Верь мне и жди

— Вы уж простите, — винилась она, когда мы возвращались назад, — думала, что-нибудь стоящее, вся Москва ломится…

Мы посетовали на положение в искусстве, где тон задает посредственность. Это касается и литературы, и кино, и театра — всех видов искусств. Использование накопленного в веках, паразитизм на гениях, вторичность, третичность содержания, дешевый эпатаж в форме… Оригинальность выражается только в шокировании бедных читателей и зрителей натуралистическими картинами и темами, на которые в нормальном обществе говорить не принято. Низведение искусства до порнографии или анекдота.

Марина говорила горячо, как о наболевшем. Я подумала, не в твой ли огород камешек? Рискнула спросить:

— Скажите, а то, что делает Николай, с вашей точки зрения, это искусство?

Марина несколько смутилась:

— Ну, насколько эстраду возможно отнести к искусству…

Мне показалось, что я попала в цель. Вся пылкая речь скрипачки была направлена против тебя. Но зачем? Она прекрасно знала, что меня не переубедить.

Марина предложила посидеть в летнем кафе, и мы устроились под зонтиком на легких пластиковых стульях. Я ограничилась минералкой без газа, которая оказалась приятно холодной. На уме у меня вертелся коварный вопрос, и всеми силами я гнала его от себя. Я хотела выведать у Марины что-нибудь о женщинах, которые окружают тебя, а может, пролить свет на ее отношение к тебе.

— Скажите, Марина, — начала было я, — Коля как мужчина…

Моя собеседница оказалась весьма чуткой особой. Она хмыкнула непонятно и произнесла:

— Николай бесспорно харизматичный мужчина.

Это я знала и без нее. Ухмылка Марины мне не понравилась, и я замолчала. Зато она не молчала:

— Вас не должно это беспокоить: вы ведь вне конкуренции. Николай — публичный человек, он не может принадлежать кому-то одному. Что поделать, это законы шоу-бизнеса!

Утешила… Я понимала, что она права, но легче от этого не становилось. Да, мне следовало принять все как есть, но меня будто кто-то подзуживал: «Узнай! Узнай больше, дознайся до истины!» Казалось, если я все буду знать о твоих женщинах, мне сделается легче. Врага надо знать в лицо.

Марина с видимым сочувствием смотрела на меня, и это раздражало.

— А вам он нравится? — спросила я в лоб.

Марина опустила глаза и ответила не сразу, что еще более расшевелило мои подозрения.

— Да, он мне нравится.

Однако ответ отчего-то показался мне неубедительным. В особенности его продолжение:

— Он не может не нравиться.

Я поднялась из-за столика и направилась в сторону дома. Марина последовала за мной. Я попрощалась с ней у метро, давая понять, что провожать меня не надо. Марина стояла в недоумении и смотрела мне вслед.

Вернувшись домой, я чуть не завыла от тоски: еще целый месяц! Целый месяц без тебя, без ласковых рук твоих, печальных глаз и лукавой улыбки… Без поцелуев твоих, от которых меня уносит куда-то, без сильных объятий, без твоего трепетного дыхания…

Я не заметила, что плачу, глядя на твою фотографию. Я не могла даже отвлечься делами: начинались выходные, и на два дня Москва вымирала. Тут-то я и решилась позвонить Гошке, которого не видела и не слышала сто лет. Прости меня, любимый, прости. Мне необходимо было подтверждение, что я живу, что я желанна, что я женщина, в конце концов!

Гошка сразу узнал меня и, кажется, даже обрадовался:

— Привет, пропащая.

— Ты еще не женился? — спросила я.

— Да нет, не женился еще.

— Пора бы уж, — проворчала я.

— А что, семейные узы так сладки? — невинно поинтересовался Гошка.

Я не могла понять, знает ли он, кто мой муж.

— При чем тут сладость? — решила обидеться на всякий случай.

— Я успею, Оль. Мне пока только двадцать четыре, — уже серьезней ответил Гошка.

— Кто-нибудь есть на примете? — не знаю зачем выспрашивала я.

— Была, но неожиданно выскочила замуж.

— Что ж ты не удержал? — спросила я и поняла, что сморозила глупость.

— Как?! — В голосе его послышалась злость. — Нас разве спрашивают?

Он стал жестоким, отметила я про себя, раньше этого не было. Может, просто повзрослел?

— Ладно, прости, что побеспокоила.

— Нет-нет, сколько угодно! Всегда к вашим услугам!

— Ты все такой же паяц! — рассердилась я и бросила трубку.

Зачем позвонила? Зачем всколыхнула забытое, разбередила чужую, может быть, едва затянувшуюся рану? Я ждала, что Гошка перезвонит, как он это делал всегда. Но он не позвонил…

Стояла последняя августовская жара. Город заволокло дымной пеленой: под Шатурой опять горели леса. Москва днем становилась невыносима. Все, кто мог, выбрались за город.

Только этим природным катаклизмом можно объяснить произошедшее со мной на другой день. Любимый, я обещала писать все и честно. Слово держу, хотя это совсем не просто…

С утра все было серо: висел дым, дышать невозможно. Я была в отчаянии оттого, что нельзя открывать окна. Кондиционера нет, духота страшная, вентилятор гоняет горячий воздух по комнате, мокрые простыни не помогают. Не поехать ли с Мариной в Туапсе? Чего я сижу в раскаленной Москве, когда мой муж путешествует по экзотическим местам, а все нормальные люди сидят по дачам? Так я думала в тот день. Любимый, я была сама не своя, иначе как объяснить все случившееся?

Я сидела в унынии перед телевизором, не было сил двигаться. Я ничего не ждала, просто прозябала в хандре. Телефонный звонок вывел меня из сомнамбулизма. Я подумала, что звонит Марина, поэтому с неохотой взяла трубку. Нажав на кнопку, я услышала осторожное:

— Привет. — Это был Гошка.

— Привет, — ответила я без энтузиазма.

— Ты почему дома сидишь в выходной? Муж никуда не отпускает?

— Муж далеко, в джунглях, — ответила я раздраженно.

Мы помолчали.

— А ты почему в Москве? — спросила из вежливости.

— Работа, — вздохнул Гошка. — Погнался за длинным рублем, вот и вкалываю теперь…

— А отпуск?

— Будет, но не скоро.

Опять помолчали.

— Слушай, у меня предложение! — Гошка оживился. — Только, чур, сразу не отказываться. Подумай.

— И что за предложение?

— Едем купаться!

Я поморщилась:

— Где тут можно купаться?

— В карьере. Не знаешь? — Гошка уже горел вдохновением. — Вода чистейшая, прозрачная, и песок, песок… Это за городом, километров двадцать.

Я представила обрисованную картину и почувствовала страстное желание окунуться в эту воду.

— А на чем ехать?

— Как на чем? На мотоцикле, конечно!

— Да что ты! Я в жизни никогда не ездила на мотоцикле!

Однако Гошка уже почувствовал мою слабину и взялся уговаривать.

— Обещаю, не буду гнать. Дорога бархатной покажется!

Не знаю, что произошло со мной, мало склонной к авантюрам, но я согласилась.

— Скоро буду! — обрадованно крикнул Гошка и бросил трубку.

Жизнь сразу обрела иные очертания и цель. Я открыла шкаф, порылась в шмотках, достала светлые бриджи, давно заброшенный купальник тигровой расцветки, купленный еще в Ялте, когда ездили с девчонками. Купальник непременно надо примерить, не выросла ли из него. Кофточку-марлевку наверх и — вперед! Купальник оказался впору. Надо же, а прежде верхняя часть слегка болталась.

Гошка ворвался, когда я уже была готова. Не забыла прихватить морсу, фруктов и бутербродов с копченой колбасой, сыром и зеленью. Гошка критически осмотрел мое снаряжение.

— Ветровка есть?

— Зачем? Жара ведь!

— Продует, — авторитетно заявил молодой журналист и подал с вешалки мою летнюю курточку.

Гошкин «японец» стоял возле подъезда. Он был причудливой формы и расписан драконами, рогами, языками пламени. Молодой байкер вручил мне огромный шлем, который я должна была нахлобучить на голову. Я почувствовала себя чем-то средним между Чебурашкой и Гагариным. Гошка тоже превратился в робота-инопланетянина, завел мотоцикл и пригласил меня сесть. Едва я обвила руками его кожаный торс, как машина сорвалась с места и понеслась. От страха я прилипла к Гошкиной спине. Оказалось, что мы только разгонялись. Когда выехали на свободный по случаю выходных проспект, мотоцикл полетел со скоростью звука. Так страшно мне еще не было! А ведь предстояло проехать двадцать километров туда и обратно столько же! Закусив губу и закрыв глаза, я отдалась на Божью волю.

Однако, как ни странно, до карьера мы доехали в целости и сохранности. Нас ни разу не тормознули дэпээсники, «японец» не подвел, и очень скоро мы оказались на месте. Гошка не обманул: песок, вода. Но в дополнение к этой благодати — толпа людей, сбежавших из душного города и соседних дачных поселков.

— Тут всегда много народу? — недовольно спросила я, не торопясь спешиваться, но сняв шлем.

— М-да-а… — протянул Гошка и тотчас встрепенулся: — Ладно, сейчас покажу местечко…

Мы проехали цепь небольших озер среди песчаных берегов, и за реденьким лесочком обнаружилась крохотная, как купель, лагуна. Здесь не было ни души!

— Может, здесь что-нибудь не так? — Я опасливо огляделась, слезая с мотоцикла.

Гошка отмахнулся:

— Да брось, купались здесь сто раз!

Затянутый в черную кожу, длинноволосый, высокий, Гошка казался мне дьявольски красивым. Однако солнце палило нещадно. Пока ехали, не чувствовали, а тут захотелось поскорее нырнуть в воду. Оглядевшись по сторонам, я нигде не заметила кабинки для переодевания. Пришлось идти в кусты, а там, согнувшись в три погибели, разоблачаться и напяливать на мокрое от пота тело купальник. Когда выбралась из кустов, Гошка уже готовился прыгнуть в воду. Я опять невольно полюбовалась его скульптурными мышцами, узкими бедрами и длинными ногами.

— Давай вместе! — крикнул юнец и, разбежавшись, влетел в воду, осыпая меня брызгами.

Я не люблю незнакомые водоемы, поэтому осторожничала. Но, почувствовав под ногами песок, и только песок, расхрабрилась. Поплыла. Вода была какая-то необычная: непривычно теплая, она почти не освежала. Я плыла безмятежно, пока кто-то не цапнул меня за ногу. Я дико заорала и чуть не утонула. Этот «кто-то» высунулся из воды и поспешил меня успокоить:

— Да пошутил я, пошутил!

Рассердившись вконец, я порулила к берегу.

— Соображать надо! Я же в первый раз здесь, не знаю ничего. Мало ли кто тут водится!

Гошка расхохотался, выбираясь из воды вслед за мной.

— А тут завелся такой страшный монстр! — Он стал угрожающе надвигаться, и я с визгом понеслась по песчаному откосу.

«Монстр» настигал меня. Ему что: ноги как циркули, два шага шагнул — и догнал. Мы с размаху шлепнулись на песок. Гошка навис надо мной, хватая холодными мокрыми руками. С волос его капала вода, загорелое тело блестело мелкими капельками, в серых глазах прыгали чертики. В этот момент я наконец осознала, что передо мной не семнадцатилетний юнец-курьер, а взрослый молодой мужчина. Красивый, чувственный. Мне следовало пошутить, разрядить ситуацию, но я смотрела ему в глаза как завороженная. Над нами было синее, без единого облачка, небо, желтели пески, жгло солнце, как в фильме Антониони «Забриски Пойнт». На какой-то миг мне даже пригрезились сотни обнаженных тел, сплетенных в пары…

— Бросай своего мужа к чертям, — прошептал захмелевший Гошка, и я не оттолкнула его тотчас, не возмутилась!

Не сработала и моя защита от мужчин: отвращение и паника. Ты напрочь излечил меня от этого страха… Я сама потянулась к губам мужчины, к его холодному мокрому телу… Кажется, Гошка не ожидал такого поворота, но уже через секунду он потерял голову, сорвал с меня купальник и набросился, как волк на овцу. Боже мой, что же это было? Буйство плоти, торжество похоти… Я не помнила себя, превратившись в ненасытную самку… Да я ли это была?

Казнь началась сразу, стоило мне немного отрезветь… А я и не думала, что могу быть такой… Гошка в изнеможении упал лицом в песок и тяжело дышал. Я смотрела на него с ужасом и отвращением. Инстинктивно кинулась к воде, подбирая по дороге детали купальника. Застежка лифчика была оторвана, я швырнула тряпку в сторону и нырнула поскорее в воду. Я терла свое тело с ожесточением и ненавистью. Затем, пока Гошка лениво спускался к воде, отплыла в ту сторону, где лежали вещи, и поспешно оделась.

По моему лицу Гошка понял, что шутки кончились, и ни слова не произнес, пока одевался и заводил мотоцикл. Мне пришлось себя пересилить, чтобы обхватить его, держаться-то надо. На обратном пути я почти не чувствовала страха и виделась себе ведьмой, летящей верхом на метле…

У подъезда мой спутник попытался остановить меня и заглянуть в глаза. Бедный, он ничего не понимал. Разве он был виноват в том, что произошло? Я с ненавистью отстранила Гошкину руку и направилась к двери.

— Я понял, мне лучше провалиться сквозь землю! — с обидой пробормотал Гошка и завел мотоцикл.

Я не нашла в себе сил хоть что-то сказать ему на прощание. Съездили искупаться в карьер…

Любимый, вот ты и знаешь самое страшное. Прости, если можешь, я сполна заплатила за измену. Прости меня, а сама я себя простить не могу…

Вернувшись домой, я забралась в душ и долго терлась мочалкой с ароматным гелем и мылом, будто хотела смыть с себя свой грех.

Потом мне было мучительно стыдно смотреть на твою фотографию, и я перевернула ее. Надо же было тебе позвонить в этот вечер! Я боялась, что выдам себя голосом или не вынесу и тут же признаюсь тебе во всем. Ты был так весел и беззаботен, рассказывал о новых впечатлениях, о подъеме к храму Шивы на бог весть какую высоту. Я не решилась даже намеком омрачить твою радость…

С трудом вспоминаю, как жила этот месяц до встречи с тобой. Ездила по строительным рынкам, подбирала материалы для ремонта. Наняла молдавских рабочих по совету Сергея Васильевича. Тут выяснилось, что надо срочно переезжать: новые хозяева квартиры тоже спешили с ремонтом и переездом.

Я вновь села на телефон и обзвонила несколько агентств по перевозкам, наняла машину и грузчиков. Пыталась упаковать вещи, которых накопилось много. Раньше бы я ничего не выбросила: каждая вещь — часть моей жизни, да еще прежней, нашей с папой жизни, память. Конечно, в евроремонте моя старенькая мебель не прижилась бы, это очевидно. Ненавидя себя и подсознательно желая наказать за несмываемый грех, причинить себе боль, я заняла у Олега денег, купила новую мебель и выбросила все старое. Все. Оставила лишь компьютер, кое-какие вещи, книги и диски. Ничего не осталось от меня прежней…

Я казнила себя постоянно. Специально ходила по ночам, чтобы навлечь на себя беду. Кончилось все тем, что однажды на меня налетел грабитель, вырвал из рук пакет с продуктами, купленными в ночном магазине, и ударил по голове так, что я упала и сильно поранила руку. Но этого было мало, мало! Я должна была страдать, чтобы заглушить ту ноющую душевную боль, которая точила меня, не оставляя ни на секунду. Это должны быть равноценные душевные страдания, а не мелкие неприятности. Я ненавидела себя и не могла жить. Признаюсь, думала опять о самоубийстве. Только любовь к тебе, которую я же осквернила, спасла меня. Желание увидеть тебя, дождаться, чтобы в последний раз припасть к твоей груди, оказалось сильнее суицидных настроений.

При этом мысль о тебе вызывала нестерпимую боль, будто я уже потеряла тебя. Моя измена, мой грех встали между нами, и я не знала, как справиться с этим…

Гошка, конечно, звонил. Я не хотела с ним говорить, но он звонил снова.

— Ну скажи, что с тобой? — кричал он в трубку. — Я тебя оскорбил? За что ты так со мной? Ты знаешь, что я люблю тебя! Ты за это меня мучаешь?

Я плакала и молчала. Когда он выкрикивался, говорила только одно:

— Прости меня, прости и забудь. Не звони больше.

Мне слышалось, что он плачет тоже, но, возможно, только казалось.

Решение пришло само. Я не давала Гошке номера мобильного телефона, он знал только городской и еще адрес моей квартиры. Переехав в новое жилье, я не сообщила ему ни телефона, ни адреса.

Необходимость заниматься переездом и ремонтом немного отвлекла меня от самоистязания. Квартира была фантастическая, место уютнейшее, дом исторический. В другое время я бы скакала на одной ножке от радости. Все как я мечтала или даже не смела мечтать! Теперь же я с тоской думала о ремонте и прочей возне. В этих стенах мне было холодно и бесприютно. Новая мебель не несла в себе ничего живого, не была обжита. Вокруг меня вертелись какие-то люди, что-то спрашивали. Нужно было принимать решения, придумывать, что куда ставить, каким цветом красить. Я, конечно, могла нанять дизайнера. Но во-первых, не было денег, во-вторых, я обещала тебе, что все сделаю сама, для тебя, чтобы тебе было хорошо и уютно в доме.

Уцепившись за эту мысль, я с головой ушла в работу, будто этим могла искупить хоть часть своей вины. Я думала о тебе, старалась смотреть твоими глазами и создала оригинальный дизайн квартиры. Следовало спешить: я хотела к твоему возвращению основное завершить, чтобы ты вошел в свой новый дом и почувствовал себя комфортно. Я опять обложилась журналами, каталогами и буклетами. Пока рабочие-молдаване делали стены и потолки, я моталась по магазинам, подыскивая необходимые аксессуары. И все-таки я катастрофически не успевала сделать все до твоего возвращения!

Поэтому не очень огорчилась, когда ты позвонил и сообщил, что задерживаешься еще на две недели. Твои концерты начинались только в ноябре, так что все срасталось, как теперь говорят. Слушая по телефону твой голос, я снова плакала.

— Эй, Хельга, ты там не хандришь? — спросил ты весело.

— Нет-нет, — силясь не хлюпать носом, ответила я, — все в порядке. Жду тебя. Тебе хорошо?

— Здорово! Приеду, расскажу. А главное, понимаешь, музыка звучит! Я ее слышу постоянно. Записываю понемногу. Кажется, совсем новое что-то…

Да, ты был на подъеме, полон творческих сил и вдохновения. Ты привезешь из путешествия столько материала, что его хватит на новый альбом.

А я?.. Что я могла сделать, чтобы искупить вину перед тобой? Господи, как тяжек грех, когда не с кем его разделить! Я уж было подумала, а не съездить ли в Дубровку, к отцу Александру? Эта мысль все чаще являлась мне неким утешением, я цеплялась за нее в самые трудные моменты, когда была на грани. Однако не ехала, потому что не знала, как туда добраться. По какой дороге, какими автобусами. Никакой связи, кроме почтовой, с Дубровкой не было, но я не знала адреса. Оставалось ждать тебя, круг замыкался.

Если б я могла хоть с кем-то поговорить, облегчить груз, но это было абсолютно невозможно. Я всегда помнила, кому прихожусь женой. Я не могла бросить тень на известное имя. Не приведи Господь, журналисты «желтых» изданий что-либо пронюхают!

Ремонт, который не прекращался даже в выходные дни, подошел к концу. Никаких глобальных перестроек в квартире я не планировала, стен не убирала. Пространства и без того вполне хватало. Кухня — восемнадцать метров, холл — двадцать один, зал — тридцать пять и так далее. Тебе я устроила замечательный кабинет в комнате, где имелся длинный аппендикс с окнами. Свет шел с двух сторон к твоему письменному столу. Я везде отказалась от модных жалюзи, повесила только здесь.

Нашу спальню обустраивала с особой любовью. И с грустью думала, что соседняя комната, возле ванной, так подходит под детскую… Да случилось бы со мной такое, будь у нас ребенок? Нет и нет. Я бы возилась с малышом и все время и любовь отдавала ему. А как бы я обставила комнатку, как бы здесь было уютно, как в гнездышке. Мотаясь по магазинам, я видела множество прелестных вещиц для маленьких, игрушки, мебель…

Хороший мой, я любила тебя больше всего на свете, но ты не хотел мне дать самого элементарного — материнства…

К твоему возвращению почти все было готово. Я сообщила тебе адрес и код домофона. Ходила по свежему паркету (ковролин меня не прельстил), критически осматривала комнату за комнатой, силясь представить, как ты войдешь и увидишь все это великолепие. Да, было светло, красиво, уютно, но я все еще не чувствовала этот дом своим. Будто бы ничего от меня здесь не было. Конечно, я привыкну, а твое присутствие сразу все оживит.

До твоего приезда оставались считанные дни, и я решила пригласить девчонок, Катю и Шурку, чтобы показать квартиру. Не из хвастовства, а ради объективной оценки. К тому же мы не виделись с подругами с той памятной встречи в кафе, когда я сообщила им о замужестве. Перезваниваться перезванивались, конечно, но крайне редко, эпизодически. За отчетный период Катя побывала в Париже, и ей не терпелось поделиться впечатлениями. Шурка уже пахала в своей школе, проведя лето у родителей в Подмосковье.

Назначив им время, я принялась готовить. Продукты заказала на дом, мне все привезли накануне. Я забила огромный новый холодильник всякой всячиной, деликатесами и мясом. Хотелось побаловать девчонок, удивить чем-нибудь. Опять же накануне изучила инструкцию к новой навороченной плите. Мне нужна была духовка. Да оказалось не так-то просто разобраться во всех кнопках и функциях. Ох уж этот прогресс.

Полистав старые поваренные книги и пособие по домоводству пятидесятых годов, я переключилась на современные кулинарные изыскания. Нашла какой-то умопомрачительный рецепт приготовления свинины в кляре, взялась хлопотать. Помимо салатов, из ностальгии приготовила винегрет, которым по преимуществу питались мы в студенческие годы. Ну, это так, для атмосферы. Катя, как всегда, обещала бутылку крымского вина.

Мне так хотелось, чтобы эта встреча положила конец нашему отчуждению! Была вероятность, что скоро я вновь присоединюсь к ним, отвергнутая тобой. Я тогда уже решила, что расскажу тебе об измене, и как ты рассудишь, так и будет. Словом, затишье перед бурей я хотела использовать для сближения с девчонками. Ожидание беды, надвигающейся катастрофы придавало остроту всем ощущениями, даже вкусовым.

Исторический обед состоялся в субботу, буквально за два дня до твоего обещанного возвращения. Катя, помимо вина, привезла парижские фотографии, Шурка — опусы очередного гениального ученика. Все по старинке. Однако когда они вошли, в первый момент мне показалось, что мы по-прежнему находимся по разные стороны пропасти. Девчонки будто с недоверием и опаской прошлись по комнатам, подшучивая друг над другом, что им такие апартаменты и во сне не снились. Отдали должное твоему кабинету — здесь я и впрямь могла гордиться делом рук своих.

Когда вошли в спальню, на лицах моих девиц появилось двусмысленное выражение. Они словно едва сдерживались, чтобы не наговорить скабрезностей. Возможно, мне только так казалось. Катя сколь можно доброжелательно спросила:

— Ну и как жизнь с кумиром?

Я пожала плечами, не желая развивать эту тему.

— Муж оценил твои старания? — дипломатично отозвалась Шурка.

— Он еще не видел всего этого, — со вздохом сказала я. — Волнуюсь: как-то ему покажется…

— Да, артисты народ такой, непредсказуемый, — хмыкнула Катя.

— Он музыкант, — твердо установила я статус-кво, — не артист.

— Ну как же, на эстраде выступает, — возразила Катя, кажется, из одного чувства противоречия. — Там без артистических способностей нельзя.

— Давайте оставим Колю в покое! — взмолилась я. — Вам-то нравится?

— А где твое обиталище? — спросила Катя.

Я провела их в комнату, где, кроме компьютерного стола и стеллажей с книгами, ничего не было.

— Это все? — удивились мои гостьи. — А что будет? И где твои вещи, которые ты перевезла из старой квартиры?

— Я все выбросила, — коротко ответила я.

— Жалко, — пробормотала Шурка. — Мне нравился твой столик и комод, да и шкаф старинный. Я уж не говорю о моем любимом кресле.

— И нечего жалеть, — опять возразила Катя. — Все правильно. Когда начинаешь новую жизнь, незачем цепляться за прошлое. В этих хоромах вся старая мебель смотрелась бы по меньшей мере убого.

Полный восторг вызвало у девчонок мое царство — кухня, она же столовая. Девчонки лазили по шкафчикам, открывали дверцы холодильника, посудомоечной машины, микроволновки, даже в стиральную машину заглянули. Оценили плиту без конфорок.

Стол был накрыт здесь же, в той части кухни, где располагались внушительный стол, стулья и мягкий диванчик. Мы выпили по бокалу вина за встречу, потом отдали должное моим кулинарным изыскам. И начали, конечно, с винегрета. Под него вспомнили некоторые студенческие шалости. Посмеялись. Была у нас традиция, нарядившись в широкополые соломенные шляпы, после полуночи гулять по окрестностям, пугая случайных прохожих. С хохотом вспомнили, как в безденежье собирали пепел от сигарет в трехлитровую банку, чтобы продать в аптеку. Кто-то сказал нам, что его принимают. Тогда все курили кругом, это сейчас стало модно беречь здоровье.

Мы словно сговорились не поминать тебя, поэтому беседа обрела непринужденность. Мне показалось, что девчонки до сих пор не то что не верят мне, но как-то не понимают до конца, что со мной произошло. И хотя я предъявляла им паспорт, это не помогло. Я чувствовала, что им нужны были другие свидетельства. Может быть, чтобы ты сидел с нами за столом, пил и разговаривал, а может, даже спел под гитару. Или чтобы мы поцеловались у них на глазах. Не знаю, но полного слияния, как прежде, не получалось. Была запретная тема, которая волновала всех и не давала расслабиться окончательно.

Однако я понимала, что могло быть намного хуже. Все же они пришли… Катя рассказала о Париже, подробно комментируя фотографии. Мы повздыхали, разглядывая красоты города мечты, и я подумала, что могла бы тоже съездить куда угодно, хоть в Париж, хоть в Венецию, куда меня давно влекло. Возможно, так бы и сделала, но без тебя мне это было не нужно.

Шурка прочитала два ученических шедевра: талантливые стихи и пародию на Маяковского. Мы похохотали, как встарь. Мы любили хохотать от души. Будучи студентками, как-то прочли, что хороший, активный смех по энергетическим затратам приравнивается к бегу. А поскольку мы всегда были озабочены своим весом, то смеялись много и с удовольствием. Всякий раз перед сном кто-нибудь предлагал: «Ну что, побегаем?» И мы тут же заливались, хохотали от всякой ерунды. Беззаботные были, юные, нам все казалось смешным…

За первой бутылкой вина последовали еще две из моих запасов. Мы развеселились вконец, принялись звонить старым друзьям, с которыми не встречались много лет. Я кокетничала по телефону с бывшим одноклассником, который когда-то был в меня влюблен, а теперь сделался отцом семейства и важным человеком.

И вдруг повисла какая-то странная тишина. Я повернулась к двери и увидела тебя, похудевшего, обросшего небольшой бородкой, почерневшего от солнца. Взвизгнув и бросив на пол трубку, я кинулась к тебе. Подруги, умолкнув, смотрели во все глаза. Я приникла к тебе и заплакала от радости. Ты сдержанно поцеловал меня, вежливо кивнул девчонкам и устало произнес:

— Я в ванную. Устал, мочи нет.

И ушел. Девчонки сразу засобирались. Я их не останавливала. Твой неожиданный приезд смешал все карты. Я тебя не ждала в этот момент! Как такое могло случиться? Почти два месяца ежедневного томительного ожидания, и тем не менее ты застаешь меня врасплох! Я столько думала об этом дне, так ждала и боялась его приближения, столько пережила в своем воображении, и все произошло так буднично, словно ты вернулся с работы, а не из долгого путешествия. Все, все не так, как я представляла!

Девчонки на цыпочках удалились, аккуратно огибая твои вещи, брошенные в прихожей, и шепотом прощаясь со мной. Я бросилась разогревать тебе еду в микроволновке, наводить на столе порядок, убирать пустые бутылки. Хмель ли тому виной, но я искренне забыла о том, что хотела сразу повиниться, признаться тебе в измене. Поскольку все случилось неожиданно, не так, как я предполагала, то и признание отложилось до лучших времен. Я так обрадовалась твоему появлению, что плохое просто не вмещалось в мою голову.

Ты вышел из ванной, осторожно заглянул на кухню.

— Все ушли, — сообщила я, жестом приглашая тебя к столу.

Ты подошел и обнял меня.

— Значит, так ты меня ждешь? Пирушки устраиваешь, напиваешься… — шутливо подтрунивал ты, целуя меня легко и нежно.

Я припала к тебе, трогая непривычную бородку и смеясь от счастья.

— Это мои подруги. Почему ты не сообщил, что приедешь сегодня?

— Так получилось, малыш. Непонятно было, улетим или нет. Не хотел зря тревожить.

Я оторвалась от тебя, стала хлопотать, усаживать, кормить.

— Нравится? — обвела руками пространство.

Ты осмотрелся и кивнул одобрительно. Пока ты ел, я изучала твое изменившееся лицо. Борода прибавляла тебе лет, но безусловно придавала мужественности всему облику. Не только внешне изменился ты. Постепенно станут явными и внутренние перемены. Ты весь обновился, получил невероятный заряд вдохновения, даже, как ты выразился, в мозгах что-то произошло. Путешествие в «Индию духа» просветлило и одухотворило тебя.

Это теперь стало модным паломничество в Тибет, по монастырям, повысился интерес к буддизму, восточным традициям. Все, кому не лень, ищут истину в экзотических странах. Ты шел к этому самостоятельно и опять предвосхитил тенденцию не только в моде, но прежде всего в музыке. Музыка твоя стала совсем другой.

Сидя на кухне, еще не осмотрев всей квартиры, не оценив ремонта, ты рассказывал мне о своих впечатлениях и планах. Ты давно уже мечтал создать некий синтез рока и этнической музыки, но никак не мог нащупать чего-то главного, основную тему. И вот там к тебе все пришло, ты услышал новые мелодии, свою новую музыку. Теперь нужно было писать и писать. Успеть до концертов что-то сделать. Работа предстояла серьезная, глубокая.

— Мне нужен человек, который напишет подходящие тексты к этой музыке, — говорил ты. — Чтобы было не совсем заморочено, но и не убого. Я набросал кое-какие строчки сам, но их нужно оформить профессионально.

— Кого-нибудь посоветовать тебе? — вдохновилась я.

— У меня есть на примете один парень. Давно предлагал свои стихи, но в старую музыку они не вписывались. Он сочиняет в таком фольклорном духе, своеобразно.

Я загорелась твоими идеями. Впервые ты говорил со мной о творчестве, профессиональных проблемах. Мне страстно хотелось поучаствовать, помочь по мере сил. Ты доверил мне разработку твоего нового сценического образа. Вернее, образ придумал сам, а вот приготовление костюма возложил на меня. Ты вернулся уже в этом новом облике, и теперь следовало только дополнить его, оформить вещественно.

…И только поздним вечером, когда ты осмотрел квартиру, весело хмыкая и подшучивая надо мной, когда я насладилась видео, снятым тобой в путешествии, и мы забрались в новую роскошную спальню, я вспомнила о своем грехе и похолодела. Мне стало страшно. Я поняла, что не хочу ни за что на свете, чтобы ты узнал об измене и прогнал меня! Нет-нет. Только не это, лучше сразу умереть! Нырнув под одеяло, я прижалась к тебе изо всех сил, словно тебя могли у меня отнять. Ты понял это по-своему и ответил таким же крепким объятием. Я почувствовала себя подлой обманщицей, преступницей. И теперь основной заботой моей, как у тайного убийцы, было не выдать себя, сделать вид, что все как всегда. Не знаю, родной мой, почувствовал ли ты, что я другая. Оскверненная. Ты был хоть и вдохновленный, но уставший и скоро уснул. А я долго лежала в темноте и плакала — по собственной воле я лишилась безмятежности и чистоты близости с тобой…

Я гладила и целовала твою спящую руку, прижимала к щеке, поливая слезами. Проснись ты, что бы я сказала? Что плачу от радости? «Неужели теперь так будет всегда?» — горько думала я. «Да, — отвечала себе, — пока не повинюсь тебе, не покаюсь…» Но как я буду жить, если ты прогонишь меня? Приходится выбирать: жизнь в обмане или жизнь без тебя. А жизнь без тебя невозможна, значит… смерть? Суровый выбор.

Днем я забывала о своей пытке. Ты, не подозревая о том, спасал меня, погружая в свои замыслы. Забросив окончательную отделку квартиры, я с энтузиазмом принялась за изготовление костюма. Ты рисовал эскизы деталей, а я носилась по магазинам, искала ткани, кожу, фурнитуру. Через Шурку я нашла замечательную портниху, которая могла абсолютно все. Она преподавала в швейном колледже и подрабатывала частным пошивом. Валентина Федоровна связала тебе пару серых свитеров, сшила кожаные штаны со шнуровками по канту из мягкой светло-коричневой кожи.

Я устроила все так, как ты хотел: сняла все мерки сама, и тебе не пришлось сталкиваться с портнихой. Примерки тоже делала сама и подправляла все своими руками. Когда-то мы с девчонками обшивали себя с головы до ног: юбки, блузки, нарядные платья. Вязали свитера, шапки, цветные гетры. Конечно, многое подзабылось, но оказалось, руки не утратили прежних навыков.

Самое сложное было найти мастерскую, где шили обувь на заказ. Мне порекомендовали мастера-частника, который шил вручную, индивидуально. Он смастерил тебе кожаные мокасины с крагами на шнуровке, а еще сшил замечательную сумку-планшет и широкий пояс. Из Индии ты привез головной платок с цветным орнаментом — его предполагалось носить как бандану. На черной майке я вышила бисером по твоему рисунку орнамент в виде круга с крестом посредине и славянской вязью.

И вот уже все готово. Я выбрала момент, когда ты пришел пораньше, и заставила примерить обновки. У меня возникло сомнение:

— А не слишком ли фактурно, театрально-декоративно?

Ты успокоил:

— Да нет. Для сцены годится в самый раз.

Я подумала, что ты играешь в свой новый этнический образ, как мальчишки играют в пиратов или индейцев. Если бы ты мог видеть себя со стороны, когда облачился во все новенькое, хрустящее, красивое! Твоя бородка оказалась вполне на месте, теперь ты походил на героя славянского фэнтези с примесью татарской крови. Когда я высказала мысли вслух, ты улыбнулся:

— Вообще-то я представлял себе этакого странника духа, бредущего по земле в поисках истины…

— Высоко! — иронизировала я — впрочем, вполне уважительно.

— К новой программе, для ее раскрутки, будем снимать клип, — сообщил ты. — Я уже выбрал песню и придумал сценарий.

— А кто снимает?

— Ну, та женщина на вечеринке, помнишь?

Веселья как не бывало. Конечно, я помнила эту стильную даму с черными пышными волосами; значит, вы продолжаете сотрудничать… Я мысленно одернула себя: еще смею ревновать! Я, подлая обманщица! Да этого мало, надо бы мне гореть на медленном огне настоящей пытки!.. И все же сделалось грустно. Я молчала. А ты вряд ли мог заметить происходящее со мной.

Да, путешествие преобразило тебя! Ты спешил, много работал, весело и вдохновенно. По всем проявлениям ты походил на влюбленного человека. Ребята из группы заражались твоей энергией, весельем и дерзостью. Ты разыскал парня, который предлагал тебе стихи, и работал с ним над текстами песен. Что-то взяли готовое, а что-то было написано вами специально под твою музыку. Даже дома в редкие свободные минуты ты работал на клавишке, создавая свои удивительные мелодии. Все-таки ты лирик, несмотря на то что новый альбом ожидался в тяжелой роковой обработке.

Меня ты решительно не пускал в студию, объяснив коротко:

— Будешь мешать.

Работу над альбомом пришлось на время прервать: начались концерты. Ты снова поехал в провинцию со своей старой программой. И съемки клипа проходили в Белоруссии, когда ты выступал там.

На этот раз я не провожала тебя, мы попрощались дома. Как всегда, ты сказал, целуя меня в лоб:

— Жди меня и будь умницей.

Я вздрогнула: мне послышались особые интонации в этих простых привычных словах. Я тревожно взглянула на тебя. Нет, показалось. Ты весь в своей влюбленности — в музыке, можешь ли замечать что-либо вокруг? В последнюю неделю не приходил домой ночевать, работал в студии круглосуточно. Записывал песню для клипа, волновался, боялся не успеть…

Я не видела тебя неделю и почти не слышала по телефону. Зато Марина звонила чуть не каждый день, зазывая меня на свои концерты. Я отказывалась, опасаясь, что именно этот вечер окажется у тебя свободным и ты придешь. Когда отказываться уже было неприлично, я согласилась. Это произошло на следующий день после твоего отъезда, когда я тосковала и снова привыкала к одиночеству.

— Во что одеваться? — спросила я Марину, когда мы договаривались о встрече.

— Как хотите, сейчас с этим просто.

Мне представлялось, что в концертный зал приходят в вечерних платьях и фраках. Оказалось, все куда демократичнее. При параде исполнители, а остальные — по желанию. Ну я и надела любимое платье в этническом стиле. Тут же чуть не расплакалась, вспомнив, как ты впервые увидел меня в этом платье. Это было, когда ты собирался в Индию. Платье тебе очень понравилось, а я полушутливо-полусерьезно попросила:

— Возьми меня с собой.

Ты ответил в том же духе:

— Там жара, мухи, тебе не понравится.

…Марина встретила меня и проводила в зал, посадила в первый ряд. Она была в черном вечернем платье, ладно облегающем ее стройную мальчишескую фигуру. До начала концерта оставалось время, и я выскользнула из зала, договорившись с контролерами. Не надевая пальто, выскочила на шумную Никитскую, купила огромный букет алых роз. Вернувшись в зал, обнаружила, что мое место занято. Горевать не стала, заняла свободное кресло в третьем ряду и приготовилась слушать. Когда исполнители вышли на сцену, Марина поискала глазами меня и, не найдя, видимо, забеспокоилась. Однако дирижер скомандовал готовность, взмахнул палочкой. Исполняли Моцарта, а Марина солировала. Я не была искушена в классической музыке, но от живого звучания оркестра у меня захватывало дух даже на твоих концертах, а что уж говорить об этом зале и этой музыке…

Она не мешала мне думать, мечтать, волноваться, представлять тебя. Она наполняла до краев; переплескиваясь, будоражила, заставляла звенеть неведомые струны в душе, но я скоро устала, не приученная слушать так долго. Моих душевных сил просто не хватало, чтобы полно переживать страстные жалобы скрипки, ее пронзительный плач. На глазах скопились слезы, грудь стеснилась, мне трудно было дышать. Еще немного, и я бы не вынесла и убежала из зала рыдать. Спас небольшой антракт.

Во втором отделении остались только скрипка и фортепьяно. Исполнялись небольшие романсы и элегии, как я их определила. И вновь душа наполнилась грустью, неизбывной печалью. Именно теперь Марина открылась мне и стала много понятнее, чем за все время нашего знакомства. Ее скрипка пела об одиночестве, о неразделенной любви, так мне казалось…

Я опомнилась, только когда в зале раздались аплодисменты. Встрепенувшись, я схватила букет и направилась к сцене. Марина удивленно прижала руки к груди, потом приняла букет и шепнула:

— Дождитесь меня обязательно! — и грациозно присела в поклоне.

Мне показалось, что она хочет поговорить о тебе, рассказать что-то. Поэтому я дожидалась ее в тревоге, ходила туда-сюда между колоннами. Марина выскочила, на ходу натягивая легкую шубку.

— Не хотите выпить кофе? Здесь недалеко есть приличное кафе, — предложила она.

Я согласилась, спешить было некуда. Мы прошли на Тверскую и устроились в уютном местечке, где приглушенно играла приятная музыка, на каждом столике горели матовые лампы-шары, стулья были широкие и деревянные, удобные. Пока ждали заказанное, Марина спросила:

— Вам понравилось?

— Очень! — искренне ответила я. — Я вообще-то, если честно, не бываю на таких концертах, но вам очень благодарна! Я должна была это услышать.

Марина сияла. По тому, как бережно она устраивала букет, я поняла, что он ей дорог. Видно, не так часто ей дарят цветы. Надо признать, я очень потеплела к Марине после этого концерта.

— Вы что-то хотели мне сказать? — спросила я, чтобы не длить тревожное ожидание.

— Ничего существенного. Просто хотелось пообщаться, мы так давно не виделись.

Я перевела дух, однако мне все казалось, будто она что-то недоговаривает.

— Николаю пошло на пользу путешествие, — будто прочитав мои мысли, продолжила Марина. — Он так много работает. Вы знаете, он растет! Музыка Николая становится серьезнее, интереснее, оригинальнее.

Мне, конечно, приятно было слушать, но я все ждала подвоха. Однако Марина стала рассказывать о дирижере, об оркестре, и я расслабилась, потеряла нить разговора, думая о тебе.

— Потомством обзаводиться еще не надумали? Мне кажется, в вашем случае надо поспешить, — услышала я, очнувшись от грез.

Пробормотала в ответ нечто невразумительное, попыталась сменить направление разговора, но Марина пренебрегла этой попыткой.

— Николай любит детей, — продолжала она язвить мое сердце.

Я снова ощетинилась. Хотела поинтересоваться, почему она, Марина, до сих пор не замужем, но ведь лежачих не бьют. Тем временем моя бестактная собеседница продолжала развивать свою мысль:

— Ребенок привязывает к дому, семье…

— Да… — неопределенно ответила я и попросила счет.

Марина с сожалением посмотрела на недоеденное пирожное, и я смягчилась:

— Можете не спешить, я подожду вас.

Пока Марина доедала лакомство, я размышляла над ее словами. Она что-то знает? Почему считает, что нам надо спешить? Только ли из-за возраста? И что она имела в виду, когда говорила о ребенке, который привязывает к дому и семье? Жаль, я не могу вытрясти из нее все. Это показало бы мою неуверенность и слабость. Когда мы вышли на улицу, Марина опять заговорила о тебе. Просто идея-фикс!

— Не кажется вам, что Николай помолодел и как-то воспрянул духом после путешествия? Будто влюбился…

Это уж было слишком! И пусть она права, но какое ей дело до твоих преображений? Или это снова какой-то намек? Почему она подмечает все связанное с тобой? Ответ только один: Марина неравнодушна к тебе. Что-то в этом духе я и предполагала. Я ответила коротко:

— Да, помолодел…

— Несмотря на персидскую бородку! — продолжила Марина, засмеявшись.

Я вконец рассердилась и решила тотчас распрощаться со скрипачкой. Однако она опять заговорила:

— Вы знаете, что Николай привез из Индии табло — индийские барабаны?

— Нет, — растерянно ответила я.

— Он ищет новое звучание. Теперь озадачился духовым инструментом. Коле нужно что-нибудь оригинальное, подходящее под его голос, из народных инструментов. А вы одобряете его увлечение фольк-музыкой?

— Почему нет? — пожала я плечами. — Это красиво.

— Конечно, беспроигрышный вариант… — задумчиво довершила Марина.

Мне удалось от нее отвязаться только в метро, на «Кропоткинской». И только после того, как пообещала позвонить. Домой я вернулась в раздражении. Полежала в ванне с пеной и солями, потом села в гостиной перед телевизором и задумалась. Почему нет мира в моей душе? Почему я не могу быть счастливой и спокойной? Чего мне не хватает? У меня есть ты — единственный человек, который мне необходим. У меня прекрасная квартира. Я обеспечена и не знаю особых материальных затруднений. О, человеческая неблагодарность судьбе! Желание большего и неумение ценить то, что имеешь. Я знала, чего мне не хватает: ребенка и все-таки тебя, твоего присутствия рядом. И чистоты.

Во мне жила червоточина и разъедала душу. Даже когда я забывала о ней, где-то в глубине сознания я чувствовала это черное пятно. Оно мешало мне любить тебя, целиком отдаться тебе. Наши ночи превратились для меня в пытку. Я стремилась искупить вину излишней страстностью и только отпугивала тебя. Может быть, поэтому накануне гастролей ты часто не приходил ночевать, ссылаясь на загруженность.

Однажды я спросила тебя:

— Когда мы навестим Александра с Настей?

Ты вздохнул:

— Я у отца три года не был, а ты говоришь…

Да, это твоя больная тема.

— Давай вместе съездим! — предложила я.

Ты безнадежно махнул рукой. Тогда я попросила дать адрес отца Александра и объяснить, как туда добраться.

— Зачем тебе? — спросил ты удивленно.

— Хочу съездить как-нибудь… — ответила я, вопросительно глядя на тебя. — Можно?

— Одна? — с сомнением пожал ты плечами. — Зачем?

— Это плохо? — настаивала я. — Мне хотелось бы их повидать, с Настей пообщаться.

— Как же без машины? — удивился ты. — Сколько раз тебе говорил: учись! Купили бы тебе легонькую машинку. Я уеду, мой «лексус» стоять будет без толку. Надо тебе учиться.

Однако координаты мне дал.

Но прошло больше недели, прежде чем я собралась в Дубровку. Все возилась с квартирой, доделывала мелочи, свою комнату оформляла. Хотя зачем мне своя комната, спрашивается? Вот если бы здесь устроить детскую…

Я остро скучала по тебе. Ты не звонил, я опять замкнулась в одиночестве. Интерес к благоустройству пропал, ноябрь угнетал меня. Все чаще я ложилась спать рано, вставала поздно. Стала безразличной ко всему, кроме телефонных звонков.

В тот вечер я лежала в ванне с дурацким детективом, потом мысли потекли в ином направлении. Почему-то всплыли в памяти картины того злосчастного купания в карьере, мокрый Гошка, его неистовство… Вспомнив пережитое, я почувствовала невольное возбуждение и тотчас преисполнилась отвращения к себе. Какая я дрянь, дрянь! Доколе этот позор будет преследовать меня, напоминая о моей слабости, ущербности? Я уснула в слезах и увидела во сне карьер, мокрого Гошку, наши сумасшедшие объятия и дикую страсть… Проснувшись, вспомнила все и будто заново пережила измену. Тогда и решилась ехать к отцу Александру.

Погода была скверная, как и положено в ноябре: то дождь, то снег. Я долго мучилась выбором, что надеть: пальто, теплую куртку или шубку. Куртка предполагает штаны, но раз я пойду в церковь, штаны не годятся. Если в юбке и сапогах — значит, теплое пальто или шуба. Ехать электричкой в шубе неудобно — значит, пальто. Оно длинное, но что делать?

Жаль, конечно, что я не умею водить машину, но это ремесло не для меня. Я испытываю панический ужас, когда нахожусь за рулем, ты это знаешь. Все твои попытки приобщить меня к вождению заканчивались крахом. Ты надеялся, что на курсах я смогу преодолеть психологический барьер, и уговаривал пойти учиться. Я решительно отказывалась, зная, что это бесполезно.

Доехала до Ленинградского вокзала на метро, потом долго выясняла, какие электрички останавливаются на станции Полевой. Выяснив, купила билет, подождала полчаса и пустилась в путь. Я так редко выбиралась из дома, что отвыкла от людей, поэтому обрадовалась месту у окна. Всю дорогу я обозревала проносящиеся унылые пейзажи, думала о том, что скажу отцу Александру. Я везла с собой подарки и вкусности, которые накупила в супермаркете у вокзальной площади. Насте — кухонный набор: фартук, прихватки, полотенца, отцу Александру — большую пачку хорошего чая, Петру Александровичу — электронную машинку. Ну и еще коробки со сладостями.

В электричке я ехала около часа. По проходу без конца тянулись попрошайки и торговцы мелочами, нудили заученные речи, но никто им ничего не подавал и ничего у них не покупал. Непонятно, зачем они ходят. От них веет обреченностью и беспросветной тоской. Я не вынесла и подала пятьдесят рублей какому-то инвалиду в камуфляже. Я не умею отгораживаться от просящих помощи, я все равно им верю. Сколько пишут и говорят по телевизору, что это бизнес, мафия, что нищие живут лучше, чем наши учителя и врачи. Все равно не могу видеть протянутые руки.

На станции Полевой я постояла на платформе, размышляя, где может быть автобусная остановка, и в результате пошла за сошедшими со мной нагруженными женщинами. Они действительно привели меня к автобусной остановке. Расспросив их, я выяснила, что мне нужно ехать двадцать минут и еще идти два километра по проселочной дороге пешком. Я с сомнением посмотрела на свои кожаные сапоги на высоких каблуках, но испытанию даже обрадовалась. Будто это хоть как-то искупало мою вину…

Автобус был битком набит, и я едва втиснулась на нижнюю ступеньку. Дверь зажала мой пакет, я еле вытянула его, чудом не порвав. На уровне моего носа оказалась чья-то грязная побитая рука. Автобус тряхнуло, и я смогла наконец подняться в салон. Стоять пришлось на одной ноге. Рядом на сиденье качался пьяный мужичонка, от которого разило как из пивной бочки. Мужичонка бесцеремонно оглядел меня с ног до головы, потом гаркнула на весь автобус:

— Мадам!

Я вздрогнула и раздраженно посмотрела на него. Мужичок обращался ко мне.

— Мадам! — повторил он. — Вам нужен нормальный мужчина?

— Что-о-о? — изумилась я.

Мужичок поспешно оправдался:

— Я только спросил!

Рядом захохотали. «Нормальный мужчина» обиженно сопел. Я думала, этот путь никогда не кончится. Однако скоро автобус затормозил и, пыхтя, остановился. Я спустилась по ступенькам и попала в месиво из грязи и снега. Вокруг какие-то поля и разбегающиеся в разные стороны дороги. Хорошо еще, они были снабжены указателями, среди которых значилась и Дубровка. Я потопала вперед по грязной дороге.

Возможно, летом, в сухую погоду, мое путешествие по ней заняло бы не более двадцати минут, теперь же я волочилась все сорок, а то и час. Когда показался золотой купол Николая Чудотворца, я была измотана, вся заляпана грязью и страшно хотела пить. С самыми радужными надеждами я доковыляла до церкви и увидела у дома священника несколько легковых машин. Должно быть, батюшка с матушкой принимали гостей. Я вздохнула: не вовремя явилась.

Подойдя к крыльцу, постояла, не решаясь войти. И тут дверь отворилась и на пороге показалась Настя.

— Ну надо же! А я все спрашиваю отца Александра, почему Красковы не приезжают. И тут ты!

Она так естественно перешла на ты, что я не могла не ответить тем же. Настя спустилась с крыльца и поцеловала меня.

— Проходи скорей! А где твоя машина?

Однако зорким взглядом уже окинула меня, поняла.

— Так ты пешком? С ума сойти! На этих каблуках?

— Да я только от остановки шла… — бормотала я благодарно, поднимаясь на крыльцо.

Мы вошли в дом, Настя скинула с плеч куртку, и я увидела вполне определенно выступающий животик. Воскликнула:

— Настя, ты ждешь второго?

— Да, — улыбнулась она. — И не собираюсь останавливаться на этом.

— Счастливая…

Настя внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала, провела в горницу. Там за столом сидели взрослые люди, ели, пили и шумно разговаривали. Петр Александрович пристроился на коленях у бородатого дядьки.

— У нас гости, реставраторы из Москвы. Они помогали нам восстанавливать храм, — объяснила мне матушка. — Присоединяйся, я сейчас принесу прибор.

— Подожди, Настя, — остановила я ее. — А где отец Александр?

— Он в храме, на службе.

— Я пойду к нему, хорошо?

Настя с тревогой взглянула на меня:

— С Колей все в порядке?

— Да, он на гастролях.

— Ну иди, потом с батюшкой возвращайтесь, будем обедать.

Я прошла по выложенной плитками дорожке к белой церкви, вошла с широкого крыльца в открытые двери и тотчас погрузилась в особую атмосферу храма. Прихожан было мало — несколько пожилых женщин, дурно одетых, с усталыми, безрадостными лицами. А меня наполняло какое-то чувство, немного напоминающее то, что я пережила в концертном зале, слушая Марину, но более глубокое, всепоглощающее. Я с легкостью отдалась ему и забыла о времени. Вспомнила венчание, твое одухотворенное лицо под венцом. Это была наша церковь…

Пока ехала, я боялась предстоящего разговора с отцом Александром; теперь же исповедь казалась непременным, естественным итогом моего пребывания в церкви.

Я дождалась, когда прихожанки, подойдя под благословение, постепенно покинут храм, и только тогда обратилась к батюшке:

— Отец Александр, я хотела бы исповедаться.

Священник, конечно, узнал меня. Он кивнул и жестом пригласил пройти в левый придел.

— Я слушаю вас, — слегка наклонив ко мне голову, мягко произнес он.

Любимый, это было непросто: рассказать твоему другу о том, что я изменила тебе. Я сразу расплакалась, а отец Александр терпеливо ждал, когда я смогу говорить. Он нахмурился и помрачнел, слушая мой сбивчивый покаянный рассказ. Я не щадила себя, поверь, не оправдывала, не перекладывала вину на молодого парня. И про сон рассказала и про иные искушения. Самым страшным было долгое молчание Александра после того, как я умолкла, сморкаясь в платок. Он молчал и тогда, когда я с мольбой в глазах ожидала ответа. Конечно, я понимаю, что прощение дает не он, не он отпускает грехи. Исповедник — всего лишь посредник. Но в этот момент я ждала его решения, как бы ждала воли Всевышнего, пусть это звучит кощунственно.

Наконец, не выдержав этого страшного молчания, я спросила:

— Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?

Батюшка покачал головой:

— Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.

— Будет расплата? — шепнула я обреченно.

— Будет.

— Я должна рассказать все Коле? Он простит?

— Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.

— Расстаться с ним? Это будет расплатой? — в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.

— Нет, — тихо произнес отец Александр. — Ему не надо ничего рассказывать.

— Но как же жить?!

— Покайся и впредь не греши.

— Да-да, конечно! — снова заплакала я, но уже просветленно.

Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. Отец Александр дал какие-то указания старушкам служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться…

В доме царило оживление. Настя хлопотала, выставляя пироги и разливая суп. Гости встретили нас громкими приветствиями.

— Я помогу тебе, — сунулась я было на кухню к Насте, но она выпроводила меня со словами:

— Иди-иди, тебе надо поесть, отдохнуть с дороги. Потом поболтаем!

Когда передо мной оказалась тарелка вкусно пахнущего куриного супа, я поняла, как проголодалась, и набросилась на еду. Народ вокруг продолжал спор, начатый еще до нашего появления. Бородатый парень лет тридцати, с серьгой в ухе, симпатичный, доказывал, что древние архитектурные памятники нельзя передавать церкви.

— В Новгороде сохранились фрески двенадцатого века, восстановленные с огромным трудом. И что, прикажете впустить в храм прихожан? — горячился молодец. — Свечи, копоть, ладан… А фрескам нужны определенные условия хранения — температура, влажность, — чтобы не разрушались!

Отец Александр возразил:

— Храм Божий должен использоваться по назначению, его для этого возводили. «Дом Мой домом молитвы наречется».

— Ну да, а ваше начальство бесчинствует, закрашивая бесценные росписи и заменяя новоделом! — Бородач в негодовании стукнул по столу огромным кулаком, но, покосившись на мальчика, слегка унял пыл. — Псковский владыка собирается записать фрески Снетогорского монастыря! Вот вам результат.

Тема сменилась, и молодец снова горячился, говоря о разрушенных храмах, которые требуют немедленной реставрации.

— В Новгороде окончательно разрушаются храмы тринадцатого века! И никому до этого дела нет!

— Нужны деньги, — спокойно сказал отец Александр. — Чтобы восстанавливать храмы, нужно много денег.

С ним согласились все.

— Мы делаем все, что можем, — продолжил батюшка. — Используем связи, просим у богатых людей пожертвования, ищем спонсоров. Обязательно найдутся люди, которые не останутся равнодушными.

— Пока они найдутся, весь Псков будет лежать в руинах! — возразил бородач. — И не только Псков! А ведь есть кому восстанавливать: умельцев и профессионалов — море! Были бы деньги…

Несмотря на то что я была занята своим, все же прислушивалась к спору. Бородатый реставратор меня заинтересовал. Но интереснее все же была Настя, которая легко справлялась с гостями, кухней, ребенком и при этом не уставала, не раздражалась, сновала туда-сюда, гордо неся свой бесценный живот. Когда обед завершился, уже стемнело. Я засобиралась. С тоской подумала о том, как буду возвращаться автобусом и электричкой. Однако Настя и тут сообразила:

— Вань, — обратилась она к симпатичному бородачу, — ты сейчас едешь в Москву или на объект?

— В Москву.

— Захватишь нашу гостью?

— С превеликим удовольствием, — ответил молодец и подмигнул мне: — Через часок тронемся.

Настя принялась собирать пустые тарелки. Я вскочила, чтобы помочь ей. Мужчины ушли курить на крыльцо, Петр Александрович увязался за ними. Мы быстренько навели порядок на столе и уединились на кухне. Настя мыла посуду, а я вытирала чистым полотенцем и составляла в буфет.

— У вас все хорошо с Колей? — спросила молодая матушка как бы между прочим.

— Да, — неуверенно ответила я. — Только мало видимся, скучаю…

— Это понятно, — усмехнулась она, — но не страшно. Тебе бы родить, скуку как рукой сняло бы.

Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Я вздохнула:

— Ты же знаешь, как он к этому относится. Запретил мне даже думать на эту тему. Что тут сделаешь?

— Положись на волю Божью.

— Как?

Настя вытерла руки о полотенце и села на табуретку возле меня.

— Ты пьешь эту отраву?

— Какую?

— Ну, таблетки противозачаточные?

Я смутилась:

— Почему «отрава»? Сейчас выпускают вполне приличные контрацептивы…

— Все равно отрава для женского организма, — непреклонно заявила Настя. — Перестань их принимать, и все.

— А если забеременею?

— Ты не хочешь этого?

— Хочу, еще как хочу!

— Ну так? — Настя ободряюще улыбнулась. — Я когда еще тебе говорила: решай сама, не мужицкое это дело.

— А если он откажется от меня, от нас? Я ведь, по сути, нарушу слово.

— Выбирай, что важнее. Хотя я уверена, Коля все поймет.

— Получится выламывание рук, — вздохнула я. — Так не честно.

— А взять молодую жену и не велеть ей рожать — это честно? — возмутилась Настя.

— Не надо, — попросила я. — Он же не из каприза или самодурства, я его понимаю.

В кухню пробрался Петр Александрович, и только теперь я вспомнила о подарках. Бросилась искать пакет, нашла в сенях, вернулась на кухню и выложила подарки на стол. Малыш с интересом, но без жадности, взял игрушку и стал вертеть ее в руках.

— Да зачем же! — воскликнула Настя, однако я видела, что ей приятно мое внимание. — Спасибо…

Подошло время ехать. Ваня уже сидел в своей потрепанной «девятке», разогревал ее, а мне все не хотелось уходить из этого гостеприимного дома. Настя обняла меня:

— Приезжай еще. Мне не выбраться — сама видишь. А ты приезжай! Хорошо бы с Колей. Петр Александрович скучает по нему.

Мы расцеловались на прощание, отцу Александру я от полноты чувств смогла сказать только:

— Спасибо!

Он улыбнулся и перекрестил меня.

Ваня включил в машине радио и всю дорогу насвистывал незатейливые мелодии. Я не знала, о чем говорить с ним, и молчала. Однако мне было приятно смотреть на красивого молодца и сидеть рядом с ним. Приехали мы быстро, намного быстрее, чем я утром. Ваня довез меня до самого дома и, прощаясь, вдруг сказал со вздохом:

— Хороший у тебя мужик. Береги его.

Я растерянно кивнула и, поблагодарив, вошла в подъезд. Беречь тебя… Да для меня не было и нет более важной цели!

После исповеди у отца Александра и разговора с Настей я успокоилась внутренне, и страсти оставили меня. Уже через месяц я не могла даже вообразить, что была способна на такую дикость: на измену тебе. Все! Забыть навсегда! Это не должно стоять между нами, мешать нам.

Я терпеливо ждала твоего возвращения, доделывала, довязывала, вышивала бисером твои костюмы. Из дома почти не выходила, да и не хотелось. Близился Новый год, я стала придумывать подарки. В первую очередь тебе. Это задача не из легких. С одной стороны, ты такой яркий человек, у тебя много увлечений, какие-то определенные интересы. В таких случаях дарить подарки нетрудно. С другой стороны, ты мог купить себе почти все, что хочешь. Удивить сложно. Однако мне доставляло удовольствие ходить по магазинам и смотреть, выбирать для тебя что-нибудь милое, симпатичное.

Я так соскучилась по тебе, что считала дни и часы до твоего возвращения. И опять ты захватил меня врасплох. Я занималась предновогодней уборкой, стиркой — словом, основательно все в доме перевернула.

Огромная квартира требовала столько времени на уборку! Бывало, только закончу пылесосить и мыть в последней комнате, как можно начинать все сначала: в первой комнате опять слой пыли лежит. Я не раз уже подумывала найти помощницу, но не могла не посоветоваться с тобой. Захочешь ли ты терпеть в доме присутствие постороннего человека? И каким должен быть человек, чтобы не выносил сор из избы, не сливал информацию в «желтые» издания, берег нашу приватность? Ну и не крал, конечно, не обманывал… Однако на всякий случай я обзвонила агентства, выяснила условия их работы, оставила заявку.

Так вот, до той поры убирать квартиру мне приходилось самой, а генеральная уборка превращалась в форменное стихийное бедствие. Я стояла на стремянке в холле и протирала светильник, когда щелкнул замок и вошел ты. Я едва удержалась на стремянке, так вскрикнула и подалась вперед.

— Спокойнее, спокойнее! — сказал ты и помог мне сойти с лестницы. — Ты мне пока еще целая нужна.

«Господи, а я ведь как замарашка!» — невольно подумала я, прижимаясь к тебе. Ты не улыбался, что-то было не так. Я вопросительно посмотрела на тебя. Измученный, худой и… губы разбиты.

— Что это? — испугалась я.

Ты с трудом раздвинул губы в улыбке. Нет передних зубов! Я ахнула:

— Что с тобой? Что случилось?

Ты смущенно развел руками. Обозрев разгром и хаос, царящий в доме, устало попросил:

— Приготовь ванну.

— А поесть?

— Потом.

Еще раз поцеловав тебя в колючую щеку, я понеслась набирать воду в ванну. Ты внес сумки в кабинет и закрылся там. Я поспешила на кухню соображать что-нибудь вкусное. Себе я, ты знаешь, редко готовлю, поэтому ничего существенного из еды не было. Впрочем, холодильник, как всегда, забит был мясом, полуфабрикатами, морожеными овощами, рыбой — всякой всячиной. Я с нетерпением ждала, когда же ты расскажешь, как лишился зубов. Это были качественные коронки, ты ставил их еще в Америке. Насыпая в ванну морскую соль и заливая пену, я все больше тревожилась.

Но только к вечеру, приняв ванну, поев как следует и отдохнув, ты рассказал мне приключившуюся с тобой историю.

В республиканском центре, откуда вы только что вернулись, тебя принимали всегда на ура. Там обитали твои основные, самые богатые спонсоры. По окончании гастролей они обычно закатывали роскошный банкет. К финалу тура ты, как правило, был измотан и старался избегать встреч с поклонниками, отказывался от чествований и вечеринок с угощением. Этим людям отказывать было нельзя: от них зависел выпуск нового альбома.

Кто-то из поклонников поднес тебе бутылку шампанского прямо на сцену. Перед банкетом ты немного выпил, чтобы взбодриться, набраться сил для долгого застолья. Что-то с этим шампанским было не то, ты опьянел в момент. Когда сел за стол, выпил коньяка. Все важные люди города сидели вокруг тебя, произносили замысловатые тосты и здравицы. Тебе было плохо, но приходилось улыбаться, шутить, говорить ответные комплименты. А хотелось только одного: спать, лежать без движения. И тут из-за соседнего столика донеслось:

— Коля, спой!

Ты рассердился, но сделал вид, что не расслышал. Банкет набирал обороты, все уже были разгорячены. Соседний столик не успокоился. Там сидели сынки местных нефтяных магнатов, здоровые бездельники, мажоры. Один из них снова поднялся и пьяно крикнул:

— Спой, Коля, чего ломаешься?

Ты плохо помнил, что произошло потом. Ребята из группы рассказали, как ты подошел к мажору и врезал ему со всей дури по физиономии. Парень заорал, схватился за разбитый нос, а ты продолжал молотить его методично, как автомат. Ребята бросились останавливать тебя, но ты не давался. Испуганный папаша крикнул охрану, прибежали накачанные молодцы, попытались схватить тебя за руки, оттащить, но не тут-то было. И вот один из охранников вырубил тебя ударом по зубам. Он хотел, видно, дать в челюсть, но ты дернулся, и зубы — вон.

Игорь и Гера подхватили тебя и поскорее утащили в номер гостиницы. Они никак не могли понять, что случилось с тобой, ведь выпил совсем немного. Потом уж решили, что всему виной шампанское, подаренное поклонником. По счастью, рано утром у вас был самолет и вы пораньше выбрались из гостиницы, чтобы не быть замеченными, сели в автобус и мотанули в аэропорт.

Новый альбом накрылся медным тазом. На носу Новый год, а ты без зубов и в отвратительном настроении. Каким-то чудом эта скандальная история не попала ни в газеты, ни в Интернет. Видно, папаша постарался, заткнул рты шелкоперам. А может, еще всплывет, чего бы очень не хотелось…

Больше всего ты переживал из-за альбома. Зубы что! Ты уже договорился со знакомым стоматологом, это дело нескольких дней. А вот на альбом нужны большие деньги, так быстро их не заработать. Программа почти готова, клип снят. На март заявлен концерт в Кремлевском дворце. А альбома не будет.

Слушая тебя, я чуть не плакала. Мне представилось все так ярко. Тебя ударили, а мне невыносимо больно. За тебя я могу кому угодно горло перегрызть! Если тебе грозит опасность, я готова… Что готова? Что я могу? Даже с альбомом помочь не могу. А видеть проявляющийся синяк и твои разбитые губы вовсе не было сил. Я забыла о подарке, о наступающем празднике, думала лишь о том, как облегчить твою боль.

Осторожно поцеловав твою распухшую губу, я предложила:

— Давай помажу «Спасателем»!

Ты отмахнулся:

— Заживет, ерунда!

Однако я настояла на своем. Ты кривился и морщился, когда я нежно-нежно касалась синяков и ссадин, смазывая их бальзамом.

Ты был расстроен, несчастен, болен. Пришлось отменить выступление в крупном казино и отказаться от участия в записи сборного новогоднего концерта. Ты сидел дома несколько дней, пил приготовленные мной отвары, читал, нацепив на нос очки, или смотрел телевизор. Нужный тебе стоматолог оказался чрезвычайно занят перед Новым годом и попросил подождать немного. Из-за отсутствия зубов ты чувствовал себя паршиво и не хотел никого видеть. Работа над новой программой приостановилась. Казалось, ты охладел ко всему, замкнулся в себе, молчал. И я молчала.

Я не стала рассказывать тебе о поездке к отцу Александру во избежание лишних вопросов. Любимый, у меня опять была от тебя тайна… Ничего, теперь я справлюсь сама, только бы у тебя все наладилось. Не было сил смотреть, как ты хандришь и терзаешь себя угрызениями совести. Из-за тебя ребята не подзаработали перед Новым годом, и ты не мог себе этого простить.

Я закончила предновогоднюю уборку, и можно было начинать сначала. Впрочем, я преувеличиваю. Конечно, все сияло, светилось чистотой. Однако я завела с тобой разговор о помощнице по хозяйству. Ты сидел в наушниках и слушал классическую музыку. Кивнув в знак того, что я тебе не помешала, нажал на «стоп». Я изложила суть дела, ты задумался немного, потом ответил:

— Не хочу, чтобы сплетни расползались. Найди, если это возможно, порядочную женщину и сразу поставь условие: молчать.

— Да-да, это само собой разумеется.

— Ну, реши сама, малыш. Я знаю, ты сделаешь все разумно. — И ты включил «play».

Я растерянно кивнула и вышла из кабинета.

Отложив поиски прислуги на будущее, принялась готовиться к Новому году. Купила небольшую елочку на елочном базаре у метро, нарядила заранее, положила под нее подарок, на поиски которого потратила кучу времени, — старинный бинокль с настоящими цейсовскими стеклами. Не было бы счастья, да несчастье помогло: из-за зубов ты вынужден был сидеть дома в ночь на 1 января. Это была наша первая встреча Нового года. Ты не желал никому показываться, а я никого не хотела видеть, кроме тебя. Ведь сразу после Рождества ты уезжал в Швейцарские Альпы кататься на сноубордах. Без меня, конечно. Да, ты имел право наградить себя после тяжелого тура. И день рождения свой там собирался отметить…

Я приготовила твою любимую рыбу, необычные салаты, вкусный десерт. На двоих не много было нужно, поэтому приятно было повозиться со сложными блюдами и создать разнообразие. Ты сидел у себя, принимал поздравления по телефону и электронной почте. Смеялся, шутил с друзьями по поводу своей шепелявости, но я знала, что тебе вовсе не весело.

К выступлению президента у меня уже все было готово, стол накрыт новой скатертью, приборы, бокалы и подсвечник с двумя свечами красиво расставлены. Шампанское ждало своего часа в серебряном ведерке со льдом. Сама я успела привести себя в порядок и принарядиться. Включив телевизор, я зажгла свечи и позвала тебя. Ты не откликнулся. Я попыталась сама открыть бутылку шампанского, долго возилась с риском не успеть до боя курантов. Наконец я ее победила и разлила пенящуюся жидкость по бокалам.

— Коля! — крикнула я в отчаянии, глядя на настенные часы. Ты опять не отозвался.

Я поспешила в кабинет. Ты спал на кожаном диванчике, умильно положив ладонь под щеку и свернувшись в клубок от холода: форточка была открыта.

— Коля! — негромко позвала я, но ты даже не пошевельнулся.

Я вздохнула, накрыла тебя теплым пледом и тихо вышла. Вернулась к столу. Куранты уже пробили. Я медленно выпила свое шампанское, потом взялась за твой бокал.

Глядя в телевизор на одни и те же надоевшие лица, которые пели и кривлялись по всем каналам, я незаметно выпила всю бутылку. Позвонила Шурка, потом Катя. Шурка была в гостях у подруги в Рязани. Катя пожаловалась на скуку: они сидели со Славиком вдвоем.

— Как твой звездный муж? Неужели дома встречает Новый год? — спросила она недоверчиво.

— Дома, — не стала я вдаваться в подробности.

— Что ж, не буду тебе мешать, — грустно сказала Катя.

— Не мешаешь! — пьяно воскликнула я. — Я тут чокаюсь с телевизором.

— Что ты делаешь? — по счастью не поняла подруга.

— Да нет, ничего, — пробормотала я. — Мне весело.

— Ну, я чувствую, ты уже хороша. Ладно, будь здорова. — И она отсоединилась.

Конечно, мне грех было жаловаться. Ты дома, со мной. Шампанское мне помогло пережить некоторое разочарование, только выпитого было много, чересчур. Я поняла, что напилась, когда попыталась убрать посуду. В момент просветления поймала себя на том, что набираю чей-то номер телефона. С трудом включив мозги, поняла, что собираюсь звонить Гошке. Тотчас бросила трубку. Кое-как добрела до кровати, забыв про неубранный стол, и рухнула как подкошенная.

Пробуждение, как можно догадаться, было весьма драматичным. Меня мутило отчаянно. К тому же я не разделась, легла в вечернем платье и туфлях, не смыв косметику.

— Женский алкоголизм куда опаснее мужского, — услышала я твой назидательный голос.

— Ох! — только и могла ответить я.

— Пей! — Я почувствовала у своих губ стакан с живительным напитком.

Он оказался отвратительным на вкус, я чуть не выплюнула проглоченное.

— Что это? — давясь, спросила у мужа.

— Пиво. Проверенный способ.

Я терпеть не могу пиво, но оно действительно принесло облегчение.

— Будешь спать дальше? — поинтересовался ты.

— Который час?

— Первый.

— Ночи? — удивилась я.

— Дня, глупыш. Я уже поел, выпил рюмку водки за Новый год. Все вкусно у тебя получилось.

— Оно вчера было вкусно, — пробормотала я, с трудом разлепляя глаза.

— Почему не разбудила? — В твоем голосе я уловила смущение.

— Пожалела. Ты спал как младенец. Ручку под щечку, вот так…

Я снова начала проваливаться в сон. Мутить перестало, но некоторая прострация оставалась: я все еще была пьяна. И вдруг я почувствовала, как ты снимаешь с меня туфлю, вторую, потом чулки… Потом целуешь голую ножку, отчего по всему телу у меня бегут мурашки. Расстегиваешь «молнию» на платье. Я еще не до конца проснулась и во мраке спальни смутно различала твой силуэт. Успела дотянуться рукой до прикроватной тумбочки, нащупать мятные освежающие леденцы и сунуть парочку в рот, чтобы заглушить перегар. Твои мягкие губы с трещинкой от раны оказались в опасной близости с моими, и уклониться от поцелуя уже было нельзя. Я подурачилась и повоевала немного, прежде чем сдаться на милость победителя. Победитель оказался не очень-то милостивым…

Потом мы почувствовали зверский аппетит и перебрались к праздничному столу. Я освежила подвявшие закуски и салаты, разогрела рыбу. Ты достал из холодильника новую бутылку шампанского, открыл ее с хлопком, отчего я спряталась под стол, наполнил мой бокал. Себе налил водки. Мы выпили за Новый год. Тут я заметила, что приготовленный тебе подарок лежит под елкой в нетронутом виде.

— Почему ты не посмотрел подарок? — воскликнула я.

— Подарок? Какой? — удивился ты.

Я указала под елку. Ты достал сверток в яркой блестящей бумаге, развернул его, раскрыл коробку. Бинокль по нравился тебе, это было очевидно. Ты, как мальчишка, играл с ним, разглядывал клеймо позапрошлого века и гром ко восторгался.

— Спасибо, малыш. — Вид у тебя был растроганный и смущенный. — А я, знаешь… С этими зубами все забыл… Но обязательно что-нибудь подарю тебе.

Я бросилась тебя целовать с патетическим восклицанием:

— Вся моя жизнь с тобой — подарок судьбы! На что мне еще?

— Эй, эй! — смеялся ты. — Решила замучить мужа в отместку за испорченный праздник? Дай хотя бы поесть, силы восстановить…

Шампанское опять ударило мне в голову, на старые дрожжи. Я развеселилась. Ты был мой, мой. Хотя бы сегодня, до вечера. И ночь, целая ночь…

Однако ты включил мобильный телефон, и нашему уединению пришел конец. Шквалом обрушились звонки. Ребята звали тебя в студию, они собирались там, чтобы вместе отметить праздник. Отказываться было нельзя. Я не стала спрашивать, можно ли мне поехать с тобой. Праздный вопрос. У вас там намечался мальчишник. Что делать? Ребят ты не стеснялся как близких тебе людей, а посторонних в студии не предполагалось. Когда я стояла в холле, провожая тебя, нечаянно глянула в зеркало и ужаснулась — тушь размазалась, от помады остались только воспоминания. Краше в гроб кладут.

— Отдохни, отоспись, — посоветовал ты, прощаясь.

Это значило, что ночевать ты не придешь. Ну что ж…

Я вернулась к столу и допила шампанское из бокала, потом из бутылки. Так легче было перенести новое разочарование. А что, думала я, как, оказывается, просто все! Выпил — и никаких душевных мук. Сколько я терзалась ожиданием, ревностью, одиночеством и тоской по тебе! Почему мне раньше не приходило это в голову? Я все думала, что мне лечиться надо, а тут все так просто, оказывается! Выпил — и все переживания теряют остроту. Даже некоторая веселость появляется, терпимость. Ну не дураки же те люди, которые заливают горе водкой! Сколько их, таких.

Есть еще наркоманы, но они, мне кажется, от скуки маются, ищут ярких впечатлений. Это не то. Им не нужна душевная анестезия, наоборот, острые ощущения, сногсшибательные эмоции. Нет, мне хватает чувств сполна, с излишком. Мне бы голову отключить и душу эту вечно ноющую придушить.

Каламбур: душу придушить! Надо будет тебе рассказать потом. Я рассмеялась. Нет, забуду, надо записать! Я стала искать ручку и листок бумаги. Почему-то зашла в твой кабинет, он ближе. Стала рыться на твоем столе, ручку нашла с трудом. Кто нынче ручками пишет? Все долбят по клавиатуре. Это удобно, не спорю. Как раньше тяжело было читать рукописные труды, ведь почерки бывают ужасные! То ли дело теперь: приносят диски, где все набрано, как в типографии. И книги не нужны…

На чем же записать? Я пошарила в ящике письменного стола в поисках чистой бумаги. Наткнулась на пачку писем, машинально вынула из верхнего конверта листок, и в глаза бросились начальные строчки: «Дорогой, любимый Коля! Прости, что долго не писала…»

Нет, не надо! Я отбросила письмо, как мерзкую жабу. Я не хотела ничего знать. Придя немного в себя, я положила письма на место. Никак не могла вспомнить, зачем сюда пришла. Новая боль проступила сквозь хмель, требовалось усилить анестезию. Я вернулась на кухню, поискала в холодильнике шампанское, не нашла и принялась за твою водку. Непривычная к крепким напиткам, скоро утратила всякую чувствительность и уснула прямо за столом.

Любимый, ты ничего об этом не знаешь и мог бы не узнать. Но я решила рассказать тебе все. Ты должен знать, чтобы понять меня и простить. Я обманула тебя, любимый…

Когда на следующий день ты вернулся, я мирно спала в постели. По счастью, за столом было неудобно и я проснулась рано утром, умылась, сняла с себя наконец вечернее платье и заползла в кровать. Стол так и стоял неубранным третьи сутки. Мы проспали почти весь день, а это был последний день, когда ты сидел дома.

Тебе очень быстро и качественно сделали зубы по новой технологии. Улыбка твоя немного изменилась, потому что исчез небольшой зазор между передними зубами. Ты чувствовал себя много лучше и радовался как ребенок возврату к нормальной жизни. И ты снова уехал, оставив меня одну, без определенных занятий и в тоске по тебе.

Дом опять сделался чужим. Только возможность слушать твои записи и смотреть видео на огромном экране хоть как-то мирила меня с жизнью. И еще вино, от водки мне было плохо. Целыми днями я сидела с бокалом в уютном кресле, тянула вино и смотрела на экран. Еще плакала иногда, но это были пьяные, умильные слезы. Остановить меня было некому, потому что никому на всем свете не было до меня дела. А ты катался на сноуборде в Швейцарских Альпах.

Однажды Марина с присущей ей настойчивостью вытянула меня на премьеру фильма в Дом кино. Фильм так себе, но режиссер настолько увлекательно рассказывал о съемках, горячо расхваливал всю съемочную группу, что я поневоле прониклась симпатией к ним. Смотрела снисходительно, даже смеялась. Это была комедия из жизни милого провинциального городка. На экраны фильм так и не вышел, но через год его показали по телевизору.

Пока мы слушали режиссера и смотрели картину, Марина периодически странно поглядывала на меня. После показа намечался банкет, но мы приглашены не были, поэтому отправились по обычаю в кафе на Тверскую. Было холодно, я мерзла под своей легкой шубкой, спешила поскорее оказаться в тепле. Мы вошли в ближайшее кафе. Марина, как всегда, заказала черный кофе с пирожными, а я вместо зеленого чая — бокал шампанского. Моя спутница вновь странно посмотрела на меня.

— У вас что-то случилось? — спросила она своим низким, грудным голосом.

— Нет, — беспечно пожала я плечами. — Почему вы спрашиваете?

— Вы простите, но я не могу не сказать: вы плохо выглядите.

— Да? — испугалась я. — Почему? Вернее, что именно плохо?

Марина сделала неопределенный жест.

— Так сразу не скажешь. У вас нездоровый вид, будто после больницы. Я потому и спрашиваю. Вы не больны?

Тут передо мной поставили фужер с шампанским, и я схватилась за него с жадностью.

— Нет, — ответила, когда выпила все до дна. — Не больна.

Марина с удивлением наблюдала за мной.

— Может быть, вы перенесли какое-то потрясение? Николай вам звонит? У него все в порядке?

Я кивнула утвердительно и снова подозвала официанта, чтобы заказать еще шампанского.

— Вы много пьете, — сделала замечание Марина.

Но мне было уже все равно. Какого фига (прости меня) она суется со своими замечаниями? И вдруг меня осенило: это ее письма ты хранишь в ящике стола! Сейчас я ее разоблачу! Спросила как бы между прочим:

— Вы были в студии первого января, когда группа отмечала Новый год?

— Нет, — в недоумении ответила Марина.

Прикидывается, подумала я. И спросила в лоб:

— Скажите, вы когда-нибудь ему писали?

— Кому? — еще более удивленно спросила Марина.

— Коле. — Какая же она недогадливая!

— Нет, — ответила обескураженная Марина.

Я чувствовала себя Эркюлем Пуаро. Достав из сумки ручку и записную книжку, сунула скрипачке:

— Напишите что-нибудь! — Я хорошо помнила почерк, которым было написано письмо.

Надо отдать должное Марине — она не воспротивилась следственному эксперименту и написала: «Вам не следует придавать этому такое значение!» И добавила вслух:

— У Николая огромное количество поклонников в разных городах.

Я про себя добавила: «И поклонниц, и, может, даже внебрачных детей». Я поняла, что окончательно схожу с ума.

— Вам надо ехать домой, — сказала встревоженная Марина, когда я собралась было вновь позвать официанта. — Хотите, я провожу вас?

Она расплатилась с подошедшим официантом и поднялась из-за стола. Я не сопротивлялась, когда она помогла мне надеть шубку. Однако подумала, что скрипачка стремится попасть в наш дом, чтобы быть поближе к тебе. Когда мы сели в такси, я опять допустила открытую грубость, прямо спросив:

— Вам хочется посмотреть, как он живет?

— Я не стану заходить, если вы об этом. Только водителю скажите, куда везти.

Я объяснила с нарочитыми подробностями, только что этаж не указала. Мне казалось, так я уедаю Марину. Однако она не обижалась, только по-прежнему с тревогой смотрела на меня. Как и обещала, проводила меня до подъезда (машина остановилась у ворот), но заходить не стала. Только сказала на прощание:

— Берегите себя.

Я устало кивнула и попросила нехотя:

— Могу я надеяться, что Коля ничего не узнает о… о том, что было сегодня?

Марина улыбнулась:

— Конечно.

Я кивнула и вошла в подъезд.

С того дня я сделалась осторожнее. Конечно, мне не хотелось представать пред тобой форменной развалиной, спившейся старухой. Я попыталась отвлечься, за бокал хваталась лишь в крайние случаи, когда тоска одолевала совсем. Теперь я поторопилась найти помощницу по хозяйству — все-таки в присутствии постороннего человека я не стану распускаться. И кто-то живой будет рядом, можно словом перемолвиться.

Для поисков требовалась ясная голова, поэтому я держалась днем совершенно спокойно. Мне звонили из агентств, предлагали варианты, я ездила на собеседования. Остановилась на Лиде. Познакомившись с ней, поняла, что не ошиблась. Лида старше меня на десять лет, как и ты. И на десять лет раньше окончила университет, тот же факультет, что и я. Мы вспоминали общих преподавателей — на удивление, они были. Казалось, все менялось, летело в тартарары, снова восстанавливалось, а в университете все было по-прежнему.

Лида когда-то работала в школе, преподавала русский язык и литературу, однако нужно было кормить семью, мужа и дочь, а школьных денег хватало лишь на неделю и то с трудом. Лида пошла в домработницы к богатым людям. У нее отличные рекомендации. До нас она служила у известного пародиста, но ушла по собственному желанию. От природы исключительно честный человек, она не вынесла атмосферы слежки и недоверия, крайней мелочности, придирок и скупости. Об этом я узнала гораздо позже, когда мы немного подружились. Лида, ты знаешь, очень сдержанна, немногословна, никогда не спорит, не возражает, абсолютно добросовестна. Словом, я подписала договор без сомнений.

Она стала приходить ежедневно, кроме выходных, на два-три часа. Я выдала помощнице ключи, чтобы она могла сама открывать дверь, если меня нет дома или я сплю. Договорились, что Лида будет покупать продукты или заказывать по телефону, убирать всю квартиру каждый день, а раз в месяц проводить генеральную уборку, иногда готовить еду. Она делает все тщательно, без халтуры, неторопливо, но проворно. Мне нравится смотреть, как она движется, легко, без напряжения, думая о чем-то своем.

Однажды я спросила:

— А чем занимается ваш муж?

Лида выпрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки волосы и спокойно ответила:

— Да как сказать… Дома сидит. Читает, общается в Интернете, в игры какие-то играет.

— Не работает? — подняла я брови.

— Он больной, слабый, — уклончиво ответила Лида и принялась за работу, давая понять, что дальнейшие расспросы нежелательны.

Потом я узнала, что она всю жизнь тащит на своих плечах мужа и дочь, которая причинила ей в свое время немало горя. Уходила из дома, в пятнадцать лет жила со взрослым человеком, презирала родителей. Теперь-то, конечно, она выросла, вышла замуж, родила ребенка. Лида по-прежнему помогает ей, и отношения постепенно наладились.

Итак, в доме появилась Лида, и я стала еще осторожнее. Никто не догадывался о моем тайном пороке, даже девчонки ничего не поняли, когда мы встретились в очередной раз на нейтральной территории.

Мы сидели в вегетарианском кафе на Кузнецком. Немного перекусили, потом пили чай-кофе. Я не стала заказывать шампанское, боялась, что не смогу вовремя остановиться. Все как всегда, только Шурка вдруг попросила:

— Оль, у тебя для нас пригласительные найдутся на Колин концерт в Кремле?

Я смутилась:

— Пригласительных у меня нет, но я спрошу у Коли, когда он вернется.

— Нам со Славиком! — вставилась Катя.

Они немного поспорили и решили, что обойдутся без Славика.

— Ты, конечно, будешь на концерте? — хором спросили подруги.

Я не могла признаться, что не знаю, позовешь литы меня на кремлевский концерт. На клубные выступления не пускаешь, даже запрещаешь приезжать, говоришь, что буду мешать.

Только теперь я поняла, что с тех пор, как мы вместе, я ни разу не видела тебя на сцене! Однако девчонкам ответила уверенно:

— Конечно, буду.

Мне до невозможности захотелось выпить вина. Я помялась, потом спросила как бы между прочим:

— Интересно, а спиртное у них подают?

Катя глянула в меню:

— А что тебя интересует?

— Я бы глоток шампанского выпила.

— Есть.

Я заказала, строго-настрого запретив себе делать повторный заказ. Девчонки не увидели в этом ничего особенного. Бывали времена, когда мы пили основательно, по-студенчески, но тогда мы пили для веселья, от радости жить.

Я постаралась растянуть удовольствие. Когда бокал опустел, ощутила некоторое беспокойство. По счастью, девчонки уже насиделись и решили немного пройтись. Мы расплатились и вышли. До вечера я больше не вспоминала о вине. Но, вернувшись домой, в идеально чистую квартиру, напоминавшую реанимацию, я поняла, что не смогу прожить вечер без его помощи.

К тому времени у меня из осторожности выработались кое-какие навыки: я сама выбрасывала пустые бутылки в мусоропровод и, прежде чем пить, отключала телефоны. А то стоило мне достичь определенного градуса, как появлялось непреодолимое желание позвонить тебе и много-много говорить. Это было страшно. Тогда бы ты все понял. А еще страшнее было то, что я несколько раз порывалась звонить Гошке. Вот уж чего нельзя было делать ни в коем случае! Пока он не знает моих координат, можно быть спокойной, что не позвонит и не появится. А узнает, примчится, а я вот такая… слабая? Нет-нет!

Так я обманывала сама себя. Приняв меры предосторожности, я доставала бутылку шампанского и выпивала ее. После бутылки обычно засыпала, а на следующий день все заново: днем держусь, а к вечеру срываюсь. И так больше месяца. Более всего я боялась, что ты застанешь меня врасплох. Ты никогда не звонил, чтобы предупредить о возвращении: это ограничивало бы твою свободу. Не зная точного времени, я должна была находиться в постоянной готовности. Это немного отрезвляло. И еще желание хорошо выглядеть, когда мы увидимся после долгой разлуки. Я очень надеялась, что твое возвращение излечит меня от тайного порока. Так и получилось.

Ты вернулся однажды к вечеру. По счастью, я не успела пригубить вина. И что удивительно: я тотчас забыла о нем. Ты не заметил во мне никаких перемен — по крайней мере ничего не сказал и не дал знать иначе. Возможно, ты так был наполнен впечатлениями, энергией, весельем, что все остальное было не важно. Да и некогда было: на следующий же день ты с головой ушел в подготовку кремлевского концерта.

Программа новая, необкатанная, еще не до конца проработанная. Что-то дописывалось, доделывалось, шли бесконечные изматывающие репетиции с группой и оркестром. Концерт включал в себя не только новые вещи, но и фрагменты прежней акустической программы. Все это поглощало тебя целиком, не оставляя времени ни на что другое. Ты почти не появлялся дома и часто оставался ночевать в студии. Я перезванивалась с Мариной и узнавала новости с фронта. Марина с готовностью сообщала о ходе репетиций. Она тоже уставала и волновалась: все-таки масштабный концерт, зал на шесть тысяч мест. Иногда спрашивала меня:

— Все ли у вас хорошо?

— Да, конечно, — отвечала я.

А как могло быть иначе, если ты был в Москве и хоть редко, но приходил домой.

И вот открылась удивительная закономерность: покаты был дома, я и не вспоминала о вине, словно его и не существовало в природе. Совершенно не возникало потребности выпить. Из этого я заключила, что мой порок — еще не алкоголизм, а, как определила бы Катя, маниакально-депрессивный психоз. Ведь стоило тебе не появляться дома дня два, я хваталась за бутылку.

С Лидой ты не пересекался, и это тебя вполне устраивало. Мы договорились с ней, что она приходит, когда тебя нет дома. Это условие выполнить было несложно. Однако ты познакомился с ней и нашел мой выбор удачным. Я радовалась, как двоечник, получивший пятерку.

Приближался день концерта, а я так и не спросила тебя о пригласительных билетах. Шурка звонила, интересовалась, ей очень хотелось попасть на концерт. Катя тоже позванивала, обиняком выспрашивала, как обстоят дела. Однажды я решилась и набрала номер твоего мобильника. Поверишь ли, ждала ответа с замиранием сердца.

— Да? — ответил ты удивленно.

— Коля, мне нужны билеты на твой концерт. Для подруг.

— Сколько? — коротко спросил ты.

Я слышала в трубке смех, грохот ударных, женские голоса… Робко ответила:

— Два.

— Напомни мне потом, сейчас некогда, ладно? Дома скажешь. Или позвони Мишке, директору. Да, так будет лучше.

Ты отсоединился, не назвав номера телефона директора. Я подумала, подумала и позвонила на мобильный Марине. Она не сразу ответила. Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я услышала ее голос:

— Я слушаю вас.

Преодолевая внутреннюю неловкость, я спросила:

— Марина, вы знаете номер телефона директора группы?

— Миши?

— Да.

— Где-то был… Сейчас спрошу.

После небольшой паузы она продиктовала цифры, я записала. Марина поинтересовалась:

— Если не секрет, вам зачем?

Я ответила вопросом на вопрос:

— Скажите, это удобно: попросить у него билеты на концерт?

— Безусловно.

Миша пообещал мне билеты. Мы договорились, что передаст их через тебя. И все-таки я чувствовала если не унизительность, то неловкость ситуации. Почему ты не захотел мне помочь? Даже крайняя занятость не может быть истинной причиной. Просто я была тебе безразлична, когда ты погружался в свою музыку. Вообще все переставало для тебя существовать, кроме того, что вдохновляло, помогало творчеству. И это все было вне меня…

Перед концертом ты вконец измучился, почти не спал, волновался: еще оставалось множество мелочей, которые не продуманы, не подготовлены.

— Провалимся! — бормотал ты в полусне, если тебе удавалось добраться до нашей постели.

— Ну почему? — возражала я. — Успокойся, ничего смертельного не произойдет, если даже и провалитесь. И зачем думать о худшем?

Ты перечислял, что еще не готово, и волновался больше всего за ребят и оркестр.

— На мне столько людей завязано! Ты понимаешь, я не могу их подвести.

— Ты же профессионал! — успокаивала я.

— И на старуху бывает проруха, — тревожился ты, а я видела, как ты сдал за последние дни. Вокруг глаз от недосыпа появились темные круги, мышцы лица ослабли, и морщины обозначились резче, небритые щеки запали. Ты опять жаловался на желудок, и я поила тебя отварами. Твоя лихорадка передалась и мне. В эти дни я совершенно не вспоминала о вине, не до того было.

— Если ты не отдохнешь и не выспишься хотя бы немного накануне концерта, то точно провалишься! — не выдержав, однажды воскликнула я.

Ты посмотрел на меня мутными глазами, кивнул и тотчас уснул. Однако мне удалось уговорить тебя организовать передышку перед концертом, даже если не все будет готово. Ты признал необходимость отдыха, потому что окончательно выбился из сил.

Два дня ты ничего не делал, только спал, читал и слушал любимых классиков. Отоспался и отъелся, сразу заметно посвежел, повеселел, был полон азарта и уже хорошего волнения. Говорил, что на сцене переживаешь невероятный душевный подъем, происходит взаимообмен положительной энергией. Это как живительный источник! Однако и сил уходит столько, что ты теряешь в весе несколько килограммов за один концерт. А Кремлевский дворец — сложная площадка с тяжелой аурой советских времен. Преодолеть все это — дело чести…

Билеты на концерт успешно продавались, по телевидению, по всем музыкальным каналам, несколько раз прогнали твой новый клип. Когда я увидела его впервые, то пережила прежнюю экзальтацию. Ты был так красив, мужествен в новом облике духовного странника! Одежда смотрелась на тебе естественно, будто повседневная. Немного шаманства — и смысл песни углубляется до философского обобщения. Песня сама по себе была удивительно красива, мелодична. Ты пел, как всегда, в высоком эмоциональном ключе. Клип, бесспорно, удался. Ты был доволен:

— Вот такое философское фэнтези получилось!

В общем, бояться было нечего, все должно сложиться.

И вот этот день настал. Я так переволновалась вместе с тобой! Казалось бы что? Костюмы в порядке, все подогнано, обкатано еще на съемках клипа. Это то, за что я отвечала. Но твое возбуждение передавалось и мне. Накануне ты хорошо выспался и уехал в студию. Мне наказал:

— Поймаешь машину, доедешь. Миша тебя встретит и посадит на место.

Я несколько иначе представляла себе прибытие в Кремлевский дворец, но ничего не сказала: Мне предстояло самой решить, во что одеться, а это так ответственно! На меня будут глазеть сотни зрителей. Я должна быть красивой, чтобы тебе не было стыдно показаться рядом со мной. Весь день я посвятила превращению из домохозяйки в королеву бала.

Для начала я внимательно рассмотрела себя в большом зеркале, и выводы были неутешительны. Да, Марина права: я выглядела как после долгой болезни. Чем исправить это? Конечно, есть целый арсенал средств оживить поблекшую красоту, и я начала со льда. Потом массаж, маски, кремы, сыворотки… Перерыв весь шкаф, я остановилась на вечернем наряде, в котором встречала столь памятный Новый год. Однако, вспомнив, как была одета публика на прошлом концерте в Кремле, поняла, что нелепо буду выглядеть на фоне скромно одетых женщин. Ведь многие придут сразу после рабочего дня, какие уж тут вечерние платья!

И опять для меня палочкой-выручалочкой послужило платье в этническом стиле, которое я сшила как-то незаметно вместе с твоими костюмами к новой программе. В пару, так сказать. Тоже в шнуровках, с орнаментом. Вариант беспроигрышный, как бы сказала Марина. Словом, к назначенному часу я преобразилась, а уж чего это мне стоило, знала только сама.

Выехать следовало пораньше, хотя от нашего дома до Кремля — рукой подать. Время самое пробочное, решила я, и проехала на метро одну остановку. В результате оказалась на месте много раньше, чем было нужно. И куда теперь девать эту прорву времени?

Я спустилась в торговый центр на Охотном ряду, побродила по магазинам, но долго не продержалась там, вышла наверх. В Александровском саду была очередь из зрителей, которых досматривали в Кутафьей башне. Мне нужно было передать девчонкам билеты. Я набрала номер Кати:

— Вы где? — спросила.

— Выходим из метро.

— Жду вас у входа в Александровский сад.

Девчонки подошли через минуту. Они оглядели толпу.

— И что, куда дальше? Тоже в очередь становиться? — поинтересовалась Катя.

— Очередь двигается быстро, — успокоила я ее.

Пока стояли, успели немного поболтать о том о сем. Я начала волноваться за тебя, как только увидела первых зрителей. Неожиданно зазвонил мой телефон, и я вздрогнула. Это был Миша. Он объяснил, куда мне идти и где он будет ждать. Я попрощалась с подругами и отправилась в назначенное место.

Миша оказался лысоватым крупным мужчиной лет пятидесяти. Он торопливо поцеловал мне руку, помог снять шубу и, схватив ее в охапку, повел меня по коридору прямо в зрительный зал. Там усадил в первом ряду, на VIP-места.

— Как он? — спросила я, переживая так, будто мне самой предстояло выйти на сцену.

— Ничего, в порядке. Волнуется, конечно, но все в норме.

Миша что-то сказал широкоплечему молодому человеку, который неподвижно стоял у самой сцены, тот кивнул и посмотрел в мою сторону. Я боялась оглядываться вокруг. Мне казалось, что увижу только женщин, сотни женщин, обожающих тебя. Я видела роскошные букеты, которые предназначались тебе. Миша приводил одну за другой интересных дам и рассаживал их во втором ряду. Конечно, были и мужчины, много мужчин, молодежи, но я-то знала, как обожают тебя именно женщины всех возрастов! Когда же эта пытка кончится?

У девчонок места были где-то наверху. Большего для них я сделать не могла. Я слушала, что говорят вокруг, чтобы потом рассказать тебе. Но публика мало говорила о тебе, а я знала, что после концерта они выйдут совсем другими. И будут много думать, покупать в холле твои диски и рекламные буклеты и говорить, говорить. Еще долго ты будешь с ними… Я сама пережила все это, когда была, как они, лицо в толпе.

Концерт задерживался почему-то, и я извелась. Что происходит там, за кулисами? Может, тебе требуется помощь? Но вот началось какое-то движение. На сцене, оформленной предельно просто, появились музыканты. Они заняли места у инструментов, и полились первые звуки. Под шквал аплодисментов вышел ты в своем этническом костюме, извинился за задержку концерта:

— Программа новая…

Потом еще было несколько сбоев в порядке песен, но они совершенно не испортили общей картины. Беспокойство за тебя не помешало мне насладиться твоим искусством. Новые песни показались мне глубокими, сложными в музыкальном отношении, но удивительно красивыми. Голос твой звучал легко, звонко, беспредельно. Ты опять держал в своих руках весь зал, заряжая энергией любви. К этому чуду невозможно привыкнуть…

Стоит ли говорить, что почти весь концерт я слушала с мокрыми глазами. Твои лирические песни посвящались женщинам. Кто они, твои музы? Марина? Та женщина-режиссер? Верно уж не я. Своих следов я не находила в этих песнях. Да и что можно посвятить мне? Балладу о домохозяйке, искусно ваяющей борщ?

Вот и последняя песня. Тебе дружно подпевает весь зал. Ты убегаешь со сцены, а разгоряченная публика требует спеть на бис. Ты вновь появляешься и поешь одну из самых значительных своих баллад. Теперь уже действительно все. Я вижу, как ты устал. Твоя одежда промокла насквозь, хотя ты дважды за концерт менял костюмы. Голос охрип, ты едва держался на ногах. Мне хотелось поскорее оказаться рядом с тобой, оградить тебя от шума, суеты, от поклонников и всего прочего, но нас разделяла сцена.

Довольная публика постепенно расходилась, я же не знала, как мне быть. Где искать тебя? Или лучше подруг? Собиралась уже идти на поиски шубы, чтобы ехать домой, но тут из толпы вынырнул Миша.

— Прошу за мной! Сейчас поедем в студию, отметим.

— А Коля?

— Придется подождать. Вы с ним поедете?

— Да.

Миша провел меня в какое-то небольшое помещение возле гримерки, принес шубу, и я терпеливо ждала, когда ты выйдешь. Тебе несли цветы, в гримерку ломились безумного вида люди, но Миша оттеснял их с настойчивой вежливостью, граничащей с хамством:

— Простите, Николай устал, очень устал… Простите, я передам ему все, что пожелаете.

Постепенно он разогнал всех и с облегчением выдохнул:

— Уф! Теперь бы еще пройти сквозь строй, и можно расслабиться.

— Как это, сквозь строй? — спросила я.

— А вот там, на улице, толпа поклонников дожидается. — Миша ткнул куда-то в сторону выхода: — Девчонки и мальчишки в основном. С ними, конечно, проще, без церемоний. Но они и понаглее будут.

Ты наконец вышел в сопровождении ребят из группы. Вы были уставшие, но еще возбужденные. Обменивались замечаниями по поводу концерта, посмеивались над тем, что понятно было вам одним. Заметив меня, ты улыбнулся:

— Ну как, тебе понравилось?

— Да, очень, — серьезно ответила я. — Ты гений.

И я поцеловала тебя с благодарностью и восторгом.

— А? Слышали? — шутливо обратился ты к ребятам и обнял меня, увлекая к выходу.

— Красков! Красков! — обрушилось на нас, когда мы вышли.

Слава Богу, толпа поклонников держалась за турникетом, который выставили специально, чтобы оградить тебя. Восторженные девчонки и мальчишки тянули к тебе диски, журналы, билеты и просили автограф.

— Ручка есть? — спросил ты у меня.

Я достала из сумочки гелевую ручку. Хмурясь и сердясь, ты подписал несколько дисков и фотографий. В этот момент меня словно током дернуло: я наткнулась на кричащий взгляд больших серых глаз. Передо мной стоял Гошка. Он тоже держал в руке диск, но забыл про него, увидев меня и остолбенев. Я застонала и, не оглядываясь, поспешила к твоему «лексусу». Ты тоже не задержался, оставив ребят из группы принимать восхищение и стяжать лавры.

Забравшись в твою машину, мы медленно выехали из Кремля. Я никак не могла прийти в себя от неожиданной встречи. Ты, кажется, не заметил, что произошло за несколько секунд, пока раздавал автографы. Гошка появился как укор совести, как тень отца Гамлета. Меня трясло как в лихорадке. Теперь он все знает… Бедный мой Гошка! Я так виновата перед ним…

Всю дорогу мы молчали: я в своих покаянных мыслях, а ты от усталости. Ехать в студию, пить, веселиться совсем не хотелось. Будто прочитав мои мысли, ты сказал:

— Хорошо бы сейчас сразу домой, да?

— Давай поедем! — с готовностью согласилась я.

— Нельзя, ребята обидятся. Хочешь, отвезу тебя домой, а потом поеду в студию?

Я колебалась. Мне не хотелось оставаться одной. Но я предчувствовала, что, кроме мук ревности и усталости, вечеринка мне ничего не сулит.

— Ладно, поздно уже: мы далеко уехали, — сказала я нерешительно.

— Вернуться можно — дорога свободная.

Я пожала плечами:

— Ну, если ты настаиваешь…

Ты покосился на меня и хмыкнул, но поворачивать не стал.

В студии хозяйничали какие-то девицы — накрывали на стол, резали закуски и салаты. Они заверещали, когда ты появился на пороге, и немного притихли, завидев меня. Я тотчас пожалела, что приехала, но делать нечего. Даже взялась помогать с закусками, но ты махнул рукой:

— Брось, пусть девчонки возятся.

Ты сел на диванчик и закрыл глаза. Я не знала, куда себя девать. Народ постепенно съезжался, и я обрадовалась появлению Марины, как нерадивая школьница радуется звонку на перемену. Марина приветливо улыбнулась:

— Я полагала, вы домой уехали.

— Поздравляю вас, это был успех! — сказала я совершенно искренне.

— Но не мой, Николая.

— Ваш общий, — возразила я.

Тут Миша и молодой человек, который давеча стоял у сцены, внесли огромные охапки цветов.

— Коля, куда это? — спросил Миша, тяжело дыша.

Ты с трудом открыл глаза и слабо шевельнул пальцами:

— Раздай девчонкам.

Я с сожалением смотрела, как присутствующие женщины с энтузиазмом разбирают роскошные цветы. Марина выбрала чудесные розы и торжественно поднесла мне. Я жалко улыбнулась и поблагодарила. Себе она тоже выбрала неплохой букет, сунула в него нос и тотчас отдернула.

— Коля, это, кажется, тебе! — Скрипачка вынула из букета маленькую открытку и подала тебе.

Ты молча прочел содержание открытки, хмыкнул и порвал ее на кусочки.

— И что пишут? — поинтересовался Гера, но ты опять закрыл глаза и не ответил, только качнул головой.

Я тщательно изучила содержимое своего букета, но ничего постороннего не обнаружила.

Застолье началось, все пили, шутили, поздравляли тебя и себя, а я все не находила себе места: никак не могла забыть ту открытку. Говорить могла только с Мариной, поминутно ловила на себе любопытные взгляды суетящихся девиц.

— Кто они? — спросила у Марины, кивая в их сторону.

— Не знаю, — пожала плечами Марина. — То ли фанатки, то ли помощницы… Может, убирают здесь.

Я неприязненно разглядывала одну из девиц, длинноногую пышногрудую блондинку с длинными волосами. Марина поймала мой взгляд.

— У любого известного шоумена есть такое приданое — кордебалет, так сказать. Не обращайте внимания, они вам не опасны.

Ты действительно не замечал их, как не замечают официанток или другую прислугу. Приняв бокал и тарелку, только кивнул. Ребята произносили тосты за тебя и снова за тебя. Благодарили, говорили о твоем таланте, объяснялись тебе в любви. Потом ты поднялся и произнес свой тост:

— А я предлагаю выпить за наших близких, за тех, кто совершает подвиг, постоянно ожидая нас. Спасибо, родная. — И ты подошел ко мне и поцеловал на глазах у всех.

Гера тоже целовал свою жену, и кто-то еще из ребят. Я была взволнована до слез, но вдруг натолкнулась на осторожный, неодобрительный взгляд Марины. В голове моей забродили темные мысли, предположения, но не оформились до конца. Да что мне до Марины, когда я рядом с тобой, ты обнимаешь меня на глаза у всех и я таю от счастья. Пусть незаслуженно это, но я постараюсь быть такой, какой ты хочешь меня видеть…

В общем, все оказалось не так страшно. Нам даже позволили уехать пораньше — все видели, что ты едва держишься на ногах. За руль сел все тот же крепкий молодой человек. Я почти не пила во время застолья, не хотелось совершенно. Я уже говорила, что, когда ты был рядом, я теряла интерес к спиртному. Такой вот парадокс.

Дома ты принял душ, потом сразу же направился в спальню. Рухнул на постель, пробормотал:

— Малыш, разбуди завтра пораньше.

— Зачем? — удивилась я.

Мне казалось, после такого концерта как минимум неделя требуется для восстановления сил.

— Меня попросили летом организовать фестиваль фольклорной музыки. Надо будет до гастролей кое-какие дела провернуть.

Ты не дал себе отдыха даже перед долгим двухмесячным туром. Погрузился в новую деятельность.

К моему удивлению, она увлекла тебя основательно. Вернувшись из гастролей, после небольшого отдыха, ты целых две недели сидел в вологодских лесах, где проходил фестиваль фольклорной музыки. Если ты чем-то увлекался, то увлекался всерьез. Ты читал странные книжки по славянской мифологии, распечатки подозрительного свойства с маловразумительным текстом, слушал этническую музыку.

Ты так увлекся, что однажды я испугалась: а не попал ли ты в подобие секты? Для каких-нибудь сайентологов ты был бы лакомой добычей.

Конечно, я тоже пыталась в этом разобраться, но так и не разобралась. Как направление в музыке этника интересна, но читать всякие мистификации в духе фэнтези (а именно к ним сводятся, на мой взгляд, нынешние изыскания в области славянской мифологии) было выше моих сил. Опять мы не совпали. Возможно, если бы ты взял меня с собой на фестиваль, я что-нибудь и поняла, но ты не взял.

Так прошел еще один год нашего супружества. Для меня он был мало чем примечательным. Я молчала и ждала. Марина уезжала на полгода в Италию, там играла в оркестре русскую классику. У Насти родилась девочка. Подруги жили своей насыщенной жизнью, а я ждала. Ждала твоих звонков, ждала твоего возвращения с гастролей, потом с фестиваля, потом из путешествия. Ты возвращался, отлеживался, отсыпался и вновь устремлялся в большой мир. С новой программой ты объехал полстраны, другую половину планировал освоить на следующий год.

Однажды ты получил по электронной почте сообщение из Норвегии: у тебя родилась внучка.

— Да-а… — задумчиво разглядывал ты в компьютере фотографию младенца. — Вот я и стал дедом…

Я видела, что ты болезненно переживаешь переход в новый статус.

— Что тут такого? — силилась взбодрить тебя. — Многие гораздо раньше становятся бабушками и дедушками. Кого это сейчас пугает? Теперь бабушки и дедушки сами благополучно рожают в своем возрасте.

Ты посмотрел на меня отрешенным взглядом и ничего не сказал. Потом я поняла, что происходит с тобой. Ты всегда выглядел необыкновенно молодо, хотя ничего не делал для этого. Бывало, когда тебя упрекали за отход от рок-музыки, ты смеялся:

— Всему свое время.

Старички рокеры, поющие о том же, о чем пели двадцать — тридцать лет назад, вызывали у тебя сожаление. Это не про тебя.

Теперь ты глубоко задумался о возрасте. Что дальше? Эстрада безжалостна, она вышвыривает отработанный материал без всяких сантиментов. Да, всему свое время. Ты почувствовал, что твое время истекает. И вовсе не потому, что ты не востребован. Силы и ресурсы небесконечны. Здоровье не железное. Эстрада безжалостна к старости, тут не спасают никакие новомодные средства омоложения. И хотя тебе до старости было далеко, ты запаниковал. Время уходит, уходит, и это только первый звонок…

Мои увещевания ты оставил без внимания.

— Ты должен беречься, хоть немного, — говорила я. — Зачем столько работать?

— Я хочу построить дом для нас, — отвечал ты. — Мне нужно выпустить новый альбом. Деньги нужны.

— Здоровье дороже, — ворчала я, зная, что бесполезно.

Ты снова уехал, и все пошло по заведенному кругу. У тебя был изматывающий график гастролей и концертов, и дело вовсе не в деньгах. Ты спешил, тебя подгоняло время. Столько еще хотелось сделать. Ты просто кипел идеями! Постепенно ты стал бережнее расходовать силы, почти перестал пить, освоил дыхательные упражнения по системе йогов. Тебе нужны были физические силы, хорошее здоровье, чтобы исполнить все намеченное.

Я немного успокоилась и смирилась с постоянной разлукой. Пила только когда одиночество делалось вконец невыносимым. Я старела куда быстрее, чем ты, и приходила в отчаяние. С тоской думала о ребенке, но после рождения твоей внучки можно было похоронить последние надежды. И даже если бы решилась, то надо все-таки иметь возможность забеременеть. Я же видела тебя несколько раз в году, а уж о близости нашей и говорить нечего…

Нет, мне не на что было жаловаться. Ты по-прежнему был со мной нежен, добр, по-отечески насмешлив, но как мало этого! Просто по пальцам можно пересчитать наши ночи! Чаще бывало, что ты, вернувшись домой, валился от усталости и спал, спал. Я не решалась нарушить твой сон, берегла твой покой.

И вот однажды поняла, что уже несколько месяцев у нас не было близости, и встревожилась. Теперь-то я знаю, почему ты не нуждался в моей любви, а тогда подумала, что ты устаешь, изматываешься и сил ни на что нет. Берегла тебя.