Вермахт против евреев. Война на уничтожение

1.1. Германская армия и антисемитская политика нацизма в 1933-1939 гг.

Превращение вермахта в лояльного исполнителя нацистской программы геноцида евреев совершилось не внезапно, а стало результатом сложного процесса развития германской армии как интегральной составной части общества. В годы Второй мировой войны многомиллионный вермахт, постоянно пополнявшийся вчерашними рабочими и крестьянами, ремесленниками и чиновниками, инженерами и учителями, превратился в вооруженный народ. Отдавая и исполняя преступные приказы, верша самочинный суд и расправу, они руководствовались сформированными задолго до этого ценностными ориентирами и привычками, идеологией и нормами поведения.

Долгое время было принято считать, что истребление евреев было делом рук узкой клики исполнителей, а немецкий народ пребывал в полном неведении об убийстве миллионов людей. Исследования последних лет свидетельствуют о том, что сотни тысяч немцев участвовали в уничтожении евреев, миллионы знали о нем или имели возможность узнать. «Без национал-социалистов и без Гитлера Холокост был бы невозможен. Но точно такой же важной была высокая степень готовности большинства обычных немцев сначала одобрить, поддержать свирепое преследование евреев в 30-е гг., часто даже активно содействовать ему и, наконец… участвовать в убийстве евреев. Без этой готовности режим не смог бы убить 6 миллионов евреев. Приход к власти национал-социалистов и готовность немцев последовать за антисемитизмом, ставшим государственной политикой, были в равной мере необходимыми предпосылками Холокоста», – пишет Дэниел Голдхаген[45]. Поэтому так важен взгляд на предысторию Холокоста, когда были заложены идейные и организационные предпосылки превращения вермахта в палача европейских евреев.

Хотя к концу XIX века евреи заняли прочное положение в немецком обществе, искусстве и науке, многие немцы с неохотой взирали на еврейское влияние в экономической и культурной жизни и приветствовали постепенную отмену эмансипации и равноправия, коль скоро они совершались «законным путем». Идеология антисемитизма базировалась на почве традиционной христианской враждебности по отношению к иудеям; национализма, который понимал немецкую нацию не как сообщество политических единомышленников, а как общность крови и происхождения; консервативного антимодернизма, который идентифицировал еврейство со всеми негативными сторонами тогдашнего промышленного капитализма и политического прогресса; наконец, на почве ненависти к чужакам и зависти, которая, особенно в периоды социально-экономических неурядиц, обвиняла в собственных неудачах козла отпущения[46].

Соавторами идеологии немецкого антисемитизма были не только Х. С. Чемберлен, Ж. Гобино, Ж. де Местр, Л. де Бональд, Р. Вагнер, Г. фон Тройчке, но и М. Лютер, И. Г. Гердер, И. Г. Фихте, Е. Дюринг, катедер-социалисты А. Вагнер и Ф. Лист, анархисты М. Штирнер и Г. Альвардт. За исключением Лессинга, Гете, Шеллинга и Гегеля, «почти все крупные немецкие поэты и мыслители, даже если они не были явными антисемитами, часто неосознанно представляли антисемитский образ мыслей, который резко противоречил представляемой ими гуманистической философии», – сделал нелицеприятный для немецкой культуры вывод еще в начале 40-х годов американский политолог и историк Франц Нойман. Он отмечает, что «вместе с освободительными войнами антисемитизм в Германии стал постоянной политической силой, эра Бисмарка превратила его в народное движение». Хотя далеко не все ученые, деятели искусства, политики поддерживали антисемитские воззрения, задолго до прихода Гитлера к власти появились три тезиса, позднее заимствованные нацистским фюрером: первый идентифицировал еврейство и негативные стороны капитализма, второй провозглашал евреев вождями марксистского социализма, третий же говорил о всемирном еврейском заговоре, объявляя евреев вождями и мирового капитализма, и мирового социализма[47].

Антисемитские идеи прочно укоренились не только в немецком гражданском обществе, но и в армии. В начале XIX века в большинстве германских государств евреи получили гражданские права, в том числе и право отбывать воинскую повинность, от которой можно было откупиться, уплатив особый выкуп (Бранденбург) или рекрутские деньги (Позен). Прусский «Закон об обороне» 1867 года также не содержал никаких особых постановлений о евреях или лицах с примесью еврейской крови: все граждане государства независимо от национальности отбывали воинскую повинность. Это не означало, однако, что евреи достигли полного равноправия в прусской армии: офицерский корпус решительно противился допуску евреев в свои ряды, отстаивая свою профессионально-сословную исключительность, руководствуясь религиозными и националистическими мотивами. Лишь в баварской армии евреи производились не только в офицеры резерва, но и зачислялись на действительную воинскую службу[48].

Это объясняет, почему накануне Первой мировой войны в кайзеровской армии не было ни одного офицера еврейской национальности, в то время как в австро-венгерских вооруженных силах их насчитывалось 2 179, включая одного фельдмаршала, в Италии – 500, во Франции, несмотря на «дело Дрейфуса», – 720. И, хотя в Германии во время Первой мировой войны в офицеры было произведено 2 тысячи евреев, процесс их эмансипации в военной среде воспринимался как временное явление. Именно немецкие евреи в ноябре 1916 года по приказу прусского военного министра подверглись возмутительной проверке «уровня патриотизма», который следовало оценить, установив численное соотношение призванных в армию евреев и всего еврейского населения Германии[49].

Приход к власти большевиков в России рассматривался сквозь призму старых антисемитских стереотипов, существовавших в немецкой армии, и привел к формированию нового образа врага – «еврейского большевизма». Уже летом 1918 года один немецкий офицер приравнивал большевиков в России к «банде евреев» и мечтал увидеть несколько «этих еврейских парней» повешенными на Кремлевской стене[50].

Веймарская республика и ее армия – (рейхсвер) также не гарантировали евреям равноправия. Ветеранов войны не принимали в такие популярные военизированные организации, как «Стальной шлем», многие генералы, как отставные, так и находившиеся на службе, не скрывали своих антисемитских взглядов. Для защиты своих интересов ветераны-евреи были вынуждены объединиться в собственный Еврейский союз фронтовых солдат. Такое положение дел обусловливало трудности с зачислением в профессиональную 100-тысячную армию, тормозило и без того медленное продвижение по службе. Отметим, что официальный рейхсвер и его главнокомандующий президент Пауль фон Гинденбург осуждали антисемитизм, поэтому после прихода Гитлера к власти многие евреи надеялись если не на защиту со стороны армии, то по крайней мере на ее нейтралитет. Однако оказалось, что национал-социалисты могли проводить антисемитские мероприятия, не опасаясь противодействия со стороны рейхсвера. Многие офицеры приветствовали приход нацистов к власти и первые шаги гитлеровского правительства, надеясь, как писал в феврале 1933 года в частном письме подполковник Готхард Хейнрици, что «мы, наконец, выберемся из этого марксистско-еврейского свинства»[51].

Терпимость офицерского корпуса к нацистской политике расовой дискриминации объясняется не столько бытовым антисемитизмом многих офицеров, сколько совпадением большинства ближайших и среднесрочных целей офицерства и нацистского фюрера. Как национал-социалисты, так и рейхсвер стремились демонтировать «систему» – демократическую парламентскую республику – и создать на ее месте авторитарное государство, подавить рабочее движение и левые партии и добиться интеграции армии в современное общество, отменить «Версальский диктат» и, восстановив всеобщую воинскую повинность, превратить Германию в ведущую военную державу Европы. Для достижения этих целей оба партнера были готовы на взаимные уступки. Гитлер формально признал традиционный прусский принцип дуализма политического и военного руководства, выдвинув доктрину двух опор национал-социалистического государства – Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) и армии. Рейхсвер, со своей стороны, допускал ограниченное вмешательство партийных учреждений в пропагандистскую работу в войсках, произвел изменения в военной символике, униформе и ритуалах, изменил принципы кадрового отбора офицерского состава, молчаливо взирал на преследования нацистами католической и протестантской конфессий и даже стерпел физическую ликвидацию своих прежних руководителей – генералов Курта фон Шлейхера и Фердинанда фон Бредова, убитых в ходе Ночи длинных ножей летом 1934 года. Составной частью политики руководителей рейхсвера в Третьем рейхе было и молчаливое одобрение травли немецких евреев.

Начало притеснений не заставило себя ждать. Приход Гитлера к власти вызвал активные действия сторонников нацистов, прежде всего штурмовиков, на местах. Уверенные, что причиной всех социально-экономических катаклизмов являются евреи, штурмовики уже в марте 1933 года практиковали принудительные увольнения их с предприятий, нападения на еврейские лавки и универмаги, погромы адвокатских контор и врачебных кабинетов, осквернение синагог и отправку евреев в «дикие», то есть не санкционированные законом концлагеря. Партийное руководство покрывало эти действия штурмовых отрядов (СА) и выдавало их за спонтанные проявления народного гнева. Гитлер, не желая закрывать отдушину для своих сторонников и в то же время стремясь продемонстрировать способность нового правительства навести порядок, принял решение о проведении 1–3 апреля 1933 года бойкота еврейских гешефтов и издания первой серии антисемитских законов. Бойкот, пришедшийся на субботу, воскресенье и понедельник, свелся к пикетированию еврейских магазинов, адвокатских контор и медицинских кабинетов. Гораздо большее значение имело издание в течение апреля нескольких законодательных актов, в соответствии с которыми запрещалась профессиональная деятельность врачей больничных касс, судей, прокуроров и адвокатов еврейской национальности, для еврейских школьников и студентов были установлены квоты приема в учебные заведения[52].

Военный министр генерал-фельдмаршал Вернер фон Бломберг (1933-1938)

В закон о восстановлении профессионального чиновничества от 7 апреля был включен специальный арийский параграф (§ 3), согласно которому чиновники неарийского происхождения подлежали увольнению в отставку. Исключение было сделано только для ветеранов Первой мировой войны (фронтовых бойцов), а также для отцов и сыновей погибших военнослужащих[53]. Неарийцами считались чиновники, чьи родители или их родители были неарийского происхождения. К фронтовым бойцам причислялись участники сражений, боев, позиционной борьбы и осад, а также участники вооруженных столкновений в Прибалтике и Верхней Силезии, боев против спартаковцев, сепаратистов и «врагов национального возрождения». Четырнадцатого июня 1933 г. начальник канцелярии министерства рейхсвера Вальтер фон Рейхенау предложил считать ветеранами также солдат и чиновников ВМФ, которые служили на кораблях, участвовавших в сражениях, боевых походах, поиске и тралении мин, сопровождении подводных лодок. В то же время Рейхенау и министр рейхсвера Вернер фон Бломберг настаивали на том, что понятие фронтового бойца не может быть слишком широким – ветеранами считались только непосредственные участники боев, «которые прошли через ад из огня и железа». На многочисленные просьбы участников войны о расширении понятия ветерана или об отдельных исключениях министерство рейхсвера отвечало отказами[54].

Летом 1933 года руководство рейхсвера включилось в кампанию официальной антисемитской пропаганды. В военном еженедельнике «Militärwochenblatt» была опубликована статья «Солдат и национальная революция», в которой говорилось о необходимости борьбы со всеми «расово чуждыми» и «неполноценными» с целью создания тотального государства как высшей формы объединения людей, родственных в расовом и мировоззренческом отношении[55]. Первого октября евреи были исключены из военного союза «Киффхойзер». Чтобы избежать позорной процедуры изгнания, им был предложен добровольный выход или переход в Еврейский союз фронтовых солдат. Даже фон Бломберг указал руководству «Киффхойзера» на то, что подобные действия выходят за рамки действующего законодательства. Наконец, в начале 1934 года в прессе была развернута кампания по переоценке участия евреев в Первой мировой войне: в результате пересмотра официальных данных количество евреев – участников войны снижалось с 10 до 7 тысяч человек и делался вывод о том, что они уклонялись от выполнения долга перед родиной[56].

Историки полагают, что фон Бломберг сначала хотел удержать армию в стороне от разгула антисемитизма. На совещании командующих военных округов в июне 1933 года он объявил, что положения закона о защите профессионального чиновничества не будут распространяться на военнослужащих и что в его намерения входит только изменение правил вступления в брак и правил зачисления новых офицеров, чтобы воспрепятствовать в будущем доступу в армию евреев. Возможно, на позицию министра рейхсвера влияло и отношение к проблеме президента Гинденбурга и консервативных партий, которые вместе с военным руководством составляли особый лагерь в коалиционном гитлеровском правительстве. Известно, что именно Гинденбург настаивал на льготах для ветеранов Первой мировой войны при применении арийского параграфа. Благодаря этому в 1933 году продолжали заниматься профессиональной деятельностью 60 % евреев-адвокатов, 50 % судей и прокуроров, 75 % врачей больничных касс[57].

Роспуск консервативных партий летом 1933 года привел к тому, что рейхсвер остался с гитлеровским движением один на один и мог отныне рассчитывать только на поддержку президента. К тому же стремление штурмовиков заменить профессиональную армию народным войском вызывало необходимость всеми возможными способами завоевать доверие Гитлера в преддверии возможного столкновения с СА. В этих условиях 28 февраля 1934 года Бломберг приказал распространить действие арийского параграфа на военнослужащих. Решение об увольнении солдат и офицеров, которые не могли документально подтвердить свое арийское происхождение, принимали министр рейхсвера или начальники военных округов. Всеобщую проверку и увольнения было приказано произвести до 31 мая 1934 года. Письменный протест президента Еврейского союза фронтовых солдат Левенштайна, направленный президенту, остался безуспешным. Более того, вскоре еврейским молодежным союзам было запрещено заниматься военным обучением своих членов[58].

В результате проверки арийского происхождения из рейхсвера было уволено 10 офицеров, 60 солдат, матросов и унтер-офицеров. Так как закон о восстановлении профессионального чиновничества не распространялся на военнослужащих, то увольнения мотивировали недостаточными способностями. Включение арийского параграфа в военное законодательство имело большое значение для развития отношений между рейхсвером и нацистским режимом: в святая святых армии – кадровую политику – был привнесен специфический нацистский принцип расового отбора. Представляется ошибочным мнение, что приказ Бломберга был воспринят в войсках болезненно и командующие военными округами и командиры воинских частей согласились с ним скрепя сердце. Эти утверждения основаны только на мемуарах бывших генералов вермахта, а иных доказательств массового протеста, несогласия или недовольства со стороны офицеров в архивах не обнаружено до сих пор. В то же время вполне справедливой представляется оценка ситуации, данная немецким военным историком Клаусом-Юргеном Мюллером: включение в военное законодательство арийского параграфа было одним из проявлений политики сотрудничества офицерского корпуса с гитлеровским режимом и одновременно оборонительной акцией против тех отрядов нацистского движения (СА, СС), которые ставили под вопрос политическую лояльность армии. Речь шла о самоутверждении рейхсвера, положение которого в Третьем рейхе оспаривалось руководителями СА. Многие члены НСДАП и других нацистских организаций сомневались в расовой чистоте офицерского корпуса и развернули кампанию критики военного руководства в прессе. В споре рейхсвера и штурмовиков Гитлер должен был поддержать только одну из сторон, поэтому любая критика в тот момент особенно нервировала военное руководство[59].

На фоне всеобщего молчаливого одобрения расового законодательства и равнодушия офицеров к судьбе бывших товарищей выделяется меморандум начальника штаба III военного округа (Берлин) полковника Эриха фон Манштейна, направленный шефу Войскового ведомства (Генерального штаба) генералу Людвигу Беку. Этот документ заслуживает обстоятельного анализа, поскольку проливает свет на подход к еврейскому вопросу тех, кто в годы Второй мировой войны отдавал приказы десяткам тысяч офицеров и солдат.

Манштейн не сомневался в справедливости применения арийского параграфа к вновь зачисляемым офицерам, но указывал Беку на вред придания этому постановлению обратной силы. Он поддерживал чистку среди судей, адвокатов, врачей, журналистов, деятелей искусства, так как в этой среде «все переполнено евреями» и «находится под еврейским влиянием». Он аргументировал, что в армии число евреев ничтожно, поэтому и всякое «еврейское влияние» отсутствует. Дав присягу, солдат обязался пожертвовать жизнь за Германию, а значит, продемонстрировал арийский образ мыслей. «Солдата с юридической точки зрения надо оценивать иначе, чем любого другого, так как он обещал рейху и народу не только свою рабочую силу, но и жизнь, потому что он был готов не только работать, как все остальные, но и сражаться и умереть за Германию». Имея в виду штурмовиков, Манштейн напоминал Беку о том, что применение арийского параграфа задним числом есть стремление определенных элементов разрушить офицерский корпус, «чтобы самим занять его место». За этой уступкой военного руководства неизбежно последуют обвинения радикальных сил в реакционности армии, и так будет продолжаться до тех пор, пока штурмовики не вытеснят из рейхсвера кадровых офицеров. Наконец, в меморандуме указывалось на опасные симптомы разложения сплоченной офицерской касты.

Считая увольнение солдат и офицеров несовместимым с кодексом офицерской чести, Манштейн не возражал против расового принципа как такового, а рассматривал введение арийского параграфа с точки зрения групповой исключительности офицерского сословия: «Несомненно, мы все безоговорочно поддерживаем национал-социализм и расовые идеи… Вместе с тем мы не должны забывать о солдатской чести, которая до сих пор неразрывно связывала нас». Он предлагал решение, которое гарантировало бы офицерскому корпусу его привилегированное положение, но ни в коем случае не могло устроить нацистов, исповедовавших биологический расовый антисемитизм:

«Если офицерский корпус в результате обстоятельной проверки придет к заключению о том, что тот или иной офицер настолько доказал свой арийский образ мыслей и что, несмотря на отсутствие чисто немецкой крови, он все же может считаться полноценным немецким солдатом, то никто в германском рейхе не должен больше отважиться нападать на этого офицера как на неарийца. Офицерскому корпусу должны быть предложены следующие вопросы о каждом офицере, попадающем под действие арийского параграфа:

1. Всегда ли этот офицер проявлял себя своим образом мыслей и поведением как полноценный немецкий солдат?

2. Уверен ли офицерский корпус, что этот офицер из-за наличия чужеродной крови не имеет черт характера, свойственных чуждой расе, которые могут повлиять на его арийский настрой?

3. Считает ли офицерский корпус этого офицера пригодным к дальнейшей службе?»

Если на все три вопроса давался единогласный утвердительный ответ, то министр рейхсвера мог заменить этому офицеру отсутствующие документы об арийском происхождении на документ о признании его арийцем офицерским корпусом. Аналогичные комиссии предлагалось организовать для участников войны, для унтер-офицеров и солдат. Меморандум Манштейна был единственным протестом из рядов офицерского корпуса. Профессиональная солидарность и кастовые идеи не выдержали проверки на прочность. Большинство офицеров оправдывало параграф, хотя и сожалело о судьбе своих друзей и товарищей. Это открыло дорогу для использования расового принципа отбора при создании вермахта[60].

16 марта 1935 года в Германии была восстановлена всеобщая воинская повинность. Военная служба объявлялась почетной обязанностью каждого гражданина государства. По этому поводу Еврейский союз фронтовых солдат сделал специальное заявление, в котором объявил неотчуждаемым правом немецких евреев отбывать всеобщую воинскую повинность с оружием в руках. Разумеется, Гитлер и не помышлял об этом. 21 мая он подписал закон об обороне, в котором расовым вопросам организации вооруженных сил посвящался специальный параграф: арийское происхождение становилось условием для отбывания действительной воинской службы, исключения допускались только с разрешения министра внутренних дел и военного министра. Немцам с примесью неарийской крови было запрещено занимать в вермахте командные должности, вступление военнослужащих в брак с неарийками влекло за собой лишение воинского звания. Призыв неарийцев в армию допускался только в случае войны. В официальных комментариях к закону неарийцы делились на две группы. В первую входили евреи, негры и «их помеси», а во вторую – все остальные ненемцы. К первой группе арийский параграф должен был применяться наиболее строго[61].

Летом 1935 года правительство организовало «спонтанные акции снизу» с целью подготовить население к новым притеснениям евреев и показать зарубежным наблюдателям, что нацистский режим способен законодательным путем гарантировать евреям определенное пространство для жизни. В парках, театрах и плавательных бассейнах появились таблички: «Евреи нежелательны», «Евреи – вон», «Евреям доступ запрещен», «Для собак и евреев бассейн закрыт». В кампанию травли включился и вермахт. Специальным приказом Бломберга военнослужащим было запрещено делать покупки в еврейских гешефтах. Но подчас на специальных стендах вместе с антисемитской газетой «Der Stürmer» вывешивались фотоснимки не только штатских немцев, пренебрегавших бойкотом, но и военных. В этот момент руководство НСДАП не желало портить отношения с армией, и 27 августа заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс отдал секретное распоряжение о немедленном удалении с этих стендов всех фотографий, которые свидетельствовали о посещении солдатами и офицерами еврейских магазинов[62].

Командующий сухопутными войсками генерал-полковник Вернер фон Фрич (1934-1938)

15 сентября очередной съезд НСДАП одобрил предложенные Гитлером расовые законы «О защите немецкой крови и немецкой чести» и «О гражданстве рейха». Первый запрещал браки между евреями и гражданами немецкой или родственной крови, а также внебрачные связи между ними. Евреям было запрещено нанимать женскую прислугу моложе 45 лет и вывешивать государственные флаги. До 31 декабря 1935 года надлежало уволить на пенсию всех чиновников еврейского происхождения. Второй закон проводил различие между жителями и гражданами рейха, которые имели гражданские права и обязанности[63]. Дополнительные распоряжения, изданные несколько недель спустя, признавали евреем того, кто имел трех предков-евреев второго колена и одновременно принадлежал к еврейской религиозной общине. Лица смешанного происхождения 1 степени (два предка второго колена) занимали промежуточное положение и потеряли все права к 1944 году. Лица смешанного происхождения 2 степени (один предок второго колена) могли становиться чиновниками. В результате при поддержке и одобрении вермахта в Третьем рейхе вступило в силу законодательство, которое сделало немецких евреев неприкасаемыми и свело к минимуму их социальные контакты.

Тридцать первого декабря 1935 года по приказу Фрича из сухопутных войск были уволены ветераны Первой мировой войны, которые раньше пользовались льготами. При проверке их расового происхождения требования к документам были настолько жесткими, что в случае сомнения проверялись предки до третьего колена включительно. В то же время Фрич понимал, что травля евреев разлагает офицерский корпус. Он издал секретный приказ о пресечении любых слухов о не арийском происхождении кого-либо из офицеров или их жен. В случае установления неарийского происхождения военнослужащего надлежало строго доверительно доложить об этом командиру. Наконец, все документы о проверке расовой чистоты были причислены к секретным. При этом для Фрича речь шла только о сохранении сплоченности офицерского сословия, а не о вопросах совести, морали или личных убеждений. В одном из частных писем, написанных три года спустя, он откровенно показывал солидарность с антисемитской политикой нацистов: «Вскоре после войны я пришел к убеждению, что надо выиграть три битвы, чтобы восстановить силы Германии: 1) битву против рабочего класса, ее Гитлер выиграл; 2) против католической церкви, лучше сказать, против ультрамонтанства; и 3) против евреев. Эту борьбу мы еще ведем. И эта борьба против евреев – самая трудная. Надеюсь, тяжесть этой борьбы ясна всем»[64].

Командующий Кригсмарине адмирал Эрих Редер принимает военный парад

Главнокомандующий военно-морским флотом Эрих Редер после краха Третьего рейха утверждал, что по еврейскому вопросу «мы», то есть командование ВМФ, «враждовали с партией». Он вспоминал: «Когда поднимался вопрос о евреях, служащих на флоте, я всегда лично вставал на их сторону и почти всегда выходил победителем. Два еврея – офицеры флота были уволены со службы на основании антисемитских Нюрнбергских законов. Мы позаботились о том, чтобы они смогли занять приличное положение на гражданской службе. Когда разразилась война, они были тут же возвращены на флотскую службу в прежних званиях и оправдали наше решение своим прекрасным и искренним выполнением своего воинского долга. В другом случае мне удалось убедить Гитлера и Гесса разрешить офицеру-еврею, о котором шла речь, остаться служить на флоте». Редер заявлял, что «каждый флотский офицер с еврейской кровью, без какого бы то ни было исключения, достойно и преданно нес свою службу на протяжении всей войны». Более того, по словам Редера, ему «удавалось даже вступаться за евреев, вообще не служивших на флоте». При этом он понимал, чем рискует: его слова и действия не изменят законов и инструкций, а лишь могут навлечь на флот неприятности. Тем не менее «в общении с Гитлером и другими высокопоставленными партийными деятелями мне удалось оградить от назойливых приставаний нескольких евреев, а для некоторых из них и добиться освобождения из концентрационных лагерей»[65]. Вероятно, такого рода заступничество либо было менее опасно, чем это пытается представить Редер, либо осуществлялось им не так уж часто. Из воспоминаний различных политиков, предпринимателей и деятелей культуры Тре тьего рейха известно, с каким раздражением Гитлер реагировал на попытки ходатайствовать за кого-либо из евреев. Проситель серьезно рисковал испортить отношения с нацистским вождем. А Редер не только сохранил свой пост, но и получил звание генерал-адмирала, а также был награжден золотым партийным значком.

Во второй половине 1930-х гг. в вермахте неукоснительно соблюдались расовые принципы нацизма. 26 июня 1936 года в закон об обороне были внесены изменения, в соответствии с которыми евреи не могли находиться на военной службе, в том числе и по призыву, а еврейские полукровки не могли занимать в вооруженных силах не только офицерские, но и вообще никакие командные должности, то есть быть унтер-офицерами[66]. После аншлюса Австрии в марте 1938 года все расовые правила вермахта были применены к военнослужащим австрийской федеральной армии, зачисленным в состав вооруженных сил Германии[67].

Нацистское расовое законодательство вторглось в принципы кадрового отбора прусско-германского офицерского корпуса еще одним путем. С незапамятных времен немецкое офицерство заботилось не только о своей профессиональной, но и о социальной исключительности, которая давала дополнительную легитимацию его вмешательству в государственные дела. Поэтому под строгим контролем командира находились не только образ мыслей и поведение каждого офицера, но и его семья. В Германской империи женитьба офицера была возможна только с согласия командира полка, то же правило сохранилось и в Веймарской республике. Согласно распоряжению о вступлении военнослужащих в брак от 5 января 1922 года офицер мог получить разрешение командования на создание семьи только по достижении 27 лет в том случае, если он и его невеста не имели долгов и будущая семья была хорошо обеспечена материально. Невеста должна была обладать безупречной репутацией и происходить из уважаемой семьи, то есть иметь высокий социальный статус. Командующий военно-морским флотом адмирал Эрих Редер даже запрещал офицерским женам коротко стричь волосы, пользоваться косметикой, носить короткие юбки и красить ногти. Вскоре после установления гитлеровской диктатуры, 20 июля 1933 года, в прежнее распоряжение было внесено дополнение: от невесты требовались арийское происхождение и нетерпимость к «антигосударственному образу мыслей». То же требование содержалось и в законе об обороне, а новое распоряжение от 1 апреля 1936 года о вступлении военнослужащих в брак вообще превращало арийское происхождение невесты в главное условие создания семьи[68].

Вице-адмирал Кригсмарине Бернхард Рогге, еврей на четверть

Учитывая расовое законодательство вермахта 1934-1936 гг., нельзя согласиться с утверждением английского историка Джона Уиллер-Беннета о том, что расовые законы Третьего рейха применялись в сухопутных войсках «так мягко и в столь немногих исключительных случаях, что они практически не действовали», а выдающиеся офицеры неарийского происхождения без труда могли перейти на службу в люфтваффе, «где могущественное влияние Геринга, который никогда не воспринимал антисемитизм серьезно, если речь шла о технических способностях, могли найти лучшую защиту, чем в сухопутной армии»[69]. Манфред Мессершмидт, напротив, доказывает, что в германских ВВС постановления арийского параграфа проводились в жизнь гораздо строже, чем в сухопутных войсках и на флоте, хотя именно Герингу приписывается высказывание: «Я сам решаю, кто еврей!»[70]

Геринг, один из бесспорных лидеров Третьего рейха, в качестве главнокомандующего люфтваффе действительно пользовался несравненно большей свободой, чем его коллеги Фрич и Редер. Это позволило ему фальсифицировать свидетельство о рождении еврея по отцу Эрхарда Мильха (Геринг шутил: «Мы сделали из него ублюдка, зато ублюдка аристократического!»), назначить его статс-секретарем в министерстве авиации и произвести в 1940 году в фельдмаршалы. В то же время сам факт фальсификации документов доказывает, что даже всемогущий Геринг был бессилен сделать исключения в расовом законодательстве. О массовом допуске неарийцев в военную авиацию он и не помышлял. Военный флот также не мог предложить им защиту. По мнению американских историков, Редер «считал преследование нацистами евреев и других групп населения грязным делом, но, коль скоро это не касалось его ведомства, не проявлял никакого беспокойства по этому поводу. Но, когда гонения все же затрагивали интересы флота, старик превращался в драчливого петуха». Стало быть, и главком ВМФ руководствовался не соображениями гуманности или справедливости, а стремился, как Манштейн или Фрич, сохранить исключительное положение офицерского корпуса в государстве или, как Геринг, удержать нужного специалиста. Успехи Редера на этом поприще также были ничтожно малыми: он сумел добиться от Гитлера продолжения выплаты пенсии контр-адмиралу в отставке К. Кюленталю, восстановить на службе во время войны двух изгнанных офицеров неарийского происхождения и защитить «несколько еврейских семей, которые он знал еще ребенком». Но, признаются Сэмюел Митчем и Джин Мюллер, склонные оправдывать адмирала, он «ничего не мог (вернее сказать, не захотел. – А. Е.) сделать для тех несчастных, которые не имели отношения к флоту или к нему лично»[71].

Один из создателей люфтваффе генерал-фельдмаршал Эрхард Мильх, еврей по отцу, и генерал авиации Вольфрам фон Рихтгофен

Пассивность высших военных руководителей, немногих из тех, кто обладал в стране реальной силой, по отношению к судьбе полумиллиона немецких евреев развязывала Гитлеру руки для ужесточения их социальной и экономической дискриминации, апогеем которой стала Имперская хрустальная ночь – еврейский погром в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года. После него ОКВ достигла критика в адрес еврейских чисток. Военно-экономическая инспекция XVII военного округа (Вена) сообщала, что очень большое число австрийцев не согласно с методами «удаления евреев». Хотя они не чувствовали особого сострадания «к этому еврею» и хотели лучше избавиться от него сегодня, чем завтра, все же «сожжение святилищ и избиение евреев было для них совершенно непонятным»[72].

По версии Редера, Имперская хрустальная ночь вызвала «общее возмущение на флоте, и многие офицеры… в разговорах со мной выражали свой протест против этих акций» и «указывали на тот негативный эффект, который эти антиеврейские выступления будут иметь на зарубежное общественное мнение». Среди тех, кто выразил недовольство или даже личный протест, Редер называет начальника управления кадров контр-адмирала Патцига, начальника штаба главнокомандующего ВМФ капитана 2-го ранга Шульте Ментинга, адмирала Форстера, капитанов 1-го ранга Лютьенса и Деница[73].

Депортация мужчин-евреев из Регенсбурга в концлагерь Дахау, 1938

Почти теми же словами реакцию на события 9–10 ноября 1938 года описывает Дениц в своих мемуарах, увидевших свет в 1958 году, через год после публикации воспоминаний Редера: «Мы, офицеры, безоговорочно отвергали бесчинства против евреев, которые позднее достигли апогея во время Хрустальной ночи. Утром после 9 ноября 1938 года я поехал к своему начальнику командующему флотом адмиралу Бему и сообщил ему, что такого рода происшествия должны вызывать порицание порядочных офицеров. Я предложил ему передать это главнокомандующему ВМФ, чтобы он был уверен в поддержке с тыла, если он будет высказываться против этих бесчинств перед руководителями государства. Я предполагал, что он поступит именно так. Я разговаривал с командующим флотом как капитан 1-го ранга и одновременно как руководитель подводного флота от имени своих офицеров. Командир торпедных катеров капитан 1-го ранга Лютьенс, который позднее, будучи командующим флотом, погиб на «Бисмарке», предпринял такой же шаг. Только теперь из воспоминаний гроссадмирала Редера я узнал, что командующий флотом действительно сообщил о наших протестах главкому ВМФ»[74].

Шеф ОКВ генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель (1938-1945)

Редер «лично и в решительном тоне представил факты Гитлеру, указав не только на преступный характер этих выступлений, но и на ущерб для престижа Германии, который они непременно вызовут». В ответ он услышал подтвержденные Герингом лживые заверения нацистского вождя в том, что «его планы и политика, а также его личные чаяния были разрушены этими вспышками беззакония», что «они представляют собой только народное возмездие за смерть сотрудника германского посольства в Париже, который был убит евреем», что «руководители партии утратили контроль за ситуацией» и, наконец, что он, Гитлер, «не только не давал добро на действия толпы, но и ничего не знал о них вплоть до того момента, когда разразились погромы». Если верить Редеру, то он «был ничуть не удовлетворен этими объяснениями», но больше ничего предпринять не мог[75].

В сухопутных войсках расправа с евреями вызвала негативную реакцию командующего 1-й группой армий генерал-полковника Федора фон Бока[76]. Но ни ОКВ во главе с Вильгельмом Кейтелем и Альфредом Йодлем, ни новый командующий сухопутными войсками Вальтер фон Браухич своего неодобрения не выразили. Более того, в фазе непосредственной подготовки к развязыванию войны активизировалась антисемитская пропаганда в вермахте. По распоряжению ОКВ 1 декабря 1938 года была издана статья «Борьба еврея за мировое господство», в которой говорилось, что другие страны не имеют права «возмущаться оборонительной борьбой немцев против вековой воли еврейства к уничтожению… Только когда еврей будет отстранен от власти и в других странах, возникнет возможность взаимопонимания между народами, основанная на принципе справедливых претензий и свободы»[77].

Пассивными остались и военные заговорщики, всего полтора месяца назад готовившие свержение Гитлера. Только близкий к адмиралу Канарису и вовлеченный в заговор подполковник военной разведки Гельмут Гроскурт 9 ноября 1938 года сделал запись в дневнике: «Нужно стыдиться того, что ты остаешься немцем!»[78]

30 января 1939 года в речи в рейхстаге Гитлер публично провозгласил одной из главных целей будущей войны уничтожение мирового еврейства: «Европа не сможет успокоиться, пока не будет решен еврейский вопрос… Если международному финансовому еврейству в Европе и вне ее удастся еще раз ввергнуть народы в мировую войну, результатом такой войны будет не большевизация мира и победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе!»[79]

Командующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич (1938-1941)

Военное командование послушно последовало за фюрером. Вскоре после его выступления ОКВ издало директивы с комментариями речи рейхсканцлера. В специальное пособие для солдат и офицеров по национал-социалистическому воспитанию была включена статья «Еврей в немецкой истории», в которой утверждалось, что рейх ведет «борьбу против мирового еврейства, которое стремится натравить все народы мира на Германию», что борьба против евреев будет продолжаться, даже если последний из них покинет Германию. В этом случае Третий рейх будет решать две задачи: «искоренения всех последствий еврейского влияния, прежде всего в экономике и духовной жизни» и «борьбы против мирового еврейства, которое пытается настроить все народы мира против Германии». В отличие от соперничества с другими европейскими народами, с которыми Германия ведет «рыцарский спор», с евреями борьба ведется как с «ядовитыми паразитами»[80]. Столь же откровенно звучало и выступление Редера по поводу Дня памяти павших героев 12 марта 1939 года, в котором был брошен «недвусмысленный и безжалостный вызов большевизму и международному еврейству… деяния которого мы достаточно почувствовали на собственном народном теле. Отсюда вытекает необходимость объединения со всеми нациями-единомышленницами, которые, как и Германия, не хотят позволить антинародным идеологиям и чужеродным паразитам разрушить силу, посвященную строительству и внутренней мирной работе»[81].

Пожалуй, настроение тех офицеров, которые позднее командовали корпусами и армиями, отражают письма и дневниковые записи Готхарда Хейнрици, в 1933–1939 гг. продвинувшегося по службе от подполковника до генерал-лейтенанта. В марте 1933 года он сожалел о злоупотреблениях по отношению к знакомым с ним честным евреям, но одновременно оправдывал их указанием на 1919 год, «когда мы вернулись домой, а управляли матросы с красными повязками». Увольнение еврейских чиновников, служащих и врачей он приветствовал: «Я никогда не проклинал евреев всех вместе, но очень хорошо, если они займут подобающее им место. Кажется, в школах уже проветривается». Бойкот еврейских гешефтов 1 апреля 1933 года Хейнрици поначалу оценил как «очень несчастливое мероприятие, которое должно привести к многим несправедливостям и обидам… Было необходимо вытеснить евреев из их очень большой сферы влияния. Но средство для этого выбрано неверно». Однако через несколько дней он опять поставил «великое» на передний план, показал понимание «необходимых» принудительных мероприятий, «некоторой жесткости» и похвалил Гитлера и Геббельса за ловкость, с которой они «все же провернули еврейский бойкот». Затем высказывания Хейн рици о политике по отношению к евреям становятся все реже и сдержаннее. «В Берлине, как и во всех остальных городах, разрушены еврейские гешефты и синагоги… Повсюду слышны сугубо отрицательные оценки всего того, что произо шло», – писал он об Имперской хрустальной ночи. Но при этом лишение евреев их прав и преследование никогда не были для него решающим критерием оценки нацистского режима. Какое направление грозил принять нацистский антисемитизм, ему должно было стать известно из выступления идеолога гитлеровской партии рейхсляйтера Альфреда Розенберга, на котором Хейнрици присутствовал в январе 1939 года. Розенберг «говорил о мерзких евреях в течение часа. Еврейский вопрос будет решен, когда в Германии не останется ни одного еврея, и они полны решимости добиться этого. Лучше всего было бы вообще, если бы во всей Европе не было больше евреев»[82].

Так в период становления и укрепления нацистской диктатуры германские вооруженные силы поддержали все антисемитские мероприятия гитлеровского режима, руководствуясь не только своими собственными взглядами на еврейский вопрос, но и стремлением сохранить и по возможности упрочить исключительное положение прусско-германского офицерского корпуса в новом государстве. Однако тоталитарное господство принципиально исключает существование любого автономного фактора власти, поэтому нацистские власть имущие успешно использовали податливость военных в этом и других вопросах для превращения армии в инструмент своей политики. Путь к полной политической и моральной деградации вермахта лежал от изгнания из своих рядов неарийских сослуживцев, изменения принципов кадрового отбора военнослужащих, молчаливой поддержки дискриминации евреев внутри Германии до публичного одобрения гитлеровских целей войны против мирового еврейства.

1.2. Трусливый зритель или сообщник? Вермахт и польские евреи на первом этапе войны (1939–1941 гг.)

С началом Второй мировой войны антисемитская политика нацистской Германии вступила в новую фазу, продолжавшуюся до капитуляции Франции в июне 1940 года. В это время руководители Третьего рейха рассчитывали на быстрое окончание войны и опасались того, что она примет затяжной характер и, значит, надолго ограничит подвластную им территорию Центральной Европой. Нацисты еще рассчитывали окончательно решить еврейский вопрос в Европе путем выселения евреев из Германии в Польшу, где проживало 3,1 млн евреев, составлявших 10 % населения страны. Еще во время боевых действий около 60 тысяч евреев бежали из западной части Польши в восточную, а после разгрома польской армии части вермахта и СС насильственно изгнали десятки тысяч евреев в области, оккупированные СССР[83].

Источники сохранили информацию об издевательствах над евреями и убийствах в первый же день оккупации того или иного населенного пункта, а иногда и в ходе боев за него. Часть этих преступлений была совершена не карательными формированиями, а военнослужащими вермахта. В ходе боев за город Згъеж (Загайж) 7 сентября 1939 года было убито пять евреев-беженцев. Немецкие солдаты ограбили беглецов и умертвили их с жестокими издевательствами, тела расчленили и сбросили в реку. Еще одного еврея немцы пристрелили попросту потому, что он повстречался им при входе в город. 5 сентября вермахт занял город Петракув-Трибунальский, и в этот же день солдаты убили несколько десятков евреев. На следующий день солдаты окружали городской район, заселенный евреями, бросали в дома гранаты и стреляли в окна. Через несколько дней после оккупации города Влоцлавек, по рассказу очевидца, «солдаты ворвались в частный дом, где евреи молились, и приказали им выйти на улицу и бегать. Через какое-то время последовала команда «стоять», но некоторые евреи не слышали ее и продолжали бегать. Тогда солдаты открыли стрельбу и убили 5–6 человек»[84].

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер

На военнослужащих вермахта, особенно молодых, большое воздействие оказал внешний вид польских евреев – в отличие от ассимилированных евреев в Германии, Австрии, Чехословакии многие евреи в Польше носили бороды, пейсы, кафтаны и камзолы. Польский еврей-журналист записал: «Молодые солдаты вермахта, которые дома никогда не видели таких евреев, прямо-таки ошалели от восторга. Вот они, перед глазами, враги Германии и всего человечества! Теперь мы с ними рассчитаемся за все беды Версальского договора, за отечество, оставшееся без «лебенсраум» («жизненного пространства») – они в точности такие, как мы про них учили в нацистской школе»[85]. На многих фотоснимках зафиксированы издевательства оккупантов, в том числе солдат вермахта, над польскими евреями, носившими бороду или пейсы.

Национал-социалисты присоединили к рейху Данциг и Западную Пруссию, Познань и значительную часть Силезии, создав два новых рейхсгау: Данциг – Западная Пруссия и Вартегау. В оставшейся части Польши 12 октября было образовано Генерал-губернаторство. Генерал-губернатор Ганс Франк, находившийся в Кракове, подчинялся непосредственно Гитлеру. Территория Генерал-губернаторства была разделена на дистрикты Краков, Люблин, Радом и Варшава по 10 округов в каждом. В августе 1941 года к Генерал-губернаторству был присоединен пятый дистрикт – Галиция. Именно здесь, на территории, подконтрольной Франку, проживала каждая третья жертва Холокоста[86].

21 сентября 1939 года шеф полиции безопасности и СД Рейнхард Гейдрих приказал сгонять евреев в специально созданные гетто в Варшаве, Лодзи, Кракове, Люблине и Радоме, что с самого начала было задумано как этап подготовки к их физическому уничтожению. Копия приказа в начале октября была направлена в Верховное командование сухопутных войск (ОКХ) и оттуда – в группу армий «Юг». В области группы армий «Юг» еврейское население перегоняли через реку Сан, по которой проходила советско-германская демаркационная линия. По распоряжению ОКХ части вермахта стремились помешать польским беженцам вернуться в родные места. Начальник штаба командующего на востоке генерал Манштейн дополнил этот приказ собственной метафорой о потоке, который вот-вот прорвется в Германию. Войска должны были «всеми средствами воспрепятствовать возвращению еврейских беженцев в восточную часть Верхней Силезии»[87].

9 октября рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер издал распоряжение переместить 550 тысяч евреев, проживавших в новых рейхсгау, на территорию Генерал-губернаторства, где в районе Люблина должна была быть создана «имперская резервация». Когда в апреле 1940 года к востоку от Вислы оказалось 80–90 тысяч евреев из аннексированных польских областей, а также около 6 тысяч из Вены, Праги, Моравской Остравы и Штеттина, по настоянию Франка, мечтавшего сделать Генерал-губернаторство свободным от евреев, депортации прекратились[88].

Эти шаги, грубо попиравшие международное право, были бы невозможны без согласия и сотрудничества военных инстанций различных уровней с органами полиции безопасности и СД, с партийными и административными учреждениями. Польша находилась под военным управлением до 25 октября 1939 года, но и после этого на оккупированной территории оставались значительные воинские контингенты. Командующий вермахтом на востоке генерал-полковник Иоганнес Бласковиц, командующий в Генерал-губернаторстве генерал от кавалерии барон Курт фон Гинант, начальники военных округов Гинант и генерал от инфантерии Хеннике, начальник инспекции по вооружению генерал-лейтенант Шиндлер контролировали не только все войска, но и военное производство. Такие высшие офицеры, как Гинант и Шиндлер, сыграли подчиненную, но важную роль в процессе уничтожения евреев. Польские гетто стали важной составной частью военной экономики – здесь производилось снаряжение, одним из главных потребителей которого был вермахт[89].

Армия не могла пребывать в неведении о мерах, предпринятых нацистами против польских евреев. Нацистское политическое руководство информировало войска о задачах СД в Польше: «Чистка: евреи, интеллигенция, духовенство, дворянство». Эти намерения не вызывали несогласия высших военных руководителей, о чем свидетельствует запись в военном дневнике начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Франца Гальдера: «Требования армии: чистку начать после вывода войск и передачи управления постоянной гражданской администрации, то есть в начале декабря»[90]. Не меньшую степень осведомленности о намерениях руководства рейха в Польше показывает и запись офицера абвера Гельмута Гроскурта о планах Гитлера, сделанная 18 октября 1939 года: «Не должно устанавливаться администрации в немецком смысле. Поляки и евреи из Позени и Западной Пруссии должны быть передвинуты туда. Ему все равно, если наступит перенаселение, которое будет иметь следствием нужду и безработицу… В этой области должна господствовать польская экономика; коррупция и эпидемии будут в порядке дня. Там ему нужны только рабочие рабы для Германии»[91].

Следовательно, руководство сухопутных войск не собиралось принципиально возражать против чистки, а только намеревалось добиться ее отсрочки до вывода армии из Польши, чтобы снять с себя ответственность за ожидаемые противоправные действия. Позиция военного командования как в польской политике, так и в еврейском вопросе сначала была неопределенной. Вермахт вступил в войну против Польши без специальных директив по поводу еврейского населения, если не считать приказа интернировать всех обороноспособных мужчин польской и еврейской национальности в возрасте 17–45 лет. Хотя первое заявление в официальном бюллетене для оккупированных областей Польши гласило, что сухопутные войска будут уважать все постановления международного права, ни у кого из военных руководителей не возникало сомнений в том, что политика в отношении польских евреев выходила далеко за рамки дискриминации в самой Германии и что попытки помешать произволу и злодеяниям СС могут направляться только против злоупотреблений властью, а не против антисемитской политики германского фашизма в целом[92].

Однако после первых же столкновений сухопутных войск с СС и полицией в середине сентября 1939 года из-за массовых расстрелов еврейского и польского населения частями «Мертвая голова», оперативными группами полиции безопасности – айнзацгруппами, «Самозащитой», сформированной из проживавших в Польше этнических немцев, и другими карательными органами оказалось, что не все высшие офицеры готовы безропотно смириться с гитлеровской политикой. 12 сентября 1939 года руководитель абвера адмирал Вильгельм Канарис в разговоре с Кейтелем настоятельно предостерегал от противозаконных расстрелов: «В конечном итоге мир возложит ответственность за такие деяния на вермахт, на глазах которого происходят эти вещи». Кейтель ответил, что «фюрер уже принял решение по данному вопросу. Он уже разъяснил командующему сухопутными войсками, что если вермахт не хочет иметь ничего общего с этими происшествиями, то их должны взять на себя СС и гестапо»[93].

Канарис и его единомышленники оказались в меньшинстве. Совершенно неожиданно для них вермахт с первых дней войны выступил не только в роли пассивного наблюдателя. Отдельные военнослужащие и подразделения, командиры которых разделяли радикальный антисемитизм нацистов, сами включились в геноцид: грабили еврейские магазины и квартиры, избивали мужчин, насиловали женщин. 20 сентября 1939 года командование 3-го армейского корпуса докладывало в вышестоящие инстанции: «По поводу отношения к евреям не нужны никакие объяснения. Все до последнего человека реализуют ту точку зрения, что любой контакт с этой расой невозможен и что когда-нибудь она должна полностью исчезнуть из немецкого жизненного пространства»[94].

В тот самый день, когда состоялся разговор Канариса с Кейтелем, военнослужащие одной из воинских частей учинили резню в небольшом городе Браньске. Здесь распространился слух, что были изувечены останки четырех павших немцев. Солдаты согнали евреев-мужчин и издевательствами вынудили их раскопать могилы. Те, у кого не было лопаты, должны были копать руками. Назначенный комендантом города полицейский офицер напрасно убеждал солдат, что, хотя евреи и «виноваты во всем», немецкий солдат все же должен поддерживать дисциплину. Когда евреи в панике побежали, встретившийся им лейтенант открыл огонь. В результате беспорядочной стрельбы погибло 22 человека[95].

Реакция высших офицеров вермахта на такие происшествия выражена в приказе командования 14-го армейского корпуса: «Самочинные мероприятия против евреев, безусловно, не должны повторяться». Единственным и крайне неэффективным средством поддержания дисциплины оказалось военное правосудие, находившееся в руках командующих армий. Например, лейтенант, расстрелявший евреев в Браньске, был приговорен к одному году тюрьмы «за убийство и неправомерное применение оружия». В 3-й армии под командованием генерала Георга фон Кюхлера было возбуждено уголовное дело против вахмистра тайной полевой полиции и штурмана артиллерийского полка СС. Они согнали в синагогу и расстреляли около 50 евреев, привлеченных к ремонту моста через Нарев. Военный трибунал приговорил виновников к одному году заключения, но Кюхлер не утвердил приговора, «так как необходимо более строгое наказание». Того же мнения придерживался и Гальдер. При повторном рассмотрении обвинитель потребовал для обоих преступников смертного приговора, но военно-полевой суд танковой дивизии генерала Вернера Кемпфа приговорил вахмистра к 9, а эсэсовца – к 3 годам тюрьмы, учитывая, что он «был рассержен многочисленными злодеяниями поляков против фольксдойче» (этнических немцев) и действовал в порыве «юношеского безрассудства». Командир 29-й моторизованной дивизии генерал Иоахим Лемельзен отдал под суд дирижера полкового оркестра лейбштандарта СС «Адольф Гитлер», который, ссылаясь на несуществующее распоряжение вышестоящего начальника, приказал расстрелять 50 евреев в городе Радом. Генерал Вальтер фон Рейхенау, командующий 8-й армией, не только приказал провести военное расследование этого преступления, но и написал Гитлеру письмо, в котором заявил, что не потерпит в составе своей армии подобное преступное подразделение[96].

Иногда генералы пытались также пресечь деятельность карательных органов на подвластной им территории. Так, когда в начале октября при изгнании евреев из города Млавы полицейские подразделения V айнзацгруппы произвели несанкционированные расстрелы и поджоги еврейских дворов, Кюхлер потребовал разоружения этого подразделения, его отправки в Восточную Пруссию и немедленного военного судебного расследования. Об этом инциденте Гейдрих доложил лично Гитлеру[97].

Приведенные примеры показывают, что причинами протестов в военной среде были не морально-этические соображения или гуманность, а стремление сохранить воинскую дисциплину и поддержать международный престиж вермахта. Армия и сама совершала противозаконные действия в отношении еврейского населения. Восемнадцатого сентября 1939 года командующий 14-й армией генерал Вильгельм Лист отдал приказ, запрещавший воровать собственность, поджигать синагоги, насиловать женщин и расстреливать евреев. 10 октября Гальдер сделал запись в своем дневнике: «Убийство евреев – дисциплина!» Однако наведение дисциплины в войсках не означало для евреев спасения: с первых дней войны воинские части привлекали их к различным принудительным работам, в октябре путем создания еврейских рабочих колонн такой труд был легитимирован и упорядочен, а весной 1940 года вермахт организовал для польских евреев лагеря принудительного труда, смертность в которых составляла 3 % в день. Таким образом, принцип уничтожения трудом, позднее применявшийся СС, был впервые испытан германскими вооруженными силами.

С другой стороны, в памятке, подписанной Браухичем 19 сентября, говорилось, что он при посещении фронта часто наблюдал «дружественные отношения между солдатами и гражданскими лицами, в том числе евреями». Командующий сухопутными войсками предостерегал: «Поведение в отношении евреев не нуждается в особом упоминании для солдат национал-социалистического государства». Тем не менее в Польше эта и другие подобные инструкции нарушались не только солдатами, но и офицерами. Со времени принятия Нюрнбергских законов в Германии за «расовый позор» были осуждены тысячи людей. Военнослужащим в Польше также запрещались половые связи с еврейками. Однако в начале октября 1939 года во время одной из облав в варшавском отеле «Бристоль» было обнаружено 40 немецких офицеров, включая одного генерала, и 34 еврейки. Опираясь на пробелы в антисемитском законодательстве, офицеры избежали наказания, заявив, что якобы не знали о еврейском происхождении проституток[98].

Организаторы геноцида европейских евреев Герман Геринг и Генрих Гиммлер. Мюнхен, 9 ноября 1937 года

Главные организаторы геноцида польских евреев Гитлер, Гиммлер, Геринг и Гейдрих, несомненно, воспринимали такие факты, а также возбуждение судебного преследования против убийц евреев как угрозу задуманной ими чистке. Поэтому 4 октября Гитлер, ОКВ и министр юстиции объявили амнистию по поводу победы над Польшей. Не подлежали уголовному наказанию все «действия, совершенные в период с 1 сентября 1939 года до нынешнего дня на оккупированной территории Польши, которые были обусловлены озлоблением из-за совершенных поляками злодеяний». После того как некоторые генералы высказались против амнистии, Браухич издал директивы, которые должны были ограничить ее действие: преступник все же подлежал суду, если действовал «не из-за озлобления, вызванного совершенными поляками злодеяниями… а главным образом в корыстных целях (например, при мародерстве, вымогательстве, воровстве) или из-за честолюбия (при изнасиловании)». Конечно, директивы Браухича не могли помешать новым бесчинствам, ведь как раз тот, кто, не задумываясь, убивал 50 евреев в порыве «юношеского безрассудства», получал индульгенцию на новые убийства[99].

Вскоре Гитлер предпринял шаги, ослабившие власть вермахта в Польше. 7 октября фюрер назначил Гиммлера имперским комиссаром по укреплению немецкой народности, ограничил право участия армии в депортациях и вывел органы, ответственные за переселение, из подчинения военной юрисдикции.

25 октября особое уголовное правосудие было учреждено для частей СС, «Мертвая голова», частей особого назначения и полицейских подразделений в Польше. На следующий день по приказу фюрера Браухич передал власть на оккупированной территории генерал-губернатору Франку. Хотя в ежедневном приказе командующего войсками в Польше Бласковица говорилось, что с этого дня «восточная армия должна выполнять чисто солдатские задачи, она освобождается от административных задач и задач внутренней политики», вермахт не мог чувствовать себя полностью свободным от ответственности за все происходящее. Современные исследования подтверждают, что, несмотря на вывод большинства воинских частей, военные по-прежнему имели в Польше значительно больше прав, чем в рейхе[100].

На переговорах с генерал-квартирмейстером сухопутных войск полковником Эдуардом Вагнером Гейдрих пообещал, что массовые депортации местного населения, замаскированные словом «землеустройство», начнутся только после «вывода сухопутных войск и передачи (Польши) стабильному гражданскому управлению». В действительности уже с 26 октября 1939 года вермахт стал свидетелем зверств нацистов в областях Польши, включенных в состав Германии. Вермахт начал сбор материала о деятельности СС, но целью этого, как считает Рауль Хильберг, была не защита евреев, а компрометация СС[101].

Местные военные инстанции сообщали в центр о расстрелах польских помещиков, об отправке жителей целых городских кварталов в концентрационные лагеря и постоянных грабежах. 23 ноября 1939 года командующий XXI военным округом (Позен) генерал артиллерии фон Петцель докладывал командующему армией резерва генералу Фридриху Фромму о действиях особых формирований СС в Вартегау: «В нескольких городах были проведены антиеврейские акции, которые выродились в тяжелейшие злоупотребления. В Турке 30.10.39 под руководством высшего фюрера СС эсэсовцы на трех автомобилях ездили по улицам, избивая встречавшихся прохожих кнутами и плетьми. Среди пострадавших были и этнические немцы. Наконец, некоторое число евреев было согнано в синагогу. Там они должны были ползать под скамьями, причем эсэсовцы постоянно избивали их плетьми. Затем их вынудили снять штаны, чтобы бить по голым ягодицам. Одного еврея, который от страха наделал в штаны, заставили вымазать калом лицо другим евреям». Петцель сообщал, что в Лодзи полякам и евреям уже в течение двух недель оплачиваются только принудительные работы, а выплата пособий по безработице и раздача рационированных продуктов и угля прекращены. Эсэсовцы провоцировали беспорядки и инциденты, чтобы облегчить изгнание местного населения на восток. Хотя доклад показывает негативное отношение Петцеля к действиям СС, никаких конкретных контрмер он не предлагал, рассчитывая, очевидно, на Фромма[102].

Бласковиц также критиковал действия немецких гражданских властей. Уже 27 ноября он направил Браухичу первый подробный доклад, в котором указал на напряженные отношения между вермахтом и карателями. На том основании, что Польша может превратиться в очаг вооруженного сопротивления оккупации, он предлагал реорганизовать управление ею. Во-первых, он считал необходимым для обеспечения нужд армии и немецкой экономики обеспечить в Польше покой и безопасность. Во-вторых, его заботила репутация вермахта. Бласковиц писал: «Войска не хотят, чтобы их идентифицировали со злодеяниями полиции безопасности, и по собственной инициативе отвергают любое сотрудничество с опергруппами, занятыми почти исключительно экзекуциями. Полиция до сих пор не выполнила никаких очевидных задач по наведению порядка, а только вызвала у населения ужас». Полицейские находятся в кровавом угаре, а «это является невыносимым бременем для вермахта, потому что все это совершают люди в полевом кителе»[103].

Расстрел польских граждан подразделением вермахта. Декабрь 1939 года

Разумеется, предложения Бласковица не укладывались в намерения Гитлера. Ознакомившись с докладом, он заявил, что войны не ведутся методами армии спасения. Через две недели Бласковиц подготовил новый меморандум, в котором перечислялись другие нарушения полиции, СС и администрации. Этот документ он направил в столицу с одним из высокопоставленных офицеров своего штаба. Меморандум, отпечатанный в шести экземплярах, не только предназначался для ОКХ, но и был призван повлиять на настроение в широких офицерских кругах[104].

В начале февраля 1940 года сам Бласковиц получил сообщение от командующего южным участком границы генерала пехоты В. Улекса, который считал, что полиция «озверела», и предполагал, что ему известна только «небольшая часть происходящего насилия». Улекс видел единственный способ «спасения чести немецкого народа» в немедленном роспуске этих карательных формирований. Это донесение побудило Бласковица еще раз обратиться к Браухичу, который должен был добиваться изменения оккупационного режима: «Неверно уничтожать несколько десятков тысяч евреев и поляков, как это происходит сейчас. Ведь тем самым… не будет уничтожена ни польская государственная идея, ни евреи. Напротив, методы этого истребления чреваты большим ущербом, они усложняют проблему и делают ее намного опаснее, чем она могла бы быть в случае обдуманных и целенаправленных действий». Следовательно, негодование Бласковица было вызвано не уничтожением евреев, а только способом действий карательных органов режима, который будет иметь негативные последствия для вермахта. Во-первых, появится материал для вражеской пропаганды. Во-вторых, «открыто происходящие насильственные акты против евреев возбуждают у религиозно настроенных поляков не только глубочайшее отвращение, но и большое сострадание к еврейскому населению, к которому поляк прежде относился более или менее враждебно. В кратчайшее время дело дойдет до того, что наши заклятые враги в восточном пространстве – поляк и еврей, к тому же при поддержке католической церкви, объединятся по всей линии против Германии, питая ненависть к своим мучителям». В-третьих, Бласковиц вновь указывал на падение в глазах польского населения престижа вермахта, который вынужден бездеятельно наблюдать за этими преступлениями. Наконец, «самый большой ущерб, который возникнет для немецкого народа из-за этого положения дел, – безмерное огрубение и нравственное разложение, которое в кратчайший срок, подобно эпидемии, распространится среди полноценного немецкого человеческого материала».

Генерал предсказывал деградацию правящей верхушки нацистского рейха: «Если высокие должностные лица СС и полиции требуют насилия и жестокости и публично прославляют их, то в кратчайшее время к руководству придут только жестокие люди. Поразительно быстро объединятся единомышленники и душевнобольные, чтобы удовлетворить свои звериные и патологические инстинкты, как это происходит в Польше. Вряд ли еще существует возможность удержать их в узде, ведь они должны чувствовать себя уполномоченными своей должностью, должны чувствовать, что любая жестокость оправдана… Единственная возможность спастись от этой эпидемии состоит в том, чтобы как можно скорее поставить виновных и их подчиненных под контроль военного командования и военной юрисдикции». Бласковиц, видимо, преувеличивая, вновь обращал внимание руководства сухопутных войск на настроения в армии: «Отношение войск к СС и полиции колеблется между отвращением и ненавистью. Каждый солдат испытывает отвращение к преступлениям, которые совершаются гражданами рейха и представителями государственной власти в Польше. Он не понимает, почему такие вещи, коль скоро они происходят, так сказать, под его защитой, могут оставаться безнаказанными»[105].

Одни исследователи считают разногласия между высшим политическим и военным руководством гитлеровской Германии несущественными. Другие интерпретируют протесты Петцеля, Улекса и Бласковица как показатель кризиса доверия в отношениях между Гитлером и генералами. Примером этого является список более чем тридцати преступлений, совершенных оккупантами против евреев в Польше, направленный Бласковицем Браухичу в начале 1940 года. Командующий вермахтом в Генерал-губернаторстве с возмущением описывает ночные обыски квартир евреев с целью обнаружения золота, унижения, массовые избиения, изнасилования и другие бесчинства. Тон документа показывает, что зверства оккупантов вызывали у Бласковица отвращение и ужас[106].

Браухич не был склонен к решительному, а тем более к бескомпромиссному выступлению в защиту преследуемых. 7 февраля 1940 года он издал специальный приказ «Вермахт и СС», в котором назвал одобренные Гитлером «непривычные и жесткие» методы деятельности СС и СД необходимыми «для защиты немецкого жизненного пространства» и «решения демографических задач». Браухич требовал от генералов на местах «удерживать войска от поступков и действий, которые наносят вред духу и мужской дисциплине сухопутных войск». Возмущение некоторых нижестоящих военачальников не переросло в сопротивление геноциду. Более того, приведенные документы показывают, что их критика, несмотря на некоторые принципиальные замечания и выводы, направлялась преимущественно против исполнительных органов оккупационного режима и их «эксцессов», поскольку авторы меморандумов не осознавали, что выступали против программы физического уничтожения евреев и поляков, одобренной самим фюрером[107].

Но вскоре военным стало ясно, что совершавшиеся в Польше зверства были не «эксцессами», а логическим следствием радикальных расово-идеологических мотивов, целенаправленной политикой руководства СС, которую поддерживал Гитлер. Вечером 13 марта Гиммлер по приглашению Браухича выступил перед верхушкой генералитета сухопутных войск с докладом о расово-политических мероприятиях в оккупированных областях. Содержание выступления не вызвало протестов у присутствующих. Бласковиц понял, что большинство офицеров не вступится за несправедливо преследуемых. В начале мая 1940 года он был переведен на Западный фронт, а через месяц, по требованию Гитлера уволен в отставку и зачислен в резерв фюрера. Бласковица не вызвали ни к командующему сухопутными войсками Браухичу, ни к начальнику генерального штаба Гальдеру, как того требовала прусская военная этика. Он навсегда потерял шансы продвижения по службе и остался единственным из генерал-полковников, не произведенным в фельдмаршалы. Преемником Бласковица на посту командующего вермахтом в Генерал-губернаторстве стал барон Курт фон Гинант, который под нажимом ОКВ смягчил критику нацистской политики в отношении польских евреев[108].

Насильственное переселение евреев Лодзи в городское гетто. Март 1940 года

Необходимо упомянуть, что преступления гитлеровцев против евреев в Польше не одобрялись и некоторыми офицерами среднего и низшего звена. Будучи не в силах что-либо изменить, они доверяли свое возмущение дневникам и частной корреспонденции. Среди подобных документов той эпохи хрестоматийным стало письмо будущего участника антигитлеровского заговора подполковника Гельмута Штифа, побывавшего в Варшаве в ноябре 1939 года: «Самая буйная фантазия пропаганды бедна по сравнению с вещами, которые там совершают организованные банды убийц, разбойников и мародеров будто бы при попустительстве военных инстанций. Здесь нельзя больше говорить о «справедливом возмущении преступлениями, совершенными в отношении фольксдойче». Это искоренение целых семей вместе с женщинами и детьми может совершать только ублюдок, который больше не достоин называться немцем. Мне стыдно быть немцем! Это меньшинство, которое оскверняет имя немца убийствами, грабежами и побоями, накличет беду на весь немецкий народ, если мы скоро не положим этому конец. Ведь такие вещи… вызовут мстительную Немезиду»[109].

Но не такие офицеры, как Штиф, Бласковиц и Улекс, составляли в вермахте большинство. После разгрома Франции, который приписывался гению Гитлера, его авторитет в войсках возрос настолько, что даже робкие голоса протеста умолкли. В приказе Браухича от 25 июня 1940 года говорилось: «Преисполненные доверия, мы сплотимся вокруг фюрера, который нес политическую и военную ответственность и как Верховный главнокомандующий и первый солдат германского рейха вел нас к победе. Он поведет нас дальше. Он навеки обеспечит будущее рейха, ведь его сухопутные войска верны ему и всегда готовы к любой службе»[110].

Для самого Гитлера разгром Франции ознаменовал начало новой фазы «территориального окончательного решения» (июнь 1940-го – лето 1941 года), связанной с планом переселения на Мадагаскар около 4 млн евреев из Европы. Для подготовки депортации в Польше были созданы гетто, задуманные как временные места обитания евреев. Из-за нечеловеческих условий существования, голода и эпидемий смертность обитателей гетто вскоре приобрела массовый характер, а в СС созревали планы массового уничтожения. В это время высшие офицеры вермахта в Польше уже не требовали прекратить геноцид евреев, а отдавали совсем другие приказы. Так, в июле 1940 года командующий 18-й армией генерал-полковник Георг фон Кюхлер на том основании, что достижение германских целей на востоке «требует особенно строгих мер» со стороны «известных подразделений партии и государства», приказал «заботиться о том, чтобы все солдаты и особенно офицеры армии воздерживались от всякой критики проводимой в Генерал-губернаторстве борьбы с населением, например, от критики обращения с польскими меньшинствами, евреями и церковью»[111].

Весной 1941 года вермахту понадобилось большое количество квартир для размещения новых воинских частей. Военные органы власти приступили к изгнанию евреев из их жилищ, после чего бездомных либо вывозили за пределы городов, либо помещали в гетто. Военнослужащие вермахта были хорошо информированы о положении польских евреев, об условиях их труда и жизни в гетто. Так, комендант одного из транзитных лагерей для военнопленных майор Иоганнес Гутшмидт так рассказал в своем дневнике о польских евреях в мае 1941 года: «Евреи живут в гетто. Можно видеть евреев в кафтанах с длинными бородами. Евреи и поляки получают очень мало еды. Ко гда поезд остановился в Варшаве, к нам подошли около сотни детей и стали просить хлеб. Здесь, во всем Генерал-губернаторстве, евреи, кажется, умирают с голоду, и у поляков дела идут немного лучше». 25 мая Гутшмидт ездил на автомобиле по огороженному стеной Варшавскому гетто, в котором к этому моменту было зарегистрировано более 442 тысяч человек. После экскурсии он аккуратно напечатал на страничках из перекидного календаря: «Все гетто перекрыто барьерами, и ни один еврей не может покинуть гетто без полицейского сопровождения. Среди них можно увидеть безумные лица. Пожилые носят кафтаны и длинные бороды. У евреев есть собственная администрация, собственная полиция, еврейский бургомистр, еврейские пролетки, которые ездят только в гетто, даже еврейские трамваи и так называемые третомобили. Это трехколесные велосипеды, которые впереди имеют мягкую скамью для двух человек, а сзади – для водителя, который сидит на своем велосипедном сиденье. Такие же третомобили есть и за пределами гетто в городе. У них есть даже таксометры. Так как гетто очень большое, то его нельзя полностью отгородить от города. Поэтому трамваи и автомобили ездят через гетто. Но никому нельзя выходить, а евреи не могут пользоваться этими трамваями. Гетто занимает примерно 1/3 всего города. Евреи выглядят очень опустившимися, и все же у многих из них, наверное, есть много денег. Конечно, среди них есть адвокаты и врачи. У каждых из четырех ворот стоят по двое полицейских и один немецкий полевой жандарм. Кроме того, внутри гетто действует и тайная полевая полиция. Проезжая, мы встретили еврейскую похоронную процессию. Покойник лежал на очень простой одноконной повозке, а в другой ехали три еврейских мальчика. Все евреи носят голубые нарукавные повязки со звездой Давида. На рынке торгуют тысячи людей. Из автомобиля я сделал много фотоснимков. Конечно, все это было очень интересно, но безрадостно. У многих молодых женщин были накрашены губы, они совершали прогулки на пролетках или третомобилях»[112].

В те же самые майские дни командир 43-го корпуса генерал Хейнрици писал домой: «Евреи у нас собраны в гетто. Их можно различить благодаря белой нарукавной повязке с голубой звездой. Гетто в небольших городах не отделяются от населения. Это сделано только в Варшаве, где трехметровая стена, защищенная колючей проволокой и стеклом, герметично закрывает его. В небольших городах они свободно бегают вокруг и привлекаются к работе, часто они незаменимы как ремесленники. Типично для этой страны то, что если нужно что-то, чего не найти, это получают только через еврея. Он немедленно готов достать это. Физической работой он себя в основном не губит. Праздников для него нет. Он копает в субботу и воскресенье, но что-нибудь делает, будь то дорожные работы или строительные работы, только если его контролируют. Иначе, как я часто вижу из своего окна, он немедленно переходит к отдыху.

Существует проблема как с внешним видом, так и с питанием населения. В нашем городе хлебный рацион установлен для поляков 75 граммов, для евреев – 65 граммов. Говорят, поляки получают 100 граммов мяса в неделю, евреи – меньше. Все время поражаешься, что эти люди еще живы. Наверное, у евреев есть резервы, с помощью которых они до сего дня держатся на поверхности. Постепенно и они подходят к концу, и какие потом будут условия, нельзя себе представить. На днях я встретил похоронную процессию. К могиле несли одного еврея. Так как гроба не было, останки, покрытые только одеялом, несли на кладбище на брезенте, который был укреплен на двух перекладинах». В другом письме Хейнрици с удовлетворением констатирует после посещения города Рава Мазовецка, что в этом «старом еврейском гнезде» местный комендант, которому евреи доставили много хлопот, также согнал их в гетто, и теперь они «не могут свободно бегать вокруг»[113].

Хейнрици сравнивал «ужасных евреев со звездой Давида на рукаве» с клопами и вшами, а политику немцев – с древностью, «когда римляне усмиряли какой-нибудь народ». Он писал, что евреи «работают день и ночь. Здесь, в этой стране, с ними не считаются». 9 мая 1941 года он рассказывал своим близким: «Завтра сюда прибывает генерал-губернатор, евреи повсюду должны установить флагштоки с приветствиями, а там, где есть некрасивые места, построить зеленые маскировочные стены. Полякам полагается 100 граммов мяса в неделю, евреям – 0 граммов. За счет чего эти люди, собственно говоря, живут, никто не может точно сказать»[114].

Эти выдержки показывают, что накануне нападения Третьего рейха на Советский Союз часть офицерского корпуса вермахта была полна антисемитскими предрассудками и поддерживала нацистскую политику геноцида польских евреев.

В сентябре 1939 года было взято в плен 60–65 тысяч польских солдат еврейской национальности[115]. На них вермахт впервые опробовал многие мероприятия, которые с 1941 года применялись к советским евреям-военнопленным. К ним относятся: выявление евреев путем опроса при первой же возможности в местах сбора, транзитных (дулагах) или основных лагерях (шталагах), позднее – выявление путем «анатомического» осмотра, изоляция евреев от военнопленных-поляков путем размещения в отдельных палатках или на огороженных территориях внутри лагеря, побои и издевательства, использование на самых тяжелых и грязных работах, особенно на очистке выгребных ям, маркировка особыми знаками на одежде (например, в шталаге VIIA в Мосбурге евреев заставляли носить красные заплаты)[116]. В лагерях, устроенных под открытым небом, в покинутых фабриках, церквах, школах, тюрьмах военнопленные-евреи подвергались постоянному террору комендантов и караульных, которые руководствовались приказом Кейтеля от 16 февраля 1939 года: «Пленные разделяются на основе их национальной и расовой принадлежности». Позднее большинство польских военнопленных попало в различные основные лагеря (шталаги) на территории Германии. Здесь их содержали в отдельных секциях, где условия жизни и рацион продуктов были значительно хуже. Авторы энциклопедии «Холокост» считают, что в отношении питания, террора, охраны и тяжелой работы их условия можно приравнять к условиям концлагерей. Зимой 1939–1940 годов большинство из них жило в неотапливаемых и переполненных палатках без сантехнических сооружений, тысячи умерли от голода, холода и пыток. Весной 1940 года умерли или были убиты 25 тысяч польских военнопленных-евреев[117].

Евреи на принудительных работах неподалеку от Освенцима (Аушвица), 1941 год

В конце 1939 года евреев из шталагов стали направлять в гетто в Польше, называя это освобождением. Польский историк Шимон Датнер предполагал, что военные инстанции в это время еще не хотели брать на себя ответственность за убийство военнопленных и предпочли передать их в руки карательных органов нацистского режима. Так как наряду с эсэсовцами для конвоирования «освобожденных» использовались и солдаты вермахта, то можно утверждать, что военные инстанции были осведомлены о том, что многие военнопленные-евреи умерли при транспортировке от нечеловеческих условий, а значительная часть тех, кого отправили в Польшу пешком, была расстреляна по дороге охранниками[118]. Лишь несколько сотен «освобожденных» еврейских военнопленных пережили Холокост.

С сентября 1939 года находились в немецком плену 1 000 еврейских офицеров польской армии. Хотя их содержали отдельно от остальных офицеров в трех офицерских лагерях (офлагах) на территории Германии, жили они значительно лучше солдат. В гетто на территории Польши их не переводили. Шимон Датнер предполагает: «Гитлеровцы опасались, что эта категория пленных офицеров наряду с другими сможет усилить движение Сопротивления командными кадрами. По всей вероятности, именно это и повлияло на решение о временном задержании офицеров-евреев в офлагах»[119]. В одних офицерских лагерях евреи были отделены от офицеров-поляков, в других по невыясненным причинам этого не было сделано. При приближении армий союзников в конце войны эти лагеря были переведены в глубь Германии, военнопленные евреи польской армии прошли сотни километров пешком, испытывая пытки и голод, наблюдая за расстрелами отставших товарищей[120].

На первом этапе войны совершенствовались антисемитские постановления и в самом вермахте. 8 апреля 1940 года Кейтель издал секретное распоряжение об увольнении с активной военной службы всех полукровок первой степени. Увольнялись и немцы, женатые на еврейках, за исключением офицеров армии мирного времени. Полукровки второй степени и офицеры, состоящие в браке с еврейками-полукровками второй степени, могли оставаться в войсках только при достаточном обосновании и продвигаться по службе лишь в исключительных случаях[121]. Но повернуть вспять процесс ассимиляции оказалось невозможным. Американский историк Б. Ригг считает, что, несмотря на антисемитские мероприятия, в вермахте служило 2–3 тысячи полных евреев и 150–200 тысяч евреев наполовину и на четверть, которые оставались нераспознанными и занимали различные посты вплоть до генеральских[122].

Снимок пропагандистской роты вермахта. Немецкие солдаты конвоируют евреев на принудительные работы. Польша. Сентябрь 1941 года

Американский исследователь Рауль Хильберг с полным основанием назвал вермахт «трусливым зрителем», имея в виду отношение немецких вооруженных сил к нацистской политике преследования евреев. Во время польской кампании убийства и издевательства над евреями были делом рук отдельных фанатиков в военной форме и, пусть очень мягко, наказывались вышестоящими командирами. Высокопоставленные генералы в это время признавали существование еврейского вопроса в Польше, но некоторые из них настаивали на прекращении практики массовых убийств, которые, по их словам, вызывали в войсках отвращение. Пассивность вермахта позволила карательным органам гитлеровского режима без помех осуществить планы переселения евреев и создания многочисленных гетто, что стало подготовительным этапом к массовому уничтожению евреев. При попустительстве командиров солдаты вермахта далеко не всегда вели себя только как свидетели унижений, издевательств и убийств евреев, а часто выступали соучастниками и даже инициаторами зверств. Превращение вермахта как государственного института в одного из организаторов и руководителей массовых убийств евреев произошло после нападения Германии на Советский Союз.