Вера отцов наших

* * *

Выйдя на улицу, он обнаружил прямо перед собой безногого нищего толкача на деревянной тележке-платформе. Толкач оглашал улицу оглушительными воплями. Чьен замедлил шаг, прислушался, но не остановился.

Ему не давало покоя последнее дело, которым он занимался в Министерстве произведений искусств в Ханое. Чьен был настолько поглощен своими мыслями, что совершенно не замечал окружавший его водоворот велосипедов, мотороллеров и мотоциклов с небольшими реактивными моторчиками.

Соответственно, и безногий толкач сразу перестал существовать для него.

— Товарищ! — позвал толкач, устремившись в погоню за Чьеном.

Его тележка приводилась в движение гелиевой батареей, и калека управлялся с рычагами весьма ловко.

— У меня широкий выбор проверенных временем народных травяных средств. Имеется также заверенный юридически список лиц, испытавших благотворное воздействие лекарств. Если ты чем-то страдаешь, только назови свою болезнь, и я помогу.

— Прекрасно, но я здоров, — бросил Чьен, приостановившись.

Разве что, — подумал он, — не мешало бы избавиться от хронического недомогания всех служащих Центрального Комитета — карьеризма, заставляющего их атаковать врата всякой выгодной должности на государственной службе, включая и мою.

— Могу вылечить лучевую болезнь, — монотонно бубнил толкач. — Или усилить сексуальную потенцию. Могу обратить вспять течение раковых заболеваний, включая ужасную меланому, которая зовется черным раком…

Калека подсунул ему подносик с набором разнообразных бутылочек, алюминиевых баночек и пластиковых коробочек…

— …"Если соперник настойчиво стремится занять твою выгодную должность, я снабжу тебя особым веществом, внешне очень похожим на бальзам для улучшения кожи, но на самом деле это изумительно эффективный токсин. И цены, товарищ, низкие, низкие цены — у меня. А в знак особого уважения к столь достойному товарищу, я готов принять послевоенные бумажные доллары.

Предполагается их свободная международная конвертируемость, но реально они стоят едва ли дороже хорошей туалетной бумаги…

— Пошел ты к черту, — оборвал его Чьен и подал знак проплывавшему аэротакси.

Он уже и так опоздал на три с половиной минуты. Предстояла важнейшая встреча, и все его толстозадые начальники с наслаждением отметят в уме его опоздание. Подчиненные сделают то же самое с еще большим наслаждением.

Но калека-толкач сказал тихо:

— Товарищ, ты ОБЯЗАН купить что-нибудь.

— Почему же? — негодующе поинтересовался Чьен.

— Потому что, товарищ, я ветеран войны. Я сражался в последней титанической войне Народного Демократического Объединенного фронта против презренных сил империалистов. Я потерял нижние конечности в битве за национальное освобождение при Сан-Франциско. — Теперь, в тоне калеки появились торжественные нотки. Если ты откажешься купить предлагаемый ветераном товар, рискуешь уплатить штраф или даже оказаться в тюремной камере. ТАК ГЛАСИТ ЗАКОН. А вдобавок — подумай о своей репутации.

Чьен устало кивнул, отпуская аэротакси.

— Согласен, — сдался он. — Я должен купить что-нибудь.

Он окинул взглядом жалкий набор знахарских лекарств и выбрал наугад бумажный пакетик.

— Вот это.

Калека рассмеялся.

— Товарищ, это сперматоцид. Его покупают женщины, которые не имеют политического права приобрести таблетки. Тебе он едва ли пригодится, поскольку ты мужчина.

— Закон, — торжественно изрек Чьен, — не требует покупать только полезное. Я должен купить просто что-нибудь. Я беру этот пакет. — Он полез за бумажником, разбухшим от пачки послевоенных инфляционных долларов.

Будучи слугой государства, Чьен получал эти доллары четыре раза в неделю.

— Поведай мне о своих проблемах, — настаивал калека-толкач.

Чьен уставился на него. Он был шокирован — такое наглое вторжение в личную жизнь, да еще со стороны негосударственного служащего!

— Ладно, товарищ, — сказал калека, видя реакцию Чьена. — Не буду настаивать. Как врач — народный целитель — ограничусь тем, что мне известно.

Он задумался, изможденное лицо его стало серьезным.

— Ты часто смотришь телевизор? — неожиданно спросил он.

Захваченный врасплох, Чьен признался:

— Каждый вечер, кроме пятницы. По пятницам я хожу в клуб упражняться в завезенном с побежденного Запада эзотерическом искусстве рулевого.

Это было единственное хобби Чьена. Всю остальную энергию он посвящал исключительно партийной деятельности.

Калека выбрал серый пакетик.

— Шестьдесят торговых долларов, — объявил он. — Гарантия полная. В случае, если не подействует согласно назначению, прошу обратиться ко мне для полного и щедрого возмещения затрат.

— А как оно должно подействовать? — ехидно поинтересовался Чьен.

— Снимет усталость после долгих и утомительных своею бессмысленностью официальных монологов. Это успокаивающий порошок. Прими его, как только опять окажешься перед фактом длинной вечерней официальной телепроповеди, которая…

Чьен заплатил и взял пакетик. Фигу я тебя приму, — решил он в уме. — Все-таки это грабеж среди белого дня. Сделали ветеранов привилегированным классом. Теперь они кормятся за счет нас — молодого поколения, — как стервятники.

Забытый серый пакетик так и остался в кармане его пиджака. Чьен вошел в величественное здание Министерства произведений искусства, чтобы начать рабочий день в собственном солидном кабинете.

В приемной его ожидал плотного телосложения смуглолицый мужчина в коричневом шелковом двубортном костюме с жилеткой, производства Гонконга.

Рядом с незнакомцем стоял непосредственный начальник Чьена, Ссу-Ма Тзо-Пин. Он представил их друг другу на кантонском диалекте, которым Тзо-Пин владел довольно слабо.

— Товарищ Тунг Чьен, познакомьтесь с товарищем Дариусом Петелем. Он представляет новое учреждение дидактико-идеологического характера, скоро открывающееся в Сан-Фернандо в Калифорнии. — Тзо-Пин сделал паузу и добавил:

— Товарищ Петель отдал свою жизненную энергию борьбе со странами империалистического блока через педагогические каналы. Поэтому он назначен на столь высокий пост.

Рукопожатие.

— Чаю? — предложил гостям Чьен.

Он нажал кнопку инфракрасного хибачи, и мгновение спустя забулькала вода в керамическом сосуде — японского производства, с орнаментом.

Усевшись за стол, он обнаружил, что преданная товарищ Хси уже тайком положила на стол тоненькую папиросную бумажку с секретным досье на товарища Петеля. Чьен просмотрел листок, делая вид, будто это малозначительная бумажка.

— Абсолютный Благодетель Народа, — заговорил Тзо-Пин, — лично принял товарища Петеля. Абсолютный Благодетель доверяет товарищу Петелю. Это большая честь. Его школа в Сан-Фернандо будет заниматься обычной философией дао, являясь по сути нашим каналом связи с либерально-интеллектуальным крылом молодежи на западе США. Их довольно много уцелело в зоне между Сан-Диего и Сакраменто. По нашим предварительным данным — около десяти тысяч. Школа примет две тысячи.

Запись будет обязательной для всех отобранных нами. Гм, кажется, вода уже кипит.

— Благодарю, — пробормотал Чьен, опуская в керамический чайник мешочек одноразового чая «Липтон».

Тзо-Пин продолжил:

— Все экзаменационные работы студентов школы будут направляться в ваш кабинет, дабы вы могли тщательно изучить их идеологическую суть. Другими словами, вы, товарищ Чьен, будете определять, кто из двух тысяч студентов действительно искренне воспринимает идеи, заложенные в учении, которое будут преподавать инструкторы во главе с Петелем, а кто — нет.

— Я налью чай, — предложил Чьен, хорошо владевший тонкостями церемонии.

— Мы должны понять одну вещь, — отрубил Петель, чей кантонский диалект был еще хуже, чем у Тзо-Пина. — Проиграв мировую войну, американцы и их молодежь научились маскировать свои истинные чувства и убеждения. — Слово «маскировать» он произнес по-английски. Не поняв, Чьен вопросительно взглянул на начальника.

— Лгать, — перевел Тзо-Пин.

— Они послушно повторяют правильные лозунги, но внутренне убеждены в их ошибочности. Экзаменационные работы этой группы будут очень похожи на работы искренне убежденных студентов…

— Простите, но если я правильно понял, две тысячи работ должны пройти через мои руки? — Чьен был в ужасе. Он не верил своим ушам. — Этой работы хватит для специально организованного отдела. У меня нет ни минуты времени на что-либо подобное. — Он покачал головой. — Дать официальное заключение по поводу идейного уровня работ коварных противников, стоящих на ложных мировоззренческих позициях… Ну, ни хрена себе! — добавил он в довершение по-английски.

Тзо-Пин сморгнул, услышав крепкое западное ругательство и сказал:

— У вас есть люди. Дополнительно можете потребовать несколько работников — бюджет министерства, дополненный в этом году, позволяет. И помните: Абсолютный Благодетель Народа лично выбрал товарища Петеля для этой работы.

Его тон приобрел угрожающий оттенок. Правда, лишь слегка — только для того, чтобы упредить истерику Чьена и вернуть последнего в русло субординации. Хотя бы временно. Для усиления эффекта Тзо-Пин перешел в другой конец кабинета, к трехмерному портрету Абсолютного Благодетеля в полный рост. Несколько секунд спустя его присутствие заставило сработать специальный датчик автоматического магнитофончика. Знакомый голос начал более чем привычную проповедь.

— Сражайтесь ради мира, сыны мои, — зазвучал твердый, но проникновенный голос.

— Хм… — хмыкнул Чьен, немного успокоившись. — Возможно, удастся разработать программу для какого-нибудь из министерских компьютеров. Если использовать структуру ответов типа «да» — «нет» на базе предварительного семантического анализа идеологической верности… и неверности.

Возможно…

— У меня с собой один интересный материал, — сообщил Дариус Петель. — Не могли бы вы, товарищ Чьен, его изучить подробно? — Он затрещал «молнией» невзрачного старомодного пластикового портфеля. — Два сочинения, — пояснил он, — передавая бумаги Чьену. — Ваш ответ покажет, насколько вы квалифицированны. — Его взгляд встретился со взглядом Тзо-Пина. — Как я понимаю, если вам сопутствует удача, вы будете назначены вице-советником министерства, а Абсолютный Благодетель Народа лично пожалует вам медаль Кистеригана.

Оба — Петель и Тзо-Пин — неискренне улыбнулись в унисон.

— Медаль Кистеригана, — эхом повторил Чьен.

Он взял сочинения, придав лицу беззаботное и уверенное выражение. Но сердце его вибрировало в тревоге.

— Почему именно эти работы? Я хочу сказать, что именно я должен выяснить?

— Одна из этих работ принадлежит преданному прогрессивному деятелю партии, чьи верность и убежденность тщательно и неоднократно были проверены. Вторая написана неким юнцом, который стремится скрыть свои презренные мелкобуржуазные идейки. Вы должны определить, кому какая работа принадлежит.

Спасибо вам огромное, — подумал Чьен. Кивнув, прочел название первой работы: «Предвосхищение доктрин Абсолютного Благодетеля в поэзии Баха ад-Дин Зуара (Арабия, XIII век).»

На первой странице Чьен прочел четверостишие, хорошо ему знакомое.

Оно называлось «Смерть», он знал его едва ли не с детства.

— Да, сильное стихотворение, — сказал Петель, глядя на шевелящиеся губы Чьена, который перечитывал стихи, — для указания на древнюю мудрость, заключенную в идее Абсолютного Благодетеля о том, что каждый индивид смертен, смертен внезапно, а выживает лишь историческое дело. Как тому и надлежит быть. Вы с ним согласны? С этим студентом? — Петель сделал паузу.

— Или это скрытая сатира на пропаганду великих идей Абсолютного Благодетеля?

— Я хотел бы взглянуть на вторую работу, — попросил Чьен, чтобы выиграть время.

— Решайте прямо сейчас. Дополнительная информация вам не нужна.

Запинаясь, Чьен пробормотал:

— Признаться, я никогда не рассматривал это стихотворение с точки зрения… — Он почувствовал раздражение. — К тому же, это не Баха ад-Дин Зуара. Это четверостишие из «Тысячи и одной ночи». Тринадцатый век, тем не менее, я согласен.

Он быстро пробежал взглядом текст сочинения. Монотонный и скучный пересказ стертых партийных лозунгов-клише. Штампы, знакомые Чьену с рождения. Безгласый империалистический монстр, вынюхивающий следы истинного вдохновения, антипартийные группировки в восточных районах США, все еще плетущие сети заговоров… Необходимы настойчивость и бдительность, подчеркивал автор. Стереть с лица планеты недобитков Пентагона, подавить упрямый штат Теннеси, а особенно важно разделаться с болезнетворным очагом реакции на холмах Оклахомы. Сочинение вызывало зевоту. Очень серо. Чьен вздохнул.

— Наверно, — заметил Тзо-Пин, — мы должны дать товарищу Чьену возможность подумать над этой сложной проблемой на досуге. Вам разрешается взять сочинения домой на сегодняшний вечер и выработать собственное мнение, о котором вы доложите нам завтра.

Он кивнул, наполовину насмешливо, наполовину ободряюще. По крайней мере, он выручил Чьена из трудного положения, и уже за это тот был ему благодарен.

— Вы крайне любезны, — пробормотал Чьен, — позволив мне выполнить столь важное задание в счет моего собственного свободного времени.

Подонок, — подумал Чьен, имея в виду и Дзо-Пина, и смуглолицего Петеля. — Повесил на меня такую собаку, да и еще за счет моего же отдыха.

Да, компартия США явно в трудном положении. Академии перевоспитания не справляются с обработкой упрямой и своенравной молодежи-янки. И ты вешал эту собаку с одного функционера на другого, пока не добрался до меня.

Спасибо вам огромное, только не за что, — подумал он кисло.

Вечером в своей небольшой, уютно обставленной квартирке, он прочел второе сочинение, принадлежавшее перу некой Майон Калпер, и обнаружил еще одно стихотворение. Да, явно в этом классе занимались поэзией. Честно говоря, Чьен не любил, когда поэзию или любой другой вид искусства использовали как социальный инструмент. Но что поделаешь? Он устроился поудобнее в любимом спецкресле с суперполезной конфигурацией спинки, исправляющей дефекты осанки, закурил громадную сигару «Корона номер один» и начал читать.

Автор сочинения, мисс Калпер, выбрала для своего текста фрагмент из поэмы Джона Драйдена, английского поэта семнадцатого века. Это были финальные строки «Песни на день святой Цецилии»:

Черт бы вас всех побрал, — мысленно выругался Чьен. — Драйден, следует полагать, предвосхищает здесь падение капитализма? «Жалкий хоровод» — это значит — капитализм? Боже! Он потянулся к сигаре и обнаружил, что она погасла. Сунув руку в карман за любимой японской зажигалкой, он приподнялся с кресла…

— Твиииии! — послышалось в это время из телевизора в противоположном конце комнаты.

Так. Сейчас мы услышим обращение нашего любимого вождя. Абсолютного Благодетеля Народа. Он заговорит с нами прямо из Пекина, где живет уже девяносто лет. Или сто? Сейчас с нами заговорит, как мы его иногда называем, Великая Задница…

— Да расцветут в вашем духовном саду десять тысяч цветков самоосознанной скромности и бедности, — начал передачу телеведущий.

Чьен, внутренне застонав, поднялся и поклонился экрану, как тому и надлежало быть: каждый телевизор имел скрытую камеру, передававшую в побез — полицию безопасности — информацию о реакции зрителей.

На экране появился четкий цветущий лик стодвадцатилетнего лидера Восточной компартии, правителя многих народов (слишком многих, — подумал Чьен). Хрен тебе, — мысленно нагрубил он ему, усаживаясь обратно в суперкомфортабельное кресло, но уже лицом к экрану.

— Мысли мои, — начал вечно юный Благодетель привычно глубоким и проникновенным голосом, — полны заботами о вас, дети мои. И моя особая забота сейчас — о товарище Тунг Чьене из Ханоя. Перед ним стоит нелегкая задача, решив которую он сможет обогатить духовную сокровищницу народов Востока, а в придачу — и Западного побережья Америки. Пожелаем же удачи этому благородному и преданному человеку. Я решил выделить несколько минут времени, чтобы воздать ему должное и ободрить его. Вы слушаете, товарищ Чьен?

— Да, товарищ Абсолютный Благодетель, — вновь поклонился Чьен.

Какова вероятность того, что партийный лидер действительно выделил его из миллионов и именно в этот вечер? Ответ заставил Чьена цинично усмехнуться, конечно, про себя. Скорее всего, передача идет только на его многоквартирный корпус или в крайнем случае, на город. А может, текст наложен методом синхронного дубляжа на телестудии Ханоя? В любом случае, от Чьена требовалось смотреть и внимать. Что он и делал, имея за спиной годы тренировок. Внешне он являл собой образец напряженного внимания.

Внутренне же он продолжал размышлять о тех двух сочинениях. Где был кто?

Как отличить всепоглощающий партийный энтузиазм от сатирической пародии?

Трудно сказать, потому они и швырнули ему эту горячую картофелину.

Он опять полез в карман за зажигалкой и наткнулся на серый конвертик, купленный у ветерана-калеки. О боже! Он вспомнил уплаченную цену. Деньги выброшены на ветер и ради чего? Он перевернул пакетик, увидел на обороте буквы. Интересно, — подумал он и начал разворачивать. Текст его зацепил — на что он и был рассчитан: «Вы не справляетесь с задачами как член партии и просто человек? Боитесь отстать от времени и оказаться на свалке истории?…»

Он быстро пробежал надпись, пытаясь уловить суть — что же именно он купил?

Абсолютный Благодетель продолжал монотонную проповедь.

Порошок. Крошечные темные крупинки, издававшие дразнящий аромат.

Очень приятно. Когда-то он нюхал табак — курить было запрещено — еще во времена студенчества, в Пекине. Любительские смеси, их готовили в Чанкинге бог знает из чего. К смеси добавляется любой ароматизатор — из апельсиновой цедры до детского кала, используемого в смеси под названием «Сухой тост». Именно после него Чьен бросил нюхать табак.

Пока Абсолютный Благодетель продолжал монотонно жужжать, Чьен осторожно понюхал порошок и перечитал показания — как утверждалось, порошок вылечивал все, от привычки опаздывать на работу и до влюбленности в женщину с сомнительным политическим прошлым. Смешно, но типично…

В дверь позвонили.

Чьен подошел и распахнул ее, заранее зная, что его ждет. За дверью был, конечно, Муа Куи, домовой надзиратель, в металлической каске и с обязательной нарукавной повязкой. Вид у него был решительно-деловой.

— Господин Чьен, мой партийный товарищ! Мне позвонили из телестудии.

Вы не уделяете внимание передаче. Вместо этого вы возитесь с пакетом сомнительного содержания.

Муа извлек на свет божий блокнот и шариковую ручку.

— Две красные отметки. С сего момента вам предписывается занять удобное положение перед экраном и обратить полное внимание на речь великого вождя. Его слова сегодня обращены непосредственно к вам.

— Сомневаюсь, — услышал Чьен собственный голос.

Моргнув Муа сказал:

— Как это понимать?

— Вождь правит восемью миллиардами товарищей. Он не станет выделять именно меня, — Чьен с трудом сдерживал себя.

— Но я явственно слышал собственными ушами. Он упомянул ваше имя, — с доводящим до безумия рвением настаивал надзиратель.

Подойдя к телевизору, Чьен прибавил звук.

— Слышите, он говорит о неудачах товарищей в Народной Индии. Меня это не касается.

— Все, что считает нужным сообщить вождь, касается каждого. — Муа поставил закорючку в блокноте, сдержанно поклонился и собрался уходить. — Мне звонили из Центральной Студии. Очевидно, ваше внимание к передаче рассматривается как важный фактор. Я должен приказать вам привести в действие автоматический записывающий контур телевизора и заново просмотреть предыдущий фрагмент выступления вождя.

Чьен громко икнул. И захлопнул дверь.

К телевизору! — приказал он себе. К алтарю нашего свободного времени.

А тут еще эти два сочинения — как два камня на шее. И все это вместо нормального отдыха после напряженного дня. Свирепо, ничего не скажешь. Эх, всех вас в… Он подошел к телевизору, собираясь его выключить. Но тут же загорелся красный предупредительный сигнал — Чьен еще не имел права выключить приемник. Нас погубят прослушивания речей вождя, — подумал он. — Хотя бы на миг освободиться от треска штампованных проповедей, от лая партийных гончих, выслеживающих все человеческое…

По крайней мере, он имел право понюхать порошок. Не было закона, запрещающего нюхать табак — или его аналоги, во время речей вождя.

Поэтому, высыпав из конвертика горку черных мелких гранул на тыльную сторону левой ладони, Чьен ловким жестом поднес ладонь к носу и глубоко вдохнул порошок. Старые предрассудки. Когда-то считалось, что носовые полости напрямую соединяются с головным мозгом, и нюхательная смесь непосредственно воздействует на кору, подкорку и прочее. Он снисходительно улыбнулся, уселся в кресло и сфокусировал взгляд на бесконечно знакомой физиономии Абсолютного Благодетеля.

Изображение мигнуло и исчезло. Пропал звук. Чьен смотрел в пустоту, в вакуум. Экран мерцал белым прямоугольником, из динамика выползал ровный шипящий свист.

Сильная штука, — подумал он и жадно вдохнул остаток порошка, стараясь вогнать гранулы поглубже в носовые полости. — Может, они и в самом деле соединяются с мозгом?

Экран несколько секунд оставался пустым, потом, постепенно, опять появилось изображение. Но это был не вождь. Не Абсолютный Благодетель. По сути, это был даже не человек.

Перед Чьеном материализовалась механическая мертвая конструкция, склепанная из печатных плит, линз, каких-то шлангов-щупалец, коробок с раструбами. Из раструбов исходил угрожающий монотонный звон.

Что это? Чьен не мог оторвать взгляда от механического монстра.

Реальность? Галлюцинация, — решил он. Толкач наткнулся на забытый секретный склад с психоделиками времен Войны за Освобождение. И я купил громадную порцию!

На трясущихся ногах Чьен добрался до видфона и вызвал ближайший участок побеза.

— Я случайно обнаружил торговца психоделическими наркотиками, — пробормотал он в трубку.

— Ваше имя и адрес? — прозвучал в ответ деловой, энергичный голос полицейского бюрократа.

Он сообщил полицейскому нужные сведения, потом с трудом вернулся в кресло. И снова оказался лицом к лицу с чудовищным видением на телеэкране.

Это смертельно, — решил он. — Наверное, какой-то супернаркотик, синтезированный в тайных лабораториях Вашингтона, округ Колумбия, или Лондона. Во много раз сильнее ЛСД-26, который сбрасывали в наши резервуары. И я собирался отдохнуть от речей вождя… Какая наивность! Это гораздо хуже — это электронный пластиковый звонящий и машущий щупальцами монстр. У меня душа уходит в пятки — как можно жить с этим до самой смерти?..

Через десять минут в дверь забарабанили полицейские. К этому времени, постепенно, стадиями, знакомый образ вождя вернулся на экран, заменив сюрреалистического робота с его щупальцами и визгливым раструбом.

— Психоделический токсин, — заявил Чьен, подводя двух побезовцев к столу с конвертиком. — Краткодействующий. Адсорбируется в кровь через носовые полости. Я сообщу подробности относительно обстоятельств его приобретения — где, у кого, все приметы.

Чьен с трудом вздохнул. Голос у него от потрясения стал хриплым.

Офицеры-побезовцы ждали, изготовив шариковые ручки. И где-то на заднем плане дребезжал неутомимый Абсолютный Благодетель. Как тысячу вечеров до этого. Хотя теперь, — подумал Чьен, — все уже будет не так, как прежде. Я его уже не смогу воспринимать, как воспринимал всегда.

Может, они этого и добивались? — подумал он.

Странно, что он подумал так — «они». Но почему-то именно так он и подумал, и это показалось ему правильным. На миг он засомневался: выдать ли побезовцам точные приметы калеки-толкача? Уличный толкач, — сказал он.

— Не помню где. — Хотя он помнил улицу — Перекресток.

— Спасибо, товарищ Чьен. — Начальник патруля собрал остатки порошка (его оставалось достаточно много) и положил пакетик в карман формы — красивой аккуратной формы. — Мы сделаем анализ как можно скорее и сообщим, если вам потребуется медицинская помощь. Некоторые военные психоделики были смертельно опасны, как вы, несомненно, читали.

— Я читал, — подтвердил Чьен.

Именно этого он и боялся.

— Всего хорошего и спасибо за звонок.

Оба полицейских удалились. Похоже, они не очень были удивлены — очевидно, подобные инциденты случались нередко.

Лабораторный анализ был произведен на удивление быстро — учитывая обычную неповоротливость бюрократического аппарата. Зазвонил видфон — телевизионный лидер еще даже не успел окончить свою речь.

— Это не галлюциноген, — проинформировал Чьена работник побезовской лаборатории.

— Разве?

Странно, но он не испытывал облегчения. Ни в малейшей степени.

— Даже наоборот. Это фенотиазин. Как вам наверняка известно, он является антигаллюциногенным препаратом. Доза на грамм смеси довольно сильная, но безвредная. Возможно, понизится давление, вы будете испытывать сонливость. Наверное, препарат был украден с тайного военного склада, брошенного отступающими варварами. На вашем месте я бы не волновался…

Чьен медленно опустил трубку. И подошел к окну — из него открывался отличный вид на другой ханойский многоквартирный комплекс, — чтобы подумать.

В дверь позвонили. Словно в трансе он пошел открывать.

Девушка была в плаще, платок, повязанный на голову, частично скрывал длинные темные волосы. Она осведомилась тихим кротким голосом:

— Товарищ Чьен? Тунг Чьен? Из министерства…

Чисто машинально он ввел ее в прихожую и закрыл дверь.

— Вы подключились к моему видфону? — спросил он.

Это был выстрел наугад, но что-то внутри подсказывало Чьену, что он угадал.

— Они… забрали препарат? — Девушка посмотрела вокруг. — Хорошо, если нет. Сейчас так трудно его доставать.

— Трудно доставать фенотиазин, — сказал он, — а не нюхательный табак.

Так вас нужно понимать?

Она внимательно посмотрела на него большими лунно-туманными глазами.

— Да. — Она помолчала. — Что вы видели на экране? Скажите мне. Это очень важно. Мы должны точно знать.

— У меня был выбор?

— Да. Это нас и сбивает с толку. Мы этого даже не предполагали. И мы не можем понять… ни в какую схему, теорию не укладывается. — Ее глаза стали еще темней и глубже. — Это был подводный дракон? С чешуей, клыками, плавниками — инопланетное чудовище? Все в слизи, да? Пожалуйста, расскажите, мы должны знать.

Она взволнованно, часто дышала. Плащ поднимался и опускался в такт дыхания. Чьен вдруг обнаружил, что он наблюдает за ритмом.

— Я видел машину.

— Ага! — Она кивнула. — Понятно. Механический организм, абсолютно не гуманоидный. Не андроид, а нечто, вообще на человека не похожее.

— Совершенно не похожее. И разговаривать по-человечески оно тоже не в состоянии.

— Вы ведь понимаете: это была не галлюцинация.

— Мне официально сообщили — препарат оказался фенотиазином. Больше мне ничего не известно.

— Итак, товарищ Чьен… — Она глубоко вздохнула. — Если это была не галлюцинация, что же это было? Что остается? Может, то, что называется «сверхсознанием»?

Он не ответил. Он взял со стола сочинение, повертел его в руках, небрежно положил на место. Он ждал следующей попытки.

Она стояла рядом, словно возникнув из весеннего дождя, она пахла дождем. Он чувствовал ее волнение, и она была прекрасна в этой взволнованности, в том, как она пахла, и выглядела, и говорила. Совсем не то, что телевизор, — подумал он, — к которому привыкаешь с пеленок.

— Люди, принимающие стелазин, — с легкой хрипотцой в голосе произнесла она, — вы приняли стелазин, господин Чьен, видят разные вещи.

Но варианты ограниченно разнообразны, их можно собрать в характерные группы. Некоторые видят то, что увидели вы, — мы называем это феномен «Железо». Другие видят что-то вроде подводного чудовища — «Пасть». Еще существуют «Заоблачная труба» и… — Она замолчала. — Остальные реакции говорят нам еще меньше. Теперь, товарищ Чьен, вы тоже видели ЭТО.

Желательно, чтобы и вы участвовали в наших собраниях. В группе наблюдателей, которая видела то же, что и вы. Это Красная группа. Мы стремимся выяснить, ЧТО же это НА САМОМ ДЕЛЕ… — Она пошевелила гладкими, словно вылепленными из матового воска, пальцами. — Не может же ОНО быть и тем, и другим одновременно. В тоне ее слышалось недоумение, какое-то наивно-детское удивление; ее настороженность явно несколько ослабела.

— А что вы видите? Именно вы?

— Я в Желтой группе. Я вижу… бурю. Воющий разрушительный смерч. С корнем вырывающий деревья, дробящий в пыль здания… — Она грустно улыбнулась. — Это «Разрушитель». Всего двенадцать групп, товарищ Чьен.

Двенадцать совершенно разных восприятий. Одного и того же образа вождя.

Под воздействием одного и того же препарата. Она снова улыбнулась, она смотрела теперь на него из-под длинных — наверное, искусственно удлиненных ресниц — с доверием и ожиданием. Как будто он мог помочь.

— Я должен был бы вас арестовать, — сказал Чьен. — Гражданский арест.

— Нет статьи в законе. Мы тщательно изучили кодекс, прежде чем организовать распространение стелазина. Запас у нас небольшой, и мы не раздаем кому попало. Вы нам показались подходящей кандидатурой — известный, пользующийся доверием молодой бюрократ послевоенного типа, уверенно поднимающийся по ступенькам карьеры. — Она взяла со стола сочинения. — А, вас прочитывают, да?

— Как? — Он не понял термина.

— Дают вам изучить какой-нибудь документ и проверяют, как ваша реакция соответствует текущему взгляду партии на мир. — Она улыбнулась. — Когда вы подниметесь на ступеньку выше, вы узнаете это выражение.

Подниметесь с помощью товарища Петеля, — добавила она уже серьезно. — Товарищ Петель стоит очень высоко. Никакой школы в Сан-Фернандо нет, эти сочинения специально сфабрикованы, чтобы проверить вашу идейную надежность. Кстати, вы уже определили, где здесь ересь? — Она произнесла эти слова тоненьким, как у гнома, голосом, с ноткой насмешливой угрозы. — Один неверный шаг, неверный выбор — и ваша расцветающая карьера будет задушена в зародыше. Но если вы угадаете…

— А вы знаете, где какое сочинение? — раздраженно спросил он.

— Да. У нас есть подслушивающее устройство в кабинете Тзо-Пина. Мы подслушали его беседу с Петелем. На самом деле его зовут Джуд Крейн, старший инспектор высшего отдела секпола — секретной полиции. Наверное, вы слышали это имя — он был главным ассистентом судьи Ворлавского во время послевоенного процесса 1998 года в Цюрихе.

— Я… понимаю, — с трудом выдавил Чьен.

Теперь многое становилось ясным.

— Меня зовут Таня Ли, — представилась, наконец, девушка.

Он только молча кивнул. Шок был еще силен, и оглушенный Чьен был не в состоянии думать.

— Фактически, я мелкий служащий, — рассказывала между тем Ли. — В нашем министерстве. Насколько я помню, мы никогда даже случайно не сталкивались. Мы стараемся пробраться на разные посты в нашем учреждении.

Мой начальник…

— Может, не стоит все рассказывать — он показал на включенный телевизор. — Они могут подслушать.

— Мы заблокировали прием и передачу по каналу вашей квартиры.

Повысили уровень шума. Им потребуется не менее часа, чтобы отыскать экран.

У нас осталось… — Она внимательно посмотрела на крошечные часики на тонком запястье, — еще пятнадцать минут. Пока мы в безопасности.

— Скажите мне… какое из сочинений ортодоксально? — попросил он.

— Вас только это волнует?

— А что еще должно меня волновать?

— Разве вы еще не поняли? Вы узнали такое… Вождь на самом деле не вождь. Он нечто другое, хотя мы пока не можем выяснить, что именно.

Товарищ Чьен, вам никогда не приходило в голову сделать анализ вашей питьевой воды? Я знаю, это похоже на манию преследования, но все же?

— Нет, конечно, — ответил он.

Он уже знал, что она скажет дальше.

— Наши анализы показывают, что питьевая вода постоянно насыщена галлюциногенами. Но это не те галлюциногены, которыми пользовались во время войны. Это новое квазиэрготическое соединение, называется «датрокс-3». Вы его принимаете с водой, — в ресторанах, у друзей, на работе — вся вода в городе насыщается из единого центрального источника, — гневно сказала она. — Мы раскусили эту загадку. И поняли, что любой хороший фенотиазин нейтрализует действие наркотика. Но вот чего мы не предполагали — так это целого букета результатов неискаженного восприятия.

Галлюцинации могут отличаться у разных индивидов, но ведь реальность должна восприниматься универсально! Все получилось наоборот. Все перевернулось с ног на голову. Мы не смогли даже прийти к какой-нибудь теории, рабочей теории, объясняющей феномен. Двенадцать разных галлюцинаций — это объяснить несложно. Но двенадцать вариантов одной и той же реальности! — Она замолчала, посмотрела на сочинения, наморщив лоб. — Вот эта, с арабским стихотворением, правильная работа. Если вы укажете на нее, то получите повышение. Подниметесь еще на ступеньку в партийной иерархии. — Улыбнувшись — у нее были красивые белые зубы — она добавила:

— Сегодня утром вы совершили выгодное вложение капитала. Ваша карьера обеспечена теперь на некоторое время — благодаря нам.

— Я вам не верю.

Инстинктивная осторожность управляла им — осторожность, выработанная годами жизни среди головорезов Ханойского отделения Восточной компартии.

Они владели мириадами способов «вырубить» соперника — некоторыми из них Чьен сам пользовался. Возможно, сейчас он имеет дело с новым изобретением, со способом, еще ему неизвестным. Это всегда возможно.

— В сегодняшней речи вождь отдельно упомянул вас, — напомнила Таня. — Вам это не показалось странным? Вас, мелкого кабинетовладельца довольно заштатного министерства…

— Согласен, — признался он. — Меня это поразило.

— Это логично. Абсолютный Благодетель сейчас формирует новую элиту — молодых энергичных функционеров послевоенного поколения. Он выделил вас по той же причине, что и мы, — ваши данные, если их правильно использовать, способны вынести вас на самую верхушку. Вот такие дела.

Интересно, — подумал он, — все в меня верят. Кроме меня самого.

Особенно теперь, после опыта с антигаллюциногеном. Его убеждения, формировавшиеся годами, дали трещину. Однако постепенно, он приходил в себя, и былая уверенность преуспевающего бюрократа давала себя знать все больше.

Подойдя к видфону, он снял трубку и начал набирать номер ханойского побеза — второй раз за вечер.

— Это бы стало вашей второй фатальной ошибкой. Я скажу, что вы заманили меня в квартиру и пытались дать взятку, предполагая, что я знаю, какое сочинение выбрать, — благодаря моей службе в министерстве.

— А что было моей первой фатальной ошибкой?

— То, что вы не приняли дополнительную дозу фенотиазина, — спокойно сказала Таня Ли.

Положив трубку, Тунг Чьен подумал: "Я не понимаю, что со мной творится. Две силы. С одной стороны — партия и Абсолютный Благодетель Народа. С другой — эта девушка и некая тайная организация за ее спиной.

Одна сила хочет, чтобы я поднимался выше и выше в партийной иерархии, вторая… Чего собственно хочет Таня Ли? Какие намерения скрываются за ее самоуверенными утверждениями и довольно тривиальным пренебрежением к партии, вождю и моральным стандартам Объединенного Демократического Народного Фронта".

— Вы антипартиец? — спросил он с любопытством.

— Нет.

— Но… — Он развел руками. — Больше ведь ничего не существует.

Партия и антипартия. Тогда вы должны быть партийцем.

Он недоуменно смотрел на нее. Таня, совершенно хладнокровно встретила его взгляд. Помолчав, он продолжил:

— У вас есть организация, вы тайно собираетесь. Против чего вы боретесь? Против государства? Вы вроде тех студентов в Америке, которые во время войны во Вьетнаме останавливали военные эшелоны, выходили на демонстрации?..

— Все было не так, — устало сказала Таня. — Но не важно. Оставим это.

Наша цель такова: мы хотим знать, кто или что нами управляет. Нам нужен такой член организации, который имеет шанс лично встретиться с лидером, лицом к лицу. Вы понимаете? Очень немногим удается увидеть вождя — я имею в виду на самом деле увидеть.

Она взглянула на часы, явно опасаясь, что не успеет скрыться.

— Мы надеемся, — продолжила Таня Ли, — что пройдя испытание, а с моей помощью вы практически его уже прошли, вас пригласят на вечеринку — только для мужчин. Их время от времени устраивает вождь, и газеты о них, естественно, не сообщают. Теперь понимаете? — Она перешла на горячий, быстрый шепот. — И тогда мы узнаем… Вы пойдете туда под воздействием нашего препарата, и, если сможете — встретитесь с ним лицом к лицу…

— Это станет концом моей карьеры, если не жизни, — сказал он, размышляя вслух.

— Вы нам кое-что должны, — отрезала Таня Ли. Она побледнела. — Если бы я не подсказала, вы наверняка выбрали бы не правильное сочинение. И вашей карьере преданного слуги общества настал бы конец. Вы провалили бы испытание, даже не подозревая, что вас испытывали.

— Я имел один шанс из двух, — примирительно заметил он.

— Нет, — возразила она. — Фальшивка набита ловко подобранным партийным жаргоном. Они намеренно устроили вам ловушку. Они ХОТЕЛИ, чтобы вы провалились.

Чьен опять взглянул на сочинения. Он был сбит с толку. Правду ли она говорит? Возможно. Вероятно. Можно сказать, что это очень похоже на правду, если знать партийных функционеров так хорошо, как он. Особенно его непосредственного начальника, Тзо-Пина. Он вдруг почувствовал усталость и безразличие ко всему.

— Значит, услуга за услугу. Вы этого требуете. Вы услугу мне оказали — добыли, если это правда — ответ на этот парттест. Но вы уже свой ход сделали. Что может помешать мне вышвырнуть вас отсюда взашей? Что захочу, то и сделаю — я себя ничем не связывал.

Он слышал свой голос, как будто со стороны — монотонный, бездушный — типичный голос партийного функционера.

— По мере вашего продвижения вы столкнетесь с новыми проверками. И мы будем стараться, чтобы вы эти проверки прошли, — сказала Таня Ли.

Она была совершенно спокойна. Очевидно, она предвидела его реакцию.

— Сколько у меня времени, чтобы подумать?

— Сейчас я ухожу. Спешить некуда — вы получите приглашение на личную виллу вождя у Желтой реки не раньше следующей недели. Или даже в следующем месяце. — Она остановилась у двери. — Если вам будут грозить новые проверки, мы предупредим. Так что вы еще увидитесь со мной или с кем-нибудь из наших. Может быть, с тем калекой-ветераном. На этот раз он продаст вам листок с правильным ответом. — Она улыбнулась, но улыбка тут же погасла, как задутая свеча. — И однажды — это наверняка — вы получите официальное приглашение на виллу вождя — очень красивый бланк. Вы пойдете туда, предварительно приняв высокую дозу стелазина… может быть, весь остаток нашего быстро идущего на убыль запаса. Спокойной ночи.

Дверь захлопнулась. Она ушла.

Бог мой! — подумал Чьен. — Они же могут теперь шантажировать меня. А она даже не упомянула об этом. Не стоило тратить время — имея в виду их намерения.

С другой стороны… Он ведь сообщил в побез. Значит, они следят. В сущности, я не нарушил закона, но они будут тщательно за мной наблюдать.

Как и всегда. Он уже привык к этому за все прошедшие годы. Привык, как и все остальные. Я увижу Абсолютного Благодетеля Народа — сказал он себе. — Быть может, я буду первым. И что это будет? К какому подклассу негаллюцинаций будет он принадлежать? Какой-нибудь новый неизвестный тип? Нечто, грозящее перевернуть мой мир? Но как я выдержу это, сохраняя внешнее спокойствие, после того, что я видел по телевизору, например, «Железо», «Пасть», «Разрушитель», «Труба»? Или что-нибудь похуже? Гадать было бесполезно. И чересчур страшно.

На следующее утро товарищ Тзо-Пин и товарищ Петель ждали его в кабинете, вернее поджидали, как охотники поджидают дичь. Чьен без лишних слов вручил им «экзаменационное сочинение» с арабским стихотворением.

— Вот это, — сказал он звенящим голосом, — работа преданного члена партии или, может быть, кандидата в члены. Эта же… — Он хлопнул по второй пачке листов, — реакционный мусор, несмотря на ортодоксальность…

— Прекрасно, товарищ Чьен, — кивнул Петель. — Не будем углубляться, ваш анализ дал верный результат. Вы слышали, вождь вчера упомянул ваше имя в вечернем телевыступлении?

— Конечно, я слышал.

— Не сомневаюсь, вы сделали соответствующий вывод, что мы все вовлечены в дело особой государственной важности. Вождь выделяет вас, это ясно. Собственно, он связался со мной лично и… — Петель принялся рыться в своем разбухшем портфеле. Черт, кажется, потерял. Ну ладно… — Он посмотрел на Тзо-Пина, тот чуть уловимо кивнул. — Абсолютный Благодетель хотел бы увидеть вас во время обеда на его ранчо у реки Янцзы, вечером в следующий четверг. Миссис Флетчер особо ценит…

— Кто такая миссис Флетчер?

Слегка запнувшись, Тзо-Пин сухо объяснил:

— Жена Абсолютного Благодетеля. Его зовут… Вы, не сомневаюсь, никогда о нем не слышали… Его зовут Томас Флетчер.

— Он кавказец, — объяснил Петель. — Работал в Новозеландской компартии, принимал участие в захвате власти — это было нелегко, как вы помните. Эта информация не является секретной — в строгом понимании слова.

Но с другой стороны, не стоит слишком распространяться на эту тему. — Он помолчал, играя цепочкой часов. — Наверное, будет лучше, если вы забудете об этом. Конечно, как только вы его встретите, то поймете по его лицу, что он кавказец. Как и я. Как и многие из нас.

— Национальность, — отметил Тзо-Пин, — не имеет отношения к понятию верности вождю и партии. Чему свидетель господин Петель, стоящий перед вами.

Но Абсолютный Благодетель? — изумился про себя Чьен. — На экране он не казался кавказцем…

— Но на экране… — начал было он.

— Изображение подвергается ряду особых видеокоррекций, — пояснил Тзо-Пин. — Из идейных соображений. Большая часть товарищей на высоких постах знают об этом.

Он значительно посмотрел на Чьена.

Значит, они знают. И молча соглашаются. Все, что мы видим каждый вечер, — это иллюзия. Вопрос — до какой степени иллюзия? Частично? Или полностью?

— Буду готов, — сухо сказал он.

И подумал: где-то вышла промашка. Они — те, кто стоит за спиной Тани Ли, — не предполагали, что я так быстро получу доступ. Где препарат? Они успеют связаться со мной или нет? Скорее всего, нет.

Он испытал облегчение. Он будет допущен к вождю и увидит его таким же, как видел на экране. Это будет очень приятный и поощряющий партийную энергию обед в компании наиболее влиятельных партийцев Азии. Уверен, что обойдемся мы и без фенотиазинов, — подумал Чьен. Чувство облегчения становилось все сильнее.

— А, вот она, наконец, — вдруг сказал Петель и выудил на свет божий белый конверт. — Ваша пригласительная карточка. Утром в четверг ракета компании «Синорокет» доставит вас на виллу вождя. Офицер, отвечающий за соблюдение протокола, проведет с вами беседу. Форма одежды — парадная: фрак и белый галстук, но атмосфера будет в высшей степени непринужденная и сердечная. И, как всегда, много тостов. Я побывал на двух таких мальчишниках. Товарищ Тзо-Пин, — Петель изобразил кривую улыбку, — пока не удостоился чести. Но, как говорится, все приходит к тому, кто ждет. Это сказал Бен Франклин.

— К товарищу Чьену, должен отметить, эта честь пришла несколько преждевременно. — Тзо-Пин пожал плечами с видом философа. — Но моего мнения не спрашивают.

— И еще одно, — сказал Петель. — Возможно, лично встретившись с вождем, вы будете в некоторой степени разочарованы. Даже если это так, будьте внимательны и ни в коем случае не показывайте истинных своих чувств. Мы привыкли, — нас даже приучили, — видеть в Абсолютном Благодетеле не просто человека, а нечто большее. Но за столом он… — Петель пошевелил пальцами, — во многих отношениях не отличается от нас грешных. Он может рассказать анекдот с бородой или выпить лишнего…

Откровенно говоря, заранее никогда не известно, как пройдет вечер, хотя, как правило, такие обеды кончаются не раньше следующего утра. И потому будьте предусмотрительны и примите дозу амфетамина. Офицер, отвечающий за протокол, снабдит вас таблетками.

— Вот как?

Довольно неожиданная и интересная новость!

— Для внутренней крепости. И чтобы, как говорится, пузырь хорошо держался. Вождь отличается большой выносливостью. Очень часто он все еще свеж и полон сил, в то время как остальные участники застолья давно уже свалились под стол.

— Выдающаяся личность, наш вождь, — сладко пропел Тзо-Пин. — Я считаю, что его некоторая… неумеренность только доказывает, какой он славный парень. Плоть от плоти народной. Настоящий человек Возрождения, гармоничный во всех отношениях, как, например, Лоренцо Медичи.

— Очень верное и удачное замечание, — согласился Петель.

Он так пристально наблюдал за Чьеном, что последнему опять стало неуютно, вернулось зыбкое ощущение страха, как вчера вечером. Не попаду ли я из одной ловушки в другую? — подумал он. — Вчерашняя девица — вдруг она стала агентом секпола?

Он решил, что всеми способами постарается уклониться от встречи с безногим. Будет ходить домой совсем другой дорогой.

Ему повезло. В тот день он сумел скрыться от калеки, и на следующий тоже и так далее, до самого четверга.

Утром в четверг калека-толкач неожиданно выкатил из-за какого-то грузовика и блокировал Чьену дорогу.

— Как мое лекарство? — требовательно поинтересовался он. — Помогло? Я уверен, что помогло — состав очень древний, времен династии Сунг. Я вижу, он вам помог. Правильно?

— Дайте пройти, — сказал Чьен сквозь зубы.

— Будьте так добры, ответьте мне!

Тон его не имел ничего общего с нытьем уличных мелких торговцев, особенно калек. Именно тон подействовал на Чьена. «Командирский голос», как говаривали офицеры марионеточных империалистических войск много-много лет тому назад.

— Я знаю, что было в вашем пакете, — заметил Чьен. — И с меня довольно. Если я передумаю, то достану это вещество в нормальной аптеке.

Большое спасибо.

Он попытался уйти. Но тележка с ее безногим пассажиром устремилась в погоню.

— Со мной говорила госпожа Ли, — громко заявил калека.

— Правда? — поинтересовался Чьен и прибавил шагу.

Он заметил свободное аэротакси и отчаянно замахал рукой.

— Сегодня вечером вы будете на вилле у реки Янцзы. Возьмите препарат.

Немедленно.

Калека, пыхтя от усилий, которых требовал темп Чьена, протянул конверт.

— Прошу вас, партиец Чьен. Ради вас и всех нас. Мы должны выяснить, что это. Великий бог! Возможно, это даже не человек, а инопланетное существо. Это было бы самое страшное. Вы не понимаете? Ваша ничтожная карьера — пустое место, если только представить… Если вы не сможете выяснить…

Такси остановилось у обочины, дверца плавно отъехала, Чьен полез в кабину.

— Пожалуйста, — попросил калека. — И бесплатно. Это ничего вам не будет стоить. Возьмите и примите перед началом обеда. И не принимайте амфетаминов — они из группы таламостимуляторов, а фенотиазин — адреналосупрессант, они взаимопротивопоказаны…

Дверь плавно скользнула на место, Чьен откинулся на спинку.

— Куда едем, товарищ? — спросил робоводитель такси.

Чьен назвал идент-номер своего жилого корпуса.

— Калека-торговец ухитрился протиснуть образец своего сомнительного товара в мою стерильную кабину, — сообщил робот. — Обратите внимание, у вашей ноги, товарищ.

Чьен увидел конверт — обычный на вид конверт. Откуда ни возьмись, лежит рядом с тобой пакетик… Несколько секунд спустя он поднял конверт.

На конверте опять была надпись, но теперь от руки. Женский почерк.

Наверное, Таня Ли.

«События застали нас врасплох. Но, слава богу, мы успели. Где вы были во вторник и среду? Неважно. Вот препарат. Удачи вам! Я найду вас потом сама. Не пытайтесь со мной связаться».

Он сжег конверт в автоматической пепельнице такси. И оставил у себя темные гранулы.

Галлюциногены — все это время, все эти годы. В нашей воде, в нашей еде. Десятилетиями. Не во время войны — в мирное время. И не в лагере врагов — у нас дома. Бессовестные сволочи, — подумал он. Наверное, нужно принять гранулы. Наверное, стоит выяснить, наконец, что он собой представляет.

Я так и сделаю, — решил Чьен. Он почувствовал, что ему стало интересно. Это было плохо, он понимал. Любопытство партийным функционерам противопоказано. Тем не менее, он был уже охвачен нетерпением. Надолго ли его хватит? Достанет ли ему смелости принять порошок, когда наступит момент? Время покажет. Мы цветы, — подумал он. — В саду, где ОН срывает нас. Как в том арабском стихотворении. Он хотел вспомнить, что в нем говорилось, но не смог.

Офицер протокола, японец по имени Кимо Окубара, высокий и мускулистый, явно в прошлом боец, осмотрел Чьена со скрытой враждебностью, хотя тот представил тисненую карточку-приглашение и документ, удостоверяющий личность.

— И стоило вам сюда тащиться, — ворчал японец. — Смотрели бы лучше телевизор дома. Мы тут и без вас спокойно обходились.

— Телевизор я уже смотрел, — сухо ответил Чьен.

К тому же обеды на вилле не транслировались, подумал он, — очевидно, из соображений пристойности.

Ребята Окубары тщательно обыскали, прощупали Чьена, включая анальное отверстие — на предмет тайного оружия. Потом ему вернули одежду.

Фенотиазин они не нашли, потому что он его уже принял. Подобные препараты действуют часа четыре. Этого должно быть более чем достаточно. Таня убеждала, что доза сверхбольшая. Он испытывал слабость, головокружение, спазмы, дрожь в конечностях — непредвиденные побочные эффекты.

Мимо прошла девушка, до пояса обнаженная, с длинными медно-рыжими волосами, как хвост кометы. Интересно.

С другой стороны показалась еще одна девушка. Эта была обнажена тоже до пояса, но в нижней части. Еще интересней. У девиц был отсутствующий и скучающий вид.

— Вы тоже будете потом в таком виде, — сообщил ему Окубара.

Чьен изумился.

— Как я понял, фрак и белый галстук…

— Это шутка, — объяснил японец. — Вы попались. Можете наслаждаться девушками, если вы не гомосексуалист.

Ну ладно, — подумал Чьен, — будем наслаждаться. Вместе с другими приглашенными — мужчины были во фраках, женщины в платьях до пола — он принялся прохаживаться. Он чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на транквилизирующий эффект стелазина. Зачем он явился сюда Двусмысленность ситуации вызывала тревогу. С одной стороны, он здесь ради продвижения в партийной иерархии, одобрительного кивка вождя… С другой — чтобы уличить вождя в обмане. Какого рода обмане — он еще не зал, но обмане. Обмане партии, обмане всех миролюбивых демократических сил планеты.

Он начал описывать новый круг по залу. К нему подошла девушка с маленькими ярко светившимися грудями и попросила спичку. Чьен машинально достал зажигалку.

— А почему у вас груди светятся? — спросил он. — Радиоактивное воздействие?

Девушка ничего не ответила, пожала плечами и отошла. Очевидно, он что-то не то сказал. Наверное, послевоенная мутация, — решил Чьен.

— Прошу вас, сэр, — лакей изящным жестом протянул поднос.

Чьен выбрал мартини — в настоящее время это был самый модный напиток среди высшего партийного класса Народного Китая, — и отпил глоток ледяной смеси. Отличный английский джин, — отметил он про себя. — Может, даже с добавлением настоящего голландского можжевельника или чего-то другого.

Неплохо.

Он почувствовал себя лучше. В принципе, здесь совсем неплохо, — решил он. — Даже весьма приятная обстановка. Все люди такие респектабельные, уверенные в себе. Они достигли успеха, теперь им можно немного отдохнуть.

Очевидно, это миф, будто бы рядом с вождем люди испытывают тревогу и нервное возбуждение. Ничего подобного он пока не замечал и сам не испытывал.

Какой-то широкоплечий пожилой господин весьма оригинально остановил Чьена, уперев ему в грудь свой бокал.

— Вон тот лилипут, — сказал он, ухмыльнувшись, — который просил у вас спичку, ну, с грудями, как рождественские огни, — это был на самом деле мальчик. — Он захихикал. — Здесь надо держать ухо востро.

— А где можно найти нормальных женщин? — спросил Чьен.

— Рядом, — ответил господин и удалился, оставив Чьена наедине с мартини.

Высокая приятная женщина в дорогом платье, стоявшая рядом с Чьеном, вдруг схватила его за руку. Он почувствовал напряжение ее пальцев. Она сказала:

— Вот он. Абсолютный Благодетель Народа. Я здесь впервые, так волнуюсь. У меня прическа в порядке?

— В полном, — кивнул Чьен и посмотрел в ту же сторону, что и женщина.

На Абсолютного Благодетеля.

Он шел через зал к столу. И это был не человек.

Но и не металлический монстр, — понял Чьен. Совсем не то, что он видел по телевизору. Очевидно, тот техномонстр предназначался только для речей. Наподобие искусственной руки, которой однажды воспользовался Муссолини, чтобы приветствовать салютом длинную и многочасовую процессию.

Чьену стало плохо. Может, это подводный дракон, «Пасть», Таня Ли что-то такое упоминала? Но ЭТО не имело пасти. Ни щупальцев, ни даже плоти вообще. Собственно ЕГО там вообще как будто не было. Стоило Чьену сфокусировать на ЭТОМ взгляд, и изображение исчезло. Он видел сквозь него, видел людей по ту сторону зала, но не видел ЕГО САМОГО. Но отворачиваясь, он боковым зрением сразу замечал ЕГО, его границы.

Оно было ужасно. Источаемый им ужас охватил Чьена, как волна испепеляющего жара. Продвигаясь к столу, оно высасывало жизнь из людей, попадавшихся на пути, пожирая и энергию с ненасытным аппетитом. Оно ненавидело окружающих — он чувствовал его ненависть. Оно на дух не переносило людей — всех и каждого — и он неожиданно понял, что испытывает долю этого отвращения вместе с ним. На мгновение все, присутствующие на вилле показались ему мерзкими слизняками, и это существо шествовало по скрученным панцирям упавших раздавленных слизняков, глотало, пожирало, насыщалось и все это время надвигалось именно на Чьена. Или это была лишь иллюзия? Если это галлюцинация, то самая жуткая в моей жизни, — подумал Чьен. — Если это реальность, то чересчур жестокая. Порожденное абсолютным злом существо, убивающее и заглатывающее поверженные жертвы. Он смотрел на след существа — цепочку раздавленных, искалеченных мужчин и женщин. Он видел, как они пытались заново собрать свои изуродованные тела, что-то сказать.

Я знаю, кто ты, — подумал Тунг Чьен. — Ты, верховный водитель Всемирной партии, истребитель жизни. Я видел стихотворение арабского поэта. Ты ищешь цветы жизни, чтобы их пожирать. Ты оседлал Землю, и нет для тебя ни высоты, ни глубины. Где угодно, когда угодно ты появляешься и пожираешь всех вокруг. Ты сконструировал жизнь, чтобы затем ее поглотить.

И находишь в этом наслаждение.

Ты бог, — подумал он.

— Товарищ Чьен! — прозвучал его голос. Но исходил он изнутри головы Чьена, а не со стороны безротого и безъязыкого видения, обратившегося к нему. — Приятно встретить вас. Но что вы понимаете? Что вы знаете? Какое мне дело до всех вас? Слизь. Какое мне дело до слизи? Да, я в ней увяз. Я мог бы и вас раздавить. Я создаю ловушки и тайники, глубокие тайные убежища, моря для меня, как кастрюля с варевом. Чешуйки моей кожи связаны со всеми, кто есть на Земле. Ты — я, я — ты. Неважно, кто есть кто. Так же неважно, как является ли существо с огненными грудями мальчиком или девочкой. Можно получать удовольствие и от тех и от других. — Оно засмеялось.

Чьен не в состоянии был поверить, что оно разговаривало с ним. Что оно выбрало его. Это было слишком ужасно.

— Я выбрал всех и каждого, — сказало оно. — Нет малых, нет великих, каждый упадет и умрет, и я буду рядом, наблюдая. Автоматически. Так устроен мир. Мне делать ничего не нужно, только смотреть.

И вдруг связь прервалась. Но Чьен видел его. Как громадную сферу, повисшую в комнате. С миллионом, с миллиардом глаз — для каждого живого организма. И когда живой организм падал, оно наступало на него и давило.

Для этого оно и сотворило живых существ, — понял он. В арабском стихотворении говорилось не о смерти, а о боге. Или, вернее, бог и был смерть. Монстр-каннибал иногда промахивался, но, имея в запасе вечность, ему некуда было спешить. Второе стихотворение тоже понял он вдруг. То, что написал поэт Драйден. Жалкий хоровод — это мы, наш мир. И оно поглощает его. Деформирует по своему плану.

Но, по крайней мере, — подумал он, — у меня осталось мое собственное достоинство. Он поставил бокал, повернулся и пошел к дверям. Прошел по ковровой дорожке длинного коридора. Лакей в фиолетовой ливрее услужливо распахнул перед ним дверь. Он оказался в темноте на пустой веранде, один.

Нет, не один.

Оно последовало за ним. Или было на веранде заранее. Да, оно поджидало его. Оно еще с ним не покончило.

— Раз и два! — сказал Чьен и головой вперед бросился через перила.

Шестью этажами ниже блестела река — смерть, настоящая смерть, совсем не такая, как в арабском стихотворении.

Когда Чьен завис над перилами, оно выпустило щупальца-удлинители и придержало его за плечо.

— Зачем? — спросил он, тем не менее, не стал вырываться.

Он ничего не понимал. И ему было даже немного интересно.

— Не делай этого из-за меня, — сказало оно.

Чьен видеть его не мог — оно передвинулось за его спину. Но часть его, на плече Чьена, теперь выглядела как человеческая рука.

Потом оно рассмеялось.

— Что тут смешного? — спросил Чьен, балансируя над перилами, придерживаемый псевдорукой.

— Ты делаешь мою работу за меня. Нетерпелив. Разве у тебя нет времени подождать? Я еще выберу тебя, не стоит упреждать события.

— А если я сам? — спросил он. — Из-за отвращения?

Оно засмеялось. И ничего не ответило.

— Даже не отвечаешь, — отметил он.

И опять не было ответа. Он соскользнул опять на веранду. И «рука» сразу же отпустила его плечо.

— Ты основатель партии? — спросил он.

— Я основатель всего. Я основал партию, и антипартию, и тех, кто за нее, и тех, кто против, тех, кого вы зовете империалистами-янки, тех, что окопались в лагере реакции, и так до бесконечности. Я основал все это.

Словно поле травы.

— И теперь ты наслаждаешься своим творением?

— Я хочу, чтобы ты увидел меня таким, каким увидел, и чтобы ты после этого мне поверил.

— Что? — Чьен вздрогнул. — Поверил в чем?

— Ты в меня веришь? — спросило оно.

— Да. Я тебя вижу.

— Тогда возвращайся к своей работе в министерстве. Тане Ли скажи, что видел старика, толстого, усталого, который любит выпить и ущипнуть смазливую девицу за зад.

— Боже, — прошептал Чьен.

— И пока ты будешь жить, не в силах остановиться, я буду тебя мучить.

Я отберу у тебя одно за другим, все, что у тебя есть и чем ты дорожишь. А потом, когда ты будешь окончательно раздавлен и придет твой смертный час, я открою тебе тайну.

— Какую тайну?

— Воскреснут мертвые окрест. Я убиваю живое, я спасаю мертвое. Пока я скажу тебе только вот что: ЕСТЬ ВЕЩИ ГОРАЗДО ХУДШИЕ, ЧЕМ Я. Но ты их не увидишь, потому что я тебя уничтожу. А теперь иди и приготовься к обеду. И не задавай дурацких вопросов. Я делал так задолго до появления Тунг Чьена, и буду так делать еще очень долго после него.

Тогда Чьен ударил его, ударил в это, как мог сильно.

И ощутил страшную боль в голове. Он почувствовал, что падает. И наступила темнота.

В последний момент он подумал: я доберусь до тебя. Ты умрешь. Ты умрешь в мучениях. Будешь мучиться, как мы мучаемся, именно так, как мы. Я тебя распну. Клянусь, я тебя распну на чем-нибудь таком высоком. И тебе будет очень больно. Как мне сейчас.

Он зажмурился.

Кто-то дернул его за плечо — грубо, резко. Он услышал голос Кимо Окубары:

— Напился, как свинья. А ну, поднимайся! Шевелись!

Не открывая глаз, Чьен попросил:

— Вызовите такси.

— Такси уже ждет. Отправляйся домой! Какой позор! Устроить сцену на обеде у вождя!

Встав на подгибавшиеся ноги, он открыл глаза, осмотрел себя. Наш вождь — единственный истинный бог. И враг, с которым мы сражаемся, — тоже бог. Он действительно все, что есть сущего. А я не понимал, что это значит. Глядя на офицера протокола, он подумал: в тебе тоже есть частица бога. Так что выхода нет, даже прыгать бесполезно. Это инстинкт сработал, — подумал он, весь дрожа.

— Смешивать алкоголь и наркотики, — уничтожающе процедил Окубара, — значит навсегда испортить карьеру. Мне это не раз приходилось видеть. А теперь — пошел вон.

Пошатываясь, Чьен побрел к громадным центральным дверям виллы у Янцзы. Два лакея в костюмах средневековых рыцарей торжественно распахнули створки, качнув плюмажами на шлемах. Один из них сказал:

— Всего доброго, сэр.

— Иди ты на… — огрызнулся Чьен и вышел в ночь.

Было без четверти три ночи. Чьен, не в силах сомкнуть глаз, сидел у себя в гостиной, куря сигары одну за другой. В дверь постучали.

Открыв дверь, он увидел Таню Ли — в плаще с поясом и с синим от холода лицом. Она с немым вопросом смотрела на него.

— Не смотри на меня так, — грубо сказал он. Сигара погасла, и он раскурил ее заново. — На меня и так смотрели больше, чем надо.

— Вы видели, — поняла она.

Он кивнул.

Она села на подлокотник кресла и, помолчав, попросила:

— Расскажите, как это было.

— Уезжай отсюда как можно дальше. Очень, очень далеко, — посоветовал он. Но тут же вспомнил: нет такого «далеко», чтобы спрятаться, скрыться.

Кажется, что-то об этом было в стихотворении. — Забудьте, что я сказал.

Он с трудом дошел до кухни, начал готовить кофе.

— Так… так плохо? — спросила Таня, тоже зайдя на кухню.

— Мы все обречены. Я в это дело не ввязываюсь. Просто хочу работать в министерстве и забыть все, что произошло. Забыть всю эту чертовщину.

— Это инопланетное существо?

— Да, — кивнул он.

— Оно настроено враждебно к нам?

— Да. И нет. И то, и другое одновременно. Преимущественно — враждебно.

— Тогда мы должны…

— Иди домой, — посоветовал Чьен, — и ложись спать. — Он внимательно посмотрел на нее. — Ты замужем?

— Нет. Сейчас — нет. Раньше была.

— Останься со мной, — попросил он. — До утра, сколько там ночи осталось. Пока не взойдет солнце. Мне страшно, когда темно.

— Я останусь, — согласилась Таня, расстегивая пряжку плаща, — но я должна получить ответы.

— Что имел в виду Драйден? — спросил Чьен, ведя ее в спальню. — В отношении небесных сфер. Что это значит?

— Нарушится весь небесный порядок Вселенной, — пояснила она, повесив плащ в шкаф.

На ней был оранжевый полосатый свитер и облегающие брюки.

— Это плохо, — затосковал Чьен.

— Не знаю. Наверное, — подумав, ответила она. — По-моему, это как-то связано с идеей старика Пифагора насчет музыки-сфер.

Она уселась на кровать и стала снимать туфли, похожие на тапочки.

— Ты веришь в это? Или ты веришь в бога?

— Бога! — засмеялась она. — Время веры в бога кончилось вместе с эпохой паровозов. О чем ты?

— Не смотри на меня так, — он резко отодвинулся. — Я теперь не люблю, когда на меня смотрят.

— Наверное, — предположила Таня, — если бог существует, наши дела его мало волнуют. Такая у меня теория. Победит ли зло, добро, погибнет человек или животное — судя по всему, ему это безразлично. Честно говоря, я не вижу никаких его проявлений. И партия всегда отрицала всякую форму…

— Но ты его видела? Когда была маленькой?

— Только тогда. И я верила…

— А тебе не приходило в голову, что «добро» и «зло» — разные названия одного явления? И бог может быть добр и наоборот одновременно?

— «Разрушитель» — припомнил Чьен. — «Железо», «Пасть» и «Птица», и «Заоблачная Труба»… Плюс другие названия, формы, не знаю. У меня была галлюцинация на обеде у вождя. Очень сильная и очень страшная.

— Но стелазин…

— От него стало только хуже, — заметил Чьен.

— Можем ли мы противостоять этому?.. — задумалась Таня. — Этому существу, созданию, призраку, видению — что ты видел? Ты называешь это галлюцинацией, но, очевидно, это была не галлюцинация.

— Да, думаю, что он существует. Верь в него.

— И что это даст?

— Ничего, — вяло сказал он. — Абсолютно ничего. Я устал. Давай ляжем в постель.

— Хорошо.

Она начала стягивать с себя свой полосатый свитер.

— Мы потом поговорим подробнее.

— Галлюцинация, — медленно произнес Чьен, — это милосердная вещь.

Лучше бы я не утратил ее. Отдайте мне назад мою галлюцинацию! Пусть все опять будет, как было раньше, до той первой встречи с калекой-продавцом.

— Ложись в постель. Будет хорошо — тепло и приятно.

Он снял галстук, рубашку — и увидел на правом плече знак, стигмат — след руки, остановившей его в прыжке с веранды. Красные полосы. Похоже, они никогда не исчезнут. Он надел пижамную куртку, чтобы спрятать следы.

— Твоя карьера теперь полетит вперед, — попыталась успокоить его Таня. — Разве ты не рад?

— Конечно, — кивнул он, ничего не видя в темноте. — Очень рад.

— Иди ко мне, — сказала Таня, обнимая его. — Забудь обо всем. По крайней мере, пока.

Он потянул ее к себе. И стал делать то, о чем она его просила, и чего он сам хотел. Она была ловкая и хорошо справилась со своей частью. Они хранили молчание, пока она не выдохнула: «О-о!» и обмякла.

— Если бы можно было продолжать вот так бесконечно, — вздохнул Чьен.

— Это и была вечность, — сказала Таня. — Мы были вне времени. Это безграничность, как океан. Наверное, так было в кембрийскую эпоху, пока они не выползли на сушу. И есть только один путь назад — когда мы занимаемся любовью. Вот почему это так много значит для нас. В те времена мы были как одно, как одна большая медуза. Теперь их много выбрасывают на берег волны.

— Выбрасывают на берег, и они умирают, — поежился он.

— Можешь принести мне полотенце? — попросила Таня.

Голый, он пошлепал в ванную за полотенцем. Там он снова увидел свое плечо — то место, где Оно его ухватило, втащив назад. Наверное, чтобы поиграть с ним еще.

След почему-то кровоточил.

Чьен промокнул кровь, но она тут же выступила опять. Сколько же у меня осталось времени? — подумал он. Наверное, немного.

Вернувшись в спальню, он спросил:

— Ты не устала?

— Нисколько. И если у тебя еще есть силы…

Она смотрела на него лежа, едва видимая в смутном ночном свете.

— Есть, — сказал он.

И прижал Таню к себе.