Вернись, бэби!

Глава 3

В другом конце ресторана агент Стеллы Боб Крамер, с которым она собиралась здесь отобедать, с несколько недоуменным выражением лица ждал свою клиентку. За долгие годы Стелла выработала у себя привычку точно чувствовать производимый ею эффект. Она могла вальяжно проплывать по переполненному ресторану, упершись взглядом в спину метрдотелю с таким видом, будто это и есть единственный волнующий ее мужчина во всем свете. Это позволяло ей уклоняться от взглядов сидящих за столиками без видимого снобизма или высокомерия. Она действительно многое умела, как справедливо заметила Клэр, например, создать миф о своей сексуальной доступности, не произнося ни слова. Но даже ее всесильные чары не могли оставаться вечными. Правда как раз заключалась в том, что она уже приближалась к концу своей карьеры сирены, и Боб мечтал, чтобы она нашла в себе силы это признать.

Сейчас он задавал себе вопрос, зачем она пригласила его на этот ленч. Хотя, скорее, это был срочный вызов на королевскую аудиенцию. Она настояла на том, чтобы он отменил все свои дела. Боб был совсем не уверен, что на его клиентку еще есть спрос, которым можно было бы оправдать подобную требовательность. У Екатерины Великой в качестве оправдания ее замашек была вся Российская империя, у Стеллы в арсенале имелись лишь красота, чувственность и актерские способности. До сих пор этого хватало. Но могла ли женщина в возрасте хорошо за сорок по-прежнему требовать к себе такого отношения?

Размышления Боба были прерваны фотовспышкой, которая отразилась на его отполированной лысине. Снимали, разумеется, Стеллу.

– Итак, Стелла, любовь моя, чему я обязан этим сюрпризом и столь внезапным удовольствием общения с тобой?

Стелла одарила его ироничным изгибом полных губ. Боб был единственным мужчиной, которого она никогда не пыталась охмурить. Агент – фигура куда более ценная, нежели любовник, и одновременно полезная запасная карта. Вся жизнь Стеллы была полна таких карт, спрятанных в рукаве, и порой она даже жалела, что ей не приходится пускать их в ход.

– Есть одна роль, которую я хочу получить.

– Гм-м-м. Не сомневаюсь. И кто та ничего не подозревающая овечка, кому она пока предназначается?

– Думаю, что никому. В Нью-Йорке ее играет Сузи Мей.

– А-а, «Ночь желания». Но, Стелла, в этой пьесе героиня – блондинка.

– Могу стать и блондинкой.

– Дорогая, она должна быть моложе тридцати.

– И я могу быть моложе тридцати. Я видела, как они это делают в Италии. Официант, не принесете мне круглую резинку?

На лице официанта, как раз проходившего мимо их столика с подносом напитков, появилось такое выражение, словно он был готов отправиться на край света, только бы выполнить ее поручение. К счастью, касса оказалась намного ближе.

Посетители за соседними столиками изо всех сил старались не глазеть, как Стелла подхватила с обоих висков по пряди волос и стянула на затылке, произведя моментальную подтяжку лица.

– Итальянские актрисы все так делают, и ни одна не похожа на подогретый труп, как американки после их пластических операций.

– Беда в том, радость моя, что, по моим данным, состав уже расписан.

– Так сделай так, чтобы не был расписан! Скажи, я даже согласна на пробы. Скажи, меня не интересует гонорар.

– Стелла, погоди! – Боб впервые видел ее такой решительной. – Есть святые вещи. На эту роль большая конкуренция. Старомодные чары тут не пройдут, к тому же ими владеют и масса молодых актрис.

– Только делают вид, – не унималась Стелла. Она потянулась к висящему на спинке кресла жакету. – Я – то, что нужно. Добудь мне эту роль!

– Ты не будешь есть? – У Боба только-только начал пробуждаться аппетит при виде некоторых строчек меню. – Мы, кажется, договаривались на ленч.

– Для этой роли мне нельзя толстеть. – Стелла ослепила его улыбкой на тысячу ватт, но, будучи агентом нескольких самых красивых актрис в Лондоне, Боб был к этому привычен. Женщинам он предпочитал хорошую еду. Бог с ним, с несварением, по крайней мере, никто не разбудит тебя посреди ночи и не потребует секса.

– Подумаю, что тут можно сделать. – Он поднялся, чтобы проводить ее к выходу.

– Разумеется. Пока. – Стелла, как обычно, будто не замечала публики, провожающей ее взглядами, но спроси ее – она без запинки сказала бы, кто на нее смотрит, а кто нет.

На улице Боб вызвал ей такси, – что было нетрудно, поскольку большинство знаменитых посетителей ресторана только приступали к своему ленчу, – и галантно захлопнул за ней дверцу.

– Тебе не кажется, Стелла, любовь моя, – он нагнулся к окну и понизил голос, – что пора перестать гоняться за ролями для двадцативосьмилетних?

Стелла сделала вид, что не расслышала, и помахала рукой на прощание. Она собиралась поехать домой, где ее ждал Ричард – терпеливый и щедрый любовник, – но внезапно передумала и направилась к вокзалу Виктория. Это была реакция на непонимание со стороны Боба. Ей требовалась порция ее суровой матери – Беатрис. В свои восемьдесят Би была еще крепка.

Стелла думала о том, что при всей занятости – а Би тоже была актрисой, и Стелла помнила детство, когда мать вечно разъезжала со своими комедийными мюзиклами, – в ней была не терпящая ерунды непосредственность, в которой всегда можно было найти утешение. Мать все еще представляла себе мир как арену борьбы добра со злом, белого с черным и не одобряла никакого самокопания. Самоанализ, говаривала Би, а хуже того – психоанализ и все, что с ним связано, – просто бич поколения ее дочери.

– Прошу прощения, – прервал ее размышления водитель. – Не вы снимались в рекламе автомобилей?

Стелла ощутила легкую досаду оттого, что после двадцати одной картины, бесчисленных шекспировских постановок и одного «высокохудожественного» фильма, когда она раздевалась перед камерой донага, ее знают только по рекламе.

– Да, – по-деловому ответила она, – я.

– Надеюсь, в моей машине места хватает? – радостно захихикал водитель.

Стелла взглянула с недоумением.

– Ну, места для ног.

Стелла вяло улыбнулась и мысленно напомнила себе, сколько ей заплатили за этот ролик. Вполне достаточно, чтобы в «Ночи желания» согласиться играть за гроши. Если, конечно, она получит роль.

Стелла обожала дорогу. Пребывание между пунктом А и пунктом Б давало ощущение некоей надежности и внутреннего комфорта. И никому от тебя ничего не нужно. Когда за ней приходила машина, чтобы везти на съемочную площадку или на телевидение, Стелла порой испытывала желание навсегда остаться в салоне автомобиля, вместо того чтобы сразу по прибытии включать на полную мощность все свои чары. Быть легендой – тяжелая работа.

Первую часть пути следовало проехать электричкой до Брайтона. На этой линии персонал был настолько привычен к знаменитостям, что бармен был готов чуть ли не сам раздавать автографы. И все же Стелла не стала снимать темные очки и спряталась за рассудительным «Гардиан». В Брайтоне она сделала пересадку до Овинтона – всего несколько остановок, – а дальше взяла такси, чтобы проделать последние несколько миль до Нижнего Дичвелла, где и жила ее мать.

Нижний Дичвелл – поселок на сорок домов в холмистой местности, в такой степени пасторально-лубочный, что в нем были в ходу нарядные настольные салфетки, игральные карты и шоколадные конфеты. Насколько могла припомнить Стелла, никакого Верхнего Дичвелла отродясь не существовало, поэтому происхождение названия оставалось загадкой.

Уже июнь, а она за работой даже не заметила, как наступило лето. В Нижнем Дичвелле это было бы невозможно. Когда-то благополучие поселка целиком зависело от прихотей погоды. При всей игрушечной красоте его домиков, с розами у входа и выложенными галькой стенами, сто лет назад здесь каждая семья работала в господском имении, церкви или на ферме. По большей части эти дома в те времена были пропитаны сыростью (откуда – извечный кашель тружеников), не поражали обилием мебели, за исключением какого-нибудь кресла с прямой спинкой и грубого стола, зато были заполнены таким количеством ребятни, что от голода их спасала только свинья, за которой ухаживали более тщательно, чем за любым из хозяйских отпрысков.

Изначальные обитатели этих домиков сегодня попадали бы в обморок при виде своих жилищ. Теперь всякий старался переплюнуть соседей обилием подвесных цветочных корзинок, декоративными тачками со всевозможными фигурками, секционными теплицами и белой садовой мебелью.

Никто из обитателей этих коттеджей больше не имел профессионального отношения к земле, разве что садовник-дизайнер сомнительной сексуальной ориентации, обосновавшийся в бывшей школе и зарабатывавший на жизнь составлением садовых композиций по законам фэн-шуй.

И лишь один коттедж устоял перед этим натиском дачной культуры, хотя слово «коттедж» не в полной мере передавало элегантность выдержанного в классических пропорциях желтого каменного дома с белой дверью под красивым резным козырьком. Это и был дом Би, плод гастролей всей ее жизни, поездок по бывшим колониям с осовремененными постановками по Ноэлю Кауарду и вечнозелеными мюзиклами типа «Бойфренда». Если мать и мучилась угрызениями совести за то, что вечно отсутствовала на протяжении всего Стеллиного детства, оставляя дочь то на попечение монашек, то в пансионах, – она этого никогда не показывала. Монашки добросовестно присматривали за Стеллой и просто пришли в экстаз, когда после трех дней молчаливого затворничества ей начало казаться, что она услышала глас божий и почувствовала призвание принять постриг. Когда тянущие боли в животе, которые тринадцатилетняя Стелла приняла за глас божий, оказались всего-навсего предвестниками первой менструации, монашки потеряли к ней всякий интерес.

Стелла улыбнулась. Ее наивысшим приближением к монашеской жизни с тех пор стала роль полоумной, сексуально озабоченной матушки-настоятельницы в фильме Кена Рассела. Будем надеяться, что ее монашки этого фильма не видели.

– Стелла, дорогая, вот так сюрприз! Почему с вокзала не позвонила? Я бы за тобой приехала.

Би сняла широкополую шляпу, которую всегда надевала, когда возилась в саду, и обняла дочь. В придачу к шляпе на ней были застиранные брюки для верховой езды, допотопные сапоги того же назначения и белая блуза с оборками. Она по-прежнему пользовалась накладными ресницами, как в былые сценические времена, и являла собой нечто среднее между Витой Сэквил-Вест и Барбарой Картленд.

Стелла мысленно помолилась, чтобы в отличие от Виты у ее матери не было умопомрачительной интрижки с чужой женой. Скорее всего, нет. Все бы соседи знали, а кроме того, несмотря на неумолимые годы, Би предпочитала мужское общество.

– Привет, Беатрис, мышь белая. – Стелла с матерью никогда не баловали друг друга сентиментальной лексикой. – Рада тебя видеть.

– Я тоже. Ты как раз вовремя – поможешь мне выдавить двадцать четыре стакана апельсинового сока.

Озадаченная, Стелла проследовала за матерью в тенистую, прохладную гостиную с низкими потолочными балками и бледно-желтыми стенами. Ее мать, которая никогда в жизни не была любительницей дачного светского общества, на закате дней необычайным образом обрела к этому вкус. Возможно, это была всего лишь очередная роль из того множества, что ей доводилось играть. Би исполняла ее, как и все прочие, блистательно.

– Господи, зачем же тебе двадцать четыре стакана сока? – спросила Стелла. – Надеюсь, ты не ждешь в гости мужской хор?

– Нет, всего лишь детей из приходской школы. Я разрешаю им сюда являться, брать мои старые вещи и играть для меня какую-нибудь пьеску. Они будут в восторге, если их судьей станешь и ты. Хотя, мне кажется, они так юны, что вряд ли видели тебя на сцене. – Она сделала многозначительную паузу. – К счастью.

– Даже не надейся. Плакат из этого дурацкого фильма про мотоциклистку висит в каждой спальне в лучших мужских школах. Информация из надежных источников.

– Да уж, и все из-за того, что под кожанкой у тебя ничего нет. – Реплика Би прозвучала немного излишне язвительно. – Не обольщайся. Твое актерское мастерство тут ни при чем.

– Я и не обольщаюсь.

Дальнейшая дискуссия была прервана нашествием шумной орды детей, с гиканьем и прыжками вывалившихся из микроавтобусов. В соседних домиках неодобрительно вздрогнули набивные занавески. Би и виду не подала. «Как похоже на маму, – подумала Стелла, – даже не поинтересоваться, зачем вдруг нагрянула дочь, посреди рабочей недели и без звонка».

А зачем она, в самом деле, приехала? Если ей требуется лишняя доза заверений в том, что она еще достаточно молода для роли в «Ночи», то вряд ли для этого стоило обращаться к Би.

Дети, уже облаченные в наряды дам Викторианской эпохи, и высшего и сомнительного общества (одна миниатюрная рыженькая была в брыжах и камзоле), явили зрителям малоправдоподобную эклектическую постановку, в которой одновременно действовали Елизавета I и миссис Бриджес из «Вверх по лестнице, ведущей вниз».

– Блестяще, мои милые! – поздравила Би. – Вы все играли просто великолепно.

– Эти шмотки стоят целое состояние, – заметила Стелла, видя, как десятилетняя Джульетта наступила на шелковую туфельку одной из распутниц, оставив огромное пятно. – Ты бы лучше продала их с аукциона, чем отдавать на растерзание этим чадам.

– По мне, лучше пусть от них будет хоть какая польза, – отозвалась Би. – А теперь, пожалуйста, снимите мои великолепные наряды, прежде чем я угощу вас соком, – произнесла она авторитетным тоном прирожденной учительницы. – И не забудьте повесить их на плечики, чтобы они сгодились и для следующего представления! – Она опять повернулась к дочери: – Ты никогда не видела особого смысла в детях, правда, дорогая?

– То есть? – ощетинилась Стелла.

– Ну, ты же решила, что не создана для материнства. И должно быть, поступила вполне разумно. – Би сказала это таким тоном, что было ясно: она думает совершенно иначе.

Стеллу захлестнула жгучая злость. Мама не в силах удержаться от колкостей!

– Ты так и не простила мне, что я его отдала на усыновление, да?

– Конечно, я считаю, что ты поступила как эгоистка. Можно было найти другой выход, менее радикальный. Если бы ты попросила, мы бы что-нибудь придумали.

– Эгоистка? – Стелла услышала, как у нее повышается голос без малейшего намека на голосовые модуляции, которыми она с таким трудом овладевала в годы учебы. – Значит, я – эгоистка? Как мило слышать это из твоих уст!

Все воспоминания об одиночестве и чувстве заброшенности в этом чертовом монастыре, где она вынуждена была торчать даже на каникулах, нахлынули на нее. Ее охватили злость и обида. Какое лицемерие!

– Тебе до меня вообще не было дела! Ты только и делала, что шлялась с отцом по самым немыслимым курортам и воображала, что у меня все прекрасно.

Би словно ожгло плетью; складки кожи на ее высохшей шее вдруг побледнели и стали похожи на гимнастические обручи.

– Не по своей воле. Твой отец не мог здесь найти работу. Вместе мы могли играть только за границей.

Стелла дала волю горестным воспоминаниям об отце, которого она, по сути дела, толком и не знала. А теперь и подавно поздно. Отец умер, когда ей не было и тридцати.

– Он мог бы работать там, а ты здесь.

– Это было все равно что развестись. Твой отец всегда косил на сторону. В наше время считалось, что брак важнее детей.

– Ну, у тебя-то таких проблем не было. – Стелла хотела бы выразиться помягче, но остановиться уже не могла.

Би тоже вспылила:

– Скажи, разве оно того стоило? Ради твоей блистательной карьеры актрисы, раздевающейся перед публикой? Сколько раз ты уже это проделывала? Десять? Двенадцать? И не забудь нагую Джульетту, с которой все началось. – Она взяла дочь за руку и крепко сжала. – Ты никогда не задаешь себе вопрос: а что, собственно, стало с твоим ребенком?

На лице у Стеллы появилось такое выражение, что у Би заныло сердце. Дочь напомнила ей дорогое, изнеженное животное, получившее пинок от единственного человека, на которого могло опереться.

– Послушай, Стелла, милая… Мне не следовало этого говорить. Ты права. Когда ты росла, я была эгоисткой, а то, что времена изменились, – слабое оправдание. У меня нет права обвинять тебя в бессердечии.

– Все нормально, – сказала Стелла таким голосом, что о него можно было содрать кожу. – Думаю, ты меня понимаешь.

Уже не любимая дочь Би, а известная многим эффектная актриса с преувеличенной небрежностью подхватила жакет и вышла.

Би молча проводила Стеллу исполненным болью взглядом, жалея, что наговорила дочери столько гадостей, вместо того чтобы хотя бы отчасти залечить ее душевную рану. Она не могла подобрать нужных слов. Все, что она сказала, была чистая правда, и обе это понимали. Иногда худшее в материнской доле заключается как раз в том, что ты оказываешься единственным человеком, который может сказать правду.