Верный садовник

Глава 17

Старым двухмоторным «Бичкрафтом», зафрахтованным ООН, управляли пятидесятилетний капитан из Йоханнесбурга и второй пилот — африканец, крупного телосложения, с бакенбардами. На каждом из девяти продавленных сидений лежала белая картонная коробочка с ленчем. Взлетали они из аэропорта Уилсона, неподалеку от кладбища, на котором похоронили Тессу, и Гита, выглядывая в иллюминатор и гадая, сколько еще они будут стоять на взлетной полосе, пыталась разглядеть ее надгробный камень. Но видела только серебристую траву, пастуха в красных развевающихся одеждах, который стоял на одной ноге, приглядывая за козами, да стадо газелей, пасущихся под затянутым дождевыми облаками небом, Гита пыталась засунуть дорожную сумку под сиденье, но она туда не влезла, и теперь ей приходилось сидеть раздвинув ноги, освободив место для сумки. В салоне стояла жуткая жара, и капитан уже предупредил пассажиров, что система кондиционирования включится только после взлета. В отделении на «молнии» лежали материалы, присланные организаторами семинара, чистый блокнот и документы, подтверждающие, что она — представитель английского посольства в КПЭДП. В основном отделении — пижама и смена одежды. «Я делаю это для тебя, Джастин. Я иду путем Тессы. Мне нет нужды стыдиться неопытности или двойственности своего положения».

Заднюю часть салона занимали тюки с листьями мираа, обладающими легким наркотическим эффектом, но разрешенными к потреблению, а потому очень ценившимися у племен, обитавших на севере. Горько-сладкий запах мираа постепенно заполнял салон. Впереди сидели четверо заматерелых сотрудников одного из агентств гуманитарной помощи. Двое мужчин, две женщины. Может, мираа везли они. Она завидовала их уверенному виду, истрепанной одежде, немытой коже. Упрекнула себя за то, что они ничуть не старше ее. Ей бы очень хотелось забыть многое из того, чему ее учили, скажем, правила хорошего тона, усвоенные еще в монастыре, заставляющие сдвигать пятки вместе, когда она здоровалась со старшими. Она заглянула в коробку с ленчем, обнаружила там два сэндвича, яблоко, шоколадный батончик и пакет с соком. Она практически не спала ночью, ужасно хотелось есть, но чувство приличия запрещало ей вгрызться в сэндвич до взлета. Прошлым вечером ее телефон разрывался от звонков с того самого момента, как Гита вернулась домой.

Звонили друзья, чтобы выразить свое возмущение, вызванное известием о том, что Арнольда объявили в розыск. Никто, разумеется, не верил в его виновность. Служба в посольстве заставляла ее играть в этих разговорах роль умудренной опытом женщины, хорошо знакомой с интригами, которые плетутся в коридорах власти. После полуночи, несмотря на смертельную усталость, она решилась на отчаянный шаг, после которого пути назад уже не было. При удаче она могла покинуть ничейную землю, где пряталась последние три недели. Она порылась в старом латунном ларце, где держала всякие мелочи, и достала листок бумаги, который спрятала там. «Позвони нам по этому телефону, Гита, если решишь, что хочешь вновь поговорить с нами. Если нас не будет, оставь сообщение, и один из нас свяжется с тобой в течение часа, обещаю». Ей ответил агрессивный мужской африканский голос, и она подумала, что набрала не тот номер.

— Я бы хотела поговорить с Робом или Лесли.

— Ваша фамилия?

— Я бы хотела поговорить с Робом или Лесли. Есть кто-нибудь из них?

— Кто вы? Назовите вашу фамилию и немедленно скажите, какое у вас дело.

— Я бы хотела поговорить с Робом или Лесли.

Трубку бросили на рычаг, и она поняла, что, как и подозревала раньше, и с этой стороны помощи ждать не приходится. Она осталась одна. Ни Тесса, ни Арнольд, ни мудрая Лесли из Скотленд-Ярда не освободят ее от ответственности за собственные действия. К родителям, пусть она их и обожала, обращаться не имело смысла. Отец, адвокат, выслушал бы ее показания и заявил, что, с одной стороны, вроде бы да, но, с другой, вроде бы нет, и пожелал бы получить объективные доказательства, подтверждающие столь серьезные обвинения. Мать, врач, сказала бы: «Ты переутомилась, дорогая, пойди домой и прими что-нибудь успокаивающее». С этой мыслью она включила свой лэптоп, в полной уверенности, что он ломится от криков боли и негодования Арнольда. Но, как только вышла в Интернет, дисплей мигнул и потух. Она попробовала перезагрузить компьютер, выключила, включила снова. Безрезультатно. Позвонила двум приятелям, выяснила, что с их компьютерами все в порядке.

— Bay, Гита, ты поймала один из этих вирусов с Филиппин или из другого места, где ошиваются эти кибер-кретины! — в голосе приятеля слышалась зависть: и тут Гите удалось выделиться.

Может, и поймала, согласилась она, и спала плохо, жалея об утерянных электронных письмах, полученных от Тессы, которые она не распечатывала, а предпочитала читать на экране, где, как ей казалось, они были более живыми, близкими к Тессе.

«Бичкрафт» все не взлетал, поэтому Гита, по своей привычке, задумалась о важных жизненных проблемах, избегая, правда, самой важной: что она здесь делает и почему? Пару лет тому назад, в Англии (этот период она называла «Эра до Тессы») она сходила с ума от несправедливостей, реальных и вымышленных, с которыми ей, индо-англичанке, приходилось сталкиваться каждый день. Она видела себя нежизнеспособным гибридом, получерной девушкой, ищущей бога, полубелой женщиной, вознесенной выше черных. Днем и ночью, бодрствуя и во сне, она хотела знать, какое место отведено ей в мире белых, куда ей направить свои честолюбие и гуманизм, должна ли она продолжать учиться танцам и изучать музыку в лондонском колледже, в который поступила после Эксетера, или, следуя примеру родителей, выбрать одну из их профессий.

Наверное, только этой неопределенностью объяснялось ее импульсивное решение сдать экзамен для поступления на службу в Министерство иностранных дел. Поскольку политика ее никогда не интересовала, экзамен она благополучно провалила, но ей посоветовали сдать его еще раз через два года. И, каким-то образом, решение сдавать экзамен, пусть успеха она и не добилась, привело Гиту к тому, что она предпочла присоединиться к Системе, вместо того чтобы оставаться вне ее и совершенствовать свои артистические способности.

Чуть позже, навещая родителей в Танзании, она попыталась, опять же импульсивно, устроиться вольнонаемной в английское посольство, выдержала конкурс и поступила на работу. Если б она этого не сделала, то никогда бы не встретила Тессу. Никогда бы, об этом она думала сейчас, не оказалась на передовой, где и намеревалась остаться, сражаясь за то, во что верила, пусть ее идеалы не отличались оригинальностью: правда, терпимость, справедливость, ощущение красоты жизни и болезненное неприятие их противоположностей, но, главное, вера привнесенная родителями и поддержанная Тессой, в то, что саму Систему должно заставить уважать эти ценности, или она не будет иметь права на существование. Вот эта цепочка умозаключений и вернула Гиту к главному вопросу. Она любила Тессу, любила Блюма, по-прежнему любила Джастина, если уж говорить откровенно, чуть больше чем… эту мысль она отогнала. И работа в рамках Системы не обязывала принимать за правду ложь, которой Система потчевала ее, как это было вчера, в разглагольствованиях Вудроу. Наоборот, эта работа обязывала ее отторгать ложь, возвращать Систему на путь истинный, на сторону правды. То есть Гита с чувством глубокого удовлетворения наконец-то разобралась, что она здесь делает и почему. «Лучше быть внутри Системы и бороться с ней, — говорил ее отец, бунтарь по убеждениям, — чем вне Системы и гавкать на нее».

И Тесса, вот здорово, рассуждала точно так же.

«Бичкрафт» задрожал, как старый пес, рванулся вперед, оторвался от земли. В маленький иллюминатор Гита увидела под собой Африку: трущобные города, стада бегущих зебр, цветочные фермы около озера Найваша, национальные парки Абердэр и Маунт-Кения, показавшиеся на горизонте, желто-коричневый буш под крылом. Самолет вошел в слой дождевых облаков, в салоне сразу потемнело. Но темнота тут же сменилась ярким солнечным светом, и одновременно что-то взорвалось слева от Гиты. Без предупреждения самолет завалился набок. Коробки с ленчем, рюкзаки, дорожная сумка Гиты пришли в движение. Завыла сирена, замигали красные лампочки. Все молчали, за исключением старика-африканца, который вдруг загоготал и воскликнул: «Мы любим тебя, господи, и не забывай об этом!» Напряжение в салоне спало, другие пассажиры нервно рассмеялись. Самолет, пусть и не совсем, но выровнялся. Гудение двигателей стало заметно тише. Второй пилот листал толстый том инструкций. Капитан обернулся к пассажирам. Его перекошенный рот находился под тем же углом, что и крылья.

— Как вы заметили, дамы и господа, один двигатель вышел из строя. Сие означает, что мы возвращаемся в Уилсон, чтобы заменить его.

«Я не боюсь, — отметила Гита, весьма довольная собой. — До смерти Тессы такое случалось с другими людьми. Теперь случается со мной, и я знаю, как вести себя в подобных ситуациях».

Четырьмя часами позже она стояла на бетоне аэропорта в Локикоджио.

— Ты — Гита? — Девушка-австралийка перекрикивала рев авиационных моторов и крики людей, встречавших других пассажиров. — Я — Джудит. Привет!

Высокая, с румянцем во всю щеку, радостная, она носила мужскую шляпу и футболку с надписью «Объединенная чайная компания Цейлона». Они обнялись, мгновенно став подругами. Белые транспортные самолеты ООН взлетали и садились, белые грузовики приезжали и уезжали, солнце обжигало, от паров авиационного топлива слезились глаза. Ведомая Джудит, Гита втиснулась на заднее сиденье джипа между мешками с почтой и пристроилась рядом с вспотевшим китайцем в черном костюме. Другие джипы во главе колонны грузовиков проехали мимо, к только что приземлившемуся транспортному самолету.

— Она была прекрасной женщиной! — крикнула Джудит с переднего сиденья. — Очень целеустремленной! — вероятно, говорила о Тессе. — Почему кому-то захотелось арестовать Арнольда? Это же глупость! Арнольд и мухи бы не обидел. Ты остаешься на три ночи, так? Из Уганды на наш семинар прилетела целая толпа.

«Джудит находится здесь, чтобы кормить живых, а не мертвых», — думала Гита, когда джип миновал ворота и выехал на шоссе. Они проехали мимо скопища баров и лавчонок. На указателе, прибитом на высоком столбе, Гита прочитала: «Пиккадилли — там». Впереди поднимались бурые холмы. Гита сказала, что хотела бы прогуляться по ним. Джудит ответила, что оттуда она бы не вернулась.

— Дикие животные?

— Люди.

Они подъехали к лагерю. На площадке у ворот, в красной пыли, дети играли в баскетбол. Сетку кольца заменял белый продуктовый мешок. Джудит привела Гиту в регистрационную палатку, где ей выдали пропуск. Расписываясь в регистрационной книге, Гита как бы невзначай пролистала несколько страниц и нашла нужную ей запись:

В лагере они зарегистрировались в один и тот же день.

— У прессы был праздник, — прокомментировала Джудит. — Рубен брал с них по пятьдесят американских долларов за снимок, наличными. Восемьсот баксов, восемьсот наборов, состоящих из альбома для рисования и цветных карандашей. Рубен полагает, что теперь в племени динка появятся два Ван Гога, два Рембрандта и один Энди Уорхол.

Гита вспомнила, что Рубен — легендарный начальник лагеря. Конголезец. Друг Арнольда.

Они шли по широкой улице, обсаженной цветущими деревьями. Над кронами тянулись провода, за деревьями выстроились выкрашенные белой краской тукулы с крышами из пальмовых листьев. Поджарый англичанин, по виду — школьный учитель, прокатил мимо на старомодном велосипеде. Увидев Джудит, зазвонил в звонок и помахал ей рукой.

— Душевые и туалеты — по другую сторону дороги, первое заседание завтра в восемь утра, встречаемся у двери бунгало тридцать два, — сообщила Джудит, вместе с Гитой войдя в отведенный ей тукул. — Баллончик со спреем от москитов у кровати, советую воспользоваться и сеткой. Придешь в клуб выпить пива перед обедом? Гита кивнула.

— Ладно, только не теряй бдительности. Некоторые парни очень голодные, только что вернулись из полевых экспедиций.

— Кстати, тут есть женщина по имени Сара, — как бы между прочим заметила Гита. — Вроде бы она сдружилась с Тессой. Если она в лагере, мне бы хотелось поздороваться с ней.

Она распаковала вещи и, взяв полотенце, мыло и губку, смело пересекла улицу. Прошел дождь, прибив пыль, летящую с аэродрома. Опасные для жизни холмы стали черно-зеленоватыми. Пахло керосином и пряностями. Гита приняла душ, вернулась в тукул, села за маленький столик, разложила на нем материалы семинара и, уже вспотев, углубилась в проблемы самообеспечения потребителей гуманитарной помощи.

Клуб «Локи» тоже укрывала от непогоды крыша из пальмовых листьев. Стойку бара украшали картины из жизни джунглей, на белой стене, которая служила экраном для видеопроектора, желающие следили за перипетиями давнишнего футбольного матча, динамики изрыгали африканскую танцевальную музыку. То и дело вечерний воздух разрывали радостные вопли: сотрудники гуманитарных организаций, приехавшие издалека и давно не видевшиеся, приветствовали друг друга на разных языках, обнимались, целовались, соприкасались щеками и уходили рука об руку. «Этот клуб мог бы стать моим храмом, — думала Гита. — Эти люди — моими братьями и сестрами. Тут нет ни классов, ни сословий, здесь все равны, независимо от цвета кожи, у них есть цель жизни, они молоды и беззаботны. Я могла бы быть одной из них. Так, может, перевестись в Локи и ступить на путь к святости? Болтаться вокруг самолетов, наслаждаться романтикой, впрыскивать в кровь адреналин опасности? Зачеркнуть знак равенства между сексом и браком, окунуться в кочевую жизнь, в которой нет места постоянству связей? Никакого тебе сидения в офисе от сих и до сих, зато всегда под рукой травка! А еще слава и парни, которые ждут тебя по возвращении из экспедиции, деньги и еще больше парней по возвращении к цивилизации! Кто хочет большего?

Я.

Я хочу понять, кому вообще понадобилось все это безобразие. И почему нужда в нем не отпала и теперь. Я хочу набраться смелости и вслед за Тессой сказать: „Локи смердит. Права на существование у него не больше, чем у Берлинской стены. Это монумент провалу дипломатии. Какой смысл держать на ходу дорогостоящую машину „Скорой помощи“, если наши политики ничего не делают для предотвращения несчастных случаев?“»

Ночь упала мгновенно. Желтые фонари заменили солнце, птицы замолчали. Потом возобновили прерванную болтовню, поубавив громкости. Она сидела за длинным столом, через три человека от Джудит, которая одной рукой обнимала антрополога из Стокгольма. Думала о том, что ощущения у нее те же, что и много лет тому назад, когда она в первый раз пришла в монастырскую школу, правда, в монастырской школе не пили пива, за одним столом не сидели симпатичные молодые люди, съехавшиеся со всего мира, а их глаза не оценивали твой сексуальный потенциал и доступность. Она слушала рассказы о местах, где никогда не бывала, об экспедициях, таких опасных, что по коже бежали мурашки, приходя к выводу, что никогда бы не справилась с трудностями, которые пришлось преодолеть рассказчикам. В этот момент слово взял крепкий широкоплечий янки из Нью-Джерси, которого звали Хэнк-Ястреб. Согласно Джудит, в свое время он был боксером и ростовщиком, но предпочел преступному миру работу в гуманитарной организации. Он рассказывал о суданских группировках, воюющих между собой на территориях, примыкающих к Нилу. О том, как одни пресмыкаются перед вторыми, как третьи метелят четвертых, уничтожая мужчин, воруя женщин и скот, внося свою лепту в два миллиона жертв бессмысленной гражданской войны, сотрясающей Судан. Гита маленькими глотками пила пиво и не забывала улыбаться Хэнку-Ястребу, потому что его монолог обращался непосредственно ей, во-первых, как новенькой, во-вторых, с расчетом на более близкое знакомство. Поэтому она облегченно вздохнула, когда из темноты материализовалась полная африканка неопределенного возраста в шортах, кроссовках и кепке лондонского уличного торговца фруктами, хлопнула по плечу и прокричала: «Я — Сара-Суданка, милая, а ты, должно быть, Гита. Никто не говорил мне, что ты такая красотка. Пойдем и выпьем чашечку чая, дорогая», — и без дальнейших церемоний повела ее к тукулу, очень похожему на пляжную кабинку, с односпальной кроватью, холодильником и книжным шкафом, забитым классиками английской литературы, от Чосера до Джеймса Джойса.

Они сели на крошечной веранде, глядя на звезды и отгоняя москитов, в ожидании, пока закипит чайник.

— Я слышала, они собираются арестовать Арнольда, — сказала Сара-Суданка после того, как обе отдали должное памяти Тессы. — Что ж, логичный ход. Если хочется скрыть правду, прежде всего надо дать людям другую правду, чтобы они сохраняли спокойствие. Иначе они начнут думать, а вдруг от них прячут истинную правду, а это кое-кому может и не понравиться.

«Школьная учительница, — решила Гита. — Или гувернантка. Привыкла излагать свои мысли и повторять их невнимательным детям».

— После убийства приходит черед заметания следов, — продолжала Сара все с той же учительской назидательностью. — И мы не должны забывать, что хорошо замести следы гораздо труднее, чем плохо убить. Совершив преступление, еще можно выйти сухим из воды. А заметая следы, гораздо легче оказаться за решеткой. Ты прикрываешь одну улику, потом выскакивает другая. Прикрываешь ее. Поворачиваешься, а первая уже вылезла. Снова поворачиваешься и видишь, что третья торчит, словно камень из песка, неоспоримая, как тот факт, что Каин убил Авеля. Только зачем я тебе все это говорю, дорогая? У меня такое ощущение, что мы говорим не о том, что тебя интересует.

Гита начала уклончиво. Джастин, мол, пытается восстановить картину последних дней Тессы. Хочет убедиться, что ее последний визит в Локи принес желанные результаты. Не может ли Сара сказать, как прошло выступление Тессы на семинаре по правам женщин? Сделала ли Тесса доклад, рассказав о том, что ей известно о борьбе за равноправие женщин Кении? Не знает ли Сара чего-то особенного, случившегося во время семинара, о чем следовало бы сообщить Джастину?

Сара слушала ее, кивая головой, поблескивая глазами, пила чай, большой рукой отгоняла москитов, не забывая крикнуть проходящим мимо знакомым: «Привет, Дженни. Ты плохая девочка! Чем ты занималась с этим бездельником Санто?»

— Ты собираешься обо всем написать Джастину, дорогая?

Вопрос смутил Гиту. Какая разница, собирается она писать Джастину или нет? На что намекала Сара? В посольстве Джастин стал персоной нон-грата. Неужели и здесь к нему относятся точно так же?

— Я уверена, что Джастин хотел бы, чтобы я ему написала, — признала она. — Но я напишу, если мое письмо успокоит его. Я не буду писать ничего такого, что может причинить ему боль. Я хочу сказать, Джастину известно, что Тесса и Арнольд путешествовали вместе. Весь мир теперь знает об этом. Если между ними что-то и было, он с этим смирился.

— О, между ними ничего не было, дорогая, можешь мне поверить, — Сара хохотнула. — Это все газетные сплетни. Ничего не было. Я знаю это точно. Привет, Эбби, как дела, дорогая? Это моя сестра Эбби. Вот уж у кого мужчин было больше, чем у многих. Она четыре раза выходила замуж.

Скрытый смысл последних фраз Сары, если он и был, ускользнул от Гиты, потому что она пыталась придать лжи хоть минимум правдоподобия.

— Джастин хочет заполнить все пробелы. Узнать максимум подробностей. Чтобы получить насколько возможно полную картину ее последних дней. Я хочу сказать… если ваши слова могут причинить ему боль, я передавать их не буду. Само собой.

— Полную, значит, картину, — улыбнулась Сара, покачала головой. — И что, по-твоему, они здесь делали, дорогая? Слонялись по лагерю, как молодожены? Ничего такого не было и в помине.

— Очевидно, участвовали в работе семинара по правам женщин. Вы ведь тоже принимали в нем участие? Наверное, руководили им. Я не спросила вас, чем вы здесь занимаетесь. А следовало. Извините.

— Не извиняйся, дорогая. Все в порядке. Ты просто еще не освоилась. Не очень-то понимаешь, куда попала, — Сара рассмеялась. — Да, теперь вспоминаю. Была я на этом семинаре. Может, даже руководила им. По очереди с другими. Группа подобралась хорошая, вспомнила. Две умные женщины из Диака, вдова-врач из Авейла, самодовольная, но отзывчивая, несмотря на самодовольство, пара юристов, не помню откуда. Хорошая команда, это точно. Но что эти женщины будут делать по возвращении в Судан, трудно сказать. Зато гадать можно, сколько угодно.

— Может, у Тессы были какие-то дела с юристами? — с надеждой вставила Гита.

— Может, и были, дорогая. Но только многие из этих женщин никогда не летали на самолете. Многим стало нехорошо, они перепугались насмерть, так что нам пришлось взбодрить их, прежде чем они смогли говорить и слушать, а привезли их именно для этого. Некоторые так перепугались, что не могли ни с кем разговаривать, хотели просто вернуться домой, где мужчины вытирали об них ноги. Я всегда говорю, дорогая, нечего лезть в это дело, если боишься неудачи. Совет Сары-Суданки — считай свои успехи и даже не думай о провалах. Ты все еще хочешь расспрашивать меня о семинаре?

Замешательство Гиты усилилось.

— Так она этим и занималась? Помогала им прийти в себя?

— Насчет этого, дорогая, мне ничего не известно.

— Но вы должны хоть что-то помнить. Что она делала? Что говорила? Тессу забыть невозможно, — слова прозвучали грубо, хотя ей этого не хотелось. — И Арнольда — тоже.

— Ну, я не могу сказать, что она внесла лепту в эту дискуссию, дорогая, потому что она в ней не участвовала. Тесса не участвовала в дискуссии. Это я могу сказать точно.

— А Арнольд?

— Арнольд тоже.

— Даже не читала доклад или что-то такое?

— Нет, дорогая. Ни он, ни она.

— Вы хотите сказать, что они просто сидели молча? На Тессу это не похоже. Да и на Арнольда. Сколько времени продолжался семинар?

— Пять дней. Но Тесса и Арнольд не оставались в Локи все пять дней. Редко кто задерживается тут надолго. У всех, кто приезжает сюда, быстро возникает желание поехать куда-то еще. Тесса и Арнольд в этом не отличались от остальных. — Она помолчала, изучающе оглядела Гиту, словно хотела определить, отвечает та каким-то ее требованиям или нет. — Ты понимаешь, о чем я говорю, дорогая?

— Нет. Боюсь, что нет.

— Может, ты знаешь то, о чем я не говорю?

— Я лишь пытаюсь выяснить, что они тут делали. Арнольд и Тесса. В последние несколько дней их жизней. Джастин в своем письме настоятельно просил меня это выяснить.

— Дорогая, ты случайно не взяла с собой его письма?

Гита трясущейся рукой достала письмо из наплечной сумки, которую купила специально для этой поездки. Сара унесла его в тукул, чтобы прочитать под свисающей с потолка лампочкой, постояла, задумавшись, прежде чем вернуться на веранду и опуститься на стул. По выражению лица чувствовалось, что она в замешательстве.

— Ты собираешься что-то мне сказать, дорогая?

— Если смогу.

— Тесса сама говорила тебе, что она и Арнольд едут в Локи на семинар по правам женщин?

— Это они говорили нам всем.

— И ты ей поверила?

— Да. Мы все поверили. И Джастин. До сих пор верим.

— И Тесса была твоей близкой подругой. Как я слышала, чуть ли не сестрой. Но при этом она не назвала тебе другую причину своего приезда сюда? Не сказала, что семинар по правам женщин — предлог, точно такой же, как семинар самообеспечения потребителей — предлог для тебя? Я не ошиблась?

— Когда у нас только завязалась дружба, Тесса многое мне рассказывала. А потом стала тревожиться за меня. Думала, что говорит мне слишком много. Что нехорошо взваливать мне на плечи такую ношу. Я — вольнонаемная, принята на временную работу. Она знала, что я думаю о том, чтобы подать заявление о приеме на постоянную работу. Что собираюсь вновь сдавать экзамен.

— И планы у тебя остаются прежними, дорогая?

— Да. Но это не означает, что мне нельзя говорить правду.

Сара отпила чаю, поправила козырек кепки, уселась поудобнее.

— Как я понимаю, ты собираешься пробыть здесь три ночи?

— Да. Возвращаюсь в Найроби в четверг.

— Это хорошо. Очень хорошо. И семинар будет интересным. Джудит — умная женщина, она об этом позаботится. Она, правда, резковата с тугодумами, но не со злобы. Просто ей хочется как можно эффективнее использовать время. А завтра вечером я познакомлю тебя с моим добрым другом капитаном Маккензи. Никогда о нем не слышала?

— Нет.

— Тесса и Арнольд никогда не упоминали о капитане Маккензи в твоем присутствии?

— Нет.

— Капитан — один из здешних пилотов. Сегодня как раз улетел в Найроби, так что вы разминулись с ним в воздухе. Он полетел за кое-какими припасами и по личному делу. Капитан Маккензи тебе очень понравится. Прекрасно воспитан, а сердце у него больше, чем у большинства людей — тело, и это факт. Очень малая часть того, что происходит в этих местах, ускользает от внимания капитана Маккензи, но он предпочитает не говорить о том, что знает. Капитан участвовал во многих малоприятных войнах, но теперь он убежденный сторонник мира, вот почему он здесь, в Локи, спасает от голода мой умирающий народ.

— Он хорошо знал Тессу? — со страхом спросила Гита.

— Капитан Маккензи знал Тессу и полагал, что она — настоящая леди, вот и все. Капитан Маккензи никогда бы не посягнул на честь замужней женщины… как и Арнольд. Но капитан Маккензи знал Арнольда лучше, чем Тессу. Он думает, что полиция Найроби сошла с ума, если объявила Арнольда в розыск, и собирается прямо сказать им об этом. Я уверена, что это главная причина, по которой он улетел сегодня в Найроби. И им не понравится то, что он им скажет, потому что, поверь мне, капитан Маккензи говорит то, что думает.

— Капитан Маккензи был в Локи, когда Тесса и Арнольд прилетели на тот семинар?

— Да. Он виделся с Тессой и Арнольдом, дорогая, и, насколько мне известно, у них состоялся долгий разговор. — Она помолчала, улыбнулась звездам, и Гите показалось, что она никак не может принять решение: довериться Гите или оставить секреты при себе. Собственно, и Гита в последние три недели неоднократно задавалась второй частью этого вопроса.

— Значит, так, дорогая, — наконец продолжила Сара. — Я вслушивалась в твои слова. Я наблюдала за тобой, думала о тебе, волновалась за тебя. И пришла к выводу, что ты — девушка с головой, а также хороший, порядочный человек с развитым чувством ответственности, что я ценю в людях. Но, если ты не такая, как я тебя себе представляю, если я в тебе ошиблась, благодаря нам у капитана Маккензи могут возникнуть очень серьезные неприятности. Сведения, которыми я собираюсь поделиться с тобой, опасны, и, как только я тебе все расскажу, обратного пути для тебя не будет, джинна в бутылку не загонишь. Вот я и предлагаю тебе сказать, не переоценила ли я тебя, увидела ли такой, какая ты на самом деле. Потому что людей, которые говорят больше, чем нужно, уже не исправить. И вот что еще я знаю. Они могут сегодня клясться на Библии, а завтра вести себя как прежде, выбалтывая все, что знают. Библия для них — ничто.

— Я понимаю, — кивнула Гита.

— Так ты скажешь мне, правильно ли я истолковала то, что видела, слышала и думала о тебе? Должна ли высказать то, что храню в душе, и взвалить на твои плечи тяжелый груз ответственности?

— Я бы хотела, чтобы вы доверились мне.

— Я ждала от тебя именно такого ответа, поэтому слушай. Говорить буду тихо, так что наклоняйся ближе, — Сара-Суданка отвернула козырек в сторону, их лица сблизились чуть ли не вплотную. — Вот так. И я надеюсь, гекконы порадуют нас громкими криками. Тесса не участвовала в работе того семинара, и Арнольд тоже. Как только появилась такая возможность, Тесса и Арнольд нырнули на заднее сиденье джипа моего друга капитана Маккензи, пригнули головы и прямиком поехали на летное поле, где капитан посадил их в свой самолет и повез на север, без виз, паспортов и каких-либо формальностей, введенных повстанцами из Южного Судана, которые не прекращают воевать между собой, вместо того чтобы объединиться против этих плохих арабов с севера, похоже, уверенных в том, что Аллах простит им все, даже если его пророк — нет.

Гита подумала, что Сара закончила и уже собралась что-то сказать, но оказалось, что та только начала.

— Еще одна сложность заключалась в том, что мистер Мои, который не может управлять блошиным цирком, даже с помощью целого кабинета министров, даже если он сможет заработать на этом деньги, вдруг вбил себе в голову, что он должен контролировать аэропорт Локи. Ты еще это увидишь. Мистер Мои терпеть не может НГО, зато очень уважает аэродромные сборы. И доктору Арнольду очень не хотелось, чтобы мистер Мои и его люди узнали, что он и Тесса улетели из Локи, не говоря уже о конечном пункте их путешествия.

— Так куда же они летали? — прошептала Гита.

— Я не спрашивала, где находится это место, потому что не знаю, а вдруг начну говорить во сне. Впрочем, слушать все равно некому, я слишком стара. Но капитан Маккензи знает, а это главное. Капитан Маккензи привез их следующим утром, рано, тайком, как и увозил. И доктор Арнольд сказал мне: «Сара, мы никуда не уезжали из Локи. Мы проводили на семинаре двадцать четыре часа в сутки. Тесса и я будем очень благодарны тебе, если ты всегда будешь помнить, что все было именно так, а не иначе». Но Тесса мертва и едва ли может быть благодарна Саре-Суданке или кому-то еще. И доктору Арнольду, если я что-то знаю, сейчас хуже, чем мертвому. Потому что у Мои везде свои люди, им нравится убивать и грабить, а это значит, что многие покидают этот свет. И если человек попадает к ним в руки и они хотят что-то от него узнать, они забывают о сострадании. И ты, дорогая, должна помнить об этом, потому что тебе может грозить большая опасность. Вот почему я и решила, что тебе необходимо поговорить с капитаном Маккензи, который знает то, что неизвестно мне. Потому что Джастину, о котором я слышала только хорошее, потребуется полная информация о его убитой жене и докторе Арнольде. Как по-твоему, правильно я думаю или нет?

— Правильно, — выдохнула Гита. Сара допила чай, поставила чашку.

— Вот и хорошо. Тогда иди поешь и наберись сил. Я посижу здесь, потому что там слишком много болтают, ты, наверное, это уже заметила. И не бери жаркое из козлятины, как бы ты ни любила козлятину. Потому что этот молодой сомалийский повар, талантливый мальчик, который когда-нибудь станет отличным адвокатом, совершенно не умеет готовить жаркое из козлятины.

Гита не могла сказать, как ей удалось пережить первый день семинара фокус-группы по самообеспечению потребителей гуманитарной помощи, но, когда в пять часов прозвенел финальный звонок, пусть прозвенел он у нее в голове, она точно знала, что не опозорилась, говорила не много и не мало, слушала внимательно и подробно записывала выступления остальных, готовясь к написанию очередного отчета КПЭДП, который никто никогда не раскроет и не прочтет.

— Рада, что приехала? — спросила Джудит, радостно схватив ее за руку, когда участники семинара начали расходиться. — Вечером увидимся в клубе.

— Это тебе, дорогая, — Сара, выйдя из соседнего бунгало, протянула ей конверт из плотной бумаги. — Удачного тебе вечера.

— Вам тоже.

Почерк у Сары был как у лучшей ученицы.

Входную дверь в тукул «Энтеббе» Гита нашла приоткрытой, сетчатую, от москитов, плотно закрытой. На столе горел фонарь-«молния», капитан Маккензи сидел перед ним, так что Гита видела только его силуэт, склоненный над столом: капитан, словно монах, что-то писал. Первые впечатления всегда имели для Гиты особое значение, поэтому она постояла, вбирая в себя напряженность позы, предчувствуя, что ее ждет встреча с несгибаемой военной натурой. Она уже собралась постучать в дверную раму, но капитан то ли услышал, то ли увидел, то ли почувствовал ее присутствие, потому что вскочил, двумя шагами пересек расстояние, отделяющее его от двери-сетки, и распахнул ее.

— Гита, я — Рик Маккензи. Вы вовремя. У вас есть для меня записка?

«Новая Зеландия», — подумала она, зная, что не ошиблась. Иногда ей не удавалось точно определить акцент, но тут явно попала в цель. Новая Зеландия, возраст ближе к пятидесяти, чем к тридцати, но об этом говорили разве что морщинки на запавших щеках да серебро в коротко стриженных черных волосах. Она протянула ему записку Сары, подождала, пока он, повернувшись к ней спиной, читал ее в свете синей лампы. Теперь она видела спартанскую обстановку комнаты, гладильную доску, начищенные коричневые туфли, солдатскую койку, заправленную, как ее учили в монастырской школе, с простыней, треугольником сложенной на одеяле.

— Почему бы вам не присесть, — он указал на стул у стола.

Она двинулась к столу, а фонарь-«молния» переместился за ее спину, на пол по центру дверного проема.

— Так нас никто не увидит, — объяснил он. — У нас тут полно любителей подглядывать. Хотите коку? — он протянул ей банку. — Сара говорит, что вам можно доверять, Гита. Для меня этого достаточно. Тесса и Арнольд в этом деле не доверяли никому, кроме себя. И меня, потому что ничего другого им не оставалось. Мне, кстати, такой подход нравится. Я слышал, вы приехали на семинар самообеспечения, — в голосе прозвучали вопросительные интонации.

— Семинар фокус-группы по самообеспечению потребителей — предлог. Джастин прислал мне письмо с просьбой выяснить, чем занимались Тесса и Арнольд в последние перед ее гибелью дни. Он не верил, что они прилетели в Локи, чтобы рассуждать о равноправии суданских женщин.

— Он чертовски прав. У вас есть его письмо?

«Мое удостоверение, — подумала она. — Доказательство того, что Джастин поручил мне представлять его интересы». Она передала письмо, он встал из-за стола, надел строгие очки с тонкой металлической оправой, встал чуть в стороне от фонаря-«молнии», чтобы не попадать в дверной просвет.

Ознакомившись с письмом, вернул его Гите.

— Тогда слушайте.

Но, прежде чем начать, включил радио, чтобы «обеспечить приемлемый шумовой фон».

Гита лежала на кровати под одной простыней. Ночью в Локи не стало прохладнее. Над сеткой жужжали москиты. Гита задвинула тонюсенькую занавеску, но москитов это не останавливало. Всякий раз, когда за окном слышались шаги или голоса, ей хотелось выпрыгнуть из постели и крикнуть: «Привет!» Мысли девушки вернулись к Глории, которая неделю назад, к полному изумлению Гиты, пригласила ее сыграть в теннис в клубе.

— Скажи мне, дорогая, — спросила ее Глория, выиграв каждый из трех сетов со счетом шесть-два, когда они, рука об руку, шли к раздевалкам, — Тесса влюбилась в Сэнди или все было наоборот?

На что Гита при всей ее приверженности к правде солгала без запинки, глядя в глаза Глории и даже не покраснев: «Я уверена, что ничего такого не было и в помине с каждой из сторон, — голос ее звучал твердо и уверенно. — С чего вы это взяли, Глория?»

— Даже не знаю, дорогая. Но вот мелькнула такая идея. Как-то странно выглядел он на похоронах, знаешь ли.

А после Глории мысли Гиты перекинулись на капитана Маккензи.

— Этот безумный бур, который держит ферму в пяти милях к западу от Майэн, есть такой маленький городок, — басил он почти как Паваротти. — Опять же, богобоязненный, знаешь ли.