Веслом по фьорду!

ГЛАВА 1 Тот самый, тот самый, это он!

…Наша бредовая история началась снежной, как в фильме «Морозко», зимой почти тысячу лет назад. В дремучей Европе торговала индульгенциями католическая церковь, Россию называли Гардарикой, и вообще никто не знал, в чём принципиальное отличие SMS от MMS, даже римский папа. Вместо страхования практиковалось обрезание, испанцы грелись на аутодафе, монголы по-прежнему отказывались умываться, а где-то на территории будущей Мексики приземлились очередные инопланетяне. По одной из версий, вернулись ацтеки, якобы потому, что факелы забыли потушить, по другой — китайцы, требующие как раз таки факелы не гасить. Все состоятельные люди боялись не ДТП и не дефолта и даже не летающих тарелок, явления которых воспринимались спокойно, как Божий промысел, а главным образом — воплотивших в себе все земные несчастья викингов. Помните христианскую молитву «Упаси нас от норманнской ярости, гнева и отсутствия манер»? Беспощадные бородатые (поддатые) воины радостно терроризировали англичан, французов, испанцев и всех, кто успел обзавестись серебром и золотом.

Эта мозгоразрывающая передряга, переделка, заварушка или, если говорить на языке тех времён, сага началась за скалистыми фьордами Норвегии, в спальном районе потомков Одина и Тора под названием Долина Зверя. Но довольно слов на тему, приступим к рассказу. Итак…

Посёлок охранялся стеной, построенной из дикого серого камня. Толпа врагов успешно выломала ворота и встала, не решаясь двинуться дальше. Причина, затормозившая их, была высока, широкоплеча и весьма внушительна собой. Перед раздолбанными остатками ворот стоял русобородый Торн, сын Айфона, без кольчуги и боевого топора. Он примчался прямиком из кузницы, в кожаном переднике, с молотом, и встал на пути краснобородых, во всеуслышание честя их грязными словами и унижая видом небритых подмышек (почему унижая? Да каждая подмышка викинга по-любому гуще и красивее, чем целая борода рыжего дана или юта!).

— Эй, вы, гнилые зубы лесного карлика! Подойдите поближе, чтобы я вас выбил! Чего таращитесь? Кто ворота сломал, кто платить будет, придурки?!

Первый ют бросился на кузнеца, тот шутя взмахнул орудием труда. Клинок разлетелся пополам, а вслед за ним навеки потерял форму кожаный шлем нападающего. Причём дело тут оказалось не только в тяжёлом кузнечном молоте, но и в руках самого Торна. Про эти руки говорили, что, пока одна свободно душит кабана, другая зажимает чушке пасть, чтобы не ругалась матом[1].

Юты взвыли и набросились уже всей толпой, грозно сверкая оружием и голубыми очами.

— Сколько можно? — возмутился честный труженик, уворачиваясь от летящего копья. — В рабочее время! — Он извлёк из стены камешек потяжелее. — А предварительная запись в стихах под лютню? А янтарные дары? — Кузнец взвесил булыжник и рассчитал траекторию. — Вот вам, настырники!

Будущее оружие пролетариата просвистело в воздухе, причинив существенный ущерб аж троим данам, и Торн, дабы окончательно подорвать боевой дух противника, громко прокомментировал:

— Слышу звон пустой башки!

Оставшиеся захватчики окружили мастера, один ловкач с булавой бросился в атаку. Удар! Кузнец опрометчиво принял его на голову, значительно погнув ту же булаву. Дружный, но неопрятный вражеский коллектив взревел, но…

Качаясь, как пьяный голем, викинг занёс кулак в ответном приветственном жесте и вбил ловкача в утоптанный снег почти по колени. Поэтический талант Торна мигом отметил это событие: «Кулак! Как много в этом члене… — В голове начинали складываться первые строчки. Пожалуй, «в члене» не подойдёт. — Кулак! Как много в этом звоне для носа ютского слилось и в копчике отозвалось!» О, а это, согласитесь, намного лучше…

Поэзия в те времена была наполнена действием. Кузнец откатился, освобождая дорогу вражескому тарану на колёсах. Зачем, спрашивается, им теперь таран, если ворота и так на земле валяются? Поразмыслив, Торн с удовольствием отметил, что таран предназначался лично для него. Огромный ствол сосны на деревянных колёсах с наката ударил в стену, и человек двадцать сопровождения полетели через неё искать мягкой посадки. Торн облокотился на чей-то труп и пропел широким басом: «Летя-а-ат юты-ы-ы! Летя-а-ат ю-уты и два-а гуся-а!» Напрасно он это сделал — его уж было потеряли из виду, а тут на пожалуйста, сам вызвался.

Злые, помятые, избитые, обсмеянные жители полуострова Ютландия и окраины Дании кинулись на обидчика. Торн поднялся и для начала бросил в первый ряд труп, но тот помогал слишком вяло, лишь для виду придавив пару человек.

Без доспехов плохо, успел подумать кузнец. Сила силой, но для защиты мало только мускулов. Подтверждая эту ясную, как северная звезда, мысль, огненная пчела боли впилась Торну в живот. А-ууу!!! Копьё! Слава вечнозелёному Иггдрасилю, не насквозь и неглубоко. Кузнец выдернул копьё, как длинную занозу, и мигом перевязал кровоточащий живот собственным шарфом. Всё ж таки больно…

Да, юты жестоки, им только дай повод… Ну а викинги? Мы чё, хуже, что ли?!

За могучей спиной истекающего кровью защитника собрались жёны, абсолютно голые. Почему голые? Ответ прост: кольчугу попробуй купи, а нагота отвлекает противника бесплатно. Старый трюк состоял в том — и на это делалась главная ставка, — чтобы сыграть на верованиях. Валькирии — свирепые прекрасные девы — являлись умирающим воинам, чтобы указать путь до Вальгаллы или Фолькванга. Только к умирающим! Намёк понят?

Даны смутились, кто-то даже испугался и бросил оружие. Нашёлся недоумок, который зарылся в снег с криками: «Нет меня! Нет меня! В упор не вижу голых тётенек…»

Прекрасные на вид, соблазнительные помощницы Одина неспешно достали луки, нацелили стрелы и в один залп молча отправили врагов навстречу настоящим валькириям. Вот так вот, ютские захватчики, выкусили?!

Торн опустил молот и осмотрелся — сработало. Ладно, женщины приберутся, а сейчас надо помочь парням на другом конце селения — там страшно орали и ругались именами младших богов…

— Торн! Рея и Порн шли к святилищу Одина и попали в засаду! — выкрикнул кто-то из женщин.

Тяп, твою мать, Один Одноглазый!

Тесная тропинка круто брала вверх. Мастер ковки подков и мечей, невзирая на рану, понёсся вверх, как разъярённый тур. Его братья викинги как раз возвращались с победной песней и, заметив разломанные ворота, на секунду впали в полное отупение. А увидев кузнеца, с рёвом бросились следом, ведь это был сам Торн! Ему не было равных ни на тингах, ни в боевых походах, ни на славном пиру. Но русобородый герой быстро скрылся из виду, не дожидаясь подмоги. С этим делом он намеревался разобраться исключительно в одиночку.

Давайте, пока мы пытаемся за ним угнаться, выясним, кто такие Рея и Порн, а также почему кузнецу приспичило их спасать…

За несколько лет до этих событий, возвращаясь в долину, норвежцы нашли француза. Человек лежал в глубоком овраге без сознания, синий от побоев. Спасибо Стригу Меченому, этот глазастый тип первым заметил лежащего как труп незнакомца. Мужчину привели в чувство, а тот, разлепив веки, сразу забредил:

Стриг пожал плечами и приготовился перерезать несчастному горло, как полному психу. Ну их, сперва несут невесть чего, а потом ещё и кусаться начнут…

Но почему-то Айфон Бешеный Пёс, молодой широкоплечий конунг, приказал оставить французу жизнь. Раненого положили на носилки, дотащили до селения и передали заклинателю по имени Порн. Знахарь выследил в астральном теле больного организованную группировку злых духов, вступил в напряжённые переговоры и умудрился обменять жизнь бедняги на колоду карт эротического содержания.

Злые духи увлеклись игрой в очко, долго шумели, а потом всё-таки ушли под ритмичный стук в бубен. Ну в смысле ещё и Порну фингал поставили. Обычное дело, духи — они такие…

Прошло несколько недель, прежде чем Сезар Велазен, как представился француз, заговорил на ломаном, но понятном норвежском.

Айфон созвал тинг, чтобы выслушать Сезара и решить его судьбу. Собрание неоправданно затянулось. Мужчина в течение десяти дней рассказывал запутанную историю собственной жизни — о семейной вражде, коварстве и смерти[3].

Люди слушали про интриги, судилища, дуэли… Удивлялись, как можно скрывать и накапливать злобу, прикрываясь улыбками и вежливостью. Таить кровные обиды. Сыпать яд исподтишка, невзирая на личности. Тайком совать врагу тонкий стилет в бок во время менуэта. Обманом завлекать девушку в постель, лишь с тем чтобы поговорить по душам.

Викинги недоумённо пожимали плечами. В долине недовольство устраняли подзатыльником, боем до первой крови или Вальгаллы, исходя из тяжести оскорбления, красоты женщины, количества и качества добычи. Любой — будь то вождь или сопливый мальчуган — считал открытый поединок нормой. По этой (не только, но в основном) причине мужчин насчитывалось едва ли не вдвое меньше женщин.

Возвращаясь домой из набегов, воины проверяли хозяйство, занимались любовью с белокурыми жёнами, подругами, рабынями и соседками, а в паузах между занятиями пытались дуть в краденые волынки. Правда, что до волынок, то (в отличие от рабынь и соседок) многие взрывались. Не викинги — инструменты… Лёгкие норвежца вдвое объёмнее лёгких шотландца. А женщины ВСЕ успешно беременели, и дети считались общими!

С такими гигантами секса и воинской доблести могли соревноваться лишь богатыри Гардарики. Но те редко заплывали в мрачные скальные фьорды. Во-первых, своих красоток полно, во-вторых, краденые волынки — они на любителя. Славные мужчины-гардариканцы предпочитали балалайки…

В Долине Зверя обходились без рабов, исходя из принципа «новая кровь — для продолжения рода». В холодных землях, перемешанных с камнем, как изюм с рисом, пленнику-мужчине ненавязчиво предлагали создать семью. В случае отказа — купание в горячем гейзере (последнее в жизни).

Соглашались! Кто откажется от высокой стройной блондинки с бюстом четвёртого размера? Ныряние в кипяток не альтернатива.

Айфон одобрил женитьбу француза. Ещё один полноправный член — плохо ли?

Но стоило Сезару встать на ноги и оглядеться в поисках свободной женщины, как Стриг Меченый заявил о правах на амулет — единственная ценная вещь, висевшая на тощей шее спасённого.

— За то, что я нашёл тебя и не убил! — ухмыляясь, пояснил викинг.

Велазен спрятал украшение под рубаху и прижал ладонями. Естественно, что недоумевающий Стриг вызвал Сезара на поединок. Для викинга такая жадность была просто непонятна…

Хотя все понимали: какой там, к орку, поединок? Чистой воды убийство! И совершит его Стриг — шестифутовая масса, владеющая оружием, как шлюха Гудрид из кабака «Кроткий медведь» языком. А тонконогий француз… хоть и не развалина, но, кроме смелости, как считали, ничем похвалиться не мог. Сезар хромал, Стриг — скакал по камушкам, Сезар любовался небом, Стриг — чесал ниже поясницы, Сезар взвешивал слова, Стриг — свежее мясо[4].

Сезар нырнул в палатку Порна, чтобы взять одну ржавую вещицу, полученную заклинателем от цыган в оплату за ночлег. Это был лёгкий французский меч.

И вот уже морально готовый к бою викинг, как выразилась бы та же Гудрид, «принарядился». Тут наколенник, тут лямочка, там шлем с рогами, тут круглый щит в половину неба — загляденье! Он весь лоснился и улыбался, наслаждаясь собственной мощью. Златокудрые волоокие красотки светились от восторга! Но, увы, бой закончился, етить викинга под заднюю косичку, слишком быстро…

Сезар дохромал до круга и спокойно принял атаку. Нырнул под удар противника и единственным движением меча проткнул его насмерть. Огромный, замечательный, сильный, красивый Стриг рухнул и не встал…

— Это потому, что сегодня среда — день Одина, — объяснил заклинатель удивлённым зрителям. — Посудите сами, люди, разве нужен нашему богу дохляк-иноверец? Конечно нет! Он забрал единственного и лучшего бойца. Это большая честь…

Люди понимающе вздохнули и вывели в круг Хельгеду — Стригову жену. Забирай, мол, чужестранец, — право победителя, хоть ты и не лучший.

С того дня француз стал членом племени и семейным человеком. Он оказался хорошим воином и супругом. Гудрид из «Кроткого медведя» завистливо говорила про таких «не мой типаж», после чего у неё резко портилось настроение.

Мсье обучил мужчин колющим приёмам боя прямым мечом, пристрастился к крепкому мёду, полюбил жену со всеми вытекающими, и в ответ она родила дочь. Девочке дали нетрадиционное для Скандинавии имя — Рея. Маленькая, худенькая Рея отличалась особенной воздушной красотой, неземным шармом и грацией, напоминая изящную лесную фиалку. А по мнению того же заклинателя, и саму богиню Фрейю…

Когда дочурке исполнилось пять, француз преклонил перед нею голову, снял медальон, не доставшийся Стригу, и перевесил на худенькую шейку. Вскоре он куда-то уехал и больше не вернулся.

Заклинатель Порн, гадая на внутренностях жертвенного барашка, узрел — судьба забросила путешественника далеко на восток. Так далеко, что не хватало внутренностей, и пришлось принести ещё, да только толку…

Долго ждала его Хельгеда, трижды приходила зима и трижды лето, на четвёртый год без мужа ей приснился сон. Царство мёртвых, Вальгалла, в королевском кресле восседает Один. У ног его два огромных волка, на плечах Мысль и Память — вороны, способные облететь весь мир и собрать хозяину новости. Где-то близко Стриг веселится в ожидании последней битвы сил добра и зла. И взгляд у Одина неодобрительный…

Женщина проснулась в холодном поту.

Рассказала сон Порну, тот снова гадал и открыл истинный смысл сна:

— Не о Стриге говорили тебе боги, а о втором муже. То было знамение — Сезар больше не вернётся.

Заколола она жирного вола и устроила погребальный пир.

Кроме золотых волос и упругой груди, полученных от природы, Хельгеда теперь имела по наследству от первого и второго мужа. Несмотря на постоянные предложения рук, скота, саней и умопомрачительных стеклянных бус, от которых каждая северная блондинка визжит, теряя стыд, женщина объявила, что целиком посвящает себя воспитанию дочери.

Длинными ночами половина постели вдовы оставалась холодной.

Спустя год после заочных похорон Сезара объединённые кланы южных викингов разбили и вырезали отряд французской армии, завладев десятками гибких и острых мечей. Перед смертью предводитель европейцев успел признаться Айфону Бешеному Псу, что отряд разыскивал человека — Цезаря Валоа, который несколько лет назад пропал в Норвегии. И этот человек — наследник французского престола!

Но что делать, Айфон никогда не был догадливым парнем, да и слушал умирающего вполуха. Зато спокойно перерезал ему горло. Позже, глотая пиво из рога, он рассказал подробности битвы Порну, и только старый заклинатель обратил внимание на явное сходство имён пропавшего без вести француза и престолонаследника…

Сезар Велазен и Цезарь Валоа[5].

Порн вспомнил — на медальоне их француза был знак. Когда внимательно рассмотрели амулет с шеи Реи, на камне ясно различили золотые розы — герб французской династии.

Поздно! Что случилось, то случилось. Сезар исчез на востоке, а французы из поискового отряда упокоились в сугробах. Порн и Айфон решили промолчать и всё оставить как есть. В конце концов, боги расставят фишки по своим местам, это их дело…

Так в Долине Зверя появилась настоящая принцесса.

Айфон Бешеный Пёс погиб нелепо — от укуса горной гадюки, Хельгеда — от чёрной малярии. Болезнь напала на посёлок, когда Рее исполнилось семь. Вдова Айфона, Рунхельда, взялась заботиться о сироте и растила её вместе с сыном — десятилетним Торном.

Пять зим спустя на празднике девиц Торн выбрал Рею. Много юношей желали повесить на шею дочери Сезара связку ключей, но глыбоподобные мускулы кузнеца помогали ему забивать самых озабоченных в ил, самых дерзких забрасывать на деревья, а головами упрямцев пробивать лунки, на радость старым любителям зимней рыбалки. После дюжины таких изобретательных избиений страсти вокруг молодых остыли.

Ещё пять зим Торн и Рея ждали ребёнка, но ни рыжеволосая Фрейя, ни дед её Один не спешили одарить мужа и жену первенцем. Старый Порн успокаивал:

— Всему своё время, — и гладил принцессу по кудрявым чёрным волосам.

Торн изматывал себя ковкой заклёпок для драккаров — благо крепежа требовалось много. Заклинатель в такие моменты садился рядом и долго смотрел на огонь, бушующий в топке.

И он оказался прав. Следующей весной Рея зачала.

Когда длинный корабль викингов отходил от родных берегов, кузнец признался старику:

— Один знает, мы делали это с ней столько, сколько заклёпок в плавающем «драконе».

Порн удовлетворённо кивнул:

— Сага гласит — когда строится драккар, духи лучших воинов собираются посмотреть на работу. Если ладья длинная, как эта, то собираются поглазеть и боги.

Как ты сам убедился, во всём виновата долгая стройка, но теперь, я уверен, у прекрасной Фрейи нашлась свободная минутка и для вас. Ибо лишь она заведует деторождением…

Юты и даны напали, когда до рождения главного героя этой сомнительной книги оставалось три дня…

Ага, вот показалась знакомая широкая спина — кузнец близок к цели! Последуем за ним и его мыслями.

У бегущего Торна перед глазами подпрыгивала котловина с кромлехом на дне. «Только бы успеть!» — не переставая думал он. А строчки меж тем приходили сами собой:

В круге отдельно стоящих камней суматошно двигались люди — Рея, Порн и проклятые юты. Тесное, таинственное пространство святилища и материнский инстинкт волшебным образом делали Рею недоступной для врага. Молодая женщина отчаянно размахивала тонким мечом с удивительной для её нежной фигуры силой и решимостью.

Старик Порн заряжался энергией от каменной балки, у основания которой поэтам делались жертвенные кровопускания. Подкрепившись волшебной силой, он использовал тисовый посох как колющее оружие, пронзив одним выпадом сразу троих. Посох достался старику в наследство от матери-вёльвы, переевшей ядовитых галлюциногенных грибов. Это было удивительное оружие: если трижды коснуться им щеки, у человека исчезала память. Таким же способом память возвращалась.

Преисполненный силы, заклинатель поблагодарил бога и обрушил на врагов злую мощь всех плохих стихов мира, которую Один запирал в сундук и придавливал сверху бочкой с протухшей селёдкой. Злая мощь сбивала врага с ног, связывала бороды ютов, отчего те, дёргаясь и воя, расшибали друг другу лбы и сворачивали носы.

В двадцати шагах от храма спокойно прохлаждалось около двадцати разбойников-данов. В голове Торна возникли логические вопросы. Почему группа отделена и бездействует? Ведь вместе с ютами они бы взяли посёлок! Зачем так много внимания Рее? Смысл её убивать, если, несмотря на беременность, она желанная рабыня для них?

Однако поэтичный кузнец вовсе не собирался размышлять до бесконечности и тем более останавливаться. Твёрдая рука и холодная сталь — вот что сейчас было важным. Широкоплечий сын берсерка Айфона Бешеного Пса превратился в гром, грозу и молнию!

Первый раз в жизни в Торна вселилось бешенство боя. Из груди вырвался рык, на губах появилась густая пена, а борода стала дыбом!

Юты так и не поняли, что их настигло. Словно ураган, страшный и сокрушительный, налетел на врагов и вмиг всех разметал. Торн и сам не понимал, чего натворил, не в том он был состоянии психики. Но всё равно свалить всех не успел…

Рыжий убийца в блестящей кольчуге точным ударом по руке оставил Рею без меча. Металл брякнул по камню, высекая искру. Трость Порна сломалась о прочный шлем, а самого старого заклинателя смахнули с ног будто пёрышко. Бедняга отлетел на пять футов и, ударившись об алтарь кромлеха, половичком сполз на базальтовую площадку.

Краснобородый наёмник замахнулся на беззащитную Рею. Глаза мерзавца фанатично сверкали и ничего, кроме жертвы, не видели. Но Торн был совсем рядом! Рёв стоял такой, что со стороны фьорда отзывались морские львы, а лось в ельнике активно забрасывал себя ветками, чтобы «отлежаться».

Увидеть кузнеца в тот момент — и нервное потрясение обеспечено: изо рта попёрли белые клыки, мышечная масса втрое увеличилась, а каждая волосинка русой бороды превратилась в иглу. Ещё недавно человек, а теперь — сплошное порождение тьмы. Кровь кипела, кровь гоняла по венам и мозгу одну короткую мысль — отомстить за жену и неродившегося ребёнка! Он не успел бы, но..

Нечто опередило его. Раздался оглушительный треск! Нет, это не медведь-шатун провалился в охотничью яму. В тот момент мишка был бы счастлив схорониться (хоть в сноску лезь…). Случилось так, что все звуки Земли смешались в одном месте. Взрыв раскрошил монолит, и время замерло, как вертлявая куриная голова над зёрнышком. Над кромлехом навис мудрый бог всех скандинавов — Один! Великий Одноглазый взревел во всю мощь и разбросал ютов волной бездарной поэзии:

Технология изготовления стихобомб в настоящее время доступна многим филологам. Сборка производится в стерильных условиях тавтограммного абецедария. Сырьём служат стихи, лишённые ритма и смысла, обогащённые рифмами «тебя — себя» и «кровь — любовь». Наибольшую опасность представляют акробомбы, имеющие особую разрушительную силу благодаря литой акроконструкции[6]. Сила взрыва одной стандартной акробомбы равна пятистам граммам тротила.

Кузнец спешил зря — ударная волна оттолкнула его и придавила к базальту. Сверху, будто с края могилы, посыпалась щебёнка, от страшных слов главного рифмоплёта Вальгаллы мир начинал потихоньку рушиться, не дожидаясь Рагнарёка…

Ослеплённый, взбешённый и готовый к бою, Торн вскочил. Желание покончить с ютами — единственное, что удерживало его в сознании. Но из посёлка уже подоспели братья викинги и добили рыжебородых. Торн видел только дым, кровь и знакомые мрачные лица победителей.

Как только берсеркерское бешенство, рыча, отступило, горе навалилось на кузнеца бесконечностью полярной ночи. Руки, ноги и сердце налились свинцом. Кровь застыла в жилах, взгляд потух. Могучий викинг потрогал раненый живот, опустился на колени в розовый снег…

Ужасно трудно обернуться и посмотреть на руины святилища, под которыми погребены любимые. Жизнь потерла смысл. И даже месть…

Всюду валялась тухлая селёдка[7].

Тишину разрезал захлёбывающийся детский плач. Ребёнок? Ребёнок голосил, как асирский боевой рог. Торн уставился на руины кромлеха, словно те вмиг поросли розами.

Ничего не видно. Странно, неужели он ослеп от поэзии Одина? Да запросто…

Но причина была куда прозаичнее — мелкие кусочки щебёнки при взрыве вонзились в лицо, ранки кровоточили, ресницы слиплись от крови. Мозолистой ладонью кузнец провёл по лбу, бровям, ощупал нос, над губами рука застыла. Среди мёртвых, обугленных трупов и обломков святилища поднялась его жена. Живая-а…

О Рея! Хороша, как утренняя роса! Обеденная прохлада! Вечерняя тишина! Зимняя свежесть! Весенняя лёгкость! Он мог продолжать бесконечно…

Рядом с любимой женщиной Торна, качаясь, стоял Порн. В костлявых руках, воздетых к небу, сквозь холод и смерть ревел младенец. Ревел в рифму.

Мой сынок, сентиментально отметил кузнец.

За тысячи миль от Норвегии, на континенте, не знавшем, что такое снег и тюлени, босые люди, скрытые за масками зверей, шли из столичного города Луксор в пустыню. Ночь поднималась от песков, звёзды набирали высоту, тени людей и верблюдов стелились плавно, растворяясь во тьме.

Путники достигли пирамид. Прошли вдоль бассейнов из тёмного камня, в которых возлежали жирные крокодилы из священной реки Стикс. Рептилии знали вкус человечины и облизывались на звук шагов…

Когда процессия выстроилась перед самой крупной пирамидой, облицованной красным асуанским гранитом, пустыню накрыла глубокая ночь. От факелов растекался холодный потусторонний свет[8].

Заметив колонну из Луксора, встречающие упали на колени и в экстазе принялись молиться Сету. Это не мешало им обмозговывать текущие дела. Кто-то продолжал строить планы побега к «больному дяде» на время приезда тёщи, кто-то пытался вспомнить имя торговца, продавшего ему старую баранину, и так далее.

Общие приветствия заняли пару минут, после чего высокопоставленные пришельцы отправились в широко разинутую змеиную пасть — начало спуска в нижний проход. За ними следовали девушки, закутанные в белое. Эти подрабатывали девственницами и жертвами в разных сектах. Темнокожие конвоиры лениво топали последними.

Шествие возглавлял жрец с отвратительной золотой маской шакала Анубиса, верного слуги зла. Он знал сплетение проходов, как змей собственные кольца.

Шутки ради добрый час поводив группу по тёмным коридорам, «шакал» объявил, что забыл дорогу, но после короткой и дружной вздрючки, в которой участвовали даже «кроткие девственницы», вынужден был перестать юморить и вывести процессию на короткий путь.

Мимо проплывали древние фрески: змеи (куда без них), шакалы (тем более куда) и другие ползучие мерзости-мохнатости-шипастости-кусачести. Фрески без начала и конца, от входа к самым недрам — туда, где сбываются кошмары…

Неожиданно из тьмы вынырнула высокая арка и стукнула какого-то слишком долговязого жреца по макушке. Анубис остановился, чтобы сказать пару приветливых слов охраннику. Тот кивнул и открыл тяжёлые двери. Маски задерживались в проходе, каждая называла свой пароль. Анубис следил за всеми. Мавр с отрезанными ушами впускал по одному. «Шакал» ласково хлопнул мавра по заднице и вошёл последним, стараясь держаться подальше от девушек. Вооружённую группу сопровождения оставили с безухим.

Двери закрылись.

Всюду горели хаотично развешанные лампы-шары. Светильники сияли, как глаза любопытных великанов. Просмолённые слуги Сета — мумии — выглядывали из многочисленных ниш, проточенных природой в бугристых стенах. В середине зала притягивал взгляд чёрный алтарь в окружении мерцающих свечей…

Под алтарём зияла круглая дыра, широкая, будто медвежья берлога[9]. Холод, пронизывающий кости, едкий и непереносимый, исходил из дыры, щипля жрецов за голые пятки, скребясь по ногам и хрустя в складках одежды. Все знали — не медведь пробил в скале отверстие. И не берлога внутри, а туннель, связующий мир живых и обитель мёртвых, и выползает оттуда огромная змея, а зачем — догадайтесь сами…

Перед алтарём стоял высокий, стройный мужчина в шёлковой тунике с разрезами. Старый ли, молодой — кто знает? Возможно, лицо у него красивое и загорелое, нос орлиный и скулы властные, как у императора. Опять-таки кто знает? Трудно предполагать, когда на лице объекта предположения толстый слой сметаны и круглые дольки огурца. Видны только глаза, в которые опасно смотреть, ибо в них — всеподчиняющая магия!

Взгляните-ка лучше на высших жрецов. Ритуальная мода диктовала им наряжаться животными. Толстяки становились слонами, кабанами и бегемотами. Тощие — волками и лисами. Натуральные шкуры отделывались серебром и золотом. Особо модные умники приводили с собой на поводке олицетворяемое животное. Для реальных слонов и бегемотов у входа в пирамиду имелись охраняемые маврами стоянки.

На гладко выбритой шее мужчины, покрытого огурцами, блестел амулет — змея, пожирающая свой хвост, втиснутый в разрезанную булочку с кунжутом, а на ухоженных пальцах играли чёрные перстни. На ногтях можно было разглядеть поделённую на десять фрагментов карту лабиринта пирамиды — гениальная работа дальнозорких финских эльфов. В благодарность за труд и дабы не повторили шедевр, эльфы были ослеплены. Традиция, блин…

Так вот, перед нами стоял сам хозяин пирамид, незамерзающий и непотеющий, истинный слуга Сета. Бессмертный и бессменный Ах-Тунг-Ах-Тунг![10]

Он приветствовал упавших на колени служителей лёгким, ни к чему не обязывающим поклоном.

— Вы в доме его ползучести Сета, о идущие по Мрачному Пути! — возвестил бархатный голос, сильный, но негромкий. — Короче, будьте как дома.

Идущие сбросили маски, шкуры и остались в одинаковом беленьком исподнем.

— Ты звал, мы пришли! — заученно ответил хор.

Изумлённая бельём посвящённых, тихо захихикала чья-то ручная лисичка[11].

— Слушайте, о мои в основном престарелые дети!

— Внемлем, о вечно молодой…

— Со стороны дальнего Севера до нас долетела весть. Её нам нашептал ночной ветер. Хриплые вороны разбросали по миру. Летучие мыши поведали подлым змеям. Гады, шипя, передали филинам и сёстрам их совам. Те облетели древние руины. Понеслась весточка к похотливым вампирам, злым вурдалакам и чёрным демонам. Короче, их вопли отразились от Юпитера, потом срикошетило ещё на пару планет, а я слышал эхо… Так знайте же — наступил День грома! Случилось! Явился на свет великий воин! С мощью быка, храбростью льва, зрением орла! О всемогущий Сет, неужели он бросит тебе вызов?!

Верховный жрец обжёг присутствующих огненным взглядом. Никто не решался встретиться с этими жаркими пеклами его очей. Слушатели смирно глядели в тёмные квадраты пола. Плитку, кстати, укладывали лесные карлики из Исландии под страхом мгновенной теледепортации на родину. Укладывали хорошо. По окончании работы им разрешено было остаться в пирамиде навечно. Вот почему то здесь, то тут, сквозь швы, подобно настырной траве, торчали их бороды.

Низкорослый ливиец, сбросивший костюм панды[12], осмелился встретить взгляд Владыки Чёрного Круга[13].

— А ты храбрец, Херент! — Ах-Тунг улыбнулся, и кружочек огурца пополз по щеке. — Видишь, сколько развалилось жирных котов? Назло им всем я сделаю тебя старшим жрецом с кучей привилегий, о которых они мечтают, набивая брюхо. Я подарю тебе костюм муравьеда! — (Жрецы завистливо напряглись.) — Говори, Херент!

— Господин, может быть, эхо отразилось неправильно и на свет появился не человек, а новый Склеродемон или… или даже сам Невероятный Усилитель Вкуса?

— Нет, всего лишь человек, — главный пожал плечами, — космические силы не перестают меня удивлять. Могли бы сотворить что-нибудь поинтересней. Например, живой сексуально озабоченный ураган. — Он мечтательно повозюкал кружочком огурца по лицу. — Я не знаю… какую-нибудь вечную ночь с ярко выраженным мужским началом, э-э-э, неистовый интимный ветер. Но нет, куда там! Просто человек…

Ливиец, вполне довольный тем, что есть, набрался смелости озвучить очередную мысль:

— Тогда предлагаю переманить его: подарим парню лакированный чёрный шлем с тёмными стёклами, чтобы прятал бесстыдные глаза, чёрный сверкающий плащ и кожаные сапожки. Вместе смотрится великолепно, не устоит, поверьте!

Владыка с интересом вцепился в яркий образ, созданный учеником.

— Да?.. Перед таким славным костюмчиком я бы точно не устоял. Где б такой достать? — Ax-Тунг задумался. — Ты, часом, не шьёшь, дружок?

Херент потупил взгляд и, стесняясь, признался:

— Есть немного…

Ax-Тунг поддержал его:

— Похвально, похвально! При случае погляжу, приноси эскизы. Эх, если бы не повестка ночи. Ох уж эти люди с Севера, не простые они, хоть и люди…

Херент снова воспрянул:

— Рано или поздно эти непростые люди переходят на сторону Мрака. Выгоды больше, проблем меньше, пенсия гарантированная, это ведь каждому понятно.

— По-любому, мой мальчик! Но северные непредсказуемы. Тем и страшны…

Ах-Тунг-Ах-Тунг задумался, на миг прикрыв ладонью горящие глаза. На безымянном пальце левой руки сверкал Перстень Силы. Вечно молодой владыка вспомнил что-то и со злостью выплюнул:

— Придурки-юты![14] Не справились с таким простым заданием! Им посулили столько серебра, сколько и не снилось, а они?! Ох уж мне эти северные народы!

— Юты?

— Да, Херент, я направил воинов Ютландии и Дании разделаться с матерью этого человека, до того как он появится, и имел глупость заплатить половину вперёд.

— О Великая такая-то мать!

— Юты нажрались эля, опоздали на целую неделю и дали запугать себя кучкой голых девиц, как тебе это нравится, а?

— Какой отвратительный народ, мой господин, хотя голых девиц я бы тоже испугался.

— Таких, как жёны викингов, кто угодно испугался бы… Ладно, не стоит поминать ушедшее. Короче, он родился, и знаешь благодаря кому?

— Неужели, юты ещё и приняли роды, мой господин?

— Ха! Приняли, если б умели. Тупоголовому Одину вздумалось помогать людишкам. Представляешь?!! На последней планёрке богов этот старый маразматик объявил себя отцом ребёнка Торнсонов! Он влез в последний момент и раскидал моих наёмников путаными стихами! Я бы даже выразился крепче — стишками! Представляешь?

— Чувствует выгоду, Одноглазый…

— И я о том же! Хочет примазаться к тому, что и так предначертано, мудрец отмороженный! Так что ты там говорил об этом костюмчике — открытая грудь, глубокий вырез, шнуровка по бокам, эдакие облегающие ботфорты на каблучке…

— Как всё печально складывается, — делая вид, что не слышит, вздохнул «панда», — Какой-то просолённый, необразованный варвар с грязью под ногтями и рыбьей чешуёй на бровях войдёт в этот прекрасный храм, чтобы надругаться над нами!

Ax-Тунг со словами «поскорей бы уж!» топнул, и где-то под плиткой тихо ругнулся прижатый исландский карлик.

— Девушек сюда, — приказал главный жрец Сета. — Хочу расслабиться.

Жрецы подтолкнули пленниц. Херент достал из чайника под алтарем золотую пилку для ногтей и, поцеловав её шесть раз, торжественно подал господину.

Ax-Тунг-Ax-Тунг приступил к тому, о чём ни один жрец не имел права рассказывать до самой смерти, — полировке ногтей под тоскливые завывания девиц, перемежаемые зевотой. А что вы хотите? Девственность — это тоже профессия. Главное — суметь её выгодно продать, да по возможности ещё и не один раз. Девицы были профессиональными девственницами, то есть дело своё знали и использовались по назначению не первый год…

На алтарь главного храма Сета их возводили по очереди. Деву клали на спину. Находясь в гипнотическом полузабытьи, пленница дежурно подчинялась. Религиозно перевозбуждённые лысины устилали пол. Мелкое зверьё тихо ныкалось по углам, зажимая пасть неугомонно хихикающей лисе.

Ах-Тунг-Ах-Тунг тщательно рассматривал молодое тело.

Интересовали его главным образом ногти.

И воздевал он золотой инструмент над алтарём.

И оглашал храм древними словами заклинаний.

И опускалась пилка к ногтям нетронутым (за год).

И округлялись края, и появлялся контур, и услужливо дул Херент.

В холодном туннеле за чёрной дырой тихо матерился на гардариканском змей по имени Сет:

— Шшшавсссем сстыд потеряли, сссшшшизофреничные толерасссты!

Наверху, на специальной стоянке под охраной мавров, густо вздыхал синий слон. Его стоит запомнить, он нам ещё пригодится.

А теперь перенесёмся в белокаменную Мадару — столицу Булгара. Богатые особняки, образованные женщины, учёные старики, вежливые дети и разномастные чиновники. Герцог Делян Пощаков, влиятельный королевский советник с внешностью отставной голливудской звезды, жил в доме на холме. Трудоголик Делян пропадал во дворце, проходя путь от совета к навету, от собрания к совещанию, от разговоров до заговоров, слушал допросы, читал доносы — и так каждый день. Поэтому, само собой разумеется, его единственный сын оказался исключительно в распоряжении нанятых учителей. Многим отец оплатил переезд из-за границы, включая расходы на оформление документов и взятки.

Итак, пятнадцатилетний Реас заметно отличался от знатных сверстников. В то время как балбесы размахивали тренировочным оружием и мечтали о взрослой жизни, Реас читал и фантазировал. Невероятно любознательный и чувствительный, он был доведён своими педагогами едва ли не до идеализированного состояния книжного червя. С книгой в голове и сухими страницами циркуляров вместо мышц. Да, кстати, телосложение паренька на деле вполне позволяло справляться с рапирой и саблей, но что может сравниться с библиотекой замка — крупнейшей в стране и лучшей в Булгаре? Опять же руки не намозолишь…

Диспуты в академии, в которой учился молодой Пощаков, напоминали кровавые поединки. Оседлав коня красноречия, под защитой доспехов знаний, юный Реас, движимый силой логики, орудовал кулаком собственного мнения, вышибая за пределы ринга незадачливых конкурентов. Отец радовался этим победам и ценил их выше военных.

Как-то Реас и учитель астрономии забрались на самую высокую башню замка понаблюдать закат. Учитель предложил воспользоваться случаем и снял штаны, собираясь продемонстрировать действие силы притяжения на жидкости, но Реас предупредил педагога, что внизу проходят учения королевской гвардии, а гвардейцы все сплошь гордые дворяне, любители дуэли с равными и публичных наказаний для менее знатных оскорбителей их чести. Короче, быть равным учителю не светит, а оскорбителей булгарские дворяне, как правило, дружно кастрируют на месте.

Подумав, астроном-риторик признался, что если честно, то он вообще не хотел лезть на такую высоту. Законы физики действуют в любом месте, просто ученик пригрозил рассказать папе, как синьор Галлий (то есть учитель астрономии) засыпает на середине лекции, что неминуемо привело бы к увольнению, и лишь поэтому согласился. В смысле мочить дворян сверху он не будет, так как это непедагогично…

С высокой башни открывался отличный вид. На западе — граница с Галлией, на севере и востоке — хребет Карпатских гор, далеко на юг — Средиземное море и Ливия.

— Не верю я, что солнце на ночь уходит под землю! — с ходу атаковал юноша, — Слишком детское объяснение. Хочу по-взрослому!

— Ты прав, мой мальчик, — монотонно бубнил учитель, мечтая об ужине и тёплой грелке к пояснице. — Однако, хотя критикуемое тобой объяснение встречается во многих авторитетных книжках, э-э-э, не припомню названия… страницу тоже… вроде восьмидесятая или сто восьмидесятая. Солнце всегда вставало на востоке, а заходило на западе. Какая разница, что оно там делало? Да хоть отдыхало! Перед падением Ахерона, гибелью Атлантиды и сегодня наверняка тоже… В чём суть вопроса, а?

— Если на западе набирается сил, то почему встаёт на востоке?

— Жрецы Тангры, чтобы ты знал, пишут: Солнце умерло и переродилось, чтобы… чтобы… вероятно, чтобы светить, забыл, как в первоисточнике. — Астроном нахмурился и стал похож на строгого епископа. — Страница, вероятнее всего, триста девятая, хотя и на четырёхсотой было…

— Галлий! Галлий! — Юноша зажал уши.

Но учитель пустился вскачь по нарастающей, каждым новым словом мстя за пролетевшие мимо ужин и грелку:

— Что «Галлий», «Галлий»? Глубину космоса трудно охватить сознанием! Это общеизвестно! Можно было бы простить мне некоторую утомлённость. Попробуй думать о звёздах сорок с лишним лет! Ошизеешь, знаешь ли… А тебе известно, что говорят о светилах, к примеру, свирепые норманны? Они считают, что за солнцем и луной ежедневно гонятся два громадных волка. Проглотят — свету хана! Так и гоняются от заката до рассвета. Ай, что говорить… Почему каждый, включая тебя, юный Пощаков, считает познание космоса плёвым делом? Если ты такой умный, то…

Старина Галлий набрал полную грудь воздуха и осёкся. С упрямым мальчишкой вдруг случилось неладное. Реас схватился за голову, до хруста сжимая виски, но не от услышанного. Юноша потерял равновесие и перевесился через перила, рискуя разбиться насмерть. Астроном и риторик едва успел схватить ученика за плечи и затолкать в наблюдательное кресло[15].

Молодой аристократ побелел, из его груди вырывался хрип.

— Ой, зачем мы только начали о сокровенном! — запричитал учитель. — Господин Пощаков, я предупреждал: о проблемах мироздания много думать вредно.

Я вот не думаю и вам не советую! — В качестве добавочного лечения он осторожно похлопал своего подопечного по щекам. — Очнись же, несносный мальчишка!

На севере сверкнула молния, но взбудораженный Галлий был слишком занят, чтобы смотреть по сторонам. Дыхание ученика восстанавливалось, на нахлёстанные щёки выплеснулся румянец. Трижды плюнув через левое плечо, астроном прошептал молитву Тангре. Просто так, на всякий случай. По-любому хуже не будет…

Тем же вечером, после того же судьбоносного дня, Реас набросал на бумаге коротенький синопсис видения, о котором не узнает отец, не разнюхает Галлий и о котором он сам никогда не забудет. Там, на башне, когда в северной стороне блеснула молния, внутренний взор юноши чётко увидел чужую землю, каменные столбы, женщину, старика и бородатых варваров. Увидел бой и родившегося в том бою младенца. Что бы всё это значило?

Особенно принесённый ветром запах несвежей селёдки.

— Порн, ты спас их! Хвала богам! Но я твой вечный должник! — Кузнец упал старику в ноги. Тот едва успел отпрыгнуть…

— Как бы не так! — прокряхтел заклинатель, бодро отбегая от ползущего к нему на коленях викинга. — «ПОРН, ТЫ СПАС ИХ…» Да уж, спас, как же! Я был беспомощнее самого дохленького щенка голубого песца из осеннего помёта в неурожайный год! Помнишь того рыжего негодяя? Он сломал своей дурацкой башкой мой посох как раз в тот миг, когда из Асгарда готова была выплеснуться энергия самой бездарной саги из всех самых слабых саг о викингах.

— Ну? — ничего не понял Торн, всё ещё надеявшийся поймать ноги старика в благодарственном объятии.

— Один поразил! Один! Только он способен на такие мозгодробительные стихи, клянусь корнями Иггдрасиля!

Рею с новорожденным отнесли в длинный дом, а двое спорящих мужчин отстали, бурно обсуждая последние события. Было ещё светло и не холодно, кромлех слегка дымился, заслоняя низкое норвежское солнце.

— Хочешь сказать, Один, а не ты? — Кузнеца качало от усталости, как лодку.

— В третий раз говорю тебе, я тут ни при чём! — махнул рукой старик, — Лет десять назад — да! Я бы наделал этим козлам открытых переломов! Я бы процитировал им руну забвения! Уж я бы их сглазил! Они бы у меня всю жизнь отваром из хвои отпаивались и без клизмы спать не ложились. А сегодня… Сегодня я тысячу раз сказал спасибо лопарям, саамам и вёльвам, у которых мне довелось учиться секретам магии, но без Одина ничего бы не вышло…

— Не понимаю.

— Какая разница! Юты пришли убить твоего сына, лишь это по-настоящему важно.

— Что-о-о?

— Кто-то использовал ютов, их вела и поддерживала сильная магия. Слава Одину — он уберёг твоё дитя!

— Но какое дело Одину до меня и моей семьи? Я не писал стихов… так, сочиняю немного, но это несерьёзно, я их даже не записываю, не то чтоб публиковать… К тому же давно не приносил ему особых жертв! Так, муху летом или пару комаров по весне. С чего это вдруг он, а не ты, истинный волхв, защитил Рею и малютку?

— Потому что мы, норвеги, его дети, голова деревянная! Вот почему! А я хоть в бою тоже не в носу ковыряюсь, но без высшей помощи лежали бы мы на камушках, как срубленные деревца…

Торн пожал плечами и ещё раз взглянул на поломанные ворота. Кузнец верил старому заклинателю — тот своё дело знал и не зря махал посохом.

С фатализмом, присущим варварам, Торн произнёс, глядя на столбы:

— Ну спасибо, Один! Весной получишь жирного итильского поэта[16].

— Потом будешь благодарить. Давай лучше я наложу на тебя свои исцеляющие руки, ты весь изрезан. Известно ли тебе, герой, что в теле человека тридцать два зуба, двести четырнадцать костей и триста пятнадцать жил?

— Я не считал, — буркнул викинг, снимая забрызганный кровью кожаный передник, — хотя повидал и то, и другое, и третье….

— Это у человека вообще, — пояснил северный учёный, растирая свои лечебные конечности. — Теперь поглядим. Хм… Повернись. Да, как я и думал. Если считать целые кости, зубы, те, что во рту, и жилы, имеющие начало и конец, ты заметно проигрываешь в сравнении с человеком вообще.

— Отрастёт, — отрезал Торн.

— Чего отрастёт?

— Всё отрастёт, — не вдаваясь в подробности, пояснил победитель. — Начинай волшбу поскорее, не терпится поглядеть на младенца. Надо столько ему рассказать!

— Успеешь, — властно заметил колдун, поднялся и осмотрелся. Викинги унесли самые ценные трофеи в долину. Он побродил среди трупов и обломков и вскоре вытащил из-под кучи мусора широкий грубый ютландский меч. — Годится.

— Что ты собираешься делать? — забеспокоился Торн, — Учти, ноги и руки я чувствую, и болят они самую малость. Отрезать не дам.

— Зачем беспокоиться? — улыбнулся старик. — Отрастут.

— Эй, я серьёзно. Не посмотрю, что ты уважаемый человек и умеешь заговаривать сталь. Я тебя стукну!

Порн вышел на полянку, расчистил снег, явив свету клочки пожухлой травы. Меч был использован им вместо лопаты для срезания промёрзшей полоски Дёрна. Когда земля оголилась, раненому Торну было велено босым встать на чёрный грунт.

— Это зачем? — серьёзно спросил он.

— Это затем, что сейчас ты как будто умер и перешёл в объятия матери-земли. Чувствуешь?

— Чувствую, как ты меня за локоть держишь, а Рея ноги заставит мыть.

— Сходи!

— Да ладно, могу лечь в постель и грязным. В конце концов, кто мужчина в доме — я или она?

— Сходи, говорю!

Торн послушался.

— Теперь ты рождён заново, — пояснил очевидное довольный лекарь. — Это древний обряд, помогающий восстановить силы духовные и физические. Его знала моя мать, мать моей матери, мать матери моей матери, мать матери матери моей матери, мать матери матери матери её матери… И той матери тоже…

— Какой матери? — Торн задумчиво переводил взгляд с полоски земли на колдуна и обратно. — Давай ещё раз, слишком много матерей.

— Эй, хватит перебивать! Мать их, в общем… Неважно, главная в этом обряде мать-земля, она выпускает нас в мир и забирает обратно, дарует жизнь травам, деревьям, стоит лишь приподнять покров, скрывающий её, и как следует попросить (а я знаю, как надо просить), и она наполнит слабого жизнью, как хозяйка наполняет кружку медовиной!

— Отлично сказано! — Кузнец аж поморщился от удовольствия. — Я был бы не против, если б мать-земля заодно наполнила меня медовинкой. Как ты на это смотришь, мать-земля?!

— Тссс! — опомнившись, рявкнул Порн. — Заткнись. Ты и так рождён заново. Не фигли-мигли, между прочим. Ничего больше не проси!

— Ну вот, был у Реи один младенец, теперь будет два, — туповато съязвил Торн и расхохотался.

— Ты балбес и болтун, сын Айфона! Моё дело сделано, пошли в долину.

Так они и сделали, предоставив опустевший кромлех матери-земле и северному ветру.

С выбором имени для младенца вышла загвоздочка. Торн хотел одно, Порн — другое, спор затягивался…

— Назови ребёнка Стингером! Или лучше Стингер-молниеносный! Ещё хорошее имя для мальчика Барак!

— А для девочки — Халупа? — отмахивался кузнец, но старик был неумолим:

— А ещё Медведь! Представляешь, Медведь, Знающий Пути На…

— Отвали, заклинатель, я сам решу. Мой ребёнок, а не твой!

Они сидели на бревне перед длинным домом. За дверью хлопотали женщины, слышался визг младенца. Тёплый февральский ветер лизал губы, щёки, шею, заигрывал и путался с дымом, идущим от очага.

— Сам! Сам! Что ты знаешь о силе имён? — Порн слегка постучал новеньким посохом по голове собеседника, — Я же не просто ворчу. Три тысячи лет назад миром управляла империя чернокнижников. Никто не осмеливался оспорить господство Ахерона. Но Святой Скелос бросил злым чародеям вызов. Позвал на помощь народы Севера, и пришли племена, и был у племён храбрый вожак — Стингер. И Ахерон пал, придуши его змей! — Брови Порна поднялись, как иглы дикобраза. — Твой сын рождён для великих дел, Торн. Назови Стингером!

— Я назову мальчика Гуннаром, в честь брата моей матери. — Счастливый отец шутя отобрал посох и поставил его у стены. — Отличный, весёлый мужик был, девки рожали от него направо и налево.

— Славно, — скривился заклинатель, — и где он теперь?

— Захлебнулся пивом на пиру, — завистливо произнёс Торн, — в последний из семи дней праздника, когда овсяная каша со сметаной была слизана с последней ложки.

Порн задумался и нехотя спросил:

— В честь чего праздник-то устроили?

— Так монастырь тогда разграбили, этот… забыл, как называется… да рядом тут, на островах.

— Линдисфарн он называется. Стыдись!

— Не-эт, этот уже давно пустой.

Они уставились друг на друга, припоминая.

— Э-эх! — Торн поднялся и распахнул дверь. — Женщины! Как назывался тот монастырь, в котором побывал дядя Гуннар?

— После которого он помер? — уточнили из жилища.

— Да!

— Это был монастырь Свистящих сосен.

— Точно! — сказали мужчины, захлопнули дверь и помолчали.

— Сколько мачтового леса перевели чокнутые монахи! — с горечью в голосе сказал Порн, прикрывая ладонью лицо и уходя в воспоминания. — Скальды поют, что эти отшельники порубили на обереги лучшие стволы.

— Дядя рассказывал, — согласно кивнул Торн, — что в тот день, когда отряд наших причалил к острову, на горизонте показалась венецианская галера, пережившая шторм. Монахи добровольно сдали своё добро и начали уговаривать нашу дружину вступить в братство свистящих сосен, они обещали викингам вечную жизнь.

— Вечную жизнь… — эхом повторил заклинатель, не открывая лица.

— Неизвестно, чем бы это кончилось, но на галере подали сигнал бедствия. Свистящих братьев связали, Заткнули их рты кляпами, и часть отряда вернулась на ладью, чтобы встретиться с неизвестным судном. Выяснилось, что почти все гребцы на галере утонули, осталось человек пять, не больше, и полный трюм специй, шёлковых нитей и тканей.

— Счастливчик Гуннар! — брякнул старик, и Торн расплылся в самодовольной улыбке.

— А ты мне говоришь! Всё это добро везли во Фландрию, но могучий морской великан Эгир вмешался и забросил их…

— Куда не надо, — закончил Порн. — И что же стало с монахами? Скальды поют, их убили.

— Нет, врут скальды, — махнул рукой кузнец. — Слушай, как было. Галеру, понятное дело, облегчили. Обойная ткань на стене этого дома, изрисованная драконами, дядин подарок, настоящий шёлк! Монахов резать не стали, просто перебросили на пустую галеру и сказали, что свистящие сосны велят своим детям вечно бороздить воды Скандинавии, выслеживать корабли из Европы и устраивать на них плавучие монастыри.

— И что, поверили? — изумился прожжённый теолог.

— Как миленькие! Сели за вёсла и уплыли. Воля свистящих сосен превыше всего — так сказал дядя, — подтвердил кузнец. — Он мне ради шутки ихний оберег подарил, там где-то у жены в коробке валяется. Ну и? Разве можно желать первенцу лучшей жизни, чем прожил дядя Гуннар?

— Ты балбес. И дядя Гуннар твой, как я погляжу, тоже был балбес. Умер на славной гулянке! Велика честь! Запомни старую мудрость. Выруби её на своём дубовом лбу самым большим топором, какой найдёшь в долине. Помни всю жизнь. И пусть следуют ей твои потомки. — Брови Порна рухнули и снова пошли вверх. — И скот падёт, и близкие уйдут, люди смертны; но не умрёт доброе имя достойных. И скот падёт, и близкие уйдут, люди смертны; я знаю, лишь одно бессмертно — слава великих дел!

Торн бессильно вздохнул. Такое количество текста он не осилил бы и за всю полярную ночь.

Старик просёк это дело и быстро сменил помпезность на вкрадчивость:

— Мудрости тебе не хватает, кузнец! Знаешь, что сделал Один, дабы получить её?

— Один?

— Да, тот самый, что спас твоего сына…

— Не знаю, — насупился викинг.

— Он отдал собственный глаз, — Порн демонстративно оттянул нижнее веко.

— Бла-бла-бла! — Кузнец начинал багроветь. — Хочешь, выдирай себе глаз, выщипывай брови, подкрашивай реснички, а сын мой будет Гуннар. Женщины, несите пива! Да здравствует славный викинг — Гуннар Торнсон! Я научу его отбирать руду, ковать негнущиеся мечи с узорами, а когда придет время — мы вместе сложим новую плавильную печь!

— А я научу его тайным зубным заговорам, — растянул губы в блаженной улыбке сдавшийся Порн.

— Это ещё зачем? — нахмурился Торн.

— Как — зачем? Девушкам зубы заговаривать.

— А-а-а! — расхохотался молодой отец и обнял старика за плечи.

— А ты как хотел?! — лукаво оскалился заклинатель, — Хочешь, тебя научу?

Дверь отворилась, и выглянуло сердитое лицо Реи.

— Я те научу! Чё разорались-то? Дрова кончились, ну марш за хворостом!

ГЛАВА 2 Мама Рея

Шло время. Малыш рос. Зима сменяла лето. Когда Торн пропадал в походах, Рея рассказывала сыну длинные истории. В те долгие вечера жестокий ветер с воем затачивал скалы, бил в дерновую крышу, а фьордские пони философски жевали сено[17]. В котле варилась селёдка, домочадцы сидели по лавкам: женщины чинили льняные туники, юноши и старики беседовали о дальних странах, а Рея взяла на себя роль сказительницы:

— Я хочу рассказать тебе одну дивную историю о рабе по имени Пламен Славянин, — прошептала она на ушко семилетнему Гуннару. — Когда я была в твоём возрасте, мне поведал её твой покойный дедушка Сезар Велазен.

— Ух ты! — обрадовался сын и перестал мучить пленную зимнюю муху. — Что-то новенькое!

— У одного французского короля был сын. Когда принцу исполнилось восемнадцать, злые разбойники похитили его и отвезли в далёкий Константинополь. У юноши были рыжие волосы, поэтому все его называли Пламен Славянин — Огненный Раб. Принц ужасно уставал, таская тяжёлые камни наравне с могучими и выносливыми эфиопами и нубийцами. Его били кнутом, кормили постной похлёбкой без единого кусочка селёдки и не давали отдыхать. Но один эфиоп сжалился над Пламеном и сказал ему: «Я разобью твои цепи, а надсмотрщикам скажу, что ночью пришёл леопард и съел тебя, потому что ты был самый слабый».

— И они поверили? — не вытерпев, спросил маленький Гуннар.

— Поверили, — кивнула Рея. — Для убедительности чернокожие рабы расцарапали друг друга в кровь и съели самого толстого нубийца. Славянин бежал и вернулся в милую Францию. Старый король, не видевший сына больше года, давно считал его мёртвым, и, когда Пламен вошёл в замок и встретил своего отца, они расплакались.

— А разве викинги не разграбили замок французского короля?

— Дурачок, это было давно. Нет, не разграбили.

— А что было потом?

— Потом Пламен вернулся в Константинополь и выкупил рабов.

— И сделал своими рабами?

— Нет, — улыбнулась мама. — Предложил им выбрать между свободой и службой в гвардии его величества. Чёрные люди знали, что свобода не будет долгой — в Константинополе их снова сделают рабами, а служба в гвардии — почётное и хорошо оплачиваемое дело.

— Пламен молодец, — подтвердил малыш. — Я бы тоже взял их к себе в замок. Мама, а почему у нас нет замка?

— Потому, что нет. — Рея сунула ему миску с супом. — Поешь, а я буду рассказывать дальше. Увидев собственными глазами, как страдают люди, принц уже не хотел править страной. Светские приёмы, встречи с важными людьми и посланцами из других стран казались парню такими скучными, что он без конца, к негодованию своего отца, зевал и зевал.

— Я бы тоже зевал, не люблю посланцев, — высказался мальчик, деловито разглядывая содержимое миски. — Мам, а когда Огненный Раб начнёт драться с великанами? Мне скучно.

— Скоро, милый. Ведь Пламену тоже было скучно, и вот однажды принц вызвал чернокожих гвардейцев и сказал: «Я ненавижу рабство, и если вы любите свободу, как люблю её я, пришло время оседлать коней, взять мечи и покончить с этой гадостью».

— Так и сказал? Мам, а он точно не был викингом?

— Нет.

— А когда появятся великаны?

Рея рассмеялась:

— Не терпится тебе. Хорошо. Как только принц произнёс эти слова, содрогнулась земля, попадали деревья и перестали работать фонтаны в парке. — (Глаза Гуннара заметно увеличились.) — Кто-то шёл ко дворцу, сотрясая землю и задевая за небо.

— Знаю, знаю! — не утерпел сын Торна. — Великан!

— Угадал. Гигантский повелитель рабства, с белой козлиной бородой, в высокой полосатой шапке со звёздами, услышав призыв Пламена, сам явился во Францию, чтобы сразиться со своими кровными врагами — славянами и викингами!

— Вот это да! — слегка обалдел Гуннар. — А как они будут биться? А как великан выглядел? У него был топор? А конь или повозка? А он ел селёдку?

— Давай по порядку. Он был ужасно грязный и уродливый. Вместо рук кнуты, из ушей свисали тысячи цепей, на ногах разломанные колодки…

— Пожалуй, страшнее, чем дядя Кетиль.

— Тише, Кетиль может услышать! — Рея прикрыла рот сына ладонью и покраснела. Кетиль перестал ковырять в носу ножом и покосился на них, шевеля волосатым ухом, — Коня великан съел, а повозки предпочитал ломать пополам. Как видишь, с такими руками топор ему не понадобился. Одного взмаха кнутов хватало, чтобы снести башню кому угодно! А его собственную раскроили давным-давно…

— Мам, это отвратительный великан, но он будет мой самый любимый великан, — серьёзно сказал мальчик и добавил: — Теперь я не буду убегать от дяди Кетиля.

Тем временем не раз упомянутый дядя встал с лавки на другом конце стола, издал победную отрыжку с троекратным утробным эхо и, экстремально почёсываясь спереди и сзади, вышел вон[18].

Мальчик и мама проводили его с примерно одинаковым выражением лица. Так смотрят на самую мерзкую мерзость и пакостную пакость. Рея мысленно вознесла хвалу богам и вновь обратилась к сыну:

— Запомни, мальчик мой! Если ты не хочешь, чтобы девушки и овцы боялись тебя, а мужчины и белки смеялись над тобой и не брали в походы, никогда не будь таким, как он!

— Мам, за кого ты меня принимаешь?

— Хорошо. Хочешь знать, что было дальше?

— Конечно!

— Повелитель рабства остановился перед окнами и вызвал принца с гвардейцами на поединок. И они вышли.

— Сколько их было, мам, чёрных?

— Много, две сотни, а может, и три.

— Лучше три. А ещё я знаю цифру пять тысяч.

— Хорошо, один замечательный принц и его триста гвардейцев. Великан был огромный, но неуклюжий. Цепи закрывали глаза, кнуты путались, а люди только дразнили громилу, оставаясь невредимыми. И тогда повелитель рабства просто взбесился. Он вырывал деревья и разбрасывал их во все стороны. Представляешь, сколько вреда он причинил всему городу? Это же ходячая экологическая катастрофа.

— Мам, а летающее дерево может разрушить наш дом?

— Может, но так далеко бросаться не мог даже повелитель рабства. Так что, хвала Одину, досталось только Франции. И тогда храбрый Пламен вскочил на гигантскую ногу великана, затем перебрался на пояс, по волосам на груди дотянулся до шеи и подобрался к огромному уху. И закричал туда изо всех сил: «Сдавайся, чудовище, а не то мои ребята изрубят тебя на куски!» Но тот лишь рассмеялся в ответ. «Ничего вы мне не сделаете, документов у вас нет! — расхохотался злодей, размахивая кнутами. — До самой смерти вы будете записывать рунами на моём теле имена рабов, родившихся на свет!» Пламен задумался и вдруг хитро улыбнулся. «Но ты такой грязный, — сказал он. — На тебе столько песка, жира и мусора, что без купания никак не обойтись. Не можем же мы писать на жирном, карандаш соскальзывает». — «Купания?» — удивился грязнуля. «Обливания водой, купания, ныряния, — доступно объяснил принц. — Разве ты не знал?» — «А что такое вода?» — продолжал расспрашивать исполин. «У-у, как всё запущено… Эй, ты хотя бы знаешь, что такое плавать?» — «Не знаю». — «Хорошо, ради спасения города и замка мы все пойдём с тобой и будем вечно чесать твою спину, но при условии, что ты её как следует отдраишь. Для этого нам понадобится море, пойдём, покажу дорогу! И мыло одолжу, это в наших интересах, уж больно ты воняешь…»

— А он вонял? — воодушевлённо уточнил Гуннар.

— Ещё как! Но не перебивай… Так вот, дошли они до Средиземного моря, и сказал Пламен: «Объясняю, как надо купаться. Встаёшь лицом к воде, затыкаёшь нос, рот, закрываешь глаза и делаешь сто шагов прямо. Постоишь, сосчитаешь до ста и можешь возвращаться на берег». — «Это и есть купаться?» — «Да, я буду ждать здесь». И сделал великан всё, что наговорил хитроумный Пламен Славянин: повернулся лицом к морю, захлопнул покрепче нос и рот, зажмурился и пошёл себе в самую пучину. Принц не ошибся в расчётах — злодей полностью исчез под водой, и больше его во Франции не видели.

— Здоровско!

— Ещё бы! — Рея сладко потянулась. — Однако уже поздно. Давай-ка спать, дорогой, а завтра будет новая история про Пламена Славянина. Дедушка Сезар любил их рассказывать, нам с тобой надолго хватит.

…Гуннар послушно лёг в постель, укрылся медвежьей шкурой, отвернулся к стене и долго водил пальцем по широкой доске, рисуя страшное чудовище, чтобы во сне сразиться с ним один на один.

ГЛАВА 3 Почти как Пламен

Прошло десять лет. Ночью в сторожевой башне Друстара дежурили ветераны. Слух о злых викингах, наточивших топоры, здорово расшатывал нервы и простым жителям, и военным.

— Пароль?

— «Заря над Дунаем».

— Проходи.

Старый гасконский пехотинец сощурился, рассматривая вошедшего человека. И вдруг узнал, радостно поклонившись:

— Моё почтение, лейтенант Ганс Крайслер! Что вы делаете здесь?

Лейтенант оказался стройным молодым человеком двадцати лет. На голове — шлем с высоким гребнем конских волос. Собственные — длинные, русые кудри, — небрежно выбиваясь, спадали на плечи. Сын прославленного генерала барона Крайслера из Кеницы, поступил в действующую армию Франции накопить боевого опыта. Юноша проявил завидную смелость и мужество, участвуя в отражении разбойничьих набегов. Он прокашлялся и ответил:

— Комендант Валентине приказал проверить посты, капрал Педруго. Обход окончен — полный порядок. Хотите проверить, что бултыхается в манерке?

Начальник караула по-доброму усмехнулся в роскошные усы. Служба на передовой обещала ноль развлечений и много-много скуки. Тут, знаете ли, любой компании будешь рад. Знакомый офицер из Готии — компания хорошая.

— Ну и холод! Лето проходит… — начал разговор лейтенант, первым отпивая из фляжки. Глотнув, он с поклоном передал её стражнику.

— Вы, благородный Крайслер, вояка что надо! — похвалил его ветеран, втянув сразу грамм двести. — Редко я встречал отпрыска голубых кровей, чтобы любил службу, как вы! И вино, знаете ли, что надо!

Польщённый похвалой, барон снял шлем и присел на парапет. Когда из-за туч выползал серп луны, высокие стофутовые стены Друстара отбрасывали зловещую тень на крутые овраги. Крепость заслуженно считалась неприступной.

— Помните про осторожность, лейтенант. Окажись мы с вами в Норвегии, давно бы отдыхали на сырой земле… Каждому по стреле — и всё, пятки врозь…

— Викинги — плохие стрелки и не так хороши в ближнем бою, как про них привирают перепуганные монахи, — ответил молодой человек, пересаживаясь в более уютное место.

— Ну, знаете ли, господин барон! Вы ни черта не знаете. Юты, даны, скифы и прочий сброд реальной силы не имеют, тут я с вами согласен. Но настоящий викинг?!

— Видел, позавчера, — небрежно сплюнул юноша. — Врать не буду, делегация, посетившая губернатора Доместоса, производит впечатление. Все в шкурах, бородатые. С рогами и нерасчесанными волосами на ногах.

— Советники короля Парисии слабаки, лейтенант. В политике я не профессор, но расширение империи на запад — это, знаете ли, серьёзная ошибка! — Захмелевший капрал укоризненно уставился прямо в стену перед собой. — Если б мы, гасконцы, не охраняли границу здесь, а прусские стрелки, в верховьях Рейна, то Силезия и западные провинции давно бы ушли к викингам.

— Поэтому я и говорю: военный опыт приходит только в бою.

— А я так считаю: нет войны и не надо! Бог свидетель, если решатся на осаду, удержать крепость будет ой как нелегко…

— Капрал! О чём вы?! Она неприступна! В гарнизоне две когорты пехотинцев, пол-легиона стрельцов и меченосцев! А жратвы хватит трижды отпраздновать Рождество!

— Вроде достаточно, если кланов соберётся два или три. А вот поднимутся пять-шесть сотен, что тогда?

— Да хоть тысяча! — горячо вскочил юноша. — Голые дикари с топорами из сырого железа, вечно пьяные, немытые, не читающие серьёзной литературы, а какое-то мифическое фэнтези с великанами и богами! Тьфу! Против нашей цитадели без тактического руководства, без осадной техники, без планомерного подкопа и разрушения стен винторезами они ничего не сделают!

— Если имеешь дело с викингами, мой господин, то о тактике и стратегии можно смело забыть. Они же сущие демоны, если не сказать хуже. Да вспомните хоть того парня, что сопровождал делегацию…

— Неуклюжий? С глазами навыкате?

— Это отпрыск вождя — Торна Кузнеца. Имя паренька — Гуннар. В свои годы он уже великолепный боец, прошедший школу сотен сражений. Сколько ему, по-вашему?

— Моих лет?

— Ошибаетесь, ему всего пятнадцать!

— Невероятно! — насмешливо фыркнул сын генерала.

— Ну, знаете ли, говорят, парень владеет мечом, как губернатор Доместос вилкой.

— Всё равно он сопляк!

— Раз дети викингов такие, представьте себе, каковы тогда родители. Помню, встретил я раз одного…

Капрал не договорил, он окаменел. Застыли и часовые. Молодой барон напрягся, но не услышал и не увидел ничего подозрительного.

Гасконцы молча проверили оружие и заняли позиции. Караул действовал, как хорошо смазанные часы, правда, не тикал и не пытался трезвонить.

Вместо этого капрал Педруго снял со стены горящий факел. Огонь пожирал тишину ночи. Если смотреть на крепость снаружи, можно было видеть, как пятно света легло на хмурую физиономию вояки. Он разжал пальцы, и факел сорвался вниз. Пятно света, разбрасывая искры, сползло к основанию стены и разбилось на сотни быстро потухающих брызг. Ничего…

Ветеран внимательно прошёлся взглядом по дну ущелья. «Ни черта не видно, но мне послышался звон стали…» — подумал он.

Стражи вздохнули, будто вслед за факелом с плеч свалилось тяжкое бремя. Крайслер облизал пересохшие губы. Он участвовал в поединках, сражениях и прославился бесстрашием, но никогда не испытывал такого странного беспокойства, как в эти минуты.

— Идите отдыхать, лейтенант.

В замке давно ждала мягкая постель. Молодой человек медленно шагал вдоль стены сквозь ночь и думал о спокойных переулках родного сонного Кеница.

Друстар падёт?

А то![19]

Утреннее небо брезгливо насупилось, и ад выплеснулся на землю, как помои из старого ведра. Тысячи демонов набросились на затаившуюся крепость. Бледная луна, не успев раствориться в рассвете, дрожала от их страшного рёва, готовая свалиться в обморок.

Звенело железо о железо. Единственный вопль сигнального горна потонул в океане звуков. Заспанные французские легионеры, полуголые, без оружия, выскакивали из казарм, чтобы пролить кровь. Увы, так ничего и не поняв, они проливали на холодные плиты свою собственную. Офицеры в прокуренных номерах борделей наперёд сочиняли оправдательные рапорты, одновременно пытаясь попасть обеими ногами в панталоны. Под дикий рёв викингов это получалось как-то не очень…

О защите Друстара можно было забыть. Даже о самозащите…

Размахивая факелами, захватчики с севера заполняли укрепление, как раскалённое олово глотку. Их было вроде бы и не слишком много, но, тем не менее, везде и сразу.

— К оружию! — хрипло кричал Крайслер, он пытался добежать до ближайшей казармы. Его мучила мысль: где у этой замечательной крепости нашлось слабое место? Почему северные варвары так легко преодолели крутые стены и стражники не остановили их? Ох уж эти викинги… живут как лисы в норах среди дёрна, едят руками, убивают собственных младенцев на начинку для пирога! И как только они могут так неэстетично воевать с благородными дворянами Европы?! Возмутительно!

Враги напоминали ему пьяных троллей. Ревели, вопили, орали, прыгали, кусали собственные щиты, пускали пену изо рта и даже рвали на себе тельняшки. С одним таким Крайслер и столкнулся нос к носу…

Алая кровь с обоюдоострого топора брызнула офицеру в лицо. На фоне разгорающегося пожара силуэт казался чудовищно большим. Но Крайслер не смутился. Да, большой, да, неистовый, но в любом случае не тролль. Обычный враг — из плоти, крови и всего остального. Да ещё наверняка и ест руками, грязный дикарь! А раз так, значит, меч аристократа его поразит. И пусть он имеет опыт многих боёв. Против опыта есть сноровка, против силы — смекалка, а против…

Острие меча встретилось с лезвием топора — вырвался жёлтый сноп искр! Внезапный выпад — и горло дикаря разорвано, и он с хрипом валится к ногам Крайслера.

На земле варвар выглядел ещё внушительнее. Нет. Всё-таки это настоящий тролль! Ганс перекрестил труп, втайне надеясь, что тот воспылает подобно нечисти, но огня вокруг и без того было предостаточно.

Зарево пожаров опередило робкий рассвет. Времени на отдых не полагалось. Зверя сменил следующий зверь. Враги сцепились и отскочили, оценивая друг друга. Барон узнал подростка, которого два дня назад встретил на переговорах. Этой ночью они с капралом вспоминали о нём. Гуннар — сын Торна! Лейтенант устыдился короткой слабости: робеть перед вчерашним ребёнком недостойно европейского офицера, и поединок надо решить быстро. Не раздумывая, немец замахнулся тонким мечом, но…

Гуннар с ловкостью белки увернулся. Меч варвара описал блестящую дугу и прошел сквозь бедро Крайслера. В дополнение к этому малец вмазал противнику кулаком в висок. Барон молча рухнул на кучу бородатых трупов и вынужденно пропустил самые жаркие эпизоды агонии друстарского гарнизона.

Он не увидел героической смерти коменданта Валентине. Прославленный полководец встретил смерть в полном вооружении, в сопровождении трёх телохранителей из корпуса беспощадных — элитных гвардейцев монарха. Все вместе рыцари были похожи на скалистый остров, через который проносится ураган. Их могучие удары валили врагов наповал. Но, несмотря на храбрость, остров утонул в железном мареве…

Молодой барон не видел кончины Доместоса. Губернатор появился на балконе, белый, как простокваша, и мокрый, словно тюлень. Вельможа размахивал пухлым кошельком и просил оставить жизнь «бедному старику». Ради этих серебряных монет его и закололи.

К вечеру Друстара не существовало. Гордая крепость превратилась в свалку дымящихся руин. Не тронутые огнем тела легионеров все равно кинули в пламя и сожгли: закапывать их слишком большой труд, но и дышать разлагающейся мертвечиной викинги тоже не хотели. Много пепла разлетелось по вольным просторам Карпатских гор…

Кучка уцелевших гасконцев покидала крепость на собственных ногах и один беглец — на телеге. Капрал Педруго хоть и с костылём под мышкой, но передвигался сам, за что благодарил Господа. На носилках болтался избитый Гуннаром Крайслер.

Когда сознание вернулось, он с трудом приподнял голову. Услышал свой неровный, слабый голос:

— Капрал? Как вы?

— Хотите узнать, почему жив? Повезло, знаете ли. Викинги нахлынули через час после вашего ухода. Я получил сильнейший удар в грудь, но спасла броня. Упал в эту самую повозку, благо на сено. Но крепость была обречена. Обречена! Говорят, объединилось десять кланов, а то и больше. Неслыханное дело!

— Что с губернатором? Генералом?

— Святой Пётр вовсю заботится о них, — философски изрёк капрал. — Им теперь лучше, чем нам.

— Понятно. Кого-нибудь вообще спасли?

Педруго пожал плечами:

— Мы все, кто остался, включая лошадь.

Барон опустился на душистое сено. Рана на бедре не давала покоя. Он собрался с духом и спросил:

— А я?..

— Вы храбрец, лейтенант. — Ветеран снова опередил с ответом, — Горнист видел, как вы отважно выпотрошили огромного берсерка. То ещё зрелище! Это потом волчонок Гуннар вас повалил. Странно, что не добил… А я тут как тут, перенёс вашу честь на эту телегу и наложил на рану повязку с сыром рокфор. И если викинги демоны, он — будущий Сатанаил! Чуть не сбросил меня со стены! Такие Гуннары или гибнут быстро, или обретают славу при жизни и вечно живут в сагах. Правда, у викингов что воин, что разбойник — всё одно.

— О боже…

— Нет причин стыдиться, мой господин, вы бились достойно. Раны не смертельны, жить будете. Дам совет, если позволите. Уходите подальше, на восток. Здешняя глушь полна варваров, и Друстара, поверьте, больше не будет…

Примерно в то же время в побеждённой крепости бушевал пир. Захватчики вынесли из подвалов мясо и вино, сложили в кучу доспехи и оружие и быстренько «накрыли поляну». Трофеи пока не распределяли: страсти должны поутихнуть. Понимали — дыхание битвы, дым и пьяный угар легко приведут к междоусобице, а викинг не убивает викинга хотя бы в первый день победы.

Пленницы дожидались новых супругов — викинги из Долины Зверя долго не держали рабов, они их продавали. Разумеется, в первую очередь женщин. Ибо кому же охота, чтобы по возвращении новая рабыня счастливо разболтала новой хозяйке, как именно, в какой позе и сколько раз её взял «верный» муж госпожи…

Торн, сын Айфона, был пьян и счастлив. Ел жареную баранину, жир каплями застывал на седеющей, некогда русой бороде. Запивая щедрыми глотками медовины из тяжёлого золотого кубка, он всё пристальнее присматривался к французскому вину и богемским ликёрам. Зала, полная победителей, гудела, рыгала и пыталась петь «Из-за острова на стрежень…».

Его сын, юный Гуннар, неспешно примерял плетёные стальные кольчуги из общей кучи секонд-хенда, нужных размеров не было.

— Отец, я первым взобрался на стену и сбросил трубача! Значит, мне полагается первым выбрать доспех и жену… Или парочку жён, как ты считаешь?

— Недоносок! — едва не поперхнувшись, ответил Торн. — Тебе просто повезло.

— Но, папа!

— Ещё немного, и план провалился бы! Как ты мог уронить кинжал?! Испугался? Тот гасконский лис на стене сразу почуял неладное. Хорошо, что у него куриная слепота…

— Это роковая случайность, па! Ремень перетёрся!

— О, великий Один, будь так любезен, брось в него сотню градинок покрупнее, чтобы не верещал!

— Перетёрся! Вот, сам смотри.

— Скажи, почему ты наказываешь меня таким потомством, Один? Ремень у него перетёрся! Послушай, Гуннар, может, я ещё должен тебе трусы менять и мыть голову раз в неделю? А ещё жениться он собирается!

Баранья нога застыла на пути ко рту. Кузнец покосился на чадо, раздумывая, то ли дать ему тумака, то ли и вправду женить. В кубке осталось ещё на пару глотков. Торн решил отложить решение, хмыкнул и заорал:

— Мы победили, братья!!! Вот — трофеи, вот — вино, у нас была славная битва. Друстара, этого полена в глазу викинга, нет его больше!

— Йоу! — ответил радостный хор.

— Скажи им, папа! Прочти им стих! — восторженно кричал Гуннар.

— Я вошёл в эту крепость, как нож в масло!

— Да, как он вошёл в неё! — поддержал хор слева.

— Я рубил их топором!

— И каким топором! — отозвался хор справа.

— Я собрал серебра и золота кучу!

— Как, уже собрал, и без нас?! — удивились и слева, и справа.

— Да ладно вам, это враки, просто стихи такие…

Кузнец нахмурился и замолчал.

— Папа начал писать стихи! — вновь обрадовался Гуннар.

— Заткнись! Просто вырвалось. И не смотри так. Я что, дурак, приносить себя в жертву на кромлехе? Для этого есть специально откормленные поэты. Ладно, неважно! Выпьем же за победу, бешеный сосунок! И, кстати, мотай на ус: стёганка из оленьих шкур намного прочнее и легче любого из этих железных платьев. Проверено.

Гуннар послушно отбросил кольчугу, принял наполненный родителем кубок и осушил его. Широкая улыбка озарила мрачное безбородое лицо.

— Вкусно!

Он стал мужчиной и воином, как герой любимых сказок Пламен Славянин. Пламен сильный, храбрый, тот самый, который кладёт великанов на лопатки и охмуряет самых красивых гномих. Сказки эти знала только мама Рея, а маме рассказывал дедушка Сезар, которого Гуннар никогда не видел. Рыжеволосый воин был куда круче летающего сына Карла, вечно пьяного похитителя инфантильных детей из дурацкой страшилки.

А хитрый Пламен мог бы угнать любого коня, даже восьминогого скакуна Слейпнира, принадлежащего Одину. Тут было на кого равняться, правда?

— Сынок, чего замечтался! Давай спой с нами! — весело заорал Торн. — Эй, Бьярни, сыграй-ка нашу песню на скрипице! Да погромче!

Первыми запели струны, а за ними слаженно подтянулся и крепкий мужской хор:

А где-то далеко-далеко бьющийся в экстазе Реас вне себя проорал застольную песню викингов не своим голосом и без чувств упал на влажные от пота подушки. Вот уже пятнадцать лет подряд в доме на холме творилось неладное. Герцог Делян Пощаков постепенно отошёл от государственных дел, и теперь все заботы его заключались в поиске новых и новых врачей для единственного ребёнка.

Реас превратился во взрослого тридцатилетнего мужчину, но это, пожалуй, всё, что можно было бы сказать о нём хорошего. В остальном он являл собой пример загадочной болезни, которой не успели дать названия, а лечили его чем придётся — врачи предпочитали честному отказу от медицинских услуг подолгу водить богатого клиента за нос, а затем с прискорбием объявляли, что случай «чрезвычайно запущенный и осложнённый клинически». Получив расчёт, исчезали, а их место занимали другие. Которые также исчезали с набитыми кошельками и неопределённым диагнозом…

С того самого дня, когда Реас и астроном Галлий влезли на башню, странные приступы видений стали регулярно накатывать на юношу. Поначалу это происходило раз в неделю. Обычный окружающий мир словно подменяли другим — ветреным, морозным, пропитанным запахами океана и рыбы, наполненным ржанием фьордских пони и горьким дымом очага… Он видел и слышал, что происходит, понимал речь норвежцев и даже их тайные мысли. Хотя практической пользы с этих «иллюзий» было ноль…

Спустя полгода видения посещали его каждую ночь. Казалось, кто-то или что-то привязало душу молодого человека к миру викингов, прошило корабельными заклёпками и обрекло вечно наблюдать за их жизнью. Перестав спать ночью, Реас высыпался днём, и так каждый день в течение многих лет. Занятия, библиотека, диспуты, дворянская служба — всё пошло прахом.

Старик Галлий, пользуясь случаем, оригинально предложил Пощаковым свои услуги: чтобы не терять работу, вызвался записывать то, что расскажет Реас. Кто-то из врачей, оказавшихся рядом, одобрил идею. Постоянные наблюдения за больным были крайне желательны для успешного лечения. Ну на худой конец для описания болезни в диссертации…

И вот, услышав эту длинную складную песню, пропетую на чистом норвежском, старик обмакнул перо в чернила и вкрадчиво попросил:

— Реас, дружок, ты не мог бы поскорей перевести эту чудесную вещицу?

Мужчина приподнялся на локте и проорал пьяным голосом Торна Кузнеца:

— Бьярни! Какой олень тёрся низом живота о твои уши?! Заберите у него скрипицу!

Астроном что-то поискал в тексте и вписал новую строчку на предыдущей странице.

— И всё же, — вновь попытался он, — попробуй перевести, а?

Реас зарылся в подушки и не отвечал. Старик положил перо и подул на исписанный лист. Жаль, обычно в таких случаях парень с лёгкостью переводит услышанное, даёт подробные пояснения, повторяет эпизоды, если потребуется. Но на сей раз, похоже, «переходник» совсем вымотался…

— Хорошо, попытаемся завтра…

Галлий встал и сладко потянулся. За окном занимался рассвет. Примерно через три-четыре часа новую историю получат кукеры[20] — на ближайшей ярмарке с нетерпением ждут продолжения театрализованного представления «Невероятные приключения пьяного Торна Кузнеца и его бешеного сына Гуннара Торнсона». Народу нравится, да и десять процентов от выручки неплохое подспорье на старости лет. Остаётся лишь быстренько изготовить копию, но для этого ещё достаточно времени и фантазии. Старик наполнил дежурный кубок итальянским вином, вмиг осушил и под мотив песенки викингов принялся старательно переписывать «ночной улов», щедро дополняя его своими мыслями, кровавыми зверствами и сценами нескончаемого сексуального насилия…

ГЛАВА 4 Холосый валвал, или Наивный взгляд ребёнка на суровую действительность

Норманны — викинги, обосновавшиеся в Европе, — признавали Христа, но вместе с ним по привычке почитали пантеон собственных богов и богинь. В Руане — столице Нормандии, дарованной северянам королём Франции Карлом Лысым, в честь кузнеца Торна — покровителя берсерков — проводились гладиаторские бои. Делалось это ежегодно после сбора урожая яблок, до того как обильные снегопады на месяцы отрезали город от мира. Бои замышлялись как гвоздь праздничной программы и продолжались неделю, а то и две, до первого снега. Руанцы, жадные до зрелищ, с удовольствием покупали билеты. Разрешив гладиаторов, король Седрик Плантадженест запретил в публичных местах игру в карты и кости, «дабы охранить нравственность и добрые обычаи горожан».

Победитель боёв получал пятьсот золотых. Специальные школы ежегодно поставляли кадры для арены. В случае победы ученика школа имела право на половину. Лучший гладиатор-раб получал свободу и место в личной гвардии Седрика. Большинство гладиаторов составляли невольники — в целях экономии призового фонда.

Тот год выпал на ярмарку, то есть народ был больше занят торговлей, и участников от школ заявилось со всем чуть-чуть. Ярмарка собиралась раз в четыре года в Гавре — крупном портовом городе, именно туда по указанию короля сгоняли гладиаторов для поддержания всеобщего спокойствия. Многие из них получили серьезные ранения и ушибы, а некоторые, и того хуже, полегли в пьяных ярмарочных гуляньях. Двадцатку лучших купил молодой префект Гавра, пополнив ряды своих стражников. Впервые гладиаторские игры находились в предпровальном состоянии…

Несмотря на это, цирк переполняли зрители. Никого не волновало собственно количество бойцов. Дело всегда в качестве! Вот и сейчас чёрный, как собственная мама, африканец Бонго Бо легко раскидал хорошо подготовленных соперников, поражая зевак шириной спины и мощью мускулов. Мудрые владельцы очередных «жертв», насмотревшись на достоинства негра, предпочли объявить своих гладиаторов больными. И вот уже на третий день чёрной молотилке некого было молотить. Четвёртый и пятый день, как пояснил ведущий, необходимы африканцу для отдыха. Зрители ворча оставили цирк и разбрелись по городу, на радость хозяевам кабаков. Однако все понимали, что это ненадолго…

Префект Руана дук Джейрам запрыгал от радости, когда узнал о возвращении патруля с северной границы. Доблестные воины разбили шайку разбойников-северян. Десяти пленникам предложили выбор — показательная казнь на площади или участие в гладиаторских играх. Датчане согласились на второй вариант, а дук получил возможность продолжить общегородские мероприятия. По замыслу Джейрама разбойники должны драться друг с другом, пока не останется единственный сильнейший. Последнему выпадала честь побороться против Бонго Бо.

Настал день шестой, и в цирк снова набилась толпа зевак, честно оплативших билеты.

И снова ведущий для них же, зрителей, грозно заорал на гладиаторов, построенных на арене для всеобщего любования:

— Приготовиться, смертники! Время отработать свой хлеб!

Цирк ревел, стонал, хрюкал и пускал слюни, как шотландец над порванной по пьяни волынкой. Датчане оказались отличными бойцами. Перебить друг друга не самая лучшая судьба, поэтому начинали вяло? Но врождённый фатализм оказался сильнее товарищества. Главное — умереть с оружием, а там неважно, против кого оно направлено.

Разбойники верили в чертоги Вальгаллы, где вволю гуляют, пируют, любят красоток и ждут, когда Один возьмёт с собой в бой.

За четыре дня восемь трупов вынесли с песчаной арены. Зрители верещали от восторга! В живых осталось только двое.

Первый — огромный рыжеволосый воин с буйной бородой, заплетённой в две косички, и крутыми, как фьорды, плечами. Он так усердно размахивал топором с длинной, почерневшей от времени и пота рукоятью, что, казалось, изрубил на пласты весь воздух. Перед восторженной публикой гигант держался гордо, поединки заканчивал легко, убивал быстро. Его бывшие противники не смогли нанести на могучем теле датского силача ни единой царапины…

Движения Главаря напоминали мощные и плавные переваливания северного медведя.

Его последний соперник передвигался с ловкостью и грацией горной пантеры. Это был хорошо сложенный молодой человек лет двадцати с гладким лицом и длинными волосами цвета вороньего крыла.

— Ну вот, норвежский щенок, пришла твоя очередь, — с улыбкой сообщил бородатый. — Хочешь подержаться за тунику Одина или прыгнуть вслед за ним в пасть волка Фенрира?

— Не так скоро, Хротгард! — отвечал черногривый юноша. — Я не баран, меня по-тихому не зарежешь.

В ярко-синих глазах молодого варвара вспыхивали молнии. Главарь это заметил.

— Давай устроим хороший поединок, парень! Пускай ленивые неженки смотрят, а потом рассказывают другим неженкам, как Хротгард вспорол брюхо сыну Торна Кузнеца. Жаль, ты немного ранен, ведь начнут сочинять, что я убил беззащитное дитя!

— Не смеши, Хротгард. Справлюсь. Отец учил от битвы и рога не отказываться.

Пожилой церемониймейстер с поклоном подал им по бокалу испанского. Молодой викинг не отказался, рыжебородый тоже. Странные синие глаза Гуннара насмешливо осмотрели публику. Взгляд остановился на чёрной фигуре Бонго Бо, который, подобно гранитному истукану, наблюдал за происходящим из первого ряда.

— Глянь, Хротгард, видал страшилку? Кто-то долго коптил его на адском огне, — громко присвистнул юноша. В зале грянул смех. Смеялись не над его незамысловатой шуткой, а над наивностью и молодостью Гуннара.

Хротгард тоже заржал хриплым рёвом. Отбросил пустой бокал, вытер усы, бороду и сделал знак, что готов. Гуннар поставил наполовину осушенный бокал на парапет арены.

— Эй, волчонок, воющий на луну, а как же обычаи? Слишком много для маленького тебя? Лучше выпей до дна, это же в последний раз! — издевательски потянулся Хротгард.

— Заткнись, покойник, любитель монашеской медовины! Кто вас просил напиваться там в лесу? Попались норманнам, как глупые куропатки! Какая теперь разница? Вот убью тебя и смочу горло.

С бычьим рёвом Хротгард кинулся на дерзилу. Если бы в тот момент перед датчанином выросла каменная стена, как в Долине Зверя, он разнёс бы её в щепки, как северное сияние. Нетрезвые даны и не на такое способны, уж поверьте…

Что делают животные, когда по лесу мчится бешеный лось? Правильно — умные разбегаются, а храбрецы ставят подножку. Умный церемониймейстер едва успел отскочить.

Гуннар встретил атаку как день рождения — увернувшись от топора с ловкостью дикой кошки. Остриё его меча плело сложные арабески, один миг — и по телу разбойника с большой дороги поползли первые кровавые борозды!

Бандит заметался по широкой арене, мыча и хрюкая от ярости, как раненый вепрь.

— Я подобрал тебя полумёртвым, голодным на побережье, ты едва не утонул после гибели своего драккара! — бросил он в лицо синеглазому. — Я кормил тебя и брал на дело…

— Ты сделал из меня раба, Хротгард! — отрезал Торнсон, — Я ничего тебе не должен.

— Ах ты, паршивая блоха! Ты должен мне свою жалкую жизнь!

Несмотря на бычью фигуру, Хротгард родился с топором в руках, победил в сотне поединков, в массовых драках чувствовал себя как дома. Но все его навыки и техника боя в толпе в поединке против вёрткого Гуннара ничего, кроме одышки, не дали. Хротгард бился как привык — свирепо, беспощадно и подло, а молодой викинг ловко менял позиции, уклонялся, подставлял меч под удары и отскакивал, как лягушка. Злоба и сила ни разу не помогли Хротгарду, он явно начал уставать…

Вопли толпы достигли эйфории! Отличная показательная дуэль между равными по силе и мастерству противниками… Что может быть интереснее? Квесторы хладнокровно сновали между рядами и набирали ставки. А те росли. Дук Джейрам потирал костлявые ручонки. Честь игр спасена. Казна короля наполнится, его скромная шкатулка тоже — что может быть лучше?

Тяжелый топор Хротгарда молнией блеснул над головой викинга, резко сменил направление, неожиданно целя снизу в подбородок! Каким-то чудом Гуннар увернулся, отскочил, подпрыгнул на несколько футов вверх и обрушил прямой французский меч на железный шлем Главаря. Головной убор не выдержал и разлетелся на куски…

Молодой варвар приземлился на ноги словно кошка.

Под гулкий лязг доспехов Хротгард медленно рухнул на истоптанную арену, как вывороченный кедр, разбросав руки и ноги. Его глаза сошлись на переносице, потом разошлись и безразлично уставились в пустой купол.

Хлынули аплодисменты! Рёв толпы отвлёк Гуннара. Хлопали даже те, кто поставил на датчанина, то есть большинство. Победа молодого варвара впечатляла. Реально!

И хотя сил ему сейчас хватало только на то, чтобы дышать, но зрители, эта восхищённая и вечно голодная тварь, хотели видеть бой с чернокожим немедленно!

Триумф!

Волчонок взглянул на первый ряд — Бонго Бо самозабвенно ковырялся в зубах.

Всё понятно. Не сейчас. Пока можно отдохнуть. Не выпуская меча, он поднял свой бокал, допил вино и сквозь шум кожей почувствовал опасность сзади. Датский бык поднимался. Сумел подняться, быстро подошёл и молча обхватил викинга бугристыми ручищами. Гуннар успел развернуться к сопернику лицом, и только. В железном обруче рук меч бесполезен. Выпустив клинок, варвар попытался достать Хротгарда за горло. Пустая затея, но остриё меча при падении ткнуло Главаря в колено. Ничтожно малая, но болезненная ранка, благодаря которой датчанин на миг ослабил объятия. Это было его роковой ошибкой…

— Сдохни! — выкрикнул Гуннар, схватившись за мясистое горло.

Положение Хротгарда со стороны казалось успешным. Кто ж из таких ручищ вырвется? Хороший трюк — прикинулся мёртвым, а теперь точно отделает молодого. Толпа приветствовала нового победителя, начали считать монеты… В поддержку Хротгарда стали выкрикивать всякие лозунги.

Пальцы сына кузнеца на бычьем горле хрустели от напряжения, пот выступил на расписанном шрамами лбу, волосы растрепались, как грива совокупляющегося жеребца.

И вдруг все вопли, крики, фразы исчезли, словно пыль под влажной тряпкой. Мёртвая тишина обрушилась на цирк. Два бойца стояли в центре нелепой скульптурой. Губы сжаты, ни вдоха, ни выдоха. Берегли глоток воздуха ради победы, жизни, славы!

Сухо треснули позвонки. Тающим воском Хротгард сполз на грязный от крови песок. Голова вывернута, тело в последний раз вздрогнуло, и рыжий великан умер…

Победитель упал на колено, жадно глотая воздух. Вздымающаяся грудь его была в синяках. Толпа молчала. Все взгляды разом обратились к чёрному Бонго Бо, а тот безразлично ковырял щепкой в белых как снег зубах[21].

По старой и разумной традиции финалистам давали поесть и выспаться. Прямо на арене надевали железные ошейники, уводили в камеры и там приковывали цепями к стене в непосредственной близости друг от друга, но так, чтобы не дотянуться. То есть покусать друг друга нельзя, а вот плеваться всю ночь и лаяться, как базарные торговки, для поддержания боевого духа — это пожалуйста…

Закутавшись в волчью шкуру, Гуннар молча наблюдал за негром. Бонго Бо ужинал, время от времени отбрасывая обглоданные бараньи кости — господин позаботился. Гуннара кормили как пленника, поэтому он с жадностью косился на поднос мавра, в особенности на мех с вином.

— Мамба! — Негр кинул варвару палку кровяной колбасы, подтолкнул вина. — От Бо! Буль-буль-бутылька.

Теперь уже они оба сидели с набитыми ртами.

— Ты… человек? — едва прожевав, спросил викинг.

Африканец рассмеялся низким гортанным смехом и ответил:

— Да. Чёрныль челёвек. Из Чёрныль королефтва.

— Почему чёрный?

— Родилься ночима!

Бо нравился Гуннару всё больше. Мрачное лицо варвара просветлело. Отлив в кувшин вина из меха Бонго Бо, юноша с жадностью отпил почти половину. Набравшись сил (или наглости), он попробовал разорвать цепь.

— Не полутитса, — прокомментировал Бо. — И я хатель, и я пыталься.

— Оковы делал мастер, — вынужденно признал викинг. — Я сын кузнеца и в вопросах кованой стали как-никак разбираюсь.

— Завфра будем свабо-ода! — пропел гигант-африканец. — Перфый станет гфардейцем при кароль, другой ходить фа тьму.

— Хороша свобода! Я солдатом быть не собираюсь, а в Вальгаллу тем более не хочу. Может быть, ты хочешь?

— Вальгалла халодный, мне туда не нада. — Бонго Бо сверкнул белыми зубами и снова загоготал. Гуннар присоединился к нему. Вина было достаточно для приятного веселья…

Владелец и господин Бонго Бо, известный норманнский торговец Гоам Блэйн, вошёл в камеру и удивлённо уставился на смеющихся врагов. Его пятилетняя дочка, похожая на белокурого херувима, пришла с ним и без капли страха забралась на руки к чернокожему великану.

Бонго Бо нежно обнял ребёнка и покачал на шоколадных руках.

— Папа, смотли, — девочка показала пальцем на Гуннара, — валвал не стлашный! У него глазки как мои!

— Эх, Сиана, — неуверенно улыбнулся торговец, — он может лишить папу состояния и уже поэтому страшен.

— Нет, не-эт, не стлашный, — смешливо заблеяла девочка. — Я видела, как он смеёца!

— Как ты, Бонго Бо? Завтра у нас ответственный день.

— Я пастараус.

— Нелегко будет, этот буйвол, он…

— Я пастараус.

— А ты, викинг?

— Я тоже, — честно кивнул юноша. — Хотя мне будет жалко его убивать…

Гоам Блэйн потёр переносицу, поморщился и, хитро подмигнув дочери, прошептал:

— Есть, ребятки, один вариант… Можем обойтись без поединка вообще… Гуннар из Скандинавии, хочешь ли ты обрести свободу? Без боя? Сейчас… Этой ночью?!

— Интересно, — отозвался Гуннар, проглатывая последний кусок колбасы. — Что ты предлагаешь?

— Я случайно оброню здесь маленькую пилочку. Опа! Да и мало ли кто мог обронить. Может, не я, а кто-то из сочувствующих зрителей или обслуги…

— Такую маленькую, что её даже не видно… — тем же тоном сказал Гуннар, подбирая и пряча под шкуру отнюдь не маленькое полотно по металлу. — И что же дальше?

— В полночь темно, как в кулаке у Бонго Бо, а тут ещё и стража напилась… Если ты сумеешь взобраться на южную стену, она ближе к дворцу…

— Я взбирался на стены Друстара, торговец. Будь спокоен. Чем обязан тебе?

— После… — Торговец пресекающе поднял руку. — В это время поля безлюдные, до Парижа дойдёшь. Мои кости разболелись, значит, вот-вот и выпадет снег… Снег заметёт твои следы.

— Я не оставлю следов, — заверил пленник. — Мне бы оружие.

— Никакого оружия.

Гуннар ухмыльнулся волчьим оскалом.

Девочка, притихшая на руках у Бонго Бо, заладила:

— Холосый валвал! Холосый!

Отец забрал её и поставил на ноги:

— Пора спать, конфетка моя. — Он вынул из-за пазухи и положил к ногам Гуннара кошелёк. — Оружие купишь в Париже. Желаю удачи!

Гладиаторы проводили уходящих задумчивыми взглядами, долго не решаясь взглянуть друг на друга.

Гуннар подобрал кошелёк и высыпал на ладонь несколько серебреников.

— На месяц жизни в приличной таверне… А оружие викинг не покупает, викинг отнимает оружие у врага.

Бонго Бо засиял одобрительной улыбкой.

— Забыри моию безрукафку, — совершенно раздобрился негр. — Фот надень, волчий мех как раз для тебья.

— А ты? Неужели хочешь оставаться вечным гладиатором?

— Главним гладиатарам! — поправил варвара Бонго Бо.

Викинг хмыкнул, но от подарка не отказался. В одних штанах можно бегать по арене, но не в чистом поле — слишком легко подхватить банальный бронхит.

Вышло, как и было сказано торговцем: пьяные цирковые охранники спали вповалку в пустом стойле на охапке сена, укрывшись старым одеялом и наплевав на свои прямые обязанности. «Последняя рабочая ночь, — не без удовольствия отметил беглец, проходя мимо. — Завтра вы будете расстроены по самое не хочу, но это завтра, а пока — крепких снов, парни!» Он равномерно распределил на них пуховое одеяло, подоткнул края, чтоб не дуло, слыша в ответ благодарное сладкое причмокивание и посапывание. Завтра этих балбесов отправят вместо гладиаторов резать друг друга на глазах у обманутой публики, но это завтра…

Вот и ладненько.

Южная стена была сложена из неотёсанных камней, между которых зияли щели, подобные ступеням. «Разве ж это преграда», — подумал Гуннар и одолел стену словно лестницу, ведущую на вершину к старому храму… На спуске чуть не сорвался, вляпавшись в свежий птичий помёт, но удержался на кончиках пальцев и остался цел. В голове приятно шумело выпитое на пару с негром вино. Нет, совсем неплохо, даже хорошо, притупляет чувство страха. Да он и без вина не струсил бы. Подумаешь, другой город, пускай даже Руан или столица — Париж. И что с того? Да, он бежит. Ну и? Сегодня его догоняют, а завтра он будет мчаться за сверкающими пятками жертвы…

Плотно закутавшись в широкую безрукавку из волчьего меха, Гуннар споро двигался вперёд, в холодную ночь. Врожденный инстинкт самосохранения требовал не ходить в Париж, как советовал Гоам Блэйн. Ветер и падающий снег заметали следы. По полям разливался протяжный волчий вой, возвещая о начале великих скитаний.

ГЛАВА 5 Спасение горбатого Слейпнира

Многое испытал сын Торна и суровой Норвегии, покинув чёрного гладиатора и его хитроумного хозяина. Судьба и рок бросали его из конца в конец, как буря бросает корабль, испытывая корпус на прочность, а команду — на живучесть. Мы возвращаемся к Гуннару через пару лет после побега и снова находим его не на родине, а вдали от неё — где-то в бескрайних просторах африканской пустыни. Как попал он туда, пусть расскажет сам, но прежде навестим одного больного человека, нашего доброго знакомого из белокаменной Мадары — столицы Булгара.

— Воды-ы-ы! — прохрипел Реас.

От страшного чужого голоса папу-герцога непроизвольно передёрнуло. Его сын в бреду метался на кровати..

— Как вы ещё ухитряетесь слушать его все ночи напролёт и оставаться в своём уме? — устало обратился он к астроному.

Не поднимая головы и тщательно записывая каждое слово, «верный слуга» охотно пояснил:

— Я рад помогать вам, господин! Желание облегчить ваши страдания и муки моего лучшего ученика — вот что даёт мне силы оставаться в своём уме.

Отец больного потянулся к графину с водой, но сухая старческая рука остановила его.

— Довольно! Поверьте, мальчик достаточно пил сегодня!

— Но он умирает от жажды! — не согласился Пощаков.

Старый Галлий сдержанно улыбнулся:

— Это всего лишь видение. Скоро пройдёт.

— Скоро? Вчера было то же самое! Почему-то не прошло!

— Реас не хочет пить. Страдает тот, кого он в данный момент видит…

— Чёртов Гуннар!

— Вы угадали.

Герцог опустился на стул и уронил седую голову на грудь.

— Как ты думаешь, друг, за что мне это?

Польщённый столь доверительным обращением, бывший учитель прокашлялся и собрался сказать в ответ что-нибудь «высокое» и «признательное», но парень вновь заговорил, и поэтому слова благодарности пришлось отложить.

Не желая мешать занятому пером и бумагами Галлию, а также страдать, наблюдая за происходящим, Делян Пощаков со скрипом заставил себя подняться и покинуть спальню сына.

Солнце замерло в зените.

Бесконечные барханы плыли в горячем мареве.

Пустыня, которую поэты будут сравнивать с морем в грозу, — жёлтая и неумолимая Сахара.

Смертельно усталый человек брёл по раскалённым пескам. Голое тело прикрыто дырявой шкурой, лицо в шрамах, иссиня-чёрная грива припорошена. Очень похож на северного бога. Это варвар из холодных фьордов, громоздящихся за тысячу миль отсюда. Сын Торна Кузнеца, известный скифам как Гуннар-варяг, а пиратам архипелага Пахеро — как Северный Волк, англичанам — как Я Тут Чуток Пограблю, французам — как Викинг а-ля кошмар, немцам — как Шнапс-думкопф-фантастиш, а арабским купцам — как О Аллах, Он Опять Припёрся!

Воображение перенесло его в страну меж двух морей, на песчаный сырой берег. Сквозь полубред проступали очертания Скандинавского полуострова, скалистые острова — шхеры — с многочисленными бухтами, бухточками и широкими проливами; фьорды, строгие утёсы и могильные курганы на них; чайки; пышные северные леса; ковёр из мягкого мха под босыми ногами; аромат полярного дня с грустным мычанием мускусных быков…

Двое суток под палящим солнцем днём и в привычном холоде ночью. Без воды и одежды, только рваная шкура на плечах. Он охотился на змей, мышей и скорпионов. Силы заканчивались. Взбираясь на следующий бархан, такой же типовой, как и все предыдущие, Гуннар пошатнулся. Песчаный холм казался высоким, как Гималайские горы. Растрескавшиеся губы растянулись в гордой ухмылке.

— Эй, Оди-ин! Если я — твой сын, то какого лося ты не поможешь мне? Или ты так далеко в пустыню не заглядываешь? Молчишь?! А я заглядываю! Мне нравится скитаться. После того как отец и команда скорее всего утонули, а я остался жить, но попал к датчанам, мне уже не хотелось видеть долину. Ты забрал отца, но не меня, почему? Я чем-то недостоин? Или ты тоже мечтал попасть на гладиаторские бои? Поглазеть, как Бонго Бо выбьет мне зубы или я вобью нос ему? — Гуннар хрипло расхохотался. — Да, я не послушал того доброго человека, его хозяина, и не в Париж потопал, а прямиком в порт. И нашёл приличное судно с отличными ребятами. Мы отправились в Италию, в Испанию, в Аравию, пограбили там-сям, а потом сошли на эту песчаную землю, Африку, чтоб её! — Он упал лицом в песок; поднявшись, попытался сплюнуть, но слюны не было. — Мы договорились с туарегами, чтоб их… и пошли с караваном грабить золотой город тиббусов… А они нас кинули! Где ты был в это время и почему не вмешался, а?

Нет, викинг не сердился на мудрого бога, ведь тот наградил Гуннара сильным, крепким телом, выносливостью, и не Один виноват в том, что скрелинги оказались обманщиками. Просто хотелось поговорить напоследок. Хоть с кем-нибудь…

Туареги завели отряд исландцев, с которыми путешествовал сын кузнеца, глубоко на континент, разбили лагерь и стали угощать вином. Когда Торнсон очнулся, кроме пустыни и двух совокупляющихся варанов, поблизости никого не было. Исчез его одногорбый верблюд — дромадер, оружие, деньги, дорогой плащ, штаны, обувь, рубаха, стёганка и бурдюк с водой. Ограбили и бросили. Спасибо за шкуру, а то бы сгорел сразу, не постепенно, как сейчас. Да, и спасибо за тряпки для обмотки ступней — с ними песок не такой жгучий.

Куда делись бедные исландцы, вообще непонятно, в лучшем случае были связаны и проданы в рабство. Сам Гуннар избежал подобной участи лишь потому, что туареги быстро вычислили: раб из него никудышный, а вот если вырвется на свободу — расплаты не миновать! С такими лучше не связываться, себе дороже…

Сам дурак, думал про себя черноволосый викинг, не устоял перед выпивкой, а мама учила не пить с незнакомцами. Мама Рея осталась одна. Теперь она вдова и никогда не увидит сына.

— Надеюсь, найдёт хорошего конунга и нарожает ему кучу других детей, — приободрил он себя. — Хватит сопли развозить, их и так нету!

Оставалось выбрать: или голодная смерть в ближайшем оазисе, где, кроме противных на вкус пальмовых листьев, нет ничего, или через пустыню добираться до Шамленского перевала.

Решил идти. Ну и вот, дошёл или приплыл… в ироническом смысле.

Сделав очередное сверхусилие, Гуннар едва ли не на брюхе взобрался на вершину холмика. Утёр пот с лица и по врождённому чувству направления повернулся к северу. Это чутьё не раз спасало его даже во время самых свирепых бурь, которыми славился Западный океан. На севере родина, там же — Шамленский перевал. Отдых. Прохлада. Спасение.

Септха — небольшой городок, основанный в долине Бенгази. Когда-то скотоводы и торговцы-шемиты поняли, что вместо перегонок скота из оазиса в оазис разумнее поселиться в зелёной долине, и нашли её. В этом замечательном уголке пустыни была вода, сносные пастбища… ну, кое-что расширили и пристроили для удобства торговли — и пожалуйста! Место сразу стало популярным для остановки караванов. Септха приносила реальный доход: путникам продавали верблюдов, ослов, финики, абрикосы, персики и свежую воду, а взамен получали серебро, золото, украшения, ткани, оружие.

Днём городок выглядел заброшенным. Сто глинобитных хижин с крышами из пальмовых листьев дремали в лучах раскаленного солнца, на улицах никого — дураков лезть под палящее солнце пустыни мало. Вечером, когда светило уходило на запад (не будем спорить, как, почему и зачем), селяне вылезали из прохладных жилищ.

Абсолютно голый путник, если не считать дырявой шкуры на плечах, вошёл в Септху сквозь полуденный зной. На пыльной площади стояли торговые шатры, облепленные объявлениями о товарах и услугах, словно верблюды — мухами:

РАЗБЛАКИРОВКА ОСЛОВ

ЛИКАЛЕПНИЙ ХУРМА

НИРИАЛЬНАЯ РАСПРАДАЖА!

ПРАШИВКА КАВРОВ

МИНЯЮ ТАРГОВЫЙ МЕСТ НА МЕСТ В ГАРЕМ

ЧЕСНЫЙ АБМЕННИК — МАМОЙ КЛЯНУС, Э!

Вывескам не было конца… Из-под одной такой кричащей таблички показался слуга, посланный за водой. Он первый увидел одинокого, почти голого человека…

Путник двигался медленно, нетвёрдой походкой. Иногда под ноги закатывалось перекати-поле. Безразличный к жалам колючек, он видел одну-единственную цель — фонтан в центре площади. Добравшись до цели, рухнул в тёплую стоячую воду. Фыркая и отдуваясь, незнакомец принялся пить. Долго, как верблюд. Уровень воды в фонтане заметно понизился.

Напившись, синеглазый мужчина повернулся к изумлённому слуге: — Мечи продаёте?

Парень не сразу справился с нижней челюстью, пришлось помочь руками. Но вопрос понял, хотя акцент был довольно жёсткий. Молча указал на шатёр, с любопытством глазея на мускулистое тело путника. Тот оторвался от фонтана, по-собачьи отряхнулся и направился к указанному шатру.

Старый, сухой торгаш Мошедас дремал на горке подушек в окружении суетливых мух. У шемита были железные нервы. Хороший торговец всегда спокоен, особенно когда работает. Слава о Мошедасе гремела от Бизанса до Ливии, говорили, что он мог заставить даже осла купить собственную мочу[22].

Тяжёлые шаги прервали послеобеденный сон. Покупатель не ждёт. Мошедас встал, охая и причитая, и, кажется, сглотнул одну настырную муху. Тьфу! С другой стороны, чем несчастнее выглядит продавец, тем меньше у клиента желания торговаться.

Однако при виде вошедшего гнилозубая челюсть Мошедаса отвисла в том же направлении, что и у молодого слуги у фонтана. Перед почтенным старцем стоял, не стесняясь, абсолютно голый исполин. С чёрной гривы струилась вода, а размеры всех видных снаружи органов настолько впечатляли, что у ветерана торговли появилось неосознанное желание взвесить их по отдельности и завернуть в пергамент.

Пришелец был строг и прямолинеен:

— Что, голых мужчин не видал?

Мошедас сперва запинался, но быстро оправился:

— Я… Нет… Да… Мне… Видел, видел!

— И что?

— Пытаюсь понять, где же ты обычно носишь деньги.

Викинг захохотал так, что вся лавка вздрогнула и подпрыгнула. Отсмеявшись над самой «бородатой» шуткой, мужчина повернулся к прилавку с товаром. Копья, луки со стрелами, лёгкие сабли и кривые ятаганы не привлекли его внимания. Варвар выбрал длинный прямой меч, провёл пальцем по острию и несколько раз взмахнул наотмашь. Свист рассекаемого воздуха понравился Гуннару.

— Сколько? — обратился он к торговцу.

Мошедас вращал глазами. Вопрос, где этот наглец прячет деньги, не давал покоя.

— Меч стоит десять золотых. Но такому герою, как ты, отдам за шесть.

— Сколько? — переспросил Гуннар. С крутых фьордов в лицо торговца подул северный ветер.

— Вай, вуй, вэй! Прости! Вспомнил, хауланский наёмник просил четыре!

— Сколько? — Суровый взгляд небесно-синих глаз пронзил старика насквозь.

— Только два, о царь пустыни! Нет! Один, один золотой! — в страхе залепетал торговец.

Гуннар похлопывал по прекрасному французскому клинку, который Мошедас выкупил у пьяного пастуха за две серебряные монеты.

— Сколько, я спрашиваю?

Мошедас находился на грани обморока. Никто и никогда так не поступал. Грабить грабили. Обманывали, льстили, угрожали, но чтобы вот как сейчас, без предупреждения, без ничего! Отдать товар даром?! Святотатство! А что, если чужестранец изрубит бедного Мошедаса, как только получит меч? И потом, эти мускулы, обжигающий взгляд! Шемит в людях разбирался. Если варвар разгневается, можно потерять всё…

— Сколько?

Даже городской кузнец, самый сильный человек в Септхе, по сравнению с Гуннаром выглядел недокормышем. Мошедас принял решение — самое трудное в жизни:

— О каких деньгах может идти речь? Это подарок! Тебе, о великий воин! Да хранят тебя Иштар, и Аллах, и все боги сразу!

— Сколько?

Мошедас грохнулся на скамейку, разглядывая родинку на своём кривом носу.

Торговля, дело жизни, шла прахом. В голову постучалась мысль. Столь простая, что не могла не быть истиной. Сбылись плохие предчувствия…

На очередное «сколько?» старик поднялся, заморгал и признался:

— У меня есть десять… нет, двенадцать золотых, три серебряных… и восемь медяков… — Он полез в пыльные хурджуны. — Вот держи, забирай, они твои! Ах моя проклятая жизнь!

Гуннар расхохотался, и несколько полок покосилось.

— Понял! — вскрикнул Мошедас, хватаясь за сердце. — Тебя нанял иранский караван, которому я продал десять больных ослов. Нет? Арабы — за испорченные финики? Евреи — за червивые персики?

Вспотевший, трясущийся восточный плут перевёл дыхание.

— А-а-ай! — заорал вдруг он и повалился на пол, целуя ступни Торнсона. — Посланец Анубиса пришёл за моим сердцем, чтобы взвесить его на весах мира мёртвых! Боги, простите глупого раба! Во всём сознаюсь, только жизнь оставьте! Всю правду расскажу! Всю как есть! Нитку к ноге привязывал — вай, вай! Стрелку раскачивал — вай, вай! Весы боком поворачивал, ставил неровно — вай, вай! Гири стачивал — вуй, вуй! Отвлекал покупателей, зубы им заговаривал — вуй, вуй! Фальшивой монетой сдачу давал — вуй, ву-у-уй!

Продавец завыл — слова кончились…

Гуннар протянул руку к прилавку, потрогал монеты, но взял только один золотой:

— Это в долг, а я долги возвращаю, торговец. Хоть мне и известен путь порока, аксакалов вроде тебя я стараюсь не обижать.

Словно гора упала с плеч Мошедаса, вай, как хорошо, что о самом страшном (отсутствии лицензии на беспошлинную торговлю!) он рассказать не успел…

— Там, сзади, есть туники… — робко подняв голову, подсказал шемит. — И пояс найдётся. — И в приступе непонятной щедрости неожиданно добавил: — Я напою тебя вином и накормлю финиковыми лепёшками…

Снаружи послышались голоса и бряцанье оружия.

Гуннар откинул полог шатра, и в голосе викинга зазвучала радость:

— Мама, засунь меня в дупло Иггдрасиля, — туареги! Подлые гиены! Клянусь Одином, сейчас они заплатят за всё!

Викинг бросился наружу. Торговец прислушался, но разумно не высовывал носа. Звенели мечи, кричали верблюды, стонали люди. Кто-то хрипел, кто-то просил пощады, а потом резко наступила гробовая тишина. Мошедас в страхе забился под прилавок и там дрожал, как паранджа правоверной мусульманки. Ах жадность, жадность… Вот он, час расплаты за проявленную когда-то глупость. Зачем он оставил спокойный Хоршемиш? Зачем поселился на краю пустыни? Чтобы сдохнуть однажды под пыльным прилавком? И ведь туареги точно убьют его уже за то, что он отдал меч этому черноволосому психу…

— Эй, старичок, хватит играть в прятки, я тебя нашёл. — Знакомый чуть хриплый голос прозвучал дивной музыкой.

Торгаш мысленно вознёс хвалу небесам, выполз и оцепенел…

Гуннар, забрызганный кровью, но целый и невредимый, застегивал на талии широкий баккарийский пояс с ножнами из шагреневой кожи, старинным мечом и длинным ильбарским кинжалом.

— Моё! — гордо пояснил Гуннар. — Эти мёртвые скрелинги, разбросанные на улице, обманули меня и ограбили. Как обещал, долг возвращаю, — бросил на прилавок окровавленный меч и золотую монету, — с процентами.

К ногам хозяина упали короткие кривые мечи туарегов с длинными рукоятями и ножны, обтянутые кожей буйвола.

— Сколько шайтанов напало на тебя, о ангел смерти? — не выдержав, полюбопытствовал Мошедас. Теперь он уже не шепелявил и не заикался.

— Пятеро придурков с тугими-тугими кошельками. И Слейпнира привели — вот что радует. Я заберу его, верблюды туарегов — твои.

Шемит окосел от свалившихся сюрпризов и неожиданного богатства.

— Ты вор или притворяешься?

— Я викинг! Иногда иду путём порока. Слейпнир краденый, до меня на нём ездил кто-то другой. Проходил мимо, смотрю, зверь что надо, белый как снег, глаза огромные, чёрные, ресницы в два ряда, пушистые, загляденье! Вот и присвоил. Доступно разъясняю?

Старик понимающе кивнул.

— Слушай, так как там насчёт поесть и выпить? После драки подкрепиться — милое дело. Давай застёгивай свою лавку, я вина хочу!

— Всё что пожелаешь, мой юный друг! Ведь теперь тебе есть чем заплатить, правда?

— Сколько?

— А-ай, прости, прости, шайтан попутал!

— Сколько?

Созидательный диалог двух наций, восточной и северной, пошёл по второму кругу…

ГЛАВА б Арталлис vs Евгения[23]

Аль-Бенгази — городок при ливийской границе, лучший трактир — «Пьяный верблюд». Отличные напитки и недорогие женщины, популярен у офицеров, богатых купцов и вельмож. В других заведениях только прокисшее вино и куртизанки, уволенные из «Верблюда», там обслуживаются солдаты и охранники купеческих караванов.

Это всё, что Торнсон знал об Аль-Бенгази, поэтому предпочёл лучшее — «Пьяный верблюд». Пухлые губы ливийской куртизанки, пенная арака, терпкий запах духов, полумрак — так начинался вечер. Её кудряшки щекотали лицо, а в карих глазах отражались другие — синие, как небо над Долиной Зверя. Длинные красивые пальцы случайной подруги зарывались мужчине в чёрную гриву, изучали шрамы на лице, проводили по губам.

— Ты пришёл из Скандинавии, мой самец?

— Оттуда, — кивнул Гуннар и одним махом осушил кубок. Короткие кожаные штаны иностранца и широкий баккарийский пояс не давали ливийке покоя. — Эй, красавица, я ещё не всё съел и не всё выпил.

— Я знала одного юта, похож на тебя, только он был красный, как задница макаки.

— Это ты точно сказала, — улыбнулся Гуннар. — Юты все такие, в смысле красно-рыжие. Да и характером они вылитые обезьяны, а теперь слезай с моих колен, дай поесть.

На столе выстроились лучшие блюда африканской кухни: куриная ясса, баклажановый баба гануш, кускус с бараниной и главный напиток заведения — маруловая бражка.

За спиной викинга висел длинный прямой меч в ножнах, отбивая у завсегдатаев всякое желание садиться рядом, за один стол. Куртизанка извлекла из поддерживающей грудь повязки небольшой свиток и принялась бережно его разворачивать. Скиталец застыл над яствами и высказал первое предположение, пришедшее в перегретую солнцем голову:

— Справка о прививках?

— Нет… — Красавица едва заметно дёрнулась и продолжила неуверенно: — Даже не знаю, стоит ли говорить… Вот провожу одно исследование, в общем, надо мне…

— Чего проводишь? — Осмотрительный викинг потянулся к мечу. — Ты точно та, за кого себя выдаёшь?

Арталлис мягко остановила опасное движение и рассмеялась:

— Та! Та! Остынь! Провожу социологическое исследование! Понимаешь?

— Нет! — буркнул Гуннар и впился зубами в сочную баранину.

Ливийка пару раз стукнула длинным ногтем по свитку и лукаво подмигнула:

— Я задам тебе кое-какие личные вопросы…

— Ты у меня не первая, но я здоров, недавно проверялся, — невнятной скороговоркой ответил жующий викинг. — Ещё вопросы будут?

— Будут, — кивнула жрица любви.

По её знаку девушка из обслуги поставила на стол писчие принадлежности — воронье перо и глиняную чернильницу.

— Вопрос второй. Как часто ты испытываешь оргазм?

— Так часто, как сам того хочу, — гордо ответил варвар.

— Вид обнажённого человека противоположного пола вызывает у тебя возбуждение?

— Эй! — Гуннар нахмурился. — У меня нормальная ориентация, попрошу без намёков!

— Ты испытываешь оргазм со случайными партнерами-женщинами?

— Все случайные… Много ещё вопросов?

Девица в последний раз обмакнула перо и качнула головой:

— Всё.

— Тогда у меня вопрос, — сказал викинг. — С какого северного мха тебе это?

Куртизанка выдала грустную мину:

— Хозяйка требует… Говорит, надо постоянно повышать квалификацию, заниматься самосовершенствованием и подходить к делу научно. Для курсовой работы опрос провожу.

— А… — задумчиво отреагировал викинг. — Понятно, студентка, значит. Тема хоть какая?

— Ой, длинная, щас прочту… Вот, — она перевернула свиток, — «Психосоциологические аспекты подбора клиентской базы в пунктах общественного питания Северной Африки на примере Аль-Бенгази».

— Серьёзно, — тупо кивнул Гуннар, пытаясь осознать слово «психосоциологические» и напрочь забывая все остальные.

Арака закончилась, можно было приступать к маруловой браге. Девица кивнула и подлила ему горячительного.

За их весельем следили стройные и хмурые вышибалы-суданцы. Массивный кинжал, метательный топор и раскованность неизвестного не нравились им.

Рослый викинг раздражал глубоким, гортанным смехом, похожим на сытый рокот льва, и в паре со смуглой красавицей привлекал больше внимания, чем следовало.

— Налей-ка ещё! — громко попросил варвар. — Хороша марула, как твои поцелуи.

— Кстати о поцелуях, — глаза той, что дала обет доступности, сверкнули, — в пристрое нас ждёт широкая кровать.

— Подождёт. Не для того я одолел пустыню, чтобы с разбегу хлопнуться в твои груди. Наливай, девочка, без монет не останешься.

Бесстыжие карие глаза округлились.

— Одолел пустыню?

— И наказал жадных туарегов, худших её сынов, — прихлёбывая, добавил Гуннар и быстро заткнулся.

В трактире появились гарнизонные офицеры-наёмники из разных стран. Вместе с ними вошла женщина-воин с длинным прямым мечом на округлом бедре и ятаганом в златотканом поясе. Фигурка, дави её снег, умопомрачительная. Гость из Скандинавии не удержался, присвистнул. Полумрак усиливал впечатление. Молодая женщина, стройная, ростом под стать викингу, с высокой грудью. В шёлковой рубашке с широким воротником и пышными рукавами, коротких штанах и в сапогах из тонкой кожи. Волосы буйные, золотистые, подстрижены до плеч. А вот походка… Длинные, с округлыми бёдрами ноги ступали как по раскачанной бурей палубе корабля.

— Эй, котяра, глаза вылезут, а ресницы я сама выдерну! — неожиданно для самой себя ревниво процедила темнокожая ливийка.

— Да уж, там есть на что посмотреть, — честно откликнулся варвар и всыпал горсть монет в дрожащее декольте. — Да прибудет с тобой дарующий богатство Ньёрд, а теперь оставь меня, женщина.

Гуннар благородно выложил за одну болтовню приличную для провинциальной куртизанки сумму, но из лучшего места «награда» мигом отправилась в лицо северянина.

— Бамбук, помеченный крокодилом и примятый бегемотом! Я Арталлис и ложусь только с тем, кто мне понравится!

— Остынь, — зарычал варвар, ввязываться в ссору с женщиной не хотелось.

— Увидел гарнизонную шлюху и растаял, да?! — Ливийка локтем задела кувшин, и брага залила свиток. — Дрянь! Дрянь! Дрянь! Моя курсовая!

— Вот, вот, — между делом бросил викинг, пожирая глазами белую женщину, — о науке надо думать, девочка, о науке…

— Я могла открыть тебе врата рая, дурень! — Арталлис возвышалась над викингом, размахивая свитком и звеня браслетами. — Дикарь! Импотент! Скотоложец!

— Врата твоего рая давно раскрыты, милая. Найди другого, а меня оставь…

Скандал заинтересовал посетителей больше, чем явление белокурой воительницы. Конфликт привычно раскручивался по спирали.

— Вонючий евнух! Огнепоклонник! От Арталлис не отказываются! — Куртизанка сорвалась на истеричный крик, закатывая рукава. — Ты ответишь за всё!

В порыве гнева она размахнулась, чтобы влепить Гуннару пощёчину. Бывший гладиатор вовремя нагнулся, и девушка, потеряв равновесие, полетела вперёд, к радости скифских скототорговцев. Под грохот посуды жрица любви приземлилась прямо на их стол. Блюдо, поданное самим Аллахом! Туника Арталлис раскрылась, показав то, до чего нельзя было дотрагиваться бесплатно. Три пары смуглых рук, как по команде, потянулись к выпуклостям и округлостям…

Маленький сексуальный скандальчик закончился бы славным весельем, но суданские стражи изъявили желание присоединиться. По правилам трактирного братства кошелёк клиента, выброшенного на улицу, доставался охранникам. Имея повод вмешаться (как же — обида женщине!), они единодушно набросились на дерзкого варвара.

Гуннар сразу понял истинные мотивы хмурых парней, вспомнил туарегов и мигом взбесился. Первый страж словил в челюсть, второй кувыркнулся в воздухе и разнёс полку с посудой, третий попался на подсечку, а четвёртый сделал вид, что ошибся адресом. Дабы совсем расслабиться, сын Торна догнал труса и всё равно забросил подальше. Несчастный имел глупость снести с ног офицера, пришедшего вместе с блондинкой. Оба, матерясь, укатились под стол для игры в кости. Теперь уже и пограничники ввязались в потасовку. Вопли Арталлис и проблемы её интимных взаимоотношений со скифскими скототорговцами уже никого не волновали. Даже самих скифов (подумав, они тоже решили сначала подраться, а женщину всегда приятнее получить в качестве законной добычи)…

Примерно час спустя, когда всё помещение было разгромлено, побитые скифы, арабы, шемиты, гости, официанты, хозяин и бармен валялись в разных углах некогда самого приличного заведения, усталый Гуннар остановился. Собственно, он мог бы и продолжить, но, во-первых, уже не было с кем, а во-вторых, к его голой груди (от рубахи ничего не осталось) прижались острые наконечники арбалетных болтов…

Среди ноющей тишины голос старшего офицера прозвучал громко и чётко. Даже «поруганная» Арталлис усмирилась в казане с пловом, чтобы послушать.

— Только попробуй взяться за меч, не заметишь, как превратишься в ёжика!

— А ты кто, пьяный змей тебя покусай за шарики? — сухо осведомился северянин.

— Я Крайслер, комендант гарнизона. Одно моё слово — и тебе конец!

Варвар расправил могучие плечи. Меч так и покоился на столе, всего в пяти-шести футах. Нет, не успеет. Стрела догонит.

Правильно поняв колебания викинга, комендант быстро предостерёг:

— Даже не пытайся. Отвечай на мои вопросы — и, возможно, будешь жить. Кто ты?

Варвар смотрел грозно, как лев, попавший в ловушку, но не нарывался, выжидал…

— Моё имя Гуннар Торнсон из Скандинавии! Я пересёк пустыню и хотел здесь культурно отдохнуть… — Взгляд его встретился с бёдрами женщины-воина, скользнул по красивым ногам, вернулся к суровым глазам командира. — Чё пристал, начальник? Я с бандитизмом завязал, зуб даю, они первые начали!

— Ты хорошо дрался, и к тебе нет претензий, если ты не совершал преступлений на территории Ливии.

— Я не нарушал законов Ливии, если не считать досадный ушиб господина офицера.

О том, скольких, когда и где конкретно он ограбил, избил, обворовал и угробил в порядке «самозащиты», викинг разумно умолчал. Всё равно доказательств нет…

— Можешь дать слово?

— Даю слово! — держа за спиной пальцы крестиком, поклялся Гуннар.

В ясных синих (как у него) очах белокурой красавицы возник интерес. Викинг подмигнул ей, пока Крайслер размышлял и взвешивал, стоит ли верить такому явному пройдохе. Но парень силён и показал себя в бою, что позволяет на многое закрыть глаза. Комендант приказал стрелкам опустить арбалеты.

— Ходить во время засухи по пустыне всё равно что путешествовать по Солнцу. Садись с нами, выпьем…

Гуннар с сопением уселся за длинный центральный стол для больших компаний.

Проворные туземки, выползая из укромных местечек, мигом поднесли им бокалы с марулой. Суданцы, скифы, арабы и прочие стонали, бросали злобные взгляды. Такой финал их совсем не устраивал, но что они могли против самого коменданта? Нашлась и пара недовольных офицеров, но им слова не давали.

— Каковы твои планы, Гуннар?

— Не знаю.

Крайслер усмехнулся на явные попытки викинга казаться необщительным.

— Твои планы — твоё дело, но моё — охранять границу. Даю тебе на выбор две возможности. Первая: допивай вино, садись на коня и возвращайся туда, откуда пришёл. Нам здесь проблемы не нужны. Вторая: поступай в мою часть и охраняй границу с нами. Но тогда придётся подчиняться нашим порядкам и выполнять приказы, понимаешь? Жалованье, само собой разумеется, приличное. Социальные гарантии, выплаты за потерянную руку или ногу, в общем, всё как у людей…

Гуннар нехотя поднял бокал и выпил, косясь на фигуристую блондинку.

Встал, не глядя ни на кого, забрал меч со стола, оставив нетронутым баба гануш, и направился к выходу.

Как только он вышел, все присутствующие уставились на коменданта, тот сидел спиной к дверям и даже не обернулся. Безмолвный вопрос повис в зале вместе с ароматом жареной баранины.

Шансы пересечь пустыню без отдыха, вьючных животных и провизии равнялись нулю. Это был выбор глупца.

Двери вновь широко открылись, и все увидели Гуннара. На его лице играла мрачная улыбка. Он подошёл к Крайслеру, взгляды мужчин встретились.

— Я помню тебя, офицер, — фыркнул викинг. — Там, в Друстаре, несколько лет назад мы сражались друг против друга. Тогда я мог убить тебя, но не сделал этого. Здесь, сегодня, ты мог убить меня и тоже не сделал этого. Мы квиты. Я не хочу сдохнуть в пустыне и поэтому добровольно поступаю к тебе на службу.

— Я тоже вспомнил тебя, сын Торна Кузнеца. Выбор сделан, ты принят в гарнизон.

ГЛАВА 7 О дочери той, которую не захотел Иргал-Заг

Гарнизон оказался выгоревшим и пропахшим потом палаточным лагерем на сотню человек. Чего там забыла белокурая красавица Евгения, Гуннар так и не понял. Ладно командовала бы женским отрядом, так ведь нет, кругом одни мужики, прожженные наёмники. За сбежавшим супругом отправилась? Вряд ли… Ни одному мужу, тем паче вояке, не нужна такая жена. Солдат предпочитает женщин тихих и одомашненных, хотя… Викинг что-то прикинул в уме. С другой стороны, если подождать с детьми, то вместе удобно ходить в разведку, скрывать награбленное, уединяйся с ней когда хочешь, и за жильё платить не надо…

Как он раньше не подумал? Волна жгучей ревности накрыла Гуннара. Кто-то опередил его, и теперь этот кто-то, быть может сам Крайслер, нагло наслаждается жизнью, пока другие просто служат…

Неудивительно, что, только завидев Евгению в следующий раз, широкоплечий ревнивец сорвался с места в карьер и влепил синеглазой прямо без прелюдий:

— Как зовут твоего мужа?

Женщина крепко обхватила рукоять меча, сжала его так, что побелели костяшки пальцев, и сквозь зубы процедила:

— Я не замужем, но постоять за себя могу, и даже очень. Ещё вопросы есть?

— Выйдешь за меня? — не веря своим ушам, брякнул викинг.

— Дурак, — довольно спокойно ответила красавица и плюнула, как выразился бы Торн, с особым прицелом. Плевок покружился в воздухе и цинично приземлился у викинга под ногами. — Ты такой же, как и все здесь. Только что из кабака, а душа как в штанах была, так и осталась. Пойдём лучше в палатку командира, у него гость.

В палатке Крайслера собрался народ. Гостем оказался темнокожий старик — вождь одного из местных племён. Вождь слушал офицеров с отсутствующим видом. Ветер развевал его благородную белую бороду, а поблекшие глаза смотрели не на мир вокруг, а глубоко в прожитые годы.

— Племя гулей, — рассказывал Крайслер, — это ребята, которые натираются красной глиной, раскрашивают лица ярко-жёлтой краской и выращивают свиней. Живут они (гули, не свиньи) в Атласских горах. Так бы и жили, но, говорят, случилась у них беда — завёлся чудо-зверь: не лев, не леопард, а что-то вроде медведя или огромного волка. Смерть пришла в деревню. Вождь просит отряд наших солдат. Его воины не смогли найти и убить это страшилище…

— Что за чепуха, капитан?! — послышался голос лейтенанта Замаллеха, стройного ливийца средних лет. — Сколько знаю гулей — невежи ещё те. Академий не оканчивали, живут вдали от цивилизации, умываются редко, книжек не читают, едят сало и знать не хотят Всевышнего Аллаха. Кроме того, ещё и поклоняются идолам, язычники небритые!

— А ты начитанный, лейтенант! — жёлчно отозвалась белокурая Евгения. — Я не верю в Аллаха, но это не означает, что я невежа. Один — форева!

— Никто не назвал бы тебя невежей, Евгения, даже если ты не умеешь читать, писать, считать, мыть руки перед едой и гладить плиссировку на тунике, — Лейтенант попытался вывернуться с грубоватым комплиментом. — Но ты родилась слишком далеко отсюда и не знаешь здешних обычаев, хотя возглавляешь разведку гарнизона…

— Людям нужна помощь. Какая разница, кому они поклоняются?

— Нужна помощь — поможем, — прервал дебаты Крайслер. — Но у меня не хватает воинов, чтобы отправить на плато целый отряд. Поэтому пойдет Гуннар — он достаточно крепкий и выносливый. Справится. А если нет, не такая уж и потеря для гарнизона. Он ещё тот бандит, гуляка и разбойник. А, викинг?

Молодой варвар расплылся в застенчивой улыбке. Его давно так не хвалили.

— Пошли в палатку, я тебе кое-что покажу, — хрипло дыша, предложил Гуннар[24].

— Кобель разнузданный! Одно на уме! — Белокурая Евгения ругалась, как белка Рататоск, живущая на Иггдрасиле, в период линьки. — Отдаться варвару?! По-твоему, я гулящая девка из «Пьяного верблюда»? Это на них можно взбираться мимоходом за пару монет! Щас, жди! И вообще, почему ты решил, что мне понравится такое чучело, как ты?

— Остынь! Меня посылают на задание, с которого можно и не вернуться. Я, конечно, не барон, это правда, но и ты не королева Франции. Ты провела много времени на палубе, по походке видно. Раз не шлюха и не рабыня, стало быть, служила пиратом Красного братства с острова Пахеро.

Белокурая умолкла и присмотрелась к собеседнику.

— Викинг Гуннар, — голос её смягчился, — даю слово, мы поговорим на эту тему, когда вернёшься от гулей, хорошо?

— Расцениваю это как обещание, Евгения.

— Я тебе обещала только поговорить! На большее губы не раскатывай.

— Мы явно нравимся друг другу, — резюмировал Гуннар, вскакивая на флегматичного Слейпнира. — Вернусь в ближайшее время. Гони всех! Помни обо мне. Я проверю…

Мгновением позже он мчался на верном верблюде вслед за вождём пустынного племени и его свитой. Евгения тайно поползла следом.

На границе Ливии с чёрными королевствами, в одном из которых родился и вырос Бонго Бо, в кольце оазисов, на высоком плато Атласских гор, скромно жили гули. В деревню вели извилистые тропы меж низких гор и высоких холмов. Мягкие мозоли дромадеров ступали осторожно и точно. Гибкие четырёхсуставные ноги хорошо держали равновесие. Люди на седельных подстилках погоняли животных палками по ушам. Гуннар к тому времени стал неплохим ездоком и прекрасно ладил со своим белошерстным Слейпниром.

…Жара Сахары отступила. На смену мёртвым оранжевым горам пришли горы, кудрявые от зелени, а вдали за туманом уже виднелись снежные вершины, пронзающие небо. Гуннар снова загрезил далёкой Скандинавией: в его мыслях белая пена лизала чёрную землю, а сквозь холодный ветер шумел прибой. Вместе с тем воспоминания о родине отнюдь не мешали ему наслаждаться жизнью вдалеке от неё. Норвегия, её долины и пастбища давно поделены, жить там молодому мужчине, потерявшему близких, было бы трудно, а грабить чужие земли по-любому веселее…

Путешествуя по Африке, Гуннар разучил общие фразы местных диалектов, пополняя словарный запас при любой возможности. Знание обретаешь в пути, говорят мудрецы.

— Сколько дорог ведёт на плато твоего племени?

— Две, синеглазый человек, — ответил вождь гулей Муарим эль-Бекир. — Оба перевала охраняются.

— Значит, незаметно пройти нельзя?

Вождь кивнул.

— Есть такие страшные твари, северный человек, которых даже Иргал-Заг не увидит. Они превращаются во что угодно, исчезают когда и где захотят, появляются в любом месте.

— Иргал-Заг? Я слышал, его почитают лишь дикие пикты.

— Иргал-Заг — древний и могучий. Очень древний и очень могучий. Гули поднялись на плато много веков назад, спасаясь от жрецов Ахерона, чернокнижников из Питона и Бухары. И когда твои предки уничтожили империю зла, мы остались здесь под покровительством Иргал-Зага, пока нас не нашли ливийские сборщики налогов, против которых Иргал-Заг оказался бессилен. Они очень сильны своими цифрами…

— Вы знаете эту историю про Ахерон? Мне рассказывал её Порн, про святого Скелоса и про преподобного Стингера. Ваш народ знает эти имена?

— Нет.

— Так, значит, ливийские сборщики налогов и есть те ужасные твари, познавшие магию перевоплощения и перемещения в пространстве?

— Нет! Ты всё напутал!

— Ладно, остынь. Я думаю, тот, кто пытается истребить твой народ, живёт рядом с вами.

— Возможно. На плато водятся львы, барсы, гепарды. Но мы знаем их повадки. В Запретном ущелье, недалеко от Огненной пещеры, живёт семейство огромных саблезубых тигров. Реликты, остались ещё с ледникового периода…

— Ух ты!

— Древние животные, самого старого зовут Диего, им приносятся жертвы. Даже львы их боятся. Сейчас саблезубых осталось не больше трёх-четырёх.

— Так мало?

— Они перестали плодиться после того, как мы скормили им отряд убитых нами свирепых сборщиков податей. Видимо, то ещё мясо… Теперь саблезубые совсем не покидают ущелье.

— Может, всё-таки это они мстят вам за недоброкачественную жертву?

— Мой народ знает повадки саблезубых, страх сеет кто-то другой.

— А хоть кто-нибудь видел чудо-зверя?

— Дочь шамана Саед-е-Бархана, её имя Заллеха, но она ещё ребёнок.

— Жива?

— Жива. Амулеты защитили её. Пришла в себя неделю назад и рассказала моей внучке. Зверь похож на человека, но с волчьей мордой, ходит на задних лапах, глаза большие, светятся. Вот и всё, что рассказало невинное дитя…

— Где это случилось?

— В поселении у озера.

— Есть другие свидетели?

— Нет. Мы искали, подстерегали его, обходили оазисы, устраивали засады, и ничего. Однажды ночью в полнолуние мы проснулись от шума битвы. Тела, разорванные на мелкие куски, нашли, только когда рассвело. И целое стадо скота полегло — зверь просто рвал им глотки, даже не съев ни одного…

Молодое, но уже отмеченное шрамами лицо Гуннара потемнело. Он и вождь племени шли рядом, верблюды шагали позади. И вдруг варвар остановился. Муарим эль-Бекир обернулся.

— Так ты говоришь, в полнолуние? — уточнил викинг.

— Да.

— Легенду о вурдалаках знаете? Во время полнолуния люди превращаются в волков, рвут одежду на груди, воют, кусаются и всё такое.

— Знаю, — кивнул вождь. — Но Иргал-Заг… Мы каждый год проводим древнюю церемонию…

— Древнюю церемонию?

— Известную со времён Ахерона. В день Великого Начала и Кончала, летнего солнцестояния, мы привязываем самую красивую девушку к алтарю[25].

Иргал-Заг, если хочет, приходит в полночь и обладает ею. Потом бог благодарит нас урожаем и удачей на охоте.

— Точно, и пикты привязывают. Но кто овладевает девушкой, по сей день неизвестно, похоже, любой случайный прохожий. Если совести нет, а бабу хочется…

— Знаешь их обычаи? Что это за народ? Откуда?

— Пиктов трудно назвать народом. Они просто раскрашенные дикари. Каждый год воюют между собой и нападают на норманнские форты в Британии. Ходят как голодранцы и мажутся разноцветными красками, самых хитрых называют Гибсонами. У них нет городов, нет письменности, нет культуры быта, они похожи скорее на животных, чем на людей. Но один умный человек, мудрец из Мадары, однажды рассказал мне, что у пиктов когда-то была империя. Это потом они скурились, стали надевать на голову стринги и деградировали…

— У каждого народа свой путь. Твои обычаи тоже могут показаться им странными.

— Вряд ли! — засмеялся честный викинг. — У нас простые обычаи. Бог Один — огромный викинг, который раскрыл нам секрет стали и чего-то там ещё сорокаградусного с использованием змеевика, уж точно не помню. Мы нечасто молимся ему, но он и не сердится. Вождём выбираем самого сильного, у кого скота и земли побольше. Пока он в силе, подчиняемся. Пьём много и много веселимся. Что может быть лучше?

— Теперь будем пить и веселиться в моём шатре, Гуннар из Скандинавии! — торжественно объявил вождь гулей, панибратски приобнимая его за плечи. — Деревня близко. Гостеприимства у нас не занимать. А уж для тебя, последней надежды, ничего не жалко! Хочешь девственницу?

Шатёр Муарима эль-Бекира был сшит из разноцветных верблюжьих шкур. Слейпнир в ужасе уставился на останки бывших своих сородичей, задумчиво шевеля губами, пытался припомнить хотя бы самые главные строчки ключевых верблюжьих молитв. Ничего не вспоминалось! К счастью для всех, слуга повёл Слейпнира на озеро — поить. Возможность выпить и напиться легко заменяет в мозгу дромадера все иные мысли…

Итак, «дворец» стоял на берегу в окружении финиковых пальм.

Около сотни мужчин и женщин в одеждах, усыпанных драгоценностями, упали на колени. Сквозь торжественную тишину старый вождь и его плечистый гость нырнули под шкуры.

На большую пьянку собрались все домочадцы Муарима. В многожёнстве гулей было только одно ограничение — способность прокормить. Вождь похвастался, что содержит девять жен, а количество детей, тем более внуков, он и не помнит. Хотя справедливости ради надо признать, что кормил всю эту ораву не он лично, а всё племя…

Богато накрытый стол оказался весьма кстати — варвар проголодался. Властным жестом вождь распустил соплеменников и, по обычаю, предложил Гуннару самое ценное — воду. Гостю дозволялось напиться, смыть с лица и рук дорожную пыль. В исключительных случаях, как и сейчас, предлагали купание — знак наивысшей доброжелательности.

Муарим эль-Бекир жестом предложил варвару снять потную тунику. Гуннар охотно сбросил с себя эту тряпку и осторожно снял пояс с оружием. Вождь полностью разделся. Викинг, не стесняясь, последовал его примеру. Настоящий мужчина не стыдится показывать тело, а тем более шрамы, разбросанные по нему, как овраги по лесу.

Две служанки забрались на высокие стулья. Другие две подали им кожаные мехи с прохладной озёрной водой. Гуннар насладился ласковыми струями (после долгих часов восхождения самое то), а служанки — бесплатным стриптизом: далеко не каждый день сюда заявлялся белый мужчина, да ещё стройный, мускулистый и теперь уже совершенно нагой. Голый Муарим кряхтел и фыркал как лошадь и, разумеется, не вызывал тех впечатлений, которые дарил женщинам его иноземный гость. Нагота вождя всем давно приелась…

После омовения, переодетый в воздушный шёлковый халат, викинг вкусил от щедрот тульской кухни. Варёное и жареное мясо баранов, верблюдов, лошадей, варанов и тушканчиков чередовалось с тушёными овощами и обильно запивалось отличным выдержанным мёдом. Праздник живота завершился поглощением огромного, пропитанного сахарным сиропом торта с ломтиками ананасов, бананов и фиников.

— Клянусь выпученными глазами белки Рататоск, узревшей ореховый куст, нигде я не ел так вкусно, как у тебя! — прошамкал полным ртом довольный Гуннар.

— И это говорит тот, кто объездил весь свет. — Ублажающий голос Муарима располагал к разговору. — Думаю, хоть в той же Голландии ты и не такое пробовал. Говорят, у них мужчины ведут себя как женщины и в постели умеют…

Однако Гуннар не хотел рассказывать об этой стороне своих приключений, хотя в Голландии определённо был.

— Э-э, как-нибудь в другой раз. Больно вспоминать, я был пьян…

— Когда господин Крайслер объявил, что направляет к нам только одного воина, я поначалу разочаровался, — охотно сменил тему старый гуль, — но в пути, общаясь с тобой, я успокоился. Ты настоящий воин, Гуннар из Скандинавии! Ты не рождён в Сахаре, но сумел пройти Сахару. Ты избавишь нас от проклятия.

— На моей родине даже тролли боятся острой стали, — с трудом скрывая превосходство, сказал Гуннар. — Вечером осмотрю деревню.

— Сперва отдых, — остановил его вождь. — Дорога утомляет.

— Чтобы викинг устал, одной дороги мало. — В качестве доказательства молодой варвар пару раз подбросил старика под купол словно младенца. — Я в боевой форме. Хочу быстрее закончить дело, ведь в Аль-Бенгази меня ждёт…

— Женщина? — угадал наблюдательный гуль и рассмеялся, на всякий случай отходя подальше. — Не спеши, здесь любые красавицы, мои дочери, в твоём распоряжении. Какую захочешь, бери — она твоя! А можешь и двух, и трёх…

Гуннар смутился. Он не был с женщиной с того дня, как покинул Испанию.

— Не обижай нас, странник, — с поклонами настаивал Муарим, — твоё семя — подарок моему роду.

Викинг радостно закивал, едва не высунув язык от таких перспектив. Два хлопка сухих, старческих дланей вождя — открылись кожаные завесы, и появились мало одетые восточные девушки. Улыбаясь, смуглянки побросали последнюю одежду и, тряся чем можно, в соблазнительном танце прошли перед изумленным викингом.

Естественно, Гуннар мигом захотел всех!

Но воздержался. С трудом.

— Мама Рея учила не спать с первой попавшейся девушкой. «Надо быть разборчивым», — говорила она. Так что я ещё повыбираю, можно?[26]

— Тебе не понравились эти? — искренне огорчился вождь. — Я призову служанок, рабынь, всех женщин племени и даже собственных жён! Необласканный гость?! Позор мне на века!

Гуннар понял, что запросто рискует опозорить самого влиятельного человека в округе. Непорядок. Такого даже мама Рея не одобрила бы…

Блуждающий взгляд викинга упал на ту, что сидела дальше всех, будто пряталась, отводила взгляд, но при этом выглядела великолепно. От прелестницы тянулись серебряные цепи, поэтому норвег принял её за рабыню. Когда присмотрелся повнимательнее, то понял, насколько выгодно она отличается от остальных. Фарфоровая пышность европейских сеньор, навязчивый шарм ливийских подруг, слащавое жеманство и дерзость африканок — всё меркло перед её красотой, она была вне всего этого, она была другая, иная, не как все….

— Её! — кивнул Гуннар, тыча пальцем. — Я уважаю твоих дочерей, ценю жён, поэтому предпочту рабыню. Она чем-то пленила меня…

Муарим, к удивлению викинга, совсем сник. Нервно дал отмашку всем, кроме той, на которую пал выбор, и приказал ей встать.

— О, как ты ошибся, Гуннар из Скандинавии, и ошибся дважды. Во-первых, мои дочери рождены для секса и обучены доставлять удовольствие любому, во-вторых, ты выбрал самую любимую дочь эль-Бекира. Самую-самую-самую!

— А цепи тогда зачем, для мазохизма?

Старик тяжело вздохнул. «Сейчас будет долго и нудно рассказывать, набивая девушке цену», — подумал Торнсон и не ошибся. Гуль прикрыл глаза и начал, по-восточному покачиваясь:

— Шестнадцать лет назад самая красивая из моих жён Лялил-бе-Сахара, Роза кактуса пустыни, умерла во время родов. Но младенца удалось спасти, так появилась Шаммила. Таких дочерей наш народ сохраняет для великих целей. Девочка и сейчас абсолютно невинна, мы берегли на всякий пожарный. Когда проклятие стало терзать нашу деревню, шаман сказал, что Иргал-Загу нужна огненная жертва. По обычаю, огненная жертва приносится один раз в сто лет — на костре сжигают невинную девушку. Шаман сказал, что Иргал-Загу нужна Шаммила. Я бы одобрил приношение обычной девушки, но Шаммила — единственное, что осталось у меня от Лилы… И ста лет ещё не прошло, куда гнать лошадей? Тем не менее шаман очень настаивал, но дочь я не дал… Он обиделся.

— А других жечь не пробовали?

— Кучу! Сначала по одной, а потом коллективно, но без толку! Сколько ни пытались заставить хворост гореть — не горит, зараза, и всё тут…

— Тогда понятно, ведь жертва так и не состоялась.

— Всем это понятно. — Вождь остановился, не в силах продолжать. Перевёл дыхание, хлебнул вина и, выдавливая слова, закончил: — Я отменил сожжение и, как сказал шаман, обрёк народ на вымирание. А ещё Иргал-Заг отвернётся от гулей, и скоро в горах о нас будут знать только стервятники. Поэтому я и поехал в Аль-Бенгази за помощью. Ты — последняя надежда. Последняя. Не спасёшь нас, я буду вынужден склониться перед жрецом и исполнить волю Иргал-Зага.

Так что пока придётся моей Шаммиле терпеть цепи целомудрия…

Гуннар снова взглянул на девушку, теперь она казалась ему совсем замечательной. Водопад блестящих тёмных локонов, нежные черты, плечи, оформившаяся грудь. Шаммила выпрямилась и улыбнулась. Улыбка получилась вымученной.

— Клянусь топором Одина, бородой Аллаха и наковальней Тора, что дочь Розы кактуса пустыни будет жить! — пообещал викинг и вскочил, играя мускулами спереди и сзади. Резня за горстку медяков, за миску похлёбки, за потные объятия куртизанок и то не смущали его, а здесь, перед взором невинной девицы, он ощутил в себе силу трёх верблюдов и был готов поубивать всех демонов чохом. — Я это ваше проклятие найду, посажу на цепь целомудрия и засажу в задницу Иргал-Загу, пускай наслаждается!

Шаммила затрепетала. Её тело покрылось капельками пота от желания…

— Лев! — умилённо глядя на викинга, воскликнул вождь. — Царь! Лев! Асад!

Гуннар плюхнулся задом на подушки и снова покосился на Шаммилу. Несчастная смотрела на него со страхом и, как ему показалось, с восхищением и обожанием. Еле слышно позвякивали серебряные цепи.

— Я человек. Хотя Порн, это наш дед-заклинатель, любил повторять, что я сын самого Одина. — Незаметно для себя Гуннар перешёл с диалекта гулей на общий для скандинавов язык данов.

— Священный закон гостеприимства обязывает меня уважать твой выбор, — хрипло признался эль-Бекир. Он с усилием поднялся, прикинул что-то и, приняв решение, махнул рукой: — Она твоя до последнего волоса!

С этими словами старый гуль исчез за складками шатра.

Гуннар любил женщин. Не сказав ни слова, девица сама подошла, присела рядом, тихо побрякивая оковами, и стала нежно приводить в порядок его спутанные, влажные после купания волосы. Варвар покраснел. Её эфирные движения действовали как опиум, он чувствовал нежное тепло. Перебрал цепи — сплав серебра с другим металлом, в браслетах преобладало золото. Гуннар стиснул их крепкими пальцами, разжал, и Шаммила стала свободной…

— Не позволю, чтобы тебя сожгли. Лучше беги. Оставаться в деревне опасно.

Тонкие пальчики прикрыли ему рот. С загадочной улыбкой дочь старого Муарима выпрямилась и погасила факелы. Она подняла занавес, открывая вид на озеро. В небе висели крупные звёзды. В их свете место казалось неземным. Подул лёгкий ветерок, раскачивая навешанные на стенах украшения, лошадиные и верблюжьи сбруи. Плескалась вода. На фоне мерцающего неба её великолепный стан манил и радовал глаз.

Гуннар впервые услышал её голос, низкий и чувственный:

— Подойди, посланец богов. Возьми то, что принадлежит только тебе.

Ну кто против такого устоит? Страсть пленяет даже небожителей, а Гуннар хотя и не был богом, но почувствовал себя равным ему и сдался. И пожалуй, уже не его вина, что за упоительными стонами туземки он не уловил лёгких движений за плотными тканями шатра. Снаружи появилась гибкая, еле заметная фигурка той, которой совсем недавно викинг сделал предложение.

Вот почему Евгению назначили начальником разведки. Да, это она подкралась к шатру, оставаясь невидимой для острых глаз гулей. Разведчица наблюдала и делала выводы.

Эта белая девушка, выросшая среди мужчин, дочь свирепого британского пирата, знала все прелести морской качки, вкус рома и пьяный угар победы. Она впервые убила в двенадцатилетнем возрасте — пьяного боцмана, решившего с ней поразвлечься. Когда ей исполнилось семнадцать и команда корабля дралась из-за неё похлеще собачьей стаи, каждый день отваливая за борт по матросу, отец принял решение.

Старый Джон посадил Евгению в шлюпку, показал на линию берега и произнёс:

— Дочка, я всего лишь пират. Я и эта гнилая шхуна, мы стоим друг друга, мы единое целое…

Она стояла в шлюпке, плакала и слушала, как он говорил сверху:

— Дочка, будет неправильно, если ты останешься с нами. Парни сходят с ума, они не могут по-другому…

— Они грязные гоблины! — не утерпела девушка и разрыдалась пуще прежнего.

— Да, ты права, но они пираты и все сплошь мужики! — вынужденно признал отец. — Я дал тебе с собой достаточно золота, хватит на год скромной жизни и на маленький домик. Плыви, деточка, пройдут годы, и ты поймёшь, что я не мог поступить иначе. Там, — он показал в сторону суши, — мне будут рады лишь виселицы, а ты совсем другое дело, тебя никто не знает, а это лучшая репутация, какая может быть у пирата на суше! Особенно для тебя!

Спустя год мирной жизни Евгения продала дом, закрыла лавочку и, пополнив ряды наёмников, впервые почувствовала себя в своей тарелке. По-прежнему находясь среди мужчин, не подпуская их слишком близко, она вела тщательный отбор. Будущий муж и отец её детей должен быть похож на пирата, но оставаться человеком, он должен быть достаточно умным, чтобы нравиться ей, но в то же время и сильным, чтобы защищать её и добывать пищу. Всё прочее представлялось маловажным…

В этом, собственно, и заключалась вся психология дочери капитана. Сбросьте налёт маскулинности, и останется здоровая молодая девушка со здоровыми потребностями и желаниями.

Обняв хрупкое горячее тело (теперь уже без всяких сомнений женщины), Гуннар прислушивался к звукам ночи. Дикие животные под её покровом шли к водопою. Ветер хозяйничал в листьях пальм. Шаммиле что-то приснилось, и воплощённая юность заёрзала в могучих объятиях гостя. Незабываемая ночь. Ласки были такие трогательные. Гуннар думал о новых вспыхнувших чувствах. С этой девушкой ему впервые в жизни захотелось дома, детей, уюта. Скитания, битвы вдруг потеряли былую привлекательность. Хотелось остаться в этом шатре и годами радоваться полученному счастью…

Кусачий москит вонзился в тяжёлый бицепс. Викинг очнулся и осторожно прихлопнул кровососа. Реальность вернулась, и он обрадовался, что вовремя сбросил с тебя мягкие оковы мещанского быта.

Нет, пожалуй, для настоящего северянина такая жизнь была бы чересчур пресной… На высоком плато гулей сытно и хорошо, но настоящий повелитель морей должен увидеть мир, собрать добра побольше, построить крепость, основать собственный город, а вот там можно и дом соорудить, и семью создать. У гулей свои обычаи, у викингов свои. Задание Крайслера надо выполнить, вернуться в Аль-Бенгази, где ждёт Евгения…

Он поцеловал горячую спину сонной девушки, наслаждаясь ароматом её волос.

А что будет с Шаммилой? Кого выбрать — её или Евгению? А если обеих сразу? В пустыне такое принято, может, и не передерутся, а его ласк хватит на двоих…

Что бы сделал в этой ситуации Пламен Славянин? Гуннар вдохнул могучей грудью свежий ночной воздух, вспоминая любимого сказочного героя.

Для начала бы выспался.

О, а это дельная мысль! Синеглазый герой-любовник кивнул и захрапел.

Плам Славянин зарычал в жидкую грязь, и она забулькала совсем как кипящая овсянка. Раб приподнялся на руках, и на голую спину героя опустилась огромная ступня. Великан продолжал издеваться. Нет чтобы взять и раздавить или запустить его в стену вон того полуразрушенного каменного особняка. Великану непременно хотелось поглумиться над Пламом! Как же хотелось ему увидеть человеческую беспомощность…

— Тварь вонючая! — Сын короля орал прямо в чёрную лужу, поворачиваться не было ни сил, ни времени.

Враг, позвякивая цепями, расхохотался и повторил вслед за ним:

— Тварь вонючая!

Чудовище сипело, как проколотый рыбий пузырь, воистину это был в большей степени ветер, чем голос. Плам поморщился от омерзения, вспомнив дыхание возбуждённого дяди Кетиля, которого не возбуждали только фикусы, потому что он никогда не видел фикусов…

Косой дождь рьяно поливал развалины Парижа. Небо свело судорогой молнии, из тьмы проступили поваленные деревья, дома без крыш, ямы, пожары и группки парижан, с интересом наблюдавших за поединком.

Ладони героя заскользили по дну лужи. Руки снова разъехались, но правая наткнулась на знакомый холодный металл. Плам всем телом плюхнулся в гостеприимную грязь, схватился за рукоять и, когда великан стал поднимать ногу, в одно мгновение перевернулся на спину.

Перед его синими глазами предстало огромное серое вонючее пятно. Ступня медленно уменьшалась. Ну всё, конец мучениям…

— Ага-а-а-а-а! — грозно заорал Славянин и вонзил клинок строго в середину пятна.

Реакция последовала сразу. Это был вопль, заглушающий гром, вопль, от которого из уцелевших окон полетели стекла и смальта. Из чёрного леса ответил кашель грачей, а в поле отчаянно завыли мокрые коровы.

Луна спряталась за тучей и дрожала, как арабский нож в руках пьяного нарушителя законов шариата. Великан рухнул на бок, извиваясь и дёргаясь. Победитель, побитый, но живой, молча любовался агонией врага. Строение тела великана не позволяло тому дотянуться до ступни и выдернуть меч. Спина громилы была негибкой, а руки слишком коротки.

— Конец тебе! — крикнул Гуннар, понимая, что он и есть Плам Славянин. — Меч можешь не возвращать, он сделал своё дело и больше мне не принадлежит.

Развернулся и двинулся прямиком в лес. Дождь отступил на второй план и затих, будто нарыдавшийся вволю младенец.

Плам сделал своё дело.

Сосны обступили его — душистые, высокие… Славянин задрал голову, где-то там, наверху, трутся друг о друга их колючие ветви. Сосны не внушали доверия. Между стволов гуляли юркие сквозняки. Почему ему так тревожно? Он остановился и прислушался. Сосны тихо свистели…

Что за…

Свистящие сосны?

Викинг нахмурился и ещё раз внимательно осмотрелся. Может, стоило добить великана? Знать, сам Один свистит ему, но зачем? Уж не хочет ли показать верный путь? Но куда?

Сосны вытянулись, исчезли в ночи и больше не появились. Плам дёрнулся, хотел побежать, но не смог. Ноги налились свинцом, дыхание перехватило, и он… проснулся.

Утром Гуннар сообщил всему племени, что Шаммила, дочь вождя, провела с ним ночь и поэтому не может быть принесена в жертву Иргал-Загу.

Шаман Саед-е-Бархана, немолодой, но крепкий мужчина, измерил Торнсона мутными, как омут, глазами и нырнул в палатку. Женщины бросали на чужака укоризненные взгляды. Шаман с горя полчаса бил в бубен, кричал, выл, ругался, клятвенно обещая впредь не выходить наружу. Племя недоумённо и даже укоризненно обратилось взорами к вождю, но тот только отмахивался. Старик верил викингу…

Тем более что через пару часов шаман всё равно вышел, щеголяя в пёстром ритуальном одеянии из перьев, зубов и когтей. На голове череп саблезубого муравьеда, умершего в припадке эпилепсии, — страшное зрелище. Кривые передние зубы хищника забралом спускались над мрачным лицом. В правой руке длинный посох с продолговатой сухой тыквой с шуршащими семенами на конце, а в левой — сосательная конфета на палочке.

Первожрец подождал, пока конфета привлечёт максимальное внимание публики, и разразился глубоким перекатистым басом:

— Гули! Иргал-Заг разгневался! Проклятие настигнет каждого! Гули!

Он осклабился и величественно, притоптывая в ритме степа, прошёлся по кругу, пока не упёрся в широкую грудь норвега. На каковую шаман и указал пальцем. Впрочем, указал осторожно, без тыканья…

— Гули! Вы доверились авантюристу и самозванцу, который испортит ваших дочерей, охмурит ваших жён и уйдёт с вашими верблюдами куда подальше. Гули!

Театральным жестом, которому могли бы позавидовать актёры-травести Константинополя, шаман схватился за голову. За широкой спиной Гуннара стояли эль-Бекир и Шаммила. Шаман разом переключился на старика…

— Гули! Он во всём виноват, слышите?! Вот на ком лежит вина за нашу смерть! Гули!

Старый вождь склонил побелевшую голову, не в силах терпеть взгляды сородичей.

Тогда голос молодого варвара, ясный и мощный, расколол гробовую тишину:

— Лаешь как пёс, на которого наступил синий слон! Ты шаман или старый дурак? Слушаешь бога, а слышишь только его отрыжку! Побей по собственной голове, если стук в бубен не помогает. Ху…ли, тьфу, гули, кого вы слушаете, а?

Народ громко молчал. Даже вода в озере притаилась. Никто ещё не дерзил шаману, даже ливийские сборщики налогов.

Посох шумно грохнул о землю, семена в тыкве возбуждённо заверещали.

— Авантюрист и самозванец! ООН… тьфу, ОНО найдёт тебя, уж будь уверен, я вижу печать гибели на твоём бесстыжем лице! Хочешь помочь, иди к Запретному ущелью, там и доказывай свою правоту! — Шаман с трудом перевёл дыхание и потряс медвежьими клыками, — А когда западный ветер донесёт твой последний вопль, мы разложим костёр. Огромный. И принесём Иргал-Загу девушку, поруганную мертвецом, но очищенную пламенем!

На этом разбор полётов закончился, Гуннар порывался дать шаману по макушке, но передумал: битьё стариков никому не прибавляет чести. Короче, народ разошёлся вполне удовлетворённый компромиссом.

Вокруг головы шамана зарделось красноватое сияние, его жезл потрескивал словно набитый горящими щепками. Викинг начинал проникаться уважением к сверхъестественной силе. Хотя желание дать в бубен всё равно не отпускало…

— Завтра на восходе солнца ты один пойдёшь в Огненную пещеру, — спокойным и без пафоса тоном вещал Саед-е-Бархана. — Если до захода солнца не будут предъявлены доказательства того, что проклятие убито, я начну обряд жертвоприношения. О побеге не думай, ибо ОНО найдет тебя везде, даже на твоей северной родине.

Гуннар встряхнулся, как лев, переплывший реку, его глаза вспыхнули холодным огнем:

— Я — викинг, сын Торна Кузнеца! Ты со мной говорил или с пугалом оазисным? Мой народ единственный умеет ходить под парусом (и ещё много чего делать) против ветра. Я пойду туда, буду драться, и я вернусь. А ты жди здесь, балаболка…

Как я и думала, он оказался кобелём. Приятно удивлена другими его положительными качествами: способен к языкам, любит животных, справедлив к детям. Задолбалась ползать за ним по всему посёлку. Камни больно исцарапали мне живот и ноги. Чёртовы условности! Как же! Ведь я девушка и не могу первой вешаться на шею постороннему викингу. Вдруг он подумает, что я несерьёзная?! И к тому же надо изучить человека, прежде чем связывать с ним свою жизнь. А как его, варвара, изучишь? Он же дома не сидит, ему скитаться надо. Переписываться глупо. Писать он скорей всего не умеет, бумага штука дорогая, почта работает медленно. Ждать, пока он нацарапает «выходи за меня» на изъеденной термитами берёзовой коре, да пока она дойдёт до гарнизона. Не-э-эт. Это ж когда мы закончим? Годам к шестидесяти?

Вчера меня засёк его одногорбый верблюд Слейпнир. Но тот не выдаст, мы договорились, я нарвала ему сочной травы в огороде вождя и отдала свою морковку из сухого пайка. Представляете, съел?! Пришлось отвлекать охрану, издавая рычание озабоченной львицы, но это было нетрудно… Ведь я такая и есть.

А всё-таки он кобель.

Муарим эль-Бекир озабоченно наблюдал, как викинг точит продолговатым бруском длинный французский меч. На покрывале была расстелена блестящая кольчуга — в гарнизоне выдали.

— Возьми моё копьё и щит, — подсказал гуль. — Против саблезубых с мечом идти опасно, а кольчугу они прокусывают только так.

Гуннар кивнул и спросил:

— За что шаман преследует тебя и твою семью?

— Преследует?

— Или мне так показалось?

— Не знаю. Я считал Саед-е-Бархана хорошим. Он, конечно, хитрый, знает, что в Огненной пещере в одиночку уцелеть невозможно, но больше мне не в чем его упрекнуть. Он никогда не толковал волю Иргал-Зага к собственной выгоде, не рвался к власти, зная, что только человек моей крови наследует ее.

— А твоя дочь? Шаммила? Почему жребий выпал именно ей?

— Трудно сказать. Она выросла вместе с дочкой Саеда, всегда как сёстры. Но Саед тоже любил прекрасную Лялил. Все юноши посходили с ума из-за Лялил. И я сошёл, хотя был в годах. Пройдя испытание, она выбрала мой шатёр.

Гуннар с интересом слушал. Сложно расплетать узлы интриг, проще рассекать их мечом, но викинг старался. Выяснить истинные причины, двигающие жрецом Иргал-Зага, пока не удавалось. Обоюдная любовь к одной женщине и ревность к счастливому сопернику — уже ценная информация, но этого было мало.

— Возможно ли, вождь, что Саед-е-Бархана исказил волю бога?

— Конечно, возможно, проверить-то нельзя. Мне и самому странно, почему Иргал-Заг так настойчиво хочет ту, в чьих жилах может быть и его собственная кровь.

— Что?! — Варвар вскочил.

— Двадцать лет назад красавица Лялил должна была провести ночь связанной на алтаре Иргал-Зага довольно близко к Запретному ущелью. Обычно божество вселяется в тело шамана и обладает жертвой. Ребёнок считается от бога и пользуется особенным почётом. Но этого не случалось веками! Я сам правнук божьего ростка.

Старый гуль тёр длинную бороду. В тёмных глазах отражалось страдание и бремя старости, несущей ответственность за жизнь целого племени.

Гуннар не смел прерывать это созерцание. Только когда Муарим сам с тяжёлым вздохом поднялся и пожелал спокойной ночи, молодой человек спросил:

— Почему в Шаммиле может течь кровь Иргал-Зага?

Старик не стал избегать ответа:

— В брачную ночь я убедился, что я у Лялил не первый. Целая перед свадьбой, после испытания она уже таковой не была. Она молчала, ничего не рассказывала[29].

— Кто тогда шаманил?

— Отец Саед-е-Бархана, глубокий старик. Исключается.

— Точно? — усомнился Гуннар.

— И к тому же он всю ночь был со мной! — Гуль тряхнул седой бородой. — Мы пировали в этом шатре. Мы были лучшими друзьями. Хватит! Не забивай себе голову. Отдыхай.

— Я с тобой! Жена разделяет судьбу мужа, любую судьбу.

— Пожалуйста, не усложняй! — взмолился Гуннар. — Во-первых, мы ещё не женаты, а так, переспали разок. Во-вторых, мой герой детства Плам Славянин голыми ногами отбивал почки белым медведям, а они, знаешь ли, свирепы. Зато я мог бы положить Плама на обе лопатки. Так что тебе не стоит волноваться. Сиди себе тут, смешивай краски, а к моему возвращению накрасишь ими папу, а ещё лучше — шамана.

Но Шаммила убеждённо твердила:

— Мы вместе по воле богов. Даже если ты оставишь меня, я буду проводить дни и ночи в воспоминаниях и в ожидании твоего возвращения и даже не пойду на фестиваль народного танца Синг-Синг!

— Успокойся! Ты мне ничего такого не должна. Всё равно, когда я справлюсь с саблезубыми, проклятием или троллем, кто бы он ни был, я должен буду вернуться в Аль-Бенгази.

— Без меня?!

Гуннар вздохнул. Тонкие, прочные цепи привязанности стягивали его сердце. Образ белокурой красавицы из гарнизона Крайслера бледнел перед молодой гулькой. Но и серьёзных семейных связей викинг боялся, как волки огня.

— Не знаю, — признался он. — Ты для меня много значишь, Шаммила. Намного больше, чем казалось ещё вчера. Но впереди не праздник, а битва, и шансов выжить почти нет…

— Никто, даже ты не сможешь справиться с целым семейством саблезубых! — пылко подтвердила туземка. — Ты хоть видел саблезубого тигра?

— Нет. Они водятся только у вас. Мы с ребятами всё больше с белыми медведями в закуски играли. Это игра такая, наша. Кто не убежал, тот идёт медведю на закуску. Да, было дело, бегали-и… А что до тигров, говорят, есть они в Пиктской пустоши, но я и там не ходил.

— Наши тигры ростом с крупного буйвола, но быстрее и мощнее. Одним укусом переламывают хребет слону! Каждую неделю им скармливают больных и старых животных из стада. Это вынужденная мера, иначе нам конец.

— Почему вы их не уничтожили? — удивился викинг. — У вас здесь такие искусные стрельцы и копьеметатели, и бегают все быстро. Взяли б да и прикончили кошек! Или в падаль можно напихать отравы, они сожрут и сами сдохнут…

— Эти кошки священны. Они детёныши самого Иргал-Зага и появились раньше людей.

— Священные или нет, завтра они по ушам точно получат! Ладно, хватит разговоров. У меня есть кое-что для тебя.

Он достал небольшую вещицу из потайного поясного кармана, раскрыл мозолистую ладонь, и Шаммила вскрикнула:

— Какая прелесть, Гуннар! Это мне?

На ладони сияла чудно сплетённая цепочка с маленьким алмазом на золотом колечке.

— Самаркандская побрякушка, — лениво признался он.

— Красивая! Но почему ты даришь её мне?

— Шаммила, это только украшение. Я мог отдать его куртизанке, проиграть, отыгрываясь в съедобное-несъедобное. Уж лучше пусть это золото украсит грудь такой замечательной женщины, как ты, и…

Страстный поцелуй прервал его излияния. Унесённый на крыльях страсти, Гуннар так и не увидел слёз, оросивших точёное лицо Шаммилы. Только её поцелуи были с лёгким солёным привкусом.

Гуннар встал до рассвета. Шаммилы рядом не было. Прекрасная дочь Муарима подарила викингу незабываемую ночь и, наверное, ушла, чтобы у любимого остались силы для опасного поединка.

Что ж, теперь варвара ожидала работа, в которой он был не менее опытен и искусен, чем в любви. Работа, для которой был создан, — убивать врагов!

Бесшумно, как призрак, викинг топал к Запретному ущелью. Без Слейпнира и без провожатых. Хорошо смазанные пальмовым маслом чешуйки на кольчуге не звякнули ни разу. Не было слышно, как подпрыгивал на спине щит из девяти слоев кожи буйвола. Гуннар воспринял совет старого Муарима и взял с собой крепкое копьё. В битве с саблезубыми тиграми и прочим зверьём, будь то проклятие или (а вдруг?!) белый медведь, ищущий Пламена Славянина, чтобы поквитаться за отбитые почки, любое оружие могло стать полезным.

Ловко, как горный козёл, варвар спустился в зловещую пасть Запретного ущелья. Скелеты домашних животных валялись там вперемешку с останками людей. Вывернутый щит, раздавленный исполинской лапой, бедренная кость быка, ржавый шлем, сломанная пика, белёсый, оскалившийся череп, козьи рога… Здесь едят всех без разбора, отметил викинг.

Обнадёживало, что хищники получали еду, а не охотились. Если зверь не охотится, он становится ленивым и вялым. С таким справиться легче. Значит, саблезубые не могут быть проклятием гулей. Глядя на отвесные стены ущелья, передвигаться по которым могли только ящерицы, Гуннар терялся в догадках.

Тесная, натоптанная тропа отвела его ко входу в пещеру. В глубоком наклонном проходе царил серый полумрак. Глаза привыкли не сразу…

Но, едва ступив за ближайший поворот, варвар увидел их! Громадные полосатые туловища в беспорядке валялись тут и там. Гуннар осторожно подступил к трупам. Запах свежей крови — запах смерти. Кто-то был здесь и выполнил большую часть работы. Священные кошки погибли. Варвар с изумлением разглядывал саблезубых. Разорванные глотки, распоротые животы. Насчитал шесть тигров. Волосы викинга зашевелились, когда он обнаружил на земле отпечаток огромной лапы, нечто среднее между человеческой и волчьей. Это явно кто-то пострашнее чудовища из маминой сказки…

Сквозь мёртвую тишину прокатилось глухое рычание[30].

Гуннар обернулся.

По западному склону ущелья грациозно спускалась кошка размером с быка. Она так хорошо смотрелась, что хотелось забыть об опасности и просто любоваться. Сильная короткая шея поддерживала усатую голову, из пасти торчали полумесяцы клыков. Золотисто-жёлтые немигающие глаза впились в Гуннара как москиты. В сладостном предвкушении добычи липкие слюни ползли по красным брылам.

«Когда убивали сородичей, этот красавец или охотился, или удрал, — предположил Гуннар, — а на мне он просто отыграется». И запустил копьё. Кошка увернулась. Снаряд бессмысленно шлёпнулся в гранитные обломки, усеявшие ущелье.

Тигр прыгнул. Это был затяжной, прицельный выпад. Зверюга великолепно изогнулась в воздухе. Викинг рассчитал место приземления, достал меч и нырнул под летящего врага.

Клинок распорол белое брюхо, и, совсем не царственно переворачиваясь, кошка покатилась вниз, к входу в подземелье, увлекая за собой компанию маленьких камушков. Из распоротого живота хлынула кровь.

Саблезубый поднялся и с воем бросился на обидчика. Меч попал в разинутую пасть, не причинив вреда. Один хряп мощных челюстей — и кованая сталь перекушена словно ветка.

Вспомнив бой с датчанином Хротгардом, викинг вцепился хвостатому в шею и оказался на спине. Над головой хрипел священный убийца, на ноги лилась его горячая жизнь. Левая передняя лапа царапнула кольчугу, и та разошлась, как старый мешок из-под муки. Длинные кровавые борозды пересекли грудь скитальца.

Удар правой лапой отбросил человека на пятнадцать футов. Теряя равновесие, викинг заставил себя подняться. Рука нащупала среди осколков гранита что-то знакомое. Случайность, судьба или боги вернули ему копьё?

Копьё, направленное судьбой, спасло викингу жизнь, поразив последнего саблезубого в сердце. Тигр умер в последнем прыжке, подмяв человека под себя.

— Один и грозовые молнии! — Гуннар кое-как выполз из-под мёртвого зверя. С большим трудом, качаясь от усталости, поднялся.

По телу поверженного тигра плясала дрожь, лапы сгибались и разгибались в конвульсиях. Человек победил. Но сказать, что высокой ценой, — не сказать ничего. Кольчуга висела как тряпка вперемешку с кожей, грудь и плечи кровоточили, меч превратился в две бесполезные железки.

Теперь уже совершенно ясно — шаман послал его на верную гибель. Завалить всю семейку саблезубых, окажись она здесь, на месте, живьём, нереально даже для отряда викингов. Но кто же тогда убил целую стаю?

Познав истинную силу обитателей Запретного ущелья, викинг не сомневался, что только сверхсильное, сверхкровожадное и сверхбыстрое существо было в состоянии это сделать. А какие шансы у него, лишённого меча, раненого и контуженого, против того, кто порвал не одного, а шесть тигров зараз?

Правильно. Никаких.

Однако долгие рассуждения никогда не были сильной стороной детей Скандинавии.

Выдернув копьё из тела самца, Гуннар нащупал на поясе длинный ильбарский кинжал, хвала небу, хоть он остался цел. Убрал сломанный меч в шагреневые ножны — в крайнем случае сдаст в переплавку, по гарантии. На баккарийском поясе оказалась совершенно целая фляга превосходной медовины — спасибо милой гульке. Осушив сосуд, почувствовал, как приятная истома разливается по жилам и боль отступает. Силы возвращались. Кровь на ранах свернулась и образовала почёсывающиеся корочки.

За час викинг обошёл окрестности. Животные отсутствуют, пара перепуганных до инфаркта седых сусликов не в счёт. Страшных следов больше нигде нет. Единственным неисследованным местом оставалась та самая Огненная пещера. Гуннар нашёл деревья, напоминающие скандинавские кедры, отсёк пару ветвей, наломал коры. Достал огниво и кремень из сумки, зажёг первый факел.

Теперь стоило бы дождаться ночи, чтобы привыкнуть к темноте. Слишком опасно оставаться у входа, здесь его силуэт на светлом фоне дня чётко виден, даже если выбросить факел.

— Хватит придумывать пустые отговорки, в деревне надо быть до заката, — рявкнул Гуннар сам на себя и шагнул в подземелье.

Отец в своё время учил: «Сынок, беспокойство — это поводья, которые придумали женщины, чтобы управлять нами. Если ты чего-то или кого-то боишься, найди это чего-то или кого-то, укради его или убей. А если в твоей голове уже торчит топор, надо спокойно залезть под юбку ближайшей валькирии и не париться, как баня над гейзером. Усёк, сынок?»

Внутри его встретила страшная, глубокая пустота. Обстановка менялась: местами стены и потолок расширялись, и тогда путь его шел через залы, местами пространство сжималось в узкий коридор. Настолько узкий, что приходилось ползти, держа факел перед собой. Щит, привязанный к спине, царапался о низкий потолок, а копьё, тычась во всё подряд, мешало на поворотах. Так что хотя сын Торна и Реи имел железные нервы и ослиное упрямство, но путь в неизвестность исчерпал и его терпение. Но именно в тот момент, когда он уже был готов послать всех в задницу к Одину, туннель кончился…

Варвар неожиданно попал в просторный зал, где, казалось, были нарушены все законы природы. Жирные сталактиты свисали с высокого потолка, а от пола поднимались сталагмиты, похожие на термитники. Дальше выстроились колоннады из толстых, как баобабы, сталактонов. Строительство наверняка длилось не одно тысячелетие.

Гуннар пригубил прозрачную бисерную жидкость из полости сломанного сталагмита и двинулся вперёд. Быть может, на поверхности уже вечер? Или ещё светло и времени достаточно? Кто его знает…

В центре зала до вспотевших ноздрей героя вдруг долетел резкий запах. В глубине что-то поблёскивало. Гуннар сощурился, положил ладонь на рукоять кинжала и пошёл на свет. О кривые корни Иггдрасиля! Смертным не дано было это увидеть…

Странное помещение обрывалось глубокой пропастью, на дне которой в сотне ярдов от пары его изумлённых глаз жила своей жизнью огненная река. Свет шёл от её волн, отражаясь в кусочках слюды, коими были усыпаны неровные стены. Игра огня, подхваченная и умноженная миллионами микрозеркал, нарисовала мистический пейзаж — фееричные изломы света и радугу бликов. Мощный гул тяжелых потоков лавы давил на каменный панцирь подземелья. Молодой мужчина остановился, пораженный величием увиденного…

Только сейчас Гуннар понял, почему пещера в Запретном ущелье называлась Огненной. В глубокой древности, может быть тысячи лет назад, отчаянный смельчак обхитрил саблезубых, преодолел тёмные коридоры и попал сюда, чтобы потом вернуться и рассказать гулям о подземных чудесах…

Но сможет ли современный викинг повторить этот подвиг? Развязка была близка. Пещера заканчивалась длинным выступом над огненной бездной.

А перед самым выступом кто-то был. Или что-то?!

Гуннар резко ощутил, как его длинные волосы снова становятся дыбом…

Мохнатое чудовище прижималось к каменному полу, глаза размером с апельсин горели оранжевым пламенем, зубастая пасть лязгала клыками. Вот так Гуннар из Скандинавии нашёл древнее проклятие пустыни.

Огромная тварь, способная уложить стаю тигров, кучу гулей и стадо крупного рогатого скота, с единственным противником, викингом, может полгода просто играть. И словно в подтверждение этому, страшилище медлило с нападением. Оно издало горловой рык, перекрывший звуки огненной реки. Варвар храбро шагнул навстречу, и тогда зверюга поднялась. Гуннар, чтоб не сказать по-мужски, откровеннее… остолбенел.

Чудовище ходило как человек, ростом десять футов в холке, покрыто дремучей шерстью, есть ноги, есть руки, а голова — смесь волка и медведя, уши острые, как у лисы-фенека. Чудовище потянулось к нему, распахивая страшные объятия…

Гуннар машинально запустил ему в раскрытую грудь копьём!

Увы, животное вырвало из себя эту мелкую занозу, сломало и отправило в огонь.

Гуннар прикрылся щитом, вытянул вперёд ильбарский кинжал и с истерическим кличем: «Хочу под юбку валькирии!» — атаковал врага.

Всё равно что пытаться избить кулаками каменное ограждение Долины Зверя. Раны твари мгновенно зарастали. Наконец ей это надоело, и она вмазала настырному викингу лапой в ухо. Сын Торна плоской лягушкой распростёрся на каменном полу, безуспешно пытаясь сделать вид, что помер…

В полуобмороке Гуннар вспомнил, как в детстве столкнулся лоб в задницу с диким мускусным быком. Пахнущее травкой копыто лягнуло юного викинга в лицо. Результат? Полчаса на свежем воздухе без памяти, и ещё полгода объяснял мальчишкам и взрослым, что зловещая улыбка, впечатанная поперёк лица, не имеет к ним ничего личного. Впрочем, дефект исправила очередная драка с такими же юными данами.

Так что времени валяться и разглядывать себя не было, Гуннар это понимал… но вот проклятие почему-то не торопилось. Что, согласитесь, странно для хищника…

Гуннар собрал последние силы, вскочил и атаковал снова. Кинжал утонул в косматой груди. Тихо, без единого вздоха и претензий, зверь тисками сжал запястье варвара.

Колоссальная сила! А затем и вовсе обнял, как любимую игрушку. Больно-о!

Неистовый рёв Гуннара отразился в стенах пещеры. Даже берсеркерский гнев не помог освободиться. Дрожащие пальцы в попытке задушить врага вдруг нащупали на волосатой груди что-то знакомое, взгляд человека упал на золотую цепочку с…

Сознание возвращалось медленно.

Первая мысль: он видел то, что видел?

Вторая: или это не то, что он видел?

Третья: видел, но не он?

Тяжёлое дыхание перепутало все мысли. Башка гудела, как ведьмовской котёл…

Гуннар открыл глаза.

Многое отразилось в тот миг в синих глазах викинга: тихо тонущие корабли, сладко стонущие девы, громко орущие враги, но такое… Над ним склонилась морда зверя, от близости которой саблезубый тигр просто обязан был отгрызть со страху собственный хвост.

Воплощённое проклятие пустыни взирало на человека сквозь туннели огня апельсиновых глаз. Разум и кровожадность, плоть и огонь, страсть и голод слились в одном существе. Викинг не знал, чего ждать: укуса или удара, готовиться к разговору за чашечкой лавы или смерти на гриле над ней же?

Огонь… Мысли текли медленно, твердея на ходу раньше времени, не успевая обрести вразумительную форму. Но одна всё же кое-как оформилась: зверь неуязвим для оружия, а вот как для огня? Огня-то все животные боятся!

А что, если вежливо, по-викингски, попросить тварь нырнуть в вулканическую реку? Обычно в таких случаях используются обманные движения, отвлекающие вопросы или тяжёлый таран, незаметно приближающийся со спины на мускулистых руках четырёх-пяти румяных молодцев. «Нет, последний вариант, конечно, хорош, но не подойдет, — медленно соображал Гуннар, — ибо тарана нет. А без него не тот эффект…»

Значит, остаются обманные движения.

Избитый, израненный, еле дыша, сын кузнеца поднялся на дрожащие, как заячий хвост, ноги. Сколько раз за этот жаркий день приходилось вот так подниматься? Когда это кончится? И как именно кончится, что важно…

Чудовище отступило на шаг. Они стояли почти на краю пропасти. Внизу постреливала всполохами река, лениво ползли потоки лавы. Гуннар прыгнул головой вперёд, надеясь столкнуть зверя вниз. Сам викинг рассчитывал остаться на выступе, раскачиваясь от усталости и ожидая туземок с ароматическими медикаментами. Увы, обманного выпада не получилось. Страшилище предусмотрительно шагнуло влево, и Гуннар сам полетел навстречу огню!

Переворачиваясь в воздухе как кошка, варвар уцепился левой рукой за выступающий камень. Сил хватило только на это. Вообще, хотелось бы, конечно, крикнуть что-нибудь обидное, спеть что-нибудь неприличное или рожу скорчить, но сил осталось тупо висеть и ждать, а что делать? Висит туша — могут скушать[31]…

Слишком много энергии израсходовано утром за завтраком — не надо было так тщательно пережёвывать пищу. Непрекращающийся секс с Шаммилой не в счёт.

Человеческие возможности и возможности викингов в том числе имеют предел. Увы, увы, увы… Хотя. По совести говоря, важно абсолютно не это! А что? А вот что…

Когда висишь на скале над фьордом более получаса, не на спор, когда тебя в любой момент вытащат, а на самом деле, честно, без дураков, это как минимум грозит простудой. Да и любопытные чайки, тупики всякие (чтоб их, клювастых дур!), не дают толком наслаждаться прекрасным видом на бухту.

На краю огненной бездны обстановка несколько иная, но, согласитесь, близкая к вышеописанной. Сквозняков меньше, пейзаж попроще, и не летает вроде никто, да вот всё равно плохо. Мягко говоря. Гуннар бы сказал — хреново…

Остатки сознания сосредоточились на четырёх немеющих пальцах. Не было сил даже поднять свободную руку, схватиться за что-нибудь, подтянуться. Почерневшие губы едва слышно произнесли проклятие всем богам, пальцы разомкнулись, пропасть ласково улыбнулась улыбкой смерти, но…

Косматая лапа схватила его онемевшую руку и оставила реку голодной.

Кто-то нёс его, как носил папа, когда он сбегал играть в охотника, а затем засыпал на ветках сосны, нервируя совокупляющихся бурундуков. Наверное, храпел громко и разговаривал во сне, а мелкие зверюшки это не любят…

А потом его протащили за ногу волоком по земле.

Нет, папа не позволял такого. Папа мог ругаться, дать пинка или тяжёлую отеческую затрещину, но тащить по земле… Отец всегда знал, чего можно, а чего нельзя. В противном случае мог словить такую же плюху от мамы…

«Я жив, — сообразил Гуннар. — То есть, скорее, ещё не совсем мёртв. Наверное, волкомедведь несёт меня в логово, чтобы правильно, по науке, освежевать, замариновать и сохранить к ближайшему празднику, а за день до торжества спокойно заняться приготовлением в точном соответствии со старинным семейным рецептом. Интересно, по какому рецепту? — Викинг преисполнился практическим любопытством, — Я бы предпочел кваситься в вине или пиве, а там хоть трава не расти, и пусть вся семейка подавится моими тазобедренными костями и никто им не поможет».

После чего резко потерял сознание, мысленно представив себе весь процесс.

Он очнулся от ощущения тепла, разливавшегося по всему телу. Открыл глаза и тут же закрыл. Яркое солнце. Типа мы в пустыне, а не в Огненной пещере? И что теперь?! Какая, блин, разница, где тебя съедят?!! Ладно, хватит фигнёй голову забивать.

— Значит, ты нашёл проклятие, Гуннар из Скандинавии? — раздался с небес довольный голос старого шамана Саед-е-Бархана. — Или оно тебя нашло?

— Оно отлучилось за рецептом, — не раскрывая глаз, предположил сын Торна.

— Куда?

— За рецептом, — повторил викинг, пытаясь нащупать осколки собственной головы. — Такие тайные правила приготовления чего-нибудь вкусненького, их вечно пишут на чём попало и никогда потом не находят.

— Кто пишет?

— «Кто», «кто»… Проклятые домохозяйки. Скажи, Саед, у меня всё на месте?

— Ай-ай, какая разница! Ты не сможешь помешать моим планам! Не понимаю, как можно уцелеть после саблезубых и тем более после НЕГО, но так даже лучше… Иргал заполучит две жертвы — тебя сейчас и Шаммилу вечером!

С мрачной улыбкой Саед достал из-под туники кремнёвый нож и затянул ритуальные куплеты.

— Знаешь, Саед, уж в твои-то годы можно было бы иметь и побольше мозгов, — устало заметил викинг.

— О чём ты? Ахххххх!!!

Жёсткая рука варвара молнией схватила жреца за горло.

Удивлённый сопротивлением, Саед выпустил нож. Захват был железным!

Жрец синел, как голубая тряпка в воде. Его кожа никогда не отличалась здоровой свежестью, а тут вдруг сплошные неудобства: ни тебе вдохнуть, ни выдохнуть, и бубен далеко, и сочувствующих соплеменников нету.

Руки зашарили в поисках ножа, лицо стало сиреневым, местами чёрным. Он попытался что-то произнести кривыми губами:

— Шаммила… Проклятие… Она… Лялил… Не Заг… Гурах… Отец… О Иргал!

С сухим щелчком позвонки переломились, и Гуннар, выложившийся по полной, снова потерял сознание. Ну никаких сил на этих предателей не хватит.

Всё племя гулей собралось на площади перед шатром вождя. В центре громоздилось высокое кострище. Приближалась полночь, а ни Гуннара, ни шамана Саед-е-Бархана ещё никто не видел. Вокруг полыхали костры поменьше, детишки незаметно пекли в них картошку. Старый Муарим казался совсем древним. Он любил дочку, но долг вождя перед племенем выше отеческой любви…

Перед заходом солнца Шаммилу привязали к пальме.

До полуночи оставалось четыре часа.

Рослый детина, отмеченный по всему телу и ягодицам следами жестокой битвы, появился из темноты. Удивлённый шёпот пробежал от туземца к туземцу:

— Варвар! Смотрите, это варвар!

Гуннар принёс только завязанную мешком тунику и бросил свёрток перед всем племенем. Он молчал как человек, переживший все ужасы преисподней!

В глазах вождя читался немой вопрос. Собственно, как и у всех прочих…

— Проклятия больше нет! — тихо, но твёрдо произнёс варвар. — Живите и радуйтесь! Вот ваше проклятие! — И Гуннар достал из мешка круглый предмет, подняв его высоко, чтобы все видели. Это была голова Саед-е-Бархана.

— Асад! Асад-ал-Сахара! — ошеломленно пронеслось по площади. — Ты лев пустыни!

Наверное, вот так в лучах победы когда-то стоял его любимый сказочный герой — Пламен Славянин.

Сколько событий! Сколько эмоций! Мой Гуня показал им всем! Чудные гули хором упрашивали его, жгли свои колдовские костры, потом снова упрашивали, и вот он смилостивился и показал… Ах! Бесстыдник^ конечно, но, учитывая моё положение (в последнее время маскируюсь под местную дурочку) и важную ритуальную значимость символа, это даже хорошо. Как я соскучилась по его толстым намёкам и похотливому взгляду, хотя мне только пару раз и перепало… Но это ж на самом деле не мне! Даже не знаю, что и думать. А он всё сражается, сражается, устаёт страшно… Гунечка мой, Гунёшечек, Гуняшка! Интересно, как ему больше понравится?

Гуннар молча уводил Слейпнира, нагруженного водой и припасами. Из предложенных даров викинг забрал только то, что принадлежало ему с самого начала, — Шаммилу. Она была его — до последнего волоса!

Муарим плакал. Вождь предлагал спасителю остаться с народом гулей. Готовился весёлый пир, жарились сочные кабаны, разносилось вино. Но викинг был неумолим…

— Неинтересен пир, тогда возьми хотя бы сопровождение до Аль-Бенгази!

— Нет, — строго отказался викинг и обнял так и не понявшего ничего старика.

Оно и к лучшему. Всё, что случилось, было только его решением и его судьбой.

Варвар объявил привал в последней роще перед Сахарой. Шаммила постелила коврик, и молодые люди сели. Гуннар молча обнял девушку, она тоже молчала. Его рука дотронулась до золотой цепочки на её шее. Их взгляды встретились.

— Ты догадался?

— Да.

— Тогда почему…

— Надо закончить начатое.

— Я не виновата, Гуннар. Мать зачала меня не от Иргал-Зага. В ночь жертвоприношения к матери пришёл Гурах — помощник ужасного Молоха!

— Что?!

— Я дочь демона Гураха. — Она остановилась, вопросительно глядя на своего мужчину. Тот молча кивнул, хотя понятия не имел ни о тёмной личности Гураха, ни о более тёмной индивидуальности Молоха. Какая теперь разница? Вероятно, выглядели они точно так же, как Шаммила в Огненной пещере. Но даже если ещё уродливее, то фигли… — В полнолуние и в любое время внутри пещеры я принимаю иной облик, ты сам видел его. Боюсь, в конце концов всё живое, окружающее меня, будет истреблено!

Страшные слова. Гуннар высвободил руку, обнимающую любимую…

— Я сама страдаю, — пыталась оправдаться она. — Не могла убить Заллеху, ведь с ней мы как сестры. Но отец Заллехи тоже догадался…

Торнсон с завистью поглядел на Слейпнира — дромадеру на всё плевать.

— Я убила этих тигров, я знала, что никто с ними не справится. Ты пришёл, одолел последнего и вошёл в мою пещеру. Я не хотела тебя трогать!

После этих слов Шаммила долго плакала. Слёзы щедро струились по щекам, дрожали губы, сжималось сердце викинга. Когда слёзы кончились, она обхватила себя руками и стала раскачиваться. Взгляд опустел, лицо осунулось.

— А давай, — упавшим голосом предложила туземка, — я сделаю тебя таким же?

Гуннар посмотрел на неё долгим, серьёзным взглядом.

— А чего, классно же! — Губы девушки истерично скривились. — Будем вместе рвать всех на части?

И снова ударилась в слёзы.

— Перестань, милая…

— Ты дрался как герой, — вдруг призналась она, шмыгая носом. — Любимый, ни один человек не смог выдержать того, что перенёс ты. Я горжусь, что ты был у меня первым… и единственным!

Больше она ничего не сказала.

Гуннар думал, долго, потом ещё. И вот его потрескавшиеся губы раскрылись.

— До сих пор я не произносил этих слов и вряд ли произнесу снова. Я тебя люблю, Шаммила. Именно поэтому твоё предложение принять не могу. Я должен убить тебя.

— Знаю. Сделай это, любимый. Но прошу, подари мне последнюю ночь любви.

Испепеляющая страсть интима залила звёздную

ночь и безбрежные пески.

Следуя древнему погребальному обычаю, викинг заготовил хворост, часа два собирая верблюжьи колючки по всем барханам. Выглянуло розовое солнце. Шаммила послушно легла на смертное ложе из колючих веток, вытянула руки и закрыла глаза.

— Не знаю, куда отправится твоя душа, — тихо сказал рыдающий викинг, — пусть это будет хорошее место. Доброго пути, роза пустыни. Я люблю тебя!

Гуннар, закрыв глаза, вонзил в её сердце кинжал. А потом был огонь и неласковый ветер, и остался только пепел, но со временем и тот смешался с песком…

Подхватив поводья верблюда, варвар вялым шагом двинулся на север. Там его ждали Аль-Бенгази и Евгения. После часа пути солнце свалило его в песок, он кое-как перевернулся на спину и долго смотрел в жёлтое небо.

К фьорду Евгению! К фьорду Аль-Бенгази и всех остальных! Теперь он настоящий Пламен Славянин. Герой над всеми героями — громадный и сокрушительный!

Всё, что делает Славянин, — правильно. Все, кто гибнет от руки Славянина, — недостойные. Всё, что берёт Славянин, — его по определению, и не фиг!

В город всё-таки придётся заглянуть, купить побольше хны и перекраситься.

Чтоб всё было по-настоящему, ясно вам?! Белый верблюд смотрел за горизонт огромными чёрными глазами. «Кстати, и Слейпнира надо перекрасить, — подумал бывший Гуннар, — вот только надо бы придумать, в какой цвет…»

Он прекрасен! Я, конечно, устала спать одна, зарывшись в песок… Хорошо, если попадётся какой медлительный варан, которого хотя бы можно обнять или подоткнуть под голову… Временные неудобства уже надоели. Хочу в кабак, Гуннара на колени и под венец… Хотя лучше сначала под одеяло, а потом отдохнуть, пару раз опять под одеяло, а потом и под венец… В идеале, конечно, сперва надо помыться.

Как он прекрасен! Под лоснящейся загорелой грудой мышц бьётся, как наш штурман головой об мачту, огромное сердце. Правильно кричали гули, сердце льва! Он страшно рыдал, глядя на погребальный костёр. Бедненький мой. Большое сердце… Шаммилочку сжёг.

Вот и отлично, он свободен без моего вмешательства. Не переживал бы так сильно… Бормочет как полоумный, без конца по сторонам озирается. Ничего, терпи, викинг, готовься к семейной жизни.

ГЛАВА 8 Жрецы Сета, сам Сет и коварство свартальвов

Впервые в жизни молодой Торнсон не следил за курсом. Пустыня нагревалась, верблюд молчал, а сам он шёл, куда вели его ноги, то есть, по идее, прямо в Аль-Бенгази, но у судьбы свои дороги, и ведут они порой совсем не туда…

На горизонте появился синий слон[32].

Первым не поверил верблюд. Дромадер остановился и нервно задвигал нижней челюстью. Хозяин продолжал идти, поводья натягивались. Верблюд заупрямился, и оба путешественника на некоторое время остановились.

— Пламен Славянин многое повидал, — промычал викинг, до гудения натягивая поводья. — Много разных чудовищ победил он, много женщин возлежали с ним, вот как-то встретился герою настоящий синий слон. Но не испугался рыжеволосый гигант. Не бросился прочь, призывая на помощь богов. А попёрся впе-ерё-од, скотина-а…

Слейпнир начал зарываться в песок, имитируя ящерку. Сын Торна, не оборачиваясь, потащил упрямую тварь за собой. Благо дурных сил викингу хватало…

Слон тоже почувствовал неладное. Он вспомнил, что слышал от всезнающих жрецов о приближении великого дня, когда от руки сына Одина погибнет бессмертный Сет. Что именно сделает та рука? И кому ещё достанется от крепких колен скандинава? Неужели настал предначертанный день? Синий шершавый хобот и хвостик вытянулись в струнку…

Лопоухий гигант решил держать курс на строящиеся пирамиды главного храма змеи, издавая короткие и частые вопли тревоги. Гуннар забросил поводья за плечо, как бурлацкие ремни, и прибавил ходу. Верблюд прикинулся мёртвым, а толку?

Слон пронёсся через бассейны из тёмного камня, в которых релаксировали жирные крокодилы. Отдавив рептилиям хвосты, взывая о помощи трубоподобным рёвом, он остановился перед самой большой пирамидой. Огляделся по сторонам. Так и есть, на горизонте постепенно увеличиваются две точки — скоро сын Одина будет здесь и не отступит! Слон затрубил так, что пирамиды вздрогнули…

Быстренько сбежалась сонная стража. Из пасти змеи возник нестареющий Ах-Тунг-Ах-Тунг. Злой, невыспавшийся и неудовлетворённый..

— Чёрный лотос вам в сансару! — злобно выругался он[33].— Что за, на хрен, шум? Кто впустил лопоухого? Не желаю его видеть, пока не вымолит прощения за сломанные носилки. Кого мне казнить за всю байду не к месту, а?!

Участники уличного беспорядка застыли. Из облака жёлтой пыли шаг за шагом вырастал силуэт широкоплечего мужчины. Он что-то тянул за собой, тяжёлое и пережевывающее на ходу…

— О чешуйчатый, только не Гуннар! — всплеснул руками служитель Сета и спрятался за дрожащее тело слона, у которого уже дёргался левый глаз и слезился правый. — Как это не кстати! Я совершенно не готов. Слишком много света, акустика дрянь! Убьёт и не врубится! Вязать его, стража!

Но стражников парализовало: байки лысых жрецов о великом, непобедимом и бесстрашном воине засели в их подсознании слишком глубоко.

Викинг отпустил поводья и побрёл к Ax-Тунгу. Слон вежливо открыл доступ и скрылся в полукилометре, хвалясь тушканчикам, что легко отделался, и закопался в песок.

— Мы приветствуем тебя, о великий Гуннар! — Верховный жрец свернулся калачиком и уткнулся носом в пыль.

— Ты ошибся, — Гуннар с улыбкой наклонился к самому ужасному человеку в Луксоре и окрестностях. — Я теперь не Гуннар, я Пламен Славянин!

— Да неужели? — робко откликнулся злодей, поднимая голову. — А в чём проблема?!

— Долгая история. Короче, хна есть?

Припев:

А теперь вот так:

Владыка Чёрного Круга любил ухаживать за собой. Поэтому в подземелье пирамиды имелись помещения с мазями, благовониями, маслами, каменными бассейнами для приёма ванн, библиотеки глиняных табличек и папирусов по косметологии и даже секретные комнаты для общения с богами и богинями красоты.

Жрец, хитро улыбаясь, вёл долгожданного гостя в самое сердце этого мира.

— Обрати внимание, все наши проходы синие, как твои глаза. Это цвет вечности, неба и моря. Если у нас с тобой удачно завертится, мы обязательно поедем на море, будем купаться, загорать, нагишом, отдыхать от жертвоприношений. А здесь, пардон, полы каменные, местами есть мраморная плитка, можно застудить ноги и всё, что выше, поэтому рекомендую тапочки. Я тебе дам какие хочешь. У Херента есть а-бал-ден-ная пара, там такие вышитые орнаменты, я с них писаю…

— Чего ты… — тихо (больше для самого себя) уточнил викинг, но за поворотом его накрыло волной новой информации.

— Здесь налево, — Они свернули в другой синий коридор, стены которого от пола до уровня глаз украшали белые вставки иероглифов, образующих вертикальные ряды, — Значит, так, новичкам объясняю, левая стена моя, правая — Херента. Я пишу свои сообщения на левой, а он — на правой стене. Уловил? — Ровно подщипанная бровка жреца интеллектуально изогнулась.

— Чего вы пишете? — подавленно отозвался варвар.

— Да всякое разное. Вот здесь Херент меня оскорбил. — Идеально подпиленный ноготок ткнул в иероглиф, изображающий птицу на ветке, — Никогда ему этого не прощу, слышишь, никогда! А вот здесь мой достойный ответ на оскорбление. Отметь! — Ах-Тунг остановился. — Ты хочешь сверху или снизу?

Викинг чуть не подавился честным взглядом в обрамлении слегка подкрашенных ресниц.

— Понимаешь, — жрец истомленно перевёл дыхание, — я предлагаю тебе вступить с нами в переписку. Стены заняты, могу предложить тебе либо пол, либо потолок.

— Гхм, — то ли утвердительно, то ли отрицательно ответил Плам.

— Но сначала, дорогой мой, я тебя отмою, — бодро сообщил Ах-Тунг-Ах-Тунг. — Посмотри, какой ты грязный, вонючий, ободранный. Затем — вылечу ранки, ссадины и прыщи. И уже после займёмся волосами, хорошо, Пламен?

Глаза злодея въелись в блуждающий взгляд викинга, остановили и приковали. Мощная челюсть Торнсона отвисла, тело обмякло и стало покачиваться, напоминая водоросли, повинующиеся подводному течению.

Гипнотизёр наклонил голову, и викинг наклонил, зеркально повторяя движение.

— Пла-мен… Пла-мен… Пла-мен… — медленно, нараспев, произнёс Ах-Тунг.

— Пла-мен… Пла-мен… Пла-мен… — повторил викинг и улыбнулся самой безмозглой улыбкой на свете. — Я Пла-мен… А ты кто?

— Тьфу! А оно тебе надо? Не отвлекайся.

Взгляды разъединились.

— Ладно, заходи, раздевайся и полезай.

— В бассейн? Мы, славяне, туда не ходим. Мы в озере купаемся.

— Вот и хорошо, представь себе маленькое славянское озеро. Давай, давай ныряй, не капризничай.

Громадный детина робко втиснулся в комнатку для купаний.

Ах-Тунг захлопнул за ним дверь и крикнул:

— Хорошенечко мойся, а то не получишь омолаживающей ванны из ослиного молока! — после чего резво припустился бежать.

Повернув по коридору налево, жрец остановился и нырнул в залу:

— Херент, мальчик мой! Ты не представляешь, кто у нас сегодня в гостях!

— Ваша мама, господин? Вы снова вызвали её дух, терзая варана ритуальным пением?

— Нет, лучше! Сын бога и человека, тот, кого нарекли Гуннаром, сын Торна Кузнеца!

Херент чуть не упал с ложа, на котором трое мальчиков-слуг втирали ему в ягодицы превосходное средство, приготовленное из улиток, высушенных на солнце, затем истолчённых в порошок и разведённых отваром из популярных соевых бобов.

— И что, надо радоваться?! — возопил Херент, поглаживая ушибленную коленку. — Вы с ума сошли, господин! Вот видите, теперь из-за вас я покроюсь синими гематомами! Ах, — он закатил подведённые глаза и вздохнул, — я всегда вас прощаю, учитель, ведь вы такой лапка, в самом деле…

— Что ты наденешь? — строго поинтересовался Ax-Тунг, разглядывая обнажённого ученика.

— Сегодня, знаете ли, — младший жрец с удовольствием подхватил новую тему, — меня тянет на белый лён.

— Фу, отстой! — Главный презрительно махнул рукой.

— Шкуры?

— Будешь вонять…

— Господин! Я выветриваю! Я втираю ароматизаторы. Я…

— Я пошутил, глупый, — великодушно улыбнулся хозяин пирамиды.

— Ой, ну не знаю…

— Давай надевай уже чего-нибудь, и побежали. Чё ты как девчонка, в самом деле?!

В коридоре Ax-Тунг кратко обрисовал ученику психическое состояние викинга.

— Итак, твои предложения?

— Право, не знаю, — пожал плечами Херент. — Он… красивый?

Жрец закатил глаза и закусил нижнюю губу:

— Он великолепен! Такой большой и такой славный! Тебе понравится.

Особо не сговариваясь, извращенцы-косметологи ускорили шаг. Не уступая друг другу, ворвались в помещение для приёма ванн и застыли, не зная, что делать. Вожделенный объект исчез. На полу валялись штаны, баккарийский пояс и крепко пахнущие тульские мокасины. Мокрые отпечатки ступней вели вон из комнаты.

Не сказав ни слова, учитель и ученик с разбегу взяли след.

— Господин, а вы уже видели его, ну… без всего? — поинтересовался между делом Херент.

— Нет, — напряжённо ответил Ах-Тунг. — Найдём и вместе увидим. Вот последний отпечаток, дальше его ноги высохли. Сюда, в хранилище трав. О, клянусь всеми чешуйками Сета, наш шаловливый безобразник здесь! Здесь! Здесь! Здесь!

Тростниковая дверь в хранилище трав была полуоткрыта. Слышалась возня, что-то падало, перемещалось, валилось и сыпалось на пол. Голый Гуннар Торнсон шарил по полкам, брал в руки мешочки, вскрывал, нюхал, высыпал на ладонь, щурился, отбрасывал в сторону, снова пытался разглядеть что-то в полумраке кладовой.

— Мальчик мой, — запел Ах-Тунг, — не утруждайся, скажи, что хочешь, и я дам!

Сердитые синие глаза викинга буквально отодвинули жрецов в сторону, но чуть погодя последовало пояснение:

— Хны бы мне…

— Чур, я крашу! — вырвался Херент, украдкой подмигивая Гуннару. — Хны будет сколько хочешь!

— Вот ещё, — прошипел Ах-Тунг, — Должность Владыки Чёрного Круга никто не отменял. Ты принесёшь её и приготовишь, а красить буду я. Понял, противный?!

Гуннар повернулся к спорщикам лицом. Ну то есть передом. Короче, весь.

— О-о-о-о-о!! — сказали жрецы, и слова повисли у них на губах вместе со слюнками.

— Господин, что нам со всем этим делать? — тающим голосом наконец вопросил низкорослый Херент. Господин истомленно молчал.

Викинг нахмурил брови и, отодвигая жрецов в сторону, изрёк назидательно:

— Свой инструмент в чужое хозяйство не кладу.

Сказал как отрезал и вышел.

Аромалампы трепетали в нишах, словно ресницы дромадеров, трущихся о пальмы. В жизни каждого бывают моменты, которые хочется продлевать, но жизнь не стоит на месте, вот и Пламен не стоял. Повернув за угол, обшарил следующую комнату, а из неё отправился в третью, предназначенную для общения с богами и богинями красоты. Каменный пол устилали шкуры песчаных муравьедов и гималайских енотов. Свет струился из ниоткуда. Со стен и потолка, изрисованных сценами из жизни высших существ, свисали грозди цветов и цветочков, мельтешили интимные стихи в нереально иносказательном ключе…

«Кто ты, человек? — раздалось у викинга в голове. — Как твоё имя?»

— Меня зовут Пламен Славянин.

«Тогда устраивайся поудобнее. Отведай яств с Олимпа, испей сладкого виноградного вина и отдыхай, отдыхай…»

— Некогда, — извиняющимся тоном признался варвар. — Я сюда это, по делу…

«Ищешь чего-то?»

— Хны бы мне горсточку, для себя, и с полведёрка для верного Слейпнира, — попросил голый красавец и виновато шмыгнул носом.

Голос ушёл. Может, думать, может, вообще прервался на обед. Некоторое время тишину слегка разбавляло отдалённое пение птиц. Шерсть гималайского енота на полу приятно щекотала пятки. Впрочем, вскоре голос вернулся:

«Боги ничего не дают просто так, смертный. Хну ты получишь, — тяжёлый вздох, — но надо будет побороться».

— С кем? — радостно поинтересовался воин. — Не с теми ли двумя хлюпиками?

«Нет. Не совсем. В пирамиде обитает страшное божество, всемогущий Сет. Он властен над смертными, поклоняющимися ему. Если ты бросишь Сету вызов, тогда…»

— Я понял. Где эта ползучая скотина?

— Ну ты хоть оденься для начала…

Среди цветов появились великолепные доспехи: сплошь чёрная кожа в заклёпках, блёстках и шипах. Герой не задумываясь натянул доспехи и приготовился внимать дальнейшим указаниям. Но дверь открылась…

Лысина Херента и нос Ax-Тунга зарделись.

— Так даже лучше, — заметил кто-то из них. — Пойдём с нами, о лев пустыни, покажемся повелителю, не всё же нам одним. Хи-хи-хи-хи…

Гуннар побрёл за жрецами и попал в ритуальную залу, в центре которой расположился чёрный алтарь. Под алтарем скрывалось круглое отверстие, из которого веяло пронизывающим кости холодом. Этот туннель связывал мир живых и Царство Мрака, откуда иногда выползала огромная змея, чтобы принять человеческие жертвы.

— Чья нора? Того самого Сета? — уточнил викинг с таким видом, будто гулял по зоопарку, а не по краю жизни.

— Да-а-а… — Глазки верховного жреца беспокойно забегали. — Но кто рассказал тебе о Сете?

— Разве не вы? — почти по-настоящему удивился Торнсон. — Нет? Значит, где-то слышал… Мама, наверное, что-то такое рассказывала…

— Какая мама?! — топнул ногой Ax-Тунг. — Чья мама! Кто была твоя мама?

Гуннар заметно побагровел.

— Господин, лучше не травмируйте его, — первым забеспокоился Херент. — Он и так травмирован.

Глаз у мускулистого гиганта задёргался, бровь приподнялась, пот выступил на пояснице.

— Ты хотел сказать что-то плохое о моей маме?!

— Не-э…

Две мощных руки, придушивших немало врагов и обнявших немало прелестных жён, схватили негодяя, покачали над головой и забросили прямо в нору под алтарём.

— Ты тоже имеешь что-то против моей мамы? — Неокрашенный Пламен, играя мускулами, обернулся к Херенту.

— Египетская сила! — блеснув лысиной, пискнул лучший ученик Чёрного Круга и вслед за учителем добровольно скрылся в отверстии, не дожидаясь худшего.

Слышно было, как потустороннее нечто целиком заглатывает принесённые дары и как дары пытаются сопротивляться. Потом настала тишина. Нечто икнуло. Пол содрогнулся. Снова икнуло, и теперь уже содрогнулся потолок. Начали разбиваться лампы, мумии вываливались из ниш и рассыпались. Напольная плитка отстала, показав свету уставшие плоские лица карликов[34].

«Браво! — раздалось у викинга в голове. — Спасибо, что накормил Сета самыми преданными последователями. Для жрецов большая честь принести себя в жертву владыке, но он, как понимаешь, переваривает только непорочную пищу».

Подтверждая сказанное, из отверстия вырвались звуки агонии чего-то огромного и страшного.

«Переваривал, — уточнил голос. — Молодец! Сет был таким старым, таким древним змеем, что на него не сохранилось ни одного документа. Не осталось ни одного бога, который бы помнил о его происхождении. Пришлось его списать. Ну да ладно, человек. Мы держим своё слово. Можешь подойти к любому зеркалу и посмотреться. Отныне твой волос будет рыжим, как датская ведьма, и ты сможешь смело называть себя Пламеном Славянином. Никто не усомнится в этом».

Гуннар был счастлив, как только может быть счастлив человек с помутнением разума. То есть сплошное йо-хо-хо!

«Ах да, — добавил голос, — верблюд, что ждёт снаружи, с этой минуты будет одного цвета с тобой. Чмоки-чмоки! Пока-пока!»

Чернолицые карлики улыбались измятыми от времени и тяжести плит мордашками. Переглянувшись, отступили в угол потемнее и принялись яростно шептаться.

«Свартальвы, нижние гномы, живущие под землёй», — отметил про себя Гуннар. В детских сказках про Пламена они были. Торн рассказывал сыну о том, как боги создали карликов из могильных червей, ползавших в трупе великана Имира. Несмотря на мерзкое происхождение, из них получились отличные мастера кузнечного дела. Свартальвы выковали молот Тора — Мьёллнир, копье Одина — Драупнир и даже волосы для богини Сив, попутно построив великий корабль Скидбладнир…

Закончив совещание, подземные жители обернулись к долгожданному спасителю. Тот стоял скрестив на груди руки, с интересом наблюдая за ними.

— Тир Пений, — представился один.

— И Трутт, — поклонился второй, — так нас зовут.

— Пламен Славянин, так зовут меня, — уверенно назвался новым именем отважный скандинав. — Хотите, вместе отправимся за приключениями? Будем брести по пустыне, умирать от жажды, потом встретим грабителей караванов и сразимся с ними?

Свартальвы почему-то перестали улыбаться.

— Возможно, разбойники захватят нас в плен, кому-то отрубят бороду или голову, кого-то пощадят, оставят ухаживать за скотиной, — продолжал варвар, вспоминая одну из повестей о любимом персонаже.

Трутт спрятал бороду под рубахой, а Тир Пений громко сглотнул.

— Потом пираты пустыни свяжут меня, воткнут в рот грязный кляп и продадут в рабство ближайшему купцу или военачальнику. Но тот из вас, свартальвы, кто останется жив и только немного покалечен, пройдёт сквозь годы и невзгоды, болезни и нищету, найдёт меня и спасёт ценой собственной жизни…

— Нет! — тихо запротестовал Трутт на ухо Тиру Пению, мощная мозолистая длань которого прикрыла ему рот.

Рыжеволосый синеглазый силач в чёрных кожаных доспехах замер, ожидая воплей радости и клятв вечной дружбы. Громко капала вода. Гномы молчали…

— Заманчиво, — наконец протянул Тир Пений, собираясь с мыслями. — Почётно твоё предложение, Пламен. Но только отчасти.

— Отчасти?

— Мы лежали под плитами, сносили ходьбу и молитвы жирных жрецов, не смея вдохнуть.

— И пляски! — добавил другой.

— Особенно пляски, — подчеркнул Тир Пений. — Мы были ужасно подавлены… в чисто физическом смысле.

— И ждали спасения!

— Мы заслужили радостной жизни и лучше останемся здесь, откроем пивную, будем встречать караваны и зарабатывать честный бакшиш. А в благодарность ускорим всё то, что ты нам сейчас предложил, и после, возможно, разыщем тебя и спасём!

Карлики перемигнулись.

— Ускорите? Не понял. — Гуннар (или уже Пламен?) почесал голову сквозь натурально рыжую гриву.

Подземные мастера снова переглянулись.

— Сказано — сделано, смелый мечтатель, — в один голос сахарно заверили они, — просим закрыть на минуту глаза и заткнуть уши. Щас тебе всё будет!

Викинг пожал плечами — странный народ эти гномы…

— Ладно, валяйте, закрываю и затыкаю. Что дальше?

— Считай до двух сотен, — добавил то ли Тир Пений, то ли Трутт.

Гуннар кивнул и, честно не открывая глаз, воткнув по указательному пальцу в каждое ухо, принялся считать.

Свартальвы по-хозяйски осмотрели залу, походили туда-сюда, нырнули в коридор, пошныряли там, заглянули в пару комнат и на счёт «сто один» вернулись к спасителю с добрым мотком верёвки. Бросив её на пол, снова принялись рыскать. На «сто пятьдесят один» они в четыре руки приволокли тяжёлый металлический молот для разглаживания туник. Тир Пений помог другу взобраться на алтарь и подал орудие труда.

На «сто восемьдесят три» молот полетел в затылок сына Торна.

Тир Пений и Трутт подошли к распростёртому на полу телу, проверили пульс и, убедившись, что пациент скорее жив, чем мёртв, принялись вязать. Когда верёвка кончилась и был затянут последний узел, бородачи вздохнули с облегчением. Они уселись неподалёку и, довольные, ударили по рукам.

Чтобы викинг не ругался, когда очнётся, его снабдили надёжным и грязным (как он мечтал!) кляпом. Спустя некоторое время верные слову карлики из чувства глубокой благодарности продали викинга (недорого) первому попутному каравану.

Происходило это так…

Стояла глубокая ночь. Верблюд тихо смотрел в остывающий песок и клевал носом. Бдительные стражники дремали под навесом. Из большой пирамиды, пыхтя, вышли два нагруженных карлика. Слейпнир пошевелил ушами и стал их разглядывать. Эти двое тащили что-то большое — тело человека, сразу догадался дромадер.

Блохи и оводы! Знакомое тело…

Хозяин!

— Тир Пений! — сказал один из злодеев. — Где здесь караванная остановка?

— Не знаю, спроси кого-нибудь, — отмахался второй.

Они положили груз на песок, критически посмотрели на неотрывно глазеющего на них Слейпнира и направились к навесу. Хозяин даже не шевельнулся, странно…

— Эй, люди! Проснитесь! — крикнул тот, которого назвали Тиром Пением. — Скажите нам, люди, где ближайшая остановка караванов?

— Там, — сонно ответили из-под навеса, указывая неизвестно куда.

— Пошли, — сказал второй похититель хозяина.

В небе молчали звёзды, а на грешной земле раздавался храп.

«Хорошо ли они поступают? — озадачилось животное, — Каковы их намерения?»[35]

Единственный способ проверить — слежка. Слейинир лёг в песок и пополз следом за незнакомцами, уносящими хозяина.

— Эй, — шёпотом спросил один карлик другого, — ты не знаешь, зачем за нами ползёт эта скотина?

— Она тебе мешает?

— Нет.

— Ну и пускай себе ползёт.

— Да странно как-то…

— Ничего странного, банальный лунатизм.

— Но при лунатизме ХОДЯТ, а не ползают!

— Видимо, очень ленивая скотина. Ты давай тоже пошевеливайся…

Свартальвы с трудом доковыляли до хлипкого сооружения из четырёх столбов и привязанной к ним охапки сухих пальмовых листьев — ближайшей караванной остановки[36]. Там они положили Гуннара спиной на холодный песок и сели ему на ноги.

Свет луны равнодушно отражался в их бегающих глазёнках.

— Знать бы, когда следующий, — пробормотал Тир Пений. — Надо было спросить.

— Надо было…

— Могли и расписание повесить. Неужели так трудно?

— Дикая страна, дикий народ…

— Эй, Трутт, он опять на нас смотрит.

— Кто?

— Оранжевый зверь.

— Ну и что? Остановка, между прочим, для всех. Он, в отличие от нас, наверняка местный. Прояви уважение, будь так добр.

Караван без предупреждения появился из тьмы, будто длинный гигантский змей, бороздящий пустыню в поисках добычи. Тир Пений и Трутт принялись орать как ненормальные, скакать и размахивать руками.

Довольно быстро к ним примчался кто-то из прислуги:

— Тише вы, шайтаны пустыни, а то мигом лишитесь своих безмозглых голов! Остановка пять минут. Чего у вас? Предупреждаю, мест нет!

— Э-э-э-э, — начал Тир Пений, обдумывая, какую бы назначить цену за норвежца. — Рабы нужны?

— Сколько?

— Один! Вот этот, — ответил Трутт, поглаживая бессознательного викинга по широкой груди. — Силач, красавец, послушный, как… как…

— Как волосы Аллаха? — с надеждой в голосе подсказал человек из каравана.

— Да! — ничего не поняв, подхватили свартальвы.

Незнакомец внимательно осмотрел товар, заглянув ему (товару) буквально везде.

— Что с ним?

— Тяжёлый день, жрецы совсем заездили.

— Понятно. Вот вам три арабские монеты — и мы в расчёте.

— Постойте! — не согласился Трутт. — Что значит — три? Ведь мы не сможем поделить их поровну.

— Хорошо. Две монеты, и донесёте раба до каравана.

— ???

— Эй, вы ещё думаете?!

Обиженные карлики кивнули.

— У вас минута на доставку. Караван отходит, а следующий будет только через месяц. Или вас уже устраивает одна арабская монета?

— Нет!!! — в один голос ответили гномы, ощущая себя самыми хреновыми работорговцами на свете, но дружно подняли Торнсона. — Мы готовы!

— Тогда шевелитесь быстрее! — чрезвычайно довольный результатом торгов, скомандовал незнакомец.

Двое утащили хозяина в темноту, следуя за человеком в чалме. Ветерок донёс до одногорбого много новых запахов: людей, братьев-верблюдов, ослов, фруктов, запылённого шёлка, спрятанных в горшках с дёгтем пакетиков кокаина и многого другого, запрещенного к провозу, — всего не перечесть…

Дромадер затаился в прохладном песке, прижав уши.

Похитители возвращались обратно без ноши. Значит… всё?!

И только тогда глаза животного налились кровью, а шерсть стала дыбом, и сжалось большое сердце, ибо понял Слейпнир — что-то совсем нехорошее сделали они с его хозяином.

И поднялся одногорбый на четыре ноги, и стряхнул с морды скупую слезу.

Он найдёт и спасёт хозяина, чтобы вместе наказать негодяев.

Слейпнир стиснул кривые зубы и тихо побежал на запахи.

Только луна знала об этой клятве.

ГЛАВА 9 Ковчег вечной жизни

Сверху пустыня похожа на океан. Верблюды — на корабли, барханы — на волны, а суслики — на селёдку…

Но вот где-то в Атлантике затерялась старая галера, команда которой называла собственное судно не иначе как «ковчег вечной жизни». Подобно Гуннару Торнсону, судно скиталось. Но в отличие от сына кузнеца эти скитальцы не знали женщин, войны и простой логики варваров. Все члены команды мнили себя не мужчинами, не путешественниками и даже не славными ребятами, а «разумами»…

— Встаньте, разумы! — приказал самый высокий разум, ростом около семи футов. Одежда на нём истлела, как и на остальных разумах на этой галере. — Дайте мне посмотреть на ваши просветлённые лица.

Намеренно лиц никто не прятал, правда, бороды были столь густы и длинны, что устилали не только скамейки, но и дощатый пол ветхого судна, где перемешивались с волосами, ниспадающими с плеч и подмышек.

— Благословляю всех на утреннее избавление от инграмм. — Высокий разум, кряхтя, сел на скамью. — Приступайте!

Разумы зашевелились.

— Есть одна! — послышался приглушённый негромкий голос с кормовой части.

— Разум Евстихий? — прищурился высокий.

— Я, о недосягаемый!

— Кого одолело зло на этот раз?

— Соседа по лавке, — ответили с кормы. — Вы же знаете, здесь только разум Хныч.

— Вера покидает Хныча, — с грустью в голосе отметил высокий разум. — Я могу рассчитывать на твою честность и преданность, Евстихий?

— Беспредельную честность и безграничную преданность, — тихо, но уверенно подтвердили с кормы.

— Скажи правду, только одна инграмма?[37] Или, может быть, две за левым ухом и ещё восемь в паху, как выяснилось вчера при осмотре разума Выдоха?

— Я не заглядывал в пах, — скорбно признались в ответ.

— Все мы суть единое целое, коллективный разум, — нравоучительно заявил высокий. — Моя подмышка, твой пах или его затылок — всё это только часть бессмертного космоса! Приказываю, Евстихий, тщательно проверь ближнего своего.

— Можно я скажу? — послышался другой тихий голос с кормы.

— Ты хочешь признаться социуму, разум Хныч? — Высокий растянулся в улыбке, — Мы принимаем друг друга такими, какие мы есть. Говори без стеснения. Мы рады тебе!

— Я хочу признаться в желании покинуть корабль.

Сотня глаз развернулась, чтобы посмотреть на самоубийцу, произнесшего эти слова.

— Э-э-э, — начал высокий, осторожно дотрагиваясь до уха. — Это как понимать?

— Хочу сойти, мой глубокоуважаемый гуру, чьё имя можно произносить вслух, лишь думая о свистящих соснах.

Лицо высокого окаменело.

— Епона-мать! — крикнул он. — Епона-мать! Слышишь, что говорит твой заблудший сын, чей разум отвернулся от космоса, желая вкусить земного греха? Где я допустил ошибку, Епона-мать?

Мать не ответила, ибо среди членов экипажа не значилась.

— Если вы не против, — сдержанно попросил Хныч, — я возьму с собой Евстихия.

— Да, — кивнул Евстихий, — я давно хочу много раз познать женщину, вкусить паров кальяна, как следует дерябнуть ужаса алкоголя и, в конце концов, умереть старым и здоровым в охренительном богатстве, под рыдания многочисленных детей, родственников и любовниц.

— А я бы хотел поесть пирожков, — в тему добавил разум Выдох.

— Вы все будете наказаны, — негнущимся тоном отсёк гуру. — Неблагодарные! Зачем вам женщина? Или здесь мало космической любви? Зачем кальян, ведь вокруг целебный воздух? Вы бессмертны, как Вселенная, и вдруг изъявляете желание уподобиться обычным людям?! Где вы этого дерьма нахватались? Я вас решительно не понимаю!

— А мы вас, — упрямо буркнул Евстихий. — Я не могу желать Хныча как женщину, потому что у него такая же борода, на которую можно привязать якорь и бросить в самом глубоком месте океана. К тому же у него нет груди четвёртого размера, а у женщин такая грудь есть, и вообще… у Хныча ноги волосатые и эти противные инграммы…

— А ещё женщины пекут наивкуснейшие пирожки, — подтвердил разум Выдох. — Пожалуй, я тоже хочу женщину. С пирожками!

— Олухи! У коллективного разума не может быть низменных желаний! — громогласно провозгласил высший разум. — Все мы следуем Пути, завещанному посланниками, даровавшими этот ковчег. Взгляните за борт и убедитесь — мы не одиноки. За нами вот уже три месяца преданно следует ганзейский когг. Что вы на это скажете?

Под бездонным небом Атлантики натянулся парус торгового судна Ганзы.

— А я скажу, что теперь он является вотчиной разума Лысого, — продолжал наставническим тоном главный среди разумов. — Знаете почему? Потому, что Лысый отказался от желаний. Потому что Лысый в поисках инграмм мог заглянуть не только под мышку, но и куда подальше. Потому что Лысый — человек космоса! Хвала Лысому!

— Хвала! — без особого энтузиазма подхватило большинство.

— Только, кроме того, у Лысого есть ганзейское вино… ему-то чего не жить… счастливчик… вовремя соскочил… везёт же… — прошелестело в рядах гребцов.

— Да, повезло! — Гуру решил перетряхнуть это пыльное одеяло. — Но задумайтесь, какая серьёзная ответственность легла на его плечи. Подумайте, чего ему будет стоить вбить в нетрезвые головы моряков и пассажиров основные идеи нашего учения?

— Что правда, то правда… трудная задача… я и сам не сразу поверил… и уже жалею… — заговорили на скамьях.

— Там, — гуру кивнул в сторону когга, — будет наше первое плавучее поселение. Вы только представьте! Мы разносим свет свистящих сосен по всему миру!

— Разрешите вопрос, — подал голос неугомонный Хныч. — Уважаемый гуру, ну вот опять вы говорите — поселение, а какое может быть поселение без женщин? Вы понимаете, к чему я веду? Может быть, есть смысл потерять пару дней, оставить Путь и причалить к тихой деревеньке, полной незамужних женщин…

Главный сморщился, как старый вилок капусты.

— Опять ты за своё!

— А за чьё?! Женщин-то нет…

— Дело говорит Хныч, — храбро поднялся Евстихий, — Я согласен дружить с космосом, если нам разрешат собрать побольше милых мордашек, чтобы всем хватило.

— Да! Больше женщин — больше пирожков, — логично подметил Выдох, — Давайте уже найдём их, и пусть пекут!

— Говорят, женщины отлично ищут инграммы, — поддержал кто-то осведомлённым тоном.

— И делают из них разные штуки, — кивнул другой авторитетный голос.

— Я хочу пирожки! — потребовал Выдох.

— Епона-мать! — Высокий разум воздел длинные руки к небу, похожему на огромную палитру, на которой причудливо смешалось два цвета — синий и белый, — Епона-мать, как мне с ними поступить? Наказывать всех сразу — глупо. А вдруг и на самом деле те, кого земляне называют женщинами, умеют искать инграммы, превосходя в этом искусстве даже разума Лысого?

На галере стало совсем тихо. Кто победит: разум коллективный или высокий? Коллективного больше, но высокий — главный, и за ним… космос, свистящие сосны и сама Епона-мать.

— Сосна с вами! — резко выдохнул гуру. — Ка-ро-че. Для поддержания тёплой обстановки добра и единения с космосом, удовлетворения некоторых потребностей, особенно для повышения качества поиска инграмм я разрешаю в порядке эксперимента взять на борт нескольких женщин. Но!

В этом месте всеобщее ликование, подкравшись к самому краю, застыло.

— Но, — продолжал, растягивая слова, высокий разум, — только в случае, если на пути возникнет материк или остров.

— Так ведь в поселении Лысого есть настоящие моряки! — не выдержал кто-то. — Они подскажут!

— Не трогайте Лысого, — приказным тоном возразил высокий разум, — Нас поведёт сама Епона-мать!

Социум испытывал сложные чувства. Вроде и победили, а вроде и проиграли. Кто её поймёт, эту Епону-мать… Сколько времени плавали, а берега с женщинами не видели ни разу.

— Подождём? — шепнул Евстихий Хнычу.

— Подождём нашу мать, — кивнул задумчивый Хныч.

ГЛАВА 10 Торн и Порн заглядывают в лицо смерти и понимают, что ошиблись…

Припев:

Припев.

Суровый северный ветер играл шерстью фьордских пони. Вязаные шапочки теперь были у каждого — мода есть мода. Над пасущимся табуном завистливо кружились местные чайки, прозванные тупиками. Слегка трезвые рыбаки прямо на каменистом берегу сортировали селёдку. По пояс голый заклинатель Порн, стоя на коленях, сунул голову в дым, щедро валивший от груды углей. Пять — семь разломанных вёсел, охапка дырявых носков и тайный заговор на избавление от туалетных паразитов — вот и всё, что требуется поджечь для удачного обряда…

— Эй, Порн, ну что там? — Постаревшее лицо кузнеца Торна замерло от напряжения.

Рея стояла рядом и не знала, куда себя деть. Много лет прошло после того случая, когда драккар её мужа трагически затонул. Кузнец спасся, ухватившись за полностью уцелевшую мачту, а их сын Гуннар… Никто не видел Гуннара, волны принесли несколько трупов, чужих трупов, и на этом всё.

— По-орн?

Заклинатель нервно отмахнулся и не ответил. Подышав минут десять, он покачнулся и повалился возле кострища на спину, разметав в стороны длинные руки.

— Порн?

— Может, ему воды дать? — Рея с сомнением взглянула на мужа.

— Он не просил, — подумав, ответил кузнец.

— Щас откроется, — с усилием проговорил закопченный колдун. — Отойдите…

Он приподнялся на локте и показал кривым пальцем на столб клубящегося дыма. Что-то изменилось в воздухе. Дым стал двигаться иначе, словно его вдували в большую плоскую флягу. Образовалась своего рода дверь, которая не замедлила открыться…

— Мир мёртвых говорит с нами! — с торжественной гордостью известил всех Порн и взялся за посох, валявшийся рядом.

Рея прижалась к супругу и дрожала как девочка. Торн опасливо огляделся: к чему бы прижаться самому. Пони разбежались, с берега испуганно орали рыбаки, тупики зарылись клювами в дёрн, выдавая подёргивающиеся лапки за веточки.

Из дверного проёма выплыли два привидения. Их загробное происхождение сразу бросалось в глаза — движения замедленные, тела полупрозрачные, внизу вместо ног трепещущие, немного стёртые хвостики…

— Задуши меня Сет, но я всегда говорил, что пожилые мужчины тоже порой очень даже ого-го! Не так ли, Херент? — сказало первое привидение, стреляя глазками то в Торна, то в Порна.

— Ну не знаю, — сразу обиделось второе, — я умер молодым, преданным вам рабом и не заглядывался на посторонних, тем более пожилых незнакомцев.

— Ой да ладно! — сменил тон Владыка Чёрного Круга.

— Надо было носков меньше жечь, — буркнул под нос заклинатель, — не то, не те… не тот… Так… значит… Эй, вы, духи! Слышите меня?

— Владыка, кажется, это нас. — Херент надменно уставился на того, кто их вызвал. — Надеюсь, вы ему тоже понравились…

— Говори, — в кокетливом полуобороте откликнулся Ах-Тунг.

— Вообще-то я хотел увидеть душу викинга Гуннара, сына этого уважаемого человека. — Пожилой ученик вёльвы поднялся на ноги. Он сверкал на незнакомцев ярко выделяющимися на фоне прокопчённого лица белками глаз.

Привидения отскочили друг от друга, будто их застали за чем-то неприличным, повертелись вокруг «двери» и вернулись на исходные позиции.

Торн насторожился, призраки что-то знали.

— Опять он, — первым выдохнул Херент. — Что ж это делается!

— Нам не дано было сразу понять истинный смысл предсказания, — наставительно объяснил ему Ах-Тунг. — Пришествие варвара в нашу жизнь будет длиться вечно…

— А как мне хотелось чуть-чуть по-другому! — не скрывая чувств, заметил лысый Херент.

— Эй, вы! — оборвал их Торн. — Что вы знаете о моём сыне?

— Он супер! — не задумываясь, ответили оба.

— Это мы и без вас знаем, — включилась Рея. — Он жив?

— Увы, да! — снова дружно ответили духи, — Он бросил нас в пасть Сета, а сам был таков!

— Мой сынок! — Кузнец обвёл присутствующих гордым взглядом.

— Как он выглядел? — набросилась с расспросами Рея. — Вы его покормили? Он, часом, не болел? Не кашлял? Не хромал? Не заикался? Он же ещё…

Ах-Тунг и Херент, переглянувшись, весело и заразительно расхохотались. Порн еле удержался.

— Что вы, мамаша… — Владыка Чёрного Круга, играясь, схватил Херента за призрачный хвостик. — Об одном ли Гуннаре мы говорим? Тот, которого знаем мы, сам нас чуть не сделал заиками. Если б только мы с Херентом остались в живых, после того как эта детина забросила нас в пасть мировому злу, мы бы давно сами… заикались, кашляли и хромали на все конечности!

— У него был только один изъян, — добавил тот, что имел право носить костюм панды, — раздвоение личности.

Все застыли. Порн перестал хихикать, Рея и Торн напряглись, а подползшие с берега рыбаки, внимая, подняли головы.

— Раздвоение чего? — грозно отозвался Торн.

— Личности, — простодушно повторил Херент и перестал улыбаться. — Двинулся ваш Гуннар.

— По полной, — добавил Ах-Тунг, покрутив хвостиком Херента у виска. — Когда мы виделись в последний раз, он перекрасился в огненно-рыжий цвет и называл себя не иначе как Пламеном Славянином. Зачем, почему — неизвестно. Такие дела, родственнички.

— Правильно сделал, что перекрасился, — прикинув что-то, высказался Херент. — Оттенки красного ему к лицу, они делают его таким… инфернально-сокрушительным.

— Херент! Малыш! — Дыхание Ax-Тунга участилось. — Сейчас мы пойдём за дверь и ты повторишь мне эти слова… один на один!

— Повинуюсь, о владыка!

Это было последнее, что норвежцы услышали от привидений. Вздрагивая и вибрируя, посланцы загробного мира растворились в воздухе вместе с остатками волшебного дыма.

Торн увидел, что Рея не стоит на ногах. С ней что-то случилось.

— Порн, ей плохо! — крикнул он и жестом попросил рыбаков помочь.

Мама Гуннара Торнсона потеряла сознание, и было с чего. Уж она-то как никто другой знала, откуда в голове её сына появился инфернально-сокрушительный и огненногривый Плам Славянин…

Шумел прибой. Пони вернулись на выпас. Они задумчиво выщипывали дёрн, а с ним — тушки маскирующихся тупиков. От избытка чувств шахматист сказал бы: «Шах и мат!» Кузнец Торн пока был способен только на мат, а мы скажем просто то, что видим: «Фьорд и закат…» Ведь Норвегия — удивительная страна. Что бы там ни происходило, всё исчезает в величественной красоте её природы.