Вера Павлова в Журнальном зале- 2013

Sunday, December 29th, 2013

Вера Павлова в Журнальном зале- 2013

Журнальный зал | Новый Мир, 2013 N11

Павлова Вера Анатольевна родилась и живет в Москве. Окончила музыкальный колледж МГИМ им. А. Г. Шнитке и Российскую академию музыки им. Гнесиных. Лауреат премий Аполлона Григорьева (2000), «Anthologia» (2006) и других. Автор восемнадцати поэтических книг.

* *

*

Стихотворение — сторожка,

точней, охотничья избушка:

полузаглохшая дорожка,

полузаросшая опушка,

кто набредёт — тот и привечен,

тот получает во владенье

коробку спичек, хворост, свечи,

чай, сухари, стихотворенье.

* *

*

Мастерица слёзного литья,

знаю всё про это ремесло,

но ещё не знаю, как кутья

делается, крепкое весло

опускается, а плеска нет,

как скользит тяжёлая ладья,

как смотрит без слёз на голый свет

мастерица слёзного литья.

* *

*

Давшая мне имя

не может его вспомнить.

Бабушка! Припадаю

к впалой груди, глажу

по белой головке, целую

дряблую шейку, щёчки,

губы... Она смеётся,

она говорит сиделке:

— Это моя Верочка!

* *

*

Капельмейстер капельниц,

спешат твои клепсидры!

Мне когда-то нравились

напевы панихиды,

мне когда-то плакалось,

мне когда-то пелось...

Где, капельмейстер капельниц,

моя былая смелость?

* *

*

Обмыли живою водою,

в живую землю зарыли,

полили слезой живою,

живою травой укрыли,

предали сухие кости

живому огню распада.

Спи, милая, не беспокойся:

всё сделано как надо.

* *

*

Офтальмолог, помолчи!

Школьный проездной

на воздушный шаг, ключи

от души родной,

земляков на облаках,

светлячков в снегу

не могу найти в очках.

Без очков — могу.

* *

*

Уйду из жизни? Улечу,

а лучше — уплыву.

Не доставаться же врачу

и глиняному рву!

Плыть на спине, закрыв глаза,

и обогнать рассвет

за горизонтом горя, за

чертой, которой нет.

* *

*

Тенистый двор,

где до сих пор

сушат бельё под окнами,

восточный ковёр

на школьный забор

кидают и громоподобными

ударами оглашают Москву,

из форточек рвутся мелодии,

и я полвека соседей зову

Тётьнадей и Дядьволодею.

* *

*

Чужая страна — картинка:

у ратуши медный витязь,

готический храм поджарый,

на площади гули-гули,

а родина — невидимка:

чтобы её увидеть,

нужны баррикады, пожары,

трассирующие пули.

* *

*

Переполнена то мужчиной,

то ребёнком, то молоком,

то кастальскою дармовщиной,

не оставила на потом

ничего. Но сточились перья,

и настало Потом, навсегда

переполнив чашу терпенья,

страха, нежности и стыда.

* *

*

Тело живёт сегодня.

Разум живёт завтра.

Сердце живёт вчера.

Память — старая сводня:

скаредна, воровата,

взбалмошна, не добра,

лицемерна, плаксива.

Мастерица истерик,

где мои женихи?

Там, где хмель и крапива,

незабудки, бессмертник,

трын-трава, лопухи.

* *

*

Бабье лето — весна осени,

позабывшей, что скоро зима,

что ещё лет семь или восемь — и

опустеют мои закрома.

Так затягивай оду к радости,

подставляя солнцу чело.

Что я знаю о скорой старости?

Ничего. Совсем ничего.

* *

*

На заре вставала

(как песенка проста!),

море целовала

в солёные уста,

смертна понарошку,

пока передо мной

солнечная дорожка

в два-три шажка длиной...

* *

*

Похоронила родителей —

и что-то случилось с улыбкой:

стала чужой, стеснительной,

неуверенной, зыбкой,

будто резцы молочные

выпали сразу оба...

Как крепко они заколочены,

два маленьких лёгких гроба!

* *

*

Закат: золотые ризы

речного иконостаса.

Допета жизнь до репризы,

до предпоследнего часа.

Но ясно кувшинкам, ивам,

известно стрекозам, роще,

что если умрёшь счастливым,

воскреснуть гораздо проще.

* *

*

Латая, стирая, утюжа,

укачивая вечерами...

Жена да прилепится к мужу,

как марля к запекшейся ране,

до свадьбы, увы, не зажившей.

И так повреждения жутки,

что будет врачебной ошибкой

расстаться хотя бы на сутки.

* *

*

Дети — инопланетяне.

Внуки — земляки.

Дед и внучка, дружно тянем

рыбку из реки.

Щука. Крупная. У рыбки

зубки — будь здоров!

А у нас на две улыбки —

дюжина зубов.

* *

*

Жукопись древоточца:

арабская вязь, иврит?

Луг: полевая почта,

грамотка от аонид.

Клюнуло: лещ, карась ли?

Дух вологодских маслят

на вологодском масле.

Хватит писать — подгорят!

* *

*

Сколько жизни во мне!

Хватит на десятерых.

Видимо, я была

рождена, чтобы родить

десятерых детей

и каждого выучить музыке.

* *

*

Конькобежцы, конькобеженцы

от декабрьской диктатуры.

Как ни петь, как ни утешиться,

кое-как чертя фигуры —

пистолетик или ласточку?

Отстрелялись. Улетели.

Сели у катка на лавочку.

Отдышались еле-еле.

* *

*

Как в кино: клубится в солнечном свете

кавалерии коленчатый вал.

У доски нарядный дедушка Федя.

Он рассказывает, как воевал.

И внимают в непривычном молчанье

матершинники, лгуны, бунтари,

незадачливые однополчане,

одноклассники родные мои.

* *

*

Прятки: на глаза не попадайся.

Салки: избегай прикосновенья.

Жмурки: уклоняйся от объятий.

Вышибалы. Ножички. Войнушка.

* *

*

Мы в небе,

внутри неба,

небо вокруг нас,

везде небо,

одно небо,

сколько хватает глаз.

Глаз не хватает.

Тает, тает

облачная пелена.

Внизу — вершина.

Пилот, скажи нам,

это какая страна?

* *

*

Я идеальная жена,

мечта матроса:

нежна, прекрасно сложена,

сладкоголоса.

Меня подвыпивший дружок

в ночи угарной

слепил из снега и обжёг

в печи гончарной.

* *

*

ключ

конёк

крошащийся мел

пальцем по воде

в небе песнями

В плюс С равняется Л

уравнение

с тремя

неизвестными

* *

*

Со временем голос привык

в рулады укладывать вой.

В гареме твоих горемык

я буду любимой женой,

давая волю слезам

и видя почти наяву,

как ты улыбаешься там,

довольный, что в рифму реву.

Дидона

Жизнь покинула меня.

Горестной, мне

не согреться у огня,

только — в огне.

Не сумела очагом

стать моряку,

значит, стану маяком:

факел зажгу

и, надев, как в оны дни,

царский наряд,

косы распущу — они

славно горят.

* *

*

Смертию смерть поправ:

химиотерапия.

Доктор, конечно, прав.

Милые, дорогие

здоровые клетки — не вам

чаша с мёртвой водою!

Держитесь, родные. А там

вволю напьёмся живою.

* *

*

Не больше, чем ягод в ладони,

не больше, чем яблок в подоле,

чем в шапке яиц, — не больше

в сердце несу любимых.

* *

*

Колокольня — скворечник

для шестикрылых.

Рад-радёхонек грешник,

что прикормил их.

Чем? Малиновым звоном

по-над рекою

и стишком умилённым

про колокольню.

* *

*

Так ли красна смерть на миру,

так ли важна смерти причина,

не всё ли равно, от какой умру —

от излечимой, от неизлечимой —

болезни? Зачем гадать, ворожить,

врача вызывать, окликать херувима,

если до смерти хочется жить,

и это желание исполнимо?

* *

*

ибо книжечка поэта

если до конца честна

не парад ура победа

а гражданская война

победителей не будет

побеждённых несть числа

лишь ленивый не осудит

если до конца честна

* *

*

Пойте, разведёнки,

радуйтесь, кликуши, —

выросли на ёлке

яблоки и груши,

свечки и конфетки,

ангелы и феи

и щелкунчик ветхий

с петелькой на шее.

* *

*

Благовест. Полуденная нега.

Купола. Распахнутая грудь.

От густого клевера до неба —

только колокольню протянуть.

Протянула. Облако добыла.

Перистое птицами расшей.

Церковь над рекой. Цветы. Могилы.

Четвертные паузы стрижей.

Source URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2013/11/1p-pr.html

* * *

Опубликовано в журнале:

«Знамя» 2013, №9

Вера Павлова

Заслуженный натуралист

Стихи

Об авторе | Вера Анатольевна Павлова родилась в Москве. Окончила музыкальный колледж им. Шнитке и Академию музыки им. Гнесиных. Лауреат премий имени Аполлона Григорьева, «Антология», «Московский счет». Автор восемнадцати стихотворных книг. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 9, 2012.

* * *

Чуть-чуть повернись, на треть,

пускай не ко мне — к стене.

Боюсь на тебя смотреть,

когда ты спишь на спине,

руки сложив на груди.

Тиха, неподвижна грудь...

Храпи, ну хоть носом свисти,

а то мне никак не уснуть.

* * *

Любимица. Наследница.

Союзница. Подружка.

Пепельница на лестнице.

Будильник под подушкой.

Я вымыла, ты вытерла.

Заходится будильник...

И видимо-невидимо

заколок-невидимок.

* * *

Венчание. Свеча. Рука бела.

Радуйтеся, Надеждо, Веро, Любы!

И так вино из ковшика пила,

что все невольно облизали губы,

и так кольцо ей было в самый раз,

и так дрожал венец в руках у дружки,

что спутали с шестым четвёртый глас

на клиросе девицы и старушки.

* * *

Медленней шаги,

ветер холодней

там, где старики

кормят голубей.

Стоит ли труда?

Голь, космополит,

голубь никогда

не бывает сыт.

* * *

Хребты, леса, потоки,

предгорья, перелески,

селенье у дороги,

окошки, занавески,

гамак, малина, баня,

скворешник у застрехи,

минутное желанье

остаться тут навеки.

* * *

колодец колокольня

колокол ведро

зачерпнёшь уголья

пригубишь серебро

плеск подземной тверди

благовест цикад

сладкий привкус смерти

капель звездопад

* * *

Разжимается бутон кулака,

распускается цветок о пяти

лепестках, и расцветает рука,

и другую умоляет: цвети! —

И цветут. И золотые шмели

поцелуев опыляют ладонь.

Но поникли, но, увы, отцвели,

но попрятались в карманы: не тронь.

* * *

Белка, бегущая по проводам,

как телеграмма...

Белоголовые, как они там,

папа и мама,

за океаном? На кухне сидят,

курят, такие

маленькие! Догорает закат,

Жжёт ностальгия.

* * *

Потеряешь отца — сирота.

Потеряешь мужа — вдова.

Потеряешь дитя — …Немота.

Слова нет. Бессильны слова.

Помню: мама стоит у окна,

губы сомкнуты, взгляд незряч,

час, другой… Тишина. Тишина.

Голос бабушки: «Ира, плачь».

* * *

Прижимаюсь к тебе животом — спина ревнует,

прижимаюсь к тебе спиною — ревнует грудь.

Части тела, они своенравны, поэтому — ну их.

Кроме сердца. Сердце так умеет прильнуть,

так укутать, укрыть, спеленать, подоткнуть одеяло,

что согреешься весь, до последнего волоска.

Не касаясь губами, спящего целовала,

не касаясь, улыбкой, прядь убирала со лба.

* * *

О ком это трезвоним мы?

О ком это долдоним мы?

Все имена — синонимы.

Все имена — омонимы.

Кого бы мы ни кликали,

как эхо, откликаются

несметные, безликие

скитальцы и скиталицы.

* * *

Была плохой хозяйкой —

десять лет не знала,

работает ли духовка.

Потом взялась за ум,

стала хорошей хозяйкой,

теперь точно знаю:

не работает.

* * *

Из чего в богадельнях

делают Бога?

Из сорочек нательных,

алого сока,

из огня, бормотанья,

сладкого дыма, —

из того, что страданье

неутолимо.

* * *

Я знала его назубок,

косы канон трёхголосный:

расталкивала лежебок,

плела покорные косы,

вела, вероломная мать,

отроковиц на закланье…

Позволь им подольше поспать,

министр образованья!

* * *

Книга на полке — в профиль.

Книга в руках — анфас.

Книга, родная, пробил

обетованный час.

Книга, бра над кроватью

возжено. Мы одни.

Раскрой, распахни объятья,

ко мне каждой буквой прильни.

* * *

Дорогие друзья — по всему свету.

Дорогие гробы — только в России.

Дорогие мои, я скоро приеду.

Все слова любви остаются в силе.

Под землёй отдыхаете, на курортах?

Спите в тихих комнатах, в долгих комах?

Не делю людей на живых и мёртвых,

только на любимых и незнакомых.

* * *

Страстосфера — воздушный слой

высотой в человеческий рост

плюс такой же слой под землёй,

если над — пустынный погост,

покосившиеся кресты,

полинявшие лица анфас

и трава вот такой высоты —

выше солнца, надгробий, нас.

* * *

Параллельные не пересекаются.

Параллельные мажор и минор

в каждой нотке пересекаются.

Возглашение дьякона. Хор.

Разве хором поют колыбельные?

Да, поют, если спящий не спит.

Отпеванье. Миры параллельные

только музыка примирит.

* * *

Объявляю зонтик открытым,

объявляю дождик грибным,

объявляю горе забытым,

объявляю город родным,

прошлое — промытым до блеска,

будущее — ждущим меня…

Как тебе такая повестка

пасмурного зимнего дня?

* * *

Врач ушёл. Пришла тоска,

села на кровать

и спросила старика,

кем он хочет стать —

памятником, кораблём,

миллионом книг?

— Шеф-поваром вагона-ресторана Восточного экспресса, —

ответил старик.

* * *

Буквы полустёртые,

высокая печать…

Научите, мёртвые,

живую выживать!

— Фиг тебе! — кривляются,

валяют дурака,

и книга закрывается

на тридцать три замка.

* * *

Заслуженный натуралист,

обворовав кувшинку,

вставляю плотный влажный лист

в пишущую машинку.

Была б эклога — зашибись!

Но в творческом запале

все рычажки переплелись,

все клавиши запали.

* * *

Впитавшая страх перед голодом

с бабушкиным молоком,

жестянками с кофе молотым

наполняю шкаф — на потом,

потому что, смертельно точные, —

злой хронометр, хромой метроном, —

истекают часы песочные

чаем, сахаром, рисом, пшеном.

* * *

Папа собирал камни

и раздавал их по пьяни:

пириты, халькопириты,

аметисты, гранаты.

Папа, папа, не надо!

Зачем пьяному в стельку

соседу по лестничной клетке

коллекция халцедонов:

агат, сердолик, оникс?

* * *

Чаще паэльи, плова

в дело идёт кутья.

Господи, Ты — слово.

Я — буква твоя.

Дай же мне, даждь ми силы

не в колыбель, не в кровать —

в землю укладывать милых,

сорной травой укрывать.

* * *

До одури, до могилы

охотится словолов

за словом такой силы,

что треснут стёкла очков

у критика, что читатель

поверит — любовь не зла,

что скажет Жизнеподатель:

ладно, твоя взяла.

* * *

Христос воскресе

Гитлер капут

военны песни

внуки поют

от силы помнят

первый куплет

прошло неполных

семьдесят лет

* * *

Попросили благословения по Скайпу.

Сообщили о помолвке в Фэйсбуке.

Выложили в Ютьюбе свадьбу.

Скринсейвер Писи — внуки:

мальчик и… тоже мальчик.

Эсэмэска: Приедешь? — Приеду.

Смайлик. Сердечко. Смайлик.

Подарить им, что ли, по айпэду?

* * *

Дети делают деньги,

делают день-деньской,

увлечены по-детски

детской своей игрой:

цифры рисуют криво

детской своей рукой,

сотню один рисует

и миллион — другой.

А за стеной, в прихожей,

тоже увлечены,

в поисках денег карманы

выворачиваем мы,

плоско шутя на тему

посоха и сумы.

Нет, на метро не хватает.

Дети, дадите взаймы?

http://magazines.russ.ru/znamia/2013/9/1p-pr.html

Опубликовано в журнале:

«Арион» 2013, №2

читальный зал

Вера Павлова

Отложи на потом

***

Книга: сновиденье

и сонник — два в одном.

Что лучше чтенья? — Чтенье

вдвоем, вслух, перед сном.

Утолит ли жажду

соленая вода?

Пушкин снился дважды.

Онегин — никогда.

***

Облака. Водоем.

Поплавок непотопляем.

Мы пока поживем.

Мы потом поумираем.

Родилась. Умерлась.

Эй, возвратная частица,

умирающим всласть

разрешают возвратиться?

***

Ночь сновидцу не темна.

Сновиденьеведка,

на полях седьмого сна

делаю пометки:

это — выписать в тетрадь,

явно пригодится,

это — мужу рассказать,

если он приснится.

***

Холмы такие зеленые, что — синие,

небо такое синее, что — зеленое,

море такое зеленое, такое синее,

что я не помню, о чем я всю ночь плакала.

***

Баю-баю, бабушка...

Стилем баттерфляй

уплывает бабочка

по теченью в рай:

светлые излучины,

тишь да благодать...

Бабочки научены

под водой летать.

***

Между первой и второй

чашкой кофе

перерывчик небольшой —

в восемь строчек:

не успеешь записать,

как с галерки

их освищет, закипев,

глупый чайник.

***

Муза, трудный подросток,

ты просто отбилась от рук:

среди пустых вертихвосток

находишь себе подруг,

шпионишь в родительской спальне,

к снам подбираешь ключи

и разглашаешь тайны,

не зная, какие и чьи.

***

Там, где кончается Еще

и начинается Уже,

белеет в темноте плечо,

по межлопаточной меже

стекает ночь. Летите, сны,

игрушечные корабли,

к обратной стороне Луны

с обратной стороны Земли.

***

муравей в рукаве

стрекоза на Рабле

человек на траве

на земле на Земле

у Земли на груди

спит свернувшись клубком

погоди не буди

отложи на потом.

***

Тело оставив постели,

очнусь в невесомом посттеле —

и к зеркалу: хороша,

нарядна, румяна душа,

а тело в постели — нет:

былой красоты и след

простыл... Красоту былую

в запекшийся рот целую.

***

В семь часов уже темно.

С книжкой в кресле нежишься.

Желтый лист влетел в окно,

попросил убежища.

Нелегала приюти

и найми закладкою.

Книга, что там впереди?

Послесловье краткое.

***

Выйдя из пены белья,

самозабвенно

кутаясь, как в соболя,

в мыльную пену,

празднуй, Венера в мехах,

гордую зрелость!

Вот и осилила страх.

Вот и согрелась.

***

В тот день, в картинной галерее,

из рам тяжелых, золотых

портреты на меня смотрели

внимательней, чем я на них,

чем ты — на юную красотку,

она — на фотоаппарат.

Из скольких взглядов воздух соткан!

Холст. Масло. Триста лет назад.

***

И только в гостиничном зеркале

увидишь, что — постарела.

Дoґма зеркало не замечает

маленьких изменений,

дoґма зеркало привыкло

заискивать, угождать, унижаться,

ослепленное любовью.

А в гостинице зеркало равнодушно

и надменно. Его не подкупишь

жалкими чаевыми.

***

дельфинья

улыбка

Джоконды

***

Вечнозеленые желтеют,

но не по осени, не скопом,

не наизусть, не по привычке,

не утешаясь, что на время,

но тяжело, но удивленно,

стыдливо, тускло, неумело.

***

Я знаю, как всласть

вдыхать-выдыхать,

как гласные прясть,

согласные ткать,

я знаю, как вить

гнездо на ветру, —

мне будет, где жить,

когда я умру.

***

Дружить домами и дворами,

соленьями и пирожками,

шарфами, кофтами, зонтами —

простынешь, вымокнешь, возьми! —

кладовками и кошельками,

мужьями, книжками, стишками,

собаками и стариками

и непутевыми детьми.

***

немного земляники

каникулы в раю

моя закладка в книге

обогнала твою

но обе от начала

недалеко ушли

кувшинки у причала

окраина земли

***

знаю заранее

более-менее

что умирание

это падение

в небо

прими его

знают растения

силу всемирного

звезд тяготения

***

просодия спросонья

капели воробьиной

родное заоконье

с раздвоенной рябиной

одна суха как рапорт

другая всплеск цветенья

их посадил мой папа

в честь моего рожденья http://magazines.russ.ru/arion/2013/2/1p-pr.html

Sent on Sun, Dec 29th, 2013, via SendToReader

Books of the day

The Boy from Reactor 4 (by Orest Stelmach)

A top-notch, fast-moving thriller with gripping authenticity from Stelmach's knowledge of politics, history, and crime in Eastern Europe and America.

The Husband's Secret (by Liane Moriarty)

"The Husband's Secret is so good, you won't be able to keep it to yourself." — USA Today

City of Ashes (The Mortal Instruments) (by Cassandra Clare)

Clary Fray just wishes that her life would go back to normal. But what's normal when you're a demon-slaying Shadowhunter, your mother is in a magically induced coma, and you can suddenly see Downworlders like werewolves, vampires, and faeries? If Clary left the world of the Shadowhunters behind, it would mean more time with her best friend, Simon, who's becoming more than a friend. But the Shadowhunting world isn't ready to let her go -- especially her handsome, infuriating, newfound brother, Jace. And Clary's only chance to help her mother is to track down rogue Shadowhunter Valentine, who is probably insane, certainly evil -- and also her father.