Верните белых лебедей

Николай Максимович Ольков Верните белых лебедей

— Бывакин, сразу после развода зайди к начальнику по воспитанию!

Сухопарый дневальный выкрикнул и повернулся к тумбочке. Старший по бараку, одетый в приличную тюремную робу с повязкой на руке, ткнул кулаком дневальному в лицо:

— Сколько вас учить, чтобы правильно выговаривали? Ты его ещё гражданином или товарищем назови. У всех вас только одно прозвание: зек, заключенный. Повтори приказ!

— Понял. Все мы с одним прозваньем…

— Дурак! — он ещё раз легонько ткнул в ухо, а дневальный уже до того вытирал кровь, которая сиротливо капала на грудь замызганной куртки. — Повтори по Бывакину!

— Понял! Заключённый Бывакин, после развода к начальнику по воспитанию!

— Вот так! Бывакин, ты понял? Тебя переведут в настоящую колонию, это тебе не малолетка. Я бы тебе дал наколочку, готовь пузырь, скажу, кому в ноги пасть, тогда жить будешь, а если как тут начнёшь пальцы гнуть, головёнку завернут сразу, как курёнку. Иди.

Бывакин прошёл быстрым шагом, голова приподнята, лицо безразличное, но настороженное, стрижен наголо, свежие розоватые шрамы украшают голову с обеих сторон, лицо скуластое, нос подправлен чуть влево, глаза серые, внимательные, губы плотно сжаты, а за ними скрыты проёмы от трёх зубов, потерянных за два неполных года в детской колонии. О скором переводе «в настоящую колонию» он знал, потому что исполнилось восемнадцать лет, а в «детском садике» дальше не держат. Там ему отбывать ещё два года.

Развод занятий окончился быстро, отряды неровными колоннами пошли в столярку, в пошивочный цех, только одна колонна свернула в столовую. Есть будут по очереди, последним может не хватить, тогда у столовки поднимут крик, прибегут начальник столовой и дежурный по зоне, могут выдать несколько булок хлеба и кусок маргарина. А могут и не выдать, могут построить и отправить на работу. И такое бывало. На тот случай у каждого зека есть в заначке кусочек хлеба — подсохший, пахнущий мышами и махоркой, но — хлеб, его ничем не заменишь.

— Бывакин! Родя! — земляк, из одного района, Толя Фрол, подбежал, лицо в слезах. — Сказали, что вас семерых повезут на зону. Я тосковать буду один-то. Полгода ещё. Прощевай, может, доведётся встретиться.

Начальник всем семерым объявил о переводе, предупредил, что в лагере с ними цацкаться не будут, там правила строже.

— Ну да, мы тут как в пионерском лагере жили, — усмехнулся здоровый мордатый паренёк.

— Ребята, я вам прямо скажу: зона та не самая благополучная, произвола много, так что держитесь ближе к администрации, — по-товарищески советовал майор.

— Это как, в стукачи сразу записываться? — парень откровенно лез на рожон.

— Ну вот, Кожин, опять ты бузишь. Не в стукачи, а нужную информацию о настроениях в бараке сообщить — твой долг. Понял?

— Долгов не имею, гражданин начальник, за долги и перо могут вставить.

— Ну, с тобой, Кожин, говорить бесполезно. Хочу Бывакину подсказать. Ты парень толковый, но гордыню смирить придётся. Есть в отряде начальник, есть авторитет, они следят за порядком, и тут никуда не попрёшь. Молчи, но делай, что велено. Не перечь. Если что, то и администрация не поможет. Говорю вам это, ребята, потому что жалко вас. Самое главное — не потеряйте себя, не купитесь на обещания сладкой жизни на воле. Всё, свободны.

На сборы осталось часа четыре, этап будет в двенадцать, так что пожрать уже не удастся, а на новом месте хлебом-солью встречать вроде бы не должны. Родион собрал котомку и ушёл за столярку, в стороне навалены стружки и опилки, прилёг, чтоб не видно было от бараков. Почти два года здесь, а так и не привык. Друзьями не обзавёлся, а врагов нажил быстро. На первой же неделе угодил в штрафной изолятор, потому что троих избил подвернувшейся арматуриной. Те его повоспитывать подловили, тоже не с пустыми руками, а он крутанулся на месте и кусок железа словил, а с такой снастью быстро всех троих уработал. Кто-то свистнул, разбираться не стали, ты бил, ты и виноват.

Родион понимал, что доказать ничего не сможет, как и дома, в той драке, за которую получил четыре года по малолетке. Да, складешок из кармана выдернул, но даже раскрыть не успел, свалил его верзила из старших классов, который проходу не давал, всё выблядком звал. Он не понимал смысла, но грязь этого слова чувствовал, кинулся к матери, она вытирала его и свои слёзы и шептала: «Терпи, сынок, наше горе, нам и переживать. Не гневи людей, прощай им обиды, ребятишки подразнят да забудут». Не забывали, на каждой перемене звали громко по этой кликухе, при девчонках, он долго терпел, а тут обида застила свет, выхватил ножичек из кармана и кинулся на обидчика. Что дальше было — не помнит. Забрали в милицию, держали два месяца, а потом суд и сюда. Теперь вот перемена. Родион спокойно ждал своей участи, на новом месте будет тяжело, работать придётся, ребята говорили, наравне со взрослыми, режима он не боялся, драк тоже, если за правду. Только вот как её узнавать, если у каждого своя правда?

Всю группу пополнения отправили на третий этаж большой кирпичной тюрьмы. В камере трое обитателей даже не поздоровались, один встал и молча указал на свободные двухъярусные шконки у самых дверей. Родион сразу закинул свой матрас на верхнюю, чтобы не заводить спор.

— Э-э-э, пацан, а ты что согласный сразу на верхнюю шконку? Не смелый, что ли? — спросил худой и бледный парень.

— Мне наверху больше нравится, — односложно ответил Бывакин.

— Подойди сюда, — это сказал полулежавший на подушках пожилой зек, был он в просторных светлых штанах и расстёгнутой серой безрукавке.

Родион подошёл, мужчина сел на койке, внимательно на него посмотрел:

— Твоя фамилия Бывакин? Был бы в годах, самое подходящее погоняло — Бывалый. Но тебе ещё рано. Имя?

— Родион.

— Родя. Будешь Родя, понял?

— Понял.

— Мне про тебя сказали добрые люди. Сколько раз в карцере отдыхал? Он у вас по-другому как-то?

— Семь раз, тридцать три дня.

— Уважительно. Меня будешь звать Доктором. Рыжий, своди ребят на кухню, скажи, чтобы покормили. Родя, собери вот это барахло со шконки и унеси под порог, а сам сюда перейди. Ну, это после обеда.

Бывакин хотел спросить, чьё это место, но вовремя одумался: никаких вопросов, если надо — скажут. Но по дороге на кухню Рыжий прогундел:

— Приглянулся ты Доктору, видишь, меня под порог, а тебя к себе ближе. Он любит поперёшных, про тебя ему утром ещё шепнули.

Бывакин ничего не ответил. После чашки тёплой каши и кружки чая на душе стало веселее. Доктор велел застелить постель и лечь спать, Родя лёг поверх суконного одеяла и сразу уснул. Ему приснилась степь, какой он её представлял на уроках географии: ковыль растёт выше колена, волнами колышется, а по этим волнам идёт девушка в цветном халате, идёт прямо к нему. Родион присматривается, но узнать не может, говорит себе, что не наша деревенская эта девчонка, а когда ближе подошла, Родион засмеялся: чужая совсем, смуглая, скуластая, глаза чёрные с прищуром. Остановилась, смотрит на Родиона и тоже улыбается. Он хотел спросить, что это за степь и откуда девчонка тут появилась, но не успел, кто-то тронул его за плечо.

— Что приснилось, Родя, что ты так улыбался, будто по удо освободился? — Доктор подал ему горячую кружку с чаем: — Хлебни пару глотков, это чифир. Приходилось?

— Нет. У нас с этим строго, за чифир сразу в карцер на сутки.

— Пей, я разрешаю.

Бывакин сделал два глотка, вязкая жидкость заполнила рот, язык онемел, голова зашумела. Такого он ещё не пробовал, передал бокал и зажал руками голову.

— Возьми соль на язык, полегчает. Теперь слушай. Будешь при мне. Это я после объясню для чего. Работать станешь только на кухне, это в тепле и всегда сыт. Мне будешь три раза жратву приносить, повара знают. Если кто-то невзначай обидит, даже из вертухаев, скажешь. Ни с кем не базарь, только по делу. Читать умеешь? Вечерами будем с тобой читать вроде как романы, в них интересная жизнь описывается. Я такой жизни не видел, потому любопытно. А сейчас иди, скоро построение на ужин. Никуда не отлучайся, чтоб от переклички не отстать. Пошёл!

Жизнь наладилась, только покровительство тюремного авторитета Доктора было и благом, и наказанием. Доктор сразу предупредил, что рядом с ним и надёжно, и опасно, у него тоже есть враги. Бывакин это быстро почувствовал. От скатившегося со штабеля бревна успел отскочить, но разбил лицо. Доктор ничего не спросил, только кивнул. В другой раз старый хмырь велел принести кусок трубы, Родя случайно заметил, что она под током, пинком сбил кабель. А три месяца назад на кухне появился зек со шрамом через всё лицо, по щеке и на лоб, шрам старый, и когда зек Рваный негодовал, но не мог проявить своих чувств, в себе держал, шрам выдавал его, багровел и надувался. Бывакин не видел, он учуял неладное, и непроизвольно отпрыгнул от плиты, с которой с грохотом свалился котёл с кипятком. Родион вскочил на кучу дров, и волна горячей воды его не достала. Отпрыгнувший в другую сторону Рваный выругался матом и прикрыл шрам рукой, знал, сволочь, что рана выдаст.

— Ты зачем котёл столкнул, подпевала Докторская? Ты меня ошпарить хотел!

Рваный замахнулся, но Родя ловко перехватил руку и заломил её, повалил Рваного в грязь кухни. Дверь распахнулась, и влетели два надзирателя с дубинами, видно, под порогом стояли. От удара дубинкой по спине Родя выгнулся, отпустил жертву и сходу сбил надзирателя с ног. Потом его били дубинками и сапогами, очнулся в карцере, едва разлепил глаза от засохшей крови. Лежал, проверяя осторожными движениями, целы ли руки, ноги, позвоночник. Везде ждала боль, но он уже умел её переносить спокойно, лишь бы не было переломов. За этим занятием его застали дежурный и врач.

Врач помог раздеться и всё качал головой:

— Как же ты мог сорваться с такой верхотуры? Ты же мог насмерть разбиться. Тут болит? А тут? Похоже, товарищ капитан, переломов нет. А что с головой? Шумит? Ещё бы! С такой высоты — и остался жив. Это просто чудо. Идти можешь? Пойдём в санчасть. Понимаешь, охрана думала, что ты пьян, и отправила в карцер. Бывает, знаете ли. Пошли.

Бывакин понял, что про верхотуру придумали вертухаи, чтоб не разбираться: упал, разбился, никаких вопросов. Знали, что воспитанный малый, звонить не будет. В санчасти санитар из зеков помог помыться, дал чистое бельё, довёл до постели. Раны и ссадины протёр какой-то вонючей мазью, кое-как перевязал. И тут вошёл Доктор. Санитар исчез.

— Я всё знаю, Родя. Рваный не тебе первому гадости устраивает, он моих людей постоянно гнобит. Но сегодня был перебор. Я запретил тебя трогать. А он ослушался, тронул. Ответит. Тебя хочу похвалить. Ты постоял за себя перед вертухаем, я тут пятый год, за все время третий случай, когда зек ударил это дерьмо. Вся зона будет тебя уважать, а ты будь осторожен, надзиратели могут отомстить. Я говорил сейчас с Хозяином, он обещал предупредить своих. Но это же мусора, ни одному слову нельзя верить. Я сказал, что не дай Бог! — всю зону подниму. Этого они боятся. Ладно, лежи. Будешь долго лежать, я тебе книжки принёс, посмотри.

Никогда у него не было столько свободного времени. Его кормили, делали перевязки, врач учтиво спрашивал, как дела и предупредительно информировал, что выписывать его не собирается, и никто не торопит. Родион не мог найти объяснения, с какой стати авторитетный вор Доктор сделал его своим приближённым и теперь уже открыто защищал перед недоброжелателями. Ведь ничем особым он не отличался от других молодых зеков, были и сильнее его, и лицом красивее. Сам для себя сделал предположение, что Доктора привлекла информация: из детской колонии на зону приходит молодой и непокорный зек, а Доктор, видимо, уважал гордость и самолюбие. Но это его догадка, а спросить не у кого. Родион понимал, что не просто так пригрел его Доктор, да он и сам обещал позже всё объяснить. Наверное, вот это имел в виду заместитель начальника колонии для несовершеннолетних, когда предупреждал, чтобы не попали ребята под дурное влияние.

Принесённые Доктором книги оказались толкованиями уголовного кодекса, видно было, что Бывакин не первый читатель, на каждой странице он находил подчёркивания, галочки на полях, а то и целые абзацы были обведены жирными рамками. Чтиво не особенно интересное, но Родион опасался, что Доктор может устроить проверку, а выглядеть глупо не хотел, потому изучал, особо вчитываясь в отмеченные места.

Поздно вечером пришёл Доктор. В палате никого не было, да и Родион уже задремал, привыкший к свободной жизни. Доктор позвал дежурного санитара и велел ему погулять с полчасика. Остались одни.

— Родя, я обещал тебе чуть позже объяснить, для чего ты мне нужен. Я давно за тобой слежу, в вашей колонии был мой человек. Он должен был найти паренька серьёзного, надёжного, честного и прямого. Когда он назвал тебя, я узнал твоё дело, понял, что ты мне подходишь, и всё время знал, что у тебя и как. Да, твоей маме я каждый месяц отправляю небольшие деньги, как будто от тебя. Я ждал, когда тебя переведут к нам. И вот мы встретились. Скажи мне, Родя, ты действительно честный и порядочный человек? Именно в том смысле, который заложен в этих словах изначально? Я могу тебе доверять полностью и до конца? Не спеши. Это очень важно.

Бывакин молчал, дожидаясь следующего вопроса.

— Ну, говори.

— Вы можете мне верить, я сделаю всё, что вы прикажете.

— Этого достаточно. Если ты меня обманешь, я повторю тебе эти слова перед тем, как убить тебя. Но — это крайность, до которой, я уверен, дело не дойдёт. Слушай внимательно. Этот город (он написал на клочке газеты название, дал прочитать и тут же сжёг) ты знаешь хорошо, потому запомни улицу (написал: «Заслонова» и сразу сжёг). Там есть гаражи, со входа вправо седьмой бокс. Висячий замок замотан промасленной тряпицей, внутренний забит солидолом, чтоб не заржавел. Ключи найдёшь под правым углом ворот, надо будет сбить разлитый бетон и копнуть на штык. Ключи тоже упакованы. В гараже смотровая яма, в ней несколько ниш, углублений, ключи положить при ремонте и прочее. Самая дальняя от входа с правой стороны ниша, раскапываешь её и достаёшь кожаный портфель. В нём доллары, Родя, в тот момент ты будешь самым богатым человеком в городе. Но деньги понапрасну не трать. Будешь брать по потребности, отчёт представишь мне лично. Я смогу откинуться только через два года. Ты меня понял?

Бывакин чётко сказал:

— Понял. Но у меня вопрос: если вы через два года выходите, какой смысл мне забирать эти деньги?

— Я знал, что ты спросишь. Дело в том, Родя, что в Иркутске сидит человек, который знает эту тайну. Его погоняло Жмых. Он освободится раньше меня, и тогда можно забыть о заначке, он меня кинет, а потом просто уберёт. Я договорился с начальством, на тебя уже готовы все бумаги, их принесут в санчасть, а ночью тебя вывезут в город, в машине переоденешься в простой костюм и сразу на вокзал, езды до того города шесть часов. Ещё вопросы?

— Есть. Те, кто повезут, не вздумают выдавить из меня тайну? — Бывакин слышал про подобные истории.

— Нет. Просто они ничего не знают. Но с вокзала ты дашь вот эту телеграмму, тут всё написано, что надо. Это начальнику тюрьмы. Я буду знать, что всё нормально. А эти люди — они сразу вернутся в зону. Утром будет объявлено, что ты бежал. Надо сбить со следа моих конкурентов. Они понимают, что ты не случайно около меня появился, потому чан с кипятком и прочее. А так — сбежал, и всё тут. Я свою роль отыграю, чтобы они не подумали даже, что тайна уже за воротами тюряги. Всё, я пошёл. Санитару скажу, что он меня не видел, если жить хочет. Не прощаюсь, Родя, уверен, что мы с тобой встретимся, — он пристально посмотрел пареньку в глаза.

— А как вы меня найдёте? — вдруг вскинулся Бывакин.

— Родя, не задавай смешных вопросов. Главное, будь в этом городе. Всё.

Он резко встал и хлопнул дверью. Через минуту вошёл бледный санитар.

— Ты что такой? — спросил Родион.

— Показалось, что Доктор был, а оказывается, он тут не появлялся. Даже испугался.

Бывакин повернулся на бок и подумал: «Вот и началась воровская жизнь. Это тебе не складешком деревенских ребятишек пугать. Зачем Доктор мне про город объяснял, ведь он же в курсе, что это рядом с домом, раз деньги переводил по адресу. А может, и не сам, потому и не в курсе». Но уснул сразу, сбросив напряжение серьёзного разговора.

Ночью стукнули в окно, Бывакин ждал этого сигнала, вышел из санчасти. Двое мужчин толкнули его вперёд, в глубине двора виднелась машина, шли к ней. Посадили в салон, дали одежду и пакет с бумагами. Машина тронулась, миновали проходную, выехали на трассу в город. Одевался на ходу, пакет спрятал во внутренний карман куртки. У вокзала его высадили. Никто за всю дорогу не сказал ни слова. Родя быстро прошёл в туалет, открыл пакет, вынул справку об освобождении и деньги. Немного, но на билет и пожрать хватит. В окошко телеграфа сунул заполненный бланк, заплатил и прибрал в пакет квитанцию. Билет купил в плацкартный вагон, в буфете пожевал пирожков с горячим чаем. В вагоне запрыгнул на верхнюю полку и сразу уснул. Да, Доктор знал, что это его город, областной центр, от которого до родной деревни три часа на автобусе. Из школы сюда ездили на соревнования, просто поболтаться по магазинам и киношкам.

Прожив на свете девятнадцать лет, Родион Бывакин никогда не вспоминал прошлое, жизнь в деревне, мать, друзей, школу. Но и о будущем никогда не задумывался. Кто-то подсказал: на зоне для несовершеннолетних действуют те же порядки, что и в большой тюрьме, и надо вести себя так, чтобы ни у кого не было к тебе претензий, чтобы ты никому не мешал, никого не раздражал. Родион быстро понял, что в жизни так не бывает. Из ста человек всегда найдутся два-три, которым ты просто не нравишься: не так ешь, не так спишь, не так сидишь на очке. Могут предъявить, тогда надо ответить или сразу драться. Вспыльчивый и самолюбивый паренёк никогда не дожидался крутого наезда, сразу сбивал главаря, а потом — кому как повезёт. До суда ему говорили, что на детской зоне нет карцера — хотел бы Родион сейчас взглянуть в глаза того сердобольного адвоката, который так и не сумел ухватиться за случайную оговорку прокурора, что подсудимый, к счастью, не успел раскрыть нож. Суд мог пойти по-другому, это ему потом объяснили, но дело сделано, своё время до совершеннолетия он отсидел.

Место Доктора в своей судьбе не мог определить, только не просто так авторитет добился его освобождения, дал серьёзное задание. Разве у него не было выбора? Ого, ещё какой, каждый бы согласился за удо посторожить заначку Доктора. Но он выбрал Бывакина, да ещё заочно. Что такое он про него знал? Проверил и поверил. Родион не стал спрашивать, как он станет хранить такую кучу баксов, и уже в поезде решил, что Доктор не стал бы возражать против снятия отдельной квартиры. А потом вдруг подумал: город большой, всякого люду полно, просочится что-нибудь про бабки — на ремни порежут, мать начнут казнить, выдавят правду. Если в живых оставят, что Доктору скажешь? Ему всё равно, не сумел исполнить — отвечай. И слова повторит перед смертью, как обещал. Потому решил: найду деньги — и сразу в деревню, там можно надёжно спрятать, да и кто искать будет?

На улице Заслонова побывал несколько раз, присмотрелся: гаражи обитаемы, но с утра все уезжают в город или на дачи. Прошёлся рядом с седьмым боксом — вход травой зарос, а вот белёсый блин бетонной заплатки чист. Три дня просидел в кустах напротив въезда, вычислил, когда дежурит пожилой алкаш, он приходил утром с похмелья и целый день спал в своей конуре. Бывакин нашёл в заборе пробоину, просунул лопату, сам пролез, ободрав кожу на плече, быстро и осторожно прошёл к седьмому боксу, сбил бетон и вдавил лопату в землю. Копал быстро, постоянно оглядываясь. Теперь выбора не было, даже если кто и спросит, то надо всё что угодно употребить, но ключи выволочь и двери открыть. Лопата зацепилась за клочок кожи, Родион потянул и выдернул свёрток. Быстро зарыл ямку и прикрыл цементной лепёшкой. Никого. Да и не заметно никаких перемен. Развернув ключи, Родя открыл висячий замок, потом внутренний, чуть приоткрыл половинку ворот и прошмыгнул внутрь. На коленках просунулся наружу, расправил смятую траву, притянул воротину. Осторожно в полумраке спустился в яму, отыскал нужную нишу, стал расширять её и копать. Просовывал руку, выгребал землю, но никакого тайника. Нашёл под ногами железяку, стал протыкать в глубину и понял, что до свёртка всего полштыка лопатных. Опять подрезал грунт, руками выгребал глину, вскоре нащупал кусок ткани, потянул, выпал масляный свёрток. Размотал ткань, потом бумагу, потом несколько пластиковых пакетов, и в жёлтом кожаном портфеле увидел то, что искал. Он выкатил на грязные руки скользкие новенькие купюры и удивился: все по сто долларов, и было их тут столько, что портфель чуток подраздуло. Бывакин сунул портфель под куртку и вылез из ямы.

Он оцепенел, когда дверь гаража открылась, и в проёме показался сторож-алкаш с железным прутом в руках.

— А я слышу — кто-то возится в боксе. Думаю: машины нет, хозяина вообще не видел ни разу — кто же там может быть? А тут грабитель!

Парень быстро нашёлся:

— Какой я грабитель? Да и что грабить? Дядя сказал, что от жены прятал несколько бутылок водки, всё обыскал, только одну нашёл.

— Где она? — живо поинтересовался сторож.

— Вот, — он вынул из кармана бутылку и похвалил себя, что на всякий случай припас.

Сторож возмутился:

— Тогда какого хрена тут стоять? Пошли ко мне.

Вышли, Родион закрыл оба замка, а сторож был уже около своей будки.

— Иди сюда, — позвал он, пряча бутылку за пазухой, чтобы кто из водителей не заметил.

Парень махнул рукой:

— Нет, пей один, меня друзья ждут.

В автобусе он восстановил всё, что произошло. Старик в темноте бокса не мог разглядеть его лицо, а потом Родион всё время старался держаться спиной к воротам. К тому же вязаная шапочка, которую он быстро опустил на глаза, хорошо его укрыла. Сторож сейчас выглотнет этот пузырь и навсегда забудет, кто его угостил.

На рынке купил джинсовый костюм и спортивные туфли, за углом переоделся, старую одежду бросил в крапиву. В тот же день уехал в родную деревню Лебедево.

Давно ли в милицейском уазике увозили Родиона Бывакина по этой дороге, а как многое изменилось! Поразился, что придорожные увалы, когда-то гудевшие спелым колосом, заросли бурьяном. На заливном лугу, где он мальчишкой вместе с друзьями возил копны сена к стогу, который умело укладывал дядя Ваня Лопушонок, было безлюдно, в разных местах сиротливо торчали копёшки. А тогда густо стояли стога, и с дороги, с вышины, могло причудиться, что кто-то большой и сильный так расставил их по лугу.

В деревне автобус остановился около магазина, Родион выскочил и, не глядя по сторонам, зашагал в сторону дома. Мать поймалась за дверной косяк, бессильно опустилась на колени:

— Родя, сынок, родно моё…

Он поднял мать, обнял и ткнулся, как в детстве, в плечо, привычно загоняя вовнутрь чувства и слёзы. Родной дом, печка, полати, крашеный пол, божничка со святыми, его портрет, незадолго до посадки снимал в школе заезжий фотограф.

За столом сидели напротив друг друга, мать вытирала глаза уголком фартука, сын молча ел жареную картошку и припивал простоквашу. Он с детства любил так есть, можно даже без хлеба. Кусок хлеба, домашнего, печённого на поду, по привычке сохранил — на всякий случай. Облизал, как положено, ложку и положил рядом со сковородкой.

— Спасибо, мать.

— Сынок, Родя, ты почто меня матерью назвал? Я ли не мама тебе родная? Ты чему там обучился, в тюрьмах этих проклятущих? — она заплакала горючими слезами, вытираясь краем фартука.

Родион спохватился:

— Сорвалось, мама, отвык. Не серчай, я теперь взрослый, огрубевший мужик, такая жизнь, мама. А ты как?

Мать вздохнула:

— Как и все, родной. Колхоз наш совсем захирел, платить путём не стали, сено нынче последний год выделили, больше не ждите. А без сена какая корова? Сдам хачикам. А можа, держать будем, сам-то дома останешься, сподобимся на одну-то голову?

Родион знал, что в эту сторону разговор повернётся, для матери самое главное, чтобы сын рядом был, тем более не с приисков явился, а из тюрьмы. Как ей в первый вечер сказать, что он только на пару дней, и снова в город, надо своё место там искать.

— Без коровы не останешься, мама. Я уеду, буду помогать деньгами. Проживёшь.

— Родно моё, так денег-то у меня дивно скопилось от твоих переводов. Я самую малость, когда уж совсем ничего, использовала. Да куме Апросинье давала, когда ейного Гриню в цинковом гробу привезли, шептались, что из южной страны, только командиры ничего не велели делать, так и не открыли гроб-то. Сама Апроха до сих пор не верит, что сына закопали. А можа, кирпичи наклали вместо Гриньки-то? Солдатик сопровождал, под стаканчик говорил, что иных на прах разносит бомбой, вот чего родным отправят? Знамо, что накладут тяжёлого, вот и оплакивай. Ой, Родя, не ехал бы ты в чужую сторону! Поди, спознался с жуликами, можа, кому в карты проиграл? Кайся, лишенец!

Родион улыбнулся, обнял мать:

— Всё будет хорошо, мама, не переживай. В карты не играю, жуликов не знаю. Делом займусь.

— Деньги забери, они тебе нужней на первых порах, — и положила перед сыном большую пачку, не скупился Доктор, хорошие приветы слал от сына.

— Родик, а не твоей рукой адрес-то писан. Пошто так? — сурово спросила она.

— Мама, я же не на курорте был, вот и просил людей с воли, чтобы отправили. Деньги прибери и не куркуй, расходуй, на продуктах не экономь.

А докторские деньги проклятые из головы не выходят, куда их припрятать, пока он объявится? В доме и пристройках исключено, не приведи Бог — огонь, потом рассказывай Доктору про схрон в коровьем пригоне. Лёжа в постели, всё прикидывал, куда клад заложить. И вспомнил про Гриню, мать говорила, что большой памятник ему из военкомата привезли. Пойти днём, посмотреть, все поймут, что проведал друга, а ночью зарыть под памятник. Вечное место. Успокоился, что нашёл решение, уснул. Приснилось ему море, тихое, спокойное, даже цвет различает: голубое, с отливом. Плещется, к берегу нежной водой прикасается, а по мокрому песку идёт девушка. Присмотрелся Родион — та самая девчонка, что по степи гуляла, ковылём играла. Обрадовался, что-то ей говорит, она внимания не обращает, идёт по бережку и смотрит вдаль. Проснулся, вздохнул с улыбкой: откуда она в его сны приблудилась? И море, и степь он ни разу в жизни не видел, тоже — откуда? А девчонка красивая, хоть и не наших кровей. Повернулся на другой бок и уснул, накрывшись сбившимся от старости ватным одеялом.

Через два дня, исполнив всё, что наметил, Родион утренним автобусом уехал в город.

Денег из портфеля Доктора Бывакин взял достаточно, чтобы прожить год, если не подвернётся подходящая работа. На что он мог рассчитывать, парень без образования, без профессии? Посмотрев объявления, записался в школу автомобилистов, понимая, что права в жизни пригодятся. Занятия начинались вечером, день был свободным, Родион читал, лёжа на диванчике в своей скромной квартирке: большая комната, душ, телефон, даже новинку приобрёл, сотовый телефон. Правда, звонить особо некому, но пусть лежит. Ближе к вечеру ходил в магазин, закупал продукты на завтрашний день.

Драку он увидел сразу, но вмешиваться не стал, так учил Доктор: «Не твоё — не встревай, надо — позовут, да и то подумай». Позвали. Истошный девичий крик: «Они его убивают!» сорвал с места, Бывакин увидел троих парней, упоённо бивших ногами лежащего ничком человека. С разбега сбив двоих, он тут же ударил в горло третьего, тот захрипел, ртом пошла кровь, друзья схватили его под руки и поволокли за угол. Родион подошёл к лежащему, тронул жилку на шее — живой. Подбежавшая девушка просила вызвать скорую, кто-то кинулся в магазин звонить, он поднял свой пакет и пошёл на тротуар.

— Постойте! — окликнула девушка. — Остановитесь, я не успела поблагодарить вас. Вот моя карточка, позвоните завтра после восьми вечера, я буду дома. — Она своей косынкой вытирала кровь с лица молодого человека. Поняв, что он третий лишний, Родион буркнул:

— В это время не могу.

— Хорошо, можно позже, — она с умилением смотрела на спасителя.

— Зачем? — Родион пожал плечами.

— Вы спасли моего брата. Я приглашаю вас в гости. Извините, скорая подошла.

Бывакин вернулся, помог загрузить парня, девушка тоже села в машину, он сообразил, что может подскочить и милиция, а ему эта встреча ни к чему. Быстрым шагом прошёл до поворота, посмотрев предварительно, не поджидают ли те трое. Нет, всё чисто. Выложив продукты, Родион сел в кресло и достал визитку. «Сопредседатель губернского Императорского собрания Княжна Лада Станиславовна Бартенёва-Басаргина». Родион засмеялся: княжеского отпрыска отметелили трое городских хулиганов, а он попал в спасители. Бросил визитку на стол, стал собираться на занятия.

На автобусной остановке заметил одного из драчунов, он огляделся и довольно смело подошёл к Родиону. Тот напрягся: что у него на уме, а если перо в рукаве? Но парень улыбнулся:

— Не боись, я чистый, — он вынул руки из карманов и показал ладонями вверх. — Разговор есть. Отойдём?

— Только короче.

— Короче некуда. Ты дерёшься здорово, а нам нужны такие парни. Я Шура, ещё Володя и Лёха. Мы эту пару давно пасли, там было что потрошить, только сумочку девкину урвали да часы с её шеи успел сдёрнуть, а тут ты. Давай к нам, нынче есть кого пощупать.

— Часы и сумка у тебя?

— На хате.

— Завтра в десять придёшь на это место и всё принесёшь, а потом базарить будем. Это я пока прошу, — и запрыгнул в подошедший автобус.

Хорошенькое дело — заявиться в княжеский дом с такими подарками, а княжна мила, прямо красавица. Понятно, бедному Роде ничего не светит, но хоть посмотреть на неё в домашней обстановке. Вполуха слушал преподавателя, всё вспоминал лицо княжны, но всплывали только её крик и разбитое лицо братца. Завтра он точно позвонит. А с утра надо заняться собой.

В десять часов получил сумочку и часы, спросил, не пропало ли чего из дамского, парень зуб дал, что всё чика в чику. Поехал в приличный магазин для мужчин, положил перед девушкой американскую десятку и попросил одеть так, будто через час регистрация брака.

— С чего начнём? С белья? — с улыбкой спросила она.

— Решай сама, — махнул рукой Родион. — Я в этом деле хуже, чем в любви разбираюсь.

С бельём проще, а вот с костюмами пришлось повозиться. Остановились на светлом итальянском и сером в полоску немецком. Туфли выбрали быстро, нога у Родиона стандартная, положили три пары. Сюда же полдюжины сорочек и столько же галстуков.

— Барышня, ты галстуки завяжи и засунь к тем рубашкам, к которым они подходят, а то я всё перепутаю.

Девушка улыбнулась:

— Я бы такого клиента сама с удовольствием одевала.

Родион засмеялся:

— Рискуешь, милая, я парень холостой, могу и прицепиться к слову.

Она тоже засмеялась:

— Цепляйся, я тоже девушка свободная.

Бывакин осмелел:

— Ты когда освобождаешься, в смысле — с работы?

— В восемь.

— Так я тебя встречу, — он осмелел.

— Рискни! — в тон ему ответила девушка.

— Риск — моя стихия! — раздухарился Родион.

— Это я по деньгам поняла, — усмехнулась она.

— Проехали. Но я буду встречать.

Княжне он решил позвонить до встречи с продавщицей, всё равно занятия сегодня пропали, надо ещё с духариками разобраться, а если княжна пригласит прямо сегодня, то отговориться автошколой.

Достав карточку с номером и взяв телефонную трубку, Бывакин вдруг смутился: а что сказать? Былая отвага, подкреплённая модной одеждой и современной стрижкой, вдруг исчезла. Что у них за дом, может, коттедж с охраной, ковры прямо от калитки, испанские боевые собаки в вольерах? И сама она что из себя — княгиня или княжна? А, княжна — значит, не замужем. Хотя ничего княжеского во время той свары он не заметил. Махнул рукой: скажу, что украденное у меня, могу привезти в любое место, а если будет настойчиво приглашать, Родя поймёт, если настойчиво, — придётся поехать.

— Я вас слушаю, — ответил приятный женский голос.

— Здравствуйте, меня просила позвонить Лада Станиславовна.

— Одну минутку, пожалуйста, я её приглашу.

Родион вытер лоб. «Нашёл причину волноваться. Избавлюсь от вещичек — и на выход».

— Слушаю вас.

— Это Родион, вы мне карточку дали после драки, а я вещи ваши забрал у грабителей, надо бы передать.

Лада заметно обрадовалась:

— Ваше имя Родион? Это прекрасно. Так дохнуло старой Россией! Запишите адрес и сейчас же приезжайте. Я встречу вас около дома.

Родион остановил такси, доехал быстро, около большого полустекляиного дома увидел её, она была в лёгкой кофте и домашних туфлях, быстрым шагом подошла и подала руку.

— Согласитесь, Родион, странное у нас знакомство. Сначала вообще никак, потом по телефону, и вот, наконец, вживую. Я рада вас видеть, пойдёмте в дом, папа и мама тоже ждут. Брат уже изрядно поправился, очень вам благодарен, — она говорила без умолку, Родион даже слова вставить не успевал. Прошли большой вестибюль, поднялись на лифте, в дверях квартиры встретил побитый братец:

— Здравствуйте, Родион, моё имя Гавриил, можно просто Ганя.

— И меня по-простому Родя зовут.

— Замечательно. Проходите.

Да, такого Бывакин в жизни не видел, только в кино. В большой гостиной накрыт огромный круглый стол, вокруг стулья, больше похожие на кресла. Каждое место оборудовано тарелкой, салфетками, ложками и вилками, посередине стола большая посудина под крышкой. Лада представила родителей, довольно пожилых, но отменно выглядевших. «Постарше мамы будут, а как новенькие», — подумал Родион. Про себя повторил: «Станислав Сергеевич и Елена Дмитриевна».

— Молодой человек, вы не стесняйтесь, мы так вам благодарны за помощь нашему сыну, — нараспев сказал отец.

Родион вынул из пакета сумочку и часы. Опять благодарности и приглашение за стол.

— Мне бы руки сполоснуть, — он посмотрел на Гавриила. Тот кивнул, вошли в ванную, на кране Родя не увидел привычного барашка. Гавриил подставил под кран руку, вода потекла. Родион хмыкнул. Гавриил подал чистое полотенце.

Когда сели за стол, вошла молодая девушка в передничке, как официантка, взяла со стола бутылку и всем налила вина. Пока застолье переговаривалось и закусывало, она аккуратно открыла большую посудину и всем налила суп. В ажурных тарелках тонкими ломтиками нарезан белый и чёрный хлеб. Такими тонкими, что они просвечивали. Родя вспомнил тюремные пайки и улыбнулся. Гавриил налил ещё по бокалу всем мужчинам.

— Молодой человек, вам не кажется, что похожее знакомство уже где-то случалось и описано в одном из великих произведений мировой литературы? — пропел Станислав Сергеевич.

— Да, я читал, вроде «Мартин Иден», только автора не помню.

— Ситуация похожа, но не совсем, — опять запел папаша. — Там спаситель был чуть ли не бродягой, а вы элегантный современный юноша. Простите, чем вы занимаетесь?

Родион смутился: сказать, что учится в автошколе? В такой обстановке? Или рассказать про тюрьму, где и начитался умных книжек, вот, одна даже пригодилась? Надо врать, но аккуратно.

— Я только что приехал из Иркутска, пришлось расстаться с родителями, они пытались направить меня в медицину. Осматриваюсь, думаю, найду занятие по душе.

Ганя уже ждал минутки, чтобы задать вопрос:

— Родя, мы прошлым летом с ребятами ездили на Байкал, сплавлялись по речке Селенге, немного, километров сто, потом трое заболели и нас вывезли вертолетом. Ты бывал в тех местах?

— Гавриил, что за фамильярность? Родион наш гость, и я не слышал, чтобы вы договорились перейти на ты! — возмутился интеллигентный папаша, подхватив на вилку солидный кусок сёмги.

— Папа, мы с Родионом почти ровесники, что нам официоз, правда, Родя?

— Согласен, — кивнул гость.

— Впрочем, дело ваше. А вы, барышня, всё молчите? — отец повернулся к дочери. — На вас это не похоже. Вы у нас такая говорливая.

Лада начала, как будто долго репетировала эту речь, эмоционально, чётко выговаривая слова:

— Друзья мои, я благодарна Родиону за благородство и мужество. Все случилось так неожиданно, эти трое напали на Ганю и сразу сбили с ног, у меня вырвали сумочку и часы с шеи. И тут появился Родион, это было явление возмездия и справедливости. Конечно, он герой, настоящий мужчина. Эти качества чрезвычайно редки сегодня. Думаю, Родион согласится бывать у нас и со временем стать другом семьи.

— Я рад, дочь моя, что ты высказала наше общее мнение. Родион, наш дом всегда открыт для вас, — просолировал папа.

Потом пили чай с вареньем, ели фрукты. Родя внимательно следил за Ганей, какой прибор он берёт, и вроде всё получалось. После обеда Гавриил развёл руками:

— Родя, у меня тренировка, теннис, я должен тебя оставить на попечение сестры. Она расскажет обо всём, что тебя интересует. В том числе и обо мне, но ты не всему верь, её суждения субъективны.

Лада попрощалась с родителями и подошла к Родиону:

— Я вижу, что вы смущены. Приглашаю вас в свою комнату, там много проще. И я всё объясню.

В комнате ряд книжных шкафов, небольшой белый рояль, зеркало в красивой раме с бесчисленными флаконами на тумбочке и телевизор.

Лада усадила гостя в кресло, сама села напротив:

— Можно, я тоже буду звать вас Родей? — Лада заглянула ему в глаза.

— И на ты. Терпеть не могу игры в вежливость.

— Нет, не сразу. Между мужчинами — да. Кстати, я должна извиниться, что случайно дала вам официальную карточку, у меня есть и другая, повседневная. Княжна — это правда, но мы только пытаемся восстановить общение знатных фамилий. К сожалению, Родя, наследники, если и находятся, то изрядно измельчали. Представьте себе, предки большевиками были либо уничтожены, либо приручены. Следующие поколения вынуждены были скрывать происхождение и вместе с тем терять нравы и традиции. Многие нивелировались под пролетариат. Я историк по образованию, только что экстерном окончила Московский университет. Наши предки были людьми очень заметными, большие посты занимали в государстве, в революцию сохранились лишь благодаря вмешательству Максима Горького. Наш прадед слыл крупным специалистом по статистике, его взяли в Совнарком. Наша прабабушка, судя по фотопортрету, была красавицей. Они сумели сохранить часть драгоценностей и золотых изделий, потому выжили и их дети, и мои родители. Я не знаю, сумеем ли мы собрать достойных представителей древних родов, ведь сейчас титул князя или барона можно купить, а геральдическая палата нарисует вам и герб якобы родовой, и безукоризненную родословную.

— Так плюньте на всё и бросьте! — Родион едва сдерживал себя. — Образованная умная девушка хлопочете за этих тупых и всё растерявших.

Лада испугалась:

— Что вы, Родя, это очень важное дело. Мой папа считает, что эта власть весьма временная, у русских хватит ума, чтобы вернуться к монархии, а царя, как известно, играет свита. Мы должны собрать лучшие силы России в помощь будущему Государю.

Родя понял, что спорить нет смысла:

— Да мне вас жалко, только время потеряете. А для историка работы море. Я слышал от одного человека, что историю нашу исковеркали, извратили, подсунули нам пошленький вариант. Вот где надо копать. Ну, это ваше дело, простите, не мне вас учить.

Лада села за открытый рояль и стала тихо играть, этой музыки Родя никогда не слышал, она была спокойна и благодушна. И сама исполнительница скоро слилась с мелодией, смежила глаза, и звуки были всё настойчивей, всё призывней. Родя разволновался, вдохновенное лицо девушки было столь доступно и так желанно, что он шагнул к ней и нежно коснулся сомкнутых губ. Лада вздрогнула, музыка пропала, она встала и чётко сказала:

— Никогда больше не делайте этого.

Родион очнулся.

— Конечно. Я же не княжеского происхождения! — он пошёл к выходу, путаясь в дверях, наконец увидел входящую девушку, ту, что обслуживала стол, слегка подвинул её и вышел на площадку. Лифт — он никогда им не пользовался, увидел лестничный пролёт, побежал по ступенькам и уже в вестибюле чуть не сбил стоящую у выхода Ладу. Она поймала его за руку:

— Родя, простите меня, ваш поцелуй был столь неожиданным, что я испугалась своей доступности. Что вы про меня могли подумать?

Родион осторожно высвободил руку:

— Уже ничего. Я ничего не буду о вас думать, как и предки мои, сибирские крестьяне, никогда и ничего не думали о князьях Бартенёвых-Басаргиных. Я был дерзок сословно, но прав как мужчина, который видит красивую женщину и хочет её поцеловать. Прощайте.

Он приподнял Ладу под локотки и поставил в сторону. На улице облегчённо вздохнул.

Шёл тротуаром и грязно матерился: «Как лопух, клюнул на блестяшку: Княжна Лада Станиславовна! Обыкновенная баба, а строит из себя. Да в гробу я видел ваши благородные собрания!» Он сорвал галстук и сунул его в карман пиджака. Таким же быстрым шагом перешёл площадь и оказался перед магазином, в котором делал покупки и встретил симпатичную девушку. Он ей точно понравился, да и она хороша собой. Ах, была не была: зайду!

Девушка даже не скрывала, что рада его появлению.

— Обманщик, допытывался, когда рабочий день заканчивается, я выскочила, думала, ждёт ухажёр, а он в новый костюмчик вырядился и уже девушек соблазняет.

Родя развёл руками:

— Ругай меня и можешь даже легонько ударить по щеке. Как тебя зовут?

— Настёна, — с улыбкой ответила она.

— А я Родион. Видишь, как всё просто. Повяжи мне галстук, а то я, как хулиган.

— Пройди в примерочную.

Она приняла галстук, подняла руки и приподнялась на цыпочках, чтобы переложить его через голову, но Родя охватил ее руками, прижав к груди. Настёна опустилась на всю ступню, и они стали целоваться нежно, крепко, не боясь, что кто-то войдёт.

— Отпусти, у меня через полчаса смена кончается. К тебе поедем?

Родион тут же у магазина купил букет роз, остановил такси, вместе зашли в продовольственный магазин, набрали продуктов.

— Родик, а вина ты не берёшь? — спросила Настёна.

— Я не пью.

— А я бы выпила, — вздохнула она.

— Без меня. Терпеть не могу женщин с запахом.

— Да я так, для смелости, — Настёна уже оправдывалась.

Он обнял девушку за плечи:

— Смелости у нас хватит и без вина. Ты куришь?

— Иногда, — смутилась девушка.

— Никогда. С сегодняшнего дня. Согласна?

— Да с тобой я на всё согласна, Родик, — преданно улыбнулась и чмокнула его в щёку.

Настёна была удивлена скромностью квартирки, она думала, что такой состоятельный парень живёт по крайней мере в трёхкомнатной. К удивлению хозяина, она скинула платье, перетрясла холостяцкую постель, застелив свежей простыней, налила ведро тёплой воды, нашла швабру и отдраила запущенный пол. Ушла в душ, вернулась, завёрнутая в простыню, и выдохнула:

— Сил нет терпеть, Родя, на кухне потом приберусь.

…Она лежала у него на руке и гладила непослушные волосы. Он молчал. Настёна сказала, что приехала из деревни, живёт в общаге, только что устроилась нормально, магазин хороший и зарплата приличная, можно даже родителям послать. Учиться собирается поступать в будущем году, но надо бы на бюджетное место, платить нечем. Сказала, что хотела бы замуж выйти за хорошего человека, детей нарожать, дом свой иметь.

— Я дура, правда? — она резко повернулась к Родиону. Он лежал, глядя в потолок. — Ты не слышал меня? — Настёна хотела обидеться.

— Все девушки хотят мужа, детей, дом. Если ты меня имела в виду, Настёна, то напрасно, — спокойно ответил он.

— У тебя кто-то есть? — испуганно уточнила она.

— Да, — ответил Родион. — Есть один человек, которому я многим обязан, и он не отпустит меня до конца жизни. Это мужчина, Настёна, очень серьёзный мужчина.

Она приподнялась на локотке:

— Что-то я тебя не пойму, Родик, ты вполне нормальный, при чём тут мужчина?

И тогда Родя рассказал ей всё: про подростковую драку в деревне, про детскую колонию, про перевод на зону и про Доктора, который спас его и тем повязал навсегда. Настёна испуганно присела на постели.

— Родик, откуда у тебя такие деньги? Ты бандит?

Родион усмехнулся:

— Пока нет, Настёна, не бойся, а то посуда на кухне останется немытой.

Девушка заплакала:

— За что я злосчастная такая, встретила хорошего человека, влюбилась, а ему ничего не надо, ни детей, ни дома. Родик, что мы теперь будем делать?

Он ничего не ответил, сходил на кухню, вернулся с двумя чашками кофе и плиткой шоколада. Стал тихо говорить о том, что будет. Пока будет так, что Настёна переедет к нему, вечерами будет готовиться к экзаменам в институт. Где был Родя и что делал — ей знать не надо. Если кто-то придёт и спросит, сказать, что ушёл по делам, если останутся — вместе с ними ждать, но в окне на кухне задёрнуть правую занавеску. Начнут расспрашивать — рассказать всё про знакомство, про любовь, но ни слова о его прошлом, она ничего не знает, а он ничего не говорил.

Вечером съездили в общагу, Настёна собрала свои вещи, разложила в отдельном ящике шкафа. Началась совместная жизнь.

Бывакин вечером, как всегда, пошёл в магазин за продуктами и увидел Гавриила. Ганя явно его поджидал.

— Здравствуй, Родя! Ты так внезапно исчез, ни адреса, ни телефона. Наконец я вспомнил, где меня били, и пришёл на это памятное место. Я правильно рассчитал, что ты появился тут не случайно и часто бываешь. Вот, третий вечер караулю.

— Зачем? — удивился Родион.

— Родя, я не знаю, что между вами произошло, но Лада с ума сходит, она влюблена в тебя, я так понимаю. Она умница, красавица, но всегда была увлечена прошлым нашего рода, хотя я так и не пойму, зачем всё это ворошить. Она по этой причине вообще не имела контактов с парнями, ты первый, на кого она обратила внимание, и теперь уверена, что это любовь. Каково?

Бывакин не знал, что ответить. Княжна может вбить себе в голову всё, что угодно, но Родя тут причём? Да, она ему понравилась, он даже пытался поцеловать, но получил такую отповедь! Гане сказал:

— Нет, Ганя, любви тут нет. Ты её успокой. Я простой деревенский парень с тёмным прошлым и ещё более тёмным и неопределённым будущим, что для княжны совсем не подходит.

Гане, видно, наказано было без положительного ответа не возвращаться:

— Прости, Родя, она просила убедить тебя прийти в гости. В крайнем случае, дать свой номер телефона. Можешь?

Родион продиктовал номер домашнего и уточнил, что звонить лучше вечером, днём он занят.

Ганя не унимался:

— Ты знаешь, Родя, как было бы здорово, если бы вы с Ладой поженились! Она добрая, спокойная, ласковая. Прости, но я почти уверен, что она любит тебя. А если ты вдруг отвернёшься, эта девушка на всё способна. Ты немного пообщайся с нею, а потом найдёшь повод расстаться. Например, поехал в другой город или за границу.

Родион взял его за грудки:

— Ганя, я не умею жить наполовину! Я или люблю, или вообще не знаю этого человека. Да, Лада мне очень нравится, но лгать, искать момента, чтобы смыться… Давай подождём её звонка, что она скажет.

Бывакин даже себе не признавался, что ему льстило внимание такой девушки, как Лада, но понимал, что из их отношений, даже если они и возобновятся, ничего не получится. Наверное, ей приятен сильный и симпатичный молодой человек, прилично одетый и умеющий вести себя за столом. Конечно, она не могла заметить, что Родя копировал все движения Гавриила, чтобы не допустить ляпа, который бы мгновенно разрушил в её воображении образ романтического и близкого по духу юноши. Она настаивает, даже просит через брата о встрече, что едва ли приличествует её статусу. И он должен пойти, чтобы всё привести в порядок: да, Лада очень милая барышня, но Родя парень из иного круга, можно рассказать ей о придуманной семье в Иркутске, о тюрьме и о беспросветном будущем, потому что с тюремной школой ему не сдать экзамены даже в техникум, точнее — в колледж. А потом заявить, что из-за болезни матери он вынужден навсегда покинуть город и вернуться в деревню. Бывакин был уверен, что после этого у барышни не останется никаких иллюзий.

Он набрал номер телефона и услышал её мягкое:

— Да, вас слушают, говорите.

— Это Родион. Здравствуйте, Лада. Простите мою дерзость и не обижайтесь, я сам очень переживаю.

— Забудьте об этом. Я хочу сказать, что вам не в чем раскаиваться, я потом поняла, что вы поступили по порыву сердца, а это самое искреннее, на что способен человек. Потому я прошу вас, Родион, приезжайте к нам, я вас встречу, мне хочется с вами о многом поговорить. Нет-нет, никаких отговорок, я вас жду.

Придётся ехать. А ведь манит, манит эта призрачная девушка, живущая нереальной жизнью, хлопочущая о высоком обществе, которое должно окружить будущего Государя. А где его взять? Из тех, кто сейчас рулит в Кремле, царя не собрать даже по крупицам. Родион покупал в киоске все газеты и быстро просматривал. Как он научился читать между строк? К этому подтолкнул Доктор, который брезгливо относился к газетам, телевизору и власти. Кажется, к любой. А читать заставила Аннушка, учительница литературы в тюремной школе, чистая душа и несчастная женщина, полюбившая своего ученика. Он тоже хорош, уехал внезапно и забыл. Мог бы написать, была даже мысль вызвать её и жить вместе, но одно за другое — и забылась Аннушка, которой стольким обязан. Ехал в автобусе и думал.

Лада, как и обещала, встретила у крыльца, смущена, щёчки покраснели. Провела по пустому вестибюлю в свою комнату, усадила в кресло.

— Родион, я намерена говорить с вами строго. Вы умный и серьёзный человек. Ваши родители хотели, чтобы вы стали врачом. А вы где собираетесь учиться?

Он посмотрел ей в глаза с улыбкой:

— В автошколе.

Лада оторопела:

— Не совсем поняла. Причем тут автошкола?

— Хочу получить права, чтобы водить машину.

Девушка явно обрадовалась:

— Прекрасно! Но я имела в виду учёбу настоящую, например, университет или политехнический институт.

— Я ещё не решил. Время есть.

Лада прошлась по комнате, шурша обширной юбкой. Белая кофточка тоже была свободной, но Родя заметил и остренькие груди, и тонкую талию.

— Родион, вы современный молодой человек. Что для вас любовь? — она остановилась и глядела на него ясными голубыми глазами.

Парень растерялся. Говорить книжные слова — глупо, своих почти не было, да и не любил он по-настоящему никого. Так, привязанность, общая постель. Решил признаться:

— Лада, вы меня застали врасплох. Я не особо искушён в этих чувствах, всё времени не было.

Лада наступала:

— Но вы верите, что любовь есть и она движет людьми?

— Возможно, — Родион беспомощно развёл руками.

— Ах, какой вы несговорчивый! Конечно, сегодняшние проявления чувств весьма далеки от идеалов наших предков. Тогда любили, как бы точнее выразиться: светлее, чище. Любовь — это два человека, ставшие единым целым, это их мир, который ничто не способно разрушить. Вы помните декабристов? Помните жён и невест, которые отринули всё: богатство, покой, общество — и поехали к любимым в Сибирь. Или вы думаете, что это красивые легенды? Нет, Родион, это чистая правда.

Она открыла шкаф и вынула несколько папок, на лицевой стороне гость заметил царский герб.

— Я собрала много документов по своему роду, и среди них несколько писем прапрапредков из девятнадцатого века. Они написаны не весьма разборчивым почерком, потому я дам вам только те, что успела перепечатать на машинке. Уверяю вас, это не фантазии, это документы. Я разрешаю вам их прочесть.

Лада подала несколько листов и включила верхний свет.

— Читайте, а я приготовлю чай.

Бывакин начал читать — и сразу захватили его тот дивный старый стиль и душевная, искренняя манера обращения и изложения событий, мыслей и чувств.

Письмо первое

«Здравствуйте, дорогая моему сердце Екатерина Сергеевна, жена моя венчанная и друг до конца дней моих. Первое письмо разрешили мне власти тюремные отписать, и кому я его адресую, акромя Вас, родной и любимой? В первых строках сообщаю Вам, что страдания наши на этапе закончились сравнительно благополучно, но многие десятки несчастных не выдержали пешего перехода, особливо в зимних месяцах, когда за Уральским камнем холода и ветры такие, каких в Петербурге не бывает никогда.

Любезная Екатерина Сергеевна, тот адвокатишка, который взял с Вас тысячу рублей золотом, так и не сделал ничего, больше того, он и не пытался сделать, чтобы хоть как-то облегчить мою и Вашу участь, укоротить срок каторги или даже добиться оправдания. Я в пересыльной тюрьме встретился со многими людьми, которые уголовное дело знают не хуже господина городского прокурора, они уверяли, что ретивый защитник мог бы моё дело кончить в нашу пользу, тогда бы и быть нам вместе, а теперь нельзя. Долгих пять лет — выдержите ли Вы сие испытание, ниспосланное нам Господом? Я уж не говорю о себе, ибо знаю, что всё снесу, всё переживу, только бы мне увидеть и обнять Вас, дорогая Екатерина Сергеевна.

В Екатеринбурге железная дорога окончилась, нас со станции завели в пересыльную тюрьму, разрешили постирать бельё и отремонтировать одежду, у кого нужда. Потом сводили в баню. Конечно, голубушка, баня грязная, шайки сопрели, лавки гнилые и даже проламываются. Но была горячая вода, и какое блаженство после нескольких недель без мытья растереть тело своей же нательной рубашкой. Три дня нас держали, потом объявили, что будет пеший переход до Омска. Насколько я помню по карте, это более пятисот верст. Это уже апрель, снег сходит, солнце яркое и чистое, но дороги разбиты, и идти нету сил. В первый же день почти все каторжники разбили напрочь свои сапоги. Ночевали в деревенском сарае, кто чем мог, ремонтировал обувь свою, а потом пришли крестьяне, принесли шилья и дратву, это такая нитка суровая, смазанная варом, чтобы не прела. Принесли и свою старую обувь, которая оказалась годнее нашей. Кое-как пошли дальше.

Пропитание выдавали на весь день, сухари и рыба сухая, но и этому рады. С каким бы удовольствием откушал я чёрного ржаного хлеба, который выпекает Анфиса специально для прислуги! В иных местах останавливались и варили кашу, горячая пища нужна человеку в таком положении более всего, но конвойное начальство не очень благоволит, да и как его обвинять, если каждый день случаются побеги. Меня тоже соблазняли в местечке Тюмень, но я наотрез отказался. Бежать — значит, быть под законом, без документов и не сметь приблизиться к Вам, Екатерина Сергеевна, а сие противно сознанию моему.

А потом, это уже в мае, все мы заболели неприятной болезнью, да столь повально, что и двигаться колонна не могла. Начальник конвоя умный человек, сообразил, что дело, видимо, в провианте, подсунул купец и рыбу протухшую, и крупу пропащую, а для конвоя провиант закупали в другом месте, солдаты хоть бы что, а каторжные все, простите за натурализм, на кукорках сидят. Рядом село большое, приехали мужики, спрашивают начальство, что за народ ведут. Отвечают, что всякие преступники, вплоть до убийц. А те интересуются, нет ли среди нас революционеров и террористов. Ответили, что Бог миловал. Тогда мужики говорят, что сей же час организуют хороший обед, а начальнику советуют корм этот гнилой выкинуть, староста сельский печать приложит к документу об этом, а начальству с солдатами ехать в уезд и там получить новый провиант. Нас от поноса вылечили быстро, в бочонках привезли отвар трав всяких, мы по ковшику выпили, и как рукой сняло. А потом стали нас кормить щами со сметаной и белым хлебом, а после и кашей просяной, мы такую ещё не знаем. Масла лили в кашу черпаками, очень славно. Потом всех в сон кинуло, а после начальник построил нас и сказал, что вынужденно уезжает, а чтобы мы не разбежались, по совету деревенских мужиков заведут нас в лог, откуда выход только один, тут и будет охрана.

Пошли мы к этому логу. А надо Вам сказать, родная моя, что край этот чудесный: река протекает широкая, называется Ишим, а далее луг заливной с высокими травами, а потом крутая гора, надо полагать, что это берег бывшего здесь моря или огромной реки, вот в этой горе и образовались лога и овраги. Тот лог, к которому нас подвели, поистине страшен: стены отвесные, даже в самом истоке, на дне ручей с хорошей водой. Один каторжник обратился к начальнику и мужикам, которые нас сопровождали с такой просьбой: чтобы нам здесь без дела не сидеть, пусть мужики везут лопаты и вёдра, а сами едут к ближайшему лесу и копают малые берёзки. А весь этап поделить пополам, и вывести на берега этого лога, и пусть солдаты отойдут на сто шагов, если кто побежит — стреляй. Он оказался учёным человеком, разметил, где ямки копать, каким размером, и за день мы обсадили весь этот лог малыми берёзками. Лог местные называют Лебкасным, видимо, берут тут левкас для побелки домов своих, но лебкас им ближе по произношению.

Милая Екатерина Сергеевна, не могу найти таких слов, чтобы выразить степень тоски моей по Вам, по нашему дому, по нашим прогулкам в саду в деревне и по Невскому в городе. Теперь мне это как сон, думать об этом боюсь, потому что сразу в голову приходят мысли о Вашем положении и состоянии. На сем заканчиваю. Станете мне писать, заложите в пакет чистой бумаги, тут можно достать только серой и грубой, на таковой не хотел бы я излагать светлые свои чувства. Прощаюсь, душа моя, и жду вашего ответа, чтобы исцеловать и слезьми облить те листочки, какие вы держали в своих нежных ручках.

Ваш муж Алексей Кириллович.

Мая 10 дня 1882 года».

Письмо второе

«Дорогой мой муж и вечный жених Алексей Кириллович, припадаю к Вашим ногам, чтобы приподнять своими слабыми усилиями Ваши оковы и хоть на минутку сделать Вам облегчение. Всё Ваше письмо я зачитала на память, матушке и батюшке вашим только пересказала, ибо не совсем было бы благонравно читать им о Ваших чувствах, которые касаются только нас. В доме у нас все покойно, только есть одно дело, кое не имею права решать без Вашего на то согласия. Милый муж мой, последняя ночь, которую добродушный начальник пересыльной тюрьмы за скромное подношение и под честное благородное позволил Вам провести дома, навсегда будет теперь в нашей памяти, и не только потому, что эта ночь была ещё больше чистой и страстной, чем первая наша ночь после венчания и свадьбы, а потому, что Господь благословил нам дитя, и я несу его под сердцем своим. Теперь я хотела бы испросить Вашего совета, оставаться ли мне в таком интересном положении у родителей Ваших, которые, я в том уверена, окружат меня поминутной опекой, либо переехать к своим в деревню. И мысли не имею хоть сколько обидеть Ваших родителей, только дома мне было бы покойней и проще. Но в городе я скорей получу Ваши письма, чем в деревне, да ещё и потеряют пьяные ямщики. И к тому же в городе доктора рядом, Иван Христофорович регулярно посещает батюшку Вашего, через матушку, ибо самой ещё совестно, узнаю от него, кто изрядно понимает в женских делах, чтобы при нужде можно было вызвать и получить помощь. Ребёнка я ещё не чувствую, только тошнит временами и совсем пропал аппетит. Матушка Ваша, спасибо ей, спасает меня, как умеет, а батюшка только с любовью смотрит и улыбается.

Погода в такое время всегда мерзкая, снег с дождём, пешком, кроме работного люда, никто не ходит, только в санках да на извозчиках, лошади все кованы, но и те, бывает, скользят и распластываются среди улицы. Я давеча в окно видела, как одну несчастную дорезали ножами и всю мостовую угоили в крови, мне сделалось дурно, и я отошла. Про случай наш уже не сплетничают, три дня назад приезжала к родителям Антонина Бонифатьевна, чай пили все вместе, она меня очень успокаивала, вот и сказала, что в обществе уже не вспоминают случившееся. А у меня с ума нейдёт то несчастье, по которому выпала нам горькая разлука. Любимый мой Алексей Кириллович, без вины я пред Вами виновата, и казню себя за то, что в тот злосчастный вечер не отказалась ехать в собрание, было у меня предчувствие недоброе, сердце подсказывало, только мы едва ли верим своему сердцу. Пропишите мне, чем я могу помочь Вам, кроме писем этих столь редких по какому-то глупому уложению, что в столь тяжкой разлуке супруга может толичко одно письмо за месяц сдать на почту.

Батюшка мой сообщает в письме, что дома всё, слава Богу, благополучно, хлеб уж домолачивают на гумнах, рожь нынче удалась, чем мужики сердечно довольны. Уже и по традиции смололи на жерновах зерно нового урожая и испекли хлебы. Я тоже отведала корочку, очень ароматно и вкус удивительный, нам каравай из деревни прислали. Батюшка всем мужикам простил долги семенные и прочие, просил молиться за нас с Вами и за благополучное Ваше возвращение. Пишет, что хворал ныне, старая рана баязетовская открылась, две недели не вставал, теперь улучшение, и даже ездил в гости к другу своему Артёму Герасимовичу, коего Вы должны помнить, он на свадьбе нашей изображал турецкого султана, чем изрядно всех повеселил. Матушка всё по дому, в субботние дни, как и при моей бытности в девичестве, собираются в людской девушки крестьянские, и матушка учит их грамоте, чистоплотности, доступным манерам, чтобы знали, как вести себя, когда приличные люди приезжают, как с парнями деревенскими себя блюсти, а то взяли моду до свадьбы познать ложе супружеское. По той причине случилось уже в нашей деревне убийство из ревности молодого мужа, коего невеста его хотела обмануть. Да, пишет матушка, трёх жен после свадьбы изгнали мужья из дому, и всё по той же вине. Боюсь только, что матушкины уроки едва успеют за падением благочестия и порядочности, которые уже обществу безразличны.

Родной мой Алексей Кириллович, простите меня за пустяки, коими заполняю я страницы письма к Вам, но ничего другого не могу себе представить, коль откажусь от описания дел мирских и даже посторонних, кроме как в каждой строке писать, как люблю Вас, как тоскую, как виню себя. Целую Вас крепко и нежно глажу ваши щёки, уши, Ваши шёлковые волосы. Вы снитесь мне каждую ночь, но так невнятно, что кроме того, что был сон, и Вы были в нём, я ничего путного не могу вспомнить. И пусть, зато в душе остается нежность и сладость.

Остаюсь Ваша жена Екатерина Сергеевна.

Санкт-Петербург, 30 ноября 1882 года».

Письмо третье

«Милая Катенька, так и буду тебя теперь называть, потому что нет нам нужды придерживаться общественных манер и правил, я так по тебе тоскую, что иначе, чем Катенькой, и звать тебя не могу. Спешу поблагодарить тебя за великую радость, которую ты так мило описала. Будь осторожна и во всём слушай маменьку, она родила пять раз, потому все тонкости ваших женских состояний знает. Как я хочу быть с тобой рядом, припасть к твоей груди, целовать животик твой и услышать шевеление нашего малыша. Любовь моя, ты напрасно терзаешь себя мнимой виновностью, твоей вины нет нисколько, а что касаемо меня, то я ни в чём не раскаиваюсь, знай я в тот момент о возможной расплате, поступил бы ровно так же, как и в действительности. Честь моей жены и моей семьи превыше свободы и даже жизни. Но не будем об этом. Описывай мне своё состояние, поведение нашего ребёнка, мне от этих слов светлее и легче на душе.

А ещё хочу сообщить тебе новость удивительную. Приехал в нашу тюрьму чин из здешней губернии, мы, конечно, об этом ничего не знали, потому, как никто из охраны с заключёнными не разговаривает. Только вечером, когда вернулись с работ в барак, прибежал офицер и крикнул мою фамилию. Я, как положено, ответил, и велел он мне следовать за ним. Пришли в большое здание тюремной конторы, поднялись во второй этаж, там очень славно: на подоконниках широких цветы разные стоят, как у наших мужиков в деревне, герани всякие и прочая ерунда, но моей душе очень приятно, потому что прекрасного я уже полгода не вижу, только грязь, брань и разврат.

Подвёл меня офицер к большим дверям и велел стоять молча. Странное дело, но никаких мыслей у меня в ту минуту в голове не было, потому что невозможно было предположить что-либо разумное о причинах столь странного вызова. Здесь, родная моя, больше всего боятся наказаний за провинность, но я за собой никакого греха не предполагал, потому стоял и ожидал вызова. Наконец дверь отворилась, и меня впустили в большую залу, уставленную вполне приличной мебелью и даже с коврами. Сапоги свои я основательно и тщательно почистил у входа, но ступать на ковёр поопасался, остановился у входа. Два больших чина сидели в креслах, один, видимо, начальник нашей тюрьмы, сказал другому:

— Вот, Густав Иванович, это и есть Басаргин Алексей Кириллович, осуждённый по известному Вам делу.

— Благодарю Вас, господин полковник, — ответил тот, кого назвали Густав Иванович. — А теперь попрошу Вас оставить меня наедине с осуждённым.

Начальник вышел, Густав Иванович показал рукой на кресло:

— Проходите и садитесь, разговор у нас не на одну минуту.

Я сел, вижу, что перед господином лежит сшитая суровыми нитками картонная папка с несколькими бумагами внутри. Господин поднял на меня глаза:

— Я генерал Гитляйн, Густав Иванович. От имени Государя Императора поставлен для контроля законности при содержании преступников, а также рассмотрения особых ходатайств по наиболее сложным делам. Суть вашего дела мне известна из сих бумаг, но я бы хотел услышать её от вас, ибо часто написанное второпях и без нужной тщательности в расследовании сбивает с толку. Так и в вашем деле мне надо уяснить только одну деталь. Вы можете рассказать всё по порядку?

Представь себе, любимая моя, как я растерялся, голова пошла кругом, я чуть было не лишился сознания, но взял себя в руки и стал говорить. Я тебе опишу всё, как было, ведь каждое слово своё я помню и даже интонацию. Я сказал:

— Господин генерал, в тот вечер я и супруга моя Екатерина Сергеевна были приглашены в дворянское собрание на бал по случаю окончания Великого поста и наступления Святой Пасхи. Гостей было довольно много, весь пост никаких собраний не случалось, потому все радовались встрече и то и дело подходили к столу с винами и закусками. Я воспитан в строгих правилах, потому вином не интересовался, но дважды подходил к столу, чтобы взять супруге пирожное и мороженое. Оба раза я видел молодого человека в компании своих товарищей, которые без излишней скромности наливали бокалы столь часто, что следовало ожидать их скорого опьянения. Никого из этих господ я не знал, и знать бы не желал никогда. Но они меня заметили и довольно бесцеремонно комментировали, для кого это я беру мороженое и пирожное. Мы с женой сидели у окна, изредка раскланиваясь и здороваясь со знакомыми людьми и говоря о пустяках. Вскоре музыканты вышли на балкон, зазвучали вразнобой инструменты, оркестр настраивался. Наконец появился дирижер, и ударил вальс. Я пригласил супругу на танец, мы вальсировали, но мне показалось, что та компания перешла к месту, где мы с супругой сидели, и встала рядом. По окончании танца мы прошли на своё место и оказались в опасной близости от изрядно нетрезвой компании. Когда объявили следующий танец, молодой человек, на которого я ещё у столов обратил внимание, подошёл к нам и попросил у меня разрешения пригласить мою спутницу, как он выразился. Я вежливо отказал.

— Что именно вы сказали, в каких словах? — спросил генерал.

— Извольте. «Милостивый государь, я не могу дать вам согласия на танец с моей женой, потому что вы пьяны». Вот так я сказал.

— Продолжайте, — кивнул генерал.

— Молодой человек как-то нехорошо улыбнулся, весьма неискренне извинился и ушёл. Жена просила меня немедленно уехать, но тут объявили полонез, и мы встали на первую фигуру.

Велико же было мое недоумение, когда рядом увидел того молодого человека в паре с не внушающей уважения девицей, ведь в ходе танца происходит обмен партнёршами, и моя жена окажется в руках этого человека. Но отступать было поздно, танец шёл своим чередом, когда я услышал голос моей Катерины: «Негодяй!», потом звук пощёчины. Я оставил свою партнёршу и бросился в середину залы. Моя жена стояла, опустив голову и сжимая на груди разорванную кофточку. Молодой человек улыбался и со смехом рассказывал, что дама сама совращала его, а когда он сунул руку под кофту, устроила спектакль. Я едва нашел в себе силы не ударить его сразу, обнял жену и громко сказал:

— Милостивый государь, немедленно извинитесь перед дамой, иначе получите урок воспитания на всю оставшуюся жизнь!

Он нагло мне ответил:

— И не подумаю. Лучше воспитывайте свою распущенную жену.

После этих слов я ничего не помню. Господин генерал, я три года служил на Кавказе, там нельзя быть размазнёй, сразу погибнешь, потому пришлось много работать над силой и ловкостью. Я ударил наглеца, как мог, его подхватили товарищи, я откланялся, и мы с супругой уехали домой. А утром горничная постучала в спальню и со страхом сказала, что внизу меня ждут полицейские. Оказывается, негодяй умер от сотрясения в голове, но более всего поразило, что он был сыном начальника канцелярии правительства Его Императорского Величества. Меня арестовали, никого, кто бы мог быть объективным свидетелем, среди десятков гостей бала не нашлось, и получалось, что я в приступе ревности нанёс партнёру жены по танцу смертельный удар. Показать следователям разорванную кофточку я решительно не мог, это унижало бы и оскорбляло мою жену. Так возникло это уголовное производство, по которому я оказался здесь.

Генерал слушал меня внимательно и что-то помечал в большой тетради.

— Откуда Вы родом? — вдруг спросил он.

— В Курской губернии есть имение Смольниково, это наше родовое гнездо.

— Вы служили в действующей армии. По собственной воле или иные причины?

— Господин генерал, нас в семье четыре сына, трое служили, младший не допущен по причине слабых лёгких. Так нас воспитал отец, майор в отставке.

Генерал насторожился:

— Он в турецкой кампании не участвовал?

— Так точно, участвовал, господин генерал!

— Братец ты мой, Ваш батюшка командовал батареей у меня в полку. Мы с одного котелка кашу ели, одной шинелью укрывались в непогоду. Он был ранен довольно тяжело, кажется, под Баязетом, и отправлен в тыл. Он жив?

— Так точно, жив, господин генерал!

— Отпишите ему от меня поклон. Теперь по вашему делу. Напрасно вы считаете всех гостей того бала людьми трусливыми и безразличными. Я получил документ, подписанный десятком человек, которые утверждают, что вы вступились за честь своей жены, а убийство — это роковая случайность. Характеристика покойному дана весьма и весьма нелестная. Кроме того, выяснилось, что следствие, мягко говоря, не было свободным от посторонних влияний, как, впрочем, и суд, чему есть документальные подтверждения. Таким образом, дело Ваше будет пересмотрено, полагаю, с учётом перенесённых Вами испытаний суд вправе оставить Вас на свободе.

Милая Катенька, я за малым не лишился чувств. Генерал подал мне стакан воды и позвонил в колокольчик. Вошёл начальник тюрьмы.

— Господин полковник, Артём Романович, мне в совершенстве всё доподлинно ясно, дело господина Басаргина будет пересмотрено и, я уверен, решится в его пользу. Но до отмены приговора он остается в вашем учреждении. Только я попрошу: дайте ему комнату в этом здании, обеспечьте нормальным питанием. Он военный человек, образован, может помочь вам в каких-то вопросах. Я не думаю, что мои просьбы сверх Ваших возможностей.

— Всё сделаем, Густав Иванович, не извольте беспокоиться.

— Когда придёт вызов из столицы, отправьте господина Басаргина без конвоя, деньги на дорогу семья ему пришлёт.

— Всё сделаем, господин генерал!

— Вот и славно, — генерал пожал мне руку и ещё раз просил передать поклон батюшке.

Дорогая моя Катенька! Молись за здравие раба Божия Густава, он хоть и из немцев, но, думаю, что крещён в нашей вере. Береги дитя наше, не переживай, не знаю, как скоро, но встреча наша случится ранее, чем мы считали».

И чай уже остыл, а Лада всё сидела у стола и ждала слов Родиона. А он молчал. Молчал потому, что прочитанное было ему так понятно, что даже Ладе не передать, и в то же время это была сказка. Он даже во время чтения ни на мгновение не мог допустить, что вот это он, Родя Бывакин, пишет письмо своей возлюбленной, которую надо ещё придумать, и она шлёт ему такие ласковые слова, каких Родя не слышал и никогда не услышит.

— Сказка, — сказал он. — Всё это красивая сказка.

Лада улыбнулась:

— Не верится, правда? Родя, я хочу отбросить все приличия и сказать вам, что, если бы вы оказались в тюрьме, я бы писала вам такие же письма. Я влюблена в вас. Молчите! Моё признание не может показаться вам навязчивым, оно ни к чему вас не обязывает. Не знаю, что вырастет из этой влюбленности, но я бы хотела, чтобы вы знали.

Парень тоже улыбнулся:

— Лада, сейчас вы поймёте, как ваши романтические фантазии разбиваются о жестокость реальной жизни. Вы влюблены, это ваши слова, так вот, вы влюблены в образ, который создали из удачной драки, модного костюма и вполне приличной физиономии. А в действительности я сидел в тюрьме, жрал гнилую картошку, обслуживал бригадиров, десятников и просто бандитов. Вы живёте иллюзиями, а я — в гуще каждодневной жизни с её грязью, обманом, воровством, подлыми ментами и дешёвыми девушками. Нас разделяют не деньги, они у меня есть. Нас века разделяют, в которых столь разные ценности, что мы с вами никогда искренне не поймём друг друга. Лада, ваш будущий возлюбленный сейчас смазывает бриолином волосы и выщипывает брови. Я не вашего круга, потому не ищите встречи со мной, к добру это не приведёт.

Он встал, сдёрнул со спинки кресла свою куртку и вышел. Лада не сказала ни слова.

В обед решил сходить на рынок и купить мяса, просто наварить кусками и есть без хлеба. Ну, захотелось, пришлось идти. Настёна, конечно, заворчит, что приготовленный суп и котлеты в холодильнике остались, но это её дело. От нечего делать долго ходил по мясному ряду и выбирал. Наконец ткнул пальцем в приличный кусок:

— Прикинь, во что обойдётся?

Продавец, молодой мужик в белом халате, положил кусок на весы и назвал цену. Родион подал деньги, и они встретились взглядом.

— Родя? Здорово!

Бывакин настороженно вглядывался в знакомое и полузабытое лицо, потом засмеялся:

— Саня, Связин! Ну, молодец, как дела, как деревня?

— Да какие теперь дела, Родя? Деревня хизнула, колхоз растаскивают, и никому дела нет.

— Мать мою видел?

— Жива и здорова, приеду, привет передам.

— Конечно. Что в деревне нового?

— Да ничего! Во! Чуть не забыл. Ты Гриньку Апрошкина помнишь, его на Кавказе убили, так вот, оказывается, не его зарыли, а другого. Говорят, экспертизу какую-то делали в Ростове в морге, и нашли Гриньку. А сколь годов-то прошло? Вот, везут, Гриньку в могилу, а того несчастного по другому адресу, вроде как в Курганскую область, тоже деревенский. Вот к чему это всё? А матери каково? Её вон водой отливают, медичка из дома не выходит.

— Понял, Саня, до встречи.

Что же получается? Завтра могилу будут вскрывать? Родю колотила нервная дрожь: ладно, что встретил Связина, вовремя мяса захотел, а если бы нет? Кто бы мог подумать, что могила — не самое спокойное место между тем и этим светом? Позвонил диспетчерше такси, с которой часто общался, заказал машину:

— Надюша, понадёжней, потому что мне срочно надо в деревню, Лебедеве, запиши. Расчёт само собой, с водилой сразу, с тобой завтра к обеду. Жду.

Мощный тесак, которым разжился на рынке по случаю, положил в портфель, полный бумажник сунул в карман куртки, застегнул молнию. Настёну успокоил, что в деревне не всё ладно, мать придётся в больницу везти. Вышел во двор, машина стояла у подъезда, да и водитель оказался знакомым:

— Что тебя на ночь глядя в деревню понесло?

— Дела, брат. Ты отвыкай вопросы задавать, — посоветовал пассажир.

— Понял. Едем?

Родя кивнул. Ни одна живая душа не должна знать, что он откопал и куда всё увёз, потому спланировал, что водителя оставит в центре села с наказом никуда не трогаться, сам переулком уйдёт на вторую улицу и вернётся на кладбище, мимо которого только что проехали.

— Ждать долго?

— Простой оплачу. Бабу свою мне надо проверить, понял?

— Понятно. Не завидую я тому мужику.

— Закройся и спи, я стукну.

Прошёл переулком и бесшумно побежал за село. Добрался до ворот кладбища, хоть и всякого в жизни насмотрелся, а не по себе, жутковато. Отринул страх, всё равно он ни в какое сравнение не идёт со взглядом и вопросом Доктора: «Где деньги, Родя?» Вошёл под вековые сосны, осторожно обходя бугорки и оградки, направился к могиле Грини Апрошкинова, хотя уже знал, что не его прах тут сохраняется. Обошёл с восточной стороны, опустился на колени, тесаком стал выгребать глину из-под памятника. Помнил, что пакет положил далеко, потому копал без опаски. Потом засунул руку по самый локоть, добрался до целлофана, потянул — и вот он, портфель Доктора. Ощупал, открыл оба замка — всё на месте, как уложил. Так, вместе с комочками глины, которые не поддались обтирке носовым платком, сунул Докторский портфель в свою сумку. Тесак оказался лишним, Родя со всего размаху запустил его в сторону канавы и услышал, как он прошумел сквозь куст черёмухи.

Возвращался спокойно, подошёл к машине, стукнул в стекло. Водитель щёлкнул дверью:

— Ну, удачно? В смысле — захватил с кем?

— Одна, — нехотя ответил Родион.

— Ну, так пришлось… — водитель выразительно поиграл пальцами.

— Язык прикуси! — дёрнул Родион.

— Понял. Ехать?

— Ехай.

Теперь новая проблема не давала покоя: куда с этой поклажей? Доктор будет только через полтора года, всё это время хоть сиди на этих деньгах. В городе спрятать негде, кругом люди, каждый день что-то строят, роют бульдозерами и экскаваторами. На другой день снова позвонил Надюхе, прихватил с собой портфель и заехал в диспетчерскую.

— Надя, мой заказ у тебя записан?

— Это что, народный контроль? — огрызнулась она.

— Я спросил. Покажи журнал.

— Родя, не сдавай меня, тоже заработать хочется. Не писала я тебя. А надо было? — она с надеждой смотрела на клиента. Он ответил примирительно:

— В том-то и дело. И забудь навсегда, что я ночью ездил в деревню. Водилу я уже напугал. И тебе вот зелёненькая. Узнаю, что звонишь — язык отрежу. Доходчиво поясняю?

— Поняла, Родя. Могила, — Надюша перекрестилась.

— Сама сказала. Так и будет.

Поехал к хозяйке снятой квартиры, предложил продать ему эту хату. Старуха заерепенилась, но, когда Бывакин положил на стол несколько пачек сторублёвок, остепенилась, пересчитала и согласилась навестить нотариуса. За одну зелёную ушлый молодой человек быстро оформил все документы и поздравил клиента с покупкой, правда, клиент больше ничем не отреагировал. Родя отвёз старушку домой, посоветовав деньги перевести в баксы и хранить только в банке. Заехал в строительный магазин, купил целый ящик инструментов, два рулона приличного полового покрытия, по пакету цемента и песка. Всё это попросил водителя помочь внести в квартиру, в тот же вечер Настёну отправил в общагу к девчонкам, вручив ей приличную сумму на вечеринку, но тихонько предупредил: если вздумает крутануть на старой площадке, то однажды она потеряется, и никто искать не будет. Настёна сделала испуганные глаза, поцеловала Родю и уехала. Двое суток были у него в запасе.

Бывакин аккуратно снял линолеум, поднял все половые доски, осторожно простукал панели перекрытия. Ударил стальным зубильцем в намеченном месте — угадал, пазуха. Расширил отверстие, обследовал всю открывшуюся полость: всё чисто. До этого тонкостенную полиэтиленовую трубу чуть меньшего диаметра, чем пазуха плиты перекрытия (специально зашёл на стройку с рулеткой), запаял пластиковой заплатой с одной стороны, выпотрошил Докторский портфель и свёрнутые тугими рулонами доллары стал укладывать в трубу. Закончив, припаял и вторую заплату. Контейнер готов. С трудом просунул его в отверстие, запихнул как можно дальше, развёл немного густого раствора, заделал отверстие, потом целый тазик жидкого раствора щёткой растёр по всему перекрытию. Дождался, когда всё подсохло, и остался доволен: сам не сразу определил, где закладка. Специально принесённое ведро песка с землёй и строительным мусором растряс по всей площадке. Получилось убедительно: так было всегда с момента новоселья. В плахах выправил старые гвозди и аккуратно вставил их в старые отверстия. Отоспавшись, раскроил половое покрытие и посадил его на надёжный клей. Докторский портфель разрезал на мелкие куски и скинул в разные мусорные контейнеры.

Пришедшая к вечеру второго дня Настёна была в восторге: какую красоту подарил ей возлюбленный. Но Родя так устал, что не реагировал на её комплименты и даже пытался повернуться к стенке и уснуть, пока она была в ванной, но Настёна так к нему прижалась и так нежно мурлыкала в ухо, что пришлось разворачиваться.

— Ну, вот, а то я уж подумала, что ты не один тут ковры стелил…

Наступала осень, вторая городская осень Бывакина. На зоне её приближение чувствовалось по сырости и прохладе в бараке, по обилию капусты в побитых алюминиевых тарелках, по жалобному крику журавлей, они словно специально ночами пролетали над зоной и грустно прощались с её обитателями. Вспоминалась деревня, школа, дружные походы на картошку в колхозные поля, безногий учитель немецкого Эмиль Иванович, безжалостно обличавший недобросовестных копальщиков, нащупав своей тростью оставленный в твёрдой земле клубень. А ещё костёр, в котором пекли картошку, а потом все вместе ели, разламывая подгоревшую корку и посыпая крутой солью пушистую от крахмала мякоть. К концу дня все разбредались, старшеклассники обнимались в ближайших кустах, размазывая по щекам друг друга угольные следы от картошки.

Настёна в институт не поступила, но не особенно огорчилась. Работала в том же магазине, дома блюла порядок, научилась вполне прилично готовить. Родион заметил в ней и другие перемены, но не придал им значения. Вечером в постели Настёна включила большой свет:

— Родя, у нас будет ребёнок.

Родион помолчал, потом переспросил:

— Ты об этом только сегодня узнала?

— Нет. Но боялась тебе говорить.

— Сегодня насмелилась?

— Родя, ты разве не рад этому? — вдруг испугалась она.

Родион встал, накинул на себя рубашку:

— Ребёнка не будет. И тебя тут больше не будет. Собери свои вещи и переезжай в общагу.

Настёна заревела в голос, Родя на кухне заварил крепкий чай. Она вошла, села напротив:

— Куда я пойду, Родя? Зачем ты так со мной? Я же думала жить. И куда я с ребёнком?

— В больницу. Там знают, что делать. Денег дам. Всё, уходи, завтра к моему возвращению тебя здесь быть не должно.

— Родя, а ты куда, ведь ночь? — она цеплялась за соломинку.

Он ничего не ответил, последним троллейбусом доехал до гостиницы и снял номер на пару дней. В роскошной свежей постели не спалось, Настёну было жалко, она добрая, симпатичная. Родион вспомнил, как в деревне мужики учили: «Бери бабу такую, чтобы в доме была хозяйка, на улице красавица, чтобы другим глянулась, да в кровати продыху тебе не давала». Родя хихикал вместе с другими ребятишками, не имея ни малейшего представления о трёх важнейших качествах женщины. Теперь он мог сказать, что Настёна отвечала всем требованиям. Но не вовремя всё это! Сейчас ему не хватает только семьи. Придёт Доктор, начнутся такие дела, что про жену и детей забудешь. Он оправдывал себя, что она сама виновата, надо было что-то предпринимать, не девочка. Думать о её будущем боялся и не хотел. Да, жестоко, но у него путь такой, стезя, как говорил Доктор, и тут не место мерехлюндиям. Всё врачи сделают, денег он оставил, через неделю будет как новенькая…

Утром заметил двух молодых людей, которые очень подозрительно точно шли по его следу. Специально прошёл тротуаром мимо своего дома, свернул в подворотню и встал за кустом. Они проскочили следом, оглядываясь: «Ага, потеряли! Неужели менты? Нет, те взяли бы сразу, сбили с ног, цокнули браслетами и поволокли. Кто тогда?» Родион прогулялся до магазина и вернулся обратно, навстречу ребятам. Метрах в трёх остановился, рука в кармане, хотя, кроме носового платка, там ничего нет.

— Вы ко мне с интересом? — вызывающе спросил молодых людей.

— Один вопрос. Ты Родион Бывакин? — говорил, видимо, старший.

— Отвечаю.

— Тогда мы к тебе. Надо бы местечко найти поуютней. Может, в кафе?

Заказали по чашке кофе, Родя проверил:

— А по сотке?

— Нет. Не сейчас, — строго ответил старший. — Я Жид, потому что еврей наполовину, он Физик, в институте учился. Нас вызвал смотрящий, велел тебя найти и привести к нему.

— Когда?

— Как найдём. Пошли?

Смотрящий жил за городом, пришлось ловить такси, остановились в ста метрах от дома. Показав на мужчину, подметавшего у забора опавшие листья, старший шепнул:

— Я подойду доложу, потом позовёт, наверное. Стойте смирно.

Мужчина даже не повернулся в сторону Родиона, забрал метлу и пошёл к калитке, Жид кинулся к ожидавшим:

— Иди один. Порядки знаешь?

Бывакин молча направился к калитке, его встретили двое охранников, обыскали, велели подниматься по парадной. Он пошёл, открыл тяжёлую дверь и увидел довольно пожилого человека, сидящего в глубоком кресле. На нём был тёплый халат и домашние туфли. На столе — фрукты в вазах, печенье и конфеты. Чуть в стороне на алюминиевой тарелке лежал засохший кусок серого хлеба. Родя понял, что это тюремная пайка, но вида не подал.

— Скажи, мой дорогой, ты Родион Бывакин? — вполголоса спросил смотрящий.

— Да, — ответил Родион спокойно.

— Славно. Давно ты в городе? — для порядка спросил, давно сам всё знает.

— Пол года.

— И молчишь? Голоса не подаёшь, своих не ищешь? — это уже упрёк.

— Не имею права.

— Славно. Ты Доктора знаешь? — спросил в лоб.

— По врачам не хожу, — дерзко ответил гость.

— Не надо так, сынок, я ведь и ударить могу. Но прощаю, потому что не сразу и следовало отвечать. Доктор просил найти тебя и от его имени передать кое-что… Почему молчишь?

— Не приучен спрашивать. Надо — скажут, — нагло ответил Родион.

— Молодец! Вот выучка! Доктор в тебе не ошибся. Так вот, он просил, чтобы ты приехал и забрал его.

Родя смутился:

— Когда ехать?

— Хоть завтра. Куда ехать — ты знаешь. Но дело в том, что Доктора комиссовали по болезни, он на последней прямой. Потому поедешь на машине, я позабочусь. Машина готова, с тобой будут врач и мой человек. У него деньги на всякий случай. Всё понятно? — смотрящий выжидающе глядел на гостя.

— Можно узнать, что с ним? — осторожно уточнил Родион.

— Можно, любезный, я бы очень огорчился, если бы ты не спросил. Самая страшная болезнь. Всё, свободен. Дорога дальняя, в шесть утра машина будет у твоего подъезда. Иди.

Родион вышел и сел на скамейку около проходной. Он даже не заметил, что слёзы текут по щекам. Доктор, человек, столько сделавший для него, умирает, и уже ничего нельзя изменить. Охранник потрогал за плечо:

— Шеф обидел?

Родя отрицательно покачал головой. Ночь почти не спал. Было непривычно без Настёны, и всё время думалось о Докторе. Встал рано, основательно прогрелся под душем, выпил две чашки крепчайшего чая, в портфель положил чистое полотенце, документы и деньги. Квартиру закрыл на все три замка, у Настёны остались ключи только от двух, так что, если и надумает вернуться, дверь ей не открыть.

Бывакин даже вздрогнул, увидев реанимационный автомобиль. Врач, женщина средних лет, сидела у окна и курила. Сопровождающим был крепкий парень, Родион видел его в вестибюле смотрящего. Водитель сказал, что до города дорогу знает, а там придётся подсказывать.

Было ещё темно, но небо светлело, гасли яркие осенние звёзды, лёгкий туман перебегал дорогу. Родион вдруг подумал, что в один день в его жизни случилось столько событий. Сначала неприятный разговор с Настёной, ночь в гостинице, дневные прятки с посланцами смотрящего. Потом страшная новость о Докторе, инструктаж смотрящего, опять бессонная ночь в своей квартире. Поэтому он откинулся в кресле и задремал. Ему приснилось, как он на уборке картошки погнался за красивой девушкой Диной, это действительно так и было, он погнался за нею и почти догнал, но она упала, он не успел остановиться и упал рядом с ней. Она подняла голову, и он по её большим и серым глазам понял, что она хочет, чтобы Родион её поцеловал. Но Родя никогда ни с кем не целовался, смутился, тогда она взяла его за щёки и крепко впилась в губы. Так было. А во сне всё оказалось по-другому. Он догнал девчонку, она обернулась, но это не Дина, а та азиатская красавица из минувших снов, обернулась с улыбкой, но тоненький пальчик поставила поперёк манящих губ. Родион вздрогнул и проснулся.

Врач потянула его за рукав:

— Меня зовут Роза Алексеевна, вы Родион, так? Вы один знаете человека, за которым мы едем. Я не хочу вникать в специфическую иерархию, но всё-таки — что это за человек? Сколько ему лет? Он на самом деле врач, и мы с ним коллеги?

Бывакину вдруг захотелось рассказать о Докторе. Он почти шептал ей на ухо, что это очень добрый человек, он многим зекам помогал, выручал, деньги слал семьям. За что сидит? Не знает, об этом не принято говорить в тюрьме. Но он авторитетный зек, к нему начальство прислушивается. А лет ему пятьдесят, не больше. Нет, семьи нет. И, конечно, не врач, это, как на воле говорят, псевдоним такой.

— Да, жаль, в таком возрасте погибать противоестественно, — привычно констатировала врач.

— Скажите, неужели ничего нельзя сделать? — с надеждой спросил Родион.

— Похоже, что нет. Если бы он с самого начала был под наблюдением опытных врачей, да у него было достаточно средств, многое можно было бы сделать.

— А сейчас? К примеру, окажись у него огромные деньги? — последняя надежда выплеснулась из души.

— Молодой человек, вы здоровы и потому так наивны. Болезнь не берёт деньги, ей нужна жизнь.

Родя кивнул и опять откинулся в своём кресле.

Бывакин ожидал худшего, но, увидев идущего навстречу Доктора, сильно обрадовался. Зная, что никакие эмоции здесь не уместны, он подошёл, взял из рук больного чемоданчик с вещами и заглянул в глаза. В них уже не было жизни, так ему показалось, только боль и тоска. За проходной Доктор остановился, посмотрел на белое небо, на голые стыдливые берёзки, и Роде показалось, что слеза юркнула из уголка глаза на заросшее щетиной лицо.

— Ты всё сделал, как я просил? — спросил вдруг Доктор.

— Всё, — четко ответил Родя.

— Куда меня повезёшь? — пытался улыбнуться Доктор.

— Смотрящий ничего не сказал, — ответил Родя.

— К нему не поедем. Он меня не любил. К тебе? Как ты живёшь? — поинтересовался Доктор.

— Можно. Я один. Может, лучше в больницу?

— Потом. Сперва мы с тобой во всём разберёмся, — Доктор говорил так, что возражать ему никто бы не решился.

В машине Роза Алексеевна попросила медицинское заключение, быстро его просмотрела и предложила сделать укол, Доктор усмехнулся:

— Поставь чуток обезболивающего, дотяну до места, там видно будет.

Сопровождающий вмешался:

— Шеф велел сразу в больницу.

Доктор поднял голову:

— А почему не сразу на кладбище? Я почти шесть лет воздухом не дышал, пельменей не ел, шашлыков, запах коньяка забыл. Марксу скажешь, что я беру у жизни три дня на прощание, а потом… потом видно будет.

Обратную дорогу ехали молча и медленнее, Доктор лежал на укреплённых носилках, кажется, дремал, но Бывакин по движениям прикрытых глаз видел, что не спит, думает, переживает. В город въехали ночью, сразу к дому Родиона. Доктор попросил денег, Родя достал бумажник, подал, тот нашёл зелёненькую и протянул Розе Алексеевне. Она поняла, порылась в медицинской сумке и подала початую упаковку.

— Всем спасибо. Марксу передай поклон, не знаю, увидимся ли, — он чуть поднял руку и спустился на асфальт.

Квартира Доктору не понравилась, проворчал, что мог бы и особнячок в пригороде купить, деньги же в руках. Однако с удовольствием помылся, надел приготовленное Родей бельё и тёплый спортивный костюм. Сели за стол, выпили по рюмке коньяка, наконец Доктор спросил:

— Деньги где?

— Здесь, дома. Надёжно, — Родя доложил стоя.

— Никто тобой не интересовался? Ты сядь, не на зоне.

— Никто, кроме смотрящего, — ответил Родя.

— Это я велел. Он про деньги не знает. Догадывается, но не знает. Слушай внимательно, Родя. Ты мне настоящий друг. Тебя назначаю на эти бабки, только с наказом, что произведёшь их в дело. Одному нельзя, надо набрать команду. Сказал мне надёжный человек, что государство скоро будет расторговывать заводы и фабрики, короче, всё хозяйство под откос спустят. Вот тут надо ловить момент. Купить ты и один сможешь, а защитить только с кодлой. Подбирай ребят молодых, крепких и послушных. Скажу страшное, Родя: учись убивать, готовься к этому. Убить просто, нож или пистолет поднять тяжело. Не знаю, что дальше будет, как власть повернётся, возможно, за границу придётся прятаться. Эх, жалко в такое время от дел отходить! Теперь такими людьми можно подняться, что и с табуретки не достать. Жалко…

Родя слушал внимательно, когда Доктор замолчал, сказал:

— В больницу я завтра сбегаю, всё узнаю, палату откуплю отдельную, с врачами переговорю.

Доктор вздохнул:

— Можно и в больничку, чтобы тебя не стеснять, — грустно согласился Доктор.

— О чём вы? Места хватит, но лечиться надо.

Доктор махнул рукой:

— Приговорён я, Родя. Это не лечат. Но в больницу поеду. Помру я там, чтобы менты к тебе не докапывались.

Он порылся в своих вещах, достал шприц и ввёл себе что-то из ампулы.

— Ампулу заверни и выбрось подальше и незаметно. А то могут повязать. Родя, закрой дверь плотнее. Я тебя засветил, моя вина, но у меня никого больше нет. Вот так, полвека прожил, а похоронить некому. Жил по своим законам, а умереть захотел по-человечески. Чтобы могилка была, крестик и табличка. Родителя шлёпнул товарищ Берия, а мать умерла, мне было лет десять. Понятно, детдом для особо одарённых, клеймо на мне уже было. Ну и понеслась, как мы тогда говорили: «Погнали наши городских!» Странно, правда? Засветил тебя, иркутский мой кореш по кликухе Жмых вычислит сразу. У тебя в запасе полгода. Купи пистолеты, найди ребят, смотри в спортзалах, а не в пивнушках, разговор веди толковый. Как только объявится кто от Жмыха, сам он не пойдёт, забей ему стрелку, пригласи, но за город, и своих ребят парочку в машину, а троих в резерве. Место осмотри, сам и расставь. И сразу валить надо. Жмых, если тебя возьмёт, на ремни порежет, мать привезут, пальцы сломают, насиловать будут. Доведёт тебя до такого состояния, что всё скажешь. Деньги отдашь, потом и тебя пристрелит. Родя, всегда так делалось. И я делал, когда надо. После Жмыха пустота, никто ничего не слышал, это не общак, это наши бабки.

К обеду Родя вернулся из больницы, оплатив палату и хорошее обслуживание. Доктор лежал в постели и выслушал младшего друга без всякого интереса. Собрался, выпил рюмку коньяка, молча сел в машину, в палате сразу лёг, отказавшись от капельницы.

— Ещё, Родя. Помру — увези в свою деревню, хоть изредка забегать будешь. Я хоть и не деревенский, но мне там будет просторней.

Бывакин хотел возразить:

— Что вы всё о смерти, ведь есть лекарства, врачи, операции. Поднимут вас на ноги.

— Родя, у меня ведь имя было, запиши, чтоб не забыть. Его только менты и знали. Бачурин я Иван Александрович. Смешно, правда? Женат не был, но дети должны быть, теперь уж взрослые, твоих лет. Всё, Родя, дай я тебя обниму как сына. Всё, иди.

Бывакин вышел из палаты, и нехорошее предчувствие охватило его. Нет, не просто так вор в законе откровенничал с ним, все наказы сделал, даже имя и даты раскрыл. В скверике больницы посидел на скамейке, успокоился, троллейбусом поехал домой.

Утром ему позвонили:

— Больной Бачурин, которого вы вчера определили к нам в больницу, утром скончался.

Родя положил трубку.

Врач, которой он поручил наблюдать друга, была расстроена:

— Вечером я его смотрела, хорошее давление, пульс. Сегодня должны были делать томографию. Вы знаете, я уверена, что ваш товарищ принял яд, причём сильный, скорее всего, цианистый калий, и ампула была при нём.

— Сам принял? — в упор спросил Родион.

— Что вы имеете в виду? — женщина насторожилась.

— Ему не могли помочь со стороны? Не персонал?

— Нет, конечно, напротив двери его палаты — пост медсестры, на входе — охрана. Исключено. Да и нет признаков борьбы. Яд принят через рот, ампула раздавлена зубами. Милиция уже была, есть документ.

— Когда я могу его забрать?

— Завтра утром. Я передам часть ваших денег патологоанатомам, они сделают.

Похороны Ивана Александровича Бачурина прошли тихо на деревенском кладбище в селе Лебедево. Родион щедро рассчитался с похоронной командой и заехал к матери. Вид сына испугал её до вскрика:

— Родинька, ты почему такой убитый? Что стряслось?

— Успокойся, мама, я друга привёз на наше кладбище.

— Во как? Он что, бездомный? — мать перекрестилась.

— Он только что освободился. А теперь вообще от всего. Я тебе деньги оставлю, ты обеды отведи с женщинами, помяните раба Божьего Ивана.

Мать кинулась к столу:

— Садись, я тебе супчика плесну.

— Нет, мама, я поеду. Дел много.

Обнял мать и почувствовал, что это единственная родная кровинка на земле.

Как только получил водительские права, поехал в автосалон, выбрал неброский немецкий джип, сразу в соседнем подземном гараже купил два места. Подъехал к дому смотрящего, вышел знакомый охранник:

— Говорят, умер тот, за которым на зону ездили?

— Умер. У меня к тебе дело серьёзное. Подскажи, где ребят толковых найти? Дела предстоят, а работать не с кем.

— О чём базар? Три моих кореша только вернулись из армии, десантура, отчаянные.

— Психика не съехала? Опасная штука.

Охранник поднял большой палец:

— Исключено! Не пьют, накачаны, стреляют, как Рембо.

— Где найти?

— Подъезжай завтра к обеду, я их соберу. Работу ищут, но куда? На стройку за пайку и койку в общаге. Молодые, кровь гуляет.

— Замётано. Подъеду.

Дома разобрал вещи Ивана Александровича, в поясе куртки нащупал металлические кругляши, распорол, выкатилось полтора десятка золотых царских червонцев. В маленьком альбоме несколько фотографий, сам Доктор, тогда еще Бачурин, школьник лет десяти с матерью. Несколько фото женщин, красивых. Кусок засохшего серого тюремного хлеба, вечная пайка. Грустно. Был человек, рос, учился, стал вором и авторитетом, ни семьи, ни детей, из родни даже никого не осталось. Родион отложил вещи. Опять пришла та же мысль: «А я кто, я куда иду?» Если исполнять заветы Доктора, будет весь букет, будет кровь, и тогда уже нет возврата к спокойной жизни. Настёна. Говорил ей, что детей не будет, что семьи не будет, говорил или не говорил? Было, предупредил, что для семейной жизни не создан, но предложил жить вместе. Жили, друг другом довольны. Были у Родиона моменты, когда он чувствовал себя счастливым, но спокойствие и блаженство вдруг надоедали, хотелось чего-то острого. Остался Жмых. Надо его дождаться. Родион понимал, что он в этом городе как голый в бане, люди Жмыха увидят его первым, и тогда конец известен. Как опередить? Как узнать, что всё начинается? И вдруг: смотрящий! Человек, который знает многое в том мире. Надо идти к нему.

К смотрящему поехал в десять. Спросил ребят, как к нему обращаться. Улыбнулись: нужно будет — сам скажет. Сходили, доложили и проводили. Хозяин пил чай, хлопнул в ладоши, красавица-официантка принесла прибор и налила чая гостю.

— Докладываю, что Доктор похоронен достойно, как он и просил.

— Почему мне ничего не сообщил? — смотрящий явно был недоволен. — Я знаю, что у покойного должен быть со мной разговор, кто мог подумать, что он решит так просто все свои проблемы? Точно, что его не отравили? — смотрящий упёрся взглядом в Родиона.

— Отвечаю. Яд у него был, он сам намекнул перед отъездом в больницу, но на том и остановился. Сказал, что умрёт вдруг, неожиданно, потому лучше в больнице, чтобы до меня менты не докапывались. Мент сам вынимал изо рта осколки ампулы. Никто не мог пройти, рядом пост медсестры. И никаких признаков сопротивления, он спокойно лежал на спине.

— Ладно. Ты чем живёшь? — как бы вскользь спросил смотрящий, поливая цветы в больших горшках.

— Дельце одно удалось, кормлюсь, — скромно ответил Родион.

— Надо думать, Доктор не зря тебя выбрал, видел смысл. Мы с ним в друзьях не ходили, он меня в одну долю не взял, обидел. Но это в прошлом. Держись ко мне, одного тебя сожрут. Где найдёшь теперь порядочных людей? Наедине называй Марком Несторовичем, погоняло приклеилось в юности — Маркс. Про общак не забывай, святое дело. Вопросы есть?

— Есть. Кто такой Жмых и почему его боялся Доктор?

— Боялся? Не верю. Гнал твой Доктор. У них со Жмыхом были общие дела и, похоже, бобы и ржа были совместные. Не просёк? Золотишко и бабки. Жмых тянет в Иркутске, скоро откинется. Ко мне должен прийти. Тебе Доктор ничего не говорил про их заначку?

— Нет. Но денег дал, — Родион старался отвечать чётко и уверенно.

— То мелочь. Жмых станет рыть. Да, и ты первый попадёшь, он тебя колоть начнёт. Опасно. Жмых всегда был на голову слаб, а тут пятилетку на замке. Ладно, поглядим. Вот я тебе телефончик записал, звони в крайнем случае. Иди.

Родион вышел и облегчённо вздохнул: с Марксом надо сблизиться, первым делом денег ему подкинуть в общак, оценит. У проходной стояли трое парней, ребята из охраны кивнули: к тебе.

— Отъедем в укромное место, поговорим.

Подъехал к уже присмотренному кафе «Нирвана», сели за дальний столик, от отдельной кабинки Родион отказался, там могли быть «ушки».

— Будем завтракать или только кофе? — спросил Родион.

— Кофе, — за всех ответил один.

— Мне нужны крепкие здоровые ребята, знающие оружие и умеющие им пользоваться. Когда оно потребуется, сказать не могу. Да, возможны убийства, но это не женщины и не дети, это наши противники и враги. Я буду платить раз в неделю, — он написал на салфетке и тут же сжёг. — Это вне зависимости от дела. За отдельные задания оплата дополнительная. Постоянные тренировки, оружие выбирайте любое, я всё оплачу. Если согласны, обговорите, и завтра вон в том кафе, напротив, в десять часов. Всё, свободны.

Похоже, парни заинтересовались. Жестковаты, сразу видно, но надо с первого дня каждому указать место, ведь почти ровесники. Как — этого Родион ещё не знал, но эти ребята должны уважать своего хозяина. И бояться.

Позвонил агент из конторы по продаже недвижимости. Несколько дней назад Бывакин заказал небольшой двухэтажный коттедж на окраине города с гаражами и садом. Агент предложил посмотреть три варианта. Поехали. Первый дом ему не понравился, стоял плотно к соседскому, и окна к соседу в ограду. Второй вполне приличный, но поехали к третьему — домик, какой и хотел заказчик. Хозяева уже съехали, комнаты пусты и чисты. Родион обошёл всё, от подвала со спортзалом и бильярдом до спален на втором этаже.

— Родион Петрович, — вмешался агент, — этот дом интересен тем, что продумана защита. Бронированные ставни на окнах и входных дверях, в том числе и из гаража, опускаются нажатием одной кнопки. По паспортам они выдерживают выстрел из гранатомёта. Забор двойной, выстоит при таране любой машины. Дом может жить в автономном режиме довольно долго. Есть водяная скважина, мощный дизельный электрогенератор, в подвале вы могли видеть морозильные и холодильные шкафы для продуктов. Люди жили тёмные, уехали срочно, цену назначили вполне адекватную, но уже несколько клиентов испугались странностей его оборудования. Родион Петрович, у меня есть право уступки. Если мы оформим документы с уступкой, а её размер вы передадите мне, я сделаю бумаги за два дня.

— Делай, — кивнул покупатель.

Родя подумал о хозяйке-управляющей: кто-то должен обустроить этот замок. Но до этого поехал в спецмагазин и попросил менеджера подобрать ему небольшой, но очень надёжный сейф. Прошли в зал, клиенту показали все новинки немецкого и швейцарского производства. Он выбрал довольно приличный по размерам сейф с тройной защитой. Несколько рабочих магазина внесли сейф на второй этаж. В тот же вечер он сам разобрал кирпичную кладку в межкомнатной перегородке, с трудом перекантовал туда сейф и установил заподлицо со стеной, убрал дверь, проём заложил кирпичом и заштукатурил.

На другой день пришли мастера, поклеили новые обои, сменили замки на всех дверях. На стену спальни, где стоял сейф, осторожный хозяин заранее повесил ковёр, объяснил, что там ящик под охотничье ружьё, и он позже сделает красивую дверцу, но проследил, чтобы обои клеили в его присутствии. К вечеру привезли мебель для спален и первого этажа, спецы быстро собрали кровати, плательные шкафы и туалетные столики, мягкую мебель в гостиной. В своей спальне Родион установил шкаф так, чтобы одна секция полностью закрывала доступ к сейфу. Вот тогда он поехал в свою однокомнатную квартирку, в нужном месте вскрыл пол, достал пластиковую трубу, отрезал заглушку и облегчённо вздохнул: деньги на месте. Трубу сунул под куртку, снял с предохранителя «Макаров» и спустился к машине. Успокоился только тогда, когда доллары были уложены на полки сейфа, и он был закрыт на все три шифрованных замка. Два раза он открыл и закрыл сейф, ввёл кодовую фразу, ещё раз попробовал, пользуясь для памяти блокнотом. Потом улыбнулся: коды в блокноте хранить не станешь, надо что-то придумать. В гараже, соединённом с домом, он мелкими цифрами записал коды на канистрах с автомобильными жидкостями. Но уже понял, что все цифры помнит. Через день сорвал наклейки с ёмкостей и сжёг.

Очередная встреча и более основательное знакомство с командой демобилизованных десантников состоялись в глубоком лесу после приобретения оружия. Старший, он ещё в Чечне, видимо, определился лидером, назвал себя:

— Иван. Это Григорий, это Фёдор. Как нам обращаться?

— Родя. Родион Петрович, если официально. Отношения понимаю как товарищеские, потому что одно дело нас роднит, с другой стороны — должен быть порядок. Бумаг не пишем, даём слово быть командой. Нет возражений? Принято. Ответ только кровью. Мы должны понимать, на что идём.

Соорудили щит, опробовали автоматы, спецы остались довольны.

— Присмотрись, Федя, номер не твой на «калаше»? Может, ротный продал после дембеля?

— Было и такое? — Родя посмотрел на Ивана.

— Было, почти в открытую. Шеф, чтобы еще одна тайна нас повязала: мы одного штабного мочканули, он, сволочь, связь имел с бандой, а наш паренёк услышал, как он по телефону сообщил, что группа вышла в ущелье. Мы уже ничего не могли сделать, когда туда вертушку из полка направили, все ребята уже кончены. Кинжалами, гады, сердца вырезали. Мы того штабного капитана казнили люто, но никто не хотел рук марать. Скрутили, подальше от начальства утащили, пристегнули к ноге гранату и проволоку к кольцу: беги!

— Обошлось?

— Взводный видел, что проволока на ноге, но промолчал.

— Снайперскую тоже все знаете?

Иван улыбнулся:

— Нет, у нас Федя — Ворошиловский стрелок. Ну-ка, брат, пробуй.

Гриша установил на палке спичечный коробок в трёх сотнях метров, Фёдор опёрся локтем на крышку багажника джипа, долго настраивал оптику, выставлял планку, наконец притих, и Родя видел, как медленно двигался его палец на спусковом крючке. Раздался хлопок, Родя глянул в бинокль и засмеялся:

— В десятку.

Иван кивнул:

— Иначе и быть не может. Федя, изобразим?

— Подожди, совсем не пристреляна, — проворчал тот.

— Да ладно, коробок-то сбил.

Он взял с капота пластиковый стакан и побежал в сторону леса.

— Что он хочет сделать? — насторожился Родя.

— Робин Гуда повторить. Стакан на голове, Федя снимает.

Родя закричал:

— Иван, прекрати эти штучки! Прошу тебя!

— Спокойно, шеф! — откликнулся Иван. — Я в Феде уверен.

— Фёдор, не надо рисковать! Я не приказываю, а прошу.

— Шеф, это его забава, что я могу сделать?

Он опять опёрся на капот, чуть поправил оптику и приказал Грише:

— Счёт!

Гриша громко крикнул:

— Внимание! Отсчёт! Три, два, один!

Хлопок, Родя видит в бинокль бледное лицо Ивана, тот поднимает с земли стакан и идёт к группе.

Родя смущён: надо было приказать, это же глупость, зачем так рисковать?

— Шеф, без обиды. Надо немного адреналина впрыснуть в кровь. А в целом это не опасно, Федя классный стрелок.

Родя взял Фёдора за локоть:

— Последний раз, ты понял?

— Согласен, шеф, — кивнул тот.

Сели на поваленное дерево. Родя понимал, что ребята ждут объяснений, поэтому задачи на первое время он определил.

— Завтра я попытаюсь переговорить с человеком, который якобы акционировал хлебокомбинат, на самом деле акции все у него, рабочие ничего не получили. Предложу небольшие деньги, чтобы он уступил кресло. Не согласится — его проблемы.

— Будем убирать? — поинтересовался Иван.

— Пока нет. Перекроем поставку муки. Будем останавливать и заворачивать все машины. Печёт он с колёс, запаса нет, через неделю город останется без хлеба, и тогда придём мы. Будет мука, будет хлеб, будет уважение начальства и рабочих.

— А директор? — уточнил Григорий.

— Свою долю он получит, остальное раздадим рабочим. За год акции можно скупить под разным предлогом, и комбинат наш. Следующая задача — ЦУМ. Его прихватили два братца Щербаковские, один служил в партии, другой — в профсоюзах. У них с коллективом тоже конфликт, этим можно воспользоваться. Вчерне план такой. Рано утром снимаем охрану, из числа работников формируем стачечный комитет, он занимает кабинет директора и никого не пускает в контору.

— А менты?

— Менты вмешиваться не будут, если объявлена забастовка. ЦУМ — фирма серьёзная, кипиш в городе будет большой, начальство побоится разгонять народных избранников, а мы подскажем братьям выход: или бабки в карман и в сторону, или…

— Шлёпнуть! — подсказал Иван.

— Ты бы только шлёпал, — укорил его Григорий. — Шеф, уж больно гладко получается. ЦУМ — нам втроём его не удержать.

— Держать ничего не надо. На дверях будут ребята помельче, их хватает. В администрации города есть пара человечков, готовых за бабки продать весь город. Самое главное, что конкурентов пока нет. Времени у нас в обрез, потому надо поспешать. Так, я не спросил, как вы в бытовом плане? Жильё есть?

Иван посмотрел на ребят:

— Эти два друга из армии пришли и вроде как лишние, у одно брат женился, у другого сестра замуж вышла, к тому же малыши в обеих квартирах.

Родя кивнул:

— Понял. Вот ключи от однокомнатной, это моя хата была, я вас пропишу.

Иван засмеялся:

— Всё, братцы, гуляем новоселье.

Родя уцепился:

— Иван, это правда, что вы совсем не выпиваете?

— Конечно, врут. Почему не выпить рюмку-две, если по делу? А так — нет, шеф, облома не будет. Ваш дом охранять будем?

— Пока нет нужды, а дальше посмотрим.

От идеи с хозяйкой не отказался, и в кафе приметил симпатичную девушку, обходительную, явно деревенскую, ещё не успела обнаглеть в городском общепите. Пригласил к столу.

— Слушаю вас, что будете заказывать?

— Тебя как зовут? — с улыбкой спросил посетитель.

— Варвара.

— Варя, Варюша. Деревенская? Живёшь на съёмной или в общаге? Мне в дом хозяйка нужна, распорядитель. Пойдёшь ко мне в хозяйки? — Родион старался быть ласковым.

— Это как? Я не поняла. И вообще, нам запрещают говорить с клиентами на посторонние темы.

— Тогда вот тебе телефон, будешь свободна — позвони, я подъеду, обсудим.

Варвара ждала у общежития, одета скромно, но аккуратно, на лице никакой краски, даже губы чистые.

Он открыл дверцу, она осторожно села, предупредила:

— Только никуда не надо ехать.

— Да сто метров в сторону, чтобы не маячить. Варя, у меня большой дом, я холостяк, нужна хозяйка. Нет, я тебя не в жёны зову, не пугайся, я вижу, ты деревенская, никому не веришь. И правильно делаешь. Обязанностей много: на тебе закупки продуктов, уборка, стирка, общий порядок. Я утром только кофе, а вечером — как придётся, могу и обед доесть, не особо избалован. Но могут гости быть, тогда готовить серьёзно. Умеешь?

— Училась на повара, так что смогу, были бы продукты, — ответила почти с гордостью.

— Жить будешь в отдельной комнате, ключи от дома у тебя, пошла куда — мне позвонишь, а скоро охрана будет, им скажешь. Деньгами не обижу. Соглашайся.

— Как мне вас называть? — она чуть подвинулась в кресле, чтобы лучше видеть его лицо.

— Родион Петрович.

— Родион Петрович, а вы ко мне не будете приставать? — спросила и сама не поняла, то ли намекала на что, то ли предупредить хотела.

Бывакин кашлянул:

— Я же сказал, что не в жёны зову. Приставать не буду, но если речь о свободных отношениях, то посмотрим. Девушка ты приятная. Медицинские документы у тебя, судя по всему, в порядке?

— Конечно. У меня нет случайных связей. Дружила с одним парнем, но разбежались.

— Твоё слово? — Родион понял, что боится отказа.

— Согласна, — выдохнула девушка.

Поехали посмотреть дом. Варвара прошла по всем комнатам, вышла к Родиону уже почти хозяйкой.

— Уборки не было целый месяц, наверное. Кто в обуви ходил по второму этажу? Под порогом поставлю десяток пар тапочек, чтобы все разувались. А шторы где? Пылесос нужен. Короче говоря, помогите до кафе добраться, уволюсь, а потом в магазины, швейную машинку возьмите — я вам такие шторы отмочу! Видели в кафе — моя работа.

Бывакин с улыбкой вздохнул: ещё одну работу свалил на нужного человека.

— Варя, тапочки купи, но в приличных домах не разуваются.

Он очень устал в тот день. Ждал Жмыха. К этому времени в архиве хорошие люди за приличные деньги подняли его дело, и Родя обзавёлся фотографиями. За солидный взнос в общак Маркс пообещал заранее сообщить номер поезда и даже вагон, в котором прибудет Жмых.

— Имей в виду, если я даю, то это только для встречи, как положено. Понял? Если на меня выйдут с разборками, я тебя сдам.

Лукавил Маркс, что для товарищеской встречи дал наколку на все детали приезда друга, прекрасно понимал, как его встретит этот жесткий и властный молодой бандит. Но денег он дал много, ему, смотрящему, тоже ответ держать перед братвой. А Жмых — отработанный материал, только под ногами будет путаться. Так и не стали церемониться. Жмыха довезли до ближайшего поворота и порешали с ним.

Варя встретила его новостью: весь день, раза три, звонила какая-то дама. Варя намекнула, что она отвлекает от важной работы, тогда дама сказала, чтобы Родион Петрович позвонил Ладе. В голосе Вари чувствовалась ревность. Звонить в таком состоянии Ладе нельзя, да и вообще — зачем? Ведь всё же ясно, эта барышня не про него, да и он ей не пара, если станут разбираться. Ушёл к себе в кабинет, но не утерпел, надо всё делать разом, набрал номер Лады.

— Вы меня искали. Что-то случилось?

— Случилось. Вы бросили меня, — Родион понял, что дело идёт к истерике. — Вы безжалостный человек, Родион Петрович. Мне так плохо, я тоскую. Почему вы не приезжаете, даже не звоните?

— Лада Станиславовна, я вам всё объяснил. Я другой, вы меня не знаете, забудьте обо мне. Вы красивая девушка, у вас сотни поклонников, я не гожусь.

— Родион Петрович, если бы вы знали! Мне двадцать три года, и вы единственный мужчина, который меня поцеловал. У меня никого нет, кроме вас. Я схожу с ума. Родя, я согласна выйти за вас замуж, даже если весь мир будет против. Если хотите, мы будем встречаться тайно, я на всё пойду.

Родю это предложение крайне смутило:

— Лада Станиславовна, что вы несёте! А ваши принципы, гордость наконец! Вы же княжна!

Лада заплакала навзрыд:

— Я женщина, прежде всего, Родя, это вы разбудили в холодной и одержимой мечтательнице страсть и жажду любви. Я смеюсь над собой, вся юность проведена в никчёмных поисках былой значимости. Страшно сказать, в мои лета я не знаю прикосновения мужчины, просто объятия, горячего дыхания. Родя, вы совсем не любите меня?

— Мне вас жаль, — сказал он и положил трубку. На всякий случай внёс её номер телефона в чёрный список, это же сделал и на стационарном. Вышел из кабинета, Варя смотрела на него с возмущением:

— Какой же вы жестокий, Родион Петрович! Уж простите, громкую связь убирать надо и двери прикрывать. Прямо сатрап какой-то!

— Варя, я обещал не домогаться тебя, я держу слово, но если ты будешь меня провоцировать, я за себя не ручаюсь, — он засмеялся и крепко обнял девушку. Она не оттолкнула его, только сказала:

— Родион Петрович, будет совсем тяжко, вы мою дверь знаете.

И пошла на кухню собирать ужин.

Разговор с Ладой разволновал его, нет, не потому, что сказал что-то лишнее, всё это он сказал бы и в другое время, и при личной встрече. Но такой встречи больше не будет, уж он постарается её избежать. Если княжна готова на всё, кто знает, что у неё на уме, и Родя не железный, может не устоять, тогда что? Этот тип женщин он уже представлял. Привяжется Лада совершенно искренне, со всей своей застоявшейся любовью, и куда он потом? Нет, княжескую кровь с разбойничьей не смешать, Роде кто-то в тюрьме сказал, что в Сибирь сбежало в своё время много разбойников из разбитых банд Разина и Пугачёва. Вот Настёна. Не сказать, что прикипела к сердцу, но девчонка хорошая, даже жалко. Решила схитрить, мол, забеременею, никуда не денется, оставит, да и зарегистрируется потом. Столько времени прошло, а ведь ни разу не позвонила, не пришла. А теперь и искать будет — не найдёт, далеко от той квартиры уехал. Надо сказать парням, чтобы никому никаких координат. Впрочем, они и сами понимают. А вообще надо бы найти Настёну, узнать, как она. Учиться собиралась. Ладно, выберу время, наведу справки.

Всякий раз, ложась спать, он чувствовал, что ненормально живёт, мужику скоро двадцать пять, а постель погреть некому. И день сегодня, гнутый-перегнутый, закончился разговором с Варварой почти о том же. Встал, подошёл к двери её комнаты, потянул ручку, девушка села в постели.

— Я знала, что вы придёте…

…Уткнувшись ему под мышку, Варя прошептала:

— Вы не подумайте, что я стану этим случаем спекулировать. Надо — на стороне ищите или везите кого, а я здесь постоянно. И всегда приму с радостью, потому что вы мой хозяин и кормилец. Я за вашу помощь родителей в деревне спасаю.

— Не говори так, Варя, а то получается, что я покупаю твою ласку.

— Вы не обижайтесь, я ведь по простоте своей. Заработаю у вас денег, вызову из деревни парня одного, Мишей зовут, снимем комнатку и будем жить.

— Варя, я тебя никуда не отпущу.

— А когда женитесь? Жена ревновать будет, выживет меня.

— О, до того времени ещё далеко. Ты вечерами приходи ко мне, тяжко одному, сны дурные вижу. А ты обнимешь, и мне спокойно будет.

— Я-то приду, Родион Петрович, только чтобы мне не привыкнуть. Я девчонка влюбчивая, куда меня потом?

— Ладно, спи. Я пойду к себе, надо по завтрашнему дню определиться. Спокойной ночи.

— Приятных снов… — она чуть не назвала его Родей, как делала это в полузабытьи объятий и поцелуев.

В своей спальне Родион включил ночные новости. Дикторша спокойным голосом вещала о том, что на нескольких предприятиях города создаются забастовочные комитеты, трудовые коллективы высказывают недовольство результатами приватизации. Особо напряжённая обстановка на комбинате хлебобулочных изделий, где, по словам руководства, заканчивается мука, а новых поступлений нет, и город может через два дня остаться без хлеба. Не лучше положение и в главном магазине областного центра, в ЦУМе власть в свои руки взял стачечный комитет, бывших руководителей буквально выкинули из здания. Ходят слухи, что за народным волеизъявлением стоят криминальные структуры, но в управлении внутренних дел дали комментарий: полномочия избранных комитетов проверены, органы не вправе вмешиваться в управление производством. «Пока нарушений существующих законов нет, трудовые коллективы действуют в рамках правового поля» — так подвёл итог сообщения начальник городского УВД, вчера получивший от Роди солидную пачку зелёных бумажек.

Бывакин расписал по часам весь день. На хлебозаводе в десять соберём актив и назначим директора, им станет нынешний заведующий производством. Федя и Гриша войдут в состав совета директоров. Что делать дальше, они знают. В три часа собрание в ЦУМе, никого лишнего, есть пяток выступающих. Директором изберут старшего товароведа, Иван становится заместителем. Через месяц всё будет как надо. На оба предприятия у Роди есть покупатели, группа кавказских товарищей уже неделю звонит ежедневно: с огромными деньгами жить в чужом городе очень опасно. Родя сегодня представился кавказцам новым именем — Бывалый, вспомнил размышления Доктора. И ещё поднял цену. Если не будет согласия, он находит других партнёров. Кавказцы поцокали языками и согласились.

Закончив все дела и отпустив команду, Бывакин собрался в ресторан поужинать, но вспомнил, что зёрна кофе закончились, и он не уверен, что Варя купила. Пришлось заезжать в ближайший магазин. Вошёл, осмотрелся — ба, да это тот самый «маркет» у его бывшей квартиры, в продовольственном отделе которого он отоваривался несколько месяцев. Здесь же встретил Настёну. Что-то шевельнулось в сердце, но он убил это слабое проявление жалости или вины — не сразу поймёшь. Отыскал между стеллажами кофе и пошёл к кассе. Очереди не было, но все сотрудницы собрались у стола.

— Здравствуй, Родион.

— Давно не заходил, разбогател, должно быть.

— С сыном тебя. Ты хоть знаешь, что папашей стал?

Родион оторопел.

— Какой он папаша? Кобель он, и никто больше. Обрюхатил девку — и выгнал. Сволочь!

Родя настолько растерялся, что не нашёл, что ответить. Откровенное хамство было неуместным, выказывать радость он не мог и не имел права. Едва взял себя в руки.

— Где она? — спросил всех сразу.

Девчонки замолчали. Старшая, видать, семейная женщина, отвела его в сторону.

— Девчонки её из роддома забрали, но в общаге с дитём держать не будут. Дали неделю на определение, а у неё ни гроша за душой, и домой ехать боится, отец прибьёт.

Родя молча вышел и уже в машине остановил себя: Бывалый, и куда ты собрался? В уютное гнёздышко на втором этаже собственного коттеджа? Или на первом — в тёплую постель любвеобильной Вари? А в это время твой сын и его мать, девчонка, которая тебе нравилась, мучаются в грязной общаге, у Настёны от столовского питания, пожалуй, и молока нет. Ребёнок плачет. Его ребёнок. Что делать? Подумал: мать бы узнала — за уши отодрала. Уехать и всё забыть, в магазине этом не появляться, никто и не напомнит. Настёна сама не придёт, да и не знает, куда. Да, в такой ситуации он ещё не был. Никогда что-то внутри не мучило его, он и не знал, что это совесть. Забыть, не связывать себя женой и ребёнком, дать ей денег, купить квартиру. Пройдёт время, ребёнок подрастёт, Настёна девушка видная, найдёт себе мужика, а сына… Его сына будут звать байстрюком, как и его когда-то. Нет, этого не будет! А что делать-то? Немедленно ехать к Настёне. Немедленно! Набрать продуктов… Нет, это банально. Цветы? Ей только этого сейчас не хватает. Просто поехать. Ведь не чужие теперь.

По обшарпанным ступенькам общежития поднялся на второй этаж, остановил девчонку с сигаретой:

— В какой комнате женщина с ребёнком?

— Настя? В двадцать пятой.

Постучал, кто-то подошёл и медленно открыл дверь. Настёна. Она качнулась, ухватилась за косяк:

— Проходи, он спит.

Родя прошёл, сел на табуретку. В комнате порядок, на верёвке постиранные пелёнки, в углу коляска простенькая, не новая, детская ванночка. На столе пакеты с детским питанием. Половина булки белого хлеба.

— Настя, я только сегодня узнал, — хотел сказать в своё оправдание, а оказалось — подставился.

— Память у тебя прохудилась, Родион, ты ещё полгода назад знал, да не хотел знать. Я просила девчонок в магазине не говорить тебе ничего. Я уже собралась, мама приезжала, отец смирился, говорит, вырастим и воспитаем не хуже других. Вот, завтра приедут, легковушку наймут.

Родя молчал. Может, судьба даёт ему шанс избавиться от этой проблемы? Или наоборот, — возможность проявить себя мужчиной и отцом. Где же выход?

— Настёна, а если я тебя с ребёнком к себе заберу? Поедешь?

Ждал, что обрадуется, согласится, засуетится, а он заставит взять только сына, а всё старьё — выбросить. А получилось:

— Конечно, не поеду. После такого позора. Да, врачи отказались, сказали, что поздно и опасно, мне куда деваться? Работала до последнего дня, думала, вдруг заглянешь, увидишь, что едва ношу твоего богатыря. Нет, не зашёл, не нужны. Ничего, теперь, слава Богу, всё на своих местах.

Родион встал:

— Забери ребёнка, это пусть остаётся, сейчас же заедем в «Малютку», всё новое купим.

— Родя, ты не понял. Завтра приедут мои родители, и мы с сыном едем домой, — она едва успевала вытирать слёзы.

— Подожди, я не понимаю. Ты не хочешь, чтобы у ребёнка был отец? — Родиону казалось, что это почти козырный туз, не скажет же она «нет».

— Такой — не хочу. Такой, который, если что-то не так, не по его, способен отказаться от беременной женщины, — такой не нужен.

Родион знал натуру Настёны, в ней было это упрямство, эта непреодолимая жажда справедливости. Он однажды сильно её оскорбил, и она этого не простит.

— Настя, научи, что я должен сделать? — Родя сломался, он уже готов был встать на колени. За занавеской послышалось кряхтение и потом тихий плач. Родители помолчали.

— Уйди, Родион, уйди, так будет лучше всем. И тебе тоже. Ты же и сейчас маешься, между двух берёз заблудился. Не мучай себя, живи как жил. Запишу я сына дома, имя дадим, отчество отца моего, и фамилия наша. На алименты подавать не буду, не боись. Так что твоего ничто не пострадает.

— Да как ты можешь так говорить! Я сам через это прошёл, и отчество у меня мамино, и отца я не знаю, и все детство байстрюком был в деревне. Не хочу! Не отдам сына и тебя не отдам. Настёна, поверь мне, прошу тебя.

— Нет, Родя, пусть все будет как сложилось. Захочешь — приедешь, поиграешься с сыном, я не против. Но к тебе не пойду. Да и не любил ты меня, так, нравилась, смазливая, игривая, пока не доигралась.

Бывакин охватил голову руками: что же делать? Как уговорить Настю поехать к нему? Потом его осенило: он что, на квартиру её приглашает? Дурак, кто так разговаривает с матерью своего ребёнка? Ты же отец, она — мать, есть сын, значит, вы — семья, и ты в ней главный, ответственный. Родя даже улыбнулся:

— Настя, прости меня, я не с того начал. Я прошу тебя стать моей женой. Женой единственной и любимой. И сын у нас будет ещё не один. Прошу тебя, соглашайся.

Настёна заревела в голос, Родя обнял её и впервые вместо волны желания ощутил тепло и радость от горячего женского тела. Настя вытерла слёзы и сама испугалась минутной слабости.

— Нет, Родя, будет так, как мы с сыном решили. Помнишь, ты говорил мне, когда я призналась, что был у меня роман с одним пареньком: за всё надо платить. Я заплатила. Теперь твоя очередь. Завтра мы уезжаем. Адрес можешь записать или запомнить, гостем не будешь, но в дом пустим.

Бывакин встал. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали, но тут случай особый:

— Настя, ты пожалеешь об этом. Я сегодня состоятельный человек, меня зовут Бывалый, и дела мои к лучшему, подумай, от чего ты отказываешься.

Настя улыбнулась:

— Деньги никогда не были спутником счастья, Родя, разве ты не понимаешь простых вещей?

— Ты пожалеешь об этом! Ты обязательно об этом пожалеешь. Ты оттолкнула меня, стоящего на коленях. Никогда не прощу тебе этого!

Он хлопнул дверью и вышел в вонючий коридор общаги. Его трясло. И он не мог бы сейчас сказать, потеря так и не обретенного сына была причиной мстительных ноток в голосе, так знакомых ему, или неудавшийся проект, в котором он был на сто процентов уверен? Ведь он был абсолютно убеждён, что Настёна бросится ему на шею, будет тысячу раз благодарна и ни разу не вспомнит о том, как он её прогнал.

Злой и больной приехал он домой, Варя, видя это, старалась не попадаться на глаза. Бывакин долго сидел в кабинете, среди ночи вошёл в комнату Вари, она испуганно вскочила с постели, Родя крепко обнял её и лёгонькую ночную рубашку отбросил в сторону…

Грозы Бывакин боялся, она могла испортить десять километров грунтовой дороги от трассы до деревни, прогрохотало всю ночь, но дождя так и не услышал, несколько раз выходил на лоджию: молнии разрывали небеса, освещая неверным светом спящий каменный город внизу и соседние коттеджи, похожие на замки. Гром был сухой и хрумкий, будто кто-то огромный там, в небесах, ломал кости и хлёстко, раскатисто бросал их на камни. Он вспомнил, что старый дедушка Ефим в таких случаях судорожно крестился и объяснял маленькому Роде, что Илья Пророк на своей колеснице по небу летает и швыряет молнии в неверных людей. А бабушка Федора всю грозу стояла перед маленькой прокопчённой иконой в переднем углу, молилась размашисто и уверенно, время от времени пугая Родю словами: «Крестись, лишенец, а то Боженька ругатца!» Он часто в последние дни вспоминал деревню, полуголодное детство, школу, друзей. И мать…

Желание поехать в родную деревню возникло внезапно. Хоронили старого знакомого, другом его не считал, но судьба повязала, вместе встречали Жмыха, а когда началась вольница, вместе громили конторы, ставили своих директоров и через пару месяцев продавали заводы, фабрики, магазины тем, кто готов был платить. Богатели, наглели, Родион поаккуратнее был, через верного человека, хоть и за большой процент, но баксы свои в Швейцарию переправил, а ребята лопухнулись. Когда их повязали, кореш тот переслал просьбу дать следователю двести тысяч зелёных. А у Роди нет ничего. Мог бы, конечно, перехватить, связи имелись на такой случай, но уже тогда доверия к старым подельникам не было, и совместных дел в будущем он не хотел. Так и передал, что бабок нет. Конечно, не поверили, после срока обещали поквитаться, но Бывалый их ждал. Двое исчезли сразу, он не любил даже вспоминать об этом, третий, Стас, скрылся, потом приполз на коленях, кровью поклялся, что претензий не имеет. Родя, а если точнее — Родион Петрович — отправил бывшего друга в гараж, тот когда-то в техникуме на механика учился. Встречались редко, а потом ему доложили, что механик в больнице и при смерти, тюремный туберкулёз перешёл в неизлечимую форму. Шеф дал команду похоронить Стаса по первому разряду, сам себе пометил: разом за всех откуплюсь у братвы.

Все уехали в ресторан на горячий обед, а Бывакин пошёл по кладбищу, всё больше удивляясь, что столько лет удачно избегал посещения этого грустного человеческого пристанища. Его поражали огромные сооружения на могилах крупных чиновников, евреев и бандитов. Последних он знал почти всех, с мраморных плит смотрели милые молодые люди, почти актёры по красоте, на какую был способен художник. Ухмыльнулся, земля всё скроет: и пытки, и поджоги, и убийства. Он уже не хотел вспоминать, что с некоторыми ребятами витийствовали вместе, утешался, что крови на нём нет, ни на кого пистолета или ножа не поднимал, судьба избавила, за его деньги было, кому… Всегда выбора не было, не он, так его, тут только такой расклад. Он вернул зарубежные деньги, в разгар приватизации купил солидную строительную организацию с собственным производством железобетона и столярных изделий, потом ещё два заводика, объединил их в корпорацию со звучным названием «Командор», нанял толковых мужиков, которые за приличные оклады повели дело, да так успешно, что через два года Родиона Петровича уже приглашал сам губернатор.

Бывалый пошёл вдоль ряда могил, уже не обращая внимания на надписи, на выходе увидел своих охранников, не спускавших с него глаз, а у последней могилы пришлось обходить молодого человека, склонившегося над решёткой ограды. Мужчина выпрямился и обернулся. Родю настолько смутило его заплаканное лицо, что он невольно спросил:

— Простите, это ваша жена?

Молодой человек охотно ответил:

— Это мама. Просто я заказал портрет с фотографии, где ей только тридцать.

Родя и сам не мог понять, зачем он затеял этот разговор:

— Она умерла недавно?

— Десять лет назад. Я убрал даты, зачем людям знать? Пусть видят её красивую и беззаботную, — мужчина поправил цветы.

— А вы живёте в другом городе? — зачем-то спросил Родион.

— Почему вы так решили? — удивился мужчина.

— Ну, вероятно, редко бываете, вот и слёзы…

— Мы бываем каждую субботу, просто сегодня я рано освободился на работе и решил заехать. Мы бываем всей семьёй, у нас трое детей. Мама нас видит, думаю, радуется. А вы тоже навещали родителей?

Родя смутился:

— Нет, я по другому случаю. Моя мать похоронена в деревне.

— Не мать, а мама. Так следует говорить. А это далеко?

— Не особенно, по нынешним скоростям… — замялся Родион.

— Вы часто у неё бываете? — спросил мужчина.

Бывакин испугался: вот влип в беседу, ладно, что охрана не слышит.

— Бываю, но редко.

Молодой человек улыбнулся:

— Надо почаще навещать, ведь это мама, она нам дала жизнь, и нить эта непрерывна, из поколения в поколение. Извините, я заговорил вас.

— Это вы меня простите, — сказал Родя и быстрым шагом пошёл к машинам.

— Домой! — кивнул водителю, и три джипа рванули с места.

Дома принял душ, надел только плавки, открыл холодильник, налил бокал коньяка, сел на низкий диван. Коньяк чуть взбодрил, но вдруг возникло неуместное воспоминание: тот молодой мужчина сказал, что у него трое детей. Конечно, есть жена. От него даже запах домашний, какой-то незнакомый Родиону, вот от него постоянный запах одних и тех же духов, ему подбирали специалисты из десятков разных склянок. Остановились на этом, заплатил пятьсот баксов, а потом Ангелочек, Ангелина, девушка из приёмной, как попугай, знающая только одну фразу: «Родион Петрович занят», принесла ему флакон туалетной воды точно с таким же ароматом. Родя вдруг вспомнил, что в детстве любил щи, которые мать оставляла у загнетки в русской печи, и он, обжигаясь, доставал ухватом чугунок, поварёшкой накладывал, а не наливал в блюдо густые щи, красные от перепревших овощей, пахнущие капустой, луком и ещё чем-то, деревянной ложкой доставал из горшка сметану, размешивал в блюде и жадно хлебал, подставляя под ложку кусок хлеба, чтобы не капать на стол. Иногда мать оставляла в печи большую сковороду, закрытую тяжёлой крышкой, Родя выуживал её клюкой, горшеиком прихватывал крышку, и запах запечённой в сметане картошки наполнял избу. Есть следовало с краюшка, дочиста вычищая дно и стенки жаровни, а потом закрыть и поставить в печь — мать придёт, станет ужинать.

Он встал, налил ещё коньяка, сделал пару глотков. Раньше пил много и разное, а потом взял себя в руки: три рюмки, и только коньяк, настоящий армянский, который привозила ему знакомая стюардесса. А многие ребята спились, потерялись, умерли. Да… Сел в кресло, вспомнил, как хоронил внезапно умершую мать. Приехал вечером, женщины сидели вдоль стенки, мать лежала в непривычно красивом платье, прикрытая по пояс белым коленкором. Никто ничего не говорил, никто не корил, но Родион чувствовал, что деревня винит его, что мать изробилась в колхозе, а он путался неизвестно где, даже письма не прислал, не говоря про перевод. Это ему утром мужики опохмелённые пересказали. Ладно, что из сельсовета год назад справку затребовал для паспорта, так и нашли адрес, а то бы и не проводил.

Когда вошёл, все разом замолчали, будто испугались кого, но не всякий и узнал, только тётка Лукерья встала с табуретки, подошла:

— Вот как, Родя, приехал ты к мамке, а она и не встречат, голоса не подаёт, не прижмёт к сердцу. Подойди, поклонись да присядь в головах, можа, и скажет тебе, проходимцу, что все глаза проревела, на дорогу глядючи. Не сверкай на меня, я не за себя, за матерь твою разнесчастную говорю. Не пофартило ей в жизни, за одного вышла, потом с другим сошлась, один другого краше. Тут тебя прихватила на горе, уж как маялась, как мучилась. На колхозной работе надо каженный день быть, а тебя куда? Господи, прости, Фешка ты Фешка разнесчастная! Ты только ползать начал, поставит на пол блюдо с картошкой, молоком зальёт, тебя к косяку верёвочкой под пояс привяжет, глаза ладошкой закроет — и на работу. А вечером бежим, говорит: «Луша, айда со мной. Боюсь в избу заходить, живой ли Родя?» Вот как было.

Кто-то сказал тихонько:

— Будет тебе, Лукерья, парень и так заходится.

Что случилось — он и сам понять не мог, захлестнули слёзы запоздалые, всё разом накатило: и годы воровские, и мать забытая, и первая тогда заноза, что так нельзя жить. Встал у гроба на колени, уткнулся в последнюю мамину подушечку, набитую травой лесной, клевер узнал, визиль, ромашку, ещё больше сердце расслабилось. Запах маминых волос, свежевымытых и ополоснутых крапивным настоем, как она любила. До самой школьной поры после бани он спал с мамой, вот так же уткнувшись в подушку и дыша родными запахами, пока ещё ничего в них не понимая. Теперь всё стало упрёком — и люди вокруг, и эти запахи, и мёртвая мама.

К вечеру женщины разошлись, остались три родственницы, пришедшие из соседней деревни, то ли сёстры второго мужа, то ли отца, которого Родя так и не видел никогда. Записала мать его в сельсовете на свою фамилию и отчество своё дала — Петрович, а кто отец парня — так и не смогли допытаться. Родя помнил, как первый раз в деревенской ребячьей драке назвали его выблядком, ему тогда разбили нос и губы, он пришёл домой в предчувствии ещё большей боли:

— Мама, пошто меня обзывают?

Мать обхватила его руками, потащила к рукомойнику, умыла лицо, поцеловала в опухшие губы:

— Терпи, сынок, будут так звать — уходи от греха.

Не ушёл. В седьмом классе учился, в очередной драке вынул из кармана ножичек-складешок, у каждого пацана такой был, даже развернуть не успел. Не учли, суд был суров: детская колония…

Луша сходила домой, управилась со своим хозяйством, вернулась:

— Ты бы, Родя, шёл к нам, тут тебе и отдохнуть негде.

Родя промолчал, подвинул табуретку к гробу, сел. Луша больше не предлагала. Тётки — две на кровати, одна на печи — дружно захрапели. Луша сидела в кутнем углу:

— Родя, ты хоть скажись, как живёшь, чем занимасся?

— Нормально живу, тётка Лукерья, работаю.

— Семья есть, ребятишки? — интересовалась тётка.

— Нет, — резко ответил он.

— Мать всё ждала, можа, внуков привезёшь погостить. Ты пошто такой нелюдимый-то? Мать-то пошто так?

— Не надо, тётка Лукерья, — Родион исподлобья на неё посмотрел и встал.

— Ладно, Бог тебе судья.

К обеду гроб вынесли, поставили на телегу и повезли на могилки. Несколько человек потянулось следом. Копальщики могилы сидели и ждали. Кто-то из баб завыл, но её не поддержали, Родион понял, что боятся его или стесняются. Дед Тихон рассказал, что для деревенских он бандит, вроде даже главарь, его и в тюрьму не садят, потому что в авторитете. Он первым подошёл к гробу, поцеловал мать в лоб и велел закрывать крышкой. Застучали молотки, кто-то опять всплакнул, Родя отозвал в сторону тётку Лукерью:

— Оставляю тебе вот эту пачку, заплати всем, кому положено, помяните мать и все обеды справь. Я, может быть, скоро приеду.

Не приехал…

Опять вспомнился молодой человек с кладбища, что он говорил про детей? Трое у него? Хорошо это или плохо — Бывалый улыбнулся: он не знал. Есть сын, но характер не позволял идти к Настёне на поклон, посылал деньги, направлял ребят узнать, не встречается ли с кем, не вышла ли замуж. А ведь и самому третий десяток, женщин полно, ему по звонку привозят самых-самых, но все они одинаковы, дежурно целуют, дежурно стонут, бесстыдно голыми выходят из душа.

Гроза постепенно скатилась, и только дальние сполохи молний и глухой рокот грома напоминали о беспокойной ночи. Родя заставил себя лечь и уснуть, все распоряжения в офисе он дал накануне и никому не сказал, что уезжает. Вечером начальник службы безопасности по телефону поинтересовался, будут ли указания на утро, Родя ответил, что даёт охране выходной.

Управлять собой, своим настроением и состоянием его научил старый узбек, к которому в чайхану он ездил покушать настоящий плов. Узбек со странным именем Алахитдин поразил его абсолютной невозмутимостью, безупречной аккуратностью и чистотой, его сухое и чистое лицо с бритой головой, покрытой аракчинкой, украшала седая остренькая бородка. Он плохо говорил по-русски, но всё понимал. Родя уже и не помнит, кто привёл его к Алахитдину, но ему тут нравилось всё, но больше всего хозяин. Он всегда теперь встречал Родиона, вежливо кланялся и говорил, что плов будет готов, едва солнце два раза успеет спрятаться в облаках. Говорил, что сегодня свежий барашек, поскольку он говорил так почти всегда, Родя однажды дал команду тихонько проверить. Точно, мясо было свежее, ещё тёплое.

В тот раз Бывалый приехал в скверном настроении, что-то не ладилось, подводили партнёры, наседала налоговая инспекция, старый узбек заметил это и подошёл к столику:

— Зачем запустил чёрные думы в свою башку? Ты давно любишь мою чайхану и хорошо платишь, ты знаешь толк в плове и шашлыке, отличишь настоящий чай от помоев. Я тебя уважаю, потому скажи, что за зверь терзает твою душу?

Родя всё рассказал узбеку, тот взял его за руку и повёл в свою комнату за перегородкой.

— Сядь тут. Туфли сними, ремень убери, наган под салфетку положи. Смотри мне в глаза и думай о хорошем. Жены нет, детей нет. О чём думать? Думай о полёте, ты, как птица, летишь над землёй, внизу арыки и аулы, стада овец пасутся в долинах, караван верблюдов везёт товары людям. Много декхан работает в садах и на полях, это хлопок так красиво растёт…

Дальше Бывалый уже не слышал, он видел и поля, и сады, и красивых узбечек, и прохладный ветер, настоянный на всех цветах долины, обдувал его и ласкал. Когда он очнулся, Алахитдин улыбался ему, прищурив глаза:

— Приходи через три дня, вечером, в твоей башке много грязи, надо уборкой заниматься.

Родя потянулся к барсетке, но узбек поймал за руку:

— Оставь деньги. Деньги — зло, я помогу тебе просто так. Ты хороший человек, я так думаю.

Уроки старика Родя усвоил быстро, научился отключаться на четверть часа в любой обстановке, стал сдержанным, невозмутимым, чем иногда пугал сотрудников. Вот и сейчас — откинул покрывало, заботливо заправленное Варей, лёг на мягкое гостеприимное одеяло, расслабился, перестал думать, но сна не было.

Когда приехал к узбеку, как и договорились, через три дня, процедура проходила в той же комнатке, только Родя лёг на кушетку, больше похожую на топчан, Алахитдин сел рядом, долго глядел в глаза, Родя снова уснул и спал, видимо, долго, потому что в комнате было темно. Он приподнялся, кто-то раздвинул шторы на окне, и в квадрате света появилась женская фигура.

— Вы хорошо спали, и я закрыла окно.

Она подошла ближе, и Родя увидел молодую, даже юную узбечку с множеством косичек на голове, в цветном просторном халате, который даже при лёгком движении выдавал её заманчивую фигуру. Что-то шевельнулось в памяти и исчезло…

— Отец работает, а меня попросил быть около вас. Я позову его.

Старый узбек сел рядом.

— У тебя тут, — он постучал по своей голове, — кровь портится, долго сидит, свежей крови нет, а старая не уходит. Надо лечить вот тут, — он опять постучал по своей шее. — Гузель будет тебя лечить, она ещё ребёнок, но Аллах дал ей знание. Это моя старшая дочь. На родине совсем бедно, она приехала сюда, русский хорошо знает, надо учиться. Гузель хочет быть врачом. Слушайся её, когда больно — скажи. Но надо терпеть.

Первый сеанс назначили на субботу, Родион чувствовал, что ему хочется видеть эту красивую и таинственную узбечку, вроде не увлекался женщинами, сам не заводил знакомств, чьи-то попытки познакомить с местными красавицами заканчивались традиционными обменами любезностями и холодным прощанием. Родион считал, что ценит свободу, хотя и сам не знал, для чего она ему.

Гузель встретила его у входа, поклонилась в знак приветствия, он тоже кивнул, прошли в комнату.

— Разденьтесь по пояс. Нет, брюки помнутся, вот простыня, снимите всё, завернитесь в простыню и на живот. Мне нужен ваш позвоночник.

Девушка вошла в белом халате, указала на кушетку, попросила продвинуться вперед, освободить шею, чтобы голова чуть свисала с кушетки.

— Вам неудобно? Терпите. Тогда начнём.

Её тёплые ладони растирали его грубое тело, он расслабился и готов был уснуть, но она начала работать пальчиками, и они проникали всё глубже в кожу, в мышцы, почти касались костей. Пройдя по всему позвоночнику от копчика до затылка, Гузель сказала:

— Сейчас я буду смотреть шейный отдел, будет больно. Но вы же мужчина.

Тонкие пальчики оказались железными клещами…

После этой процедуры Родя долго спал. Были сны быстрые, как мысль, он не успевал понять, что снится, а картины уже менялись и вновь скользили сквозь память, оставляя только тёплые чувства. Едва поднял голову — старик стоит на пороге.

— Крепко спал, храпел сильно, клиент спрашивал, что там такое. Улыбаюсь: мужчина спит. Храпеть тоже не будешь, я научу. Твои люди волнуются. Ты собрался в путь?

Бывалый вздрогнул: он этого никому не говорил. Старик усмехнулся:

— На родину едешь. С чистым сердцем надо. Родных никого. Могилы есть. Слезу пусти, не держи, слеза сердце моет. Прощай пока.

Исполнительный директор строительной фирмы Макс Михайлович Самсонов позвонил и попросил о встрече. Адвокаты Бывалого спасли его от тюрьмы, развалив в суде обвинения о растрате крупных средств в строительном тресте, Самсонов был предан шефу искренне и навсегда, хотя старые знакомые предупреждали:

— Бывалый, он еврей, продаст в любую минуту.

Родион улыбался:

— Я их всяких видел, не клевещи на народ.

Однако проверку устроил, тихо, на стол Самсонова упали бумаги на полмиллиона баксов, просто бери и направляй, куда хочешь. Вечером, как всегда, он пришёл к генеральному и подробно доложил о положении дел, передал на подпись несколько бумаг и ту самую с просьбой пометить, как распорядиться этой суммой. Родя предложил перевести на счёт в местном банке, потому что деньги могут потребоваться в любое время.

Самсонов помог собрать коллективы отделов учёта и финансов. Только эти люди знали, что на предприятии есть два баланса, две отчётности. Одна для налоговой и иных органов, другая для генерального. Все средства, сверх официально показанных, обналичивались и оседали на счетах иностранных банков или в таинственном сейфе шефа.

Самсонов доложил, что по полученному отчёту пришла приличная прибыль.

— Я понимаю, всё снимем, переведём в валюту и… Родион Петрович, в сейфе нельзя хранить столько денег, они должны работать.

Бывакин кивнул:

— И что вы предлагаете?

— Вариантов много, но в городе есть смысл ввязываться только в производство с новейшими технологиями, вам пока этого не предложили, а просить вы не станете. Но можно другое: купить пару колхозов и заняться аграрным бизнесом. Дело надёжное и перспективное, люди кушать хотят при любом режиме. У меня есть один знакомый, прекрасный экономист и даже практик, был директором совхоза, начальником сельхозуправления в районе. Если ему поручить, он сумеет всё организовать. Родион Петрович, если вы не согласны, я снимаю предложение.

Шеф промолчал. Действительно, сейф в потайной нише хранил пачки новеньких долларов, иногда он открывал бронированную дверь и тупо смотрел на полки: куда это всё? Не найдя ответа, звонил главбуху и велел с текущего счёта перечислить детскому дому полмиллиона. Детский дом был рядом с городом, Родя познакомился с заведующей, крупной и грубоватой женщиной, но быстро понял, что это внешнее, а на самом деле Аксинья Васильевна хорошая хозяйка и заботливый воспитатель. После первого перечисления она пригласила дарителя, показала хозяйство, провела по школе, по спальням, зашли в столовую и на кухню.

— Хлеба детям хватает? — неожиданно спросил гость.

— Родион Петрович, хлеба — да, но с другими продуктами проблемы. Наверное, мы часть денег на продукты пустим, уж больно короток рубль на пропитание воспитанников. Ещё посуду надо бы обновить. Всё так дорого. Только вы не беспокойтесь, всё до копейки пойдёт на деток.

— Поезжайте на швейную фабрику, закажите по вашим размерам по паре комплектов постельного на койку, подушки подыщите, одеяла, матрасы. Возьмите счета и привезите в офис. Вот моя карточка, тут телефон, сразу мне сообщите.

Аксинья Васильевна заплакала:

— Родион Петрович, да я мигом, в три дня всё решу. Только вы цен не знаете, это будет очень дорого.

Бывакин кивнул:

— Я до тюрьмы не знал, что такое одеяло, фуфайкой укрывался.

Заведующая всплеснула руками:

— А в тюрьму-то вас за что, Родион Петрович?

Он усмехнулся:

— Это в детстве было…

…Шеф отпустил Самсонова, обещав подумать, хотя идея податься в деревню ему не понравилась. Он слышал, что в сельском хозяйстве проведено реформирование, знал по собственному опыту, что в России после реформ мало чего остаётся, не зря просоветские газеты пишут, что слово «реформа» стало синонимом развала и разгрома. Помнилась и родная деревня Лебедево, колхоз, где всё на пупу и через «твою мать». Из техники знал гусеничные ДТ, самоходные комбайны с козырьками вместо кабин. Современная зарубежная техника, которую иногда показывали по телевизору, казалась фантастической: тракторы с программным управлением, широкозахватные культиваторы, комбайны с кондиционерами. Он не интересовался, что с его деревней, как она сегодня живёт, но догадывался, что недалёко ушла от потерянных и погибающих. Вот тогда и задумал, что надо поехать и посмотреть, а тут как раз похороны, разговор с незнакомым мужчиной, новые, будто чужие, мысли о доме, о семье.

Решил так: поеду в деревню, найду мужиков толковых, не всех же раздавили реформы, поговорим, посмотрю, как они отнесутся к предложению, радостно улыбнутся или ехидно хмыкнут. А потом и с протеже Самсонова надо основательно познакомиться, опыт работы есть, её тогда называли руководящей, но если в нём засел вечный начальник, тогда говорить не о чем. Сейчас не командовать надо, а думать, как использовать деньги, организовать производство.

По дороге на родину не дремалось, водитель и два охранника в салоне джипа, все молчат и молчать будут, пока шеф не спросит. Такое воспитание. В городе начальник охраны обязательно ставил вторую машину, сегодня Родя отказался, незачем народ пугать. Для деревенского интереса и одного джипа достаточно.

— Лёша, — Бывакин повернулся к заднему сиденью. — Ты родом откуда?

Тот дёрнул плечами:

— Не знаю, шеф, я же детдомовский. Оттуда на зону, а потом к вам.

— Но детдом-то в деревне был или в городе? — будто для Роди это было важно.

— В деревне. В старой школе.

— В колхозе местном не работали?

— Гоняли картошку копать, осенью на току зерно грузили. Интересно было. Вечером смена заканчивается, по огородам пройдёмся, огурцы-помидоры… — Лёша разулыбался неожиданным воспоминаниям.

— Не хватало жратвы?

— Что вы, кормили строго, какой-то старик, деловой, из начальства, помню, колодки орденские в три ряда, постоянно приходил и проверял, что нам ставят на столы. Одежду проверял, постели. Мы знали, что повара приворовывают, только нам хватало, а стучать считалось западло.

— Ты бы сейчас согласился в деревне жить, работать на тракторе с подогревом сиденья, женился бы на местной одиночке, корова, поросёнок, куры с гусями — чем не жизнь? — Родион с интересом ждал ответа, да и ребята прислушиваются.

Лёха недоверчиво посмотрел на шефа — нет, не издевается, да и в натуре у него этого нет, а с чего вдруг о тракторе? Ответил смущённо:

— Да кто же мне трактор доверит, Родион Петрович? И какая баба меня примет с такой биографией? Они в деревне боязливые, тюремщик — это последний человек.

— Ладно, Лёха, мы с тобой к этому разговору ещё вернёмся. А Володя городской, верно?

Ответил водитель:

— Вован — питерский, после отсидки не рискнул возвращаться, прибился к нам.

Родион кашлянул:

— Саша, я Владимира спросил. Ты у него не адвокат, слова не имеешь. Отдельно для тебя напоминаю: погоняла остались в прошлом. Ещё раз услышу — пойдёшь в цех слесарем.

— Понял, шеф.

— Шурик прав, я городской, как раньше говорили, из приличной семьи. Папа — военный, сейчас начальник кафедры в Медицинской академии, мама тоже профессор, в этой же академии преподаёт. А я в школе спортом увлёкся, в десятом классе ребята пригласили в закрытый спортзал, там трое парней учили рукопашному бою. За деньги, конечно, но у меня проблем не было, мама снабжала по потребности. На выпускном в школе, а школа-то отдельная, рабочих и крестьян близко не было, к девчонке моей докопался фраер из параллельного класса. За грудь цапал, это я сам видел. Ухватил его за воротник и ударил. В горячке применил жёсткий приём… Короче, до больницы его не довезли. Меня скрутили, папа с адвокатом в ментовку, а тот, как суть дела узнал, в отказ пошёл: оказывается, убил я сына большого городского начальника. Срок дали, родители на партийном собрании от меня отреклись, признали вину в воспитании, тем и отделались.

Помолчали. Родион спросил:

— Ты с ними вообще не встречался?

— Нет. Сестрёнка младшая нашла меня на зоне, писала, посылки отправляла, а когда откинулся, приехала, звала как бы по поручению родичей. Я не поехал, тут и остался, — Владимира, похоже, эта тема не особенно интересовала.

Бывакин свернул разговор, больно кольнула его похожесть рассказа на историю предков Лады из далёкого позапрошлого века…

Въехали в деревню, шеф велел остановиться у магазина. Вышел из машины один, постоял — никого, как вымерли люди. В магазине только продавщица, на полках — водка и флаконы со спиртовыми настойками, их фунфырями зовут, китайские бичпакеты, сигареты «Прима». И кирпичи несвежего хлеба.

— Скромный у вас ассортимент, — кивнул продавщице.

— Так нашим ничего больше не надо, — ответила она, на всякий случай протирая прилавок.

— После колхоза что осталось? Землю пашут, скотину держат. Или совсем ничего?

— А вас это почему интересует? — она подняла глаза на странного покупателя. — Да подожди, ты же Родик? Или я вклепалась? А меня не признал? Я Зина Горелова, мы с тобой в одном классе учились.

Родион смутился:

— Прости, Зина, с улицы вошёл, у тебя тут сумрак, не признал. Ну, здравствуй. Рассказывай, как живёшь.

Зина вздохнула. И стала вспоминать, как после школы пошла работать дояркой, замуж вышла за Семёна Бородина, троих детей родили. Сёма механизатором был лучшим, оба работали от зари до зари, оба в один год ордена получили. Дом колхоз построил, машину купили, только бы жить, а тут понаехали люди с портфелями, давай собрания собирать, что неправильно живут. Особенно мужикам понравилось, что советская власть обманывает крестьян и платит им только малую часть того, что они заработали. А всё остальное коммунисты забирают себе и платят неграм чёрной Африки, чтобы они их поддерживали. В общем, навешали лапши на уши, конечно, и наше начальство подсуетилось, давайте, мол, колхоз распустим и создадим какое-то общество, каждый получит бумажку, что он хозяин. Ну и доигрались. Начальство скотину за один год на колбасу перевело, хлеб намолоченный продали аж в сентябре чуть не на корню, с осени потихоньку торганули техникой, и все разом к Новому году смотались в город. Остались только хозяева с бумажками.

— В прокуратуру обращались?

Зина всплакнула:

— Ездили, и мой тоже, тряс там орденом. Прокурор ответил, что всё сделано законно, а про орден заявил, что он получен от другого государства, поэтому никакой силы уже не имеет.

Родя смотрел на эту женщину и стыдился признать, что она его ровесница, только жизнь так её скрутила, что едва ли кто даст ей сейчас тридцать лет. Спросил, кто ещё есть из толковых мужиков, попросил быстро их обойти и пригласить к себе домой.

— Скажи, что я приехал посоветоваться, какое производство можно в деревне создать, чтобы работа была, заработок, чтобы деревня не вымирала. Я посмотрел: ни одного дома нового не построено, да и куклами ты не торгуешь, значит, и ребятишек рожать перестали.

Зина с недоверием смотрела на земляка:

— Родик, да оно тебе надо — с глухоманью связываться? А у нас же могила, прости, Господи!

Однако пошла. Магазин закрыла, показала свой дом, побежала вдоль улицы. На сигнал машины вышел Семён, Родион его сразу узнал: невысокого роста, коренастенький, с густой шевелюрой рыжих волос.

— Скажи, Сёма, а ребятишки у тебя тоже рыжие? — Родион улыбнулся.

— Ты мне эти шуточки брось… — а потом узнал друга детства: — Родик, ты, что ли? Вот встреча! Заходи, сейчас Зинку позову, на стол сгоношит. И ребят зови. Друзья?

— Вроде того. Зину ты не тревожь, она делом занята, людей собирает, будем у тебя перед домом сходняк, извини, сход проводить.

Семён оглядел гостя, машину, «друзей» и сухо выдавил:

— Если ты приехал деревню данью обложить, то опоздал, до тебя тут бульдозером выгребли всё, что можно. Голые мы.

Бывакин поймал его за плечи:

— Семён, я не бандит, зачем ты со мной так? Хочу помочь деревне встать на ноги, и твоя рука потребуется. Придут мужики, надо обсудить, как это сделать.

— А деньги? Ты представляешь, сколько сюда надо вбухать, пока толк будет? Родик, земля уже умерла, не пашня, а целик, берёзки наросли толщиной в завять. И народишко истрепался, многие на себя уже робить не хотят. Нет, Родион, без советской власти, чтобы железной рукой, ни фига у нас не получится.

Родиону понравилась столь бурная реакция земляка: значит, не всё утрачено, не всё пропито, не всё вытравили новые власти из настоящего крестьянина! Эвон, как взвился Сёма! Молодец.

Стали подходить люди, Родион отметил, что пришли несколько семейных пар, с ним здоровались сдержанно, без особых приветствий. Зина вынесла скамейки и табуретки, Семён выкатил несколько чурбаков.

— Сёмка, тащи колун, будет перерыв в прениях — расколотим.

— Зинаида, могла бы и пару красненьких захватить из магазина. Для пользы общества.

— Для президиума надо бы стульчики. И стол с красной скатертью.

Бывакин встал, сразу стало тихо. Он говорил кратко, и суть речи сводилась к тому, что ему нужно знать, хотят ли земляки работать по-настоящему или уже растеряли всё крестьянское и переходят в люмпены. Сразу предупредил: средства на обзаведение техникой, на ремонт или строительство помещений для скота, на закуп высокопродуктивных животных найдутся. Ему важно знать, готовы ли земляки работать, а работать придётся много.

Собрание молчало. С людьми впервые за последние десять лет говорили серьёзно и уважительно, и это настораживало: а правда ли?

— Ты вот слово сказал, куда мы переходим. Уточнение требуется, не все поняли, кто мы теперь, — дедок, сидевший в дальнем ряду, поднялся. — У народа сомненье: а вдруг и ты омманешь?

Родион с трудом узнал в дедушке дальнего родственника и улыбнулся:

— Дядя Тихон, вас так обобрали, что и взять больше нечего. Ты лучше скажи, сколько при деревне пашни было?

Дед с гордостью ответил:

— Две с полтиной тыщи гектар. Да сенокосов тыща заливных, да лесов не десять ли тысяч.

— Вам землю поделили на паи, у каждого должен быть документ. Есть такие бумаги? — Родион обвёл взглядом присутствующих. Собрание затихло.

— Года три назад свидетельства эти забрал председатель сельсовета, ну, глава по-теперешнему, — ответил Семён. — Сказал, что для регистрации.

— А где он сейчас?

Ему ответили сразу несколько голосов:

— Смотался. В районе поживат.

— А он наши гумаги не продал?

— Кому они надо?

— Вот в этом и дело, земляки. Прежде надо найти документы, если по ним сделки совершены, то потребовать признать их незаконными, — Родион был смущён, его бесила бесцеремонность, с какой обошлись с народом. — Зина, возьми тетрадку, я попрошу всех, кто даёт согласие работать со мной, записаться у Зины. Понятно, что это предварительно, оформление будет по всем правилам, но я должен знать, на кого могу рассчитывать. Хочу спросить: есть желающие?

Собрание молчало. Молчание грозило, предупреждало и отказывало. Бывалый нервно сжимал кулаки и всё острее чувствовал боль в затылке. Ещё мгновение, и он садится в машину, навсегда выбросив из головы всякие мысли о деревне. Вдруг звонкий женский голос, похожий на причитание, нарушил тишину:

— Господи, люди, что же вы делаете? Человек пришёл и предлагает спасение, а вы его гоните! Мужики, не вас ли год заставили работать даром, ни копейки не заплатили эти ворюги, и вы им всё простили, даже морды не набили ни единому? А Родион Петрович от всего сердца предлагает, и вы молчите. А как жить-то будем? Как ребятишек учить? Мы семь коров держим, это каково — всё на собственном горбу? А чёрные приедут, и вес занизят, и упитанность, гроши бросят под ноги, как собаке. Сколько ещё так можно? Остап, муж ты мой родной, что же ты язык проглотил? Не ты ли вчера плакал у меня на груди, что вымотался, сил нет жену обнять. Падайте в ноги Родиону Петровичу, просите его не оставлять нас один на один с властями этими проклятыми!

Загудели, заговорили, табачный дым поднялся над собранием. Остап встал с чурбака:

— Ксюша, что ж ты меня перед обществом позоришь? Подумают люди, что я совсем нюх потерял. Я же вчера только с устатку проговорился.

— Осташенька, родно моё, да я премного тобой довольна, и даже, когда ты к Таське Митюшкиной хаживал, ни разу не упрекнула. А сейчас нашла горячее место, чтобы расшевелить вашего брата!

Собрание опять загудело:

— Ну, Остап, сегодняшней ночи берегись!

— Мужики, надо принимать решение, пока другие бабы помалкивают. Осташку-то реабилитировала, а ведь не каждому так подфартит.

— Принимаем, Родион Петрович, твоё предложение и записываемся.

— Всем гуртом, как говаривали старики, пиши в свой колхоз.

— Надейся, Родик, как мы на тебя.

Бывакин с трудом сдержал эмоции, сказал смущённо:

— Спасибо, земляки. Я уеду в райцентр, утром пришлю машину, прошу, Семён, подбери ещё пару мужиков и с паспортами ко мне. Будем пашню нашу искать.

Около кладбища велел остановить машину, открыл багажник, достал из коробки два букета кроваво-красных роз с чёрной каёмочкой по краю цветка, и шагнул в густую траву. Мамину могилку нашёл с трудом, тётки всё сделали, как просил, и памятник поставили, только фотографии не нашлось. Опустился на колени, положил цветы и понял, что слёзы катятся по щекам. Поднялся, насухо вытер глаза, чтобы сопровождение не заметило, крупными горстями начал рвать траву на могиле и вокруг, потом огляделся: в хорошем месте лежит мама, берёзка в головах, тишина, даже вечно кричащие грачи молчат. В таких местах очень близко всплывают думы о бренности бытия, вот и сейчас Родион без суеверного страха подумал, что надо предупредить хотя бы Самсонова и Зину с Семёном, что, если вдруг, то похоронить на деревенских могилках рядом с матерью. «Рядом с мамой», — сказал он почти шёпотом, вспомнив наказ незнакомца. Могилу Доктора нашёл сразу, вырвал большую траву, положил цветы, поклонился.

Прошёл в глубь кладбища, читал на скромных обелисках знакомые фамилии, но никого не мог вспомнить. С десяток могил обнесены металлическими оградками, другие свободны и доступны. Несколько совсем свежих бугорков с крестами, даты рождения и смерти пугали: лежат ровесники и даже более молодые. Да, что в городе, что в деревне, значит, по всей стране так. А это ненормально, помирать надо совсем старым. Как-то неуютно стало от этих мыслей, сквозь кусты пробрался на земляной вал, окружавший кладбище. Вспомнилось детство, когда, перебарывая страх, бежал на спор по валу вокруг, чтобы вернуться с другой стороны. Вал тогда был выше и канава глубже, хотя, скорей всего, это он стал другим, высоким и сильным. Старики говорили, что обваловку могилок делали по решению схода всем миром ещё при царизме, чтобы скотина не шлялась среди могил и не ломала кресты. Долго ещё стояли деревянные ворота, их всякий раз открывали, когда приносили покойника. Родя чуть заметно поклонился и пошёл к машине.

Шура видел тяжёлое состояние шефа, спросил, чтобы разрядить:

— Родион Петрович, вот тут знак старенький, «Село Лебедево». Почему так назвали, не рассказывали старики?

Шеф поднял голову и в душе поблагодарил своего водителя: вовремя умеет вмешаться:

— В голодные годы из Расеи центральной переселялись в Сибирь. Переселялись — громко сказано, на санях и телегах скарб свой везли, в одну деревню даже церковь деревянную привезли с родины и на новом месте собрали. Какая вера была! Естественно, спрашивали, где земли погоднее, приличней, то есть. Вот их переселенческое начальство сюда и привело. Земли много, лес рядом и озеро. Говорят, переночевали, встали утром, а на озере бело от лебедей. Лебедь считался Божьей птицей, никто его не трогал. Вот и приняли люди как добрый знак, назвали деревню Лебедево.

— А в ваши годы, когда вы тут жили, лебеди были?

— Не помню. Не было.

Утром подъехали трое деревенских мужиков во главе с Семёном, Родион уже договорился через секретаршу, что глава района примет их в десять часов. Ровно в десять вошли в кабинет, глава, невысокий молодой человек с обозначившимся животиком, встал, представился Ильей Васильевичем, с каждым поздоровался и попросил изложить суть дела.

— Суть довольно простая, — сказал Родион. — Я родом из Лебедево, посмотрел, что село совсем погибает, молодёжь бежит или гибнет тут же от всяких композиций и втираний на техническом спирте. Готов вложить средства в восстановление производства, и первый вопрос к вам: надо вернуть людям документы на право владения землёй.

— Откуда вернуть? — переспросил глава.

— Года три назад их собрал бывший председатель совета якобы для регистрации.

— А кто это, как фамилия? Я, извините, в то время работал в другом районе.

— Фамилия его Пантюхин. Он где-то в районе, при власти, — Семён с недоверием смотрел на главу.

Илья Васильевич кивнул:

— Извините, я сяду на рабочее место, — нажал кнопку: — Светлана, Пантюхина ко мне, и пусть земельные документы по Лебедеве прихватит.

Пантюхин вошёл с папкой, глава указал на место за столом.

— Лебедевские мужики утверждают, что их документы на земельные паи у вас. Это так?

Пантюхин смутился:

— Ну, как вам сказать, Илья Васильевич? Документы есть, но мы же договорились, что будем искать инвесторов, а земля — главный аргумент.

Глава постучал ладонью по столу:

— Инвестор появился, забирайте гостей в кабинет и решение должно быть положительное.

В своём кабинете Пантюхин осмелел:

— Семён Фёдорович, не ты ли собрался колхоз возродить? Годами налог за землю не платили, а теперь вспомнили. Странно как-то вы рассуждаете.

Бывакин вмешался:

— Все недоимки будут погашены при регистрации нового хозяйствующего субъекта. И нельзя ли ближе к делу? Нам нужны документы на землю.

Пантюхин ухмыльнулся:

— А вы, следовательно, будущий новый хозяин? Мне звонили сегодня из деревни. Прямо с зоны общаком будете людей заманивать в криминальное рабство?

Родя побледнел, но на полпути к пистолету перехватил свою правую руку, улыбнулся:

— Не владеете информацией. Я собственник трёх мощных производств в городе и области, советник губернатора по вопросам предпринимательства. А будь я в той ипостаси, в какой вы меня представили, ваш красивый труп уже выносили бы из кабинета. Короче: все документы на стол!

Пантюхин раскрыл папку и пачку бумаг протолкнул по столу в сторону Родиона. Заискивающе улыбнулся:

— Поскольку вы деловой человек, я бы хотел знать, а что я буду с этого иметь?

Бывакин подвинул бумаги Семёну:

— Просмотри, всё ли здесь? А тебе отвечу: будешь иметь белый билет и ездить на попутках. И боже тебя сохрани, если хоть один документ заныкал. Пошли! — скомандовал своим.

У машины Семён поймал Родю за рукав:

— Ты же его убить хотел, Родя! И как ты робить собрался, если такие Пантюхины на каждой второй табуретке сидят? Нервы у тебя совсем не годятся, Зинке велю снабдить тебя сбором трав. Она меня пользует. Дня три попринимаю — всё пофиг, сосед начнёт за что-нибудь материть, а я улыбаюсь. Тебе сгодится.

— Ладно, садись, Шура вас отвезёт, а я тут делами займусь. Да, и продиктуй мне номер своего телефона, а тебе вот карточка с моими. Я буду названивать, как у вас дела.

Три дня ходил Родион по кабинетам, собирая необходимые документы. Каждый вечер заходил к главе, возмущался, тот слушал и улыбался:

— Знаете, Родион Петрович, если наше государство не выдержит и рухнет, виной тому будем мы, чиновники. Я захватил время советской власти, конечно, была система, хорошая или плохая — не в том дело, но был порядок. Каждый служащий строго знал свои обязанности. Мы сегодня создаём структуру за структурой, каждый год меняем вывески, мы на вывесках разоряемся! Я поднял статистику восьмидесятых — управленческий аппарат вырос в два с лишним раза, а количество занятых в производстве — сельском хозяйстве, строительстве, переработке — сократилось в пять раз. Таких сёл, как ваше Лебедеве, у нас десяток. И никакой перспективы. Простите, я с вами откровенно, думаю, нет нужды вешать вам лапшу на уши, тем более вы всерьёз собрались у нас работать.

Родион помолчал, посмотрел в глаза Илье Васильевичу:

— Я человек в силу своего огромного негативного опыта очень осторожный, и вам бы советовал быть поаккуратней в суждениях. Хотя не люблю советовать, не учили. А работать мы будем. У меня хорошие отношения с директором департамента по селу, он в курсе моих планов, как только всё решим здесь, пойду к нему, нужны контакты с поставщиками техники. И не лизинговые компании, это большие переплаты. Подберу толковых людей, поедем за рубеж, будем брать комплексами, чтобы ничего не изобретать. А по скоту попрошу вас свести меня с хорошим хозяином, у кого есть чему поучиться. Найдём такого?

Илья Васильевич встал:

— Обязательно найдём, я уже знаю, кто вам подойдёт. И к сведению: я сегодня освободил от должности Пантюхина. Он обещал жаловаться на вас и на меня, но не думаю, что это может иметь последствия. Вы сегодня в город? Счастливого пути.

Бывакин старался как можно меньше обращаться к властям, тем более с просьбами о помощи. Он приезжал на совещания, которые проводили заместители губернатора и даже вставал и высказывал своё мнение, если его спрашивали. Губернатор несколько раз приглашал лично, предлагал долю в больших строительных проектах. Родион вежливо отказывался, ссылаясь на естественное желание работать «сам на сам».

— Поймите меня правильно, опыт мой скромный, просто боюсь вас подвести. А на своих объектах я сам отвечаю перед собой, тут проще.

Губернатор однажды спросил напрямую:

— Родион Петрович, сдаётся мне, чураетесь вы строительного сообщества потому, что комплекс прошлого вас сдерживает. Забудьте всё! Я попросил подготовить на вас объективку — всё вполне прилично. Ну, бурная молодость, разборки и прочее — кто не прошёл через это? Кстати, многие присосались к бюджетной кормушке, не стесняются, а вы на кредитах. Берите корпуса завода полимеров, отвели участок в пяти километрах от города, объект областной, гарантируют тридцать процентов федеральных вложений, приличные деньги. Зайдите в управление строительства, познакомьтесь с документацией.

Родя кивнул и повернулся к хозяину кабинета:

— Уточните сразу, что я должен буду вернуть?

Губернатор засмеялся:

— Вот что значит — образ российского чиновника! Ни дня без взятки! Родион Петрович, я три года работаю, и хочу еще много лет служить родной области. Я русский человек, вас не удивляет моё имя-отчество? Очень несовременно: Макар Устинович, к тому же — Зенов. Предки мои из старообрядцев, двоеданов, я кое-как выбрался из тайги, чтобы учиться, всей общиной обсуждали, но снарядили и деньгами снабжали. Год назад родителей вывез в город, купил на окраине домик, живут как хотят. Мне брать, а тем паче — красть, вера не позволяет. Даже не вера, а убеждённость. Если единоверцы мои, а они в тайге так и остались — узнают, что Макарка вор — проклянут. Впрочем, довольно об этом. У меня приличная зарплата, да администрация президента в пакетах присылает, не бедствую. Значит, так: знакомитесь с документами и мне согласие. Заключим договор, работы вам по проекту на полтора года. Всё, до встречи. Да, Родион Петрович, мои откровения…

— Могли бы и не напоминать. Я грамотный по этой части. До встречи. И спасибо за доверие. Это дорогого стоит.

В главном управлении строительства Бывакина встретили холодно. Заместитель начальника прямо сказал, что объект пойдёт через конкурс, а там такие фирмы заявлены, что у посетителя никаких перспектив.

— Вы меня извините, я бы сто лет к вам не пришёл, но меня попросил губернатор. Если что-то уже изменилось, я поставлю его в известность, и вопрос снят.

Чиновник поёжился:

— Что же вы сразу не сказали, что от губернатора? Вот документы, смотрите. Да, помнится, по этому проекту Минфин даёт тридцать процентов сметной стоимости. Вы это имейте в виду.

Родион молча открыл объёмную книгу документов. Поскольку речь шла только о строительной части работ, то ничего нового и неожиданного он не увидел. Спросил только, кто будет готовить фермы перекрытий, знал, что в области таких мощностей нет. Ответили, скорее всего — Екатеринбург. Кивнул, но сразу цепочка вопросов: транспортировка, краны для монтажа. Это придётся решать по ходу. Выписал нужные данные, вернул документы, поблагодарил и вышел. Уходя, услышал громкое:

— С этого подрядчика Минфин ничего не получит. Ты его не знаешь? Бандит махровый.

Возвращаться не стал. Да и зачем? Почти всё правда.

Это вспомнилось, когда собирался к директору департамента по сельскому хозяйству Коломынцеву Ивану Михайловичу. Знакомы были давно, когда-то Коломынцев руководил крупным свинокомплексом, созданным на паях хозяйствами нескольких районов ещё при советской власти. Когда всё обвалилось, и комплекс перестал вагонами получать комбикорма, производство скатилось к краху. Проще всего пустить под нож тысячи свиноматок, а что дальше? Бывалый в то время был в авторитете, он и не помнит уже, кто привёл к нему этого человека — высокого, плотного, с сединой, убитого горем.

— Родион Петрович, мне сказали, что вы можете помочь нам сохранить производство…

Коломынцев подробно объяснил ситуацию. Поставок комбикормов нет, своего зерна очень мало, едва хватит до Нового года, слишком поздно почувствовал грядущую проблему, он так и сказал: грядущую. Можно бы купить в кооперативах и крестьянских хозяйствах, но все отказывают: предупредили перекупщики с юга, чтобы ни грамма на сторону, всё им.

— Понимаете, мужики тоже в сложном положении: южане дали им весной деньги на посевную под будущий урожай. Тогда же южане и цену установили. Я готов заплатить в полтора раза больше, но ребята боятся, говорят, с южанами шутить не следует, предупредили. Скажите, вы можете нам помочь?

Бывалый тогда «забил стрелку», долго обсуждали, как быть. Своих бросать не хотелось, взыграло местечковое самолюбие, и откупиться от южан будет непросто. Коломынцев собрал информацию со всех хозяйств, вложили южане солидно, но такие деньги есть в наличии. Сложнее отбить их от обещанного хлеба по ними же установленной цене. Пригласили южан на переговоры. Приехали три человека, Родя быстро навёл справки: фуфло, никакого авторитета и заслуг, можно разговаривать с верхней полки. Уполномоченные заартачились, стали требовать неустойку, тогда Бывалый с согласия смотрящего заявил, что сумма возвращается по закону с учётом инфляции, а что касается хлеба — ни одного вагона братва не получит, ни одна машина с зерном в ту сторону не пройдёт. А если станут пальцы гнуть, решено вывезти за пределы области и закопать живыми, а видео отправить по месту жительства. После телефонного разговора со своими гонцы дали слово и были отправлены восвояси.

Коломынцев тогда скупил всё зерно и сохранил поголовье. Деньги в общак вернул, как и договаривались, с процентами и в срок. Привезли ему толковых юристов, провели акционирование, половину акций отдали Коломынцеву, двадцать процентов забрали в общак, а тридцать разделили в трудовом коллективе. Через три года свинокомплекс удвоил производство, а Бывакин выкупил в общаке акции свинокомплекса. С тех пор мужчины стали друзьями. И вот сейчас Бывакин шёл к Ивану Михайловичу решить окончательно все вопросы по созданию агрофирмы.

Хозяин кабинета вышел навстречу, обхватил огромными руками, крепко прижал.

— Извини, Родион, знаю, по старой памяти такие объятия не приветствуешь, только это чисто по-русски, по-братски. Проходи. Кофейку чашку или водки рюмку? А? За встречу. Давно не бывал, разве что — по телефону.

Налил не водку, а коньяк в пузатые стаканы, чокнулись, долго глядел на гостя, улыбался.

— За тебя, Родя, за твою дружбу и доброе отношение ко мне. А теперь давай по делу. Что сделано и какие на очереди проблемы?

Бывакин подробно рассказал о сборе необходимых документов, о загвоздках с регистрацией, когда месяц тянули в палате, чтобы назвать акционерным обществом, а не агрофирмой. Коломынцев захохотал:

— Ну, ты молодец, ни кола, ни двора, а сразу на агрофирму. Конторские ведь не знают твоих принципов, не ведают, что ты за год провернёшь то, на что у иных уходит пятилетка. Как назвал?

— «Труд». Помню, мама говорила, что был у нас в деревне колхоз «Труд», наверное, ещё до войны. Вот и вспомнил.

Коломынцев кивнул:

— Сейчас в моде оптимистические имена, что-нибудь с возрождением, с Россией, с будущим, типа «Россия, вперёд!». А «Труд» — уважаю, конкретно, и о деле, о работе говорит, а не сказки рассказывает. Так, что дальше?

— Дело к осени, Иван Михайлович, надо поля поднимать, все земли объехал, на некоторых участках корчевать впору, берёзки в мой рост. Хочу купить два мощных комплекса — почвообрабатывающий и посевной. Насмотрелся под городом в хозяйстве, попросил показать в работе, хоть и не сезон. Поехали в подлесок, запустили, я следом шёл — готовая пашня.

— Цены ты знаешь. У нас есть линия через Минсельхоз, переговорим, оплатишь, сразу привезут. На месяц направлю к тебе инженера нашего, специально держу парня на новой технике. Два комплекса. Что ещё?

Родион усмехнулся:

— Не знаю, откуда эти замашки, хочу всё и сразу. Был на омском предприятии, они делают по новым технологиям помещения для скота. Свозили меня на животноводство, это же не ферма, а дворец, я ещё помню базы, рубленые в бетонные столбы, пяти лет они не выдерживали, все сгорало от сырости. Мама там работала, приходилось помогать. А это — чудо, и монтируют за месяц под ключ.

Коломынцев хмыкнул:

— Родион Петрович, задаю вопрос не из любопытства, а из интереса: денег хватит? Базу поставишь — нетелей надо брать, нетелей привезёшь, а кормов нет. Ведь нет ничего! Может, не всё сразу?

Бывакин мотнул головой:

— Всё, Иван, всё, иначе не стоило и ввязываться. Я мужиков поднял на такое дело, деревня духом воспрянула. А скотина — это же не просто тёлка или бычок, это сама жизнь, сама деревня. Если корова не мычит — пропала деревня. На корове деревня весь двадцатый век вывезла. Корове не в Индии, а в Сибири надо памятники ставить и священной называть. В долги влезу, но всё сделаю. Нужна твоя помощь.

— Нетелей возьмешь в Курганской области. Коровы будут хорошие. Съездишь с нашим зоотехником, предварительно договор о намерениях подпишешь, чтобы люди в вере были. Аванс могут попросить. А с кормами сложнее. Сено купишь. Комбикормом помогу. Да, в Ражевском районе есть такое хозяйство — «Роса» называется, работает там интересный человек, казах, Исильбаев Багытжан, но все его просто Борисом зовут. Он первым в области начал сенаж заворачивать в упаковку, горя хватил, потому что корм только в вакууме сохраняется, а у него два года подряд нашествие мышей. Прогрызут целлофан — пропал сенаж. Но теперь он на ногах и приторговывает. Это я беру на себя, даст он тебе тонн пятьдесят, подспорье хорошее.

Коломынцев встал, хлебнул коньяка, закурил, прошёлся по кабинету:

— Родион, говорю с тобой, а в голове другое. Я опять о деньгах. Можем мы тебе на развитие подсобить, но на это надо благословение губернатора. Мне этот вопрос поднимать не с руки, все знают о нашем знакомстве. Ты вхож к нему, после первых приобретений, когда и комплексы будут работать, и ферма монтироваться, зайди, пригласи посмотреть. Уверен, что он не откажет. Минсельхоз даёт немалые деньги, и безвозвратная поддержка. Ну что?

Г ость тоже встал:

— Не пойду, Иван, не могу просить. Нож в горло! Да я сам себя уважать перестану!

Коломынцев развёл руками:

— Так я и думал, а для чего спрашивал — фиг его знает. Начинай. Сразу договорись с «Техноцентром», направь молодых толковых мужиков, чтобы осваивали импортную технику. Там сложного ничего нет, но документ получить надо, да и навык, чтобы столбы по дороге не сшибать, — помолчал, достал вторую сигарету, прикурил от первой. — Заварил ты кашу, но дымок аппетитный, целую деревню поднять — это великое дело. А главное — родина, земля, и люди тебя помнят. Ты меня в курсе держи, звони и забегай. И ещё вопрос. На такое хозяйство надо толкового управляющего. Есть кандидат?

Родион кивнул:

— Вроде есть, но я ещё не встречался. Хотя надо назначать, пусть землю под ногами утопчет. С народом познакомится. Потом специалисты нужны будут, тоже к тебе приду.

— Жилье надо строить, — поднял указательный палец начальник, Родион уже заметил: выделяет наиболее важное.

— Уже думал. Чтобы мужиков занять, деляну выписал, рубят лес, они собираются полубрус вертикально выставлять, говорят, так сегодня строят в деревне. На первое время пойдёт. Всё, будь здрав, Иван Михайлович.

— И ты будь. А я всегда на связи.

Вернувшись из деревни, собрал в офисе своих доверенных людей, кто знал все тонкости учёта и отчётности большого строительного комплекса.

Через Самсонова Родион попросил подготовить полную информацию о финансовом состоянии комплекса, и вот сейчас пять человек вставали поочерёдно и докладывали по своим направлениям. Родион делал пометки в толстой тетради, которую хранил отдельно от всех бумаг. Тут кратко фиксировались все важнейшие показатели. Сегодня несколько цифр его насторожили.

— Чем объясняет город недоплату этой суммы за сданный корпус общежития мединститута? — строго спросил он.

— Отсутствием средств, Родион Петрович, — ответил Самсонов.

Шеф посмотрел на исполнительного директора:

— Завтра вместе с юристом встречаетесь с заместителем мэра. Предупредите: если в течение недели не будет поступления, я заварю входные двери.

— Родион Петрович, скоро начнётся учебный год… — испугался Самсонов.

— Чего вы вздрогнули? Вы только озвучите, а варить будут другие. Сократились месячные выплаты зарплаты рабочим. Это откуда?

Самсонов встал:

— Родион Петрович, фактически зарплата осталась прежней, я даже думал предложить вам увеличение расценок процентов на пять хотя бы. Но налог на зарплату увеличили, государство само толкает на сокрытие реальных доходов и введение зарплаты в конвертах. Что мы и практикуем.

Шеф побледнел, его возмутило не то, что подобный шаг сделан без его согласия, исполнительный директор имел некоторую самостоятельность. Генеральный жестко спросил:

— Макс Михайлович, а пенсию потом работягам вы тоже будете носить в конвертах? С чем они придут в пенсионный фонд? Вы крадёте их будущие доходы. Это наказуемо по законам справедливости. Эту практику прекратить. За бездумное решение прошу финансистов господину Самсонову премию за третий квартал не начислять. Продолжаем. Есть ещё должники?

Выяснилось, что общая сумма дебиторской задолженности составляет сумму, сопоставимую со стоимостью почвообрабатывающего комплекса. Родион попросил провести с должниками работу, чтобы в течение месяца собрать все средства. Поблагодарив сотрудников, он попросил Самсонова остаться.

— Макс Михайлович, нужна встреча с вашим протеже на должность управляющего в деревню. Работы там уже начались. Как это сделать?

Самсонов, убитый лишением премии, оживился:

— Как скажете, Родион Петрович. Сюда его пригласить или вы сами назначите место встречи? Вот его телефон, он готов.

Кандидат в деревенские лидеры оказался мужчиной лет сорока, аккуратно одетым, с шевелюрой седых волос. Заметив, что вошедший направляется к оговоренному столику в чайхане Алахитдина, мужчина встал:

— Горлов Владимир Гаврилович.

Бывакин пожал руку и сел напротив. С подносом вышла Гузель, кусочки мяса с лапшой, сурпа, бутылка коньяка и два бокала. Родя пытался поймать её взгляд, но девушка так и не подняла лица, накрыла стол и, поклонившись, ушла.

— Владимир Гаврилович, предмет разговора вам ясен. Я намерен заняться хлебом и животноводством, объёмы пока небольшие, около трёх тысяч гектаров пашни, бывшей пашни, сто голов нетелей будут к осени. Народ был работящий, но уже лет пять без дела, кто-то держит домашнее хозяйство, но есть и просто люмпены. Жильё уже строится, вам придётся быть на месте постоянно. Вы, как я понимаю, теперь городской житель?

Горлов кивнул:

— Да, но готов вернуться в село. Я крестьянин, Родион Петрович, тоскую по работе.

Родя заметил, что голос мужчины дрогнул, но вида не подал.

— В деревню поедем вместе, всё осмотрим, найдём вам временную квартирку. И вы там останетесь. С нами пойдут три грузовика, в кузове камаза гусеничный трактор, два «Белоруса» уйдут своим ходом. У вас будет новый УАЗ, самая подходящая машина. На счёт колхоза «Труд» положили некоторую сумму. Бумаги для банка я вам привезу. Едем завтра в восемь утра. Вопросы?

Горлов открыто посмотрел в глаза шефа:

— Вопросов нет, Родион Петрович. Спасибо за доверие, я постараюсь его оправдать.

Бывакин улыбнулся:

— Вас не интересует зарплата?

Горлов улыбки не поддержал, ответил достойно:

— Ну, как не интересует, Родион Петрович, у меня семья, и я живу не за Кремлёвской стеной. Знаю, что вы деловой человек, решите справедливо. И ещё. Я коммунист, был и остаюсь. Это вас не смущает?

— Нет. Проект контракта с вами я привезу, рассмотрим и подпишем. В половине восьмого машина будет у вашего дома. Адрес водителю скажет Самсонов. До завтра. Вы свободны, я остаюсь.

Гузель уже сходила в приёмную комиссию медицинской академии и вернулась в слезах. Солидная дама сказала, что граждане иностранных государств принимаются по особой программе, и, прежде всего, надо решать вопрос с оплатой за учёбу. Она сказала, что узбеки должны учиться в Узбекистане, комиссия не располагает документами относительно иностранцев.

— Ата, я видела нескольких кавказских парней, они тоже сдавали документы, и с ними говорили ласково, даже с уважением. Почему так со мной поступили, ата? Мне никогда не стать врачом, никогда!

— Успокойся, дочь моя, надо думать. Наверное, наш президент плохо принимал русского президента, наверное, колол тощий барашек и готовил плохой плов, только так можно обидеть гостя. Я пойду к этой женщине и спрошу, прочему моя дочь не может учиться на врача здесь? Разве я плохо работал в своём колхозе? Разве не отдавал я свой хлопок в ведомость Рахима или Абдуллы, которые пили вино и ели шашлык в чайхане? Отдавал, потому что их отец был власть, а я всегда уважал власть. Потом оба сына получили большие звёзды и уехали в Ташкент. А я поехал в Москву на выставку и привёз в подарок твоей покойной матери швейную машинку от электричества, а электричество к нам пришло, когда Марьям уже не стало, и ты училась шить халаты и шаровары. Помнишь ли то время?

Гузель кивнула, но ответила:

— Ты не о том говоришь, ата. То было другое время.

— Время не бывает другим, оно всегда одно, это люди делают его плохим или хорошим. Я скажу этой женщине, что мы все дети одной страны, это большие начальники всё перепутали и стали султанами. А народы нельзя отгородить забором. Я скажу ей: у меня в кишлаке были два соседа, один таджик, второй русский, помнишь Фёдора, который служил в армии и женился на дочери Исмаила? Разве были у нас заборы? Разве не шёл ко мне в гости Рахмон или Фёдор прямо через виноградники? Или хоть один раз я приготовил плов и сел кушать один, не крикнув соседям, что пора мыть руки и садиться за дастархан? Тогда почему моя дочь не может учиться на врача, если сам Аллах дал ей дар исцелять людей?

Гузель кивнула в знак согласия с отцом, понимая, что сейчас никто не сумеет его переубедить, и ушла в свою комнатку. Она не знала, что делать дальше. Оставаться в городе и помогать отцу, да, надо, это её долг перед младшими братьями и сёстрами, которые ждут в кишлаке их скромные деньги, чтобы купить новые одежды и книги для школы. Спасибо соседям, они помогают, ведь старшей Байгуль только четырнадцать лет. Но тогда придётся смириться с такой жизнью и навсегда забыть о медицине. Придётся вернуться в кишлак, Остон пишет, что после службы в армии приедет за нею, и они сыграют свадьбу. Остон добрый, заботливый, но в душе у Гузель его нет, в ней вообще нет мужчины, потому что все думы только об учёбе. И теперь всё кончено, надо смириться, успокоить отца, а то он пойдет в приёмную комиссию и будет громко доказывать, что его дочь должна стать врачом.

Она прилегла на кушетку и забылась, лёгкие видения проплывали в слабеющем сознании, она слышала радостные приветствия отца, какими он обычно встречал дорогих гостей, через запертые дверцы проникал аппетитный запах шашлыка, слышался звон пиал, негромкие разговоры и даже смех. Ничто не мешало девушке спать, настолько ранила её душу демонстративная неприязнь женщины из комиссии, что только сон мог снять обиду и напряжённость. Она проснулась через два часа, оделась для работы на кухне, прибрала свои непослушные волосы и вышла к отцу.

— Ты спала, дочь моя, а у нас был гость, ты его знаешь, это Родя, Родион Петрович. Он был с другом, они немножко пили коньяк и ели мясо, я специально готовил баранью ножку. Я говорил Родиону Петровичу про твоё горе, друг его тоже слышал, и я тебя обрадую, дорогая Гузель: друг нашего друга обещал хорошенько потрясти эту женщину, всё узнать и нам передать. Будем просить Аллаха, чтобы он вразумил несчастную, пока этот мужчина, похожий на большого начальника, не дал ей в руки лопату и не отправил чистить арыки.

Гузель вспыхнула, и от отца не ускользнуло это мгновенное проявление радости. Старый Алахитдин сразу заметил, что дочка понравилась его новому другу, и не находил в этом ничего удивительного, Гузель красавица, и всякий нормальный мужчина видит это. Только он не мог и подумать, что этот суровый и немногословный немолодой человек может приглянуться его юной дочери. Сложные чувства вдруг испытал он, и вечером, когда закрыли чайхану и прибрали в комнатах и на кухне, отец попросил дочь сесть за стол. Он налил две пиалы чая и молча выпил, наслаждаясь ароматами родной земли. Она же не прикоснулась к пиале и ждала вопроса. Алахитдин вытер чистым полотенцем вспотевший лоб и посмотрел дочери в глаза:

— Гузель, дочь моя, скажи мне, Родион Петрович не делал тебе каких-нибудь предложений? Русские мужчины любят азиатских красавиц. Признайся, что он тебе говорил?

Гузель смутилась:

— Ата, ради Аллаха, не говори такое и не думай так про Родиона Петровича. Я пять раз делала ему массаж, как учила меня старая Магдалена с еврейской улицы. Я пять раз сказала ему приветствие, и он пять раз сказал мне спасибо. Вот и всё.

Отец кивнул:

— Я рад, дорогая моя, что всё так. Но я заметил, что он тебе нравится. Скажи мне, так ли это?

Гузель смутилась, прикрыла лицо платком:

— Да, ата, Родион Петрович очень хороший человек.

Отец вздохнул:

— Гузель, ты ещё не испытывала, что такое любовь. Я не умею тебе этого передать. Ты видела, как ласточка тайно от человека влетает в своё гнездо? Любовь — как пташка, впорхнёт в твоё сердце, ты сама этого не заметишь. Родя хороший человек, но, дитя моё, здесь другая страна, другой мир, другие люди. И живут они по иным законам. Нам надо возвращаться к своему народу, а на чужбине можно совсем потеряться.

— Ата, а как же ты согласился, чтобы я поехала сюда учиться?

— Да, но я не знал, что это будет так трудно, — отец боялся прямого ответа.

— А если друг твоего друга поможет нам, мы останемся? Я очень хочу стать хорошим врачом.

— Моли Аллаха, и я молю. Иди спать, уже поздно.

Сейчас Гузель вышла убрать стол, но, заметив сидевшего Родиона, остановилась.

— Здравствуйте, Гузель, — Родя встал и шагнул ей навстречу. Девушка покраснела и смутилась. — Я так давно не был у вас, закрутился с делами. Вы сегодня одна? Я не слышу голоса Алахитдина.

— Ата приболел, он в домашней половине, — едва слышно ответила девушка.

— Что с ним? — встревожился Родион.

— Сердце болит и давление повышенное.

— В больницу почему не отправили? — Родион только потом понял, что спросил слишком строго.

Гузель грустно улыбнулась:

— У него нет полиса, была скорая, но даже смотреть не стали.

— Гузель, дорогая, у него есть мой телефон. Почему не позвонили?

— Простите, но ата запретил вас беспокоить, — тихо ответила Гузель.

— Гузель, управляйтесь и готовьте отца в стационар. Я позвоню из машины.

Он набрал номер и услышал бодрое:

— Здравствуйте, Родион Петрович.

— Здравствуйте, Андрей Альбертович. Надо срочно госпитализировать хорошего человека. Запишите адрес. Сделайте всё по полной программе. Счёт мне. Надеюсь на вас.

— Будьте спокойны, всё сделаем в лучшем виде. Родион Петрович, русская поговорка гласит, что здоровье не купишь. Как меняются времена! Даже народная мудрость перестает быть таковой. Если есть деньги, то можно купить и здоровье.

— Андрей Альбертович, я очень занят, — перебил Бывакин.

— Ах, извините! — спохватился доктор.

Родион дождался реанимационный автомобиль, проводил Алахитдина, который действительно был очень плох, остался рядом с Гузель.

— Вам надо бы закрыть чайхану на время болезни отца. Нельзя девушке одной оставаться в заведении. Вы ездили в приёмную комиссию? — вдруг вспомнил он.

— Извините, я так расстроена, что забыла вас поблагодарить. У меня приняли документы, я уже готовлюсь к экзаменам. Спасибо вам.

Она прятала глаза, и делала это так неумело, что Родион, знай он законы и обычаи этого народа, без слов понял бы чувства девушки. Он с грустью смотрел на юную красавицу узбечку, до которой можно дотронуться рукой, но которая была недосягаемо далеко от него. Его взгляд смутил девушку, она прошептала:

— Родион Петрович, я не должна вам этого говорить, Аллах накажет меня, но очень скучала без вас. Приезжайте, я приготовлю плов, а потом сделаю вам массаж.

Бывакину была приятна почти детская наивность девушки, он не мог обидеть её отказом и пообещал приехать завтра в шесть часов вечера. Уже в машине он вдруг понял: это её, Гузель, видел во снах в степи, на море. Это была она. Как всё странно в жизни! Милая девочка из снов, моя вечная девочка…

Когда по деревне прошёл слух, что в колхоз «Труд» идут новые тракторы и машины, поезд этот вышли встречать все. Старики важно стояли у дороги, ребятишки бегали вокруг, поднимая пыль.

— Да, Парфён, а ты помнишь, как первый трактор пришёл в деревню?

Дед Тихон по случаю был одет в красную рубаху и хромовые сапоги, в которые заправлены подаренные кем-то из ребят солдатские брюки.

— Когда это было? — спросил Парфён.

— Когда? В тридцать втором, кажись, — уточнил Тихон.

— Ну вот, а я с тридцатого.

— Тьфу, нашёл с кем мемуары вспоминать, — ухмыльнулся дед Тихон и перешёл к другой компании. — Вот только красных флагов нет, а так шибко похоже, — любовался он и оглядывал публику, но не находил ровесников.

Для гусеничного устроили спуск из толстых брёвен, Сёма Бородин залез в кузов, поднял капот, проверил масло, что-то покрутил. Понятно, время тянул, все же на него смотрят.

— Сёма, чего ты нюхасся, его три часа назад в кузов загоняли, тоже заводили, наверно?

Сёма важно ответил:

— А я не знаю. Мне поручено, потому сделаю как положено.

Завёл, тронул рычаги, включил скорость, толпа замерла. Трактор медленно зашёл на брёвна и тихонько стал спускаться на землю. Едва коснувшись почвы, Сёма газанул, круто развернулся и поехал в сторону бывшей мастерской. Туда же поставили и колесники.

Владимир Гаврилович торжеству не мешал, а когда всё закончилось, подошёл, представился:

— Я Горлов Владимир Гаврилович, назначен руководителем нашего нового хозяйства «Труд». Родион Петрович скоро подъедет, а пока давайте обсудим, с чего начнём.

— Зябь надо пахать. А плуги где? — спросил Веня Брезгин.

— Вопрос правильный. Плуг будет только к кировцу. Через неделю мы получим почвообрабатывающий комплекс, следом посевной. Оба с мощными американскими тракторами «Джон Дир». Надо пять толковых, грамотных и ответственных механизаторов, чтобы отправить на несколько дней для стажировки и получения допуска. Есть такие?

Семён Бородин уже вернулся от мастерской, подошёл к Горлову:

— Меня первым пишите. Мужики, вы чего, как не родные? Технику эту видели и в телевизоре, и в агрофирме под городом. Трактористы в белых рубашках, красота.

Дед Тихон подкрался к Горлову с тыла:

— А верно ли, сынок, говорят, что в том тракторе не только печка, но кое-чего другое есть? К примеру, сортир?

— Сортира нет, отец, но есть кондиционер, включаешь, когда жарко, и в кабине холодок. Музыка есть.

— Обожди! — возмутился дед. — Мы его откомандируем пахать, а он будет музыку слушать?

— Всё, дед, интервью окончено. А вот и генеральный подъехал.

Бывакин вышел из машины и сильно обрадовался, увидев улыбки на лицах.

— Здравствуйте, земляки, — негромко сказал он.

Его приветствовали вразнобой, но с чувством. Спросил:

— Здание колхозного правления совсем разорили или что осталось?

— Так в нём теперь глава сидит, медпункт, библиотека, — ответила Зина Бородина.

— Сёма, с моим водителем доскачите, главу сюда срочно. На монтаж коровника строители просят пять человек, можно женщин, но работа не авторучкой, скорее всего, бетон готовить. Желающие могут записаться у Владимира Гавриловича. Список механизаторов для обучения на «Джон Диры» готов? Вы чего испугались, мужики? Дождётесь, что я десятиклассниц отправлю. Да этим трактором управлять всё равно, что легковой машиной!

Подошёл глава местной власти. Родион не мог признать, а потом засмеялся:

— Дядя Василий Иванович, бессменная советская власть! Здравствуй, дорогой. Вот, забот тебе прибавляем.

Василий Иванович улыбнулся:

— От таких забот не откажемся. И люди при деле, и в казну копейка.

— Верно мыслишь, сельсовет! Надо бы в конторе найти пару комнат, для руководителя, бухгалтера.

— О чём речь, Родион Петрович, это не вы к нам, а мы к вам на квартиру станем проситься. Правление было и осталось колхозным. В моём кабинете, бывшем председательском, рядом с обкомовским знаменем пшеничный сноп стоит. И сноп тот тоже пусть останется. Он же как символ. Я всё смотрю: ну чисто с Герба Советского Союза! Родион Петрович, я перейду в другой кабинет, а председатель пусть на своё законное место! — чётко сказал Василий Иванович.

— Ну, за стулья драться не станем, а вот квартирку бы для председателя временную…

— Ты почто не по адресу обращался, товарищ генерал? — дед Тимофей стоял по стойке смирно.

Бывакин смутился:

— Вы с чего меня в генералы произвели?

— А вот твой председатель и проболтался: вон, говорит, генерал подъехал.

Толпа смеялась с удовольствием:

— Дед Тихон, теперь таких генералов, как я, в каждом районе по дюжине. Ты вот три войны прошёл, а чин какой имеешь?

— Рядовой я, Родя, всю жизнь, и на фронте, и в колхозе, и дома старуха надо мной ефрейтор! Только товарища председателя определяй на квартеру ко мне со старухой. Она у меня, что у плиты, что в ином месте — мастерица, опять же банька у меня новая срублена, венички припасены дружков тридцать. Платы не берём, только продовольствие по своим скусам.

Перешли в контору, выбрали бригадира на полеводство, все дружно выдвинули Сёму Бородина, он согласился, но погоревал, что хотел на американской технике поробить.

— Поробишь, Сёма, вот загулят тракторист, ты и подменишь.

Бывакин встал:

— Насчёт загулов. Это исключено. Пьяный на работе — враг, будем гнать взашей. Владимир Гаврилович, одним из первых приказов определите распорядок и дисциплину.

Нашлись бригадиры на будущее животноводство, назначили заведующего кормовым складом.

— Начальник есть, а кормов тю-тю, — хохотнул кто-то.

— Для того и ставим ответственного, что корма начнут поступать завтра. Сено в тюках, сенаж в тюках, для него придётся срочно возводить эстакады, чтобы мыши не погрызли. Зернофураж на склад.

У Бывакина загудел мобильник, он вышел, нажал клавишу:

— Родион Петрович, завтра выезжайте отбирать нетелей в Курган. Кто будет от хозяйства?

Родион не готов был к ответу:

— Дайте мне десять минут, я перезвоню.

А сам набрал Бориса Исильбаева, которого рекомендовал Коломынцев.

— Багытжан?

— Я.

— Здравствуйте, я Бывакин, Родион Петрович.

— Понял. Мне Иван Михайлович говорил, что надо вам помочь. Чем могу?

Родион всё объяснил. Он понимает, что отобрать нетелей — дело непростое, ошибиться нельзя, цена слишком высока. А у него нет пока специалистов.

— Помогай, земляк, в долгу не останусь.

Багитжан согласился поехать, уточнил, кто будет из департамента, и наказал:

— Загоны обязательно сделайте, а корма, сено и сенаж, я прямо сегодня отправлю по кировской тележке. Думаю, дня через три мы сто голов привезём, встречайте.

Передав все Горлову, Бывакин уехал в город, сегодня к вечеру должны подойти комплексы. Коломынцев дал команду, чтобы «Техноцентр» принял и поставил на временное хранение, но желательно быть самому, всё видеть и знать.

Родя едва скрывал внутреннюю дрожь: какие красавцы, это будущее деревни. Светло-оранжевые, чистенькие, они встали на отдельной площадке. Весь набор навесной техники установили рядом. Инженер департамента Кувыкин, доставивший груз, пояснил, что в наборе все почвообрабатывающие орудия и полностью укомплектованный посевной комплекс.

— Родион Петрович, вы молодец, что сумели обойти лизинг, сохранили третью часть денег, — похвалил он.

— За это благодарность вашему начальнику Коломынцеву, — напомнил Бывакин.

— Когда вы планируете забирать технику? — поинтересовался Кувыкин.

— Как только наши ребята пройдут подготовку.

— Родион Петрович, новичков в дорогу отправлять опасно. Разрешите, я организую ребят, и мы подготовим на месте комплексы, а остальные механизмы отправим камазами. У меня хорошая компания инженеров, им самим полезно и интересно.

— Я согласен. Нужны деньги? Сколько? — он достал бумажник.

— Только на заправку и обед, — Кувыкин рассмеялся.

Бывакин подал молодому человеку банковскую упаковку.

— Не беспокойтесь, по приезде сдадим отчёт.

Шеф улыбнулся:

— Я с тебя отчёта не спрашиваю, а технику будем ждать всем селом.

Опять на селе был праздник. Невиданная техника вползала в деревню, осторожно переваливалась через канавы и вставала в ряд у мастерской. Инженер Кувыкин подошёл и доложил, что вся техника доставлена в нормальном состоянии. Родион крепко его обнял.

«Да, ухожу от старых правил поведения. Это хорошо!» — подумал он.

Генеральный переложил все дела по городу на Макса Михайловича и вплотную занялся колхозом, как все дружно называли ЗАО «Труд». Ночевал у Семёна, рано утром, уточнив планы с Горловым на день, уезжал в район. Омичи заканчивали монтаж фермы, а энергетики не давали документы на подключение, коммунальщики тянули с водопроводом. Родя в пятый раз зашёл в «Энергосбыт», начальник, полный молодой человек, встретил недружелюбно:

— Стучаться надо, когда в чужой кабинет входите, — назидательно указал он гостю.

Бывалый прямо через стол поднял его из кресла за фалды пиджака:

— Если ты мне сегодня не выдашь бумаги, а я к тебе неделю подряд стучусь, клянусь мамой, а ты должен знать, что эта клятва в определённых местах считается последней, так вот, я тебя верну в это кресло, только к нему будут подведены три фазы. Всё! Ты меня услышал. Бумага должна быть в приёмной к обеду, а то для начала я испорчу тебе аппетит.

Энергетик тяжело опустился в кресло:

— Я могу вызвать милицию… — промямлил он.

— Они помогут тебе оформить допуск? Не смеши, живи по-человечески, что же ты из людей жилы тянешь.

— Вы хулиган! — заорал начальник. Бывалый подыграл:

— Милый мой, я уголовник. В прошлом. Не напоминай мне об этом. До обеда!

Вышел, отряхнулся. «Да, кучеряво я с ним, но впредь пусть думает. Так, сейчас к дорожникам».

Дорожный мастер подал руку:

— Скипин. Уже отправил автогрейдер, парень толковый, он вам дорогу выровняет. И площадку тоже.

— Скипин, я его не отпущу, пока всё не сделает. Мне надо и в деревне дороги подправить. Пусть поживёт, — по-свойски хлопнул парня по спине.

— Пускай, только солярка твоя и квартира…

— С молодой вдовой, — улыбнулся Родион.

— Нет, вдовы не надо, мужик серьёзный, но питание организуй.

Коммунальщик встретил с грустью в голосе:

— Чем я тебе буду вести воду? Трубы нет, экскаватор еле дышит, да и дебита мало будет, если сотня коров пить начнёт.

— Михалыч, десять лет вся страна пьёт, а дебит не кончается, — очнулся дремавший на диване мужичок.

— Выйди отсюда! Вас зовут Родион Петрович, да? В городе есть ребята с таким хитрым аппаратом, называется навигатор. Вгоняют трубу в землю и выводят, куда тебе надо, хоть в ферму, хоть в квартиру. Стоит, конечно, прилично, но аккуратно, и всего день работы.

— Координаты дашь? Добре. А как начальника зовут?

— Хозяин. Это частное дело. Василий, а отчество не помню, да он молодой, ваших лет.

Прямо из машины Родион набрал номер, ответившему мужчине кратко объяснил суть дела. Тот спросил:

— А к вам как обращаться?

— Родион Петрович.

— Понято. Родя, Бывалый, ты меня не узнал? Я Вася, мы у смотрящего знакомились, вспомни!

— Помню. Так ты ко мне приедешь? Вместе с техникой.

— Родя, только завтра к обеду. Расстояние большое?

— Ты о чём?

— О трубе. Расстояние от подключения до объекта.

— Не могу сказать. Приедешь, на месте разберёмся.

Он уловил намёк коммунальщика на возможные проблемы с водой, потому подумал о новой скважине. Нашёл в записной книжке телефон коммунальщика, он должен знать, кто бурит скважины. Телефон не ответил. Пришлось ехать в администрацию.

— Илья Васильевич, извините, что беспокою вас по пустякам, но времени нет, а нужных людей не знаю. Срочно надо пробить скважину для фермы, коммунальщики пугают, что воды на всех может не хватить.

— Есть такое дело, уровень вод снижается, у нас проблемы. Найдём мы сейчас бурилку, вот только место кто будет выбирать? Бурить — много ума не надо, важно там, где вода есть, и вода пригодная, питьевая, — по-хозяйски назидательно напомнил Илья Васильевич.

— Я понял, — кивнул Бывакин. — Из приёмной в колхоз позвоню.

Горлова попросил срочно привести к телефону старика Тихона, любого спроси, все знают, где он. Дед, видимо, отирался у конторы, Горлов передал ему трубку:

— Але! Струков Тихон Данилович на проводе.

— Дед Тихон, это Родион.

— Не знаю никакого Родиона. Один у нас есть, но он Родион Петрович, — деду явно нравился такой разговор.

— Дед Тихон, не дури, на тебя вся Европа смотрит. Можешь указать место недалеко от новой фермы, где бы ты стал копать колодец?

— Родя, а зачем мне колодец, у меня крантик около дома? — искренне удивился дед.

— Дед Тихон, я тебя от колхоза отлучу, если будешь дурака валять. Я, между прочим, с тобой за деньги разговариваю. Есть такое место или нет, говори толком?

Дед помолчал, поосмыслил, потом покряхтел и крикнул:

— Але! Родион Петрович, вот если от фермы в сторону деревни, тут можно. Тут большой дом стоял классового врага кулака Трушникова, и был у него на дворе глубокий колодец. Помнится, в него девица Аникея ходила топиться, когда поп её за блуд причастия лишил, но не стала, посля поясняла, что водица дюже холодная.

— Все, дед, будь около Горлова, чтобы тебя по всей деревне не искать, — предупредил он.

— Ложь и клевета! Мы с товарищем Горловым вместе встаём, зарядку делаем, потом завтрикаем, он кофей пьёт, я чай на душице, он бреется, я бороду расчешу, и на работу. Я про жалованье пока молчу, временные организационные трудности, как говорит Владимир Гаврилович.

Родя отключил трубку. Вот балабол, на сцену его поставить — целый вечер будет говорить, и всё складно, весело. Ладно, концерты потом будем смотреть.

Илья Васильевич подал ему бумажку с несколькими именами и телефонами.

— С первым я уже переговорил, он согласен хоть сегодня выехать. Родион Петрович, что у вас произошло с энергетиком?

— Уже стуканул? — удивился Бывакин.

— Да нет, другие источники. Говорят, сжечь грозился?

— Илья Васильевич, его сжигать — надо трансформатор дополнительный ставить. Я же толичко пообещал три фазы подключить, если бумаги не сделает, — объяснил Родион.

— Сделал? — поднял глаза начальник.

— Не знаю. Сейчас поеду.

— Родион Петрович, нам с вами эти базары ни к чему! — строго предупредил Илья Васильевич.

— Услышал, — кивнул Бывакин и удивился, как деликатно глава его на место поставил.

…Два дня и две ночи в деревне гудели тракторы и машины. Дед Тихон торжественно привёл начальство на пустырь, долго мелкими шажками бегал то в одну, то в другую сторону, чего-то прикидывал, потом топнул ногой:

— Вот тута-ка сверлите, и будет вода чистейшая, почти что святая, её бы не коровушкам пить, а беременным женщинам, а также которые кормящие.

Сёма взял деда за рукав:

— А ну, кайся, козёл блудливый, с чего это ты вдруг о беременных вспомнил? Нагрешил где-то, вот и шибануло в память! Дед Тихон, падай на колени и называй всех вдовушек, а может, и замужних каких!

— Семён, стыда у тебя нет! Я об потомстве забочусь, ты вот сколь ни поробишь, и на могилки, а кто дело продолжать будет? — запричитал старик.

Семён возмутился:

— Дед, ты почто меня хоронишь? Виденье было какое? Говори!

— Сёма, да для примеру сказал, какое виденье, я уж и бабку-то только наощупь…

Пока хохотали, буровики свою технику наладили, и к ночи фонтан ударил. Горлов успел ведёрком зацепить из струи, по глотку сделали все и остались довольны.

— Шеф, трубу глушить? — спросил буровой мастер.

— Глуши. Завтра от неё навигатор заведёт воду на ферму. Спасибо, ребята. Расчётом довольны? Это важно, потому что, возможно, не в последний раз.

Подошёл машинист грейдера:

— Родион Петрович, от асфальта к ферме я дорогу поднял, но без вашего согласия сделал корыто. Не понятно? Под твёрдое покрытие. Советую договориться с начальником и прямо сейчас завезти с десяток камазов щебёнки, я бы всё разровнял, а весной положим асфальт.

Родион посмотрел на мужчину:

— Тебя обедом кормили?

— Нормально, шеф, щи и котлеты. Я ещё на площадке у фермы покатаюсь. Шеф, великое дело вы задумали, это же какая радость для деревни. Я сегодня столько добрых слов про вас услышал, честное слово.

— Ну, спасибо, дорогой, поработай чуток и отдыхай, завтра дел много.

Вечером пришли кировцы с двойными прицепами, привезли сено и солому, в одной тележке закатанный в плёнку сенаж от Багытжана. Тракторист нашёл Родиона и сказал, что сенаж надо разгружать вручную и сразу на эстакаду. Он кивнул Горлову: «Организуй!»

Утром позвонил Исильбаев:

— Родион Петрович, если бы не верное слово друга, увёз бы нетелей к себе. Какой прекрасный материал! Коровы будут замечательные! Так удачно всё сошлось! Везем мы тебе сто одну голову, сто по договору, одну сверху, подарок от заведующего племенным стадом. Будем завтра утром. У тебя всё готово?

Бывакина била мелкая дрожь, так всегда было, когда он сильно волновался:

— К утру всё будет в порядке. Ждём.

— До встречи, дорогой.

Горлов занимался фермой, тут оказалось ещё очень много мелких дел, а Родион поехал к пахарям. Посмотрел работу кировца, как легко он поднимал и измельчал слежавшуюся пашню. Трактористу показал большой палец и направился к комплексу. Сегодня пахал Сёма, его он остановил. Семён спустился из кабины в синем комбинезоне, коротких хромовых сапогах, в берете. Не удержался, сгрёб Родю в охапку:

— Родион Петрович, вот ущипни меня: неужели мы жить начинаем? Роблю и нарадоваться не могу, да ещё машина такая, только шепни ей, что надо чуть правее, она правее, скажи, чтобы обороты добавила — загудит веселей. Эх, Родя, а мы на чём пахали? Туды и растуды наше бывшее советское начальство: неужели не могли придумать такой трактор? Я же в дэтушке летом от жары сгорал, зимой к сидушке примерзал. На комбайне под зонтиком, ветер в харю… Нет, умели наши люди всё делать, какие космические корабли летали, какие красавицы у нас на вооружении стояли, Родя, я сам был на стрельбах. Гашетку нажали у Каспийского моря, а ракета попала в мишень корабля в Тихом океане. Это как? Плохо, скажи, плохо? А почему трактор не сделать, легковушку для мужика, стиралку для бабы, чтобы не в бане воду греть и не «Сёма, я постиралась, воду вынеси»?

— Тебя кто меняет? Сёма, смотри, ты у меня тут самый ответственный. До зимы надо как можно больше вспахать.

— Сделаем, Родион Петрович, кировец ведь тоже хороший помощник, я на нём за осень по тыще гектаров поднимал. Да-а-а…

С Фёдором Родя расстался давно, как только стали налаживаться дела и в городе чуть поутихло, когда Бывалый вернул с огромным трудом свои капиталы из-за рубежа. Фёдор тогда сослужил последнюю службу, главарь армянской группировки прознал о запущенном механизме возврата валюты, вот тогда Федя убрал наглого армянина, который требовал долю, иначе грозился сдать братве. Бывалому совсем не улыбалась перспектива объясняться перед старшими об источниках появления столь больших и до сих пор скрываемых бабок. Тогда могли всплыть Доктор и Жмых, а если так — Роде со сходняка не уйти. Через своих людей он хотел частично купить армянина, но Федя вмешался:

— Бывалый, этот глистоватый кавказец не может быть порядочным, если требует не своё, ты ничем от него не откупишься. Его надо убирать.

— Федя, честно говоря, я думал, что ты выбросил свою «катюшу». С кем будем обсуждать?

— Ни с кем. Не потому, что не верю ребятам, а так проще: чем меньше знают, тем спокойней и надёжней, — рассудил он.

— В чём тебе надо помочь?

— Только не мешай. Я его в лицо знаю, и в такую фигуру трудно промазать. На всякий случай выеду в лесок, испорчу десяток патронов.

Никто после случившегося не вышел на Бывалого, видимо, хитрый армянин ни с кем не делился планами «обуть» богатенького русского. Тогда и разошлись пути-дороги двух самых сильных и опасных людей города. Родя ушёл в строительный бизнес, а Фёдор купил кондитерскую фабрику, взял кредиты, провёл реконструкцию и через год завалил рынок конфетами, очень похожими по вкусу на сладости советских времён. Товар уходил фурами, и уже через пару дней фуры снова становились под погрузку. Финансовая группа настояла на увеличении цены, поскольку есть спрос, Фёдор согласился, но поставил линию производства карамелек, известных как «Дунькина радость», и ещё нескольких видов конфет в обёртке с начинкой из отечественного варенья и желе. Магазины шаговой доступности брали их с удовольствием и продавали быстро, обеспечивая небольшую фабрику постоянными заказами.

Они изредка созванивались, потом надолго потерялись, когда Бывакин подался в деревню, Фёдор его наконец перехватил:

— Ну, здравствуй, колхозник! Как у тебя дела? Ты когда будешь в городе?

Родион обрадовался:

— Федя, столько вопросов! Буду, видимо, в конце недели, хочу полежать в джакузи и отоспаться. Можешь приехать, но только в воскресенье.

— Я не один, брат. Хотел тебя познакомить. Она чудная девушка, надеюсь, ты мне будешь завидовать и тоже остановишься наконец?

— Ладно, уговорил. В воскресенье в десять.

Приехал домой, вошёл через гаражные двери, Варя в чистеньком домашнем халате встретила в вестибюле.

— Родион Петрович, почему не предупредили, что приедете?

— У тебя назначено свиданье, и я помешаю? — пошутил он.

— Ну и шутки у вас! Как вы можете? А чем я вас кормить стану?

— Варя, со мной проблем нет, а вот в воскресенье у нас будут гости, мой друг Фёдор, ты его знаешь, и его невеста, её не знаем ни ты, ни я. Так что блесни кулинарным мастерством! Я пошёл мыться.

Он включил сауну и отметил, что всё вычищено и отбелено, несколько свежих халатов висят в шкафу, в баре закрытая бутылка любимого коньяка, несколько банок немецкого пива. После сауны целый час лежал хозяин в булькающей воде, открывая кран то с горячей, то с холодной водой. Когда он наконец вышел, ужин стоял на маленьком столике, тут же коньяк и холодная вода.

— Варя, садись со мной, я так соскучился по тебе, — попросил Родион.

— Я уже поужинала, — поскромничала Варя.

— Просто так посиди. Или ты не рада, что я приехал?

— Какие глупости, нечего слушать, — но подвинула стул, села.

— Дома всё в порядке?

— Да, — уверенно ответила хозяйка, и Родя этому обрадовался.

— Чем ты занималась? — с интересом спросил он.

— В таком доме разве может не быть работы? Наверху в двух спальнях на моём веку ещё никто не ночевал, а я регулярно меняю там белье, оно идёт в стирку, теряет вид. Разрешите их не заправлять, а если вдруг случатся гости, это дело пяти минут, зато бельё свежее, не лежавшее.

— Делай, как знаешь, — хозяин беззаботно махнул рукой.

— Ещё рассказывать? В вашей спальне всё сложила аккуратно, пропылесосила и протёрла, то же и в кабинете. Не пугайтесь, всё осталось на своих местах, я только подниму книжку, пыль протру — и на место. Телевизор смотрю только в своей комнате. Телефон постоянно включен, я беру трубку, вдруг бандиты проверяют, дома ли хозяева. А если кому нужно, включаю диктофон, пусть говорят.

— Много таких было? — поинтересовался хозяин.

— Нет, звонка три.

— Мужчины? — уточнил он.

— И женщины тоже, — с нажимом ответила Варя.

— Включи, пожалуйста, телевизор, сейчас будут новости.

Вчера приехала бригада телевизионщиков, Бывакин хотел отправить их обратно, но режиссёр сказал, что это личное указание губернатора. Родион отозвал его в сторонку и спросил:

— Куда ты побежишь, если я сейчас позвоню губернатору и спрошу, его ли это команда?

— Звоните, — смело согласился режиссёр.

— Ладно, работайте, только без меня, это раз. И отснятый материал прокрутим в конторе — это два.

Всё просмотрел — вполне прилично.

— Ребята, я не цензор, мне важно, чтобы акценты были верно расставлены, чтобы люди были в кадре, а не портрет президента. Я разберусь, кто его повесил на ферме, а вас прошу: уберите. Только на ферме его не хватало!

Репортаж прошёл хорошо, но Варя осталась недовольна:

— А вас почему не засняли? Это же несправедливо.

— Все правильно, Варя. Так надо. Варюша, ты за это время ни в кого не влюбилась?

— Родион Петрович, я всего трёх мужчин и видела в эти дни: охрану нашу Ваню, Толю да Шуру. К Ване вы приспроситесь, ребята говорят, что он жениться собрался.

— Но это же хорошо: семья, жена, дети, — как-то неосторожно порассуждал Родион.

— Вот всё понимаете, а сам холостяк. Уйдут годы, потом хватитесь: ни жены, ни детей.

Родион горько улыбнулся:

— Что-то похожее я уже слышал от пожилого умирающего человека. Варя, ты меня пугаешь своими разговорами про женитьбу. Или ты тоже замуж собралась?

— Эх, Родион Петрович, вам всё хаханьки. Это всё убирать можно?

— Да. Варя, ты придёшь ко мне? — спросил между прочим.

Варвара встала и подняла голову:

— Я вот это и имела в виду. Я у вас как скорая помощь, как палочка-выручалочка, всегда на месте. Вы меня, конечно, после такой дерзости выгоните — туда мне и дорога. Могла бы промолчать, но сердце не позволяет. Предупреждала вас, что присохнуть могу, вот и…

Родиона испугала откровенность девушки, он попытался свернуть разговор, к которому не был готов.

— Варя, сядь рядом. Да, я пользовался твоей добротой, и, думаю, что это было приятно нам обоим. Прости, сегодня я не могу об этом говорить, это серьёзный разговор, оставим его на утро.

Варя рухнула перед ним на колени и зарыдала:

— Родион Петрович, только не гоните меня, только не гоните. Я вас так полюбила, так полюбила. Не за богатство ваше, мне бы легче было, будь вы мне ровней, и жили бы на зарплату от получки до получки. Зато у нас такая была бы любовь, что ангелы спускались бы с небес и любовались. Вот как я вас вижу. Не гоните, буду около вас до тех пор, пока не женитесь, чтобы передать с рук на руки. Можно, я уйду? — она встала и нетвёрдой походкой ушла в свою комнату.

Бывакин действительно сильно устал за эту крестьянскую неделю и не хотел сейчас говорить с Варей, лучше завтра поутру. Выпил бокал коньяка и поднялся в свою спальню на втором этаже. Открыл шкаф, потрогал замаскированные дверцы сейфа, разделся и совершенно голым лёг поверх пушистого одеяла.

Утром надел лёгкий светлый костюм и спустился вниз. Вари не было. Посмотрел на часы — десятый, могла в магазины пойти. Позвонил охране:

— Иван? Доброе утро. Варя в магазин ушла?

— Не видел, Родион Петрович, из дома вообще никто не выходил.

Родион вскочил и кинулся в комнату Вари. Она лежала в ночной рубашке, чуть прикрытая одеялом, и спала. Он присел на краешек кровати, тронул её нежные волосы, щёку. Оцепенение сковало Родю. Щека была холодна. Он коснулся пальцем вены на шее и встал. Позвонил Ивану:

— Вызови милицию, Варя мертва.

— Как, Родион Петрович? Что случилось? Подойдите сюда, чтобы там не следить.

— Вчера мы с ней долго говорили, мы ведь с первого дня сошлись. А она во мне всё перевернула, призналась, что любит, просила не прогонять, сказала, что до моей женитьбы будет со мной, чтобы жене передать. Я вчера не мог с ней разговаривать, какой-то разбитый был, уставший. Попросил отложить разговор до утра. Сейчас хотел просить её стать моей женой. И вот…

Иван быстро сориентировался:

— Родион Петрович, не мне вас учить, но вы сейчас в таком состоянии… Ментам ни слова про любовь! Докопаются, припаяют доведение до самоубийства или, того хуже, убийство начнут вязать. Простите, я для пользы дела: вчера вы с ней не спали?

— Нет.

Иван даже обрадовался:

— Это вас спасёт. А про любовь ментам — это что оленям про танец маленьких лебедей. Легенда такая: увидел, пригласил, работала по дому, уходила на свидания, куда, с кем — не моё дело. Личных контактов никаких, оплата наличными. У нее есть деньги?

Родион пожал плечами:

— Не знаю. Должны быть. В шкафчике я всегда оставляю пачку.

— Я вызываю скорую и милицию. Обнаружил хозяин, когда спустился пить кофе. Так? Остальное — как договорились.

Скорая приехала вперёд, две женщины попросили провести их в комнату. Родион открыл дверь. Варя лежала чуть прикрытая. Следом прибыла милицейская группа, оперативник взял с туалетного столика пустую упаковку и подал доктору:

— Всё ясно. Она приняла сильное снотворное. Всё оставила на виду, чтобы никого не винили, и легла в постель, — и к хозяину: — Кто ещё вчера был в доме?

— Охранник на проходной, в доме Варя, я приехал из деревни в восемь часов, Варя накормила меня ужином, рассказала, чем занималась в моё отсутствие. Мы расстались в одиннадцатом, сначала она закрыла свою дверь, потом я поднялся в спальню.

— Простите, у вас были только деловые отношения? Красивая женщина, вы холостой человек…

— И ничего более. Варя иногда уходила вечерами, я не запрещал, но всё было в пределах приличий, она возвращалась довольно быстро, трезвая. К тому же ежемесячно проходила медицинское обследование, я и был спокоен.

— Возможно, мы вас ещё пригласим, — кивнул следователь.

— Вот моя карточка, звоните в любое время.

Тело Вари уложили в мешок и унесли. Стало пусто и страшно. Что он тут наплёл? «Уходила, я разрешал». Я — разрешал, а не запрещал! «Трезвая!» Да она ни разу даже рюмки не выпила. «Медицинское обследование, и я совершенно спокоен!» В чём, идиот? Что она тебя ничем не заразит, эта блудница? Господи, Варя, прости меня! Я утром шёл сделать тебе официальное предложение. Это было решено. Но ты не пережила собственного самоунижения. Варя-Варюша, милая девушка, вот ещё одна жизнь на моём счету.

Он позвонил на пост. Опять ответил Иван.

— Ты почему не уехал отдыхать? Сдал смену? — спросил строго.

Иван стушевался:

— Родион Петрович, мы все трое здесь. Как мы можем вас оставить при таком горе? Приходите к нам, мы открыли тот коньяк, что вы нам подарили. Помянем Вареньку, чистую душу её.

Он прошёл в дежурку, все трое встали, пожали ему руку.

— Выпейте, Родион Петрович, легче станет. На вас лица нет.

Выпили молча.

— Ваня, возьми на себя всё, узнай, когда можно забрать Варю, договорись с приличной погребальной конторой. Володя, поедешь в кафе, откуда я забрал Варю, узнай адрес родителей, свяжись с ними, если они скажут хоронить на родине — увезём и похороним.

В милиции Бывакин подписал протокол, в котором была изложена его версия. Ему показали медицинское заключение, и вот тут он почувствовал, что Варя своим вчерашним эмоциональным взрывом фактически спасла его от тюрьмы. Пройди всё мирно, и вечером, как всегда, она поднялась бы к нему в спальню, — у следователей сегодня был бы большой праздник. Они ещё помнили другого Бывакина, Бывалого — резкого, крутого, много раз битого и ломаного, но всегда выскальзывающего из наручников. А теперь он уважаемый человек, и есть строгая команда по пустякам его не трогать.

Родителям о смерти дочери сообщил следователь, он же сказал, что все заботы по организации похорон взяло на себя предприятие. Следом перезвонил Родион, выразил соболезнования и сказал, что отправлена бригада готовить могилу, гроб тоже отправлен, сам он приедет, как только заберёт необходимые документы.

Подъехал к дому, отмеченному горем. По старому русскому обычаю «Пришла беда — открывай ворота!» — простенькие тесовые половинки были распахнуты. Во дворе и у дома много людей. Нехорошая тишина. Как сквозь строй, стегаемый взглядами, прошёл Родион к дверям. На пороге встреч ему вышел согбённый старик, отец Вари. Глядя прямо в глаза, спросил, глотая рыдания:

— Может, ты скажешь, кто довёл нашу девочку, что она ядов напилась? Она у тебя работала, хвалилась, что хорошо устроилась, хозяин добрый и заботливый, денег нам слала даже лишку. Может, скажешь, за что ты ей приплачивал? Что молчишь?

Родион едва сдерживался от слёз:

— Варя очень аккуратная девушка, она сделала из моего дома картинку, и я платил хорошую зарплату. Видимо, она всю её высылала вам, милиция нашла квитанции на переводы. Ей не нужны были деньги, она сама была хозяйкой, расходовала столько, сколько надо для порядка в доме.

Отец поднял руки к небу:

— Но что-то же должно было случиться? Почему она отравилась? Скажи, мил человек, может, ты стал гнать её?

Родя стонал:

— Да нет же, нет, она была хорошей хозяйкой. Я не знаю, зачем она это сделала!

Подошёл Володя:

— Шеф, народ собрался, сейчас будут выносить, вам бы не стоило светиться.

— Я хочу с ней проститься, — упёрся он.

— Это на кладбище.

Решил напомнить:

— Дай старикам денег.

— Предлагал — не берут, — ответил Володя.

— Гроб вынесут, зайди на кухню, положи в шкаф, потом найдут.

На кладбище Родион первым подошёл к гробу, мгновение смотрел на лицо Вари, встал на колени, наклонился и поцеловал в губы. Толпа ахнула. Родион быстро прошёл к машине. Ещё мгновение — и три джипа рванули с места, оставив Варю, кладбище и чем-то сильно взволнованный народ.

Генеральный каждый день по несколько раз звонил Горлову, потом уже сам сообразил, что не совсем это нормально. В очередном разговоре повинился:

— Владимир Гаврилович, давайте без обид, я ведь не даю никаких распоряжений, и звоню только потому, что беспокоюсь, как вы там? Я доходчиво объясняю?

Горлов ответил сразу:

— И не надо ничего объяснять, ваше беспокойство мне понятно. Но ведь это и вас дёргает от основного производства. Давайте такой порядок заведём: я вам докладываю вечером и в обед, как исполняются наши договоренности.

Генеральный согласился и тут же спросил:

— Что с домами? Я думал, что пойдёт быстрее.

Исполнительный чуть задержался с ответом, видимо, бумагу какую-то подписывал:

— Два успели сдать, отдали работникам.

Бывакин возмутился, была у них договоренность, что в первый же дом до лучших времён переезжает директор или председатель, как его привычно звали в деревне:

— Владимир Гаврилович, а сами так и будете без семьи у деда Тихона на печи?

Горлов помолчал, слышно было, как он прикуривает:

— Тут такое дело, Родион Петрович: жена от переезда не в восторге. У нее приличная работа, дети в школе и всё прочее. Такие дела, шеф.

Он ждал продолжения, но напрасно. Пришлось спрашивать:

— Получается, что я семью разрушаю. Вам на попятную идти некрасиво, а выбора-то нет, Владимир Гаврилович!

— Выбор всегда есть, шеф. Я не хотел опережать события и посвящать вас во все детали. Не от сладкой жизни я рванул в деревню, так скажем. Развода пока не прошу, нет необходимости. Думаю, вам этого достаточно.

Родион помолчал, Горлов тоже не нарушал тишину. Генеральный перевёл разговор на другую тему:

— Я присмотрел в домостроительном комбинате компактные домики панельной сборки, причём, полная комплектация, вплоть до водяного отопления. Может, возьмём несколько штук, новую улицу продолжим строить?

Исполнительный что-то прикинул и ответил:

— Покупать — ваша воля, а вот от создания новой улицы я бы отказался. Посмотрите, сколько провалов в селе, там избушку снесли, тут дом разобрали на дачи. Надо точечную застройку вести, начиная от центра.

— Согласен, — ответил шеф и отключил аппарат. Правильно мыслит человек, сразу видно: крестьянин. Хотя новая улица — это престижно.

В главном офисе Самсонов продолжал держать дело в руках. Он за полчаса доложил всю обстановку и свернул папку, это означало, что ему больше нечего сказать.

— Макс Михайлович, наши конкуренты на ДСК делают сборные домики. Вы бы поехали и присмотрели для нашего колхоза несколько штук.

Самсонов пожевал губами, что было признаком явного неудовольствия:

— Я понимаю, вы бы сказали: «Самсонов, поезжай и посмотри, как они это делают, чтобы уже завтра мы на своих мощностях смогли освоить этакое производство». А поехать и купить — отправьте Ангелину из приёмной, она это сделает лучше меня.

Бывакин чуть не засмеялся, но пришлось говорить серьёзно, чтобы не обидеть коллегу:

— Макс Михайлович, вы меня извините, мне и в голову не пришла такая мысль. Конечно, надо поехать и посмотреть. Технологическую документацию они едва ли дадут, но хоть что-то.

Самсонов продолжал жевать губами и нервничать:

— Между прочим, в технологическом отделе ДСК сидит мой ученик, он три года носил за мной портфель. Неужели вы думаете, что этот мальчишка забудет все заповеди и откажет старшему еврею в ничего не значащей просьбе? Уверяю вас, надо только чуть заплатить, и копии всех документов будут у нас к концу недели.

Действительно, Самсонов сделал всё как обещал. Главный технолог попросил время на ознакомление, и Самсонов дал ему двое суток. Технолог возмутился: тут бумаг на неделю, на что исполнительный со свойственным ему спокойствием ответил, что в двух сутках как раз рабочая неделя, шеф просит запустить пробное производство как можно скорее, значит, некогда спать и заниматься посторонними делами. На это будет отпуск.

После трагедии с Варей Фёдор ни разу не напомнил, что тогда сорвалось оговоренное знакомство с невестой, а ставить лучшего друга перед фактом в загсе он не хотел. Родион сам вернулся к этой теме:

— Что у тебя с женитьбой, брат? Знакомство, как видишь, не состоялось, но процесс идёт?

Фёдор улыбнулся:

— В том плане, Родя, на который ты прозрачно намекаешь, нет. Невеста моя девушка с принципами, для неё точкой отсчёта будет венчание, а не загс даже. Я в ужасном положении: и не сбежишь налево, стыдновато перед невестой, и природа напоминает.

Посмеялись, и знакомство назначили на воскресенье, жених привозит невесту в дом друга, небольшой ужин и свободные разговоры.

К тому времени в доме Родиона хозяйничала женщина, рекомендованная Максом Михайловичем, дама под пятьдесят, полноватая, но проворная, чистюля и аккуратистка — Рина Ароновна. В первый же день она заявила:

— Дорогой Родион Петрович, я врач, бросила всё, когда медицина уже сама стала терять сознание, вышла на пенсию по выслуге. До оформления на настоящую у меня есть пять лет, полагаю, за это время сподобитесь найти себе жену. Предупреждаю вас, как врач, что отсутствие семейной жизни плохо сказывается на мужчине, надеюсь, вы понимаете этот птичий язык. О, если бы вы поручили мне решить эту проблему — какие девушки есть в тех домах, которые я имею честь посещать: красавицы, умницы, девственницы. Впрочем, вы, должно быть, не бедствуете.

Родион выслушал монолог с интересом и спросил:

— Рина Ароновна, надо уточнить одну деталь: вы умеете готовить?

Дама взметнула ввысь полные и красивые руки:

— В иной ситуации я бы обиделась, но вы берёте меня хозяйкой, следовательно, обязана отчитаться: если есть из чего, могу приготовить всё, что угодно. Если ничего нет, жарим яичницу.

— В холодильнике упаковка свежих яиц, — съязвил хозяин.

— Шутку принимаю, — вежливо согласилась Рина Ароновна. — Если нужен хороший обед, предупреждайте за сутки и, уверяю, у вас не будет даже повода для неловкости перед гостями.

С вечера в субботу на кухне стоял небывалый шум, Рина Ароновна одну за другой пела героические арии, работала ножами, гудели какие-то машинки. Состав гостей она уточнила заранее, и на недоуменный вопрос хозяина снисходительно ответила:

— Любезный Родион Петрович, представьте, я бы приготовила обед для мужчин, кстати говоря, нет ничего проще, мужчина — это такая скотина, которая сожрёт, всё, что ни кидай на стол, извините за натурализм. И вдруг за столом дама. Я же не подам ей кусок жареного поросёнка или немецкие сосиски на горячей сковороде? Но я врач-диетолог, потому интересуюсь, будут ли женщины. Для женщин важно пышно, красиво и никаких калорий. Поэтому они после торжественных визитов дома варят магазинные пельмени. Но — форс!

Звонок с проходной:

— Подъехал Фёдор с дамой. Пропускаю. Встречайте.

Родион накинул пиджак и выскочил на крыльцо. Спускаясь к гостям по широкой ковровой дорожке, раскинутой по такому случаю, он едва не свалился с последней ступеньки: прямо перед ним стояла Лада. Довольный произведённым эффектом, Фёдор провёл представление:

— Лада, это мой лучший друг Родя, Родион Петрович, если угодно. Родя, это Лада, не буду называть отчество, чтобы вы не ударились в официоз.

Родион легко пожал маленькую ручку Лады, она сняла сетчатую перчатку, и он не мог не заметить отсутствия золотого браслета и нескольких дорогих перстеньков.

— Проходите, друзья мои, обед будет подан через десять минут.

Родион понял, что они с Ладой, не сговариваясь, решили не открывать своё более раннее знакомство, наверное, так будет лучше, а потом он расскажет Фёдору всю их довольно банальную историю.

Рина Ароновна была в ударе. Такому столу мог позавидовать самый шикарный ресторан города. Суп с фрикадельками из телятины, бульон куриный, приправленный зеленью и луком, поросёнок, жаренный по-крестьянски, мясо кролика в соусе, курица, запечённая с рисом, пирог рыбный с развёрнутым карпом внутри — всё это подавалось с паузой в десять минут, и уже после третьего блюда Фёдор попросил принести чай. Лада вела себя довольно свободно, говорили о пустяках, она первой отказалась от продолжения обеда, сказав, что столько сразу никогда не ела.

Перешли в гостиную, Лада оценила вкус хозяина и сказала, что семейные фотографии на стенах смотрелись бы интереснее, чем картины. Родион пожал плечами и насторожился, как бы Фёдор не проговорился о родословной друга. Обошлось.

— Родя, нам надо согласовать день свадьбы, чтобы не нарушать твоего графика. Как тебе конец ноября? А ресторан Гриши? Мне кажется, там всё при месте. Гостей будет немного, ты знаешь, что с моей стороны только ребята, ну, возможно, с подругами, у Лады тоже немного родственников.

Лада встала:

— Ребята, извините, я попрошу Рину Ароновну проводить меня в ванную комнату, после обеда такое ощущение, что руки до сих пор пахнут курицей, — Лада медленно удалилась, дав возможность мужчинам хоть что-то утрясти.

— Федя, она знает что-нибудь о нашем прошлом? — Роде не очень хотелось рисовать перед Ладой полную картину, ведь придётся общаться.

Друг ответил как-то неопределенно:

— Почти ничего.

Родя усмехнулся:

— Темнишь? Ладно. А как познакомились?

Друг улыбнулся воспоминаниям:

— Я подарил рояль дому детского творчества, она была на церемонии, нас познакомили.

Родя поймался за фразу:

— Как она представилась?

— Преподаватель истории, — ответил Фёдор.

Родя встал, обошел стол, пнул стул:

— И ничего больше?

— Ничего. А что ещё? — Фёдор был удивлён.

Друг ударил наотмашь:

— А титул, титул свой она тебе назвала: княжна и сопредседатель императорского собрания?

Фёдор смотрел на Родю с изумлением.

— Ты дома у неё был? — успокоился хозяин.

— Был. Да брось ты всё, нормальная семья, правда, интеллигенция, но мне с ними детей не крестить. Подожди, а ты почему интересуешься?

— Да так, не бери в голову.

Лада вернулась улыбчивая и смешливая:

— У вас замечательная хозяйка, Родя, чуть не на руках унесла меня в гостиную. Ну, о чём договорились?

Фёдор взял её за руку:

— Обо всём, любимая. И о свадьбе, и о гостях.

— Славно. Родя, а Федя не сказал, что он пообещал открыть частную школу? Нет, не элитную, мы будем принимать детей из семей со скромным достатком, кормить ребят три раза в день, они только ночевать будут домой уходить. Сразу набираем только первый класс и далее растём. Посмотрим, но неполное среднее надо давать детям. Здание мы уже присмотрели, сейчас я занимаюсь оформлением документов — это такая рутина, Родион Петрович, страшно сказать. Всех бесит, что речь о частной школе, все ждут, когда им подадут конверт, некоторые чиновники от образования даже не стесняются: коли вы собрались открывать платную школу, значит, деньги у вас есть. Как объяснить, что школа абсолютно бесплатна! Но учителей мы приглашаем самых квалифицированных, Фёдор согласился на повышенную оплату, мы, кажется, всё просчитали, конечно, это приличные деньги, но они вложены в благородное дело.

Родион просто восхищался Ладой, какие в ней перемены, как совершенно по-иному смотрит она на жизнь!

— Конечно, дело стоящее, Федя, но ты вот что учти: детки эти из семей, как Лада выразилась, «со скромным достатком», не самого лучшего воспитания. Это будет одна из главных проблем. Накормить и дать урок проще, а вот с душой его как быть?

Лада согласилась:

— Родя, мы, конечно, эту проблему видим. А решать будем вместе, и вас пригласим.

— Ну, я вам не Макаренко, едва ли чем смогу. Но задумка правильная, Федя, я тебя поддержу.

Проводив гостей, Родион заметил на столе визитку Лады с мобильным телефоном. Через полчаса позвонил Фёдору, спросил, как доехали. Друг ответил, что всё великолепно, Лада очень довольна приёмом и хозяином, он только что отвёз её домой. Родион тут же набрал номер Лады.

— Лада, спасибо за выдержку, я едва не выдал, что мы знакомы. Фёдор ведь пока ничего не знает?

— Конечно, нет. Родя, вы должны придумать, как ему это объяснить.

— А, собственно, что объяснять? Мы уже представлены, перед свадьбой предупредите родителей и Ганю, чтобы не выказали изумления при моём появлении, и всё пойдёт своим чередом.

Лада явно была недовольна таким вариантом.

— Родя, но наши отношения… Ваш поцелуй, мое столь низкое падение в ваших глазах…

— Вы хотите, чтобы я рассказал об этом другу? Перестаньте, вы на правильном пути, вы начинаете новую жизнь, а я остаюсь в прошлом, как его маленькая часть. Лада, я очень за тебя рад, Федя — надёжный парень, ты будешь счастливой женой и матерью. Он соскучился по семейной жизни.

— Родик, тогда последнее откровение: Федя мне немного рассказал о своём прошлом, значит, вы не из того города, про который говорили?

— Совершенно верно, Лада, у тебя всё хорошо с логическим мышлением. Мы с Федей, Ваней и Гришей из одного места, и называется оно сиротское детство. Но мы все друзья, и ты теперь с нами. Лада, вот это между нами, не для Феди, ему я сам скажу, когда будет момент: если бы я знал, что ты способна к таким переменам, я бы тебя ни за что не упустил. Целую тебя в щёчку и страшно завидую другу. До свидания.

Свадьбу Фёдора и Лады отпраздновали с размахом, шумная регистрация, помпезное венчание, шикарное застолье в Гришином ресторане. Родион не мог налюбоваться невестой, чуток сожалел, но ничего не попишешь. Во время танца, который он получил с шутливого разрешения жениха, Лада сказала, что благодарна за тот невинный поцелуй, который разбудил в ней женщину. Сказала, что была абсолютно искренна, когда признавалась в своих чувствах и говорила о готовности к любому позору. Она засмеялась: как хорошо, что Родион оказался порядочным человеком и не воспользовался девичьей слабостью. Ещё она шепнула ему на ухо:

— Родя, сегодня, в самый торжественный момент брачной ночи, я вспомню тебя, мой гордый и благородный рыцарь.

Уже потом, в разговоре за столом, Лада рассказала, как открылись глаза на тот мир, которым она жила, и глубокое разочарование потрясло её. Именно в этот момент её познакомили с Фёдором, она высказала ему несколько идей, но он остановился на школе. Лада с радостью согласилась, и вот к следующему учебному году школа примет первых своих воспитанников.

Приехав домой, Бывакин долго не мог успокоиться, странно, но свадьба усилила его тоску по Варе, он опять мучил себя упрёками, что совершил такую ошибку. Как всё исправить? Как всё изменить? Он устал от одиночества. Один в целом свете. Налил бокал коньяка, сделал пару глотков. Что-то не то он думает. Один. Да, он один, но и сын его в деревне тоже один. И Настёна, его девочка, мать его дитя — тоже одна. Он привык не очень доверять собственным эмоциям, потому сел в кресло, отпил коньяка. И понял: сейчас или никогда. Или он сейчас едет и забирает Настю с сыном, или никогда больше о них не вспомнит, запретит и не вспомнит, он умеет это делать. Позвонил дежурному:

— Слушаю, шеф.

Родя приказал резко:

— Найди Володю и срочно ко мне.

Федя в темпе спросил:

— Оружие?

Короткий ответ:

— Не надо. Быстро!

Через пятнадцать минут дежурный доложил, что Володя подъехал к парадному. Родион вышел, сел справа:

— Дорогу в Настину деревню знаешь?

— Ездил же по вашей просьбе, знаю.

— Жми! — приказал Родион.

Через полтора часа джип остановился у небольшого домика, в одном окне горел слабый свет, понятно, тут обитают Настёна с сыном. Родион вошёл во двор, пёс пару раз тявкнул для порядка, но в доме и без того проснулись: машина невольно при развороте осветила окна. Над крыльцом вспыхнула лампочка:

— Кто там? Не ошибся адресом? — это отец Насти.

— Нет, не ошибся. Позовите Настю.

— Не можно. Она ребёнка усыпляет, — и закрыл дверь.

— Хорошо, я подожду.

Ждать пришлось минут пять, Настя спросила взволнованным голосом:

— Кто там?

— Настя, это я, Родя.

Она выдернула засов, он шагнул в проём, хотел обнять её, но Настя отступила и, пятясь, вошла в дом. Родион остановился у порога.

— Здравствуйте! — сказал он.

— Будь здрав, молодой человек. Настя, если к тебе, то проходите в горницу, беседуйте. Парень-то спит?

— Спит. Проходи.

В горнице сели за круглый стол.

— Настя, я приехал за тобой и сыном. Я тебя умоляю быть моей женой. Если ты согласна, я пойду к родителям просить их благословения. Настенька!

— Ты хоть на сына-то посмотри, — примирительно сказала она и потянула Родю в комнатку. Малыш спал в самодельной кроватке, закинув ручки за голову. Родя наклонился, показалось, что он похож на него. Поднялся, Настёна стояла рядом в цветном халатике на голое тело. Он нежно её обнял, она впилась в его губы, как когда-то, и долго терзала. Откинула голову, осмотрела губы:

— Это тебе за все прогулы.

— К родителям выйдем? — осторожно спросил он.

— Надо. Ещё как батя… — Настя с упрёком посмотрела ему в глаза.

Вышли. Отец и мать стояли в кутнем углу, отдёрнули занавеску. Родион встал на колени, рядом опустилась Настя.

— Мы просим благословить нас, — едва выговорил Родион и заплакал. — Моя вина, что всё получилось так нелепо. Помогите мне её исправить. Я люблю Настёну, люблю нашего сына, у меня никого больше нет на этом свете. Благословите.

Отец поддёрнул кальсоны, толкнул локтем жену:

— Выскочи в передний угол, возьми Богородицу да оботри хоть занавеской.

Поцеловав икону и поцеловавшись, жених и невеста встали. Отец шумнул:

— Мать, мой руки, да на стол сгоноши по такому случаю…

— Не беспокойтесь, мама, одну минуту… — взял телефон: — Володя, на заднем сиденье два пакета, забирай и неси в дом.

Стол накрыли быстро, в центре поставили тарелку с крупно нарезанным домашним калачом, выпили по рюмке коньяка, запоздало стали знакомиться: Василий Фёдорович и Мария Дмитриевна. Минут через пять Родион посмотрел на Настю:

— Собирай сына, мать, поедем домой.

Родителям обещали скоро приехать, оставили мобильный телефон, и Настя пометила, на какую кнопку нажимать, если будет звонок. Дома прошли наверх, в спальню вкатили кресло и уложили малыша. Настёна пошла в душ, Родион любовался сыном.

— А он точно похож на меня, — сказал он вошедшей Насте.

— Не шевели, он до утра проспит. Утром налюбуешься. А сейчас я хочу тебя обнимать и целовать, потому как имею право.

Утром первым проснулся малыш. Он встал в кресле, огляделся, увидел маму и позвал:

— Мама, а где мои вешчи?

Настенька вскочила, схватила его на руки:

— Твои вещи… Это он горшок так зовёт. Миленький, здесь у нас нет горшка, пойдём в туалет.

Родион ждал появления сына с опасением: а как он отнесётся к незнакомому дяде? Знает ли, что у него есть отец? Да, ведь до сих пор никто не назвал его по имени? Как зовут сына? Двери открылись, трёхлетний мальчик внимательно посмотрел на Родиона.

— Петя, это твой папа. Я тебе говорила, что он уехал далеко, но всё равно за нами вернётся. Пойдёшь к папе?

— Пойду, — мальчик потопал к кровати, встал перед Родионом.

— Меня зовут Петя. А тебя?

— Родион. Но ты можешь называть меня папой.

— Хорошо, папа, — мальчик был осторожен в эмоциях.

Родион с благодарностью посмотрел на Настю, та поняла без слов: ему приятно, что сын носит имя прадеда. Сказал, что внизу живёт пожилая женщина, домохозяйка, надо её предупредить и что-то приготовить ребёнку. Он спустился, прошёл на кухню, весёлая Рина Ароновна готовила завтрак.

— Ваш любимый бифштекс с кровью.

— Прекрасно. Но надо бы сварить кашку на молоке, у нас появился трёхлетний ребёнок.

Рина Ароновна сняла очки:

— Час от часу… Откуда ребёнок? Я слышала, что вы уходили и приходили. А, у нас гости!

— Нет, дорогая, это мой сын и жена. Привыкайте к мысли, но прошу: ни слова о Варе, хотя и вы знаете немного. Договорились? Итак, мы спускаемся.

Женщины обнялись, Рина Ароновна подняла Петьку на руки:

— Какой здоровяк! Простите, Настенька, но конституцией и личиком будет вылитый папа.

— Я рада, что вы это заметили, — улыбнулась мать.

Родион возмутился:

— Настя, я ещё вчера об этом сказал, однако ты меня не похвалила.

— Родя, тогда нам не до этого было, правда?

Позавтракали все вместе, Родион повёл жену и сына знакомиться с домом. В подвале Петька заинтересовался тренажёрами, потом бильярдом, на первом этаже стали выбирать комнаты. Настя хотела для себя рядом с кабинетом мужа.

— Ты не будешь против, милый?

— Буду, — он не мог сказать, что это комната Варюши, но причину нашёл: — Настя, я часто работаю вечерами, говорю по телефону, ругаюсь. Это я буду тебе мешать. Давай выберем через одну, а рядом комната сына.

Настенька загрустила:

— У тебя есть от меня секреты? Родик, скажи всё сразу, чтобы мне не из третьих уст узнавать. Мы расстались, ты жил в однушке, ничего не имел, потом говорил о больших перспективах, а кто ты сегодня? Я могу это знать?

Родион кивнул:

— Ты всё узнаешь. По малолетке мне дали срок, ни за что, как говорят на зоне. Потом перевели в настоящую тюрьму. Вот тут я познакомился с вором в законе, его звали Доктор. Когда я делал ремонт в однушке, я зарывал в бетон перекрытий сотни тысяч долларов. Он передал мне их на сохранение, но — так сложилось, Доктор вернулся из тюрьмы больным и вскоре умер. Деньги завещал мне. Я активно участвовал в приватизации, где законно, где не особенно, но с результатом. Сегодня владею мощной строительной компанией и ещё двумя производствами, по металлу и пластмассам. Сейчас создаём колхоз на моей родине, я вас туда непременно свожу. Если тебе интересно, то губернатор назначил меня своим советником по предпринимательству. Я честный капиталист, плачу налоги.

— Родя, ты убивал? — со страхом спросила Настя.

— Настя, хотя это сейчас не имеет никакого значения, мои руки чисты, на них нет крови. И закроем эту тему.

Настя обняла его и гладила по седеющей голове:

— Тебе много пришлось пережить. Ты привык к одиночеству, к абсолютной самостоятельности, а тут мы. Мы не станем лишними?

— Не думай об этом. Тебе надо учиться, время идёт, сейчас есть все возможности.

Настя засмеялась:

— А я учусь, представь себе, на третьем курсе пединститута. Родители заставили, когда родила, поехала, сдала экзамены. Я ведь дурой у тебя никогда не была.

— Да уж! — согласился Родион. — Настя, у меня два года работала молодая девушка из деревни, взял её из кафе. Всё было нормально, но некоторое временя назад она отравилась. Милиция занималась этим делом, криминала не нашла, мои ребята похоронили её на родине. Тебе об этом расскажут. Вчера мы женили моего лучшего друга, одного из лучших. Именно после их свадьбы у меня созрело решение поехать и забрать вас. Теперь о нашей свадьбе. Я хочу, чтобы она была настоящей, с фатой, регистрацией и венчанием. А потом мы на недельку махнем к морю. Ты согласна?

Настёна смотрела на него с испугом:

— Родя, я чего-то боюсь. У тебя такая тёмная жизнь, вдруг это вернётся?

— Что, Настя? Что может вернуться? Все производства работают, всё по-честному, рабочий класс доволен, это я сам вижу. Власть признаёт, помогает. Ты о чём?

Настя кивнула:

— Ладно, Родик, забудь. Что-то мне вдруг стало не по себе. Рина Ароновна уйдёт?

— Зачем? На ней весь дом, ты можешь заниматься своими делами, появятся подруги, к сессии надо готовиться, Петьку в садик оформлять. Пойдёшь учиться на водителя, купим тебе маленькую машинку, чтобы с сыном в садик и в школу ездить. Так, я не услышал по свадьбе. Ты против?

— Родя, я против фаты, этого нельзя делать. У меня сыну третий год. И я в фате. Нельзя.

— Настя, это твоё толкование. Сегодня все свадьбы так проводят, ты думаешь, все невесты девушки?

Она покраснела:

— Мне на них плевать, а я прикидываться не умею. Это же наша свадьба, мы станем законными мужем и женой, кому какое дело, в фате я или в фартуке? Лишь бы ты меня любил.

Родион засмеялся и согласился.

Сырая, дождливая осень не мешала Горлову вести работы. «Беларус» с вилами укладывал тюки соломы и сена, привезённые из соседних хозяйств. Тракторы допахивали зябь. Строители заканчивали заливку фундаментов под модульные домики. Он несколько раз за день заходил в помещение, где стояли нетели, хозяйским взглядом проверял кормушки, нажимал на клапаны автопоилок, пробовал на вкус воду. Женщины умолкали и отходили в сторонку, слишком суровым казался председатель, только Катерина словно ждала его появления, сразу возникали вопросы:

— Владимир Гаврилович, точно, что к весне приплод получим? — на полном серьёзе спрашивала она.

— Получим. Все стельные, врач смотрел, вы же знаете, — отвечал немногословный Горлов.

Катерина не сдавалась:

— Владимир Гаврилович, вон с того края одна такая тоскливая, не ест и не пьёт.

— Что же вы молчите? Может, она заболела? Покажите.

Они вместе шли в дальний угол базы, и когда Горлов не находил никаких признаков болезни, Катерина вздыхала:

— Владимир Гаврилович, а может, она по любимому бычку сохнет? Бывает такое у скотины? Думаю, если она к родам приспособлена, значит, и чувства должны быть. Как вы на это смотрите?

Горлов посмотрел на Катерину:

— Замуж вам надо выходить, Катерина Ивановна, а вы мне сказки рассказываете.

Катерина даже обрадовалась такому предложению:

— А я о чём? Какой вы догадливый, Владимир Гаврилович! До вашего появления жила я себе спокойно, мужиков свободных нет, рассчитывать не на что, и тут вы появились. Да я как узнала, что вы наполовину холостой — ночами спать не могу. Бросьте вы этих стариков, переходите ко мне. Баба я нормальная, дурного только лютые враги могут наблавостить. Правда, переходите, как вас увижу — сердце выпрыгиват. А надумаете жену привезти — я уступлю, попользовалась, сколь можно, и на том спасибо.

Горлов стушевался, но взял себя в руки, видя, что женщина не шутит, даже голосок приглушила.

— Я на развод подал, Катерина Ивановна, жду суда. А вас тоже приметил, только я на десяток вас постарше, не смущает? — спросил он.

Катерина быстро ответила:

— У нас в деревне говорят, что она, любовь-то, ровесников не ищет. Сегодня ночевать ко мне, а вещи ваши завтра попрошу Сёмку перевезти.

Вечером после доклада Горлов спросил генерального:

— Родион Петрович, можно личный вопрос?

— Валяйте.

— Я перехожу жить к Екатерине Ивановне. Как вы, не против? — Горлов напрягся.

Генеральный к вопросу отнёсся серьёзно:

— Владимир Гаврилович, это ваше право. Если всё пойдёт нормально, то и свадебку можно сыграть. Желаю счастья. Катерине поклон, мы с ней в детстве по заборам лазали.

Под самый снег закончили пахать поля. Зябь получилась — не по сердцу председателю, позвал мужиков, поехали на последнее поле.

— Что скажете? — он широким жестом обвёл исковерканную землю.

— Да, ломти солидные, — Семён Бородин прошёлся по полосе. — Весной, если дождей не будет, ничем не разбить, а так сеять нельзя.

— В посевном комплексе тоже предусмотрено, вроде культиватор и диски, — вспомнил Веня Брезгин.

— А если он не пойдёт по нашей пашне? — обозлился Семён.

Ходят, пинают комки земли, курят и матерятся. Веня остановился перед Горловым:

— Как хошь, Гаврилович, а весной неплохо бы дисками пройти поперёк пахоты. А коли дисков нет, придётся хоть выборочно, но комплексом покататься. Дороговато, едри её мать, но земля дороже.

Багытжан ранней весной пригнал два кировца, поработали они хорошо, пашню выровняли. А потом камазами завозил семенной материал, лучшие сорта, первая репродукция. Сразу сказал, что расчёт по урожаю, сейчас и так траты предстоят большие.

Посевной комплекс и кировец со сцепом сеялок работали на соседних полях, по обе стороны от дороги. Генеральный подъехал, прошёл к трём берёзкам, весёленьким, зазеленевшим, присел на бугорке. Как-то раньше жил беззаботно, удалась сделка — хорошо, пролетел — не велика беда, не вышло сегодня — получится завтра. А со временем всё изменилось. Наверное, изменился он сам, его натура. Сейчас он пытался вспомнить себя во время откровенно бандитских налётов и не совсем честного дележа. Сам ужаснулся: оказывается, был жестоким, одномоментно лишал человека собственности, и ни стоны, ни просьбы, ни тем более угрозы уже не имели для него никакого значения.

Он прилёг на сухую землю, чуть подёрнутую щетинкой зелени. Какие-то паучки суетились, волокли былинки, пушинки, порой мошек и комаров. Всё живое борется за жизнь, как умеет. Вот этот комар хотел жить, но попал в паутину и стал пищей. Люди ничего нового не придумали, только у них сети покрепче и аппетиты покруче. Паук перекусит и отдохнёт, человек будет ловить до тех пор, пока хватит сил или другой, более сильный, не отберёт у него сеть.

Ему ни перед кем не надо держать отчёт. Тогда почему всё чаще приходят эти мысли о жизни? Вспоминаются ребята, которых потерял, Доктор, который покоится на сельском кладбище, и Родион всех удивил, поставив ему, как и положено, памятник из уральского камня с портретом красивого мужчины, каким Доктор в жизни не был. Время от времени вспоминал про тех, кого пришлось потеснить: такова жизнь, если не он, то его. Как-то он подумал, а оправдание ли это, но зажал ненужную мысль, и больше она не появлялась.

Хорошо думалось здесь, дома, где знакомы все дорожки в лес и на луга; почти в каждом месте знал когда-то глубину омутов и проток; на той ляге, сняв штаны и подняв рубаху, ходил от кочки к кочке, собирая в подол рубахи утиные яйца, приносил домой, и мама добавляла их в жареную картошку или подбивала суп. В лесу собирали ягоды, голубянку, мать раскладывала их на капустные листы и гнала Родьку на крышу, положить их на солнечную сторону. Грузди приносил и замачивал в кадушке, мать успевала ночью перемыть и залить свежей водой. Потом доставала небольшой бочонок, ошпаривала его кипятком, солила грузди, придавив большим камнем, который неизвестно как появился в наших местах. Улыбнулся, вспомнив, как вся деревня перестала ходить в лес, прошёл слух, что из городской тюрьмы сбежали зеки, и все боялись беглых.

Вспомнился утренний разговор с Горловым, который обстоятельно доложил, что почти все нетели растелились, и колхоз уже начал сдавать молоко. По закупочным ценам он просил генерального поговорить с директором молокозавода, Родион пообещал. Переработчики держат цены, договариваются, не уступают. Молоко — не мешок пшеницы: сегодня не сбыл — завтра купят. На разговоры не поехал, позвонил, представился, спросил про условия. Молоканщик стал говорить о жирности, кислотности, чистоте, Бывакин перебил:

— Это всё по ходу будет решаться, ты моих доярочек не обижай. К осени я ещё сотню голов привезу, а через три года залью тебя молоком. Так что думай, с кем дело имеешь. Вы все ещё по старой привычке живёте: хапнуть, пока есть возможность. Надо о завтрашнем дне думать. И не драть с мужиков шкуру, её и так поделить не могут любимое правительство с бандитскими госкомпаниями. Ну, будь здоров, приезжай в гости, только предупреди, я половину недели в городе.

Повернулся на солнышке, глаза слепит, всякие радужные картинки рисует. В детстве он любил смотреть на солнце через закрытые веки. Чуть приотпустишь — заиграли звёздочки, закрутились, как в трубе, которую Лидке отец с производства привёз. Прислонишь её к глазу и вращаешь медленно, а там драгоценные каменья во всякие узоры выстраиваются. Родя ходил к Лидке трубу крутить, пока не увидел у неё под кофточкой два бугорочка, трубу положил и бугорочки руками погладил. Лидка ничего, а батя увидал, ремнём ожёг и крикнул: «Чтобы ноги твоей в моей избе не было, курощуп!»

Вот опять мелькнула мысль: зачем живёт человек на свете? В муках рождается, потом всю жизнь мучается, не все, понятно, но народишко-то белого света не видит. Мать в колхозе с темна до темна, Лидкин отец приехал из города, на заводе работал, с полгода покашлял и сгинул. Ребята, герои приватизации по-русски: кто успел, а кто не успел — извини. Сегодня в шоколаде: тачка, девочки, ночные клубы, а завтра на руках вперёд ногами несёт братва до самого кладбища, в знак уважения, и требуется, чтобы все, кто повязан, при сём присутствовали. Он вдруг подумал: как правильно я устроил всё с Настёной! Теперь семья, на прошлой неделе съездили в загс, сына переписал на свою фамилию и отчество своё дал. Потом в церковь, венчание, это уже она настояла.

Родя в церковь заходил, у старых икон стоял, говорил с Богом, как со старшим, ну, к примеру, смотрящим, всё ему докладывал, где превысил, что человеку позволено, велел чужую жизнь взять, но и убеждал, что человек тот ничего путного в жизни сделать не мог, потому что подлец. И говорил Богу, что ты сам убедишься, когда он к тебе придёт на разборки. Всё говорил, только просить ни о чём не смел. Никогда никого не просил. Бывало, голодал, когда мать лежала в горячке и на работу не ходила. Матери картошки сварит, сухари у него в мешочке сохранялись на полатях, положит их в блюдо и тёплым молоком зальёт. Мать, бывало, спросит: «Родя, а ты сам-то поел?» — «Поел, мама» — и на улицу, в школу. Пальтишко его в раздевалке в кучке лежало, вечно вешалку отрывали, схватил, надёрнул — а что в кармане? Хлеб в бумажке, свежий, живым пахнет. Быстро проглотил, даже не заметил. А потом бумажку разглядел, точно, Лидкины каракули. На другой день остановил её перед школой: «Ты зачем мне хлеб в карман подложила?» — «Чтобы поел, знаю, что голодный» — «А тебе-то что до того?» — «Ничё. Я к тебе домой буду приходить. Будем целоваться учиться. Мы с девчонками пробовали, только с тобой интересней. Ты и груди мои погладишь». Всё лето потом встречались каждый вечер, на пруд уходили, раздевались догола и купались в тёплой, как щёлок, воде. Трогали друг дружку до дрожи, и Родя удивлялся, что у девчонок совсем всё по-другому. Может, это и была его первая любовь? Родю осенью увезли в колонию. А после Троицы мать написала, что Лида утонула в пруду. Сейчас Родиону вдруг показалось, что Лида не утонула, она хорошо плавала. Не утонула, а утопилась, тосковала по нему и утопилась в том месте, где они голенькими купались. Стряхнул грустные воспоминания, отметил себе, что надо найти могилку Лиды и памятник ей поставить.

В деревне ему легко, люди приняли как спасителя, порой даже неловко, приходится одёргивать. Пришлось подкупить технику, и заграничный кормозаготовительный комплекс. Родиона разрывало от негодования, даже кормораздатчик сами не смогли сделать, купили за границей, но на бортах написали по-русски «Иван». Как в насмешку, как издевательство. Ферма запущена, договорился с омичами, согласились смонтировать ещё одну и соединить два помещения тёплым переходом. Долго ребята не соглашались на рассрочку расчётов, потом приехали с договором. Родион открыл штемпельную подушку, провёл по ней указательным пальцем и придавил к бумаге. На недоуменный взгляд молодого менеджера сказал, что это его палец, если он нарушит договор, ребята могут взять из колхоза всё, что захотят. Потом, улыбнувшись, отправил к бухгалтеру, печать у него.

Да, средств на всё не хватает, а траты такие, что у генерального голова шла кругом. В марте наконец запустили производство панельных домиков, завезли восемь комплектов, собрали. Всё приезжим, с помощью Коломынцева заманил толкового агронома, зоотехника с опытом работы, женщину-ветеринара аж из Новгорода. Спросил, что заставило податься в Сибирь, коротко ответила, что семейные обстоятельства. А у самой синяк под глазом ещё не прошел. Двое детей, мальчик и девочка, школьники. Специалисты сразу пошли с предложениями и даже требованиями: надо то, надо это. Приходили вместе с Горловым, тот прямо говорил: вот эту заявку надо подписывать, а с этой можно повременить, пока обходимся более простыми решениями.

Пришла Зина Бородина, Родион посадил за стол, налил свежего чаю. Зина похорошела, посвежела, видно, работа заведующей складом бодрила.

— Родион Петрович, людей на производстве не хватает, брать кого попало — себе вредить. А сколько путных женщин дома сидят, потому что ребятишек пристроить некуда? И рады бы копейку заработать, да не выскочишь.

Родион возмутился:

— Ты что, предлагаешь мне детский сад открыть?

— А почему бы и нет? — парировала Зина. — Вот тебе список женщин, хоть сегодня на работу. А сенокос начнётся? Ты думаешь, «итальянец» тебе сена накосит? Для скота накосит, а телятишки, Родя? Ты вспомни, как мы тележками возили лесное разнотравье для будущего телёнка. Забыл? Все кусты обкашивали, все полянки. А сено-то было — куда твоему чаю, хоть и спасибо за угощенье. Разве в деревне могут быть люди лишними? Да никогда! Всем найдётся работа.

С Горловым про садик заговорил, он повинился:

— Я Зинаиду отправил, женщина она толковая. Если не возражаете, один домик можно отдать под детсад. Но это опять затраты, Родион Петрович, только они окупаются довольно быстро.

В садике набралось полтора десятка малышей. Столько же работниц вышли на склад, на ферму. Родион разыскал Зину, отвёл в сторонку:

— Ты на кладбище могилку Лиды-утопленницы найдёшь?

— Знаю. Мы же всем классом ходили её провожать. Родя, неужто вспоминается? Правду говорят, святое чувство про первую-то любовь. Я хоть и девкой вышла за Сёмку своего, а целовалась всё летичко с парнишкой, из города приезжал в гости к отцовым родителям, помнишь, Кухоровы были. До обморока доходило, он городской, потолковей, едва не соблазнил, паразит. А Сёмка-то знал, когда свадьбу сыграли, он мне утром и говорит: «Прости, Зинка, так и думал: проверю, если не девка — утром с позором прогоню». Сейчас иногда шутит: «Надо было придраться и выгнать». «Дурак ты, Сёма, говорю ему, кто же с тобой жить-то стал, кроме меня? Ты же шалопай, тобой рулить надо». В общем, Родион Петрович, подъезжай в обед, я покажу Лидочкину могилку.

— Как она утонула? — спросил Родион.

— Ты знаешь, как-то тихо. Пруд тёплый был, мы же Троицу на кладбище отмечаем, и оттуда все пошли купаться, до Троицы-то нельзя. Она нырнула и поплыла первой, все за ней. А потом хватились — нет Лиды. Ныряли, потом мужики с неводом прибежали, вытащили, но об чём уж говорить… — Зина промокнула глаза уголком платка.

— Она плавала хорошо, мы же с ней последнее лето все ночи на пруду проводили.

Зина кивнула:

— Знаю, Родя, мы подглядывали за вами, какие вы красивые были! Да ещё над прудом туман, вы как не от земли будто, встанете и идёте в воду, пока с головой не скроет. Что тосковала она по тебе, это правда. Она и так не шибко общительная была, а тут вовсе замкнулась, учиться стала плохо, вот и случилось. Только ты не казнись, на тебе греха нет.

— Жалко мне её. Как детство своё — жалко.

На памятник любовались всей деревней. Из камня выходит девочка, ну, точно Лида, а выходит как из воды, и струйки стекают по голому телу…

За каждодневными делами и проблемами Родион совсем забыл про Гузель и Алахитдина, давно не был в их чайхане и не ел приготовленный этой славной девушкой плов, не пил чай, заваренный только так, как умеет она. Родя любил Гузель, но это была не плотская любовь, а, скорей всего, страсть к произведению искусства, которое он видел и не мог понять до конца. Всё в ней было само совершенство: круглое скуластое личико, чуть суженные чёрные глаза, большие пушистые ресницы и десятки косичек, которые она укладывала в узел, когда ехала в институт. Гузель всегда была сокрыта под широкими одеждами, но опытный глаз мужчины не мог ошибиться: фигура девочки была идеальной. Она двигалась легко и плавно, словно не шагала, а катилась по полу. Ни одна тарелка на подносе не шелохнётся, и взгляд её не мечется по чайхане, а устремлен вперёд, и можно усомнится, видит ли она, что у неё под ногами. Он любил смотреть на неё, но потом понял, что девочка теряет голову, а это совсем ни к чему. Отказаться от встреч он не мог, надо было проведывать о здоровье старика и знать, как дела в институте, но он уже избегал откровенных взглядов, старался больше говорить с отцом, на время отказался от массажа.

Он знал, что в воскресенье Гузель дома, и только она может взять трубку мобильного телефона. Она ответила очень вежливо, сдержанно поздоровалась с Родионом и сказала, что свежее мясо только что привезли, если Родион Петрович и в этот раз откажется от массажа, она прямо сейчас начнёт готовить баранью ножку. Родион спросил о здоровье отца, Гузель ответила, что — Слава Аллаху! — ата чувствует себя хорошо. Тогда он попросил девушку приготовить всё для массажа и подумать, что она расскажет про учёбу.

Алахитдин встретил его у дверей чайханы, долго жал руки и кланялся, потом проводил к дочери. Гузель уже была в белом халате и шапочке, всё это украшало её и придавало серьёзность. Гость снял пиджак, расстегнул ворот рубашки.

— Гузель, сядь вот тут. Расскажи, как дела в институте?

Он сознательно без предупреждения перешёл на простое обращение, и девушка это заметила, но ответила чётко, как должна отвечать женщина на вопрос мужчины:

— В институте всё нормально, моё старание замечают преподаватели, ко мне хорошо относятся студенты, почти все.

— Гузель, я хочу обрадовать тебя и отца, пришли документы на получение российского гражданства, на следующей неделе вы получите российские паспорта.

Гузель так обрадовалась, что хотела обнять Родю, но его холодный взгляд её остановил. Родион усадил девушку рядом:

— Гузель, милая, ты такая красивая, что ни один мужчина не устоит перед тобой. Но ты юная девушка, а я старый потёртый мужик, к тому же я женат, у меня сын. Случись наша встреча раньше (он хотел сказать: «Когда ты являлась мне во снах», но удержался), я бы считал великим счастьем любить тебя и быть твоим мужем. А сейчас давай останемся друзьями. Ты окончишь институт, твой Остон отслужит в армии, вы поженитесь, и ты будешь счастлива.

Слёзы чистого жемчуга катились из глаз Гузель:

— Я всё понимаю, но ты в моём сердце. С этим ничего нельзя сделать.

Родион встал:

— Гузель, мы будем друзьями. Будем встречаться. Ты должна привыкнуть к мысли, что я чужой, а твой жених — Остон. Ты согласна, милая?

Гузель улыбнулась сквозь слёзы:

— Я согласна. Раздевайтесь, я буду смотреть вашу спину.

Родион чувствовал, что всю досаду, всю свою боль и горечь вкладывает девушка в сильные пассы, разгоняя кровь и шевеля огрубевшие сосуды спины и шеи. Но он терпел, потому что понимал её, он и сам бы порвал сейчас человека, который столько наговорил несчастной девушке о безнадежности её влюбленности. Потом очень долго уже нежные руки Гузель разглаживали, успокаивали его мышцы и нервы. Он помнил только, что она ласково провела пальчиками по шее, и уснул.

Разбудил его Алахитдин:

— Вставай, дорогой Родион Петрович, ещё десять минут, и остывшее мясо едва ли станут кушать собаки с нашего двора. А сейчас баранья ножка исходит жиром и просится в рот.

Родион немного выпил и очень плотно поел. Старик сел к столу и смотрел ему в лицо:

— Дорогой мой, ты говорил с Гузель? Она сильно горюет. Ты ей всё сказал, как должен сделать мужчина?

Родион ответил:

— Да, ата, мы говорили, и она меня поняла. Остон хороший парень, ты отдашь за него Гузель?

Старик грустно улыбнулся:

— Остон хороший, но он бедный, богатые в армии не служат. Если он сюда приедет, что делать, где работать? Я отдам ему Гузель, но что изменится, если сойдутся два бедных человека?

Родион обнял старика:

— Не переживай, ата, пусть Остон приезжает, я найду ему работу, если надо — обучу специальности. И сыграем свадьбу по всем правилам вашего народа! Так и скажи дочери, чтобы не переживала.

Родион с удовольствием ездил к Алахитдину и Гузель, он так любил бывать в этом милом доме, где вкусно пахнет жареным мясом, пряностями и лечебными травами, которые девушка сама собирает в местных лесах и лугах. Однажды он спросил, не проще ли попросить земляков выслать травы с родины, на что девушка улыбнулась и объяснила, как первокласснику, что человек должен кушать ту пищу, которая выросла там, где он живёт. И лечиться только своими травами, чужие могут даже навредить. Ей всегда смешно, когда сибиряки покупают бананы, но совсем не знают о целебных качеств лопуха. Гузель взяла в библиотеке много книг о травах Сибири, и теперь знала, кажется, всё. В дальней комнатке дома на тоненьких жердочках висели пучки, а то и настоящие веники разных трав. Она показала Родиону свои сокровища ещё до серьёзного объяснения, и ему показалось, что она специально касалась его грудью, когда дотягивалась до очередной травки. Теперь он думает, что это было случайно, девушка даже не замечала этого и не смущалась, хотя смущалась обычно по самым безобидным пустякам.

Он звонил ей и знал, что дела в институте идут хорошо, её никто не обижает, что скоро вернётся из армии Остон и, наверное, приедёт к ним в гости. Родион пометил себе, что надо решить судьбу молодых людей, надо купить им хотя бы двухкомнатную квартиру, выучить молодого узбека какой-то строительной специальности и определить в хорошую бригаду, чтобы он зарабатывал приличные деньги. Гузель знает, что она учится на бюджетном месте, фирма Роди ежегодно перечисляет институту солидную сумму, которая с лихвой покрывает все расходы и скромную стипендию. Он не хотел, чтобы девушка знала это и чувствовала себя обязанной.

Алахитдин поправил здоровье в частной клинике и чувствовал себя превосходно. Как он благодарил врачей, какие сладкие слова говорил медицинским сёстрам при расставании! Главный врач лично пришёл попрощаться со столь дорогим пациентом и настоятельно рекомендовал при первых же признаках каких-либо ощущений в сердце обращаться именно в его клинику.

Родион не особо утруждал себя размышлениями над проблемами государства и общества. Его знаний и опыта вполне хватало, чтобы решать производственные вопросы, он вмешивался только в самое важное, всё остальное сваливалось на специалистов и руководителей. Он помнил Советский Союз, помнил, что в школе девчонки читали и плакали над книжками киргиза Айтматова, потом на зоне он прочитал «Мой Дагестан» какого-то Расула, даже старые зеки вытирали слёзы, когда казашка Роза пела пронзительную песню про Героя Советского Союза Алию, как родным, аплодировали Муслиму, Мимино, красавицам Софье и Чепраге. На зоне показывали фильм про отца грузинского солдата, который всё кино искал своего сына, и нашёл уже убитого. Никто не давал команды, но весь зал встал, когда отец на грузинском разговаривал с убитым сыном. Куда всё это пропало? Почему русских все не любят, а половина бывших братьев откровенно ненавидит? Почему нынешнее поколение должно отвечать за жестокое выселение чеченцев в начале войны? За что они так? Немцев тоже выселили, в деревне Роди жили несколько семей, в школе Кехтер, Кауц, Флёр, Кинсфатер сидели за партами вместе с Ивановыми и Петровыми. Да, дрались, но не «национальной почве», хотя и обзывали «фрицами». Дома за это «всыпали». Немцы никого не резали, спокойно снялись и уехали в свой фатерланд. Которые остались, работали так, что русским стыдно было.

Алахитдин встречал гостя в дверях, сокрушался и хлопал в ладоши, что Родя не предупредил, и на кухне нет тёплого мяса. Родион успокоил, что не надо ничего готовить, он выпьет чашку чая и послушает рассказ о здоровье старика. В это время вошла Гузель. «Боже, как она красива!» — невольно подумал Родион, гоня эти мысли. Девушка молча поклонилась и сказала, что через пять минут чай будет готов. За это время Родион рассказал отцу, как планирует решить судьбу его дочери. Алахитдин заплакал:

— Родя, дорогой мой, ты благородный человек. Я тебе скажу, чего никому нельзя говорить. Дочь после вашего разговора так горько плакала, в слезах спросила, почему русские мужчины могут иметь только одну жену, она бы очень хотела быть младшей твоей женой. Ах, любовь, что она делает с человеком? Сколько радости в ней, столько и печали, и кому что достанется.

— Успокойся, ата, вот приедет Остон, сыграем свадьбу, Гузель всё забудет с молодым мужем.

— Аллах услышит твои слова, добрый человек!

Гузель подала поднос с восточными сладостями, налила две пиалы чая и поклонилась. Родион остановил её:

— Гузель, я попрошу отца, он разрешит тебе сидеть с нами за одним дастарханом, я так редко вижу тебя и скучаю. Ты мне как сестра, которую я люблю.

Гузель вспыхнула и со слезами посмотрела на Родю:

— Быть вашей сестрой — большая честь для меня.

— Как дела в чайхане, дорогой Алахитдин? — спросил Родя.

— Люди приходят, кушают, пьют чай, благодарят, оставляют немного денег. Слава Аллаху, всё хорошо!

Гузель вышла проводить Родиона. Он вынул конверт и подал ей:

— Сестра моя, скоро зима, тебе надо купить тёплую одежду.

— Мне стыдно брать деньги, ведь я не могу расплатиться с вами.

— Вот закончишь учёбу, станешь большим доктором, будешь меня лечить.

— Я буду молиться, чтобы вы никогда не болели.

— До свиданья, сестра!

Гузель заплакала и едва выговорила:

— До свидания, брат!

Вечером в постели Настёна прижалась и шепнула:

— Родя, скажи, у тебя есть женщина в городе?

— С чего ты взяла? — спокойно спросил муж.

— Вчера от тебя какими-то странными духами пахло, — сказала несмело.

Родя улыбнулся:

— Есть женщина, это дочь моего друга чайханщика, она лечит меня массажем с настоями из трав, потому и запах устойчивый, даже после душа сохраняется. Спи. Других женщин у меня нет.

Незнакомые чувства испытал Бывакин, впервые войдя в свои хлеба. Он давно не видел вызревающего массива и не мог определить, хороший урожай или не очень. Да, по дороге встречались и более привлекательные, чистые, рослые, с заметным колосом. Прошёл краем, боясь входить в глубь хлебов. Улыбнулся: вспомнился Вася Косопятенький, колхозный объездчик, который нещадно гонял ребятишек, если увидел, что они прошли к соседнему колку за ягодой или по грибы прямо через поле. Тут уж не жди, бежали в разные стороны, всё равно кого-то Вася догонял и нежненько пару раз проходился кнутом по спине… Сорвал несколько колосьев, размял, попробовал на зуб, он видел, так делают все. Зерно было мягким и клейким. Прав Владимир Гаврилович, если погода постоит, пару недель надо, чтобы зерно силу взяло.

Три комбайна Ростовского завода пригнали мужики прямо с железнодорожных платформ. Двое суток лежали под ними и ходили вокруг них в железнодорожном тупике, какой-то начальник интересовался, любовался, качал головой, но не гнал. Всё подтянули, проверили, завели моторы, полчаса поработали вхолостую, потом колонной двинулись в сторону родного дома. Жатки и копнители в первый же день увезли на автомашинах.

Сегодня Родион заходил на зерновой склад. Небольшой сортировальносушильный комплекс Горлов унюхал в соседней области, хозяйство разорилось, продавали всё. Он позвонил:

— Надо брать, вещь просто необходимая. И семена подработать дядю не просить, и зерно подсушить, если вдруг непогода.

— Цена? — спросил шеф.

Директор назвал.

— Не уступят? — поинтересовался генеральный.

— Родион Петрович, им отступать некуда, вот-вот назначат конкурсного управляющего, тот, конечно, всё разгонит за бесценок, а мужики под суд, под вечную задолженность перед государством. Как будто специально придумали этих арбитражных наймитов, чтобы экономику гробить. Смотрите, вам решать.

Родион согласился и сразу попросил, чтобы демонтаж вели и наши мужики, а то потом будут бегать, куда эту хреновину, куда ту. Привезли, собрали, опробовали. Горлов очень доволен, с таким тылом можно выходить на уборку.

Хлеб. Огромными волнами, похожими на колебания океана, колышется пшеница. Так было всегда, и дед его, наверное, при единоличной жизни вот так же выходил к полю и ждал, что оно ему даст. И он сейчас, неожиданный хлебороб, случайный крестьянин, полон этих страстей: что даст, что будет? А потом интересная мысль проскользнула: надо Петьку сюда привезти, что он скажет, какие слова у него будут в душе, не на языке даже, при виде этого поля. Ведь и дед по маме тоже крестьянин. А если Петьке по душе придётся (Родион расходился в чувствах и планах) — продам механический заводик, возьму ещё один колхоз, чтобы была настоящая агрофирма. Тогда и скот можно разводить дополнительно, и люди потребуются надёжные.

Чьи-то негромкие голоса прервали его фантазии, он обернулся: по ту сторону машины стояла кучка парней и девчат. Родион провёл рукой по лицу, словно стирая мысли и чувства, подошёл ближе. Ребята недружно поздоровались.

— Родион Петрович! — видно, самая бойкая начала разговор. — Вот сейчас у нас колхоз небольшой, но он же будет расти, правильно?

— Продолжай.

Она улыбнулась:

— А если будет расти, значит, потребуются не только рабочие, но и специалисты. Родион тоже улыбнулся:

— Мыслишь верно. Дальше.

Видя его расположение, девушка осмелела:

— Мы нынче идём в выпускной класс. Весной получим аттестаты. В разные вузы собираемся поступать, кто в педагогический, кто в сельхоз, кто в медицинский. Ведь со временем вам даже программисты-компьютерщики потребуются, правда?

Родион согласился и спросил:

— Твои предложения?

Оказывается, предложения уже обсуждены:

— Заключим с колхозом договор и после окончания вернёмся в село работать.

— Колхоз будет платить вам стипендию? — поинтересовался генеральный директор.

Девушка кивнула:

— Хотелось бы…

Родион Петрович помолчал, посмотрел на ребят: молодые, всё впереди, а вот видишь, решили с родной деревней связать жизнь. Но это надо хорошенько обмозговать:

— Согласен предварительно. Только, ребята, у меня такое воспитание, я даже после устной договоренности требую исполнения обязательств, а подписанный договор — это судьба. Но об этом позже. Думайте, решайте, а я со своими посоветуюсь. Да, а вы все местные?

— Все. Вот это и есть будущий выпускной класс.

Это его разочаровало:

— Негусто.

Боевая девушка и тут не растерялась:

— Ничего, Родион Петрович, пока мы учимся, наши колхозницы нарожают столько детей, что и садик придётся расширять, и школу. Я уж про производство молчу.

Родион засмеялся:

— Поделись, на чём основан твой прогноз?

Она ответила тихонько:

— Только для вас. Наши мамы даже собрались рожать, говорят, хорошая жизнь возвращается.

Разговор с молодёжью взбодрил Бывакина, он понимал, что сильно завидует им, нынешним. Он вспомнил слова Доктора, последний день, они ехали в больницу, ехали медленно, обогнали двух велосипедистов, парня и девушку. Доктор проводил их грустным взглядом и сказал, что отдал бы всё, даже душу дьяволу, если это возможно, чтобы только на несколько минут стать молодым, проехать рядом с этой девушкой на велосипеде и сказать ей те слова, которые обычно говорят молодые люди. Он тогда посмотрел на Родю и улыбнулся: «Ты счастливый, однако этого еще не ощущаешь».

На территории машинной мастерской увидел Горлова, тот махнул рукой, подбежал:

— Родион Петрович, сил моих не хватает. Вот молодые мужчины, не попали в комбайнеры, просятся помощниками, хоть по двое.

Бывакин вышел из машины и с силой хлопнул дверцей:

— Что значит — по двое? Прокатиться с ветерком? А кто будет солому копнить и к базам таскать, кто будет на зерновом складе — там же десятки людей нужны. Командуй, Владимир Гаврилович, чтоб от зубов отскакивало. Раз рявкнул — и нет человека! Мне что, каждому под задницу технику подгонять? И руками будем робить, а вы как думали? Это же хлеб!

— Он всему голова! — подхватил кто-то.

Родион нашёл крикуна и подозвал:

— Запомни: не голова! Это в песне так поётся, ладно, для песни простительно. Только хлеб — это жизнь. Я в карцере первую неделю отсидел, а давали кружку воды и кусочек хлеба, в палец толщиной через булку отрезан. И всё. Так вот, тот хлеб я не ел. Старые зеки учили: соси, сынок, всё в кровь впитается, не умрёшь. А были и такие, в основном из фраеров, ну, попал простой мужик городской или деревенский и что-то натворил на зоне, его туда. Он с дуру утром хлеб сглотит, водой запьёт, утра дождётся, и опять. Через неделю вытащат, а он уже не жилец.

— Родион Петрович, как же вы в тюрьму-то попали? — с испугом спросил мужик.

— А ты у Зины Бородиной спроси, она всё помнит. Я уже забыл, кто меня тогда обидел, забыл, чтобы не захотелось отомстить. Понимаешь, так бывает. Так что хлеб — он насущный, он каждый день нужен, без хлеба человек не сможет прожить.

— Верно, — поддакнул дед Тихон. — Оно и в святой молитве сказано: «Хлеб наш насущный дай нам днесь», стало быть, каждый день.

Родион повернулся к деду:

— Кто — дай? — сурово спросил он.

Дед стушевался под суровым взглядом Бывалого:

— Родя, дак, стало быть, Господь Бог.

Родион ещё жёстче спросил, прямо за грудки взял деда:

— Ну и дал? Что молчишь? Когда мать моя в детстве с голода пухла — дал? Когда ребятишек годовалых закапывали — дал? Нет! И никто никогда не даст, запомните это, мужики. Только мы сами должны вырастить свой хлеб, вот тогда и будет он насущный. Откуда слово это знаю — не могу вспомнить, но оно правильное, и надо работать, только работать. Вы меня трудом поддержите, я ни копейки пока выгоды с колхоза не имею, только вкладываю, и вы вкладывайте свой труд. Тогда станем жить богато и сытно.

Горлов отвлёк его внимание, Родион застыдился своего неожиданного откровения, повернулся к нему.

— Тут вот какое дело. Мужики из соседней деревни приехали, хотят с вами поговорить.

Родион кивнул:

— Пошли, поговорим. У меня сегодня цельный день проповедей, то с молодёжью, то с мужиками, теперь вот гости.

Пять мужиков, сразу видно, что прямо с тракторов, смущённо подали руки, Родион пригласил их в кабинет.

— Кофе пить будете?

— Можно.

Горлов пошёл дать команду готовить кофе на всех.

— Связь надо внутреннюю, Владимир Гаврилович, а то и будете бегать с каждым поручением.

Горлов смутился:

— Сделаем, Родион Петрович, всё руки не доходят.

— Так, мужики, говорите, — попросил Бывакин гостей.

— Мы вот что пришли. У нас две тысячи гектар пашни и сенокосы есть. Скот только дома. Вроде и техники хватает, а сеем свои семена, уж забыли, какой репродукции. Удобрений не можем докупиться. Так же и с химикатами. И вот результат: вы чуть не по целине сеяли, и то хлеб лучше. Предлагаем обговорить какие-то условия, чтобы вместе работать. У вас есть грамотные люди, определят нашу долю, думаем, сработаемся. Да к тому же ещё одно дело. Чеченец у нас поселился, Хамид, не сеет и не пашет, а осенью приезжает и вместе с нами на элеватор, зерно ему в зачёт сдаём.

— Подожди. Вот так молча едешь и отдаёшь? — удивился Бывакин.

— Вот так и едем. А кто в отказ уходит, того ночью забирают и бьют до утра, условия все обскажут, что детей вырежут, жену изнасилуют. Плачет и везёт ему в зачёт.

Родион помолчал, думая что-то своё, потом попросил мужиков приехать через неделю, за это время Владимир Гаврилович у них побывает и расчёты прикинет. Сам сразу поехал в банк, зашёл к управляющему:

— Прошу прощения, я без стука, потому что стучать, в моём понимании, нехорошо. А вопрос вот какой: что за чеченец имеет в вашем банке счёт, откуда получает деньги и куда их перегоняет?

Он тяжело опёрся на стол, тот жалобно скрипнул. Управляющий смутился, но тут же сообразил:

— Родион Петрович, вы же знаете, что такую информацию мы просто так не даём.

— Хорошо. Сколько стоит? — спросил он.

— Что? — не понял банкир.

— Информация, — уточнил гость.

— Вы меня неправильно поняли… — промямлил банкир.

— Я тебя сразу понял. Все документы на стол, иначе я милицию вызову.

Управляющий сник:

— И милиция, и прокурор в курсе, — прошептал он, будто кто-то ещё мог его услышать.

— Опа! — ударил в ладоши Родион. Он чувствовал, как загудела кровь в голове, как напряглись мышцы. — Хорошо-то как! Все бумаги по поступлениям и отправлениям на стол! — и на салфетку, чтобы не царапать лак столешницы, положил пистолет, прикрыв его бумажной папкой.

Со дня открытия счёта ЗАО «Казбек» на нём побывали десятки миллионов рублей, отобранных у крестьян. Все отправления были на счёт фирмы в Ростове.

— Слушай меня, банкир, — Родион закончил знакомство с бумагами. — Отдай документы девочкам, пусть быстро сделают копии. И о нашей встрече забудь. Если я почувствую, что чеченцы забеспокоились, ты умрёшь первым от сердечной недостаточности. И не вздумай предупредить твои правоохранительные органы. Верь только мне, я человек серьёзный.

Банкира трясло:

— Я понимаю. И всё сделаю. Они меня убьют.

Бывалый привычно поправил:

— Они тебя зарежут. Если бы я не был в этом уверен, ты бы уже сейчас умер от разрыва сердца.

Через полчаса Родион уходил из банка с копиями необходимых документов. Ещё через два часа приехали Шура, Володя и Лёха. Решили, что чеченца надо взять тихо, не пугая семью. Пришли вечером, когда стемнело, знали, что он уехал ещё в обед и должен вернуться, потому что гараж не закрыт на замки. Когда подкатила машина и хозяин вышел открывать ворота гаража, Шура мягко его опустил на землю, а Родион глянул в машину, нет ли кого. Открыли ворота, загнали автомобиль, загрузили связанного пленника в багажник и тихонько уехали. В полевом вагончике при свете фонариков выяснили главное: такие руководители ЗАО и ООО сидят в каждом районе, даже по несколько человек.

— Вы напрасно лезете в это дело, тут всё схвачено, сама Москва знает, — зло прохрипел Хамид.

Володя не вытерпел:

— Ты ошибаешься, дорогой, не Москва знает, а несколько московских подонков, купленных вами. Я включил диктофон, называй фамилии и адреса.

— Русская свинья, лучше застрели меня, я всё равно ничего не скажу.

Володя огорчился:

— Напрасно ты так. Застрелить тебя — это подарок. Я тебя буду резать на куски, как вы делали с нашими ребятами там, у себя.

Бывалый сказал:

— Мы должны получить от него информацию. Сам он ничего не стоит. А что потом?

— Родион Петрович, самых жестоких уберём, другим предложим вернуться домой. Свяжемся с ребятами из соседних областей, у них тоже полно гостей, пусть разбираются.

— А власти?

— Мы в своём крае власть.

Коломынцев знал, что ЗАО «Искра» готовят к банкротству, ездил туда сам со специалистами, изучили обстановку, решили соглашаться на банкротство, но найти возможность перехватить недвижимость и часть скота, хотя бы коров. Продажей техники и мясного скота можно было покрыть долги, и тогда нужен надёжный инвестор, найти которого, как рассуждал директор департамента, будет несложно: хозяйство, что называется, «на ходу», технику за зиму можно приобрести, конечно, придётся вложить и бюджетные средства. В общем, Коломынцев был спокоен, и когда ему сообщили, что в Клейбуково чуть ли не восстание, он сразу позвонил главе района Костенко:

— Сергей Григорьевич, что у тебя в Клейбуково? Что за разговоры о восстании, и почему ты до сих пор молчишь?

Глава долго пыхтел в трубку, Коломынцев хотел даже его поторопить, наконец заговорил:

— Там беда, Иван Михайлович, завелись провокаторы, сначала не пустили к документам конкурсного управляющего, потом избили его и вызвали скорую, чтобы увезти. Мне сообщили, я приехал один, с водителем, меня сразу выволокли из машины и привели в клуб. Полный зал народа. Просят, чтобы я объяснил, в чём дело. Я сказал как есть: хозяйство банкрот, пойдёт с молотка.

— Ты что несёшь? С какого молотка? — заорал в трубку Коломынцев. — Мы же договорились, что и как сделать, и налоговая была, и ты был. Кто назначен конкурсным?

Костенко опять долго пыхтел, директор не выдержал:

— Что ты тужишься, как на горшке? Говори толком!

— Иван Михайлович, меня крепко помяли, всё болит.

— Кто помял? — не понял Коломынцев.

— Толпа, провокаторы.

— Кто конкурсный? Что ты тянешь?

— Да вы его знаете. Густомесов.

Коломынцев переспросил:

— Это тот самый, который подвёл под банкротство агрофирму «Луч»?

— Да, это он.

— Как ты мог допустить, чтобы этому жулику дали возможность подержать в руках «Искру»? Кто был на суде? — Коломынцева трясло от гнева. — Ты почему не был на суде, когда решалась судьба крупнейшего в районе хозяйства? Это ты должен был выступить перед судьями с убедительными расчётами по спасению хозяйства при некоторых издержках! Да вы что там, совсем страх потеряли? Ладно, о тебе потом. Что сейчас в селе?

— Не знаю, я отправил милицию, кого-то арестовали, Густомесов звонил, что нашёл покупателей, берут всё хозяйство вместе с долгами. Но народ установил охрану, люди с оружием, ни в склады, ни в гаражи не пускают.

— И правильно делают. Губернатору докладывал?

— Нет, честно говоря, Иван Михайлович, боюсь.

— Ну, тебе уже бояться нечего, с должности ты вылетишь в любом случае, — положил трубку и тут же нажал кнопку вызова губернатора.

— Макар Устинович, я к вам по поводу Клейбуково.

Зенов встретил хмуро, пожал руку, кивнул на стул. Иван заметил, что на столе бумага с титулом арбитражного суда.

— Вот, изучаю механизм передела собственности. Ты мне докладывал одно, цифры под рукой, в суде всё идёт по-иному. Сумма долгов перед бюджетом завышена в два раза, документ заверен налоговой инспекцией. Баланс перевран, стоимость основных средств занижена процентов на тридцать. И так далее, и так далее. В результате суд принимает решение о начале процедуры банкротства и назначает своим доверенным лицом этого жулика Густомесова. Я только что разговаривал с председателем суда, тот мне сразу о независимости. Помешались на том, что никто не может им морду набить. Говорю конкретно об «Искре». Что-то промямлил, потом предложил связаться с судьёй Набиулиной, она рассматривала дело. И что? С порога: «Если есть основания для обжалования — пожалуйста. Но решение уже вступило в силу и исполняется». Ты понял: она даже знает, что исполняется.

— Макар Устинович, я немедленно еду в Клейбуково.

Зенов его остановил движением руки:

— Нет. Оставайся на хозяйстве, дел много, я поеду. Там сразу надо решать по главе. Твой Гультяев, начальник сельхозуправления, потянет?

Коломынцев помялся:

— Отдавать жалко, хороший парень, а что потянет… Кстати, а он почему на суде не был? Неужели испугался? Да быть не может!

Губернатор кивнул:

— Уже выяснил. Он попал в больницу, упал с лошади, ключицу сломал и руку вывихнул.

— Любитель, знаю. И лошади у него красивые. Я сам сильно любил по молодости… — вздохнул Коломынцев.

— Так. Выеду рано утром. Предупреди всех в Клейбуково, чтобы к девяти часам были на месте, все действующие и бездействующие. Иди работай.

Иван дошёл до дверей, остановился:

— Макар Устинович, охрана должна быть с вами.

— Не придумывай, Иван Михайлович, к своим людям еду.

— Не отступлю. Только с охраной!

— Ладно, иди уже. Возьму своих.

Внизу Коломынцев зашёл в блок охраны, поздоровался с ребятами, прошёл в кабинет начальника. Всё ему рассказал. Новый человек на должности, майор быстро сориентировался и предложил следом за машиной охраны губернатора направить машину УФСБ, даже пообещал сам решить этот вопрос и доложить. Понятно, что Зенов не должен знать и видеть эту машину, если не будет необходимости в дополнительных мерах.

Клейбуково встретило губернатора пустотой улиц и большим скоплением людей на площади у дома культуры. Майор дал команду второй машине встать в сторонке. Зенов вышел, водителю и начальнику охраны велел остаться. Подошёл, всем сразу сказал «Здравствуйте!» и спросил:

— Кто-нибудь один из самых активных и толковых — расскажите мне, что у вас произошло за последние дни.

Вперёд вышел уже немолодой человек, лицо его показалось знакомым.

— Мы с вами раньше встречались?

— Было. В прошлом году, когда у нас ещё всё нормально было, я больше всех зерна намолотил, у меня комбайн «Дон». А вы мне на областном совещании холодильник подарили.

— Вспомнил. Имя назовите.

— Удилов Анатолий Михайлович.

— Рассказывайте.

Удилов с волнением начал говорить:

— Приехали люди нерусской нации, с ними человек, предоставил документ, что он назначен по ликвидации бывшего колхоза, а теперь ЗАО «Искра». А также директор ЗАО Сараев, которого собранию навязал глава района Костенко. Он тогда крестьян пугал: не примете Сараева — ничего не получите, никакой поддержки. А при Сараеве расцветёте. Потом зачитали решение суда, вроде как всё распродать в погашение долгов. У меня жена в бухгалтерии работает, говорит, что долги есть, но не столько. Люди просят эту бумагу из суда, но никто не даёт. Тогда народ заявил, что ничего не даст из хозяйства. Густомесов со своими людьми бросился было в контору, но их не пустили, кто-то сбил его с ног и попинал. Тогда вступился глава района, заявил, что вызвал милицию и всех зачинщиков арестует. Когда приехала милиция, народ шарахнулся, и Костенко упал, по нему пробежала толпа. Милиции никого не отдали, те ни с чем и уехали, вместе с ними все гости.

— Спасибо, Анатолий Михайлович, — поблагодарил Зенов. — Давайте сделаем перекличку, надо же знать, с кем будем говорить. Костенко? Так. Густомесов? А директор ЗАО «Искра»? Здесь? Тогда, товарищи, пройдем в зал, Анатолий Михайлович, поставьте в дверях контроль, чтобы не члены коллектива не вошли и не мешали нам работать.

— Товарищ губернатор, эти люди заинтересованные, они должны принимать участие в собрании, — Густомесов подошел поближе. Зенов тихо его спросил:

— Ты почему до сих пор на свободе? И как пролез в банду арбитражных бандитов? Обещаю, я о тебе лично позабочусь. И не смей называть меня товарищем!

Пока рассаживались в зале, Зенов поднялся на сцену и приказал девушкам убрать все стулья, кроме одного, сам отодвинул огромный стол президиума под одобрительный гул зала и вынес из-за кулис маленький журнальный столик. Клубный паренёк ловко поставил перед ним микрофон, второй на штативе установил перед сценой. С высоты сцены Зенов увидел начальника своей охраны и еще несколько человек явно из его команды, но незнакомых.

— Начнём работу. Приглашаю к микрофону директора ЗАО «Искра» господина Сараева.

Тот крикнул с места:

— А я слова не просил.

— А мы вам даём не слово, а вопросы. Выходите, помогите ему, кто поближе.

Сараев был явно испуган, судорожно вытирал пот со лба.

— Дайте объективную характеристику сегодняшнего экономического состояния хозяйства.

Сараев вытащил из кармана пиджака бумаги и стал называть цифры, полностью совпадающие с теми, что были в постановлении арбитражного суда. Зенов его остановил:

— Объявляю собранию: эти цифры — ложь, которую придумали махинаторы, чтобы прибрать к рукам производство. Есть тут работники учёта, кто владеет настоящей информацией?

К микрофону вышла женщина, представилась губернатору:

— Я Удилова Клавдия Афанасьевна, жена Анатолия Михайловича.

— Замечательный у вас муж, Клавдия Афанасьевна, честный и порядочный человек. Докладывайте.

— Товарищи, всё, что наплёл здесь Сараев, — грязная ложь. Они переделали баланс, подделали подписи и поставили печати на фальшивку. На основании этой фальшивки нас признали банкротами и сейчас собираются продать вон той компашке чеченцев или дагестанцев, которые уже третий день ржут над нами, как над своими рабами. Но не бывать этому!

— Не бывать! — эхом отозвался зал. Зенов даже вздрогнул, не ожидал такой реакции.

— Сараев, сядьте на место, скоро привезут ордер на ваш арест, поедете с нами в следственный изолятор ФСБ.

В зале наступила испуганная тишина. Милиция — это вроде понятно, а ФСБ — это же почти КГБ. Зенов заметил, что Густомесов встал и начал пробираться к выходу.

Он шепнул в микрофон связи с охраной:

— Аркадий, Густомесова не выпускать, он нам нужен.

Никто не придал значения, что Густомесов прогулялся и вернулся на своё место.

— Господин Густомесов, к микрофону. Объясните людям, как вы, вчерашний подследственный по делу о развале агрофирмы «Луч» в Ильинском районе и не посаженный в тюрьму только из-за несовершенства наших законов, попали в конкурсные управляющие по банкротству этого хозяйства?

Густомесова такими вопросами не смутишь, он отвечал уверенно и нагло:

— Странные вопросы вы задаёте, господин губернатор. Суд меня оправдал полностью. Поскольку я имею опыт руководящей работы, прошёл обучение и получил право проводить конкурсы по реализации имущества должников-банкротов, каковым является сегодня ЗАО «Искра».

— Садитесь пока, — махнул рукой Зенов. — Товарищи, я хочу поблагодарить вас за активные жизненную и гражданскую позиции. Как нам сегодня этого не хватает! Вот такие подлецы, как Сараев и Густомесов, при молчаливом согласии или даже материальной заинтересованности таких руководителей, как бывший глава района Костенко, угробили в области десятки хозяйств, которые можно было ещё спасти. Вот и к вашему хозяйству применили высшую меру, а могли назначить кризисного управляющего, желательно, по согласованию с органами власти, чтобы это не была копия Густомесова, и мы общими усилиями преодолели бы трудности, которые не являются фатальными, ну, смертельными, проще говоря. Костенко от должности освобождён, будет находиться под подпиской о невыезде пока как свидетель. Главу назначим прямо сейчас. Товарищ Гультяев, вы здесь?

— Да.

— Проходите к микрофону. Я предлагаю вам возглавить район. У вас есть возражения?

— Нет.

— Какой молодец, всё коротко и ясно. Поздравляю. Назначение будет подписано сегодня же, но к работе приступайте сразу. Так. Подвезли необходимые документы на задержание Густомесова и Сараева. Пакуйте их, ребята. Обращаюсь к залу: будьте бдительны. Мы пришлём наряд милиции для охраны объектов, но и ваш контроль нужен. Продолжайте работать. Ваши проблемы будут решены, это я обещаю. И бюджет поможет хозяйству. Главное, что у вас, у крестьян, есть желание коллективно работать на родной земле. А результаты будут. У нас в области есть отличный маяк — агрофирма «Труд», которую создал товарищ Бывакин.

— Слышали.

— Знаем.

— Аж завидки берут.

Зенов позвонил Коломынцеву:

— Иван Михайлович, всё решилось нормально. Хочу тебя порадовать: твоё с Бывакиным детище в пример приводили, радовались, завидовали. Сможем мы дальше по этому пути, что скажешь?

Коломынцев помолчал, успокоился:

— Нет у нас с тобой, дорогой Макар Устинович, другого пути, и у деревни нашей нет. Так что должны смочь. Не впервой.

— Папка, а твоя машина может подняться на ту гору? — и Петька указал на выступ, когда-то тоже привлекавший Родю и его друзей. Через село отступали колчаковцы во время Гражданской войны. Деваться им было некуда, красные настигали, и побитые роты вынуждены были сбиваться к единственному мосту через полноводный Ишим. Они прошли село, на площадке церковной колокольни установили пулемёты, но красные командиры дали команду ударить по церкви прямой наводкой. Выстрел получился удачный, пулемёты вместе с дубовыми плахами перекрытия и останками несчастных солдатиков сдуло с колокольни. Основная часть окопалась на Горе, так называли крутое возвышение, тянущееся издалека и уходившее в другую сторону. Видно, стрельба тут была, потому что ребятишки рыли и находили полуистлевшие патроны, иногда даже с пулями.

— Поднимемся, сынок, только с другой стороны.

Он отъехал с полкилометра, помня, что тут должен быть боковой подъём: в лоб ни одна лошадь не смогла бы утянуть даже пустую телегу. Направились к выступу, и вот оно, родное село, как на ладони. Несколько новых улиц, школа, дом культуры, детский сад. Между селом и Горой — огромный сад, приехала агроном-садовод, Горлов и предложил: какой смысл её переучивать, не проще ли поручить дело по профессии? Конечно, всё это влетело в копеечку, зато сейчас во всём районе торгуют бывакинскими яблоками, грушами и сливами. А по ту сторону села — речка Сухарюшка, названная в честь деда Артамона Сухарева, жившего на берегу и в большеводье спасшего пятерых ребятишек, выкурнувшихся из лодки на водовороте. Сам старик не выдержал, последнего выпихнул на берег и умер. Такова легенда, но Родион поручил учителям истории, и они нашли в архиве церковную книгу, где есть запись об отпевании раба божьего Артамона, «положившего жизнь за души невинных отроков на воде». Большой участок земли, окаймлённый речкой, разработали и устроили огород, тут арбузы, огурцы, лук и чеснок, капуста и морковка, редька, каляга и много всего. Осенью машины из города приходили и забирали всё подчистую, только себе в склады женщины успевали уложить запасы. Особого дохода сад с огородом не приносили, но славу агрофирме «Бывакинская» создавали на всю округу.

Родион долго не мог привыкнуть к новому названию своего хозяйства. Несколько лет подряд присоединялись соседние деревни, росла пашня, строили новые фермы. Напрасно его пугали, что народ обленился, работать ни за что не будет, а только красть. Было и воровство, только сами рабочие ловили и нещадно били тунеядцев. На очередном собрании слово попросил приехавший в гости Иван Михайлович Коломынцев:

— Дорогие мои соседи и коллеги по крестьянскому делу. Я восхищаюсь вашей работой и достижениями. Я восхищаюсь своим давним товарищем Родионом Петровичем. Ведь, кроме агрофирмы, он ещё и семью свою укрепляет, полюбовался сегодня и на супругу его Анастасию Васильевну, и на двух сыновей, и на дочек-двойняшек. Всё у него получается! А я вам скажу, почему. Потому что он не ждал подачки от государства, а продал то, что имел в городе, два завода продал, которые из руин поднимал, и я тому свидетель. Всё вложено в землю, скот и технику, во всё, что приносит сегодня прибыль хозяйству. Да и то, что нарабатывает его строительный комплекс, не в швейцарских банках, а в жилых домах, которые вы впервые после советской власти получаете бесплатно, в тех ста путёвках, по которым каждый год лечитесь в лучших санаториях. Я был в вашем доме-интернате для престарелых — не в каждой семье о стариках так заботятся. И всё это создано вами, дорогие товарищи, под руководством Родиона Петровича Бывакина. Вот он, мой товарищ, сидит в первом ряду вместе с женой и верными соратниками. Я его не предупреждал и согласия не спрашивал, знаю, что он категорически бы мне запретил и даже не пустил бы на это собрание. От всей души и от чистого сердца вношу предложение переименовать ваше хозяйство в агрофирму «Бывакинская».

В зале несколько мгновений стояла тишина, потом ударили аплодисменты, молодёжь прыгала в задних рядах и скандировала: «Бы-ва-кинская! Бы-ва-кинская!». В зале кричали: «Правильно», «Заслужил!», «Голосуйте!». Владимир Гаврилович постучал о графин, требуя тишины, но перед залом встал Родион Бывакин.

— Земляки, друзья мои, вы знаете, как я отношусь ко всякого рода почитаниям, не зря и сегодня половина работников, кто постарше, так и зовут меня Родей. И это нормально. Иван Михайлович внёс серьёзное предложение, его с бухты-барахты не примешь. Я бы просил пока отказаться, а дальше видно будет. Поймите, мне будет неловко от такой чести!

Зал молчал. Встал Сёма Бородин, рядом с ним Зина, Катерина Ивановна, Веня Брезгин, дед Тихон. Семён крикнул:

— Родион Петрович, наш дорогой Родя! Пусть стыдятся те, кто довёл деревню до такой степени, что хуже некуда. Мы же видим, как живут в других местах, к нам на экскурсии приезжают, говорят, что мы при коммунизме живём. Так что не журись, Родион Петрович, имя твоё надо прилепить к колхозу, это не тебе честь, а нам, кого ты из дерьма вытащил. Председатель, ставь ребром: кто за Бывакина?

Горлов ничего не успел сказать, лес рук взметнулся над залом, а потом долго ещё гремели аплодисменты. Настёна плакала, Родя огромным усилием воли сдержал рыдания…

С выступа было видно на много вёрст на все три стороны. И везде колыхались хлеба, могучие, высокие, полные сил и энергии. Родя усадил сына, заехал домой за Настёной, Ванюшкой и Фешей с Варей. Сына назвал в память о Докторе Иване Александровиче Бачурине, дочерей в честь мамы и той самой Вари, о которой Настя только догадывалась. Поехали в поле, Родя нарезал ножом сноп, дети сорвали по колоску, Настя тоже, всё сложили вместе и стянули тугой алой лентой. Этот сноп Родион Петрович Бывакин, бывший зек, народный мститель и крестьянин, верный земле, на которой родился, поставит у себя в деревенском доме на самом видном месте.

Хлеб. На каждый день. И на всю жизнь.

Ольков Николай Максимович

Родился в 1946 г. в селе Афонькино Тюменской области. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького.

Автор двух десятков повестей, многих рассказов. Произведения печатались в журналах «Подъем», «Берега», «Новая Немига» (Беларусь), «Бийский вестник». Книги издавались в Москве, Кургане, Омске, Вологде, Екатеринбурге, Тюмени. В Беларуси в издательстве «Четыре четверти» в 2024 г. вышла книга «Чистая вода».

Отдельные произведения отмечены всероссийскими премиями, в том числе «Имперская культура» и имени В. И. Белова.

Живет в селе Бердюжье Тюменской области.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.