний, нового не подвезли…

Расплачиваясь за L’Osservatore Romano, Джованни отмахнулся:

– Ничего интересного не печатают. Немецкая марка падает в цене, – он пролистал папскую газету, – в Мюнхене беспорядки, вызванные выступлением какого-то Гитлера, – он подумал, что Каритас может знать немецкого политика.

– Не политика, а крикуна, – поправил себя Джованни, – и откуда ей знать горлопана, она четыре года живет в монастыре, – сунув газету в карман пальто, он услышал голосок дочки:

– И мне что-нибудь, – Лаура уцепилась за его руку, – например, леденец. В Париже тоже продают такие леденцы, синьор, – девочка похлопала длинными ресницами.

– Вы навестили Париж, синьорина, – лоточник подал ей ядовито-сиреневого петуха, – вы много путешествовали, – оправив синее пальтишко с медными пуговицами, Лаура приосанилась.

– Не очень много, – признала девочка, – я родилась в Риме, но оттуда ничего не помню. В Париже я была только один раз, – Джованни привез дочь в Париж в сентябре. Квинс-колледж согласился отпустить девочку на внеурочные каникулы.

– Не беспокойтесь, – уверил Джованни директрису, – мы возьмем учебники, я позанимаюсь с Лаурой… – он взглянул на часы, венчающие кампанилу Святого Марка. Старая башня обрушилась почти двадцать лет назад.

– Итальянцы все отстроили, – сказал Джованни дочке, – кампанила стоит такой, как была и там, где была, – он знал, почему смотрит на стрелки.

– Потому что сейчас придет Каритас, – Джованни скрыл вздох, – и мы поедем на Мурано, – они с Лаурой обосновались в пансионе рядом с мостом Риальто. Джованни предложил Каритас поселиться в их гостинице.

– Это неудобно, – девушка покраснела, – мне не хочется вас стеснять, – Джованни поднял бровь:

– Никакого стеснения. Вы первый раз в Венеции, а меня сюда привезли трехлетним ребенком. Мой отец представлял интересы Британии при папском дворе. Я вырос в Италии и все здесь знаю, – он выбрал достойный пансион по соседству с их отелем. Девушка пыталась что-то сказать о деньгах.

– Это подарок, – ласково отозвался Джованни, – вы почти на благой стезе, мадемуазель, – они говорили по-французски, – скоро вы пострижетесь, – он заставлял себя говорить об этом спокойно, – и неизвестно, куда вас пошлет орден, – Каритас больше привыкла к французскому языку.

– Мы из Саара, – заметила девушка, – моя мама француженка, а отец немец, но мама приучила его говорить по-французски, – Каритас хихикнула, – от нашей деревни до границы десять минут пешком, месье Жан, – Джованни отозвался:

– Я в ваших краях не воевал, ногу я потерял в Бельгии. Вы сейчас под французским управлением, они получили мандат Лиги Наций, – Каритас кивнула:

– На пятнадцать лет. Интересно, что случится в тридцать пятом году… – Джованни чуть не сказал:

– Случится то, что вы останетесь в монастыре, а я останусь один… – он каждый день говорил себе, что все бессмысленно. Каритас была младше его на десять лет.

– Однако она любила и хотела выйти замуж, – Джованни услышал о смерти в немецком плену своего друга по Кембриджу, – полюбив один раз, можно полюбить и во второй… – Лаура разгрызла леденец.

– Очень вкусный, – девочка облизнулась, – папа, можно мне открытки? Я напишу Мишелю в Париж и Виллему с Элизой в Мон-Сен-Мартен, – они возврашались домой через Бельгию, – пусть они позавидуют… – Джованни достал кошелек.

– Элизе три года, пиши большими буквами. Правильно, милая, Мишеля надо поддержать, – весной в Ницце скончалась баронесса де Лу.

– Зиму она пережила, – мрачно сказал Теодор, – появившись здесь в феврале, я отправил ее на юг, однако чахотка зашла слишком далеко. Бедный Мишель, отца он не помнит, – барон де Лу погиб в начале войны, – а мать шесть лет умирала у него на глазах. Но теперь я о нем позабочусь, – Лаура аккуратно отсчитала открытки.

– Питеру, Маленькому Джону с Тони и Стивену с Констанцей, – сообщила девочка, – всего пять штук, папа… – она ахнула:

– Смотри, сколько голубей… – птицы ворковали над камнями площади, на востоке разгоралось утренее сияние. В аркадах показалась знакомая фигура.

– Голуби словно летят к ней, – Каритас носила скромное темное пальто, – расступаются, чтобы дать ей дорогу… – девушка достала из кармана бумажный пакет.

– Я тоже хочу, – подскочила Лаура, – у меня есть булочка. Мадемуазель Каритас, – позвала дочь, – идите к нам… – белоснежные птицы порхали вокруг девушки, она смущенно улыбалась.

– Кормите, милые, – Джованни взял костыль, – я куплю билеты в Мурано… – не оглядываясь на Каритас, он похромал к пристани.

Белый мрамор моста Риальто потемнел под дождем. Через вздувшийся от ветра Большой канал торопилась накрытая брезентом рейсовая гондола. Трагетто пристал к берегу, домохозяйки с зонтами разбежались по сворачивающемуся рынку. Фонари пока не зажигали, узкий проулок погрузился в полумрак. Дрова в камине разгорались, бросая янтарные отсветы на старинный фарфор, расставленный на столике с муранской мозаикой.

– Лаура спит без задних ног, – Каритас приняла от него чай, – она задремала в середине диктанта… – Джованни улыбнулся:

– Она вдоволь набегалась. Поездка на острова – дело на весь день. Хорошо, что мы вернулись до начала непогоды, но не думаю, что нам грозит наводнение. Аква альта случается зимой… – завтра они договорились сходить в галерею Академии и Арсенал.

– Внутрь мы не попадем, – предупредил ее Джованни, – но и с вапоретто открывается замечательный вид. Я знаю тратторию рядом. Туристы редко сходят на берег, там обедают венецианцы, а они знают толк в еде, – девушка удивленно сказала:

– Отличный чай. Вальтер, – она покраснела, – научил меня заваривать чай, в наших краях его не пьют… – Каритас называла покойного друга Джованни в немецкой манере. Он согласился:

– Англичанин не может обойтись без чая. Мои родственники, владельцы компании «К и К» когда-то были известными чаеторговцами. Что касается Уолтера, – он улыбнулся, – то мы делили комнаты в Кембридже и готовили чай по очереди. Он хвалил мои умения, мадемуазель…

По дороге в пансион они заглянули в известную Джованни кондитерскую. Лаура выпросила пакетик фриттоле, пышек с изюмом и лимонной цедрой.

– Печенье мы тоже купим, – сказал Джованни девушке, – такие бисквиты венецианцы раньше брали в морские путешествия, а чай я вожу с собой… – темное золото чая побелело от молока.

– Вальтер рассказывал, что англичане пьют чай с молоком, – добавила Каритас, – однако мне больше нравится с лимоном, – Джованни подмигнул ей:

– Многие предпочитают только лимон. Берите сахар, печенье не такое сладкое, – девушка помолчала:

– Хорошо, что мы встретились, месье Жан, – в ее волосах играли искорки огня, – Вальтер умер три года назад, но мне иногда хочется о нем поговорить, – Джованни помешал чай:

– Мы были лучшими друзьями. Мы работали в нашем министерстве иностранных дел. Только он занимался Германией, а я Италией… – Каритас смотрела на пламя в камине.

– Он говорил, что его покойная матушка родилась в аристократической семье в Баварии. Он тоже был католик, – Джованни кивнул:

– Из наших старых католиков. Их называли рекузантами, отказниками. Они не приняли англиканскую церковь и не посещали тамошние богослужения. Предка Уолтера повесили за то, что он укрывал беглого католического священника, – Каритас перекрестилась.

– Когда-нибудь мучеников канонизируют, – девушка взглянула на него, – но у вас фамилия итальянская, месье Жан, – Джованни усмехнулся:

– Моя семья перебралась в Лондон при королеве Елизавете, однако католики мы недавние. Мой предок перешел из католичества в протестантизм, за что здесь, – он повел рукой за окно, – в то время отправляли на костер. Однако мой дед, англиканский священник, вернулся к католицизму.

– Он сражался в войсках Гарибальди, встретил любимую женщину, однако она погибла и тогда он принял сан… – Каритас зачарованно слушала его, – он служил миссионером в Арктике и Японии, но сан ему пришлось сложить, потому что он женился… – девушка ахнула:

– На японке! Лаура немного похожа на них, а вы… – Джованни скрыл улыбку:

– Я больше, моя бабушка была японкой. Но это видно, только когда я устаю… – Каритас немедленно смутилась:

– Я пойду, – она оглянулась на дверь, – поздно и вы сегодня утомились, – Джованни хмыкнул:

– Я инвалид, но это не значит, что меня надо все время оберегать, – он мимолетно подумал, что Юджиния в Лондоне тоже хлопочет вокруг него, – после операции, – он коснулся костыля, – я вернулся в армию, в тыловые части, – Джованни провел оставшиеся годы войны, взламывая немецкие шифры.

– Я сидел в сороковой комнате Адмиралтейства, – сказал он Каритас, – так называли наше подразделение. В семнадцатом году мы прочли телеграмму вашего министра иностранных дел Циммермана немецкому послу в Вашингтоне, после чего Америка вступила в войну…

В мае семнадцатого года Джованни с родней принимал в Лондоне полковника Авраама Горовица. За обедом они говорили о будущем использовании танков на полях сражений.

– Победа кроется в бронированных соединениях, – заявил кузен, – кавалерия себя отжила. В горах танки бесполезны, но на равнине они проявили себя отлично, вспомните битву на Сомме. Наши генералы отличаются консервативностью, – Джованни пробормотал: «Как и все генералы», – но и они признали, что Америка должна развивать танковую промышленность, – британские танки строились на заводах «К и К».

– Немцы нас не догонят, – уверенно отозвалась Юджиния, – они ведут войну на два фронта и задыхаются от недостатка ресурсов и перегруженности предприятий, – через год полковник Горовиц сгорел в подбитом немцами танке, в сражении на Марне.

– За несколько месяцев до перемирия, – вздохнул Джованни, – и Уолтер умер за две недели до перемирия. Сколько детей осиротело и сколько не родилось… – он вздрогнул. Каритас вынула пустую чашку из его руки.

– Все будет хорошо, месье Жан, – тихо сказала девушка, – настала мирная жизнь, – над каналом нависли серые тучи, но Джованни разглядел в пелене дождя силуэты чаек.

– Словно птицы сопровождают ее, – он не выпускал тонкие пальцы девушки, – пусть она не уходит, пожалуйста… – горло перехватило, он попытался откашляться.

– Надеюсь, что да. Не хочется еще смертей, хочется… – Каритас не отнимала своей руки.

– Хочется жизни, – шепнула девушка, – хочется любви… – нежная ладонь вытерла его слезы, Джованни помотал головой.

– Извините, я не думал… Простите, пожалуйста, вам не стоит… – теплое дыхание девушки защекотало его щеку.

– Пусть один раз, но стоит… – за окном перекликались птицы, в канале бурлила поднимающаяся вода.

Лувен

Доктор Гольдберг стоял в пустынном госпитальном коридоре. Двери операционных пока были открыты. Внутри суетились медсестры, техники настраивали перемигивающуюся огоньками аппаратуру. Палаты располагались двумя этажами ниже. Эмиль поймал себя на том, что ему хочется проверить и работу лифтов.

– Словно я на войне и надо удостовериться, что все готово для партизанской акции, – он подошел к панорамному окну, – но ведь так и есть…

Университетский госпиталь недавно переехал в уродливое функциональное здание серого бетона на окраине городка.

В знакомых Гольдбергу со студенческих лет старинных краснокирпичных постройках в центре теперь размещались только учебные аудитории.

– Я здесь получал диплом, – он устроил Анне экскурсию, – и Маргарита тоже училась здесь, – доктор Кардозо приехала в Лувен третьего дня. Эмиль понимал, почему племянница хочет побыть рядом с мужем.

– Операция Джо небольшая, – вздохнул он, – но все-таки операция. Однако он здоровый человек, у него все будет в порядке, – с Лиорой дело обстояло по-другому. Девочка чувствовала себя хорошо, местные онкологи похвалили работу израильских коллег, однако ведущие врачи на последнем совещании проявили, как называл это Гольдберг, оправданный скептицизм.

– Показатели крови в норме, – заметил доктор Старзл, – но первая удачная трансплантация печени случилась всего семь лет назад, – операцию провел именно Старзл, – мы вступаем на неизведанную территорию. Педиатрическая хирургия сложнее обычной, – врачи зашумели, – поэтому в операционной будут работать две бригады. Третья пусть находится на подхвате, в случае, – он помолчал, – неблагоприятного развития ситуации…

Гольдбергу показалось, что он сидит в заброшенной шахте на партизанском совещании.

– Каждый член бригады должен точно запомнить свое место у стола и порядок действий, – добавил Старзл. В операции участвовало двадцать хирургов.

– Еще анестезиологи и медсестры, – Гольдберг рассматривал шпили и крыши Лувена, – всего сорок человек. Настоящее партизанское соединение, – впрочем, партизанские методы здесь были бесполезны. Американец Старзл и британец Калн, руководители основных хирургических бригад, настаивали на серьезной подготовке врачей. За последние дни врачи побывали на десятке совещаний. Калн провел первую трансплантацию печени в Европе.

– Тоже всего шесть лет назад, – хмыкнул Гольдберг, – а детям никто не пересаживал органы. Мы дважды пионеры. Это если все пройдет удачно и Лиора не умрет на столе, – на совещании с анестезиологами Старзл заметил:

– Судя по данным из Хадассы, девочка хорошо реагирует на наркоз. Ей сделали две трансплантации костного мозга и вырезали аппендикс, однако речь идет о длинной операции, – главы бригад осторожно говорили, что планируют провести у стола не меньше восьми часов.

– Может быть, и больше, – Эмиль даже испугался, – я ни разу не оперировал так долго, – он невольно размял руки. Гольдберг не претендовал на место в основных бригадах.

– Не в мои года, – сварливо сказал он Маргарите, – оба главных хирурга младше меня лет на пятнадцать, им и карты в руки, – доктор Кардозо открыла рот, Эмиль покачал головой.

– Ты хочешь сказать, что у меня больше опыта, но мой опыт получен в провинциальной больнице, а Старзл и Калн работают в ведущих госпиталях США и Британии. Я буду на подхвате, обеспечу красивый шов, – Эмиль чуть не добавил: «Если дело вообще дойдет до шва».

Он не собирался, как сварливо говорил Гольдберг, сеять панику. Лиора, к его облегчению, пребывала в хорошем настроении. Врачи появились в Лувене не с пустыми руками. В палате девочки поселились куклы Барби и плюшевые мишки.

– Посылки от друзей, – добродушно сказал Гольдберг, – и тебе прислали новые открытки, – Лиора показала ему маленькие альбомы.

– Это от Анны из Америки. Ее все зовут Бебичка, смешное имя, а это от Чарли и Эмили из Британии, – Лиора рассматривала фотографии замка в Банбери и панораму Сиэтла, – смотрите, как красиво, дядя Эмиль. В Мон-Сен-Мартене тоже красиво, тетя Маргарита привезла снимки, – Гольдберг погладил ее по голове.

– К Хануке ты оправишься и вы с мамой погостите у нас. Правда, у нас только мальчик, маленький Виллем, поэтому… – Лиора победно улыбнулась:

– Поэтому я стану им командовать. Дядя Эмиль, – девочка помялась, – а вы будете на операции, – Гольдберг уверил ее: «Непременно. Когда ты откроешь глаза, ты увидишь меня». Лиора помолчала:

– С вами я не боюсь. Но доктор Томас и доктор Рой тоже хорошие, – она хихикнула, – они показали мой животик в телевизоре… – Гольдберг вспомнил:

– Маргарита хочет сделать ультразвук. У нас тоже хорошая техника, но университетские акушеры опытнее. Хотя с ее ребенком все в порядке… – Лувен тонул в золотом сиянии осенних деревьев. Сзади зашуршал халат, Гольдберг оглянулся. Техники покидали операционные, красные лампочки сменились зелеными.

– Восемь утра, – Анна комкала платок, – пора отправляться в бой… – доктор Леви тихо сказала:

– Пришли анестезиологи, дядя Эмиль, но Лиора попросила меня привести вас… – он заставил себя не касаться ее руки.

– Правильно попросила, – коротко ответил Гольдберг, – пойдем, милая, все будет хорошо… – пропустив Анну вперед, он вызвал лифт.

Маргарита перелистывала страницы обтянутого лиловой замшей альбома с фотографиями. Обложку пометили переплетенной бронзовой монограммой Ателье Майер. Хана аккуратно подписала все снимки. В альбом вложили и весточку из Израиля.

– Не волнуйтесь, милые, – сообщала невестка, – ваша комната ждет вас и маленького. Приезжайте к нам с малышом, когда он окрепнет. От нас недалеко до храма Гроба Господня и других святынь. Генрих и Адель отдали нам ключи от виллы в Герцлии. Мы съездим на море, покажем вам Масаду и реку Иордан, – Маргарита перекрестилась. По телефону Хана ласково сказала:

– Я все понимаю. Перелет длинный, мало ли что может случиться, – Маргарите почудилось, что Хана запнулась, – ждем вас в следующем году, – доктор Кардозо решила, что Хана тоже ждет ребенка.

– Первую девочку она потеряла, – Маргариту не покидал непонятный страх, – как я лишилась моего Джованни…

Иногда она просыпалась в середине ночи, слыша неумолимое гудение огня. Темные глаза сына наполнялись болью, Маргарита вскидывалась с постели. Джо обнимал ее, шепча что-то нежное.

– Он меня понимает, – женщина держала руку мужа, – но даже ему я ничего не скажу о Лауре, – Маргарита не стыдилась слов, сказанных кузине.

– Можно было обойтись с ней помягче, – женщина отложила альбом, – но я вспомнила о моем бедном малыше. Мы с Ханой потеряли детей, Мария с Генрихом страдают, а Лаура не понимает, что совершает смертный грех, – Маргарита тяжело вздохнула, – то есть понимает, но ей наплевать, – кузина не поинтересовалась планами Аннет.

– Она оставила Паоло, – Маргарита поджала губы, – а потом потребовала привезти его в Брюссель, словно у нас нет других забот, – баронесса не стала спорить с Лаурой.

– У меня деловые встречи в столице, – заметила Аннет, – а Паоло покладистый малыш и любит поезда, – Маргарита предполагала, что Лаура звонила из так называемой косметической клиники.

– Где убивают невинные души, – пальцы Джо зашевелились, – а оттуда Лаура поехала в Остенде, как ни в чем не бывало. Ее платья напоминают монашеские, она не расстается с молитвенником, однако она лицемерка, каких поискать, – мужа привезли в постоперационную палату два часа назад.

– В десять утра, – Маргарита бросила взгляд на часы, – а сейчас полдень и операция Лиоры в самом разгаре, – доктор Леви ожидала новостей в в коридоре хирургического отделения. Альбом от Ханы и Аарона им привезла Анна. Передавая подарок, она смущенно пробормотала:

– Нам надо поговорить, доктор Кардозо, то есть Маргарита… – щеки женщины заполыхали румянцем. Маргарита уверенно отозвалась:

– И говорить не о чем. Оставим случившееся позади, милая. Джо будет переводить деньги для Лиоры, а что касается остального, – она взглянула на мужа, – то это ваше дело, но надо подумать о будущем девочки, – Анна кивнула:

– Я думала. Если… – она помолчала, – когда Лиора оправится, я могу все ей рассказать, но тогда выйдет, что… – Джо тихо сказал:

– Не мое дело вам советовать, доктор Леви, – он обращался к женщине церемонно, – но мне кажется, что не стоит ломать судьбу ребенка. Она вырастет, захочет выйти замуж и окажется в положении Фриды… – о незаконнорожденности Лиоры знали только они трое.

– И дядя Эмиль, но на него можно положиться, – Маргарита пожала руку мужа, – никто ничего не услышит. Джо прав, мы вводим малышку в заблуждение, но только из-за заботы о ее будущем, – Джо слабо застонал, Маргарита осторожно обняла его:

– Все хорошо, милый, – шепнула она, – твоя операция прошла отлично, а Лиора сейчас на столе. Надо молиться Господу и блаженному Виллему, они помогут девочке… – свободной рукой Маргарита перебирала четки.

– Нам повезло, что Джо подошел, как донор, – пришло ей в голову, – даже ближайшие родственники иногда не в силах помочь больному, – она подала мужу воду. Отпив немного, Джо закашлялся:

– В горле першит.. – Маргарита успокоила его:

– Это из-за наркоза, скоро все пройдет. Тебе дадут обезболивающие и антибиотики, а через несколько дней тебя выпишут, – Джо бережно коснулся ее живота: «Как маленький?». Маргарита улыбнулась:

– Все в порядке, милый. Тебе надо отдохнуть, лучше помолчи… – она прилегла рядом с мужем, – я здесь и никуда не уйду, – слушая его спокойное дыхание, Маргарита и сама задремала.

За окном палаты Лиоры виднелась бронзовая полоска заходящего солнца. Девочку привезли из операционной всего пару часов назад. Хирурги провели у стола целый день. Доктор Старзл вытер измятой медицинской шапочкой пот со лба.

– Не скрою, что мы столкнулись, – он поискал слово, – с некоторыми непредвиденными трудностями. Мы их преодолели, однако впереди постоперационный период, – он изнеможенно дышал, – может произойти отторжение пересаженной ткани. Лиора пока будет находиться в лекарственном сне, ее организм должен восстановиться…

Под больничным одеялом дочь казалась трогательно маленькой. Госпитальная рубашечка открывала худые ключицы. Постриженные в Хадассе темные волосы повязали неожиданно яркой косыночкой. Дочь напомнила Анне подружек из госпиталя Аушвица. Девочки обменивались дневничками.

– Мы писали довоенные адреса, – она сглотнула ком в горле, – нашу группу не стригли наголо, потому что не знали, что с нами делать, а те девочки были стриженые, – она все-таки расплакалась.

– Тетя Марта позвонила в Ватикан и нас отпустили, – слезы капали на скомканный платок, – а другие девочки остались в Аушвице и погибли, как погиб отец Виллем, – на госпитальной тумбочке стояла черно-белая фотография в аккуратной резной рамке. Анна помнила отца де ла Марка именно таким.

– Все девочки были немного в него влюблены, – она улыбнулась сквозь слезы, – мы шептались по ночам, потом приходила тетя Элиза и рассказывала нам старинные легенды, – сирот учили и католическим молитвам. Отец де ла Марк устраивал импровизированные экзамены.

– Меня всегда хвалили, – Анна шмыгнула носом, – в Требнице мы тоже учились катехизису и ходили на мессы, – она полистала привезенную из Иерусалима книжечку Псалмов.

– Даже если я пойду долиной смертной тени, я не убоюсь зла, – она погладила тонкие пальчики дочери, – потому что Ты со мной, – Анне не хотелось думать о прошлом.

– Но иначе не получается, – вздохнула она, – здесь после войны жила моя мать, – Анна знала, что покойная тетя Роза приезжала в Лувен.

– Мать не пустила ее на порог, – слезы текли по щекам, – она не захотела со ней разговаривать, как она не говорила со мной, когда вела меня на сборный пункт, – мать велела собрать ей вещи. Анна думала, что на вокзале их встретит отец.

– Я хотела поехать с ним в Остенде, – плечи женщины затряслись, – он катал меня на ослике и покупал мне мороженое…

Босые ноги Анны тонули в теплом белом песке, над головой девочки бился яркий бумажный змей.

– Он летит, папа, – ахала Анна, – смотри, он полетит далеко-далеко… – она вздохнула:

– И я надеялась поехать далеко, но оказалась в товарном вагоне, – она помнила и молчаливого железнодорожника, вынесшего ее ночью с запасных путей в большом чемодане. Вдалеке лаяли собаки, Анна скорчилась внутри, прижимая к себе маленький саквояж, привезенный ей из Парижа отцом.

– Я взяла куклу, – вспомнила она, – мне было одиннадцать лет, но я еще играла с куклами, – Анна подарила куклу одной из девочек в бараке.

– Ее звали Минна, она была из Варшавы, – Анна все плакала, – она учила меня польскому языку, а я ее французскому, – Минна обещала беречь игрушку.

– Но ничего не осталось и Минна тоже погибла, – Анна нашла сведения о подруге в картотеке Яд-ва-Шема.

– Все умерли, – ей стало горько, – от моей семьи никого не осталось, кроме меня. Но Господь не позволит Лиоре умереть, – отец Виллем ласково смотрел на нее, на плече священника сидел белый голубь.

– В Аушвице он тоже кормил птиц, – вспомнила Анна, – пан Вольский, дядя Авраам, принес бросовые доски и молоток и отец Виллем с мальчишками сколотил кормушку, – пан Вольский снабжал их кормовым овсом, ворованным с лагерной конюшни.

– И сейчас прилетели птицы, – она бросила взгляд за окно, – море недалеко отсюда, – белые чайки резали расплавленную бронзу заката.

– Все будет хорошо, – услышала Анна тихий голос, – ты устала и переволновалась. Поспи, – Гольдберг коснулся ее плеча, – я принес складную койку, – он ловко водрузил кровать в углу… – в свете заходящего солнца его лицо показалось Анне неожданно молодым.

– Словно в сорок пятом году, – поняла женщина, – дяде Эмилю тогда было едва за тридцать, – все девчонки отряда были втайне влюблены в Монаха.

– И я тоже, – женщина поднялась, – но потом я встретила Жака… – она неловко помяла платок.

– Вы устали, – Гольдберг присел на ее место, – вы оперировали, – он поправил очки.

– Я был на подхвате, – Эмиль не собирался говорить Анне, что Лиору два раза выводили из клинической смерти, – и накладывал швы… – не желая ее смущать, он не оборачивался.

– Но я хочу обернуться, – Гольдберг обругал себя, – о чем я думаю… – зашуршало одеяло, он все-таки посмотрел в угол. Анна свернулась в клубочек.

– Девчонкой в отряде она тоже так спала, – вспомнил Гольдберг, – пусть отдыхает, ей понадобятся все силы… – размеренно гудела дышащая за Лиору машина, он взял маленькую руку.

– Мы тебя вытянем, – пообещал Гольдберг девочке, – ты выздоровеешь, милая… – перемигивались зеленые огоньки приборов, чайки за окном тонули в сгущающихся сумерках.

Брюссель

Над мраморными столами витал аромат шоколада. Звенела старинная медная касса. Девушки в форменных платьях перевязывали золотыми лентами серые коробки. Тисненые буквы светились бронзой: «Neuhaus. Бельгия. 1857». Каблуки женщин стучали по галерее Святого Губерта, по стеклянной крыше пассажа текли струи дождя. Анна стояла напротив магазина.

– Все изменилось, – поняла она, – новые хозяева сделали перепланировку, – в последний раз она заходила в пассаж осенью тридцать девятого года.

– Папа устроил праздник в честь моего дня рождения, – Анна упорно рассматривала конфеты на витрине, – мне исполнилось одиннадцать лет… – трехярусный торт, залитый шоколадной глазурью, украшали одиннадцать свечей.

– Я задула все с первого раза, – женщина сглотнула, – папа пригласил фокусника и музыкантов, пришли мои подруги – в честь дня рождения Анны посетители пассажа получили бесплатные сладости.

– На востоке началась война, – она не могла переступить порог магазина, – но мы смеялись, а в пассаже летали воздушные шарики…

Она не знала, зачем приехала в Брюссель. Поезд из университетского Лувена добирался до столицы всего за полчаса. Устроившись на скамье у окна, Анна разглядывала залитые дождем пожухшие поля. Острые шпили церквей тонули во влажной дымке.

– Джеки меня не понимает, – она каждый день разговаривала со старшей дочерью, – она родилась в Израиле, но мадам Симона догадалась о моих чувствах, – Джеки и свекровь звонили ей из канцелярии кибуца. Старшая дочь приносила к телефону и внуков.

– Поздоровайтесь с бабушкой, – Шауль и Гидеон лепетали, – передайте тете Лиоре, чтобы она выздоравливала, – хирурги говорили с Анной осторожно, однако ведущие врачи не скрывали своего, как сказал доктор Старзл, оправданного оптимизма.

– Отторжение пересаженных тканей может произойти и позже, – заметил американец, – однако прошла неделя после операции, а Лиора оправляется. У нее нормальная температура, – Анна держала графики в блокноте, – и она с аппетитом ест, – Лиора просила шоколад, однако девочке запретили сладкое.

– И почти все запретили, – вздохнула Анна, – пока ее держат на жидком питании, а потом ей придется отказаться от жирного и соленого, – врачи, правда, уверили ее, что в будущем Лиора вернется к обыкновенной жизни.

– Лет через десять она не вспомнит о пересадке печени, – заметил британский хирург, – хотя, формально выражаясь, мы ограничились долями органа. Нам повезло, что донор нашелся быстро. Удивительно, что месье Жозеф подошел, он не родственник девочке. Но такое, разумеется, случается…

Врачи разрешили Джо вставать. Заглянув в палату Лиоры, граф Дате улыбнулся:

– Я слышал, что одна маленькая девочка хорошо себя чувствует… – он подмигнул Анне:

– Прогуляйтесь до кафетерия, доктор Леви, я побуду с Лиорой, – дочь робко сказала:

– Дядя Джо, получается, что вы теперь без печени, – Джо отозвался:

– У меня забрали немного, зато у тебя появится здоровый орган, – он достал из кармана госпитального халата блокнот, – тетя Маргарита все нарисовала… – Анна выскользнула из палаты. Вернувшись из кафетерия, она обнаружила дочь дремлющей. К изголовью кровати пришпилили самодельные открытки.

– У меня были цветные карандаши, – Джо поднялся, – доктор Леви, то есть Анна, – он покраснел, – пожалуйста, не думай, что я хочу… – Анна покачала головой:

– Нет, мы же договорились. И у вас, – она поправила себя, – у тебя скоро родится сын или дочка. Ты можешь быть дядей Лиоры, как Эмиль или Микеле, – Анна говорила и с приемным сыном. Эмиль, получивший звание полковника, обживался в Тель-Авиве.

– Я все равно вернусь за штурвал, мама, – уверенно заявил Эмиль, – я не собираюсь командовать письменным столом, – Эмиль не скрывал своих амбиций.

– Он хочет дослужиться до министра обороны, – Анна разозлилась на себя, – что за ерунда, зайди в магазин, выпей чашку кофе… – свекровь в телефонном разговоре помолчала:

– Ты хочешь съездить в Брюссель, – утвердительно сказала мадам Симона, – ты из аэропорта отправилась в госпиталь, – Анна что-то пробормотала.

– Хочешь, – в голосе свекрови слышалось недовольство, – но это пустая затея. Я больше тридцати лет не была в Париже. Рита тоже не вернется в Италию, хотя у нее, – свекровь поискала слово, – все случилось по-другому… – мадам Симона подытожила:

– Поезжай, но ничего хорошего из вояжа не выйдет… – Анна помнила дорогу к их бывшему дому, элегантному особняку в стиле ар-нуво неподалеку от брюссельской оперы.

– Но сначала я пришла сюда, – ноги принесли ее с вокзала в пассаж святого Губерта, – здесь я была счастлива… – отец радовался, когда Анна появлялась в магазине.

– И продавщицы меня любили, – за прилавком Neuhaus стояли молоденькие девушки, – здесь, наверное, никто не знает, что раньше магазин принадлежал другому владельцу, – отец продал дело зимой сорокового года.

– И он формально развелся с мамой, – Анна нашла в себе силы зайти в магазин, – он хотел отправить нас в Швейцарию, но не успел… – немцы заняли Бельгию весной сорокового года.

– Летом она, – Анна покусала губы, – отвела меня на вокзал… – вокзал она миновала четверть часа назад.

– Мы шли мимо галерей, – вспомнила Анна, – моросил дождь, везде развесили нацистские флаги… – девушка за прилавком недоуменно повторила:

– Мадам, – продавшица терпеливо смотрела на нее, – мадам, что вы желаете… – Анна велела себе заказать чашку кофе, однако ее голос задрожал:

– Скажите, – она повертела зонт, – до войны здесь был магазин шоколадной фабрики Эльбоген… – девушка пожала плечами.

– Понятия не имею, что здесь было до войны. Погодите, – она повернулась, – мадам Ланье может знать, она самая опытная продавщица… – подтянутая блондинка лет шестидесяти профессионально улыбнулась:

– Мадам… – Анна узнала голубые глаза, теперь обрамленные тонкими морщинками.

– Тогда она еще была мадемуазель Жоржетта, – вспомнила Анна, – ей было лет двадцать пять. Она приносила мне какао и разрешала постоять за кассой… – Анна тихо сказала:

– Жоржетта, ты меня не помнишь? Я Анна Эльбоген, дочь месье Леопольда, бывшего владельца магазина… – глаза продавщицы оставались спокойными.

– Простите, мадам, – она пожала плечами, – я не знаю, о ком вы говорите. Здесь всегда помещался магазин компании Neuhaus. Если вы ничего не покупаете, не задерживайте патронов… – Анна отступила от прилавка.

– Нельзя, – велела она себе, – не устраивай сцен, уходи отсюда… – она внезапно заорала:

– Это магазин моего отца, – посетители затихли, – его звали месье Эльбоген. Он был евреем, – дама в дорогом пальто, стоящая рядом с Анной, подалась назад, – его убили в лагере Аушвиц… – над магазином повисло молчание, – не делайте вид, что вы ничего не слышали… – к Анне торопился выскочивший из боковой двери управляющий, – вы все замели под ковер, но это был магазин Эльбогена…

Чья-то твердая рука взяла ее за локоть, Анна ахнула:

– Месье Эмиль, как вы… – Гольберг велел:

– Жди меня на улице… – Монах обвел взглядом патронов.

– Это действительно был магазин Эльбогена, – скрипуче сказал он, – в тридцать восьмом году я покупал здесь шоколад. В сорок втором мы взорвали к чертям эту лавочку, потому что здесь распивали кофе эсэсовцы и коллаборационисты. За это и другие дела мне после войны дали разные ордена, – он услышал шепот: «Доктор Гольдберг». Монах кивнул:

– Да. Меня миновала чаша страданий, испитая моим народом, – он заставлял себя сдерживаться, – я выжил, но шесть миллионов невинных людей стали прахом. Самое малое, что мы можем сделать – это помнить о них. Когда-нибудь здесь появится табличка с именем месье Эльбогена…

Грохнув дверью, он огляделся. Анна забилась в арку напротив. Женщина глотала слезы, Гольдберг коснулся ее руки.

– Я в городе по бюрократическим делам, – коротко сказал он, – вернее, они закончились. Пошли, – он кивнул на стену дождя, – тебе надо выпить и успокоиться… – они растворились в сырых сумерках осенннего вечера.

Золотые листья прилипли к мокрой брусчатке мостовой. Дождь поливал облупленные стены домов, над черепичными крышами брезжил туманный рассвет. Дежурная медсестра педиатрического отделения не удивилась раннему звонку Анны.

– У меня были дела в Брюсселе, – щеки женщины заполыхали, – Лиора, наверное, спит… – дочка действительно пока не просыпалась, но медсестра уверила Анну, что все в порядке.

– Температура нормальная, – Анна стояла в тесном вестибюле пансиона, – вчера она с аппетитом поела. У нее были посетители, – бодро добавила медсестра, – доктор Кардозо с мужем, – женщина пробормотала:

– Я приеду первым поездом… – она надеялась, что Лиора не поднимется слишком рано.

– Еще нет шести утра, – Анна спустилась вниз с сумкой, – такси не найдешь, но мы недалеко от Миди, – пансион стоял по соседству с центральным вокзалом Брюсселя. До войны Анна не заглядывала в такие районы.

– Я вырос в дешевых кварталах, – сказал ей Гольдберг в баре, – между станцией Шапель и вокзалом Миди. Сложно быть большим брюссельцем, чем я… – до пансиона доносился грохот поездов с грузовой станции Шапель.

– Вы ходили в хоральную синагогу, – добавил Гольдберг, – где мне делали обрезание, потому что мой отец ради праздника вывернул карманы. Бар-мицва у меня случилась здесь, – он махнул на улицу, – в синагоге Бейт-Исраэль…

По дороге они миновали серое здание синагоги со спущенными металлическими жалюзи. Дома по соседству разрисовали граффити.

– Из евреев в округе остались только старики вроде меня, – Гольдберг распахнул дверь прокуренного бара, – квартиры сдают по бросовым ценам, район стал студенческим и иммигрантским, – за стойкой торчал веселый африканский парень. Патроны тоже отличались молодостью.

– Но заведение давнее, – Гольдберг взял им виски, – сюда заглядывал мой отец, – парни и девчонки за соседним столиком обсуждали недавний импичмент Никсона.

– Все остается неизменным, – усмехнулся Гольдберг, – до первой войны здесь говорили о кайзере Вильгельме и французском правительстве, – зазвенели стаканы, он добавил:

– Я понимаю твои чувства. Я сам, – он помолчал, – избегаю этого района. Наш бывший дом перестроили, но моя школа стоит на месте и синагога никуда не делась…

Закончив разговор с медсестрой, Анна заглянула в пустынную столовую пансиона. Дверь на кухню закрыли, однако до нее донеслись звуки радио. На стол успели выставить стальную урну.

– Скоро все проснутся, – Анна повертела сумку, – он тоже может проснуться, хотя он шутил, что отсыпается за годы войны, – в Карпатских горах Гольдберг вылезал из берлоги, как смеялась покойная доктор Горовиц, только к полудню. Анна помнила его веселый голос:

– Господа дежурные по кухне, – в отряде говорили на идиш и польском, однако Монах предпочитал родной французский, – накормите опоздавшего к завтраку, – костром они занимались по очереди.

– Он поднялся на ноги после ранения, – Анна налила себе кофе, – шел июнь сорок пятого, в горах бродила всякая шваль, часто случались стычки, – дежурные наливали Гольдбергу миску трофейного немецкого концентрата.

– Или трофейной русской тушенки, – она присела на подоконник с чашкой, – или мы варили рыбный суп, – иногда им удавалось подстрелить оленя. Штерна запрещала детям воровать с крестьянских огородов.

– Ватага Иосифа все равно приносила огурцы и яблоки, – хмыкнула Анна, – это было в Болгарии. В августе мы добрались до Стамбула, а дальше все было проще… – она не знала, что ей делать.

– Подняться наверх, – на табурете лежало его пенсне и военных времен портсигар, – сказать, что все было ошибкой… – Анна была уверена, что Гольдберг тоскует по недавно умершей жене.

– Я подвернулась под руку, – пальцы затряслись, пепел испачкал подол плаща, – меня надо было утешить. На войне люди сходились мимолетно, но те времена прошли. После встречи с Джо я обещала больше не ошибаться, но опять оступилась, – Анна уверяла себя, что ничего не случится.

– Я давно не в том возрасте, – она оставила пустую чашку на столе, – и он не может меня полюбить. Мне скоро пятьдесят, а он совсем не похож на шестидесятилетнего, – Анне стало неловко.

– Надо уходить, но я оставлю записку, – стойка портье пустовала. Отыскав ручку и бумагу, Анна набросала несколько слов. Свернутый лист лег в ячейку с номером «18».

Счастливый номер, – поняла Анна, – по гематрии он означает жизнь. Лиора выздоровеет, но больше мне надеяться не на что. Продолжения не случится, я ему не нужна и никогда не понадоблюсь… – колокольчик на двери пансиона звякнул. Анна попыталась справиться со слезами. Раскрыв зонтик, она побрела к вокзалу Миди.

Замигал зеленый огонек радио, диктор мягко сказал:

– В Брюсселе пять часов вечера. Передаем программу классической музыки. Прослушайте архивную запись. Играет маэстро Генрик Авербах в сопровождении израильского филармонического оркестра, дирижирует Леонард Бернстайн, – Гольдберг узнал музыку.

– Лада всегда слушала этот концерт, – он размял сигарету, – Аннет тоже его любит. И я люблю, пусть я и не разбираюсь в искусстве, – ординаторская пустовала.

– Курить здесь все равно нельзя, – посетовал Эмиль, – ладно, я дождусь Маргариты и Джо, – племянница с мужем ушли на ультразвуковое обследование.

– Потом мы пообедаем, – Гольдберг взглянул на часы, – и навестим Лиору, – в последние два дня он не видел Анну.

– Она меня избегает, – Эмилю не хотелось думать о случившемся в Брюсселе, – и правильно делает. Однако я не стану навязываться, она все ясно сказала, – Гольдберг изорвал на мелкие клочки записку Анны.

– И сжег в пепельнице, – ему стало горько, – я придумал себе что-то, старый дурак. Ей нет пятидесяти лет, зачем я ей нужен… – он все-таки решил покурить, – чтобы вернуть Цилу, я останавливал поезд, но те времена давно прошли, – взглянув на здание педиатрического отделения напротив, Гольдберг заметил какую-то фигуру в окне палаты Лиоры.

– Это Анна, – Эмиль отвел глаза, – она меня не увидит, я на верхнем этаже, – дожди закончились, над Лувеном простиралось ясное небо.

– Теперь они не приедут в Мон-Сен-Мартен на Хануку, – пожалел Гольдберг, – и нам будет неловко сталкиваться в кибуце, – Эмиль не хотел врать себе.

– Можно списать все на усталость и одиночество, – он выбросил сигарету, – но зачем лукавить? Мне нравится Анна, – он вспомнил долговязую темноволосую девушку, – в сорок пятом году, потеряв Розу, я не мог думать о таком, но сейчас могу. Могу и хочу, – он велел себе успокоиться, – ночью она говорила, что была немного влюблена в меня… – он вспомнил тихий голос:

– Все девчонки в отряде были влюблены, – Эмиль понял, что Анна улыбается, – вам, то есть тебе, едва перевалило за тридцать, а мы были подростками, это опасный возраст… – Эмиль поцеловал прядь ее каштановых, подернутых сединой волос.

– Но потом ты встретила Жака… – от нее пахло табаком и сладкими пряностями.

– Роза тоже любила такие духи, – понял Гольдберг, – а Цила с Ладой предпочитали цветы… – Анна помолчала:

– Когда он погиб, я не хотела оставаться одна с Джеки на руках. Михаэль той порой, – она поискала слово, – еще не изменился и он любил меня. Мадам Симона считала, что долго вдоветь незачем… – Гольдберг кивнул:

– После войны все женились очень быстро. Но я надеялся, что Роза жива и ждал ее… – он подумал о могиле Розы на еврейском кладбище в Москве.

– Я не зря отказывал Кепке в праве на любовь, – понял Гольдберг, – такие, как он, не умеют любить. Он считал Розу своей собственностью. Хотя он похоронил ее, как полагается и Меира он похоронил, хотя мог распорядиться сжечь его тело, – Эмиль знал о визите Паука в Америку.

– Он болтался в Нью-Йорке и навестил Ньюпорт, – Гольдберг боролся с непонятным страхом внутри, – я не верю в сентиментальный визит на отцовскую могилу. Он хотел что-то получить, но что… – он понимал, почему думает о Пауке.

– На самом деле я хочу думать об Анне, – тяжело вздохнул Гольдберг, – оставь, все кончено… – они оказались в дешевом пансионе неподалеку от вокзала Миди, когда стрелка часов перевалила за полночь.

– Она собиралась вернуться в Лувен, я вызвался проводить ее на станцию, – хмуро подумал Эмиль, – и получилось, как в студенческие годы, хотя я сорок лет, как не студент, – он не мог обвинить в своем поведении виски.

– Я выпил пару стаканов, – хмыкнул Гольдберг, -это детская доза, и я редко пьянею. Но даже будь я пьян, это не оправдание. Надо держать себя в руках, но той ночью мне не хотелось оставаться одному, – он напомнил себе, что Джон женился на женщине младше его.

– У них разница в десять лет, – Эмиль налил себе скверного госпитального кофе, – и у Веры двое детей. Но Вера наверняка не писала ему, что все было ошибкой… – ему стало жаль себя.

– Что со мной редко случается, – усмехнулся Монах, – буду доживать жизнь дедушкой. Мишель уедет в Израиль, Виллем и Аннет переберутся в замок, а я останусь с Гаменом, – он подумал, что Лиора могла бы пойти в поселковую школу.

– Мы с Анной снаряжали бы ее для первого класса, – Эмиль возил девочек в Льеж за ранцами и тетрадками, – она переехала бы в старую детскую…

В пустующей комнате стоял девичий секретер прошлого века, тоже сохраненный шахтерами.

– Роза и Элиза делали за ним уроки, – Эмиль поморгал, – и Мишель делала. Анна может преподавать в школе, у нее есть степень по французскому языку… – он велел себе собраться.

– Никогда такого не случится, – желчно пробормотал Гольдберг, – оставь бесплодные надежды на седьмом десятке лет… – по коридору простучали каблуки, дверь неожиданно рванули. Маргарита кусала губы.

– Она очень бледная, – Эмиль поднялся, – что произошло, все было в порядке… – Джо появился за спиной племянницы.

– Он тоже непохож на себя… – глаза Маргариты покраснели, – зря я не пошел на исследование, но я не хотел смущать Маргариту, – племянница, как в детстве, влетела в его распахнутые руки.

– Дядя Эмиль, – женщина плакала, – врачи считают что мне надо… – Маргарита хватала ртом воздух.

– Это наказание, – пронеслось у нее в голове, – наказание за мою гордыню. Я считала себя выше Лауры, а теперь… – она увидела все на экране монитора.

– Мне очень жаль, – сказал доктор, – но сомнений нет. Ваш ребенок умрет до рождения или проживет только несколько минут. Патология неизлечима, у плода отсуствует большая часть мозга… – Маргарита уткнулась лицом в плечо Гольдберга.

– Мне надо сделать аборт, дядя Эмиль.