Весь апрель никому не верь

6

Летом после шестого класса тетя Раиса с трудом устроила друзей в лагерь с углубленным изучением английского языка. Игр там проводилось мало, замученные зубрежкой дети развлекались стрельбой сухим горохом из фломастерных трубок и метанием бумажных бомбочек с водой. С презрением отметя ребячьи забавы, друзья со скандалом вылетели из лагеря из-за салюта, произведенного в темноте у реки. Опыт Робика с магнием, марганцовкой и серой превзошел ожидания, вызвав столь эффектную вспышку в сопровождении грома и дыма, что экспериментаторы попали в зону пристального внимания сотрудников детской комнаты милиции.

Интеллектуального отдыха не получилось. Пришлось подрядиться мыть полы за ежедневную плату в керамическом цехе, где тетя Гертруда расписывала ангобами цветочные горшки и кувшины. Поощряемые мастером цеха, уборщики справлялись за час-два и, затарившись арбузами на честно заработанные деньги, наслаждались рекой и солнцем. Смастерили рогатки с желтым аптечным жгутом, настругали целую флотилию деревянных корабликов. Играли с ребятней помладше в корсаров, стреляли, топили, брали на абордаж и в плен, пока солнце не ложилось на воду алой щекой к щеке…

Элька признавалась, что с девочками ей скучно. Девочки, в большинстве своем, мало читали, интересовались вещами сугубо материальными и преимущественно фирменными. Некоторые мальчишки тоже чересчур «встревали» по импортным тряпкам. Синяя птица джинса победным флагом порхала над бывшими пионерскими зарницами. Окруженный двойной заботой, Матюша тоже мог бы упаковаться в «Монтану» с головы до ног, но родители друзей не имели средств на спекулянтские шмотки с «толчка», а отличаться он не хотел. Казалось, ничто не способно разлучить их дружную троицу, однако в августе, к дням рождения, они разделились: девочка – налево, мальчики – направо.

Обычно в это время друзья объедались спеющей на задворках черемухой, пугая малышей несмываемой чернотой улыбок. На нижних ветках ягод росло немного, а чем выше, тем они становились крупнее и слаще. Опасаясь, что ребята обломают деревья, взрослые запрещали лазить на них, поэтому Матюша притащил с песочницы лесенку. Робик с нее подсадил Эльку на прочный сук и встал с ведерком на ступени. Половину сбора намеревались отдать тете Гертруде на пироги. И вот Элька поднялась, осторожно прихватывая ветки, нагнулась за дальней гроздью…

Матюша видел снизу все. Крепенькие икры, округлые бедра, белые плавки под сарафаном; видел, что раскрасневшийся Робик выпялился на открытые в нежданном ракурсе ноги, как на небывалое зрелище, будто не Элька бегала с друзьями в трусах все летнее детство, и не она рассекала в купальнике на пляже. Матюша беззвучно засмеялся. Ослепительная белизна Элькиных плавок его не волновала, а зачарованный Робик ослеп и оглох. Смотрел ввысь так, словно ступени вели его в небо. Он не пошевелился, когда сборщица крикнула: «Эй, лови!» и бросила горсть черемухи. Черный град осыпал его лицо, плечи, руки; мягкие ягоды скатились на землю. Элька сердито взмахнула темно-пятнистой ладонью – хотела, наверное, что-то сказать… и вдруг до нее доперло. «Дураки!» – взвизгнула она возмущенно (хотя Матюша был совсем ни при чем), сдвинула коленки и, натягивая на них сарафан, не удержала равновесия. Она бы упала, но Робик, очнувшись, успел подсунуть руки под ее круглую попку и спину. Вместо «спасибо» эта неблагодарная закричала: «Кретин!» и стукнула спасителя в ухо. В мгновение ока выпрыгнула она из нечаянных объятий Робика, пробарабанила босоножками по ступеням и ускакала домой. По тому, как дрожали ее губы, мальчишки поняли, что Элька сочла пробуждение их пола предательством по отношению к ней.

Пламенея лицом и ухом, Робик подобрал выброшенное ведерко. Они молча отнесли лесенку в песочницу. Друг не стал объяснять Матюше, с чего на него нашло помутнение мозга, и не попрощался, только кивнул. Впрочем, можно было не объяснять. Матюша давно приметил Элькину припухшую грудь, но не придавал значения внешней перемене подружки, ведь кое-что происходило и с ними. До «черемухового» случая в его голове мысли не возникало связать с Элькой тайную, стыдную часть жизни Робика. Матюша знал ту же тайну, он тоже постигал ее наедине с собой, но не Элька отжигала с ним в ночных фантазиях. Так, какие-нибудь взрослые девушки с картинок.

…Куча девчачьих трусиков, колготок, носков постоянно висела на веревке в прихожей Рабиных. Из ванной несло стиральным порошком, в кухне пахло пригоревшей овсяной кашей. Склеротичная старушка, дрожа серебряной головкой, бесконечно спрашивала с кресла: «Где мама? Мама где?» В комнате слышалась ссора сестриц: «Твои трусы!» – «Нет, твои». – «Мои были целые, а на этих дырка!» Робик с Матюшей усмехались, стоя у двери. Тетя Раиса ворчала: «Взяли бы да зашили, лентяйки».

Поиграв напоследок в кораблики, друзья разошлись, как в море корабли. В первый раз за тринадцать (с минусом двух младенческих) лет Элька не позвала мальчишек на день рождения и к ним не пришла. Без нее они играли в футбол, потом в хоккей. Робик терзался, и Матюше не хватало Эльки. Ребята спрашивали: «Из-за чего поссорились-то?» Не привыкли видеть их гуляющими отдельно. Робик наливался багрянцем, Матюша отвечал: «Так, мелочи жизни. Завтра помиримся».

Но помирились они нескоро.

Рубежи мальчишеского обитания расширились освоением города и окраин. Жизнь потихоньку обрастала недвусмысленностью мужских понятий. Как звери метят свой ареал, а самцы отстаивают территории гаремов, Матюша и Робик начали вдруг испытывать частнособственнические чувства ко двору и вошли в команду «крутых» пацанов. Сколотил ее парень, собиравшийся весной в армию. Сам и назначил себя вожаком. Завсегдатай субботних дискотек в районном Доме культуры, он рассказывал о часто вспыхивающих там роскошных побоищах с кастетами и велосипедными цепями и хвастал (кажется, врал), как запросто снимает «клёвых чувих» на танцах, платя им за ночь любви коробку конфет. Мальчишки узнали много нового об отношениях мужчин и женщин. Вожак небрежно сыпал терминами горячего секса: садомазохизм, «анал», минет, куннилингус. Матюша чуть не умер от внезапного предположения, чем в ночь его пятилетия, возможно, занимался папа. Этот холм одеяла над животом тети Оксаны, эти вывернутые кверху пятки… Некоторое время не мог смотреть на отца без невыносимых мыслей о его мужеском падении. К Матюшиному безмерному облегчению, тетя Оксана снова перестала появляться. Вероятно, завела нового любовника.

В кульминации своих проектов вожак ставил идею вырастить из мальчишек бригаду преданных бойцов. Вышагивая сворой вперевалочку, они смотрели вокруг вызывающе и покуривали на ходу, не вынимая рук из карманов. Почти в каждом дворе имелись аналогичные группы. Сталкиваясь с соседними, «крутые» задирали друг друга и тем не менее знали, что безоговорочно объединятся, если доведется сойтись лбами улица на улицу. Так сплотились бы и уличные «банды», случись сразиться районам, и вся сплоченная кодла дружно ринулась бы на чужаков, посмевших нарушить заповедность границ. Двор – ничем не примечательный, заурядный двор-общество, страна в миниатюре – вот скрытый фокус той центрифуги, где накручивается изначальная воинственность мужчин.

Страстно желая быть первыми, Робик с Матюшей на спор, кто дольше, тягали гири, отжимались, крутили кольца на турнике. Уважаемые товарищами за пиротехнический опыт в лагере, серьезно рассуждали о самопальных снарядах и способах выточки капсюльных пистолетов из дерева и алюминиевых трубок от раскладушки. До изготовления, к счастью, дело не дошло, и свинчатки с выемками для пальцев, выплавленные из папиных грузил для закидушек, не успели применить: вожак утопал на солдатскую службу. На проводах мальчишки наклюкались пива, за что папа без всякого пиетета к сыновней акселерации отстегал Матюшу шнуром кипятильника, а Робик едва не захлебнулся под краном, куда тетя Гертруда сунула его пьяную голову.

Однажды в мае мальчишки отправились на дискотеку в недавно открывшийся парк и увидели в девчоночьей стайке у входа Эльку. В школе она делала вид, будто их не существует, ну и они с ней не поздоровались. Элька отвернулась. Танцевали с другими, Робик натужно веселился, приближаясь с горя к повторению экзекуции под краном. Он, конечно, не спускал с Эльки глаз, а Матюша пропустил момент, когда незнакомый поддатый фраер развернул ее к себе и под ржач приятелей принялся изображать аргентинское танго. Никто из мальчишеской компании опомниться не успел, как Робик птицей сорвался с места и полетел в пекло вдохновленного им мордобоя. Матюша рванул на помощь, моментально мобилизовались ребята…

Теория победительной битвы, изучаемая целых полгода, оказалась далекой от практики. Не они, а их отлупили штакетинами, выдранными из загородки танцплощадки, и дали испробовать хлесткость солдатских ремней. На плече одного из ребят даже отпечаталась багровая звезда от пряжки. Не тех, а мальчишек заграбастала в участок милиция. Качественно поколоченные, поставленные на учет как злостные нарушители правопорядка, они все равно чувствовали себя героями. Во-первых, их физическая сила и воля прошли наконец проверку в настоящем испытании. Противники были старше – недавно вернулись из армии, а тоже неплохо получили. Во-вторых, соперник Робика лишился возможности танцевать танго этим летом – сложно со сломанной ногой. В-третьих, и это главное, – отстояли честь девушки.

Элька рассказала милиционерам, как обидчик грубо обошелся с ней, да еще дымил сигаретой в лицо. Робик скрипел зубами. После, когда вместе возвращались с участка, расплылся во все тридцать два, несмотря на раздувшуюся губу, и до самого дома не закрывал рта от счастья. Элька разговаривала с друзьями так, будто детство вернулось и гигантское время бойкота утекло с весенними ручьями. Она и родителям все рассказала.

Как ни странно, Снегири отнеслись к драке с одобрением и уговорили тетю Гертруду не устраивать Робику тяжелую жизнь. Ребятам запретили только парковые дискотеки, побаиваясь мести тех дембелей. Но разбираться с вражеской стороны никто не явился, утряслось без судебных последствий. Может, фраер осознал вину. Друзьям, впрочем, уже было не до размышлений о чьей-то проснувшейся совести: умерла Элькина прабабушка.

…Эсфирь Давидовна умерла за три месяца до своего столетия. На похороны вышли соседи всего двора, и человек двадцать приехали из города. Она проработала более пятидесяти лет в медицинском училище, где о ней до сих пор ходили легенды. А внучки не знали доктора Рабину строгой, подтянутой женщиной блистательного ума, как отзывались о ней на поминках старые коллеги. Внучки видели только выжившую из этого легендарного ума старушку.

Ее очередь на увеличение квартиры мэрия незамедлительно аннулировала в льготном списке. Упокоившись на кладбище, ученая дама некоторым образом самостоятельно получила индивидуальную жилплощадь. Обстановка в комнате Рабиных поменялась: мебельную стенку поставили поперек – сымпровизировали кабинет, где отец писал кандидатскую. Элька переехала в кухонный угол, оснащенный новым креслом.

Позже из Элькиных недомолвок воссоздалась печальная картина бабушкиной смерти. Накануне врач снял кардиограмму сердца Эсфирь Давидовны и удивился, что оно, со скидкой на почтенный возраст, оказалось практически здоровым. А в тот день отец засел в кабинете, младшие девочки прибежали из школы с подружкой и, пока старшая на занятиях, а мама на смене, организовали «показ мод». Достали из шкафа мамины и сестрины платья, нацепили бижутерию. Бабушка смотрела-смотрела, как они вертятся перед зеркалом в прихожей, встрепенулась и вдруг совершенно ясным голосом произнесла: «Импозантно!» Элька застала ее улыбающейся, с приподнятым настроением и в гранатовых бусах. Всюду валялись украшения, одежда, косметика… Модницы не успели прибраться к приходу тети Раисы с дежурства. Ступив за порог, она воскликнула: «Что за погром?!» Сестры кинулись было наводить порядок, но тут бабушка вскочила и пронзительно закричала: «Мама! Погром! Бежим, мама!» Она никогда не кричала и не вставала с кресла два года. Страшная сила, что в последний раз подбросила ее и заставила взвиться, как перчаточную куклу, с размаху швырнула ветхое тельце на пол. Напрасно тетя Раиса пыталась привести разбившуюся бабушку в чувство – пульс уже не прощупывался. Отец потом сокрушался, что забыл наложить дома табу на злосчастное слово, которое ущербная память старушки оставила в единственном смысле. В детстве после погрома скончалась в дождь от увечий, нанесенных черносотенцами, ее мать.

Кто-то в школе обозвал Эльку «жидовкой», и вспыхнувший Робик пожелал выйти с обидчиком один на один. «Не станешь же ты бить девочку», – невесело усмехнулась она. Робик покраснел еще сильнее. Мальчишки поняли, кого Элька имела в виду.

Одноклассница Надя Великанова жила в доме напротив, в одном подъезде с дядей Костей. Она была очень даже Великанова – ростом чуть ниже высокого Матюши. Толстая русая коса, заплетенная туже каната, спускалась у нее ниже спины. Глазищи едва светлее грозовой тучи, редкая, хотя и жизнерадостная улыбка, – Надя смотрелась бы привлекательнее, если б чаще улыбалась. Рисковая девчонка, она одна из немногих отваживалась прыгать в реку с моста, особенно если на берегу тусовались Робик с Матюшей. Выходя из воды, торжествующе смотрела на мальчишек, не удостаивая взглядом Эльку. Элька казалась ей лишней на пляже, на земле и, в частности, рядом с ними.

Когда-то Матюша был не прочь поиграть с Великановой в песочнице, но Надя чуть ли не с первого класса сохла по Робику. А компания у нее была другая. Эти заносчивые ребята считали себя радикалами, во дворе их называли «скинь-кедами». Они держались особняком и, игнорируя все «забугорное», носили «советскую» одежду и обувь (отсюда и прозвище). Может, экономическая обстановка в стране болезненно прошлась по их семьям и вызвала в ребятах резкие комплексы; может, хотелось чем-то выделиться, а было нечем – никто не вдавался в причины «скинь-кедства» «радикалов», просто спуску им не давали.

Папа шутил: «Мы, Снегиревы-Ильясовы, – русско-татарское иго». У всех Снегиревых хранились старинные фантики и обертки от шоколада «Московская сладость» – прапрадед был совладельцем конфетной фабрики. По женской линии Ильясовых бабушки передавали внучкам татарские украшения. Свободный от национальных и расовых предрассудков, Матюша своей русской кровью уважал в себе татарина; татарской – гордился в себе же русским. От русского наследства ему досталась рослая атлетическая фигура. Для поддержки ее в спортивной форме ни он, ни Снегири особо не напрягались. Смесь крови делала их похожими на средиземноморцев – мягкие каштановые волосы, оливковая кожа. Носы греческие, соответственно. Смотрясь в зеркало, Матюша видел Одиссея, несмотря на тестостероновые прыщи на лбу. Ну, или Телемаха. Так ему казалось.

Робик вымахал выше друга на два сантиметра. Если бы Робик жил в Германии во времена арийской идентификации, он бы подошел для национального пушечного мяса по всем параметрам: белокурые волосы, голубые глаза, стройный, как кедр. Тип нордического воина – Ричард Львиное Сердце и Вильгельм Завоеватель – зависть клячезадых гитлеров. При всем своем великолепии Робик обладал славным характером, сильно попорченным, на Матюшин взгляд, романтичностью и занудством. Любимыми выражениями Робика были классические: «Авось пронесет!», «Кто виноват?» и, как следствие, «Что делать?». Он уже твердо определился в профессии, мечтал стать хирургом, поэтому Матюша с некоторых пор стал величать его доктором Ватсоном.

Элька смотрелась между ними как смуглое деревце, разделяющее свет и тень. Маленькая, подвижная (дядя Костя называл тетю Раису и трех девочек Рабиных «четыре черненьких чернявеньких чертенка»), к десятому классу Элька необычайно похорошела. Худые крылышки лопаток и торчащие вперед коленки втянулись в ее приглаженное тело, округлившееся в определенных местах. К подиуму она, может быть, не подошла бы из-за некондиционного роста, но в рекламу бикини точно взяли б на «бис». Тетя Раиса бормотала вслед старшей дочери какие-то защитные заклинания. Элька злилась. Ее дико раздражало собственное преображение из предполагаемой травести в этакую Мату Хари. Буйноволосая, она стриглась под короткое каре, носила глухие темные свитера, но парни все равно присвистывали, оглядываясь, и Робик вскипал жгучей ревностью. Матюша относился к Элькиным метаморфозам спокойно, ему нравились девчонки высокие, хрупкого сложения, с прямыми плечами.

Робик как-то заявил, что Элькины глаза красивейшие в мире. Матюша промолчал. Да, красивые, да, ресницы длинные и все такое. Но не солнечно-карие с зелеными искрами…