Весь Роберт Маккаммон в одном томе

Глава 1

Младенец лягнулся.

— Ой! — сказала Лаура Клейборн и коснулась своего вздувшегося живота. — Вот он опять!

— Вот увидишь, он будет футболистом. — Кэрол Мэйзер на другом конце стола взяла свой бокал «шардоннэ». — Ну, в общем, Мэтт и говорит Софии, что это не работа, а халтура, и София как психанет! Ты ж знаешь ее характер. Лапонька, я тебе клянусь, слышно было, как стёкла трясутся. Просто Страшный Суд! Мэтт смылся к себе в кабинет, как побитая собака. Знаешь, Лаура, кто-то же должен дать отпор этой бабе! Она себе забрала всю власть, а идеи у нее абсолютно — извини за выражение, — но абсолютно все трахнутые.

Она отпила глоточек вина, в ее темно-карих глазах светилось удовольствие от хорошо рассказанной сплетни. Ее волосы представляли собой взрыв черных колечек, а красные ногти казались достаточно длинными, чтобы пронзить до самого сердца.

— Ты единственная, кого она вообще слушает, и пока тебя нет, все там разваливается на куски. Лаура, я клянусь, она абсолютно сошла с рельсов. Господи, помоги нам до твоего возвращения на работу.

— Я туда совсем не рвусь. — Лаура потянулась за своим питьем: «перье» с добавкой лимонного сока. — Кажется, вы все там посходили с ума.

Она почувствовала, как младенец опять лягнулся. Точно футболист. Ребёнок должен родиться через две недели, чуть больше или чуть меньше. Приблизительно первого февраля, как сказал доктор Боннерт. В первый же месяц беременности, которая началась в начале жаркого лета, Лаура отказалась от привычного стаканчика вина. После борьбы, намного более тяжелой, она отвергла также привычку выкуривать пачку сигарет в день. В ноябре ей исполнилось тридцать шесть лет, и это будет ее первый ребёнок. Определенно мальчик. Эхограмма точно показала пенис. По временам она обалдевала от счастья, по временам чувствовала смутный ужас перед неизвестным, нависающим над ее плечом, клюющим ее мозг, как ворон. Дом заполнялся детскими книгами, гостевая спальня — некогда известная как кабинет Дуга — была выкрашена в бледно-голубой цвет, и его рабочий стол и компьютер уступили место колыбельке, которая принадлежала еще ее бабушке.

Это было странное время. Лаура последние четыре года все время слышала тиканье своих биологических часов и всюду, куда она ни взглядывала, ей казалось, что она видит женщин с прогулочными колясками. Они казались ей членами другого общества. Она была счастлива и возбуждена, и порой ей самой казалось, что она сияет. Иногда она гадала, сможет ли когда-нибудь опять играть в теннис, или что делать, если живот не спадет. Ей довелось слышать много жутких историй — большинство из них поставляла Кэрол, которая была на семь лет ее моложе, дважды замужем и не имела детей. Грейс Дили разнесло после рождения второго ребёнка, и теперь она только и делала, что сидела и с волчьим аппетитом пожирала коробки шоколадок «Годива». Линдси Хортанье не могла справиться со своими близнецами, и дети правили в доме, как потомки Аттилы и Марии-Антуанетты. У рыжеволосой дочки Мэриан Бэрроуз был такой характер, что Макинрой по сравнению с ней — баба, а два мальчика Джейн Хиллз отказывались есть что-либо, кроме венских сосисок и рыбных палочек. Так рассказывала Кэрол, которая была рада помочь унять страхи Лауры перед будущим шоком.

Они сидели в рыбном ресторане на Леннокс-сквер в Атланте. Подошел официант, и Лаура и Кэрол заказали. Кэрол заказала салат из креветок и крабов, а Лаура — большую тарелку всяких даров моря и лосося по-особому. — Я ем за двоих, — сказала она, перехватив незаметно улыбку Кэрол. Кэрол заказала еще один бокал «шар-4нэ». Ресторан — привлекательное место, отделанное в броских тонах — зелёным, фиолетовым и голубым, — был наполнен деловыми людьми. Лаура взором обвела зал, подсчитывая количество деловых галстуков. На женщинах были тёмные костюмы с подбитыми плечиками, волосы покрыты шлемами лака, повсюду вспыхивали бриллианты и веяло ароматами «Шанели» или «Джорджио». Определенно люди из «БМВ» и «мерседесов», и официанты торопились от столика к столику, удовлетворяя страсти новых денег и платиновых кредитных карточек «Америкэн экспресс». Лаура знала, какими делами занимаются эти люди: недвижимость, банки, брокерство, реклама, общественные отношения — горячие профессии для Нового Юга. Большинство из них жили в кредит, и роскошные автомобили, которые они водили, были взяты напрокат, но внешность значила все.

Пока Кэрол говорила о разных бедствиях, о которых пишут газеты, Лауре внезапно привиделось нечто странное. Она увидела себя, входящую в двери этого рыбного ресторана, в этот разреженный воздух. Только она была не такой, как теперь. Она больше не была хорошо ухоженной и хорошо одетой, с французским маникюром на ногтях и каштановыми волосами, перехваченными антикварным золотым обручем, из-под которого они мягко стекали ей на плечи. Она была такая, как в восемнадцать лет. Ее светло-голубые глаза, ясные и вызывающие, смотрели из-за старушечьих очков. Она была одета в истрепанные джинсы и куртку, похожую на выцветший американский флаг. На ее ногах были сандалии, вырезанные из автомобильной шины, — такие, какие носят вьетнамцы в программах новостей. Косметики на лице не было, длинные волосы спутались и тосковали по расческе, на суровом лице застыл гнев. Кофта была утыкана значками с призывами к миру и с лозунгами типа «ОСТАНОВИТЕ ВОЙНУ!», «ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ АМЕРИКА» и «ВЛАСТЬ НАРОДУ!». Все разговоры о процентных ставках, о контрактах и о рекламных кампаниях резко оборвались, когда хиппи, которая некогда была Лаурой Клейборн — тогда Лаурой Бел, — вызывающе прошагала в центр ресторана, шаркая сандалиями по застеленному коврами полу. Почти всем здесь было за тридцать или даже чуть-чуть за сорок. Все помнили марши протеста, бдения со свечами и сожжения повесток из призывных пунктов. Некоторые из них, может быть, были вместе с ней тогда в первых рядах, но теперь они фыркали и язвительно усмехались, кое-кто нервно рассмеялся.

— Что произошло? — спросила она их, когда вилки выскользнули в тарелки с дарами моря и руки замерли на полпути с бокалами белого вина. — Что за чертовщина с нами приключилась?

Хиппи не могла ответить, но Лаура Клейборн знала. «Мы стали старше», — подумала она. — «Мы выросли и заняли наши места в общественном механизме. И механизм дал нам играть в дорогие игрушки, и Рэмбо с Рейганом сказали: Не волнуйся! Будь счастлив! Мы переехали в большие дома, купили страховки, составили завещания. А теперь мы гадаем — глубоко, в самой сокровенной тайне сердец, — имели ли смысл все наши протесты и бунты. Мы думаем, что, может быть, во Вьетнаме мы победили, что единственное равенство среди людей — равенство перед кошельком, что некоторые книги и музыку следует подвергать цензуре, и думаем, не мы ли первыми позовем полицию, если новое поколение протестующих выйдет на улицу. Молодость рвалась и горела; а зрелость размышляет у догорающих очагов».

— …хотел коротко постричься и оставить только крысиный хвост… — Кэрол прокашлялась. — Лаура, вернись на землю! Очнись, Лаура!

Она моргнула. Хиппи исчезла. Рыбный ресторан снова стал тихой заводью.

— Ох, извини. О чем ты говорила?

— Макс, младший сын Ники Сатклифф. Восемь лет, и он хочет коротко постричь волосы, чтобы сзади был крысиный хвостик. И ему нравится вся эта музыкальная чушь в стиле рэп. Ники не позволяет ему это слушать. Ты представить себе не можешь, какие же грязные слова в наши дни звучат с пластинок!. А тебе стоит об этом подумать, Лаура. Что ты будешь делать, если твой малыш захочет так постричься или шляться с бритой головой, распевая непристойные песни?

— Я думаю, — ответила она, — что об этом я буду думать позже.

Им подали салат и дары моря. Лаура слушала, как Кэрол рассказывает, что напечатано о политике в журнале «Конститьюшн» Атланты в отделе светской хроники. Лаура была ведущим репортером, специалистом по новостям светской хроники, составляла книжные обозрения и иногда писала путевые очерки. Атланта, без сомнения, была городом светской хроники. Юношеская лига, Гильдия искусств, Общество Оперы, Большой Совет музеев Атланты — все это и многое другое требовало внимания Лауры, как и вечера дебютанток, пожертвования от богатых патронов различным фондам искусства и музыки, свадьбы между представителями старых южных семей. Хорошо, что она вернется к работе в марте, потому что тогда сезон свадеб только начнется, а до пика дойдет в середине июня. Иногда странно было думать, как быстро после двадцати одного года ей стало тридцать шесть. Она окончила отделение журналистики в университете Джорджии, два года работала репортером в небольшой газете дома в Мэконе, затем переехала в Атланту. Классное время, думалось ей тогда. Больше года она пробивалась в штат «Конститьюшн», продавая для заработка кухонные принадлежности в универсальном магазине «Зирс».

Она всегда лелеяла надежду стать репортером в «Конститьюшн». Крутым репортером, с железными зубами и орлиными глазами. Она собиралась писать статьи, срывающие маски с расовой несправедливости, громить владельцев трущоб и обнажать греховность торговцев оружием. После трех лет нудного писания заголовков и редактирования статей других репортеров она получила свой шанс: ей предложили место репортера по столице. Ее первым поручением было описать перестрелку в жилом комплексе возле стадиона Брейвз.

Только вот о ребенке ей ничего не сказали. Ничего.

Когда все было позади, она знала, что не сможет сделать такого еще раз. Может быть, она струсила. Может быть, она обманывала себя, думая, что сумеет справиться с этим как мужчина. Но мужчина не сломался бы и не заплакал. Мужчину не стошнило бы прямо перед полицейскими офицерами. Она припомнила визг электрогитары, как она грохотала над автостоянкой. Была жаркая, влажная июльская ночь. Кошмарная ночь, она до сих пор видела ее в своих самых худших снах.

Тогда ее поставили на светскую хронику. Ее первым заданием было описание бала звезд.

Она взялась за эту работу.

Лаура знала других репортеров, мужчин и женщин, которые хорошо делали свою работу. Они обрушивались на подавленных горем родственников жертв авиакатастроф, тыкали микрофоном им в лица. Они посещали морги, чтобы подсчитать отверстия от пуль в телах, или стояли в мрачных лесах, пока полиция собирала по кускам жертвы убийств. Она видела, как они стареют и опускаются, пытаясь понять смысл в этом ужасе бойни, и она решила держаться светской хроники.

Это было безопасное место. И когда она стала старше, то поняла, что безопасные места трудно найти, и если еще и деньги хорошие платят, чего еще человеку желать?

На ней был тёмно-синий костюм, вполне соответствующий пег стилю тем, что были на деловых женщинах в ресторане, хотя фасон учитывал ее беременность. На стоянке ее ждал серый «БМВ». Ее муж, с которым она жила уже восемь лет, работал биржевым брокером в «Мерилл Линч» в деловой части Атланты, и на двоих они зарабатывали свыше ста тысяч долларов в год. Она пользовалась косметикой «Эсти Лаудер» и покупала все принадлежности в стильных бутиках Бакхеда. У нее были своя маникюрша и педикюрша, своя сауна и массажист. Она ходила на балеты, в оперу, в художественные галереи, на открытия выставок, и почти всегда одна.

Потому что Дуга отбирала его работа. И в «мерседесе» у него был радиотелефон, и когда он находился дома, то постоянно звонил или отвечал на звонки. Все это было, конечно, камуфляжем. Они оба знали, что дело не только в работе. Они заботились друг о друге, как два старых друга, которые вместе борются с превратностями судьбы, но любовью это никак было не назвать.

— Так как поживает Дуг? — спросила Кэрол. Ей давно уже была известна правда. Трудно скрыть правду от кого-нибудь такого востроглазого, как Кэрол. В конце концов они оба знали много других пар, для которых совместная жизнь была формой финансового партнерства.

— Чудесно. Много работает. Я его почти не вижу, кроме как по воскресеньям утром. По воскресеньям днём он начал играть в гольф.

— Ведь появление ребёнка изменит это, как по-твоему?

— Я не знаю. Может быть. — Она пожала плечами. — Он так взволнован из-за ребёнка, но… Кажется, он еще и напуган.

— Напуган? Чем?

— Переменами, по-моему. Кто-то новый появится в нашей жизни. Это так странно, Кэрол. — Она положила руку на живот, где жило ее будущее. — Знать, что внутри меня есть человеческое существо, которое, будь на то Господня воля, будет жить на Земле еще долго после нас с Дугом. И нам надо будет научить это существо, как думать и как жить. Такой ответственности пугаешься. Это как… Словно мы до сих пор всего лишь играли во взрослых. Ты понимаешь?

— Еще как понимаю. Вот почему я никогда не хотела детей. Это чертовская работа — растить детей. Одна лишь ошибка — и бабах! Ты получаешь либо слабака, либо тирана. О Господи, не понимаю, как это люди в наши дни заводят детей. — Она сделала большой глоток «шардоннэ». — Я так думаю, что мать из меня никакая. Я даже щенка не могу научить проситься на улицу.

Что правда, то правда. Шпиц Кэрол не испытывал ни уважения к восточным коврам, ни страха перед свернутой в трубку газетой.

— Надеюсь, я хорошая мать, — сказала Лаура. Она почувствовала, как вот-вот сядет на какую-то внутреннюю мель. — Очень надеюсь.

— Ты будешь отличной матерью, не волнуйся. Ты именно такая.

— Тебе легко говорить. Я не уверена.

— Зато я уверена. Ты все время меня воспитываешь.

— Может быть, — согласилась Лаура, — но это потому, что тебе нужно, чтобы кто-нибудь все время давал тебе пинок в зад.

— Послушай, ты будешь просто фантастической матерью. Матерью года. Да нет, черт подери, матерью века. Ты по уши завязнешь в памперсах, и тебе это будет нравиться. И увидишь, как изменится Дуг, когда появится ребёнок.

Вот здесь и лежали настоящие скалы, о которые могла разбиться на куски лодка надежды.

— Я думала об этом, — сказала Лаура. — Я хочу, чтобы ты знала: я завела ребёнка не для того, чтобы мы с Дугом остались вместе. Вовсе не для этого. У Дуга своя жизнь, и он ею доволен. — Она посмотрела на матовый бокал «перье». — Однажды вечером я была дома, читала. Дуг уехал в Нью-Йорк по делам. На следующий день я собиралась посетить бал Роз, чтобы сделать репортаж. И вдруг мне стукнуло в голову, до чего же я одинока. Ты была в отпуске на Бермудах. Я не хотела звонить Софии, потому что она не любит слушать. Я попробовала дозвониться четырем-пяти знакомым, но никого не застала дома. Так что я сидела одна, и знаешь, что я тогда поняла?

Кэрол покачала головой.

— У меня нет ничего, — сказала Лаура, — что было бы только моим.

— Ой, брось! — фыркнула Кэрол. — У тебя есть дом ценой три сотни тысяч долларов, «БМВ» и гардероб с такими шмотками, что я бы умерла, только чтобы запустить в него лапу! Так чего еще тебе надо?

— Цели, — ответила Лаура, и кислая улыбка ее подруги исчезла.

Официант подал им обед. Вскоре в ресторан вошли три женщины, одна из них с коляской, и они уселись в нескольких столиках от Лауры и Кэрол. Лаура следила за матерью — блондинкой, по меньшей мере на десять лет моложе ее самой, свежей и юной. Она глядела на своего младенца и улыбалась. Эту улыбку можно было сравнить со вспышкой солнечного света. Лаура почувствовала, как ее собственный ребёнок зашевелился в животе — это был внезапный толчок локтя или колена, — и подумала, на кого он там похож, свернутый калачиком в распухшей розовой утробе. Его тело кормится через трубочку связывающей их плоти. Ее потрясала мысль, что в теле внутри нее существует мозг, который станет жадно впитывать знания. Что у младенца есть лёгкие, желудок, вены, которые будут нести его кровь, гениталии, глаза и барабанные перепонки. Все это и много больше было сотворено внутри нее и доверено ей. Новое человеческое существо вот-вот должно появиться на свет. Новый человек, кормящийся ее соками. Это было чудо выше всех чудес, и порой Лауре не верилось, что это на самом деле вот-вот должно произойти. Но вот — две недели до родов. Она смотрела, как молодая мать мягко поправляет белое одеяльце вокруг личика младенца. Женщина взглянула на нее. Их глаза встретились на несколько секунд, и две женщины обменялись улыбкой узнавания родовых трудов, которые уже были и которые только предстоят.

— Цель, — повторила Кэрол. — Если тебе нужна цель, то можешь помочь мне красить мою квартиру.

— Я серьёзно. У Дуга есть цель. Делать деньги для себя и своих клиентов. У него это хорошо получается. Но что у меня? Только не говори: газета. Я достигла почти всего, чего могла. Я знаю, что мне хорошо платят, и у меня уютненькое местечко. Но… — Она помедлила, пытаясь найти слова для своих чувств. — Это то, что может делать любой другой. Газета не прикроется, если меня не будет за рабочим столом. — Она отрезала кусок лососины и оставила его на тарелке. — Я хочу быть кому-то нужной, — сказала она. — Нужной так, как никто другой больше уже не может. Ты, понимаешь?

— Пожалуй, да. — Кэрол было слегка неловко от такой откровенности.

— Это не имеет ничего общего с деньгами или имуществом. Не дом, не автомобиль, не одежда — это все другое. Это — чтобы был кто-то, кому ты нужна днём и ночью. Вот то, чего я хочу. И слава Богу, это то, что я вот-вот получу.

Кэрол приступила к салату.

— Вот я тебе и говорю, — заметила она, мясо свисало с ее вилки, — что щенок обошелся бы намного дешевле. И щенки не хотят сбрить все свои волосы, кроме крысиного хвостика, болтающегося на шее. Они не любят панк-рок и хэви метал, они не пристают к девчонкам и не выбивают друг другу передние зубы на футболе. О Господи, Лаура! — Она протянула руку через столик и стиснула руку Лауры. — Поклянись, что ты не будешь называть его Бо или Буба! Я не буду крестной для ребёнка, который жует табак! Поклянись, ладно?

— Насчет имени мы уже решили, — сказала Лаура. — Дэвид. В честь моего деда.

— Дэвид. — Кэрол повторила это имя дважды. — Не Дэви и не Дэйв, верно?

— Верно, Дэвид.

— Мне это нравится. Дэвид Клейборн, президент студенческой правительственной ассоциации в университете Джорджия, тысяча девятьсот… О Господи, когда это будет-то?

— Уже не в нашем веке. Рискни предположить две тысячи десятый.

Кэрол задохнулась.

— Я буду древней старухой! — сказала она. — Усохшей и древней! Лучше сделаю фотографию, чтобы Дэвид знал потом, какой, хорошенькой я была когда-то!

Лауру рассмешило выражение веселого ужаса на лице Кэрол.

— По-моему, для этого у тебя полным-полно времени. Их беседа отклонилась от ожидаемых событий новой жизни. Кэрол, которая тоже была репортером в отделе светской хроники «Конститьюшн», развлекала Лауру свежими новостями. Затем кончился ее обеденный перерыв, и Кэрол пора было возвращаться на работу. Они попрощались перед рестораном, пока швейцары подавали их автомобили, и Лаура поехала домой. Холодная морось падала с серого зимнего неба. Она жила в десяти минутах от Леннокс-сквер — на Мур-Милл-роуд, чуть дальше Вест-Пейсез-Ферри, в белом кирпичном доме, стоявшем на небольшом участке земли с рощицей сосен на переднем плане. Дом был невелик по сравнению с соседними, но в нем явно читался ярлык высокой цены. Дуг сказал когда-то, что хочет жить поближе к городу, так что когда они нашли этот дом через друга своих друзей, то с охотой потратили на него деньги. Лаура заехала в гараж, рассчитанный на две машины, открыла зонтик и вернулась к почтовому ящику. В нем лежало полдюжины писем, свежий номер «Атлантик Мансли» и каталоги от Сакса, Барлса и Нобла. Лаура вернулась в гараж, набрала номер на кодовом замке и открыла дверь на кухню. Она сняла дождевик и просмотрела почту. Счет за электричество, счет за воду, конверт с надписью «МИССИС КЛЕЙБОРН, ВЫ ВЫИГРАЛИ ПУТЕШЕСТВИЕ В ДИСНЕЙЛЕНД С ОПЛАТОЙ ВСЕХ РАСХОДОВ!», и еще три письма, которые Лаура отложила на потом, отодвинув счета и отчаянный призыв на распродажу какого-то болота во Флориде. Она прошла в кабинет и включила автоответчик на воспроизведение. Гудок.

— Говорит Билли Хатавей из обслуживания крыши и водостоков. Отвечаю на ваш звонок. Насколько я понимаю, вас нет дома. Мой номер 555-2142, спасибо.

Гудок.

— Лаура, это Мэтт. Я просто хотел убедиться, что ты получила книги. Значит, ты сегодня ходила обедать с Кэрол? Мазохисткой стала, что ли? Уже решила назвать ребёнка моим именем? Ладно, позже потреплемся.

Гудок. Звяк, повесили трубку.

Гудок.

— Миссис Клейборн, это Мэри Гэлсинг из фонда помощи бездомным в Атланте. Я хотела поблагодарить вас за ваше любезное пожертвование, и за репортера, которого вы прислали, чтобы о нас рассказать. Мы действительно нуждаемся в любой помощи, какую только можем получить. Так что еще раз спасибо. До свидания.

И это было все. Лаура подошла к магнитофону, поставила запись фортепьянных прелюдий Шопена и расслабилась в кресле, когда послышались первые искрящиеся ноты. Она открыла первое письмо — фонд «Помоги Аппалачам» просил помочь. Второе письмо было от фонда помощи аборигенам Америки и третье — от общества Кусто. Дуг говорил, что ее просто облапошивают под прикрытием благородных целей, что она числится в национальном почтовом списке организаций, которые стараются тебе втолковать, будто мир рухнет, если ты не пошлешь им чек. Он считал, что большинство различных фондов и обществ уже богаты, и это можно определить по качеству их бумаги и конвертов. Может быть, десять процентов пожертвований и идут туда, куда предназначены, — так говорил Дуг. Остаток, по его мнению, идет на гонорары, зарплаты, аренду помещений, офисное оборудование и так далее. Так что зачем тогда продолжать посылать им деньги?

Лаура тогда ему ответила: она делает то, что считает правильным. Может быть, некоторые из фондов, которым она жертвует, и мошенники, а может быть, и нет. Потому что она не собирается жаться над деньгами, и вообще эти деньги она сама зарабатывает в газете.

Была еще одна причина ее обращения к благотворительности, и может быть, самая важная из всех. Простая и ясная. Она чувствовала себя виноватой, что имеет так много в мире, где столь многие страдают. Но самое обидное было, что ей очень нравится ее маникюр, ее паровые бани, ее чудесная одежда. Ведь она изо всех сил работала, чтобы их получить, верно? Она заслужила свое удовольствие. Во всяком случае, она никогда не пользовалась кокаином и не покупала шуб из натурального меха, а свои акции компании, которая вела слишком много дел в Южной Африке, она продала. И получила очень большую выгоду при продаже. Но, Господи, ей же тридцать шесть лет! Тридцать шесть! Разве она не заслужила всех чудесных вещей, ради которых так тяжело работала?

Заслужила, подумалось ей. Кто чего на самом деле заслужил? Бездомный заслужил, чтобы трястись от холода в аллеях? Морские котики заслужили, чтобы их глушили дубинками по головам и истребляли? Гомосексуалист заслужил СПИД, или богатые женщины — платья в пятнадцать тысяч долларов на заказ? Опасное слово — «заслужил». Это слово, которое воздвигает барьеры и заставляет не правильное казаться правильным.

Она положила письма на столик рядом с чековой книжкой.

По почте вчера пришла упаковка из четырех книг, посланных Мэттом Кантнером из «Конститьюшн». Предполагалось, что Лаура прочтет их и напишет обозрение для отдела искусства и отдыха на следующий месяц или около того. Она вчера их уже проглядела, когда сидела у камина и на улице шел дождь. Новый роман Энтони Берджесса, документальная книга о Центральной Америке, роман о Голливуде под названием «Адрес», а четвертая книга — тоже не художественная — мгновенно привлекла ее внимание. Эту книгу с закладкой и взяла сейчас Лаура.

Это была тонкая книжечка, всего сто семьдесят восемь страниц, не очень хорошо изданная. Обложка уже покоробилась, бумага была плохого качества. Хотя датой выпуска был обозначен 1989 год, книга имела слабый заплесневелый запах. Издательство называлось «Маунтинтоп пресс» и располагалось в Чаттануге, штат Теннесси. Книга была написана Марком Треггсом и называлась «Сожги эту книгу». Фотографии автора на задней стороне обложки не было, было только объявление, что скоро выйдет еще одна книга Марка Треггса о съедобных грибах и полевых цветах.

Проглядывая «Сожги эту книгу», Лаура вновь испытала то чувство, которое всплыло у нее в рыбном ресторане. Марк Треггс, как говорила краткая аннотация, был студентом в Беркли в 1964 году и жил на Хейт-Эшбери в Сан-Франциско во время эры любовных посиделок, длинных волос, свободного хождения ЛСД, хепенингов и столкновений с полицией в Пиплз-парке. Он с жаром писал о коммунах, ночлежках, окутанных дымом марихуаны, где обсуждение стихов Аллена Гинсберга и теорий маоизма перемежалось философскими размышлениями о Боге и Природе. Он говорил о сожжении призывных повесток и массовых маршах против Вьетнамской войны. Когда он описывал вонь и жжение слезоточивого газа, у Лауры даже глаза слезились и в горле скребло. Описываемое им время, когда поставившие себя вне закона коммуны бились за общее дело мира, казалось романтичным и безвозвратно ушедшим. Но Лаура, оглядываясь назад, видела, что борьбы за власть между различными фракциями бунтовщиков было не меньше, чем между протестующими и благополучным обществом. В ретроспективе эта эра была не столь романтична, сколь трагична. Лаура думала о ней, как о последнем вопле цивилизации перед наступлением Темных Веков.

Марк Треггс говорил об Эби Хоффмане, Си-Ди-Эс, Алтамонте, движении цветов, чикагской семерке, Чарльзе Мэнсоне и «Белом альбоме», «Черных Пантерах» и конце Вьетнамской войны. Чем дальше, тем путанее и беспорядочнее становился его стиль, словно у него кончался пар, и голос его дрожал, как дрожали голоса поколения любви. Где-то в середине он призывал к организации бездомных и восстанию против власти большого бизнеса и Пентагона. Символ Соединенных Штатов — больше не американский флаг, говорил он, это знак доллара на фоне поля могильных крестов. Он защищал демонстрации против компаний кредитных карт и телепроповедников. По мнению Треггса, они были помощниками в оболванивании Америки;

Лаура закрыла «Сожги эту книгу» и отложила в сторону. Кто-нибудь, быть может, купится на название, но скорее всего эта книга обречена плесневеть в запущенных книжных лавчонках, которые содержат реликтовые хиппи. Она никогда прежде не слышала о «Маунтинтоп пресс», и по виду выпушенной книги было ясно, что это мелкое местное предприятие почти с полным отсутствием опыта и денег. Вряд ли книга будет подхвачена крупными издательствами. Такие вещи явно не в моде.

Она поднесла руки к животу и почувствовала жар жизни. Каким будет мир к тому времени, когда Дэвид достигнет ее возраста? Может быть, исчезнет озоновый слой, а леса сожжет и оголит кислотный дождь. Кто знает, какими страшными будут нарковойны и поток чего выплеснут на улицы мафии вместо кокаина? Страшно рожать ребёнка в этот адский мир, и за это она тоже ощущала свою вину. Лаура закрыла глаза и прислушалась к мягкой фортепьянной музыке. Когда-то, давным-давно, ее любимой группой была «Лед Зеппелин». Но лестница в небо сломалась, и у кого было время на уйму любви? Теперь ей хотелось только гармонии и мира, нового начала, чего-то настоящего, что можно баюкать на руках. Звук гитар из усилителя слишком напоминал ей о жаркой июльской ночи в жилом доме около стадиона, когда она видела женщину, накокаинившуюся до того, что приставила пистолет к голове младенца и мозги ребёнка брызнули дымящимся красным ливнем.

Лаура плыла среди фортепьянных аккордов, сложив руки на животе. Дождь снаружи усилился. Водостоки, которые нужно починить, скоро зальет. Но в доме тепло и спокойно, система безопасности включена, и на мгновение мир Лауры стал убежищем. Телефон доктора Боннерта прямо под рукой. Когда придет время, она будет рожать в больнице Сент-Джеймс, приблизительно в двух милях от ее дома.

«Мой ребёнок в пути», — подумала она.

«Мой ребёнок».

«Мой».

Лаура отдыхала под наполняющую дом серебряную музыку другого века, и под дождь, начавший барабанить по крыше. А в универмаге «К-март» возле Шести Флагов продавец отдела спортивных товаров как раз продавал винтовку мальчишеского размера, называемую «Литтл Буккару», покупателю в запачканном рабочем комбинезоне и потрепанной шапочке «Редмен».

— Вот эта мне нравится, — сказал человек в шапочке. — Думаю, что и Кори тоже понравится. Это мой парнишка. В субботу у него день рождения.

— Жаль, у меня в детстве не было такой винтовки на белок, — сказал продавец и достал винтовку, две коробки с патронами и небольшой телескопический прицел, готовый к установке. — Ничего нет лучше, чем побродить по лесам и чуть-чуть пострелять.

— Что правда, то правда. А у нас там всюду леса. И белок в них, скажу я вам, полным-полно. — Отец Кори, которого звали Льюис Петерсон, начал выписывать чек. У него были загрубелые руки плотника. — Ну, я так думаю, десятилетний паренек справится с винтовкой такого размера, как по-вашему?

— Конечно, сэр. Винтовка просто прелесть. Продавец переписал данные и спрятал заполненный бланк в металлическом ящике за стойкой. Уложенная в футляр и завернутая винтовка перешла через стойку к Льюису Петерсону. Клерк сказал:

— Возьмите, сэр. Надеюсь, что у вашего мальчика будет счастливый день рождения.

Петерсон взял сверток под мышку, держа на виду чек, чтобы охранник при входе его увидел, и вышел из универмага в туманный полуденный дождь. Он знал, что Кори в субботу будет прыгать от радости. Мальчик уже давно хотел ружье, и эта винтовочка — как раз для него. Оружие для начинающего.

Он залез в свой фургончик-пикап, положил ружье на пассажирское сиденье, завел мотор, включил дворники и поехал домой, гордый и довольный: рядом с ним лежал подарок сыну ко дню рождения.

Глава 2

Крупная женщина в униформе «Бургер-Кинг» толкала тележку между рядами супермаркета «Пигли-Вигли». Дело происходило в торговом центре Мейблтона, приблизительно в четверти мили от ее квартиры. На блузке женщины был жёлтый значок с улыбающимся лицом. Ее волосы, блестящие от дыма и жира грилей, свободно свисали по плечам. Лицо у нее было уравновешенно-мягкое, бесстрастное. Она набрала банки супа, консервированной говядины и овощей. В секции замороженной еды взяла несколько обедов и несколько плиток шоколада «Соблюдай вес». Она шла методично и осторожно, как бы движимая напряженной внутренней пружиной. Ей пришлось на секунду остановиться и вдохнуть морозный воздух там, где лежало мясо, потому что ей показалось, что воздух супермаркета слишком густ для ее легких. Она ощутила кровавый запах свежей убоины.

Затем Мэри Террор пошла дальше — осторожная покупательница, которая смотрит на цены и на состав продуктов. Вся эта еда бывает полна ядов. Она избегала ящичков с поцарапанными сторонами или помятых консервных банок. Она замедлила движение, чтобы оглянуться через плечо и посмотреть, не идут ли за ней. Эти свиньи из ФБР могут носить маски из человеческой кожи, они их то натягивают, то срывают, и могут выдавать себя за молодых и старых, толстых и костлявых, высоких и низких. Они таятся везде, как тараканы в грязном доме.

Но вряд ли сегодня за ней следят. Иногда у нее покалывало в затылке и мурашки пробегали по рукам, и это бывало, когда она знала, что легавые рядом. Сегодня, однако, здесь были только домохозяйки, да парочка фермерского типа, закупающая бакалею. Она осмотрела их ботинки. У свиней ботинки всегда начищены. Ее система тревоги безмолвствовала. И все равно никогда не знаешь, что может случиться. Поэтому у нее в сумочке лежал компактный пистолет весом в двадцать восемь унций, заряженный четырьмя патронами от «магнума» калибра 357. Она остановилась у винного отдела и взяла бутылку дешевой «сангрии». Затем надо было выбрать пакет крендельков и коробочку печенья «Риц». Следующая остановка будет через пролет, где стоят упаковки с детским питанием.

Мэри толкнула тележку за угол, и перед ней оказалась мать с ребёнком. Женщина — скорее девушка, может быть, семнадцати или восемнадцати лет — посадила ребёнка в корзиночку своей тележки. Она была; рыжеволосой и веснушчатой, и у младенца тоже был хохолок бледно-рыжих волос. Ребёнок, одетый в лимонно-зелёный костюмчик, сосал соску и смотрел на небо большими голубыми глазами, дрыгая руками и ногами. Мать в розовом свитере и голубых джинсах выбирала детское питание с полочки продуктов фирмы «Герберт». Мэри тоже предпочитала эту фирму.

Мэри подогнала тележку поближе, и молодая мать сказала: «Простите» и подала тележку назад на несколько футов. Мэри притворилась, что выбирает какую-то еду, но на самом деле наблюдала за рыжеволосым младенцем. Девушка перехватила ее взгляд, и Мэри сразу же ей улыбнулась.

— До чего же чудесное дитя, — сказала она. Она протянула к тележке руку, и младенец ухватил ее за указательный палец.

— Спасибо. — Девушка вернула улыбку, но неуверенно.

— Дети — это ведь радость, верно? — спросила Мэри. Она уже осмотрела обувь девушки — изношенные кроссовки. Пальцы ребёнка сжимали и разжимали палец Мэри.

— Да, пожалуй, оно так и есть. Конечно, когда у тебя есть ребёнок;., ну, понимаете.

— Что именно? — Мэри подняла брови.

— Ну, это… Ребёнок отнимает чертовски много времени. Это ребёнок с ребёнком, подумала Мэри. Ей видны были тёмные впадины под глазами молодой матери.

«Ты не заслуживаешь иметь ребёнка, — подумала она. — Ты не выполняешь своего долга». Но ее лицо сохраняло улыбку.

— А как его зовут?

— Ее. Это она. Аманда. — Девушка взяла несколько баночек смешанного питания и положила их в тележку, а Мэри освободила палец от хватки девочки. — Приятно было с вами поговорить.

— Мой ребёнок любит грушевое пюре, — сказала Мэри и взяла две баночки с полки. Она почувствовала, как у нее болезненно ноют мускулы щеки. — У меня чудесный здоровый мальчик!

Девушка уже уходила, толкая перед собой тележку. Мэри слышала тихое влажное причмокивание ребёнка, сосущего пустышку, а затем тележка достигла конца ряда, и девушка повернула направо. Мэри ощутила позыв двинуться вслед за ней, схватить за плечи и заставить ее слушать, сказать ей, что мир темен и полон зла, и что он пережевывает своими зубами маленьких рыжеволосых девчушек. Сказать ей, что агенты Молоха Америки таятся за каждым углом и что они высосут из нее душу через глазницы. Сказать ей, что она может пройти через прекраснейший сад и услышать вопль бабочки.

«Осторожно, — подумала Мэри. — Будь осторожной». У нее были секреты, которыми не следовало делиться. Никто в «Бургер-Кинг» не знает о ее ребенке, и это к лучшему. Она взяла себя под контроль, как будто резко захлопнула крышку. Выбрала еще несколько баночек разного вкуса, положила их в тележку и двинулась дальше. Ее указательный палец все еще ощущал тепло прикосновения девочки.

Она помедлила у стойки с журналами. Вышел новый выпуск «Роллинг Стоун». На обложке была фотография оркестра молодых женщин. «Бэнглз». Их музыки она не знала. «Роллинг Стоун» — уже не тот журнал, каким был прежде, когда она открывала его посередине и читала статьи Хантера Томпсона и рассматривала рисунки этого причудливого и с вывертом Стедмэна, который всегда изображал людей, изрыгающих гнев. Она чувствовала родство с этими рисунками ярости и желчи. Теперь «Роллинг Стоун» был полон глянцевой рекламы, и в своей политике просто сосал буржуазный член. Она видела Эрика Клэптона, участвующего в этих пивных рекламах. Будь у нее бутылка такого пива, она бы ее разбила и розочкой из горлышка перерезала ему глотку.

Но все равно она положила «Роллинг Стоун» в свою тележку. Хоть что-то будет почитать. Пусть она не знает новой музыки, но вдруг. Привыкла поглощать «Роллинг Стоун» от корки до корки, когда тот был знаменем и герои были еще живы. Все они сгорели молодыми, и вот почему их называют звездами. Все умерли и остались молоды, а она все еще жива и стареет. Порой она чувствовала себя обманутой. Будто бы опоздала на поезд, который больше не придет, а она все блуждает по станции с непроштемпелеванным билетом.

Пройти контроль. Новая кассирша. С угрями на щеках. Вытащить чековую книжку, чеки на имя Джинджер Коулз. Осторожно, держи пистолет на дне сумочки. Выписывай сумму. Черт подери, покупка всей этой жратвы просто опустошает счет в банке! Подпишись. Джинджер Коулз.

— Вот, пожалуйста, — сказала она девушке, подавая чек и водительские права с улыбающейся фотографией, на которой волосы зачесаны назад и подстрижены чуть покороче, чем сейчас; на лице с резкими чертами выделяются узкий прямой нос и высокий лоб. В зависимости от света и одежды цвет ее глаз менялся от бледно-зеленых до морозно-серых. Она смотрела, как кассирша записывает номер ее водительских прав на обороте чека.

— Место работы? — спросила девушка, и Мэри ответила:

— Объединенный почтовый… — Она остановилась. Вихрь обличий, в которых она жила, закружился в ее мозгу, живя собственной жизнью. Нет, нет, не почтовые услуги. Она работала там под другим именем с восемьдесят четвертого по восемьдесят шестой, на портовом складе в Тампе.

— Ox, извините, — сказала она в ответ на недоуменный взгляд кассирши. — Это мое старое место работы. Я помощник дневного управляющего в «Бургер-Кинг».

— О, вот как? — В глазах девушки вспыхнул некоторый интерес. — В котором?

Холодная пика пронзила сердце Мэри. Она почувствовала, как ее улыбка дрогнула.

— В Норкроссе, — сказала она. Это было ложью. Она работала в том «Бургер-Кинге», что на Блессингем-роуд, примерно в шести милях отсюда.

— Я только что получила эту работу, — сказала кассирша, — но здесь ничего не платят. Вы ведь нанимаете на работу?

— Нет. — Мэри подумала, что угри можно и нарисовать. А девушка, может, не так молода и не так глупа, как кажется. — Этим занимается управляющий. — Ее рука скользнула в сумочку, и кончиками пальцев она ощутила холодный металл пистолета.

— Не люблю застревать на месте. Люблю перемены. Вам там лишние руки не нужны?

— Нет. У нас хватает работников. Девушка пожала плечами.

— Что ж, может, я просто загляну и заполню анкету. Вам там выдают бесплатные бургеры?

Мэри ощутила, как кто-то подошел к ней сзади. Она услышала тихий звук — ей показалось, что это шорох пистолета, скользящего по маслянистой кожаной кобуре, и у нее перехватило дыхание.

Она всем телом обернулась, одной рукой крепко сжимая пистолет в сумочке. Она уже была готова его выхватить, когда рыжеволосая молодая мама остановила тележку с ребёнком. Ребёнок продолжал все так же важно чавкать, сося пустышку. Глаза его оживленно бегали.

— Эй, леди! — окликнула ее кассирша. — Вам что, нехорошо?

Улыбка исчезла с лица Мэри Террор. На короткое время молодая мать поймала проблеск чего-то, что заставило ее подать тележку назад и инстинктивно поднести руку к груди девочки защищающим жестом. Что это было — она не поняла, потому что образ мелькнул и пропал, но осталось воспоминание о плотно стиснутых зубах крупной женщины и о паре глаз-щелочек, зеленых, как у кошки. Эти несколько длинных секунд женщина, казалось, возвышалась над ней, и от кожи этой женщины повеяло холодом, будто зима дохнула.

И все кончилось, быстро, как щелчок пальцев. Стиснутые зубы и глаза-щелочки исчезли, выражение Мэри Террор опять стало безразличным и мягким.

— Леди? — снова окликнула кассирша.

— Такая милая малышка, — сказала Мэри молодой матери, которая так и не поняла, что пережила чувство страха. Взгляд Мэри быстро обшарил пространство вокруг касс. Надо выбраться отсюда, и быстро.

— Ничего, все в порядке, — сказала она кассирше. — Все готово?

— Да. Одну секунду, я уложу это в пакеты. — Пока покупки укладывали в два больших пакета, Мэри лихорадочно соображала. Сейчас опасный момент. Если они действительно охотятся за ней и собираются ее взять, это скорее всего случится, когда пакеты с покупками окажутся у нее под мышками. Она убрала права и нацепила сумочку через плечо, оставив ее незастегнутой, чтобы можно было быстро выхватить пистолет.

— Меня зовут Тони, — сказала кассирша. — Может, загляну к вам и заполню анкету.

Мэри подумала, что, если эта девица попадется ей еще раз, ее надо будет убить. Теперь она будет ходить в «Фуд-Джайант» через дорогу. Она подхватила пакеты и направилась к выходу. Через стоянку под проливным дождем шел человек в маскировочной куртке такого типа, что носят охотники на оленей. Приближаясь к автомобилю, Мэри осторожно за ним наблюдала. Незнакомец даже не взглянул на нее. Она поставила покупки на пол с пассажирской стороны, рядом с пакетом из магазина игрушек «Арт и Ларри». Под приборным щитком на металлических зажимах был прикрепленный обрез. Она села за руль, закрыла обе двери, завела мотор и поехала к своему дому окружным путем. Все это время ее руки крепко стискивали руль, глаза непрерывно рыскали от шоссе к зеркалу заднего вида, и она шипела сквозь стиснутые зубы: «Достали, суки! Ну, достали!» Налицо появился легкий отблеск пота. Она тяжело дышала. «Держись. Воспринимай все спокойно, воспринимай все спокойно. Никто тебя не знает. Никто. Никто. Никто тебя не знает». Она повторяла это, как мантру, всю дорогу к жилому зданию красного кирпича, где с одной стороны находился трейлерный парк, а с другой — ремонтная мастерская, где чинили моторы грузовиков.

Когда Мэри поставила автомобиль на стоянку, она увидела поросшую серой щетиной рожу, пялящуюся из окна соседней квартиры. Шеклету было уже под семьдесят, и он редко выходил наружу, разве что для того, чтобы собрать алюминиевые банки с шоссе. И по ночам он много кашлял. Однажды она проверила мусор, который он выкинул вечером в мусорный бак, и обнаружила там пустую бутылку «Бурбона Джаведант», подносики от свежезамороженных обедов, журнал «Кавалер» с несколькими вырезанными рекламами и кусочки письма, которые она сложила вместе под светом лампы. Это было Письмо от женщины по имени Пола, и Мэри кое-что из него запомнила: «Я действительно очень хотела бы навестить тебя. Ты не против? Билл говорит, что он совсем не возражает. Мы тут все обсуждаем и не можем понять, почему ты не приедешь и с нами не поживешь. Стыдно ведь жить так, как ты, когда накопил столько денег на торговле. Только не делай вид, что их нет. Я знаю, мама мне говорила, так что не надо. А Кэвин каждый божий день спрашивает про дедушку».

Ставя машину на ручной тормоз, Мэри увидела, как Шеклет отпрянул от окна в глубь комнаты. Он всегда следил, как она приезжает и уезжает. Точно так же он следил за негритянкой с верхнего этажа и за парочкой молодых провинциалов, которые жили с другой стороны от квартиры Мэри. Она бы начала гадать, откуда у него такие начищенные ботинки, если бы он не жил в этом доме задолго до того, как туда въехала Мэри. И все равно ей не нравилось, когда за ней следят, когда вынюхивают и обсуждают. Когда она решит, что время переезжать, то разберется с дедушкой Шеклетом. Может быть.

Мэри взяла оба пакета с покупками и внесла их в квартиру. Там все еще пахло горелой пластмассой. Передняя комната с сосновыми панелями была опрятной и в полном порядке, она никогда ею не пользовалась. Лампа «лава» отбрасывала голубой свет, вещество в ней медленно сгущалось и распадалось на части, и это наводило на мысль о сперматозоидах, ищущих яйцеклетку. Мэри положила пакеты на кухонный стол и смахнула мертвого таракана с исцарапанной пластмассы. Затем вернулась, чтобы достать своего нового ребёнка.

Еще не дойдя до порога квартиры, она услышала, как открывается дверь с пассажирской стороны пикапа. Петли двери издавали высокий отчетливый скрип. Ее сердце яростно подпрыгнуло, она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

«Шеклет! Он шарит в пикапе! Мой ребёнок!» — подумала она и вышла из дверей тяжелым шагом.

Кто-то засунулся в пассажирскую дверь машины. Мэри схватила дверь и хлопнула ею по нарушителю. Раздался болезненный вой.

— Ой! Господи Иисусе!

Человек отскочил от автомобиля. Глаза его были затуманены болью, а рука прижата к боку.

— Ты что, мне рёбра хочешь на фиг переломать? Это был не Шеклет, хотя Шеклет точно следил за действием из своего окна. Это был Горди Пауэре, двадцати пяти лет от роду, со светло-каштановыми волосами, свисавшими по плечам. Он был худ, как щепка. На впалых изможденных щеках и подбородке торчала щетина. Одет он был в выцветшие джинсы и фланелевую рубашку под черной кожаной курткой с металлическими заклепками.

— Ну и ну! — сказал он. — Я из-за тебя чуть не обоссался! — Это тебе для предупреждения! — сказала она. — Что ты пытаешься украсть?

— Ни хрена! Я просто подъехал и увидел, как ты вынимаешь свои покупки! Хотел вытащить для тебя следующий пакет! — Он отошел от автомобиля с тонкогубой ухмылкой. — Вот что я получаю за то, что был добрым самаритянином, да?

Мэри посмотрела налево и увидела спортивную «мазду» Горди, припаркованную за пару мест от нее. Она сказала:

— Спасибо, но я сама возьму.

Она взяла пакет с пола, и Горди увидел штамп магазина игрушек.

— Что это ты делаешь? — спросил Горди. — В игрушки играешь?

Мэри хлопнула дверью и прошла в квартиру. Горди последовал за ней, как она и знала заранее. В конце концов он же к ней приехал. Вчера она прибралась до того, как Роби так плохо себя повёл.

— Ну и странный здесь запах, — сказал Горди, когда закрыл дверь и повернул замок. — Ты что-то спалила?

— Ага. Свой обед.

Мэри унесла пакет в комнату и засунула в шкаф. Затем, вопреки своей привычке, включила телевизор и настроила его на канал новостей кабельного телевидения. Вела их Лин Рассел. Мэри нравилась Лин Рассел: выглядит как настоящая женщина. На экране появились легавские автомобили со своими глупыми мигалками, и чья-то говорящая голова сообщила, что кого-то убили. На простыне, покрывавшей носилки, проступила кровь и очертания тела. Образы были гипнотизирующими — жестокий пульс жизни. Порой Мэри часами смотрела Си-эн-эн, не в силах и не желая делать ничего, только лежать в кровати, как паразит, питающийся муками других человеческих существ. Когда она улетала на ЛСД, эти сцены становились трехмерными и вторгались в ее комнату, и это были по-настоящему классные приходы.

Она услышала шорох пакета. Затем его голос:

— Эй, Джинджер! Зачем это ты набрала всего этого детского питания?

Ответ пришёл к ней по дороге в кухню:

— Тут одна кошка бродит, я ее подкармливаю.

— Кошкой Любит детское питание? Черт побери, ненавижу кошек. У меня от них мурашки. — Карие глаза-бусинки Горди все время двигались, вторгаясь в ее жизнь. Они увидели корочку обгорелой пластмассы на одной из горелок плиты, отметили этот факт и двинулись дальше. — У тебя тут тараканы, — заметил он. Пока Мэри убирала свои покупки, он прошелся по кухне и остановился перед вырезанной из журнала и вставленной в рамку фотографией улыбающегося младенца. — Ты немножко того к младенцам, верно?

— Да, — сказала Мэри.

— Как же вышло, что у тебя нет своего? «Храни тайну, — подумала Мэри. — Горди — это мышка, щиплющая крошки между клыками тигра».

— Вот так. Просто не завела.

— Ты знаешь, это странно, да? Ведем с тобой дела уже… сколько? Пять, то ли шесть месяцев, и я ничего о тебе не знаю. — Он вынул из кармана своей рубашки зубочистку и стал ковырять ею в мелких желтых зубах. — Даже не знаю, откуда ты.

— Из ада, — сказала Мэри.

— Ух ты! — В притворном страхе он вскинул руки вверх. — Не пугай меня, сестра. Нет, я серьёзно. Откуда ты?

— В смысле где я родилась?

— Да. Ты ведь не из этих мест, потому что у тебя нет акцента Джорджии.

Она решила рассказать ему. Может быть, потому, что уже очень давно этого не произносила.

— Ричмонд, Вирджиния.

— А как ты сюда попала? Почему ты не в Вирджинии? Пока Мэри запихивала свежезамороженные обеды в морозилку, ее мозг сплетал ткань выдумки.

— Развелась несколько лет назад. Мой муж поймал меня с пижончиком помоложе. А он был ревнивый, зверюга. Сказал, что изрежет меня и оставит истекать кровью в лесах, где меня никто не найдет. Сказал, что если он сам этого не сделает, то у него есть друзья, которые это сделают. Вот я и смылась. И никогда даже не оглядывалась назад. С тех пор все еду. Я много где побывала, но дома себе пока не нашла.

— Изрежет тебя? — Губы Горди вокруг зубочистки сложились в ухмылку. — Не могу поверить. Мэри уставилась на него.

— Я в том смысле, что ты ж очень мощная женщина. Это ж какой должен быть мужик, чтобы тебя одолеть?

Она убрала баночки с детским питанием в стенной шкаф. Горди издал над своей зубочисткой чмокающий звук, совсем как та девочка с пустышкой.

— Еще что-нибудь хочешь знать?

Она закрыла дверцы шкафа и повернулась лицом к нему.

— Да. Например, сколько тебе лет?

— Слишком много лишнего для идиотского трепа. Ты принёс заказ?

— Он прямо у моего сердца. — Горди залез во внутренний карман своей куртки и вытащил целлофановый пакетик, в котором лежал небольшой квадратик вощеной бумаги. — Подумал, может, тебе понравится оформленьице.

Он протянул пакетик Мэри, и она разглядела пять небольших желтых улыбающихся лиц, таких же, как на ее значке, и расставленных на равном расстоянии по квадратику.

— Мой друг — настоящий художник, — сказал Горди. — Он может сделать почти любое оформление. Тут на днях клиент захотел маленькие самолетики. А еще один хмырь попросил американский флаг. За исполнение в цвете — дополнительная цена. В общем, моему другу его работа нравится.

— Твой друг хорошо работает.

Она подняла бумажку против света. Улыбающиеся лица были сделаны желтой пищевой краской с лимонным ароматом, а крохотные черные точки глаз были дешевой, но мощной кислотой, вырабатываемой в лаборатории возле Атланты. Она вытащила из сумочки бумажник и «магнум» тоже из нее убрала. Пистолет она положила на кухонную стойку и отсчитала пятьдесят долларов за свое приобретение.

— До чего славная штучка, — сказал Горди. Его пальцы ощупывали пистолет. — Спорить могу, что им ты тоже отлично владеешь. — Он принял деньги и положил их в джинсы.

Этот «магнум» Мэри приобрела у него в сентябре, через два месяца после того, как бармен из забегаловки «Перпл Пипл Итер» вывел ее на Горди. Пистолет тридцать восьмого калибра, лежавший в выдвижном ящичке, и обрез были приобретены за последние годы по другим каналам. Мэри всегда и везде старалась найти тех, кто мог удовлетворить две ее страсти: ЛСД и оружие. У нее всегда была любовь к оружию. Ее завораживали тяжелый холодок и запах этих игрушек, их мрачная красота и лощёность. «Феминистская зависть к члену» — вот как он это называл, давным-давно уже, Лорд Джек, говорящий из серого тумана памяти.

ЛСД и оружие были звеньями, которые соединяли ее с прошлым, без них жизнь была бы так же пуста, как ее чрево.

— Отлично. Значит, этот подходит, верно? — Горди убрал зубочистку и запихнул ее назад в карман. — До следующего раза?

Она кивнула. Горди вышел из кухни, а Мэри последовала за ним, сжимая в руке заряженные кислотой «улыбочки». Когда он уйдет, она родит. Младенец находился в шкафу в спальне, закрытый в коробке. Она лизнет «улыбочку», покормит своего нового младенца и будет смотреть, как ненавистный мир убивает себя по Си-эн-эн. Горди потянулся к задвижке. Мэри мысленно замедлила его движение. Она за эти годы приняла так много ЛСД, что по своему желанию могла замедлять движение вещей или, наоборот, заставить их двигаться с бешеной скоростью. Рука Горди была на задвижке, и он уже готов был открыть дверь.

Костлявый маленький паршивец. Поставщик наркотиков и подпольный торговец оружием. Но он живой человек, а Мэри внезапно осознала, что хочет, чтобы ее коснулись человеческие руки.

— Погоди, — сказала она.

Горди остановился, почти отомкнув задвижку.

— У тебя есть какие-нибудь планы? — спросила Мэри. Она уже была готова отказаться от своих желаний и опять замкнуться в своей бронированной раковине.

Горди помедлил. Он нахмурился.

— Планы? В каком смысле?

— Ну, например, в смысле поесть. Тебе нужно куда-нибудь идти?

— Через пару часов я должен подхватить мою подружку. — Он проверил образцы товара. — Взаимовыгодный обмен. Мэри подняла «улыбочки» к его лицу.

— Хочешь попробовать?

Глаза Горди скользнули с предлагаемого наркотика на Мэри и опять на него.

— Просто не знаю, — сказал он.

Он уловил непроизнесенное приглашение. Не к ЛСД, к чему-то еще. Может быть, это было в том, как она стояла во весь рост, или в легком кивке в сторону спальни. Что бы это ни было, но Горди этот язык знал. Минуту он быстро прикидывал. Она была клиенткой, а трахать клиентку — не деловой подход. Куда как не красавица, да к тому же стара. За тридцать — это точно. Но он никогда еще не имел женщину в шесть футов ростом, и он представил, на что это будет похоже — плыть в таком болоте плоти. И вроде буфера у нее тоже очень ничего. И лицо, если как следует накрасить, тоже вполне. И все-таки… Что-то в ней было очень странное, со всеми этими фотографиями детей по стенам и…

«А, черт с ним! — подумал Горди. — Почему бы и нет?»

Можно трахнуть и дерево, было бы дупло подходящее.

— Да, — сказал он, и по лицу его начала расползаться улыбка, — пожалуй, хочу.

— Ну и хорошо. — Мэри протянула руку мимо него и заперла дверь дополнительно на цепочку. Горди уловил запах гамбургеров в ее волосах. Когда она опять на него поглядела, ее лицо было очень близко, и глаза ее казались тенью между зелёным и серым.

— Я приготовлю обед, а потом слетаем в космос. Как ты насчет мясного супа и сандвичей с ветчиной?

— Да, конечно. — Он пожал плечами. — Все что угодно. «Слетаем в космос», — сказала она. Это древнее выражение. По телевизору так говорили в старых фильмах про шестидесятые, хиппи и всю эту фигню. Он смотрел, как она ушла в кухню, и услышал шум наливаемой в кастрюльку воды.

— Зайди, поговорим, — сказала Мэри.

Горди взглянул на задвижку и дверную цепочку. Еще можно уйти, если захочешь. Эта бабища сделает из тебя котлету, если ты не поостережешься. Он уставился на светильник, его лицо окрасилось синим цветом.

— Горди? — Голос ее был мягок, как будто она говорила с ребёнком.

— Да, сейчас. У тебя пиво есть?

Он снял куртку, швырнул ее на клетчатый диван в гостиной и прошел на кухню, где Мэри Террор готовила суп и сандвичи на двоих.

Глава 3

— Это что за чушь?

— Какая чушь?

— Вот. «Сожги эту книгу». Ты что, это читала? Дуг прошел на кухню. Лаура только что сунула в микроволновку говядину по-восточному с луком. Он прислонился к белой стойке и прочитал отрывок из книги:

— Как любая болезнь, безумие кредитной карточки должно быть атаковано очищающими лекарствами. Первая ложка — личная: возьми ножницы и уничтожь свои карточки. Все сразу. Сию же минуту. Не уступи мольбам тех, кто будет тебя отговаривать. Старший Брат Бизнес наблюдает за тобой, и у тебя отличная возможность плюнуть ему в глаз.

Дуг нахмурился и взглянул на Лауру.

— Это что, шутка? Или этот тип Треггс — коммунист?

— Ни то ни другое. — Она закрыла дверку микроволновой печи и установила таймер. — Он был активистом в шестидесятых, а теперь он, кажется, ищет себе дело жизни.

— Ничего себе дело! Господи, если бы люди действительно это сделали, то вся экономика рухнула бы!

— Люди действительно слишком много пользуются своими кредитными карточками. — Она прошла мимо Дуга к салатнице на стойке и начала смешивать салат. — Мы-то по крайней мере наверняка.

— Ну, вся страна движется к обществу безналичных денег. Социологи давно уже это предсказывали.

Дуг пролистал книгу. Это был высокий Мужчина с песочно-каштановыми волосами и карими глазами. На его лице, весьма привлекательном, начали появляться морщинки и мешки — следствие напряженной работы. Он носил очки в черепаховой оправе и подтяжки-держалки, как их теперь называли, которые гармонировали с костюмом в тонкую полоску. На вешалке в шкафу у него висели шесть разных галстуков. Дуг был на два года старше Лауры. Он носил кольцо с розоватым алмазом и свою монограмму на рубашках, пользовался ручкой с золотым пером и иногда курил сигары «Данхилл Монтекрус». В последний год он начал грызть ногти.

— Мы пользуемся кредитными карточками не чаще, чем другие, — сказал он. — И вообще, это очень удобно, и нет темы для обсуждения.

— Будь добр, подай масло и уксус, — попросила Лаура, и Дуг залез в шкаф. Она полила салат, продолжая перемешивать.

— А это просто нелепо! — Дуг покачал головой и закрыл книжку. — И как только печатают подобную чушь?

— Это из небольшого издательства. Находится в Чаттануге. Я никогда прежде о них не слышала.

Она почувствовала, как ребёнок слегка шевельнулся, словно чуть сменил опору.

— Ты ведь не собираешься писать о ней в обзоре?

— Даже не знаю. Мне подумалось, что это могло бы внести разнообразие.

— Хотелось бы мне увидеть, что подумают об этом твои рекламодатели! Парень говорит об организованном бойкоте нефтяных компаний и больших банков! «Экономическое образование заново» — вот как он это называет. — Дуг фыркнул с презрением. — Ладно, сменим тему. Хочешь бокал вина за обедом?

— Лучше не стоит.

— Давай, один бокал не повредит.

— Нет, не надо. А ты можешь выпить.

Дуг открыл холодильник, вытащил оттуда полбутылки «шабли» «Прыжок оленя» и налил себе полный бокал. Он повертел его в руках, пригубил, а затем снял с полочки салатные тарелки.

— Ну, как сегодня Кэрол?

— Чудесно. Наполнена последними испытаниями и несчастьями. Как обычно.

— Тима Скэнлона ты там не видела? Он приглашал клиента к обеду.

— Нет, я никого не видела. О, я видела Энн Абернети. Она была там с кем-то из своей конторы.

— Хотелось бы мне иметь возможность позволять себе двухчасовые обеды. — Его правая рука продолжала взбалтывать вино в бокале. — У нас, конечно, великолепный год, но, говорю тебе, Паркер должен нанять другого помощника. Господом клянусь, у меня стол завален работой, и я смогу заняться собственными делами не раньше августа. — Дуг протянул левую руку и положил ее на живот Лауры — Как у него там дела?

— Лягается. Кэрол говорит, из него выйдет хороший футболист.

— Не сомневаюсь. — Его пальцы тут и там касались ее живота, выискивая очертания младенца. — А как тебе понравится видеть меня отцом футболиста? Переезжать из города в город на все игры с маленькой трещоткой? А летом софтбол. То есть я имею в виду эту игру в тибол или как ее там. Клянусь, я никогда и не представлял себе, что буду сидеть на трибуне и орать вместе с болельщиками.

Дуг вдруг нахмурил брови.

— А что, если парнишка не будет любить спорт? Окажется зубрилой-компьютерщиком? Ладно, зато там больше денег заработает. Придумает самообучающийся компьютер или как там это называется. — Его хмурость исчезла и опять проступила улыбка. — Эй, кажется, я почувствовал, как он шевельнулся. А ты тоже?

— С по-настоящему близкого расстояния, — сказала Лаура и плотно прижала руку Дуга к животу, чтобы он мог ощутить, как Дэвид дергается во тьме.

Они пообедали в столовой у венецианского окна, выходившего на крошечный лесной пятачок. Лаура зажгла свечи, но Дуг сказал, что ему не видно, что он ест, и опять включил свет. За окнами все шел и шел дождь — то сильный, то моросящий. Они поговорили о всех новостях дня: о том, что ухудшилось движение на дорогах и что строительный бум должен позже или раньше спасть. Их разговор, как обычно, вернулся к работе Дуга. Лаура заметила, что его голос стал жестче. Она опять начала разговоры об отдыхе где-нибудь осенью, и Дуг пообещал, что он об этом подумает. Она давно уже осознала, что они живут не ради сегодняшнего дня, а в ожидании мифического завтра, где рабочий груз Дуга станет полегче и давление рынка ослабеет Тогда дни утратят напряженность, а ночи станут временем их союза. Она так же давно осознала, что этого уже никогда не будет. Порой ей виделся кошмар, в котором они оба бегут по ступенькам мельницы и зубчатые колеса крутятся у них за спиной. Они не могут остановиться, не могут замедлить движение, иначе упадут в эти зубья. Это был жуткий сон, потому что в нем была реальность. Много лет она следила, как Дуг карабкается от нижней ступени служебной лестницы в своей фирме до по-настоящему ответственной должности. Он был там незаменим. Именно так;, незаменим. Работа, которую он брал на дом, и время, которое он проводил на телефоне, это подтверждали. Раньше они каждый выходной выезжали пообедать и посмотреть кино. Они ходили на танцы, ездили в отпуск куда-нибудь на Багамы. Теперь они были счастливы, когда им удавалось на день остаться вдвоем дома, а кино если и смотрели, так только на видео. Да, платить им стали больше, обоим, но где же найти время наслаждаться плодами своих трудов? Она смотрела, как Дуг вечно беспокоится о чужих портфелях, достаточно ли у них долгосрочных вложений и не подорвет ли международная политика курс доллара. Он жил на натянутом канате быстрых решений над морем случайностей. Успех его карьеры основывался на стоимости бумаг, на списках позиций, которые могли измениться коренным образом за сутки. Успех ее собственной карьеры основывался на знакомстве с нужными людьми, на прокладывании путей через золоченые врата в общество Атланты. Но они потеряли друг друга. Они перестали быть теми, что были прежде, и от этого у Лауры ныло сердце. Эта боль заставляла ее ощущать невероятное чувство вины, потому что у нее было все материальное, чего только можно пожелать, а в это время люди голодают на улицах городов и живут в картонных коробках под мостами.

Она сегодня лгала Кэрол. Когда она сказала, что завела ребёнка не ради того, чтобы приблизить к себе Дуга, это было ложью. Может быть, так произойдёт. Может быть, их отпустит это напряжение, и они найдут путь обратно к себе. Может быть, ребёнок это сделает. Когда будет на свете новый человек, частица каждого из них, они, даст Бог, снова вернутся к настоящему.

— Я подумываю завтра купить пистолет, — внезапно сказал Дуг.

Пистолет. Они говорили об этом последние две недели, с тех пор как в двух кварталах от них по улице банда вломилась в дом, когда семья спала. В прошедшие несколько месяцев прилив преступности в Атланте подбирался все ближе и ближе к их входной двери. Лаура была против оружия в доме, но ограблений в Бакхэде было все больше и больше, и порой, когда Дуга по вечерам не было, она чувствовала себя пугающе уязвимой, даже со своей системой безопасности.

— Пожалуй, надо это сделать, пока ребёнок еще на подходе, — продолжал он, накладывая себе жаркое. — Это будет небольшой пистолет. Не «магнум» или что-нибудь подобное. — Он быстро и нервно улыбнулся, потому что от вида пистолетов он нервничал. — Маленький автоматический пистолет или что-то вроде этого. Его можно будет держать в тумбочке у кровати.

— Даже не знаю. Почему-то даже думать противно о покупке оружия.

— Я думаю, нам надо пройти курсы безопасного обращения с оружием. Тогда ты почувствуешь себя лучше, и я тоже. Наверное, при оружейном магазине или департаменте полиции есть такие курсы.

— Великолепно! — сказала она с небольшим сарказмом. — Мы запишемся на курсы оружия сразу после дородовых курсов.

— Я знаю, что тебе не очень нравится иметь оружие в доме, и мне тоже. Но надо смотреть фактам в глаза: этот город опасен. Нравится нам это или нет, нужно иметь оружие, которым можно защищать Дэвида. — Он кивнул, считая, что вопрос закрыт. — Завтра. Я куплю оружие за…

Зазвонил телефон. Дуг, придя, отключил автоответчик и сейчас, бросившись к телефону в кухню, опрокинул салатницу себе на брюки.

— Алло? — сказал он. — Да, слушаю.

— Сними брюки, — сказала Лаура, заходя на кухню вслед за ним.

— Что? — Дуг прикрыл трубку телефона. — А?

— Брюки сними. Если ничего не сделать, масло потом не выведешь.

— Ага. — Он расстегнул брюки, отцепил подтяжки. Брюки съехали вниз, обнажив акриловые носки с перехватами.

— Я слушаю, — сказал он в трубку. — Ага. Да. — Его голос был напряжен. Он снял ботинки, а затем брюки и дал их Лауре. Она пошла к раковине, открыла холодную воду и протерла забрызганные маслом места. Пятно почти наверняка снимется в химчистке, но так оно уж точно не успеет въесться.

— Сегодня? — услышала она недоверчивый голос Дуга. — Ни в коем случае! Эти документы должны быть только на следующей неделе!

«Ох, нет!» — подумала Лаура.

У нее упало сердце. Это была Контора, ее постоянная соперница. Так много вечеров она отнимает у нее Дуга. Черт подери, неужели они не могут оставить его в покое хоть ненадолго!

— Я не могу приехать, — сказал Дуг. — Нет. Никак. — Пауза. Затем:

— Слушай, Эрик, я дома, обедаю. Дай мне время хоть передохнуть, ладно?

Эрик Паркер. Начальник Дуга в «Мерилл Линч». Это плохой признак.

— Да. Ладно. — Она видела как его плечи поникли. — Ладно, дай мне хотя бы… — Он взглянул на стенные часы. — Тридцать минут. Увидимся там.

Он повесил трубку, тяжело вздохнул и повернулся к ней:

— Понимаешь, это был Эрик.

Она не ответила. Много вечеров телефонные звонки похищали его из дома. Как и прилив ограблений, эти звонки тоже шли на подъем.

— Черт подери, — тихо сказал он. — Есть кое-что, что сегодня надо сделать. Я постараюсь обернуться за… — Он перевел взгляд на своего врага — часы. — За два часа. За три самое большее.

«Это означает четыре», — подумала Лаура. Она поглядела на его не слишком-то мускулистые ноги.

— Лучше найди себе тогда другие брюки. Этими я займусь. Дуг прошел в спальню, пока Лаура уносила его забрызганные маслом брюки из комнаты на кухню. Она втерла в пятна немного пасты и оставила брюки Дуга на сушилке. Затем вернулась в столовую, чтобы продолжить обед. Через секунду Дуг вернулся, — одеты и в хаки, бледно-голубую рубашку и серый свитер для игры в поло. Он присел и жадно проглотил свое жаркое.

— Ты уж прости меня, — сказал он, помогая Лауре отнести посуду на кухню. — Я постараюсь обернуться побыстрее. О’кей?

— О’кей.

Он поцеловал ее в щеку и, наклонившись, опять положил руку ей на живот. Потом вышел через дверь кухни в гараж. Она услышала, как завелся «мерседес», как открылась дверь гаража. Дуг подал назад, дверь гаража закрылась со стуком, и это было все.

Они с Дэвидом остались одни.

— Ну что ж, — сказала она и посмотрела на «Сожги эту книгу», которая лежала все там же, на кухонной стойке, где ее оставил Дуг. Она решила покончить с ней сегодня и приступить к книге о Голливуде. Потом Лаура собрала всю посуду и отправила ее в посудомойку. Дуг работает как вол, и это нечестно. Он уже стал трудоголиком, как ни крути, и это давление только усиливает его заболевание. Она представила, что говорит Марси — жена Эрика Паркера о работе своего мужа допоздна в дождливую ночь. Когда же деньги стали богом? Ладно, нет пользы мучить себя этими мыслями. Она зашла в прачечную, сложила брюки и повесила на деревянную вешалку. Складки не совсем точно легли, и эта оплошность свела бы ее с ума, если бы она этого не поправила. Лаура сняла брюки с вешалки и заново их сложила.

Что-то выпорхнуло из кармана. Это была небольшая зелёная бумажка. Она осталась лежать на линолеуме рядом с левой ногой Лауры.

Лаура поглядела на нее. Корешок билета.

Лаура остановилась на полпути. Корешок билета. Чтобы подобрать его, потребуется плавное движение и осторожность, чтобы не потерять равновесие. Она наклонилась, держась за край сушилки, и подняла билет. Пока она выпрямлялась, мускулы в пояснице напомнили о себе: «Мы пока ведем себя прилично. Не пережми». Лаура уже хотела выбросить корешок билета в мусорную корзину, но затем ее рука замерла на полпути.

Откуда этот билет? На нем было название кинотеатра:

«Кентербери шесть». Кинотеатр в торговом центре, подумала она. Один из этих мультикомплексов. Билет был новеньким. Зелень еще не выцвела. Лаура осмотрела брюки на вешалке. Она засунула руку в карман и ничего там не нашла. Затем в другой карман. Ее рука вытащила треть рулончика мятных таблеток, пятидолларовую бумажку и второй корешок билета. На нем стояло «Кентербери шесть».

Она в жизни своей никогда не бывала в «Кентербери шесть». Даже не знала, где он находится. Лаура побрела назад на кухню, зажав в руке два билетных корешка. Дождь грубо стучал в окна. Она постаралась припомнить, какой же фильм они смотрели с Дугом, когда последний раз ходили в кино. Это было по меньшей мере два года назад. Кажется, это были «Иствикские ведьмы», которые сейчас уже у всех в зубах навязли. Так откуда же в кармане Дуга два билетных корешка?

Она открыла телефонную книгу и нашла раздел «Кинотеатры». «Кентербери шесть» находился в городском парке. Она набрала номер, и записанный голос рассказал ей, какие фильмы там показывали: смесь из сексуальных комедий для тинэйджеров, фильмы со стрельбой и пришельцами из космоса и бесчисленные клоны «Рэмбо». Она положила трубку на рычаг и осталась стоять, уставясь на часы на кухонной стене.

Почему Дуг пошел в кино и ничего ей не сказал? Когда же у него нашлось время посмотреть фильм? Она понимала, что избегает опасной зоны истинного вопроса: с кем он туда ходил?

Это глупо. Есть логическое объяснение, наверняка есть. Он водил в кино клиента. Ага. Через весь город ради дрянного фильма? Держись за это, сказала она себе. Стой на этом, пока не спятила. Ничего не случилось. Два корешка билетов. Так что?

Так… почему Дуг не рассказал ей?

Лаура включила посудомойку. Она была совсем новенькая и совсем не шумела, только тихо рокотала. Лаура схватила «Сожги эту книгу», намереваясь пройти в кабинет и закончить чтение философских рассуждений Марка Треггса. Но оказалось почему-то, что она снова у телефона. До чего же отвратительная вещь — эти телефоны. Они манят и нашептывают такое, чего лучше не слышать. Но ей хотелось знать о билетах. В ее сознании билеты выросли до двойного Эвереста, и она уже не видела ничего, кроме их оборванных кромок. Она должна знать. Она набрала номер конторы Дуга.

Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь. Пять раз. Десять раз. Затем, на четырнадцатый звонок:

— Алло?

— Здравствуйте, это Лаура Клейборн. Скажите, Дуг еще не ушёл?

— Кто?

— Дуг Клейборн. Он еще там?

— Никого здесь нет, мэм. Только мы.

— Кто вы?

— Я Уилбур, — ответил мужчина. — Здесь только мы, уборщики.

— Там должен быть мистер Паркер.

— Кто?

— Эрик Паркер! — в ней вспыхнуло раздражение. — Вы что, не знаете, кто работает у вас в офисе?

— Здесь нет никого, кроме нас, мэм. Мы как раз здесь прибираемся, а больше никого.

«Это безумие! — подумала она. — Даже если Дуг еще не успел добраться до офиса, то Эрик-то Паркер должен там быть! Он ведь, наверное, звонил из офиса?»

— Когда приедет Дуг Клейборн, — сказала она, — не передадите ли вы ему, чтобы он позвонил жене?

— Да, мэм, конечно, передам, — ответил уборщик, и Лаура, сказав «спасибо», повесила трубку.

Она взяла «Сожги эту книгу» и пошла в кабинет. Поставила ленту с камерной музыкой Моцарта и уселась в уютное кресло. Через десять минут она все еще смотрела на ту же страницу, притворяясь, будто читает, а в мыслях крутилось: «Кентербери-шесть-два-билета-Дуг-должен-был-бы-быть-в-офисе-теперь-уже-теперь-но-почему-он-мне-еще-не-перезвонил? Где-же-он?»

Проползли еще пять минут, затем десять. Целая вечность. «С Дугом что-то случилось! — подумала она. — В такой дождь он мог и в аварию попасть!» Вставая, она почувствовала, как Дэвид дернулся в животе, словно бы разделяя ее беспокойство. С кухни она опять позвонила в офис.

Она звонила, звонила и звонила, но на этот раз никто не ответил. Лаура блуждала из кабинета на кухню и обратно бесцельными кругами. Она опять набрала номер офиса. Пусть телефон там разрывается. Никто не взял трубку. Она взглянула на часы. Может быть, Дуг и Эрик отправились куда-нибудь выпить, но с чего бы им, если у них так много работы? Ладно, что бы там ни было, Дуг ей все расскажет, когда вернется домой.

Как рассказал о билетах?

Лаура по справочнику нашла домашний телефон Эрика Паркера.

Завтра она будет чувствовать себя полной идиоткой, когда Дуг объяснит ей, что они с Эриком отъехали встретить клиента или просто решили не отвечать на звонки, пока работают. Ей будет чертовски неловко, что она даже на минуту допустила мысль, будто Дуг мог не сказать ей правду.

Она боялась звонить. Грызущий маленький страх хватал ее за глотку. Она подняла телефонную трубку, набрала первые четыре цифры, затем опять ее положила. Позвонила в офис третий раз. Никакого ответа после по крайней мере двадцати звонков.

Наступил момент истины.

Лаура сделала глубокий вдох и позвонила домой Эрику Паркеру. На третий звонок ответила женщина:

— Алло?

— Привет! Марси? Это Лаура Клейборн.

— О, привет, Лаура. Я так понимаю, у тебя уже срок подходит.

— Да, подходит. Около двух недель осталось. Чуть больше, чуть меньше. У нас уже вся детская готова, так что остается только ждать.

— Послушай, наслаждайся ожиданием. Когда появится ребёнок, твоя жизнь никогда уже не будет прежней.

— Да, мне так говорили. — Лаура замялась. Она должна была это сделать, но это было трудно. — Марси, я стараюсь связаться с Дугом. Ты не знаешь, они что, отправились встретить клиента или просто не отвечают на звонки? Несколько секунд молчания. Затем:

— Извини, Лаура, я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Эрик позвонил Дугу из офиса. Ну, ты знаешь. Закончить какую-то работу.

— А! — Марси опять умолкла, и Лаура почувствовала, как сердце колотится все сильнее. — Лаура… Гм… Эрик уехал в Чарльстон сегодня утром. Он не вернется до субботы.

Лаура почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, — Да нет, Эрик звонил Дугу из офиса. Примерно час назад.

— Эрик в Чарлстоне. — Марси Паркер нервно рассмеялась. — Может быть, это был междугородный звонок?

— Может быть, — у Лауры кружилась голова. Дождь бил по крыше медленной барабанной дробью. — Слушай, Марси, я… Мне не надо было звонить. Не надо было тебя беспокоить.

— Нет-нет, все в порядке. — Голос у Марси был напряжен. Она явно хотела кончить разговор. — Я надеюсь, что у тебя с ребёнком все будет прекрасно. Я имею в виду, я знаю, что все так будет, ну, ты понимаешь.

— Да. Спасибо. Будь здорова.

— Спокойной ночи, Лаура.

Лаура повесила трубку. Тут она осознала, что музыка кончилась.

Она сидела в кресле у себя в кабинете. Дождь стекал по оконным стеклам. Ее рука сжимала два зеленых билетных корешка в кинотеатр, где она никогда не бывала. Ее другая рука покоилась на вздувшемся животе, ощущая тепло Дэвида. В мозг ввинчивались колючки, и думать было больно. Дуг ответил на телефонный звонок и говорил с кем-то, кого называл Эриком. Он уехал работать в офис. Так? А если нет, то куда же он уехал? Ее ладонь с билетами вспотела. С кем же сейчас Дуг, если Эрик в Чарлстоне?

Лаура закрыла глаза и прислушалась к дождю. В отдалении провыла сирена, звук нарастающий, а затем спадающий. Ей тридцать шесть лет, через две недели она впервые родит, и она поняла, что слишком долго была ребёнком.

Рано или поздно мир тебя сломает и оставит в слезах и раскаянии. Раньше или позже мир тебя победит.

Да, это дурное место, чтобы приводить в него ребёнка, но это единственный мир, который существует. Глаза Лауры увлажнились. Дуг ей лгал. Стоял прямо здесь и лгал ей в лицо. Черт его подери! Она носит их ребёнка в своем чреве, а он заводит шашни у нее за спиной! В ней вскипел гнев, потом упал до печали, потом опять вернулся.

— Черт его подери! — подумала она. — Черт его подери, он мне не нужен! Мне ничего этого не нужно.

Лаура встала. Надела свой дождевик и взяла сумочку. Сурово сжав губы, она спустилась в гараж, залезла в «БМВ» и поехала в темноту искать место, где есть люди, шум и жизнь.

Глава 4

Она ощущала его вкус во рту, как горький миндаль.

В первый раз она захотела этого, потому что ей этого не хватало. Во второй раз она это сделала, потому что думала, что так лучше поймает кайф от кислоты. Теперь она стояла в ванной, чистила зубы, ее влажные волосы облегали плечи. Ее взгляд прошелся по сетке шрамов на животе, по рубцам, бежавшим между бедрами.

«Ну и хреновина, — сказал тогда Горди. — Дорожную карту, что ли, рисовала?»

Она ожидала его реакции, заранее собравшись, как только разделась. Если бы он рассмеялся или проявил отвращение, она бы с ним не знала, что сделала. Он был ей нужен за то, что приносил, но иногда в ней вздымался гнев, быстрый, как кобра, и она знала, что может двумя скрюченными пальцами вцепиться ему в глаза, а другой рукой сломать ему шею, и он не успеет понять, что случилось. Она поглядела на свое лицо в зеркале. Рот пенился зубной пастой. Глаза были темны, в них отражалось будущее.

— Эй, Джинджер! — окликнул ее Горди из спальни. — Кислоту-то будем пробовать?

Мэри сплюнула пену в раковину.

— По-моему, ты сказал, что должен встретиться с подружкой.

— А, она может подождать. Ей не повредит. Я был чертовски хорош, а?

— Отбойно, — сказала Мэри, прополоскала рот и опять сплюнула в раковину. Она вернулась в спальню, где Горди лежал на постели, закутанный в простыню, и курил сигарету.

— Где это ты подцепила такой жаргон? — спросил Горди.

— Какой еще жаргон?

— Ну, ты сама понимаешь. «Отбойно». Всякое такое. Хипповый разговор.

— Наверное, потому, что я в свое время хипповала. Мэри прошла к шкафу для одежды, и сияющие глаза Горди проследовали за ней сквозь туман голубого дыма. На шкафчике лежали кружочки кислоты — «улыбочки». Она маленькими ножницами отрезала парочку, ощущая взгляд Горди.

— Без трепа? Ты была хиппи? Бусы любви и все такое?

— Бусы любви и все такое, — ответила Мэри. — Давным-давно.

— Да, древность. Никого не хочу обидеть, сама понимаешь.

Он выпускал колечки дыма а воздух, глядя, как большая женщина идет к стерео. Что-то ему напомнили ее движения. Тут до него дошло: львица. Безмолвная и смертоносная, как в этих документальных фильмах об Африке, что по телевизору показывают.

— Ты занималась спортом, когда была помоложе? — невинно спросил он.

Она слегка улыбнулась, ставя пластинку группы «Дорз» и включая проигрыватель.

— В старших классах. Бегала, а еще была в команде по плаванию. Ты про «Дорз» что-нибудь знаешь?

— Группа? Что-то помню. У них вроде несколько хитов было?

— Ведущего солиста звали Джим Моррисон, — продолжала Мэри, игнорируя глупость Горди. — Он был Богом.

— Он уже умер, кажется? — спросил Горди. — Черт побери, а у тебя классная задница!

Мэри опустила иглу. Зазвучали первые стаккато барабанов «Пяти к одному», затем к ним резко присоединился скрежещущий бас. Потом из колонок зазвучал голос Джима Моррисона, полный суровости и опасности: «Пять к одному, малышка, пять к одному, никто отсюда не выйдет живым, ты получишь свое, малышка, а я получу свое».

От этого голоса ее затопило воспоминаниями. Она множество раз видела «Дорз» живьем на концертах и один раз даже видела Джима Моррисона совсем вплотную, когда он заходил в клуб на бульваре Голливуд. Она протянула руку сквозь толпу и коснулась его плеча. Жар его силы прошел по ее руке и плечу, как удар тока, окунув ее мысль в царство золотого свечения. Он оглянулся, на короткое мгновение их глаза встретились и оказались прикованными друг к другу. Она ощутила его душу, как прекрасную бабочку в клетке. Эта душа взмолилась, чтобы ее отпустили на свободу, а затем кто-то еще подхватил Джима Моррисона, и он был унесен в потоке тел.

— У них хороший ритм, — сказал Горди. Мэри Террор чуть прибавила звук, а затем поднесла ЛСД к лицу Горди и дала ему одну из желтых «улыбочек».

— Полный порядок! — сказал Горди, сминая сигарету в пепельнице рядом с кроватью. Мэри начала лизать свой кружочек, Горди сделал то же самое. Через несколько секунд улыбающиеся лица были размазаны, их черные глазки исчезли. Мэри села на кровать в позе лотоса, скрестив лодыжки и положив запястья на колени. Она закрыла глаза, прислушиваясь к Богу и ожидая, пока подействует кислота. Кожа ее живота трепетала, Горди проводил указательным пальцем по ее шрамам.

— Ты так и не сказала, как ты это заработала. В аварию попала?

— Верно.

— А что за авария?

«Мальчик, — подумала она. — Ты не знаешь, как близко ты к краю подошел».

— Наверняка серьезная, — настойчиво продолжал Горди.

— Автомобильная катастрофа, — соврала она. — Меня изрезало стеклом и металлом. Это было правдой.

— Вот это да! Мощные повреждения! Поэтому ты не можешь иметь детей?

Она открыла глаза. Рот Горди был у него на лбу, а глаза сделались кроваво-красными. Она опять сомкнула веки.

— Что ты имеешь в виду?

— Да я насчет этих детских портретов. Я подумал… Понимаешь ли… Что ты, должно быть, немножко того, насчет детей. Ведь ты не можешь иметь детей, верно? Я имею в виду, что из-за этой аварии у тебя там все отшибло?

Мэри опять открыла глаза. У Горди из левого плеча вырастала вторая голова. Это была бородавчатая масса, из которой только начинали прорезываться нос и подбородок.

— Слишком много вопросов задаешь, — сказала она ему и услышала, как ее голос отдается эхом, словно в бездонной яме.

— Господи! — внезапно сказал Горди, его алые глаза широко раскрылись. — У меня рука удлиняется! Господи, погляди только! — Он рассмеялся. Треск барабанов сливался с музыкой «Дорз». — Моя рука заполняет всю эту чертову комнату! — Он согнул пальцы. — Смотри! Я касаюсь стены!

Мэри смотрела, как голова на плече Горди обретает форму. Ее черты были до сих пор неразличимы. Масса плоти начала обтягиваться витками кожи, начинавшими вырисовываться вокруг другого лица Горди. Это другое лицо начинало сжиматься и усыхать. По мере того как лицо Горди спадало, новое лицо прорывалось на свободу, выскальзывая через плечо, цепляясь к черепу с мокрым чавкающим шумом.

— У меня руки растут! — сказал Горди. — Ух ты, они уже в десять футов длиной!

Воздух наполнили музыкальные ноты, летящие из колонок, как кусочки золотой и серебряной мишуры. Новое лицо на черепе Горди стало четче, и грива волнистых каштановых волос вырвалась из черепа, потянулась к плечам.

Из плоти выпячивались острые скулы и рот с жестокими пухлыми губами. Из-под нависающих бровей появились тёмные глаза.

У Мэри перехватило дыхание. Это было лицо Бога, и она сказала:

— Ты получишь свое, малышка. Я получу свое. Лицо Джима Моррисона было на теле Горди. Она не знала, куда же делся Горди, и ей на это было наплевать. Она потянулась к нему, и ее губы напряглись ради этого пухлого рта, который говорил правду веков.

— Уау, — услышала она его шепот, а затем их рты запечатали друг друга.

Она почувствовала, как он скользнул в нее, в ее тело и душу. Стены комнаты стали влажными и красными, и они пульсировали под барабанный ритм музыки. Она открыла рот, когда он глубже в нее проник, и длинная серебряная лента стала раскручиваться и раскручиваться. Воздух вибрировал, и она чувствовала, как музыкальные нотки покалывают ее грудь, словно маленькие пики. Его руки вплавлялись в ее кожу, как горячие утюги. Она прошлась пальцами по его ребрам, и его язык высунулся из его лица, как молотящий таран, и прорвал крышу ее рта, чтобы слизнуть ее мозг.

Его сила колола ее и разрывала до атомов. Он проникал в нее, словно бы хотел свернуться внутри ее иссеченного шрамами живота. Она опять увидела его лицо посреди ярких вспышек — желтых и красных, как пылающая вселенная. Оно менялось, таяло, принимало новые формы. Длинные светлые песочные волосы сменили курчавые каштановые, и яростные голубые глаза, окаймленные зелёным, вытеснили из глазниц глаза Бога. Нос удлинился. Подбородок заострился, как конец копья. Белокурая борода вырвалась из щек и слилась с усами. Рот проговорил, задыхаясь от желания:

— Я тебя хочу. Я тебя хочу. Я тебя хочу. Это был он. Лорд Джек. Здесь, вместе с ней. Она почувствовала, как сердце у нее колотится и перекручивается, вот-вот оторвется от своих красных корней. Прекрасное лицо Лорда Джека было над ней, его глаза светились, как солнце над тропическим морем, и когда она его поцеловала, услышала, как слюна шипит в их устах, будто на раскаленном гриле. Он наполнял ее, раздувая ее живот. Она цеплялась за него, пока Бог пел песню для двоих. Затем она склонилась над ним, стискивая его каменную плоть. Вены двигались, как черви под бледной землей, и во рту было бархатное ощущение. Она глубоко его ухватила, услышала его стон, как отдаленный гром, и держала его, пока он крутился и направлял себя под ней. Когда по Лорду Джеку прошла конвульсия и крупицы влаги задрожали на плоской тарелке его живота, она отстранилась и наблюдала, как он взрывается в пронизанный искрами серебра воздух.

Он извергал детей: крохотных, розовых, идеально сложенных детей, свернувшихся калачиком. Сотни их парили, как нежные пушинки от обдутого ветром цветка. Она хваталась за них, но они ускользали и стекали по ее пальцам. Было важно, чтобы она их поймала. Жизненно важно. Если она не поймает по крайней мере одного из них. Лорд Джек больше не будет ее любить. Младенцы поблескивали на ее пальцах и таяли на ладонях, и пока она отчаянно старалась спасти хотя бы одного, она увидела, как жесткая плоть Лорда Джека сжимается л исчезает. Вид этого ее устрашил.

— Хоть одного я спасу! — сказала она. Собственный голос разрывал ей уши. — Я клянусь, я спасу одного! Да? Да?

Лорд Джек не ответил. Он лежал на спине, на мучительно белом фоне, и она видела его костлявую грудь, вздымающуюся и опадающую, как слабые кузнечные мехи.

Она уставилась на свои руки. На них была кровь, темно-красная и густая. Вдруг ударила кинжальная боль. Она посмотрела себе на живот, увидела, что все шрамы разошлись, и что-то красно-черное и отвратительное сочится сквозь них.

Кровь хлестала из нее потоками, затопляя бесплодное поле. Она услышала свой голос, вопящий:

— НЕТ!

Лорд Джек попытался сесть, и она увидела его лицо. Это был не Лорд Джек — мертвенно-бледное лицо незнакомца.

— НЕТ! НЕТ! НЕТ! — вопила Мэри.

Незнакомец издал задыхающийся стонущий звук и опять упал навзничь. Она поглядела вокруг. Красные стены трепетали, и музыка резала уши. Она увидела открытую дверь, а за ней туалет.

«Ванна», — подумала она. Ее сознание выныривало по направлению к реальности. Плохой приход! Плохой!

Она кое-как встала, затопляя все кровью из расширяющихся ран в своем животе, и на ощупь потащилась к ванной. Ноги стали резиновыми, и одна нога запуталась в простыне. Она упала, зацепив пластинку. Встать она не могла и лишь скрипела стиснутыми зубами. Она ползла к ванной в волнах крови.

Преодолев кафельный участок пола, она почувствовала приступ безумия, вибрирующий, словно крылья ворона. Алыми пальцами она уцепилась за край ванны и, потянувшись, перевалилась в нее. Она крутанула кран, заставив головку душа взорваться. Холодная вода колола кожу. Она свернулась под этим потоком, содрогаясь в конвульсиях, ее зубы клацали, кровь медленно уходила в водосток, водосток, водосток, водосток, водосток…

«Плохой приход, — подумала она. — Чертовски плохой».

Мэри Террор поднесла руку к шрамам. Они опять закрылись. Вытекающая вода больше не была красной. На стенах ванной вырастали белые цветы, покрываясь льдом. Мэри подтянула ноги к подбородку и вздрогнула от холода. Темные, похожие на летучих мышей звери на секунду закружились в душе, а затем были пойманы струей и смыты в водосток. Мэри подставила лицо под струю воды. Вода затекала ей в глаза, в рот, скользила по волосам.

Она выключила воду и села в ванне. Зубы звякали, как игральные кости.

— Я в полном порядке, — сказала она себе. — Все уходит. Я в полном порядке.

Цветы на стенах увядают, и скоро они впорхнут в ванну и исчезнут, как мыльные пузыри.

Она закрыла глаза и подумала о ребенке, ждущем в шкафу своего рождения. Как же она его назовет? Джек, решила она. Много было Джеков и много Джимов, Роби, Реев, Джонов — после Бога и его группы. Этот будет лучшим Джеком из всех и будет выглядеть совсем как его отец.

Она попробовала встать. Едва держась на ногах, она выбралась из ванны, стянула полотенце с вешалки и вытерлась досуха. Маленькие волнистые штучки корчились на стенах ванной пестрым узором. Она выходит из этого состояния, и с ней будет все в порядке. Мэри на ощупь заковыляла в спальню, держась за стену. Музыка прекратилась. Игла висела над центральной частью пластинки. Кто же это распростерт на кровати? Она знала его имя, но никак не могла вспомнить. Что-то на «Г». Да, конечно: Горди. Ее мозг чувствовал усталость, и по лицу бежала легкая дрожь нервов и мускулов. Во рту было противно. Она прошла на кухню, цепляясь руками за стены. Ноги дрожали в коленях, но она добралась до кухни, не становясь на четвереньки.

На кухне она почувствовала, что ее глаза по краям застилает туманная пелена, словно она смотрит в туннель. Она открыла холодильник и протерла лицо и глаза ледяными кубиками. Зрение медленно прояснилось. Она вынула пиво из холодильника, дернула колечко и сделала длинный глубокий глоток. Зигзагообразные красные и синие вспышки молнии несколько секунд плясали вокруг нее, словно она стояла в центре лазерного шоу. Потом они поблекли и сгинули. Мэри допила пиво и отставила банку в сторону. Она ощупала шрамы на животе. Все так же крепко зашиты, но черт подери, все это ее напугало до смерти. С ней и прежде бывало такое при плохих приходах, и всегда это казалось очень реальным, хотя она знала, что это не так. Она скучала по своему ребенку. Пора выставлять Горди, чтобы можно было родить.

«Роллинг Стоун» лежал все там же, на кухонной стойке, где она его оставила, с группой «Бэнглз» на обложке. Она взяла из холодильника последнюю банку пива и принялась его пить, пролистывая журнал. Во рту у нее было, как в помойной яме. По привычке Мэри решила посмотреть рекламные объявления в конце журнала. Она поглядела, что есть на продажу: футболки «Бон Джови», солнечные очки «Вэйфарер», плакаты «Спаде Маккензи», маски «Макс Хедрум» и тому подобное. Ее взгляд скользнул по разделу личных объявлений.

«Мы любим тебя, Роберт Палмер. Линда и Терри, твои величайшие фэны».

«Ищу, кто подвезет из Амхерста, Массачусетс в Лодердейл, Флорида, 2/9, готов разделить все расходы. Звонить после шести вечера. 413–555-1292 Грег».

«Привет, Олух!»

«Ищу Фокси Дениз. Мы познакомились на концерте «Металлики» 28/12. Куда ты делась? Джо, почтовый ящик 101-Б, Ньюпорт-бич, Калифорния».

«Да здравствует кавалерия! Видишь, мы же говорили, что сделаем!»

«С днём рождения, Лиза! Я тебя люблю!»

«Мистер Моджо воспрял. Леди…»

Мэри перестала читать. У нее стиснуло глотку. Во рту было пиво, и проглотила она его с большим трудом. Она поставила банку и вернулась глазами к началу объявления.

«Мистер Моджо воспрял. Леди все еще плачет. Помнит ли кто-нибудь? Встречаемся там 18/2 14.00».

Она уставилась на последние четыре цифры. Четырнадцать ноль-ноль, как военные отсчитывают время. В два часа дня, восемнадцатого февраля. Она перечитала послание в третий раз. Мистер Моджо — это была отсылка к Джиму Морисону, из его песни «Женщина из Лос-Анджелеса». А плачущая леди — это…

Это должно было когда-нибудь случиться. Должно было.

Она подумала, что у нее мозги все еще шалят от кислоты, поэтому подошла к холодильнику, вытащила горсть кубиков льда и опять промыла лицо. Снова взглядывая на «Роллинг Стоун», она дрожала не только от холода. Нет, послание не изменилось. Мистер Моджо. Плачущая леди. Помнит ли кто-нибудь…

— Я помню, — прошептала Мэри Террор. Горди открыл глаза на тень, стоящую над ним.

— В чем дело? — спросил он так, будто челюсть ходила на ржавых петлях.

— Давай отсюда.

— Чего? Я пытаюсь…

— Уматывай.

Он моргнул Джинджер стояла у кровати, глядя на него. Она была обнажена — гора плоти. И сиськи огромные обвисли, подумал Горди.

Он улыбнулся, все еще во власти приятных видений, и потянулся к ее груди. Она перехватила его руку и зажала, как птицу в ловушке.

— Уходи давай, прямо сейчас.

— А сколько сейчас времени? Ух ты, голова кругом идет!

— Почти десять тридцать. Давай, Горди, вставай. Я действительно не шучу, парень.

— Эй, к чему такая спешка? — Он попытался высвободить руку, но пальцы женщины напряглись еще больше. Сила ее хватки начинала его пугать. — Ты что, хочешь мне руку сломать?

Она отпустила его и шагнула назад. Порой ее сила прорывалась из нее, но сейчас не то время, чтобы давать ей волю.

— Прости, — сказала она. — Но ты должен уйти. Я люблю спать одна.

— У меня глаза зажарились. — Горди прижал ладонь к глазницам и потёр их. Звезды и шестерёночки взорвались в темноте. — Слушай, это дерьмо действительно мощно бьет, верно?

— Я принимала и посильнее. — Мэри подобрала одежду Горди и швырнула ему на кровать. — Одевайся. Давай, шевелись!

Горди ухмыльнулся ей отвислыми губами и красными глазами.

— Ты в армии служила, или что?

— Или что, — ответила она. — Не засыпай опять. Она подождала, пока он втиснулся в рубашку и начал ее застегивать, тогда только надела платье и вернулась на кухню. Ее глаза опять упали на послание, и сердце тяжело заходило в груди. Никто этого не мог написать, кроме члена Штормового Фронта. Никто не знал о плачущей леди, кроме внутреннего круга Штормового Фронта: десять человек, из которых пятерых убили свиньи, один погиб во время мятежа в Аттике, а трое — подобно ей — были беженцами без родины. Пока она глядела на черные слова на бумаге, имена и лица крутились в ее сознании. Она видела их в замочную скважину: Беделия Морз, Гэри Лейстер, Чин-Чин Омара, Джеймс Ксавье Тумбе, Акитта Вашингтон, Дженетт Сноуден, Санчо Клеменца, Эдвард Фордайс и их командир, Джек Гардинер — Лорд Джек. Она знала, кто умер от легавой пули и кто все еще хранит верность подпольному братству, но кто написал послание? Она открыла выдвижной ящичек и пошарила в нем, ища календарь, который она получила по почте в рекламе мебельного магазина. Дни сменяют друг друга, словно белые квадратики. Сегодня двадцать третье января. В этом месяце тридцать один день. Восемь дней на дорогу. «Встречаемся там, 18/2, 14.00.»

Она никак не могла сосчитать, кислота и собственное возбуждение не давали думать. Успокойся, успокойся. Руки были скользкими. Двадцать шесть дней до встречи. Двадцать шесть. Двадцать шесть. Она произнесла эти слова нараспев, как успокаивающую мантру, но и в этой мантре вызревали опасности. Это мог быть сам Джек, пытающийся собрать то, что осталось от Штормового Фронта. Она мысленно видела его — белокурые волосы, дико развевающиеся на ветру, и глаза, поблескивающие праведным огнём, коктейли Молотова в обеих руках и пояс с пистолетами на талии. Это мог быть Джек, и он ее зовет. Зовет, зовет…

Она ответит. Она пройдет через ад, чтобы поцеловать его руку, и ничто не остановит ее порыва на его зов.

Она любила его. Он был ее сердцем, вырванным из нее, как вырвали из ее чрева ребёнка, которого она для него носила. Он был ее сердцем, и без него она была пустой оболочкой.

— Эй, что там в «Роллинг Стоун»? — Рука протянулась мимо к столу и схватила журнал.

Мэри Террор повернулась к Горди всем телом. Это поднималось из нее, как огнедышащая магма из вулкана. Она знала, что это такое. Она жила с этим всю свою жизнь. Она любила это, нянчила, лелеяла и вскармливала. Имя этому была Ярость. Она не успела остановить себя, и ее рука схватила Горди за тощую шею и сильно ударила о стену — так, что некоторые из фотографий ее драгоценных младенцев подпрыгнули на гвоздиках и со звяканьем посыпались на пол.

— Хек-хек, — сказал Горди. Его лицо наливалось краснотой, а глаза начали вылезать из орбит. — О Гос… кхе… пусти… кхек-хек…

Она не хотела его убивать. Он еще будет нужен. Десять минут назад она была слизняком с помраченным сполохами ЛСД разумом. Теперь пробудилась глубинная часть ее, жаждущая запаха крови и пороха, и смотрела на мир сквозь серые глаза под тяжелыми веками. Но этот парнишка ей нужен ради того, что он приносит. Она взяла у него из руки» Роллинг Стоун» и отпустила его горло, оставив красный отпечаток пальцев на бледной коже.

Горди кашлял и с присвистом хрипел несколько секунд, пятясь из кухни прочь от нее. Он был босиком, и рубашка висела поверх брюк. Едва отдышавшись, он взвыл:

— Ты психованная! Совсем на фиг психованная! Ты что, пыталась убить меня, сука?!

— Нет.

«А это было бы очень просто», — подумала она. Мэри почувствовала пот у себя в порах и поняла, что подошла очень близко к краю.

— Извини, Горди. И вправду… Я совсем не хотела…

— Ты чуть не удушила меня. Ведьма! А, блин! — Он опять закашлялся и потёр глотку. — Ты что, ловишь кайф, душа всех, кто попадается?

— Я читала, — сказала она. Затем вырвала страницу и отдала ему остальной журнал. — Вот. Возьми себе. О’кей?

Горди заколебался, словно бы боялся, что женщина может отгрызть ему руку, если он протянет ее за журналом. Затем он взял журнал и сказал скрипучим голосом:

— Ладно. Слушай, ты чуть мне горло насквозь не продавила на фиг.

— Извини. — Больше она извиняться не будет. Все же холодную улыбку она сумела выдавить. — Мы ведь все равно друзья, верно?

— Да, — кивнул он. — Все равно друзья. А фиг ли! «У Горди мозгов, как у моторного блока, — подумала Мэри. — Все в порядке. Когда я вставила в него ключ зажигания, он завелся».

В прихожей Мэри заглянула ему в глаза и сказала:

— Я бы хотела снова с тобой увидеться, Горди.

— Разумеется. Звякни в следующий раз, когда понадобится дозняк.

— Нет. — Она произнесла это со значением. — Я не это имею в виду. Я бы хотела, чтобы ты пришёл и здесь побыл.

— А! Но… Я… У меня же есть подружка.

— Можешь ее тоже привести, — сказала Мэри и увидела маслянистый блеск, зажегшийся в глазах Горди.

— Я… Гм… Я позвоню тебе, — сказал он, вышел в мерзкую морось к своей «мазде» и уехал. Когда автомобиль скрылся из виду, Мэри заперла дверь и сделала длинный глубокий вдох. Она бросила на горелку щепотку земляничного ароматизатора и закрыла глаза, и пока голубые кольца дыма обтекали ее лицо, думала о Лорде Джеке, о Штормовом Фронте, о послании в «Роллинг Стоун» и восемнадцатом февраля. Она думала об оружии, о легавых в синих мундирах, о лужах крови и стенах огня. Она думала о прошлом, ленивой рекой вьющемся через настоящее в будущее.

Она ответит на призыв. Она будет там, у плачущей леди, в назначенный день и час. Много придется составить планов, множество нитей обрезать и сжечь. Горди поможет ей достать то, что нужно. Остальное она сделает, пользуясь инстинктом и хитростью. Она прошла на кухню, достала ручку из выдвижного ящичка и сделала отметку в виде звездочки на восемнадцатом квадратике февраля. Звезда, ведущая к цели в жизни.

Она была так счастлива, что заплакала.

В спальне Мэри легла, оперев спину на подушки и раскинув ноги.

— Тужься, — сказала она себе и начала дышать резкими хриплыми выдохами. — Тужься! Тужься! — Она надавила обеими руками на покрытый шрамами живот. — Тужься! Ну же, тужься! — От напряжения ее лицо исказила мука нарастающей боли. — О Боже, — выдохнула она, скрипя зубами. — Боже, о Боже, о-оооо… — Она затряслась и зафыркала, а затем с длинным криком и спазмом мускулов бедер сунула руку под подушку и вбросила нового ребёнка себе меж бедер.

Это был красивый, здоровый мальчик. Джек, вот как она его назовет. Милый, милый Джекки. Он слегка попищал, но он хороший мальчик и не будет мешать ей спать. Мэри прижала его к себе, баюкая. Ее лицо и груди покрылись испариной.

— Такой чудесный мальчик, — напевала она с лучистой улыбкой, — о, какой чудесный, чудесный мальчик. — Она протянула ему палец, как той девочке, сидевшей в тележке для покупок в супермаркете. Она была разочарована, что он не ухватил ее пальца, потому что жаждала тепла прикосновения. Что ж, Джекки научится. Она баюкала его, положив голову на подушку. Он едва двигался, просто лежал у нее на груди, и она чувствовала, как бьется его сердце, — как тихий маленький барабан. Она уснула, и ей приснилось лицо Лорда Джека. Он улыбался, его зубы были белы, как у тигра, и он звал ее домой.

Глава 5

Когда Лаура вернулась с фильма с участием Берта Рейнольдса, на автоответчике была запись.

Гудок.

— Лаура, привет. Слушай, тут работы оказалась больше, чем мы думали. Буду где-то в двенадцать, но ты меня не жди. Извини, ради Бога. Завтра вечером я повезу тебя обедать, о’кей? Куда скажешь. Ладно, пора мне обратно в шахту.

Щелк.

Он не сказал: «Я люблю тебя», — подумала Лаура.

Над ней нависла волна неимоверной печали, угрожая вот-вот опрокинуться, и Лаура ощущала эту чудовищную тяжесть. Откуда же он звонил? Наверняка не из офиса. Из чьей-то квартиры, может быть, Эрик в Чарльстоне. Дуг о нем лгал. О чем еще он лжет?

Он не сказал: «Я люблю тебя», — подумала она, — потому что с ним была другая женщина.

Она начала набирать номер офиса, но положила трубку. Какой смысл? Какой в этом смысл? Она блуждала по дому, не находя себе места: по кухне, столовой, гостиной, спальне. Ее глаза отмечали предметы их быта: вот гравюры со сценами охоты на стенах, а вот ватерфордская хрустальная ваза, вот кресло стиля «Колониальный Вильямсбург», чаша со стеклянными яблоками, книжный шкаф, заполненный бестселлерами литературной гильдии, которые никто из них не удосужился прочесть. Она открыла оба шкафа, уставилась на его костюмы от «Брук Бразерс», на его галстуки, на свои модные платья и шеренгу дорогих туфель. Затем прошла в детскую.

Колыбелька была готова. На светло-голубых стенах по периметру всей комнаты под потолком художник из Бакхеда нарисовал крохотные яркие цветные воздушные шарики. Комната все еще слабо пахла свежей краской. Над колыбелькой висела погремушка в виде пластмассовой рыбки с подвижными частями, готовая подлетать и звякать.

Дуг с другой женщиной.

Лаура снова оказалась в ванной. Она посмотрела на себя в зеркало, освещенное недобрым светом, сняла золотой зажим, который сдерживал волосы, и дала им свободно рассыпаться по плечам каштановым каскадом. Ее глаза глядели в ее глаза, светло-голубые, как апрельское небо. К ним уже подкрадывались крохотные морщины — предвестницы будущего. Сейчас они были похожи лишь на крохотные гусиные лапки, но позже они станут следами ястребов. Под глазами она различила тёмные круги — надо больше спать, но, к сожалению, ей это не удается. Если внимательно приглядеться, можно обнаружить достаточно много седых волосков в прическе. Ее возраст близится к сорока, году черного шара. Она была на шесть лет старше того возраста, когда уже не полагается никому доверять. Она осмотрела свое лицо. Острый нос и твердый подбородок, густые тёмные брови и высокий лоб. Ей захотелось, чтобы у нее были точеные скулы манекенщицы вместо бурундуковых щек, которые стали еще пухлее от соков вынашиваемого младенца, хотя и раньше они были почти такие же. Она никогда не была красавицей, внушающей благоговейный трепет, она, скорее, выглядела домашней и заурядной — странное слово — вплоть до своего шестнадцатилетия. Свиданий в ее жизни было не так уж много, основное время отнимали книги. Еще были путешествия и мечты о том, как она станет репортером-крестоносцем. С косметикой она была очень привлекательна, но от макияжа ее черты начинали выглядеть резче. Особенно это касалось глаз. Она не пользовалась линиями и тенями, придающими взгляду некоторую задумчивость, но подменяющими свет весеннего неба светло-голубым светом пакового льда. Это были глаза человека, чувствующего, как утекает время. Время уходит в черную дыру прошлого, как Алиса в погоне за своим белым кроликом.

Она задумалась, как же выглядит эта девушка, как звучит ее голос, когда она произносит имя Дуга.

Сидя в кинотеатре с большим пакетом маслянистого попкорна на коленях, Лаура поняла, что есть вещи, которые она предпочитала не видеть в последние два месяца. Длинный золотистый волос на» пиджаке его костюма, лежавший, как вопросительный знак. Запах духов, который не был ее духами. Отпечаток помады, запачкавший манжет его рубашки. Дуг часто погружался куда-то, в далекие раздумья, когда она заговаривала с ним о ребенке. К кому он уходил в этих своих грезах? Он был человек-невидимка, закутанный в бинты, и если она осмелится развернуть их, то внутри может ничего не оказаться.

Дуг был с другой женщиной, а Дэвид шевелился в животе Лауры.

Она тихо вздохнула и выключила свет в ванной.

В темноте она немного поплакала. Затем высморкалась, вытерла глаза и решила, что не скажет ни слова об этой ночи. Она будет ждать и смотреть, как время разматывает канат, на котором танцуют дуры вроде нее.

Она разделась и приготовилась лечь спать. Дождь снаружи шел то усиливаясь, то утихая, как будто два инструмента играли не в лад. Она легла в кровать, взяла с прикроватного столика книгу по уходу за ребёнком и уставилась в потолок. Она вспомнила сегодняшний обед с Кэрол и видение рассерженной хиппи, которой она была прежде.

Вдруг Лаура поняла, что забыла, как выгладит символ мира.

«Тридцать шесть, — подумала она, — тридцать шесть». Она положила руки на выпуклость, где был Дэвид. Смешная штука — все эти люди, которые советуют не доверять никому после тридцати. Действительно забавно.

Они правы.

Лаура выключила свет и попыталась заснуть. Это получилось минут через двадцать, и тогда ей приснился сон. В этом сне какая-то женщина держала за шкирку кричащего младенца и вопила куда-то в море голубых огней:

— Давайте, идите сюда, свиньи гребаные, давайте, я не собираюсь вам задницу лизать, и никому не буду!

Она трясла ребёнка, как истрепанный флаг, и снайпер на крыше позади Лауры передавал по рации, что не может снять женщину, не повредив ребёнка.

— Валяйте, вы, ублюдки! — вопила женщина, ее зубы поблескивали. Кровь разбрызгалась по жёлтым цветам ее платья, и волосы ее были того же цвета. — Давайте, мать вашу так! Слышите меня?

Она опять встряхнула ребёнка, и его вопль заставил Лауру болезненно содрогнуться и отшагнуть под защиту полицейских автомобилей. Кто-то скользнул мимо нее и попросил убраться с дороги. Кто-то еще заговорил в громкоговоритель с женщиной, стоявшей на балконе квартиры. Слова гремели, как раскаты грома, по широкой и изнемогающей от духоты постройке. Женщина на балконе перешагнула через мертвого мужчину с разбитой, как глиняный горшок, головой и поднесла пистолет к черепу младенца.

— Идите и возьмите меня! — завывала она. — Валяйте! Вместе отправимся в ад, о’кей?

Она стала смеяться кокаиновым хихиканьем, и нечеловеческая трагичность этого безнадежного смеха обрушилась на Лауру и заставила ее отступить. Она уперлась в стену других репортеров — телевизионщиков, прибывших на место. Они были суровы и профессиональны, но Лаура увидела что-то вроде тёмной радости в их глазах. Она не могла глядеть в их лица без чувства стыда.

— Психованная сука! — завопил кто-то — мужчина из местных. — Оставь ребёнка!

Раздался другой голос, женский:

— Пристрелите ее, пока она не убила младенца! Кто-нибудь, застрелите ее!

Но сумасшедшая ходила по балкону, как по сцене, прижав дуло пистолета к черепу младенца, и аудитория на автостоянке внизу разрасталась.

— Хрен вам я его отдам! — заорала она. — Хрен вам! Огромная ее тень от прожекторов плясала на стене, и ночные бабочки вспыхивали в лучах.

— Говорила я ему! Говорила! У меня никто мое не отберет! Клянусь Иисусом, я ему говорила! — Вырвался всхлип, и Лаура увидела, что тело женщины трясется. — Хрен отдам! Видит Бог, никто у меня мое не заберет! Мать вашу! — заорала она на огни, на полицейские машины, на телекамеры, на снайперов и на Лауру Бел. — Мать вашу!

В соседней квартире кто-то заиграл на электрической гитаре, звук взмыл до невыносимой громкости, и гитара, рев мегафона и треск уоки-токи, гомон репортеров зевак, бешеные крики сумасшедшей слились в один ужасный звук, который с тех пор Лауре всегда будет представляться голосом самого Зла.

Женщина на балконе повернула лицо к ночи и открыла рот в зверином крике.

Пап!

Выстрелил снайпер. Как хлопушка.

Пап!

Сработал пистолет в руке женщины, когда ее затылок разлетелся на куски.

Лаура почувствовала на своем лице что-то теплое и влажное. Она задыхалась, ловила ртом воздух, вырываясь из сна.

Над ней склонилось лицо Дуга. Свет был включен. Он улыбался чуть припухшими глазами. Она поняла, что он ее только что поцеловал.

— Привет! — сказал он. — Прости, что я так поздно. Она не могла заставить свои губы что-нибудь произнести. В ее сознании еще оставались эти постройки, душная июльская ночи и мотыльки, кружившие перед огнями, пока полицейские освобождают здание.

— Преступница обезврежена, преступница обезврежена, — услышала она голос полицейского, говорившего по уоки-токи. — Три трупа, капитан. Ребенка она забрала с собой.

— Поцелуй для меня найдётся? — спросил Дуг. Она разок поцеловала его в щеку и ощутила запах духов — не своих.

— Дождь, — сказал Дуг, развязывая галстук. — И на дорогах черт знает что делается.

Лаура закрыла глаза, прислушиваясь к Дугу, двигающемуся по спальне. Дверь шкафа открылась и закрылась. Прожурчала вода, сначала в туалете, а затем в раковине. Чистит зубы. Теперь полощет горло специальными каплями.

«Когда он поймет насчет билетов? — подумала она. — Или ему уже наплевать?»

Она положила руки на выпуклость живота. Ее пальцы переплелись и сомкнулись. На этот раз, слава Богу, она уснула без сновидений. Дэвид в ее чреве затих. Дуг положил руку на живот Лауры, почувствовал тепло младенца, а затем присел на край кровати, глядя на свою руку и вспоминая, где она сейчас была.

«Ах ты гад, — сказал он себе. — Глупый и себялюбивый паразит».

Он чувствовал, что пухнет от лжи, плавает в собственном вранье. И как только он может смотреть в глаза Лауре! Но он был из тех, кто выживает, и у него был хорошо подвешен язык, и он будет делать то, что приходится делать в мире, где ты хватаешь, что можешь схватить и когда можешь.

Во рту держался противный вкус. Дуг вышел из спальни, прошел на кухню, открыл холодильник и вытащил пакет апельсинового сока, налил себе в стакан и почти допил до дна, когда увидел два билетных корешка рядом с телефоном. Это было как обухом по голове. Он забыл их выбросить, когда сводил Черил на фильм с Томом Крузом дней пять назад. Он поперхнулся апельсиновым соком, чуть не перекусив стакан. Корешки билетов. Вот они. Прямо здесь. Из кармана его брюк. Тех самых, которые он снял. О Господи! Лаура их нашла. Да пропади все к черту, чего это она вздумала шарить у него по карманам? Есть у человека право на свои секреты? Держись, не теряй головы. Просто держись. Он подобрал корешки билетов, припоминая, когда он их спрятал. Как раз после этого Черил повела его к стойке за кока-колой и молочным шоколадом. Он переводил глаза с телефона на корешки билетов и обратно. Мысль эта ему не нравилась, но почему корешки рядом с телефоном? В лицо бросился жар, он было уже выбросил корешки в мусорное ведро, но остановил руку на полпути. Нет, их надо оставить здесь. Именно здесь, где они лежат. Так, теперь допить сок. Пойти спать. Подумать и придумать объяснение. Именно так. Хорошую историю. Клиент в городе, хотел пойти в кино. Ага. Продавали пай в кинокомпании, и клиент хотел посмотреть фильм. Ага, конечно.

Лаура уж кто-кто, но не дура. Нужно придумать хорошую историю — если она спросит. Если нет… сам он не полезет.

Дуг положил корешки на место. Допил остаток сока; к концу он был очень горьким. Потом Дуг пошел обратно в спальню, где спала его жена и где свернулся в утробе ее сын, ожидая рождения. Еще по дороге он вспомнил слова Фрейда о том, что на самом деле никто никогда ничего не забывает. Он поставил будильник на пораньше и лежал в темноте, слушая дыхание спящей Лауры и вспоминая, как они обменялись обетами и кольцами и как теперь могло дойти до такого. Потом он заснул.

Расстояние между мирами может быть семь миль. Так далеко — или так близко — было до квартиры, где спала Мэри Террор, прижав к себе нового ребёнка. Она тихо застонала во сне; рука ее скользнула вниз и прижалась к шрамам. Ребёнок глядел на мир нарисованными Глазами, и от тела его не исходило тепло.

Падал дождь на крыши праведных и не праведных, святых и грешных, обретших мир и страдающих в муке, и в тёмный час начиналось завтра.

Глава 6

Сияло солнце, и Мэри Террор бежала по лесу. На подкашивающихся ногах она бежала через чащу, пар вырывался у нее изо рта в прохладном воздухе, серый лыжный костюм впитывал влагу ее тела. Она уже давно не бегала и ее ноги отвыкли от таких нагрузок. Ее злило, что она позволила себе выйти из формы; слабость ума и недостаток воли — вот что это такое. Она бежала сквозь испещренный солнцем лес Джорджии в трех милях от своего дома, сжимая в правой руке «кольт» тридцать восьмого калибра, держа указательный палец на скобе спускового крючка. Лицо покрыли капли пота, лёгкие жадно хватали воздух, хоть она едва ли пробежала треть мили легкой трусцой. Бугры и ямы жестко отдавались в коленях, но она была на учениях, и потому она стиснула зубы и радовалась боли, как старому любовнику.

Было почти два часа дня, воскресенье. Четыре дня, как она нашла послание в «Роллинг Стоун». Свой пикап она припарковала в конце старого шоссе. Здешние леса она знала и часто приезжала сюда поупражняться в стрельбе. Она решила потренироваться в беге, согнать пот и заставить проветриться лёгкие, потому что впереди лежала дорога к Плачущей леди. Она знала опасности этой дороги, знала, как уязвима на открытых проселках этого Государства Компостирования Мозгов, где легавые всех мастей рыщут в поисках добычи. Для достижения цели она должна быть жесткой и сообразительной, а она слишком долго жила под маской этой деревенщины Джинджер Коулз, чтобы можно было легко подготовиться. Тело просило отдыха, но она заставляла себя бежать. Поднимаясь на холм, она увидела вдали ведущее к Атланте шоссе, мелькнули вспышки солнца на стекле и металле мчащихся автомобилей, и снова вниз сквозь сосновую поросль, где тени покрывали землю. Дыхание жгло в груди, лицо пылало. «Быстрее! — подхлестнула она себя. — Быстрее!» Ноги вспоминали радость скорости на школьной беговой дорожке, когда она рвалась к ленточке, оставляя соперниц за спиной. Быстрее! Быстрее! Она пробежала по дну заросшего оврага, толкая себя вперёд и вперёд, и тут ее нога зацепилась за корягу, и она упала на живот посреди опавших листьев. На резком выдохе она врезалась подбородком в землю и замерла, тяжело дыша и слыша, как белка сердито стрекочет на дереве.

— Черт! — сказала Мэри.

Она присела, потерла подбородок, поняла, что кожа оцарапана, но не кровоточит, и попыталась подняться. Ноги не слушались. Она сидела, тяжело дыша, тёмные пятнышки плясали перед ее глазами в холодном солнечном свете. Падение — это часть тренировки.

Падение — вселенский учитель. Так говаривал Лорд Джек. Когда ты знаешь, как падать, вот тогда ты знаешь, как устоять. Она лежала на земле, регулируя дыхание, припоминая приемы тренировки. Штаб-квартира Штормового Фронта пряталась в таких же лесах, только восточнее, ближе к морю. Лорд Джек был крутой учитель. Иногда он будил их шепотом в четыре часа утра, а иногда выстрелами в полночь. Потом он вёл своих солдат на полосу препятствий, следя за временем по секундомеру, выкрикивая ободрения и угрозы. Мэри припомнила военные игры, когда две команды охотились друг за другом в лесах, вооруженные пистолетами, стреляющими красящими шариками. Порой охотились один на один, и это были испытания, которые ей больше всего нравились — ее ни разу не пометили во всех бесчисленных охотах, в которые ее посылал Лорд Джек. Ей нравилось заходить со спины своего противника, бесшумно подкрадываться и стрелять, завершая игру. Никто не мог победить ее в этой охоте. Никто.

Мэри заставила себя подняться. Боль в костях напомнила ей, что она уже не такая молодая и крепкая, но тихие угли дольше горят… Она опять пустилась бежать длинными ровными шагами. Бедра и икры болели, но она отключила разум от восприятия боли. «Подружись с болью, — вот что говорил Лорд Джек. — Обними ее, целуй ее, поглаживай. Люби боль — и ты победишь». Она бежала, сжимая пистолет; белка метнулась из куста и вскарабкалась на дуб справа, прыгнула на ветку и упала… Мэри сняла револьвер с предохранителя и прицелилась. Треск выстрела и разлетевшейся головы белки послышались одновременно. Тело белки упало в листья, несколько секунд оно извивалось, а затем затихло.

Мэри опять побежала, вдыхая запах пороха из револьвера. Ее глаза осматривали лесные тени. «Легавый слева!» — дала она себе вводную, остановилась и повернулась, держа револьвер наготове, целясь в корявую сосну. Опять побежала, на холм и снова вниз. Легавый справа! Она бросилась на землю и поползла на животе, подняв пыль. Затем быстро прицелилась и выстрелила в другое дерево, перерезав верхнюю ветку. Голубая сойка с резким криком вспорхнула в небо. Мэри опять поднялась на ноги. Быстро! Быстро! Вперёд, быстро! Ее кроссовки лупили землю. Еще одна белка мелькнула на солнце и метнулась через тропу. Мэри пустилась за ней, та бежала к группе сосен. Белка летела быстро, обезумев от страха. Мэри выстрелила, когда белка бросилась вверх по стволу сосны, промахнулась на пару дюймов влево, но второй выстрел перебил белке позвоночник, и та заверещала, оставляя на стволе дерева кровавый след.

Легавый справа! Она опять пригнулась, целясь в воображаемого противника. В лесу перекликались вороны. Она уловила запах дыма и поняла, что поблизости должны быть дома, а потом увидела густые перепутанные заросли и начала пробираться сквозь них, локтями отбивая в сторону ветви, сухие листья застревали в ее волосах. И ей казалось, что Джек стоит у нее за спиной со свистком и секундомером. Это он написал послание из подполья, вне сомнения. Он вновь созывал фронтовиков Штормового Фронта, созывал после всех этих лет. Он звал ее, свою истинную любовь. И у этого призыва должна быть цель. Государство Компостирования Мозгов все еще нашпиговано легавыми, а от того, что Революция успела сделать, они только стали злее. Если Штормовой Фронт воспрянет и Лорд Джек поднимет его красное знамя, она станет счастливейшей женщиной на земле. Она рождена, чтобы драться с легавыми, давить их сапогами и вышибать им мозги. Это ее жизнь, настоящая жизнь. Когда она вернется к Лорду Джеку и Штормовой Фронт снова поднимется, легавые будут дрожать от одного имени Мэри Террор.

Она бросилась сквозь листву, колючки царапали лицо. Легавый слева! Она нырком бросилась на землю, ударилась о глинистую грязь плечом, перекатилась сквозь бурьян, бросилась влево, прицеливаясь в…

Мальчишку.

Он стоял шагах в пятнадцати в пятне солнечного света, одетый в джинсы с заплатами на коленях, камуфляжную ветровку, а на голове у него была темно-синяя шерстяная шапочка. Глаза у него были большие и круглые, а в руках он держал небольшую, детского размера винтовку.

Мэри Террор осталась лежать, револьвер ее был направлен на мальчишку. Время застыло, и снова двинулось, когда мальчик заговорил.

— Вы не ушиблись, леди?

— Я упала, — сказала она, пытаясь собраться с мыслями.

— Да, я видел. Вы не ушиблись? Мэри оглянулась. Он здесь один? Никого больше не видно. Она спросила:

— С кем ты здесь?

— Сам по себе. Мой дом вон там. — Он показал головой. Дом был примерно в полумиле, скрытый за холмом.

Мэри встала. Она увидела, что глаза мальчика прикованы к револьверу в ее руке. Ему было лет девять или десять. Щеки разрумянились от холода. Винтовка двадцать второго калибра с оптическим прицелом.

— Со мной все в порядке, — сообщила она ему и обшарила глазами кусты. Пели птицы, на далеком шоссе гудели автомобили, и Мэри была наедине с мальчиком.

— Я споткнулась, — сказала она. — Глупо, правда?

— Вы меня чуть до смерти не напугали, когда вот так вылетели из чащи.

— Прости. Я этого не хотела. — Она слегка подняла голову и втянула в лёгкие запах дыма. «Может, это огонь в камине, в доме этого пацана», — подумала она.

— Что вы здесь делаете? От дороги вроде бы далеко? Винтовка его смотрела в землю. Первое, чему учил его отец: никогда не наводи оружие на человека, если ты не намерен его использовать.

— Просто так брожу. — Она увидела, как он снова посмотрел на ее револьвер. — И тренируюсь в стрельбе.

— Я слышал выстрелы. Значит, это вы стреляли?

— Я.

— Я охочусь на белок, — сказал мальчик, улыбаясь щербатой улыбкой. — Мне вот эту винтовку подарили на день рождения — видите?

Мэри никогда здесь ни с кем не сталкивалась, и это ей не понравилось. Совсем не понравилось. Одинокий мальчик с винтовкой на белок. Очень не понравилось.

— А почему с тобой никого нет? — спросила она.

— Папе пришлось остаться на работе. Он сказал, что я могу пойти один, если буду осторожен, только предупредил, чтобы я не слишком далеко уходил от дома.

У нее пересохло во рту. Она продолжала тяжело дышать, пот подсыхал на ее лице. Ей это не нравилось. Она представила, как этот мальчик идет домой и говорит родителям:

«Я сегодня в лесу видел женщину. У нее был револьвер, и она сказала, что просто бродит. Большая такая, высокая женщина, я могу нарисовать, как она выглядела».

— Твой папа полисмен? — спросила Мэри.

— Нет, мэм. Он строит дома.

— «Па, она спросила, не полицейский ли ты». — Она мысленно слышала, как мальчик говорит: «Я помню, как ма выглядела. Па, а почему она спросила, не полицейский ли ты?»

— Как тебя зовут? — спросила она его.

— Кори Петерсон. Вчера у меня был день рождения. Видите, мне винтовку подарили.

— Понимаю.

Она видела, как мальчик еще раз взглянул на ее револьвер. «Па, а почему у нее револьвер? И почему это она в лесу одна, если даже не живет поблизости»

— Кори, — сказала она и улыбнулась ему. Солнце пригревало, но тени еще удерживали зиму. — Меня зовут Мэри, — сказала она, и в ту же секунду решила, что это надо сделать.

— Рад познакомиться. Что ж, пожалуй, я теперь двинусь. Я сказал, что пойду ненадолго.

— Кори! — позвала она. Он остановился. — А можно мне поближе рассмотреть твою винтовку?

— Да, мэм.

Он пошел к ней, и ботинки его хрустели на опавших листьях.

Она смотрела, как он подходит, и ее сердце сильно колотилось, но она была спокойна. Этот пацан может вздумать ее выследить, если она его отпустит. Проследит ее до самой машины и запомнит номер. Он может оказаться куда смышленее, чем кажется, а у его отца может быть знакомый, который на самом деле легавый. Она собирается уезжать, и все уже приготовлено, и если оставить этот хвост, ей потом покоя не будет.

«Па, я видел женщину в лесу и у нее был револьвер, и ее зовут Мэри».

Нет, это может развалить все дело.

Когда Кори подошел, Мэри протянула руку и взяла винтовку за ствол.

— Можно подержать? — спросила она, и он кивнул и выпустил винтовку.

Оружие почти ничего не весило, но Мэри заинтересовал оптический прицел. Такая штука может сэкономить ей кое-какие деньги, если она решить покупать дальнобойную винтовку.

— Отличная штука, — сказала она, сохраняя улыбку без тени напряжения на губах. — А знаешь что?

— Что?

— Я тут видела место, где белок полным-полно. — Она кивнула на заросли. — Вон там. Это недалеко, если хочешь посмотреть.

— Я не знаю. — Кори посмотрел в сторону дома, потом снова на нее. — Мне бы пора уже идти домой.

— Это недалеко, всего несколько минут ходьбы. Она думала про лощину с укрытым листьями и лианами дном.

— Не. Но все равно спасибо. Винтовку мою мне не отдадите, мэм?

— Решил мне палки в колеса вставлять? — спросила она и почувствовала, как ее улыбка пропадает.

— Извините, мэм? — Мальчишка озадаченно мигнул темно-карими глазами.

— А мне все равно, — сказала Мэри и наставила «кольт» точно в середину лба» Кори Петерсона.

Он судорожно вдохнул.

Она спустила курок, и при треске выстрела голова мальчишки качнулась назад. Рот его раскрылся, показав серебристые пломбы в зубах, тело дернулось вслед за шеей, сделало пару неуверенных шагов назад, дыра во лбу заалела, а мозги разлетелись сзади по земле. Веки его затрепетали, обращенное к Мэри лицо сморщилось, будто мальчишка хотел чихнуть. Он пискнул, как белка, и свалился на спину в оставшийся от зимы гниющий мусор. Ноги его несколько раз дернулись, будто он пытался встать, и он умер с открытыми глазами и ртом и освещенным солнцем лицом. Мэри стояла и ждала, пока не перестанут трепетать его лёгкие. Не было смысла тащить тело, чтобы спрятать. Она обвела взглядом ближайший лес, ловя всеми чувствами звуки и движения. Выстрел распугал птиц, и единственными звуками были биение ее сердца и капание крови с листьев. Убедившись, что поблизости никого нет, она прокралась обратно через заросли и пустилась бежать в том направлении, откуда пришла, с кольтом в одной руке и детской винтовкой в другой.

Ее пробило холодным потом. Сделанное ею обрушилось на нее, и она зашаталась. Но Мэри взяла себя в руки, губы ее сурово сжались, глаза вперились в дальний горизонт. Это была его карма, что он попался ей на дороге. Она не виновата, что мальчик там оказался, — это была просто карма, и все. Мальчик был лишь маленьким кусочком большой картины, и эту картину надо учитывать в целом. Его папочка может поинтересоваться, чего это женщина блуждает в воскресный день в лесу с револьвером. У него мог быть знакомый легавый, даже федеральный легавый. Один телефонный звонок — и вся эта легавская машина заработает, а она слишком давно пряталась и была слишком хитра, чтобы это допустить. Мальчишку следовало убрать. Точка. Мэри почувствовала легкий приступ гнева. «Блин! Какого черта этот пацан там оказался?» Потом она поняла: испытание. Кармическое испытание. Ты падаешь и опять встаешь. Ты продолжаешь идти, несмотря ни на что. Ей захотелось, чтоб была весна, чтоб в лесу росли цветы. Если бы были цветы, она вложила бы их в руки мертвому мальчику.

Теперь она знала, почему убила. Конечно, знала. Мальчик видел Мэри Террор без маски. Это достаточная причина для ликвидации.

Выдержать бег до самой машины она не смогла. Последние триста ярдов пришлось идти шагом, лёгкие горели, одежда пропиталась потом. Винтовку она прислонила к сиденью, револьвер положила под сиденье себе под ноги. На земле остались следы других шин, так что можно не заметать следы. Легавые найдут один-другой след ноги, так что? Примут их за следы мужчины. Она завела мотор и задним ходом выехала с просеки на асфальтовое шоссе, где висел знак МУСОР НЕ БРОСАТЬ и повсюду валялся мусор. Мэри поехала домой, думая, что ей придется много тренироваться, но полностью уверенная, что она еще в форме.

Глава 7

Лаура выдвинула ящик и посмотрела на пистолет. Безобразная штука. Автоматический, тридцать второго калибра, вороненый металл и черная рукоятка. Дуг ей показывал, как он работает: металлическая штуковина, вмещающая семь пуль — Дуг назвал ее обоймой, — точно входит в рукоятку, и теперь надо толкнуть большим пальцем вот эту штуку, чтобы задействовать огневой механизм или что-то в этом роде. И еще была коробка запасных обойм и на ней написано «Быстрое заряжание» и «Усиленная конструкция». Сейчас пистолет был не заряжен, обойма с патронами лежала рядом. Лаура коснулась зернистой рукоятки пистолета. Оружие слегка пахло маслом, и она подумала, не протечет ли оно на свитера Дуга. Провела пальцами по прохладному металлу. Опасный зверь, и вид у него зловещий. Лаура поняла, почему мужчин так завораживает оружие: в нем была сила, ожидающая высвобождения.

Лаура охватила рукоятку и подняла пистолет. Он был не таким тяжелым, как казался с виду, но рука чувствовала его увесистость. Лаура держала его в вытянутой руке, и кисть задрожала почти сразу. Она прицелилась в стену. Указательный палец лег на соблазнительную кривизну спускового крючка. Лаура отвела руку вправо, наставив пистолет на их свадебную фотографию над комодом. Прицелилась в улыбающееся лицо Дуга и сказала:

— Ба-бах!

Завершив это маленькое убийство, Лаура сунула пистолет под свитера Дуга и задвинула ящик. Потом ушла из спальни в кабинет, где в солнечном пятне на письменном столе стояла пишущая машинка с заправленным листом бумаги. Рецензия на «Сожги эту книгу» была наполовину готова. Лаура включила телевизор, поймала программу новостей Си-эн-эн и села работать, упираясь выступающим животом в край стола. Она написала еще пару фраз, когда услышала слова «…в лесной зоне…» и повернулась посмотреть. Весь этот день в новостях передавали о найденном вчера вечером в лесу возле Мэйблтона застреленном мальчике. Лаура уже несколько раз видела эти кадры: покрытое простыней тело поднимают к двери «скорой помощи», вспышки синих мигалок, капитан полиции по фамилии Оттингер рассказывает, как отец и соседи нашли тело около семи часов вечера. Толпа бросается к убитому горем человеку в рабочем комбинезоне и хрупкой женщине с распущенными волосами и отрешенным взглядом. Этот человек — Льюис Петерсон, отец мальчика, отмахивается от репортеров и вместе с женой уходит в белый каркасный дом, захлопнув стеклянные двери.

— …бессмысленное убийство, — говорил Оттингер. — Пока у нас нет ни мотива, ни подозреваемых, но мы сделаем все, что в наших силах, чтобы найти убийцу этого мальчика.

Лаура отвернулась от телевизора и продолжила свою работу. В свете роста преступности в Атланте и окрестностях завести в доме оружие вполне разумно. Она бы раньше сама не поверила, что будет так думать, но преступность в городе вышла из-под контроля. Что ж, она вышла из-под контроля по всей стране. По всему миру, если уж говорить точно. Мир становится диким, и опасные звери рыщут по нему. Вот — мальчика убили. «Бессмысленное убийство», — сказал капитан полиции. Мальчик жил в этих лесах и гулял там тысячу раз, а последний раз встретил кого-то, кто всадил ему пулю в лоб без всякой на то причины. Хищники, ищущие кровавое мясо. В воскресенье пути мальчика и зверя пересеклись, и зверь этим воспользовался.

Лаура опять сосредоточилась на своем обзоре — «Марк Треггс и эхо шестидесятых». Написано местами неряшливо, местами очень точно. Убийство Джона Кеннеди как предупреждающая тень нависшей над Америкой болезни. Свободная любовь теперь обернулась СПИДом, путешествия на кислоте — крэком. Хэйт-Эшбери, Тимоти Лири, Эбби Хоффман, Штормовое Подполье, День Гнева, Штормовой фронт, Вудсток и Аламонт — рай и ад движения за мир. Лаура закончила обзор, заключив, что книга интересная, но едва ли зажигательная, поставила оценку «ЗО» и вытащила бумагу из машинки.

Зазвонил телефон. Через два звонка ответил ее собственный голос:

— Здравствуйте, вы позвонили в дом Дугласа и Лауры Клейборн. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала, и спасибо за звонок.

Гудок. Щелчок.

Вот и все. Лаура вставила в машинку новый лист бумаги, готовясь писать обзоры дальше, и остановилась послушать сводку погоды: надвигается облачный фронт, температура понизится. Она начала первую строчку своего обзора, и опять зазвонил телефон. Ее голос попросил оставить сообщение. Гудок.

— Лаура? Говорит ваш друг…

Лаура перестала печатать. Голос был приглушен — наверняка говоривший не хотел, чтобы его узнали.

— Спросите Дуга, кто живет в доме 5-Е в квартале Хилландейл. Щелк.

Все.

Лаура секунду сидела ошеломленная. Потом встала, подошла к автоответчику и проиграла сообщение еще раз. Голос был женский? Может быть, говорили через прижатый к трубке платок. Она снова включила воспроизведение. Да, голос женский, но она его не узнает. Руки у нее задрожали, колени ослабли. Проиграв запись в третий раз, она записала адрес: 5-Е, квартал Хилландейл. Взяла телефонный справочник и посмотрела по нему, где находится этот жилой комплекс. В восточной части города. Рядом с кинотеатром «Кентербери шесть», сообразила она. Вот как.

Лаура стерла запись с автоответчика. Ничего себе друг. Кто-то, кто работает с Дугом? Сколько людей об этом знает? Она почувствовала сердцебиение, и внезапно Дэвид метнулся у нее в животе. Она стала дышать медленно и глубоко, прижав руку к выпуклости, где был Дэвид. Момент нерешительности: пойти в ванную, чтобы ее вырвало, или тошнота пройдет сама? Она ждала, закрыв глаза, холодный пот выступил у нее на щеках, потом тошнота отступила. Лаура открыла глаза и уставилась на записанный адрес у себя в руке. Перед глазами все плыло, виски стискивало словно тисками, и пришлось сесть, чтобы не упасть.

Она ничего не сказала Дугу о корешках билетов, хотя помнила, что оставила их на виду. Он тоже об этом ничего не сказал. На следующий вечер Дуг повёл ее в «Гротто» — итальянский ресторан, который она особенно любила, но увидел где-то за соседним столиком знакомого и разговаривал с ним пятнадцать минут, пока Лаура ела холодный итальянский суп. Он пытался притвориться внимательным, но глаза его блуждали и ему явно было неуютно.

«Он знает, что я знаю», — подумала Лаура. Она надеялась вопреки очевидному, что это все не правда, что он ей объяснит насчет билетов и скажет, что Эрик каким-то образом прилетел на один день из Чарлстоуна. Она приняла бы хоть самую малую попытку объяснения. Но Дуг избегал встречаться с ней глазами, и она поняла, что у него роман.

Она сидела в кабинете под льющимся в окна солнечным светом, и в ней боролись гнев и грусть. Может, стоило встать и что-нибудь разбить, но она сомневалась, что это поможет. Ее родители собираются в Атланту, как только родится ребёнок, и все поначалу будет превосходно, но в конце концов они с матерью начнут друг от друга уставать, и посыплются искры. От матери в такой ситуации будет мало пользы; а отец будет относиться к ней, как к младенцу. Она попыталась встать из кресла, но почувствовала огромную усталость, и вес Дэвида тянул вниз, и одна рука вцепилась в подлокотник, а другая сжимала бумажку с адресом. Вдруг глаза набухли слезами, их жгло, и Лаура, стиснув зубы, сказала: «Нет, черт побери! Нет. Нет». Она не смогла заставить себя не плакать, и слёзы покатились, по ее щекам.

Неизбежные вопросы падали на нее ударами молота:

«Где я ошиблась? Что не так сделала? Что дает ему чужая женщина такого, что не могу дать я?»

Никаких ответов, лишь только одни вопросы.

— Ах ты гад, — тихо сказала Лаура, и слёзы кончились. Глаза стали красными и припухшими. — Ах ты гад.

Она подняла руку и посмотрела, как играет солнечный свет на двухкаратном бриллианте обручального кольца и на золотом венчальном кольце. Лаура подумала, что ничего не стоят эти кольца, потому что ничего не значат. Они — пустые символы, как этот дом и та жизнь, что построили они с Дугом. Ей представлялась шутка, которую отпустит Кэрол по этому поводу:

— Значит, стреляный воробей Дуг нашёл курочку, у которой в печи пирог не застрял? Видишь, как я тебе и говорила — нельзя доверять мужчинам! Они из другого мира!

Пусть так, но Дуг оставался частью ее мира, и частью мира Дэвида он тоже станет. Настоящий вопрос таков: как из этого выходить?

И первый шаг она знала.

Лаура встала. Выключила телевизор, взяла ключи от автомобиля, нашла карту города и прикинула самую близкую дорогу до квартала Хилландейл.

У жилого комплекса приблизительно в двадцати минутах от дома Лауры был теннисный корт и бассейн, задернутый черным покрывалом. Лаура объехала квартал в поисках корпуса «Е» и нашла его, только сделав полный круг. Поставив машину, она пошла смотреть фамилии на почтовых ящиках. На почтовом ящике 5-Е была табличка, где флуоресцирующими чернилами было написано «Ч. Дженсен». Это была женская подпись с завитушками и заканчивалась она росчерком.

«Подпись молодой женщины», — подумала Лаура. Ее сердце сжалось. Она стояла перед дверью, на которой висела табличка «5-Е». Ей представилось, как Дуг переступает этот порог. В центре двери был маленький глазок, откуда канарейке можно подглядывать за котом. Она посмотрела на звонок около двери, — протянула палец…

…И не стала ничего делать. Лаура рассудила, что в любом случае «Ч. Дженсен» вряд ли будет дома в три часа дня в понедельник. Ч. Дженсен наверняка где-нибудь работает, если только — страшно подумать — Дуг ее не содержит. Лаура ломала себе голову, пытаясь вспомнить, нет ли какой-то Ч. Дженсен у Дуга в офисе, но никого с таким именем не вспомнила. Но кто-то ведь знал эту девицу, кто-то кто пожалел Лауру и позвонил сообщить. Чем дольше она об этом думала, тем больше ей казалось, что это мог быть голос Марси Паркер. Теперь надо понять, что делать дальше: выложить Дугу все, что знает, или подождать, пока родится ребёнок. Неприятные сцены вовсе не в ее вкусе, а уровень нервного напряжения у нее и без того космический. От ссоры с Дугом может подняться давление, Дэвиду это вредно, и Лаура так рисковать не может.

Вот когда родится Дэвид, она спросит Дуга, кто такая Ч. Дженсен. Вот отсюда они и начнут свой путь. И Лаура знала, что путь будет каменистым и опасным. Будут слёзы и злые слова, столкновение самолюбий, которое может разорвать фальшивую ткань их жизни, но одна мысль была главнее всех других: «У Дуга есть кто-то, кем он владеет, и у меня тоже скоро будет».

Костяшки вцепившихся в руль пальцев побелели. На полпути домой ей пришлось заехать на заправку и там, в туалете, слёзы хлынули у нее из глаз, ее стошнило и рвало до тех пор, пока во рту не осталось ничего, кроме желчи.

Глава 8

Сон кончился, и Мэри Террор проснулась в темноте. Во сне она шла к деревянному дому, выкрашенному в небесно-голубой цвет, — с фронтонами, трубами, балюстрадой у крыши. Она знала этот дом, и знала, где он: у самого начала. Она поднялась на крыльцо, вошла в дом, где солнце било в окна на сосновые доски пола, и там нашла его в комнате с эркером, выходящим на море. Лорд Джек в белоснежных одеждах, с рассыпанными по плечам белокурыми волосами задумчиво и остро глядел, как она подходит. Она остановилась прямо перед ним и затрепетала от его присутствия.

— Я звал тебя, — сказал он ей. — Я хотел, чтобы ты пришла, потому что ты нужна мне.

— Я услышала твой призыв, — сказала она тихим голосом, почти шепотом. Он эхом отдавался в большой комнате, где пахло соленым воздухом. — Ты мне тоже нужен.

— Мы начнем все сначала, Мэри. Все повторим опять. Мы поднимем мертвых и вернем в мир погибших, и на этот раз мы наверняка победим.

— Мы победим, — повторила она и протянула руку, чтобы коснуться его руки.

— Где мой ребёнок? — спросил Лорд Джек. Рука Мэри повисла в воздухе.

— Мой сын, — повторил он. — Где мой сын?

— Я… я… не знаю.

— Ты носила моего сына, — сказал он. — Где он? Секунду Мэри не могла говорить. Прибой с грохотом бился о скалы. Мэри прижала руки к животу.

— Я… меня ранили, — сказала она. — Ты знаешь, что я была ранена. Ребёнок… я потеряла ребёнка. Лорд Джек закрыл глаза.

— Я хочу сына. — Его голова качнулась назад, и стали видны слёзы на щеках. — Ты знаешь, что я хочу сына, Который будет нести мое семя. Где мой сын, Мэри? Где мой сын?

Ничто за всю жизнь не было ей так трудно, как сказать эти два слова.

— Он мертв.

Глаза Лорда Джека открылись, и глядеть в них было как глядеть в центр Вселенной. Звезды и созвездия кружились там, все знаки и символы Эры Водолея.

— Мой сын должен быть жив, — сказал он шуршащим от боли голосом. — Должен быть. Мой род должен продлиться. Разве ты этого не понимаешь? Я дал тебе великий дар, Мэри. Ты потеряла этот дар. Ты его убила?

— Нет! Я не убивала! Ребёнок умер! Я была ранена, и ребёнок умер!

Он поднял тонкий палец и прижал его к губам.

— Когда я призывал тебя, я хотел, чтобы ты принесла мне моего сына. Это часть всего нашего дела. Очень важная часть, если мы хотим поднять мертвых и вернуть погибших. О Мэри, как больно ты мне сделала!

— Нет! — Голос ее надломился, в стенах прокатился тёмный хохот. — Мы сможем сделать другого ребёнка! Прямо сейчас! Мы сделаем другого ребёнка, не хуже прежнего!

Он смотрел глазами, наполненными всей вселенной, глядел мимо нее, в другие измерения.

— Я хочу, чтобы ты, Мэри, принесла мне моего сына. Ребенка, которого мы сделали с тобой. Если ты не принесешь мне моего сына, тебе нельзя будет здесь остаться.

Он сказал, и стены начали таять. Лорд Джек тоже начал таять, как блекнущий свет. Она попробовала схватить его руку, но она ускользнула клубящимся туманом.

— Мне… Мне… — Горло ее пережало страхом. — Мне некуда больше идти!

— Тебе нельзя здесь оставаться, — повторил он, призрак в белом. — Приходи ко мне с моим сыном, или не приходи совсем.

Дом сгинул. Лорд Джек исчез. Остался только запах моря и шум прибоя на источенных водой скалах, и вот тогда Мэри проснулась.

Ребёнок плакал — высокий, тонкий звук, который сверлил мозг. У Мэри на лице блестел пот; с шоссе доносился грохот проходящих грузовиков.

— Перестань плакать, — вяло выговорила она. — Сейчас же перестань.

Но Джеки не переставал, и Мэри встала с кровати и подошла к колыбели из картонной коробки, где лежал ребёнок, и коснулась его кожи. Она была холодной и резиновой, и от этого прикосновения в ней вторым, еще более темным сердцем забилась ярость. Дети — убийцы мечты и снов. Они обещали будущее, а потом умирали.

Мэри схватила руку ребёнка и сунула в нее свой палец. Джеки не ухватился за палец, как тот ребёнок в тележке.

— Держись за меня, — сказала она — Держись! — Ее голос становился громче, набухая гневом. — Держись за меня, я сказала!

Ребёнок все плакал, все тем же безнадежным плачем, но за палец не брался. И холодной была его кожа, очень холодной. Что-то не так с этим ребёнком, поняла она. Это не сын Лорда Джека. Это просто плачущий холодный кусок плоти, вышедший не из ее чресл.

— Перестань! — крикнула она и затрясла ребёнка двумя руками. — Я кому сказала?

Ребёнок поперхнулся и закашлялся, потом опять зашелся в пронзительном крике. Голова разламывалась, плач младенца доводил до бешенства. Она встряхнула ребёнка сильнее и увидела, как болтается в темноте его голова.

— Прекрати! Прекрати!

Джеки ее не слушается. Мэри почувствовала, как кровь приливает к лицу. Этот ребёнок сломался, с ним что-то не так. Кожа у него холодная, он не хватается за палец и крик у него удушенный. Никто из детей никогда не слушался, и невозможность ими управлять доводила ее до исступления. Она давала им жизнь и любовь, кормила их, даже когда они не хотели, вытирала им рты и меняла пеленки, а дети все равно были не правильные. Сейчас, после своего сна, она все поняла: никто из них не был сыном Лорда Джека, и никто из них не заслуживал права жить.

— Прекрати реветь, черт тебя подери! — завопила Мэри, но этот ребёнок завыл и заколотился у нее на руках, его резиновое тельце вот-вот разломится. Джек не примет этого ребёнка. Нет, нет. Он не позволит ей остаться с ним, если она принесет ему вот этого. Это не правильный ребёнок. Совсем не правильный. Кошмар. Холодный, резиновый, и хочет смерти.

От плача у нее колотилось в висках. Крик разрывал ей рот. Застонав, как зверь, она схватила ребёнка за ноги и с размаху стукнула о стену. Крик на миг прервался, а затем начался с новой силой, и она опять грохнула его головой о стену.

— ЗАТКНИСЬ! — Заревела она и снова грохнула его головой о стену.

— ЗАТКНИСЬ! О стену.

— ЗАТКНИСЬ! Снова о стену, и на этот раз было слышно, как что-то треснуло. Крик прервался. Мэри стукнула холодного ребёнка о стену в последний раз, ощутила, как тельце трепещет и дергается в ее руках. Бум. Бум. Чей-то кулак колошматил в стену.

— Заткнись, ты, сука полоумная! Сейчас копов позову! Старик в соседней квартире. Шеклет. Мэри уронила холодного ребёнка, и отчаяние захлестнуло ее, как наводнение. В секунду оно зашипело и вскипело ревущей яростью, а Шеклет все барабанил в стену.

— Ты психованная, слышишь? Психованная! Он замолчал, а Мэри подошла к комоду и вытащила револьвер, из которого ликвидировала Кори Петерсона. В барабане была только одна пуля, и Мэри взяла коробку с патронами и загнала их по гнездам. Защелкнула барабан, подошла к стене между своей квартирой и Шеклетом и приложила ухо к тонкой панели.

Слышно было, как Шеклет ходит по комнате. Хлопнула дверь. Послышался звук бегущей воды. В ванной? Мэри приставила дуло револьвера к стене, направив его на звук бегущей воды. Ее сердце билось ровно и уверенно, нервы спокойны, но подковырками и угрозами старика она уже сыта по горло. Сегодня она убила, еще одного ребёнка; вот он лежит с разбитым черепом. Лорд Джек не пустит ее к себе, если она не принесет ребёнка — его сына, но никто из этих детей не дал ей себя любить.

— Ну, давай выходи, — шептала Мэри, дожидаясь звука открывающейся двери. Шум воды стих. Было слышно, как Шеклет несколько раз кашлянул и спустил воду в туалете. Мэри взвела курок. Она собиралась разрядить в стену весь барабан, а потом перезарядить револьвер, вложив всего один патрон. Если ей нельзя к Лорду Джеку, то больше некуда идти. У нее нет дома, нет страны, нет личности; она никто, ходячая пустота, и она готова положить этому конец.

— Ну давай выходи, — сказала она и услышала, как скрипят дверные петли ванной.

Палец напрягся на курке.

Бах! Бах!

Это не выстрелы. Это кулак барабанит в дверь. Мэри сняла палец с курка. Снова стук, настойчивее и громче. Это в ее дверь. Она прошла в другую комнату, все еще с «кольтом» в руке, украдкой выглянула из окна. Двое легавых на стоянке, и легавская машина рядом.

Она встала у двери, придала голосу побольше стали и спросила:

— В чем дело?

— Полиция. Будьте добры, откройте дверь, «Спокойно, — подумала она. — Держи себя в руках. В руках. Легавые у дверей. Держи себя в руках».

Мэри повернула ручку замка и закрыла дверь на цепочку. Открывая дверь, она держала руку с револьвером так, чтобы его не было видно. Через щель она увидела двух легавых — черного и белого.

— Что случилось?

— К нам пришёл вызов с жалобой на нарушение тишины, — сказал черный. Он щелкнул кнопкой фонарика и посветил на Мэри. — Здесь все в порядке, мэм?

— Да, все нормально.

— Один из ваших соседей позвонил и пожаловался, — сказал белый легаш. — Сказал, что из вашей квартиры доносятся вопли.

— А, это… мне приснился кошмар. Наверное, кричала во сне.

— Вы не будете так добры открыть дверь пошире? — спросил черный.

Мэри без колебаний открыла; руку с пистолетом она прятала по-прежнему. Фонарь черного легавого бегал по ее лицу.

— Как ваше имя, мэм?

— Джинджер Коулз.

— Это она! — крикнул Шеклет с порога своей квартиры. — Она совсем психованная, точно вам говорю! Ее надо посадить, пока она никого не угробила!

— Вы бы не понизили голос, сэр? — Черный легавый что-то тихо сказал белому, и тот пошел к двери Шеклета. Мэри слышала, как Шеклет бормочет и ругается, а сама все глядела в глаза черному легавому. Он вытащил из кармана пачку жвачки и предложил ей, но она покачала головой. Тогда он сунул одну пластинку себе в рот и принялся жевать.

— Жуткие бывают кошмары, правда? — спросил он. — В том смысле, что очень реальные.

«Проверяет меня», — подумала Мэри.

— Это вы правы. Иногда они бывают хуже некуда.

— Уж наверняка, если вы так громко кричите. — Луч фонарика скользнул по ее лицу.

— Я была медсестрой во Вьетнаме, — сказала Мэри. Фонарик остановился, застыл на ее правой щеке, потом шелк! — и погас.

— Простите, — сказал черный полицейский. — Я слишком был молод, чтобы там быть, но я видел «Взвод». Должно быть, там был настоящий ад.

— Каждый день.

Он кивнул и убрал фонарик.

— Фил, мы закончили, — сказал он белому легашу. — Простите, что вас побеспокоили, мэм, — обратился он к Мэри. — Но я надеюсь, вы понимаете, почему ваш сосед нас вызвал.

— Да, я понимаю. Вообще-то я принимаю снотворное, но оно у меня как раз кончилось.

— Она психопатка! — настойчиво заговорил Шеклет, снова повышая голос. — Воет всю дорогу, словно дьявола будит!

— Сэр! — Черный легавый направился к двери Шеклета. — Я вас просил, чтобы вы перестали орать, или нет? Эта женщина — ветеран Вьетнама, и этот факт вам следовало бы учесть.

— Это она вам сказала? Фигня! Пусть докажет!

— Вы успокоитесь, сэр, или хотите проехаться в нашей машине?

Наступило долгое молчание. Мэри крепко сжимала рукоятку пистолета. Она слышала разговор черного легавого с Шеклетом, но слов разобрать не могла. Потом его дверь со стуком захлопнулись, и оба легавых вернулись к ее двери.

— По-моему, все выяснили, — сказал ей черный. — Спокойной ночи, мэм.

— Спокойной ночи вам, и огромное спасибо, офицеры, — сказала она, закрыла дверь, заперла и сняла цепочку. И только тогда сквозь зубы процедила: «Мать вашу, мать вашу, мать вашу». Она ждала у окна и смотрела, пока свиньи не смылись. Потом подошла к стене Шеклета и сказала, прижимаясь к стене губами:

— Я тебе устрою, когда съеду. Устрою, понял? Выколю тебе глаза и заставлю подавиться ими. Слышишь меня, старое дерьмо?

Шеклет кашлял в своей спальне, хрипел и сипел, потом опять послышался звук спускаемой воды. Мэри вернулась в спальню, включила свет и остановилась, глядя на мертвого ребёнка на полу.

Голова треснула и вдавилась внутрь, но крови не было, и мозги из черепа не текли. Кукла. Просто кукла. Она взяла куклу за ногу и отнесла ее в Райский Ящик в шкафу. Долго стояла и молча смотрела на всех этих сломанных кукол, и пульс бился в правом виске, и глаза Мэри остекленели, как зимний пруд.

Все они. Все они куклы. Резина и пластик с нарисованными глазами, Они не могут любить, потому что они не настоящие. Вот и ответ; и ее ошеломило, что она этого раньше не понимала. Как ни хотела она, чтобы они были настоящими, как ни рожала, как ни кормила, как ни любила, они были не настоящими. Она представляла их себе как плоть и кровь, да, так, но в конце концов предавала их смерти, потому что все время знала, что они — только резина и пластик.

Лорд Джек хочет ребёнка. Сына. Он дал ей ребёнка, а она потеряла этот дар. Если она придет к Лорду Джеку без ребёнка, он ее отвергнет. Вот это и было посланием ее сна. Но тут была опасная течь, как трещина во времени. Ребёнок Джека мертв. Она выдавила труп из своего тела в туалете на бензозаправке возле Балтимора, из живота, изрезанного стеклом и металлом. Она завернула этот кусочек плоти в расползающуюся одежду бумажных полотенец и спустила в сток. Это был мальчик. Как Джек и надеялся. Мальчик, который понесет его в будущее. Но как же принести Джеку его сына, если сын его мертв и смыт водой?

Мэри присела на край кровати, все еще с револьвером в руке, и скорчилась в позе Мыслителя. Что если. Взгляд ее упал на дохлого таракана, лежащего на спине возле плинтуса. Что если.

Что, если у нее в самом деле будет мальчик, чтобы привезти Джеку?

Настоящий мальчик — младенец. Плоть и кровь. Что, если…

Мэри встала и закружила по комнате, сжимая в руке «кольт». Она ходила и ходила от стены к стене и думала, думала. Настоящий живой мальчик. Где такого достать? Она увидела, как заходит в агентство по усыновлению и заполняет анкету.

«Убила шестерых легавых — тех, про кого точно знаю, — вот что я могу сообщить о себе, — скажет она. — Убила профессора колледжа и того пижона, который думал, что снимет фильм о Штормовом Фронте. Еще убила ребёнка в лесу. Но я очень хочу усыновить мальчика, очень хочу».

Значит, мимо. Где же еще можно достать младенца?

Она прекратила бегать по комнате. Можно взять младенца там же, где берет его мать, — это вдруг до нее дошло. Ребенка можно взять в больнице.

«Ага, — подумала она со злой иронией. — Зайти, перестрелять всю больницу и забрать ребёнка из родильного отделения».

Стоп!

«Я была медсестрой во Вьетнаме».

Это была ложь, конечно. Она и прежде ею пользовалась, и с легавыми все сходило. Стоит только упомянуть Вьетнам, и они уши развесят. Она опять принялась бегать по комнате, ум ее попал на плодородное поле. Медсестра. Медсестра.

Ведь в маскарадной лавке можно взять напрокат форму медсестры?

Да, но во всех ли больницах у сестер одна и та же форма? Она не знала. Если она собирается это проделать, то прежде всего надо найти больницу и проверить. Она взяла телефонный справочник и посмотрела раздел «Больницы». Их было полным-полно, если добавить клиники и центры здоровья, как было в справочнике. Клиника возле Мэйблтона. Нет. Слишком маленькая. Вот еще одна — в западной Атланте, миля-другая отсюда. Эта вроде годится. Но потом ее взгляд упал на другой список, и она сказала: «Вот оно».

Это была больница Сент-Джеймс. «Знак доброй кармы», — подумала Мэри. Больница названа по имени Джима Морисона. Она сверила адрес. Больница Сент-Джеймс находилась в Бакхэде, в богатом районе города. Это было порядочно далеко, но ей подумалось, что это преимущество: вряд ли ее там могут узнать. Богатые не едят жрачку из забегаловок. Она взяла ручку и обвела кружочком больницу Сент-Джеймс. Во рту появился металлический вкус — вкус опасности. Как в прежние дни, она строила планы, и мысль похитить новорожденного мальчика из родильного отделения больницы Сент-Джеймс — ребёнка богатой суки, что еще приятнее, — заставляла сильнее биться ее сердце и ощущать теплый влажный пульс между бедрами.

Но еще надо узнать, можно ли это проделать. Прежде всего надо наведаться в госпиталь и посмотреть родильное отделение. Узнать систему охраны, расположение лестниц, к каким выходам ближе сестринские посты. Выяснить, какая у них форма и сколько медсестер работает в отделении. Еще много есть другого, о чем она подумает, когда сама все увидит, а если не выйдет, она еще что-нибудь придумает.

Это не будет сын Джека. Тот ребёнок мертв. Но если она придет к Лорду Джеку с новым маленьким мальчиком, разве он не будет точно так же доволен? Она решила, что даже больше. Она скажет, что ребёнок, который умер в ее распоротом животе, был девочкой.

Мэри убрала револьвер. Она легла и постаралась заснуть, но была слишком возбуждена. Двадцать дней до встречи у Плачущей леди. Она встала, надела тренировочный костюм и вышла в ночной холод пробежать этак милю и хорошо подумать.

Глава 9

Первого февраля в четверг вечером, после обеда, Дуг отложил газету и сказал:

— У меня есть кое-какая работа в офисе. Лаура смотрела, как он встал и пошел в спальню. Обед прошел в самом что ни на есть каменном молчании. В тот понедельник она ездила в квартал Хилландейл, и с того самого дня она знала, что Дуг чувствует себя виноватым — это было видно в каждом движении и слышно в каждом слове. Дуг было спросил, что ее беспокоит, и она ответила, что ей не очень хорошо, и она уже готова рассыпаться. Отчасти это было правдой, но только отчасти, конечно же. Дуг, повинуясь инстинкту, который последние дни подавал тревожные сигналы, как полицейский радар, не стал развивать тему. Лаура погрузилась в чтение и видеофильмы;, тело ее собирало силы для предстоящего испытания.

— Я вернусь примерно… — Дуг, надевая пальто, вскинул руку и взглянул на часы. — А, понятия не имею. Как освобожусь, так и приеду.

Лаура прикусила язык. Сегодня Дэвид был особенно тяжел, и его метания в животе ее раздражали. Она чувствовала себя огромной и неуклюжей, сон ее в последние две ночи тревожило видение безумной женщины на балконе, и у нее не было настроения играть в эти игры.

— Как Эрик? — спросила она.

— Эрик? Нормально, я думаю. А что?

— Он так же мало времени проводит дома, как и ты?

— Не начинай эту песню. Ты знаешь, что у меня много работы, а дня не хватает.

— И ночи тоже не хватает? — спросила она. Дуг бросил застегивать пальто. Он пристально посмотрел на Лауру, и ей показалось, что в глазах его мелькнул страх.

— Да, — ответил он. — Не хватает. Ты знаешь, сколько стоит вырастить ребёнка и отправить его в колледж?

— Много.

— Да, много. Этак за сотню тысяч — по сегодняшним ценам. К тому времени, когда Дэвиду придет время поступать в колледж, один Господь знает, сколько это будет стоить. Вот о чем я думаю, когда мне приходится работать по вечерам.

Лаура подумала, что сейчас взорвется либо слезами, либо смехом — неизвестно чем. Лицо ее готово было скривиться в гримасе, но она силой воли заставила себя сохранить спокойное выражение.

— К полуночи ты будешь дома?

— К полуночи? Наверняка. Хочешь, чтобы я позвонил, если буду долго задерживаться?

— Это было бы хорошо.

— О’кей. — Дуг наклонился и поцеловал ее в щеку, и от него пахнуло одеколоном. Губы Дуга царапнули ее кожу и отодвинулись.

— До скорого, — сказал Дуг, подхватил свой кейс и направился к двери в гараж.

«Скажи что-нибудь, — подумала Лаура. — Останови его, пока он не вышел в эту дверь». Но ее поразил ужас и она не знала, что сказать, и — что было самое страшное — она боялась, что нет ничего такого, что она может сказать и что его остановит.

— Ребёнок, — сказала она.

Шаги Дуга замедлились. Он действительно остановился и оглянулся на нее из полосы тени.

— Мне кажется, осталось всего несколько дней, — сказала она ему.

— Ага. — Он нервно улыбнулся. — По-моему, ты в хорошей форме и к этому готова.

— Останешься со мною? — спросила его Лаура и сама услышала, как дрогнул ее голос.

Дуг набрал в грудь воздуху. Он обежал взглядом стены с болезненным выражением на лице, как заключенный, оценивающий размер своей камеры. Сделал два шага к Лауре и остановился.

— Ты знаешь, иногда я… как-то не нахожу слов. — Он несколько секунд помолчал и начал снова. — Иногда вот я вижу, что у нас есть, как мы далеко прошли, и вот… у меня какое-то чувство внутри вроде как… ну вот, как сказать? Вроде — что же с нами происходит? И вот теперь, когда у тебя будет ребёнок… это вроде как что-то кончается. Понимаешь?

Она покачала головой, — Конец той жизни, где были только мы. Семьи из Дуга и Лауры. Знаешь, что мне снилось на прошлой неделе?

— Нет. Расскажи.

— Мне снилось, что я старик. Я сидел вон в том кресле. — Он мотнул головой. — У меня была грыжа и лысина, и мне только и хотелось, что сидеть вот так перед телевизором и спать. Не знаю, где были вы с Дэвидом, но у меня все было позади, и был я одинок, и… и я заплакал, потому что страшно было это знать. Я был богат, жил в хорошем доме и плакал, потому что… — Ему было трудно это сказать, но он себя заставил. Потому что весь смысл — в дороге. Не в том, чтобы где-то быть, а чтобы туда идти. Пройти дорогу — это битва, и когда ты уже попал к цели… — Он потерял нить и пожал плечами. — Не слишком много смысла, как я это излагаю?

— Присядь, — попросила она его. — Давай об этом поговорим, о’кей?

Дуг потянулся к ней. Она знала, что он хочет подойти к ней, потому что его тело дрожало, будто он вырывался из тисков какой-то силы. Несколько драгоценных секунд он пытался качнуться к ней, потом поднял руку и взглянул на свой «Ролекс».

— Надо ехать. У меня завтра с самого утра тяжелый клиент и нужно подготовить все документы. — Голос его был теперь сухим — весь в делах. — Завтра поговорим, о’кей?

— Когда захочешь, — хрипло сказала Лаура.

Дуг отвернулся от нее, кейс в руке, и вышел из дома. Лаура услышала, как заворчал

мотор «мерседеса». Открылась дверь гаража. Она не успела снова закрыться, как Лаура вскочила на ноги и тут же вздрогнула и схватилась за поясницу, где у нее болело с самого утра. С ноющей болью она прошла через кабинет и взяла с серебряного подноса ключи от «БМВ». Взяла из шкафа пальто и сумочку. Потом вышла, правильнее сказать, проковыляла наружу, села в» БМВ» и завела мотор.

Она решила, что проследит за Дугом. Если он поехал на работу — отлично. Они завтра честно поговорят о будущем и решат, куда двигаться. Если он поехал в квартал Хилландейл, то завтра утром она позвонит адвокату. Она выехала из гаража, свернула на Мур-Милл-роуд и поехала в сторону квартала Хилландейл, надеясь на лучшее и боясь худшего.

Вливаясь в поток скоростного шоссе, она поняла, что на все, что сейчас делает, она смотрит как бы со стороны, и собственная дерзость ее поразила. Она не знала за собой такой решительности. Ей казалось, что все бывшее в ней железо расплавилось в домне того убийства тогда, жаркой июльской ночью. Но вот так ехать за Дугом, выслеживая его, как преступника, ей стало стыдно, и она сбавила скорость, чтобы на ближайшей развязке развернуться и ехать домой. Нет. Суровый внутренний голос требовал ехать дальше. Дуг и есть преступник. Пусть он еще не растерзал ей сердце, он постоянно наносит по нему удары. Он кромсает их совместную жизнь, растаскивает их в стороны, превращает в посмешище данный ими обет. Он и есть преступник, и заслуживает, чтобы его выслеживали, как преступника. Лаура нажала на газ и проехала мимо развязки. В Хилландейле Лаура объехала вокруг здания, где жила Ч. Дженсен, высматривая автомобиль Дуга на стоянке. «Мерседеса» не было видно, стояли только приземистые крикливые спортивные машины людей помоложе. Лаура нашла свободное место недалеко от здания и заехала туда подождать. Его здесь нет, и он сюда не едет, подумала она. Он поехал на работу, как и сказал. В самом деле поехал на работу. Ее захлестнуло облегчение настолько сильное, что она чуть не уронила голову на руль и не расплакалась.

Свет фар мелькнул по ее машине. Лаура оглянулась как раз в тот момент, когда мимо проезжал «мерседес», похожий на акулу в поиске. У нее с тихим всхлипом захватило дыхание. «Мерседес» заехал на стоянку за одиннадцать мест от Лауры. Она смотрела, а тем временем у «мерседеса» погасли фары и из него вышел человек. Он пошел к дому Ч. Дженсен. Именно по походке Лаура и узнала его — то ли ноги волочит, то ли вышагивает. В руке Дуга уже был не кейс, а упаковка пива — шесть банок.

Он останавливался у магазина, поняла она, и вот почему она приехала первой. В ней вспыхнула ярость; вкус этой ярости горел во рту, как будто бензином плеснули на тлеющие угли. Ее пальцы стиснули руль так, что ясно выступили вены на руках. Дуг шел на свидание к своей подружке и размахивал упаковкой пива, как нетерпеливый школьник. Лаура потянулась к дверной ручке и нажала ее. Она не позволит ему войти в эту квартиру, думая, что еще раз удалось обдурить доверчивую и покладистую жену. Черта с два! Она сейчас обрушится на него, как бетонный блок на улитку, и когда она с ним покончит, этой самой Ч. Дженсен понадобится скребок, чтобы отодрать его от асфальта.

Она встала с полыхающим от гнева лицом.

Воды прорвались.

Теплая жидкость хлынула меж бедер вниз по ногам. До нее дошло, когда жидкость уже залила колени. Боль в спине и подергивания в течение всего дня — это была первая стадия родовых схваток.

Ребёнок собирался родиться.

Она смотрела, как Дуг заворачивает за угол и скрывается из виду.

Секунду она стояла в мокрых трусах, и тут начала нарастать первая родовая схватка. Давление бросило ее в царство боли, будто мощная рука, сдавившая болезненный ушиб внутри, и Лаура закрыла глаза, а боль схватки медленно набухала до пика, потом начала спадать. По щекам катились слёзы. Посмотри на часы, глупая! Она вернулась в «БМВ» и посмотрела на часы в свете плафона, включившегося при открытой дверце. Следующая схватка накатила через восемь минут с такой силой, что пришлось стиснуть зубы.

Ей нельзя долго здесь оставаться. У Дуга кто-то есть. Она предоставлена самой себе.

Она завела мотор, выехала задним ходом со стоянки и поехала прочь от своего мужа и квартала Хилландейл.

Двумя схватками позже Лаура остановилась на заправочной станции, чтобы позвонить доктору Боннерту, попала к секретарше и ей сказали, что сейчас его разыщут по пейджеру. Она ждала, вцепившись в трубку, схватка накатывала за схваткой, боль сотрясала спину и уходила вниз по ногам. Затем к телефону подошел доктор Боннерт, выслушал ее рассказ и сказал, что ей надо как можно скорее ехать в Сент-Джеймскую больницу.

— Жду вас с Дугом, — сказал доктор Боннерт и повесил трубку.

Больница была большим белым зданием посреди парка на северо-востоке Атланты. Когда заполнили все документы в приемном отделении и Лауру перевезли в родильный зал, появился доктор Стивен Боннерт в смокинге. Она сказала ему, что ее случай вряд ли требует такой официальной одежды. «Приветственный обед в честь нового директора больницы, — объяснил доктор, глядя на монитор, показывавший ход схваток у Лауры. — Все равно не удался, потому что у каждого с собой пейджер, и весь зал верещал, будто туда сверчки собрались».

— Где Дуг? — спросил доктор Боннерт, как и ожидала Лаура.

— Дуг… он не может приехать, — ответила она. Доктор Боннерт несколько секунд смотрел на нее через круглые черепаховые очки, потом дал указания сестре и вышел переодеться и вымыть руки.

В тыльную сторону ладони Лауре ввели острую короткую иглу и поставили капельницу с демеролом. Ее одели в зелёный больничный халат с эластичным поясом вокруг живота, и она сидела на столе, наклонившись всем телом вперёд. В ноздри плыл запах лекарств и дезинфекции. Сестры были умелыми и быстрыми, они все время говорили с Лаурой о пустяках, но ей было трудно уловить смысл их слов. Все вокруг стало размытым движением и звуком, она видела вспышки на экране монитора, когда внутри нее возникала схватка, нарастала, вспухала и сводила болью, потом спадала до следующей. Одна из сестер заговорила о новой машине, которую только что купила, ярко-красную, сказала она, всегда хотела ярко-красную машину.

— Дышите свободнее, — сказала другая сестра, кладя руку Лауре на плечо. — Дышите, как вас учили на курсах.

Сердце Лауры тяжело колотилось, и на другом мониторе это отражалось беспорядочными всплесками. Схватки были, как грохот грома в камере, они сотрясали ее тело, предвещая шторм.

— Первый ребёнок? — спросила сестра с красной машиной, глядя на карту Лауры. — Боже мой. Боже мой!

Вернулся доктор Боннерт, одетый в зеленое, профессиональный, и раздвинул ноги Лауры, чтобы посмотреть раскрытие.

— Отлично работаете, — сказал он. — Но еще не до конца. Сильно болит?

— Да. Немножко. — А яблокам больно, когда из них вынимают сердцевину? — Да, болит.

— О’кей.

Он сказал Красной Машине что-то насчет какого-то непонятного слова, и Лаура подумала: «Пора уже для большого укола, да?». Доктор Боннерт отошел от стола и вернулся с какой-то маленькой штучкой вроде пружинки от шариковой ручки, а от нее тянулся провод к какой-то хитрой машине.

— Небольшое вмешательство, — сказал он, бегло улыбнувшись, и полез куда-то внутрь нее рукой в перчатке. Эта похожая на пружинку штука была зародышевым монитором; об этом рассказывали на курсах. Доктор Боннерт нашёл голову ребёнка и засунул устройство под плоть. Из хитрой машины полезла лента, отмечающая биение сердца Дэвида и другие жизненно важные показатели. Лаура почувствовала, как ей протирают поясницу — сестра готовила ее к эпидуральной анестезии. Хотя бы не придется видеть шприц. Сила схваток стала неимоверной, будто били кулаком по ушибленной спине.

— Свободнее дышите, свободнее, — уговаривал ее кто-то.

— Сейчас слегка ужалит, — сказал доктор Боннерт, и она почувствовала, как входит игла.

Это называется ужалить? Там, откуда она родом, осы куда больше. Потом все кончилось, игла вышла и кожа поясницы стала покалывать. Доктор Боннерт еще раз посмотрел раскрытие, потом проглядел ленту с сигналами от Дэвида, монитор с показаниями от Лауры. Во рту чувствовался вкус лекарства, и она надеялась, что анестезия сработала, потому что схватки стали жестокими и лицо покрылось потом. Красная Машина вытерла ей лицо и улыбнулась.

— Для этого и было все ожидание, — сказала сестра. — Странно, когда это происходит, правда?

— Да.

Ох, как больно. О Господи, теперь по-настоящему больно! Она ощущала, как напрягается тело, раскрываясь, как бутон.

— Когда время приходит, тогда и приходит, — продолжала медсестра. — Когда ребёнок захочет выйти, он даст вам знать.

— Не забудьте ему об этом напомнить, — выдавила из себя Лаура, и доктор с сестрами рассмеялись.

— Держитесь, — сказал ей доктор Боннерт и вышел. На миг Лауру охватила паника. Куда это он? А что, если ребёнок выйдет прямо сейчас? Сердцебиение на мониторе скакнуло, и одна из сестер взяла ее за руку. Давление внутри нарастало до взрыва, она боялась, что может внезапно лопнуть, как переспевшая дыня, и слёзы жгли глаза. Но давление опять спало, и Лаура услышала собственное частое и хриплое дыхание.

— Легче, легче, — посоветовала сестра. — Четверговым детям — далёкий путь.

— Что?

— Четверговое дитя. Знаете, старая поговорка. — Сестра взглянула на настенные часы: почти девять пятнадцать. — Но он может подождать до пятницы, и тогда он родится красивом.

— Счастливым, — сказала Красная Машина.

— Нет, пятница — красивый, — возразила другая — Счастливый — это субботний.

Этот спор не был первоочередной заботой Лауры. Схватки продолжали нарастать, били в нее, как волны в источенную скалу, и спадали опять. Они были по-прежнему болезненными, но уже не так. Анестезия сработала, слава Богу, но не настолько, чтобы снять все ощущения. Боль уменьшилась, но давление кулака, бьющего по ушибу, было тем же. И в девять тридцать в зал вернулся доктор Боннерт и снова все посмотрел.

— Все идет хорошо, — сказал он. — А теперь, Лаура, можете немножко потужиться?

Она потужилась — по крайней мере постаралась. Сейчас лопну, подумалось ей. О Господи Иисусе. Дышать! Дышать! Почему все, что на курсах было так аккуратно и упорядочение, здесь идет как на видеопленке на сверхускоренном показе?

— Тужьтесь еще. На этот раз чуть посильнее, о’кей? Она попыталась снова. Ясно было, что это будет совсем не так просто, как описывали на курсах. В мозгу всплыло лицо Кэрол. «Поздно спохватилась, девонька», — сказала бы Кэрол.

— Тужьтесь, Лаура! Покажите нам его головку! И еще лицо всплыло в памяти за закрытыми веками, когда ее свело судорогой и в центре тела нарастало давление. Лицо Дуга и голос, говорящий: «Конец той жизни, где были только мы. Семьи из Дуга и Лауры». Перед мысленным взором всплыл квартал Хилландейл, машина Дуга, въезжающая на стоянку. Она видела, как он уходит от нее с банками пива в руках. «Конец той жизни. Конец».

— Тужьтесь. Тужьтесь, Лаура!

Она услышала собственный тихий стон. Давление стало невыносимым, оно убивало. Дэвид держался за ее внутренности и не отпускал. Все тело дрожало от усталости, а затемненным мысленным взором она видела уходящего Дуга. Далекий от нее человек, и с каждым шагом все дальше и дальше. Крик ее стал громче, что-то в ней оборвалось. Не хватка Дэвида, что-то еще глубже. Она заскрипела зубами, почувствовала теплые слёзы на щеках, и она знала уже, что с Дугом все кончено.

— Ну, ну, — сказала Красная Машина, вытирая ей щеки. — Все отлично, не волнуйтесь ни о чем.

— Отлично, не бойтесь, — по-отцовски потрепал ее по плечу доктор Боннерт, хотя и был года на три-четыре ее моложе. — Головка прорезалась, но мы еще не совсем готовы. Теперь расслабьтесь, просто отдохните.

Лаура постаралась дышать ровнее, думая только об этом. Она смотрела в стену, а Красная Машина вытирала ей лицо, а время то ползло, то пускалось вскачь — игра нервов и желаний. В десять часов доктор Боннерт снова велел ей тужиться.

— Сильнее. Давайте, Лаура, — командовал он, и Лаура вцепилась в руку Красной Машины с такой силой, что подумала, как бы не расплющить эти сильные пальцы. — Дышите и тужьтесь, дышите и тужьтесь.

Лаура старалась на пределе возможностей. Давление между ногами и в пояснице слилось в симфонию пытки.

— Да, получается, отлично работаете, — сказала другая сестра, глядя через плечо Красной Машины. Лаура задрожала, мышцы сводил спазм. Конечно, она сама не сможет. Не может быть, чтобы не было такой машины, которая это за тебя сделает. Но нет, такой машины не было, и Лаура в окружении всех этих мониторов и аппаратов была предоставлена самой себе. Она дышала и тужилась, дышала и тужилась, стискивая руку Красной Машины, и пот заливал ей щеки, и доктор Боннерт уговаривал ее постараться сильнее.

Наконец в двадцать минут двенадцатого доктор Боннерт сказал:

— Так, дамы, давайте-ка повезем миссис Клейборн. Лауру положили на каталку, и тяжесть между бедрами была как пушечное ядро из плоти, и повезли в другой зал. Здесь стены были укрыты зеленой плиткой, на потолке — батарея бестеневых ламп, а под ними стоял стол из нержавеющей стали со стременами. Сестра накрыла стол зеленой простыней, Лауру положили на него спиной, а ноги поставили в стремена. Блеснул свет на подносе с инструментами, напоминающими о подвалах инквизиции, и Лаура быстро отвела взгляд в сторону. Она уже вымоталась, сил в ней было, как в выжатой тряпке, но она знала, что самый тяжелый момент родового процесса еще впереди. Доктор Боннерт сел на табуретку у конца стола, рука рядом с подносом для инструментов. Осматривая Лауру и проверяя положение ребёнка, он начал по-настоящему насвистывать.

— Я знаю эту песню, — сказала одна из сестер. — Слышала ее сегодня по радио. Как услышишь, так она и застревает в голове.

— «Ганз-н-роузис», — заметил доктор Боннерт. — Мой сын их любит. Ходит в бейсбольной кепке козырьком назад и поговаривает, что сделает себе татуировки.

Он передвинул пальцы. Лаура чувствовала, как он пропихивает их, вокруг по краям у нее внутри, но сама она онемела, как чучело, набитое мокрой ватой.

— Я ему сказал, что одна татуировка — и я ему голову оторву. Лаура, поднимите чуть-чуть поясницу. Отлично, вот так!

Красная Машина повернула видеокамеру на треножнике, направив ее между ног Лауры.

— Ну вот, Лаура, — сказал доктор Боннерт, на которого сестра натягивала свежие перчатки. — Готовы поработать? Сестра повязала ему хирургическую маску на лицо.

— О’кей, — сказал он. — Давайте сделаем, что надо сделать. — Он снова сел на табурет; халат Лауры завернулся на колени. — Я хочу, чтобы вы начали тужиться, Лаура. Тужьтесь, пока я не скажу «стоп», потом отдохните пару секунд. Он нормально прорезывается и уже хочет к нам, но вы должны его подтолкнуть. О’кей?

— О’кей.

— Порядок. Начинайте прямо сейчас. Она начала. Черт побери, у нее в голове гудели эти «Ганз-н-роузис»!

— Тужьтесь, тужьтесь. Отдохните. Тужьтесь! Чем-то протерли лицо. Тяжелое дыхание. Дэвид не выходит. Почему он не выходит?

— Тужьтесь, тужьтесь. Хорошо, Лаура, очень хорошо. Серебряный звяк инструмента, но она ощутила лишь, как слегка потянуло что-то внутри.

— Тужьтесь, Лаура. Тужьтесь, тужьтесь, он хочет выйти.

— Все идет отлично, — сказала Красная Машина, стискивая ее руку.

— Он застрял, — услышала Лаура свой голос. Глупости. Доктор Боннерт велел ей тужиться, и она закрыла глаза, стиснула зубы и делала, что он говорит, и бедра тряслись от напряжения.

В одиннадцать десять она ощутила, что Дэвид выходит. Движение на дюйм-другой, но это привело ее в экстаз. Она промокла от пота, спутанные волосы липли к плечам. Странно, как вообще кто-то когда-то мог родиться. Она тужилась, пока не отказали мышцы, отдохнула и стала тужиться снова. Бедра и спину сводило конвульсиями.

— О Господи! — прошептала она, дрожа от изнеможения.

— Отлично работаете! — сказал Боннерт. — Давайте еще, Лаура.

В ней поднялась волна гнева. Что сейчас делает Дуг, пока она мучается под лампами? Чтоб ему провалиться! Как только все это кончится, она тут же подаст на развод, и пусть катится к чертовой матери!

Она все тужилась и тужилась, лицо наливалось кровью. Дэвид продвинулся еще разве что на дюйм. Лаура подумала, что выворотит стремена из гнезд; она упиралась в них изо всех сил, а Красная Машина промокала ей лоб.

«Щелк, щелк, — сказал инструмент в руке Боннерта — Щелк».

— Вот он идет, — сказал доктор Боннерт, когда часы оттикали за половину двенадцатого.

Лаура чувствовала, как выходит из нее ребёнок. Это было чувство огромного облегчения и огромного беспокойства, потому что среди скользкого давления и писков мониторов Лаура понимала, что ее тело отделяется от выросшего в нем живого существа. Дэвид входил в мир, и теперь он будет зависеть от милости всех остальных.

— Продолжайте тужиться, не останавливайтесь! — требовал Боннерт.

Она напряглась, мускулы ее спины пульсировали. Она услышала мокрый сосущий звук. Распухшими глазами она посмотрела на стенные часы: одиннадцать сорок три. Красная Машина вместе со второй сестрой подошли помочь Боннерту. Что-то пересечь и пережать.

— Сильная потуга! — скомандовал доктор. Она натужилась, и вес Дэвида ушёл. Шлеп. Шлеп. Третий быстрый шлеп. Он заплакал, и звук был как визг мотора, когда включишь передачу без прогрева. Слезы брызнули из глаз Лауры, она сделала длинный глубокий вдох и медленно выпустила воздух.

— Вот ваш сын, — сказал Боннерт и поднес ей что-то вопящее, заляпанное красным и синим, и лицо у него было лягушечье, а голова, как смятый конус.

Она никогда в жизни не видела такого красивого мальчика, и она улыбнулась, как солнце сквозь тучи. Буря кончилась.

Боннерт положил Дэвида на живот Лауры. Она крепко прижала его к себе, чувствуя его тепло. Он все плакал, но это был чудесный звук. Ноздри заполнил медный, густой запах крови и родильных жидкостей. Тело Дэвида, все еще соединенное с ней влажной иссиня-красной пуповиной, двигалось под ее пальцами. Он был на вид такой слабенький, с кнопкой носа и розовым ртом, но голос его никак слабым нельзя было назвать. Он взметался и падал волнами чего-то вроде решительного гнева. Объявляет о себе, подумала Лаура. Когда пуповину перевязали и перерезали, Дэвид затрепетал, несмотря на свою ярость, и плач его стал отрывистым.

— Тес, тес, — сказала Лаура, поглаживая пальцами гладкую спинку. Она ощутила крохотные лопатки, позвоночки. Скелетик, нервы, жилы, внутренности, мозг — все при нем, целиком и полностью, настоящий, и он принадлежал ей.

Это чувство ударило изнутри, как молотом. Об этом предупреждали ее другие женщины, рожавшие детей: теплый, теплый лучезарный поток через все тело, от которого колотилось и разбухало сердце. Она поняла, что это и есть материнская любовь, и, поглаживая ребёнка, ощутила, как Дэвида отпустило возмущение, сменяясь довольным смирением. Плач стал затихать, сменяясь тихими всхлипываниями, и закончился булькнувшим вздохом.

— Мой ребёнок, — сказала Лаура, глядя сквозь слёзы на Боннерта и сестер. — Мой.

— Четверговый ребёнок, — заметила медсестра, поглядев на часы. — Далеко пойдёт.

Уже после полуночи Лаура лежала в палате родильного отделения на втором этаже. Она была одновременно опустошена и заряжена энергией, ее тело хотело спать, а мозг снова и снова проигрывал драму рождения. Она набрала свой домашний телефон, ее рука дрожала.

— Здравствуйте, вы позвонили в дом Дугласа и Лауры Клейборн. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала, и спасибо за звонок.

Слова ее покинули. Она попыталась что-то сказать, пока таймер не отключил телефон. Дуга нет дома. Он все еще в квартале Хилландейл, у подружки.

«Конец», — подумала она.

— Я в больнице, — заставила себя сказать Лаура. И должна была еще добавить:

— С Дэвидом. Он весит восемь фунтов две унции.

Щелк. Машина, ставшая глухим ухом.

Опустошенная, Лаура лежала на кровати и думала о будущем. Этот мир — опасное место, но теперь в нем есть Дэвид, и это делает мир терпимым. Будет в этом будущем Дуг или нет, она не знала. Лаура сцепила руки на пустом животе и наконец провалилась в сон в мирном чреве больницы.

Глава 10

В квартире Мэри Террор пел голос Бога на тридцати трех оборотах в минуту. Она сидела на кровати, темно-синим маркером разрисовывая белую униформу максимального размера, взятую напрокат в пятницу в «Маскарадных костюмах». У медсестер родильного отделения Сент-Джеймса были темно-синие полоски по краям воротников и нагрудных карманов и тёмно-синий кант на шапочках. На этой униформе были липучки вместо пуговиц, которые полагались бы по-настоящему, но другого на свой размер она не нашла.

Было около семи часов утра субботы. Снаружи поднялся ветер, разгоняя над городом серые облака. «Третье февраля, — думала Мэри. — Пятнадцать дней до встречи у Плачущей леди». Она работала терпеливо и осторожно, следя, чтобы чернила не потекли и не размазались. Рука ее была твердой, но на случай ошибки рядом стояла баночка пятновыводителя. На столе рядом с кроватью лежала темно-синяя табличка с белыми буквами ДЖЕНЕТ ЛЕЙСТЕР — в память о двух погибших товарищах. Табличку она купила в Норкроссе, где делают такие таблички и всякую галантерейную мелочь в присутствии заказчика. Точно те же цвета, что на табличках сестер в Сент-Джеймской больнице. Белые туфли — размера 10-ЕЕ — были из того же проката, что и униформа, белые чулки из универмага «Рич».

Вчера Мэри заходила в больницу, сменив униформу «Бургер-Кинг» на джинсы и свитер под мешковатой ветровкой. Она поднялась на лифте в родильное отделение и обошла его вокруг. Подошла к большому стеклянному, окну поглядеть на детей, но тщательно избегала зрительного контакта со всеми сестрами, заметила темно-синие полосы на белых униформах, белые на синем пластиковые таблички с именами, и отметила тот факт, что лифт находится прямо возле сестринского поста. Охранников в родильном отделении Мэри не заметила, но засекла двух легавых с «уоки-токи» в вестибюле и еще одного, который расхаживал по подземной парковке. Это значило, что парковка отпадает; придется искать стоянку для своего пикапа где-нибудь поблизости, чтобы можно было дойти до больницы и обратно. Мэри проверила все лестницы — их было по одной в каждом конце длинного родильного отделения. Та, что была в южном крыле здания, находилась рядом с раздаточной, что могло привести к неприятным столкновениям, а та, что в северном крыле, годилась. Но одна проблема: надпись на ведущей на лестницу двери. Там было написано:

ПОЖАРНЫЙ ВЫХОД. ПРИ ОТКРЫВАНИИ ВКЛЮЧАЕТСЯ СИГНАЛИЗАЦИЯ. Куда ведет лестница, проверить было нельзя, и Мэри понятия не имела, куда она по ней выйдет. Это ей не нравилось, и она была уже готова считать, что дело провалилось, когда какой-то санитар толкнул дверь ладонью и спокойно прошел. Ничто даже не пискнуло. Значит, сигнал тревоги в какое-то время дня отключается, или табличка липовая, или можно как-то обдурить сигнализацию? Может, у них этот сигнал тревоги то и дело срабатывал, и они его отрубили? Стоит ли рискнуть?

Она решила это обдумать. Глядела сквозь окно на детей — некоторые спали, некоторые беззвучно плакали, — Мэри знала, что из этой комнаты ребёнка брать нельзя, потому что слишком близко — всего двадцать шагов — до сестринского поста. Какие-то из колясок были пусты, хотя таблички на них висели — эти дети находились в палатах у матерей. Коридор делал поворот между сестринским постом и северной лестницей, и почти на каждой двери висела голубая или розовая ленточка. Последние четыре двери у лестницы были многообещающими: три из четырех лент — голубые. Если сестра зайдет в одну из этих комнат и обнаружит ребёнка с матерью, то зачем она могла бы зайти? «Время кормить ребёнка». Нет. Мать должна точно знать время кормления, иначе зачем ей груди? «На одну секунду, посмотреть ребёнка». Нет, матери надо сказать что-нибудь конкретное. «Время взвешивания».

Да. Это пойдёт.

Мэри дошла до двери северной лестницы и вернулась назад к изгибу коридора. Из одной палаты послышался женский смех. В другой плакал ребёнок. Она запомнила номера трех палат с голубыми ленточками: 21, 23 и 24. Двери палаты 21 внезапно открылись, и оттуда вышел мужчина. Мэри быстро отошла к ближайшему питьевому фонтанчику. Мужчина прошел в другую сторону, к сестринскому посту. Светло-рыжий, в серых брюках, белой рубашке и в темно-синем свитере. Лакированные черные туфли. Богатый паразит, отец богатого отродья, подумала Мэри, глотая воду из фонтана и прислушиваясь, как его ботинки стучат по линолеуму. Затем вернулась к двери на лестницу и посмотрела на предупреждающую табличку. Надо будет узнать, куда ведет эта лестница, если она собирается это сделать, потому что лифт отпадает. Выбора нет.

Мэри толкнула дверь всей ладонью, как это сделал санитар. Сирена не заревела. Мэри увидела, что язычок замка заклеен изолентой, и поняла, что кто-то решил, что проще обмануть сигнал тревоги, чем ждать лифт. Отлично, подумала она, вышла на лестницу и прикрыла за собой дверь.

Мэри пошла вниз. На следующей двери была большая красная табличка. Лестница шла вниз, и Мэри пошла дальше. Лестница окончилась дверью, на которой ничего не было написано. Сквозь стеклянную филенку был виден коридор с белыми стенами. Мэри медленно и осторожно открыла дверь. Опять никакой тревоги, и таблички с другой стороны тоже не было. Она пошла по коридору, обострив все чувства до предела. На пересечении коридоров находился плакат, указывающий на различные направления: ЛИФТЫ, ПРАЧЕЧНАЯ, СЛУЖБА ОБЕСПЕЧЕНИЯ. Воздух наполнял запах свежей краски, вдоль потолка шли трубы. Мэри шла дальше, в сторону прачечной. Она услышала, как кто-то напевает себе под нос, и из-за угла вышел здоровенный негр с коротко подстриженными седыми волосами и со шваброй в руках. По серой униформе было ясно, что он из обслуги. Лицо Мэри тут же стало маской: твердые черты лица, холодные глаза. Маска человека, который находится там, где ему положено, и обладает некоторой властью. Конечно, служитель не может знать всех, кто работает в больнице. Он перестал напевать и смотрел на нее, пока они не поравнялись. Мэри слегка улыбнулась, и сказав: «Прошу прощения», прошла мимо него с таким видом, будто куда-то спешит, но не слишком.

— Да, мэм, — ответил служитель.

Когда она завернула за угол, он снова стал напевать.

Еще один добрый знак, подумала она, и лицо ее стало прежним. Она давно узнала, что очень легко попасть туда, где тебе не положено быть, если смотришь прямо, продолжаешь идти и прячешься за ореолом власти. Если контора большая, там полно начальников, а мелкая сошка больше интересуется своей работой, чем тобой.

Она пошла туда, где стояли корзины для белья. Откуда-то приближались женские голоса. Мэри рассудила, что, будь там одна женщина, она ни о чем не спросила бы, но из группы наверняка кто-то начнет. Она зашла за угол и подождала, прижавшись к двери, пока голоса не удалились. Потом пошла дальше, запоминая дорогу обратно к лестнице. Она прошла через комнату, полную гладильных прессов, стиральных машин и сушилок. Там работали три чернокожие женщины, они складывали простыни на длинном столе, разговаривали за работой и ржали так, что перекрывали грохот стиральных машин. Они стояли к Мэри спиной, и она быстро прошла мимо властной походкой. Она подошла к другой двери, открыла ее без колебаний и увидела, что стоит на разгрузочной площадке позади больницы Сент-Джеймс. Вплотную к площадке стояли два автофургона и две ручные тележки, оставленные без присмотра.

Закрыв за собой двери, она услышала щелчок замка. На двери висел плакат: ЗВОНИТЬ. ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА. На белой кнопке звонка возле двери остался грязный отпечаток большого пальца. Мэри спустилась по бетонным ступенькам на мостовую и пошла длинным обходным путем на подземную парковку, высматривая охранников.

Радость пела в ее сердце.

Может выйти.

Разрисовывая форму, Мэри подумала о своем пикапе. Здесь он вполне хорош, но для дальней дороги не годится. Нужно что-то, в чем можно спать, съехав с дороги. Фургон какой-нибудь. Его можно найти у торговцев подержанными автомобилями и выменять на пикап. Но ведь тогда еще и деньги нужны, потому что так на так точно не получится. Можно бы продать один из пистолетов. Нет, на него нет документов. А Горди у нее «магнум» не купит? Черт побери, она раньше не подумала о деньгах. В банке чуть больше трех сотен и еще сотня запихнута куда-то в доме. С этим она долго на дороге не продержится — фургону нужен бензин, а ребенку — еда и пеленки.

Она встала и подошла к шкафу в спальне. Открыла его, вытащила винтовочку с оптическим прицелом, взятую у Кори Петерсона. Может, за нее удастся выручить сотню долларов. Да хотя бы семьдесят. Может, Горди ее купит вместе с «магнумом». Нет, «магнум» стоит оставить. Его удобно носить незаметно. Хотя можно купить обрез охотничьего ружья.

Возвращаясь в постель, Мэри увидела в сумерках за окном идущего по шоссе человека. Шеклет, одетый в пальто, вздувавшееся на ветру, собирал расплющенные алюминиевые банки и складывал их в пакет для мусора. Она знала его распорядок. Он вышел часа на два, а затем вернется и начнет надрывно кашлять по ту сторону стены.

«Стыдно должно быть жить так, как ты, когда накопил столько денег».

Это Пола сказала. В том письме, что Мэри достала из мусорного ящика и склеила.

«Когда накопил столько денег».

Мэри смотрела, как Шеклет подобрал банку, прошел пару шагов, подобрал еще одну. Мимо проехал грузовик, и Шеклет качнулся от вихря. Покрепче прижал к себе мешок, потом подобрал еще одну банку.

«Столько денег».

Конечно, они у него в банке. Или нет? Или этот старик из тех, кто не доверяет банкам? Может, держит деньги в матрасе или в обувных коробках, перетянутых резинками? Она продолжала за ним наблюдать, ее ум вертел эту возможность, как любопытное насекомое, вытянутое из-под камня. У Шеклета никогда не бывает гостей. А Пола — его дочь, как решила Мэри, — наверняка живет в другом штате. Если с ним что-нибудь случится, его долго никто найдет. Это легко сделать, и она не собирается здесь долго торчать, когда возьмет ребёнка. О’кей.

Мэри прошла в кухню, выдвинула ящик и взяла нож с острым зазубренным лезвием. Таким ножом потрошат рыбу, подумала она. Нож она положила на кухонную полку, затем вернулась в спальню и продолжила работу над формой медсестры.

Когда послышался кашель Шеклета, проходящего мимо ее двери, работа была уже давно закончена. В мусорном мешке Шеклета позвякивали друг о друга алюминиевые банки. Мэри стояла у своей двери в джинсах, в ветровке поверх коричневого свитера и в вязаной шапочке. Шеклет позвякал ключами, нашёл нужный. Когда он вставлял ключ в дверь, Мэри вышла на холод с «кольтом» в руке и ножом под плащом за поясом.

Шеклет был костляв и ряб, седые волосы растрепались под ветром, кожа потрескалась, как на старом ботинке. Шеклет едва понял, что рядом с ним кто-то стоит, как ощутил прижатое к черепу дуло револьвера.

— Внутрь! — приказала Мэри, втолкнула его через открытую дверь и вытащила ключ из замка. Подобрав потом мешок с банками, она внесла в дом и его, а Шеклет в ошеломлении таращился на нее покрасневшими на холоде глазами, Мэри заперла дверь и закрыла замок на собачку.

— На колени! — сказала она ему.

— Слушай… слушай… погоди… что за шутки?

— На колени. На пол. Выполняй!

Шеклет медлил, и Мэри уже подумала, не ударить ли его ногой в коленную чашечку, но он глотнул (колыхнулся большой кадык) и опустился на тоненький коричневый ковер своей тесной каморки.

— Руки за голову! — приказала Мэри. — Быстро! Шеклет подчинился. От него физически исходил запах страха, напоминавший смесь пива и аммиака. Шторы на окнах были уже опущены. Мэри включила лампу на телевизоре. Комната была похожа на нору чудовищной крысы. Газеты и журналы пачками, разбросаны подносы от готовых обедов, одежда валялась там, где ее сняли. Шеклет затрясся в приступе кашля и поднес руки ко рту, но Мэри ткнула ему в лоб «кольтом», и он снова переплел пальцы на затылке.

Она отошла от него и быстро взглянула на часы. Девять часов семь минут. Придется сделать все быстро, чтобы успеть найти хороший фургон, прежде чем переодеться и поехать в Сент-Джеймс.

— Ну да, вызвал копов, ну и что? — Голос Шеклета дрожал. — Ты бы их тоже вызвала, если бы у тебя так за стенкой выли. Я же против тебя ничего не имею. Больше никогда так не сделаю. Вот как перед Богом. О’кей?

— У тебя есть деньги, — бесстрастным голосом сказала Мэри — Где они?

— Деньги? Нет у меня денег! Я беден, клянусь Богом! Она взвела курок — ствол смотрел в лицо Шеклета.

— Послушай… погоди минутку… зачем тебе все это? Ты мне скажи, может, я тебе помогу.

— У тебя здесь спрятаны деньги. Где?

— Да нет у меня! Ты посмотри, как я живу! Думаешь, у меня есть деньги?

— Пола говорит, что есть.

— Пола? — Лицо Шеклета посерело. — При чем здесь Пола? Слушай, я же тебе никогда ничего плохого не сделал!

Мэри надоело терять время. Вздохнув, она размахнулась револьвером и резким ударом обрушила его на лицо Шеклета. Он вскрикнул и повалился на бок, дергаясь всем телом от невыносимой боли. Мэри встала рядом с ним на колени и приставила дуло к пульсирующему виску.

— Кончай валять дурака. Отдай деньги. Ты понял?

— Подожди…

Она схватила его за волосы и снова вздернула на колени. У него был сломан нос. Темно-красная кровь из разорванных капилляров текла из ноздрей, по морщинистым щекам лились слёзы.

— В следующий раз выбью зубы, — сказала Мэри. — Мне нужны твои деньги. Чем больше будешь тянуть, тем больнее будет.

Шеклет заморгал, глаза его начали набухать.

— О Господи! Умоляю… ради Бога… Мэри снова замахнулась, собираясь дать «кольтом» ему по зубам, и старик отпрянул и завыл.

— Нет! Ради Бога… ради Бога! В комоде! Верхний ящик, среди носков! Там все, что у меня есть!

— Покажи.

Мэри встала и отступила, не сводя с него револьвера. Старик, с трудом поднявшись на ноги, прошел через коридор в спальню, она за ним. Спальня выглядела так, будто по ней прогулялся смерч. Кровать без простыней. На одной стене пожелтевшие черно-белые фотографии молодого Шеклета и темноволосой привлекательной женщины. На комоде фотография Шеклета в тюбетейке с кисточкой среди группы улыбающихся толстопузых священнослужителей.

— Открой ящик, — сказала Мэри. Она внутри вся сжалась, как пружина. — Медленно-медленно.

Шеклет боязливым медленным движением открыл ящик; кровь все капала у него из носа. Он протянул было руку, но Мэри шагнула к нему и прижала револьвер к голове. Она заглянула в ящик и ничего не увидела, кроме трусов и свернутых носков.

— Не вижу денег.

— Они здесь. Бот здесь. — Он коснулся свернутой пары носков. — Только больше не бей меня, ладно? У меня больное сердце.

Мэри взяла свернутые носки, на которые он указал. Закрыла ящик и сунула носки ему.

— Покажи.

Шекле развернул их дрожащими руками. Внутри были свернутые деньги. Он поднял их так, чтобы Мэри увидела.

— Пересчитай.

Он начал считать. Там было две сотенных бумажки, три по пятьдесят, шесть двадцаток, четыре десятки, пять пятерок и восемь долларовых бумажек. Всего пятьсот сорок три доллара. Мэри выхватила деньги у него из рук.

— Это не все, — сказала она. — Где остальные? Шеклет поднес руку к носу, опухшие глаза заблестели от страха.

— Это все. Все, что было у меня на черный день. Ничего не осталось.

«Врешь, сволочь!» — подумала она и чуть снова не врезала ему по морде, но он нужен был ей в сознании.

— Отойди назад, — приказала она ему.

Когда он повиновался, она выдвинула ящики комода и вывалила содержимое на кровать. Через несколько минут все было перетряхнуто: груда рубашек, свитера, куча журналов «Кавалер», «Налжет», «Нэйшнл джеографик», носовые платки, одна полная бутылка виски и одна полупустая, куча одинокого холостяцкого хлама, но никаких денег, достойных упоминания, если не считать случайных четвертаков, десятицентовиков и центов.

Мэри Террор повернулась лицом к старику, который скорчился у стены.

— Пола думает, что ты скопил много денег. Это правда или нет?

— Что ты знаешь о Поле? Ты же с моей дочерью даже не знакома!

Мэри подошла к шкафу в спальне, открыла и обыскала его, покуда Шеклет соображал, откуда она знает его дочь. Мэри перевернула матрас и полностью перетрясла всю кровать, но нашла только пустые подносы от готовых обедов и старые газеты. Она перелопатила всю аптечку и перерыла кухонные шкафы, и когда обыск был закончен, она поняла, что знала Шеклета лучше, чем Пола.

— Денег больше нет? — спросила она, наставив на него «кольт».

— Я же сказал, что нет! Господи Иисусе, посмотри, что ты натворила с моей квартирой!

— Дай бумажник, — приказала она.

Шеклет вынул кошелек из кармана брюк и передал ей. Кредитных карт там не было, только пятидолларовая бумажка и три по доллару.

— Послушай, — сказал Шеклет, когда Мэри забрала деньги и отшвырнула бумажник в сторону. — Ты взяла все до последнего цента. Чего тебе еще здесь нужно?

— Умница. Чем скорее я уйду, тем скорее ты кликнешь легавых?

Взгляд Шеклета упал на револьвер. Он поднял глаза на лицо Мэри, снова опустил на револьвер. У него на шее задергалось адамово яблоко.

— Я никому не скажу, — просипел он.

— Раздевайся, — приказала Мэри. — Все снимай.

— Раздеваться? Да как же я…

Он больше ничего не успел сказать, как она на него налетела. Револьвер в руке взлетел и опустился, и старик упал на колени с перебитой челюстью и тремя выбитыми зубами Стеная от боли, он начал раздеваться. Когда это закончилось и обнажилось его костлявое тело, Мэри сказала:

— Встать.

Он встал, с запавшими и полными ужаса глазами.

— В ванную, — сказала она и пошла туда за ним.

— В ванну, на колени, руками в дно.

Он было заупрямился и стал умолять ее оставить его в покое, что никому, ну никому не скажет. Она прижала ему к крестцу дуло револьвера, и он влез в ванну и встал, как она велела.

— Голову вниз, на меня не смотри, — сказала она. Костлявая грудь Шеклета забилась, и он где-то минуту неодолимо кашлял. Она подождала, пока пройдет приступ, потом вынула из-за пояса нож.

— Клянусь, я ни одной живой душе не скажу. — Грудь его снова заходила, на этот раз от всхлипываний. — Господи, ради Бога, не трогай меня. Я ж тебе никогда ничего не сделал. Я никому ничего не скажу. Я буду держать рот «на замке». Клянусь тебе…

Мэри взяла из раковины мочалку и вбила Шеклету в рот. Он поперхнулся и замолк, и Мэри навалилась на его голое тело. Она всадила нож в горло Шеклета сбоку, обдирая костяшки пальцев о наждак его кожи. Раньше, чем он успел понять, что она делает, Мэри зазубренным лезвием перерезала ему горло от уха до уха, и алая кровь ударила фонтаном.

Крики Шеклета рвались из-под мочалки. Кровь хлестала в ванну из перерезанной сонной артерии; он схватился рукой за горло и попытался встать на колени. Мэри поставила ему ногу на спину и снова прижала вниз. Старое тело дрожало и билось под ее ногой, кровь из пульсирующей глотки растекалась по ванне.

— Меня зовут Мэри Террелл, — говорила она ему, пока он истекал кровью и умирал. — Солдат Штормового Фронта. Боец за свободу тех, кто лишен прав в Государстве Компостирования Мозгов. Палач легавых этого государства.

Он все пытался встать, осознание смерти дало ему последний прилив сил. Ей пришлось придавить его изо всех сил, и этот его поток адреналина через несколько секунд кончился. Он корчился на дне ванны, словно плавая брассом в собственной крови.

— Боец за справедливость. Защитник слабых. Сокрушитель менталитета Государства Компостирования Мозгов, и хранитель верности.

Многовато крови для костлявого старого хмыря.

Мэри присела на край ванны и наблюдала за его смертью. Что-то было в этом такое, что наводило на мысль о младенце, плывущем к свету сквозь море крови и околоплодной жидкости. Он умер не с судорогой, не с последним стоном, не с последним отчаянным порывом; он просто все слабел и слабел, пока слабость его не убила. И вот он лежит в ванне, а жизнь его утекает в сток, глаза открыты, и кожа у него цвета дохлой распухшей рыбы, выброшенной морем. Мэри однажды видела на берегу такую.

Она встала. Распорола матрас в спальне, чтобы проверить, что там нет денег. Высыпалась ватная набивка, и она пригодилась на обтирку лезвия. Потом Мэри вышла из квартиры Шеклета и закрыла за собой дверь, став богаче на пятьсот пятьдесят один доллар плюс какая-то мелочь.

Форма готова. Она приняла душ под голос Бога, и бас-гитара гремела по стенам яростным кулаком. Еще не кончится этот день, как она будет матерью. Мэри соскребала кровь со своих рук и улыбалась сквозь завесу пара.

Глава 11

В субботу утром после одиннадцати Дуг стоял перед окном в двадцать первой палате. Он смотрел на облака, бегущие по оловянному небу, и думал о только что прозвучавшем вопросе Лауры:

Сколько времени продолжается твой роман?

Разумеется, она знает. Он уже вчера понял, что она знает — это было написано в ее глазах, когда он сказал, что не сможет уйти с работы раньше утра пятницы.

Ее глаза смотрели сквозь него, словно его на самом деле здесь не было.

— Я не хочу этого слышать, — говорила она и погружалась в молчание. Каждый раз, когда он заговаривал с ней, то встречался с той же стеной слов: «Я не хочу этого слышать».

Он думал, что она огорчена его отсутствием в больнице, когда родился Дэвид, и это грызло его изнутри, как маленькие пираньи, готовые сожрать его до костей, но потом он понял, что дело не только в этом. Лаура знает. Откуда-то знает. Сколько точно ей известно, он мог только догадываться, но то, что она вообще знает, уже очень плохо. Весь вчерашний день и вечер было либо «Я не хочу этого слышать», либо холодное молчание. Мать Лауры, которая вчера приехала в Атланту вместе с ее отцом посмотреть на внука, спросила его, что такое случилось с Лаурой, что она не хочет разговаривать, а хочет только держать ребёнка и напевать ему песенки. Он не мог ответить, потому что не знал. Теперь-то он знал. Он глядел на оловянное небо и пытался придумать, что сказать.

— Правду, — сказала Лаура, читая его мысли по напряженной позе. — Я хочу только правды.

— Роман? — Он отвернулся от окна с приклеенной улыбкой коммивояжера на лице. — Да ты что, Лаура? Я поверить не могу…

Он замолчал, потому что там, дальше по коридору, за окном лежал его сын, и вранье застряло у него в горле.

— Как давно? — напирала Лаура. Усталые глаза смотрели со смышленого и бледного лица. Тело ее стало легким, а на душу лег свинец. — Месяц? Два? Дуг, я хочу услышать от тебя правду.

Он молчал. Его мозг метался в поисках щели, как пойманная в ларе мышь.

— Она живет в Хилландэйле, — сказала Лаура. — Квартира 5-Е. Я следила за тобой в четверг вечером.

У Дуга отвисла челюсть. Просто отвалилась. Он еле слышно ахнул. Она увидела, как кровь бросилась ему в лицо.

— Ты… следила за мной? Ты в самом деле… Господи, ты в самом деле следила за мной? — Он недоверчиво покачал головой. — Боже мой! Поверить не могу! Ты следила за мной, как за каким-нибудь…

— ХВАТИТ, ДУГ!

Ее прорвало так резко, что она даже не успела попробовать себя сдержать. Она не была крикливой — куда как не была, — но гнев рвался через все поры ее тела, как перегретый пар.

— Брось мне врать, о’кей? Просто прекрати врать, вот тут же на месте!

— Лаура, не повышай голоса!

— Черта с два! Буду повышать голос, когда захочу! — Выражение шока и отвращения на лице Дуга было для нее бензином на угли. И пламя взметнулось так, что ей было с ним не совладать. — Я знаю, что у тебя есть любовница. Дуг! Я нашла те два билета. Я узнала, что Эрик был в Чарлстоне в тот вечер, когда якобы вызвал тебя в офис! Кто-то позвонил мне и сообщил ее адрес! Так что поверь, что я за тобой следила, и Господом клянусь, я надеялась, что ты не к ней поехал, а ты вот он, появился! Прямо там! Хорошее было пиво, Дуг? — Она почувствовала, как у нее рот кривится горькой гримасой. — С кайфом выпили? У меня воды отошли прямо там, на автостоянке, пока ты шел к ее двери! Пока наш сын — мой сын — рождался, ты валялся с чужой бабой на другом конце города! Хорошо было, Дуг? Ответь, черт тебя подери! Было вам так очень, очень хорошо?

— Ты закончила?

Дуг со стоическим видом сурово поджал губы, но в глазах его блестел страх.

— НЕТ! Нет, я не закончила! Как только ты мог такое сделать! Знал, что я вот-вот рожу Дэвида! Где твоя совесть! Господи, ты думал, что я такая глупая? Думал, что я никогда не узнаю? Так? Думал, что сможешь вести свою тайную жизнь, а я никогда не догадаюсь? — Слезы жгли ее глаза. Она сморгнула их, и они исчезли. — Ну говори! Скажи, что ты думал, будто я никогда не узнаю, и ты будешь перехватывать кусок пирога дома и кусок… — Этого слова Лаура произнести не могла. — Завел себе любовницу в квартале Хилландэйл, а я и знать не буду!

Краска сбежала с лица Дуга. Он стоял и смотрел на нее глазами, блестящими, как фальшивые монеты, и казался очень маленьким. Как будто съежился всего за одну минуту, и свитер со штанами болтались на вешалке из костей и вранья. Он поднял руку ко лбу, и эта рука дрожала.

— Кто-то сообщил тебе? — спросил он. Даже его голос стал маленьким. — Кто тебе сообщил?

— Одна подруга. Сколько это длится? Ты мне скажешь или нет?

Он глубоко вдохнул и выпустил воздух, будто сдуваясь прямо у нее на глазах. Лицо его обвисло и побледнело, и заговорил он, казалось, с неимоверным усилием:

— Мы познакомились… в сентябре. Встречались;., с конца октября.

Рождество. Все Рождество Дуг спал с другой женщиной. Три месяца, пока Дэвид в ней рос, Дуг лихорадочно метался в квартал Хилландейл.

— О Господи! — сказала Лаура и прижала руку ко рту.

— Она секретарша в фирме по недвижимости, — продолжал Дуг, терзая ее тихим, потухшим голосом. — Мы познакомились, когда я выполнял работу для одного из их партнеров. Она мне показалась… не знаю… симпатичной, наверное. Я пригласил ее на ленч. Она согласилась. Она знала, что я женат, но не возражала. — Взгляд его шарил по облакам. — Это случилось быстро. Два совместных ленча подряд, а потом я пригласил ее поужинать. Она сказала, что лучше приготовит ужин у себя дома. По пути туда я съехал с дороги и сидел в машине и думал. Я знал, что делаю. Что переступаю через тебя и через Дэвида. Знал.

— И все равно сделал. Очень заботливо с твоей стороны.

— И все равно сделал, — согласился он. — И для этого не было причины, кроме одной, старой и истрепанной, как мир. Ей двадцать три, и с ней я снова был мальчишкой. Как будто все только начинается — ни ответственности, ни жены, ни будущего ребёнка, ни взносов за дом, ни взносов за машину, только голубой простор впереди. Звучит полной чушью, да?

— Да.

— Может быть, но это правда. — Он посмотрел на нее постаревшим от печали лицом. — Я собирался порвать с ней. Я думал, это будет одноразовый роман. Но… это оказалось не в моей власти. Она готовилась к экзаменам на агента по недвижимости, и я ей помог с заданиями. Мы пили вино и смотрели старые фильмы. Знаешь, говорить с человеком такого возраста — это как говорить с человеком с другой планеты. Она ничего не слышала о «Степном волке», о Джоне Гарфилде, о Борисе Карлофе, или… — Он пожал плечами. — Думаю, я старался заново найти себя, быть может. Сделаться моложе, стать тем, кем я был до того, как узнал, что почем в этом мире. Она смотрела на меня и видела кого-то, кого ты не знаешь, Лаура. Не знаю, понятно ли тебе это.

— Почему ты мне не дал увидеть того человека? — спросила она. Голос ее дрогнул, но она держала слёзы в узде. — Я хотела тебя увидеть. Почему ты мне не дал?

— Ты знаешь меня настоящего. Ее одурачить было легче. Лаура почувствовала, как на нее обрушивается шквал отчаяния. Она хотела прийти в ярость, завопить или запустить в него чем-нибудь, но не сделала этого. Она сказала спокойным голосом:

— Но ведь мы когда-то любили друг друга, верно? Ведь это не было ложью?!

— Нет, это не было ложью, — ответил Дуг. — Мы действительно любили друг друга. — Он вытер рот тыльной стороной ладони, глаза его блестели и смотрели мимо нее. — Мы сможем все исправить?

Кто-то постучал в дверь. Вошла сестра с рыжими кудряшками, неся небольшое человеческое существо, завернутое в пуховое голубое одеяло. Сестра улыбнулась, показав слишком крупные передние зубы.

— Вот и наш малыш! — жизнерадостно сказала она, отдавая Дэвида матери.

Лаура взяла ребёнка. Кожа у Дэвида была розовой, головка — возвращенная к овальной форме чуткими руками доктора Боннерта — покрыта светлым пушком. Он мяукнул и мигнул бледно-голубыми глазками. Лаура вдыхала его аромат: персик со сливками, который она ощутила, еще когда Дэвида принесли ей в первый раз после мытья. Вокруг пухлой левой лодыжки была повязана пластиковая ленточка, гласящая «Мальчик, Клейборн, 21». Мяуканье вдруг прервалось икотой, и Лаура сказала: «Ш-ш-ш, детка», — и стала его качать на руках.

— Кушать хочет, — сказала сестра.

Лаура расстегнула больничный халат и направила рот Дэвида на сосок. Одна из его ручонок вцепилась в плоть ее груди, и губы заработали. Это было ощущение, наполненное удовлетворением и — да, и чувственностью, и Лаура глубоко вздохнула, ощущая, как сын кормится материнским молоком.

— Ну, какие мы молодцы! — Сестра улыбнулась и Дугу, потом убрала улыбку, увидев его землистое лицо и запавшие глаза.

— Я вас пока оставлю, — сказала она и вышла из палаты.

— Глаза у него твои, — сказал Дуг, наклоняясь через кровать, чтобы взглянуть на Дэвида. — Совсем твои.

— Я бы хотела, чтобы ты ушёл, — сказала ему Лаура.

— Но ведь можем мы это обсудить, разве нет? Все еще можно исправить.

— Я бы хотела, чтобы ты ушёл, — повторила Лаура, и в глазах ее Дуг не увидел и грана прощения.

Он выпрямился, заговорил было снова, но увидел, что это бесполезно. Она больше не обращала на него внимания, она ничего не видела, кроме бледного младенца, прислоненного к ее груди. Простояв без толку еще минуту, когда тишину нарушало только чмоканье губ Дэвида на набухшем соске матери, Дуг вышел из палаты.

— Вырастешь большой и сильный, — склонилась она к сыну, снова освещаясь улыбкой. — Будешь сильный и большой.

Это жестокий мир, и людям ничего не стоит дотла сжечь любовь и угольки растоптать. Но вот — мать держит на руках сына и тихо ему напевает, и вся жестокость мира отходит в сторону. Лаура не хотела думать о Дуге и о том, что ждёт их, и не думала. Она поцеловала Дэвида, ощутила сладость его кожи и провела пальцем по тоненьким жилкам на его головке. В них пульсировала кровь, сердце его билось, лёгкие работали: чудо осуществилось и лежит прямо в ее руках. Она смотрела, как он моргает, смотрела, как бледно-голубые глаза обыскивают царство его ощущений. Никто ей в мире не нужен, кроме него. Никто и ничто.

Через пятнадцать минут пришли ее родители. Оба седые: с решительной челюстью и темными глазами Мириам и простодушный улыбчивый балагур Франклин. Кажется, они не интересовались, где Дуг, — может быть, потому, что ощутили еще витающий в воздухе запах ее злости. Мать Лауры взяла Дэвида на руки и стала сюсюкать, но отдала его назад, когда он заплакал. Отец сказал, что Дэвид, похоже, будет большим парнем с большими руками, которыми удобно бросать мяч. Лаура терпела родителей с вежливой улыбкой, соглашаясь со всем, пока Дэвид был у нее на руках. Он то затихал, то снова плакал, будто кто-то перебрасывал выключатель, но Лаура его укачивала и напевала, и младенец заснул у нее на руках, и Сердце его билось сильно и ровно. Франклин сел почитать газету, а Мириам достала вышивание. Лаура спала, пристроив Дэвида рядом с собой. Во сне она вздрагивала: ей снова снилась сумасшедшая на балконе и два пистолетных выстрела.

В час двадцать одну минуту на грузовую площадку позади больницы Сент-Джеймс въехал оливково-зелёный фургон «шевроле» с ржавыми дырами на пассажирских дверях и с треснувшим левым задним стеклом. Вышедшая оттуда женщина была одета в сестринскую униформу — белую с темно-синей отделкой. Табличка на нагрудном кармане сообщала, что женщину зовут Дженет Лейстер. Рядом с именем висел значок — «улыбка».

Мэри Террор задержалась на секунду, натягивая на лицо улыбку. У нее был свежевымытый розовощекий вид, на губах блестящая бесцветная помада. Сердце колотилось, живот сводило узлами, но она сделала несколько глубоких вдохов, думая о ребенке, которого отвезет Лорду Джеку. Ребёнок здесь, на втором этаже, ждёт ее в одной из трех палат с голубыми бантиками на дверях. Собравшись, Мэри поднялась по лестнице к двери. Там кто-то оставил бельевую корзину на тележке. Мэри подвела тележку к двери, позвонила и стала ждать.

Никто не ответил. «Ну же, давай!» — подумала Мэри и позвонила снова. Черт, а если звонка никто не услышит? А если откроет охранник? Если кто-то с ходу расколет маскировку и захлопнет дверь? Да нет, форма какая надо, цвета верные, туфли правильные. Откройте же, черт вас побери!

Дверь открылась.

Выглянула негритянка — из работниц прачечной.

— Я дверь за собой захлопнула, дура такая! — сказала Мэри с застывшей и замерзшей улыбкой. — Можете себе представить? Дверь закрылась, а я тут осталась торчать.

Она повезла корзину вперёд, в дверь. Секунду-другую ей казалось, что женщина не собирается отойти, и она беспечно сказала:

— Извините, мне пройти надо!

— Ах да, мэм, конечно. — Прачка улыбнулась и отступила, придерживая дверь открытой. — Вроде там дождь собирается.

— Да, это определенно.

Мэри Террор сделала еще три широких шага, толкая корзину перед собой. Дверь у нее за спиной щелкнула. Она вошла внутрь.

— Да, это вы ничего себе заблудились! — сказала прачка. — Как вы там вообще оказались?

— Я новенькая. Всего несколько дней как работаю. — Мэри уходила от прачки, катя корзину по длинному коридору. Из прачечной слышался шепот пара и стук работающих стиральных машин. — Кажется, я не так хорошо знаю дорогу, как сама думала.

— Я вас понимаю! Тут впору хоть карту с собой таскать.

— Ну, счастливо оставаться, — сказала Мэри, поставила свою корзину в один ряд с другими и пошла внутрь здания скорым деловым шагом. Прачка сказала ей вслед «Пока», но Мэри не ответила. Все ее внимание было обращено на путь к лестнице; она быстрым шагом шла по коридору, слыша посвист пара в трубах над головой.

Она повернула за угол и оказалась шагах в двадцати за спиной у бабы-легавой с «уоки-токи», идущей в ту же сторону. У Мэри екнуло сердце, она шагнула назад, чтобы ее не могли увидеть, и на пару минут застыла, давая легавой время смыться. Она выглянула снова — коридор был чист. Мэри опять двинулась к лестнице. Глаза ее рыскали во все стороны, проверяя двери по обеим сторонам коридора, все чувства ее обострились, но кровь оставалась холодной. Время от времени доносились голоса, но больше никто не появлялся. Наконец она дошла до лестницы, толкнула дверь и пошла наверх.

Проходя мимо первого этажа, она напоролась на очередное осложнение: вниз спускались две сёстры. Она снова натянула налицо улыбку, две сёстры улыбнулись в ответ и кивнули, и Мэри спокойно прошла мимо, только ладони взмокли. Появилась дверь с большой цифрой «Два». Мэри вошла в нее, скользнув взглядом по черной изоленте, придерживающей язычок замка, чтобы тревога не сработала. Она была в родильном отделении, и кроме нее, никого не было в коридоре от лестницы и до поворота к сестринскому посту.

Мэри услышала тихий звон и решила, что это кто-то вызывает сестру. По коридору, как вой сирены, плыл детский плач. Теперь или никогда. Она выбрала палату 24 и вошла с таким видом, будто была хозяйкой всей больницы.

В постели сидела молодая женщина, кормившая грудью новорожденного. На стуле рядом с кроватью сидел мужчина, следивший за этим процессом с неподдельным интересом. Они оба обернулись к вошедшей в комнату шестифутовой сестре, молодая мать улыбнулась и сказала:

«У нас все просто отлично».

Мужчина, женщина и ребёнок были черными. Мэри остановилась. Потом сказала:

— Я вижу. Просто хотела проверить.

Она повернулась и вышла. Не годится привозить Лорду Джеку черного ребёнка. Она прошла через коридор в палату 23 и обнаружила там белую женщину в постели, разговаривающую с молодой парой и мужчиной средних лет, а по всей палате стояли букеты и воздушные шарики. Ребенка в палате не было.

— Привет! — сказала молодая мать. — Как вы думаете, можно мне принести ребёнка?

— Не вижу, почему бы и нет. Сейчас за ним пойду.

— Эй, а вы дама мощная, правда? — спросил мужчина, сверкнув в улыбке серебряным зубом.

Мэри улыбнулась ему в ответ, но глаза ее остались холодны. Она повернулась, вышла и направилась к двери с голубым бантом и номером 21.

Она начала нервничать. Если и здесь не выйдет, то можно считать задание проваленным.

Она вспомнила Лорда Джека, который ждёт ее у Плачущей леди, и зашла внутрь.

Мать спала, прижав к себе ребёнка. На стуле у окна сидела пожилая женщина и вышивала.

— Привет, — сказала женщина, сидевшая на стуле. — Как жизнь?

— Спасибо, чудесно. — Мэри увидела, что мать открывает глаза. Ребёнок тоже зашевелился, его веки затрепетали и приоткрылись, и Мэри увидела, что глаза у мальчика светло-голубые, как у Лорда Джека. У нее подпрыгнуло сердце. Это карма.

— Ой, я задремала. — Лаура моргнула, пытаясь разглядеть сестру, стоявшую над кроватью. Большая женщина с невыразительным лицом и каштановыми волосами. На форменном платье жёлтый значок — «улыбка». На табличке написано Дженет кто-то. — А сколько времени?

— Время взвешивать ребёнка, — сказала Мэри. Голос прозвучал чуть напряженно, и ей пришлось им овладеть. — Это займет всего минуту.

— А где папа? — спросила Лаура у матери.

— Он спустился купить новый журнал. Ты же знаешь, он без чтения не может.

— Разрешите, я возьму ребёнка взвесить? — Мэри протянула руки, чтобы его взять.

Дэвид просыпался. Первой его реакцией был открыть рот и тоненько, высоко заплакать.

— Кажется, он опять есть хочет, — сказала Лаура. — Нельзя ли мне его сперва покормить?

«Слишком большой риск — может войти настоящая сестра», — мелькнула мысль у Мэри. Все с той же улыбкой она сказала:

— Это недолго. Давайте сразу, чтобы не тянуть с этим.

— Ладно, — сказала Лаура, хотя ей не терпелось его покормить. — Я вас прежде не видела.

— Я работаю только по выходным, — ответила Мэри, протягивая руки.

— Тише, тише, не плачь, — сказала сыну Лаура. Поцеловав его в лобик, она ощутила персиковый аромат его плоти. — Ах ты мой драгоценный, — сказала она и неохотно положила его сестре на руки. Тут же ей захотелось выхватить его обратно. У сёстры были большие руки, и Лаура заметила у нее под ногтем темно-красную кайму. Снова посмотрела на табличку. Лейстер.

— Вот и мы, — сказала Мэри, качая ребёнка на руках. — Вот мы и пойдем, мой сладкий. — Она пошла к двери. — Я сразу принесу его назад.

— Поосторожнее с ним, — сказала Лаура. «Руки бы ей вымыть», — подумала она.

— Не сомневайтесь.

Мэри уже была почти за дверью.

— Сестра! — позвала Лаура.

Мэри остановилась на пороге, ребёнок продолжал плакать у нее на руках.

— Вы не могли бы принести мне апельсинового сока?

— Конечно, мэм.

Мэри отвернулась, вышла из палаты и увидела, что черный отец из палаты 24 идет по направлению к сестринскому посту. Она положила ребенку палец в рот, чтобы он не кричал, прошла на лестницу и спустилась по ступенькам.

— У нее руки грязные, — сказала Лаура матери, заметила?

— Нет, но это самая крупная женщина, которую видели мои глаза. — Она увидела, как Лаура, устраиваясь на подушках, вздрогнула от внезапной боли. — Как ты?

— Похоже, о’кей. Слегка еще побаливает. На самом деле ей казалось, что она родила мешок затвердевшего цемента. Во всем теле ныло и болело, мышцы бедер и спины подергивало судорогами. Живот уже не разбухал, но она вся еще была обвислой и полной жидкости. Тридцать два шва между бедрами, где доктор Боннерт разрезал плоть ее влагалища, чтобы дать Дэвиду проход, были источником постоянного раздражения.

— Я думала, что сестрам положено держать руки в чистоте, — сказала она, когда наконец устроилась.

— Я отправила отца вниз, — сказала мать Лауры. — По-моему, нам надо поговорить.

— О чем поговорить?

— Ты знаешь. — Она наклонилась на стуле. — О проблемах, которые у тебя с Дугом.

«Конечно же, она почувствовала», — подумала Лаура. Радар ее матери редко ошибался.

— Проблемы. — Лаура кивнула. — Да, проблемы действительно есть.

— Я бы хотела узнать, в чем дело. Лаура знала, что от этого разговора не уйти. Рано или поздно сказать придется.

— У Дуга роман, который тянется с октября, — начала она и увидела, как мать слегка ахнула.

Лаура принялась рассказывать все подряд и пожилая женщина внимательно слушала, а тем временем сына Лауры несли по коридорам, где паровые трубы шипели, как разбуженные змеи.

Мэри Террор, держа палец во рту малыша, шагала по коридору к двери грузовой площадки. Перед прачечной она остановилась возле бельевых тележек. В одной из них на дне лежали полотенца, и она положила ребёнка между ними и укрыла его. Ребёнок отрыгнул и захныкал, но Мэри уже взяла тележку и пошла, толкая ее перед собой. Проходя через прачечную, где работали негритянки, Мэри увидела прачку, пропустившую ее в здание.

— Все еще не нашли дороги? — окликнула ее женщина сквозь шум стиральных машин и гладильных прессов.

— Нет, теперь я знаю, куда иду, — ответила Мэри и улыбнулась на ходу. Ребёнок заплакал перед самым выходом, но это был тихий плач и шум прачечной его заглушил. Мэри открыла дверь. На улице поднялся ветер и дождь падал серебряными косыми иглами. Вытащив тележку на погрузочную платформу, Мэри вынула ребёнка, все еще завернутого в полотенце, сбежала по бетонным ступенями к фургону, купленному два часа назад за триста восемьдесят долларов в магазине подержанных машин «Друга Эрни» в Смирне. Плачущего ребёнка она положила на пол возле пассажирского сиденья, рядом с обрезом. Потом завела мотор, который тарахтел, как молотилка, и заставлял трястись весь фургон. Взвизгнули дворники, заелозив по стеклу.

Мэри Террор подала назад, отъехала от грузовой площадки, развернулась и поехала прочь от больницы, носившей имя Бога.

— А теперь — тихо, — сказала она младенцу. — Ты уже у Мэри.

Младенец продолжал плакать.

Ему еще придется узнать, кто из них главный.

Мэри оставила больницу позади и свернула на фривей, где влилась в море металла в серебряном падающем дожде.

Глава 12

— Привет! — У сёстры были рыжие волосы и веснушчатые щеки, и вся она лучилась улыбкой. Табличка сообщала, что ее зовут Эрин Кингмен. Она быстро взглянула на коляску рядом с кроватью. — А где Дэвид?

— Какая-то сестра понесла его взвешивать, — ответила Лаура. — Наверное, около пятнадцати минут назад. Я попросила ее принести апельсиновый сок, но она, может быть, занята.

— Кто его взял?

— Большая женщина, ее имя Дженет. Я ее раньше не видела.

— Гм. — Эрин кивнула, сохранив на лице улыбку, но ее замутило. — Ладно, я ее найду. Извините.

Она поспешно вышла, оставив Лауру с матерью беседовать дальше.

— Развод. — Это слово упало звоном погребального колокола. — Ты это хочешь сказать?

— Да.

— Лаура, это не обязательно должен быть развод. Ты можешь пойти к адвокату и все обговорить. Развод — это вещь грязная и безобразная. И Дэвиду понадобится отец. Думай не только о себе, но и о Дэвиде тоже.

Лаура слышала в ее словах, что она сейчас скажет. Она ждала этого молча, стиснув руки под простыней.

— Дуг дал тебе хорошую жизнь, — продолжала мать убежденным голосом женщины, знающей, что давно обменяла любовь на комфорт. — Он ведь был хорошим кормильцем?

— Мы многое купили вместе, если ты это имеешь в виду.

— У вас есть общая история. Совместная жизнь, а теперь — сын. У тебя чудесный дом, прекрасный автомобиль и ты ни в чем не нуждаешься. Лак что развод — это слишком радикальный вариант, Лаура. Может быть, ты получишь хорошие условия, но одинокой женщине тридцати шести лет с ребёнком может оказаться не сладко… — Она остановилась. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Наверное, не совсем.

Мать вздохнула, будто ей приходилось объяснять очевидное полной дуре.

— Женщине твоего возраста, да еще с ребёнком, может быть очень непросто найти себе другого. И важно об этом подумать, прежде чем решаться сломя голову.

Лаура закрыла глаза. Ее мутило, голова кружилась, и ей пришлось прикусить язык, потому что иначе она могла бы сказать матери такое, что лучше не говорить.

— Я знаю, ты сейчас думаешь, что я не права. Ты считаешь, что я и раньше была не права. А я смотрю с точки зрения твоих интересов, потому что я люблю тебя, Лаура. Тебе надо понять, почему Дуг начал бегать на сторону и подумать, что ты должна сделать, чтобы это исправить. Лаура открыла глаза:

— Чтобы это исправить?

— Именно так. Я тебе говорила, что такому сильному и упорному человеку, как Дуг, нужно много внимания. И поводок как можно длиннее. Вспомни своего отца. Я всегда держала его на длинном поводке, и наш брак от этого только выиграл. Есть вещи, которые женщина узнает только с опытом, и никто не может этому научить. Чем длиннее поводок, тем прочнее брак.

— Я не… — Она не находила слов. Ошеломленная, она попробовала снова. — Я поверить не могу, что ты можешь такое сказать! То есть ты говоришь… чтобы я с ним осталась? Чтобы я отворачивалась, если он снова захочет… — она повторила выражение матери, — …сбегать на сторону?

— Он это перерастет, — сказала пожилая женщина. — А ты у него всегда должна быть, и он будет знать, что то, что есть у него дома, — бесценно. Дуг — хороший добытчик и будет отличным отцом. Такие вещи очень в наше время важны. Тебе нужно думать, как залечить трещину между тобой и Дугом, а не говорить о разводе.

Лаура просто не знала, что сейчас скажет. Рот ее начал открываться, кровь стучала в висках, в легких зарождался крик. Ей нестерпимо захотелось увидеть, как мать съежится от ее крика, как вскочит из кресла и выйдет из комнаты с хорошо отработанной мрачностью. Дуг был ей чужим, и собственная мать тоже; она знать не хотела никого из них с их притворной любовью. Она была готова заорать в лицо матери, не зная еще, что скажет.

Этого она не узнала никогда.

В палату вошли две сёстры: Эрин Кингмен и другая, постарше и посуше. Вслед за ними вошёл человек в темно-синем блейзере и серых брюках, с круглым и мясистым лицом, волосы ушли назад с лысеющего лба. Поскрипывая ботинками, он подошел к кровати Лауры и уставился на нее сквозь черные очки в роговой оправе.

— Простите, — обратилась к матери Лауры сестра постарше, с табличкой «Катрин Ланье» на груди. — Вы не выйдете на несколько минут с мисс Кингмен?

— В чем дело? — Мать Лауры встала; ее тревожный радар включился на полную мощность. — Что случилось?

— Вы не выйдете со мной на минутку? — Кингмен встала рядом с ней. — Мы только выйдем в коридор, хорошо?

— Что происходит? Лаура, что все это значит? Лаура не могла ответить. Сестра постарше и мужчина в очках встали по обе стороны ее кровати. Ужасное предчувствие окатило ее холодной волной.

«Боже мой! — мелькнула мысль. — Дэвид! Что-то с Дэвидом!»

— Мой ребёнок! — Она услышала собственный безумный голос. — Где мой ребёнок?

— Пожалуйста, подождите в коридоре. — Мужчина говорил с Мириам тоном, означавшим, что она подождет в коридоре, нравится ей это или нет. — Мисс Кингмен, закройте дверь, когда будете выходить.

— Где мой ребёнок? — Лаура чувствовала, как колотится у нее сердце, и снова кольнула боль между ног. — Я хочу видеть Дэвида!

— Выйдите! — сказал мужчина матери Лауры. Мисс Кингмен закрыла дверь.

Катрин Ланье взяла Лауру за руку, и мужчина обратился к Лауре тихим и ровным голосом:

— Миссис Клейборн, меня зовут Билл Рэмси. Я из службы безопасности больницы. Вы помните имя медсестры, которая забрала из палаты вашего ребёнка?

— Дженет как-то там. Фамилия начинается на «Л». — Она не могла припомнить фамилию, ее разум парализовало шоком. — В чем дело? Она сказала, что сразу же принесет ребёнка обратно. Пусть его принесут сейчас же!

— Мисс Клейборн, — сказал Рэмси, — ни одна медсестра с таким именем в родильном отделении не работает. — Глаза его за очками были такими же темными, как и их оправа. На лысеющем виске билась жилка. — Мы считаем, что эта женщина могла вынести вашего ребёнка из здания.

Лаура моргнула. Ее разум не воспринял последние слова Рэмси.

— Что? Куда вынести?

— Из больницы, — повторил Рэмси. — Наши люди сейчас перекрывают все выходы. Я прошу вас тщательно вспомнить и рассказать мне, как выглядела та женщина.

— Это была сестра. Она сказала, что работает по выходным.

Кровь с грохотом прокатывалась через голову Лауры. Она слышала свой голос как бы из длинного туннеля.

«Полагается упасть в обморок, — подумала она. — Господи, я и в самом деле сейчас упаду в обморок».

Она стиснула руку медсестры и получила в ответ такое же сильное пожатие.

— На ней была форма медсестры, верно?

— Да. Форма. Она была сестрой.

— Ее звали Дженет. Она так назвалась?

— Это… это было написано на табличке. Рядом с «улыбкой».

— Простите?

— Такая… «улыбка», — повторила Лаура. — Желтая. Круглый значок с улыбающимся лицом.

— Какого цвета у нее были волосы, глаза?

— Я не… — Мысли заледенели, но в лице пульсировал жар. — Каштановые волосы, до плеч. Глаза… кажется, голубые… нет, серые. Не могу припомнить.

— Что-нибудь еще? Нос крючком? Густые брови? Веснушки?

— Высокая, — сказала Лаура. — Крупная женщина. Высокая.

Горло сдавливал спазм, перед глазами плясали тёмные пятна, и только стискивающая рука сёстры не давала лишиться чувств.

— Какого роста? Пять футов девять дюймов? Пять десять? Выше?

— Выше. Шесть футов. Может быть, даже выше. Рэмси засунул руку под свитер, вытащил рацию и щелкнул выключателем.

— Юджин, это Рэмси. Мы ищем женщину в униформе медсестры, походящую под такие приметы: каштановые волосы по плечи, глаза голубые или серые, приблизительно шести футов ростом. Подожди секунду. — Он снова поглядел на Лауру. Ее лицо стало меловым, если не считать красных кругов у глаз. — Телосложение не помните — плотная, средняя, сухощавая?

— Крупная, плотного сложения.

— Юджин? Плотного сложения. На табличке имя Дженет и фамилия, начинающаяся на «Л». Принял?

— Принял, — донесся из рации хриплый от помех голос.

— Значок, — напомнила Лаура. У нее подступала рвота, желудок сводило судорогой. — Значок — «улыбка».

Рэмси опять щелкнул рацией и сообщил Юджину дополнительную информацию.

— Меня сейчас стошнит, — сказала Лаура Катрин Ланье, ручьи слез жгли ее щеки. — Вы не могли бы мне помочь добраться до туалета?

Сестра помогла, но Лаура не успела дойти до туалета, как ее вывернуло. Холодная как смерть, Лаура выскользнула из рук сёстры, неуклюже рухнула на колени и почувствовала острую боль расходящихся швов между ногами. Кого-то позвали прибрать, оглушенную и дрожащую Лауру вернули в постель, и Рэмси разрешил матери вернуться в палату вместе с мисс Кингмен. Молодая сестра уже рассказала Мириам, что случилось, и Рэмси сидел возле кровати и задавал вопросы им обеим. Никто из них не мог вспомнить фамилию той женщины.

— Льюис? Логан? — подсказывал Рэмси. — Ларсон? Лестер?

— Лестер, вот оно! — воскликнула мать Лауры.

— Нет, не так, — не согласилась Лаура. — Что-то очень похожее.

— Подумайте хорошенько. Постарайтесь представить себе эту табличку с именем.

— А я говорю, Лестер! — настаивала мать Лауры. — Я знаю, что говорю! — Ее лицо пылало от гнева. — Господи Иисусе! Это так у вас охраняют больницу? Пускают сумасшедших красть младенцев?!

Рэмси оставил это без ответа.

— Представьте себе табличку, — сказал он Лауре, которой сестра, прикладывала ко лбу мокрую губку. — Посмотрите на фамилию. Похоже на «Лестер». Какое слово?

— Лестер, я вам говорю! — настаивала Мириам. Лаура видела табличку мысленным взором, белые буквы на синем фоне. Она увидела имя, и потом из тумана выплыла фамилия.

— Лейстер, по-моему. — Она произнесла по буквам. — Л-е-й-с-т-е-р.

Рэмси схватился за рацию.

— Юджин, это Рэмси. Позвони в архив, пусть проверят фамилию Лейстер. — Он тоже повторил ее по буквам. — Пришли мне распечатку, когда проверят. Полиция уже выехала?

— По сверхсрочному режиму, — ответил голос без тела.

— Отдайте моего ребёнка, — сказала Лаура, ничего не видя из-за слез. До нее не дошло еще, что случилось. Это все какая-то отвратительная и мерзкая шутка. От нее прячут Дэвида. Что за жестокие люди? Она повисла на грани безумия, удерживаемая только крепким пожатием сёстры. — Пожалуйста, принесите мне моего ребёнка. Сейчас принесите. О’кей? О’кей?

— Найдите моего внука! — Мать Лауры выкрикивала прямо в лицо Рэмси. — Вы меня слышите? Если моего внука не найдете, я вас так по судам затаскаю — пожалеете, что на свет родились!

— Полиция уже в пути. — Голос Рэмси звучал натянуто. — Все под контролем.

— Черта с два у вас все под контролем! — кричала пожилая женщина. — Где мой внук? Вам понадобится чертовски хороший адвокат!

— Тише, — прохрипела Лаура, но ее голос потерялся в крике матери. — Пожалуйста, веди себя потише.

— Что у вас тут за охрана? Вы даже не знаете, кто тут сестра, а кто — нет? Сюда каждый-всякий может зайти с улицы и таскать детей?

— Мэм, мы делаем все, что можем. Вы не способствуете разрешению ситуации.

— А вы — способствуете? Господи, ведь абсолютно неизвестно, кто взял моего внука! Это может быть любая сумасшедшая!

Лаура заплакала, безнадежно, с невыносимой болью. Мать продолжала разоряться, Рэмси стоял, глядя напряженным взглядом, в окно стучал дождь.

Пискнула рация.

— Рэмси, — отозвался он, и Мириам перестала кричать. Голос из рации сказал:

— Вы нужны в прачечной, пронто[265].

— Уже иду. — Рэмси выключил рацию. — Миссис Клейборн, я ненадолго вас покину. Ваш муж в больнице?

— Я… Я не знаю…

— Можно с ним связаться? — спросил Он у матери Лауры.

— Это наша забота! Вы делайте свою работу и найдите ребёнка!

— Оставайтесь с ними, — сказал Рэмси двум сестрам и быстро вышел.

— Прочь от моей дочери! — услышала Лаура выкрик матери.

Пожатие сёстры ослабло и исчезло, оставив Лауру с пустой рукой. Над ней стояла мать.

— Все будет в хорошо. Ты меня слышишь? Погляди на меня.

Лаура посмотрела на мать расплывающимся взором. Глаза жгло.

— Все будет в порядке. Они найдут Дэвида. А мы на эту проклятую больницу подадим иск на десять миллионов долларов, вот что мы сделаем. Дуг знает хороших адвокатов. Господи, да мы разорим эту больницу, вот что мы сделаем. — Она отвернулась от Лауры, схватила трубку и стала набирать номер дома на Мур-Милл-роуд.

Включился автоответчик. Дуга не было дома. Лаура лежала на постели, свернувшись во внутриутробной позе, прижимая к себе подушку калачиком.

— Отдайте моего ребёнка, — прошептала она. — Отдайте моего ребёнка. Отдайте моего ребёнка.

Голос ее пресекся. Она не могла говорить. Ее тело, пустой сосуд, томилось по ребенку. Она зажмурилась изо всех сил, отгородившись от света. Ее заполнила тьма. Она лежала, брошенная на милость Бога, или судьбы, или удачи. Мир вращался вокруг нее, свернувшийся тугим шариком боли, и ребёнка у нее украли, и Лаура боролась с криком, который мог разорвать ее душу на кровавые клочки.

Крик победил.

Глава 13

«Вы абсолютно уверены, что никогда раньше не видели эту женщину?»

— Да, уверена.

«Она называла вас по имени или по фамилии?»

— Нет, я думаю… нет.» Она назвала имя ребёнка?»

— Нет.

«Был у нее акцент?»

— Южный, — ответила Лаура. — Но немножко другой. Не могу сказать.

Она отвечала на вопросы сквозь туман транквилизатора, и голос лейтенанта полиции по фамилии Гаррик плыл к ней по гулкому туннелю. В комнате были еще два человека; Ньюсом — человек с угловатым лицом, глава службы безопасности больницы, и молодой полисмен, ведущий протокол. Мириам допрашивали в соседней комнате, а Франклин и Дуг, возвратившийся после выпивки в баре неподалеку от своего офиса, сидели в кабинете администрации.

Лауре очень трудно было сосредоточиться на вопросах Гаррика. Транквилизаторы сыграли с ней странную штуку: тело и язык охватила слабость, а мысли неслись по подъемам и впадинам стремительных американских горок.

«Южный акцент? В чем другой?»

— Не дальний Юг, — сказала она. — Не Джорджия.» Вы могли бы описать эту женщину для полицейского художника?»

— Кажется, да. Да. Могу.

Еще один полицейский вызвал Ньюсома из палаты. Он вернулся через несколько минут в сопровождении человека мальчишеского вида в темно-сером костюме, белой рубашке и черном галстуке в белую крапинку. Они шепотом посовещались, Гаррик встал со стула рядом с кроватью и вновь прибывший занял его место.

— Миссис Клейборн, меня зовут Роберт Киркланд. Федеральное бюро расследований.

От этих слов ее вновь охватила паника, но выражение лица осталось спокойным и сонным из-за транквилизаторов. Только блеск в глазах выдавал ее первобытный ужас. В голове дьявольскими созвездиями закрутились сценарии с требованиями выкупа и убитыми жертвами похищений.

— Пожалуйста, скажите мне… — Язык ее вдруг налился свинцом. — Скажите… зачем она взяла моего ребёнка?

Киркланд помедлил, его ручка нависла над жёлтым линованным блокнотом. Лаура подумала, что у него глаза похожи на одностороннее стекло, через которое не разглядеть, что внутри.

— Эта женщина не работает сестрой в этой больнице, — сказал он ей. — В списках персонала нет никакой Дженет Лейстер, и с такой фамилией здесь работал только один рентген-техник в восемьдесят четвертом году. — Он сверился с заранее сделанными записями. — Чернокожий мужчина, возраст тридцать три года, в настоящий момент живет по адресу: 2137, Оукхейвен-драйв в Коньерсе.

Его непроницаемый взгляд вернулся к ней.

— Мы проверяем архивы всех больниц. Она могла когда-то работать сестрой, могла просто купить форму или взять ее напрокат. Мы проверяем все пункты проката маскарадных костюмов. Если она взяла форму сёстры напрокат, и клерк списал ее адрес с водительских прав — и этот адрес верен, — то нам повезло.

— И тогда вы быстро ее найдете? Вы сможете найти ее и моего ребёнка?

— Мы действуем с той скоростью, с которой получаем информацию. — Он опять сверился со своими записями. — В нашу пользу работают ее рост и размеры, выходящие за пределы обычных. Но следует иметь в виду, что форма могла быть ее собственной, и тогда ее не будет ни в одном списке клиентов проката. Она могла купить ее год назад или взять напрокат за пределами города.

— Но ведь вы ее найдете? Вы не дадите ей уйти?

— Нет, мэм, — ответил Киркланд. — Мы не дадим ей уйти.

Он не сказал ей, что эту женщину впустила в больницу работница прачечной, и преступница, очевидно, вынесла ребёнка в бельевой корзине. Он не сказал ей, что нет описания автомобиля, что прачка не помнит лица женщины, но две вещи были примечательны: рост шесть футов и приколотый к карману значок — «улыбка». Киркланд допускал, что женщина приколола этот значок для отвлечения внимания от своего лица. Она действовала быстро и знала, что делает; это было не случайной работой на авось. У него было записано, что на ней была белая форма с темно-синей отделкой — те цвета, что у подлинных сестер. Та форма, которую они пытаются выследить. Женщина действовала, «как будто была на работе», — так это сформулировала Мириам Бел. Прачка сказала так: «Она выглядела, как сестра и вела себя как сестра». Наверняка похитительница заранее произвела разведку в больнице, потому что знала, как войти внутрь и уйти незамеченной. Но был еще один интересный момент: женщина точно также заходила в палаты 23 и 24. Пришла она специально за ребёнком Клейборнов или искала наугад, какого ребёнка украсть? Важно ли ей было украсть именно мальчика? Если да, то почему?

Киркланд провёл с Лаурой около двадцати минут, перепахивая уже обработанную почву. Он знал, что она не сможет сообщить ничего нового. Она время от времени впадала в шок и становилась менее адекватной. Дважды она разразилась слезами, и Киркланд попросил Ньюсома привести ее мужа.

— Нет! — Сила и ярость ее голоса удивили Киркланда. — Он мне здесь не нужен.

Когда Киркланд ехал в офис, в машине запищал телефон.

— Говорите, — отозвался он.

Звонил один из агентов, работающих по делу. Клерк из» Маскарадных костюмов» выдал в пятницу днём форму медсестры сверхбольшого размера — чисто белую без синей отделки — «крупной женщине». Адрес, списанный с водительских прав штата Джорджия, был дом 4408 по Соумилл-роуд в Мэйблтоне, квартира 6. Имя — Джинджер Коулз.

— Возьмите ордер на обыск и вызовите подкрепление, — дал команду Киркланд. — Встретимся на месте.

Он повесил трубку и развернул машину. Дворники мерно ходили по стеклу под проливным дождем.

Через сорок минут Киркланд и еще два агента ФБР были готовы войти в квартиру шесть в унылом жилом квартале. Было четыре часа дня, небо затянуло низкими серыми тучами.

Киркланд проверил свой служебный револьвер. Пока он сидел в машине на автостоянке и наблюдал за дверью квартиры номер шесть, никакого движения не было, однако неосторожность может быть смертельной.

— Пошли, — сказал Киркланд в рацию, вылез из машины и с двумя другими под дождем прошел к квартире номер шесть.

Он постучал. Подождал. Постучал снова. Никакого ответа. Он попробовал ручку двери. Заперто, конечно. У кого может быть ключ? У управляющего?

— Попробуем толкнуться сюда. — Он подошел к соседней двери.

Постучал. Подождал. Постучал чуть громче. Никого нет дома? Он потянул за ручку, и, к его удивлению, дверь открылась.

— Эй! — крикнул он в темноту. — Есть кто-нибудь? И тут он учуял его: медный, отличимый от всех других запах крови. У него не было ордера на обыск этой квартиры, входить туда — значит нарываться на крупные неприятности. Но даже с порога был виден разгром в квартире, был виден кусок спальни, перевёрнутый матрас и выпотрошенная вата.

— Я вхожу.

Он вошёл, держа руку на рукояти револьвера. Когда меньше чем через три минуты он вышел, он выглядел намного старше.

— Там убийство. Старик в ванне с перерезанным горлом. «Хреново дело», — подумал он.

— Нам нужен ключ. Найдите мне управляющего. Быстро! Управляющего дома не оказалось. Запертая дверь квартиры шесть пялилась Киркланду в лицо. Он вернулся к автомобилю и позвонил в городскую полицию. Затем он набрал номер отделения ФБР в Атланте и запросил информацию о Коулз, Джинджер.

Компьютер сведений о них не имел. Запрос по Лейстер, Дженет тоже вытянул пустышку. Оба псевдонимы? Кому нужен псевдоним, кроме преступника, скрывающегося от закона? И что общего может иметь старик в ванной с похищением мальчика из больницы Сент-Джеймс в Бакхэде? «Чертовски хреновое дело», — подумал он.

Полиция в течение часа опросила всех обитателей дома, и команда экспертов сняла отпечатки пальцев и собрала улики среди разгрома, а за этот час ветер усилился. Он завертелся вокруг мусорного ящика, выхватив из его глубины фотографию улыбающегося младенца. Ее унесло прочь от полисменов и фэбээровцев, и она поплыла на север в холодном потоке воздуха, пока не застряла в соснах.

Управляющий домами, как узнали от жильцов, работал в обувном магазине «Кинни» в торговом квартале поблизости. За ним отрядили двух полицейских; он прибыл под их конвоем в пять тридцать и увидел, что у дома кишат сотрудники в темных дождевиках. Дрожащей рукой он отпер дверь Джинджер Коулз, и репортеры, вооруженные мини-камерами, тут же налетели, как стервятники на запах падали.

— Отойдите, — сказал Киркланд управляющему. Потом повернул ручку и толкнул дверь.

Когда дверь открылась, Киркланд услышал тихое щелк!

Он увидел, что для него приготовлено, и лишь доля секунды ему осталась, чтобы подумать: «Хрено…»

Привязанный к дверной ручке шнур отлично выполнил свою работу.

Тщательно наведенный обрез, закрепленный на стуле, с гулким грохотом разрядился, когда шнур потянул спусковой крючок, и заряд свинца разорвал Роберта Киркланда почти пополам. Крупные дробины пропахали горло второму агенту и оторвали управляющему правую руку по плечо, брызнув каскадом крови, мяса и осколков кости прямо перед телекамерами. Киркланд отшатнулся назад, уже без сердца и легких и существенной части того, что их держало вместе, и рухнул шевелящейся грудой. Полицейские бросились животами на мокрый тротуар, телерепортеры закричали и хлынули назад, но не очень далеко, чтобы не упустить кадры. Кто-то начал стрелять по квартире, кто-то подхватил, и в мгновение ока все пистолеты и автоматы били по окнам и дверям квартиры номер шесть, и в воздухе заплясали щепки и куски штукатурки.

— Прекратить огонь! Прекратить огонь! — кричал оставшийся в живых агент ФБР, и постепенно стрельба затихла.

Наконец два самых смелых — или глупых — полицейских ворвались в растерзанную пулями квартиру. Лавовая лампа была разбита, жидкость расплескалась по стенам. Открытые кухонные шкафы, изрешеченные пулями, были пусты. Уцелел телевизор с и стереомагнитофон, и еще кое-какие записи. Если бы полицейские знали, на что смотреть, они заметили, что нет альбомов «Дорз». Остались следы на стенах, где висели картины, но самих картин не было. В стенном шкафу нашли картонный ящик, набитый изуродованными пластиковыми и резиновыми куклами, за ним валялась винтовка детского размера без прицела. Одежды в шкафах не было, ящики комода были пусты.

Машины «скорой помощи» были уже в пути. Кто-то догадался накрыть труп Киркланда плащом. Кровь скапливалась в выбоине тротуара, из складок плаща торчала рука, вытянув к небу скрюченные наподобие когтей пальцы. Репортеры расталкивали друг друга, ища выгодный ракурс. На Си-эн-эн готовились начать прямой репортаж из квартиры в Мэйблтоне.

За сотню миль на северо-восток от Атланты по федеральному восемьдесят пятому шоссе под проливным дождем катил оливково-зелёный фургон «шевроле», держа скорость пятьдесят миль в час. Пока ее новый ребёнок спал в картонной коробке на полу, закутанный в голубое одеяльце, Мэри Террор тихо напевала «Эру Водолея» и гадала, как сработала свинобойня, поставленная у входной двери ее квартиры. Она уже не была одета в форму медсестры: переодевшись в квартире, она засунула форму в мешок для мусора и выкинула его с моста в лесной ручей, а табличку с именем вы бросила милях в двадцати от города. Но свиньи быстро выяснят, где она взяла форму, и будут знать имя и адрес Джинджер Коулз. На это пришлось пойти, потому что у нее не было времени делать другие поддельные водительские права. Но это осиное гнездо осталось позади, и ее ребёнок теперь с ней, и все будет великолепно, когда она встретит Лорда Джека у Плачущей леди.

Сирена. Мигалки. Сердце Мэри подпрыгнуло, она поставила было ногу на тормоз, но патрульная машина пронеслась мимо нее и исчезла в дымке крутящегося дождя.

Ей предстоит долгий путь. С ней «магнум» и «кольт», одежда и продукты сзади. Полно пеленок, молочной смеси хватит. Пластиковый термос, в который можно отливать, чтобы не останавливаться. Грязновато, но удобно. Перед выездом из Атланты она залила бак под пробку и проверила шины. На зелено-серой блузе значок — «улыбка». Она отлично подготовилась.

Кто же напорется на свинобойню и когда? Да, даже обреза не жалко, чтобы завалить настоящего Компостировщика Мозгов, выбить мозги из жирного легавого с медалями на груди. Она поглядела на маленькое розовое создание в картонной коробке и сказала:

— Я люблю тебя. Мама любит свою деточку, очень любит.

А колеса все шуршали по мокрой от дождя трассе. Мэри Террор, осторожный водитель, соблюдающий все правила дорожного движения и ограничения скорости, ехала своей дорогой.

Глава 14

Человек в Мичигане не мог заснуть.

Он поглядел на часы. Светящиеся стрелки показывали семь минут первого ночи. Он еще немного полежал на кровати, но металлическая пластинка в его челюсти резонировала на радиошум. Он открыл рот и тут же услышал скрежет гитар в рок-н-ролле. Плохая предстояла ночь.

Только и остается, что напиться, решил он и встал, не зажигая света.

Снаружи выл холодный ветер, неся холод, рожденный по ту сторону Великих Равнин. Деревянный дом содрогался и стонал, тоже не в силах заснуть в таком хаосе. Человек, у которого седые волосы росли по всей груди и заходили на спину; прошел в пижамных штанах в остывшую кухню и открыл холодильник. Тусклая лампочка осветила похожее на череп лицо — сплошные выпирающие скулы и запавшие Глаза. Левый глаз его был поврежден, и челюсть искривлена. Дышал он медленно и с хриплым шумом. Вытащив четыре оставшихся банки пива в пластиковой обойме, он понес их к себе в берлогу.

В этом убежище из ореховых панелей, призов по боулингу на стенах и охотничьих трофеев, стоявших вокруг, как греческие скульптуры, он включил телевизор и уселся в старое кресло, покрытое потертым пледом. Сначала он щелкнул пультом на спортивный канал, где две австралийские команды играли в то, что там называют футболом. Он выпил почти всю первую банку несколькими долгими глотками. Во рту слышался фон — кто-то пел. В голове тоже колотилась боль — медленная, мучительная боль, начавшаяся у макушки и жидкой ртутью стекающая по затылку до шеи. Он был знатоком головных болей, как бывают знатоки вин или бабочек. Головные боли наполняли его изощренной мукой и оставляли послевкусие пороха и металла.

Он допил вторую банку и решил, что австралийцы не смыслят в футболе ни хрена. Его рука с большими костяшками шевельнулась над пультом. Он оказался в царстве фильмов: «Африканская королева» по одному каналу, «Легкий наездник» по другому, «Годзилла против Мегалона» по третьему. Дальше пошли джунгли говорящих голов, там продавали целлюлитовый крем и обещали, что у отчаявшихся мужчин наконец вырастут волосы. На следующем канале была женская борьба. Это он немного посмотрел, потому что Террористка послала его в нокаут. Он двинулся дальше, исследуя электрическую пустыню, а голова его пела и череп вибрировал от басовых нот.

Он добрался до новостей этого часа и придержал свой нетерпеливый палец, чтобы поглядеть, как психи в Бейруте взрывают себя на куски. Он как раз собирался двинуться дальше на религиозные каналы, когда диктор сказал:

— Жуткая сцена в пригороде Атланты, где агенты полиции и ФБР попали в ловушку, установленную женщиной, которая, вероятно, похитила ребёнка из местной больницы.

Третья банка пива замерла у его губ. Он смотрел, как прыгающие камеры снимают сцену бойни. Бум! Выстрел. Дробовик — этот звук он узнал. Люди орут и подаются назад. Кто-то корчится в агонии на земле. Оператор с камерой становится на колени. Опять стрельба, на этот раз пистолетная.

— Ложитесь, черт побери! — орет кто-то. Камера панорамирует вниз, к мостовой, объектив заливает каплями дождя.

— Подозреваемая, — говорил диктор, — идентифицирована ФБР как Джинджер Коулз. Считается, что это она похитила мальчика из больницы Сент-Джеймс в субботу приблизительно в два часа дня. Агенты ФБР и полицейские попались на взведенный обрез, установленный в квартире. Убит агент ФБР Роберт Киркланд, тридцати трех лет, тяжело ранены еще один агент и посторонний молодой человек.

Человек в кресле хмыкнул. Камера показывала накрытое простыней тело, поднимаемое в машину «скорой помощи».

— Подозреваемая, известная также под именем Дженет Лейстер, все еще может находиться в районе Атланты. «Лейстер! — подумал человек. — Дженет. Боже ты мой!» Он резко выпрямился, забыв про головную боль, и пиво из опрокинутой банки потекло на ковер.

— Коулз также вменяется убийство ее соседа — Грейди Шеклета, шестидесяти шести лет. Предполагается, что она вооружена и крайне опасна. Дальнейшие сведения будем сообщать по мере их поступления. А теперь послушайте спортивные новости…

Лейстер. Дженет. Эти имена он знал, но не вместе. У него задергался правый глаз. Гэри Лейстер. Дженет Сноуден. Да, он знал вот эти имена. Двое погибших членов Штормового Фронта. О Господи! Как это может быть? Как это может быть?

Он оставался на месте те тридцать минут, которые прошли до повторения сообщения. На этот раз он заранее включил видеомагнитофон и записал его. Дом содрогался под ударами зимнего ветра, но человек не отрывался от телевизора. Когда репортаж закончился, он проиграл запись. Напоролись на западню. Настороженное ружье. Джинджер Коулз. Дженет Лейстер. Может по-прежнему находиться вблизи Атланты. Вооружена и очень опасна.

«Насчет этого можно голову дать на отсечение», — подумал человек в кресле под пледом.

Сердце колотилось. Настороженное ружье — это вполне в ее духе. Небольшая дополнительная работа, чтобы завалить первого, кто сунется в дверь. Но все еще вблизи Атланты? В этом у него были серьезные сомнения. Она была ночной путешественницей. Даже сейчас она почти наверняка в дороге. Но куда она едет? И почему с ребёнком?

Он перегнулся через подлокотник кресла, взял шнур с вилкой на конце, который вёл к черному ящичку с динамиком. Вилку он вставил в гнездо телесного цвета у себя на горле, ящичек взял в руки и щелкнул выключателем. Послышалось низкое жужжание.

— Это ты, Мэри? — сказал из динамика металлический голос. Губами человек почти не шевелил, но горло его конвульсивно двигалось. — Это ты, Мэри. Скажи мне Мэри, где твой сад, и как он расцветал?

Он опять перемотал пленку и посмотрел репортаж в третий раз, его возбуждение нарастало.

— Пороховой вонючий ад и мертвецы в навал, — закончил он.

Он отключил шнур, экономя батарейки. Они дорогие, а приходится жить по средствам. В его глазах стояли слёзы, яркие слёзы великой радости. И он открыл рот, чтобы рассмеяться, и вырвался оттуда гром хэвиметал.

Глава 15

— Вы готовы? — спросил Ньюсом.

Лаура кивнула, ее опухшие от слез глаза не были видны за темными стёклами очков. Лифт опустился на первый этаж, Ньюсом придерживал за спинку кресло на колесиках, Рэмси держал кнопку закрытия дверей, но за дверью лифта слышался гул голосов. Ньюсом вздохнул и сказал:

— Ладно, поехали.

Рэмси отпустил кнопку.

Дверь лифта отворилась, и Ньюсом вывез Лауру в гущу репортеров.

Было воскресенье, почти сутки прошли с похищения Дэвида. Лаура уезжала из больницы без него, разошедшиеся швы еще кровоточили, и грудь давило горе. Под утро мука стала нестерпимой, и она могла бы лишить себя жизни, будь у нее пистолет или таблетки. Даже сейчас каждое движение и каждый вдох давались ей с трудом, будто само земное притяжение стало ее врагом. Дождь прекратился, но все небо было покрыто серыми тучами и ветер стал пронизывающе холодным. Она попала под перекрестный огонь видеокамер. Лаура закрыла лицо, а Ньюсом сказал:

— Освободите ей дорогу, будьте добры. Отойдите назад. Сотрудники службы безопасности старались встать между репортерами и Лаурой.

— Миссис Клейборн, посмотрите сюда! — крикнул кто-то.

— Сюда, Лаура! — раздался голос с другой стороны. Полетел град вопросов:

— Лаура, выкупа еще не требовали?

— Вы считаете, что Джинджер Коулз за вами следила?

— Вы собираетесь подавать в суд на больницу?

— Лаура, вы боитесь за ребёнка?

Она не отвечала; Ньюсом вёл кресло вперёд. Она уже не носила Дэвида, но никогда еще ей не было так тяжело. Жужжали электромоторы видеокамер.

— Миссис Клейборн, взгляните вверх! Слева. Справа видеокамера в упор.

— Назад, я сказал! — рявкнул Ньюсом. Лаура смотрела в пол. И Ньюсом и ее адвокат велели ей не отвечать ни на какие вопросы, но они порхали вокруг, как щебечущие птицы, и непрерывно лезли ей в уши.

— Про ящик с детьми знаете? — перекричал шум какой-то репортер. — Про сожженных кукол?

«Сожженные куклы? — мелькнула мысль. — Что еще за сожженные куклы?»

Она подняла глаза на лицо Ньюсома. Оно было непроницаемо, как камень, и он вез ее через людское море.

— Вы знаете, что она до похищения вашего ребёнка перерезала горло старику?

— Что вы сейчас чувствуете, Лаура?

— Это правда, что она из секты сатанистов?

— Миссис Клейборн, вы слышали, что она ненормальная?

— Назад! — еще раз рявкнул Ньюсом, и они уже были у дверей больницы, где ждал «мерседес» Дуга. Сам Дуг шел к ней с осунувшимся от бессонницы лицом. Ее отец и мать были в автомобиле, а снаружи ждали кучи репортеров, набросившиеся на нее, почти как волки. Дуг протянул руку помочь ей встать из кресла, но Лаура сделала вид, что ее не заметила. Она села на заднее сиденье рядом с матерью, а Дуг забрался за руль. Он так рванул с места, что ребятам из службы новостей Эй-би-си пришлось рассыпаться, чтобы не попасть под колеса, а у одного мужика слетел парик от вихря пролетевшей машины.

— Возле нашего дома они тоже торчат, — сказал Дуг. — Вылезают из щелей, тараканы.

Лаура увидела на матери черное платье и нитку жемчуга.

«Она что, в трауре? — подумала Лаура. — Или оделась для телекамер?»

Она закрыла глаза, но ей тут же представился Дэвид, и она подняла веки. Чувство было такое, будто у нее внутреннее кровотечение, и она все слабеет и слабеет. Гул мотора убаюкал ее, и сон был сладким убежищем. Единственным убежищем.

— Где-то через час ФБР привезет фотографии, — сказал ей Дуг. — Они взяли рисунок полицейского художника, сделанный с твоих слов, и ввели его в компьютер, ища подходящие портреты. Может быть, ты сможешь опознать эту женщину.

— Ее может и не быть в досье, — сказала Мириам. — Может быть, она из сумасшедшего дома сбежала.

— Тихо, Мириам! — подал голос отец. «Молодец», — подумала Лаура. И тут он добавил:

— Моя милая, давай не будем еще больше расстраивать Лауру.

— Расстраивать? Да Лаура с ума сходит от беспокойства! Куда уж больше?

«Говорят обо мне, будто меня здесь нет, — подумала Лаура. — Я невидимка, нету меня».

— Милая, не надо на меня бросаться.

— А нечего тут сидеть и говорить мне, что делать и чего не делать!

Темные твари кружились в голове у Лауры, как выбирающиеся из болота чудовища.

— А что это за сожженные куклы? — спросила она, и голос ее был как открытая рана.

Никто не ответил.

«Это плохо, — поняла Лаура. — Плохо, очень плохо, о Господи Иисусе».

— Я хочу знать. Скажите мне.

Но никто не принял вызова.

«Делают вид, что не понимают, о чем я говорю».

— Дуг! — позвала она. — Расскажи мне об этих сожженных куклах. Если ты этого не сделаешь, я спрошу репортеров около дома.

— Да ничего, — сказала мать. — Нашли какую-то пару кукол у нее в квартире.

— А, черт! — Кулак Дуга влепился в руль, и «мерседес» вильнул в сторону. — В квартире этой женщины ящик с куклами в шкафу! Все разорваны на части, некоторые сожжены, другие… раздавлены или еще что-нибудь. Ты хотела знать? Теперь ты знаешь. Довольна?

— Значит… — Ум ее снова начал отключаться, пытаясь себя защитить. — Значит… полиция… считает, что она может… причинить вред моему ребенку?

— Нашему ребенку! — свирепо поправил Дуг. — Дэвид наш ребёнок. У меня ведь тоже есть доля в этом деле?

— Конец, — сказала она.

— Что? — Он поглядел на нее в зеркальце заднего вида.

— Конец семьи из Дуга и Лауры, — сказала она и больше не произнесла ни слова.

Мать схватила ее за руку ледяными пальцами. Лаура отобрала руку.

Репортеры ждали возле дома. Телефургоны развернулись в боевой порядок, но полиция тоже присутствовала для поддержания порядка. Дуг положил руку на сигнал и воем клаксона проложил себе путь в гараж; дверь гаража опустилась за ними, и они оказались дома.

Мириам повела Лауру в спальню. Дуг проверил автоответчик. Он был забит голосами репортеров Эн-би-си, Си-би-эс, Эй-би-си, журнала «Пипл», «Ньюсуик» и многих других. Все они были перехвачены магнитофоном, который оставила полиция, чтобы отследить требование выкупа. Но был еще один голос, которого Дуг не ожидал. Два быстрых слова: «Позвони мне». Голос Черил тоже попал на пленку.

Он поднял глаза и увидел, что отец Лауры пристально смотрит на него.

Лаура стояла в детской.

— Пойдем ляжем в кровать, ну пойдем же, — уговаривала ее Мириам.

Детская стала домом с привидениями. Лаура слышала призрачные звуки младенца; она тронула яркую погремушку над колыбелью, и погремушка закачалась. Она снова заплакала, слёзы жалили потрескавшиеся щеки. Она слышала плач Дэвида, из колыбели улыбались мягкие игрушки. Лаура взяла плюшевого мишку, прижала его к себе и тихо всхлипывала в его коричневый мех.

— Лаура! — сказала мать у нее за спиной. — Сейчас же иди в постель!

Этот голос, этот голос.

«Сразу делай, что я говорю! Хоп, Лаура! Хоп! Добивайся успеха, Лаура! Выйди замуж за человека с деньгами и положением! Перестань носить эти кошмарные блузки и вытертые джинсы! Сделай себе прическу, как положено леди! Повзрослей, Лаура! Господа Бога ради, повзрослей, Лаура!»

Она знала, что находится уже на пределе. Чуть потянуть, и она лопнет. Дэвид был у сумасшедшей женщины по имени Джинджер Коулз, которая перерезала горло старику в субботу утром и убила агента ФБР в субботу вечером. Между двумя этими событиями Лаура отдала своего ребёнка в руки убийцы. Она припомнила красную корочку под ногтем. Кровь, конечно. Кровь того старика. От одной этой мысли можно было сорваться с петель и попасть в сумасшедший дом. «Держись! — подумала она. — Ради Господа, держись!»

— Ты меня слышишь? — напирала Мириам. Плач Лауры прекратился. Она вытерла слёзы плюшевым мишкой и повернулась к матери.

— Это… мой дом, — сказала она. — Мой дом. И вы здесь гости. В моем доме я буду делать все, что захочу и когда захочу.

— Сейчас не время валять дурака…

— СЛУШАЙ! — заорала она, и сила ее голоса толкнула Мириам назад не хуже полновесного удара. — Дай мне дышать! Ты мне дышать не даешь, вцепилась, как репей!

Мириам — классный боец — вернула себе хладнокровие.

— Ты собой не владеешь, — сказала она. — Могу тебя понять. — Дуг и Франклин появились в коридоре. — Тебе нужно успокоительное.

— МНЕ НУЖЕН МОЙ РЕБЕНОК! ВОТ ЧТО МНЕ НУЖНО!

— Она сходит с ума, — деловито сообщила Мириам своему мужу.

— Вон отсюда! Вон!

Лаура вытолкнула мать, задохнувшуюся от ужаса при ее прикосновении, хлопнула дверью детской прямо в их ошеломленные морды и закрыла на замок.

— Хотите, чтобы я вызвал врача? — услышала она вопрос Дуга, бессильно привалившись к двери.

— Я думаю, так будет лучше, — сказал Франклин.

— Нет, оставьте ее в покое. Она хочет быть одна, так мы оставим ее одну. Боже милосердный, я всегда знала, что у нее неуравновешенный характер! Хорошо, оставим ее в покое! — Она повысила голос — явно в расчете на уши дочери. — Франклин, позвони в «Хайатт» и закажи номер! Мы уедем и не будем мешать ей дышать.

Она почти отперла дверь. Почти. Но нет, здесь было тихо. Спокойно. Пусть едут в свой «Хайатт» и там на нее дуются. Ей нужно свое место, пусть даже среди этих четырех стен, где витают призраки.

Лаура опустилась на пол с медведем в руках; сквозь жалюзи пробивался тусклый свет. Она отдала Дэвида в руки убийцы. Положила своего ребёнка в окровавленные руки. Она закрыла глаза, и внутри ее нарастал беззвучный крик, которого никто не услышал, кроме нее.

Примерно час спустя послышался осторожный стук в дверь.

— Лаура? — Это был Дуг. — Приехали с фотографиями из ФБР.

Она поднялась — затекшим ногам не хватало крови — и отперла дверь детской. Медведя она по-прежнему прижимала к груди. В кабинете ее ждал человек средних лет в полосатом костюме и почти наголо подстриженными по бокам каштановыми волосами. У него были теплые карие глаза и приветливая улыбка, и Лаура заметила, как он быстро глянул на плюшевого медведя и притворился, что не заметил его. Ее отец оставался в доме, но мать удалилась в «Хайатт» — борьба воль началась.

Агента ФБР звали Нейл Касл (с одним «с», — сказал он, садясь на стул). У него были с собой фотографии — и цветные, и черно-белые, на которые он хотел, чтобы она взглянула. Крупными пальцами, непривычными к мелкой работе, он открыл плотный конверт и разложил с полдюжины фотографий на кофейном столике, рядом с альбомом Матисса. Это все были фотографии женщин, некоторые анфас — на документ, — другие под углом. Там была фотография крупной женщины плотного сложения, целящейся из винтовки в банковского клерка. На другом здоровенная баба, оглядываясь через плечо, садилась в черный «камаро». В ее руке поблескивал пистолет.

— Это женщины из нашего списка «Разыскиваются в первую очередь», — сказал Касл. — Те шесть из них, которые соответствуют Джинджер Коулз по размеру, телосложению и возрасту. Мы ввели набросок полицейского художника в наш компьютер, задали переменные и вот что получили.

Одна из женщин была высокой блондинкой в расклешенных брюках, с поясом цветов американского флага и зеленой куртке ирландских республиканцев. Она широко улыбалась и держала в руке гранату.

— Это же старые фотографии, — сказала Лаура.

— Правильно. Относятся к… лет этак двадцать назад.

— Вы ищете этих женщин уже двадцать лет? — спросил Франклин, заглядывая через плечо Лауры.

— Одну из них — да. Одну — с конца семидесятых, еще одну — с восемьдесят третьего, трех остальных — с конца восемьдесят пятого и до сих пор.

— Какие они совершили преступления? — спросил Франклин.

— Целый спектр, — ответил Касл. — Посмотрите на них очень внимательно, миссис Клейборн.

— Все они одинаковы на мой взгляд. Все: одинаковый рост, все одинаковое.

— Их имена и данные на обороте фотографий.

Лаура перевернула фотографию грабительницы банков и прочитала:

«Марджи Каммингз, она же Марджи Гримз, она же Линда Кей Южанка, она же Гвен Беккер. Рост 5 футов 10 дюймов, волосы каштановые, глаза сине-зеленые, место рождения — штат Кентукки».

Она посмотрела оборотную сторону фотографии с черным «камаро»:

«Сандра Джун Мак-Генри, она же Сьюзен Фостер, она же Джун Фостер. Рост 5 футов 9 дюймов, волосы каштановые, глаза серые, место рождения Лодердейл, Флорида».

— Почему вы думаете, что это одна из них? — спросил Франклин. — Это же может быть просто… ну, сумасшедшая, или кого вы не знаете?

— Городская полиция составляет свой список фотографий. Местные преступницы войдут туда. А к списку особо разыскиваемых мы обратились из-за ружья.

— При чем здесь ружье?

— Джинджер Коулз знала, что мы найдём ее квартиру. Она насторожила ружье, чтобы убить первого, кто войдет в дверь. Это значит, что у нее совершенно определенное… назовем это умонастроением. Склонность к подобным вещам. Она отлично отскребла свою квартиру. Все дверные ручки и ручки на комоде чисто обтерты. Даже свои пластинки она протерла. Частичные отпечатки мы сняли с найденной в шкафу винтовки, и отличный отпечаток большого пальца с головки душа.

— Так эти отпечатки подходят кому-нибудь из этих женщин? — спросил Дуг.

— Пока не знаю, — ответил Касл. — Мне еще не сообщили.

Лаура перевернула следующую фотографию.

«Дебора Гессер, она же Дебби Смит, она же Дебра Старк. Рост 6 футов, волосы рыжевато-каштановые, глаза голубые. Место рождения — Новый Орлеан, Луизиана».

Она пристально посмотрела на это лицо, похоже на лицо Джинджер Коулз, но у нее был шрам на верхней губе, превращавший улыбку в презрительный оскал.

— Разве что эта… может быть, — сказала она. — Я не помню такого шрама.

— Все нормально. Смотрите как следует и не спешите.

Он не сказал ей, что он ее проверяет. Три женщины из шести, включая Дебору Гессер, были осуждены и сидели в федеральных тюрьмах. Четвертая, Марджи Каммингс, умерла в восемьдесят седьмом году.

Лаура перевернула фотографию девушки в расклешенных джинсах.

«Мэри Террелл, она же Мэри Террор. Рост б футов, волосы каштановые, глаза серо-голубые, место рождения — Ричмонд, Вирджиния».

— Тут сказано, что волосы каштановые, а на фотографии она блондинка.

— Крашеная блондинка, — сказал Касл. — Данные идут из семейных архивов, так что на фотографиях они могут выглядеть немного по-другому.

Лаура поглядела на лицо Мэри Террелл. Эта женщина — со свежим и в каком-то смысле невинным лицом — улыбалась спокойной крупнозубой улыбкой, и на пальце у нее висела граната.

— Это самая старая? — спросила Лаура.

— Да.

— Джинджер Коулз, она… она с виду пожестче. Эта женщина похожа, но… нет, не знаю.

— Добавьте к этому лицу двадцать лет нелегкой жизни, — предложил Касл.

— Не знаю. Не вижу.

— Как может женщина скрываться от ФБР двадцать лет? — Франклин взял фото, и Лаура перешла к следующему. — Это кажется невозможным!

— Страна большая. Плюс еще надо учесть территорию Канады и Мексики. Люди меняют прическу и одежду, добывают новые документы и учатся по-другому говорить и ходить. Вы бы поразились, если бы знали, на что иногда пускаются преступники: мы нашли одного, который семь лет был смотрителем в Йеллоустоуне. Другой был вице-президентом банка Миссури. Третий, о ком я знаю, стал капитаном рыболовецкого судна в Ки-Уэст, и мы его взяли, когда он выдвинул себя на пост мэра города. Понимаете, люди на самом деле на других не смотрят. — Он сел на стул напротив Лауры. — Люди доверчивы. Если вам кто-то что-то скажет, вы почти наверняка поверите. В каждом городе найдётся кто-нибудь, кто возьмет деньги, не будет задавать вопросов и сделает вам новые водительские права, свидетельство о рождении — все, что захотите. И вы устраиваетесь на работу туда, где ни у кого нет охоты задавать лишние вопросы, и зарываетесь в землю, как умный маленький крот.

Он сложил руки, а Лаура начала снова проглядывать фотографии.

— У особо разыскиваемых вырастают глаза на затылке. Они умеют чуять запах ветра и слушать гул рельсов. Наверное, они не очень хорошо спят по ночам, но они всегда настороже. Видите ли, у большинства людей, в том числе блюстителей порядка, есть один большой недостаток: они забывают. А ФБР не забывает никогда. У нас есть компьютеры, чтобы освежать нашу память.

— А кто это на заднем плане? — спросил Дуг, глядя на фото Мэри Террор.

Касл взял фотографию, и Лаура тоже посмотрела. Мэри Террор стояла на росистой зеленой траве, обутая в грубые сандалии. Над головой ее было голубое небо, слегка выцветшее, и на траве — тонкая тень того, кто держал фотоаппарат. Но на заднем плане на зелёном бугорке стояла размытая фигура, замахнувшаяся одной рукой, собираясь бросить «летающую тарелку».

— Не знаю. Похоже, что снимали в…

Лаура взяла фотографию из рук Касла. В первый раз она смотрела на лицо женщины, а потому этого не заметила. Все равно это было очень нерезко и трудно разглядеть.

— Мне нужна лупа.

Дуг встал. Касл наклонился вперёд, прищурился.

— На что вы смотрите?

— Вот сюда. «Летающая тарелка». Видите? — У нее заколотилось сердце. Дуг принёс ей лупу, и она направила ее на жёлтую «летающую тарелку», отведя назад до максимального увеличения на самой грани потери фокуса. — Вот это, — сказала она. — Видите?

Касл посмотрел.

— Да, вижу.

На краю» летающей тарелки» были нарисованы две черные точки глаз и полукруг рта. «Улыбка», готовая лететь в неизвестном направлении.

Лаура перевела увеличительное стекло на лицо Мэри Террелл и внимательно всмотрелась в него.

Теперь она знала своего врага.

Да, время изменило эту женщину. Она потяжелела, от гладкой кожи не осталось и следа, время срезало всю ее миловидность, оставило грубое и подлое. Но осталось подлинное сходство в ее глазах, этих серо-голубых зеркалах души. Нужна была лупа, и то пришлось смотреть близко и пристально. В этих глазах застыла смертельная, горячая ненависть. Глаза не сочетались ни с блондинистыми кудрями хиппи, ни с рекламной улыбкой зубной пасты. Это были те же глаза, которые смотрели на Лауру, когда она отдала своего ребёнка в окровавленные руки. Да. Да. Те же глаза, хоть и старше. Те же.

— Это она, — сказала Лаура.

Касл оказался на коленях рядом с ней, глядя на фото с ракурса Лауры.

— Вы уверены?

— Я…

Никаких сомнений. Эти глаза. Большие руки. «Улыбка» на заднем плане. Сомнений нет.

— Это Джинджер Коулз.

— Вы опознаете Мэри Террелл как женщину, похитившую вашего ребёнка?

— Да. — Она кивнула. — Это она. Та самая женщина. Лауру трясло от двух сильных переживаний: облегчения и ужаса.

— Вы позволите позвонить с вашего телефона? — Касл взял фотографию и пошел на кухню. Через секунду Лаура услышала его слова: «У нас положительный результат опознания. Сядьте, чтобы не упасть».

Когда Касл вернулся, Лаура сидела с посеревшим лицом, обхватив себя руками, а Франклин поглаживал ее по спине. Дуг стоял у окна на другой стороне комнаты, как изгой.

— О’кей. — Касл снова сел и положил фотографию на кофейный столик. — Мы собираем все данные по Мэри Террелл. Все, что есть: фотографии, отпечатки пальцев, семейные обстоятельства, родственников — все. Но я думаю, что вам следует знать кое-что, о чем я могу рассказать прямо сейчас.

— Просто найдите моего ребёнка. Прошу вас. Это все, чего я хочу.

— Понимаю. Но я должен рассказать вам, что Мэри Террелл — Мэри Террор — совсем недавно, по всей видимости, убила десятилетнего мальчика в лесу возле Мэйблтона. Она забрала его винтовку, и мы проверили номер у продавца. Таким образом, это три известных нам совершенных ею убийства, не считая других.

— Других? Каких других?

— Насколько я помню, шесть или семь офицеров полиции, университетский профессор и его жена, и кинодокументалист. Все эти убийства имели место в конце шестидесятых и начале семидесятых годов. Мэри Террелл была членом Штормового Фронта. Вы знаете, что это такое?

Да, Лаура об этом слышала. Военизированная террористическая группа, вроде Симбиотической Армии Освобождения. Марк Треггс рассказывал о ней в «Сожги эту книгу».

— Я в те времена служил в Майами, но следил за этими событиями, — продолжал Касл. — Мэри Террелл была политическим убийцей. Она верила, что является палачом, действующим от имени масс. Они все в это верили. Вы знаете, как это бывало: собирается группа хиппи, балдеют от травки, слушают дикую музыку, и рано или поздно им приходит мысль, до чего же клево будет кого-нибудь убить.

Лаура рассеянно кивнула, но краем сознания припомнила, что когда-то сама была хиппи, балдела от травки, слушала дикую музыку, но ей никогда не хотелось никого убивать.

— Бюро ищет ее с начала семидесятых. Почему она вышла из подполья и захватила вашего ребёнка, не знаю. Я, наверное, забегаю вперёд, потому что у нас не будет полной уверенности, пока мы не сравним пальчики, но одно я вам должен сказать: Мэри Террелл очень, очень опасна.

Он не сказал ей, что репутация Мэри Террелл в Бюро такова, что в тире Бюро в Квантико есть мишень в виде ее фигуры. И не сказал он ей также, что за час до того, как он покинул свой офис, вашингтонское Бюро сообщило, что отпечаток большого пальца на вентиле душа соответствует отпечатку Мэри Террелл по четырем позициям. Но он хотел, чтобы Лаура сама опознала Мэри Террор на фотографии, чтобы все сошлось вместе. Забавно, что он не разглядел «летающую тарелку» с «улыбкой». Большие начальники в Вашингтоне наверняка носом землю рыли, работая над этим делом, особенно после того, как погиб их сотрудник.

— Мы сделаем все, чтобы найти ее. Вы нам верите?

— Мой ребёнок. Она не сделает ничего дурного моему ребенку?

— Я не вижу причин для этого. — Он подавил мысль о ящике с искалеченными куклами. — Она взяла вашего ребёнка для каких-то своих причин, но я не думаю, что она собирается причинить ему вред.

— Она сумасшедшая? — спросила Лаура. Это был трудный вопрос. Касл пошевелился на стуле, обдумывая ответ. Ящик с куклами говорил о том, что она вполне могла спятить, как зверь, слишком долго просидевший в норе, грызя старые кости.

— Знаете ли, — сказал он задумчиво, — я иногда думаю про этих людей из шестидесятых. Вы знаете, о ком я; они ненавидели все и всех, хотели разнести мир на куски и начать все заново по своему вкусу. Они жили этой ненавистью день за днём. Они дышали ею на своих чердаках и в подвалах, где жгли свои благовония и свечи. Я все думаю, куда им было девать свою ненависть, когда свечи погасли. Касл собрал фотографии и закрыл в конверт.

— Думаю, мне надо выйти на растерзание репортерам. Я им много не дам, только чтобы чуть возбудить их аппетит. Вы работаете в «Конститьюшн», верно?

— Да, верно.

— Тогда вы понимаете, о чем я говорю. Я не прошу вас выходить со мной. Отложим это на потом. Чем дольше мы будем поддерживать у прессы интерес, тем больше у нас шансов быстро найти Мэри Террелл. Так что пока нам придется с ними поиграть. — Он улыбнулся. — Такова жизнь. Мистер Клейборн, вы не выйдете к ним со мной?

— Почему я? Меня даже не было тогда в палате!

— Верно, но вы представляете интерес с точки зрения людей. К тому же вы не можете детально ответить ни на один вопрос. Все подробности я беру на себя. О’кей?

— О’кей, — неохотно согласился Дуг. Касл встал, и Дуг собрался, готовясь выдержать атаку. Был еще вопрос, который Лаура должна была задать.

— Когда… когда вы ее найдете… Дэвид не пострадает?

— Мы вернем вам вашего ребёнка, — сказал Касл. — Можете считать, что он уже у вас.

И они с Дугом пошли туда, где их ждали репортеры.

Отец Лауры, держа ее за руку, тихо говорил какие-то ободряющие слова, но Лаура едва его слышала. Ей представлялась сумасшедшая на балконе, держащая ребёнка, и снайпер, выжидающий верный выстрел. Она закрыла глаза, вспоминая хлопки двух выстрелов и разлетающуюся голову младенца.

Такого с Дэвидом быть не может.

Нет.

Не может.

Нет.

Она поднесла руки к лицу и разразилась рвущими сердце слезами, а Франклин сидел рядом с ней и не знал, что делать.

Глава 16

В Ричмонде, в большом доме из красного кирпича постройки тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, зазвонил телефон.

Время близилось к девяти часам вечера в воскресенье. Ширококостная женщина с седыми волосами, с лицом, изрезанным морщинами, и носом острым, как шпага конфедерата, сидела в кожаном кресле с высокой спинкой и смотрела на своего мужа ледяными серыми глазами. По телевизору шла очередная серия Перри Мейсона, и женщина и ее муж Эдгар наслаждались игрой Раймонда Барра. Мужчина сидел в кресле-каталке в ставшей ему слишком большой синей шелковой пижаме, голова склонилась в сторону и кончик языка вывалился. У него был уже не тот слух, как до удара шесть лет назад, но женщина знала, что он слышит телефон, потому что у него глаза полезли из орбит и он затрясся больше обычного.

Они оба знали, кто звонит. И не стали снимать трубку.

Телефон замолчал. Не подождав и минуты, он зазвонил опять.

Звон наполнил особняк и отдался эхом в его двадцати трех комнатах, как голос, кричащий во тьме. Натали Террелл сказала: «О Боже мой», встала и по черно-алому восточному ковру прошла к телефонному столику. Эдгар пытался следовать за ней взглядом, но не мог повернуть шею до конца. Она взяла трубку сморщенными пальцами, украшенными алмазными кольцами.

— Алло? Молчание. Дыхание.

— Алло?

И тут он донесся. Ее голос.

— Привет, мать.

Натали окаменела у телефона.

— Я не собираюсь разговаривать с…

— Не вешай трубку, пожалуйста, не вешай. Ладно?

— Я не собираюсь с тобой разговаривать.

— Они следят за домом?

— Я сказала, что не собираюсь с тобой…

— Следят ли они за домом? Просто скажи мне, да или нет. Пожилая женщина закрыла глаза. Она прислушивалась к звуку дыхания своей дочери. Мэри осталась ее единственным ребёнком с тех пор, как Грант покончил с собой, когда ему было семнадцать лет, а Мэри — четырнадцать. Натали боролась секунду — правильное против не правильного. Но что есть что? Она уже этого не знала.

— На улице стоит фургон, — сказала она.

— Давно он там стоит?

— Два часа. Может быть, побольше.

— Они прослушивают телефон?

— Не знаю. Во всяком случае, не изнутри дома. Не знаю.

— Кто-нибудь к тебе приставал?

— Сегодня был репортер из местной газеты. Мы поговорили, и он ушёл. Я не видела ни полицейских, ни фэбээровцев, если ты это имеешь в виду.

— ФБР в том фургоне. Уж можешь мне поверить. Я в Ричмонде.

— Что?

— Я сказала, что я в Ричмонде. Звоню из автомата. Про меня уже говорили по телевизору?

Натали поднесла руку ко лбу. Она была на грани обморока, и ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.

— Да. По всем каналам.

— Они разнюхали быстрее, чем я думала. Теперь все не так, как прежде. Ну конечно, у них же теперь все эти переносные компьютеры и всякая фигня. Теперь это настоящий Старший Брат, верно?

— Мэри? — Ее голос дрожал и угрожал оборваться. — Зачем?

— Карма, — сказала Мэри, и это было все. Молчание. Натали Террелл услышала тонкий плач младенца в трубке, и у нее свело живот судорогой.

— Ты спятила, — сказала она. — Совсем спятила! Зачем ты украла ребёнка? Ради Бога, неужели у тебя нет хоть капли порядочности?

Молчание, нарушаемое только плачем ребёнка.

— Родителей сегодня показывали по телевизору. Показывали мать, покидающую больницу, она была в таком шоке, что даже не могла говорить. Ты улыбаешься? Это тебя радует, Мэри? Отвечай’.

— Меня радует то, — спокойно сказала Мэри, — что мой ребёнок у меня.

— Он не твой! Его зовут Дэвид Клейборн! Это не твой ребёнок!

— Его зовут Барабанщик, — сказала Мэри. — Знаешь почему? Потому что его сердце стучит, как барабан, и потому что барабанщик бьет призыв к свободе. Так что теперь он Барабанщик.

За спиной Натали ее муж издал неразборчивый вскрик, полный ярости и боли.

— Это отец? Судя по звуку, он сильно сдал.

— Да, он сильно сдал. И это твоя работа. Это тебя тоже должно радовать.

Приблизительно через восемь месяцев После удара Мэри позвонила неизвестно откуда. Натали рассказала ей, что произошло, и Мэри выслушала и повесила трубку, не сказав ни слова. Через неделю пришла открытка с приветом, по почте, без обратного адреса и подписи, отправленная из Хьюстона.

— Ты не права. — Голос Мэри был ровным, без эмоций. — Отец сам с собой это сделал. Он стольким закомпостировал мозги, что его голова взорвалась от резонанса, как перегоревшая лампа. И что ему теперь толку от всех его денег?

— Я больше не буду с тобой разговаривать. Мэри ждала в молчании. Натали не положила трубку.

Через несколько секунд она услышала, как ее дочь гукает с ребёнком.

— Отдай ребёнка, — сказала Натали. — Пожалуйста. Ради меня. Все это обернется очень плохо.

— Ты знаешь, я забыла, до чего же здесь бывает холодно.

— Мэри, верни ребёнка. Я тебя умоляю. Мы с отцом этого больше не вынесем… — Ее голос осекся, глаза застлали горячие слёзы. — Что мы тебе такого сделали, что ты нас так ненавидишь?

— Не знаю. Спроси Гранта.

Натали Террор бухнула трубку, ее ослепляли слёзы. Она услышала трудное поскрипывание кресла-каталки — это Эдгар катил по ковру со всей силой своего скрюченного тела. Она глянула на него, увидела перекошенное лицо и текущую изо рта слюну и быстро отвернулась.

Телефон зазвонил снова.

Натали стояла на месте. Голова и тело ее обвисли, как повешенная на гвоздь сломанная марионетка. Слезы струились по щекам; она закрыла уши руками, но телефон звонил… звонил… звонил…

— Я бы хотела тебя увидеть, — сказала Мэри, когда Натали опять сняла трубку.

— Нет. Ни за что. Нет.

— Ты знаешь, куда я еду? Знаешь? Упоминание о Гранте подсказало ей ответ.

— Да.

— Я хочу вдохнуть запах воды. Я помню, что у нее всегда был такой чистый запах. Почему бы тебе со мной там не встретиться?

— Я не могу. Нет. Ты… ты преступница.

— Я — борец за свободу, — поправила Мэри свою мать. — Если это преступление — сражаться за свободу, тогда что ж, ладно, я признаю свою вину. Но я все равно хочу тебя видеть. Это было… Господи… это ж было больше десяти лет назад, верно?

— Двенадцать лет.

— Уму непостижимо. — Затем ребенку:

— Тише! Мама говорит по телефону!

— Я не могу туда приехать, — сказала Натали. — Я просто не могу.

— Я буду там несколько дней. Может быть. Мне надо кое-что сделать. Если бы ты приехала повидать меня, я бы… я была бы очень рада, мама. Мы ведь не враги? Мы всегда понимали друг друга и мы могли говорить друг с другом, как люди.

— Я говорила. Ты никогда не слушала.

— Как люди, — гнула свое Мэри. — Понимаешь, у меня теперь ребёнок, и много чего надо сделать, и я знаю, что свиньи охотятся за мной, но я должна делать свое, потому что таков путь, таково положение вещей. У меня теперь есть ребёнок, и это заставляет меня чувствовать… будто я снова вернулась в мир. Надейся, мать. Ты ведь знаешь, что такое надежда? Помнишь, мы разговаривали о надежде, о добре и зле, о многом другом?

— Помню.

— Мне бы хотелось с тобой увидеться. Но нельзя, чтобы легавые тебя выследили, мать. Нет. Понимаешь, потому что у меня теперь мой ребёнок. И свиньи не возьмут меня и моего Барабанщика. Мы вместе отправимся к ангелам, но свиньи нас не возьмут. Врубаешься, мать?

— Я понимаю, — сказала пожилая женщина, крепко сжимая трубку в руках.

— Надо поменять Барабанщику подгузник, — сказала Мэри. — Пока, мама.

— До свидания.

Звяк.

Натали попятилась от телефона, как пятится человек от смертельно ядовитой змеи. Она наткнулась на каталку Эдгара, и он что-то ей сказал, разбрызгивая слюну.

Прошло, может быть, тридцать секунд. Телефон опять зазвонил.

Натали не шевельнулась.

Он звонил и звонил, и Натали шагнула вперёд, протянула руку и взяла трубку. И сразу ее лицо смертельно побледнело.

— Мы записали все на пленку, миссис Террелл, — сказал агент ФБР из белого фургона. Она подумала, что это младший из двоих, тот, который показал ей устройство, автоматически определяющее номер абонента. — Это был звонок из автомата в пределах города, все верно. Мы сейчас определяем его точное местоположение, но когда туда доедет машина, вашей дочери там уже давно не будет. Вы знаете, куда она направляется, миссис Террелл?

Натали почувствовала ком в горле. Она сглатывала и сглатывала, но не могла от него избавиться.

— Миссис Террелл? — настойчиво повторил молодой человек.

— Да, — с усилием ответила она. — Да, знаю. Она… она отправляется в наш пляжный дом. На Вирджиния-Бич. Адрес… — Она не могла справиться со своим дыханием, ей пришлось на секунду остановиться. — Адрес: 2717, Харго-Пойнт-роуд. Белый дом с коричневой крышей. Это вес, что вам нужно?

— У вас там есть телефон? Будьте добры. Она дала телефон.

— Но Мэри не будет отвечать на телефонные звонки.

— Вы, значит, в этом уверены?

— Да. — Опять у нее перехватило дух. — Я уверена.

— Почему?

— Она упомянула Гранта, своего брата. Он покончил с собой в этом доме. И она сказала, что хочет вдохнуть запах воды. — Натали почувствовала резкий укол в сердце. — Туда мы ее возили, когда она была маленькой.

— Понимаю, мэм. Извините, одну минуту. Последовала долгая пауза. Передает информацию, догадалась Натали. Потом молодой агент снова сказал в трубку:

— О’кей, это все. Благодарим вас за помощь, миссис Террелл.

— Я… — у нее стиснуло горло.

— Мэм?

— Я… о Господи, я не… не хочу, чтобы что-нибудь произошло с ребёнком. Вы ее слышали. Она сказала, что убьёт ребёнка и себя. И она действительно это сделает. Вы ее слышали?

— Да, мэм.

— Так что вы собираетесь делать? Вломиться вслед за ней?

— Нет, мэм, мы возьмём дом под пристальное наблюдение. Дождемся дня и постараемся точно определить местонахождение в доме ее и ребёнка. Если потребуется, мы эвакуируем все дома вокруг вашего. Мы не будем штурмовать, как показывают в кино, — от этого только гибнут люди.

— Я не хочу, чтобы у меня на руках была кровь этого ребёнка. Вы слышите меня? Я не смогу жить, если буду думать, что помогла убить этого ребёнка!

— Я вас понимаю. — Голос молодого человека говорил спокойно и сочувственно. — Мы подержим дом под наблюдением, а потом посмотрим, что надо будет делать. А вы молите Бога, чтобы ваша дочь решила прислушаться к доводам рассудка и сдалась.

— Она никогда не сдастся, — сказала Натали. — Никогда.

— Я надеюсь, что в этом вы не правы. Мы тут еще постоим и сделаем несколько звонков, так что если вам что-нибудь придет в голову, вы знаете наш номер. Да, еще одно: вы не возражаете, если мы оставим ваш телефон на прослушивании?

— Нет’, не возражаю.

— Еще раз спасибо. Я понимаю, что это было нелегко.

— Да. Куда как нелегко.

Она повесила трубку, ее муж издал булькающий звук.

В десять тридцать Натали уложила Эдгара в постель. Она поцеловала его в щеку и вытерла рот, и он ответил ей слабой и беспомощной улыбкой. Она накрыла его одеялом до подбородка и додумала, куда же ушла ее жизнь.

Белый фургон уехал чуть позже одиннадцати. Из верхнего окна Натали смотрела, как он уезжает; за спиной у нее была темнота комнаты. Она предположила, что сейчас другой отряд агентов держит под наблюдением пляжный дом. Для верности она выждала еще час.

Затем, закутавшись в пальто от пронизывающего холода, Натали вышла из дому и прошла в гараж. Она села в серый «кадиллак», завела мотор и поехала в ночь. Пятнадцать минут или около того она ехала по улицам Ричмонда на низкой скорости, подчиняясь всем светофорам и знакам, хотя машин вокруг почти не было. Остановилась на бензозаправке «Шелл» на Монумент-авеню, чтобы залить бак, и купила диетическое питье и шоколадку — успокоить нервный спазм в желудке. Уехав с заправки, она снова стала ездить бесцельными кругами, все время посматривая в зеркало заднего вида.

Натали заехала в район складов и железнодорожных путей, остановила «кадиллак» рядом с оградой из натянутых цепей и стала смотреть на проносящийся мимо товарный поезд. Ее взгляд обшаривал окружающие тёмные улицы. Насколько она могла судить, за ней никто не следил.

Они ей поверили. А почему бы и нет? Это она со всей страстью сказала в семьдесят пятом году в передаче Дика Кавьета о семьях разыскиваемых преступников, что не дождется, пока полиция засадит ее дочь в клетку, где ей самое место, и выбросит ключ в Атлантический океан.

Эта цитата обошла множество газет. ФБР знало, что она готова им помочь любым возможным способом. Эти чувства сохранились у нее до сих пор. Но теперь появилась жизненно важная разница: у Мэри был ребёнок.

Около часу ночи Натали Террелл повернула «кадиллак» к выезду на федеральное шоссе девяносто пять и поехала на север к лесистым холмам.

Глава 17

Кошмар был ужасен.

В этом сне Лаура отдала Дэвида в руки убийцы и увидела капли крови, стекающие с пальцев женщины, падающие алыми листьями в октябрьском воздухе, расплескивающиеся на белых простынях, смятых, как заметенные снегом горы. Она отдала Дэвида, и убийца и Дэвид стали тенями, скользящими прочь вдоль бледно-зеленой стены. Но она получила что-то взамен, и это что-то было у нее в правой руке. Она разжала пальцы и увидела жёлтую «улыбку», приколотую прямо к мясу ладони.

Потом сцена сменилась. Была жаркая и влажная ночь на автостоянке, вокруг вертелись синие мигалки полицейских машин. В мегафонах ревели голоса, резко звякали магазины, заряжаемые в автоматы. Она видела выхваченную из тьмы белыми прожекторами женщину на балконе, и в одной руке ее был пистолет, а другая держала за шкирку Дэвида, как котенка. На женщине была зелёная узорчатая блузка, брюки-клеш и пояс в виде американского флага, и она орала, размахивая Дэвидом в воздухе. Лаура не слышала ее крик, а буквально ощущала его как лезвие бритвы, режущее промежность. «Верните моего ребёнка! — сказала она тени полицейского, но тот прошел мимо, ничего не сказав. — Мой ребёнок! Верните моего ребёнка!» Она вцепилась в кого-то другого, тот поглядел на нее пустым взором. Она узнала Касла. «Ради Бога! — взмолилась она. — Сделайте так, чтобы не пострадал мой ребёнок!»

— Мы вернем вам вашего ребёнка, — ответил он. — Считайте, что он уже у вас.

Касл подался прочь и исчез в вихре теней, и когда Лаура увидела, как снайперы занимают свои места, ее молнией ударила страшная мысль, что Касл не обещал вернуть Дэвида живым.

— Не стреляйте, пока я не дам сигнал! — приказал кто-то в громкоговоритель. Она увидела Дуга, сидящего на крыше полицейского автомобиля, — его голова поникла, глаза полузакрыты, словно бы для него вообще ничего не имело значения. Ее внимание привлекла искра света. Она поглядела на угол крыши и увидела там чью-то тень, наводящую винтовку на Мэри Террор. Она решила, что этот человек лыс — совсем лыс — и что у него с лицом что-то не так, но она не могла сказать наверняка; она подумала, что, может быть, она его знает, но в этом тоже не было уверенности. Человек, прицеливаясь, поднимал винтовку. Он не ждёт сигнала, он собирается застрелить Мэри Террелл, и это будет та пуля, что заставит сумасшедшую нажать курок и разнести голову Дэвида.

— НЕТ! — завопила Лаура. — СТОЙ!

Она побежала к зданию, где засел снайпер, но бетон прилипал к ногам, как разлитая смола. Она услышала щелчок его винтовки: дослал патрона в зарядную камеру. Она слышала безумный рев Мэри Террелл и надрывный, отчаянный плач своего сына. Перед ней была дверь. Она бросилась к ней, борясь с прилипающей землей, и тогда на нее из темноты прыгнули два мускулистых пса с пылающими глазами.

Раздались два выстрела, разделенные долей секунды.

Наружу рвался крик. Он раздувал ее горло и вырывался изо рта, и кто-то над ней наклонился и говорил:

— Лаура! Лаура, проснись! Проснись!

Она вырвалась из горячей тьмы, пот блестел на ее лице. Горела лампа рядом с кроватью. На кровати рядом с ней сидел Дуг, его лицо исказилось гримасой беспокойства, а позади него стояла его мать, приехавшая вечером из Орландо.

— Все нормально, — сказал Дуг. — У тебя был кошмар. Все нормально.

Лаура осмотрела комнату расширенными от страха глазами. Слишком много теней в комнате. Слишком много.

— Дуг, я могу что-нибудь сделать? — спросила Анджела Клейборн.

Это была высокая изящная женщина с седыми волосами, в темно-синем костюме от Кардена с алмазной брошкой на лацкане. Отец Дуга, разведенный с Анджелой, когда Дугу было чуть более десяти лет, был банкиром в Лондоне.

— Да нет, все в порядке.

— Нет. У нас не все в порядке. Не все в порядке. Она повторяла и повторяла эти слова, отодвигаясь от Дуга и снова свертываясь в клубок под одеялом. Она чувствовала липкую влагу между бедрами: швы кровоточили.

— Ты не хочешь поговорить? — спросил он. Она покачала головой.

— Мам, ты нас не оставишь на минутку? Когда Анджела вышла. Дуг встал и подошел к окну. Он поглядел сквозь жалюзи в дождливую тьму.

— Репортеров не видно, — сказал он Лауре. — Может быть, они решили, что это называется, ночью.

— А сколько времени?

Ему даже не надо было смотреть на часы.

— Почти два. — Он снова подошел к ней. От него пахнуло немытым телом: он не мылся с тех пор, как похитили Дэвида; да, она ведь тоже не мылась. — Знаешь, ты могла бы со мной поговорить. Мы все еще живем в одном доме.

— Нет.

— Что «нет»? Мы не живем в одном доме? Или ты не можешь со мной поговорить?

— Просто — нет, — сказала она, отгораживаясь этим словом, как стеной.

Он секунду безмолвствовал. Затем сказал мрачным голосом:

— Это я все загубил, верно?

Лаура не дала себе труда отвечать. Ее нервы до сих пор трепал увиденный кошмар, и она цеплялась за одеяло, как кошка.

— И тебе не надо ничего говорить. Я знаю, что я все загубил. Я просто… я… что ж, наверное, я все сказал, что могу сказать. Кроме… прости, я не знаю, как сделать, чтобы ты поверила.

Она закрыла глаза, отгораживаясь от его присутствия.

— Я не хочу… чтобы все шло вот так. Между тобой и мной, понимаешь. — Он коснулся ее руки под одеялом. Она не убрала руку, но и не ответила. Она просто лежала не шевелясь. — Мы сможем это пережить. Клянусь Господом, мы сможем. Знаю, что я все загубил, и прошу твоего прощения. Что еще я могу сказать?

— Ничего, — ответила она без эмоций.

— Ты даешь мне второй шанс?

Она чувствовала себя как предмет, выброшенный с корабля в бурное море, — предмет, который перебрасывало с волны на волну и выбросило на зазубренные скалы. Он повернулся к ней спиной, когда был ей нужен. Она отдала сына — своего сына — в руки убийцы, и все, чего она хотела, — это отключить мозг, пока не сошла с ума. Даст ли Господь ей второй шанс опять взять в руки своего ребёнка? Это — и только это — было тем, к чему она стремилась, а все прочее — всего лишь обломки в шторме.

— ФБР найдет Дэвида. Они все сделают. Это не займет много времени теперь, когда они сообщили по телевизору ее имя и фотографию.

Лауре отчаянно хотелось в это верить. Касл и еще один агент ФБР побывали в доме около семи часов, и Лаура слушала, как Касл рассказывал ей о женщине, которую она опознала как Мэри Террор. Родилась девятого апреля 1948 года в семье богатых родителей, в Ричмонде, Вирджиния. Отец Террелл занимался железнодорожными перевозками. Был брат, который повесился в возрасте семнадцати лет. С отличием окончила школу в Абернети, участвовала в школьном самоуправлении и была редактором школьной газеты. Два года училась в Пенсильванском университете, специализировалась по политологии, опять была активисткой в студенческом самоуправлении. Есть свидетельства радикальных политических взглядов и употребления наркотиков. Покинула колледж и заново всплыла на поверхность в Нью-Йорке, где записалась на факультет драмы Нью-Йоркского университета. Есть свидетельства участия в радикальных студенческих группах в Нью-Йоркском университете и в университете Брендоса. Затем через всю страну — в Беркли, где она оказалась замешанной в делах Штормового Подполья. В какой-то момент познакомилась с Джеком Гардинером, радикалом из Беркли, который ввел ее в группу, отколовшуюся от Штормового Подполья и назвавшую себя Штормовым Фронтом. 14 августа 1969 года Мэри Террелл и еще три члена Штормового Фронта ворвались в дом консервативного профессора истории в Беркли и ножами убили его самого и его жену. Пятого декабря 1969 года бомба, за которую взял на себя ответственность Штормовой Фронт, взорвалась в автомобиле одного из руководителей «Ай-Би-Эм» в Сан-Франциско и оторвала ему обе ноги. 15 января 1970 года еще одна бомба взорвалась в фойе здания Тихоокеанской газовой и электрической компании и убила охранника и секретаршу. Через два дня третья бомба убила адвоката в Окленде, который представлял интересы владельца винного завода в процессе о гражданских свободах, где были замешаны рабочие-иммигранты.

— Дальше — больше, — сказал Касл, когда Лаура опустила голову.

Двадцать второго июня 1970 года два полицейских в Сан-Франциско были застрелены в своем автомобиле. Свидетели опознали в нападавших Мэри Террелл и еще одного члена Штормового Фронта по имени Гэри Лейстер. 27 октября 1970 года кинодокументалист, который, по всей видимости, снимал фильм о военизированном подполье, был найден с перерезанным горлом в мусорном ящике в Окленде. На одной из проявленных пленок были найдены два отпечатка пальцев Мэри Террелл. 6 ноября 1970 года начальник группы, работающей по делу Штормового Фронта, был застрелен при выходе из своего дома в Сан-Франциско.

— Затем Штормовой Фронт переехал на восток, — рассказывал Касл. Между ними на кофейном столике лежала большая папка с досье. — 18 июня 1971 года на заброшенном складе в Юнион-Сити, в Нью-Джерси, был найден полицейский с перерезанным горлом, висящий на прибитых гвоздями руках. В кармане его рубашки было заявление Штормового Фронта. — Касл поднял глаза. — Они объявляли тотальную войну тем, кого они называли — простите за грубость — «легавые Государства Компостирования Мозгов».

Он рассказывал дальше, проходя по следу террористов.

— 30 декабря 1970 года в почтовом ящике районного прокурора Юнион-Сити взорвалась игольчатая бомба и ослепила его пятнадцатилетнюю дочь. Три месяца и двенадцать дней спустя в Байоне, Нью-Джерси, были застрелены во время ленча четверо полицейских и на местную радиостанцию пришло послание Штормового Фронта на магнитофонной ленте — голос Джека Гардинера. 11 мая 1971 года трубчатая бомба сделала калекой заместителя шефа полиции в Элизабете, Нью-Джерси, и опять была послана магнитофонная лента с сообщением. Потом мы их нашли.

— Вы нашли их? — спросил Дуг. — Штормовой Фронт?

— В Линдене, Нью-Джерси, в ночь на первое июля 1972 года. Была перестрелка, взрывы, пожар, и в дыму Мэри Террелл, Джек Гардинер и еще двое ускользнули. Дом, в котором они жили, был просто арсеналом. Полно оружия, боеприпасов, взрывных устройств, и было очевидно, что они собирались затеять что-то очень большое и наверняка убийственное.

— Например? — Дуг крутил в руках скрепку, сгибая и разгибая, и она уже готова была переломиться.

— Этого мы так и не выяснили. Мы думаем, что акция была запланирована на Четвертое июля. Как бы там ни было, с семьдесят второго года ФБР ищет Мэри Террелл, Гардинера и других. У нас было несколько нитей, но они никуда не привели. — Он закрыл досье, оставив на столе фотографию Мэри Террелл. — Мы почти добрались до нее в Хьюстоне, в восемьдесят третьем. Она работала в школе уборщицей под именем Марианны Лэки, но смылась раньше, чем мы узнали адрес. Одна из учительниц была студенткой в Беркли, и она ее опознала, но несколько поздно.

— Так почему же вы все это время не смогли ее взять? — Отец Лауры встал со стула и взял фотографию. — Я думал, что вы профессионалы!

— Мы делаем, что можем, мистер Бел. — Касл позволил себе тонкую улыбку. — Мы не можем быть постоянно повсюду, и люди, бывает, уходят из сетей. — Он опять обратился к Лауре. — Один из наших людей, участвовавших в операции в ту ночь в семьдесят втором, видел Мэри Террелл с близкого расстояния. Он сказал, что она была беременна и тяжело ранена — кровотечение из живота.

— Какого черта он не застрелил ее прямо на месте? — спросил Франклин.

— Потому что, — ровно сказал Касл, — она застрелила его раньше. Одна пуля попала в лицо, вторая — в горло. Он вышел на пенсию по инвалидности. Во всяком случае, мы одно время думали, что Мэри заползла в нору и умерла, но приблизительно через месяц «Нью-Йорк тайме» получил письмо, отправленное из Монреаля. Оно было от Джека Гардинера — он называл себя «Лорд Джек». Он сообщал, что Мэри Террелл и еще двое остались в живых и что война Штормового Фронта против легавых свиней не окончена. Это было их последнее заявление.

— И никто никогда не нашёл Джека Гардинера? — спросил Дуг.

— Нет. И он, и остальные залегли на дно. Мы думаем, что они расстались и планировали собраться опять по какому-то обусловленному сигналу. Этого не произошло. Все это я вам рассказываю потому, что вы все равно это услышите по всем выпускам новостей, и я хотел, чтобы вы узнали это от меня. — Он пристально посмотрел на Лауру. — ФБР передало досье Мэри телесетям, Си-эн-эн и газетам. Сегодня в вечерних выпусках они начнут все это сообщать. И чем дольше мы будем поддерживать интерес прессы, тем больше наши шансы, что кто-то засечет Мэри Террелл и приведет нас к ней. — Он поднял брови. — Понимаете?

— Они найдут ее, — сказал Дуг, сидя на кровати рядом с Лаурой. — Они вернут Дэвида. Ты должна в это верить.

Она не ответила, ее глаза смотрели в никуда. Тени все того же кошмара кишели в ее мозгу. Услышав то, что Касл счел своим долгом рассказать, она поняла, что Мэри Террелл никогда не сдастся без боя. Психологически не сможет. Нет, она предпочтет геройскую смерть на поле боя с оружием в руках. И что будет с Дэвидом в этом аде пуль?

— Я хочу спать, — сказала она.

Дуг еще немного побыл с ней в беспомощных попытках унять ее безмолвные гнев и боль, потом оставил ее в покое.

Лаура боялась сна и того, что может ждать ее в этом сне. Дождь стучал по стеклу костяным звуком. Она встала, чтобы попить воды в ванной и обнаружила, что открывает ящик комода, где лежит пистолет.

Она взяла его в руки. До нее донесся его злой и маслянистый запах — кусок смерти в ее руках. Мэри Террор наверняка разбирается в пистолетах. Мэри Террор живет оружием и умрет от оружия, и да поможет Бог Дэвиду.

Их пастор из Первой объединенной методисткой церкви навещал их сегодня вечером и руководил общей молитвой. Лаура едва слышала его слова, она до сих пор была в шоке. Сейчас молитва была ей нужна. Нужно хоть что-нибудь, чтобы выдержать эту ночь. Мысль, что она может никогда не взять на руки своего ребёнка, сводила ее с ума от горя, а от мысли о руках этой женщины на теле Дэвида пальцы вцеплялись в пистолет так, что белели костяшки.

Она всегда считала, что не сможет убить человека: Никогда и ни за что. Но теперь, когда у нее в руке был пистолет, а Мэри Террор на свободе, она знала, что сможет спустить курок не моргнув глазом.

Жуткое это чувство — желание убить.

Лаура положила пистолет обратно и задвинула ящик. Потом она встала на колени и помолилась о трех вещах: чтобы Дэвид вернулся цел и невредим, чтобы ФБР быстро нашло эту женщину и чтобы Бог простил ее за мысль об убийстве.

Глава 18

Пока Лаура молилась в Атланте, серый «кадиллак» притормозил на лесной дороге в шестидесяти милях к северо-западу от Ричмонда. Автомобиль свернул с главной дороги на дорогу поуже и проехал еще полмили. Свет его фар блеснул на окнах дома на обрыве, приютившегося среди сосен и вековых дубов. Окна дома были темны, над трубой, сложенной из белого камня, не было дыма. От дома к далекому шоссе тянулись телефонные и электрические провода. Натали Террелл остановила машину перед ступенями веранды и вышла на резкий ветер.

Из облаков вырвался на свободу полумесяц. Он отбросил искры серебра на рябь вод озера Анна, над котором высился дом. Вниз по холму к лодочному сараю и пирсу отходила другая дорога. Натали не видела машины, но знала: ее дочь здесь.

Дрожа не только от холода, она поднялась по ступеням на веранду, толкнула ручку двери, и та открылась. Натали зашла внутрь, прочь от ветра и стала искать выключатель.

— Не надо.

Она остановилась. Сердце у нее яростно подпрыгнуло.

— Ты одна?

Натали напрягла взгляд, чтобы увидеть, где в комнате ее дочь, но не смогла рассмотреть.

— Да.

— Они не следили за тобой?

— Нет.

— Не включай свет. Закрой дверь и отойди от нее. Натали так и сделала. Из кресла поднялась неясная фигура, и Натали прижалась спиной к стене, когда эта фигура прошла мимо нее. Мэри поглядела в окно, наблюдая за дорогой. От ее размера — ее огромности — неприкрытый страх пиявкой засосал в животе у Натали. Дочь была выше ее приблизительно на четыре дюйма и намного шире в плечах. Мэри неподвижно стояла во тьме, разглядывая дорогу, а мать съежилась от ее присутствия.

— Почему они за тобой не следили? — спросила Мэри.

— Они… они поехали в другое место. Я послала их… — страх стискивал ее горло и не давал говорить. — Я отослала их в пляжный дом.

— Они прослушивали телефон.

— Да.

— Я догадалась, что у них есть эта хреновина для определения номера. Вот почему я не позвонила отсюда. Я ж тебе говорила, Старший Брат не дремлет.

Лицо Мэри повернулось к матери. Натали не могла его толком разглядеть, но что-то в нем было жестокое.

— Так почему же ты не сказала им, что я еду сюда?

— Не знаю, — ответила Натали. Это было правдой.

— Мама, — сказала Мэри, подошла к ней и холодно поцеловала ее в щеку.

Нагали не смогла подавить дрожь отвращения. От ее дочери пахло немытым телом. Она почувствовала руку Мэри у себя на плече; в ней что-то было зажато, и Натали поняла, что у Мэри пистолет.

Мэри шагнула назад, и мать и дочь глядели друг на друга во тьме.

— Много воды утекло, — сказала Мэри. — Ты состарилась.

— Разумеется.

— Что ж, и я тоже. — Она опять подошла к окну и выглянула наружу. — Я не думала, что ты приедешь. Я считала, что ты напустишь на меня легавых.

— Так зачем ты позвонила?

— Я скучала по тебе, — сказала Мэри. — И по отцу тоже. Я рада, что ты не навела на меня легавых. Я видела, как заезжает твой автомобиль, и знаю, что свиньи не ездят в «кадиллаках». Но свою машину я поставила в лодочном сарае, и если бы я увидела за тобой хвост, взяла бы своего ребёнка и уехала по приозерной дороге.

Приозерная дорога на самом деле была колеей, которая обходила озеро Анна и вливалась в главную дорогу. В это время года дорогу перекрывали ворота, но Мэри уже снесла их с петель, чтобы обеспечить себе быстрый отход.

«Мой ребёнок», — сказала Мэри.

— Где ребёнок? — спросила Натали.

— В задней спальне. Я его укутала в одеяло, ему там хорошо, лапоньке. Я не хотела разводить огонь. Никогда не знаешь, кто может учуять дым. Лесной кордон по-прежнему в паре миль к северу отсюда, верно?

— Да.

Приозерный дом, построенный как летний, не имел отопления, но в нем было три камина для прохладных ночей. Сейчас дом был холоден, как могила.

— Так почему же ты не привела легавых? Натали почувствовала, что ее дочь наблюдает за ней с настороженностью зверя.

— Потому что я знала, что ты не сдашься, если они тебя схватят. Я знала, что им придется тебя убить.

— Разве это не то, чего ты хочешь? Ты же говорила в газетах: ты не заплачешь, если я умру.

— Так и есть. Я думала о ребенке.

— Ага. — Она кивнула. Ее мать всегда любила детей; это лишь когда они стали постарше, она в скуке повернулась к ним спиной. Мэри сделала ставку на это, и она сыграла. — О’кей, это я врубаюсь.

— Мне бы хотелось знать, почему ты украла его у матери.

— Его мать — это я, — бесстрастно сказала Мэри. — Я тебе сказала. Я назвала его Барабанщиком.

Натали вышла из угла. Мэри следила, как она прошла по комнате и остановилась возле холодного очага, сложенного из больших камней.

— Украсть ребёнка — это для тебя что-то новенькое, да? Убийств, взрывов и терроризма тебе было мало? Ты должна была украсть невинное дитя, которому и двух дней не исполнилось?

— Говори, говори, — сказала Мэри. — Ты не изменилась, и все ту же фигню несешь.

— Да слушай ты меня, черт тебя побери! — огрызнулась Натали намного громче, чем намеревалась. — Господи, да ведь тебя наверняка за это изловят! Тебя убьют и проволокут твое тело по улице! Господи Иисусе, и что тебе в голову ударило, что ты пошла на такое?

Мэри не отвечала. Она положила «кольт» на стол достаточно близко, чтобы быстро его схватить, если понадобится. Но берег был чист: свиньи сейчас вынюхивают возле семейного пляжного дома.

— Я всегда хотела ребёнка, — сказала ей Мэри. — Своего собственного, я имею в виду. Из моего собственного тела.

— И поэтому ты украла ребёнка другой женщины?

— Фигню порешь, — укорила Мэри свою мать. Потом сказала:

— У меня однажды чуть не появился ребёнок. До того, как меня ранили. Это было давно, но… порой мне еще кажется, будто я чувствую, как он шевелится. Может, это призрак? Призрак у меня внутри, и он рвется наружу. Что ж, я выпустила этого призрака. Я дала ему кожу, кости и имя Барабанщик. Он теперь мой ребёнок, и никто в этом мире с закомпостированными мозгами его у меня не отнимет.

— Тебя убьют. Тебя выследят, обложат и убьют, и ты это знаешь.

— Пусть попробуют. Я готова.

Натали услышала тоненький плач ребёнка из гостевой спальни, и ее охватила такая душевная боль, что она чуть не потеряла сознание.

— Он хороший ребёнок. Не очень много плачет, — сказала Мэри.

— Ты не собираешься его взять?

— Нет. Через несколько минут он опять уснет.

— Он голоден! — Натали почувствовала, как ее холодные щеки краснеют от гнева. — Ты что, его голодом моришь?

— У меня для него есть детское питание. До тебя еще не дошло, мать? Я люблю Барабанщика. И не допущу, чтобы с ним что-нибудь слу…

— Фигня! — сказала Натали и шагнула мимо дочери в коридор. Она протянула руку, нашла выключатель и включила верхний свет. Он несколько секунд резал ей глаза, и она слышала, как Мэри опять схватила пистолет. Натали двинулась дальше в гостевую спальню, включила там лампу и поглядела на кричащего краснолицего ребёнка, лежащего на кровати и закутанного в серое грубое одеяло. Она не готова была увидеть столь малое дитя, и у нее заныло сердце. Мать этого ребёнка — как сообщалось, ее зовут Лаура Клейборн — должно быть, сейчас готова для сумасшедшего дома. Она взяла плачущего младенца и прижала к себе.

— Ну, ну, — сказала она. — Все хорошо, все будет хо… Мэри вошла в комнату. Натали увидела в глазах дочери звериную хитрость; на ее лице был вырезан след многих лет трудной жизни. Когда-то Мэри была красивой и жизнерадостной, первой красавицей в ричмондском обществе. Сейчас она была похожа на бродяжку, привыкшую жить под мостами и есть из чугунных котелков. Натали быстро отвела взгляд, не в силах вынести этого зрелища зря погибшей человеческой жизни.

— Этот ребёнок голоден — слышно по его плачу. Ему надо поменять пеленки! Черт тебя побери, ты не знаешь самых элементарных вещей по уходу за младенцем!

— Кое-какая практика у меня была, — ответила Мэри, глядя, как ее мать мягкими движениями укачивает Барабанщика.

— Где смесь? Надо ее подогреть и накормить его, сейчас же!

— В машине. Ты пойдешь со мной к лодочному сараю? Это был не вопрос, а приказ. Натали видеть не могла лодочный сарай: именно там Грант повесился на потолочной балке.

Когда они вернулись, Натали включила плиту на кухне и подогрела бутылочку смеси. Мэри сидела за маленьким столом и смотрела, как ее мать кормит заново перепелёнутого Барабанщика, и ее рука лежала рядом с «кольтом». Внимание Мэри привлекла игра света на алмазных кольцах матери.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — приговаривала Натали. — Теперь наш мальчик хорошо кушает, да? А кто у нас хорошо кушает?

— Ты когда-нибудь меня вот так держала? — спросила Мэри.

Натали резко замолчала. Младенец шумно сосал соску.

— А Грант? Его ты тоже так держала?

Соска выскочила изо рта ребёнка. Он чуть-чуть хныкнул, требуя необходимое, и Натали снова направила соску в его сложенные бантиком губки. Что сделает Мэри, если она сейчас повернется, выйдет из дому с Дэвидом Клейборном и сядет в машину? Взгляд ее остановился на «кольте» и скользнул в сторону.

Мэри прочла ее мысли.

— Я возьму своего сына, — сказала она, встала и забрала Барабанщика у матери. Тот продолжал есть, глядя на нее большими голубыми глазами, еще не умеющими фокусироваться. — Разве он не прелесть? У меня прямо сердце замирает, когда я на него гляжу. Он прелесть, правда?

— Он не твой сын.

— Фигню порет, — запела Мэри Барабанщику, — фиг-ню порет, вот так тетка, фигню порет.

— Мэри, послушай меня, пожалуйста! Так нельзя! Я не знаю, почему ты это сделала, или что… что у тебя на уме, но ты не имеешь права его держать! Ты должна его отдать! Послушай меня! — настаивала она, когда Мэри повернулась к ней спиной. — Я тебя умоляю! Не подвергай этого ребёнка опасности! Ты меня слышишь?

Тишина, только звук сосания. Потом:

— Я тебя слышу.

— Оставь его со мной. Я его передам в полицию. А ты можешь ехать, куда хочешь, мне все равно. Затеряйся. Уйди в подполье. Только дай мне вернуть этого малыша туда, где он должен быть.

— Он уже там, где он должен быть.

Натали опять посмотрела на пистолет, лежащий на столе. В двух шагах от нее. Осмелится ли она? Заряжен он или нет? Если она его схватит, сможет ли она выстрелить, если придется? Ее мысли медленно ползли к решению.

Мэри, держа ребёнка одной рукой, другой подобрала пистолет. Она запихнула его за пояс своих выцветших джинсов.

— Мать, — сказала она и поглядела в лицо Натали напряженными холодными глазами, — мы живем в разных мирах. И никогда не жили в одном и том же мире. Я играла в эту игру, сколько могла выдержать. Потом я поняла: твой мир меня сломает, если я не дам сдачи. Он размелет меня на зубах, оденет меня в свадебное платье и даст мне алмазное кольцо, я буду смотреть через обеденный стол в столовой на глупого чужого человека, и каждый день моей жизни слышать вопли несправедливости, и буду настолько слаба, что мне будет наплевать. Я буду жить в большом доме в Ричмонде, с картинами на стенах, изображающими лисью охоту и буду беспокоиться о том, чтобы найти хорошую прислугу. Я буду думать, что нам следовало бы кинуть на Вьетнам атомную бомбу, и мне будет наплевать, что свиньи на улицах избивают дубинками студентов и что это компостирующее мозги государство жиреет на телах необразованных масс. Твой мир убил бы меня, мать. Можешь ты это понять?

— Все это уже история, — ответила Натали. — Сражения на улицах кончились. Студенческие бунты, протесты… все это кончилось. Почему ты не отцепишься от этого?

Мэри слабо улыбнулась.

— Это не кончилось. Люди просто забыли. Я заставлю их вспомнить.

— Как? Совершая новые убийства?

— Я — солдат. Моя война не кончилась. Она никогда не кончится. — Она поцеловала Барабанщика в лоб, и ее мать содрогнулась. — Он — часть следующего поколения. Он продолжит бой. Я расскажу ему, что мы сделали ради свободы, и он будет знать, что война никогда не кончается. — Она улыбнулась в лицо младенцу. — Мой сладкий, милый Барабанщик.

Натали Террелл еще двадцать лет назад знала, что ее дочь неуравновешенна. Теперь на нее обрушилось понимание: она стоит на кухне с сумасшедшей, которая держит бутылочку молочной смеси у губ младенца. И до нее не докричаться: она не услышит, обитательница мира извращенного патриотизма и ночной резни. Впервые Натали испугалась за собственную жизнь.

— Значит, ты их послала в пляжный дом, — сказала Мэри, продолжая глядеть на Барабанщика. — Очень по-матерински с твоей стороны. Что ж, они быстро выяснят, что меня там нет. Свиньи не будут с тобой миндальничать, мать. Может, тебе придется узнать вкус хлыста.

— Я сделала это, потому что не хотела, чтобы с ребёнком что-нибудь случилось, и я надеялась…

— Я знаю, на что ты надеялась. Что ты сможешь зажать меня в кулаке и лепить меня как хочется, как ты пыталась лепить Гранта. Нет, нет, я не поддаюсь лепке. Наверное, мне нельзя дольше здесь оставаться?

— Тебя найдут, куда бы ты ни отправилась.

— Ну, пока что я отлично справлялась. — Она поглядела на мать и увидела, что та боится. От этого ей стало сразу радостно и печально. — Я возьму одно из твоих колец.

— Что?

— Одно из твоих колец. Я хочу вот это, с двумя бриллиантами.

Натали покачала головой.

— Я не знаю, что ты…

— Сними это кольцо и положи на стол, — сказала Мэри, ее голос изменился. Это опять был голос солдата, все дочернее притворство исчезло. — Немедленно.

Натали поглядела на кольцо, о котором говорила Мэри. Оно стоило семь тысяч долларов, и это был подарок Эдгара к ее дню рождения в шестьдесят пятом.

— Нет, — сказала она. — Нет. Не сниму.

— Если ты сама его не снимешь, это сделаю я. Подбородок Натали вскинулся, как нос военного корабля.

— Давай, иди и снимай.

Мэри двигалась быстро. Она держала Барабанщика на согнутой левой руке и оказалась перед Натали раньше, чем та успела отпрянуть. Рука Мэри схватила руку матери. Свирепый рывок, боль в разорванной коже и чуть не вывихнутом пальце, и кольца больше не было.

— Будь ты проклята! — хрипло проговорила Натали, и, подняв правую руку, дала Мэри Террор пощечину.

Мэри улыбнулась, рука матери отпечаталась на ее щеке.

— Я тоже тебя люблю, мама, — сказала она и положила кольцо с двойными бриллиантами в карман. — Не подержишь ли моего ребёнка?

Она дала Барабанщика Натали, потом твердым шагом прошла в кабинет и выдернула телефон из розетки. Она ударила аппаратом о стену и разбила его на куски, а Натали стояла со слезами в глазах и с ребёнком на руках. Мэри еще раз улыбнулась матери, проходя мимо нее к входной двери. Она вытащила пистолет и всадила пулю в левую переднюю шину «кадиллака», а затем вторую пулю в правую заднюю шину. Потом вернулась в дом, принеся с собой запах пороха. Когда они ходили к лодочному сараю за молочной смесью, Мэри заставила мать стоять достаточно далеко, чтобы та не могла сказать, что это был фургон, а не легковушка, и не могла разобрать, какой он марки и какой у него цвет. Так лучше: когда мать вернется к цивилизации, она запоет свиньям, как свисток чайника. Мэри опять взяла Барабанщика из трясущихся рук Натали. Лицо матери осунулось и смертельно побледнело.

— Ты останешься в доме или мне придется забрать у тебя туфли?

— Как ты это сделаешь? Сорвешь их у меня с ног?

— Да, — сказала Мэри, и мать ей поверила. Натали села в кресло в кабинете и слушала, как визжит воздух, выходящий из шин «кадиллака». Мэри сцедила последнюю каплю смеси в рот ребёнка, затем прижала его к плечу и похлопала по спинке, стараясь, чтобы он срыгнул.

— Ниже, — тихо сказала Натали. Мэри передвинула руку и продолжала его поглаживать. Через несколько секунд Барабанщик срыгнул. Он зевнул в складках своего одеяльца, снова засыпая.

— Я бы не пошла на кордон в темноте, — посоветовала Мэри. — Можно сломать лодыжку. Я бы подождала до рассвета.

— Спасибо тебе за заботу.

Мэри качала Барабанщика; движение, настолько же успокаивающее для нее, насколько и для младенца.

— Не надо нам расставаться врагами. О’кей?

— Для тебя все — враги, — сказала ей Натали. — Ты ненавидишь всех и вся, верно?

— Я ненавижу то, что пытается убить меня телом или духом. — Она помолчала, думая, что еще сказать, хотя надо было уходить. — Спасибо, что помогла мне с Барабанщиком. Прости, что пришлось взять кольцо, но мне понадобятся деньги.

— Конечно. Оружие и пули стоят дорого.

— И бензин тоже. До Канады дорога долгая. «Подбросим приманку свиньям», — подумала она. Может, это отвлечет их внимание.

— Скажешь отцу, что я о нем спрашивала? Она отвернулась было, чтобы выйти через заднюю дверь, в которую и вошла, воспользовавшись ключом, который всегда был спрятан на притолоке двери. И остановилась. Надо сказать еще одно.

— Ты можешь гордиться мной вот за что, мать: я никогда не предавала то, во что верила. Я никогда не была отступницей. Это ведь чего-нибудь стоит?

— Это будет отличная эпитафия на твоей могиле, — сказала Натали.

— До свидания, мама.

И она исчезла.

Натали услышала скрип открываемой задней двери. Стук, когда она закрылась. Натали осталась там, где была, сложив руки на животе, словно в ожидании первой перемены на официальном обеде. Прошло, может быть, пять минут. И тогда из горла женщины вырвался всхлип, она опустила лицо и зарыдала. Слезы с ее щек капали на руки и блестели там, как фальшивые бриллианты.

Мэри Террор за рулем фургона, с Барабанщиком, укутанным и согревшимся в корзине на полу, увидела в зеркале заднего вида последний отблеск света в доме, и все заслонили скелеты деревьев. Она чувствовала себя измотанной — мать всегда умела тянуть из нее жилы. Плевать. На все плевать, только бы оказаться у Плачущей леди в два часа дня восемнадцатого февраля и передать Барабанщика его новому отцу. Она представляла себе, как будет лучиста улыбка Лорда Джека.

Сегодня понедельник, пятое. Остается тринадцать дней. Достаточно времени, чтобы найти дешевый мотель подальше от хайвея, затаиться там и кое-что переменить. Надо принюхаться к ветру и проверить, что свиней поблизости нет. Надо исчезнуть на время, пока не спадет самая горячка. Она сказала спящему Барабанщику:

— Мама любит тебя, мама любит своего сладкого, сладкого малыша. Ты теперь мой, ты это знаешь? Да, ты мой. Мой навеки и навсегда.

Мэри улыбнулась, ее лицо было подсвечено зелёным сиянием приборной доски. Фургон плавно покачивался, почти как колыбель. Мать и ребёнок были в мире и покое — сейчас.

Фургон спешил дальше, наматывая на колеса дорогу по тёмной земле.

Глава 19

В четырнадцатый день февраля произошли два события: пассажирский авиалайнер компании «ТВА» с двумястами сорока шестью пассажирами и членами экипажа на борту взорвался в воздухе над Токио, и умалишенный с автоматом «АК-47» открыл огонь в торговом квартале Ла-Кросс, штат Висконсин, убив трех человек и ранив еще пятерых, и скрылся с места происшествия. Эти новости были последним гвоздем в крышку гроба потерявшей актуальность драмы Мэри Террор, отодвинутой в телепередачах и газетах на места, известные как «гробовой угол»: мёртвые темы.

Наступила заря пятнадцатого числа. Лаура Клейборн проснулась где-то около десяти после очередной беспокойной ночи. Она полежала в кровати, собираясь с силами; иногда ей казалось, что она проснулась, когда она все еще спала. Снотворные таблетки склонны такое выделывать. Все было перепутано и ненадежно, реальность путалась с иллюзиями. Она собралась с силами, чтобы встретить еще один день, — чудовищное усилие. Потом встала с кровати и выглянула сквозь жалюзи. На голубом небе сияло солнце. Снаружи было ветрено и с виду очень холодно. Репортеров, конечно, больше не было. Они рассасывались по капле день за днём. Пресс-конференции, которые проводило ФБР — на самом деле всего лишь попытки поддержать интерес репортеров, — перестали соблазнять корреспондентов. И они прекратились. Не было никаких новостей. Мэри Террор исчезла, и вместе с ней исчез Дэвид.

Лаура прошла в ванную. Она не стала глядеть на себя в зеркало, зная, что это будет ужасное зрелище. По собственным ощущениям, она за двенадцать дней со времени похищения Дэвида состарилась на десять лет. Ее суставы дрожали, как у старухи, и все время болела голова. Стресс, сказал ей доктор. Совершенно понятный в этой ситуации. Видите эту розовую таблетку? Принимайте по полтаблетки два раза в день и звоните мне, если я вам буду нужен. Лаура плеснула в лицо холодной водой. Веки опухли, тело было размякшим и вялым. Она почувствовала теплую влагу между бедрами и коснулась своего тела. На пальцах осталась водянистая красноватая жидкость. Швы опять разошлись. Ребенка нет; и она просто расползается по швам.

Груз неизвестности доводил ее до исступления. Жив ли Дэвид? Убит и брошен в сорняках у дороги? Продан на черном рынке за наличные? Она хочет использовать его в каком-то ритуале? Нейл Касл и ФБР вертели эти вопросы так и сяк, но ответов не было.

Иногда на ее внезапно накатывал приступ неудержимого плача, и ее отводили в постель. Сейчас она почувствовала, что этот приступ приближается, растёт. Она стиснула умывальник, голова качнулась вперёд. В мозгу всплыл образ тельца Дэвида, лежащего в придорожных сорняках.

— Нет! — сказала она, когда первые слёзы выступили на глазах. — Нет, черт побери, нет!

Она переборола приступ, дрожа всем телом, сжав зубы до боли в скулах. Буря невыносимой печали миновала, но еще поблескивала и погромыхивала на горизонте. Лаура вышла из ванной, прошла через неприбранную спальню, через кабинет и вышла на кухню. Холодный пол под босыми ногами. Первая остановка, как обычно, у автоответчика. Сообщений нет. Она открыла холодильник и выпила апельсинового сока прямо из пакета. Приняла комплекс витаминов, которые прописал доктор, проглотив одну за другой таблетки такого размера, что лошадь бы поперхнулась. Она стояла посреди кухни, моргая на солнечный свет и стараясь решить, должна она сейчас есть хлопья с изюмом или овсянку.

Сперва позвонить Каслу. Она позвонила. Его секретарша, которая поначалу была вся сладость и грушевая мякоть, а теперь от звонков Лауры, которых бывало до дюжины в день, становилась все больше похожей на лед с лимоном, ответила, что Касла нет на месте и до трех часов не будет. Нет, никакого прогресса пока нет. Да, вам сообщат первой. Лаура повесила трубку. Хлопья с изюмом или овсянка? Это казалось очень трудным вопросом.

Она поела пшеничные хлопья. Ела она стоя и пролила молоко на пол и чуть опять не заплакала, но припомнила старую пословицу насчет плача о пролитом молоке, и не стала. Растерла капли молока ногой.

Ее родители уехали домой накануне утром. Лаура знала, что это начало «холодной войны» между ней и матерью. Мать Дуга вернулась в Орландо двумя днями раньше. Дуг приступил к работе. Кто-то же должен добывать деньги, сказал он ей. И вообще, что толку сидеть без дела и ждать?

Вчера вечером Дуг сказал такое, что Лаура взбесилась. Он смотрел на нее, рядом с ним на диване лежал «Уолл-стрит джорнэл», и вдруг он сказал:

— Если Дэвид мертв, то это ведь еще не конец света. Это замечание ударило по сердцу, как раскаленный нож.

— Так ты думаешь, он мертв? — свирепо спросила она. — Вот как ты думаешь?

— Я не говорю, что он мертв. Я просто говорю, что жизнь продолжается, чтобы ни случилось.

— Боже мой! Боже мой! — Рука Лауры оказалась у рта, живот перекручивало от ужаса. — Ты действительно думаешь, что он мертв, да? Боже мой, ты и в самом деле так думаешь!

Дуг поглядел на нее из-под опухших век, и Лаура увидела в них правду. Последовавшая буря выгнала Дуга из дома, и он умчался в своем «мерседесе». Лаура набрала номер Ч. Дженсен. Когда ответил женский голос, Лаура со злостью сказала:

— Он едет. Можете забирать его и, надеюсь, вам понравится то, что вы получите.

Она повесила трубку, но не шлепнула ее, как сперва намеревалась. Дуг не стоит такого усилия. Где-то перед полуночью она обнаружила, что сидит на кровати и кромсает ножницами свадебные фотографии. Она поняла, сидя с осколками воспоминаний на коленях, что ей по-настоящему грозит опасность сойти с ума. Лаура сложила обрывки кучкой на комоде, приняла две таблетки снотворного и попыталась найти успокоение.

Что делать? Что ей делать? К работе она еще не готова. Она представила себе, как готовит репортаж с общественного: приема и падает в обморок лицом в паштет из гусиной печенки. Лаура включила кофейник и блуждала по кухне, формулируя для себя то, что и без того уже было ей ясно. Проходя возле телефона, она подумала было позвонить Нейлу Каслу. Может быть, есть новости. Она взяла трубку, опустила ее, опять подняла и, наконец, положила нерешительно.

«Прибрать в кабинете, — подумала она. — Да, там нужно прибрать».

Лаура прошла туда и провела несколько минут, перебирая журналы в корзине, куда их сложили. Она выбрала выпуски двух и трехмесячной давности и сложила их в стопку, чтобы выкинуть. Нет, нет, этот нельзя выкидывать. В нем статья о кормлении грудью. Этот тоже нельзя выкидывать, в нем статья о том, как дети реагируют на музыку. Она перешла от журналов к книжным полкам и начала подравнивать ряды книг так, чтобы их корешки стояли ровно. Книги большего размера вызывали у нее ужас. А затем она подошла к той книжке, которая заставила ее руку прекратить неустанное наведение порядка.

Она называлась «Сожги эту книгу».

Лаура сняла том с полки. Марк Треггс — реликтовый хиппи. Фотографии автора нет. «Маунтинтоп пресс», Чаттануга, Теннесси. Номер почтового ящика. Она пролистала книгу, ища ту часть, где Треггс рассказывает о Штормовом Подполье и Штормовом Фронте. На странице семьдесят второй она нашла:

«Поколение Любви», истекающее кровью от тысячи ран, нанесенных военизированной контркультурой, вполне могло кончиться в ночь первого июля семьдесят второго года, когда полиция в Линдене, Нью-Джерси, осадила террористов Штормового Фронта в придорожном доме в пригороде. Четверо членов группы погибли в перестрелке, один был взят живым, но раненым, и еще четверо смогли уйти, включая главного — «Лорда Джека» Гардинера. Легавые искали, но не смогли найти. Некоторые говорят, что Канада — Мекка американских политических беглецов — приняла их в свои леса. Даже сегодня можно услышать, если приложить ухо к нужному рельсу: Штормовой Фронт еще жив. Может быть, они все еще зализывают раны, как старый медведь в берлоге. Может быть, бормочут и грезят стареющие длинноволосые, скорчившись над свечами в своих притонах с травкой и кислотой. Я знал одну из участниц Штормового Фронта, за много лет до того, как пламя пожрало цветы. Чудесная девочка из Сидар-Фоллс в Айове. Фермерская дочка — не слабо, правда? Ей я хочу сказать: «Храни свою веру и люби того, с кем ты сейчас». Взгляд Лауры скользнул по странице. «Я знал одну из участниц Штормового Фронта». Не Мэри Террелл — та родилась в Ричмонде. Кого тогда? Кого-то, кто может помочь ФБР найти ребёнка? Лаура поднесла книгу к телефону. Она набрала номер Касла в такой спешке, что сбилась и пришлось набирать заново. Его секретарша, кислая сука, ответила после второго звонка: «Нет, миссис Клейборн, мистера Касла еще нет. Я уже вам говорила, его не будет до трех. Нет, извините, у меня нет номера, по которому его можно достать. Миссис Клейборн, ваши постоянные звонки никак не помогают делу. Я очень сочувствую вашей ситуации, но делается все возможное, чтобы найти вашего…» Лапша на уши. Лаура повесила трубку. С тяжело колотящемся сердцем она ходила по кухне. Кому об этом можно рассказать? Кто бы мог помочь? Она опять остановилась перед телефоном, и на этот раз набрала номер справочного бюро в Чаттануге.

У оператора не было номера телефона «Маунтинтоп пресс». Треггсов было два: Филипп и М. К. Она записала последний номер и позвонила по нему, желудок подкатил к горлу. Четыре звонка.

— Алло? Женский голос.

— Марка Треггса, пожалуйста.

— Марк работает. Могу я ему что-нибудь передать?

Лаура сглотнула; у нее пересохло в горле.

— Это… тот самый Марк Треггс, который написал книгу?

Пауза. Затем осторожное «да».

Слава Богу! Ее рука вцепилась в трубку.

— Вы его жена?

— Простите, кто говорит?

— Меня зовут Лаура Клейборн. Я звоню из Атланты. Это тот номер, по которому я могу найти мистера Треггса? Еще одна пауза.

— Нет, извините.

— Пожалуйста! — Это вырвалось слишком быстро, слишком эмоционально. — Я должна с ним поговорить! Пожалуйста, скажите мне, как я могу его найти!

— Там нет телефона, — сказала женщина. — Лаура Клейборн. По-моему, я знаю это имя. Вы — друг Марка?

— Я с ним не знакома, но это вопрос жизни и смерти! Ради Бога, неужели вы не можете мне помочь?

— Он будет дома после пяти. Могу я ему что-нибудь передать?

Пять часов казались целой вечностью. В отчаянии и досаде Лаура сказала: «Огромное вам спасибо!» — и на этот раз действительно швырнула трубку. Она постояла секунду, прижимая руки к лицу, пытаясь решить, что делать. Образ Дэвида в зарослях опять всплыл перед глазами, и она яростно вытряхнула его из головы, пока не заклинило мозги.

До Чаттануги два часа на машине к северо-западу от Атланты по семьдесят пятой федеральной дороге. Лаура поглядела на часы. Если выехать сейчас, она будет там к часу дня.

«Я знал одну из участниц Штормового Фронта».

Треггс может знать о Штормовом Фронте больше, чем написал в книге. Двухчасовая поездка. Можно управиться за час сорок пять.

Лаура прошла в спальню, надела джинсы, уютно облегающие все еще сохраняющуюся одутловатость, и влезла в белую кофточку и бежевый свитер грубой вязки. Ей пришло в голову, что может понадобиться остаться в Чаттануге на ночь. Она начала упаковывать чемодан: еще одни джинсы, алый свитер, запасные носки. Она взяла зубную щетку и пасту, решила взять шампунь и фен для волос. Деньги, подумала она. Надо пойти в банк и обналичить чек. Взять «визу», «Мастеркард» и «Америкэн экспресс». Залить полный бак. Оставить записку Дугу — нет, отменяется. И шины проверить. Трудно будет одинокой женщине в этом старом суровом мире, если шина лопнет.

Она теперь знала, что насилие может ударить с любой стороны, без предупреждения, оставив за собой трагедию. Она подошла к комоду, открыла верхний ящик и подняла свитера Дуга. Вытащила автоматический пистолет вместе с коробкой патронов. К черту уроки стрельбы; если придется пустить его в дело, она быстро научится.

Лаура наскоро причесалась. Она заставила себя посмотреть в зеркало. В глазах был стеклянистый блеск: либо возбуждение, либо безумие — она не могла понять, что именно. Но одно она знала наверняка: ждать в этом доме, день за днём ждать известий о своем ребенке — это точно сведет ее с ума. Марк Треггс может ничего не знать о Штормовом Фронте. Он может вообще ничего такого не знать, что может ей помочь. Но она едет в Чаттанугу, чтобы его найти, и ничто на свете ее не остановит.

Она надела черные кроссовки «Рибок», положила пистолет и коробку с патронами в чемодан вместе со щеткой для волос. Ее взгляд упал на кучку обрывков фотографий. Ребром ладони она смахнула их в мусорный бак. Затем взяла чемодан, надела коричневое пальто и пошла в гараж. Мотор «БМВ» завелся с горловым ворчанием.

Лаура выехала из дома на Мур-Милл-роуд и не обернулась назад.

Глава 20

Чаттануга — это город, который как будто остановился во времени, как заржавелые карманные часы. Широкая река Теннесси обтекает его, федеральные дороги пронзают его сердце, железные дороги связывают склады и фабрики с другими складами и фабриками; река, федеральные шоссе и железные дороги входят в Чаттанугу и покидают ее, но Чаттануга остается неизменной, как выцветшая девица, ждущая некоего поклонника, давно мертвого и похороненного. Она отворачивает лицо от современного и тужит по тому, что никогда не вернется вновь.

Над Чаттанугой тяжело нависает гора Лукаут — вдовий горб увядшей девицы. Это именно ее увидела Лаура, прежде чем показался город. При виде ее — появившейся сперва как сиреневая тень на горизонте — Лаура сильнее нажала на газ. Через восемнадцать минут после поворота с федерального шоссе на Германтаун-роуд она нашла автомат с телефонным справочником и стала искать М. К. Треггса. Адрес: Хильярд-стрит, 904. Лаура купила на бензозаправке карту города, обозначила на ней Хильярд-стрит и попросила заправщика рассказать, как туда лучше проехать. И снова поехала по яркому полуденному солнцу к северо-восточной окраине Чаттануги.

По этому адресу оказался небольшой каркасный деревянный дом среди группы таких же домов через дорогу от торгового центра. Он был выкрашен бледно-голубой краской, и лужайка перед ним размером с почтовую марку была превращена в сад камней с дорожкой из гальки. Стандартный пластиковый почтовый ящик с нарисованными иволгами. На ветке дерева качалась привязанная на веревке шина, а на подъездной дорожке стоял белый «юго» с пятнами ржавчины. Лаура затормозила перед домом и вышла. Легкий ветерок шевелил ее волосы и заставлял звенеть, щелкать и звякать пять-шесть ветряных колокольчиков, которые свисали с балок веранды.

Яростно залаяла собака у соседнего дома. Большой коричневый пёс за оградой из цепей, отметила Лаура. Она взошла на крыльцо и позвонила в дверной звонок под аккомпанемент ветряных колокольчиков.

Внутренняя дверь открылась, но застекленная наружная дверь осталась закрытой. Осторожно выглянула стройная маленькая женщина с заплетенными каштановыми волосами.

— Могу я быть вам полезной?

— Я Лаура Клейборн. Я звонила вам из Атланты. Женщина просто смотрела на нее.

— Я звонила вам в одиннадцать, — продолжала Лаура. — Я приехала поговорить с вашим мужем.

— Вы… та леди, которая звонила? Вы приехали из Атланты?

Она моргнула. До нее доходило медленно.

— Именно так. Я вам передать не могу, насколько важно, чтобы я поговорила с вашим мужем.

— Я знаю, кто вы. — Женщина кивнула. — Вы та, у которой похитили ребёнка. Мы с Марком об этом говорили. Я же знала, что слышала ваше имя!

Лаура стояла, ожидая. Затем женщина сказала:

— Ой! Входите, пожалуйста!

Она открыла задвижку передней двери и широко распахнула ее, чтобы впустить Лауру.

В дни своего студенчества Лаура бывала во многих комнатах общежитии и обиталищ хиппи. Ее собственная квартира была очень здорово хиппизирована или по крайней мере сходила за такую в университете Джорджии. Этот дом немедленно вернул ее к тем дням. Он был полон дешевой мебели, ящики служили полками для книг и грампластинок; стоял большой оранжевый набивной стул с печатью «списано» и бежевая софа, на которой явно спали не первый десяток лет. У стен стояли вазы с засохшими цветами, а на стенах висели настоящие, подлинные плакаты Маккоя в черном свете. На одном — астрологические символы, на другом — трехмачтовый корабль на фоне полной луны. Деревянная резьба на стене гласила: «ПУСТЬ БУДЕТ». Совершенно определенно доносился аромат клубничного благовония и готовящейся на кухне чечевицы. Толстые полусгоревшие свечи — из тех, что делаются с хитрыми восковыми узорами и лентами разных цветов, стояли на стойке рядом с книгами, среди которых были работы Калила Габрана и Рода Мак-Кюена. В конце коридора висел плакат: «Война — это нездорово для детей и прочих живых существ».

Ощущение возврата на много лет назад было бы полным, не будь разбросанных по полу игрушечных робокопов и приставки «Нинтендо» на телевизоре. Женщина с косой собрала робокопов.

— Дети, — сказала она, улыбнувшись во весь рост. — Где играют, там и бросают.

Лаура заметила куклу Барби, обряженную в переливчатое белое платье, прислоненную к ящику с пластинками, набитому альбомами в потрепанных обложках.

— У вас двое детей?

— Ага. Марку-младшему десять, а Бекке только что исполнилось восемь. Простите, что здесь такой бардак. Когда они по утрам собираются в школу, потом как смерч прошел. Выпьете чаю? Я как раз заварила «Ред Зингер».

Уже много лет Лаура не пробовала «Ред Зингер».

— С удовольствием, — сказала она и последовала за женщиной в тесную кухоньку. Холодильник был весь разрисован яркими знаками мира и увешан приклеенными детскими рисунками. На одном из них было написано «Люблю тебя, мамочка». Лаура быстро отвернулась, потому что у нее комок поднялся в горле.

— Меня зовут Роза, — сказала женщина. — Рада с вами познакомиться. — Она протянула руку, и Лаура пожала ее. Затем Роза принялась доставать чашки и разливать чай из коричневого керамического чайника.

— У нас пиленый сахар, — сказала она, и Лаура ответила ей, что это тоже очень славно. Когда Роза разлила чай, Лаура увидела, что на женщине биркенстокские сандалии — фирменный знак хиппи. Роза Треггс была одета в выцветшие джинсы с заплатанными коленями и в объемистый свитер цвета морской волны, сильно протертый на локтях. Она была около пяти футов роста и двигалась по-птичьи быстро и энергично, как свойственно невысоким. В освещенной солнцем кухне стала заметна седина в ее волосах. У этой женщины было привлекательное открытое лицо и веснушки на носу и щеках, но морщины вокруг рта и в углах темно-синих глаз говорили о нелегкой жизни.

— Вот, пожалуйста, — сказала Роза, подавая Лауре грубую керамическую чашку, на которой было оттиснуто бородатое и с длинной челюстью лицо хиппи. — Хотите лимон?

— Нет, спасибо. — Лаура пригубила чай. Мало что в жизни осталось неизменным, но «Ред Зингер» был все тот же.

Они сидели в гостиной посреди реликтов ушедшего века. В этой обстановке Лауре послышался голос Боба Дилана, поющего «В дуновении ветра». Чувствовалось, что Роза наблюдает за ней, нервно ожидая, когда она заговорит.

— Я прочла книгу вашего мужа, — начала Лаура.

— Которую? Он написал три.

— «Сожги эту книгу».

— А! Она распродалась лучше всего. Почти четыре сотни экземпляров.

— Я писала обзор по ней для «Конститьюшн». — Обзор так и не был напечатан. — Это было интересно.

— У нас свое издательство, — сказала Роза. — «Маунтин-топ пресс». — Она улыбнулась и пожала плечами. — На самом деле это просто наборная машина в подвале. Мы в основном продаем по почтовым заказам, в книжные магазины колледжей. Но разве не так начинал Бенджамин Франклин?

Лаура наклонилась на стуле.

— Роза, мне надо поговорить с вашим мужем. Вы знаете, что со мной случилось? Роза кивнула:

— Мы видели по телевизору и читали в газетах. Просто мозги закаливает. Но вы совсем не похожи на свою фотографию.

— У меня украли ребёнка, — сказала Лаура, удерживаясь от слез только силой воли. — Ему было два дня. Его зовут Дэвид и… я очень хотела иметь ребёнка. — «Осторожно», — подумала она. Ее глаза горели. — Вы ведь знаете, кто взял моего ребёнка?

— Да. Мэри Террор. Мы думали, что она уже мертва.

— Мэри Террор, — повторила Лаура, не отрывая взгляда от лица Розы. — ФБР ее ищет. Но не может найти. Прошло уже двенадцать дней, и она исчезла вместе с моим сыном. Вы представляете себе, как долго могут тянуться двенадцать дней?

Роза не ответила. Она отвела взгляд от Лауры, потому что пристальный взгляд этой женщины заставлял ее нервничать.

— Каждый день тянется и тянется, и наконец понимаешь, что он никогда не кончился, — говорила Лаура. — Начинаешь думать, что время застряло. А ночью, когда так тихо, что можно услышать биение собственного сердца… ночью хуже всего. У меня пустая детская в доме, а мой сын у Мэри Террор. Я прочла книгу вашего мужа. Я прочла в ней о Штормовом Фронте. Он знает кого-то, кто был в Штормовом Фронте?

— Это было давно.

— Я это понимаю. Но все, что он сможет рассказать, могло бы помочь ФБР, Роза. Все что угодно. Пока что они работают вхолостую. Я не могу больше ждать телефонного звонка, когда мне скажут, жив или мертв мой Дэвид. Можете вы это понять?

Роза испустила глубокий вздох и кивнула, ее голова поникла…

— Да. Когда мы услышали об этом, у нас был долгий разговор. Мы представили себе, как бы нам было, если бы украли Марка-младшего или Бекку. Тяжелый был бы приход, это точно. — Она подняла взгляд. — Марк действительно знал женщину, которая была в Штормовом Фронте. Но он не знал Мэри Террор. Он не знает ничего, что могло бы помочь вам вернуть вашего ребёнка.

— Почему вы так уверены? Может быть, ваш муж знает что-то, что не считает важным, но что может обладать настоящей ценностью Я не думаю, что мне нужно рассказывать вам, в каком я отчаянии. Вы сами — мать. Вы понимаете, что это за чувство. — Она увидела, как Роза нахмурилась и морщины ее стали резче. — Прошу вас. Мне нужно найти вашего мужа и задать ему несколько вопросов. Я не займу у него много времени. Скажите мне, где я могу его найти?

Роза прикусила нижнюю губу. Она вертела чашку, и чай в ней ходил по кругу. Потом сказала:

— Ладно. О’кей. Есть телефон, но я его вам не дала, потому что они не любят, когда надо ходить и звать уборщиков к телефону. Там, понимаете, большая территория.

— Где работает ваш муж?

Роза объяснила ей, где и как туда добраться. Лаура допила чай, поблагодарила и покинула дом. У входной двери Роза пожелала ей мира, и бубенчики шелохнулись в морозном ветерке.

Рок-Сити расположился на вершине горы Лукаут. Это был не пригород Чаттануги, а скорее аттракцион для туристов, с аллеями, вьющимися между огромными обтесанными ветром валунами, с водопадом, падающим с отвесного утеса, и с садами камней со скамьями для уставших туристов. Изображения бородатых эльфов показывали на въездные ворота и на автостоянку. В такой холодный, несмотря на яркое солнце, день стоянка была абсолютно пуста. Лаура уплатила деньги в здании, где продавали индейские наконечники для стрел и конфедератские шапочки, и клерк сказал ей, что Марк Треггс, вероятно, подметает дорожку возле Качающегося Моста. Она пошла туда, следуя за тропинкой, бегущей поверх, вокруг — а иногда и сквозь гаргантюанские скалы — обнаженные кости горы Лукаут. Она легко прошла через расщелину с названием «Пролезь, жирный!» и поняла, что теряет набранный во время беременности вес. Тропинка опять вывела ее на солнечный свет из леденящей тени камней, и она наконец увидела впереди Качающийся Мост. Но на дорожке никого не было. Она перешла мост, который и в самом деле скрипел и качался над набитым скалами провалом на высоте шестидесяти футов. Лаура шла, засунув руки в карманы пальто. Нигде никого не было видно, но она заметила: пешеходные дорожки были вычищены как нельзя лучше. Тропинка сделала поворот, и Лаура услышала этот звук: высокие, щебечущие ноты губной гармошки.

Лаура пошла на звук. Через секунду она увидела этого человека. Он сидел, скрестив ноги, на валуне, прислонив грабли и метлу к камню, играл на губной гармошке и смотрел в открытую даль сосновых лесов и голубого неба.

— Мистер Треггс?. — спросила она, останавливаясь у основания валуна.

Он продолжал играть. Музыка была медленной, ласковой и какой-то печальной. «Губная гармошка, — подумала Лаура. — Инструмент, на котором играют на арене клоуны с нарисованными на щеках слезами».

— Мистер Треггс? — повторила она чуть громче. Музыка прекратилась. Марк Треггс вынул губную гармошку изо рта и поглядел на Лауру. У него была длинная темно-каштановая борода, тронутая сединой, и волосы свисали ниже плеч, на голове голубая бейсбольная кепочка. Из-под густых седоватый бровей взглянули большие и светящиеся карие глаза, прикрытые бабушкиными очками в проволочной оправе.

— Да?

— Меня зовут Лаура Клейборн. Я приехала из Атланты, чтобы вас найти.

Марк Треггс сощурился, как бы пытаясь поймать ее в фокус.

— Я… Мне кажется, я не знаю…

— Лаура Клейборн, — повторила она. — Моего ребёнка двенадцать дней назад украла Мэри Террелл. У него открылся рот, но он ничего не сказал.

— Я прочла «Сожги эту книгу», — продолжала она. — Вы пишете о Штормовом Фронте. Вы сказали, что знали кого-то оттуда. Я приехала просить вас…

— Ух! — сказал он. Голос у него был мальчишеский, совсем не подходящий к его седине. — Ух! Bay!

— …о помощи, — закончила Лаура.

— Я ж видел вас по ящику! Моя старуха и я, мы оба вас видели! Только вчера вечером мы говорили о вас!

Он легко и уверенно соскользнул с валуна. На нем была коричневая униформа и куртка со штампом «Рок-сити» на одном нагрудном кармане и «Марк» — на другом. Треггс ростом был приблизительно шесть футов три дюйма, и был костляв, как богомол, все его лицо заросло бородой, лохматыми были и брови, а глаза чуть выпучивались за стёклами очков.

— Вот это да! Честное слово, мы про вас говорили!

— Я видела Розу. Она объяснила мне, где вас найти. Чашка, подумала она. Лицо на чашке было его лицом.

— Вы приехали ко мне домой! «Bay!»

— Мистер Треггс, послушайте меня. Мне нужна ваша помощь. Вы знаете кого-то, кто был в Штормовом Фронте?

Его дурашливая улыбка начала спадать. Он моргнул несколько раз, опять обретая равновесие.

— Ага, — сказал он. — Так вот почему вы здесь?

— Да. Я прочла вашу последнюю книгу.

— Мою книгу. Понятно. — Он кивнул и убрал губную гармошку в задний карман. — Послушайте… извините, мне нужно вернуться к работе. — Он взял грабли и метлу. — Я не могу долго рассиживаться, они будут орать.

Он пошел прочь.

Лаура пошла за ним.

— Подождите минутку! Вы не слышали, что я вам сказала? — Она вытянула руку, схватила за плечо и остановила его. — Я прошу вас о помощи!

— Я не могу помочь вам, — сказал он равнодушно. — Извините.

И он зашагал дальше.

Лаура не отставала. В ней стал закипать гнев, проступая краснотой на щеках.

— Мистер Треггс! Подождите, пожалуйста! Дайте мне только одну минутку!

Он продолжал идти, ускоряя шаг.

— Подождите! Просто выслушайте меня! Еще быстрее…

— ПОСТОЙ, ГОВОРЮ, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ! — заорала Лаура, схватила Марка Треггса за левую руку, повернула его к себе со всей силой и шмякнула спиной о гладкий валун. Он слегка крякнул, выпустив грабли и метлу. Глаза у него стали большими, совиными и напуганными.

— Ради Бога! — сказал он. — Я не выношу насилия!

— И я тоже! Но мой сын украден убийцей и ты мне расскажешь то, что я хочу знать! — Она встряхнула его. — Врубаешься, парень?

Он не ответил. Затем тихо произнес:

— Да, врубаюсь.

— Ладно. — Лаура отпустила его, но перегораживала ему путь так, чтобы он не мог улизнуть. — Ты знал кого-то из Штормового Фронта. Кто это был?

Треггс огляделся.

— Ну ладно, валяй! Где тут прячутся свиньи? Ты же привела их с собой?

— Полиции нет. Никого, кроме меня.

— Ладно, в любом случае это без разницы. — Он пожал плечами. — Плевать мне, если у тебя микрофон. Так вот, я два-три месяца был в одной коммуне с Беделией Морз. Для друзей — Диди. Ну и что? С ребятами из Штормового Фронта я дел не имел, так что можешь скормить это легавым, и пусть жуют.

— Что сталось с Беделией Морз? Погибла в перестрелке в Нью-Джерси?

— Нет, она ускользнула. Слушай, это все, что я знаю. Я был в коммуне, где была Диди и еще восемь человек, было это в шестьдесят девятом, а в Штормовой Фронт она попала потом. Коммуна была в Южной Каролине и рассыпалась через четыре месяца, потому что нас местные свиньи достали. Конец истории.

— Ты не знал ее в Беркли?

— Хм. В Беркли ее не било. Она прицепилась к Штормовому Фронту, когда приехала в Нью-Йорк. Слушай, я ничего больше о ней не знаю. О’кей?

— И с тех пор ты от нее вестей не имел?

— Никаких. — Треггс изогнулся длинным телом и подобрал грабли и метлу. — У тебя микрофон хорошо включен, легавые услышат? Читай по губам: никаких.

— Мэри Террелл? Ты что-нибудь можешь о ней рассказать?

— Ага. — Он снял очки, вытащил из кармана рубашки платок и протер стёкла. — Только это ты уже знаешь. Она совсем спятила. Легавым не сдастся ни за что. Им придется ее убить.

— И она убьёт моего сына. Ты это хочешь сказать?

— Я этого не сказал. — Он опять надел очки. — Послушайте, миссис Клейборн, мне вас очень жаль. По-настоящему. Но я ничего больше не знаю о Штормовом Фронте, не знаю ничего такого, чего не знают свиньи — извините, полиция и ФБР. Мне жаль, что вам пришлось так далеко проехаться без толку, но я ничем не могу вам помочь.

Был миг, когда Лаура испугалась потерять сознание. Она лелеяла надежду — на что, не знала сама, — и оказалась в безнадежном тупике.

— У вас больной вид, — сказал Треггс. — Может быть, присядете? — Она кивнула, он взял ее под руку и отвел на скамью. — Хотите кока-колы? Я могу принести.

Она покачала головой, борясь с тошнотой. Она понимала, что если ее вырвет, то Треггсу придется за ней убирать. Может быть, и стоило так сделать, просто душу отвести. Но она этого не сделала; она подняла лицо навстречу ветерку и почувствовала, как холодный пот начинает высыхать.

Она сказала сиплым голосом:

— А есть что-нибудь еще? У вас нет соображений, где может быть Мэри Террелл?

— Нет. И где Диди может быть, тоже не знаю. Это было давным-давно. — Он сел на скамью рядом с ней, вытянув длинные ноги. На них были красные кроссовки» Адидас» со звездами.

— Коммуна, — мечтательно протянул он. — Да, теперь это как совсем из другого мира. Да так оно и было, разве нет? — Он сощурился на солнечный свет и посмотрел на ястреба, выписывающего круги над горой. — Давно прошедшее время. Отличная была жизнь. Жили мы на маленькой ферме, держали пару коров и кур. И никого не трогали. Все, чего мы хотели, — это найти нирвану. Знаешь, за что нас в конце концов прижали свиньи? — Он подождал, пока Лаура покачает головой. — Не было лицензии на бизнес. Понимаешь, Диди делала всякие поделки. Лепила керамику и продавала в городе. Отлично шло дело, и тут ба-бах: нет лицензии. О Господи, я не знаю, почему у нас деревья еще не кончились из-за всех этих бумаг, которые нас душат. Я в том смысле, что за всю историю бумаги извели столько, что лесов не должно было остаться. А вспомни деревянную мебель, и дома, вообще все, что делается из дерева. Почему у нас еще леса остались? — Он ткнул ее острым локтем. — Почему?

— Не знаю. Может быть, вам следовало бы написать об этом книгу.

— Ага, может, я и напишу, — сказал он. — Но ведь на нее тоже понадобится бумага? Понимаете? Порочный круг.

Они некоторое время сидели молча. Холодный ветер усиливался, и его поток донес до Лауры крик ястреба. Марк Треггс встал.

— Раз уж вы здесь, вам стоит посмотреть весь Рок-Сити. Это очень здорово. И в это время года никого здесь нет. Такое чувство, будто все это твое.

— У меня нет особого желания смотреть виды.

— Да, наверное, нет. Что ж, мне надо возвращаться к работе. Вы найдете путь обратно?

Лаура кивнула. Что же ей еще делать? И что она собиралась делать, когда направлялась сюда?

Треггс замялся, держа метлу и грабли.

— Послушайте… Это мало чего сюит, но я вам действительно очень сочувствую. Я думал, что Мэри Террелл мертва, похоронена где-нибудь в безымянной могиле. Никогда точно не знаешь, кто вдруг возьмет да объявится, верно ведь?

— Никогда не знаешь, — согласилась Лаура.

— Верно. Что ж, берегите себя. Плохо получилось, что вы так далеко приехали, и зря. — Он все еще медлил, отбрасывая костлявую тень к ее ногам. — Надеюсь, они найдут вашего ребёнка, — сказал он. — Мир вам.

Он сделал знак мира, а затем повернулся и зашагал прочь.

Она дала ему уйти. А что толку? Когда она обрела уверенность, что ее точно не стошнит, она встала. Что же теперь делать? Возвращаться в Атланту. Нет, нет. Она чувствовала, что сегодня ей не под силу вести машину. Наверное, придется найти номер в мотеле, купить себе бутылку дешевого красного вина и пусть оно все провалится. Даже две бутылки. А какого черта?

Она шла за своей тенью по вьющейся дорожке Рок-Сити, и это была тонкая, сжатая тень женщины, раздавленной между прошлым и будущим, и любая дорога, на которую показывала эта тень, казалась безнадежной.

Глава 21

Легла ночь. Осветились коробочки домов. Из их окон исходил свет настольных ламп и телевизоров — квадратики иллюминации, улетавшие назад вдали. Их были тысячи, тысячи жизней текли своей дорогой в темноте вокруг Мэри Террор, ведущей свой фургон среди нескончаемых рядов кирпичных и деревянных домов Линдена. Барабанщик, недавно покормленный и перепелёнутый, лежал в новой переносной колыбельке на полу и сосал пустышку. Отопление фургона забарахлило, пыхтя от усилий. Мэри выехала к перекрестку, сбавила скорость, а затем поехала дальше, все глубже в сердце памяти. Ледяной ветер кружил газеты и мусор в свете фар, улицу перешли двое в толстых пальто и шапках с ушами и скрылись в темноте. Мэри ехала, высматривая бакалейный магазин «Каразелла». Ей помнилось, что он был на углу Монтгомери-авеню и Чарльз-стрит, но там оказался стриптиз-бар «Ники». Она кружила по улицам, ища прошлое.

Мэри Террор изменилась. Она коротко подстригла волосы и покрасила их в светло-каштановый цвет с рыжеватым отливом. В тот же цвет она покрасила брови и карандашом для бровей нарисовала веснушки на носу и на щеках. Со своим ростом она не могла ничего сделать, кроме как ссутулиться, но одежда на ней была новая, потеплее — коричневые плисовые брюки, голубая фланелевая рубашка и подбитая овечьей шерстью куртка. На ногах — коричневые ботинки. Ростовщик-испанец в Вашингтонской боевой зоне дал ей две с половиной тысячи долларов за кольцо матери, которое стоило семь, но он не задавал вопросов. Расставшись с матерью, Мэри и Барабанщик жили в номерах, которым чуть ли не буквально подходил термин «клоповник». Однажды холодным утром, в гостинице «Слип-Райт» возле Виллингтона, штат Делавэр, Мэри, проснувшись, обнаружила, что тараканы вовсю бегают по лицу Барабанщика. Она их выловила поодиночке и раздавила пальцами. В следующем мотеле Мэри не понравилась смуглая регистраторша за конторкой. Ей не понравилось, как эта баба глядела на Барабанщика, будто в ее дурацкой башке вот-вот щелкнет выключатель. Мэри не пробыла там часа, потом взяла Барабанщика и опять пустилась в путь. Она останавливалась в мотелях, где брали наличными и не спрашивали документов, где большей частью постояльцами были шлюхи с клиентами, наркоманы и мошенники. Ночью Мэри ставила стул около двери и клала револьвер под подушку, и всегда сначала определяла пути быстрого отхода.

Она чуть не напоролась в забегаловке «Омлет-шоп» около Трентона в штате Нью-Джерси и успела среагировать. Когда она ела блины — «лепешки», как их там называли, — а Барабанщик лежал рядом в своей переносной корзинке, вошли двое легавых. Свиньи сели в кабинке у нее за спиной и заказали завтрак. И тут Барабанщик стал орать, назойливо орать, и не хотел успокаиваться. Его плач перешёл в визг, и наконец один из легавых поглядел на Барабанщика и сказал:

— Эй! Тебе что, забыли утром кофе подать?

— Она по утрам всегда не в духе, — с вежливой улыбкой сказала Мэри легавому. Откуда ему знать, мальчик Барабанщик или девочка? Она взяла Барабанщика из корзинки и покачала его, гукая и прищелкивая, и его плач стал затихать. У Мэри стало влажно под мышками, позвоночник прокололо от напряжения. У нее в новой наплечной сумке лежал маленький «магнум».

— Хорошая пара легких, — сказал тогда легавый. — Как подрастет, ей самая дорога в «Метрополитен-Опера».

— Тогда и посмотрим, — ответила Мэри, а потом легавый отвернулся, и опасность миновала. Мэри заставила себя доесть блины, но не почувствовала их вкуса. Затем она встала, уплатила по счету и унесла Барабанщика, а на стоянке плюнула свиньям на ветровое стекло.

Где же бакалейный магазин «Каразелла»? Округа сильно переменилась.

— С тех пор двадцать лет прошло, — сказала она Барабанщику. — Все в жизни меняется, верно?

Она не могла дождаться, когда же Барабанщик подрастет, чтобы он мог участвовать в беседе. О, чему только она и Джек его не научат! Он будет ходячей крепостью в военной политике и философии, и никто на свете никогда не закомпостирует ему мозги. Она повернула направо, на Чемберс-стрит. Впереди вспыхивала мигалка, предупреждая о перекрестке. «Вудрон-авеню», — подумала она. Да! Вот где надо налево! В следующий момент она увидела вывеску, и это был угловой дом, который раньше был «Каразеллой». Там до сих пор был продуктовый магазин, но теперь он назывался «Ловас». Она проехала еще два квартала, свернула направо на Элдермен-стрит и остановила фургон на полквартала дальше.

Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома — конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.

— Вот здесь, — сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. — Вот где родилась твоя мама.

Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, — из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зелёный цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит — это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы — одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара — студентка-математик из Беркли — давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.

А потом, ранним вечером первого июля, Дженет Снеден и Эдвард Фордайс поехали купить пиццы и по пути домой, выезжая с парковки, помяли автомобиль свиней.

«Все путем, все путем, — сказал Эдвард, когда они с Дженет рассказали об этом, вернувшись с холодной пиццей. — Все спокойно».

— ИДИОТ! — заорал Лорд Джек в исхудалое, заросшее бородой лицо Эдварда, вскочив со стула, как пантера. — Ты мудак! Почему ты не смотрел, куда ты едешь?

— Да ничего не случилось! — Дженет, крохотная и взрывная, как шутиха, тоже вскочила на ноги. — Просто мы прошляпили. Затрепались и прошляпили. Маленькая вмятинка, вот и все.

— Ага, — согласился Эдвард. — Разбили себе стоп-сигнал, а свиньям — ни фига. Мы же не думали, что они нас подопрут под самую задницу.

— Эдвард! — Это был спокойный восточный голос Чин-Чин, похожей на резную жёлтую камею в раме волос цвета воронова крыла. — Они у тебя спросили водительские права?

— Ага. — Быстрый взгляд на Лорда Джека. Мэри сидела в кресле-качалке, сложив руки на выпуклости живота, где «был ребёнок Джека». — Но все путем!

Права были поддельные, как у них у всех. Эдвард откинул назад длинные каштановые волосы, связанные в конский хвост.

— Легавый даже посмеялся насчет этого, сказав, что он на прошлой неделе разбил свою машину и что его старуха до сих пор его за это пилит.

— Свиньи за вами не следили? — спросил Акитта Вашингтон — широкогрудый негр с африканскими бусами и амулетами на шее. Он подошел к окну и выглянул на улицу.

— Нет. Да нет, черт побери. На хрен им за нами следить? Голос Эдварда слегка дрогнул.

— Потому что, — сказала Мэри из своего кресла-качалки, — у свиней бывает шестое чувство. — У нее были золотистые волосы, свисавшие по плечам, и безмятежное лицо: лицо Мадонны среди изгоев. — Некоторые свиньи чуют страх. — Она склонила голову набок, и глаза ее смотрели холодно и пристально. — Как ты думаешь, Эдвард, свиньи не учуяли в тебе страха?

— Да хватит это пережевывать! — рявкнула Дженет. — Свиньи нас не просекли, ясно? Они просто проверили права Эдварда и нас отпустили, и все!

Лорд Джек начал расхаживать по комнате: плохой признак.

— Может быть, и действительно все в порядке, — сказала Диди Морз, сидевшая на полу, чистя револьвер теми же пальцами, которые могли превращать серую глину в произведения гончарного искусства. Она была очаровательной молодой женщиной с зелёными глазами и красной, как боевое знамя, косой — крепко сбитая фермерская дочь из Айовы. — Может быть, в самом деле ерунда.

Санчо фыркнул, куря самокрутку. Гэри Лейстер уже атаковал пиццу, а Джеймс Ксавье Тумбе сидел с зажатой в зубах трубкой и книгой хайку на коленях, и его лицо было бесстрастным, как у черного будды.

— Мне это не нравится, — сказал Джек. Он подошел к окну, выглянул и опять зашагал. — Мне это не нравится. — Он продолжал шагать по комнате, пока остальные тоже подключались к пицце. — Сноуден! — сказал он наконец. — Ступай наверх и посмотри из окна спальни.

— А почему именно я? Всегда самые говенные поручения мне!

— МАРШ! — рявкнул Джек. — А ты, Эдвард, тащи свою задницу наверх и смотри из арсенала. — Это была комната, где в стенах было спрятано все их оружие и боеприпасы. — Шевелись, я сказал! Сейчас, а не на следующей, мать твою, неделе!

Они ушли. Буравящий голубоглазый взгляд Джека нашёл Чин-Чин.

— Ступай к «Каразелле» и купи газету, — велел он ей. Она отложила недоеденную пиццу и вышла, не задавая вопросов, понимая, что ей велели выйти и понюхать воздух — не воняет ли свиньями. Затем Джек подошел к Мэри и положил ей руку на живот. Она стиснула его пальцы и поглядела на его яростную красоту, длинные белокурые волосы по плечам, ястребиное перо, свисающее из кольца в его правом ухе. Мэри начала говорить «я люблю тебя», но остановилась. Лорд Джек не верил в эти слова. То что, выдается за любовь, говорил он, это оружие Государства Компостирования Мозгов. Он верил в отвагу, правду и верность братьев и сестер, желающих отдать свои жизни друг за друга и за правое дело. «Любовь» между двоими, считал он, пришла из фальшивого мира чопорных ханжей и их роботообразных наманикюренных проституток.

Но она ничего не могла с этим поделать. Она любила его, хотя и не осмеливалась это сказать. Его гнев мог ударить, как молния, оставив на своем пути пепел.

Джек погладил ее живот и поглядел на Акитту.

— Посмотри задний двор. — Акитта кивнул и вышел. — Гэри! Прогуляйся до прачечного автомата и обратно. Возьми пару долларов и получи в автомате мелочь.

Автомат был в двух кварталах, в направлении, противоположном «Каразелле». Мэри понимала, что Джек выставляет оборонительный периметр. Гэри вышел в тихий, влажный вечер, и в дом пахнуло запахом жарящихся у кого-то бургеров. Вдали залаяла собака, еще две ответили ей с других концов округи.

Джек стоял перед окном, разминая пальцы.

— Не слышу Фродо, — сказал он. Джеймс Ксавье Тумбе поднял взгляд от своей книги хайку, зажав трубку во рту, из его губ выскользнул клуб дыма.

— Фродо. — Голос Джека был низок и приглушен. — Почему это Фродо не лает?

Фродо был коренастой белой дворняжкой, живущей в семье Джангелло через два дома. Джангелло называли его Цезарь, но Джек назвал его Фродо за массивные шерстистые лапы. Лай Фродо был очень отчетливо различим, узнаваем, глубокий горловой «гав», который отвечал на лай других псов с безотказностью машины. Джек посмотрел на своих братьев по Штормовому Фронту. Быстрым, как у ящерицы, движением высунулся его язык и облизнул нижнюю губу.

— Фродо молчит, — сказал он. — Почему? Никто ничего не сказал. В комнате повисло электрическое напряжение, о пицце забыли. Мэри перестала качаться, ее руки стиснули ручки кресла. Джеймс Ксавье Тумбе поставил книгу хайку на забитую книжную полку. Он вытащил увесистый красный том, озаглавленный «Демократия в кризисе», открыл его и извлёк из прорезанной книги свой автоматический пистолет сорок пятого калибра. С сухим щелчком проверил обойму. Джеймс Ксавье Тумбе, человек немногословный, сказал:

— Атас.

Мэри встала, и ребёнок тоже шевельнулся внутри нее, словно готовясь к действию.

— Я поднимусь наверх и буду вести наблюдение, — сказала она и, взяв два куска пиццы, пошла к лестнице. Беделия Морз взяла свой револьвер и направилась внутрь дома, чтобы взять под наблюдение северо-восточный угол, Санчо взял на себя юго-западный, а Тумбе и Лорд Джек остались в комнате. Мэри спросила Эдварда и Дженет — никто из них не видел ничего хоть сколько-нибудь подозрительного. Она вошла в небольшую спальню окнами на улицу и села на стул возле окна, не включая свет. В доме через улицу свет тоже был выключен, но в этом не было ничего необычного. Старая пара, которая жила там, Штейнфелды, ложилась спать в семь часов, а было уже после восьми. У мистера Штейнфелда была эмфизема, а его жена страдала циститом, и ей приходилось носить памперсы для взрослых. Менять памперсы — задача, которая предстояла Мэри в будущем. Она подумала, что это не так уж неприятно, когда привыкнешь. Кроме того, это будет ребёнок Джека, а значит, такой идеальный, что он, быть может, выйдет уже приученным к горшку. Ну-ну, подумала она, слабо улыбаясь во тьму. Помечтай.

Чин-Чин вернулась с газетой. Свиней нет, доложила она. Все спокойно.

— Ты кого-нибудь видела на улице? — спросил он ее, и когда она ответила, что нет, Джек велел ей подняться в арсенал, и пусть Эдвард и Дженет помогут ей заряжать оружие. В качестве предосторожности они сейчас уедут и смоются на несколько дней подальше от города.

Вернулся Гэри с полным карманом мелочи. Никаких проблем, сообщил он.

— Ничего необычного? — настаивал Джек. — Вообще ничего?

Гэри пожал плечами.

— Перед прачечной сшивался нищий, попросил у меня милостыню, когда я заходил. Я дал ему двадцать пять центов, когда вышел.

— Ты этого типа раньше видел?

— Не-а. Да ерунда это, старина. Нищий как нищий.

— Ты знаешь старуху, которая управляет прачечной? — напомнил ему Джек. — Ты можешь припомнить, чтобы эта железная сука позволила нищему сшиваться у ее дверей?

Гэри подумал.

— Нет, — сказал он. — Не помню.

В девять сорок два Чин-Чин доложила, что по задним дорожкам пробирается потрепанный фургон без надписей. Приблизительно через полчаса Акитте показалось, что он слышал металлический звук голоса по радио, но не мог точно сказать откуда. Около одиннадцати Мэри все еще сидела на стуле в темноте, когда ей померещилось движение за одним из черных окон верхнего этажа дома Штейнфелдов. Она наклонилась вперёд, ее сердце забилось тяжелее. Кто-нибудь там ходит или ей показалось? Она ждала, наблюдала, и секунды текли, превращаясь в минуты.

Она это увидела.

Крохотный красный кружочек, вспыхнувший в темноте и снова погасший.

Сигарета, подумала она. Кто-то курит сигарету.

В доме старика с эмфиземой кто-то курит.

Мэри встала.

— Джек? — позвала она. Ее голос дрогнул, и ей стало стыдно от этого. — Джек!

Поток света ударил по дому с такой внезапностью, что у Мэри перехватило дух. Она почувствовала на себе его жар и отпрянула от окна. Затем включился еще один прожектор, затем третий, первый целился из дома Штейнфелдов, а другие из домов со всех сторон дома номер 1105.

— О черт! — услышала она выкрик Эдварда. Кто-то с шумом взбегал по лестнице, слышался звук бросающихся на пол тел. Через несколько секунд свет в доме погас: кто-то из бойцов Штормового Фронта разбил электрический щит.

И наконец пришёл звук, которого Мэри страшилась много лет: усиленный голос легавого, говорящего через мегафон.

— Внимание, жители дома 1105 по улице Элдермен! Это ФБР! Выходите на свет с руками за головой! Повторяю, выходите на свет! Делайте, что я говорю, и никто не пострадает!

Джек ворвался в комнату, неся фонарик и автомат «узи».

— Эти подонки нас обложили! Должно быть, очистили на фиг все дома вокруг, а мы этого даже не знали! Давай, заряжай!

Оружие заряжалось в арсенале и передавалось при свете фонарика. Мэри взяла автомат и вернулась к окну спальни. К ней присоединилась Дженет с помповым ружьем, на ее поясе висели три ручные гранаты. Опять заквакал мегафон:

— Мы не хотим кровопролития! Джек Гардинер, ты слышишь меня?

Внизу зазвонил телефон и звонил, пока Джек не оторвал провод.

— Джек Гардинер! Сдавайся сам и пусть сдаются другие! Не надо бессмысленного кровопролития!

Как это их так прищучили, Мэри не знала. Она выяснит много месяцев спустя, что полицейские выселили все окружающие здания и наблюдали за домом пять часов. Инцидент с легавой машиной случился потому, что сверхусердный местный свин, следивший за Эдвардом и Дженет, захотел увидеть членов Штормового Фронта вблизи. Сейчас Мэри знала только, что прожектора светят на ее братьев и сестер, залегших для стрельбы и выискивающих цель, знала только, что наступил канун крушения. Джеймс Ксавье Тумбе разбил выстрелом первый прожектор. Гэри поразил второй, но раньше, чем успели расстрелять третий, свиньи включили вспомогательные прожектора и открыли огонь по зеленому дому.

Пули пробивали стены, рикошетили от труб и визжали над головами.

— Не сдаемся! — заорал Лорд Джек перекрывая шум.

— Не сдаемся! — повторил Акитта.

— Не сдаемся! — откликнулась Чин-Чин Омара.

— Не сдаемся! — услышала Мэри свой собственный крик, а голос Дженет затерялся в аде огня революционеров, кричавших свой предсмертный клич. Легавые тоже стреляли, и через секунды в зелёном доме не осталось уцелевших окон, и воздух превратился в бритвенный туман летающего стёкла. Бухало ружье Дженет, а Мэри сажала пулю за пулей в окно, где светилась сигарета легавого. В мимолетном затишье канонады Мэри услышала потрескивание радио и крики свиней. Внизу кто-то стоял: Гэрн Лестер корчился в луже крови с простреленной грудью. Дженет загоняла патроны в ружье и палила так быстро, как только могла; стреляные гильзы летали в воздухе. Она остановилась, чтобы сорвать гранату с пояса, выдернула чеку и встала, чтобы швырнуть ее в дом через улицу. Граната отпрыгнула под припаркованный на тротуаре автомобиль, и в следующую секунду машину подняло волной огня и бросило на бок, горящий бензин потек по тротуару. В моргающем свете метнулись и побежали тени легавых. Мэри выстрелила в одного из них, увидела, как он споткнулся и упал на крыльцо дома Штейнфелдов.

Следующий град свинских пуль потряс зелёный дом до основания, пробил дыру размером с кулак в затылке. Санчо Клеменсы и оторвал два пальца Джеймсу Ксавье Тумб-су. Мэри слышала крик Лорда Джека:

— Не сдаемся! Не сдаемся!

Кто-то из революционеров бросил динамитную шашку с запаленным шнуром, и соседний дом взорвался, став гейзером огня, дерева и стёкла. По улице шла какая-то машина, и Мэри с ужасом поняла, броневик. Дуло пулемета заплевалось трассирующими пулями, и они разрывали простреленные стены, как метеоры. Две из этих пуль настигли Акитту Вашингтона в развалинах кухни и разбрызгали его кровь по холодильнику. Полетела еще одна динамитная шашка, с громовым ударом развалившая дом Штейнфелдов. Высоко взметнулось пламя, волны черного дыма покатились по улице. Броневик остановился, сгорбясь на улице, как черный жук, огненные трассирующие пули брызнули из его пулемета. Мэри услышала всхлип Дженет: «Гады! Гады!», и Дженет встала в мигающем красном свете и сорвала кольцо со второй гранаты. Она замахнулась, чтобы швырнуть гранату в окно, слёзы текли по ее лицу, и вдруг вся комната заполнилась летящими щепками и рикошетами трассирующих пуль, и Дженет Сноуден отбросило назад. Граната выпала из ее пальцев, и Мэри, словно скованная горячечным сном, смотрела, как граната с сорванной чекой вертится по забрызганным кровью половицам.

У Мэри оставалась только пара секунд, но мысль заклинило. Дотянуться до гранаты или мотать отсюда к чертям? На полу дергалось тело Дженет. Граната все еще вертелась.

Мотать!

Мысленный вопль. Мэри вскочила, низко пригнувшись, и рванулась к двери, и холодный пот струился из всех пор ее кожи.

Она услышала, как граната глухо стукнулась о плинтус. В эту секунду Мэри вметнула руки, чтобы заслонить лицо, и в долю секунды поняла: надо было заслонить нерожденного ребёнка.

Как ни удивительно, она не услышала взрыва гранаты. Она помнила только страшный жар, ударивший в середину ее тела, словно солнце в особенно яростный день. Затем было чувство легкости, выхода из своего тела и воспарения вверх. Потом ее снова поймало земное притяжение, прижало назад к земле, и она открыла глаза в верхнем холле полыхающего дома, дыра была в горящей стене спальни и большая часть потолка обрушилась и тоже горела. Кто-то пытался помочь ей встать. Она увидела исхудалое бородатое лицо и конский хвост. Эдвард…

— Вставай, вставай же! — говорил он, кровь струилась по его лбу и щекам, как боевая раскраска. Она едва слышала его сквозь гул в ушах.

— Ты можешь встать?

— Господи, — сказала она, и через три секунды после этого Бог ей ответил, наполнив ее тело болью. Она заплакала, пуская изо рта ленты крови. Она прижала руки к выпуклости своего младенца и ее пальцы утонули в алой жиже.

Это ненависть поставила ее на ноги. Ничто, кроме ненависти, не могло заставить ее стиснуть зубы и подняться на ноги, пока кровь лилась по ее бедрам и капала на пол.

— Очень больно, — сказала она Эдварду, но он тянул ее сквозь пламя и она шла с ним, совсем покорная в своей агонии. Пули все еще рвали швейцарский сыр стен, в воздухе стоял густой дым. Мэри потеряла пистолет.

— Пистолет, — сказала она. — Пистолет. Эдвард подобрал с пола револьвер, лежавший рядом с протянутой рукой распростертого Гэри Лейстера, и она стиснула в кулаке теплую рукоять. Она на что-то наткнулась: тело Чин-Чин Омары. На месте камеи лица было кровавое месиво, не сохранившее ничего человеческого. Джеймс Ксавье Тумбе лежал на полу, скорчившись и цепляясь за рану в животе своими восемью пальцами. Он уставился на них остекленелыми глазами, и Мэри показалось, что она слышит хриплое:

— Не сдаемся.

— Джек! Где Джек? — спросила она Эдварда, цепляясь за него.

Он покачал головой.

— Надо выбираться отсюда! — Он подобрал автомат Джеймса Ксавье Тумбса. — В заднюю дверь! Готова?

Она издала звук, означавший «да», рот ее был полон крови. Наверху начали взрываться боеприпасы из арсенала, шум стоял, как от фейерверка в День независимости. Задняя дверь была уже распахнута. Дохлая свинья валяется на спине под крыльцом. Мэри поняла, что этим путем ушёл Джек. Где же Диди? Все еще в доме? У нее не было времени думать о ком-нибудь еще. Дым клубами вырывался из горящих домов, ограничивая видимость несколькими ярдами. Мэри видела белые языки фонарей, облизывающих дым.

— Ты со мной? — спросил ее Эдвард, и она кивнула. Они двинулись через заднюю лужайку, сквозь скрывающий их дым. Все еще хлопали выстрелы, сквозь туман пролетали трассирующие пули. Эдвард перелез через забор на дорожку и перетянул Мэри. Боль заставляла ее думать, что вот-вот из нее выпадут все внутренности, но выбора не было, и она продолжала идти, отбиваясь от тьмы, пытающейся притянуть ее к земле. Вместе они заковыляли по дорожке. Мигали синие огни, завывали сирены. Они добрались до еще одного забора и рухнули в мусорные баки. Затем прижались к стене дома, Мэри тряслась от боли и вот-вот готова была потерять сознание.

— Не двигайся. Я вернусь, — пообещал Эдвард и побежал искать дорогу сквозь кордон легавых.

Мэри сидела, раскинув ноги. Она испустила стон, но стиснула зубы, чтобы не завопить. Где Джек? Жив или мертв? Если он мертв, то и она тоже. Она наклонилась и ее вырвало, избавляя от крови и пиццы.

А потом раздался скребущий звук, и она увидела справа от себя пару сверкающих черных ботинок.

— Мэри Террелл, — сказал мужчина.

Она подняла глаза. Он был одет в тёмный костюм и синий галстук в полоску, лицо с резкими чертами окутано дымом. На лацкане у него мерцал серебряный значок. В правой руке он держал тупоносый «кольт» тридцать восьмого калибра, наведенный куда-то между ними.

— Встать! — скомандовал полицейский.

— Пошел ты… — ответила она.

Он потянулся к ее руке, которая тонула в кровавой мешанине живота.

Она позволила ему схватить ее своей грязной свинской лапой. Когда он потянул ее вверх и неимоверная боль вызвала слёзы у нее на глазах, она подняла револьвер, спрятанный за спиной, и выстрелила ему в рожу.

Мэри увидела, как разлетелась его челюсть. Это было чудесное зрелище. Его «кольт» рявкнул прямо ей в ухо и пуля просвистела в трех дюймах от ее лица. Рука его не слушалась, пистолет мотался из стороны в сторону. Полетели еще пули, одна в землю и еще две в воздух. Мэри снова выстрелила в него, на этот раз в горло. Она увидела звериный страх в его глазах и услышала, как он заскулил. Рана забулькала воздухом и кровью. Он отшатнулся, отчаянно пытаясь навести на нее пистолет, но его пальцы дернулись и револьвер выпал. Легавый упал на колени, а Мэри Террор, стоя над ним, ткнула ему в лоб дулом. Она нажала на спусковой крючок, и легавый дернулся, как от шоковой дубинки. Револьвер щелкнул: кончились патроны.

Разодранную морду легавого перекосила кровавая гримаса, половина его нижней челюсти повисла на жестких красных полосках мускулов. Она стала уже подбирать его «кольт», но ее остановила боль. Мэри была слишком слаба, даже чтобы двинуть ему в нос. Она собрала кровавую слюну во рту и плюнула ему в рожу.

— Мэри? По-моему, я нашёл… — Эдвард остановился. — Иисусе! — сказал он, глядя на уничтоженное лицо мужчины. Он поднял его револьвер и начал уже нажимать на спусковой крючок.

— Нет, — сказала ему Мэри. — Нет. Оставим его страдать. Эдвард помедлил, затем опустил револьвер.

— Страдай, — прошептала Мэри, наклонилась вперёд и поцеловала потеющий лоб легавого. У него были редкие каштановые волосы, он уже начал лысеть. Легавый хрипло булькал зияющим горлом.

— Все, линяем! — настойчиво проговорил Эдвард. Мэри отвернулась от свиньи и вместе с Эдвардом заковыляла в дым, прижимая руку к животу, словно не давая вывалиться внутренностям.

— Страдай, — сказала Мэри Террор, сидя в оливково-зелёном фургоне рядом с Барабанщиком. Она открыла окно и вдохнула воздух. Вонь дыма и горящих зданий полностью исчезла, но она ее помнила. Они с Эдвардом тогда проползли в густом дыму мимо большой машины легавых, меньше чем в десяти фугах от двух свиней с помповыми ружьями, которые рассуждали насчет выбить дух из этих хиппи. В четырех кварталах от них, на краю заросшего парка, стоял заброшенный сарай и в его стене была отошедшая доска. Мэри и Эдвард прятались там двадцать шесть часов и спали все время, когда не надо было отгонять крыс, чуявших запах крови Мэри. Потом Эдвард вышел, нашёл таксофон и позвонил кое-каким друзьям в Манхэттене, у которых был магазин пропагандистской литературы. Через два часа после этого Мэри проснулась в какой-то квартире и услышала спорящий с кем-то раздраженный голос, говоривший, что она все пачкает кровью и что ей нельзя здесь оставаться.

Вошел кто-то с медицинской сумкой, с антисептиками, со шприцами и сверкающими инструментами.

— Ну и мясорубка, — услышала она, как он говорит, удаляя пинцетом шрапнель и щепки.

— Мой ребёнок, — прошептала Мэри. — Я вот-вот должна родить.

— Ага, верно. Эдди, дай ей еще глоток рома. Она выпила жидкий огонь.

— Где Джек? Скажите Джеку, что я вот-вот рожу его ребёнка.

Голос Эдварда:

— Мэри? Мэри, слушай меня. Один мой друг тебя сейчас повезёт. Отвезет тебя в дом, где ты сможешь отдохнуть Ты слышишь?

— Да. Я вот-вот рожу. Ох, больно. Больно.

— У тебя недолго будет болеть. Слушай, Мэри. Ты пробудешь в этом доме, пока не оправишься, но тебе нельзя там долго оставаться. Где-то неделю, не больше. О’кей?

— Подпольная железная дорога, — ответила она с закрытыми глазами. — Просекла.

— Сейчас я должен идти. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Я должен линять. Мой друг позаботится о тебе. Я ему заплатил. Мне пора смываться. О’кей?

— О’кей, — ответила она и затем уплыла в сон. Так она в последний раз видела Эдварда Фордайса.

Возле Балтимора есть туалет бензозаправочной станции, где Мэри родила мертвую девочку из живота, прихваченного тремястами шестьюдесятью двумя неровными швами. В Боуэнсе, штат Мэриленд, есть дом возле самого берега Кипарисового Болота у Боевого Ручья, где Мэри прожила неделю на чечевичном супе с мужчиной и женщиной, которые не говорили ни одного слова. По ночам вскрики мелких зверьков, тут же поглощаемые болотом, звучали для нее детским плачем.

Хозяева дали ей прочесть репортаж о перестрелке в «Нью-Йорк тайме». Это было трудно читать. Эдвард, Лорд Джек и Беделия Морз сумели уйти. Джеймс Ксавье Тумбе был взят живым, но тяжело раненным. Он никогда не расскажет о Плачущей леди, Мэри это знала. У Джеймса Ксавье Тумбса была нора внутри самого себя, он умел уходить в нее, закрывать крышку и декламировать хайку в своем внутреннем святилище.

Самая худшая ночь была, когда ей снилось, как она приносит мальчика Лорду Джеку. Это было кошмарно, потому что, когда сон кончился, она снова осталась одна.

— Я родилась вот здесь. Видишь? — Мэри приподняла корзинку с Барабанщиком. Но Барабанщик спал, его розовые веки трепетали и пустышка была крепко стиснута во рту. Она поцеловала его в лоб, поцелуй ласковее, чем тот, которым она некогда одарила страдающего легавого, и поставила корзинку на место.

В доме 1105 по Элдермен-стрит обитали призраки. Она слышала, как они поют песни любви и революции голосами, навсегда оставшимися молодыми. Джеймс Ксавье Тумбе был убит во время бунта в Аттике. Она подумала, вернулся ли сюда его призрак и присоединился ли к теням других спящих детей. Линден, Нью-Джерси, первое июля тысяча девятьсот семьдесят второго года. Как сказал бы Кронкайт:

«Это было так, как это было».

Она почувствовала себя очень старой. Завтра она опять почувствует себя молодой. Она проехала шестнадцать миль назад к мотелю «Мак-Ардль Тревел Инн» возле Пискатавея, и когда она самую малость всплакнула, никто этого не видел.

Глава 22

Когда дверь открылась, Лаура сунула полупустую бутылку «сангрии» в лицо Марка Треггса.

— Вот. Я принесла подарок.

Он ошеломленно моргал, пока позади него Роза вставала с набивного стула, на котором сидела и смотрела телевизор. На полу играли двое детей: девочка со своей Барби и мальчик с робокопами; они тоже остановились и поглядели на гостью широко раскрытыми глазами.

— Ты что, не собираешься пригласить меня в дом? — спросила Лаура. От ее дыхания исходил запах сладкого красного вина.

— Нет. Уходите, пожалуйста. Он попытался закрыть дверь. Лаура уперлась в нее рукой.

— Я здесь никого не знаю. А в одиночку пить мерзко. Не будь таким грубым, о’кей?

— Мне больше нечего вам рассказать.

— Я знаю. Я просто хочу быть с кем-нибудь. Разве это запрещено?

Он взглянул на свои наручные часы; на циферблате был нарисован Микки-Маус.

— Уже почти девять часов.

— Верно. Самое время выпить как следует.

— Если вы не уйдете, — сказал Треггс, — я буду вынужден вызвать полицию.

— И в самом деле вызовешь? — спросила она его. Молчание затянулось, и Лаура увидела, что не вызовет.

— Впусти ее, Марк! — Роза стояла у него за спиной. — Какой от этого будет вред?

— По-моему, она пьяна.

— Нет, еще нет. — Лаура тонко улыбнулась. — Я только над этим работаю. Брось, Марк, я недолго задержусь. Мне просто надо поговорить с кем-нибудь, сечешь?

Роза Треггс оттолкнула мужа в сторону и открыла дверь, чтобы впустить ее.

— Мы никогда ни перед кем не закрывали дверь и сейчас не закроем. Заходи, Лаура.

Лаура перешагнула через порог со своей бутылкой вина.

— Привет, — сказала она детям, и мальчик ответил «привет», а девочка просто уставилась на нее.

— Закрой дверь, Марк, ты напускаешь холод! — сказала Роза, и он что-то буркнул себе в бороду и закрыл дверь, отгораживаясь от ночи.

— Мы думали, ты уже вернулась в Атланту, — сказала Роза.

Лаура опустилась на диван. Ей в зад уперлись пружины.

— Некуда мне особенно возвращаться. — Она откупорила «сангрию» и выпила прямо из горлышка. Последний раз, когда она пила из горлышка, это было пиво в полцены, в университете Джорджии. — Я думала, что мне хочется побыть одной. Кажется, я ошиблась.

— А разве о тебе никто не будет беспокоиться?

— Я оставила мужу сообщение на автоответчике. Он в отъезде. Не дома. — Лаура сделала еще глоток. — Позвонила Кэрол и сказала, где я. Кэрол — это моя подруга. Спасибо Господу за друзей, верно?

— О’кей, короеды, — сказал Треггс детям. — Время ложиться спать.

Они немедленно протестующе завыли, но Треггс был неумолим.

— Вы та самая леди, у которой похитили ребёнка? — спросил мальчик.

— Да, я та самая.

— Марк-младший! — провозгласил старший Марк. — Ступай, время спать!

— Мой отец думает, что у вас передатчик, — сказал ей мальчик. — Видите моего робокопа? — Он протянул ей игрушку, но отец схватил его за руку и потащил в коридор.

— Спокойной ночи! — успел сказать Марк-младший. Дверь хлопнула, довольно жестко.

— Смышленый малыш, — сказала Лаура Розе. — А у меня нету. В смысле передатчика нету. Зачем бы он мне?

— Марк несколько подозрителен насчет людей. Еще со времен Беркли. Понимаете, свиньи тогда ставили микрофоны у ребят, строивших из себя радикалов, и все записывали, что они говорили. ФБР так тогда кучу досье составляли на людей. — Она пожала плечами. — Я в политику не влезала. Я все больше, так сказать, сшивалась рядом и плела макраме.

— А я влезала в политику. — Еще глоток вина. Язык стал будто шерстяным. — Я думала, мы можем изменить мир цветами и свечами. Любовью. — Она сказала это так, будто уже не знала точно, что значит это слово. — Чертовски глупо это было, правда?

— На том мы стояли и того хотели, — сказала Роза. — Это была хорошая битва.

— И мы ее проиграли, — ответила Лаура. — Прочти любую газету и увидишь, что мы проиграли. Черт… Если вся эта энергия не смогла изменить мир, значит, ничто его не изменит.

— Это верно, как ни грустно. — Роза забрала бутылку «сангрии», и Лаура не стала ей мешать. — Древняя история плохо совмещается с красным вином. Я приготовлю чай, о’кей?

— Ага, о’кей. — Лаура кивнула, ощущая легкость в голове, и Роза прошла на кухню.

Когда Марк Треггс вернулся в гостиную, Лаура смотрела по телевизору фильм «Босиком в парке» с Робертом Редфордом и Джейн Фонда; фильм еще доханойских времен. Треггс уселся на стул напротив нее и скрестил свои долговязые ноги.

— Ехала бы ты домой, — сказал он ей. — Нет смысла тебе болтаться в Чаттануге.

— Утром уеду. Как только малость отдохну. Что казалось ей практически невозможным, понимала она. Всякий раз, когда она закрывала глаза, ей слышались плач ребёнка и завывания сирен.

— Я не могу тебе помочь. Хотел бы помочь, но нечем.

— Я знаю. Ты мне уже это говорил.

— И снова говорю. — Он переплел свои тонкие пальцы и уставился совиными глазами. — Если бы было хоть что-то, что я могу сделать, я бы сделал.

— Верно.

— Я говорю по правде. Мне самому жаль, что я не в состоянии тебе помочь. Но видишь — я всего лишь уборщик в парке, который пишет книги о контркультуре, и их едва ли тысяча человек прочтет. — Треггс не отрывал взгляда от ее лица. — Я ветроссун, вот я кто.

— Кто?

— Мой отец всегда говорил, что я вырасту ветроссуном. Человек, который ссыт по ветру. Вот это я и есть, хочешь не хочешь. — Он пожал плечами. — Может, я настолько долго ссал на ветер, что мне это стало нравиться. Я что хочу сказать: у меня уютная маленькая жизнь — у нас обоих. Нам немного нужно, и мы немногого хотим. Всего лишь свободы говорить и писать, а в Рок-Сити я играю на губной гармошке и медитирую. Жизнь очень хороша. Ты знаешь, чем она хороша? — Он подождал, пока она покачает головой. — Потому что у меня нет никаких ожиданий, — сказал он. — Вот моя философия: пусть будет, как будет. Я гнусь под ветром, но не ломаюсь.

— Дзен, — сказала Лаура.

— Да. Если ты попробуешь сопротивляться ветру, то тебе сломают спину. Так что я сижу на солнышке, играю свои мелодии и пишу книги на темы, которые вряд ли кого сейчас уже интересуют, и смотрю, как растут мои дети, и живу в мире.

— Видит Бог, как бы я хотела жить в мире, — сказала Лаура.

Из кухни пришла Роза. Она подала Лауре керамическую кружку, на которой было вылеплено лицо ее мужа.

— Опять «Ред Зингер», — сказала Роза. — Я надеюсь, это…

— Не эту кружку! — Марк Треггс вскочил с места, но руки Лауры уже сомкнулись на ручке. — Только не эту!

Лаура моргнула, когда он протянул руку, чтобы забрать у нее кружку. Роза отошла с дороги.

— Там трещина! — сказал Треггс, и на его губах проступила дурацкая улыбка. — Дно протекает! Лаура не отпустила кружку.

— Сегодня днём она была цела.

Его улыбка дрогнула, глаза метнулись на Розу, а затем опять на Лауру.

— Извини, ты не отдала бы мне эту кружку? — сказал он. — Я дам тебе другую.

Лаура поглядела на лицо Треггса на кружке. Там была такая же дурацкая улыбка. Кружка ручной работы, подумала она. Сделанная настоящим художником своего дела. Она подняла кружку осторожно, чтобы не расплескать чай, и когда она взглянула на дно, чтобы увидеть следы потеков, Треггс напряженным голосом сказал:

— Отдай мне кружку.

Трещины на дне кружки не было. Зато была подпись художника. Инициалы и дата: Д.Д. 85.

Д.Д. Диди?

«Диди делала всякие поделки. Лепила керамику и продавала в городе».

Сердце Лаура забилось неровно. Избегая взгляда Треггса, она сделала глоток «Ред Зингера». Роза стояла в нескольких шагах от мужа, и выражение ее лица говорило, что она понимает, как оплошала. Напряжение повисло в воздухе. В телевизоре щебетали Редфорд и Фонда, а снаружи позвякивали бубенцы. Лаура сделала глубокий вдох и спросила:

— Где она?

— Хорошо бы вам сейчас уйти, — ответил Треггс.

— Беделия Морз. Диди. Ведь она сделала эту кружку? В восемьдесят пятом? Где она?

У Лауры горело лицо, и ее глаза не отрывались от Треггса.

— Я действительно не знаю, о чем вы говорите. Я должен буду попросить вас…

— Я заплачу тысячу долларов, чтобы ты меня с ней свел, — сказал Лаура. — Господом клянусь, нет у меня микрофонов. Я не работаю… — слово вырвалось само, — …с легавыми. Я всего лишь сама по себе. Мне наплевать, что там за ней числится, все, что мне нужно, — это найти ее, потому что она может помочь мне найти Мэри Террелл и моего ребёнка. Если надо умолять, я умоляю: скажи мне, где она.

— Послушай, я не знаю, о чем ты говоришь. Я ж тебе говорил, я не…

— Марк! — произнесла Розы приглушенным голосом. Он сердито на нее глянул. Роза пристально смотрела на Лауру, сжав углы рта.

— Прошу тебя, — сказала Лаура. Роза снова заговорила. Тихо, словно бы опасаясь разбудить мертвого.

— Мичиган, — сказала она. — Энн-Арбор, Мичиган. Роза не успела сказать, как Треггс завопил:

— О Боже! — Его лицо покрылось красными пятнами. — О Господи всемогущий! Слушай, ты! Я ж сказал тебе, чтобы ты убиралась из моего дома!

— Энн-Арбор, — повторила Лаура. Она встала, все еще стискивая кружку. — Под каким именем она живет?

— Ты что, по-английски не сечешь? — рявкнул Треггс; капельки слюны застряли у него в бороде. Он прошагал к двери и распахнул ее. Внутрь ворвался холодный ветер. — Вон!

— Марк, — сказала Роза. — Мы должны ей помочь. Он яростно замотал головой, длинные волосы разлетелись.

— Нет! Ни за что!

— Она не работает с легавыми, Марк. Я ей верю.

— Уж конечно! Ты хочешь, чтобы нас обоих загребли? Роза, эти свиньи нас по стенке размажут! — Полные муки его глаза за бабушкиными очками уставились на Лауру. — Я не хочу сцен, — сказал он с умоляющей ноткой. — Просто уходи. О’кей?

Лаура осталась на месте. Легковесность в ее голове прошла, и ноги как будто приросли к полу.

— Я заплачу вам две тысячи долларов, чтобы вы меня с ней связали, — сказала она. — ФБР не обязательно это знать. Все будет между нами. Клянусь Богом, я не обмолвлюсь ни словечком, где живет Беделия Морз. Мне наплевать, что она сделала или что сделали вы, чтобы ее спрятать. Все, чего я хочу, — это вернуть моего сына. Это для меня самое главное. Разве вы не чувствовали бы то же самое, если бы пропал кто-нибудь из ваших детей?

Наступила долгая пауза. Звенели и щелкали колокольчики. Лаура ждала, ее нервы все больше напрягались с каждой секундой. Наконец Роза сказала:

— Закрой дверь, Марк.

Он замялся в нерешительности, жилка пульсировала у него на виске. Краска сбежала с его лица, и оно сделалось белым как мел. Он закрыл дверь. Когда она щелкнула, Лаура увидела, как он вздрогнул.

— Ах ты черт, — тихо сказал Марк. — Допивай свой чай. Он все рассказал Лауре, пока она сидела на жестких пружинах дивана и изо всех сил старалась не выпрыгнуть из собственной кожи от нетерпения.

Марк поддерживал контакт с Беделией Морз и после распада коммуны. Он пытался уговорить ее уйти из Штормового Фронта, но она была «горящая», как он это назвал? Почти все время, проведенное во Фронте, она туго сидела на кислоте; она была из тех, кому надо входить в какую-нибудь группу, будь то коммуна или банда вооруженных террористов. Приблизительно через три месяца после того, как Штормовой Фронт перестреляли в Линдене, Нью-Джерси, у Марка раздался телефонный звонок. Звонила Диди. Ей нужны были деньги, чтобы изменить лицо: сменить нос и переделать подбородок. Марк послал ей «пожертвование ради дела». Все эти годы Диди присылала ему и Розе свою керамику: чашки, цветочные горшки, абстрактные скульптуры. Большинство из них Марк продал, но часть сохранил, как, например, эту кружку со своим лицом.

— Последний раз я разговаривал с ней примерно полгода назад, — сказал он. — У нее все в порядке, продает свои работы в Энн-Арборе. Она даже ведет два гончарных класса. Я тебе кое-что скажу, и это будет чистая правда: Диди исправилась. Она совсем не та, какой была прежде. Она больше не лижет кислоту, и она за все блага мира не пошла бы на кражу чужого ребёнка. Не думаю, что она знает о Мэри Террор что-нибудь сверх того, что было в новостях.

— Я бы хотела выяснить это сама, — ответила Лаура. Марк секунду посидел, охватив пальцами подбородок, глаза его застыли в задумчивости. Потом он взглянул на Розу, и она кивнула. Он встал, подошел к телефону и открыл потрепанную книжечку с номерами. Затем набрал номер и стал ждать.

— Ее нет дома, — сказал он после десяти звонков. — Она живет в пригороде Энн-Арбора. — Он посмотрел на свои часы с Микки-Маусом. — Обычно она не задерживается допоздна… во всяком случае, раньше за ней этого не водилось. — Он положил трубку, подождал пятнадцать минут и затем опять попробовал позвонить. — Не отвечает, — доложил он.

— Ты уверен, что она все еще там живет?

— В сентябре жила. Она звонила мне, чтобы рассказать о классах, в которых преподает. — Пока Роза и Лаура разговаривали, Марк приготовил себе чашку чая, затем попробовал позвонить в третий раз. Опять никакого ответа. — Глухое дело, — сказал Марк. — Она ведь, я точно знаю, совсем не сова.

Ближе к полуночи Марк опять попробовал набрать номер. Телефон звонил и звонил, но никто не ответил.

— Отвези меня к ней, — сказала Лаура.

— Нет, нет. Это не пойдёт.

— Почему нет? Если мы выедем утром, то к понедельнику вернемся. Можем поехать на моей машине.

— В Мичиган? Ничего себе концы! Лаура открыла свою сумочку и вытащила чековую книжку. Ее руки дрожали.

— Я оплачу все расходы, — сказала она. — И выпишу кассовый чек в размере трех тысяч долларов, и отдам вам эти деньги, как только мы найдём Беделию Морз.

— Три тысячи долларов? Леди, вы богатая или психованная?

— Деньги у меня есть, — сказала Лаура. — И они для меня ничего не значат. Я хочу вернуть моего сына.

— Да, это я могу понять. Но я… ну вроде как… мне завтра надо выходить на работу.

— Скажись больным. Вряд ли ты в Рок-Сити сможешь заработать три тысячи долларов за уик-энд.

Пальцы Марка почесывали бороду. Он начал ходить по комнате, украдкой бросая взгляды и на Лауру, и на Розу. Остановился и опять набрал номер. После дюжины звонков он сказал:

— Наверное, уехала куда-нибудь. В путешествие или что-нибудь вроде того. Может, на весь уик-энд.

— Три тысячи долларов. — Лаура подняла чек, на котором было написано «выдать наличными». — Только отвези меня к ее дому.

Роза прокашлялась и поерзала на своем стуле.

— Это куча капусты, Марк. А нам бы машину надо отремонтировать.

— А то я не знаю! — Он продолжал расхаживать, угрюмо опустив голову. Через секунду он остановился. — Без легавых? Поклянись перед Богом: без легавых?

— Клянусь.

Марк нахмурился, пойманный в капкан нерешительности. Он поглядел на Розу, ожидая руководства и наставления, но все, что она могла сделать, это пожать плечами. Для него этого было достаточно.

— Дай мне подумать, — сказал он Лауре. — Позвони мне утром, часов в восемь. Если я к тому времени не дозвонюсь Диди… тогда и решу, что делать.

Лаура понимала, что это самое лучшее, на что она сейчас может рассчитывать. Было уже почти полпервого, время спать, если это возможно. Она встала, поблагодарила Марка и Розу за их гостеприимство и, уходя, забрала чек с собой. Она вышла в холодный ветер, ее тело склонилось под его силой, но хребет ее был еще далеко не сломан. Прежде чем лечь в постель, она встанет на колени и помолится. Эти слова к Богу — слышны они или нет — удерживали ее от того, чтобы лишиться рассудка. Она будет молиться, чтобы Дэвид был жив и здоров еще одну ночь и чтобы ее ночной кошмар с сиренами и снайперами никогда не стал правдой.

Лаура села в машину и поехала прочь.

В доме Треггсов продолжал гореть свет. Марк сидел в позе лотоса на полу, перед безмолвным телевизором, его глаза были закрыты, он молился своему собственному божеству.

Глава 23

Суббота, вечер, 17 февраля.

Завтра — Плачущая леди. И Лорд Джек, ждущий ее и Барабанщика. Ребёнок спал, укутанный в одеяло на другой кровати. Этот мотель в Сиракузах, Нью-Джерси, назывался «Камео Мотор Лодж». В нем была тесная маленькая кухонька и вид, на автостраду. Потолок покрывали трещины от вибраций грузовиков, проходящих с грузом в Нью-Йорк и обратно. Где-то перед одиннадцатью Мэри Террор слизала улыбающееся лицо со своей вощеной бумажки, затем поцеловала Барабанщика в щеку и села перед телевизором.

Шел фильм ужасов. Что-то насчет мертвецов, выходящих из могил, чтобы разгуливать среди живых. Они ходили с грязными лицами и ухмылялись, их рты были полны клыков и червей. Мэри Террор понимала их нужду, она знала кошмарное молчание гробницы и запах гнили. Она поглядела на свои ладони. Они были влажными. Боюсь, подумала она. Боюсь завтрашнего дня. Я изменилась. Постарела и потяжелела. А вдруг ему не понравится, как я выгляжу? А вдруг он думает, что я до сих пор стройная блондинка, и я увижу в его лице, что он меня не хочет, и я умру. Нет, нет. Я везу ему сына. Нашего сына. Я везу ему свет во тьме, и он скажет: «Мэри, я люблю тебя, я всегда любил тебя и ждал тебя, о, как долго я тебя ждал».

Все будет классно, подумала она. Завтра тот самый день. В два часа. Еще четырнадцать часов осталось. Она посмотрела на руки, подняв их к глазам. Они чуть дрожали. Психую, подумала она и увидела, как влага на ее ладонях начинает становиться красной, как кровь, сочащаяся из пор. Психую. Потею кровью. Нет, нет, это все кислота. Держись, это надо проехать. Наездница бури. Ода…

Кто-то вскрикнул. Этот звук заставил Мэри подпрыгнуть. Она увидела в телевизоре бегущую женщину, пытающуюся удрать от разваливавшегося полусгнившего трупа. Женщина, продолжая бежать, споткнулась и упала на землю, и преследующее ее чудовище рванулось, набегая на экран.

Экран щелкнул пистолетным выстрелом, и голова живого трупа в осколках стёкла высунулась из телевизора. Мэри в трансе ужаса и завороженности смотрела, как вылезает из экрана гниющий труп. У него застряли плечи, но он был весь из костей и мышц, и после секундной борьбы он с горячечной силой вырвался из телевизора.

Комнату наполнил запах плесени и могилы. Перед Мэри Террор стоял живой труп. Ошметки длинных черных волос свисали со съежившегося черепа, и Мэри видела миндалевидные глаза на лице, сморщенном, как печеное яблоко. Рот широко открылся и с шумом дребезжащего воздуха пришли оформленные слова:

— Привет, Мэри.

Она знала, кто пришёл к ней из царства мертвых.

— Привет, Чин-Чин.

Холодные пальцы коснулись ее плеча. Она поглядела налево, и там стоял еще один выходец из могилы, и на шее его висели покрытые коркой грязи африканские амулеты. Акитта Вашингтон уменьшился до костлявой и жесткой фигурки, и то, что осталось от его некогда эбонитовой плоти, было теперь лепрозно-серым. Он поднял два костлявых пальца.

— Мир, сестра.

— Мир, брат, — ответила она ему, делая такой же знак. Третья фигура стояла в углу комнаты, склонив набок то, что когда-то было лицом. В жизни это была маленькая женщина, но в смерти она распухла, и что-то темное, поблескивая, сочилось оттуда, где прежде были ее внутренности.

— Мэри! — сказала она старческим голосом. — Это ты, старая ты сука!

— Привет, Дженет, — ответила Мэри. — Дерьмово ты выглядишь.

— Да, быть мертвой — это сильно портит внешность, — согласилась Дженет.

— Слушай меня! — сказал Акитта и обошел вокруг стула, чтобы встать рядом с Чин-Чин. Его ноги казались серыми зубочистками; там где у него раньше были половые органы, пировали маленькие белые черви. — Завтра ты там будешь. Это дорога по канату, сестра. Ты не думала, что это свиньи могли состряпать объявление в «Стоун»?

— Думала. Свиньи не знали о Плачущей леди. Никто не знал, кроме нас.

— Тумбе знал, — сказала Дженет. — Кто поручится, что он не рассказал легавым?

— Тумбе не заговорил бы. Никогда.

— Легко сказать, да трудно знать. — Теперь говорила Чин-Чин. — Как ты можешь быть уверена, что это послание от Лорда Джека? Это могли подстроить свиньи, Мэри. Когда ты завтра доберешься туда, ты можешь попасть в ловушку.

— Я не хочу этого слышать! — крикнула Мэри. — Теперь у меня мои ребёнок, и я везу его Джеку! Все будет классно!

Акитта склонил к ней мертвое лицо, его глаза белели, как речные камни.

— Лучше поглядывай, что у тебя за спиной, сестра. Ты ведь не знаешь наверняка, кто дал объявление. Обязательно смотри, что у тебя за спиной.

— Да. — Дженет прошла через всю комнату поправить косо висевшую картину на стене. На коричневом ковре от нее оставался тёмный след. — Может быть, прямо сейчас легавые за тобой следят, Мэри. Они могли все это нарочно подстроить. Ты думаешь, тебе в тюрьме понравилось бы?

— Нет.

— Мне тоже. По мне, лучше быть мертвой, чем в тюрьме. — Она поправила картину так, как ей хотелось, Дженет всегда была аккуратисткой. — Что ты будешь делать с ребёнком?

— Я вручу его Джеку.

— Нет-нет, — сказала Чин-Чин. — Что ты собираешься делать с ребёнком, если тебя будут поджидать свиньи?

— Они не будут.

— Угу. — Чин-Чин улыбнулась кошмарной улыбкой. — Но допустим, что они будут тебя поджидать, Мэри. Допустим, ты где-то прокололась, и завтра свиньи полезут, как тараканы из щелей. Ты ведь пойдешь туда заряженная?

— Да.

Она возьмет маленький «магнум», который входит в сумку.

— Значит, если свиньи будут тебя ждать, и выхода не будет, что ты будешь делать?

— Я… не знаю…

— Знаешь, — сказал Акитта. — Ты ведь не дашь легавым взять себя живьем? Они посадят тебя в глубокую дыру, Мэри. Они отберут у тебя ребёнка и отдадут какой-то говнючке, которая недостойна иметь ребёнка. Ты знаешь ее имя: Лаура.

— Да, Лаура, — кивнула Мэри. Она смотрела новости и видела газеты. Фотография этой женщины была в «Тайме» на прошлой неделе, рядом со старым снимком ее самой, сделанной в Беркли в тот день, когда бойцы Штормового Фронта играли в «летающую тарелку».

— Барабанщик теперь твой ребёнок, — сказала Дженет. — Ты ведь не отдашь его?

— Нет.

— Значит, что ты будешь делать, если там будут свиньи? — повторила Чин-Чин. — И выхода не будет?

— Я… я тогда…

— Сперва застрелишь ребёнка, — сказала Чин-Чин. — Потом прихватишь с собой на тот свет столько свиней, сколько сможешь. Как, звучит разумно?

— Да, — согласилась Мэри. — Разумно.

— У них сейчас полно новейшего оружия и всякой другой дряни, — сказал Акитта. — Тебе придется убить ребёнка быстро. Без колебаний.

— Без колебаний, — эхом откликнулась Мэри.

— Потом ты сможешь прийти к нам. — Когда Дженет улыбнулась, высохшая маска лица треснула на связках челюстей. — Отлично забалдеем.

— Я должна найти Джека. — Мэри видела свои слова в воздухе, они уплывали от нее, очерченные бледно-голубым, как клубы дыма. — Должна найти Джека и вручить ему нашего ребёнка.

— Мы будем с тобой, — пообещала Чин-Чин. — Братья и сёстры по духу, как всегда.

— Как всегда — сказала Мэри.

Чин-Чин, Акитта и Дженет начали распадаться на части. Это был безмолвный распад, уходил клей, который скреплял вместе их кости. Мэри смотрела, как они разваливаются, с таким же интересом, с которым могла бы, смотреть развлекательную телепрограмму. Из распадающихся тел вышел серый туман, пронизанный голубыми прядями, и этот туман покатился к Мэри Террор. Она почувствовала его холод на губах и в ноздрях, как туман Сан-Франциско. Он вошёл в нее через нос и рот и заморозил горло по пути вниз. Она вдыхала смесь запахов: клубничный аромат, могильная плесень и пороховой дым.

Экран телевизора затянулся. Начался другой фильм. На этот раз черно-белый. «План девятый из далекого космоса», Тор и Вампир. Мэри Террор закрыла глаза и мысленно увидела Плачущую леди, поднявшую факел над грязной гаванью. Леди плакала очень долго, ее ноги увязли в бетоне трахающего мозги государства, но она никогда прежде не показывала своих слез. Штормовой Фронт рассчитывал показать ее слёзы миру четвертого июля семьдесят второго года. Они планировали похитить пять важных шишек из манхэттенских корпораций и удерживать Плачущую леди вооруженной силой, пока свиньи не организуют телевизионные камеры для прямой трансляции, миллион долларов наличными и реактивный самолет, который доставит их в Канаду. Этого не произошло. Произошло первое июля, но не четвертое. А сейчас уже восемнадцатое, поняла Мэри. Лорд Джек будет ждать ее в два часа сегодня днём.

Но если его там не будет, то что же ей делать?

Мэри мрачно улыбнулась в своем красном тумане. Об этом говорила Чин-Чин.

Но если там действительно окажутся свиньи?

Сперва застрелить ребёнка. Затем прихватить с собой столько свиней, сколько сможешь.

Разумно.

Мэри открыла глаза и встала на своих ногах в милю длиной. Она была ходячим биением сердца, ревом крови в жилах, шумом нагруженных трейлеров. Она прошла в комнату, где спал Барабанщик, присела на кровать и поглядела на него. По его лицу пробежала хмурая гримаса: буря в стране лилипутов. Барабанщик деловито пососал пустышку, и покой опять вернулся на его лицо. В последнее время он стал просыпаться в три или четыре часа утра и требовать есть. Мэри уже очень умело научилась его кормить и менять пеленки. Материнство ей идет, решила она.

Она способна его и убить, если придется. Знала, что способна. А потом она будет стрелять, пока легавые ее не уложат, и присоединится к Барабанщику и своим братьям и сестрам в мире, где поколение любви не умерло.

Мэри легла на кровать рядом с Барабанщиком, достаточно близко, чтобы чувствовать его тепло. Она любила его больше всего на свете, потому что он был ее собственный.

Если им придется покинуть этот мир вместе, так тому и быть.

Карма. Именно так все и действует в этом мире.

Мэри уплыла в сон, кислота замедлила ее пульс. Последней мыслью была мысль о Лорде Джеке, светящемся красотой на зимнем солнце, и как он принимает дар, который она ему принесла.

Глава 24

За десять часов до разговора Мэри Террор с мертвыми Лаура звонила в двери красного кирпичного дома в четырех милях к западу от Энн-Арбора, штат Мичиган. День был солнечным. Огромные белые облака медленно плыли по небу, но воздух был пронизывающе холодным. Марк засунул руки под свитер с начесом, и дыхание клубами вырывалось из его рта. Лаура и Марк выехали из Чаттануги в пятницу утром, доехали до Дейтона в Огайо и провели там ночь пятницы, прежде чем проделать остаток пути. Они проехали сквозь широко раскинувшийся Мичиганский университет — некогда парник студенческого диссидентства в конце шестидесятых и начале семидесятых, а теперь более известный своими росомахами.

Дверь открылась. Из нее выглянул пожилой человек с приятным лицом и веснушками на лысой голове.

— Да?

— Привет. — Лаура натянуто улыбнулась. — Мы пытаемся найти Диану Дэниеле. Вы не знаете, где она может быть?

Он долго глядел на нее, потом также долго глядел на Марка, а затем прищурился в другую сторону улицы на каменный коттедж, окруженный дубами и вязами, в конце длинной подъездной дорожки.

— Дианы нет дома, — сообщил он.

— Мы знаем. Мы просто подумали, не знаете ли вы случайно, где она.

Этот дом и дом Дианы Дэниеле, некогда известной как Беделия Морз, были единственными на этом участке дороги.

— Уехала, — сказал он. — Куда — не знаю.

— шутливое прозвище мичиганцев.

— Когда она уехала? — спросил Марк.

— Где-то в четверг днём, кажется. Сказала, что отправляется на север, если это вам может помочь.

Лаура почувствовала ком в горле. Оказаться так близко к месту, где живет Беделия Морз, и быть не в состоянии ее найти — это чистая пытка.

— Она не сказала, когда может вернуться?

— Она сказала, что едет на уик-энд. А вы что, приятели Дианы?

— Я ее старый друг, — сказал Марк.

— Что ж, жаль, что вы ее упустили. Если это может быть вам как-то в помощь, я думаю, она поехала к птицам.

— К птицам? — переспросила Лаура.

— Да. Диана одолжила у меня бинокль. Понимаете, мы с женой орнитологи-любители, мы и в общество входим. — Он поскреб подбородок. — Диана из тех, кто любит одиночество. Была бы настоящим орнитологом, если бы занялась всерьез.

Лаура отрешенно кивнула, повернулась и опять поглядела на каменный коттедж. На почтовом ящике был изображен знак мира. Перед коттеджем стояла абстрактная глиняная скульптура, вся из острых углов.

— Диана вдруг стала очень популярной, — сказал старик.

— Что?

— Очень популярной, — повторил он. — Обычно у Дианы не бывает гостей. Она порой заходит ко мне поиграть в шахматы. И странно мне вот что: насчет нее вчера спрашивал еще один деятель.

— Еще один? — Марк нахмурился. — Кто?

— Ее друг, — ответил старик. — Парень с больным горлом. Ему приходится подключать эдакую штуковину к шее и говорить через динамик. Кошмарная вещь.

— А Диана не говорила вам, к кому она может поехать в гости? — спросила Лаура, возвращая разговор в прежнюю колею.

— Не-а. Просто сказала, что уезжает на уик-энд. Сказала, едет на север.

Было очевидно, что старик больше ничего не знает.

— Спасибо вам, — сказала Лаура и старик, пожелав им доброго дня, закрыл дверь.

Возвращаясь к машине Лауры, Марк пнул сосновую шишку и сказал:

— Звучит нехорошо.

— Что?

— Насчет этого парня с плохим горлом. Звучит нехорошо.

— Почему? Может, это один из ее учеников по гончарному делу.

— Может быть. — Марк стоял уже рядом с автомобилем и прислушивался к ветру, гуляющему в голых деревьях. — Просто у меня нехорошее чувство, вот и все.

Он залез в автомобиль, и Лаура села за руль. Их поездка была для Лауры получением образования в радикальной философии и учении дзен. Марк Треггс был набит сведениями о вооруженной борьбе шестидесятых, и они вдались в долгую дискуссию насчет убийства Джона Ф. Кеннеди как момента, когда Америка стала отравленной.

— Что мы теперь будем делать? — спросил он, когда Лаура завела мотор.

— Я собираюсь дождаться, когда Беделия Морз вернется домой, — сказала она ему. — Ты свою роль выполнил. Если хочешь, я куплю тебе билет на самолет назад в Чаттанугу.

Марк принял решение на обратном пути в Энн-Арбор.

— Диди не станет с тобой разговаривать, если меня здесь не будет, — сказал он. — Она даже не пустит тебя на порог. — Он откинул свои длинные волосы за плечи и посмотрел на деревенский пейзаж за окном. — Нет, мне лучше быть рядом, — решил Марк. — Я попрошу Розу, чтобы в понедельник позвонила и сказала, что я болен. Никаких проблем.

— Я думала, ты рвешься домой.

— Это да, но… наверное, мне хочется повидать Диди. Ты знаешь, ради прежних времен.

Было кое-что, что Лаура намеревалась спросить, и теперь, казалось, пришло время.

— В своей книге ты посвятил Диди строчку: «Храни свою веру и люби того, с кем ты сейчас». О ком это ты говорил? Она живет с кем-то еще?

— Ага, — сказал Марк. — Сама с собой. Прошлым летом я отговорил ее резать себе вены. — Он быстро взглянул на Лауру и отвел взгляд. — Диди несет на себе страшную тяжесть. Она не тот человек, кем была прежде. По-моему, прошлое ее гложет.

Лаура посмотрела на руки и заметила одну вещь, которая ее почти встревожила. У нее не было маникюра, и ногти были грязными. Утренний душ она приняла наскоро. Бриллиант на обручальном кольце — связующее с Дугом звено — потускнел. До этого ужаса всегда тщательно занималась ногтями и чистила кольцо. Теперь все это казалось невероятно бессмысленным.

— Хмырь с плохим горлом, — тихо сказал Марк. — Ищет Диди. Не знаю. У меня мурашки бегут по коже.

— Почему?

— Если он из ее учеников, то разве не знал, что она уехала из города?

— Не обязательно. Он хмыкнул.

— Может, ты и права. Но мне это все равно не нравится.

— Этот годится? — Лаура показала на возникший слева мотель «Дейз-Инн». Марк сказал, что ему годится, и она повернула на стоянку. Первое, что она собиралась сделать, попав в номер, — это позвонить в ФБР и связаться с Каслом, но она не собиралась выдавать ни Марка, ни Беделию Морз. Она знала, что ей не одну стену еще придется перелезть, чтобы поговорить с Диди лицом к лицу.

Пока Лаура и Марк устраивались в мотеле, высокий худой человек, оставивший тёмно-синий «бьюик» на грунтовой дороге в полумиле от дома Беделии Морз, возвращался через лес к своей машине, хрустя ботинками по прошлогодней листве. Он был одет в коричневые штаны и серую парку с капюшоном: цвета, незаметные в оголенном зимнем лесу. На шее висел фотоаппарат с телеобъективом, через плечо — мешок из камуфляжной ткани, где лежала антенна-тарелка подслушивающего устройства, наушники и миниатюрный магнитофон, а еще — заряженный автоматический пистолет сорок пятого калибра. Лицо человека было скрыто капюшоном, но при дыхании слышалось механическое потрескивание.

Подойдя к машине, он отпер багажник и положил фотокамеру и мешок рядом с черным кожаным чехлом, где лежала винтовка «Валмет-Хантер» тридцать восьмого калибра с оптическим прицелом и магазином на девять патронов.

Его дом находился в пятнадцати милях к северо-западу в городе, называемом Хелл[266].

И туда он и направился, крепко сжав руль руками в черных перчатках и улыбаясь демонической улыбкой.

Глава 25

За спиной у Мэри Террор лежал Нью-Йорк. Над ней раскинулось серое небо, бронированное облаками. Она стояла на палубе парома, который вез группу туристов по исхлестанной ветром воде туда, куда лежал ее путь: к Плачущей леди на острове Свободы.

Мэри стояла внутри застекленного салона, укрываясь от ветра и держа на руках Барабанщика. Плачущая леди росла и росла, держа в одной руке факел, другой прижимая к себе книгу. Пассажиры в основном были из Японии и фотографировали, как сумасшедшие. Мэри укачивала Барабанщика и агукала ему, и с каждым метром ближе к цели все сильнее билось ее сердце. В большой наплечной сумке лежал полностью заряженный «магнум». Мэри облизала губы. Ей стали видны люди, расхаживающие у подножия Плачущей леди, видны люди, кормившие чаек с пирса, куда причалит паром. Мэри поглядела на часы. Было без восьми минут два часа. До нее вдруг дошло, до чего же большой этот остров Свободы. Где же должен произойти контакт? Объявление в «Роллинг Стоун» ничего про это не говорило. Ее собранность на миг сменилась панической тревогой. А если она не найдет Джека? Он будет ждать ее, а она его не найдет?

«Спокойнее, — сказала она себе. — Верь в карму и имей глаза на затылке».

Барабанщик заплакал. «Тише», — мягко сказала она ему и дала пустышку. Под ее глазами залегли тёмные круги: ее сон был неспокоен и наполнен призраками — свиньи с винтовками и помповыми ружьями, лезущие на нее со всех сторон. Покупая билет, она внимательно осмотрела группу туристов, ожидавших паром: ни от кого из них не пахло свиньей, ни на ком не было начищенных до блеска ботинок. Но здесь, на открытом месте, она не чувствовала себя в безопасности, и как только она ступит на остров Свободы, то тут же расстегнет сумку, чтобы быстро выхватить пистолет, — если надо будет.

Паром начал замедлять ход. Плачущая леди вырастала перед ней, увеличиваясь до огромных размеров. Команда парома выкинула причальные канаты, закрепила их на пристани, и был спущен трап.

— Осторожно сходите, осторожно! — предупредил стоявший у трапа матрос, и туристы, оживленно болтая, начали перебираться на берег.

Время. Мэри подождала, пока все сойдут, расстегнула сумочку и перенесла Барабанщика по трапу на бетон острова Свободы. В потоках холодного воздуха кружились и кричали чайки. Мэри бросила быстрый взгляд вокруг. У перил шагает пожилая пара, плотная женщина гонит перед собой двоих детей, три подростка в кожаных куртках о чем-то препираются сварливыми голосами, мужчина в тренировочном костюме и кроссовках сидит на скамейке, рассеянно глядя в сторону города, другой мужчина в бежевом пальто бросает орешки чайкам. У этого были начищенные до блеска ботинки, и Мэри быстро обошла его стороной; в затылке у нее покалывало.

Экскурсовод в форменной одежде собирал японцев в кучу. Мэри миновала его, вышагивая по дорожке, идущей вдоль берега. В воде плавали сгустки нефти и мёртвые рыбы с белыми распухшими животами. Навстречу ей шла женщина. Шла одна. Она была одета в красное пальто, ее длинные черные волосы развевались на ветру. Оказавшись примерно в шести шагах от Мэри, она внезапно остановилась и улыбнулась.

— Эй, привет! — весело сказала она. Мэри уже собиралась ответить, когда у нее из-за спины выскочил темноволосый молодой человек.

— Привет! — ответил он женщине, и они взялись за руки — Решила удрать от меня? — поддразнил он ее. Они отвернулись от Мэри Террор, прислонились к перилам, и Мэри пошла дальше, держа на руках Барабанщика.

Она прошла через еще одно скопление японских туристов, щелкающих уставленными на Плачущую леди фотокамерами. Ее взгляд поймал блеск форменного значка, и она глянула вправо. Легавый в темно-синем мундире медленно шел мимо, до него было футов тридцать. Она отвернулась и отошла к перилам, встала там с Барабанщиком и стала смотреть на подернутый серой дымкой город. Одна ее рука лежала на сумке — «магнум» можно выхватить в одно мгновение. Она подождала еще несколько секунд и с бьющимся сердцем отвернулась от города. Легавый шел своей дорогой, миновав японских туристов. Она смотрела ему вслед, чувствуя в груди холод вдыхаемого воздуха. Здесь опасно. Слишком открытое место. Как удар, пришла мысль: такое место Лорд Джек никогда не выбрал бы для встречи. Здесь нет укрытия, нет выхода, если защелкнется капкан. Она увидела, что на нее смотрит сидящий на скамейке негр в кожаной куртке. Она посмотрела на него долго и пристально, и он отвел глаза. Мэри пошла дальше. Все это ей не нравилось. Место было не правильное. Не в стиле Джека. Она оглянулась и увидела, что негр встал и идет к перилам, будто не хочет упустить ее из виду.

Западня, подумала она. Завыл внутренний сигнал тревоги. В воздухе завоняло свиньями. Вдруг перед глазами оказался кормивший чаек человек в легавских начищенных ботинках, и руки он держал глубоко в карманах пальто. Она знала, как выглядит вооруженный легавый в штатском. В походке этого гада чувствовался вес оружия. Слезы ярости выступили у нее глазах, в мозгу вопил сигнал: «Западня! Западня!»

Мэри быстрым шагом пошла прочь от негра и хмыря в начищенных ботинках. Барабанщик чуть мяукнул из-под пустышки — может, ему передалось напряжение Мэри.

— Ш-ш-ш, — сказала она, и голос ее дрогнул. — Мальчик с мамой, все будет хорошо.

Плечи ее непроизвольно напряглись. Она ожидала звука свистка или треска рации — сигнала для противника наброситься на нее. Она знала, что делать, когда это случится.

Сначала убить Барабанщика одним выстрелом в голову. И стрелять по легавым свиньям, пока они ее не уложат. Разумно. Она не умрет, не прихватив с собою несколько свиней, и хрен они ее возьмут живой.

Мэри Террор вдруг встала как вкопанная и ахнула.

Вот он.

Здесь.

Прислонившись к перилам, он глядел на Атлантический океан. Тело его было таким же стройным и юным, а длинные волосы падали на плечи золотистыми волнами. На нем была потрепанная кожаная куртка, выцветшие джинсы и высокие ботинки. Он курил сигарету, дымок вился над его головой.

Лорд Джек. Вот он здесь, ждёт ее и ребёнка.

Она не могла двинуться. Слеза — не ярости, а радости — скатилась по ее щеке. Горло сжал спазм; как же она будет говорить с пережатым горлом? Она шагнула к нему; ее кидало то в жар, то в холод. Он стряхивал пепел на перила и смотрел, как кружит в небе морская чайка. Мэри видела тонкий силуэт его носа и подбородка на фоне неба. Он расстался с бородой, но это был он. О Господи Боже! — это был он, прямо перед ней.

Мэри, дрожа, направилась к нему. Он был ниже, чем она помнила. Конечно же, она ведь стала крупнее, чем раньше.

— Джек? — тихо сказала она. Получилось еле слышно. Она сделала вдох и попробовала снова, готовая увидеть пламя его глаз, когда он на нее посмотрит. — Джек?

Его голова повернулась.

Лорд Джек оказался девушкой.

Совсем молодой, лет семнадцати или восемнадцати. Ее длинные белокурые волосы танцевали на ветру, крохотный серебряный скелетик на цепочке болтался серьгой на правом ухе. Она поглядела на Мэри Террор и сказала тяжело и настороженно, не выпуская сигарету изо рта:

— Че те надо?

Мэри остановилась, у нее отказали ноги. Она почувствовала, как каменеет ее лицо, как улетает от нее радость, подобно чайке на ветру. Она что-то прохрипела, но не знала сама что. Возможно, это был просто стон боли.

— Кретинка гребаная, — пробормотала девушка, резко шагнула мимо Мэри и пошла прочь.

Тут это случилось. Прямо у нее за спиной. Раздался голос.

— Мэри.

Это был не вопрос. Уверенность.

Она обернулась, держа Барабанщика на согнутой руке, а другой шаря в сумке. Пальцы ее легли на рукоять «магнума».

— Мэри! — опять сказал он и улыбнулся. В светло-голубых глазах стояли слёзы.

Это был тот, который кормил чаек. У него были коротко стриженные каштановые волосы, тронутые сединой на висках, и очки с черепаховой оправой. Костлявое лицо, слишком выступающий и слишком длинный нос. Паутина морщин вокруг глаз и две резкие складки по краям рта. Полы бежевого пальто развевал ветер. Мэри увидела, что на нем черный костюм в полоску, белая рубашка и красный галстук в крапинку. Она поглядела на его начищенные черные ботинки, и первым впечатлением было, что это дьявол всех свиней только что произнес ее имя.

Она не знала этого лица. Не знала этих глаз. Капкан легавых сработал. У этого типа руки по-прежнему были в карманах пальто. Боковым зрением она увидела легавого в мундире, неспешно идущего к ним. Негр в кожаной куртке прислонился к перилам, пялясь на серую воду. Ну что ж, время сыграть в эту игру, но по ее правилам. Мэри выхватила из сумки «магнум», держа палец на спуске, и приставила дуло к голове Барабанщика. Ребёнок завозился и заморгал.

— Нет!

— крикнул чужак. — Господи, стой! — Он тоже заморгал, удивленный не меньше Барабанщика. — Я Эдвард, — сказал он. — Эдвард Фордайс.

«Лжец! — мелькнуло в голове. — Гребаный врун!» Он совсем не был похож на Эдварда! А легавый подходил ближе, надвигаясь из-за спины чужака. До него было шагов десять-одиннадцать, и палец Мэри напрягся на спусковом крючке: она видела, что петля затягивается.

— Убери пистолет! — требовательно сказал мужчина. — Мэри, ты что, меня не узнаешь?

— У Эдварда Фордайса были карие глаза. Еще четверть унции нажима, и он выстрелит.

— У меня голубые контактные линзы, — сказал он. — Очки фальшивые.

Легавый совсем рядом. Еще секунда — и он увидит револьвер. Мэри прикусила нижнюю губу.

— Сделай так, чтобы я тебе поверила.

— Я тебя вытащил. Помнишь, как мы прятались? — Его лоб нахмурился, голова яростно работала. — Мы всю ночь отбивались от крыс, — сказал он.

Крысы. Да, она помнила, как они лизали ее кровь. Свинья была прямо за спиной Эдварда Фордайса. Эдвард тоже знал, что легавый там, и вдруг повернулся к нему, заслонив от него Мэри.

— Ну и холодно здесь! Верно, офицер?

— Сучий холод, — сказал легавый. У него было квадратное обветренное лицо. — Скоро снег повалит.

— Пока что еще мало было. Полагалось бы больше.

— Кто что любит. Что до меня, так я хотел бы зимой уезжать на юг.

У Мэри не было времени рассуждать. Она убрала пистолет в сумку, но руку с рукояти не сняла.

Легавый шагнул в сторону и посмотрел на Барабанщика.

— Ваш ребёнок? — спросил он Эдварда.

— Ага. Мой сын.

— Надо бы убрать его с такого ветра. Для детских легких это не полезно.

— Так и сделаем, офицер, спасибо за совет. Легавый кивнул Мэри и пошагал дальше. А Эдвард Фордайс уставился на нее своим глазами фальшивого цвета.

— Где ты увидела послание?

Это он. Не Лорд Джек. На Мэри накатила волна головокружения, и ей пришлось опереться о перила.

— «Роллинг Стоун», — заставила она себя произнести.

— Я его сунул повсюду. В «Мама Джонс», «Виледж Войс», «Таймс» и еще в два десятка газет. И все равно не был уверен, что кто-нибудь это увидит.

— Я его увидела. Я думала… что его написал кто-то другой. Эдвард оглянулся. Пусть его глаза были не того цвета, но остры они были, как у ястреба.

— Надо отсюда линять. Вон объявили посадку на паром. Я понесу ребёнка. Он протянул руки.

— Нет, — сказала она. — Барабанщик мой.

— О’кей. Должен тебе сказать, что красть ребёнка из больницы — это идиотизм… — Он увидел, как ее глаза полыхнули при этом слове. — …Я хотел сказать — это не слишком разумно.

Она была на два дюйма выше него и фунтов на тридцать тяжелее. Ее размеры, угадывающаяся в плечах и в руках грубая сила его пугала. В ее лице всегда было что-то опасное, угрюмое, но сейчас к этому добавилось что-то свирепое, как у львицы, которую дураки-служители загнали в клетку и дразнят.

— Про тебя передавали во всех новостях, — сказал он. — Ты привлекла к себе сильное внимание.

— Может, и так. Это мое дело.

Место было неподходящим, чтобы устраивать спор. Эдвард поднял воротник пальто и посмотрел вслед уходящему копу. Прав был легавый: в воздухе пахнет снегом.

— У тебя есть машина?

— Фургон.

— Где ты остановилась?

— Мотель в Секокусе. А ты?

— Я живу в Квинсе, — ответил он. Теперь, когда она убрала этот чертов пистолет, его нервы начали приходить в порядок. Но он все равно одним глазом наблюдал за копом. Он не сразу узнал ее, когда она сошла с парома. Она сильно изменилась; он знал, что и он изменился, но увидеть Мэри — это был шоком. Наверняка ФБР идет за ней по пятам, и уже одно то, что он стоит рядом с ней, заставляло его чувствовать себя мишенью в тире.

— Мы поедем к тебе, — решил он. — Нам много о чем нужно потолковать.

Он попытался улыбнуться, но то ли слишком замерз, то ли слишком испугался и губы его не послушались.

— Погоди минутку, — услышал он, направившись к парому, и остановился. Мэри шагнула к нему, и он почувствовал себя карликом. — Эдвард, я больше ни от кого не принимаю приказов. — У нее в груди стянулся тугой ком разочарования. Лорда Джека здесь нет, и понадобится какое-то время, чтобы это пережить. — Мы поедем к тебе.

— Ты мне не доверяешь?

— Доверие может привести к смерти. Едем к тебе или я пошла.

Он продумал этот вариант. На лбу у него собрались хмурые морщины, и Мэри увидела, что это действительно Эдвард Фордайс. Точно такие же морщины были, когда Джек Гардинер напустился на него за то, что он вмазался в легавский автомобиль.

— О’кей, — согласился он. — Ко мне.

Он слишком быстро сдался, подумала Мэри. Что-то в нем раздражало ее до крайности, его ботинки и одежда получены от Государства Компостирования Мозгов; это мундир врага. За ним надо тщательно следить.

— Веди, — сказала она, и он пошел к парому, а Мэри шла за ним в нескольких шагах. Прижимая к себе Барабанщика, она не снимала другую руку с рукояти пистолета.

На парковке «Серкл-лайн», вдали от людей, Мэри вытащила пистолет из сумочки и прижала дуло Эдварду к затылку.

— Стоп! — тихо приказала она. Он остановился. — Руки на машину и расставь ноги.

— Сестра, ты чего? Что ты…

— Быстро, Эдвард!

— Вот черт! Мэри, ты меня толкнула!

— Да неужто? — сказала она, прижала его к машине и быстро обыскала. Ни пистолета, ни микрофонов, ни записывающих устройств. Она вытащила бумажник, открыла его и проверила водительские права. Выданы в Нью-Йорке на имя Эдварда Ламберта, адрес: 5-Б, 723, Купер-авеню, Квинс. Фотография молодой улыбающейся женщины и мальчика с длинным отцовским подбородком.

— Жена и ребёнок?

— Да. В разводе, если тебе интересно. — Он повернулся лицом к Мэри и выхватил у нее бумажник. — Живу один. Работаю бухгалтером в компании пищевых морепродуктов. Езжу на «тойоте» восемьдесят пятого года выпуска, собираю марки и вытираю задницу туалетной бумагой «Чар-мин». Что-нибудь еще?

— Да. — Она приставила дуло «магнума» к его животу. — Ты собираешься меня сдать? Я знаю, что за мою голову назначена цена. — Двенадцать тысяч долларов — это была цена, которую назначил на ее поимку «Конститьюшн» в Атланте. — Так вот, если ты только подумаешь об этом, то первая пуля — тебе. Врубаешься?

— Да. — Он кивнул. — Врубаюсь.

— Вот и хорошо. — Она поверила ему и убрала пистолет, но сумочку оставила открытой. — Теперь мы опять друзья?

— Ага.

Сказано было с толикой нового уважения — а может быть, еще и страха.

— Я поеду за тобой. Я буду вон в том фургоне. — Она показала головой.

Эдвард повернулся к своей «тойоте», но Мэри схватила его за руку. В ее душе поднялась горячая волна ностальгии, и от этого стала легче та боль, что Джека здесь нет.

— Я люблю тебя, брат, — сказала она и поцеловала его в гладко выбритую щеку.

Эдвард Фордайс озадаченно поглядел на нее, все еще злой после обыска. Она явно съехала с катушек, это уж точно. Похищение ребёнка было безумием и ставило его почти в такое же опасное положение, как и ее. Он уже жалел, что решил дать объявление, но Мэри была его сестрой по оружию, они вместе жили, сражались и истекали кровью, и она была связью с той молодой и настоящей жизнью.

— И я люблю тебя, сестра, — ответил он и вернул ей поцелуй. Ощутил запах ее тела — ей надо было помыться.

Эдвард сел в машину, завел мотор и подождал, когда она с ребёнком сядет в фургон. Она называет его Барабанщиком. Эдвард знал настоящее имя ребёнка — Дэвид Клейборн. Он следил за всей этой историей по новостям, но со времени взрыва самолета над Японией в новостях куда меньше говорили о Мэри и ребенке. Он выехал со стоянки, глядя в зеркало заднего вида, чтобы проверить, что Мэри — большая старая сумасшедшая Мэри — едет за ним.

Он не ожидал увидеть, как с парома сходит Мэри Террор. Объявление было выстрелом наугад, но он видел, что поразил цель намного больше, чем надеялся.

— Двенадцать тысяч долларов? — сказал он, вливаясь в движение по Вильямсбургскому мосту. Оглянулся назад и увидел, что она держится вплотную за ним. — Детские игрушки. Ты сделаешь меня миллионером.

И он усмехнулся, показав зубы в коронках. Когда «тойота» и фургон пересекали мост в потоке машин, из туч посыпались мелкие снежные хлопья.

Глава 26

— Кажется, за нами был хвост, — повторила Мэри в третий раз, стоя у окна спальни квартиры Эдварда Фордайса и глядя на Купер-авеню. Ветер гнал снег мимо окна. Разметало штабель мусорных мешков на улице, по тротуару летели мусор и старые газеты. Мэри кормила Барабанщика из бутылочки с молочной смесью, младенец таращился голубыми глазами и сосал соску. Мэри посмотрела в обе стороны мрачной улицы. — Коричневая машина. Вроде бы «форд».

— Это твое воображение, — ответил из кухни Эдвард, готовивший консервированный чили. Стонали и щелкали батареи отопления. — В этом городе полно машин, так что не будь параноиком.

— Водитель несколько раз мог нас обогнать, но замедлял ход. — Соска выскочила изо рта Барабанщика, и Мэри запихнула ее назад. — Мне это не нравится, — сказала она больше себе, чем Эдварду.

— Брось. — Эдвард вышел в гостиную, оставив чили побулькивать на плите. Он снял пальто и пиджак и расхаживал по комнате в красных подтяжках. — Хочешь выпить? Есть «Миллер Лайт» и вино.

— Вино, — сказала она, все еще высматривая из окна коричневый «форд». Ей не удалось как следует разглядеть водителя. Она запомнила негра, сидевшего на скамейке в кожаной куртке: он ехал с ними на пароме, как и светловолосая девушка. Там много народу было: дюжина японских туристов, пожилая пара и еще человек двадцать. Не был ли кто-нибудь из них легавым у нее на хвосте? Была и другая возможность: следили не за ней, а за Эдвардом. Вполне могло быть.

Он принёс ей бокал красного вина и поставил на стол, пока она заканчивала кормить Барабанщика.

— Итак, — сказал Эдвард, — ты мне не хочешь рассказать мне, зачем ты украла ребёнка?

— Нет.

— Наш разговор не очень далеко зайдет, если ты не хочешь говорить.

— Я хочу послушать, — сказала она. — Я хочу знать, зачем ты дал это объявление?

Эдвард подошел к другому окну и выглянул наружу. Никакого коричневого «форда» не было, но от настойчивости, с которой Мэри утверждала, что кто-то за ними следит, ему тоже было неспокойно.

— Не знаю. Наверное, мне было любопытно.

— Насчет чего?

— Ну… просто поглядеть, не покажется ли кто-нибудь. Вроде сборища одноклассников, так сказать. — Он отвернулся от окна в тусклом зимнем свете и взглянул на нее. — Кажется, прошло сто лет с тех пор.

— Нет, это было только вчера, — сказала она. Барабанщик доел свою смесь, и она прислонила его к плечу, чтобы он срыгнул воздух, как показала ей мать. Мэри уже осмотрела квартиру Эдварда и отметила кое-какую дорогую мебель, которая не вписывалась, и одежда у него была лучше, чем жилище. Впечатление у нее сложилось такое, что он когда-то имел кучу денег, но они кончились. Его «тойота» плевалась дымом из выхлопной трубы, а левое заднее крыло было смято. А начищенные ботинки говорили, что когда-то он ходил по дорогому паркету.

— Так ты бухгалтер? — спросила она. — И давно?

— Три года. Работа отличная. Могу выполнять ее с закрытыми глазами. — Он пожал плечами, почти виновато. — Когда я залег на дно, окончил Нью-йоркский университет по отделению бизнеса.

— По отделению бизнеса, — повторила она, и легкая улыбка промелькнула у нее на лице. — Я это поняла, когда тебя увидела. Значит, тебе наконец закомпостировали мозги?

Знакомая сеть морщин снова покрыла его лицо.

— Мы тогда были детьми. Наивными и тупыми во многих смыслах. Мы не жили в реальном мире.

— А теперь ты в нем живешь?

— Реальность, — сказал Эдвард, — состоит в том, что каждый должен зарабатывать себе на жизнь. В этом мире не выдаются бесплатные билеты. Ты до сих пор этого не знаешь?

— Так что, мой брат стал Старшим Братом?

— Нет! — ответил он слишком громко. — Черт побери, нет! Я просто говорю, что тогда мы видели все либо черным, либо белым! Мы считали, что правы только мы, а все остальные не правы. Вот тут и был прокол. Мы не видели, что в мире есть серое. — Он хмыкнул. — Мы не думали, что когда-нибудь станем взрослыми. Но время не победить, Мэри. Это такая штука, в которую не всадишь пулю и не взорвешь бомбой. Мир меняется, и тебе приходится меняться вместе с ним. Если не станешь меняться… ладно, посмотри на Эбби Хоффмана.

— Эбби Хоффман всегда был верен делу, — сказала Мэри. — Он просто устал, вот и все.

— Хоффман попался на продаже кокаина! — напомнил он. — Из революционера он стал наркодельцом! Какому делу он был верен? Да Господи, всем наплевать, кто такой Эбби Хоффман! Ты знаешь, какова истинная власть в этом мире? Деньги. Наличняк. Если они у тебя есть, ты что-то значишь. Если нет, тебя сметают прочь вместе с мусором.

— Я больше не хочу об этом разговаривать, — сказала Мэри, укачивая Барабанщика — Сладкий мальчик, такой сладкий-сладкий мальчик.

— Хочу пива. — Эдвард прошел на кухню и полез в холодильник.

Мэри поцеловала Барабанщика. От него пахло, надо поменять ему пеленку. Она отнесла его в спальню, положила на кровать рядом с сумкой и взялась пеленать. У нее оставалась всего лишь одна пеленка. Придется выйти и где-нибудь найти упаковку памперсов. Перепеленав Барабанщика, она заметила на письменном столе пишущую машинку. В корзине для бумаг валялся скомканный лист, похожий на белый кулак. Она вытащила его и развернула. На листке было три строки:

«…Меня зовут Эдвард Фордайс, и я убийца. Я совершал убийства во имя свободы много лет назад. Я был бойцом Штормового Фронта, и в ночь на 1 июля 1972 года я родился заново».

Заплакал Барабанщик. Он устал и хотел спать.

Эдвард сказал у Мэри за спиной:

— Издатель говорит, что нужен ударный первый абзац. Чтобы читатель тут же зацепился.

Мэри подняла на него взгляд от скомканного листа. Барабанщик продолжал плакать, и от плача у нее болела голова.

Эдвард отхлебнул пива из бутылки. Глаза его казались темнее, лицо застыло от напряжения.

— Они говорят, что им нужно побольше крови, побольше действия. Говорят, что книга может стать бестселлером.

Мэри снова смяла лист в тугой шарик и стиснула его в кулаке. Барабанщик все плакал.

— Ты не можешь его успокоить? — спросил Эдвард.

Убийца пробудился. Она почувствовала, как это шевельнулось в ней тяжелой тенью. Эдвард пишет книгу о Штормовом Фронте. Пишет книгу, которая все расскажет трахающему мозги государству. Собирается разбрызгать кровь, пот и слёзы Штормового Фронта по макулатурным страницам, и их будут лизать шакалы.

«Встреча одноклассников, — сказал он. — Наверное, мне стало любопытно».

Нет, не затем дал Эдвард Фордайс объявление в газетах и журналах.

— Ты хотел найти остальных, — сказала она, — чтобы мы помогли тебе писать эту книгу?

— Основные факты. Я хочу, чтобы эта книга стала историей Штормового Фронта, а сам я еще много чего не знаю.

Рука Мэри нырнула в сумочку и вернулась с «магнумом», и Мэри навела ствол на него — чужака, одетого в цвета врага.

— Положи это, Мэри. Ты не хочешь меня убивать.

— Я разнесу твою поганую башку! — заорала она. — У тебя не выйдет сделать из нас проституток! Не выйдет!

— Мы всегда были проститутками. Для подпольной прессы и демагогов. Мы делали то, что они мечтали сделать, и что мы за это получили? Ты превратилась в животное, а я — сорокатрехлетнюю развалину. — Он отпил пива, но глаза его не отрывались от пистолета. — Несколько лет назад я был биржевым брокером, — сказал он с горькой улыбкой. — Зарабатывал сто тысяч в год и жил в Верхнем Ист-сайде. Быстрый взлет. У меня был «мерседес», жена и сын. Потом рынок рухнул, и я смотрел, как все оно разлетается на куски. Как в ту ночь в Линдене и даже еще хуже, потому что разлетался дом, который построил я. И я не мог этого остановить. Не мог. И полетел штопором туда, где и сижу сейчас. Так куда же мне отсюда деваться? Мне теперь до конца моей жизни торчать бухгалтером в «Си Кинг» и окончить свои дни в богадельне в Джерси? Или же мне сделать ставку на то, что издатель заинтересуется историей Штормового Фронта? Все это давно история, Мэри. Древняя история. Но… кровь и кости продают книги, а ты знаешь, Мэри, как мы шли с тобой вместе по крови и костям. Так в чем я не прав, Мэри? Скажи, в чем?

Она не могла думать. Крик Барабанщика становился громче, ему что-то было нужно. В мозгу Мэри крутились механизмы, утратившие свою цель. Нажать на спуск, и в расход его. Все оказалось ложью. Здесь нет Лорда Джека, он не возьмет своего сына. Эта тварь в одежде врага изрыгает желчь и серу, но факт остается фактом: в ту давнюю ночь огня и боли он спас ей жизнь.

Только это не давало ей его убить.

— У меня есть агент, — продолжал Эдвард, — крепко смыслящий в этом деле. Он организовал мне контракт на план книги. Рукопись надо сдать в конце августа.

Мэри держала пистолет наведенным на него, а Барабанщик завывал.

— Я не хочу, чтобы это был рассказ только про меня. Я хочу, чтобы это было про всех нас. Про всех, кто умер, и про всех, кто выжил. Ну, теперь ты видишь?

— Я вижу предателя, — сказала Мэри, — который заслуживает казни.

— А, фигня! Брось эту мелодраму, Мэри! Это реальный мир долларов и центов. — Он стукнул бутылкой по столу, и пиво выплеснулось. — Если мы можем заработать на том, через что прошли, так почему нет? Все прибыли мы с тобой разделим, без проблем.

— Прибыли, — сказала она, будто пробуя на язык что-то омерзительное.

— О Господи! Ты можешь заткнуть этого короеда? Эдвард направился к Барабанщику. Мэри остановила его, приставив к виску дуло «магнума» и схватив за узел красного галстука. Она скрутила галстук, и лицо Эдварда налилось кровью.

— Не… — он ловил ртом воздух… — не… задуши…

Дзззынннь!

«Телефон», — решила Мэри. И снова:

Дзззынннь!

— Это… в дверь… — выдавил из себя Эдвард. — Внизу. Кто-то… хочет войти…

— Кого ты ждешь?

— Н-н… никого. Слушай, Мэри… ты меня душишь… Брось… Прекрати… О’кей?

Дзззынннь!

Она поглядела в его неестественно голубые глаза и пятнистое лицо.

«Маленький, — подумала она. — Маленький человечек, который сдался и дал закомпостировать себе мозги. Его надо пожалеть».

Она не хочет его убивать. Пока не хочет. Барабанщик плачет, и кто-то хочет войти.

Она отпустила галстук, и Эдвард судорожно вдохнул и неудержимо закашлялся.

Мэри всунула в рот Барабанщику пустышку. Его глаза смотрели сердито, и по щекам катились большие слёзы. Он выглядел так, как она себя чувствовала. Она сменила ему пеленку; пистолет лежал рядом с ним на кровати.

В передней Эдвард последний раз надрывно кашлянул и нажал кнопку домофона.

— Да?

Ответа не было.

— Кто там? Молчание.

Он отпустил кнопку.

«Соседские ребятишки шалят», — решил он. А через секунду:

Дзззынннь! Он опять нажал кнопку.

— Эй, слушайте! Если хотите играть, идите играть на середине ули…

— Эдвард Ламберт? Женский голос. Нервозный.

— Да. Кто там?

— Спуститесь вниз.

— У меня нет на это времени, леди. Что вы продаете?

— Уцененный товар, — ответила она. — Сойдите вниз.

— Кто это?

Мэри стояла в дверях спальни с переодетым Барабанщиком в одной руке и «магнумом» в другой.

— Никто. — Он пожал плечами. — Побирушка, наверное. Они тут постоянно шляются, выпрашивают подаяние.

Мэри подошла к окну и выглянула. Густо валил снег, уменьшая видимость. Присмотревшись, она увидела человека на тротуаре, глядящего на дом. Его серое пальто трепал ветер. На голове человека была черная шапка, на шее длинный шерстяной шарф того же цвета.

Глаза Мэри сощурились. Она узнала одежду. Она уже видела этого человека. Да, точно видела. На обратном пути с острова Свободы. Этот человек стоял на корме, держа руки в карманах, рядом с белокурой девушкой в черной кожаной куртке. Под пристальном взглядом Мэри человек медленно двинулся прочь, сгибаясь под порывами ветра. Он сделала несколько шагов, и вихрь сорвал с его головы шапку.

Взметнулась грива рыжих волос. «Женщина», — поняла Мэри. Та успела поймать шапку, пока ветер ее не унёс, и натянула ее на свои рыжие пряди. Потом пошла дальше, ссутулив плечи, как под тяжестью непосильной ноши.

Красные волосы, подумала Мэри. Красные, как боевое знамя.

Она когда-то знала другую женщину с волосами такого цвета.

— О Господи! — прошептала Мэри. Рыжеволосая женщина завернула за угол и скрылась из виду в вихре снежных хлопьев.

— Подержи моего ребёнка, — велела Мэри Эдварду и сунула ему в руки Барабанщика раньше, чем он мог возразить. Она засунула пистолет за пояс джинсов, под мешковатый коричневый свитер, и отправилась к двери.

— Куда ты идешь, Мэри?! Куда ты к черту…

Но она уже выскочила из квартиры и сбегала по лестнице на первый этаж.

Она вылетела на улицу в режущий холод и снег. На угол, где рыжеволосая свернула с Купер-авеню, и Мэри увидела ее в конце квартала. Она открывала дверцу коричневого «форда».

— Подожди! — закричала Мэри, но ветер дул ей в лицо, и женщина ее не услышала. «Форд» выехал со стоянки и двинулся в сторону Мэри, и она сошла на мостовую и двинулась ему навстречу. Между ними вились вихри снега, и Мэри подняла правую руку и сделала знак мира, и она широким шагом шла навстречу машине.

Сквозь ветровое стекло она увидела лицо женщины. Как и у Эдварда, это было не то лицо, которое она знала раньше. А глаза женщины вдруг расширились, рот открылся в крике, которого Мэри не слышала, и «форд» юзом затормозил на обледенелой мостовой.

Женщина вылезла, и ветер сорвал черную шапку, и по плечам заплясали рыжие волосы. Мэри опустила руку, изображавшую знак мира. Та ли это, кого она знает? Волосы те же самые, но лицо другое. Беделия Морз была красива, как фотомодель: небольшой изящный нос, твердый решительный рот и подбородок. У этой женщины нос был искривлен, будто был грубо сломан и не сросся правильно, челюсти массивные, а подбородок тонул в жировой подушке. Глубокие морщины залегли вокруг глаз и прорезали лоб. Мэри видела, что эта женщина, ростом пять футов шесть дюймов, была тяжела в талии и в бедрах — когда-то красивая фигура, с годами заплывшая. Но у женщины были зеленые глаза, зеленые, как ирландский мох. Глаза Диди на лице почти жабьем.

— Мэри? — спросила она голосом Беделии, только охрипшим и постаревшим. — Мэри?

— Это я, — ответила Мэри, и Беделия попыталась еще что-то сказать, но у нее вырвался лишь всхлип, растерзанный ветром. Беделия Морз кинулась в объятия Мэри, и они обняли друг друга, и между ними был пистолет.

Глава 27

В ночь на понедельник между двумя и тремя часами Лаура надела теплое пальто, завела мотор и поехала на запад в сторону лесного коттеджа Диди Морз.

Спать было невозможно — ночь наполняли призраки. В небе висел серп месяца, фары машины освещали пустую дорогу. Лаура тряслась и ждала, когда печка нагреет машину. Они с Марком в десять вечера подъезжали к коттеджу — может быть, Диди Морз вернулась и просто не подходит к телефону, но дом был темен. Лауре нужно было ехать, просто испытывать чувство, что она едет откуда-то куда-то. По своим звонкам Каслу в Атланту она поняла, как идет его расследование. Касла, сказала секретарша, в городе сейчас нет, и он свяжется с ней, как только вернется. Другими словами: не звоните, мы сами вам позвоним.

А этого было мало. Куда как, черт побери, мало.

Лаура проехала мимо коттеджа. По-прежнему темно, машины перед домом нет. Где бы ни была сейчас Диди, ее уикэнд продлился еще на день. Лаура готова была на стенку лезть, если окажется, что она проехала такой путь, а эту женщину найти не сможет. Она прекратила принимать снотворное, чтобы не затуманивать мозг. В этом был тот минус, что спала она теперь три-четыре часа в сутки, а остальные часы ее преследовало видение сумасшедшей на балконе и снайпера с винтовкой. Лаура не могла смотреть на себя в зеркало: ее глаза запали еще глубже и в них появлялся стальной блеск, словно оттуда выглядывало что-то неизвестное и суровое.

Приблизительно в миле от коттеджа Лаура развернулась на грунтовой дороге и поехала назад. Надо найти чего-нибудь поесть, подумала она. Может, найду круглосуточную блинную. Что-нибудь, где много горячего черного кофе.

Приближаясь к коттеджу, она притормозила. И когда «БМВ» катил мимо, оглянулась на него. Темно, конечно. Диди отправилась за птицами, говорил старик. Одолжила у него бинокль — и привет. Ее руки крепко стиснули руль. Диди Морз могла оказаться ее единственной надеждой найти Дэвида живым. Дэвид может быть уже мертв, разорван на части, как те куклы в коробке, которые нашли у Мэри Террелл. Господи Боже, молилась Лаура, дай мне не сойти сума.

Мелькнул свет.

Свет!

В окне коттеджа Диди Морз.

Лаура проехала еще сотню ярдов мимо дома, пока заставила себя нажать на тормоз. Она тормозила медленно, чтобы не завизжали шины. Сердце ее было готово разорвать грудную клетку. Свет. Всего лишь короткая вспышка, секундная, быть может, и тут же она погасла. Это не было отражением луны или света ее фар.

Кто-то был в доме и рыскал там в темноте.

Первой мыслью Лауры было остановиться и вызвать полицию. Нет. Полицию сюда вмешивать не надо. Пока не надо. Она развернулась и еще раз проехала мимо дома. На этот раз света не было. Но она его видела, это несомненно. И вопрос был только один: что же ей теперь делать?

Она свернула с дороги, остановила автомобиль на заросшей травой обочине, выключила фары и мотор.

Ее сумочка была рядом, но пистолет остался в саквояже в отеле. Она сидела, трясясь, чувствуя, как ускользает теплый воздух и в машину входит ночь. Кто там в доме Диди Морз? Вор? Что он крадет? Ее керамику? Лаура знала, что может либо сидеть здесь и мысленно переливать из пустого в порожнее, либо пройти к дому. Храбрость была здесь ни при чем — это было отчаяние.

Лаура вышла, открыла багажник и взяла в руки монтировку. Потом застегнула пальто до самой шеи и пошла к дому по вьющейся среди леса грунтовой дорожке. Ни проблеска света ни в одном окне коттеджа. Ни одной машины не видно. Воображение разыгралось? Она крепче сжала монтировку и пошла вперёд, а морозный воздух жег ноздри и лёгкие.

Ребёнок опять плакал. Этот звук вырвал Мэри из облачного замка сна, и она скрипнула зубами. Это был отличный сон, и она была молодой и стройной, и волосы ее были цвета летнего солнца. Это был сон, из которого она ни за что не ушла бы, но ребёнок опять плакал. «Дети — убийцы снов», — приподнявшись в кровати, подумала она. А ей грезилось, как она отдает ребёнка Лорду Джеку, как он улыбается ей во всем ослепительном блеске своей красоты. Лорд Джек опять ее полюбит и все будет правильно в этом мире.

Но Лорда Джека здесь не было. Не было его и у Плачущей леди. Лорд Джек не придет. Сейчас не придет. И никогда не придет.

Ребёнок плакал, и его плач полосовал бритвой ее мозг. Она встала, подобная наполненному отчаянием колодцу, и почувствовала знакомую прежнюю ярость, начинающую проступать сквозь поры ее кожи.

— Тише, — сказала она, — тише, Барабанщик! Он не слушается. Его крик разбудит соседей, и налетят вызванные свиньи. Почему дети всегда хотят ее вот так предать? Почему отбирают ее любовь и завязывают ее в узлы извращенной ненависти? Что толку теперь в Барабанщике, когда Лорд Джек его не хочет? Барабанщик — всего лишь кричащий кусок мяса, и жизнь его не имеет ни цели, ни смысла. Сейчас она его ненавидела, потому что поняла, что натворила, чтобы принести его Лорду Джеку. Все это позади, и Лорд Джек никогда не увидит эту вопящую тряпичную куклу.

— Ты перестанешь орать? — присев в темноте на край кровати, спросила она Барабанщика. Тихо спросила. Барабанщик забулькал и заплакал громче. — Ах ты так! — сказала Мэри и встала. — Ну ладно. Ты у меня перестанешь орать.

Она включила свет в кухне, повернула ручку конфорки и поставила плиту на максимум.

Лаура медленно поднималась по ступеням к двери дома Диди Морз. У двери притаилась глиняная кошка, ветер шуршал на крыльце сухими листьями. Лаура протянула руку и попробовала слегка повернуть дверную ручку. Заперто. Она отошла от двери, спустилась опять по ступеням и обошла дом сзади. Пальцы так крепко стиснули монтировку, что онемели от холода. За домом был гараж на одну машину и каменная пристройка, запертая висячим замком на цепи. Лаура подумала, что там Диди занимается своей керамикой. Странные глиняные скульптуры стояли среди голых деревьев, как инопланетные растения. Сейчас, в темноте, их не было видно, но они были отлично видны, когда Лаура с Марком приехали первый раз в субботу. Все виды керамических безделушек — кормушки для птиц, мобили и другие, не столь легко определяемые, — висели на ветвях деревьев. Было ясно, что Беделия Морз — или Диана Дэниеле, как она теперь называлась, — вкладывала душу в работу, которую начала еще в одной коммуне с Марком. Лаура подошла к задней двери, шурша опавшими листьями, и там тоже попробовала дверную ручку.

Она легко повернулась. У Лауры снова подпрыгнуло сердце. Она провела рукой по двери и обнаружила, что одна из стеклянных филенок снята. Не выбита, потому что осколков нет. Вынута, будто вырезана стеклорезом.

Она открыла двери и встала на пороге. Где-то в лесу сова заухала на луну. Холодный ветер свистел в ветвях деревьев и позвякивали на своих подвесках глиняные украшения. Лаура непроизвольно поежилась, стоя в дверном проеме, пытаясь что-нибудь разглядеть в темноте. Ничего, только какие-то контуры. Они с Марком заглядывали сквозь стёкла этой двери в субботу и видели стоявший посреди кухни стол с единственным стулом. В субботу все стёкла в двери были целы и сама она заперта.

С бьющимся сердцем Лаура подняла монтировку и вошла в дом.

Мэри подхватила ребёнка. Грубо. Крик младенца дрогнул, захлебнулся и снова начал набирать силу — тонкий, высокий вой, которого Мэри больше не могла вынести.

— ЗАТКНИСЬ! — крикнула она в покрасневшее, скулящее плачущее личико. — ЗАТКНИСЬ, ТЫ, ГОВНО МЕЛКОЕ!

Ребёнок продолжал плакать. Мэри душил крик ярости. Какой дурой надо было быть, чтобы поверить, будто объявление дал Лорд Джек! Поверить, что ему нужны она и ребёнок после всех этих лет? Поверить, что она ему небезразлична? Всем на нее наплевать. Всем. Она украла этого ребёнка и разрушила свое прикрытие, пошла на смертельный риск, сунув палку в осиное гнездо легавых… И все это ради предательской книги Эдварда Фордайса о Штормовом Фронте.

Она еще разберется с Эдвардом перед тем, как уедет. Заставит себя всадить ему пулю между глаз и выкинуть тело в мусорный бак. Но сейчас здесь был ребёнок, разрывающийся в крике на части. «Барабанщик», — подумала она и едко улыбнулась.

— Так ты хочешь плакать? — затрясла она его. — Так ты хочешь плакать? — И она встряхнула его сильнее. Плач перешёл в визг. — Так ты у меня поплачешь!

Она поволокла его в кухню, где над зловеще-красной горелкой дрожал горячий воздух. Младенец дрожал, продолжая завывать и сучить ногами. Не нужен ей этот маленький ублюдок! Не нужен ей Лорд Джек! Никто ей не нужен! Она заставит Барабанщика перестать плакать, заставит его слушаться, а то, что останется, бросит свиньям и этой бабе по имени Лаура Клейборн. Потом она снова уйдет в подполье, глубокое подполье, где ее никто не тронет, и в последний раз повернется спиной к мечте идиота о любви и надежде.

— Плачь! — заорала она. — Плачь! Плачь! Она стиснула затылок ребёнка и ткнула его лицом в раскаленную горелку.

Лаура прислушивалась в темноте, биение сердца и громкое дыхание ее выдавали.

«Уходи отсюда, — сказала она себе. — Ты здесь чужая. Ты забралась далеко от дома и слишком далеко зашла».

Если в доме Беделии Морз шарит грабитель, то это его дело. Но она не ушла и стала нашаривать пальцами выключатель. Рука что-то зацепила, оно весело зазвенело, и Лаура подпрыгнула на целый фут. Чертова глиняная подвеска. Она наделала шума больше, чем полковой оркестр.

Лаура нащупала выключатель и зажгла свет.

По шее дохнуло теплом. Она обернулась и оказалась лицом к лицу с человеком, который стоял у нее за спиной. Ее рот раскрылся для крика. Рука в черной перчатке метнулась быстрее, чем голова кобры, и зажала ей рот раньше, чем оттуда вылетел звук.

Лицо ребёнка почти касалось пламени. Он упрямо вопил, и Мэри подобралась, готовясь услышать крик агонии. Крик раздался.

— НЕТ!

Кто-то схватил ее сзади, отталкивая от раскаленной горелки,

— Нет, о Господи, нет!

Не выпуская Барабанщика, Мэри двинула локтем назад и услышала чей-то сдавленный выдох, когда во что-то попала. Рыжеволосая женщина выдирала у нее Барабанщика, и Мэри не знала ее лица. Женщина повторяла:

— Мэри, не надо! Не надо! Пожалуйста, не надо! Ее руки снова вцепились в ребёнка, и Мэри крепко приложила эту рыжую спиной о стену. Это ее ребёнок, и она может с ним делать все, что ей заблагорассудится. Она рискнула жизнью, чтобы добыть этого ребёнка, и никто у нее его не отберет. Женщина опять стала драться с ней за Барабанщика, позади ярко-красно светилась плита, и ребёнок выл.

— Послушай меня! Послушай, — умоляла женщина, хватая Мэри за плечи и повисая на ней. Мэри видела ее белое горло, видела место, куда надо ударить, чтобы сломать трахею.

— Не трогай ребёнка, Мэри! Не надо! — быстро говорила женщина, все еще повиснув на ней. — Мэри, посмотри на меня! Я Диди! Я Диди Морз!

Диди Морз? Мэри отвела взгляд от уязвимого горла женщины и взглянула на тяжелоскулое лицо с глубокими морщинами.

— Нет, — сказала Мэри, перекрывая плач Барабанщика. — Нет. Диди Морз была красивая.

— Я сделала пластическую операцию. Помнишь, я тебе рассказывала! Не губи ребёнка, Мэри! Не губи Барабанщика!

Пластическая операция. Диди Морз с лицом, изуродованным скальпелем, силиконовыми вставками и молотом, который сломал ей нос.

«Я ее сделала, когда залегла на дно, — рассказывала она Мэри и Эдварду. — Один хирург, который работал на многих, желавших исчезнуть».

Фактически Диди заплатила за то, чтобы себя обезобразить, и хирург из Сент-Луиса, который был участником военизированного подполья, сделал эту работу. Диди Морз, с теми же зелёными глазами и рыжими волосами, но ужасно изменившаяся. Стоит и просит ее не губить Барабанщика.

— Губить… Барабанщика? — прошептала Мэри. — Моего ребёнка?

Слезы хлынули на глаза. Она слышала плач Барабанщика, но этот звук больше не резал бритвой, это был крик невинного существа, которому нужна помощь, и Мэри, прижав к себе Барабанщика, всхлипнула, осознав, к чему чуть не привела ее ярость.

— О Боже мой. Боже мой, Боже мой! — стонала она, прижимая к себе дрожащего ребёнка. — Я больна, Диди, Господи, как я больна!

Диди выключила горелку. Болела ключица, в которую угодил локоть Мэри, и Мэри ей чуть не сломала спину, когда швырнула о стену.

— Пойдем сядем, — сказала Диди. Она хотела увести Мэри прочь от плиты. Зрелище женщины, готовой сунуть младенца лицом в плиту, — это был ужас, в который невозможно поверить. Она осторожным движением взяла Мэри под руку. — Пойдем, сестра.

Мэри позволила увести себя с кухни. Слезы струились по ее лицу, судорожные всхлипы терзали лёгкие.

— Я больна, — повторила Мэри. — У меня что-то испортилось в голове, я схожу с ума. О Господи! О Боже! Да я ни за что не причинила бы вреда моему милому Барабанщику!

Она крепко прижимала его к себе, и его плач стал ослабевать. Они сидели в номере Мэри в «Камео Мотор Лодж». Диди и Мэри приехали туда от Эдварда в восемь часов и распили бутылочку-другую, разговаривая о прежних днях. Мэри разложила для Диди раскладной диван, и там она и спала, когда услышала, как Мэри выходит из спальни и идет на кухню. Мэри потом вернулась за плачущим ребёнком, и едва удалось предотвратить то, что могло случиться.

Мэри села на стул и принялась укачивать Барабанщика, слёзы блестели на ее лице, глаза покраснели и опухли. Мальчик успокаивался и начинал засыпать, и она пересела на скомканную постель, ее нервы все еще дергались.

— Я люблю моего ребёнка, — сказала Мэри. — Разве ты не видишь, что я его люблю?

— Да, — ответила Диди. Но видела она только безумную женщину с украденным ребёнком на руках.

— Мой, — шепнула Мэри. Она поцеловала ребёнка в лоб и подула на короткие завиточки волос. — Он мой. Только мой.

Столбнячная улыбка.

Одна сторона лица мужчины застыла открытой в кошмарном оскале, обнажая сточенные до самых корней зубы. «Как в столбняке», — подумала Лаура, когда рука в перчатке схватила ее лицо. Щека с ухмыляющейся стороны ввалилась, нижняя челюсть искривлена и выдается, как у барракуды. У него были тёмные глаза, и тот, что на поврежденной стороне лица, запал и остекленел. Окопы шрамов тянулись от угла его рта по ввалившейся щеке. В его горло был вшит разъем телесного цвета под три штырька.

Зрелище было ужасающее, но у Лауры не было времени ужасаться. Она размахнулась монтировкой с силой отчаяния, и удар пришелся ему вскользь по левому плечу. Но вышел достаточно сильным: человек отшатнулся, открыл изуродованный рот и издал шипящий звук боли, как разорванная паровая труба.

И снова налетел на нее, целясь в горло. Лаура шагнула назад, освобождая себе место, и опять взмахнула монтировкой. Мужчина поднял руку, отбивая удар, и их предплечья столкнулись так резко, что рука Лауры онемела, но монтировку не выпустила. Зато ее противник выронил то, что держал в руке. Маленький фонарик упал на пол и закатился под кухонный стол.

Мужчина схватил Лауру за запястье, и они стали драться за монтировку. Мужчина был высок и жилист, в черной одежде и в черной шерстяной шапочке. Лицо его было бледным как луна. Он ударил Лауру о кухонную полку, зазвякала падающая керамика. Взлетело колено, ударив ее между ног, и боль заставила ее вскрикнуть, но она сжала зубы и намертво вцепилась в монтировку. Их мотало по кухне, они налетели на стол и свалили его. Мужчина одной рукой ухватил ее за подбородок и запрокинул ей голову, пытаясь перехватить шею. Лаура бешено вцепилась ногтями ему в глотку, процарапывая борозды. Ее пальцы нашли разъем, и она рванула его.

Мужчина отступил, схватившись за горло, из хищно оскаленной пасти с визгом рвалось дыхание. Лаура бросилась на него с бешеными глазами. Она занесла монтировку для очередного удара: ее целью было вышибить ему мозги, пока он ее не убил. Он издал грудной рычащий звук, который мог означать ярость, и бросился раньше, чем она успела замахнуться. Он поймал ее руку, извернулся и швырнул ее через всю кухню, как мешок муки. Она грохнулась на правое плечо и с шумом выдохнула от страшного удара об пол.

Время дергалось и вертелось, выбитое из ритма. Во рту был вкус крови. В правом плече пульсировала боль, монтировка из руки выпала. Когда Лаура собралась с силами настолько, что смогла сесть, она была одна в кухне Беделии Морз. Задняя дверь была широко распахнута, ветер задувал в дом опавшие листья. Лаура сплюнула на пол красную ленту, и ее язык нащупал рану с внутренней стороны щеки, где она прокусила ее зубами. «Все нормально, — подумала она. — Все нормально». Но теперь, когда человек с оскалом смерти исчез, ее стало неудержимо трясти и тандемом навалились тошнота и страх. Она еле успела выбраться из кухни, как ее вырвало рядом с одной из абстрактных скульптур. Ее рвало до тех пор, пока ничего не осталось внутри, и тогда она села на землю рядом с собственными извержениями и набрала полные лёгкие морозного воздуха. Между ее бедрами пульсировала боль. Она почувствовала, как там расходится теплая влага, и поняла со злостью, что этот сукин сын снова порвал ей швы.

Она встала и прошла обратно в кухню. Фонарика не было. Монтировка осталась. Ее неудержимо подмывало заплакать, и она чуть не поддалась этому жестокому другу — плачу. Но она не доверяла себе, что сможет перестать, если начнет, и она стояла, прижав руки к глазам, пока это желание не прошло, Шок отступил на задний план сознания, дожидаясь своей очереди, чтобы навалиться на нее. Сейчас ничего нельзя было сделать, только вернуться к машине и ехать обратно в «Дейз-Инн». Правое плечо превращалось в сплошной черный синяк, спина болела там, где пришелся удар о кухонную полку.

Но она не дала себя убить. Она выстояла против него, кем бы он ни был, и осталась в живых. До всей этой истории она бы сжалась в комок и плакала навзрыд, но теперь все было иначе. Сердце стало жестче, взгляд холоднее. Насилие внезапно и необратимо стало частью ее жизни.

Придется рассказать об этом Марку. Человек с разъемом на горле, расспрашивавший соседа напротив о Диане Дэниеле. Кто он и каково его место в картине?

Лаура налила себе воды из-под крана, сплевывая кровь в раковину. Время уйти из света и снова броситься в темноту. Она подобрала монтировку и подождала, чтобы унялась дрожь. Она не унималась. Лаура отмела в сторону видение притаившегося человека с оскалом, который ждёт ее где-то снаружи. «Ну и пусть», — сказала она себе. Потом она выключила свет, закрыла дверь и пошла к своей далекой машине. Никто за ней не шел, хотя она подпрыгивала при каждом звуке — воображаемом или нет, — и пальцы крепко сжимали монтировку.

Лаура залезла в «БМВ», включила зажигание и фары. Тогда она это и увидела. Перевернутые, как в зеркале, буквы, вырезанные стеклорезом на ветровом стекле. Два слова:

ЕЗЖАЙ ДОМОЙ Она замерла, опешив, глядя на эту надпись, которую восприняла как предостережение. Домой. Это где? Здание в Атланте, где рядом живет посторонний по имени Дуг? Место, где живут родители, опять готовые охотно распоряжаться ее жизнью?

Езжай домой.

— Только с моим сыном, — поклялась Лаура, вывела машину на дорогу и поехала по направлению к Энн-Арбор.

Глава 28

— Иногда, — сказала Мэри, держа на руках спящего Барабанщика, — я бываю не в себе. Почему — не знаю. Болит голова, не могу ясно думать. Может быть, так со всеми бывает?

— Может быть, — согласилась Диди, но она в это не верила.

— Да, точно! — Мэри улыбнулась сестре по оружию — буря безумия пока что миновала. — Я так рада тебя видеть, Диди, я даже не могу тебе сказать, как я рада. То есть… ты теперь совсем другая, и вообще, но мне тебя не хватало.

Мне не хватало вас всех. И ты правильно сделала, что не пришла к Плачущей леди. Ведь это могла быть и западня?

— Верно.

Именно поэтому Диди и приехала на остров Свободы в полдень с одолженным у своего соседа Чарльза Брюера биноклем. Она заняла позицию для наблюдения, откуда можно было видеть сходящих с парома пассажиров, и она узнала Мэри, а Эдварда Фордайса не узнала, пока он не подошел к Мэри. Она ехала за ними от острова Свободы, видела, как они входили в дом, и позвонила в квартиру, принадлежащую Эдварду Ламберту. Коричневый «форд» она взяла напрокат, а свою машину — серый полуфургон «хонда» — поставила на автостоянке в аэропорту Детройта.

— Куда ты отсюда? — спросила Диди.

— Не знаю. Наверное, в Канаду. Опять залягу на дно. Только в этот раз со мной будет мой ребёнок.

До сих пор разговор не касался трудной темы. Теперь Диди спросила:

— Зачем ты взяла его, Мэри? Почему не приехала сама по себе?

— Потому что, — ответила Мэри, — он — это дар Джека. Диди покачала головой, не понимая.

— Я везла Барабанщика Джеку. Когда я увидела объявление, я думала, что оно от него. Вот почему привезла Барабанщика. Для Джека. Понимаешь?

Диди поняла. Она тихо вздохнула и отвела глаза от Мэри Террор. Сумасшествие Мэри было очевидно, как короста. Да, правда, Мэри оставалась все так же хитра — как зверь, за которым охотятся, — но испытания многих лет, незримая одиночная камера сгрызли ее до самых костей.

— Ты везла ребёнка к Джеку, а он не появился. — Теперь проявление ярости Мэри стало более понятным, но его объяснение было само по себе сумасшедшим. — Я тебе сочувствую.

— Не нужен он мне! — огрызнулась Мэри. — И не надо мне сочувствовать! Никак не надо! У меня теперь все хорошо, раз мой ребёнок со мной!

Диди кивнула, вспоминая раскаленную горелку. Не окажись ее здесь, от головы младенца остался бы обгорелый череп. Однажды ночью — и может быть, в очень недалеком будущем — Мэри проснется в судорогах безумия, и никого не окажется рядом, чтобы спасти ребёнка. Диди знала, что много страшного натворила в своей жизни. По ночам к ней приходили призраки, исходя кровью и стонами. Они заполняли ее сны, они ухмылялись и бормотали, когда она отложила бритву и сунула запястья в горячую воду. Она делала страшные вещи, но никогда не трогала детей.

— Может быть, тебе не стоит везти его с собой, — сказала Диди.

С лицом, будто высеченным из камня, Мэри тяжело смотрела на Диди.

— С ребёнком ты не сможешь так быстро ехать, — продолжала Диди. — Он будет тебя задерживать.

Мэри молчала, качая на руках спящего ребёнка.

— Ты можешь оставить его в церкви. С запиской, кто он такой. Они вернут его матери.

— Его мать — я, — сказала Мэри. «Опасная территория», — поняла Диди. Она вступила на минное поле.

— Ты же не хочешь, чтобы Барабанщик пострадал? Что ты будешь делать, если тебя обнаружит полиция? Может пострадать Барабанщик. Об этом ты подумала?

— Конечно. Если свиньи меня найдут, я сначала застрелю ребёнка, потом прихвачу с собой столько легавых, сколько получится. — Она пожала плечами. — Разумно.

Диди ошеломленно моргнула, и в этот момент ей открылась тьма души Мэри Террор.

— Я не могу дать им взять нас живьем, — сказала Мэри. Улыбка вернулась на ее лицо. — Мы теперь вместе. Мы умрем вместе, если это нам суждено.

Диди поглядела на свои сцепленные на коленях руки. Это были руки от матери-земли. Широкие ладони и крепкие пальцы. Она подумала о входящих в тела пулях из оружия, зажатого в одной из этих рук. Она вспомнила новости по телевизору, как показывали уходящую из больницы в Атланте мать ребёнка с истерзанным тревогой лицом и согнутой под неимоверной тяжестью спиной. Она подумала о тайне, о которой подозревала уже пять лет. Жизнь ее была извилистой, предательской дорогой. Она убила своих родителей, доведя мать до алкоголизма, а отца до сердечного приступа, убившего его в семьдесят третьем году. Ферма пропала — ее забрал банк. Мать жила в приюте, бормоча слюнявым ртом и мочась под себя. Для Беделии Морз старая пословица обернулась горькой истиной — нельзя вернуться в родной дом.

Объявление она увидела в январском выпуске «Мамы Джонс». Сперва она никак не собиралась ехать восемнадцатого февраля к статуе Свободы, но мысль об этом продолжала ее грызть. Диди не знала точно, почему она решила ехать. Может быть, из чистого любопытства, или же потому, что Штормовой Фронт и был ее настоящей семьей. Она купила билет туда и обратно в «Америкэн эйрланз» и в четверг вечером вылетела из Детройта.

Обратный самолет в Детройт вылетал в днём в полвторого. Она не собиралась ночевать в мотеле у Мэри, но там было чище, чем в отеле на Пятьдесят пятой западной в Манхеттене, где она остановилась. Теперь она была рада, что осталась с Мэри — из-за ребёнка. И куда меньше была рада, что заглянула во внутренний мир Мэри Террор, хотя сообщение в новостях о гибели агента ФБР от настороженного ружья было достаточным предупреждением. Диди вертела в уме свою тайну, как кубик Рубика.

Мэри заметила отсутствующий взгляд Диди.

— О чем ты думаешь?

— О книге Эдварда, — солгала Диди. Под саркастическим нажимом Мэри Эдвард рассказал Диди, о чем он пишет. — Я не уверена, что Джеку бы это понравилось.

— Он велел бы казнить Эдварда, — сказала Мэри. — Предателям нет пощады. Так он всегда говорил.

Диди поглядела на ребёнка в руках Мэри. Невинное существо. Ему здесь не место.

— Ты сказала, что… что хотела привезти Джеку ребёнка.

— Я хотела принести ему дар. Он всегда хотел сына. Тот дар, который я носила для него в себе в ту ночь, когда меня ранили.

Это правда или нет? Она не могла припомнить точно.

— Значит, ты опять заляжешь на дно?

Щелк. Щелк. Щелк.

Мысленный кубик Рубика за работой.

— Завтра, когда выясню с Эдвардом. А потом двину в Канаду. С Барабанщиком.

Диди поняла, что она собирается убить Эдварда. И долго ли до нового приступа, когда она изувечит или убьёт ребёнка? Щелк. Щелк. Новые кусочки поворачиваются, вставая на место. Может быть, Эдвард и заслуживает смерти. Но он был братом по оружию, разве это чего-нибудь не стоит? Ребёнок точно не заслуживает уготованной ему участи. Щелк. Щелк. Диди поглядела на свои руки от матери-земли и поняла, что снова людская глина отдана на ее милость.

— Мэри? — тихо позвала она.

— Что?

— Я… — Она осеклась. Тайна так долго была тайной, что не хотела выходить на свет. Но две жизни — Эдварда и младенца — зависели сейчас от этого решения. — Я, кажется, догадываюсь… где сейчас Джек.

Мэри сидела неподвижно, ее рот приоткрылся.

— Я не уверена. Но мне кажется, что Джек может быть в Калифорнии.

Мэри не реагировала.

— В Северной Калифорнии, — продолжала Диди. — Городок под названием Фристоун. Примерно в пятидесяти милях к северу от Сан-Франциско.

Мэри пошевелилась: трепет возбуждения, словно по ее жилам вновь побежала кровь.

— Я знаю этот дом, — произнесла она сдавленным напряженным голосом. — Дом Грома.

Диди никогда не бывала в Доме Грома, но знала о нем от других членов группы. Дом Грома был расположен над Сан-Франциско, спрятанный в лесах возле бухты Дрейке. Здесь родился Штормовой Фронт, когда первые его члены кровью подписали договор верности Делу. Диди знала, что это охотничий домик, заброшенный уже лет тридцать, и что его название произошло от постоянного грохота волн, разбивающихся об иссеченные скалы бухты Дрейке. Дом Грома был первой штаб-квартирой Штормового Фронта, мозговым центром, откуда организовывались теракты на всем Западном побережье.

— Фристоун, — повторила Мэри. — Фристоун. — Ее глаза вспыхнули, как спиртовые лампы. — Почему ты думаешь, что он там?

— Я — член клуба «Сьерра». Пять лет назад в нашем бюллетене прошло сообщение о группе людей, которые подали в суд на Фристоун за выброс мусора возле птичьего заповедника. Была их фотография на заседании местного совета. По-моему, один из них может оказаться Джеком Гардинером.

— То есть ты не уверена?

— Нет. На фотографии было только его лицо в профиль. Но я ее вырезала и сохранила. — Она наклонилась вперёд. — Мэри, я помню лица. Во всяком случае, помнят мои руки. Приезжай в Энн-Арбор, посмотри, что я сделала, и ты мне скажешь, он это или нет.

Мэри снова молчала, и Диди видела, как у нее шарниры в мозгу ворочаются.

— А Эдварда не убивай, — сказала Диди. — Возьми его с собой. Он ведь тоже захочет найти Джека — для своей книги. Если Джек в самом деле во Фристоуне, ты привезешь к нему и ребёнка и Эдварда, и он решит, следует казнить Эдварда или нет.

«Выгадываю время для Эдварда», — подумала она. И для себя, чтобы сообразить, как отнять ребёнка у Мэри.

— Калифорния. Страна, текущая молоком и медом, — сказала Мэри. Она кивнула и улыбка ее стала блаженной. — Да. Именно туда Джек бы и направился. — Она порывисто обняла Барабанщика, разбудив его. — Милый мой Барабанщик! Деточка моя! — В ее голосе зазвучала веселая радость. — Мы найдём Джека! Найдем Джека и он будет любить нас обоих, как он будет нас любить!

— Мой самолет улетает в час ночи, — сказала Диди. — Я поеду вперёд, а вы с Эдвардом следом.

— Да. Мы поедем следом за тобой. Именно так. — Мэри сияла, как школьница, и это зрелище рвало сердце Диди. Барабанщик заплакал. — Он тоже рад! — сказала Мэри. — Слышишь его?

Диди не могла больше смотреть на лицо Мэри. В нем было что-то от смерти, что-то жестокое и пугающее в своей маниакальной радости.

«Это и есть плод нашей борьбы? — спросила себя Диди. — Не свобода от угнетения, а безумие в ночи?»

— Я, пожалуй, вернусь к себе в гостиницу, — сказала она и встала с раскладного дивана. — Я тебе оставлю свой телефон. Когда доберётесь до Энн-Арбора, позвони мне, и я объясню, как проехать.

Она записала номер телефона на листке со штампом «Камео Мотор Лодж», и Мэри убрала его в сумку, где были памперсы, детское питание и «магнум». У двери Диди остановилась. Вьюга прекратилась, воздух был неподвижен и тяжел от холода. Диди решилась взглянуть в стальные глаза Мэри.

— Ты не сделаешь ничего дурного ребенку?

— Барабанщику? — Она обняла его и он издал тихий возмущенный всхлип, что его грубо разбудили. — Я не сделаю ничего дурного ребенку Джека, ни за что на свете!

— И ты дашь Джеку решить насчет Эдварда?

— Диди, — сказала Мэри. — Ты слишком много беспокоишься. Но я тебя люблю и за это. — Она поцеловала Диди в щеку, и Диди вздрогнула, когда горячий рот коснулся ее плоти и отодвинулся.

— Береги себя, — велела ей Мэри.

— Ты тоже.

Диди снова взглянула на ребёнка — невинный на руках у проклятой, — повернулась и пошла к своей машине.

Мэри смотрела ей вслед, потом закрыла дверь. И затанцевала по комнате со своим ребёнком на руках, а Бог пел у нее в голове «Жги мой костер».

Наступало утро нового-нового дня.

Глава 29

— О Господи! — сказала Беделия Морз, останавливаясь на пороге своей разгромленной кухни.

Дневной свет косо бил в окна. Дом остыл, и Диди заметила отсутствие стеклянной филенки в задней двери. По дому носились опавшие листья, антикварный кухонный стол перевернут, две его ножки раскололись. Кто-то явно сюда вломился, но следы обыска были только здесь. Правда, она еще мастерскую не проверила. Диди выглянула в окно и увидела, что навесной замок и цепь на дверях на месте. У нее мало было ценного; стереомагнитофон по-прежнему стоял в гостиной, и переносной телевизор там же. И украшений у нее особых не было — только те, что она приделала к рулю. Тогда что же искал взломщик?

Ей стало страшно. Она пошла в спальню, где на кровати лежал еще не открытый чемодан, и выдвинула нижний ящик комода. Старые пояса, носки, две пары здорово поношенных расклешенных джинсов. Вздох облегчения вырвался, как взрыв. Фотоальбом под джинсами был на месте. Диди открыла его. Внутри были старые пожелтевшие газетные вырезки и сероватые фотографии, покрытые целлофаном. «Разгром Штормового Фронта в Нью-Джерси» — гласил один из заголовков. «ФБР охотится за ускользнувшими террористами» — трубил другой. «Один из членов Штормового Фронта убит в мятеже в Аттике» — третий заголовок. В альбоме были фотографии всех бойцов Штормового Фронта — старые фотографии, снятые, когда они были молодыми. Фотографии ее самой, тогда еще красивой и гибкой, машущей рукой в камеру со спины лошади. Это ее снимал отец, когда ей было шестнадцать. От фотографии Мэри Террелл — высокой и красивой блондинки на летнем солнце, стало больно глазам — теперь она знала, какова Мэри на самом деле.

Диди аккуратно пролистала альбом до конца. Последние материалы относились к похищению Дэвида Клейборна. Но перед ними была статья и черно-белая фотография, вырезанные из бюллетеня клуба «Сьерра» пять лет назад. «Группа граждан спасает птичий заповедник» — гласил заголовок. В статье было всего пять абзацев, а на фотографии была женщина, выступающая с трибуны на заседании местного совета. За ней сидели еще несколько человек. Один из них повернул голову вправо, словно разговаривал с сидящей рядом женщиной. Или старался не попасть в кадр, как подумала Диди, когда впервые ее увидела. Камера поймала часть его профиля: линию волос, лоб и нос. Имена «фристоунской шестерки», как они себя называли, были: Джонелл Коллинз, Дин Уокер, Карен Отт, Ник Хадли, Кейт и Сэнди Кавано. Как сообщалось в статье, все из Фристоуна, Калифорния.

У Диди всегда была острая память на лица: изгиб носа, ширина бровей, то, как волосы лежат на лбу. Это были детали, делавшие лицо. Внимание к деталям было одной из ее сильных сторон.

И она была почти уверена, что один из этих людей — Уокер, Хадли или Кавано — раньше был известен, как Джек Гардинер.

Она убрала альбом и закрыла ящик. Не было никаких признаков, что ящик открывали или что нашли альбом. Она прошла в переднюю. Позвонить в полицию? Сообщить о взломе? А что украли, если вообще украли? Она обошла дом, проверяя шкафы и выдвигая ящики. Металлическая коробка, в которой лежало две сотни долларов, была нетронута. Ее одежда — готовое платье из магазинов «Зирс» и «Пенни», вся оставалась на вешалках. Ничто не пропало, даже вырезанное стекло лежало на кухонной полке. Она ходила по коттеджу из комнаты в комнату, кубик Рубика в голове щелкал, но решение не приходило.

Зазвонил телефон, и Диди взяла трубку в передней.

— Алло? Пауза. Потом:

— Диди?

Если раньше у нее колотилось сердце, то теперь желудок поднялся к горлу.

— Кто это?

— Это я. Марк Треггс.

— Марк? — Прошло уже пять или шесть месяцев с их последнего разговора. Всегда ему звонила она, а не наоборот. Это было молчаливым уговором. Но сейчас что-то случилось. Она услышала напряжение в его голосе и быстро спросила:

— В чем дело?

— Диди, я здесь. В Энн-Арборе.

— В Энн-Арборе? — ошеломленно повторила она. Щелк. Щелк. Щелк. — Что ты здесь делаешь?

— Я привез одного человека с тобой повидаться. — Марк в номере «Дейз-Инн» взглянул на стоявшую рядом с ним Лауру. — Мы ждали, пока ты вернешься из своей поездки.

— Марк, что происходит?

Марк подумал, что она на грани. Готова выпрыгнуть из кожи.

— Верь мне, о’кей? Я ничего не сделаю, что могло бы тебе повредить. Ты мне веришь?

— Ко мне в дом кто-то вламывался. Устроил разгром на кухне. Господи, я не понимаю, что творится!

— Слушай меня, о’кей? Успокойся и послушай. Я тебе ничего плохого не сделаю. Мы слишком давно с тобой знакомы. Я привез человека, которому нужна твоя помощь.

— Кого? И о чем ты говоришь? Лаура шагнула вперёд и схватила телефонную трубку прежде, чем Марк успел сказать хоть слова.

— Беделия? — спросила она и услышала, как на том конце провода женщина ахнула, услышав незнакомый голос, назвавший ее по имени. — Не вешайте трубку! Умоляю! Дайте мне несколько минут — это все, о чем я прошу.

Диди молчала, но ее ошеломление было ощутимо физически.

— Меня зовут Лаура Клейборн. Марк привез меня повидаться с вами. — Лаура чувствовала, что Диди готова швырнуть трубку, и у нее волосы зашевелились на затылке. — Я не работаю с полицией или с ФБР, — сказала она. — Богом клянусь, что нет. Я пытаюсь найти моего ребёнка. Вы знаете, что моего ребёнка украла Мэри Террелл?

Ответа не было. Лаура боялась, что она уже потеряла Беделию Морз, что сейчас грохнет трубка, и когда они приедут к дому, Беделии уже и след простынет.

Молчание тянулось, и Лаура ощущала, как тянутся ее нервы вместе с ним.

В мозгу Лауры темным микроскопическим семенем прорастало и обретало форму ядро крика. Чего она не знала — это того, что то же семя растёт в голове Беделии Морз.

И оно дало росток. Но не вопль, а слово родилось из семени.

— Да.

«Слава Богу», — мелькнула мысль у Лауры. Ожидая, что Беделия бросит трубку, она зажмурила глаза. Теперь она их открыла.

— Могу я с вами поговорить?

Еще одна долгая пауза — Диди думала.

— Я не могу вам помочь, — сказала Диди, но трубку не повесила.

— Все, что я хочу, — вернуть моего ребёнка. Мне все равно, куда направится Мэри Террелл или что с ней случится. Я должна вернуть своего ребёнка. Я даже не знаю, жив он или нет, и это рвет меня на части. Прошу вас. Я умоляю вас: неужели вы совсем не можете мне помочь?

— Послушайте, я вас не знаю, — ответила Диди. — Насколько я понимаю, вы можете служить прикрытием для ФБР. Я только что вернулась домой после отлучки, и кто-то вломился в мой дом, пока меня не было. Это вы?

— Нет. Но я видела человека, который это сделал. И тело ее тоже помнило эту потасовку. Правое плечо под блузкой и свитером превратилось в сплошной синяк, и еще линия синяков осталась на правом бедре под джинсами.

— Человека? — Голос Диди стал резче. — Какого?

— Давайте я к вам приеду. Там я вам все расскажу.

— Я вас не знаю!

Это был почти выкрик страха и отчаяния.

— Узнаете, — твердо ответила Лаура. — Я отдаю трубку Марку. Он вам расскажет, что мне можно верить.

Она отдала ему телефон, и первое, что он услышал от Диди, это было гневное:

— Гад проклятый! Ты меня предал, гад! За это тебя убить надо!

— Убить? — спокойно переспросил Марк. — Ты в буквальном смысле говоришь, Диди? Она со злостью всхлипнула.

— Сукин ты сын. Ты меня заложил. Я думала, мы как брат и сестра!

— Так и есть, и это не изменится. Но этой женщине нужна помощь. Она чистая. Позволь нам к тебе приехать. Я прошу, как брат.

Лаура отошла в сторону, открыла занавеску и выглянула на холодное голубое небо. На стоянке стояла ее машина с предупреждением ЕЗЖАЙ ДОМОЙ на ветровом стекле. Лаура ждала с нетерпением, пока Марк положит трубку.

— Она нас примет, — сказал он. По дороге к дому Диди Марк сказал:

— Хладнокровнее. Не вздумай срываться или начать умолять. Это не поможет.

— О’кей.

Марк тронул вырезанные на ветровом стекле буквы.

— Этот сукин сын здорово тебя отделал, да? Я чуял, что-то есть зловещее насчет этого типа. Разъем в горле. — Он хмыкнул. — Интересно мне, что ему было надо.

— Не знаю, и надеюсь, что никогда его больше не увижу. Марк кивнул. До коттеджа оставалась пара миль.

— Послушай, — сказал он, — есть кое-что, чем я должен тебя нагрузить. Я тебе рассказывал насчет пластической операции у Диди?

— Да.

— Она была красивой. Теперь нет. Она сказала хирургу, чтобы он сделал ее уродливой.

— Уродливой? Зачем?

— Она хотела перемениться. Не хотела быть той же, что прежде, — я так думаю. Так что, когда ты ее увидишь — будь поспокойнее.

— Буду, — ответила Лаура. — Я буду потрясающе спокойна.

Она притормозила и свернула на грунтовую подъездную дорожку. Подъезжая, она заметила, что передняя дверь открыта. Оттуда вышла полная женщина в темно-зелёном свитере и брюках цвета хаки. Длинные рыжие волосы спадали волнами ей на плечи. У Лауры повлажнели ладони, нервы расходились. «Хладнокровнее», — напомнила она себе. Остановила машину и заглушила мотор. Момент настал.

Беделия Морз стояла в дверях и смотрела на идущих к ней Лауру и Марка. Лаура видела ее жабье лицо и кривой нос и успела подумать: что за пластический хирург мог быть доволен таким результатом? И какая душевная мука могла заставить Беделию Морз носить лицо, нарочно сделанное уродливым?

— Сука ты, — холодно сказала Диди Марку и пошла в дом, не дожидаясь их.

В прибранной гостиной коттеджа Диди села на стул, откуда была видна в окно дорога. Лауре и Марку она сесть не предложила; смотрела она только на Марка, потому что помнила искаженное болью лицо Лауры по телепередачам, и смотреть на нее было трудно.

— Привет, Диди! — сказал Марк, пытаясь улыбнуться. — Давненько мы не виделись?

— Сколько она тебе заплатила? Неуверенная улыбка Марка испарилась.

— Она ведь тебе заплатила? Сколько сребреников стоила моя голова на блюде? Лаура сказала:

— Марк поступил со мной как друг. Он…

— Когда-то он и мне был другом. — Диди бросила быстрый взгляд на Лауру и отвела глаза. — Ты сдал меня, Марк. Ты меня продал, а она купила. Так? Хорошо, вот я. — Диди заставила себя повернуться к Лауре и посмотреть на нее в упор. — Миссис Клейборн, я убивала людей. Я зашла в ресторан с тремя ребятами из Штормового Фронта и убила четырех полицейских, виновных только в том, что носили синий мундир и бляху. Я участвовала в закладке бомбы, которая ослепила пятнадцатилетнюю девочку. Я веселилась, когда Джек Гардинер перерезал горло полисмену, и я помогла поднять труп, чтобы Акитта Вашингтон и Мэри Террелл прибили его за руки к балке. Я та женщина, о которой матери говорят детям: «Будешь плохо себя вести, вырастешь вот такой». — Диди холодно улыбнулась; лицо ее было изрезано тенями ветвей. — Добро пожаловать в мой дом.

— Марк не хотел меня привозить. Я от него не отставала, пока он не согласился.

— От этого я должна чувствовать себя лучше? Или безопаснее? — Она соприкоснула концы пальцев. — Миссис Клейборн, вы понятия не имеете о мире, в котором я живу. Да, я убивала людей, я преступница. Но ни одному судье или жюри присяжных уже не надо приговаривать меня к тюрьме. Каждый день моей жизни с семьдесят второго года я оглядываюсь через плечо и до смерти боюсь того, что могу увидеть. Я сплю по три часа в сутки — если удается заснуть. Иногда я открываю глаза, и оказывается, что я забилась в шкаф, сама того не зная. Я иду по улице и думаю, что десятки людей видят под этой маской, кем я была раньше. С каждым своим вздохом я ощущаю, что лишала жизни своих собратьев по человечеству. Убивала, а потом праздновала убийство с кислотой при свечах. — Она кивнула, будто подтверждая свои слова, и зеленые глаза были полны боли. — Мне не нужна тюремная камера. Я ее ношу в себе. Так что если вы собираетесь выдать меня полиции, я вам вот что скажу: они не смогут со мной ничего сделать. Меня нет. Я мертва, и мертва уже много лет.

— Я не собираюсь выдавать вас полиции, — сказала Лаура. — Я хочу только задать вам несколько вопросов о Мэри Террелл.

— Мэри Террор, — поправила ее Диди. — С ее стороны было… — с языка чуть не сорвалось «безумием», — глупостью красть вашего ребёнка. Глупостью.

— ФБР упустило ее, когда она заезжала к матери в Ричмонд. Ее мать сказала им, что Мэри собиралась в Канаду. У вас нет соображений, куда она могла деться?

Вот этот вопрос, подумала Диди. И уставилась на свои руки. Лаура глянула на Марка в поисках поддержки, но он лишь пожал плечами и сел на кушетку.

— Все, что вы можете сказать мне о Мэри Террелл, может быть важно. — Лаура снова повернулась к Диди. — Вы не можете припомнить, с кем она могла бы связаться? Кто-нибудь из прошлого?

— Прошлого, — фыркнула Диди. — Нет такого места. Есть только длинная проклятая дорога оттуда сюда, и ты чуть больше умираешь с каждой милей.

— У Мэри Террелл были друзья вне Штормового Фронта?

— Нет. Штормовой Фронт был ее жизнью. Мы были ее семьей.

Диди глубоко вздохнула и снова выглянула в окно, в любую минуту ожидая полицейской машины. Если так, она не будет сопротивляться. Ее борьба давно закончилась. Она снова повернулась к Лауре:

— Вы сказали, что видели человека, вломившегося в мой дом?

Лаура рассказала о проблеске фонаря, который заметила ночью.

— Я вошла, включила свет на кухне, и он был там. У него… — ее передернуло при этом воспоминании, — у него изуродовано лицо. Он улыбался; лицо изрезано шрамами, и на нем застыла улыбка. А на шее у него что-то вроде электрической розетки. Вот здесь.

Она показала на своей шее.

— Этот тип через дорогу, тоже его видел, — добавил Марк. — Сказал, что этот хмырь прикладывал к горлу динамик и в него говорил.

— Постой! — Внутренняя сирена тревоги у Диди поднялась до визга. — Этот человек заходил к мистеру Брюеру?

— Ага. Он спрашивал, куда ты поехала. Сказал, что он твой друг.

— Он спрашивал меня по имени? Диана Дэниеле? — Она еще не успела занести бинокль Брюеру и потому не знала. Когда Марк кивнул, у Диди было ощущение, как от удара под дых. — Боже мой! — Она встала. — Боже мой! Кто-то еще узнал. Ах ты паразит! Наверняка кто-то ехал за тобой!

— Да погоди ты! Никто за нами не ехал. И вообще, этот хмырь тебя искал, когда нас еще даже в Энн-Арборе не было!

Диди почувствовала, что теряет над собой контроль. Тот, кто вломился в дом, ничего не взял. Он знал ее новое имя и знал, где она живет. Спрашивал у Брюера, куда она поехала. Ощущение затягивающейся на шее петли: кто-то знает, кто она такая.

— Постарайтесь подумать, — гнула свое Лаура. — Есть ли кто-нибудь, к кому могла бы обратиться за помощью Мэри Террелл?

— Нет! — Лицо Диди перекосилось, она готова была сорваться. — Я же сказала, что ничем не могу помочь! Убирайся и оставь меня в покое!

— Ох, как бы я этого хотела! Как бы я хотела, чтобы Мэри Террелл не крала моего ребёнка. Как бы я хотела знать, жив мой сын или мертв. И я не могу оставить тебя в покое, потому что ты — моя последняя надежда.

— Не хочу я этого слышать! — Диди закрыла уши руками. «Она что-то знает».

Лаура подскочила к Диди, схватила ее за руки и отвела их от ушей.

— Будешь слышать! — пообещала она с горящими от гнева щеками. — Слушай! Если ты знаешь хоть что-то про Мэри Террелл — хоть что-нибудь, — ты должна мне сказать! Она же не в своем уме, ты это понимаешь? Она может убить ребёнка в любой момент, если еще не убила!

Диди затрясла головой. Образ Мэри, подтаскивающей лицо ребёнка к горелке, был слишком реален.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое. Все, чего я хочу, — чтобы меня оставили в покое!

— А все, чего хочу я, — вернуть свое! — ответила Лаура, все еще сжимая запястья Диди. И они смотрели друг другу в глаза — обитательницы различных миров, столкнувшихся на встречных курсах. — Вы мне поможете спасти жизнь моего ребёнка?

— Я… я не… — начала Диди, но голос ее дрогнул. Она посмотрела на Марка, снова на Лауру, и поняла, что, если не поможет этой женщине, у призраков, грызущих ее душу, зубы станут еще острее. Но ведь они с Мэри — сёстры по оружию! Штормовой Фронт был их семьей! Она не может предать Мэри!

Но той Мэри Террелл, которую знала Диди, больше не было. Вместо нее был дикий зверь, не знающий ничего, кроме убийства. Рано или поздно челюсти этого зверя сожмутся, и ребёнок этой женщины умрет мучительной смертью.

— Отпусти меня, — сказала Диди. Лаура застыла в нерешительности и потом выпустила руки Диди. Та подошла к окну, глядя на холодный мир снаружи. Щелк, щелк. Кубик Рубика вертелся, но ответ был уже виден.

— Она… она назвала ребёнка Барабанщиком, — сказала Диди. Сердце у нее щемило. В наступившем заряженном молчании Диди слышала дыхание Лауры Клейборн. — Вчера я видела Мэри и твоего ребёнка.

— Черт побери! — Это был ошеломленный тихий возглас Марка.

— Он жив и здоров, — сказала Диди. — Она о нем хорошо заботится. Но…

Она прервалась, не в силах это сказать.

Рука вцепилась в ее плечо железными клещами. Диди взглянула в лицо Лауры и увидела отблеск адского пламени.

— Что «но»? — Лаура еле могла говорить.

— Мэри опасна. Опасна для себя, и опасна для твоего ребёнка.

— Чем опасна? Говори!

— Мэри сказала… если полиция их поймает… она сперва застрелит ребёнка… — при этих словах Лаура вздрогнула, как от удара, — а потом будет отстреливаться, пока ее не убьют. Она не сдастся. Никогда.

Слезы жгли Лауре глаза. Это были слёзы облегчения, потому что Дэвид был жив, и слёзы ужаса от знания, что Диди Морз сказала правду.

Но надо было договорить до конца. Диди собрала волю в кулак и сказала:

— Мэри едет сюда. Вместе с Эдвардом Фордайсом. Он тоже был в Штормовом Фронте. Они сейчас по пути сюда из Нью-Йорка. Будут где-то завтра.

— Ни хрена себе, — шепнул Марк, вытаращив глаза за очками. — Вот это да!

Лаура теряла равновесие; комната вдруг медленно закружилась вокруг нее.

— Зачем они сюда едут?

Диди поняла, что начавшееся предательство — это орда саранчи. Она будет жрать и жрать, пока не поглотит все.

— Сейчас покажу, — сказала она и сняла цепочку с ключами с гвоздя на стене., Лаура и Марк вышли из коттеджа вслед за Диди и пошли в каменное строение, которое служило Диди мастерской. Она отомкнула висячий замок, вынула цепь и открыла дверь. Из холодной тьмы дохнуло густым запахом земли;

Диди включила верхний свет, осветивший аккуратную мастерскую с двумя гончарными кругами, полки с глазурью и краской и ассортимент гончарных инструментов на стендах. На другой полке стояли работы Диди разной степени завершенности: изящные вазы и цветочные горшки, тарелки, кружки, подносы. На полу рядом с гончарным кругом стояла большая урна — вылепленный из глины кусок древесного ствола с корой. Диди остановилась включить обогреватель, потом сказала:

— Здесь то, что на продажу. А там — для себя. — Она кивнула в сторону занавеса, отгораживающего заднюю часть мастерской.

Диди подошла и отдернула занавес. В чулане за ним висели полки, и на них были работы совсем не похожие на то, что продавала Диди под именем Дианы Дэниеле.

Лаура увидела керамическую голову: лицо молодой женщины с развевающимися длинными волосами. Рот ее раскрылся в крике, а из головы вырывался десяток змей. Лаура не узнала лица, но Марк узнал. Так выглядела Диди до этой мясницкой хирургии. Еще одно лицо, на этот раз мужское, расколотое посередине, и из него проявлялся еще более страшный, демонический образ. Лежала отдельно глиняная рука с безупречно вылепленным глиняным револьвером, и ногти на этой руке были оскаленными черепами. Большая работа стояла на полу: женщина — и снова, как заметил Марк, изображение молодой Беделии Морз, — стоящая на коленях со вскинутыми в мольбе руками, а из ее рта полчищами выбегают тараканы. На стене висели работы, казавшиеся масками смерти: лица без выражений, со швами, застежками-молниями, зигзагами шрамов. Они смотрели на Лауру безмолвными страдальцами, и она поняла, что заглянула в глубь ночных кошмаров Диди Морз.

Диди подняла что-то завернутое в черный пластик. Она поставила это на гончарный круг и стала аккуратно снимать обертку. Это заняло минуту или две осторожных движений. Закончив, она отступила назад, открыв обзор Лауре и Марку.

Это была голова мужчины в натуральную величину. Лицо было красивым и задумчивым, как у принца, которого застали в момент отдыха. Глина не была ни тонирована, ни покрыта глазурью, и в портрете не было цвета, но пальцы Диди аккуратно вылепили кудри волос. Изящный орлиный нос, высокий и крутой лоб, тонкогубый и довольно жестокий рот, готовый вот-вот открыться. В глазах скульптуры было царственное безразличие, будто все, что они видели, было на ступень ниже этого человека. Лаура решила, что это лицо человека, знающего вкус власти.

Диди закрутила круг. Голова медленно повернулась.

— Я вылепила это по части лица, которое увидела на фотографии, — сказала она. — Я сделала то, что там было видно, а потом дополнила. Вы знаете, кто это?

— Нет, — ответила Лаура.

— Его зовут… его звали Джек Гардинер. Мы его звали Лорд Джек.

— Лидер Штормового Фронта?

— Он. Он был нашим отцом, нашим братом, нашим защитником. И нашим Сатаной. — Колесо останавливалось, и Диди закрутила его снова. — То, что мы ради него делали… это невозможно произнести. Он играл на наших душах, как на скрипках, и заставлял нас слушаться, как дрессированных зверей. Но он был умен, и глаза у него были такие, будто видят любую тайну, которую ты пытаешься спрятать. Мэри Террелл была беременна от Джека Гардинера. Должна была рожать в июле семьдесят второго. И тогда весь мир рухнул прямо на нас. — Диди подняла глаза на Лауру. — Мэри потеряла ребёнка. Родила его мертвым в туалете бензозаправки. И поэтому она везет Барабанщика — то есть твоего ребёнка — Лорду Джеку.

— Как? — это был стон на выдохе. Диди рассказала об объявлении в «Маме Джонс», и о том, что Мэри увидела его в «Роллинг Стоун».

— Она решила, что Джек ее ждёт. И взяла твоего ребёнка, чтобы отдать ему. Но объявление поместил Эдвард Фордайс, потому что пытается написать книгу о Штормовом Фронте, и он хотел посмотреть, кто откликнется. Так что теперь Мэри и Эдвард едут сюда.

Она подошла вплотную к тайне, и верность забилась в ней, как змея на горящих углях. Но кому она должна была сохранять верность? Мертвому идеалу свободы? Идеалу, который прежде всего никогда и не был истинным? Диди будто прошла долгую изнурительную дорогу и вдруг вышла на развилку решения. Одна дорога вела туда, куда она и шла до сих пор: прямо вперёд, через земли, где бродили кошмары и призраки старого горя. Новая дорога сворачивала в глушь, и что в этой глуши — никто не знал.

И обе дороги — путь предательства. Обе блестят кровью под темнеющим небом. И вопрос был только один: какая из этих дорог может повести к спасению ребёнка?

Диди смотрела на глиняное лицо человека, которого когда-то обожала, потом возненавидела. Она выбрала дорогу.

— Мне кажется, Джек Гардинер в Калифорнии. Туда и поедут от меня Эдвард и Мэри.

Змея у нее внутри свернулась в тугое кольцо и издохла на углях в последней судороге. Диди была готова разрыдаться, но не разрыдалась. Вчерашний день миновал, и не вернут его никакие слёзы.

— Вот и все, — сказала Диди. — Что теперь? Сообщишь полиции?

— Нет. Встречу Мэри, когда она приедет.

У Марка челюсть отвисла бы до пола, если бы не была прикреплена к лицу.

— Ты что? — сказал он. — Это невозможно!

— Я не собираюсь вот так просто ее отпустить! — рявкнула Лаура. — А полицию вмешивать нельзя. Если Мэри Террор увидит полицию, моего ребёнка можно считать мертвым. Так что мне остается?

— Она убьёт тебя, — сказала Диди. — Она вооружена по. меньшей мере двумя пистолетами и, может быть, чем-нибудь еще, чего я не видела. Она пристрелит тебя на месте без колебаний.

— Я должна испытать этот шанс.

— У тебя не будет никакого шанса. Ты не понимаешь? Тебе с ней не справиться!

— Это ты не понимаешь, — твердо сказала Лаура. — Другого выхода нет.

Диди хотела было возразить, но что она могла сказать? Эта женщина была права. Диди не сомневалась, что в схватке с Мэри Террор один на один эта женщина погибнет. Но что ей еще делать?

— Ты сумасшедшая, — сказала Диди.

— Да, сумасшедшая, — ответила Лаура. — Будь по-другому, я бы здесь не стояла. Если я должна быть безумной, как Мэри Террор, значит, буду.

— Это уж точно! — фыркнул Марк. — Единственная разница в том, что ты никогда никого не убивала.

Лаура не обратила на него внимания и смотрела только на Беделию Морз. Отступать теперь было некуда. Нельзя позвать ни Дуга, ни полицию с ее рвущимися в бой снайперами. У нее пересохло во рту от мысли о неизбежной схватке и о том, как легко в этой схватке может погибнуть Дэвид.

— Я должна попросить тебя еще об одном. Чтобы ты дала мне знать, когда Мэри приедет.

— Мне не нужна твоя кровь на моих стенах.

— А кровь моего ребёнка на твоих руках? Она тебе нужна? Диди набрала полную грудь воздуха и медленно выдохнула:

— Нет. Не нужна.

— Значит, ты дашь мне знать?

— Я не смогу не дать ей тебя убить, — сказала Диди.

— О’кей. Ты не обязана будешь плакать на моих похоронах. Так ты мне дашь знать?

Диди колебалась. Она убивала людей, которые не хотели умирать. Теперь она собирается помочь убить человека, который просит смерти. Но как только Мэри направится в Калифорнию, шанс — как бы он ни был призрачен — получить ребёнка назад живым исчезнет. Диди не поднимала глаз, но чувствовала устремленный напряженный взгляд Лауры.

— Они должны мне позвонить, когда приедут в Энн-Арбор, — сказала она наконец. — Я сказала Мэри, что объясню, как доехать до моего дома. Помоги мне Боже, но я позвоню тебе, когда они объявятся.

— Мы живем в «Дейз-Инн», я в номере 119, а Марк в 112. Я буду ждать возле телефона.

— Ты имеешь в виду, возле надгробного камня?

— Может быть. Но пока что ты меня не хорони. Диди подняла глаза и посмотрела на Лауру. Она разбиралась в лицах, и они ее интересовали. Черты этой женщины говорили о том, что она привыкла к изнеженной жизни, к достатку и беспечности. Но в этом лице была видна пережитая боль, видна в темных впадинах под ее глазами, в морщинах на лбу и в углах мрачно сжатого рта. Было в этом лице что-то еще, что-то новое, и это новое можно было бы назвать надеждой. Диди узнала в Лауре бойца, победителя, который не боится борьбы против подавляющего превосходства противника. Такой Диди раньше была сама, давным-давно, пока Штормовой Фронт не искорежил ее и не превратил в сплошной узел муки. И Диди сказала:

— Я дам тебе знать.

Четыре слова. Как легко подписать смертный приговор.

Они прошли вокруг коттеджа к машине Лауры и Диди увидела ЕЗЖАЙ ДОМОЙ, вырезанное на ветровом стекле. Она собиралась занести бинокль Брюеру и получить у него описание человека, который о ней спрашивал. Пять лет назад она немедленно собрала бы чемодан и кинулась прочь. Однако теперь она знала истину: нет места, где можно спрятаться навеки, и старым долгам всегда приходит срок уплаты.

Недовольно бормочущий Марк полез в машину. Прежде чем сесть за руль, Лаура посмотрела на Диди твердым взглядом.

— Моего сына зовут Дэвид, — сказала она. — А не Барабанщик.

Потом села в машину, завела мотор и поехала прочь, оставив Беделию Морз стоять в одиночестве среди удлиняющихся теней.

Глава 30

Телефон зазвонил в три тридцать девять утра во вторник. Холодный кулак стиснул сердце Диди. Она встала со стула, где сидела и при свете настольной лампы читала книгу по современным гончарным технологиям, и подошла к телефону. Трубку она взяла после третьего звонка.

— Алло?

— Мы прибыли, — сказала Мэри Террор. Наверное, выехали из Нью-Йорка вчера утром и ехали целые сутки. Мэри не теряла зря времени, стараясь побыстрее приблизиться к Джеку.

— Эдвард с тобой?

— Ага. Здесь рядом.

— Где вы?

— В телефоне-автомате на станции «Шелл» на… — Мэри остановилась, и Диди услышала, как где-то сзади Эдвард сказал: «Гурон-Парквей». В трубке раздался детский плач и голос Мэри, дававшей инструкцию Эдварду: «Почеши ему за левым ухом, он это любит». Затем она повторила в трубку:

— Гурон-Парквей.

Диди стала объяснять, как добраться до ее коттеджа. Она слышала нервозность в собственном голосе и старалась говорить медленно, но это не помогало.

— У тебя все в порядке? — вдруг перебила ее Мэри. «Она знает!» — подумала Диди. Но этого, конечно, не могло быть.

— Ты меня разбудила, — сказала Диди. — Мне снился кошмар.

Ребёнок продолжал плакать и Мэри рявкнула:

— Слушай, хватит! Дай его мне, а сам возьми трубку! Эдвард взял трубку, голос его был совсем изможденным. Диди повторила свои указания.

— О’кей, — сказала он сквозь зевок. — Повернуть направо на втором светофоре?

— Нет, направо на третьем светофоре. Потом опять направо на втором светофоре, и дорога поведет влево.

— Понял. Ты когда-нибудь водила фургон с младенцем, орущим тебе в ухо? И каждый раз, когда я пытался дать больше шестидесяти пяти, Мэри давала мне пинка. Господи, я чуть живой!

— Здесь ты сможешь отдохнуть.

— Поехали, поехали! — слышался голос Мэри. Ребёнок перестал плакать.

— Каменный дом справа, — повторил Эдвард. — До скорого!

— До скорого, — ответила ему Диди и повесила трубку.

Тишина вопила.

Диди направила их по окольному пути. Они будут здесь через пятнадцать — двадцать минут, если Эдвард не заблудится в таком отупелом состоянии. Рука Диди повисла над телефоном. Шли секунды. Змея верности подняла голову из пепла и предупреждающе зашипела. Это был решающий момент, и после него поворота назад уже не будет.

Она ощутила, как собираются за спиной призраки, оттачивая зубы о кости собственных рук, готовые вгрызться ей в череп. Она дала слово. Неужели не осталось ничего истинного в этом мире обманов?

Диди взяла трубку. Она набрала номер, заранее найденный в справочнике, и попросила служащего соединить ее с номером 119. Два звонка. И собранный голос Лауры:

— Я готова.

На Лауре были все те же джинсы и свитер грубой вязки.

Она спала всего несколько раз по пятнадцать минут, судорожно просыпаясь на воображаемый телефонный звонок. Она выслушала слова Диди, потом повесила трубку и подошла к шкафу. Взяла с верхней полки автоматический пистолет тридцать второго калибра, который купил Дуг. Вогнала обойму на семь патронов и защелкнула его ладонью, поранив себе руку. Щелкнула предохранителем туда и обратно, привыкая к ощущению заряженного оружия. От пистолета исходил все тот же маслянистый запах, и вид был тот же зловещий, но теперь ей нужны были его вес и мощь, и придется им воспользоваться или нет, но это был достойный талисман. Она убрала пистолет в сумочку. Затем надела пальто и застегнулась, выходя в холод. Вдруг ее замутило. Она пробежала в туалет и подождала, но ее не вырвало. Лицо ее горело, на щеках выступили капли пота. Сейчас не время падать в обморок. Когда Лаура убедилась, что ее не вырвет и что она не потеряет сознание, она вернулась к стенному шкафу и положила в сумку запасную обойму, добавляя ее к силе своего талисмана.

Она была, как говорил Стивен Стиле толпе в Вудстоке, напугана до усрачки.

С сумкой через плечо Лаура вышла из номера. Ее охватило благословенным холодным воздухом. Она подошла к номеру Марка и подняла кулак, чтобы постучать в дверь.

И застыла с поднятым кулаком, подумав о Розе Треггс и ее детях. Ее обдувал ветер, и в нем ей чудился перезвон бубенцов, зовущих Марка домой. Она заплатила ему три тысячи долларов. Он привел ее к Беделии Морз. Их соглашение выполнено, и она не потащит Марка к тому, что ждёт впереди. Она опустила кулак и разжала руку.

Миру нужно больше писателей, которые ни в грош не ставят списки бестселлеров и которые пишут кровью сердца.

Лаура молча пожелала ему удачи. Потом повернулась спиной к двери Марка и пошла к своей машине.

Она выехала из «Дейз-Инн» и поехала к дому Диди. Руки ее крепко сжимали руль, а мыши страха грызли живот изнутри.

В четырех милях к западу от Энн-Арбор Диди сидела в кресле в прихожей и свет лампы поблескивал на пробивающейся в рыжих волосах седине. Она ждала, кого первого приведет судьба к ее двери. Ум ее отдыхал, кубик Рубика был собран. Она выбрала свой путь, и змея умерла.

Сквозь деревья мелькнул свет фар.

Диди встала на потерявших вес ногах. Пульс застучал, как Смерть в ворота. Машина выехала на подъездную дорожку, и за белыми конусами света был виден потрепанный тёмно-зелёный фургон. Он остановился перед передней дверью, скрипнув изношенными тормозами. Диди почувствовала, как ее зубы впиваются в нижнюю губу. Она вышла наружу, одетая в свой рабочий костюм — удобный серый свитер с кожаными заплатками на локтях. К нему пристали кусочки глины, а джинсы были заляпаны краской. Из пассажирской дверцы появилась Мэри с ребёнком в детской корзинке. Утомленный Эдвард отвалился от руля.

— Нашли! — сказал он. — Все-таки я добрался.

— Заходите, — предложила Диди и отступила на шаг, пропуская их в дом. От прошедшей мимо нее Мэри пахнуло звериным запахом немытого тела. Эдвард проковылял вслед за ней и шлепнулся на кушетку.

— Ну и ну! — сказал он, блеснув ошалелым взглядом фальшивых голубых глаз. — Задница отваливается!

— Я приготовлю кофе, — сказала Диди и прошла в прибранную кухню, где отсутствующая филенка была закрыта приклеенной скотчем газетой.

— Барабанщика надо переодеть, — сказала Мэри. Она поставила корзинку с ребёнком на пол и вытащила из сумки «магнум», потом бумажное полотенце и памперс. Ребёнок беспокойно сучил ручками и ножками, лицо его было сморщено для плача, но он не плакал.

— А симпатичный короед. — Эдвард откинулся на кушетку, сбросив свои начищенные до блеска ботинки, и раскинул ноги. — Теперь, когда он не орет мне в ухо, я это тоже заметил.

— Он хороший мальчик, хороший мамин сыночек, вот кто он такой.

Пока Диди наливала воду в кофеварку, Эдвард смотрел, как Мэри меняет Барабанщику памперс. Ему было ясно, что Мэри чокнулась насчет этого ребёнка. Когда вчера она заявилась к нему в семь утра и сказала, что они едут в Энн-Арбор, он ей ответил, что у нее винтиков не хватает. Он не собирается ехать в Мичиган с женщиной, у которой на спине нарисована мишень ФБР, будь она ему хоть сестрой, хоть рассестрой. Но она ему рассказала насчет Джека Гардинера, и это пустило его мысли в новом направлении. Если правда, что Джек в Калифорнии и Диди может их к нему отвезти, то для продажи его книги не будет лучшего подспорья, чем интервью с самим Лордом Джеком. Конечно, он еще не знал, как Джек к этому отнесется, но Мэри сказала, что сама мысль хороша. Мэри сказала, что был не права, накинувшись на него из-за книги, — она просто поддалась первому чувству. Она сказала, что хорошо будет дать миру знать, что Штормовой Фронт все еще жив. Эдвард больше думал о статье в журнале «Пипл», чем о высказывании политических заявлений, но Мэри даже пообещала ему помочь уговорить Джека дать интервью. Если Диди права и если Джек в Калифорнии. Два больших «если». Но вполне стоило взять в «Си Кинг» несколько дней по болезни, чтобы эти «если» прояснить.

Мэри унесла запачканный памперс на кухню в поисках мусорного ведра и застала там Диди, сидящую у окна и пристально смотрящую на дорогу.

— На что это ты смотришь?

Только силой воли Диди удержалась, чтобы не подпрыгнуть.

— Ни на что, — ответила она. — Жду, когда будет готов кофе.

Она увидела, как мимо медленно проехал автомобиль и скрылся из виду.

— Бог с ним, с кофе. Я хочу знать все о Джеке. Мэри встала рядом с Диди и посмотрела в окно. Ничего, кроме тьмы. И все равно Диди нервничает. Это явно чувствуется по ее голосу, и к тому же она избегает встречаться с Мэри глазами. В мозгу Мэри включился радар.

— Покажи мне фотографию, — сказала она. Диди оставила кофе довариваться и принесла из своей спальни альбом. Когда она вернулась в гостиную, Мэри сидела в кресле с ребёнком на руках, а Эдвард по-прежнему валялся на кушетке. Сумка лежала рядом с Мэри, «магнум» поверх кучи детского питания, памперсов, бумажных полотенец и игрушек.

— Вот он.

Диди показала Мэри статью и фотографию, и Эдвард с трудом поднялся с кушетки, чтобы тоже взглянуть.

— Вот этот. — Диди коснулась лица мужчины. Мэри внимательно разглядывала фотографию.

— Это не Джек, — решил Эдвард минуты через две. — У этого мужика слишком большой нос.

— Носы с возрастом удлиняются, — ответила ему Диди. Эдвард снова поглядел. Он покачал головой, наполовину с разочарованием, наполовину с облегчением, что не нужно ехать дальше с Мэри Террор.

— Нет. Это не Джек.

Диди стала листать пластиковые страницы назад. Как в машине времени, замелькали даты в статьях. Она остановилась на фотографии молодого надменно улыбающегося Джека Гардинера в хипповских лохмотьях и с длинными белокурыми волосами, спадающими на плечи. Статья называлась «Глава Штормового Фронта — первый в списках преступников, разыскиваемых ФБР», и тут же была дата: 7 июля 1972 года.

— Тогда, — сказала Диди и открыла страницу с заметкой о клубе «Сьерра», — и теперь. Видите сходство?

Эдвард опять посмотрел на позднюю фотографию, потом вернулся к ранней. Мэри сидела неподвижно, держа ребёнка, глаза ее были темны и бездонны.

— О’кей, он малость похож на Джека, — сказал Эдвард. — Может быть. Трудно сказать. — Он посмотрел повнимательнее. — Нет, по-моему, нет.

— Подержи Барабанщика. — Мэри передала ребёнка Эдварду. Он взял ребёнка, слегка поморщившись. Мэри взяла фотоальбом и принялась поочередно просматривать обе фотографии — то одну, то другую. Вдруг остановилась на какой-то статье посередине.

— Вот черт! — тихо сказала она. — Этот сукин сын выжил.

— Что? — Диди заглянула ей через плечо.

— Этот легавый сукин сын, которого я застрелила за домом в ту ночь. — Мэри похлопала по странице, где была заметка с заголовком «Агент ФБР выжил после нападения». В статье была фотография человека на носилках с кислородной маской на лице, его поднимали в машину «скорой помощи». — Ты его помнишь, Эдвард?

Эдвард взглянул:

— А, да. Я думал, ты его завалила.

— Я тоже думала. Как правило, пули в горло хватает. Диди почувствовала, как у нее кровь стынет в жилах.

— Пуля… в горло?

— Да. Я ему всадила две пули. Одну в морду, вторую в глотку. Я бы ему и мозги вышибла на фиг, но больше патронов не было. Эдвард, смотри-ка, его звали Эрл Ван Дайвер, тридцать четыре года, из Бриджуотера в Нью-Джерси. — Она рассмеялась тихим и жутким смехом. — Можешь себе представить: его дочку тоже зовут Мэри?

Диди читала статью из-за плеча Мэри. Она забыла, что вырезала эту заметку из филадельфийской газеты через несколько дней после перестрелки в Линдене. Она хранила все материалы по Штормовому Фронту, которые ей удавалось найти: собственная книга воспоминаний, как дорожная карта ада. Эрл Ван Дайвер. Выведен из критического состояния, говорилось в статье. Серьезные повреждения лица и гортани.

«Боже мой!» — подумала Диди.

— Я его помню, — сказала Мэри. — И спорить могу, что он меня тоже помнит.

Она вернулась к статье и фотографии в бюллетене «Сьерры». Мэри ожидала, что это будет легко, что она сразу узнает Джека, но на фотографии была только часть лица блондина. Она прочла имена мужчин из статьи: Дин Уокер, Ник Хадли, Кейт Кавано. Ни одно из этих имен ей ничего не говорило. Не вызвало никаких предчувствий. Сердце ее налилось свинцом. Барабанщик начинал свой мяукающий плач, и от этого звука у нее снова заболела голова.

— Ничего не могу сказать.

Диди взяла у нее альбом. Где же Лаура и Марк? Они ведь уже должны быть здесь! Живот Диди сводило в один сплошной узел.

— Пойдемте, я вам покажу, что я сделала. Потом скажете мне, что вы думаете.

В мастерской Диди включила верхний свет, и Мэри стала обходить глиняную голову, все еще стоявшую на гончарном круге. Диди положила рядом фотоальбом, открыв его на фотографии. Ребёнок плакал все громче, и Эдвард делал все, что мог, чтобы его успокоить. Мэри остановилась, глядя в лицо Лорда Джека.

— Я сделала это по фотографии, — сказала Диди. Снова в ее голосе проскользнула нервная дрожь. — Он похож на Джека. Я знаю, он старше. Но мне кажется, это он.

Свинец раскололся и отпустил сердце Мэри. И оно превратилось в птицу, летящую к солнцу. Это был Джек. Старше, да. Но все еще красивый, все еще царственный. Она вынула из альбома статью с фотографией. Может ли такое быть? После всех этих лет? Может ли в самом деле Лорд Джек быть во Фристоуне в Калифорнии, где фотограф и поймал кусок его лица? Ей отчаянно хотелось в это верить.

Плач младенца стал пронзительным, требовательным. Эдвард укачивал его, но ребёнок не переставал. Нервы Диди были готовы лопнуть.

— Дай его мне, — сказала она Эдварду, и он подчинился. Она тоже стала его качать, пока Мэри переводила взгляд с фотографии на глиняное лицо и обратно. Руки Диди ощущали тепло закутанного в белое одеяло ребёнка, и от него шел запах молочной смеси и розового тельца.

— Ш-ш, ш-ш, — уговаривала его Диди. — Хороший мальчик, Дэвид хороший ма…

Слово вылетело, и его было не вернуть. Вылетело в воздух и прямо в уши Мэри Террор.

Хотя в мастерской было холодно, Диди почувствовала, как капли пота выступают на шее. Мэри еще раз обошла глиняную голову, складывая статью из бюллетеня в маленький квадратик. Сунула его в карман штанов. Когда она снова посмотрела на Диди, губы ее улыбались тонкой улыбкой, но глаза были угрожающими, как ружейные стволы.

— Моего ребёнка зовут Барабанщик. Ты это знаешь. Почему ты назвала его Дэвидом?

Сказать было нечего. Мэри шагнула с острой как лезвие бритвы улыбкой.

— Диди? Отдай мне, пожалуйста, Барабанщика.

Стоя перед дверью мастерской, Лаура услышала хруст засохшего комка глины под ногой Мэри Террор. Ее сердце стучало, как гром, лицо свело от страха. В правой руке она держала автоматический пистолет со снятым предохранителем. Мелькнула мысль: «Теперь или никогда. Господи, помоги, мне!» Она шагнула в коридор света, выливавшийся из открытой двери и навела пистолет на тяжеловесную женщину, укравшую ее ребёнка.

— Нет! — услышала свой скрипучий и незнакомый голос.

Мэри ее увидела. Ей понадобилось, может быть, четыре секунды, чтобы узнать это лицо. Мозг Мэри заработал, как у пойманной в ловушку крысы. Сумка и «магнум» остались в доме. «Кольт» лежит под водительским сиденьем фургона. Но у нее было еще оружие. Две руки.

Мэри протянула руку, локтем ухватила Беделию Морз за горло и резко повернулась, поставив Диди между собой и наведенным пистолетом Лауры. Другой рукой она крепко зажала ребенку нос и рот, перекрыв дыхание. Ребёнок забился, пытаясь вдохнуть.

— Палец с курка! — скомандовала Мэри Террор. — Пистолет опусти.

Глава 31

Лаура этого не сделала. У нее дрожала рука, и пистолет в ней тоже дрожал. Лицо Дэвида наливалось кровью. Его ручки цеплялись за воздух.

— Он задохнется через несколько секунд. Потом я займусь тобой, а из тебя боец, как из говна пуля.

Лауру обуревала ярость. Большая рука женщины крепко сжимала рот и нос Дэвида. Лаура видела его широко раскрытые в смертном ужасе глаза. Диди не могла шевельнуться — ее собственное горло было перехвачено локтем Мэри.

Эдвард попытался сказать: «Эй, постойте, погодите», — но кому адресовалось это бормотание, было непонятно.

— Палец с курка, — повторила Мэри жутко спокойным голосом. — Опусти пистолет.

У Лауры не было выбора. Она подчинилась.

— Возьми пистолет, Эдвард. — Он медлил. — Эдвард. — Голос Мэри ударил, как хлыст. — Возьми пистолет!

Он шагнул вперёд, взялся за пистолет, и рука Лауры его выпустила. Их глаза встретились.

— Вы меня простите, — сказал он. — Я не знал…

— Заткнись, Эдвард. — Мэри убрала руку с лица ребёнка, и он судорожно вдохнул широко раскрытым ртом, и вылетевший оттуда вопль почти начисто смел остатки здравого рассудка Лауры.

— Отдай мне пистолет, — сказала Мэри.

— Послушай! Нам не надо…

— ОТДАЙ ЕГО МНЕ!

— О’кей, о’кей!

Он вложил пистолет в руку Мэри, и она приставила дуло к рыжеволосой голове Диди, а свободной рукой взяла у нее ребёнка. Вопль не смолкал. Мэри отступила от Диди и направила пистолет на Лауру.

— Кто еще с тобой?

Лаура чуть было не ответила «полиция». Нет, нет. Тогда Мэри наверняка убьёт Дэвида.

— Никого.

— Врешь! Свиньи там, снаружи?

— А была бы я тогда здесь?

Лаура больше не боялась. Страх испарился. Нет времени бояться, надо думать, как выручить Дэвида. Мэри сказала:

— Встань у стены. И ты, Диди, тоже. Пошевеливайся, сука! Диди встала рядом с Лаурой, опустив лицо. По щекам бежали слёзы. Она ждала карающей пули. Лаура не отрывала взгляд от Мэри Террор. Она пристально смотрела на женщину, навеки запоминая это зверское лицо с тяжелыми челюстями.

— Эдвард, ступай в дом и возьми мою сумку и детскую корзинку. Отнеси их в фургон. Мы смываемся.

Эдвард пошел выполнять приказание. Ребёнок продолжал плакать, но внимание Мэри было устремлено на двух женщин.

— Будь ты проклята! — сказала она Диди. — Ты предала меня.

— Мэри, послушай меня, пожалуйста. — После тисков Мэри голос Диди был сиплым. — Отдай ребёнка. Он ведь не твои…

— Он мой! Мой и Джека! — На щеках Мэри проступили красные пятна, глаза ее полыхали. — Я тебе верила. Ты была моей сестрой!

— Я не та, кем была прежде Я хочу помочь тебе, Мэри. Пожалуйста, оставь Дэвида здесь.

— ЕГО ЗОВУТ БАРАБАНЩИК! — завопила Мэри. Пистолет, сжимаемый твердой рукой, смотрел куда-то между Лаурой и Диди.

— Его зовут Дэвид, — сказала Лаура. — Дэвид Клейборн. Как бы ты его ни звала, ты знаешь его настоящее имя Мэри внезапно улыбнулась. Зверской улыбкой. Она, крадучись, прошла через мастерскую и остановилась, когда пистолет почти уперся в нос Лауры. Лауре потребовалось собрать всю силу воли, чтобы не протянуть руки за Дэвидом, но она удержала их опущенными, не отводя взгляда от Мэри.

— Храбрая, — сказала Мэри. — Храбрый кусок говна. А я спущу тебя в унитаз и солью воду. Нырнешь прямо в черную дыру. Как ты думаешь, тебе это понравится?

— Как я думаю? Я думаю, что ты — одна сплошная ложь. Ты взяла ребёнка, который не твой Ты ищешь мужчину, который давно про тебя забыл. — Лаура увидела, как вспыхнул от ненависти взгляд Мэри — как взрыв напалма.

А она шла все дальше в огонь. — Тебе нечего защищать, тебе не во что верить. А самая худшая ложь — это та, которую ты сама себе внушила: что когда ты привезешь ребёнка Джеку Гардинеру, ты опять станешь молодой.

Мэри не могла вытерпеть, чтобы имя Джека раздавалось из пасти этой бабы. Мелькнула ее рука, и ствол пистолета обрушился на лицо Лауры. Что-то хрустнуло, и Лаура упала на колени с пульсирующей от дикой боли головой. Кровь брызнула на пол из почти сломанного носа, а на щеке появился рубец с синими краями. Лаура не издала ни звука, тёмные пятна плясали перед ее глазами.

— Подними ее, — сказала Мэри Диди. — У нас есть дело, которое нужно кончить.

Подталкивая пистолетом, Мэри погнала их из мастерской. Лаура спотыкалась, и Диди ее поддерживала. Эдвард ждал их у фургона. Мэри отдала ему автоматический пистолет и вынула из-под сиденья свой кольт.

— Прогуляемся в лес, — сказала Мэри, одной рукой покачивая Барабанщика. — Подальше от дороги. Вперёд!

— Может, их можно было бы просто запереть, — сказал Эдвард по дороге. — Понимаешь? Запереть и смыться.

Мэри не ответила. Они шли дальше, мимо дубов и сосен, и под ногами хрустели ветки и листья.

— Их совсем не обязательно убивать, — опять попробовал Эдвард. Из его рта вырывались облачка пара. — Мэри, ты слышишь меня?

Она слышала, но не отвечала. Когда они отошли на сотню ярдов от коттеджа, Мэри сказала:

— Стой.

Ее глаза уже привыкли к темноте. Она сорвала сумочку с плеча Лауры, собираясь поискать деньги и забрать кредитные карточки.

— Лицом ко мне, — сказала она двум женщинам и отступила на несколько шагов.

— Прошу тебя… не надо! — взмолилась Диди. Щелк. Мэри отвела ударник «кольта». Ребёнок молчал, маленькие облачка вырывались из его ноздрей.

— Мэри, не надо, — сказал Эдвард, становясь рядом с ней, — не надо, о’кей?

— Последние слова будут? — спросила Мэри.

Лаура с распухшей щекой произнесла:

— Чтоб тебе гнить в аду!

— Хорошее последнее слово, — сказала Мэри, навела пистолет на голову Лауры, держа палец на спуске. Два раза нажать, и в этом мире двумя продажными суками будет меньше.

Она надавила на спуск.

Послышался выстрел: «хлоп!», разнесшийся эхом по лесу.

Эдвард врезался в Мэри, толкнув ее под руку, и «кольт» выстрелил, послав пулю в деревья над головой Лауры. Что-то теплое и влажное брызнуло в лицо Мэри, облив ее плечо и ребёнка. Белое одеяльце покрылось темными пятнами. Бросив взгляд на Эдварда, она увидела, что у него разворочена голова и от сочащихся мозгов поднимается пар.

— Ox! — выдохнул Эдвард, его лицо представляло собой сплошную кровавую массу. — Свет глаза режет.

Прозвучал второй выстрел. Мэри увидела вспышку справа. Пуля врезалась в ствол дерева рядом с Мэри, и отлетевшие щепки обожгли голову.

Эдвард цеплялся за ее руку.

— Мама? Мама? — Из его рта вырвался всхлип. — Эдди хороший мальчик.

Мэри отпихнула его в сторону. В этот момент третья пуля пробила Эдварду грудь, вылетел горячий фонтан, и пуля на излете зацепила свитер Мэри. Эдвард сполз на землю, булькая, как переполненная раковина. Мэри бросила сумочку Лауры и сделала два выстрела по направлению вспышек огня, грохотом «кольта» заставив Барабанщика снова заплакать.

«Мощная винтовка», — подумала она. Оружие легавых. Значит, не меньше одного снайпера. Она отвернулась от Лауры и Диди и побежала в сторону коттеджа, прижав к себе ребёнка, и лицо ее было вымазано кровью и мозгами Эдварда Фордайса.

Винтовка снова заговорила, срезав ветку менее чем в шести дюймах над головой Мэри. Она выстрелила еще раз, увидела искры отрикошетившей от камня пули. Потом она побежала, спасая свою жизнь, оскользаясь на листьях, и крик младенца тянулся за ней кильватерным следом.

«Кто-то стреляет, — подумала Лаура. — Стреляет в Мэри Террор. Дэвид у нее в руках. Дэвид на пути пуль». Она тоже увидела дульную вспышку, потом еще одну — пули искали Мэри. Ее пистолет! У Эдварда в руке. Лаура бросилась вперёд, упала на дергающееся тело, схватила пистолет и вырвала из пальцев Эдварда. Она привстала, целясь во тьму туда, где был снайпер, и нажала на спуск. Пистолет рванулся из ее руки, от выстрела чуть не треснули барабанные перепонки. Она продолжала стрелять, вторая, третья пули, разрывающие ткань ночи. Винтовка умолкла. Сквозь заложенные уши Лаура услышала, как Мэри Террор заводит свой фургон.

— Она уходит! — закричала Диди.

«Ключи от машины!» — подумала Лаура и, подхватив с земли сумочку, бегом припустилась к дому.

Мэри задним ходом разворачивалась на подъездной дорожке. Барабанщик заливался плачем в корзинке на полу. В зеркале заднего вида Мэри увидела «БМВ», стоящий на дороге и перекрывающий ей выезд. Она вдавила педаль газа в пол и кормой фургона ударила в пассажирскую дверь «БМВ», сминая ее с хрустом стёкла и металла. «БМВ» задрожал и застонал, но поддался. У Мэри на лице выступил пот, на губах был вкус крови Эдварда. Она дернула рычаг на первую передачу и опять отъехала назад, чтобы еще раз попробовать отодвинуть чужую машину. Фары высветили бегущую к ней с пистолетом в руке Лауру, за ней бежала Диди Морз. Времени терять было нельзя. Мэри заскрипела зубами, снова дала задний ход и съехала с дорожки, сминая сосновый подрост и сокрушив в черепки одну из абстрактных скульптур Диди. Фургон протиснулся мимо радиатора «БМВ», Мэри выровняла руль и еще раз нажала на газ, и фургон с визгом резины рванул прочь. Мэри набирала скорость, держа путь на запад.

Лаура добралась до машины, увидела вдали хвостовые огни фургона — оба красных стёкла разбиты, — и машина свернула за поворот и исчезла. Она услышала позади себя тяжелое дыхание Диди, повернулась и навела пистолет в ей лицо.

— Садись в машину…

— Что?

— Садись в машину! — Она попыталась открыть заднюю дверь с пассажирской стороны, но петли заело. Лаура схватила Диди за руку, протащила ее вокруг машины и открыла водительскую дверь. Диди упиралась, стараясь вырваться, но Лаура ткнула ее пистолетом под челюсть, и сопротивление угасло. Запихнув Диди, Лаура бросилась за руль, выудив ключи из своей забрызганной кровью сумочки, завела мотор. Под капотом что-то задребезжало и завизжало, но предупреждающих сигналов от приборов не было. Лаура ударила по педали газа, и побитый автомобиль рванул, оставляя полосы горелой резины поверх следов фургона.

Окно со стороны Диди было разбито, и поток ледяного воздуха ворвался в автомобиль, когда стрелка спидометра перевалила за шестьдесят. На скорости шестьдесят пять миль в час Лаура вошла в поворот с заносом на левую полосу. Хвостовых огней впереди не было видно, но был еще один поворот. Нога Лауры не двинулась в сторону тормоза. Она бросила машину в поворот, вылетев юзом на обочину и чуть не улетев в лес, пока не смогла выровнять машину и вывернуть опять на дорогу. Лаура снова взглянула на спидометр: стрелка уходила за семьдесят. Диди вжалась в сиденье, ее рыжие волосы трепал ветер, на освещенном огнями приборов лице застыл ужас.

Третий поворот снова швырнул машину в деревья, но Лаура крепко сжимала вырывающийся руль. Впереди был длинный прямой участок дороги и на нем впереди — два белых огонька. Лаура вытерла кровоточащий нос тыльной стороной ладони и дала полный газ, двигатель взревел, спидометр прыгнул на восемьдесят миль. Но фургон тоже быстро двигался, из покореженной выхлопной трубы валил черный дым. Очертания голых деревьев по» обеим сторонам дороги слились в мелькающие полосы. Лаура уже подобралась так близко, что видела цифры на номерных знаках штата Джорджия, и тут вспыхнули стоп-сигналы — Мэри резко сбросила скорость, входя в крутой правый поворот. Лауре тоже пришлось нажать на тормоз, и она отстала от фургона, заставляя шины вцепиться в поворот, выворачивая их вправо и снова влево на новый прямой участок.

Теперь Мэри вдавила акселератор в пол, и фургон рванулся вперёд, завиляв хвостовыми огнями, а у Лауры перехватило дыхание в легких. Если фургон слетит с дороги, Дэвид может погибнуть. Она поняла, что не может таранить фургон, заставляя его съехать на обочину или всадить пулю в шину. Мэри Террор может потерять управление. Пуля, нацеленная в шину, может попасть в кузов или в бензобак. Дэвид погибнет в полыхающих обломках так же наверняка, как и от пули Мэри Террор. Лаура снизила скорость и дала фургону возможность оторваться. Стрелка спидометра пошла назад: семьдесят пять… семьдесят… шестьдесят пять… шестьдесят. Мэри держалась на семидесяти, фургон удалялся, оставляя за собой клубы черного дыма. Лаура увидела справа знак: ШОССЕ 94, ШЕСТЬ МИЛЬ.

Шоссе, ведущее на запад.

К правому виску Лауры прижалось дуло.

Это Диди взяла лежащий рядом пистолет.

— Останови машину!

Лаура продолжала ехать, держа шестьдесят миль в час.

— Останови машину! — повторила Диди. — Я выхожу! Лаура не ответила, ее внимание было сосредоточено на дороге и фургоне. Мэри Террор двинется на федеральную трассу, потому что это самый быстрый путь в Калифорнию.

— Я СКАЗАЛА: ОСТАНОВИ МАШИНУ! — прокричала Диди сквозь вой ветра.

— Нет, — ответила Лаура.

Диди сидела, ошеломленная и беспомощная, с зажатым в руке пистолетом.

Ноздри Лауры были забиты кровью. Она высморкалась в руку — лицо пронзило острой болью — и вытерла алое месиво о джинсы.

— Я не собираюсь потерять Мэри.

Эмоции Диди заполоскали, как изорванный флаг.

— ОСТАНОВИ МАШИНУ, ИЛИ Я ТЕБЯ УБЬЮ! завопила она. — Я ТЕБЕ МОЗГИ ВЫШИБУ НА ХРЕН! Лаура не сняла ногу с газа.

— Ты больше не убийца, — сказала она, даже не глядя в сторону Диди. — Это все в прошлом. А кроме того, ты разве хочешь вернуться домой и попытаться объяснить полиции, почему в лесу лежит труп Эдварда Фордайса?

— Останови машину, я сказала! — Диди понизила голос.

— Куда ты пойдешь, если я остановлюсь?

— Да уж найду куда! Не беспокойся обо мне! В голове Лауры пульсировала яростная боль, кровь опять собиралась в ноздрях, ей приходилось дышать ртом, чтобы набрать побольше воздуха.

«Эта сука здорово врезала мне пистолетом», — подумала она и сказала:

— Ты мне нужна.

— Я уже разбила ради тебя свою жизнь!

— Тогда тебе больше нечего терять. Ты мне нужна, чтобы помочь вернуть моего ребёнка. Я поеду за Мэри до самой Калифорнии. До самого ада, если понадобится.

— Ты сумасшедшая! Она убьёт ребёнка, но не даст тебе его забрать!

— Посмотрим, — произнесла Лаура.

Диди опять собралась потребовать, чтобы ее выпустили, когда в зеркале заднего вида появился свет фары. Она оглянулась и увидела быстро настигавший их автомобиль.

— Черт возьми! — сказала она. — Похоже, это копы.

И она опустила пистолет.

Лаура бросила взгляд на приближающийся автомобиль. Эта чертова штука просто летела, делая свыше восьмидесяти миль в час. Никаких сирен и мигалок пока не было, но у Лауры сердце прыгнуло к горлу. Она не знала, что делать: нажать на газ или на тормоз? Автомобиль уже нагонял, его фары били в зеркало заднего вида белыми солнцами. Лаура прижала свою машину вправо, и автомобиль пролетел мимо. Это был большой тёмно-синий «бьюик», может, шести — или семилетний, но в отличном состоянии, и поднятый им ветер чуть не снес «БМВ» с дороги. «Бьюик» рванулся вперёд, вывернул снова на полосу и понесся дальше. Номер на нем был мичиганский, а на заднем стекле наклейка: КОГДА ОРУЖИЕ ВНЕ ЗАКОНА, ОНО БУДЕТ У ТЕХ, КТО ВНЕ ЗАКОНА.

Мэри Террор в фургоне увидела приближение новой машины. Барабанщик продолжал плакать, на одном из поворотов его корзинка перевернулась. «Свиньи, — подумала она. — На сцену выходят вонючие свиньи». Кровь Эдварда налипла на ее лицо, кусочки черепа и мозга прилипли к одежде. Она взвела «кольт» и опустила окно, потом отпустила акселератор, когда догонявший автомобиль покинул свой ряд и начал ее обходить.

— Давай! — сказала она. — Иди сюда, поросеночек! Автомобиль поравнялся с ней и шел рядом. Машины шли по лесной дороге на скорости семьдесят миль в час.

Мэри не видела полицейских или фэбээровских опознавательных знаков, и лица водителя тоже не могла рассмотреть. Но вдруг чужая машина резко приняла вправо и с хрустом металла ударила по фургону. Руль в руках задергался. Мэри громко выругалась, и фургон вильнул на обочину. Мэри боролась с рулем, к ней тянулись тёмные деревья, готовые схватить ее и Барабанщика. Мэри удалось вывести автомобиль на дорогу, но тут большой автомобиль снова ударил в бок, как разъяренный бык, стараясь столкнуть с дороги. Он ударил и в третий раз, и полетели искры, когда металл прошелся по металлу. Фургон отбросило в сторону, руль вырывался из железных пальцев Мэри. Она глянула влево, увидела, как опускается стекло с пассажирской стороны «бьюика» — плавное движение электропривода. Автомобили поровнялись, водитель «бьюика» был на одной линии с Мэри. Громкий треск, вспышка пламени и что-то металлическое ударило по фургону.

«Пуля, — поняла Мэри. — Пистолет».

Этот сукин сын стреляет в нее.

Ее осенило — вдруг, кто бы ни был в этом «бьюике», это тот самый гад, который убил Эдварда. Свиньи так не действуют. Этот гад совершенно явно пытается ее убить.

Она опять надавила на акселератор и мимо промелькнул знак, указывающий, что до девяносто четвертого федерального шоссе осталось две мили. «Бьюик» шел бок о бок с ней. Еще один выстрел и вспышка огня — и она услышала пение пули, отрикошетившей внутри фургона. Машины шли рядом, подбираясь к скорости восемьдесят миль в час. Мэри, держа руль одной рукой, другой выстрелила по чужой машине. Она не попала, но «бьюик» отстал на несколько ярдов. Затем он снова рванул вперёд и опять вдавился в бок фургона, спихивая его на обочину. Мэри выстрелила еще раз, целясь в мотор «бьюика». Шины фургона скользили по гравию, машина виляла. Прошли две секунды, когда Мэри думала, что фургон перевернется, но его шины снова поймали асфальт и готовый вырваться вопль остался за стиснутыми зубами Мэри. «Бьюик» с разбитой правой стороной опять начал обгонять. Нога Мэри вдавилась в пол, выжимая из фургона все, что он мог дать. «Бьюик» догонял, высовывая длинное исцарапанное рыло. Мэри бросила «кольт», сунула руку в сумку и вынула «магнум».

Она не успела выстрелить, как вынырнувший сзади «БМВ» вырулил на левую полосу и ударил по «бьюику» сзади. От удара палец на спуске дрогнул, и пуля стукнула в кузов фургона в семи дюймах от головы Мэри Террор.

Мэри выстрелила из «магнума». От грохота выстрела и силы отдачи загудели рука и плечо. Правая передняя шина «бьюика» оглушительно лопнула, водитель ударил по тормозам, а Лаура резко рванула «БМВ» вправо и на полфута обошла «бьюик», отделив его от набирающего скорость фургона. Шину «бьюика» рвало в клочья, машину понесло через левую полосу и через бугорок в гущу лесного подроста.

— Давай назад! Давай назад! — кричала Диди, и Лаура нажала на тормоза одновременно с Мэри. Бамперы их машин лязгнули, как мечи. Лаура вывернула влево и увидела прямо перед собой въезд на федеральное шоссе. Мэри Террор резко на него свернула, черный дым вырывался из выхлопной трубы фургона. ШОССЕ 94, ЗАПАД, гласил дорожный знак. Мэри вылетела с развязки на шоссе, опустила руку и поправила корзинку с Барабанщиком. Он все еще скулил, но сейчас пусть хоть разорвется от крика. Она глянула в зеркало заднего вида, увидела в пятидесяти ярдах позади себя «БМВ», который сбавлял скорость, и сбросила свою до шестидесяти миль в час. Кто бы ни был в «бьюике», ему придется сменить колесо, а за это время она давно оторвется.

Но сзади в машине оставалась Лаура Клейборн. Может быть, и Беделия с ней. Предательница. Ей мало пули, ей надо брюхо вспороть и кишки скормить воронам, как самую поганую придорожную падаль.

«БМВ» держал дистанцию. Мэри убрала «магнум» в сумку. Ее трясло, но это скоро пройдет. В ранний утренний час трасса была почти пуста, только несколько буксиров волокли свои трейлеры. Напряжение отпустило Мэри, но она поглядывала назад на фары «БМВ». Надо было прострелить им шины, когда была возможность. Почему эта сука не привела с собой свиней? Почему приехала одна? Дура — вот почему. Дура и слабачка.

— И что ты будешь делать? — спросила она у следующих за ней фар. — Ехать за мной в Калифорнию? Она рассмеялась: резкий, нервозный лай.

— Его зовут Эрл Ван Дайвер, — говорила Диди Лауре. — Агент ФБР. Мэри прострелила ему горло в семьдесят втором во время перестрелки в Линдене. Наверное, он выяснил, кто я такая, но я-то ему не нужна. — Она кивнула на фургон. — Ему нужна Мэри.

Лаура включила обогреватель до предела, но в «БМВ» было по-прежнему холодно и неуютно, ветер врывался в окна и вертелся вихрем в салоне. Больше ничего не оставалось делать. Ничего не оставалось, как ехать и не упускать из виду разбитые хвостовые огни фургона. Рано или поздно Мэри придется остановиться, чтобы заправиться. Она начнет засыпать, проголодается, захочет пить. А когда это случится… Тогда что?

Лаура посмотрела на указатель уровня бензина — почти полбака. Если ей придется остановиться первой, Мэри исчезнет из виду. Она может свернуть с федерального шоссе, пытаясь спрятаться, пока не убедится в том, что Лаура ее не найдет. Но Мэри нужно только одно направление, одно-единственное место. Между «здесь» и «там» лежит свыше двух тысяч миль, и кто знает, что может произойти на этом огромном расстоянии?

— Я хочу выйти, — сказала Диди. — Я с тобой не поеду. Лаура промолчала. Нос забило засохшей кровью, раненая щека наливалась синевой.

— Господом клянусь, — сказала Диди, — я с тобой не поеду!

Лаура не ответила. Сегодня утром она видела, как был убит человек. Его кровь залила ей сумочку, в машине стоял запах смерти. Она чувствовала, как ужас всего пережитого начинает пожирать ее ум, уводя от задачи, которую она себе поставила, и сделала единственную вещь, которую можно было сделать: просто перестала думать об Эдварде Фордайсе и зашвырнула воспоминание о его корчившемся теле поглубже, откуда его сразу не вытащить. Она должна думать об одном и только об одном — о Дэвиде в фургоне в пятидесяти или шестидесяти ярдах впереди. Где за рулем сидит Мэри Террор. Вооруженная и опасная. Две тысячи миль между ней и человеком, который может быть — а может и не быть — Джеком Гардинером.

— Я хочу выйти! На первой же бензозаправке!

Они проехали одну через несколько минут. Освещенную.

Фургон шел дальше, держа постоянную скорость шестьдесят пять миль в час.

Диди притихла. Она закрыла уши руками, чтобы не слышать воплей ветра.

«Где-нибудь ты остановишься, — думала Лаура. — Может быть, через десять миль. Или пятьдесят. Но ты остановишься, а когда остановишься, я буду у тебя за спиной».

Она поглядела на пистолет, лежащий не сиденье, куда его положила Диди. На рукоятке засох алый мазок. И снова взгляд Лауры вернулся к разбитым хвостовым огням, и она отмахнулась от вопроса, как отобрать Дэвида у Мэри Террор, не заработав пулю в голову от этой женщины…

Лаура чуть не плакала, но сдерживала слёзы. Ее лицо было как кожаная куртка, которую растягивают горячим утюгом. Слезы не помогут от боли, и не помогут вернуть Дэвида живым. А вот чтобы глаза опухли — это точно не надо.

— Ты псих! — сказала Диди. И сделала последнюю попытку: — Ты нас угробишь и ребёнка тоже.

Лаура не ответила, но слова Диди вонзились, как колючка. Все внимание Лауры было направлено на то, чтобы держаться ровно в пятидесяти ярдах позади фургона. Не надо действовать Мэри на нервы. Пусть она чувствует себя спокойно в своем фургоне с двумя пистолетами и ребёнком, которого она зовет Барабанщиком.

Он вырастет под именем Дэвида. Лаура дала обет положить за это жизнь.

Фургон и «БМВ», оба побитые и помятые, двигались на запад по пустынному федеральному шоссе. Мэри Террор взглянула на указатель бензина и посмотрела назад на машину Лауры, отмечая ее положение. Плач Барабанщика стал утихать и Мэри затянула «Зажги мой костер», тихо и фальшиво.

«Езжай за мной, — думала она. Ее взгляд снова поймал фары «БМВ». — Это правильно. Езжай за мной, чтобы я смогла тебя убить».

Фургон и автомобиль двигались дальше. Позади них, на въезде на федеральное шоссе, отставая минут на тридцать, Эрл Ван Дайвер затянул последнюю гайку и выпустил из вентиля лишний воздух. На нем была черная шапочка и лыжный костюм камуфляжных зелено-коричневых цветов, бледное костлявое лицо было исцарапано листвой. Он разложил инструменты по своим местам в багажнике, где лежала снайперская винтовка и запас патронов вместе с магнитофоном и подслушивающим устройством. Он вынул из багажника черную коробку размером с ладонь и прикрепил клейкой лентой под приборной доской «бьюика», идущие от нее провода подключил к прикуривателю. Потом он завел мотор и повернул переключатель на ящичке. Заморгал голубой огонёк, но на миниатюрном экране ничего не появилось. На заднем ветровом стекле была антенна, похожая на антенну сотового телефона, но для других целей. Он подсоединил ее выход к черному ящичку. Опять ничего. Магнитный пеленгатор, который он поместил в диск правого переднего колеса фургона Мэри Террор, даст о себе знать только в пределах четырех миль. Это была всего лишь предосторожность на этот случай.

Под водительским сиденьем был тайник, где лежал автоматический браунинг, который легко вынимался. Ему придется поработать, пока он покончит с Мэри Террор.

Если эти две женщины встанут у него на пути, они тоже умрут.

Эрл Ван Дайвер выехал задним ходом на дорогу и поехал к въезду на федеральное шоссе. «На запад, в Калифорнию, — подумал он. — Ищет Джека Гардинера». Все это было записано на ленту, уловленное подслушивающей тарелкой и радиомикрофоном, который он поставил внутри керамической вазы в передней Беделии Морз.

Едет в Калифорнию, в страну орехов и фруктов.

Отличное место, чтобы убить кошмар.

Скорость «бьюика» держалась между семьюдесятью и семьюдесятью пятью милями, асфальт летел под новую шину. Ван Дайвер, исполнитель давно ожидаемой казни, рвался к своей мишени.

Глава 32

В оловянном небе проглянуло солнце. В машине Лауры заморгал красный указатель на шкале бензобака. Она пыталась не обращать на него внимания, прогнать его с глаз долой — но мигающий огонёк лез в глаза.

— Бензин кончается! — сказала Диди сквозь завывание ветра.

Обогреватель весело мурлыкал, согревая их ноги, а выше пояса они промерзли насквозь. Но в этом была и хорошая сторона — ни Лаура, ни Диди не уснут в таком холоде и воющей симфонии ветра. Диди держала руки в карманах, а Лауре приходилось то и дело снимать одну руку с руля и разминать, чтобы разогнать кровь, класть на место и тут же снимать другую. В пятидесяти или шестидесяти ярдах впереди ехал зелёный фургон с ободранным до голого металла левым боком, а корма его выглядела так, будто по ней прошлись кувалдой. Движение на трассе оживало, появлялось все больше грузовиков, проносящихся мимо на пределах разрешенной скорости. Минут двадцать назад Лаура видела патрульную машину, проехавшую во встречном направлении, мигая голубыми огнями. Она подумала, так ли испугалась ее Мэри Террор, как она сама. На западе, перед фургоном Мэри, небо оставалось темным и зловещим, словно ночь отказывалась уступать свои права заре.

— Бензин почти кончился, — сказала Диди. — Ты слышишь меня?

— Слышу.

— Ну и что ты собираешься делать? Ждать, когда нам придется толкать эту железяку?

Лаура не ответила. Она действительно не знала, что собирается делать. Ситуация критическая. Если она заедет на заправку первая, то Мэри Террор может свернуть с магистрали на ближайшей развязке. Если ждать слишком долго, кончится бензин и придется загорать на дороге. Был в этом какой-то черный юмор, извращенно напоминающий комедию про Люси и Этель, гоняющихся за знаменитостью, когда Рики приехал в Голливуд. «Дон Жуан», кажется. Не для съемок ли этого фильма Рики ездил в Голливуд? Или это был «Казанова»? Нет, «Дон Жуан». В этом она была почти уверена. Первый признак надвигающейся старости: забываешь детали. С кем же это рядом Люси получила кабинку на «Браун Дерби»? Вильям Холден? Это ему она на голову пролила суп? Или это был салат, а не су…

Вопль клаксона подкинул Лауру на сиденье, а Диди рядом по-собачьи взвизгнула. Лаура рванула руль вправо, возвращаясь в свой ряд, откуда выехала, и висевший у нее на хвосте грузовик проревел мимо, как фыркающий динозавр.

— Чтоб тебя! — крикнула Диди и выставила палец водителю грузовика в непристойном жесте.

У Лауры тяжело заколотилось сердце. Мэри Террор сбрасывала скорость и выезжала к съезду с шоссе в четверти милях впереди.

Лаура моргнула, не уверенная, не продолжает ли она блуждать по тропкам страны грез.

В небе витало видение. Символ высокой кармы, сказал бы Марк Треггс. Со щита, высоко над дорогой, смотрела огромная жёлтая «улыбка» и надпись, которая гласила: ХЕПГТИ ХЕРМАНС! БЕНЗИН! ЕДА! СЛЕДУЮЩИЙ ВЫЕЗД!

«Оно!» — подумала Лаура. Вот куда едет Мэри Террор. Может, ей надо заправиться. Может, ей нужен стимулятор, чтобы не спать. В любом случае «улыбка» Счастливого Германа была маяком, манящим Мэри Террор съехать с дороги, как хиппи на посиделки с кислотой.

— Куда это она? — возбуждённо спросила Диди. — Она съезжает с дороги!

— Знаю.

Лаура свернула в правый ряд. Приближался съезд. Мэри Террор съехала с шоссе на длинную дугу правого поворота, и Лаура вслед за ней сбросила скорость.

«Хеппи Херманс» был слева. Это было жёлтое шлакоблочное здание, объединявшее в себе продовольственный магазин, закусочную, бензозаправочную станцию, где были колонки с персоналом и колонки самообслуживания На всех окнах были нарисованы большие желтые «улыбки». У дизельных колонок стояли два грузовика, и какой-то семейный фургон с номером штата Огайо заправлялся у колонки самообслуживания неэтилированным бензином Мэри завела фургон под жёлтый пластиковый навес; когда ее передние шины переехали через сигнальный провод, тянувшийся по бетону, прозвенел резкий звонок. Она остановилась перед колонками с персоналом и оттуда в боковое зеркало смотрела, как подъехавший «БМВ» остановился у колонок самообслуживания в тридцати футах позади. Из него вышла Лаура Клейборн с волосами, разметанными ветром и с отекшей и посиневшей разбитой стороной лица. А что у нее в руке — пистолет? Мэри увидела, как Лаура направилась к фургону, а затем в ее окне появилось морщинистое мужское лицо. Человек постучал по стеклу, и Мэри быстро взглянула на себя в зеркало заднего вида, проверяя, все ли следы крови Эдварда она стерла слюной и пальцами. Немножко крови осталось у корней волос, но это незаметно. Она опустила стекло.

— Полный бак? — спросил мужчина. На нем была замасленная жёлтая кепка «Хеппи Херманс» и он энергично жевал зубочистку. Мэри кивнула. Мужчина отошел от окна, и Мэри пристально посмотрела на стоявшую менее чем в двадцати футах от нее Лауру. В руках у нее ничего не было Позади нее заправляли «БМВ». Лаура сделала еще два шага и остановилась, когда Мэри положила локоть на раму окна, и из-под белого одеяла с пятнами крови, в которое была замотана ее рука, был на три дюйма высунут ствол «кольта».

Вид окровавленного белого одеяльца заставил Лауру застыть на месте. Она не могла оторвать от него взгляда и почувствовала, как горячая волна тошноты поднимается к горлу А затем в поле ее зрения появилась другая рука Мэри, державшая живого Дэвида, сосущего пустышку. Дуло «кольта» сдвинулось, направленное на голову ребёнка.

Работал насос бензоколонки, щелкали и росли цифры в окошке.

Мэри почувствовала возвращение работника «Хеппи Херманс» раньше, чем он подошел, и опустила руку, держа пистолет у бедра. Его взгляд на одну или две секунды задержался на ребенке.

— Кто-то вас не любит, — сказал он Мэри.

— Что?

Он ткнул себя зубочисткой в зуб.

— У вас в фургоне дырки от пуль. Кто-то вас не любит.

— Я купила его на государственной распродаже, — сказала она небрежно. — Раньше он принадлежал наркодельцу. Человек уставился на нее, усиленно работая зубочисткой.

— А! — сказал он. Плеснул на ветровое стекло моющей жидкости и принялся мыть его губкой, пока бензин лился в бензобак.

Лауры Клейборн уже не было.

Она стояла в сыром женском туалете, где не было нарисовано ни одной «улыбки», и жёлтого там была только вода в унитазе. Она поглядела в зеркало и увидела пугало. Поспешно намочив бумажное полотенце, она прочистила забитый сгустками крови нос. При прикосновении к лицу по скулам пробегали электрические разряды, но у нее не было времени действовать мягче. Когда она кончила, глаза были полны слез. Она скомкала окровавленное полотенце, швырнула его в корзину, потом освободилась от давления в мочевом пузыре. Между ног тоже были капли крови — от швов, разорванных коленом Ван Дайвера. Покончив со всем этим, Лаура вышла на улицу и увидела, что Мэри Террор с Дэвидом на руках заходит в продовольственный магазин. Сумка висела у нее на плече, и наверняка оба пистолета там.

Служитель закончил заполнять бензином бак фургона. Лаура подошла к зеленой машине и открыла дверцу водителя. Внутри держался запах Мэри Террор, тяжелый, звериный дух. Ключей в замке зажигания, конечно, не было. Лаура пошарила под приборной доской и нащупала пучок проводов. Один хороший рывок, и… «И что?» — спросила она себя. Ситуация не изменится. Пусть фургон не заведется, но Дэвид останется в руках у Мэри, и оба ее пистолета тоже, и она все равно убьёт его, если прибудет полиция. Какой смысл ломать фургон, если в результате погибнет Дэвид? Она отпустила провода.

— Черт побери, — тихо сказала она.

Кричать — только силы расходовать.

Лаура заглянула за переднее сиденье фургона. За ним были чемоданы и пара коричневых бумажных пакетов. Она протянула руку и проверила их содержимое: пакеты картофельных чипсов, упаковки пирожков и печенья, коробка памперсов, детское питание, бумажные чашки и наполовину выпитая бутылка пепси. «Дорожная еда», — подумала она. Продукты, которые Мэри и Эдвард Фордайс купили на дорогу. В, задней части фургона лежали подушка и одеяло. Она взяла одеяло и один из пакетов с едой, чашками и пепси. Памперсы и детское питание оставила на месте. Ее внимание привлек другой предмет — пустышка на пассажирском сиденье. Она взяла ее, собираясь сохранить. На ней была слюна ее ребёнка, его аромат. Но нет, нет: если у Дэвида не будет пустышки, чтобы унимать его плач, натянутые, как струны, нервы Мэри Террор могут сдать и тогда…

Лаура положила пустышку на место. Этот поступок был самым трудным в ее жизни.

Лаура отнесла добычу в свой автомобиль, а в следующее мгновение она осознала, что бензобак закрыт, колонка отключена, а Беделия Морз исчезла.

Мэри, расплачиваясь за бензин, банку чистой воды, коробку тонизирующих таблеток и упаковку пакетов для мусора, увидела, как Лаура обыскивает ее фургон.

«Она ни шин, ни мотора не тронет, — подумала Мэри. — Эта сука знает, что тогда будет».

— Это все? — спросила женщина за стойкой.

— Да, кажется… — Она осеклась. Рядом с кассой стояла стеклянная миска с черной надписью «Не волнуйся! Будь счастлив!». А в ней лежали сотни желтых значков — «улыбок». Мэри не стала бы заезжать в «Хеппи Херманс», не будь этого знака на дороге, а под его властью она чувствовала себя непобедимой. Она оказалась права. Лауре Клейборн до нее не добраться.

— Сколько это стоит? — спросила она.

— По четверти доллара каждый.

— Я возьму один, — сказала Мэри. — И еще один для ребёнка. — Она приколола один значок на голубой свитер, купленный для Барабанщика в Джерси, а другой приколола на собственный свитер, покрытый засохшими брызгами, похожими на овсянку, — брызгами мозгов Эдварда.

— Кто-то ранен? — спросила женщина, когда по счету было заплачено. Она с отвращением посмотрела на красные пятна на одеяле, в которое был закутан Барабанщик.

— Кровь из носа, — быстро и плавно пришёл ответ. — У меня всегда идет носом кровь при холодной погоде. Женщина кивнула, укладывая в пакет покупки Мэри.

— А у меня лодыжки опухают. Как будто два древесных ствола по дому ходят. Они и сейчас у меня опухшие.

— Очень сочувствую, — отозвалась Мэри.

— Это значит, буря будет, — сказала женщина. — По телевизору говорят, что на западе вот-вот она с цепи сорвется.

— Очень вероятно. Ну, всего хорошего.

Мэри взяла пакет под мышку и, держа в другой руке Барабанщика, вышла из магазина к фургону. Ей надо было отлить, но она не собиралась упускать фургон из виду, и приходилось терпеть, пока положение не станет совсем отчаянным. Она поставила корзиночку с Барабанщиком на пол с пассажирской стороны, а затем проверила, что же взяла Лаура. Пакет с продуктами и одеяло. Не так уж много, решила Мэри и положила мешок и сумку в заднюю часть фургона. Достав из сумки «кольт», она сунула его под сиденье водителя, открыла коробку а таблетками стимулятора, проглотила две, запив глотком воды из бутылки, и села за руль. Она вставила ключ зажигания, и мотор с горловым рычанием завелся.

Мэри взглянула в сторону «БМВ». Лаура стояла рядом с ним, глядя на нее. Ей не нравилось лицо этой женщины. Она помнила, как это лицо проговорило: «Ты — одна сплошная ложь». Мэри сунула руку под сиденье и вытащила «кольт». Она взвела курок и твердой рукой навела ствол в сердце Лауры.

Лаура увидела тусклый блеск револьвера. Она сделала резкий вздох, и ноздри обожгло холодом. Двигаться было поздно. Ее тело напряженно ждало выстрела.

Заплакал ребёнок, он проголодался.

В боковом зеркале Мэри увидела автомобиль, подъезжающий к бензоколонке позади нее. Не просто автомобиль — машину мичиганского дорожного патруля. Она опустила «кольт» и вернула ударник на место. Затем, не глядя больше на Лауру, отъехала от бензоколонки и выехала на дорогу, ведущую в сторону западных полос федеральной трассы 94.

Лаура лихорадочно высматривала Диди. Ее нигде не было видно.

«Она покинула меня, — подумала Лаура. — Ушла в серый мир ложных лиц и имен».

Она не могла больше ждать — Мэри Террор уходила от нее. Лаура залезла в машину, завела мотор и уже готова была уехать, как вдруг перед ней появилась женщина, кричавшая «Эй! Эй, ты! Стой!»

Патрульный, крупный мужик в медвежьей шапке, обратил свое внимание на «БМВ».

— За бензин заплати! — кричала кассирша.

«О черт!» — подумала Лаура. Она поставила машину на ручной тормоз и протянула руку взять сумочку на заднем сиденье, где она ее оставила. Только сумочки там не было. Уголком глаза она видела, как патрульный идет к ней, а с другой стороны спешила кассирша, негодуя, что ей пришлось выскочить на холод. Патрульный был уже рядом с машиной, и Лаура вдруг поняла, что пистолет лежит на виду на полу. Где же эта проклятая сумка? Все ее деньги, кредитные карточки, водительские права — все исчезло.

«Работа Диди», — подумала она.

Лауре как раз хватило времени, чтобы запихнуть пистолет под сиденье, когда в окно заглянул патрульный, глядя жесткими глазами из-под козырька с медведем Смоки.

— Кажется, вы тут задолжали, — сказал он голосом, скрипящим, как лопата по гравию. — Сколько там, Энни?

— Четырнадцать долларов шестьдесят два цента! — сказала кассирша. — Слышь, Фрэнк, она пыталась удрать!

— Это так, леди?

— Нет! Я… — «Надо выцарапываться отсюда! Мэри Террор с каждой секундой все дальше!» — Я здесь с подругой, она где-то здесь. Она взяла мою сумку.

— Ничего себе подруга, правда? Это значит, как я понимаю, что у вас и прав при себе нет?

— Они у меня в сумке…

— Я так и думал. — Патрульный посмотрел на ветровое стекло, и Лаура поняла, что он разглядывает вырезанную надпись «Езжай домой». Он перевел глаза на ее разбитую щеку и после нескольких секунд обдумывания сказал:

— Я думаю, вам стоит выйти из машины.

Умолять не было смысла. Патрульный отошел на два шага и рука его легла на черную кобуру с торчащей перламутровой рукояткой большого пистолета.

«О Господи, — подумала Лаура, — он думает, что это я опасна!»

Лаура выключила двигатель, открыла дверь и вышла.

— Пройдемте в мою машину, — сказал полицейский. Точнее, скомандовал.

Лаура поняла, что дальше он спросит ее имя. Он взглянул на ее номер, запоминая цифры, и пошел за ней.

— Джорджия, — сказал он. — Что-то вы далеко от дома заехали.

Лаура не ответила.

— Как вас зовут?

Если она назовет фамилию, он быстро все узнает. Как только спросит по рации про ее номер. Черт подери все! А Мэри уезжает!

— Имя и фамилию, пожалуйста! Сопротивляться нет смысла.

— Лау…

— Сестренка, что это здесь такое?

От этого голоса Лаура поперхнулась посередине слова. Она взглянула налево — Диди Морз стояла там с ее сумкой через плечо и с пакетом чипсов в руке.

— Что-нибудь случилось? — невинно спросила Диди. Патрульный смотрел на нее жестким взглядом.

— Вы знаете эту женщину?

— Разумеется. Это моя сестра. А в чем проблема?

— Пыталась украсть бензина на четырнадцать долларов шестьдесят два цента, вот в чем! — Кассирша потирала озябшие ладони, дыхание клубами пара вырывалось из ее рта.

— А, так вот деньги! Я зашла купить чего-нибудь поесть. — Диди кивнула на секцию «Хеппи Херманс», где висел знак, предлагающий завтрак из сосисок и бисквитов для водителей грузовиков. Она вынула бумажник, отсчитала десятку, четыре доллара, два квотера и два десятицентовика.

— Сдачу оставьте себе, — сказала она, передавая деньги кассирше.

— Слушайте, я извиняюсь. — Женщина нервно улыбалась. — Я смотрю, она отъезжает, ну, я и подумала… знаете, бывает иногда.

Она взяла деньги.

— А, так это она просто машину подавала. Мне тут пришлось зайти в туалет, так она хотела меня подобрать по пути.

— Ну извиняюсь, — сказала кассирша, — я дуру сваляла. Ладно, не переживайте, девочки.

И она, вздрагивая на холодном ветру, пошла назад в магазин.

— Ты готова ехать? — беспечно спросила Диди у Лауры. — Я взяла нам кофе и пожевать.

Лаура увидела глубоко в глазах Диди отблеск страха. «А ведь ты хотела сбежать», — подумала Лаура. А вслух ответила:

— Готова.

— Погодите минутку. — Патрульный стоял между, ними и машиной. — Это конечно, дело не мое, но у вас такой вид, будто кто-то вас здорово стукнул.

Наступило молчание. Потом его заполнила Диди.

— Да, действительно ее стукнули. Ее муж, если вам так хочется знать.

— Ее муж? Сделал такое?

— Сестра с мужем приехали навестить меня из Джорджии. Ему вчера вечером что-то стукнуло в голову, он ее ударил. Сейчас мы едем к нашей матери в Иллинойс. Этот ублюдок подскочил с молотком к ее новой машине, разбил боковое окно, да еще ветровое стекло изрезал.

— Господи Иисусе! Бывают же говнюки на свете, извините за выражение. Может, вам следует показаться врачу.

— Наш отец врач. В Джолиете.

Если бы Лаура не была на пределе, она улыбнулась бы. У Диди это отлично получается. Большая практика.

— Так как, нам можно ехать? — спросила Диди. Патрульный поскреб челюсть и поглядел в темноту на запад. Потом сказал:

— Не все мужчины сволочи. Позвольте мне вам помочь, — Он подошел к своей машине, открыл багажник и вытащил ярко-голубой брезент. — Возьмите там клейкой ленты, — сказал он, кивнув на магазин. — Она там, где скобяные товары. Скажите Энни, чтоб записала на счет Фрэнка Диди отдала пакет с завтраком и быстро удалилась. Лаура подавила стон: с каждой секундой Мэри Террор уезжала все дальше и дальше. Фрэнк вытащил перочинный нож и начал вырезать квадрат из голубого пластика, когда Диди вернулась с серебряной упаковкой клейкой ленты. Фрэнк сказал:

— До Джолиета путь не близкий. Вам, леди, надо как-то сохранить тепло.

Он открыл «БМВ», сел на сиденье водителя, под которым лежал автоматический пистолет, и стал заклеивать окно пластиком. Он делал это тщательно, добавляя полосу за полосой клейкую ленту, пока она не легла как паутина и не закрепила пластик как следует. Лаура выпила черного кофе и нервно расхаживала, пока Фрэнк заканчивал работу, а Диди смотрела с интересом. Рулон с клейкой лентой уменьшился наполовину.

— Вот так пойдёт, — сказал он. — Надеюсь, что доберётесь без приключений.

— Мы тоже надеемся, — ответила Диди. Она села в машину, и Лаура никогда за всю жизнь не была так рада сесть за руль.

— Езжайте осторожнее! — предостерег Фрэнк. Он помахал отъезжающему залатанному «БМВ» и посмотрел, как тот набирает скорость, поворачивая на западное направление на федеральное шоссе 94.

Забавно, подумал он. Эта леди из Джорджии сказала, что сумочка у «подруги». Почему не у «сёстры»? Ладно, сёстры тоже могут быть подругами. И все-таки… все-таки это интересно. Не стоит ли позвонить и получить данные на эту машину? Вот водительские права проверить точно стоило. Всегда он покупался на такие вот рассказы о несчастьях. Ладно, пусть едут. Ему положено вылавливать превышающих скорость, а не сочувствовать избитым женам. Он повернулся спиной к западу и пошел выпить чашку кофе.

— Она опережает нас на пятнадцать минут, — сказала Лаура, когда стрелка спидометра зашла за семьдесят. — Вот сколько она выиграла.

— Тринадцать минут, — поправила Диди Лауру и принялась поедать сосиски.

«БМВ» набрал скорость восемьдесят миль в час. Лаура обгоняла массивные грузовики. Ветер слегка трепал пластик, но Фрэнк поработал добросовестно, и лента держалась.

— Ты лучше сбавь, — сказала Диди. — Мало будет пользы, если нас остановят за превышение.

Лаура оставила скорость прежней, за восемьдесят. Автомобиль трясся, его аэродинамика была сильно испорчена вдавленной дверью. Взгляд Лауры искал в тусклом свете зелёный фургон.

— Почему ты не сбежала?

— Я сбежала.

— Но ты вернулась. Почему?

— Я увидела, как он на тебя насел. Твоя сумка была у меня. Я знала, что для тебя все будет кончено.

— И что? Почему ты не дала ему меня арестовать, а ты бы смылась?

Диди дожевала твердую сосиску. Запила глотком горячего кофе.

— И куда бы я делась? — спросила она тихо. Вопрос завис в воздухе. На него не было ответа. «БМВ» несся на серо-стальной запад, а на востоке, как пылающий ангел, всходило солнце.

Глава 33

Завидев патрульную машину, идущую на восток, Лаура снизила скорость до шестидесяти. Прошло почти уже полчаса, но не было и признаков фургона Мэри Террор.

— Она свернула, — сказала Лаура, почувствовав, как в отчаянии пресекся ее голос. — Она свернула на выезд.

— Может быть, свернула. Может быть, и нет.

— А ты бы не свернула? — спросила Лаура.

Диди обдумала это.

— Я бы свернула и нашла место, чтобы переждать и дать тебе время миновать меня, — сказала она. — Потом вернулась бы на шоссе, когда бы мне заблагорассудилось.

— Ты думаешь, она так и сделала?

Диди не отрывала глаз от дороги. Движение становилось все интенсивнее, но не было никаких признаков зеленого фургона с разбитыми хвостовыми огнями. За несколько миль до этого они проехали выезды на Каламазо, и если Мэри Террор свернула на одном из этих поворотов, они ее никогда больше не найдут.

— Да, я так думаю, — ответила Диди.

— Черт побери! — Лаура ударила кулаком по рулю. — Я знала, что мы ее потеряем, если хоть раз выпустим из виду. Что нам, к дьяволу, теперь делать?!

— Не знаю. Ты ведешь машину.

Лаура ехала дальше. Впереди показался длинный поворот. Может быть, в его конце они увидят фургон? Скорость снова полезла вверх, Лаура заставила себя ее снизить.

— Я не сказала тебе спасибо.

— За что?

— Знаешь, за что. За то, что вернулась с моей сумкой.

— Нет, кажется, не сказала. — Диди разглядывала свой короткий квадратный ноготь. Пальцы у нее были крепкие, как зубила или резцы.

— Теперь говорю. Спасибо. — Она бросила на Диди быстрый взгляд и снова вернула глаза на дорогу. У них за спиной солнце сияло оранжевым сквозь переплетенные тучи цвета синяков. — И спасибо за помощь с самого начала. Ты не обязана была меня вызывать, когда приехала Мэри.

— Я была близка к этому. — Диди смотрела на свои руки. Они никогда не были такими красивыми, как у Лауры. Никогда не были мягкими и нежными, не намозоленными. — Может быть, я устала быть верной мертвому делу. Может, и дела самого никогда не было. Штормовой Фронт! — Она саркастически хмыкнула. — Мы были детьми с пистолетами, курили травку и балдели, и думали, что мы можем изменить мир. Нет, даже не в этом дело. Может, нам нравилось ощущение власти, когда мы подкладывали бомбы и нажимали на спуск. Будь оно все проклято! — Она покачала головой, ее глаза затуманили воспоминания. — В те времена это был безумный мир.

— Он и сейчас безумен, — сказала Лаура.

— Нет, теперь он просто ненормальный. Здесь есть разница. Но мы помогли превратить мир из тогдашнего в нынешний. Мы выросли в людей, о которых говорили тогда, что мы их ненавидим. Разговоры, разговоры, разговорчики о нашем поколении, — тихо и нараспев сказала Диди.

Они обогнули поворот. Фургона не видно. Может быть, на следующем прямом участке.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила Лаура. — Возвращаться в Энн-Арбор тебе нельзя.

— Что да, то да. Черт побери! Я же так хорошо устроилась! Хороший дом, отличная мастерская. Отлично жила. Ладно, давай не будем начинать, а то я буду тебя ругать так долго, что никогда не кончу. — Она взглянула на часы — старенький «таймекс». Было чуть больше семи. — Кто-нибудь найдет Эдварда. Надеюсь, что не мистер Брюер. Он всегда хотел выдать меня за своего внука. — Она тяжело вздохнула. — Эдвард. Его настигло прошлое. Меня оно тоже настигло. Ты знаешь, это нужно было иметь сверхчеловеческий напор, чтобы вот так меня найти. Я просто поверить не могу, что ты уговорила Марка тебе помочь. Марк — это скала. — Диди поднесла руку к пластику, закрывающему окно, и потрогала его. Когда они отгородились от ветра, в автомобиле стало держаться тепло. — Спасибо, что не привела Марка с собой в дом. Там ему было не место.

— Я не хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось. Диди пристально посмотрела на Лауру.

— А ты баба с яйцами, правда? Войти вот так туда, где Мэри. Господом клянусь, я была уверена, что нам обеим конец.

— Я не думала ни о чем, только как вернуть моего сына. На остальное мне было наплевать.

— А если ты не сможешь его вернуть? Заведешь другого ребёнка?

Лаура помедлила с ответом. Шины автомобиля пели по асфальту, грузовик с прицепом перестраивался в их ряд.

— Мы с мужем… разошлись. Это я знаю наверняка. И я не знаю, захочу ли вернуться в Атланту. Я еще много чего не знаю. Буду об этом думать, когда…

— Притормози, — перебила ее Диди, пригнувшись на сиденье. — Вот оно! Видишь?

Там не было никакого фургона. Лаура спросила:

— Что я должна видеть?

— Вон ту машину. «Бьюик».

И тогда Лаура его тоже увидела. Темно-синий» бьюик» с ободранным боком и болтающимся бампером. Помятый автомобиль Эла Ван Дайвера.

— Притормози, — предостерегла Диди. — Не надо, чтобы он нас видел. Этот гад может попытаться спихнуть нас с дороги.

— Он охотится за Мэри. Мы ему не нужны. — Но Лаура все же сбросила скорость, оставаясь в нескольких сотнях ярдов позади и правее «бьюика».

— Я не доверяю тому, кто стреляет так близко, что слышно пролетающую пулю. Ничего себе агент ФБР? Ему было наплевать, попадет он в Дэвида или нет.

«И это и есть страшная правда», — подумала Лаура. Не затем Эрл Ван Дайвер преследует Мэри, чтобы арестовать за ее преступления. Он стремится ее убить. Убьет он Дэвида или нет, ему без разницы. Его пули предназначены для Мэри, но пока у нее Дэвид, одна из пуль может так же легко врезаться в него, как и в нее. Лаура, держась далеко позади «бьюика», через пару миль заметила, что он сворачивает направо.

— Уезжает, — сказала Диди. — Ну и скатертью дорожка. Лаура чуть замедлила ход, следуя за Ван Дайвером к выезду.

— Что ты, к дьяволу, делаешь? — спросила Диди. — Ты что, съезжаешь с трассы?

— Именно это я и делаю.

— Зачем? Мы ведь еще могли нагнать Мэри!

— И все еще можем, — сказала Лаура. — Но я не хочу, чтобы этот гад догнал ее первым. Если он остановится возле заправки, мы заберем у него ключи.

— Ага, конечно! Это ты заберешь ключи? Ты просто напрашиваешься, чтобы тебя застрелили!

— Посмотрим, — сказала Лаура и свернула направо за машиной Ван Дайвера.

Эрл Ван Дайвер в «бьюике» взглянул на монитор под приборной доской. Мигающий красный огонёк сообщал о том, что он поймал сигнал передатчика. На жидкокристаллическом дисплее появилась надпись: ЮЮЗ, 208, 2.3 — азимут по компасу и расстояние в милях до источника сигнала. Съехав с поворота, он увидел, что надпись на дисплее изменилась на ЮЗ, 196, 2.2. Он последовал по дороге, ведшей на юг в сторону от шоссе 94, и поравнялся с плакатом, гласившем, что до Лаутона три мили.

— Он не едет к заправке, — сказала Диди. Ван Дайвер проехал мимо заправочных станций «Шелл» на одной стороне дороги и «Экссон» — на другой. — Он едет по выбранному маршруту.

— Почему он тогда съехал? Если он так дьявольски горит желанием настичь Мэри, зачем он съехал?

Лаура держалась за автомобилем, прикрываясь едущим между ними грузовиком и легковушкой. Они проехали, может быть, еще две мили, и она увидела голубое здание с броской ярко-оранжевой крышей. МЕЖДУНАРОДНАЯ БЛИННАЯ — сообщала ее вывеска. Мигнули стоп-сигналы, потом указатель поворота, и Ван Дайвер въехал на стоянку блинной.

Свирепая улыбка Ван Дайвера дернулась. Оливково-зелёный фургон с разбитой левой стороной стоял на стоянке между старым «олдсмобилем» и грузовиком «Мичиган Пауэр». Ван Дайвер вырулил на место поближе к зданию, откуда была видна его дверь. Он выключил мотор и щелкнул выключателем монитора, индикатор которого гласил: ССВ, 017 0.01. — «Достаточно близко», — подумал он.

Ван Дайвер натянул на длинные паучьи пальцы черные перчатки. Вытащил из-за сиденья автоматический браунинг, снял с предохранителя и положил у правого бедра. Он ждал, не отводя темных глаз от двери блинной. Через несколько секунд она открылась и вышли двое мужчин в алясках с капюшонами, выдыхая облачка пара в морозном воздухе. Они прошли к грузовику «Мичиган Пауэр».

«Давай, давай!» — думал он. После долгих лет поиска его терпение истощилось, вот почему он поспешил и дал первый выстрел, который разнес череп Эдварда Фордайса, а не Мэри Террор.

По шее побежали мурашки. Ван Дайвер ощутил движение за спиной слева. Голова его повернулась туда, рука с браунингом взлетела и сердце тяжело забилось.

Он глядел в прижатое к окну дуло пистолета, и держала пистолет женщина, которую он сперва увидел в передаче новостей из Атланты, а потом встретил на кухне Беделии Морз.

Она не была убийцей. Она вела рублику светской жизни в атлантском журнале «Конститьюшн» и была замужем за биржевым брокером. До похищения ребёнка она никогда не испытывала душераздирающей боли. Она никогда не страдала. Все это Эрл Ван Дайвер знал, и он переместил тяжесть тела, готовясь поднять пистолет и застрелить ее через окно. Его выстрел будет быстрее и вернее, потому что у нее не хватит духу хладнокровно застрелить человека.

Но он этого не сделал. Не сделал из-за того, что он увидел на избитом лице Лауры Клейборн. Не безнадежность, не слабость или мольбу. Он увидел отчаяние и ярость — эмоции, слишком хорошо ему известные. Может быть, ему и удастся выстрелить первым, но второй выстрел точно сделает она. Беделия Морз внезапно протянула руку мимо Лауры и открыла дверь прежде, чем Ван Дайвер успел запереть замок.

— Положи пистолет, — сказала Лаура. Сможет она застрелить его, если надо будет? Она не знала и молила Бога, чтобы ей не пришлось этого узнать.

Ван Дайвер просто сидел, улыбаясь застывшим лицом, и глаза его были темны и настороженны, как у гремучей змеи.

— Положи пистолет! — повторила Лаура. — На пол!

— Сначала вынь обойму, — добавила Диди.

— Да. Как она сказала!

Ван Дайвер поглядел на автоматический пистолет в руке Лауры. Он чуть дрожал, палец лежал на спуске. Когда Ван Дайвер шевельнулся, обе женщины вздрогнули. Он вынул обойму из своего браунинга и, держа ее на ладони, положил пистолет на пол.

— Возьми ключи и вылезай из машины, — приказала ему Диди, и он повиновался.

Лаура взглянула на фургон Мэри Террор, потом опять на Ван Дайвера.

— Откуда ты знал, что она здесь? Ван Дайвер безмолвствовал, глядя на нее бездонными пазами. Он снял шерстяную шапочку и обнажил гладкий череп, прикрытый несколькими длинными седыми прядями, прилипшими к коже, и каштаново-седым венчиком. Он был сухим и жилистым, ростом примерно пять футов десять дюймов — никак не крупный человек. Но Лаура знала его силу по собственному болезненному опыту. Эрл Ван Дайвер был плотной упаковкой мускулов и костей, пропитанных электричеством ненависти.

— Для чего эта антенна? — спросила Диди — она уже проверила салон «бьюика». — Она не от мобильного телефона.

Никакого ответа.

— Этот хмырь не сможет разговаривать, не подключив динамик к своему горлу, — сообразила Диди. — Где твой динамик? Показать-то ты можешь?

Никакой реакции.

— Дай мне пистолет, — сказала Диди и взяла его у Лауры. Потом шагнула вперёд и приставила пистолет к гениталиям Ван Дайвера, глядя прямо в его холодные глаза.

— Приехал в Энн-Арбор, чтобы найти меня, так? И что ты там делал? Следил за моим домом? — Она посильнее надавила на дуло пистолета. — Как ты меня нашёл?

Лицо Ван Дайвера было неподвижной маской, но извитая жилка на виске билась быстро и сильно. Диди увидела мусорный ящик за блинной, где лесная поросль спускалась к дренажной канаве. — Мы от него ничего не добьемся. Он всего лишь… — она придвинулась к нему лицом к лицу… — обосравшаяся свинья. — На слове «свинья» брызги вылетели у нее изо рта в лицо Ван Дайверу, и он моргнул. — Пошли! — Она толкнула его к мусорному ящику, приставив пистолет к спине.

— Что ты собираешься делать? — нервно спросила Лаура.

— Ты ведь не хочешь, чтобы он преследовал Мэри? Мы отведем его в лес и всадим в него пулю. Пуля в колене — отличное решение проблемы. Ползком он далеко не уйдет.

— Нет! Я не хочу!

— Я хочу, — сказала Диди, толкая Ван Дайвера вперёд. — Этот сукин сын убил Эдварда. И чуть не убил нас и ребёнка. Шевелись, ты, сука!

— Нет, Диди! Этого нельзя делать!

— Тебе ничего не придется делать. Я плачу долг за Эдварда, вот и все. Я сказала шевелись, свинья вонючая!

Она сильно толкнула его дулом пистолета в крестец, и он, глухо заворчав, пошатнулся вперёд на несколько шагов.

Эрл Ван Дайвер нерешительно поднял руки. Потом показал на горло и на багажник «бьюика».

— Теперь он хочет говорить, — сказала Диди, вся покрытая под одеждой холодным потом. Она бы выстрелила в него, не будь у нее другого выхода, но сама мысль о насилии сводила ее живот судорогой. — Открой его, — велела она. — Очень медленно.

Пока он отпирал багажник, она держала пистолет у его спины. Взгляду Лауры и Диди предстали подслушивающая тарелка, магнитофон и снайперская винтовка. Ван Дайвер открыл маленькую серую пластмассовую коробку и вынул оттуда шнур с разъемом на одном конце и миниатюрным динамиком на другом. Он вставил разъем в розетку у себя в горле с привычной легкостью, а затем щелкнул выключателем на динамике и подрегулировал громкость. Поднял динамик на уровень лица Диди.

У него зашевелились губы, на горле выступили вены.

— Последний, кто назвал меня свиньей, — проскрипел металлический голос, — слетел с лестницы и сломал себе шею. Ты его знала под одним из его имен: Раймонд Флетчер.

Это имя ошеломило ее. Доктор Раймонд Флетчер делал ей пластическую операцию.

— Иди в машину.

Диди захлопнула багажник «бьюика» и подтолкнула Ван Дайвера в сторону «БМВ». Когда Ван Дайвер оказался на заднем сиденье — Диди рядом с ним с наведенным на него пистолетом, а Лаура за рулем, — Диди сказала:

— О’кей. Я хочу слышать, как ты меня нашёл. Ван Дайвер смотрел на дверь блинной, а из динамика в его руке шел профильтрованный голос:

— Один мой друг из полиции был секретным агентом, который разрабатывал Флетчера в Майами — этот Флетчер делал пластические операции тем, кто хотел скрыться. Флетчер называл себя Раймондом Барнсом и много делал работы для мафии и клиентов федерального розыска. Мой друг был компьютерным хакером. Он вытащил файлы из компьютера Барнса и стал в них копаться. Они все были закодированы, и на расшифровку ушло месяцев пять. Барнс сохранял все истории болезни с тех пор, как начал эту работу в семидесятом. Всплыло твое имя и работа, которую он над тобой проделал в Сент-Луисе. Вот тут и я принял участие. Неофициально. — Его черные глаза не отрывались от Диди. — Когда я добрался до Майами, моего друга выловили из залива с сожженным паяльной лампой лицом. Так что я нанес визит доброму доктору, и мы пошли к нему в кабинет для долгой и приятной беседы.

— Он не знал, где я! — сказала Диди. — После смены лица я три раза переезжала!

— Ты пришла к Барнсу с рекомендательным письмом от бывшего члена Штормового Подполья по имени Стюарт Макгэлвин. Стюарт жил в Филадельфии. Вел занятия по гончарному делу. Просто удивительно, что можно сделать хирургическими инструментами, правда?

Диди громко сглотнула.

— Что произошло со Стюартом?

— А, — сказал голос из динамика, — он утонул в ванне. Оказался из тех, кто держит язык за зубами. Его жена… Наверное, пустила себе пулю в голову, когда нашла его.

— Ах ты гад! — воскликнула Диди и прижала ствол пистолета к его горловой розетке.

— Осторожно, — донесся голос из динамика. — Это мое больное место.

— Ты убил моих друзей! Я тебе мозги на фиг вышибу!

— Вряд ли, — спокойно ответил Ван Дайвер. — Может, ты и могла бы меня искалечить, но на убийство тебя уже не хватит, Беделия. Как ты это сказала? «Мне не нужна тюремная камера. Я ношу ее в себе». Я проник в твой дом, чтобы поставить жучка. Я наблюдал за твоим домом почти четыре года, Беделия. Даже переехал из Нью-Джерси, чтобы быть к тебе поближе.

— Как же ты нашёл меня, если Стюарт ничего не рассказал?

— Его жена тебя припомнила. Ты ей послала набор тарелок. Чудесная работа. Она послала тебе по почте чек, чтобы ты сделала ей шесть чашек под эти тарелки. У нее был погашенный чек на имя Дианы Дэниеле. На обороте чека — печать банка Энн-Арбор и твоя подпись. Когда я впервые тебя увидел, Беделия, мне хотелось петь. Ты знаешь, как можно одновременно любить человека и так же сильно ненавидеть?

— Нет.

— А я знаю. Понимаешь, ты всегда была только ступенькой лестницы. Ты была моей надеждой — какой ни на есть слабой — найти Мэри Террор. Я наблюдал, как ты приезжала и уезжала. Я проверял твою почту, ночевал в лесу рядом с твоим домом. Когда ты уехала, я понял, что происходит что-то важное. Ты никогда прежде не покидала Энн-Арбор. В новостях говорили о Мэри. Я знал. Знал! — Жуткий голос шел из динамика и яркие слёзы выступили на глазах Эла Ван Дайвера. — Только для этого я и жил, Беделия, — сказал он. — Казнить Мэри Террор.

Лаура слушала, охваченная ужасом, и в этот момент она увидела, что предмет внимания Ван Дайвера выходит из блинной с детской корзинкой в руках.

— Мэри! — прошептал голос Ван Дайвера. Слеза катилась по его щеке, по изрытому окопами шрамов полю битвы. — Вот и ты.

Мэри только что доела свой завтрак, состоявший из блинов, яичницы с жареными хлебцами и двух чашек черного кофе, и вышла из закусочной. Она уже покормила Барабанщика и поменяла ему пеленки в туалете. Барабанщик был доволен, посасывал свою пустышку — маленький комочек тепла.

— Хороший мальчик, — сказала Мэри. — Ты хороший мальчик, ты мамин…

Тут она подняла взгляд и увидела «БМВ» на автостоянке, недалеко от фургона, и у нее свело ноги. Она увидела Лауру Клейборн за рулем, Диди, сидящую сзади, и человека, которого она не узнала.

«Черт побери! — прорычала она про себя. — Каким чертом они ее нашли?»

Держа одной рукой Барабанщика, она другой скользнула в сумку, нащупала «кольт», а ниже, среди детских вещей — автоматический «магнум». «Прострелить им шины! — с яростью подумала она. — Всадить пулю в морду этой суке и Диди тоже!»

Она сделала два шага к «БМВ» и остановилась. На звук выстрелов выбежит народ из блинной. Кто-нибудь запомнит ее номер. Нет, здесь нельзя открывать огонь. Сейчас это было бы глупо — сейчас она хотя бы знает, где ждёт ее Лорд Джек. Оскалясь в тонкогубой усмешке, она пошла к «БМВ», а оттуда вышла Лаура Клейборн.

Они встали друг от друга в двадцати футах, как два настороженных зверя, а ветер завивался вокруг них и сек до костей. Взгляд Лауры остановился на «улыбке», приколотой прямо над сердцем на свитере Мэри.

Мэри вытащила «кольт» и приставила его к боку Барабанщика, потому что Диди держала пистолет.

— Хороший у тебя радар, — сказала она Лауре.

— Я за тобой до самой Калифорнии поеду, если придется.

— Придется. — Она рассмотрела «Езжай домой», нацарапанное на ветровом стекле. — Кто-то дал тебе хороший совет. Езжай домой, пока еще цела.

Лаура увидела налитые кровью глаза женщины, изрезанное морщинами усталости лицо.

— Ты не сможешь вести машину, не поспав. Раньше или позже ты заснешь за рулем.

Мэри собиралась, когда доберется до Иллинойса, найти мотель и там отоспаться. Тонизирующие таблетки и кофе ее взбодрили, но она понимала, что рано или поздно несколько часов отдохнуть придется.

— Мне случалось ехать двое суток кряду, когда я…

— Была молода? — перебила Лаура. — До Калифорнии ты без отдыха не доедешь.

— И ты тоже не сможешь ехать за мной без отдыха.

— У меня есть напарник.

— А у меня есть чудесный малыш — Улыбка Мэри напряглась. — И ты молись, чтобы я не съехала с дороги.

Лаура шагнула к ней. Глаза Мэри сузились, но она не отступила.

— Ты вот что пойми, — сиплым от ярости голосом сказала Лаура. — Если ты что-нибудь сделаешь ребенку, я тебя убью. Пусть это будет последним, что я сделаю на этой земле, я тебя убью.

Мэри подумала, что никакого толку нет стоять здесь и терять время Надо выезжать на федеральное шоссе и ехать к западу. Позже она придумает, как стряхнуть хвост. Она стала отступать к фургону, держа «кольт» у бока Барабанщика, щеки которого порозовели от пронзительного холода.

— Мэри?

Мужской голос. Человек на заднем сиденье в машине Лауры. Но что-то странное и металлическое было в этом голосе: как у робота со стальным горлом.

Она увидела, что этот человек на нее смотрит; лицо его сведено в бледной изуродованной улыбке, а глаза черные как ночь.

— Мэри? — повторил голос робота. — Ты заставила меня страдать.

Мэри остановилась.

— Ты заставила меня страдать. Помнишь, Мэри? В ту ночь в Линдене?

От этого голоса — почти лишенного тела, который из-за кружения ветра шел непонятно откуда, — у Мэри Террор ледяные мурашки побежали по шее и спине.

— Я убил Эдварда, — сказал он. — Я целился в тебя. Слишком разволновался после всех этих лет. Но я достану тебя, Мэри. — Звук внезапно возвысился до почти беззвучного крика. — Я ДОСТАНУ ТЕБЯ, МЭРИ!

Она быстро отступила к своему фургону, а Лаура села за руль «БМВ». Мэри поставила на сиденье корзинку с Барабанщиком и завела мотор. Спустя секунду подал голос и мотор «БМВ». Мэри выехала со стоянки задним ходом, черный кофе бултыхался у нее в животе. Она двинулась в направлении шоссе 94. Лаура сказала Диди:

— Возьми у него ключи и высади его. Диди, прижав пистолет к боку Ван Дайвера, вынула ключи из его кулака.

— Вы не справитесь с ней без меня, — сказал Ван Дайвер. — Она убьёт вас обеих еще до конца дня.

— Высади его!

— Вы меня высадите, — сказал он, — и первое, что я сделаю, это позвоню в мичиганский дорожный патруль, а затем в ФБР. Они перекроют дорогу на ее пути еще до границы с Иллинойсом. Вы думаете, Мэри отдаст ребёнка без боя?

Лаура обернулась и выдернула шнур динамика из горла Ван Дайвера.

— Вон! — крикнула она ему.

— Он еще может писать, — сообразила Диди. — Надо бы еще перебить гаду пальцы.

Времени на дальнейший спор уже не было. Лаура сняла машину с ручного тормоза и поехала за Мэри Террор. Ван Дайвер что-то пыхтел, но его попытка рассказать Лауре о магнитном датчике и приемном устройстве у него в машине была мертворожденной. Лаура вдавила газ в пол, оставив позади «Блинную» и устремляясь за фургоном. Диди держала пистолет у бока Ван Дайвера. Ничего, все в порядке. Рано или поздно она ослабит внимание. У них обеих мягкие белые шеи, а у него есть руки и зубы.

Никто и ничто не встанет на его пути к казни Мэри Террор. Если надо будет избавиться от этих баб, чтобы завладеть автомобилем для погони, так тому и быть. У него нет теперь иного закона, кроме мести, и кто бы ни оказался на пути его пламени, сгорит в пепел.

Лаура увидела впереди фургон, сбрасывающий скорость перед поворотом на трассу 94. Она поехала за ней и в следующий момент выруливала на полосу позади Мэри, увеличив скорость до шестидесяти пяти. «БМВ» и фургон разделяли все те же пятьдесят ярдов, утреннее шоссе все больше заполнялось машинами.

В боковом зеркале Мэри видела побитый радиатор «БМВ». Память о металлическом голосе все еще пробирала ее ледяным холодом. «Ты заставила меня страдать, — сказал он. — В ту ночь в Линдене».

«Ты помнишь, Мэри?»

Она помнила. Помнила, как пуля разорвала легавому щеку, как вторая пуля распахала ему горло.

«Страдай».

«Все это было так давно», — подумала она. Забыто и похоронено. Она вспомнила, что читала про этого легавого у Диди в альбоме, но не могла вспомнить его имени. Но это не важно. Он такой же псих, как Лаура, если думает, что сможет ее остановить. Она едет в Калифорнию с Барабанщиком, и кто попытается загородить ей дорогу — умрет. Она будет соблюдать разрешенную скорость, для всех патрульных поросят будет пай-девочкой, а тем временем подумает, как раз и навсегда разобраться со всеми этими Лаурами, Беделиями и страдальцами.

Она летела стрелой по серому шоссе, стремясь к земле обетованной, с неотступно преследующим ее «БМВ».

Глава 34

К югу от расползшегося Чикаго федеральная дорога девяносто четвертая становится восьмидесятой, но все еще летит в ту же сторону по равнинам Иллинойса. Мэри пришлось еще раз заехать на заправку под Джолиетом, и Лаура — последние десять миль проехавшая с красным сигналом, что бензин кончается, — подъехала вслед за ней и тоже заправила бак, пока Диди держала Эла Ван Дайвера под дулом пистолета.

— Мне нужно в туалет, — голосом динамика сказал Ван Дайвер, и Диди, ответив: «Разумеется. Валяй!» — дала ему бумажный стаканчик.

Лаура пересела на заднее сиденье к Ван Дай веру, пока Диди в свою очередь не сходила в туалет, а затем Диди села за руль. Через пятнадцать минут «БМВ» и фургон вернулись на автостраду и продолжили свой путь со скоростью шестьдесят пять миль в час, держа дистанцию в пятьдесят ярдов друг от друга. Ван Дайвер закрыл глаза и уснул, из его рта вырывался тихий стонущий звук. Лаура получила шанс расслабиться, если не морально, то хотя бы физически. Мили наматывались на колеса, мелькали выезды с трассы, и Диди чувствовала, как машина трясется под сильными порывами бокового ветра.

В два часа дня, когда до Молина, штат Иллинойс, оставалось двадцать миль, небо приобрело цвет мокрой ваты и неуверенные полосы жёлтого света стали прорезать дыры в облаках. Мэри Террор, державшаяся на кофеине, с трудом превозмогала одолевающую ее усталость. Барабанщик тоже устал и проголодался, он продолжал плакать высоким пронзительным голосом, и от этого плача она отключиться не могла. Она взглянула на «БМВ» позади себя и, переведя взгляд, увидела, что близится поворот на Дженеско. Время делать ход, решила она. Она держалась левой полосы, никак не показывая, что интересуется выездом. В последнее мгновение, когда поворачивать было почти поздно, она нажала на тормоз и вильнула, проскочив через два ряда прямо перед носом у милбрукского хлебовоза. Водитель его навалился на клаксон и продемонстрировал весь свой запас ненормативной лексики, а Мэри уже набрала скорость, выезжая вверх по развязке, а «БМВ» пролетел мимо.

— А, блин! — воскликнула Диди и ударила по тормозам. Лаура, вырванная из сна, в котором снайперы целились в Мэри Террор и Дэвида, увидела, что Диди борется с рулем, а фургона перед ними нет, и мгновенно поняла, что произошло. Глаза Ван Дайвера открылись, его чувства так же были обострены, как у хищника на охоте, и он оглянулся и увидел фургон, уходивший вправо от шоссе.

— ОНА УХОДИТ! — прогремел металлический голос включенного на полную громкость динамика.

— Черта с два! — Диди бросила машину через все полосы, взвизгнули шины, автомобили на шоссе загудели клаксонами, объезжая ее с двух сторон. Диди вылетела на полосу для аварийной остановки, дала задний ход и подъехала к повороту на Дженеско. Через секунду она летела вверх по развязке, а на повороте так резко свернула вправо, что Ван Дайвера швырнуло на Лауру, а Лаура вдавилась в дверь. Диди погнала на север по местной дороге, пробегавшей через плоские побуревшие зимние поля; кучка придорожных зданий стояла с каждой стороны, а в отдалении — фабрика, ее трубы извергали серый дым над горизонтом. Диди обогнала какую-то «субару», чуть не сметя ее с дороги, и увидела фургон приблизительно в полумиле впереди. Она продолжала давить на газ, расстояние быстро сокращалось.

Мэри увидела приближающийся «БМВ». У фургона не хватило бы мощности, чтобы уйти от погони, и спрятаться было некуда на этой ровной прямой дороге. Барабанщик орал на одной ноте, и ярость вспыхнула в Мэри, как взлетевшие из костра искры.

— ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! — завопила она на ребёнка, но он никак не успокаивался. Она увидела слева плакат: «Пиломатериалы братьев Венцель». Красная стрела указывала на дорожку поуже к лесопильне, окруженной коричневыми полями.

— О’кей, поехали! — крикнула Мэри и, делая поворот, вытащила из сумки «кольт» и положила на пассажирское сиденье.

Она проехала в открытые железные ворота, на которых был плакат: ОСТОРОЖНО! СТОРОЖЕВЫЕ ПСЫ! Вся лесопильня занимала, может быть, четыре-пять акров, лабиринт штабелей бревен высотой от шести до десяти футов. На дороге стоял трейлер, перед ним — пикап, автопогрузчик и коричневый «олдсмобиль-катлас» со съеденными ржавчиной бортами. Мэри повернула фургон в глубь лабиринта, его шины взметнули пыль с немощеной поверхности. Она проехала вдоль длинного зеленого шлакоблочного здания с высокими и грязными окнами и вышла с Барабанщиком в одной руке и «кольтом» в другой. Она искала подходящее место, чтобы завалить всю погоню, и вихри пыли вертелись вокруг нее и плачущего ребёнка. Как только она обогнула здание, ее встретила канонада лая, громкого, как снаряды гаубиц. Внутри псарни, закрытой зелёным пластиковым навесом, бегали два крепких мускулистых питбуля: один темно-коричневый, другой пятнистый, белый с серым. Они бросались на проволочную сетку, оскалив белые клыки и дрожа всем телом от злости За псарней тоже лежали штабеля бревен, груды брезента и всякие мелочи.

— Святый боже! — взревел человек, вышедший из-за штабеля бревен. — Какого черта вы на стену лезете, мальчики?

У него был большой живот, одет он был в джинсовые штаны и куртку из красной шотландки; он остановился рядом с клеткой, когда увидел пистолет Мэри.

Мэри выстрелила — реакция столь же непроизвольная, как биение сердца. От толчка пули в грудь он плюхнулся задом на землю и краска сбежала с его лица.

Звук выстрела и шум падения человека довели питбулей до яростного безумия. Они метались по псарне, сталкиваясь друг с другом и отлетая с бешеным рычанием, а бисерины глаз были устремлены на Мэри и ребёнка.

Диди нажала на тормоз, как только увидела фургон, и «БМВ» юзом затормозил. Лаура вышла первой. Она слышала хриплый частый лай псов и побежала по направлению звука с пистолетом в руке.

Диди с Ван Дайвером тоже вышли, и Ван Дайвер не упустил случая заметить, что ключи оставлены в замке зажигания. За шлакоблочным зданием Лаура увидела псарню и человека, лежавшего на земле навзничь. Под ключицей на его груди выступила кровь. Он хрипло дышал, глаза остекленели в шоке. Питбули бесились за проволочной оградой, мечась по своей территории, где были разбросаны обглоданные говяжьи кости. Лаура медленно пошла между высокими штабелями бревен, ища глазами Мэри. И вдруг остановилась, прислушиваясь. Псы громко лаяли, но действительно ли она слышала плач Дэвида? Она двинулась дальше, осторожно, шаг за шагом, костяшки пальцев побелели на рукоятке пистолета, ветер развевал пальто.

А позади возле машины Ван Дайвер колебался и дал Диди двигаться дальше. Фургон Мэри Террор был припаркован возле здания, и Беделия Морз была между Ван Дайвером и фургоном. У нее не было оружия, но она была членом кровавого Штормового Фронта. Он подумал, что один быстрый удар по шее — и она получит то, что заслужила, а потом он сообразит, как отобрать пистолет у Лауры Он решился — три секунды судьи, присяжных и палача.

Он зашагал по направлению к Диди — динамик болтался у него на шее — и протянул к ней руку. Схватил за волосы.

Она сказала «Ка…», но он уже сгибом локтя другой руки охватил ее шею сзади. Диди мгновенно стала вырываться, голова ее задергалась раньше, чем он успел сдавить ей шею.

Из-за другого конца здания вышла Мэри Террор, держа в одной руке корзинку с Барабанщиком. Она выстрелила дважды — пуля для каждого из них.

Первая пуля разворотила правое плечо Ван Дайвера взрывом мяса, костей и крови. Диди дергала головой, и потому ей не вышибло мозги. Она только слышала жужжание и почувствовала укус осы, но еще не знала, что у нее отхватило кусочек правого уха. Диди завопила, Ван Дайвер упал на колени, Лаура услышала выстрелы и крик и побежала назад между штабелями бревен тем же путем, каким и пришла.

Диди бросилась в укрытие. Мэри заорала: «ПРЕДАТЕЛЬНИЦА» — и выстрелила в третий раз. Пуля попала в штабель досок, взлетели щепки, но уже Диди бросилась на землю и поползла в лабиринт коридоров между штабелями.

Мэри нацелила пистолет на стоящего на коленях человека Он цеплялся за разбитое плечо, его лицо блестело выступившим от боли потом. Динамик выдернуло у него из горла, и он лежал рядом. Человек улыбался Мэри потусторонней ухмылкой. Она подошла к нему, увидела пар, исходящий от лица и лысого черепа мужчины в морозном воздухе. Мэри остановилась. «Страдай», — подумала она.

— О да, — сказала она. — Я помню.

Она взвела курок, чтобы разнести его улыбку в клочья.

— Не стреляй! — сказала Лаура. Она стояла под прикрытием фургона Мэри, направив на нее пистолет. — Положи пистолет!

Мэри улыбнулась, ее глаза были темны от ненависти. Она поднесла дуло «кольта» к голове ребёнка.

— Это ты положи пистолет, — сказала она. — К ногам. Немедленно.

А за домом один из братьев Венцель сидел с пулей в груди и тяжело дышал. Питбули сходили с ума от запаха крови. В окровавленной руке Венцеля был какой-то предмет. Связка ключей, которую он вынул из кармана. Маленький ключик был уже приготовлен — Хорошие мальчики, — смог он сказать. — Кто-то сделал больно нашему папочке. — Он вставил ключ в замок псарни. — Ну, вы пожуете им задницы, правда, мальчики? — Замок щелкнул. Человек потянул дверь псарни, и она распахнулась.

— ВЗЯТЬ ИХ! — приказал он, и питбули, рыча и содрогаясь от возбуждения, рванулись из клетки. Коричневый вылетел вперёд, пятнистый пёс остановился на секунду полизать кровь своего хозяина и тоже бросился на охоту за мясом.

— Положи! — повторила Мэри. — Ну! Лаура этого не сделала.

— Ты его не тронешь. Что скажет Джек?

— А ты в меня не выстрелишь. Ты можешь поранить ребёнка.

Мэри решила, что через пять секунд бухнется на колени — движение, которое застанет Лауру врасплох, — и выпустит оставшиеся пули. Она начала счет: раз… два… три…

Послышалось свирепое рычание, и Мэри увидела, как лицо Лауры исказилось от ужаса.

Что-то ударило в Мэри справа с силой товарного поезда. Корзинку выбило из ее руки, и она упала одновременно с Мэри. Из нее выкатился Барабанщик с покрасневшим лицом и раскрытым в безмолвном негодующем вопле ртом.

Что-то схватило Мэри за руку пониже локтя и сжалось, как стальные тиски, и Мэри завопила от боли, и пальцы ее свело судорогой, они разжались и «кольт» выпал. Затем она увидела стиснутые на ее руке челюсти коричневого питбуля и его глаза, горящие жаждой убийства, и вдруг зверь тряхнул головой с такой силой, что чуть не вырвал руку из локтевого сустава. Мэри ногтями вцепилась псу в глаза, его зубы прорвали на ней свитер, входя в мясо, и боль ударила в плечо.

Лаура наконец пришла в себя и побежала к ребенку. Мэри заорала от боли, когда пёс рванул ее руку, ее другая рука пыталась дотянуться до «кольта». И тут Лаура увидела вылетавшего из-за здания серо-белого питбуля. Он сменил курс, и у Лауры застыло сердце.

Он бежал к Дэвиду.

Она не решалась стрелять, боясь попасть в ребёнка. Питбуль был уже почти над ним, его челюсти открылись, чтобы разорвать драгоценную плоть, и Лаура услышала собственный крик «НЕТ!» голосом таким мощным, что голова зверя дернулась в ее сторону, и его глаза полыхнули горячечной жаждой крови.

Она сделала еще два шага бегом и ногой изо всех сил ударила пса в рёбра, отбросив от Дэвида. Питбуль повернулся бешеным кругом, щелкнул зубами в воздухе и опять кинулся на ребёнка, метнулся так быстро, что у Лауры не было времени нанести второй удар, его зубы резко сомкнулись, разрывая белое одеяльце ребёнка, заляпанное высохшей кровью Эдварда Фордайса. Питбуль сладострастно затрясся и поволок Дэвида по опилкам на спине, одеяльце запуталось вокруг его тела.

Мэри запустила пальцы глубоко в глаза коричневого питбуля. Зверь издал полустон-полувой и яростно затряс головой, его зубы терзали ее плоть. Он дергал ее руку с жуткой силой, мышцы плеча вопили от боли. Рука вот-вот сломается. Мэри потянулась за «кольтом», но пальцы с него соскользнули, когда питбуль опять ее рванул с очередной вспышкой адской боли. Она тоже обезумела, молотя по черепу зверя, который ее волочил. Питбуль ее отпустил, попятился, опять прыгнул, обнажив белые клыки. Челюсти сомкнулись у нее на правом бедре, зубы прорвали джинсы и впились в мясо ноги.

Лаура метнулась на пса, который волок Дэвида. Она ухватила за его мускулистую глотку и повисла на ней. Пес выпустил одеяло Дэвида и повернулся к ее лицу; его тело трепетало от силы, зубы щелкнули у ее щеки со звуком захлопнувшегося медвежьего капкана. Она загородила лицо левой рукой. Челюсти поймали эту руку и сомкнулись.

Она услышала звук, похожий на хруст карандашей. Ужасающий разряд электрической агонии пронзил ее запястье и нижнюю часть руки. «Сломал мне руку! — поняла она, продолжая бороться, чтобы оттянуть пса от ребёнка. — Этот гад сломал мне руку!» Пес яростно выворачивал руку, боль так и раздирала ее пальцы и кисть. Она ощущала, как зубы перемалывают кости. Ей казалось, что она вопит, но она точно не знала. Ее мозг был как горячечный нарыв, готовый прорваться. Она поднесла дуло пистолета к боку питбуля и дважды нажала на спуск.

Пес дернулся от выстрелов, но не отпустил ее. Он пытался ее тащить, кровь текла из его бока и пенилась в пасти. Его когти врылись в опилки. Лаура чувствовала, что у нее вот-вот оторвется кисть. Она снова выстрелила, на этот раз в голову, сбоку, и нижняя челюсть пса взорвалась брызгами осколков костей и крови.

В десяти футах от них Мэри вела свою собственную битву. Она ударила коленом по черепу коричневого питбуля, вложив в удар все силы. Ударила второй раз, третий, пока зубы пса рвали ей бедро. Она вцепилась согнутым пальцем в глаз псу и выдрала этот глаз, как белую виноградину, и питбуль наконец застонал и отпустил ее ногу. Пес завертелся от боли, тряся одноглазой головой и щелкая зубами в воздухе. Мэри подползла к «кольту», попыталась обхватить рукоять, но пальцы свело судорогой, нервы и мышцы раненой руки взбунтовались. Она подняла глаза, и питбуль опять был над ней, и она завопила и заслонила лицо руками.

Он врезался ей в плечо, как таран, отбросил в сторону и с бешеным рычанием боли налетел на Лауру.

Издыхающий пёс все еще висел на левой руке Лауры.

Одноглазый зверь сомкнул зубы на правом рукаве пальто и начал его терзать. Она не могла повернуть пистолет, чтобы застрелить его. Она лягалась и кричала, одноглазый пёс работал над ее правой рукой, а второй зверь все еще пытался отгрызть ей руку разбитыми челюстями.

Мэри подползла к вопящему ребенку, подобрала его левой рукой и с трудом поднялась на ноги. Из разгрызенного бедра бежала кровь, джинсы промокли. Два пса держали между собой Лауру, и она пыталась вырваться. Мэри увидела на земле «кольт». Ее правая рука все еще импульсивно содрогалась, капли крови стекали с пальцев. Ее охватывала паника. Она тяжело ранена, почти теряет сознание. Если она упадет и псы накинутся на нее и Барабанщика…

Она оставила пистолет и заковыляла к фургону, не обращая внимания на человека, которого застрелила. Когда Мэри переложила Барабанщика в правую руку и стала левой открывать дверь, на нее выскочила Диди с двухдюймовым бруском, выдернутым из штабеля. Мэри увидела летящий брусок, уклонилась, дерево шмякнуло о борт фургона. Мэри шагнула вперёд и въехала коленом в живот Диди, и Диди вскрикнула и сложилась пополам. Мэри обрушила левую руку на спину Диди; удар вышиб воздух из ее легких и бросил на колени.

Диди застонала, ее волосы цвета боевого знамени рассыпались по лицу, будто знамя спустили. Теперь Мэри видела, как они поседели. Диди подняла на Мэри мокрые от боли глаза. Ее лицо было лицом старухи, мучимой прошлым.

— Давай, — сказала Диди. — Убей меня.

Лаура ногой отбросила издыхающего питбуля от своей сломанной руки, и зверь закружился, шатаясь. Другой пёс все еще сжимал изодранный рукав ее пальто, его клыки уже подбирались к телу. Ей в него не выстрелить, если только…

Она бросила пистолет и вывернула руку из пальто; собачьи зубы крепко сомкнулись на пустом рукаве. Она схватила пистолет, уткнула ствол прямо в глотку питбуля и нажала на спуск.

При звуке выстрела Мэри Террор болезненно вздрогнула. У нее по ноге горячими струями бежала кровь. Перед ней стола на коленях Диди с опилками в волосах, и Диди увидела в глазах Мэри неприкрытый страх. Пальцы правой руки все еще сводило судорогой, в ране пульсировали разорванные мышцы. Барабанщик орал ей в ухо. Мэри села в фургон с Барабанщиком и захлопнула дверь. Она отъехала от здания, собираясь раздавить Диди колесами, но Диди уже стряхнула с себя оцепенение и отползла под прикрытие штабелей. Мэри развернула фургон и поехала к воротам, разбрасывая шинами пыль.

Пять секунд спустя Диди услышала хлопок дверцы другой машины. Она выскочила из укрытия, когда завелся мотор «БМВ». За рулем сидел Эрл Ван Дайвер со своей застывшей улыбкой-оскалом. Ван Дайвер выворачивал руль, ему мешало развороченное плечо, и Диди видела его раскрытый в беззвучном крике рот. «БМВ» рванул прочь, бросаясь за Мэри Террор. Правое переднее колесо проехало по динамику и раздавило его в крошки.

Диди встала. Увидела лежащего на земле пятнистого питбуля. Лаура стояла на коленях, пальто надето на одну руку, второй рукав располосован, а в шести футах на земле лежит коричневый питбуль. Диди подобрала свою рейку и с горящим ухом пошла к зверю.

Она не успела подойти, как питбуль застонал разорванным горлом и сдох. Его глаза так и не оторвались от женщины, всадившей в него пулю.

Слезы боли блестели на щеках Лауры, но ее лицо было бесстрастно от шока. Она уставилась на синевато-красный обрубок своей левой руки. На ней не хватало отгрызенного пальца. Мизинца, под самый корень. На ум Лауре пришёл свежий бифштекс, как следует отбитый.

— О Господи! — сказала Диди. Кровь сочилась из ее правого уха рубиновой цепочкой. — Твоя рука…

Лаура смертельно побледнела. Она моргнула, уставилась на Диди, а потом свалилась набок.

«Ее сумка была в машине», — сообразила Диди. Деньги, кредитные карточки… все исчезло. Все кончено. Мэри победила.

— Кто-нибудь! Помогите! — Голос доносился откуда-то от собачьего загона. — Я здесь умираю!

Диди оставила Лауру и пошла туда, где толстопузый лежал у собачьего загона. Он был весь перемазан, но кровь не хлестала, значит, артерии не задеты. Он поглядел туманными глазами, пытаясь ее рассмотреть.

— Кто ты?

— Никто, — сказала она.

— Ты меня убьешь? Она покачала головой.

— Слушай!.. Слушай!.. вызови «скорую». О’кей? Телефон в конторе. Заперто. — Он протянул ей окровавленную связку ключей. — Вызови «скорую». Этот проклятый Кенни сегодня ушёл рано. Больно, черт возьми! Вызови, ладно?

Диди взяла связку ключей. Один из ключей был от автомобиля «Дженерал моторе».

— Это твой «олдсмобиль»?

— Ага. Мой «катлас». Вызови «скорую», а то я кровью истеку.

Она так не думала. Умирающего она могла отличить по виду. У мужика сломана ключица, может быть, пробито легкое, но с дыханием у него все в порядке. Ладно, вызвать «скорую» все равно надо.

— Ты просто лежи тихо и не двигайся.

— А что мне еще делать? Польку на фиг танцевать? Диди заторопилась назад к Лауре, которая смогла снова сесть.

— Ты можешь идти?

— Кажется… Кажется, я сейчас отключусь.

— Я нашла нам машину, — сказала Диди. Лаура поглядела на свою подругу. Глаза ее опухли, в сломанной руке пульсировала почти нестерпимая боль. Ей хотелось лечь на землю, свернуться калачиком и бессильно заплакать. Но она не могла этого сделать, потому что ее ребёнок все еще у Мэри Террор, и Мэри Террор на пути в Калифорнию. В Лауре еще что-то осталось. Она вытащила это из незнаемой глубины, из той бездны, где люди стискивают зубы и карабкаются вверх по утыканным стальными шипами колесам жизни. Она должна идти. Ни бросить, ни сдаться нельзя.

Лаура подняла правую руку, и Диди помогла ей встать. Потом Диди подобрала пистолет, и они с Лаурой вместе прошли мимо мертвых псов.

В трейлере Диди вызвала 911 и сообщила оператору, что произошла перестрелка и нужна «скорая помощь» на лесопилке братьев Венцель, возле Дженеско. Оператор сказал, что «скорая» будет через восемь-десять минут, и просил ее оставаться на связи. Диди повесила трубку. Ее внимание привлек небольшой металлический ящик на столе, и она потратила сорок секунд, подбирая нужный ключ. В ящике было несколько чеков, пришпиленных к копиям расписок, банковский депозитный конверт, в котором был семьдесят один доллар и тридцать пять центов. Деньги она взяла.

Диди села за руль «катласа», Лаура в полуобморочном состоянии легла среди оберток от бургеров и смятых банок от пива на заднем сиденье. Две большие пластмассовые игральные кости свисали с зеркала заднего вида, на заднем стекле выделялась наклейка — зайчик из «Плейбоя». «Катлас» зачихал, отказываясь заводиться на поворот ключа. Диди представила себе звук приближающейся сирены. Машина снова запыхтела — Диди дала газ — и с пушечным грохотом выбросила из выхлопной трубы клуб черного дыма. Диди посмотрела на указатель бензина и увидела, что стрелка стоит на четверти бензобака.

«Катлас» скрипел и стонал, как фрегат в урагане, когда Диди подала его задним ходом, крутя грязный руль и выводя машину к воротам. Она чувствовала, что шины все время хотят скользнуть вправо, и подумала, как хорошо, что она не успела посмотреть, насколько они изношены. Они выехали из ворот и направились к шоссе. «Катлас» медленно, но уверенно набирал скорость и грохотал, как кирпичи в бетономешалке. Впереди появилась «скорая», приближаясь по ровным полям. Она проехала мимо, завывая сиреной, торопясь на выручку Венцелю.

Две женщины ехали дальше, и только проехав пять-шесть миль к западу по восьмидесятой трассе, Диди издала один задыхающийся жуткий всхлип и вытерла глаза грязным рукавом.

Глава 35

На том берегу Миссисипи, где восьмидесятое шоссе прямо, как стрела, летит к Айова-Сити, Эрл Ван Дайвер нагонял женщину, которая изуродовала его жизнь.

Фургон шел на скорости почти восемьдесят миль в час, «БМВ» превысил восемьдесят пять. Ван Дайвер стискивал руль здоровой рукой, кисть другой, холодная и мертвая, висела на конце руки с разорванным плечом. Кровь стекала на сиденье, забрызгала приборную доску, пропитала коврик. Зимний холод постепенно заполнял тело, перед глазами все серело. Все труднее становилось ровно держать руль, ветер и собственная слабость были против него в заговоре. Автомобили разбегались с пути погони, за Ван Дайвером тянулся кильватерный след их клаксонов. Он бросил взгляд на спидометр и увидел, что стрелка вибрирует на восьмидесяти семи. Мэри с момента выезда на трассу держала скорость за восемьдесят, виляя из ряда в ряд, чтобы между ними все время находились автомобили. Но по синим выхлопам сгорающего масла было ясно, что мотор фургона изношен, и Мэри эту скорость не удержать. «Хорошо, — подумал он, чувствуя, как холод заливает щеки. — Хорошо». Он ее не упустит. О нет, в этот раз — нет.

Никаких угрызений совести, что он бросил Лауру и Беделию, у него не было. Возникла возможность заполучить автомобиль. Мэри нельзя позволить рыскать на свободе. Она — животное, и ее должно предать смерти, как бешеную собаку с пеной на клыках. Предать смерти, смерти и смерти.

Насчет ребёнка он не испытывал никаких чувств. Ребёнок — ну и что? Дети и прежде умирали; всегда так или иначе страдают дети. Что значит смерть одного ребёнка, если она даст остановить тварь, подобную Мэри Террор? Он знал, что никогда не сумел бы заставить Лауру Клейборн понять цель его жизни. Как может она понять, что всякий раз, глядя в зеркало, он видит лицо Мэри Террор? Как может она понять кошмарные припадки, которые прогнали от него его жену и дочь? Как может она понять, что имя Мэри сводит его с ума от ненависти, и что он возненавидел свою дочь из-за того, что ее звали Мэри. Лаура Клейборн потеряла ребёнка, он же потерял самого себя, он в тёмной дыре муки столь ужасной, что от нее являлись сны — Господи прости, — как он насилует Мэри стволом пистолета, да, о да, сладкая, сладкая Мэри, сука, ты, душу высасывающая сука, и по утрам он просыпался мокрый и на время удовлетворенный.

Но на очень недолгое время.

«Ты моя», — думал Ван Дайвер, и его черные глаза сияли остекленелым блеском.

Еще два фута — и передний бампер «БМВ» врезался в зад фургона с такой силой, что у Ван Дайвера лязгнули зубы. Он стал толкать фургон вправо, пытаясь спихнуть его с шоссе, шины визжали, пахло горелой резиной, пока Мэри боролась, чтобы опять вывести фургон влево. Перед ней был большой фургон — «гарфилд», набитый медицинскими банками до заднего стёкла. Мэри царапнула по этому автомобилю, когда выворачивала вбок, и взметнулась полоса искр. Она обогнала его, вильнула мимо буксира с прицепом и опять вернулась в левый ряд. В зеркале заднего вида выезжал вперёд разбитый радиатор «БМВ», и страшное ухмыляющееся лицо нависло над рулем. «Поросенок хочет поиграть», — подумала Мэри и ударила по тормозу.

«БМВ» врезался в фургон, капот смялся, брызнули куски стёкла и металла. Ван Дайвера выбросило с сиденья и швырнуло вперёд так, что до предела натянулся ремень и подбородок врезался в руль. Все его тело напряглось в предчувствии катастрофы, но нога Мэри уже вернулась на акселератор, и фургон ушёл прочь, светя факелом горящего масла. «БМВ» все еще шел семьдесят миль в час. Ван Дайвер дрожал. Мышцы его дрогнули от удара, и брюки между ног промокли. Он поотстал от фургона, вывернул в правый ряд, и прямо перед ним в тридцати футах оказался школьный автобус. Бешеный поворот руля и беззвучный крик — и он разошелся со школьным автобусом на полтора фута. Снова полный вперёд, на приборной доске мигают красные лампочки, из-под капота вьется струйка дыма.

Мэри увидела его приближение. Барабанщик лежал на животе перед передним сиденьем, сжимая и разжимая кулачки. Мэри опять вдавила в пол тормоз и напряглась, готовясь к удару. И опять «БМВ» врезался в корму фургона, сильнее сминая капот, и швырнул своего водителя вперёд за секунду перед тем, как Мэри опять нажала на газ. Разрыв между ними увеличился, у Мэри ныло в крестце от столкновения, зубы стиснуты. Изгрызенное бедро промокло от крови, правая рука разодрана и в открытой ране видна сведенная судорогой мышца. Раны онемели и похолодели, но перед глазами плясали черные мошки. Маслянистый пот проступил у Мэри на щеках и на лбу, и она ощущала, как липкие пальцы шока тянут ее в обморок. Если она поддастся, это будет конец.

«БМВ» опять быстро нагонял. Мэри начала давить на тормоз, но автомобиль внезапно вильнул в правый ряд и оказался со стороны Барабанщика. Фургон содрогнулся и застонал, когда «БМВ» в него врезался. Удар был такой силы, что Барабанщика перекрутило по полу, как тряпичную куклу, и чуть не выбило руль из туго, до побелевших костяшек, стиснутых пальцев Мэри. Она дала сдачи, ударив своей машиной по «БМВ». Как два разъяренных зверя, автомобиль и фургон били друг друга на трассе на скорости почти восемьдесят миль в час. Струйки дыма вились из разбитого капота «БМВ», резкий визг скребущего металла доносился из мотора. Ван Дайвер увидел, что стрелка термометра прошла мимо предупреждающей линии, автомобиль начал вилять, теряя управление. В зеркале заднего вида замигали голубые огни, и оба, Ван Дайвер и Мэри, увидели настигающий патрульный автомобиль. Мэри вынула из сумки «магнум», ощутив, как молния боли пронизала разорванную руку.

И все равно Ван Дайвер вбил свою машину в борт фургона, и левые колеса Мэри вылетели на разделительный газон. И тут ей в горло вцепился настоящий страх: впереди в ее ряду ехала какая-то цистерна. Ван Дайвер ударил снова, не давая ей вывернуться. Патрульная машина нагоняла Ван Дайвера, мигали огни, завывала сирена. Впереди Мэри цистерна — выкрашенная в коричневые и белые пятна, словно коровья шкура с розовым выменем шлангов, — пыталась уйти в правый ряд. Мелькнула красная надпись на цистерне: МОЛОЧНЫЕ ФЕРМЫ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ.

Мэри выпустила руль, фургон заскользил на разделительный газон, и она потянулась к пассажирской двери за пистолетом, нажимая ногой на газ. Она приставила пистолет к стеклу, навела его на «БМВ» и нажала на спуск с искаженным от напряжения лицом.

Окно водителя осыпало Ван Дайвера осколками, изрезав лицо. Его ослепило кровью, и открыв рот, чтобы издать беззвучный крик, он услышал призрачные голоса и помехи полицейской радиосвязи в металле собственной челюсти. Что-то — другая пуля, горячая, как удар, — вонзилась в правое колено и свела мышцы судорогой. Он рванул руль вправо, пытаясь уйти от фургона, но машина дико завиляла, пошла юзом, а на ветровое стекло стремительно надвигалась цистерна, и одинокий, страшный голос призрачного радио сказал: «О Господи!»

В ту секунду, когда Ван Дайвер врубился в молоковоз на скорости семьдесят восемь миль в час, Мэри Террор налегла всем весом на руль, выводя фургон на разделительный газон. Цистерна была прямо перед ней. «Сейчас ударит! — внутренне завопила она, готовясь к этому удару. — Сейчас ударит!»

Фургон разминулся с грузовиком меньше чем на полфута, трава и земля летели из-под его задних колес. Когда «БМВ» врезался наотмашь в молоковоз, он смялся, как гармошка. В скрежете металла и звоне стёкла высоко рванулись красные языки пламени, тут же хлынуло белое пенистое молоко из разорванных швов молоковоза, пенная волна взметнулась в воздух, накрыв патрульную машину, водитель которой пытался вывернуть на правую обочину. Шины поплыли, патрульную машину занесло и выбросило с шоссе, перевернув через ограждение и еще два раза перевернув, пока она не остановилась вверх колесами, дымясь на коричневой земле соевого поля.

Мэри уже выворачивала в левый ряд, миновав место аварии, которая заняла всего каких-то четыре секунды с момента, когда «БМВ» врезался в молоковоз и до переворота патрульной машины. Она глянула в боковое зеркало, позади в воздухе висели дым и туман горящего молока. Молоковоз лежал на боку, его водитель пытался выбраться из кабины. От «БМВ» ничего не было видно, кроме обгорелой шины, прокатившейся еще десять футов на запад и упавшей на разделительном газоне.

Оба ряда позади нее были заблокированы огнём и грудой металла. Мэри взяла Барабанщика за спину свитера. Он плакал, слёзы текли по его лицу. У него были сильно поцарапаны нос и левая щека, маленькие капельки крови сочились из ноздрей. Мэри слизала кровь и прижала его груди, а он плакал.

— Ш-ш, — сказала она. — Ш-ш. Деточка у мамы. Все хорошо, детка.

Но не все было хорошо. Второй автомобиль дорожного патруля, мигая огнями, пронёсся мимо нее, двигаясь на восток по направлению к аварии. Нужно на время съехать с восьмидесятого шоссе и найти место для отдыха. Она была близка к истощению, веки отяжелели, от запаха собственной крови тошнило. Время найти нору, чтобы спрятаться.

Она съехала на следующем же выезде. Знак на перекрестке посреди равнины указывал в одну сторону на Плейн-Вью и в другую сторону на Мэйсвилл. Вокруг стояли фермы, из труб вился дымок, акры полей уходили к далекому горизонту. Мэри вела машину, мысли путались от потери крови. Проехав Плейн-Вью с его двумя улицами и кучкой домов, она свернула на грунтовую дорогу и заехала в какой-то яблоневый сад. Она заглушила мотор и осталась сидеть, прижимая к себе Барабанщика.

Глаза отказывались смотреть, мир вокруг нее смыкался. Она боялась уснуть, потому что могла и не проснуться. Указательный палец слегка сдавило. Барабанщик его ухватил и держал крепко. Ее затягивала темнота, соблазнительный поток. Она обняла руками ребёнка, словно защищая его этим объятием. Поспать всего лишь чуточку, подумала она. Может быть, час или два, а затем опять вернуться на шоссе и двигаться на запад. Всего лишь час или два, и она придет в себя.

Глаза Мэри закрылись. Пальцы ребёнка играли с ее значком — «улыбкой». Мэри снился Лорд Джек, сидящий в освещенной солнцем комнате и говорящий с Богом о том, почему тот утонул в ванне в Париже.

На шоссе в двенадцати милях к западу Диди уткнулась в затор из машин, остановленных аварией. Лаура лежала на заднем сиденье в забытьи, но все равно часто приглушенно стонала, надрывая Диди сердце. Патрульные и пожарные прибыли в полном составе и направляли движение по изрезанному шинами разделительному газону вокруг места аварии. Репортеры уже были на месте, работали камеры и над головами жужжал вертолет.

— Что произошло? — tr — спросила Диди у пожарника, когда на черепашьей скорости подъехала к месту аварии. Тот ответил:

— Столкнулись легковушка и молоковоз. И еще патрульный слетел с дороги.

— Вы уверены, что это была легковушка? Не фургон?

— Легковушка. Водитель молоковоза говорит, что какой-то чертов яппи врубился прямо в него, должно быть, шел на скорости восемьдесят.

— Яппи?

— Ага. Один из пижонских автомобилей. Ладно, кажется, уже свободно.

Он махнул ей, чтобы она проезжала.

Диди проехала по разделительной полосе. Посреди груды металла стояла аварийная машина, пытаясь вытащить кусок автомобиля. Пожарные поливали шлангами шоссе, и в воздухе пахло раскаленным железом и перекипевшим молоком.

Она проехала мимо шины, лежащей в коричневой траве. На ее помятом колпаке был круг, составленный из голубых и белых треугольников и вырезаны буквы: «БМВ».

Диди отвернулась, словно это зрелище ее ужалило. Затем «катлас» набрал скорость и оставил мертвых позади.

Глава 36

Наступила тьма.

Холодный ветер задувал через равнины, облака плевались хлопьями снега. В мотеле «Либерти Мотор Лодж» в шести милях к востоку от Айова-Сити Лаура лежала в постели в десятом номере под простыней и грубым одеялом, и ее бросало то в жар, то в холод. По телевизору шла какая-то глупая комедия. Смысл до Лауры не доходил, но хорошо было, что кто-то разговаривает. На ее прикроватном столике оставалась мешанина после обеда: две пластиковые коробки от макдоналдсовских бургеров, пустая упаковка от жареной картошки и допитая до половины кока-кола. Пластиковый мешок, набитый толченым льдом, лежал у нее на боку — пригодился, когда боль в левой руке стала нестерпимой и надо было ее приглушить.

Лаура смотрела телевизор, дожидаясь, когда вернется Диди. Она ушла тридцать минут назад на поиски аптеки. Они договорились о том, что нужно сделать, и Лаура знала, что ее ждёт впереди.

Она то и Дело закусывала нижнюю губу. Губа уже потрескалась, но она продолжала ее кусать. Слышно было, как воет ветер на улице, и ей то и дело чудилось, что в этом звуке слышится детский плач. Лаура встала однажды, чтобы выглянуть наружу, но это усилие так ее истощило, что заставить себя подняться еще раз она не могла. И она осталась лежать, прислушиваясь к ветру и плачущему ребенку, и понимала, что она находится на самой-самой грани, и что ей немного надо, чтобы открыть эту дверь и выйти блуждать в голодную тьму.

Они упустили Мэри Террор и Дэвида. В этом можно не сомневаться. Как именно Ван Дайвер врезался в молоковоз, Лаура не знала, но Мэри и Дэвид исчезли. Но Мэри тоже тяжело ранена и теряет много крови. Она ослабела, может быть, она еще слабее Лауры, и слишком далеко уйти она не могла. Где она остановится? Разумеется, не в мотеле. Вся залитая кровью и с изгрызенной псами ногой. Просто найдет место, куда загнать фургон и провести ночь? Нет. Ей пришлось бы всю ночь не выключать мотор, иначе Дэвид и она замерзнут до смерти. Так что ей остается только одна возможность — самой себя пригласить в чей-нибудь дом. Ей нетрудно это сделать. Тут масса фермерских домов, разбросанных вокруг на сотнях акров. Насколько далеко ушла Мэри на запад, когда решила съехать с шоссе? Она позади или впереди? Это нельзя было узнать, но Лаура знала одну жизненно важную вещь: место назначения Мэри Террор. Где бы ни находилась Мэри, сколько бы она ни пряталась, зализывая раны, рано или поздно она окажется вместе с Дэвидом на дороге, двигаясь во Фристоун, в Калифорнию, навстречу памяти погибшего героя.

И туда же направится Лаура, пусть даже ей придется добираться ползком. Лишившись пальца, приобретя шрам на сердце. Она либо вернет Дэвида, либо погибнет.

Когда Лаура услышала, что ключ поворачивается в замке, ей подумалось, что ее сейчас вырвет, но еда осталась на месте, и тут вошла Диди со снежинками в рыжих волосах и пакетом в руках.

— Все принесла, — сказала Диди, закрывая дверь и запирая ее на два оборота. Она нашла не аптеку, а магазин и купила для них обоих перчатки, шерстяные носки, чистое белье, зубную пасту и щетки и прочие предметы первой необходимости. Когда Диди поставила пакет, Лаура заметила, что Диди набрала фунтов двадцать с момента выхода из мотеля. Диди сняла свитер, и открылось, как она набрала вес: под первым свитером на ней были еще два.

— О Господи, — задохнулась Лаура. — Ты обокрала магазин!

— Пришлось, — сказала Диди, снимая с себя очередной слой. — У нас осталось всего тридцать пять долларов с мелочью. — Она улыбнулась, и морщины вокруг ее глаз стали глубже. — Да, сейчас в магазинах таскать — не то что раньше. Теперь за тобой следят, словно ястребы.

— Так как же ты это сделала, что тебя не поймали?

— Находишь хулиганистого пацана, даешь ему бакс, чтобы опрокинул стенд с лыжными костюмами, потом выходишь из примерочной с опущенной головой и идешь. Так и многое другое тоже можно купить. Мимо охранников проходить не приходится, а кассиршам на тебя наплевать.

Она бросила свитер на кровать рядом с Лаурой, и та взяла его правой рукой.

— Низкое качество, — решила Лаура. Свитер был темно-серым с зелёными полосками цвета блевотины. Новый свитер Диди был жёлтым с пунцовыми пятнами спереди. — Что ли их в тюрьмах шьют?

— Нищие не выбирают. И магазинные воровки тоже. Но на самом деле она очень тщательно выбрала свитер самой толстой вязки, которую можно было найти. По сравнению с холодами Небраски и Вайоминга Айова покажется курортом. Диди продолжала извлекать покупки из пакета. Наконец она достала деревянный языкодержатель, марлевые бинты, пару ножниц, коробку широких пластырей, пузырек йода и пузырек перекиси водорода. Диди сглотнула слюну, готовясь к тому, что придется сделать. Это будет все равно что строить дом на чертежных кнопках, но ничего другого сейчас сделать нельзя. Она поглядела на Лауру и еще раз ей улыбнулась. Лицо Лауры побледнело от боли.

— Доктор Диди приехала по вызову, — сказала Диди и отвернулась, пока улыбка не изменила ей.

— Сначала займись своим ухом.

— Что? Этой царапиной? Только кожу зацепило; это ерунда.

Ее раненое ухо, скрытое под волосами, покрылось корочкой. Белело оно чертовски, но прежде всего нужно было заняться Лаурой.

— А, вот что еще у меня есть. — Она вынула из кармана пузырёк экседрина в максимальной дозе и отставила его в сторону. — Ловкость рук.

Ей бы хотелось, чтобы это был больничный препарат, потому что еще до конца этой ночи им обеим понадобится что-нибудь сильнодействующее.

— Жаль, нечего дать тебе выпить.

— Это ничего. Выживу.

— А куда ж ты денешься. — Диди прошла в ванную, намочила матерчатую мочалку и принесла для Лауры. Когда боль станет нестерпимой, Лауре надо будет во что-то впиться зубами. — Готова?

— Готова.

Диди вытащила языкодержатели. Чуть пошире, чем палочки для мороженного.

— О’кей, — сказала она. — Давай-ка посмотрим.

Она открыла руку Лауры.

Лаура смотрела на лицо Диди. Она подумала, что Диди колоссального труда стоило не скривиться от этого зрелища. Сама Лаура знала, что оно отвратительно. Искалеченная рука — котлетная рука, назвала она ее про себя — горела, и ее то и дело охватывало пульсацией такой боли, что у Лауры перехватывало дыхание. Из культи мизинца до сих пор сочилась кровь с сукровицей, пропитавшая подложенное полотенце и простыню под ним. Остальные пальцы свело клешней.

— И что скажет моя маникюрша? — спросила Лаура.

— Надо отмачивать руки в пальмовом масле. Лаура рассмеялась. Смех имел нервозный оттенок. Диди вздохнула, желая как перед Богом, чтобы здесь был кто-нибудь другой, кто мог бы это сделать. Хотя могло бы быть и хуже. Псы могли добраться до горла Лауры, или отгрызть ноги, или вцепиться еще и в другую руку. Или убить ребёнка. Диди поглядела на обручальное и на венчальное кольцо на распухшем пальце. Их никак не снять — только разрезать.

— Бриллиант, — сказала Лаура. — Ты сможешь его вынуть из оправы?

— Не знаю. — Она коснулась торчащего бриллианта и обнаружила, что тот уже разболтан — два из шести держащих зубчиков сломаны.

— Попробуй. Я выдержу.

— Зачем тебе его вынимать?

— У нас же осталось всего тридцать пять долларов, — напомнила ей Лаура. — Что у нас еще есть заложить, кроме бриллианта?

У них ничего не было. Диди ухватила искалеченное запястье Лауры так мягко, как могла, и принялась работать ножницами, пытаясь вытащить бриллиант. Лаура приготовилась терпеть муку, но ничего не произошло.

— Этот палец мертв, — сказала она. Через несколько минут Диди сумела ослабить третий зубец. Бриллиант болтался, но вытащить его было невозможно. Четвертый зубец оказался потуже.

— Поторопись, ладно? — слабым голосом попросила Лаура. Через две-три минуты Диди достаточно отогнула четвертый зубец, подвела кончик ножниц под бриллиант и надавила. Он легко выскочил, и Диди поймала его на ладонь.

— Отличный камушек. Сколько заплатил за него твой муж?

— Три тысячи долларов. — Пот струился по лицу Лауры. — Это было восемь лет назад.

— Может, мы сможем за него получить пять сотен. Честный ссудный кассир даже не притронется к бриллианту без оправы и без документа на владение. — Она завернула бриллиант в пластырь и положила в карман. — О’кей. Ты готова к большой работе?

— Да. Давай с этим покончим.

Диди начала с промывки руки перекисью водорода. Кровавая пена шипела из раны от укусов, и Лаура стонала и жевала мочалку. Диди пришлось повторить эту работу еще два раза, пока удалось смыть всю корку. Глаза Лауры были крепко зажмурены, слёзы сочились из уголков. Диди потянулась за йодом.

— Ну, — сказала она, — сейчас немножко пощиплет. — Лаура опять засунула полотенце между зубами и Диди принялась за свою жуткую работу.

Была в жизни Лауры боль, которую она запомнила навсегда. Ей было девять лет. Она сломя голову ехала на велосипеде по проселочной дороге, когда шины скользнули по гравию. У нее на коленях были кровавые дыры, руки были все ободраны, локти кровоточили и подбородок разбит. А хуже всего — это случилось за две мили от дома. Не было никого, кто услышал бы, если она заплачет. Никого, кто бы ей мог помочь. Так что она встала и залезла на этот велосипед и стала крутить педали, потому что это был единственный выход.

— Лаура! — помнила она вопли своей матери. — Ты себя искалечила!

Нет, это ранение тогда не искалечило ее. Она нажила царапины и шрамы, но с этого дня она и начала расти.

Эта боль тоже оказалась тяжелым уроком. Будто совать руку в горячий уголь, обдавать ее соленой водой и снова в горячий уголь. Ее трясло, пот крупными горошинами сбегал с лица. Судьба еще над ней сжалилась, что через десять секунд после того, как Диди взялась за работу Лаура потеряла сознание. Когда она пришла в себя, Диди закончила наносить дезинфицирующие средства и уже накладывала шину на безымянный палец Лауры. Выпрямила его и прибинтовывала к языкодержателю, приложив его к пальцу и ладони Лауры. Затем наступила очередь среднего пальца. Когда Диди коснулась его, Лаура болезненно вздрогнула.

— Прости, — сказала Диди — Другого способа нет. Она начала вытягивать палец, чтобы его выпрямить, и Лаура стонала, зажав в зубах мочалку.

И опять Лаура потеряла сознание, что было благословением, потому что Диди смогла завершить работу быстро, поставив шину на место и закрепив пластырем. Она как раз закончила указательный палец, когда веки Лауры затрепетали. Она выплюнула полотенце, лицо ее было желтовато-белым.

— Рвет, — задохнулась она, и Диди кинулась за мусорным ведром.

Испытание еще не закончилось. Диди посадила шину на большой палец — еще одно испытание мучением — и забинтовала всю руку марлевыми бинтами, и от их давления Лаура стонала и потела.

— Ты ведь не хочешь всю жизнь проходить с клешней? — спросила Диди, разрезая марлю и начиная забинтовывать новый слой. Лаура дышала, как медленные кузнечные мехи, ее глаза были отсутствующими, затуманенные болью. — Почти уже добинтовала, — сказала Диди. — Все, теперь все хорошо.

На самом деле нет. Утром надо будет сменить бинты и прочистить раны, и они обе это знали.

— Люси, — прошептала Лаура, когда Диди закончила забинтовывать.

— Что? Какая Люси?

— Люси и Этель. — Она глотнула, в горле у нее жгло. — Когда они… заворачивали конфеты… и конфеты бежали по конвейеру все быстрее и быстрее. Ты смотрела эту серию?

— О да! Это был полный отпад!

— Классное шоу, — сказала Лаура. Ее рука была полыхающей массой огня и муки, но целебный процесс уже начался. — И они потом… больше не любят конфеты.

— Мне понравилась серия, где Люси в Лас-Вегасе и должна спуститься по лестнице в своей огромной прическе. Помнишь? И где она положила в хлеб слишком много дрожжей, и хлеб вылетает из духовки, как товарный поезд. Это было здорово. — Диди обрезала бинт и закрепила его пластырем. — А самое классное, когда Люси пытается принять участие в одном шоу Рики и он ругается на нее по-испански. — Диди положила забинтованную руку Лауры на мешок со льдом. — Я это смотрела с мамой и папой. У нас был телевизор с круглым экраном, и его всю дорогу закорачивало. Я помню, как отец стоит на коленях, пытаясь починить телевизор, и говорит:

— Диди, тот мужик, который научится, как заставить эту штуку работать, заработает кучу денег.

— Почему? — слабо спросила Лаура.

— Что почему?

— Почему ты пошла в Штормовой Фронт? Диди свернула остатки марлевого бинта и закрыла ящичек с пластырями. Ножницы и все остальное она положила на комод. За окном слышалось тонкое осиное жужжание замораживающего ветра.

— А что ты хочешь, чтобы я сказала? — наконец спросила Диди, увидев, что Лаура продолжает на нее смотреть. — Что я была плохой девочкой? Что я отрывала ножки кузнечикам и била котят бейсбольными битами? Нет, я росла совсем не такой. Я была президентом клуба домоводства в старших классах и с отличием заканчивала каждый семестр. Я аккомпанировала на пианино нашему детскому церковному хору. — Она пожала плечами. — Я не была чудовищем. Единственное, что я не знала, что растёт внутри меня.

— Что же это было?

— Жажда, — сказала Диди. — Жажда быть другой. Знать. Бывать в тех местах, о которых в моей семье только читали. Вот, например, Люси: если ты смотришь только такие шоу по телевизору, вечер за вечером, то начинаешь думать, что это все, что есть у мира тебе предложить. Мои родители боялись реальной жизни. Они не хотели, чтобы я в нее шагнула. Они говорили, что я стану чудесной женой для какого-нибудь местного парня, что я буду жить в трех-четырех милях от них и растить полный дом детишек, и мы все вместе будем по воскресеньям собираться на жаркое. — Диди отдернула шторы и посмотрела в окно. Снежинки кружились в свете. Автомобили на автостоянке покрылись изморозью. — Их поразило, когда я им сказала, что хочу поступить в колледж. Когда я сказала, что хочу поступить в колледж не в Айове. Это был первый день долгой холодной войны. Они не могли понять, почему я не хочу остаться на месте. Я дурочка, говорили они, я разбиваю их сердца. Что ж, тогда я этого не понимала, но им было нужно, чтобы я была с ними, иначе между ними не было ничего общего. Они не хотели, чтобы я вырастала, и когда я выросла… они больше меня не знали. И не хотели знать. — Она опустила шторы. — Так что я думаю, что ушла из дома еще и для того, чтобы узнать, чего так боялась моя семья.

— И ты узнала?

— Да. Как любое поколение, они боялись будущего. Боялись стать незначительными и забытыми. — Она кивнула. — Это глубокий ужас, Лаура. Иногда я его ощущаю. Я никогда не выходила замуж — как это буржуазно! — и у меня никогда не было ребёнка. Мое время для этого прошло. Когда я умру, никто не заплачет на моих похоронах. Никто не узнает мою историю. Я буду лежать в бурьянах у дороги, где проходят чужие люди, и никто не будет помнить звука моего голоса, цвет моих волос, или что меня волновало в этой жизни. Вот почему я осталась с тобой, Лаура. Ты понимаешь?

— Нет.

— Я хочу, чтобы ты вернула своего ребёнка, — сказала Диди, — потому что у меня уже никогда не будет моего. А если я смогу тебе помочь найти Дэвида… это получится вроде он, как и мой тоже, верно?

— Да, — ответила Лаура. Она почувствовала, как она уплывает прочь от мира на волнах невыносимой боли. Это будет долгая кошмарная ночь. — Вроде того.

— Мне этого хватит.

Диди дала Лауре чашку воды и две таблетки аспирина. Горячий пот опять поблескивал на лице у Лауры, она стонала, когда ее раскаленная рука пульсировала от муки. Диди пододвинула стул к кровати и сидела, пока Лаура изо всех сил боролась с болью. Что произойдёт завтра, Диди не знала — это зависело от Лауры. Если она будет достаточно хорошо себя чувствовать для дороги, им надо будет двигаться на запад как можно скорее. Через некоторое время Диди взяла пластиковый мешочек, чтобы опять наполнить его льдом из морозильника. Пока он наполнялся, она нашла газетный автомат и на последнюю мелочь купила местную «Джорнэл» Айова-Сити. Вернувшись в теплую комнату, пропахшую йодом и болью, Диди положила руку Лауры на мешочек со льдом и уселась читать.

Отчет об аварии на восьмидесятом шоссе она нашла на третьей странице. Тело, принадлежавшее мужчине, осталось неопознанным. «Немногое осталось, с чем можно работать», — отмечал коронер. Известно только, что машина, одна из последних моделей «БМВ», имела номер штата Джорджия. Диди поняла, что теперь они отследят номер и ФБР будет знать, кому принадлежал автомобиль. Полицейские репортеры учуют новый запах старой истории, и очень скоро фотография Лауры снова замелькает в газетах. И фотографии Мэри Террор. Смерть Эла Ван Дайвера вполне может вернуть Мэри и ребёнка на первые страницы.

Диди поглядела на Лауру, впавшую в сон изнеможения. Любая фотография прежней Лауры, которая появится в газете, не будет иметь сходства с этой женщиной, лицо которой осунулось от муки и жестко подобралось от решимости. Но если Мэри и ребёнок появятся в новостях, то их с большой вероятностью могут опознать. И какой-нибудь патрульный с комплексом супермена засечет ее, наделает глупостей, и Дэвид погибнет.

Она включила телевизор, сделав звук потише, и посмотрела десятичасовые новости Айова-Сити. Там был репортаж об аварии и беседа с водителем молоковоза, человеком с окровавленной повязкой на лбу и остекленевшим взглядом, говорившим, что он одной ногой побывал в могиле.

— Я увидел этот фургон и ту машину, они, значит, меня догоняют, а патрульная машина сзади, — объяснял водитель дрожащим голосом. — Все трое, значит, гонят за восемьдесят. Фургон, значит, у меня прямо на хвосте, и я хочу вырулить в правый ряд, значит, и тут — бум! Этот на «БМВ» стукает мне в цистерну, и все было, вот как она написала.

Обозреватель сообщил, что дорожная полиция и полиция штата разыскивают тёмно-зелёный фургон с номером штата Джорджия.

Слушая окончание новостей, Диди взяла отрывной блокнот с изображением мотеля и треснувшего колокола, оттиснутыми вверху, и карандашом мотеля написала: Мэри Террор. Потом слово «Фристоун» и три имени, которые запомнила давным-давно: Ник Хадли, Кейт Кавано и Дин Уокер. Под третьим именем она нарисовала кружок, вставила в него две точки в виде глаз и дужкой обозначила рот: «улыбка», как на том круглом значке, что был на свитере Мэри на лесопилке.

Полицейские будут вынюхивать машину Мэри: Завтра они будут ловить ее на всех крупных перекрестках и магистралях. Но попутно они могут высматривать и угнанный «катлас» с плейбойским зайчиком на заднем стекле. Совсем не повредит соскрести его со стёкла и избавиться от подвесных игральных костей и, пока она стоит в холодной тьме, поменяться номерами с каким-нибудь из припаркованных снаружи автомобилей. Многие ли смотрят на свои номерные знаки морозным серым утром? Ножницы могут помочь вывернуть крепежные винты — так же, как помогли отогнуть державшие бриллиант дужки. А если нет, то нет.

Диди оторвала листок блокнота и положила его в карман вместе с бриллиантом. Она уничтожила следующие два листка, на которых оттиснулся след карандаша. Надев свитер и перчатки, она осмотрела руку Лауры — кровь проступила сквозь марлю, но ничего нельзя было сделать, кроме как прикладывать лед, — и вышла на стоянку сделать то, что подсказало ей, что инстинкты подпольщика ее не покинули.

Глава 37

Свиньи ищут тёмно-зелёный фургон с номерами штата Джорджия?

«Отлично», — подумала Мэри. Она дремала, положив ноги на диванчик, и телевизор стоял перед ней в уютной маленькой комнате. Когда свиньи найдут фургон в сарае у Роки Роуда, ее с Барабанщиком уже и след простынет.

Желудок ее был полон. Два сандвича с ветчиной, большая миска картофельного салата, чашка горячего овощного супа, банка яблочного пюре и почти полный пакет печенья. Она покормила Барабанщика молочной смесью, подогрев ее на плите, что он по достоинству оценил, дала ему срыгнуть, поменяла памперсы и положила спать. Он отключился, как выключенная лампочка, на кровати, которой поделились с ним Роки Роуд и Черри Ванилла.

Мэри смотрела телевизор сквозь полуприкрытые веки. Свиньи искали, как сообщил диктор десятичасового выпуска новостей из Айова-Сити, в шестнадцати милях к западу от фермерского дома, куда она сама себя пригласила. Имя на почтовом ящике гласило «Баскин». В Атланте Мэри покупала мороженое в «Баскин и Роббинс». Любимое у нее было «Роки Роуд». Он и выглядел, как Роки Роуд: темноволосый и невысокий, коренастый с достаточно большим животом, чтобы быть медлительным растяпой. Его жена была маленькой блондинкой с розовыми щечками. Настоящая Черри Ванилла. Четырнадцатилетний сын был темноволос, как его отец, но более жилист. Фадж Рипл — вот как она назвала бы его, если бы он был мороженым.

На панельных стенах висели семейные фотографии. Все улыбаются. Теперь уже не улыбаются. В гараже две машины: коричневый пикап с нашлепкой университета Айова на заднем бампере и тёмно-синий джип «чероки». «Чероки» был просторен и бак заправлен почти доверху. Все, что надо будет ей сделать, — это перетащить из фургона свои, чемоданы, детские вещи и свои записи группы «Дорз», и она будет готова двинуться дальше. Дополнительный приз — ящик с оружием Роки Роуда. У него было три винтовки и револьвер «смит-вессон» тридцать восьмого калибра и патронов ко всем полно. Револьвер составит компанию ее «магнуму», когда она переберется в «чероки».

Мэри приняла душ. Вымыла голову, выскребла лицо и тщательно промыла раны раствором протирочного спирта и теплой мыльной воды, который заставил ее задохнуться от боли. На вид хуже всего была рана на руке с красными краями и блеском костей внутри покрытого коростой мяса; и по пальцам время от времени пробегала судорога, словно она когтила воздух. Но болело сильнее всего разорванное бедро, до сих пор сочащееся кровью — болело так, будто ходишь босиком по бритвенным лезвиям. Колено побагровело и распухло, а синяки тянулись до самого бедра. Мэри наложила на рану вату, взяла бинты из аптечки и намотала поверх ваты, и завязала руку и ляжку полосками разорванных простыней. Затем она надела один из шерстяных халатов Роки Роуда, достала пива из холодильника и поуютнее устроилась в кабинете, чтобы провести ночь.

Дальше передавали сводку погоды. Блондинка с волосами, собранными в шлем, скрепленный лаком для волос, стояла перед картой и показывала, как шторм набирает силу в северо-западной Канаде, потом должен захватить район Айова-Сити — Сидар-Рэпидз через тридцать шесть — сорок восемь часов. Хорошие новости для лыжных курортов, сказала она, и плохие новости для тех, кто в дороге.

Мэри протянула руку рядом со стулом и взяла дорожный атлас, который нашла в комнате Фадж Рипла, на письменном столе рядом со школьными работами по географии. Он был открыт на карте Соединенных Штатов, на которой были обозначены главные федеральные дороги.

Восьмидесятое шоссе было самым прямым маршрутом к Сан-Франциско и Фристоуну, проходя через Айову и Небраску, загибаясь в Вайоминг, опять ныряя в Юту через Неваду и, наконец, в северную Калифорнию. Если она будет держать шестьдесят пять миль в час и погода не будет слишком плохой, она доберется до Фристоуна за пару дней. Когда она отсюда уедет — зависит от того, как она будет чувствовать себя утром, но она не собиралась проводить еще одну ночь в доме мертвеца. С шести часов, когда она загнала их в сарай, телефон звонил пять раз, и от этого она нервничала. Этот Роки Роуд может оказаться здешним мэром или проповедником, или Черри Ванилла может быть звездой местного фермерского общества. Все может быть. Так что лучше смыться отсюда, как только ее кости опять смогут выносить дорогу.

Она ослабела и у нее все болело.

«Старею, — подумала она. — Поддаюсь боли и слабею».

Десять лет назад она задушила бы Беделию Морз двумя пальцами. Следовало бы забить ее до смерти куском дерева, подумала она. Или пристрелить ее из «магнума», а вторую суку переехать фургоном. Но все случилось слишком быстро, и она знала, что ее сильно порвали, и до смерти напугалась, что потеряет сознание прежде, чем она и Барабанщик смогут удрать. Она думала, что питбули наверняка прикончат Лауру Клейборн, но теперь жалела, что не сделала этого сама, чтобы быть уверенной.

«Я впала в панику, — подумала она. — Запаниковала и оставила их в живых».

Но они остались без машины. Собаки хорошо порвали Лауру, по меньшей мере так же, как и ее. «Надо было ее убить, — нервно думала Мэри. — Надо было переехать ее фургоном перед тем, как я оттуда уехала». Нет. Нет. С Лаурой Клейборн покончено. Если она до сих пор жива, то валяется где-нибудь на больничной койке и стонет. «Страдай, — подумала она. — Надеюсь, ты будешь страдать сильно и долго за то, что пыталась украсть моего ребёнка».

Но она стареет. Она это знала. Стареет, поддается панике и оставляет хвосты.

Мэри медленно и болезненно встала с диванчика и прохромала проверить Барабанщика. Он крепко спал на кровати, закутанный в чистое голубое одеяльце. Пустышка зажата у него во рту и его лицо херувима оцарапано об пол машины. Она постояла, глядя, как он спит, почувствовала, как свежая кровь течет по ее ляжке, но ей было наплевать. Он был прекрасным мальчиком. Ангел, посланный небесами в дар Джеку. Он был так прекрасен, и он принадлежал ей.

— Я люблю тебя, — прошептала Мэри в тишине. Джек тоже его полюбит. Она знала, что полюбит. Мэри подобрала с пола свои окровавленные джинсы и полезла в карман. Она вытащила вырезку из бюллетеня клуба «Сьерра», теперь запятнанную засохшей кровью. Затем опять захромала в кабинет к телефону. Она нашла телефонную книгу, код области, который был ей нужен, и позвонила в главную справочную Калифорнии.

— Фристоун, — спросила она оператора. — Мне нужен номер Кейта Кавано.

Ей пришлось назвать фамилию по буквам. Компьютерным голосом ей ответили, и она записала номер на листке желтой странички отрывного блокнота. Затем набрала тот же номер справочной второй раз.

— Фристоун. Мне нужен номер Ника Хадли. Второй номер появился на страничке. Третий раз:

— Фристоун. Дин Уокер.

На этот раз компьютерный голос ответил:

«Запрошенный вами номер в данный момент недоступен». Мэри повесила трубку и поставила знак вопроса рядом с фамилией Уокер. Незанесённый в списки номер? Или у этого человека нет телефона? Она сидела в кресле рядом с телефоном, нога снова сильно разболелась. Она глядела на номер Кейта Кавано. Что будет, если она узнает голос Джека? Или если она позвонит по обоим номерам и ни один голос не будет голосом Джека? Тогда останется только один Уокер, верно? Она опять взяла трубку, ее пальцы исполнили цепляющийся танец, и ей пришлось на секунду положить трубку, пока спазмы в пальцах не прекратились.

Затем она набрала код и номер Кейта Кавано. Один звонок. Два. Три. У Мэри пересохло в горле. Сердце гулко колотилось. Что она скажет? Что она сможет сказать? Четыре гудка. Пять. И так далее. Без ответа.

Она повесила трубку. Сейчас во Фристоуне чуть позже девяти. Не так уж поздно для звонка после стольких лет. Она набрала номер Ника Хадли.

После четырех гудков Мэри услышала щелчок в телефоне, трубку сняли, и живот ее стянуло узлом напряжения.

— Алло? — Женский голос. Трудно сказать, какого возраста.

— Привет. Будьте добры, Ник Хадли дома?

— Нет, к сожалению, Ник на заседании совета. Ему что-нибудь передать?

Она яростно думала.

— Я друг Ника, — сказала она. — Я его очень давно не видела.

— Правда? Как вас зовут?

— Робин Баскин, — сказала она.

— Вы хотите, чтобы Ник вам перезвонил?

— Э… нет. Все в порядке. Послушайте, я хочу выяснить номер еще одного моего друга во Фристоуне. Вы знаете человека по имени Дин Уокер?

— Дина? Конечно, его все знают. У меня нет его домашнего телефона, но вы можете позвонить в магазин иностранных автомобилей Дина Уокера. Хотите записать номер?

— Да, — сказала Мэри, — спасибо.

Женщина отошла от телефона. Вернувшись она сказала:

— О’кей, Робин, вот этот телефон. — Мэри записала телефонный номер и адрес магазина Уокера. — Но я не думаю, что они сейчас работают. Вы звоните откуда-то поблизости?

— Нет, по междугороднему. — Она откашлялась. — А вы жена Ника?

— Да, жена. Могу я передать Нику ваш телефон? Заседание совета обычно кончается до десяти.

— Да нет, не надо, — сказала Мэри. — Я на пути к вам. Пусть ему будет сюрприз. И еще одно… понимаете, я жила когда-то давно во Фристоуне и потеряла контакт со старыми знакомыми. Вы знаете Кейта Кавано?

— Кента и Сэнди. Знаю.

— Я пыталась позвонить Кейту, но никого нет дома. Я просто хотела проверить, что он живет все там же.

— Да, там же. Их дом как раз немного дальше по дороге.

— Отлично. Я к нему по дороге заеду.

— Э-э… Можно мне сказать мужу, что вы звонили, Робин?

— Конечно! — ответила Мэри. — Скажите, что я буду через пару дней.

— Ладно. — В голосе женщины появилось некоторое недоумение. — Простите, а мы с вами когда-нибудь встречались?

— Нет, не думаю. Спасибо вам за помощь.

Она повесила трубку, а затем позвонила по номеру Кавано. Опять никто не отвечал. Мэри встала, ее ляжка распухла и пылала, она захромала к диванчику и к своей банке пива. Еще два дня, и она будет во Фристоуне. Два дня — и она найдет Лорда Джека. Это была мысль, с которой можно заснуть.

Мэри уснула со включенными светом и телевизором под завывающий снаружи ветер. В своем убежище желаний она шла с Лордом Джеком по широкому и травянистому склону холма. Океан расстилался перед ними гобеленом голубого и зеленого, и грохот волн эхом отдавался от скал. Она была молода и свежа, и вся жизнь лежала перед ней, и жестокости не было в ее глазах, когда она улыбалась.

Джек в свободных одеждах держал на руках Барабанщика, и его светлые волосы, развеваясь, падали на плечи и спину, как вьющееся золото. В отдалении был виден дом, красивый двухэтажный дом с каменными трубами и пятнами мха там, где дома касались брызги Тихого океана. Она знала этот дом, знала, где он стоит. Это был Дом Грома, дом, где зародился Штормовой Фронт в своем ритуале свечей и обетов на крови. Именно там они с Лордом Джеком впервые любили друг друга, именно там она отдала ему свое сердце навеки.

Это был единственный дом, который она называла родным.

Лорд Джек прижимал к себе ребёнка и обнимал за плечи идущую рядом с ним высокую и стройную девушку. Они вместе шли среди цветов. Воздух был сырым и соленым из-за близости океана, и лавандовый туман наползал с бухты Дрейке.

— Я люблю тебя, — услышала она, как Джек сказал ей в самое ухо. — Я всегда тебя любил. Врубаешься?

Мэри улыбнулась и сказала, что врубается. Радужная слеза скатилась по ее щеке.

Они шли к Дому Грома, с ними был Барабанщик и обещание нового начала впереди.

На своем диванчике Мэри тяжело спала, истощенная потерей крови, от слабости ее рот приоткрылся, длинная серебристая нитка слюны тянулась по подбородку. Сквозь бинты на ляжке и руке проступала кровь.

Снаружи кружили снежинки, слетая с небес и припорашивая голые поля, и температура упала ниже пятнадцати градусов по Фаренгейту.

Далеко было Мэри до страны ее грез.

В десяти милях к западу от, места беспокойного отдыха Мэри застонала в горячечном бреду Лаура. Диди пробудилась от тревожного сна в кресле, посмотрела на Лауру и опять закрыла глаза, потому что ей нечем было облегчить боль этой женщины, моральную или физическую. Ножницы для, откручивания номеров оказались бесполезны, но Диди порылась в хламе в кузове «катласа» и нашла отвертку, которая подошла. На «катласе» теперь был номер штата Небраска, нашлепка «Плейбоя» соскоблена, красные игральные кости выкинуты.

Сон объял страдалиц и на короткое время укрыл их от боли. Но ночь прошла и наступал холодный рассвет, штормовые облака уже скользили из Канады в стальной тьме. Ребёнок внезапно проснулся, его голубые глаза что-то искали, губы обрабатывали пустышку. Он видел странные очертания, незнакомые цвета, слышал резкое завывание и шлепанье неизвестных звуков: порог загадочного, пугающего мира. Через несколько минут его тяжелые веки закрылись. Он опять уплыл в сон, безвинный и безгрешный, и его руки искали мать, которой не было.

Глава 38

Вопль клаксона.

Мэри разлепила клейкие и опухшие веки.

Клаксон вопил снаружи. Рядом с домом.

У нее подпрыгнуло сердце. Она села на кушетке, и все суставы вскрикнули в унисон. Выдох боли сорвался с губ Мэри. Снаружи в серых сумерках зимнего утра гудел гудок. Она уснула с включенным телевизором и светом: человек с короткой стрижкой говорил о производстве сои. Когда она попробовала встать, резкая боль прострелила ляжку и перехватила дыхание. На бинтах была корка тёмной крови, в комнате стоял кислый медный запах. Рана на руке пульсировала от жара, рука онемела вплоть до пальцев. Мэри встала с кресла с усилием, которое заставило ее зашипеть сквозь стиснутые зубы, и заковыляла к окну посмотреть, что там перед домом.

За ночь выпал снег, укрывший поля тонким слоем. На припорошенной белой дороге, ярдах в шестидесяти от дома, стоял школьный автобус с надписью на боку ШКОЛЫ ОКРУГА СИДАР. «Приехали забрать Фадж Рипла», — поняла Мэри. Вот только мальчик не готов идти в школу. Он крепко спит под сеном. Школьный автобус простоял еще секунд пятнадцать, затем водитель дал последний недовольный гудок, и автобус поехал прочь, направляясь к следующему по дороге дому.

Мэри нашла часы. Семь тридцать четыре. Она чувствовала слабость, головокружение и пульсирующую в желудке тошноту. Она заковыляла в туалет, наклонилась над унитазом, сделала несколько рвотных движений, но ничего не вышло. Она поглядела на себя в зеркало: глаза запали в распухших веках, кожа посерела, как зимняя заря.

«Смерть, — подумала она. — Вот на что я похожа».

Нога болела яростно, и она стала рыться в аптечке, пока не нашла пузырек экседрина. Она приняла три таблетки, разжевала их с хрустом и запила пригоршней воды из-под крана.

Ее тянуло отдохнуть весь этот день. Тянуло снова заснуть в этом теплом доме, но пришло время уматывать. Водитель школьного автобуса может начать гадать, почему Фадж Рипл сегодня утром не вышел, хотя в доме горел свет. Он кому-нибудь расскажет, и этот кто-нибудь тоже начнет гадать. Заведенный порядок — ткань жизни в этом трахающем мозги государстве. Когда заведенный порядок нарушается, словно пропущенный стежок, весь муравейник начинает шевелиться. Время убираться.

Барабанщик заплакал, Мэри распознала голодный плач, тоном ниже и не такой напряженный, как плач от испуга. Это скорее было носовое жужжание, с паузами, чтобы набрать воздуха. Его надо будет покормить и поменять пеленки перед отъездом. Инстинкт требовал делать ноги. Сперва она сменила себе повязки, дергаясь от боли, когда отдирала присохшую вату. Она опять перевязала раны и туго их забинтовала полосками разорванных простыней. Потом открыла чемодан, надела чистое белье и фланелевые носки из гардероба Роки Роуда. Ее джинсы слишком сжимали бедра и распухшие ноги, так что она натянула пару более свободных рабочих брюк — опять спасибо ушедшему на покой хозяину — и крепко их перетянула одним из своих поясов. Она надела серую рабочую рубашку, бордовый свитер, купленный еще в восемьдесят первом, и приколола значок — «улыбку». Одевание закончилось старыми ботинками. В шкафу Роки Роуда висел соблазнительный ассортимент толстых пальто и алясок. Она сняла с вешалки коричневую вельветовую куртку с овечьим воротником, отложила ее на потом и выбрала зеленую парку на гусином пуху, чтобы положить в нее Барабанщика, как в импровизированную детскую корзиночку. Пара перчаток мужского размера тоже была отложена на потом.

Пока Мэри кормила Барабанщика, она сжимала и отпускала правой рукой теннисный мяч, чтобы разработать сухожилия. Силы в руке осталось примерно на треть от нормальной, пальцы онемели и похолодели. Она решила, что нервы повреждены. В раненой руке ощущалось подергивание разорванных мышц; проклятый пёс чуть не перегрыз артерию — тогда она уже была бы мертва. Но самой большой мерзостью была рана на бедре. Понадобится пятьдесят — шестьдесят швов и куда лучшие антисептики, чем те, что есть в ванной у Роки Роуда. Но пока на ране есть корка, она может заставить себя двигаться.

Телефон зазвонил, когда она меняла Барабанщику пеленки. После двенадцатого звонка он замолчал, помолчал минут пять, потом опять восемь раз прозвонил.

— Кто-то любопытствует, — сказала она Барабанщику, вытирая его одноразовой салфеткой. — Кто-то хочет знать, почему мальчик не вышел к школьному автобусу или почему Роки Роуд не отбил часы на работе. Любопытно им, ох и любопытно.

Она стала двигаться чуть быстрее.

Телефон опять зазвонил в восемь сорок, когда Мэри в гараже загружала «чероки». Он замолчал, и Мэри продолжала работать. Она погрузила свой чемодан и мусорный пакет, полный еды с кухни: остатки нарезанной ветчины, кусок болонской колбасы, батон пшеничного хлеба, банку апельсинового сока, несколько яблок, коробку овсянки и большой пакет кукурузных хлопьев. Она нашла по пузырьку таблеток минеральных добавок и витаминов, от которых лошадь бы могла поперхнуться, и проглотила по две каждых. Уложив вещи и готовая к отъезду, она на минуту задержалась, чтобы приготовить себе тарелку пшеничных хлопьев и запить кока-колой.

Мэри стояла в кухне, доедая хлопья, когда взглянула в окно и увидела, что к дому медленно движется легавская машина.

Она остановилась перед домом, из нее вылез легавый в темно-синей аляске. На автомобиле была надпись: ДЕПАРТАМЕНТ ШЕРИФА ОКРУГА СИДАР. Когда легавый ему было едва за двадцать, сопляк сопляком — поднял руку и позвонил, Мэри уже зарядила винтовку из оружейного ящика.

Она стояла у стены рядом с дверью, выжидая. Легавый опять позвонил, потом постучал кулаком в дверь.

— Эй, Митч! — окликнул он, выдохнув на холоде клуб пара. — Где ты, друг?

«Убирайся», — подумала Мэри. Нога опять стала болеть, глубокая грызущая боль.

— Митч, ты дома?

Легавый отступил от двери. Он постоял, с минуту глядя вокруг, руки на бедрах, а потом пошел направо. Она перешла к другому окну, откуда могла за ним следить. Он подошел к задней двери и заглянул внутрь, его дыхание затуманило стекло. Он опять постучал, сильнее.

— Эмма! Кто-нибудь!

«Никого здесь нет, кого ты хотел бы видеть», — подумала Мэри.

Легавый попробовал ручку задней двери, покрутил влево и вправо. Потом она увидела, как он поворачивает голову и смотрит в сторону сарая.

Он снова позвал: «Митч!», потом пошел прочь от дома, поскрипывая ботинками по мерзлому снегу, туда, где были мёртвые тела и фургон.

Мэри стояла у задней двери с винтовкой в руках. Она решила дать ему найти Митча и Эмму.

Легавый открыл дверь сарая и зашел внутрь.

Она ждала, и ее глаза горели каким-то сладострастием.

Это было недолго. Легавый выбежал наружу. Он покачнулся, остановился, согнулся пополам и его вывернуло на снег. Он побежал дальше, длинные ноги работали, как поршни, а лицо стало мертвенно-бледным.

Мэри открыла дверь и вышла на холод. Легавый ее увидел, резко остановился и потянулся к кобуре. Кобура была застегнутой, и пока легавый рукой в перчатке пытался ее отстегнуть, Мэри Террор согнула больную руку, навела оружие и выстрелила ему в живот с расстояния тридцати футов. Его отбросило на землю, из носа и рта вырвалось белое дыхание. Легавый перекатился, попытался встать на колени, и Мэри выстрелила второй раз, и легавому оторвало кусок левого плеча, тут же покрывшегося дымящейся кровью. Третья пуля ударила его в спину, когда он полз по алому снегу.

Он дернулся несколько раз, как рыба на крючке, и потом уже лежал неподвижно, лицом вниз, раскинув руки, как распятый.

Мэри глубоко вздохнула холодный воздух, наслаждаясь его жалящей свежестью, потом вернулась в кухню, поставила винтовку, доела последние две ложки пшеничных хлопьев. Она выпила молоко и запила последним глотком кока-колы. Прохромала в спальню, где надела вельветовую куртку и перчатки, потом взяла Барабанщика, завернутого в пуховую аляску.

— Ты мой мальчик, ты мой милый! — сказала она, неся его к кухне. — Хороший мамин мальчик, мамочкин! — Она поцеловала его в щечку, прилив любви поднялся в ней, как лучезарное тепло. Она поглядела опять на заднюю дверь, проверяя, не шевельнулся ли легавый. Потом положила Барабанщика в «чероки», распахнула дверь гаража и села за руль.

Она выехала из гаража, объехала легавскую машину и поехала по подъездной дорожке. Потом свернула направо, на дорогу, ведущую к восьмидесятому шоссе, на запад. Ее сумка стояла на полу, набитая пеленками и детским питанием, а еще там лежал ее «магнум» и новый «смит-вессон» взамен потерянного «кольта». Сегодня утром ей было намного лучше. Еще сильная слабость, но намного лучше. Она решила, что дело в витаминах. Железо попало в кровь, и в этом все дело.

Или, может быть, это сила любви, думала она, глядя на соседнее сиденье и на своего прекрасного младенца.

У нее в кармане рядом с заляпанной кровью статьей из бюллетеня клуба «Сьерра» валялся список имен и номеров телефонов. К западу небо было темно-багровым. Лежал туман, а земля белела, как голубь мира.

Это было утро, полное любви.

Джип летел вперёд, стремясь в Калифорнию, везя оружие и безумие.

Глава 39

Расчетным часом был полдень. В десять тридцать шесть изъеденный ржавчиной «катлас» с номерами штата Небраска выехал со стоянки мотеля «Либерти Мотор Лодж». Рыжеволосая женщина за рулем повернула направо, на въезд, который вливался в ведущие на запад ряды восьмидесятого шоссе. Пассажирка «катласа», бледная женщина с забинтованной рукой и адским огнём в глазах, была одета в темно-серый свитер, испещренный зелёными полосками. К левой руке она прижимала пакет со льдом и жевала до крови искусанную и распухшую нижнюю губу.

Щелкали мили. Снег кружил, вырываясь из полумрака, машины ехали с включенными фарами и дворниками. Дворники «Катласа» повизгивали со звуком, напоминающим вечеринку банши, и мотор автомобиля кашлял, как паровой котел с запальными свечами. В Де-Мойне, в восьмидесяти милях дальше к западу, Диди и Лаура остановились у закусочной «Венди» и поели: гамбургеры, жареная картошка, салат, кофе. Лаура ела, не думая о манерах и не отрывая взгляда от часов, а Диди в это время пошла к телефону-автомату поискать по телефонному справочнику владельцев ссудных касс. Она вырвала нужную страничку, вернулась к Лауре, и они закончили есть.

Служащий в «Честном Джоне» на авеню Мак-Кинли рассмотрел бриллиант через лупу и попросил представить какие-нибудь документы, удостоверяющие личность. Они забрали у него камень и отправились дальше. Служащая в ссудной кассе Росси на Девятой улице не захотела с ними разговаривать без документов о владении. В мрачной ссудной кассе с очень подходящим названием «Всякий мусор» на Арми-Пост-роуд человек, при виде которого у Лауры возникла мысль о голове Джона Каррадина, приставленной к телу Дона Де Люиса, оглядел бриллиант и рассмеялся, как бензопила.

— Настоящий! Это же подделка, леди!

— Спасибо.

Лаура забрала бриллиант, и Диди пошла к двери вслед за ней.

— Эй, эй! Да не беситесь вы, постойте! Лаура остановилась. Толстый человек со сморщенной сливой лица поманил ее обратно усыпанной кольцами лапой.

— Давайте малость поторгуемся.

— У меня на это нет времени.

— Да? Вы спешите? — Он нахмурился, глядя на ее забинтованную руку. — Кажется, у вас кровь идет, леди. Сквозь бинты проступали капли крови.

— Я порезалась, — сказала Лаура. Она выпрямила спину и вернулась к стойке. — Мой муж заплатил за этот бриллиант три тысячи долларов восемь лет назад. У меня есть на него сертификат. Я знаю, что это не подделка, так что не вешайте мне лапшу на уши.

— Вот как? — Он ухмыльнулся. Ни у одной лошади не было зубов крупнее и желтее. — Так покажите мне этот сертификат.

Лаура не шевельнулась. И не сказала ни слова.

— Угу. Давайте тогда посмотрим ваши водительские права.

— У меня украли сумочку, — сказала Лаура.

— Ну, конечно! — Он кивнул и побарабанил пальцами по стойке. — У кого вы сперли этот камушек, леди?

— Пойдем, — позвала Диди.

— Вы из полиции, да? — спросил мужчина. — Пытаетесь взять меня за задницу? — Он фыркнул. — Я копов за милю чую. Приходят, понимаешь, и изображают южный акцент! Вы что, никогда от меня не отстанете?

— Пойдем! — Диди потянула Лауру за руку. Она уже почти повернулась уходить. Почти. Но рука доводила ее до безумия, и деньги уже кончались напрочь, и никогда она не видела более мрачного дня, и где-то там была Мэри Террор с Дэвидом. Она поняла, что сейчас сорвется, и следующее, что она почувствовала, как ее рука тянется под свитер. Она схватила рукоятку за поясом джинсов, и вытащила пистолет, наведя его в лошадиные зубы хозяина.

— Я возьму за мой бриллиант тысячу долларов, — сказала Лаура. — Без торга.

Улыбка на лице хозяина застыла.

— Не надо! — взвыла Диди. — Не убивай его, как того в той кассе, Бонни! Не надо вышибать ему мозги!

Человек затрясся и поднял руки. На его манжетах были запонки, похожие на золотые самородки.

— Открой кассу, — сказала Лаура. — Ты купил бриллиант. Он поспешил повиноваться, и когда касса была открыта, стал отсчитывать деньги.

— На Бонни иногда накатывает, — сказала Диди, подходя к двери и переворачивая табличку ОТКРЫТО на ИЗВИНИТЕ, ЗАКРЫТО. На улице никого не было. — Вчера она в Небраске прострелила голову одному парню. Ее хлебом не корми, дай только нажать на спуск.

— Вам крупные купюры? — выдохнул хозяин. — Сотенные?

— Какие угодно, — ответила Диди. — Да пошевеливайся, ты!

— А у меня в кассе только… шесть сотен. В сейфе есть еще. Вон там. — Он кивнул на дверь, на которой висела табличка ОФИС.

— Шести сотен хватит, — сказала Диди. — Возьми деньги, Бонни. Хватит, чтобы добраться до Мичигана, верно? — Она взяла у Лауры пистолет и сгребла деньги в карман. — Кто-нибудь еще здесь есть?

— Ванда Джейн там, в офисе. Она бухгалтер.

— О’кей, давай в ту дверь. Спокойно и медленно. Человек пошел к двери, но Лаура сказала:

— Стойте. Возьмите бриллиант. Вы его купили. — Диди метнула на нее неодобрительный взгляд, а напуганный хозяин стоял столбом, не зная, что ему делать. — Возьмите, — сказала Лаура, и он взял.

В офисе усохшая женщина с коротко стриженными седыми волосами курила сигарету, сидя в табачном дыму, и говорила по телефону. Одновременно с этим она смотрела «мыльную оперу» по переносному телевизору. Диди не понадобилось ничего говорить: лицо мужчины и пистолет все за нее сказали. Ванда Джейн прохрипела:

— Иисусе милосердный! Хэл, по-моему, нас… — Диди положила руку на рычаги телефона, разрывая связь.

— Ванда Джейн, держи рот на замке, — приказала Диди. — Раздевайтесь догола, вы оба.

— Черта с два я разденусь! — загремела Ванда Джейн, покраснев до корней волос.

— Они уже кого-то убили! — сказал мужчина. — Они обе сумасшедшие! — Он уже расстегивал рубашку. Когда он расстегнул пояс, огромное брюхо вывалилось наружу, как новогодний карнавальный нос.

Диди торопила их. Через несколько минут оба разделись догола и лежали на животе на цементном полу, и никогда в жизни Лаура не видела двух более уродливых лун. Диди, вырвала из стены телефонный шнур и обыскала их одежду.

— Вы будете лежать здесь десять минут. Бобби наблюдает за входной дверью. Если вы выйдете раньше, чем я сказала, можете считать себя падалью, потому что Бобби еще психованней, чем Бонни. Вам ясно?

Ванда Джейн бухнула, как лягушка-бык. Мужчина с лошадиными зубами зажал свой новый бриллиант в кулаке и проблеял:

— Ясно, ясно, конечно! Только не надо нас убивать, о’кей?

— Увидимся в следующий раз, когда будем проезжать через ваш городок, — пообещала Диди и вышла из офиса, подталкивая Лауру.

Снаружи Диди выбросила одежду в мусорный бак. Потом они с Лаурой бросились к «катласу», припаркованному на улице за несколько домов от ссудной кассы, и Диди опять села за руль. Через пять минут они ехали к восьмидесятому шоссе и через десять минут были на пути на запад. На шесть сотен долларов богаче минус бриллиант, который давно уже стал для Лауры мертвым грузом.

Диди посматривала в зеркало заднего вида — ни мигалок, ни сирен. Пока еще. Стрелка спидометра показывала чуть больше шестидесяти миль в час, и Диди сохранила эту скорость.

— От магазинной кражи до вооруженного ограбления меньше чем за сутки, — сказала Диди, не в силах подавить нечестивую усмешку. — Ты просто прирожденная.

— Что прирожденная?

— Нарушительница закона.

— Я ничего не украла. Я оставила ему бриллиант.

— Это верно, оставила. Но разве не было приятно заставить его смотреть в дуло и наложить в штаны?

Лаура глядела, как дворники борются с волнами снега. Да, это было захватывающее переживание — по-своему Это было так чужеродно для ее нормального мироощущения, что ей казалось, будто пистолет держал кто-то другой, надевший ее кожу и говоривший ее голосом. Она подумала, что бы сказал об этом Дуг, или мать с отцом. Но она поняла одну истину, и эта истина наполняла ее смелой гордостью: пусть она и не из тех, кто отвергает закон, но она из тех, кто выживает.

— Раздеться догола, — сказала она и резко рассмеялась. — Как ты до этого додумалась?

— Просто выиграть время. Я не могла придумать другого способа заставить их не выходить из офиса.

— Почему ты меня все время называла Бонни? И сказала, что мы движемся в Мичиган? Диди пожала плечами.

— Свиньи будут искать двух женщин, едущих в Мичиган. У одной из них южный акцент и ее зовут Бонни. Возможно, у них есть сообщник по имени Бобби. Как бы там ни было, а свиньи будут шарить в другой стороне. Они не будут знать, что заставило кого-то продать бриллиант стоимостью три тысячи долларов за шесть сотен баксов под дулом пистолета. — Она прыснула смехом. — Ты видела лицо Ванды Джейн, когда я велела им раздеться догола? Я думала, она обделается!

— А когда у этого мужика вывалилось брюхо, я думала, оно шлепнется прямо на пол! Я думала, в Де-Мойне случится землетрясение!

— Этому типу нужен корсет для брюха! Черта с два, таких больших корсетов не бывает!

Они рассмеялись. Смех чуть-чуть снял напряжение. Пока Лаура смеялась, она на драгоценный момент забыла о боли в руке и в сердце — это, конечно, было благом.

— Ему нужен корсет из китового уса! — веселилась Диди. — А ты видела ягодицы этих двух!

— Две луны в Де-Мойне!

— Господом клянусь, я видела миски с желе… — Она хотела сказать «более мускулистые», но не сказала. На заднем стекле замигал отсвет проблескового маячка, машину наполнило воем сирены, и у Лауры встали дыбом волосы на затылке.

— Черт! — выкрикнула Диди, дергая «катлас» в правый ряд. Патрульная машина с ревом догоняла по левой полосе, и сердце Диди стучало молотом — она ждала, что патрульная машина сейчас вильнет и сядет им на хвост. Но патрульная машина шла дальше, пролетела мимо них в вое сирены и блеске синих мигалок и исчезла в сумерках снега с дождем.

Ни одна из них не могла ничего сказать. Руки Диди на руле свело в клешни, глаза в шоке расширились, а Лаура сидела, чувствуя, как у нее стискивает желудок, и прижав к груди забинтованную руку.

Через четверть мили они увидели автомобиль, соскользнувший с шоссе и влетевший в рельс ограждения. Патрульная машина стояла с ним рядом. Патрульный разговаривал с молодым человеком в лыжном свитере, на, котором было написано: «Пройди на лыжах весь Вайоминг». Машины ехали медленно, день потемнел до фиолетового и мостовая блестела. Диди коснулась стёкла.

— Становится холоднее, — сказала она. «Катлас» был развалиной и бензиноглотом, но обогреватель у него был первоклассный. Диди снизила скорость до сорока пяти, перед фарами мелькал зернистый снег.

— Я могу повести машину, если ты хочешь вздремнуть, — предложила Лаура.

— Не надо, я еще вполне. Дадим твоей руке отдохнуть. Как ты?

— О’кей. Немного побаливает.

— Если ты хочешь где-нибудь остановиться, дай мне знать.

Лаура покачала головой:

— Нет. Я хочу продолжать двигаться.

— На шесть сотен долларов мы можем купить билеты на самолет, — сказала Диди. — Мы можем поймать рейс в Сан-Франциско из Омахи и во Фристоуне взять машину напрокат.

— Машину без водительских прав нам не взять. И все равно при посадке на самолет надо будет пистолет оставить.

Диди еще несколько минут ехала молча, потом заговорила снова, поднимая тему, которая волновала ее еще с лесопилки.

— А в любом случае, что тебе толку от пистолета? Я хочу сказать — как ты собираешься вернуть Дэвида, Лаура?

Мэри его не отдаст. Она скорее умрет. Даже с пистолетом в руках, как ты получишь Дэвида назад живым.

— Не знаю, — ответила Лаура.

— Если Мэри найдет Джека Гардинера… Кто знает, что она тогда сделает? Если она появится перед его дверью, после всех этих лет, он может просто вырубиться. — Она быстро взглянула на подругу, а потом отвернулась, потому что боль опять всползла на лицо Лауры и залегла в морщинах. — Джек был опасным человеком. Он умел уговорить других совершить убийство вместо него, но свою долю чужой крови он тоже пролил. Он был мозгом Штормового фронта. Все это было его замыслом.

— И ты вправду думаешь, что это он? Во Фристоуне?

— Да, я думаю, что на фотографии он. Во Фристоуне он или нет, я не знаю. Но когда Мэри обрушится на него с Дэвидом как со своего рода… предложением любви, один Господь знает, как он отреагирует.

— Значит, мы должны найти Джека Гардинера первыми, — сказала Лаура.

— Тут просто не угадаешь, насколько Мэри нас опередила. Она доберется до Фристоуна раньше нас, если мы не полетим самолетом.

— Она не могла так далеко уйти. Она тоже ранена, может, даже серьезнее меня. Ее задержит погода. Если она съедет с федеральной трассы, это задержит ее продвижение еще сильнее. — О’кей, — сказала Диди. — Даже если мы найдём Джека первыми, что тогда?

— Подождем Мэри. Она передаст ребёнка Джеку. Вот зачем она едет во Фристоун. — Лаура осторожно коснулась своей забинтованной руки. Она была так горяча, что чуть не шипела, и пульсировала глубокой, мучительной болью. Эту боль придется выдержать, потому что выбора нет. — Когда ребёнок будет не в руках Мэри… вот зачем может понадобиться пистолет.

— Ты не убийца. Да, ты задубела, как старая кожа. Но ты не убийца.

— Мне понадобится пистолет, чтобы задержать Мэри для полиции, — сказала Лаура.

Наступило долгое молчание. Слышно было только гудение шин «катласа».

— Вряд ли Джеку это понравится, — сказала Диди. — Какое бы прикрытие он себе ни построил, он не даст тебе вызвать полицию, чтобы арестовать Мэри. И когда ты вернешь себе Дэвида… я не уверена, что и я смогу тебе это позволить.

— Понимаю, — сказала Лаура. Она уже думала об этом и дошла примерно до тех же выводов. — Надеюсь, мы что-нибудь сможем придумать.

— Ага. Вроде президентского помилования?

— Скорее вроде билета на самолет в Канаду или Мексику.

— Ну-ну! — Диди горько улыбнулась. — Лучше не придумаешь, чем начать жизнь заново в чужой стране, имея шиш в кармане и свитер из дешевого магазина!

— Я могла бы прислать тебе денег, чтобы помочь устроиться.

— Я американка! Поняла? Я живу в Америке! Лаура не знала, что еще сказать. Говорить и в самом деле было нечего. Диди начала свое путешествие к этой точке очень и очень давно, еще тогда, когда связала свою судьбу с Джеком Гардинером и Штормовым Фронтом.

— Черт, — тихо сказала Диди. Она представила себе будущее, когда днём она будет задыхаться от страха, что кто-то стоит за спиной, и ночами просыпаться от того же страха, когда вечно будет ходить с нарисованной на спине мишенью. Но есть много островов на водных путях Канады. Много мест, куда почту доставляют самолетом и где ближайший сосед живет в десяти милях.

— Ты купишь мне обжиговую печь? Для керамики?

— Да.

— Мне это важно — делать керамику. Канада приятная страна. Она меня вдохновит, может быть? — И Диди кивнула, отвечая на собственный вопрос. — Я стану экспатрианткой. Это звучит лучше, чем изгнанница, как по-твоему?

Лаура с этим согласилась.

«Катлас» проехал из Айовы в Небраску по восьмидесятому шоссе, огибавшему Омаху и уходящему по плоским равнинам, побеленным морозом. Лаура закрыла глаза и постаралась отдохнуть под шуршание дворников и приглушенный шелест шин.

«Дитя четверга», — подумала она.

«Четверговым детям — далёкий путь».

Она припомнила, как одна из сестер сказала это при рождении Дэвида.

И под шорох дворников и шелест шин пришла неожиданная мысль: она тоже родилась в четверг.

«Далекий путь», — подумала она. Она уже прошла долгий путь, но впереди самая опасная его часть. Где-то там, за темным горизонтом едет с Дэвидом Мэри Террор, с каждой милей все ближе к Калифорнии. Внутренним взором Лаура видела Дэвида, лежащего в луже крови, с черепом, разнесенным пулей, и она вытолкнула этот образ из сознания, пока он не пустил корни. Далекий путь. Далекий путь. На золотой Запад, тёмный, как могила.

Глава 40

В трех часах пути впереди снег закручивался перед фарами машины Мэри. Он падал из темноты ночи быстро и густо, валил так, что дворники гнулись, смахивая его с ветрового стёкла. То и дело «чероки» сотрясало порывом бокового ветра, и руль дрожал у Мэри в руках. Она чувствовала, как шины пытаются развернуться на скользкой дороге, а остальные машины — которых после темноты стало куда как меньше — сбросили скорость до половины разрешенной.

— Все будет хорошо, — сказала она Барабанщику. — Ты не волнуйся, детка. Мама едет осторожно, с мальчиком ничего не случится.

Но на самом деле ее пробирал страх, а на пути ей встретились уже две крупные аварии за те двадцать минут, что она отъехала от «Макдоналдса» в Норт-Плетт в Небраске. Такая езда истрепывала нервы и утомляла глаза, но трасса все еще оставалась чистой, и Мэри не хотела останавливаться, пока есть возможность ехать. В «Макдоналдсе» она покормила и перепеленала Барабанщика, и он теперь засыпал. Раненая нога Мэри онемела от вождения, а боль в руке периодически просыпалась и вцеплялась зубами сильно и глубоко, давая понять, кто здесь главный. И еще ее лихорадило, пот выступал на распухшем и горевшем лице. Надо ехать, проехать сегодня сколько сможет, пока страдающее тело над ней не возобладает.

— Давай споем, — сказала Мэри. — «Эру Водолея», — решила она. — «Пятое измерение» помнишь? — Но Барабанщик, конечно, не помнил. Она запела песню голосом, который мог быть приятным в дни ее юности, но теперь охрип и не мог держать мелодию. «Если ты едешь в Сан-Франциско», — сказала она: еще одно название песни, но она не могла припомнить имени исполнителя. Она запела и ее, но помнила только кусок насчет того, чтобы ехать в Сан-Франциско с цветами в волосах, и она пропела этот куплет несколько раз и бросила.

Снег бил в ветровое стекло, и «чероки» весь дрожал. Снежинки ударялись в стекло и прилипали к нему, большие и сплетенные швейцарским кружевом, потом дворники с трудом их сметали и на их место ложились новые.

— «Горячие летние забавы», — сказала Мэри. — «Слай и фамильный камень». — Вот только она не знала слов этой песни и могла только мурлыкать мелодию. — «Экспресс Марракеш». Кроссби, Стиллс и Неш. — Эту песню она знала почти целиком, это была одна из любимых у Лорда Джека.

— «Зажги мой костер», — сказал мужчина на заднем сиденье голосом бархатным и нежным.

Мэри поглядела в зеркало заднего вида и увидела его лицо и часть собственного. У нее кожа поблескивала от горячечного пота. У него была белой, как резной лед.

— «Зажги мой костер», — повторил Бог. Его тёмные волосы спадали густой гривой, лицо вылеплено тенями. — Спой это со мной.

Ее трясло. Обогреватель разрывался, она была полна жара, но ее трясло. Бог выглядел точно так, как тогда в Голливуде, когда она видела его совсем близко. От него пахло призрачными ароматами травки и клубничного благовония — как экзотические и забытые духи.

Он запел, сидя на заднем сиденье «чероки», и снег лупил по стеклам, и Мэри Террор стискивала руль.

Она слушала его полустон-полурычание и через некоторое время присоединилась к нему. Они спели вместе «Зажги мой костер», его голос жесткий и вибрирующий, ее — ищущий утраченную мелодию. А когда дошло до слов о том, чтобы поджечь ночь, Мэри увидела ударившие в ветровое стекло красные языки пламени. Нет, не языки пламени: стоп-сигналы. Грузовик. Его водитель давил на тормоза прямо перед ней.

Она вывернула руль вправо и почувствовала, что колеса не слушаются. «Чероки» скользил прямо в хвост трейлерного прицепа. Она придушенно вскрикнула, а Бог продолжал петь, «Чероки» дернулся — колеса вцепились в дорогу. Она выехала на правую обочину и избежала столкновения с грузовиком где-то фута на два. Может быть, она орала — этого она не помнила, но Барабанщик проснулся и пронзительно заплакал.

Мэри поставила машину на ручной тормоз, взяла Барабанщика на руки и прижала к себе. Песня прекратилась. Бога больше не было на заднем сиденье, он ее покинул. Грузовик ехал дальше, а в сотне ярдов впереди мигали синие огни, и в задувающем снегу стояли фигуры. Еще одна авария впереди — две машины, слиплись, как спаривающиеся тараканы.

— Все в порядке, — сказала Мэри, укачивая ребёнка. — Все в порядке, тише, тише, тише. — Он не переставал, теперь он орал и икал одновременно. — Тише, тише, — шептала она. Она вся пылала, нога опять разболелась и нервы расходились. Он продолжал плакать, его лицо сморщилось от гнева. — ЗАТКНИСЬ! — крикнула Мэри. — ЗАТКНИСЬ, Я СКАЗАЛА! — Она потрясла его, вытряхивая из него весь крик. Его дыхание сорвалось, он стал икать, а рот открылся, но ничего из него не выходило. Мэри пронзила молния страха, она прижала Барабанщика к плечу и хлопнула по спинке. — Дыши! — сказала она. — Дыши! Дыши, черт тебя подери!

Он затрясся, набрал воздуха в лёгкие, а затем издал жуткий вопль, который говорил, что он больше никому не верит.

— Я люблю тебя, как я тебя люблю! — говорила Мэри, укачивая его и пытаясь успокоить. Что, если бы он прямо сейчас задохнулся до смерти? Что, если бы он не смог дышать и умер бы на месте? Какой толк тащить Джеку детский труп?

— Наша мама деточку любит, нашего хорошего, милого Барабанщика, любит его мама, — напевно мурлыкала Мэри, и через несколько минут злость Барабанщика улеглась, его плач прекратился. — Хороший мальчик. Хороший мальчик Барабанщик.

Она нашла пустышку, которую он выплюнул, и засунула ему опять в рот. Потом положила его в корзиночку, на пол, как следует укутав в аляску, выбралась из джипа и встала в падающем снеге, пытаясь остудить свою лихорадку.

Она отковыляла в сторону, взяла горсть снега и протерла лицо. Воздух был влажен и тяжел, снежинки кружились, падая с небес, темных, как камень. Она стояла, глядя на другие легковушки, фургоны и грузовики, уходящие мимо нее к западу. От холода у Мэри прояснилось в голове и обострились чувства. Можно ехать дальше. Нужно ехать дальше.

Джек ее ждёт, и когда они соединятся, жизнь станет мятой и благовониями.

Усевшись за руль, Мэри повторяла снова и снова те же три имени, пока длилась ночь и уходили прочь мили.

«Хадли… Кавано… Уокер… Хадли…»

— Кавано… Уокер, — сказал Бог, вернувшийся на заднее сиденье «чероки». Он приходил и уходил, когда ему вздумается. Для Бога нет цепей. Порой Мэри оглядывалась на него и думала, что он похож на Джека, порой ей казалось, что другого такого лица никогда не было и никогда больше не будет.

— Ты помнишь меня? — спросила она его. — Я однажды тебя видела.

Но он не ответил, и когда она взглянула опять в зеркало заднего вида, сиденье за ней было пустым.

Снег стал гуще, ветер мотал «чероки», как детскую люльку. Местность становилась холмистой — предвестие Вайоминга. Мэри остановилась на бензозаправочной станции возле Кимболла, в двадцати пяти милях к востоку от границы штата Вайоминг, залила бак «чероки», купила упаковку глазированного печенья и черный кофе в пластиковой чашке. Женщина с медными волосами за стойкой сказала ей, что надо уходить с федеральной дороги, что погода станет скоро еще хуже, а улучшение будет только потом, и что в паре миль к северу есть мотель «Холидейинн». Мэри поблагодарила ее за совет, заплатила, сколько с нее причиталось, и уехала.

Она пересекла границу Вайоминга, и земля начала подниматься к Скалистым горам. Сквозь разорванную снегом тьму мелькнули огни Шайенна и исчезли в зеркале заднего вида. Ветер усилился, он пронзительно завывал вокруг «чероки», тряс его, как ребёнок трясет погремушку. Дворники проигрывали битву со снегом, передние фары высвечивали конуса вертящейся белизны. Лихорадочный пот поблескивал на лице Мэри, и с заднего сиденья голос Бога подгонял ее вперёд. Через сорок миль после Шайенна промелькнул, как белый сон, Ларами, а затем шины «чероки» заскользили, когда восьмидесятая трасса пошла на тяжелый подъем среди горных ущелий.

Еще двадцать миль после Ларами, прямо в зубы ветра, и Мэри внезапно заметила, что с запада не едет ни одна машина. Она была одна на автостраде. Из снежной пелены справа возник брошенный трейлер с мигающими аварийными огнями и занесенной снегом задней стенкой. Подъем шоссе стал круче, мотор «чероки» работал рывками. Мэри чувствовала, как колеса скользят на обледенелых местах, ветер свирепствовал, задувая через горные вершины. Дворники совсем завалило и они пригнулись вниз, ветровое стекло стало белым, как катаракта. Ей приходилось сражаться с рулем, дергающимся из стороны в сторону, когда ветер лупил по машине, она миновала еще два брошенных столкнувшихся автомобиля, съехавших юзом на разделительный газон. Впереди опять замигали желтые аварийные огни, и в следующий момент она разглядела большой мигающий знак, стоявший посреди шоссе: СТОП! ДОРОГА ЗАКРЫТА. Рядом стояла машина дорожного патруля, мигая огнями в сумраке падающих хлопьев. Когда Мэри замедлила ход, два патрульных в толстых пальто стали махать ей красными фонарями, чтобы она остановилась. Она остановилась, опустила стекло, и ворвавшийся холод заледенил ей лёгкие и в четыре секунды взяв верх над обогревателем. На обоих патрульных были лыжные маски и шапки с ушами и тот, что подошел к ее окну, прокричал:

— Дальше нельзя, мэм! Восьмидесятая закрыта отсюда и до Крестона!

— Я должна проехать! — У нее уже замерзли губы, температура была ниже нуля по Фаренгейту, и снежинки липли к ее бровям.

— Нет, мэм! Не сегодня! Дорога через горы оледенела! — Он посветил фонарем вправо от Мэри. — Вам придется здесь остановиться!

Она поглядела туда, куда указывал свет, и увидела знак:

ВЫЕЗД 272. Под номером выезда было написано МАК-ФАДДЕН и РОК-РИВЕР. Снегоочиститель отваливал с отходящей дороги белую насыпь.

— В двух милях к Макфадде ну есть мотель «Сильвер Клауд»! — продолжал патрульный. — Мы всех направляем туда!

— Я не могу останавливаться! Я должна ехать!

— На этом участке дороги после начала бури уже три смертельных случая, мэм, и до рассвета лучше не станет! Не так уж вы спешите, чтобы ехать на верную смерть!

Мэри поглядела на Барабанщика, закутанного в аляску. Опять у нее возник вопрос: что толку везти Джеку детский труп? Болела нога, валила усталость после долгого дня. Время отдохнуть, пока не минует буря.

— Ладно! — сказала она патрульному. — Я съезжаю.

— Доедете по дорожным знакам! — сказал он и махнул фонарем в сторону выезда.

Мэри несколько сотен ярдов ехала за снегоочистителем, потом обогнала его. В свете фар мелькнул знак: СИЛЬВЕР КЛАУД — СЛЕДУЮЩИЙ ПОВОРОТ НАЛЕВО. ПОСМОТРИТЕ ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ САДЫ ДИНОЗАВРОВ! Доехав до поворота, она свернула и с трудом втащила машину вверх по холму, по извилистой дороге, окаймленной густыми деревьями, засыпанными снегом. Шины стонали, теряя сцепление с дорогой, и джип яростно скользил вправо и бился об оградительные рельсы, пока резина не схватывала дорогу вновь. Мэри все пробивалась вперёд, и за следующим поворотом снова увидела покинутые машины по сторонам дороги. Еще не больше сотни ярдов, и шины» чероки» снова потеряли сцепление с дорогой, на этот раз машину бросило влево и кинуло в сугроб четырех футов высоты. Мотор затарахтел и умер с изможденным стоном, и остался только пронзительный вопль ветра. Мэри опять завела мотор, подала назад от сугроба и попыталась заставить «чероки» двигаться дальше, но колеса скользили и буксовали, и она поняла, что остаток пути ей придется проделать пешком. Она свернула к левой обочине, выключила мотор и поставила машину на ручной тормоз. Она застегнула до самой шеи вельветовую куртку, тщательно застегнула молнии на аляске Барабанщика, надела через плечо сумку с детскими вещами и своими пистолетами. Потом взяла Барабанщика, открыла дверь и шагнула в бурю.

Холод точно так же пересилил ее лихорадочный жар, как переборол обогреватель «чероки». Он был сплошной, тверже железа, и он охватывал ее со всех сторон и превращал каждый шаг в медленную агонию. Но ветер был быстр и громок, и покрытые снегом деревья дрожали в белых муках. Она захромала по левой полосе, ее руки обнимали ребёнка, и снег хлестал ей в лицо осколками бритв. На бедре ощущался мокрый жар: кровь заново пошла сквозь прорвавшуюся корочку, как кипящая лава взламывает кору в кратере вулкана.

Дорога выровнялась. Деревья уступили место сугробам, и Мэри увидела впереди желтые огни длинного здания, похожего на ранчо. Над Мэри и ребёнком внезапно возникло что-то гигантское, с оскаленной в ухмылке головой рептилии. Еще что-то огромное с бронированными пластинами на спине оказалось рядом, заметенное снегом по самое рыло. «Всемирно известные Сады Динозавров», — поняла Мэри, ковыляя между бетонными монстрами. Из снега слева вставал на дыбы третий огромный зверь, голова аллигатора на теле гиппопотама. Справа что-то вроде танка со стеклянными глазами и бетонными рогами стояло так, будто собиралось броситься на вставшего на дыбы истукана. Между Мэри и гостиницей «Сильвер Клауд» лежал доисторический ландшафт с дюжиной динозавров, застывших на снежном поле. А она ковыляла вперёд, и с ней была ее собственная история. Вокруг стояли четырнадцатифутовые громовые ящеры и пожиратели мяса, с лепных голов свешивались снежные шапки и бороды сосулек, снег раздирал щели их шкур. Ветер ревел голосом огромного чудовища, памятью о песне динозавра, и чуть не сбивал Мэри с ног посреди этих тварей.

По ней ударил свет фар. Ей навстречу шла закрытая машина на гусеницах, оставляя в воздухе закрученный хвост снега. Когда машина с ней поравнялась, оттуда выскочил человек в ковбойской шляпе и длинном коричневом пальто, схватил ее за плечо, обвел вокруг машины и посадил на пассажирское сиденье.

— За вами еще есть люди? — прокричал он ей в ухо, и она покачала головой.

Когда они оказались внутри снегохода — обогреватель включен до отказа, — человек взял микрофон дорожной рации и сказал:

— Подобрал вновь прибывших, Джоди. Везу их.

— Вас понял, — ответил мужской голос сквозь помехи. Мэри догадалась, что это кто-то из свиней снизу с восьмидесятого шоссе. Ковбой развернул снегоход и поехал к гостинице, сказав:

— Еще пара минут, мэм, и будете в тепле и уюте. Гостиница «Сильвер Клауд» была сложена из выбеленных камней, над дверью висела пара крупных оленьих рогов. Ковбой подогнал снегоход прямо к ступеням, и Мэри вышла, прижимая к себе Барабанщика. Ковбой тоже вышел и хотел было взять ее сумку, но Мэри потянула ее назад, сказав: «Пусть будет у меня», — и он открыл ей дверь гостиницы. Внутри был просторный зал с дубовыми балками и таким каменным очагом, что туда мог бы въехать автомобиль. Огонь потрескивал искрами, в зале сладостно пахло древесным дымом и восхитительным теплом. Человек двадцать самого разного возраста и вида устроились у очага на раскладушках или в спальных мешках и еще с десяток разговаривали или играли в карты. На несколько секунд общее внимание обратилось к Мэри и ребенку, потом все вернулись к прерванным ее появлением занятиям.

— Господи, ну и ночка! Буря просто с цепи сорвалась! — Ковбой снял шляпу, обнажив редеющие седые волосы, заплетенные в конский хвост, перехваченный ленточкой из многоцветных индейских бус. У него было суровое, изрезанное морщинами лицо и ярко-синие глаза под белыми бровями. — Рэйчел, подай-ка этой леди горячего кофе!

Седоволосая пухлая индианка в красном свитере и джинсах стала цедить кофе из металлической кофеварки в пластиковую чашку. На столе рядом с кофеваркой были сандвичи, сыр, фрукты и нарезанный ломтями здоровенный пирог.

— Я — Сэм Джайлз, — сказал ковбой. — Добро пожаловать в «Сильвер Клауд». Жаль, что прибыли в такой мрачный день.

— Ничего страшного. Я рада, что сюда попала.

— Комнаты закончились еще в семь вечера. Раскладушки все раздали, но спальный мешок, может, еще найдём.

Вы едете одна с ребёнком?

— Да. Двигаюсь в Калифорнию. — Она почувствовала, что он ждёт продолжения. — Там меня ждёт муж.

— Плохо в такую ночь на дороге, это точно. — Джайлз подошел к регистрационной стойке, где была другая дорожная рация. — Минутку, прошу прощения. — Он взял микрофон. — «Сильвер Клауд» — большому Смоки, отвечай, Смоки. — Затрещали и зашипели помехи, и голос свиньи с шоссе ответил:

— Большой Смоки. Слушаю вас, «Сильвер Клауд».

Рэйчел подала Мэри кофе и поглядела на Барабанщика, закутанного в аляску.

— Ой, совсем малыш! — заметила она, глядя большими темно-карими глазами. — Мальчик или девочка?

— Мальчик.

— Как его зовут?

— Нормально их довез, Джоди, — говорил Сэм Джайлз поверх радио. — Привезти вам вниз малость жратвы, парни?

— Понял тебя, Сэм. Нам здесь еще торчать, пока восьмидесятое не откроют.

— Ладно, пронто привезу вам чего-нибудь пожрать и кофе.

— Ему еще не дали имени?

Мэри моргнула, глядя в глаза индианке. В мозгу мелькнула мысль, что она попала в капкан, набитый чужими, и единственный выход сторожат две свиньи.

— Дэвид, — сказала она, и от этого имени рот наполнился мерзостью, но Барабанщик — это настоящее имя, тайное, не такое, которое говорят всем подряд.

— Отличное имя, сильное. А я — Рэйчел Джайлз.

— Я… Мэри Браун[267]. — Имя возникло из цвета глаз индианки.

— У нас еще осталась еда. — Рэйчел указала на стол. — Сандвичи с ветчиной и сыром. И малость говяжьего жаркого. — Она кивнула на тарелки и глиняный горшок. — Угощайтесь.

— Спасибо, так и сделаю.

Мэри захромала к столу, и Рэйчел пошла с ней.

— Ногу повредили? — спросила Рэйчел.

— Нет, старая рана. Не правильно срослась сломанная лодыжка.

Барабанщик заорал, словно бы объявляя миру, что Мэри-Террор лжет. Она стала его укачивать, агукать, но его плач взмывал вверх с возрастающей силой. Рэйчел внезапно протянула свои крепкие руки и сказала:

— У меня было три мальчика. Давайте я попробую?

Чему это повредит? Кроме того, боль в ноге Мэри так свирепствовала, что просто высасывала ее силы. Она передала Барабанщика и стала есть, пока Рэйчел качала мальчика, мягко ему напевая на языке, которого Мэри не понимала. Плач Барабанщика начал стихать, голова склонилась набок, словно он прислушивался к пению женщины. Где-то через две минуты он вообще перестал плакать, и Рэйчел пела и улыбалась, ее круглое лицо лучилось заботой о ребенке незнакомки.

Сэм Джайлз нагрузил в пакеты сандвичи, фрукты, пироги, положил чашки и термос кофе. Он попросил одного из мужчин отправиться с ним на снегоходе и поцеловал Рэйчел в щеку, и сказал, что вернется раньше, чем зашипит жир на сковородке. Потом вышел из гостиницы со своим спутником, и в открывшуюся дверь на миг ворвались ветер и снег.

Кажется, Рэйчел с удовольствием укачивала Барабанщика, так что Мэри дала ей подержать ребёнка, пока наедалась досыта. Она прохромала к очагу, чтобы согреться, пробираясь среди постояльцев, сняла перчатки и протянула ладони к огню. Ее лихорадка вернулась, пульсировала горячим жаром в висках, и долго у огня она не высидела. Она поглядела на лица вокруг, оценивая их: в основном люди среднего возраста, но была и супружеская пара примерно за шестьдесят и две молодые пары, загорелые и поджарые — завзятые лыжники. Она отошла от очага и вернулась туда, где Рэйчел стояла с Барабанщиком, и тут почувствовала, что кто-то за ней наблюдает.

Мэри посмотрела направо и увидела молодого человека, который сидел спиной к стене, скрестив ноги. У него было худое лицо с ястребиным носом и песочно-каштановые волосы, рассыпанные по плечам. На лице у него были очки в черной роговой оправе, одет он был в тёмно-синий свитер с глухим воротником и выцветшие джинсы с заплатами на коленях. Рядом с ним лежала потрепанная армейская куртка и скатанный спальный мешок. Он внимательно смотрел на нее глубоко запавшими глазами цвета пепла Его взгляд не дрогнул, когда она в ответ посмотрела на него в упор, а затем он слегка нахмурился и начал разглядывать свои ногти.

Он ей не понравился. Он заставлял ее нервничать Она отошла к Рэйчел и взяла ребёнка. Рэйчел сказала:

— Да, до чего славный мальчик! Все трое моих ребят в этом возрасте ревели белугой. Сколько ему?

— Он родился… — Она не знала точной даты. — Третьего февраля, — сказала она, называя дату, когда взяла его из больницы.

— А еще дети у вас есть?

— Нет, только Бара… — Мэри улыбнулась. — Только Дэвид.

Взгляд ее опять скользнул на молодого человека. Он снова пялился на нее. Она почувствовала на щеках горячечный пот. На что же уставился этот проклятый хиппи?

— Погляжу, найдётся ли для вас спальный мешок, — сказала Рэйчел. — У нас всегда есть в запасе под рукой для туристов.

Она прошла через зал и вышла в другую дверь, а Мэри нашла место на полу, где можно было сесть в стороне от людей.

Она поцеловала Барабанщика в лоб и стала тихо ему напевать. Его кожа была прохладной на ее губах.

— Едем в Калифорнию, да, вот так. Едем в Калифорнию, мама и сыночек.

Вдруг она с испугом заметила, что на бедре ее джинсов видны два пятнышка крови величиной с четверть доллара. Кровь просочилась сквозь самодельную перевязку. Она отложила Барабанщика в сторонку, сняла пальто и положила себе на колени.

Потом подняла глаза и увидела, что хиппи за ней наблюдает.

Мэри подтянула к себе сумку с «магнумом» и «кольтом» тридцать восьмого калибра из арсенала Роки Роуда.

— Он знает.

Этот голос вызвал ледяные мурашки по всей ее спине. Слова были произнесены слева от нее, у самого ее уха. Она повернула голову. Там был Бог, сидящий возле нее на корточках, с худым глянцевым лицом и темными от истины глазами. Он был одет в облегающий костюм черного бархата, на шее золотая цепь с распятием. На голове черная широкополая шляпа с лентой из змеиной кожи. Так он был одет и тогда, в Голливуде, когда она видела его совсем близко. Кроме одного: сейчас на лацкане у Бога был жёлтый значок — «улыбка».

— Он знает, — шепотом повторил жестокий рот. Мэри Террор уставилась на молодого хиппи. Он опять разглядывал свои ногти, потом метнул взгляд на нее, переменил позу и стал смотреть на огонь. Или притворялся, что смотрит.

— Дорога закрыта, — сказал Бог. — Свиньи сторожат на выезде. У тебя опять открылась рана на ноге. И этот гад знает. Что ты будешь делать, Мэри?

Она не ответила. Не могла.

Она прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Она чувствовала, что этот за ней наблюдает, но ни разу, открыв глаза, она не могла его на этом поймать. Рэйчел вернулась с потрепанным, но вполне еще годным спальным мешком, и Мэри расстелила его как матрац и легла сверху, а не стала влезать внутрь, ограничивая свободу движений. Ремень сумки она обернула вокруг руки, молния на сумке застегнута, а Барабанщик то дремал, то беспокойно ерзал около нее.

— Он знает, — услышала она шепот Бога в ухо, когда стала уплывать в сон. Его голос вырвал ее из отдыха. Она распухала от влажного, пульсирующего жара, раны на бедре и на руке отяжелели от корки застывшей крови под бинтами. Твердое прикосновение к бедру отозвалось волной острой боли, прокатившейся от бедра до колена, и пятна крови росли.

— Что ты будешь делать, Мэри? — спросил Бог, и ей показалось, что он вроде бы слегка рассмеялся.

— Будь ты проклят, — хрипло ответила она и пододвинула Барабанщика поближе к себе. Их было двое против ненавистного мира.

Усталость взяла верх над болью и страхом, по крайней мере на время. Мэри уснула, Барабанщик деловито сосал пустышку, а молодой хиппи почесывал подбородок и внимательно разглядывал женщину и ее ребёнка.

Глава 41

Миновало два часа дня; «катлас» ввинчивался в белые вихри.

За рулем была Диди, ее лицо застыло побелевшей маской напряжения. «Катлас», делавший тридцать миль в час, был одинок на восьмидесятом шоссе. Лаура вела автомобиль несколько часов, пока они были в Небраске, между Линкольном и Норт-Платтом, и она здорово наловчилась вести автомобиль одной рукой л локтем. Но после Норт-Платта вьюга усилилась, боковой ветер бодал машину, как разъяренный бык, и Лауре пришлось уступить той, у которой было две руки. Последний трейлер, который они видели, свернул у Ларами в десяти милях позади, и заметенное снегом шоссе ровно поднималось к Скалистым горам.

— Надо было остановиться в Ларами, — сказала Диди. Это стало у нее присказкой с тех пор, как они миновали огни этого города. — В такой мешанине ехать нельзя. — Дворник перед ее лицом с натугой скрипел, сбрасывая снег, а дворник со стороны Лауры замер еще к востоку от Шайенна. — Надо было остановиться в Ларами, как я и хотела.

— Она не остановилась, — сказала Лаура.

— Откуда тебе знать? Может, она еще в Небраске, спит в теплой гостинице!

— Она будет ехать, сколько сможет. Она будет ехать, пока сможет вести машину. Я бы ехала.

— Мэри, может, и сумасшедшая, но она не дура! Она не даст себе с Дэвидом здесь погибнуть! Смотри! Даже грузовики не справляются! — Диди позволила себе отцепить пальцы правой руки от руля и показать на трейлерный прицеп, оставленный на обочине, мигающий аварийными огнями. И тут же снова вцепилась в руль, когда порыв ветра ударил по «катласу», отбросив на левую полосу. Диди ударила по педали газа, стараясь выровнять машину, сердце ее колотилось, в груди свился клубком страх. — Господи, ну и заваруха!

Вьюга, несущая снежные хлопья размером в полудолларовую монету, вилась в свете фар почти горизонтально. Лаура тоже боялась, и каждый раз, когда колеса оскальзывались и буксовали, она чувствовала, как сердце подкатывается к горлу и застревает там, будто персиковая косточка, но ярость ветра не давала снегу засыпать шоссе. Пятна льда блестели на шоссе серебряными озерами, но сама дорога была чиста. Лаура обшаривала взглядом снежную тьму, сломанную руку охватило милосердное онемение.

«Где же ты? — думала она. — Впереди нас или позади?»

Мэри не свернула бы с восьмидесятого шоссе для объездного маршрута, потому что дорожный атлас, купленный на последней заправке, куда они заезжали залить бензин и поесть, показывал, что единственный путь через штат на запад — это широкая синяя линия восьмидесятого шоссе. И где-то на этом шоссе, вероятно, сейчас уже в Юте, Мэри Террор рассекает ночь, и Дэвид рядом с ней. И ночевка в Ларами только увеличила бы расстояние между Лаурой и Мэри по крайней мере на четыре часа. Нет, Мэри рвется вперёд, чтобы найти Джека. Буря может замедлить ее движение, заставить ползти, но она не остановится, пока ее не вынудят остановиться голод или усталость.

От последней у Лауры было свое собственное лекарство. Она проглотила еще одну таблетку «блэк кэт» — «друг дальнобойщика», — как сказал человек за прилавком на заправке, когда они попросили у него чего-нибудь сильнодействующего, — и запила эту таблетку глотком холодного кофе. И тут Диди выкрикнула «О черт!», и «катлас» вильнул вправо, попав колесами на обледенелый участок, и остаток кофе расплескался Лауре на колени.

Автомобиль потерял управление и пошел юзом, и Диди пыталась изо всех сил опять вывернуть руль к середине шоссе, машина ударилась в ограждение, правая фара разлетелась, «катлас» заскреб по рельсу, искры вспыхнули среди снежных хлопьев, машина дернулась — колеса нашли сцепление с гравием и снова стали послушны рукам Диди. «Катлас» отвернул от рельса и опять вышел на шоссе, бросая перед собой одинокий луч.

— Надо было остановиться в Ларами. — Голос Диди был напряжен, как ее лицо, на виске билась синяя жилка. Она сбросила скорость ниже тридцати миль. — Сейчас ехать нельзя!

Шоссе стало круче, мотор «катласа» тарахтел от натуги. Они миновали еще два брошенных автомобиля, почти целиком укутанных в белый саван, и еще через минуту Диди сказала:

— Что-то впереди.

Лаура увидела мигающие желтые огни. Диди начала замедлять ход. Из вьюги выплыл мигающий знак: СТОП! ДОРОГА ЗАКРЫТА. Рядом стояла патрульная машина, разбрасывая синий свет мигалок. Диди сбросила скорость до нуля, и укутанный по уши патрульный с мигающим фонарем, закрытым красным светофильтром, подошел со стороны водителя и сделал Диди знак опустить окно.

Мэри открыла глаза. Снаружи хрипел и выл ветер, потрескивали дрова в очаге. Крупные горошины пота дрожали у нее на коже.

Молодой хиппи сидел, скрестив ноги, в пяти футах от нее, оперев подбородок на ладони и упираясь локтями в колени.

Мэри сделала вдох и села. Она поглядела на Барабанщика, ушедшего в страну детских снов, и глаза его двигались за тонкими розовыми веками, пустышка была крепко зажата во рту. Она вытерла щеки тыльной стороной руки и поправила пальто на коленях, чтобы скрыть кровавые пятна.

— Что такое? — спросила она. Ее мозг все еще был затуманен горячкой, и голос прозвучал спросонья.

— Простите, — сказал хиппи. — Никак не хотел вас будить.

Он говорил с акцентом янки, и голос его был высок, как тростниковая флейта.

— Что такое? — опять спросила она, растирая глаза, чтобы прогнать сон. Кости пульсировали болью, как дырявые зубы, и бедро было влажным и липким. Она огляделась. В зале почти все спали, кроме тех, кто все еще играл в карты. Рэйчел Джайлз спала в кресле, а ее муж-ковбой разговаривал по дорожной рации. Мэри снова повернулась к молодому хиппи — ему было года двадцать три — двадцать четыре.

— Вы меня разбудили.

— Я ходил в туалет, — произнес он так, как сообщают важные новости. — Когда я вернулся назад, не смог заснуть. — Он воззрился на нее своими леденящими пепельными глазами. — Я готов поклясться, что откуда-то вас знаю.

Мэри услышала звон тревожных колоколов. Сбросила ремень сумки с руки.

— Мне так не думается.

— Когда вы вошли сюда с ребёнком… мне подумалось, что я вас знаю, но не могу никак сообразить откуда. Странное чувство — когда видишь человека, которого знаешь, но не можешь вспомнить откуда. Если понимаете, что я хочу сказать.

— Я никогда вас прежде не видела. Она взглянула на Сэма Джайлза. Он надел пальто, затем перчатки и шляпу.

— Вы когда-нибудь бывали в Сиу-Фоллз, в Южной Дакоте?

— Нет. — Она смотрела, как Сэм Джайлз разбудил жену мягким толчком в бок и что-то ей сказал, отчего она встала. — Никогда.

— Я там репортер местной газеты. Веду музыкальный отдел. — Он наклонился вперёд и протянул руку. — Меня зовут Остин Пиви.

Мэри сделала вид, что не видит этой руки, — Знаете, не надо подкрадываться к людям. Это некрасиво. Входная дверь открылась и закрылась: ковбой вышел в бурю. Рэйчел Джайлз подняла крышку кофеварки и заглянула внутрь, потом вышла из зала.

Остин Пиви убрал руку. Он улыбался своим тонкогубым ртом, на конце его подбородка торчал кустик песочного цвета волос.

— Вы кто-то знаменитый? — спросил он.

— Нет.

— Клянусь, что ваше лицо мне знакомо. Понимаете, я же набрал целые тонны старых грамзаписей и пленок. В, общем, страшно интересуюсь всей этой музыкой шестидесятых. Я пытался вспомнить, не видел ли я ваше лицо на конверте от какой-нибудь пластинки… Ну понимаете, вроде «Смит» или «Блю Чиэр», или какой-нибудь еще старой группы вроде этого. Вот тут сидит. — Он похлопал себя по черепу. — Но никак не могу разглядеть.

— Я никто. — Мэри нарочито зевнула прямо ему в лицо. — Как насчет того, чтобы оставить меня в покое?

Он остался там, где сидел, пропустив ее слова мимо ушей точно так, как она секундой раньше не заметила его руку.

— Я еду в Солт-Лейк-Сити на съезд коллекционеров пластинок. У меня сейчас отпуск. Рассчитывал ехать на машине и разглядывать виды, но никак не рассчитывал застрять в снежном буране.

— Послушайте, я действительно устала. Ясно?

— Ах да, разумеется — Кожа его коричневых ботинок скрипнула, когда он встал. — И все-таки я вас где-то видел. Вы бываете на съездах коллекционеров пластинок?

— Нет.

Вернулась с кувшином Рэйчел Джайлз и залила воду в кофеварку. Потом она отвинтила крышку с банки «Максвел-Хаус» и насыпала в фильтр молотого кофе. Тут в голове Мэри щелкнуло, что сейчас еще кого-то привезут с шоссе.

А Остин Пиви все не отставал.

— А как вас зовут?

— Послушайте, я вас знаю, вы меня не знаете. Давайте это так и оставим.

— Мэри? — Теперь к ней подходила Рэйчел, и Мэри почувствовала, как ярость начинает грызть ее изнутри. — Не хотите чашку свежего кофе?

— Нет. Я стараюсь отдохнуть.

— О, простите. — Она понизила голос до шепота. — Я вижу, что Дэвид спит, как убитый.

— Славный малыш, — сказал Пиви. — У меня отца зовут Дэвид.

Ее терпение лопнуло.

— Да дайте мне, к черту, поспать! — крикнула она, и оба — Рэйчел и молодой хиппи — отпрянули. Сила голоса Мэри разбудила Дэвида, как толчком, его пустышка выпала изо рта, и он завопил. — О черт! — у Мэри лицо исказилось от гнева. — Посмотрите, что вы натворили!

— Эй, эй! — Пиви поднял руки, показывая ладони. — Я только пытался быть дружелюбным.

— Да иди ты!.. Вали отсюда! — Мэри взяла Барабанщика и отчаянно попыталась укачать его, чтобы он опять уснул.

— Какой ужас! — Рэйчел болезненно поморщилась, а Пиви отвернулся и пошел прочь. — Мэри, что за выражения!

Пиви сделал еще один шаг и остановился.

Мэри почувствовала, как у нее упало сердце. Она поняла. Может, этот парень внезапно сопоставил имена Мэри и Дэвид, может, вспомнил ее описание в газетной статье, или проассоциировал «ужас» — «террор» — «Террелл», — неизвестно. Но Остин Пиви застыл как вкопанный спиной к ней.

Бог сказал рядом, прямо ей в ухо:

— Он тебя раскусил.

Пиви опять начал к ней поворачиваться. Мэри расстегнула сумку и сунула руку в памперсы, сомкнув пальцы на рукоятке «магнума». Лицо Пиви стало мертвенно-бледным, глаза за очками в роговой оправе расширились.

— Вы… — начал он, но не мог выговорить. — Вы… вы — та женщина, которая украла…

Мэри вытащила пистолет из сумки, и Рэйчел Джайлз потрясенно ахнула.

— …ребёнка, — закончил Пиви, делая неуклюжий шаг назад под наведенным на него пистолетом.

Мэри снова закинула ремень сумки на плечо и встала с плачущим ребёнком на руке. От этого движения бедро рвануло такой яростной болью, что у нее на несколько секунд перехватило дыхание и в голове закружилось. Маслянистый пот тек по ее лицу, влажное кровавое пятно большим полумесяцем проступило на джинсах.

— Назад, — сказала она им, и они повиновались.

Открылась входная дверь.

Первым вошёл ковбой, снег лежал на полях его шляпы и на плечах. Сзади него — две женщины, трясущиеся в толстых свитерах, с покрасневшими от холода лицами.

— …такие сильные бури в феврале, — говорил Джайлз. — Потом для лыжников хорошо — снега много.

Лаура услышала плач ребёнка. Она узнала этот звук, ее взгляд метнулся, как ястреб в полете. Широкоплечая женщина, державшая ребёнка, стояла от нее в двадцати пяти футах.

Ее глаза встретились с глазами Мэри. Время поползло с черепашьей скоростью, как в кошмаре, и она услышала, как Диди произнесла:

— О… Боже… мой…

Мэри Террор застыла. Это было торжество дурной кармы, как полет на кислоте, лопающийся по зелёным швам. Вот они, две женщины, которых Мэри презирала больше всего на свете. Не будь она так переполнена всепоглощающей, раскаленной ненавистью, она могла бы рассмеяться над этой извращенной шуткой судьбы. Но сейчас не время смеяться, не время ловить кайф. Она навела пистолет на Лауру.

Индианка испустила пронзительный крик и бросилась на Мэри, схватив ее за руку с пистолетом. «Магнум» выстрелил в тот момент, когда Лаура и Диди бросились на дубовый пол, и в двери образовалась дыра размером с кулак Сэма Джайлза. Щепки брызнули в стороны. Мэри и Рэйчел боролись за пистолет, а ковбой бросился за регистрационную стойку. Лаура потянулась за пистолетом, заткнутым за пояс под двумя свитерами, попыталась его выхватить, но, он запутался в складках.

Спящие проснулись.

— У нее пистолет! — крикнул кто-то, словно звук выстрела «магнума» можно принять за хлопок жарящегося попкорна.

Мэри одной рукой держала Барабанщика, а пальцами другой вцепилась в пистолет, а Рэйчел Джайлз пыталась разжать ее пальцы. Ее муж поднялся из-за стойки с топорищем в руках, шляпа в него слетела, в голубых глазах горел бешеный огонь. Мэри левой рукой изо всех сил ударила индианку в подбородок, Рэйчел отлетела и пошатнулась, глаза ее зажмурились. Мэри увидела, как Лаура рвет наружу запутавшийся пистолет, а Диди ползет за большую вазу с засушенными анемонами. Она видела, как Сэм Джайлз замахивается на нее топорищем, как бейсбольной битой, и выстрелила в Лауру, не целясь, а ковбой выпустил топорище, и оно, вращаясь полетело в нее.

Пуля рванула дешевый свитер Лауры, пройдя вдоль правого бока, как обжигающий поцелуй, и ударила в стену. В тот же миг топорище ударило Мэри Террор в левое плечо приблизительно в трех дюймах от головы Барабанщика и сбило ее на пол. Она удержала Барабанщика, но ее рука выпустила пистолет. Он откатился к Рэйчел Джайлз, которая осела на пол, сжимая свой разбитый подбородок.

Ковбой выскочил из-за стойки, и Мэри схватила топорище. Ковбой ударил ее ногой, попав по плечу рядом с местом первого удара, и воздух с шипением вырвался сквозь ее стиснутые зубы. Ее передернуло болью, и теперь была ее очередь; и она наотмашь ударила его топорищем по колену, и звук был, как от лопнувшего грейпфрута. Когда Джайлз вскрикнул и отступил, хромая, отчаяние дало Мэри силы подняться с пола. Она снова замахнулась, на этот раз попав ему по ключице, и его отшвырнуло на регистрационную стойку.

Лаура высвободила пистолет. В глазах Мэри она увидела ярость зверя, услышавшего, как сработала пружина западни. Диди ползла по полу за упавшим «магнумом». Лаура видела, как Мэри переводит взгляд с одной из них на другую, пытаясь решить, на кого броситься первого. Внезапно она развернулась, сделала два длинных шага и обрушила топорище на дорожную рацию, в мгновение ока превратив прибор в кучку мусора. Ликвидировав связь со свиньями, Мэри опять повернулась, скрипнув зубами, с покрытым потом лицом, и метнула топорище в Лауру.

Лаура успела защитить голову и сгруппироваться. Топорище ударилось об пол и проехало мимо нее.

— Стой! — крикнула Диди, наводя пистолет на ноги Мэри.

Мэри побежала. Не к входной двери, а туда, куда выходила Рэйчел, чтобы набрать воды для кофе. Рыча от боли, волоча больную ногу, она вырвалась через двойные двери в длинный коридор с дверями по обеим сторонам. Оттуда выскакивали люди, встревоженные шумом. Пока Мэри наполовину бежала, наполовину хромала, и Барабанщик выл в ее железных руках, она шарила в сумке, пока наконец ее рука не нашла револьвер. Вид оружия очистил коридор от людских помех, и Мэри, несмотря на туманящие глаза слёзы невыносимой боли, шла дальше.

В зале Диди помогала Лауре встать на ноги, а кто-то еще спешил на помощь Сэму и Рэйчел Джайлз.

— Вызовите патрульных, вызовите патрульных, — повторял Джайлз, стискивая свою сломанную ключицу, но рация уже не подлежала ремонту.

— Сюда! — Диди потянула Лауру, и они побежали в коридор, куда скрылась Мэри.

— Она истекает кровью! — сказала Диди, указывая на алые пятна на полу.

Они с Лаурой прошли уже половину коридора, в который то и дело высовывались головы из-за дверей, когда услышали плач Дэвида. Этот звук их отвлек, и вдруг из-за угла коридора высунулась Мэри Террор, и свет потолочной лампы блеснул на ее револьвере. Раздались два выстрела — одна пуля попала в стену слева от Лауры, а вторая проделала дырку в двери рядом с Диди и брызнула ей в лицо щепками. Диди выстрелила в ответ, пуля разбила стекло кнопки пожарной тревоги на изгибе коридора и включила сирену. Мэри тут же исчезла, и Диди увидела зеленые буквы над головой: ВЫХОД.

— Не стреляй в нее! — закричала Лаура. — Ты можешь попасть в Дэвида!

— Я попала туда, куда целилась! Если не отстреливаться, она остановится на месте и разнесет нас на куски!

Диди пригнулась у стены, следя, не появится ли опять Мэри из-за поворота. Но коридор впереди был пуст, и в конце его был запасный выход, и сквозь стеклянные филенки двери был виден снег, вихрящийся в свете прожекторов. Пол был забрызган кровью.

Мэри ушла в буран.

Диди вышла первой, в ожидании выстрела бросившись ничком в снег. Но выстрела не последовало. Лаура осторожно вышла за ней на леденящий ветер, сжимая пистолет в кулаке. Снег состарил их за секунды, сделав их волосы белыми, как у старух.

Глаза Диди сузились.

— Вот она, — сказала она и указала прямо вперёд. Лаура увидела на самой границе света фигуру, отчаянно хромающую сквозь снегопад к чудовищам Сада Динозавров. Посреди доисторических зверей Мэри тащилась вперёд в вихрях снега. Перчатки и теплое пальто с овечьим воротником остались в зале. Барабанщику в аляске было тепло, но свитер пронизывало ветром насквозь. Волосы Мэри побелели, холод сводил лицо судорогой. Рана на бедре открылась, горячая кровь струилась по ноге и затекала ей в ботинок. На руке корка на ране прорвалась, бинт промок, и красные капли падали с кончиков пальцев. Но холод приморозил лихорадку и остудил капли пота на лице, и она чувствовала, что Бог где-то близко и наблюдает за ней своими ящеричными глазами. Она не боялась. Она выжила после худших ран, телесных и душевных, и от этих ран она тоже оправится. До нее донесся плач Барабанщика — высокая нота, терзаемая ветром. Она застегнула его лицо насколько можно было, чтобы он не задохнулся, и думала только о том, чтобы сохранить равновесие, потому что весь мир вокруг пришёл в хаотическое движение. Казалось, что динозавры ревут — крики обреченных, — и Мэри подняла голову к стальным небесам и заревела вместе с ними.

Но она должна идти. Должна. Джек ее ждёт. Впереди, в конце дороги. В солнечной теплой Калифорнии. Джек ждёт, и его лицо сияет ослепительной красотой, и волосы его золотые больше, чем само солнце.

Ей нельзя плакать. О нет. Иначе веки могут смерзнуться от холода. И она заставила себя отключиться от боли и стала думать о расстоянии между ней и «чероки» на горной дороге. Двести ярдов? Триста? Чудовища, ухмыляясь, возвышались над ней. «Они знали тайну жизни и смерти», — подумала она. Они были безумны, в точности как она сама.

Она оглянулась, разглядела две фигуры, идущие к ней на фоне огней гостиницы «Сильвер Клауд». Лаура-дура и ханжа Беделия. Они хотят еще поиграть. Они хотят получить урок на тему выживания наиболее приспособленных.

Мэри пригнулась за изогнутым хвостом динозавра в двенадцать футов высотой и пристроилась так, чтобы получше защититься от ветра и наблюдать за их приближением. Они подойдут к ней через несколько минут. Они идут быстро — эти двое на здоровых ногах. «Валяйте, — подумала она. — Идите к мамочке». Она взвела курок револьвера, оперла руку о хвост чудовища и как следует прицелилась. Эта чертова рука опять дрожала — нервы никуда не годятся. Но фигуры на фоне света были отличной мишенью. Пусть подойдут поближе. Она хотела, чтобы можно было разобраться, где дура, а где ханжа. Пусть подойдут по-настоящему близко.

— Куда она могла деться? — закричала Лаура Диди, но Диди покачала головой. Они прошли еще двадцать ярдов, холод впивался в кости, ветер завывал вокруг динозавров. Мэри исчезла из виду, но ее изорванный след на снегу был виден отчетливо. Диди прислонилась головой к голове Лауры и прокричала:

— Ее автомобиль должен быть на дороге поблизости! Туда она и идет! — Диди вспомнила кровь в коридоре. — Но она наверняка сильно ранена! Вполне могла упасть и отключиться!

— О’кей! Вперёд! Диди схватила ее за руку.

— Еще одно! Она может поджидать нас вон там! — Она кивнула в сторону чудовищ Сада Динозавров. — Так что смотри в оба!

Они двинулись дальше по следам Мэри Террор, сквозь сугробы снега, доходящие до колен. Жестокий ветер сек лица льдинками. Они прошли между динозаврами, у которых снегом заметало изгибы горообразных спин и сосульки с фут длиной свисали с челюстей, как клыки вампиров. Диди подумала, что она не знает, сколько же пуль осталось в «магнуме». Две были выпущены в гостинице, в пистолете могло остаться еще четыре или пять, если магазин был полон. Но стрелять в Мэри — значит играть в русскую рулетку с Дэвидом; то, чего заранее боялась Лаура. Даже если стрелять по ногам, пуля может уйти вверх и попасть в Дэвида. «На месте Мэри я бы нашла место, где устроить засаду, — подумала Диди. — Свет из гостиницы нам в спину, а ветер в лицо». Но у них не было другого выбора, кроме как идти по следу, и они видели черные пятна крови на снегу.

Борозда, оставленная Мэри, изгибалась к выставке динозавров, застывших в боевых позах, — клыки обнажены, когти молотят воздух. За ними невдалеке должна была быть дорога. От Мэри остался только след, и его уже заметало снегом. Сад Динозавров Диди не нравился — за любой из статуй могла прятаться Мэри. Она остановилась сама и остановила Лауру, схватив ее за плечо.

— Не хочу я там идти! — сказала она. — Давай обойдем кругом!

Лаура кивнула и пошла прочь от чудовищ, выходя к дороге. Диди шла на два шага сзади, ее плечи ссутулились в борьбе с ветром, в теле начиналась неудержимая дрожь. Льдинки впивались в щеки, и она отвернулась влево, чтобы защитить глаза.

Вот тогда она и увидела за десяток футов от себя фигуру, стоящую за хвостом одного из громовых ящеров.

Лицо женщины было призрачно-белым, снежинки завязли в волосах. Диди увидела отражение огней гостиницы в ее глазах и отблеск света, отпрыгивающий, как электрическая искра, от жёлтого значка — «улыбки» на свитере. Мэри держала сверток на сгибе левой руки, а правую руку вытянула к ним, и в этой руке был револьвер, наведенный на Лауру, которая еще не видела опасности Диди испытала приступ выворачивающего внутренности ужаса и поняла, как Мэри заслужила свое имя. Выражение лица Мэри было совершенно пустым, без триумфа или гнева, просто уверенное знание человека, который взял верх.

Крик Диди растаял в воздухе. Ни на что времени не оставалось, — она прыгнула на Лауру, ударила ее плечом, и в ту же секунду услышала, как сработал пистолет Мэри: щелк-щелк.

Лаура упала животом в снег Диди почувствовала укусившую в шею пулю, что-то еще ударило ее в грудь, словно мул лягнул. Дыхание перехватило болью, палец на спуске «магнума» свело судорогой, и пуля ушла в неба Лаура успела вывернуться, и когда Мэри выстрелила снова, снег взметнулся там, где она была мгновением раньше. Лаура увидела стоявшую за хвостом динозавра женщину, и на решение была только доля секунды. Она прицелилась и нажала на спуск.

Пуля поразила свою цель: не Мэри Террор, но мишень побольше — бедро динозавра, покрытое серой чешуей. Полетели осколки бетона, и Мэри нырнула за тело чудовища. Лаура встала и бросилась за спину покрытого бетонными пластинами стегозавра. Она поглядела на Диди, лежавшую на боку. Вокруг нее расплывалось темное пятно. Лаура поползла назад к подруге, но остановилась, когда пуля попала в одну из спинных пластин динозавра рядом с ее головой и с визгом отрикошетила.

Мэри, стоя на коленях, шарила в сумке, ища коробку патронов к своему «кольту», которые она забрала из оружейного ящика мертвеца. Ее пальцы коченели и соскальзывали от ледяной крови. Она зарядила в револьвер две пули и еще две потеряла в снегу. Но она замерзла, ее силы быстро таяли, и она понимала, что не слишком долго выдержит на этом холоде. Ханжу Беделию она свалила, другая сука — за укрытием. Тяжело будет добраться до «чероки», но это надо сделать. Другого выхода нет.

И надо было идти, пока не отказали ноги. Она еще раз выстрелила в Лауру, пуля отколола еще один осколок от шкуры стегозавра, а затем встала с Барабанщиком на руках и начала снова пробиваться к дороге.

Лаура выглянула из-за своего укрытия и увидела, как Мэри ковыляет по снегу.

— Стой! — закричала она. — СТОЙ! — Ветер унёс ее голос, и она вышла из укрытия и навела пистолет в спину другой женщины.

Мысленным взором она увидела, как пуля проходит сквозь тело Мэри и разрывает Дэвида. Она подняла пистолет и выстрелила в воздух.

— СТОЙ! — завопила она. У нее драло в горле. Мэри не оглянулась. Хромающим, но целеустремленным шагом она шла по белым сугробам.

Лаура рванулась вслед за ней. Три шага — и она остановилась, пистолет опустился вниз. Она посмотрела на Диди, лежащую в черной луже. Опять на Мэри, на фигуру, мерно уходящую вдаль. Опять на Диди — над лужей крови клубился пар.

Она повернулась к Диди, подошла к ней и встала на колени.

Глаза Диди были открыты. Извилистая струйка крови стекала у нее изо рта, лицо залепил снег. Она еще дышала, но это был жуткий звук. Лаура посмотрела на Мэри, ковыляющую прочь с Барабанщиком на руках, — она уже почти вышла из Сада Динозавров на дорогу.

Рука Диди поднялась, как умирающая птица, и уцепилась за свитер Лауры, украденный в магазине.

Губы Диди зашевелились. Вырвался тихий стон, быстро унесенный ветром. Лаура увидела, что другая рука Диди подергивается, стискивает карман ее джинсов. В глазах, огромных от боли глазах, Диди была какая-то мысль — что-то, что она хотела, чтобы Лаура поняла. Пальцы Диди продолжали цепляться за карман с судорожной силой.

Карман. Что-то в кармане у Диди.

Лаура осторожно запустила в него руку. Нащупала ключи от машины и сложенный лист бумаги и вытащила их наружу. Развернув бумажку, она увидела треснутый колокол, знак «Либерти Мотор Лодж». В свете отдаленных огней «Сильвер Клауд» она прочла имена троих мужчин, написанные на этой бумажке поверх «улыбки».

Диди подтянула ее поближе, и Лаура наклонила голову.

— Помни, — прошептала Диди. — Он… и мой тоже.

Рука Диди отпустила свитер Лауры.

Лаура стояла на коленях в снегу рядом со своей сестрой. Наконец она подняла голову и поглядела на дорогу.

Мэри Террор не было.

Прошло, быть может, две минуты. Лаура поняла, что Диди больше не дышит. Ее глаза запорашивало снегом, и Лаура их закрыла. Это нетрудно было сделать.

Где-то звонили колокола свободы.

Лаура положила бумажку в карман и встала, держа в руке пистолет и ключи от машины. Лед намерз у нее на лице полосками, но в сердце бушевал ад. Она трудным шагом пошла прочь от мертвой женщины, вслед за живым мертвецом, который завладел ее ребёнком. Ее хлестал ветер, пытался сбить с ног, плевал снегом в лицо, выдергивал волосы.

Они пошла быстрее, проталкиваясь сквозь снег, как упрямый паровоз. В следующий момент она собрала в себе все, что еще могло придавать силу, и побежала Снег ухватил ее за лодыжки, дернул, и она растянулась. Боль пронзила сломанную руку, болтались размотанные бинты. Лаура опять встала, свежие слёзы текли по ее лицу. Некому больше слышать ее плач. Ее спутницей теперь была только мука.

Она продолжала идти, пропахивая снег, как плуг, дрожа всем телом, джинсы, лицо и свитер промокли, волосы поседели не по годам и новые морщины залегли в углах глаз.

Она шла вперёд, потому что не было пути назад.

Лаура прошла заснеженное поле и Сад Динозавров, где доисторические твари застыли навсегда, и пошла вниз по дороге к машине, которая понесет дальше одинокого путника.

Глава 42

В тепле «чероки» мочевой пузырь Мэри не выдержал.

Мокрое и горячее пропитало сиденье под ее бедрами. Единственная вертелась мысль, мысль о песне из погребов ее памяти: «Парк Макартура», и о тепле текущего вниз зеленого потока. Она подала «чероки» задним ходом вниз по горной дороге, колеса виляли. К рукам возвращалась чувствительность, их кололо тысячами горячих иголок. Лицо горело, будто с него содрали несколько слоев кожи, и кровь на джинсах обледенела блестящей коростой. Правая рука была измазана алым, пальцы дергались в танце поврежденных нервов. Барабанщик все плакал, но пусть себе: он жив, и он принадлежит ей.

«чероки» зацепил хвостом одну из брошенных у дороги машин. Она выровняла его, и тут же взвизгнул металл, когда «чероки» вильнул вправо и зацепил большой семейный автомобиль. Она доехала до конца дороги и повернула на восьмидесятую трассу, обогреватель жужжал, но холод еще глубоко сидел у нее в легких. Она нашла знак, указывающий на западное направление восьмидесятого шоссе, и повернула на въездной подъем, и снег закручивался перед ее фарами, как подводный ил. Дорогу ей перегораживал другой большой полыхающий знак: СТОП! ДОРОГА ЗАКРЫТА. Но на этот раз легавой машины не было, и Мэри провела «чероки» сквозь снег по правой обочине и опять выскочила на въезд.

На восьмидесятое шоссе вёл длинный, скользкий от снега поворот, который Мэри прошла ползком. А затем она оказалась на шоссе, а легавая машина у выезда на Макфадден осталась в четверти мили позади. Мэри дала скорости медленно дорасти до сорока миль в час, шоссе под колесами уходило вверх. Снег все еще валил густо, а ветер ярился зверем. Она держала путь через Скалистые горы.

Не прошло и десяти минут от выезда Мэри на трассу, как изъеденный ржавчиной одноглазый «катлас» проделал тот же путь по повороту к выезду на шоссе и двинулся вслед за ней.

Ледяные слёзы оттаивали на лице Лауры. Нервы ее натянулись, как канаты, пульс колотился бешено Она крепко вцепилась в руль одной рукой и локтем другой помогала себе его удерживать. Единственный работающий дворник издавал пронзительный визг, смахивая снег, и Лаура боялась, как бы не сгорел его привод. «Катлас» карабкался вверх, шоссе стало скользким ото льда, как натертый паркет. Она держала скорость между тридцатью и тридцатью пятью милями в час, и молилась, чтобы Мэри сохраняла бодрость и не слетела с дороги. Она знала, что Мэри сильно ранена и наполовину замерзла, как и она сама. Изувеченная рука под повязкой превратилась в распухший огонь. Тело достигло своего болевого порога и перешло его, и сейчас Лаура ехала на чистой силе воли и таблетках «блэк кэт». Она ехала вперёд, потому что слезами Дэвида не вернуть, и если заползти в тёмный угол и закрыть глаза, это его тоже не вернет. Слишком далеко она зашла, чтобы сдаваться. Ее подруга осталась лежать в снегах. Мэри Террор ждёт расплата и за этот грех.

Ветер хлестал по «катласу», кузов стонал, как человек. Лаура, не моргая, смотрела прямо вперёд, в буран. Она высматривала красный свет хвостовых огней, но ничего не было впереди, кроме снега и тьмы. Дорога забиралась вправо, все еще поднимаясь. Шины заскользили на корке льда, и у Лауры сердце дало перебой, но колеса опять зацепились за шоссе. Привод дворника завизжал громче, и это напугало Лауру больше, чем лед. Если дворник полетит, она приехала, пока не кончится буран. Теперь дорога пошла под уклон и стала загибаться влево, и Лауре пришлось придавливать тормоз. Колеса снова проскальзывали, «катлас» юзом чуть не вылетел на обледеневший заградительный рельс разделительной полосы, пока Лаура снова смогла выровнять машину. На ветровое стекло ложились слои снега, казавшиеся сплошными, и снова дорога пошла на подъем. Порыв ветра ударил по «катласу» слева, как боксер на ринге, и руль задергался в сжимавшей его руке.

Она должна двигаться, даже если будет делать всего десять миль в час. Она должна двигаться, пока не перегорит привод дворника и снег не закроет стекло. Единственное в ее жизни, что имело значение, — снова взять на руки своего сына, и если ей придется, она будет биться с фуриями за каждую милю пути.

Впереди на дороге Мэри притормозила «чероки». Шоссе выровнялось, на нем намело сугробы в четыре — пять футов высотой. Ветры лупили «чероки» с обеих сторон и выли, как банши. Мэри виляла между сугробами, колеса буксовали на льду и снова находили сцепление с дорогой. Вдруг джип потерял управление и завилял, и Мэри вцепилась в руль, но ничего не могла сделать. Машина совершила медленный оборот и вмазалась в сугроб. Мэри протащила «чероки» через сугроб, напрягая мотор до предела. Еще тридцать ярдов — сугробы окружили ее со всех сторон; некоторые из них возвышались до восьми футов. Она ехала дальше, пытаясь найти среди них путь, но ей пришлось опять остановиться, потому что сугробы повсюду доходили до капота, и сквозь них было не пробиться.

Она поглядела в зеркало заднего вида. Тьма на тьме. Где же эта сука? Все еще торчит в «Сильвер Клауд»? Или уже на шоссе? Да, эта сука — настоящий боец, но не настолько сумасшедшая, чтобы попытаться прорваться сквозь Скалистые горы в буран. Нет, такой вид безумия — это для Мэри.

Все, сейчас она никуда не едет. Бензина в баке полно. Обогреватель исправен. Часа через два рассветет. Может быть, при свете дня она сможет выбраться.

Мэри вытянула ручной тормоз, отключила фары и дворники. Через секунду ветровое стекло было завалено снегом. Она оставила мотор на холостом ходу и взяла Барабанщика на руки. Он уже отплакался, но теперь издавал мяукающие голодные звуки. Она достала сумочку и детское питание. В нос ударил едкий запах мочи: Барабанщик последовал ее примеру и тоже обмочился.

«Чертовски неудобное место для смены пеленок», — подумала она. Но теперь она мать, и что надо сделать, то надо. Она опять поглядела в зеркало заднего вида. Опять ничего. Сука осталась в «Сильвер Клауд» с ханжой Беделией. Выстрелы должны были свалить Лауру-дуру, если бы Диди не встала на пути. А стреляла она хорошо — оба раза. Она не знала точно, куда попало Диди, но вряд ли Диди ближайшее время будет кого-либо преследовать.

В двух милях позади «чероки» Лаура услышала скрежет. Он продолжался десять секунд, а затем дворник остановился. Снег закрыл ветровое стекло.

— Проклятие! — крикнула Лаура, нажимая на тормоз.

Автомобиль пошел юзом, сперва влево, потом вернулся вправо и заскользил боком вдоль восьмидесятого шоссе. У Лауры нервы были готовы сорваться с цепи, но все, что она могла сделать, — собраться перед столкновением. Наконец «катлас» выровнялся, начал слушаться тормоза и остановился, проскользив длинный тормозной путь.

Ей больше не ехать, пока не кончится снег. Только и оставалось, что поставить на ручной тормоз и выключить фары. Обогреватель работает с потрескиванием, но он накачивает теплый воздух. Бензина чуть больше половины бака. Несколько часов она продержится.

В темноте Лаура заставила себя дышать медленно и глубоко, стараясь успокоиться. Пусть Мэри даже и оторвалась от нее, но она знает, куда Мэри направляется. В такую вьюгу Мэри ни быстро не поедет, ни далеко не уедет. Может быть, она съедет с восьмидесятой магистрали и попытается поспать. Главное — добраться до Фристоуна раньше Мэри и найти Джека Гардинера, если, конечно, он действительно один из тех троих в списке Диди.

Вокруг «катласа» расстроенной скрипкой визжал ветер. Лаура откинула голову и закрыла глаза. Перед ней возникло лицо Диди: не лицо женщины, умирающей в снегу, но то лицо, которое у нее было, когда она тщательно обрабатывала раны Лауры. Она видела Диди в гончарной мастерской, показывающую работы, родившиеся в ее терзаемом мукой сознании. Потом она увидела лицо Диди — такое, какое могло быть у нее в далекой молодости, лицо юной девушки на выпускной черно-белой фотографии, где-то в конце шестидесятых. Диди улыбается, ее волосы сбрызнуты лаком и завиваются на концах, и все ее лицо покрыто веснушками, у нее здоровый вид и на щеках румянец деревенской девушки. Глаза у нее ясные, они глядят в будущее оттуда, где не живут убийства и террор.

Картинка начала таять, Лаура позволила ей уплыть и уснула в объятиях бури.

Выполнив материнские обязанности, Мэри положила Барабанщика на пассажирское сиденье и опять застегнула аляску вокруг него. Несколько минут она думала, сколько еще придется проехать — двести миль через Юту, потом через Неваду еще больше трехсот, проехать через Рено в Калифорнию, вниз к Сакраменто, и затем через долину Нала к Окленду и Сан-Франциско. Придется купить еще памперсов и детского питания для Барабанщика. Достать каких-нибудь таблеток от боли и чего-нибудь, чтобы не засыпать. У нее все еще оставалось полным-полно денег от продажи кольца матери и сорок семь долларов с мелочью, взятые в доме Роки Роуда. Надо будет сменить джинсы перед тем, как идти в магазин, а запихнуть распухшее бедро в другие штаны — это будет еще та работка. Где-то среди вещей у нее есть еще одна пара перчаток, так что можно будет спрятать окровавленную руку. Сколько еще времени пройдет, пока свиньи возьмут ее след? Она прикинула, что недолго. Когда она перевалит через горы, надо будет уносить ноги. Может, придется найти место и отсидеться тихо, пока не спадет волна.

Но сейчас ничего этого сделать нельзя. Снова вернулся жар, тело болезненно пульсировало, и Мэри поняла, что быстро отключается. Мэри нашла в темноте лицо ребёнка, поцеловала его в лоб, потом откинула назад спинку сиденья. Она закрыла глаза и прислушалась к ветру. В этом ветре был голос Бога, поющий для нее «Люби ее бешено».

Мэри слышала только первый куплет, а дальше уже спала.

Глава 43

Тук-тук.

— Леди?

Тук-тук.

— Леди, с вами все в порядке?

Лаура проснулась — это было трудно, как выплывать из клея. Она открыла глаза и увидела человека в коричневой аляске с капюшоном рядом с ее окном.

— Вы в порядке? — опять спросил он. Его лицо с длинной челюстью покраснело от холода.

Лаура кивнула. Это движение заставило мускулы ее шеи и плеч проснуться и взбеситься от ярости.

— У меня есть кофе. — Он держал термос и приподнял его в знак приглашения.

Лаура опустила боковое стекло. До нее вдруг дошло, что ветер стих. Кое-где кружились небольшие снежинки. Серое небо было покрыто полосками жемчужного света, и в его сумрачном свечении Лаура увидела огромные белые горные гряды, которые тянулись вдоль восьмидесятого шоссе. Мужчина налил кофе в крышку от термоса, протянул ей, и она с благодарностью выпила. В другой жизни она могла бы захотеть ямайский «Блю Маунтин», а теперь любое горячее варево обладало восхитительным вкусом, если могло завести ее внутренний мотор.

— Что вы здесь делаете? — спросил он. — Дорога еще закрыта.

— Наверное, не туда свернула. — Ее голос прозвучал лягушачьим кваканьем.

— Вам повезло, что не заехали спрашивать дорогу у святого Петра. Черт-те что тут творилось до самого Рок-Спринге. Сугробы выше моей головы и широки, как дом.

Творилось, сказал он. До нее донесся шум механизмов.

— У меня полетели дворники, — сказала она. — Вы бы не могли мне очистить ветровое стекло?

— Считайте, что смог.

Он принялся счищать снег рукой в кожаной перчатке Снег оказался почти в пять дюймов толщиной, последний дюйм обледенел на стекле. Человек глубоко всунул скрюченные пальцы, поскреб ими, и ледяная корка отлетела со звуком пистолетного выстрела. Ветровое стекло с ее стороны очистилось, и стал виден жёлтый снегоочиститель за работой в сорока ярдах впереди. Другой снегоочиститель сгребал снег с полос, ведущих на восток, а третий стоял без водителя в двадцати футах от «катласа». Лаура поняла, что спала мертвым сном, если не слышала, как приближается эта штука. За снегоочистителями шли два огромных грузовика дорожных служб, их бригады рассыпали золу на ледяные пятна. Шестеренки у нее в мозгу клацнули и пришли в зацепление.

— Вы из Рок-Спринге?

— Мои люди движутся на Тейбл-Рок, но досюда сугробы уже расчищены. Чертовские завалы, доложу я вам.

Снегоочистители пришли с запада. Дорога на Калифорнию открыта.

— Спасибо. — Она вернула ему чашку.

Мотор «катласа» все еще работал на холостом ходу, бак опустел почти до конца. Она прикинула по яркости дневного света, что проспала не меньше четырех часов. Лаура сняла машину с ручного тормоза.

— Эй, вы лучше найдите себе место, где съехать и переждать! — предостерег ее водитель снегоочистителя. — Все равно пока чертовски опасно. Вам никогда не говорили, что в такой снег стоит надевать цепи?

— Я справлюсь. А где ближайшая бензозаправка?

— В Роулинсе. Около десяти миль отсюда. Послушайте, да вы вторая самая везучая женщина в этом мире!

— Вторая самая везучая?

— Ага. С вами хотя бы нет маленького ребёнка, который мог бы замерзнуть до смерти. Лаура уставилась на него.

— Там женщина с ребёнком застряли в сугробах на пару миль впереди, — сообщил он ей, принимая ее молчание за любопытство. — Здорово они там засели. У нее тоже не было снеговых цепей.

— Она была в фургоне?

— Прошу прощения?

— Зеленый фургон? В нем она была?

— Не. Такой здоровенный джип. «Команч» или «джеронимо» — что-то в этом роде.

— Какого цвета?

— Темно-синего, насколько помню. — Он нахмурился. — А вам зачем?

— Я ее знаю, — сказала Лаура. Ей пришла в голову мысль. — А ее вы тоже поили кофе?

— Ага. Пила как лошадь.

Лаура мрачно улыбнулась. Они пили из одной и той же горькой чаши.

— И как давно это было?

— Минут тридцать-сорок назад, надо считать. Она ваша подружка?

— Нет.

— Так вот, она тоже спросила, где ближайшая бензозаправка. Я сказал — в Роулинсе. Ну знаете, ездить с такой крохой в буран, без снеговых цепей… явно тронутая тетка.

Лаура вывела автомобиль на дорогу.

— Еще раз спасибо.

— Будьте поосторожнее, — сказал он и отошел от окна.

Она поехала прочь, выдерживая скорость. Шины скрипели по золе. Со снеговыми цепями или без них, но до Роулинса она доберется. Пару раз ее занесло, дорога шла на подъем и на спуск, но Лаура ехала медленно и осторожно и следила за дрожащей стрелкой указателя бензина. Свой зелёный фургон Мэри Террор бросила по дороге — это было ясно. Где Мэри взяла новую машину, Лаура не знала, но предположила, что на руках Мэри оказалась новая кровь.

На тех руках, в которых судьба Дэвида.

Она повернула на бензозаправку в Роулинсе, наполнила бак и соскребла с ветрового стёкла остатки снега. Потом облегчилась в туалете, проглотила еще одну таблетку «блэк кэт» — по кофеину эквивалентной четырем чашкам крепкого черного кофе — и закупила еды, чтобы поддерживать силы. В магазине при бензозаправке она купила еще марлевых бинтов, чтобы перебинтовать руку, еще пузырек экседрина и полдюжины банок кока-колы, и была готова ехать дальше. Она спросила совсем молоденькую девушку за стойкой о том, не видела ли она большую женщину с ребёнком, путешествующую в темно-синем джипе.

— Да, мэм, видела, — ответила девушка. Она была бы хорошенькой, если бы ей удалось убрать угри. — Минут тридцать назад была здесь. Такой симпатичный младенец. Он такой гвалт закатил, и она ему купила памперсы и новую пустышку.

— Она была ранена? — спросила Лаура. Девушка воззрилась на нее пустым взглядом. — Кровь не текла? — добавила Лаура. — Вы не видели на ней крови?

— Нет, мэм, — настороженным голосом ответила девушка.

Лаура не могла знать, что Мэри проснулась, увидела в раннем свете приближающиеся снегоочистители, сняла окровавленные джинсы, обложила рану последними памперсами и с трудом влезла в свежую пару джинсов из чемодана.

Лаура заплатила, что с нее следовало, и двинулась дальше. Она прикинула, что отстала от Мэри Террор на тридцать-сорок минут. Снегоочистители и грузовики с золой шли по восьмидесятому шоссе, как небольшая армия. Снегопад почти прекратился, но очистка была в разгаре. Когда она пересекла границу континента к западу от Крестона, на шоссе стало попадаться больше машин, горы возвышались вокруг зубчатой белой панорамой, и небо было серо-меловое. Шоссе начинало свой долгий спуск в Юту. За Рок-Спрингс она увидела патрульных, выпускающих трейлеры на восьмидесятое шоссе с запруженной стоянки грузовиков. Федеральная дорога снова была официально открыта. Скалистые горы остались позади, кутаясь в облаках, и Лаура стала увеличивать скорость до пятидесяти пяти, затем до шестидесяти, затем до шестидесяти пяти миль в час.

Она пересекла границу штата Юта и почти сразу увидела знак, оповещавший, что до Солт-Лейк-Сити остается пятьдесят восемь миль. Она высматривала тёмно-синий джип, заметила автомобиль, отвечающий описанию, но когда она поравнялась с ним, то увидела на нем номер штата Юта и седовласого мужчину за рулем. Шоссе привело ее в Солт-Лейк-Сити, где она сделала остановку для заправки, потом дорога обогнула серый берег Великого Соленого Озера, опять выпрямилась и понесла ее к песчаным пустыням. Когда Лаура доедала свой обед из двух сникерсов и банки кока-колы, облака разошлись и проглянуло солнце. Появились куски голубого неба.

В два часа она проехала Вендовэр в штате Юта, и большое зеленое колесо рулетки, стоящее у дороги, приветствовало ее при въезде в Неваду. Пустыня — зазубренные горные цепи и колючий кустарник — тянулась вдоль восьмидесятого шоссе до самого горизонта. Трупы погибших на дороге животных терзали стервятники, размахом крыльев напоминавшие бомбардировщики «стеле». Лаура проезжала щиты, рекламирующие гигантские блошиные рынки, куриные ранчо, автомузей Харра в Рено и родео в Виннемукке. Несколько раз она оборачивалась, ожидая увидеть рядом Диди. Если Диди и была здесь, то она была тихим призраком. Шины шелестели и мотор постукивал, клубы темных выхлопных газов стелились позади. Лаура высматривала джип Мэри; таких машин она видела много, но ни одна из них не была нужного цвета. На длинном прямом шоссе машины неслись мимо нее со скоростью восьмидесяти и девяноста миль в час. Она пристроилась к грузовику, спрятавшись от ветра, и довела скорость до семидесяти пяти. Мелькали щиты с названием пустынных городов: Оазис… Уэлс… Метрополис… DEETH — Дит, второе Е, в котором кто-то закрасил аэрозолем, поменяв на А, так что получилось DEATH — Смерть.

Теперь она была совсем одна, путешествуя в пугающей стране.

А в конце этой дороги был Фристоун, в пятидесяти милях от Сан-Франциско. Что же ей делать, когда она найдет Джека Гардинера? Что делать, если ни один из троих не окажется Джеком Гардинером? Что за человек он теперь? Оттолкнет ли он Мэри Террор или заключит ее в объятия? Наверняка он читал о ней в газетах и видел ее по телевизору. Что, если — и от этой мысли стало тошно — он в душе все еще убийца, и примет Дэвида, как подношение, и они с Мэри сбегут вместе? Что, если… что, если… На эти вопросы не могло быть ответа. Единственное, что она точно знала, что эта дорога ведет во Фристоун и по ней едет Мэри Террор.

«Катлас» затрясся.

Она почувствовала запах чего-то горелого. Лаура взглянула на приборную доску и увидела, что стрелка указателя температуры зашкаливает.

«О Господи! — подумала она, охваченная паническим страхом. — Не выдай!»

Она судорожно искала глазами выезд с шоссе, но не было ни одного, а Дит остался в двух милях позади. Мотор «катласа» гремел, как бетономешалка.

— Не выдай! — повторила она, прижав педаль газа. И тут капот выбило вверх, оттуда со свистом плюнуло паром, и Лаура поняла, что радиатор полетел. Автомобиль, как и ее собственное тело, перешло свой болевой порог. Единственная разница — Лаура оказалась сильнее.

— Езжай! Езжай! — кричала она, и слёзы отчаяния стояли в ее глазах. Но «катлас» сдался. Скорость стремительно падала, пар валил, из радиатора. Грузовик перед ней быстро удалялся — в мире ощущался дефицит благородных рыцарей.

— О Господи! — взвыла Лаура. — Черт тебя подери! Ох, черт тебя подери!

Но от проклятий толку было мало. Она свела поврежденную машину с шоссе и остановилась на гравии рядом с исклеванным стервятниками остовом степного кролика.

Лаура сидела неподвижно, а радиатор булькал и стонал. Она физически чувствовала, как Мэри с каждой секундой уходит все дальше и дальше. Лаура стиснула кулак и стукнула по рулю. Затем она вылезла, чтобы осмотреть разбитый двигатель. Кто говорит, что в пустыне жарко, никогда не был там в феврале, потому что холод пробрал до костей. Но радиатор был маленьким островком ада, извергавшим ржавую воду, и мотор тикал, как часовой механизм бомбы. Лаура огляделась, но шоссе налево и направо было пустым. Мимо пронёсся автомобиль, через несколько секунд второй. Ей нужна помощь, и как можно быстрее. Приближался третий автомобиль, и Лаура подняла руку, чтобы помахать ему. Из-под колес ей в лицо брызнула галечная мелочь, и шоссе снова опустело. Остались только сама Лаура, сломавшийся «катлас» и остов кролика — скелет и уши.

До Дита пешком далеко. Где следующий выезд, на котором может быть станция обслуживания, она понятия не имела. Мэри едет во Фристоун, и Лаура не собирается весь день ждать доброго самаритянина. Она вышла на шоссе и повернулась лицом к востоку.

Прошла, быть может минута, и солнечный свет блеснул на стекле и металле. Автомобиль — кажется, семейный фургон — быстро приближался. Она сунула руку под оба свитера и нащупала рукоятку автоматического пистолета. Если через пять секунд автомобиль не начнет тормозить, она успеет выхватить пистолет и поиграть в дорожного бандита.

— Стой, — шептала она, ветер жег ее лицо, — тормози, тормози! — Ее рука намертво стиснула рукоятку пистолета. — Тормози, чтоб тебя!

Семейный фургон начал замедлять ход. За рулем был мужчина, а рядом с ним сидела женщина. Оба явно не рвались ей на помощь, а еще Лаура увидела над спинкой переднего сиденья детское лицо. Мужчина вёл машину так, словно он еще не решил, протянуть ли ей руку помощи или нет. И видно было, как женщина его шпыняла. «Наверное, думают, что со мной лучше не связываться», — подумала Лаура. И ей пришло в голову, что они могут быть правы.

Мужчина принял решение. Он остановил машину позади «катласа» и приоткрыл окно.

Их звали Джо и Кетти Шеффилд из городка Орем в Юте, они со своим шестилетним сыном Гэри ехали навестить родителей в Сакраменто. Все это Лаура узнала по пути до следующего поворота к городу под названием Халлек, в четырех милях дальше по шоссе. Она рассказала им, что ее зовут Беделия Морз и что она пытается добраться до Сан-Франциско, чтобы найти старого друга. Это было похоже на правду. Гэри невинно спросил, почему у нее вся рука забинтована и зачем такая блямба на лице. Она ответила, что сильно упала дома. Когда он спросил, где ее дом, она промолчала. Еще через минуту он с детской непосредственностью спросил ее, моется ли она когда-нибудь? Кетти зашикала на него и нервно засмеялась, но Лаура сказала, что ничего страшного, просто она давно в дороге.

Джо свернул в Халлек. Это был даже не городок, а всего лишь несколько шлакоблочных зданий, еще несколько обветшалых домов, закусочная, оборудованная в старом железнодорожном вагоне, и оштукатуренное здание почты, над которым развевался американский флаг. На одном из шлакоблочных зданий была грубо намалевана вывеска, указывающая, что это гараж Марко. Рядом с ним была бензоколонка и два автомобиля, будто обгрызенные стаей крыс. За гаражом располагалась свалка и куча лысых автопокрышек. Там же стоял ярко-оранжевый ремонтный грузовик, и Джо Шеффилд остановил машину рядом с ним.

Из одного из двух гаражных боксов вышел мужчина. Он был короток и приземист, как пожарный кран, на нем был выпачканные смазкой рабочие штаны и футболка, а мускулистые руки были покрыты татуировками от запястий до плеч. Еще он был совершенно лыс, а лицо закрывали защитные очки с желтоватыми стёклами.

— Ну вот, — радостно произнес Джо. — Кто-то здесь есть!

На миг Лауре стало ясно, что надо делать. Надо вынуть пистолет, приказать Шеффилдам выйти из машины бросить их здесь, а самой гнаться за Мэри. Гараж Марко — это дыра, и ремонт ее машины будет затяжным испытанием нервов. Надо вытащить пистолет и забрать машину, и сделать это прямо сейчас.

Но миг прошел. Они хорошие люди. Не надо оставлять на их жизнях след от ствола пистолета, хотя она и подумать не могла бы о другом применении пистолета, кроме как напугать. Да, тяжелый случай.

— Спасибо, что подвезли, — сказала Лаура и вышла из машины.

Фургон поехал прочь, и Лаура помахала им вслед. А затем Лаура повернулась к лысоголовой перепачканной обезьяне, которая была ниже ее на три дюйма и глядела на нее сквозь желтые очки, как лягушка-бык.

— Вы чините машины? — спросила она глупо.

— Не. — Он рассмеялся, как фыркнул. — Я их ем!

— У меня машина сломалась в паре миль от Дита. Можете ее отбуксировать?

— А чего же вы не вернулись в Дит?

— Я ехала на запад. Я уже здесь. Вы можете отбуксировать мою машину? — Она разглядела, что татуировки на руках мужчины изображают переплетенные фигуры голых женщин.

— Я щас занят. В каждом боксе по машине и обе ждут.

— О’кей. Когда вы можете ее отбуксировать?

— Через час, хоть тресни. Лаура покачала головой.

— Нет. Так долго ждать я не могу.

— Тогда извините, ищите кого другого. Понимаете, я здесь один. Я и есть Марко, как написано на вывеске.

— Я хочу, чтобы вы отправились за моим автомобилем прямо сейчас.

Он нахмурился, глубокие морщины пролегли по его широкому лбу.

— Детка, у тебя уши заложило? Я же сказал, что я… В руках у Лауры появился пистолет. Она прижала его к лысому черепу.

— Так что ты там сказал?

Марко судорожно глотнул, кадык на его шее дернулся.

— Я… Я сказал… Что готов, если и ты готова, детка.

— Не называйте меня деткой.

— О’кей, — сказал он. — Как прикажете, шеф.

Если уж насчет ванны, этому Марко много чему можно было бы научиться. Лаура знала, что и она не пахнет розой, но Марко источал запах застарелого пота и грязного белья такой, что его хотелось занюхать лимбургским сыром. Возле «катласа» Марко заглянул в радиатор и присвистнул:

— Эй, шеф! Ты слыхала когда-нибудь, что сюда заливают охладитель? В радиаторе хватит ржавчины, чтобы потопить линкор!

— Ты можешь его починить?

— Тебе лучше его пристрелить и избавить от мучений. — Он взглянул на пистолет, который Лаура держала в руке. — Слушай, убрала бы ты его, Энни Оукли! У меня что, мишень на заднице нарисована?

— Мне надо вернуться на дорогу. Можешь ты его починить или нет?

Ремонтный буксир выглядел привлекательно, но вести эту штуку одной здоровой рукой и локтем было бы цирковым трюком.

— Тебе честно сказать или лапшу на уши навесить? — спросил он. — Если лапшу — то да, запросто. Если честно, то сухой остаток такой: нужен новый радиатор. Еще прогнили несколько шлангов и ремни тоже вот-вот лопнут. Маслопроводы — будто их крысы жевали. Ты еще слышишь?

— Да.

— Основательная работенка, — продолжал он, почесывая репу черными пальцами. — Надо найти радиатор, который подойдет к этой развалине. За таким придется ехать в магазин запчастей в Элко. Значит, о чем тут речь? Две крупных бумажки, и до конца рабочего дня я даже начать не успею.

— Я могу потратить четыреста долларов, — сказала Лаура. В ее кармане было пятьсот тридцать четыре доллара — все, что оставалось от выручки за бриллиант обручального кольца. — Могу я здесь купить подержанный автомобиль?

— Ну, чего-нибудь я тебе подберу. — Он склонил голову набок, упираясь руками в бочкообразные бедра. — У него будет мотор, но может не оказаться пола. На четыре бумаги не очень-то много купишь, если только… — Он обнажил в ухмылке серебряный зуб. — Чего-нибудь у тебя найдётся в обмен?

Она сделала вид, что не слышит, потому что он уже был готов начать токовать. Ей нужны были его руки, а не другие сомнительные инструменты.

— Тогда как насчет твоего автомобиля?

— Извините, шеф. Я мотоциклист. Фанат «Харлея».

— Я уплачу за ремонт моей машины четыреста пятьдесят долларов, — сказала она. — При этом я хочу, чтобы вы не прекращали работы, пока она не будет готова.

На его лбу снова появились глубокие морщины:

— К чему такая спешка? Ты кого-нибудь убила?

— Нет. Я спешу туда, куда мне надо попасть. Он в сомнении пнул переднюю шину ботинком, ободранным стальной мочалкой.

— Давай-ка посмотрим на твои деньги, — сказал он. Лаура засунула пистолет за пояс, полезла в карман и показала наличность.

— Справишься за три часа?

Марко помедлил, раздумывая. Он поглядел на солнце, бегущее за разорванными облаками, потом на радиатор и шумно выдохнул воздух, отвесив нижнюю губу.

— Я могу поставить новый радиатор и кое-что подлатать. У меня умственно отсталый пацан, который мне помогает, когда не читает свои комиксы с Бэтменом. Колонки придется отключить и мастерскую закрыть, занявшись только одной работой. До Элко двадцать миль туда и обратно. Четыре часа минимум.

Время близилось к трем. Это значит, что она отсюда выедет в семь. По карте до Сан-Франциско еще пятьсот миль и пятьдесят миль до Фристоуна. Если ехать всю ночь, можно добраться до Фристоуна к рассвету. А когда туда доберется Мэри? Где-то после полуночи, если будет ехать не останавливаясь. Лаура почувствовала, как слёзы просятся наружу. Бог от нее отвернулся. Мэри будет во Фристоуне на четыре часа раньше.

— Это самое лучшее, что я могу сделать, шеф, — сказал Марко. — Честно.

Лаура глубоко вздохнула. Они зря тратят время на разговоры.

— Так сделай, — сказала она.

Глава 44

— На сколько ночей? — спросил регистратор в очках, съехавших на кончик носа.

— Всего на одну, — ответила она.

Он дал ей листок бумаги, куда вписать свое имя и адрес. Миссис Джек Моррисон, 1972, Линден-авеню, Ричмонд, Вирджиния. Сверху на листке был штамп мотеля «Люкс-Мор», Санта-Роза, Калифорния.

— До чего же славная малышка! — Клерк протянул руку через стойку пощекотать Барабанщика под подбородком. Барабанщику это не понравилось, он устал и проголодался и беспокойно завозился в руках Мэри.

— Мой сын, — сказала Мэри. Она отодвинулась, и клерк с ледяной улыбкой протянул ей ключ от номера. — Мне нужно, чтобы меня разбудили, — сказала она. — В пять часов.

— В пять часов. Позвонить в номер двадцать шесть. Миссис… — Он глянул на листок. — Миссис Моррисон. — Он снял очки с носа. — Э… деньги вперёд, прошу вас.

Мэри заплатила ему тридцать долларов и, прихрамывая, вышла из офиса в холодную влажную ночь Северной Калифорнии. Было чуть больше половины третьего утра. Туман плыл под галогеновыми лампами сто первого шоссе, прорезавшего Санта-Розу и идущего на север к рощам секвой. В четверти мили от мотеля «Люкс-Мор» по зелёным пологим холмам шло к Тихому океану местное сто шестнадцатое шоссе, и на его одиннадцатой миле стоял город Фристоун.

Мэри села в машину, проехала вдоль стоянки к номеру двадцать шесть и припарковалась на отведенном для него месте. Она слишком вымоталась, чтобы думать, не заметит ли клерк, что у женщины, объявившей своим адресом Вирджинию, на машине номера штата Айова. Повесив сумку с револьвером на плечо, она отперла дверь номера и внесла Барабанщика, потом закрыла за собой дверь и заперла на засов.

Ее трясло.

Она положила Барабанщика на единственную кровать. Шторы с выцветшими голубыми розами, пятна на сером ковре. Красная наклейка на телевизоре предупреждала, что закрытые каналы можно смотреть только совершеннолетним. В туалете имелись ванна и душ, в унитазе плавали два сигаретных окурка, Мэри не стала глядеть на себя в зеркало. Эту работу можно оставить на потом. Она легла на кровать, пружины застонали. Потолок был усеян трещинами от землетрясения. «Тут тебе Калифорния, — заметила про себя Мэри. — Тридцать долларов за десятидолларовый номер».

Господи, как все болит. Мозг устал невероятно, он молил, чтобы его отключили. Но спать пока нельзя — еще много надо сделать.

Она легла на спину рядом с Барабанщиком и уставилась на трещины на потолке. Если всмотреться как следует, они складываются в образы, как китайские штриховые рисунки. Не надо было застревать на час в Беркли. Глупо это было — разгуливать по улице. Она собиралась просто проехать насквозь. Но что-то было в этом Беркли такое призывное, призрачное, что она не могла уехать, не увидев старые места. Кофейня «Голден сан», где она впервые встретила Джека, магазин для наркоманов «Трак-он-даун», где она с другими бойцами Штормового Фронта покупали мундштуки и кальяны для травки, книжная лавка «Кодиз», где в спорах о Государстве Компостирования Мозгов Лорд Джек кипел от гнева за угнетенные массы, пиццерия «Сумасшедший Итальянец», где Чин-Чин Омара работала ночным менеджером и втихаря кормила своих братьев и сестер бесплатной пиццей, — все это было на месте, может быть, постаревшее, одетое в новую краску, но было здесь — образ мира, который был когда-то.

«Молодой мир, — подумала Мэри. — Мир, полный храбрых мечтателей».

Где они теперь?

Через минуту надо было встать. Принять горячий душ, вымыть голову и выдавить водянистый гной из раны на бедре. Приготовиться к встрече с Джеком.

Но она так устала, и ей хотелось только одного — лежать пластом. Нехорошо, если Джек увидит ее такой — чумазой от дорожной пыли, с нечищеными зубами, воняющую потом. Вот почему она остановилась у «7 — одиннадцать» перед мостом Окленд-Бэй. В машине лежал пакет, и надо встать и пойти его взять.

Барабанщик заплакал громче. Он проголодался. Она заставила себя встать, приготовила смесь и сунула соску ему в рот. Он сосал ее, глядя на нее глазами такими же голубыми, как у Джека. Карма, подумала она. Джек посмотрит на Барабанщика и увидит себя.

— Ты боишься.

Бог стоял в углу рядом с лампой и покосившимся абажуром.

— Ты до смерти напугана, девочка моя Мэри.

— Нет, — ответила она, и эта ложь заставила Бога усмехнуться. И тут же он исчез.

— Я не боюсь! — с напором сказала Мэри. Она попыталась сосредоточиться на кормлении своего ребёнка. Тело стало тугим комком нервов. Пальцы правой руки судорожно подергивались на бутылочке.

Снова заползла та же мысль, как уже несколько раз было сегодня, как заползает маленькая черная змейка на поляну, где идет веселый пикник. А если ни один из этих троих не Джек?

— Но этого не может быть, — сказала она Барабанщику. Его глаза бегали по комнате, пока рот крепко сжимал соску. — Это он на фотографии. Диди знала, что это он.

Она нахмурилась. Когда она вспомнила Диди, в голове стрельнуло болью. Будто она взяла в руки фотографию в металлической рамке с острыми заусенцами. Еще одна маленькая змейка скользнула в царство веселого лета: где эта сука?

Эта сука знает про Лорда Джека и Фристоун. Ей рассказала ханжа Беделия. И где же эта сука сейчас, когда время подбирается к трем?

Когда она найдет Джека, они уедут туда, где безопасно. Найдут место, где смогут завести ферму, может быть, отведут акр-другой под травку, будут ловить кайф под лампой и смотреть на звезды. Это будет счастливое место, и они там будут жить втроем в любви и согласии.

Как она этого хотела.

Мэри закончила кормить Барабанщика и дала ему срыгнуть. У него стали закрываться отяжелевшие веки. У нее тоже. Она переложила Барабанщика в сгиб руки и почувствовала, как бьется его сердце: бам… бам… бам… барабанит. «Надо встать и помыться, — подумала она. — Вымыть голову. Решить, что надеть».

Скучные подробности жизни.

Она закрыла глаза.

Джек шел к ней в белых одеждах. Золотые волосы по плечам, глаза голубые и ясные, скульптурное бородатое лицо. Рядом с ним шел Бог в черной куртке. Доносился запах моря и сосен. Свет из эркера освещал Джека со спины. Она знала, где они: Дом Грома в бухте Дрейке примерно в сорока милях от «Люкс-Мор». Прекрасная часовня любви, место рождения Штормового Фронта. Джек шел по сосновой подстилке, обутый в биркенстокские сандалии. Он улыбался, лицо его светилось от радости, и он протянул руки, чтобы принять ее дар.

— Она боится до смерти, — услышала она слова Бога, он же демон.

Руки Джека приняли Барабанщика. Он открыл рот и оттуда вырвался пронзительный телефонный звонок., Мэри села. Барабанщик плакал.

Она моргнула; в мозгу со скоростью улитки начинала работать мысль. Звонит телефон. Телефон. Прямо здесь, у кровати. Она взяла трубку.

— Да?

— Пять часов, миссис Моррисон.

— О’кей, спасибо.

Клерк повесил трубку. Сердце Мэри Террор заколотилось молотом.

День настал.

Ее одежда промокла — горячечный пот вернулся с новой силой. Она оставила Барабанщика надрываться, сколько он захочет, вышла на улицу и взяла из машины свой чемодан и пакет из «7 — одиннадцать». Небо еще было черным, щупальца тумана ползали по автостоянке. Вверху сияли утренние звезды; обещался солнечный, фирменно калифорнийский день. В ванной своего номера Мэри сняла одежду. Груди обвисли мешком, колени и руки почернели от синяков. Рана на ноге покрылась тёмной гноящейся коркой, и на засохшей крови блестел жёлтый гной. Укус на руке был не таким серьезным, но выглядел столь же отвратительно. Когда она коснулась бедра, пытаясь выдавить часть инфекции, вспышка боли покрыла ее лицо новой испариной. Она открыла краны душа, подобрала воду нужной температуры и шагнула под струю, взяв купленный кусок пахнущего клубникой мыла.

Шампунь, тоже купленный в «7 — одиннадцать», оставил на ее волосах аромат полевых цветов. Она видела рекламу этого шампуня по телевизору — молодые девушки с белыми зубами и струящимися прядями волос. Вода и пена смыли грязь с ее тела, но раны Мэри не тронула. У нее не было фена, и она высушила волосы полотенцем и расчесала их. Она освежила подмышки дезодорантом и замотала раны широкими бинтами. Потом она натянула чистую пару джинсов — болезненно тесную для ее распухшей ноги, но тут ничего нельзя было поделать — и бледно-голубую блузку с красными полосами. Она втиснулась в черный пуловер, от которого пахло нафталином, но в нем она будет выглядеть не такой тяжеловесной. Она надела чистые носки и ботинки. Потом она добралась до дна пакета вынула пузырьки с гримом.

И начала приводить в порядок лицо. Прошло немало времени, пока она с этим покончила, и правую руку начало сводить судорогой, так что пришлось неуклюже работать левой. При этом она рассматривала себя в зеркале. У нее были крупные резкие черты лица, и нетрудно было увидеть за ними ту молодую девушку, которой это лицо когда-то принадлежало. Жаль, что волосы ее не те длинные и золотые, что были когда-то, а рыжевато-каштановые и коротко подстриженные. Она вспомнила, как он любил наматывать ее волосы на пальцы. Под глазами залегли тёмные тени, лиловые, как синяки. Накрасить слегка сильнее. Вот, теперь лучше. Чуть коснуться румянами щек, всего одно касание, чтобы придать лицу живой цвет. Да, вот так хорошо. Голубые тени для глаз на вспухшие веки. Нет, меньше. Она стерла излишек. Последний штрих — легкое касание губ розовой помадой. Вот так. Готово.

Двадцать лет улетели прочь. Она поглядела в зеркало на свое лицо и увидела ту девчонку, которую любил Лорд Джек. И теперь, когда она привезла ему его сына, он будет любить ее вдвойне.

Мэри боялась. Увидеть его после всех этих лет… От этой мысли становилось дурно, и она боялась, что ее от ужаса стошнит, но она собралась с силами, и тошнота прошла. Она дважды почистила зубы и прополоскала горло.

Было около шести. Время ехать во Фристоун и найти свое будущее.

Мэри приколола на свитер значок — «улыбку», свой талисман. Потом отнесла чемодан в машину; небо начинало бледнеть. Она вернулась за Барабанщиком, сунула ему в рот новую пустышку и прижала его к себе. Теперь ее сердце стало барабаном, стучавшим в груди.

— Я люблю тебя, — прошептала она ему. — Мама любит своего мальчика.

Она оставила ключ в номере и закрыла дверь, потом захромала к машине с Барабанщиком в руках.

В безмолвии зари Мэри завела мотор.

За семнадцать минут до того, как Мэри повернула ключ зажигания, «катлас» с новым радиатором пролетел мимо городка Навата, в тридцати милях к югу от мотеля «Люкс-Мор». Лаура гнала на север по сто первому шоссе со скоростью семьдесят миль в час. Зеленые холмы округа Мэрии возвышались над автострадой в слабом фиолетовом свете, сотни домов теснились в их складках, на спокойной воде залива Сан-Пабло в утренней дымке мирно покачивались плавучие дома.

Но мира не было в душе Лауры. Кожа ее лица жестко подобралась, глубоко запавшие глаза остекленели. Пальцы ее правой руки клешней скрючились на руле, тело онемело от продолжавшегося всю ночь испытания. Она поспала два часа в офисе гаража Марко и приняла последнюю «блэк кэт» между Сакраменто и Валеджо. Ее ударило, как током, когда она увидела указатель поворота на Санта-Розу. Как раз к западу от Санта-Розы лежало место назначения Мэри — и ее тоже. Мили щелкали одна за другой, шоссе было почти пустынно. Господи, помоги ей, если патрульный сядет ей на хвост; она не сбавит теперь скорости, ни даже ради Господа Иисуса и всех святых. В Сакраменто у нее была последняя заправка, и от нее она летела вперёд без остановки.

Так близко, так близко! «Боже, что если Мэри его уже нашла!» — думала она. Ведь Мэри опережает ее на несколько часов! О Господи, надо торопиться! Она поглядела на спидометр. Стрелка приближалась к восьмидесяти, и автомобиль начал вибрировать.

— Ты с ним полегче, — сказал ей Марко, когда Лаура выезжала из гаража около половины восьмого. — Если машина раз скурвилась, она еще не раз скурвится! Полегче дави на газ и, может быть, как-нибудь доедешь туда, куда хочешь!

Она оставила его богаче на четыреста пятьдесят долларов. Мики — умственно отсталый пацан, который любил Бэтмена, — помахал ей и завопил:

— Возвращайтесь поскорей!

САНТА-РОЗА — сообщил дорожный плакат. — 14 МИЛЬ.

«Катлас» рвался вперёд, и в небо поднимался оранжевый шар солнца.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ФРИСТОУН — ГОРОД СЧАСТЛИВОЙ ДОЛИНЫ!

Мэри проехала мимо знака. Оранжевый свет отражался полосами от стёкла магазинчиков на главной артерии города. Травянистые холмы возвышались вокруг все еще не проснувшегося городка. Это был небольшой городок, группа аккуратных улиц и домов, мигалка на перекрестке и парк с раковиной для оркестра. Ограничение скорости — пятнадцать миль в час. Две собаки перестали обнюхивать что-то на тротуаре и одна из них шумно залаяла, когда Мэри проехала мимо. Как раз вслед за мигающим светофором была бензозаправка — все еще закрытая в этот час, — а перед ней стоял телефон-автомат. Мэри заехала на заправку, вылезла из машины и взяла телефонную книгу.

«Кавано, Кейт и Сенди. 502 Муир-роуд»

«Хадли Н. 1219 Оверхилл-роуд»

Домашнего телефона Дина Уокера нет, но у нее есть адрес двух автомагазинов, которые дала ей жена Хадли. «Иностранные автомобили Дина Уокера». 677 Мичем-стрит. Нет ли в этом телефонном справочнике карты Фристоуна? Нет, нету. Она поглядела вокруг, ища указатели улиц, и нашла один такой указатель на углу, под светофором. Улица, на которой она стояла, называлась Парк-стрит, пересекала ее улица Макджилл.

Мэри вырвала из книги адреса Кавано и Хадли и вернулась в машину.

— Сейчас мы его найдём! — сказала она Барабанщику. — Еще как найдём! — Она вернулась на Парк-стрит и медленно поехала в том направлении, откуда приехала. — Он может быть женат, — сказала она Барабанщику и посмотрела на себя в зеркало заднего вида — не надо ли подновить помаду. — Но это нормально. Понимаешь, это маскировка. Тебе приходится делать то, что тебе не нравится и совсем не по тебе. Как в «Бюргер-Кинге», где я работала. «Спасибо вам, мэм». «Да, сэр, не желаете ли жареного картофеля на гарнир, сэр?» Всякое такое. Если он женился, это чтобы получше спрятаться. Но никто не знает его так, как я. Он может жить с этой женщиной, но он ее не любит. Он использует ее, чтобы играть свою роль. Понимаешь?

О, то, чему они с Джеком научат своего сына о жизни и мире, будет просто чудесным!

Следующая поперечная улица была Мичем.

В квартале направо, рядом с банком «Крокер», стояло кирпичное здание с обнесенной оградой стоянкой, на которой находились два «ягуара», черный «порше», разные модели «БМВ» и прочие импортные автомобили. Вывеска с голубыми буквами гласила: «Иностранные автомобили Дина Уокера».

Мэри подъехала к фасаду здания. Оно было темно, на работе никого нет. Она вынула из сумки револьвер, вылезла и захромала к витрине. На застекленной двери висело объявление, гласившее, что магазин открывается в десять и закрывается в пять. Она решила, что сегодня он откроется на три часа и тридцать минут раньше.

Она разбила дверное стекло ручкой револьвера. Завыла сирена тревоги, но она была к этому готова, потому что уже разглядела провода. Мэри просунула руку внутрь, нашла замок и повернула рукоятку, потом толкнула дверь и вошла. В небольшом демонстрационном зале стоял красный «мерседес». Невдалеке стоял диван и кофейный столик, на котором стопками лежали автомобильные журналы и брошюры. Посередине стоял бачок с охлажденной питьевой водой, а по обе стороны от него были двери с табличками. На одной было написано ДЖЕРРИ БАРНС, на другой — ДИН УОКЕР. Его кабинет был заперт. Эта сирена наверняка разбудит спящий городок, так что надо спешить. Она поискала что-нибудь, чтобы взломать дверь, когда увидела на стене над рядом сверкающих медных табличек цветную фотографию в рамке. На фотографии было два человека, они широко улыбались в камеру, человек покрупнее обнимал за плечи того, что пониже. Подпись гласила: «Фристоунский бизнесмен года Дин Уокер (справа) с президентом гражданского комитета Линдоном Ли».

Дин Уокер был большим и мясистым, и у него была скользкая улыбка коммивояжера. Еще у него было кольцо с розовым бриллиантом и галстук. Он был негром.

Один мимо.

Мэри прохромала назад к «чероки», мотор которого продолжал работать. Псы, казалось, лаяли по всему городу. Она отъехала от автомагазина, проехала мимо выехавшего на тротуар мусоровоза, из которого вылезали двое мужчин. На следующем перекрестке она свернула на улицу с названием Иствью. Проехала мимо знака «стоп» на следующую улицу — Орион-стрит и притормозила, когда увидела приближающийся указатель следующей улицы: Оверхилл-роуд.

В какую сторону? Она повернула направо. Через минуту она поняла, что сделала ошибку, потому что дальше там висел знак тупика, и была только речушка, которая бежала через лесок. Она развернула «чероки» и поехала снова на запад.

Мэри миновала деловую часть Фристоуна и углубилась в жилые кварталы — небольшие кирпичные дома с тщательно подстриженными газонами и цветочными клумбами. Она сбросила скорость и ехала, глядя на адреса: 1013…1015…1017.

Она ехала в правильном направлении. Следующий квартал начинался с 1111. И вот он стоит в золотом утреннем солнечном свете: кирпичный дом с почтовым ящиком, на котором написано: 1219 Оверхилл.

Она свернула на короткую подъездную дорожку. Под автомобильным навесом стояло две машины: небольшая «тойота» и среднего размера «форд» — обе с калифорнийскими номерами. Дом был похож на все дома по соседству, кроме того, что в переднем дворике была купальня для птиц и деревянная скамья.

— Пытается вписаться в образ, — объяснила она Барабанщику, выключая мотор. — Играет роль обывателя. Так это делается. — Она стала вылезать, и снова ею овладел неудержимый страх. Она снова оглядела свой грим в зеркале. Ее пробило потом, и этот факт приводил ее в отчаяние. Дом ждал. Все было тихо.

Мэри выбралась из машины и захромала к белой входной двери, оставив Барабанщика и пистолет. Издали доносился еле слышный вой сирены в автомобильном магазине и лай псов. Пара птиц порхала возле купальни. Пока Мэри шла к двери, сердце у нее расходилось и желудок заходил ходуном, и она испугалась, что придется шатнуться к красиво постриженным кустам и вызвать рвоту. Но она заставила себя идти вперёд, сделала глубокий вдох и нажала дверной звонок.

Она ждала. Ладони стали влажными от холодного пота. Она тряслась, как девочка на первом свидании. Мэри опять нажала звонок, терзаясь нетерпением.

«О Господи, сделай так, чтобы это был он, — подумала она. — Пусть это будет он… пусть это будет он… пусть…»

Шаги.

Отодвинулась задвижка.

Она увидела, как начала поворачиваться дверная ручка О Боже… пусть это будет он…

Дверь открылась, и человек с опухшими со сна глазами выглянул сквозь щелочку.

— Да? — спросил он.

Она не могла говорить. Это был красивый мужчина крепкого сложения, но на голове у него был пучок вьющихся седых волос и было ему, по всей видимости, далеко за шестьдесят.

— Чем могу служить, мисс?

В его голосе слышалась острая нотка раздражения.

— Э… э… — Шестеренки у нее в мозгу заело. — Э… вы… Ник Хадли?

— Да. — Его карие глаза сузились, и она увидела, как они скосились на ее значок — «улыбку».

— Я… заблудилась, — сказала Мэри. — Я ищу Муир-роуд.

— Вон туда. — Он показал направо, дальше вдоль Оверхилл, дернув подбородком. — Я вас знаю?

— Нет. — Она отвернулась и заторопилась к «чероки».

— Эй! — окликнул Хадли, выходя из двери. На нем были пижамные штаны и зелёный халат с рисунками парусников. — Откуда вы знаете мое имя?

Мэри скользнула за руль, закрыла дверь и задним ходом выехала на Оверхилл-роуд. Ник Хадли стоял во дворе, где птицы сражались за владычество над купальней. Псы выли, пристроившись в унисон к сирене. Мэри поехала дальше, ведомая своей звездой.

В четверти мили от дома Хадли направо отходила Муир-роуд. Мэри повернула туда. К туманному океану уходили зеленые холмы с точками домов красного дерева, далеко раскиданными друг от друга и отодвинувшимися от извилистой дороги. Мэри высматривала фамилии и номера на почтовых ящиках. Она проехала плавный поворот, где буйно разрослась степная трава, и на почтовом ящике с рисунком голубого кита увидела имя: «Кавано».

Подъездная дорожка из толченого гравия вела на двадцать ярдов вверх по холму, к дому из красного дерева с балконом, глядящим на Тихий океан. Перед домом стоял пикап цвета бронзы. Мэри подогнала «чероки» впритык к пикапу и остановилась. Барабанщик, чем-то раздраженный, заплакал. Мэри смотрела на дом, вцепившись в руль. Она не будет знать, пока не постучится в дверь. Но если откроет он, пусть сразу увидит своего сына. Она повесила сумку на плечо, взяла Барабанщика и вышла.

Это был красивый, ухоженный дом. В него вкладывали труд и душу. Солнечные часы стояли на возвышении во дворе, вокруг по клумбам росли красные цветы, похожие на помазки для бритья. Воздух был прохладен, с далекого океана задувал бриз, но солнце согрело лицо Мэри и его тепло уняло плач Барабанщика. Она увидела надпись на водительской дверце пикапа: ВАШИ ДАЛЕКИЕ КОРНИ, ИНКОРПОРЕЙТЕД. Под этой надписью курсивом были выведены имена супругов Кавано и телефонный номер.

Мэри крепко держала ребёнка, как сон, который страшилась потерять, поднимаясь по ступеням красного дерева к входной двери.

На двери был бронзовый дверной молоток в виде старческого бородатого лица. Мэри воспользовалась кулаком.

Ее внутренности пульсировали от напряжения, мускулы натянулись стальными лентами. Пот струился по ее щекам, и она неотрывно смотрела на дверную ручку, а рука Барабанщика нашла у нее на груди значок — «улыбку» и крепко в него вцепилась.

Она не успела постучать второй раз, как услышала щелканье замка.

Дверь открылась так быстро, что Мэри вздрогнула.

— Привет! — В дверях стояла стройная симпатичная женщина с длинными светло-каштановыми волосами и карими глазами. Она улыбалась, морщинки очерчивали ее рот.

— Мы вас в окно высматривали! Заходите!

— Я… я приехала…

— Порядок, все готово. Заходите.

Она отошла от двери, и Мэри Террор перешагнула через порог. Женщина закрыла дверь и повела Мэри в большой кабинет со сводчатым потолком, сложенным из больших камней камином и дедовскими часами.

— Вот он. — Женщина, одетая в розовый спортивный костюм и бледно-голубые кроссовки, расстегнула сумку, стоящую на бежевом диване. Внутри было что-то в лакированной деревянной рамке.

— Мы хотели, чтобы вы посмотрели сначала, пока он не запакован, — объяснила женщина.

Это был герб — две каменные башни по сторонам, а посередине зверь — полуконь-полулев на фоне языков пламени. По низу герба затейливой надписью вилась: Михельхоф.

— Цвета отлично вышли, как по-вашему? — спросила она.

Мэри не знала, что сказать. Явно эта женщина — Сэнди Кавано, как предположила Мэри — ожидала сегодня утром кого-то, кто должен был забрать этот герб.

— Да, — решила Мэри. — Отлично.

— Ох, я очень рада, что вам понравилось! Разумеется, пакет с историей семьи прилагается. — Она повернула раму, чтобы показать конверт, приклеенный лентой к реверсу герба, и Мэри уловила блеск обручального и венчального кольца. — Вашему брату это понравится, миссис Хантер.

— Я уверена, что понравится.

— Тогда я его заверну. — Она положила герб в сумку и застегнула. — Вы знаете, я должна сознаться, что ожидала женщину постарше. По телефону голос у вас был старше.

— В самом деле?

— Угу. — Женщина поглядела на Барабанщика. — Какой чудесный ребёнок! Сколько ему?

— Почти месяц.

— И сколько у вас детей?

— Только он, — сказала Мэри и слегка улыбнулась.

— Мой муж просто помешан на детях. Что ж, если вы выпишите чек на «Ваши далекие корни», я пройду вниз и заверну ваш герб. О’кей?

— О’кей, — сказала Мэри.

Сэнди Кавано вышла. Пока дверь не закрылась, Мэри успела услышать ее голос:

— Миссис Хантер приехала с ребёнком. Пойди поздоровайся, пока я это заверну.

Невидимый собеседник прочистил горло и спросил:

— Все в порядке?

— Да, ей понравилось.

— Это хорошо, — сказал он.

Послышался звук шагов вниз по лестнице. У Мэри закружилась голова, она оперлась рукой на стену — на случай, если колени подкосятся. Где-то в глубине дома работал телевизор — показывал мультфильм, судя по звуку. Мэри захромала к прихожей. Но не успела она туда дойти, из-за угла в комнату вошёл мужчина и остановился, чуть не налетев на нее.

— Здравствуйте, миссис Хантер! — сказал он, одаривая ее улыбкой и протягивая руку. — Я Кейт Кава… Его улыбка погасла.

Глава 45

Под голубым утренним небом Фристоуна вопила сирена тревоги.

Лаура поехала на звук. Она повернула «катлас» Мичем-стрит, и увидела зелено-серый полицейский автомобиль, припаркованный перед кирпичным зданием, от вывески которого у нее перехватило дух. Рядом стоял мусоровоз, двое мужчин что-то говорили полицейскому. Один из них указывал вдоль Мичем-стрит в противоположном направлении. Были и зрители: элегантная пожилая пара в спортивных костюмах, совсем молоденькая девочка в куртке с надписью «МТВ» и молодой человек в ядовито-оранжевом свитере и велосипедных шортах; велосипед стоял на выдвинутой подножке, а его владелец разговаривал с девушкой. Лауре было видно, что стеклянная дверь магазина Дина Уокера разбита и второй полисмен расхаживает внутри помещения.

Лаура остановила автомобиль на другой стороне улицы, вышла и подошла к группе зрителей.

— Что случилось? — спросила она молодого человека. Сирена эхом разносилась по всему городу.

— Кто-то туда вломился, — ответил он. — Не больше десяти минут назад.

Она кивнула, потом вытащила из кармана листок блокнота «Мотор Лодж».

— Вы не знаете, где я могу найти этих людей?

Она показала ему три имени, и девушка тоже взглянула.

— Это же заведение мистера Уокера, — напомнил ей молодой человек.

— Я это знаю. Вы не можете мне сказать, где он живет?

— В самом большом доме в Нотика-Пойнт, — сказала девушка и откинула с лица длинные волосы. — Вот где.

— А остальные двое?

— Кейта я знаю. Он живет на Муир-роуд. — Молодой человек показал на северо-запад. — Это вот туда, миль этак пять.

— Адреса, — настаивала Лаура. — Вы знаете адреса? Они покачали головой. Пожилая пара смотрела в ее сторону, и Лаура подошла к ним.

— Я ищу этих трех человек, — сказала она. — Не можете ли вы мне помочь?

Мужчина поглядел на список, на ее забинтованную руку, а затем ей в лицо.

— А вы кто будете?

— Меня зовут Лаура Клейборн. Пожалуйста… Очень важно, чтобы я нашла этих людей.

— В самом деле? А почему?

Она готова была уже разразиться слезами.

— Скажите хотя бы, как добраться до Муир-роуд и Ногика-Пойнт?

— А вы из здешних мест? — допрашивал мужчина.

— Томми просто не знает, как нужно порядочно вести себя с незнакомцами! — вмешалась пожилая женщина. — Дорогая моя, Муир-роуд дальше, за Оверхилл. Вторая улица по этой дороге — это Оверхилл. — Она ткнула пальцем в ту сторону. — Повернете налево и проедете около трех миль. Муир-роуд будет уходить направо, вы ее никак не пропустите. — Сирена внезапно смолкла, только псы продолжали лаять ей вслед. — Нотика-Пойнт — это совсем в другую сторону, за Макджилл. Повернете у мигалки направо и проедете восемь или девять миль. — Она взяла руку Лауры и повернула ее так, чтобы увидеть листок. — О, Ник — это городской советник! Он живет на Оверхилл. Дом с купальней для птиц во дворе.

— Спасибо, — сказала Лаура. — Огромное вам спасибо! Она отвернулась, побежала к «катласу» и услышала, как пожилой человек говорит:

— Почему ты еще ей не рассказала и где мы живем, чтобы она и нас тоже могла ограбить?

Лаура выехала задним ходом на Парк-стрит и поехала к Оверхилл Дом Ника Хадли оказался самым ближайшим. Она набрала скорость, высматривая тёмно-синий джип; пистолет лежал на полу под ее сиденьем.

Кейт Кавано шевелил губами. Слов не было слышно. Мэри Террор тоже не могла найти слов. Ребёнок счастливо гукал.

Оцепенение накрыло обоих, как багровый туман. Человек, стоявший перед Мэри, не был облачен в белые одежды. Он был одет в клетчатую рубашку с воротником на пуговицах, в серый свитер с маленьким красным игроком в поло на груди и в брюки цвета хаки. На его ногах вместо биркенстокских сандалий были сношенные шлепанцы, а волосы были скорее седые, чем золотые, и они не стекали на плечи. Они даже череп не закрывали. Его лицо — ах, этот старый предатель Время! — все еще было лицом Лорда Джека, но оно обмякло, было гладко выбрито, расплылось у скул. Вокруг пояса легли жировые подушки, и холмик жира поднимал свитер на животе.

Но его глаза… эти голубые, как хрусталь, живые, прекрасные глаза…

За ними все еще был Лорд Джек. Он жил в этом человеке, который называл себя Кейтом Кавано и делал гербы в блестящих рамках.

— О Боже, — прошептал он. Краска покинула его лицо.

— Джек? — Мэри сделала шаг. Он отступил на два. В ее глазах были слёзы, а ее плоть и душу лихорадило. — Я принесла тебе… — Она протянула ему Барабанщика, как святое подношение. — Я принесла тебе твоего сына.

Его спина уперлась в стену, а челюсть отвисла, когда он ошеломленно ахнул.

— Возьми его, — сказала Мэри — Возьми его. Он наш теперь.

Зазвонил телефон. Снизу женщина, которая не знала настоящего имени своего мужа, крикнула:

— Дженни, ты не возьмешь трубку?

— Ладно! — ответил голос девочки. Телефон перестал звонить. Звук мультфильма по телевизору продолжался.

— Возьми его, — настаивала Мэри. Слезы текли по ее щекам, разрушая косметику.

— Папа, это миссис Хантер! — крикнула девочка. — Она приедет только во второй половине дня!

Прошли три мгновения. Затем снизу раздалось:

— Кейт’!

— Возьми его, — прошептала Мэри. — Возьми его. Возьми меня, Джек. Прошу тебя… — Всхлип поднялся в ней, как стон, потому что она видела, что ее истинная любовь, ее спаситель, ее цель жизни, человек, который нежил ее во снах и манил через три тысячи миль, намочил в штаны.

— Мы теперь вместе, — сказала она. — Как прежде, только еще лучше, потому что у нас есть Барабанщик. Он наш, Джек. Я взяла его для нас.

Он попятился от нее, споткнулся и чуть не упал. Мэри хромала вслед за ним через прихожую в коридор.

— Это все я сделала для нас, Джек. Понимаешь? Я сделала это, чтобы мы могли быть вместе, как когда-то…

— Ты сумасшедшая, — произнес он придушенным голосом. — О Боже… ты… украла этого ребёнка… для меня?

— Для тебя. — Ее сердце опять обретало крылья. — Потому что я люблю тебя, люблю, люблю.

— Нет! Нет! — Он мотал головой.

Джек знал эту историю из газет и телепередач и следил за ней, пока более важные события не вытеснили ее с первых полос. Он видел старые фотографии Штормового Фронта, все эти лица — молодые по возрасту и древние по их страстям. Он тысячи раз пережил те дни, и теперь прошлое ворвалось к нему в двери, неся украденного ребёнка.

— О Господи, нет! Ты всегда была тупой, Мэри… Но я не знал, что ты еще и сумасшедшая!

Всегда была тупой. Еще и сумасшедшая.

— Я… я сделала это для нас…

— ПОШЛА ВОН! — заорал он. Краска бросилась в его пухлые щеки. — ПОШЛА ВОН, ЧЕРТ ТЕБЯ ПОБЕРИ!

Сэнди Кавано вошла в дверь и остановилась, увидев, что эта женщина протягивает ребёнка Кейту. Муж посмотрел на жену и завопил:

— Беги отсюда! Хватай Дженни и убирайся! Она сумасшедшая!

Хорошенькая девочка лет десяти или одиннадцати с белокурыми волосами и ярко-голубыми глазами выглянула в коридор вслед за своей матерью.

— Бегите! — снова крикнул Джек Гардинер, и женщина схватила ребёнка и побежала в глубь дома.

— Джек? — Голос Мэри звучал надломленно, слёзы струились из глаз, почти ее ослепив. Ты всегда была тупой. — Я люблю тебя.

— ТЫ ПСИХАНУТАЯ СУКА! — Слюна забрызгала из его рта и полетела в лицо ей и Барабанщику. — ТЫ ЖЕ ВСЕ ГУБИШЬ!

— Полиция! — Мэри услышала, как женщина кричит в телефон. — Оператор, дайте мне полицию!

— Возьми его, — настаивала Мэри. — Прошу тебя… возьми нашего ребёнка.

— Это все кончено! — заорал он. — Это была игра! Игра! Я тогда так сидел на кислоте, что даже не знал, что делаю! Мы все не знали! — Тут до него дошло, и голова его качнулась назад. — Господи… ты хочешь сказать… ты все еще веришь?

— Моя… жизнь… была твоей, — прошептала Мэри. — Она и сейчас твоя!

— Полиция? Это… это Сэнди Кавано! У нас… кто-то в нашем доме!

— Ты мне не нужна! — крикнул он. — Этот ребёнок мне не нужен! Все это было давным-давно, было и прошло!

Мэри стояла совершенно неподвижно. И Барабанщик плакал. Джек перед ней прижался спиной и поднял руки, будто защищаясь от чего-то мерзкого.

И в этот жуткий момент она поняла его.

Лорда Джека никогда не было. Был только кукольный мастер, дергающий за проволочки и крючки. Лорд Джек был фикцией, а перед ней стоял настоящий Джек Гардинер — дрожащий и перепуганный мешок крови и внутренностей. Его власть состояла из лжи, ловкого жонглирования лозунгами контркультуры, кислотных грез и военных игр. У него не осталось веры, потому что ее не было никогда. Он лживыми руками собрал Штормовой Фронт, построил башни из глины и расписал их под камень, сплавил лошадей со львами, назвал их борцами за свободу и бросил в пламя. Он создал герб и собрал под ним людей, чтобы они одели его в полотнища славы. И вот он стоит здесь в мундире трахающего мозги государства, а Гэри и Акитта, Дженет и Чин-Чин — все, кто был верен, стали призраками. Женщине, которая не знает ничего об огне и муке, он позволяет звать свиней. И Мэри знала почему. Это сокрушило ее душу, но она поняла. Он любит эту женщину и этого ребёнка.

Лорд Джек мертв.

Джек Гардинер сейчас умрет.

Она спасет его от свиней последним актом любви.

Она переложила Барабанщика на изогнутую руку, вытащила из сумки револьвер и навела его почти в упор.

Джек вдавился в угол. Рядом с ним на стене был взятый в рамку герб: замок на облаке, окаймленный оленями и мечами. Под этим гербом была фамилия: Кавано.

Мэри скрипнула зубами, глаза ее потемнели обещанием смерти. Джек издал хныкающий звук, как побитая собака.

Она спустила курок.

Страшным грохотом раскатился выстрел в холле. Сэнди Кавдно вскрикнула. Мэри выстрелила второй раз. И третий выстрел прогремел, и густая красная любовь хлынула из пробитого тела. Мэри прижала дуло к его лысеющему черепу и выпустила четвертую пулю. Голова Джека лопнула, разметав мозги по всей комнате и по свитеру Мэри. Кровь и мясо веснушками налипли ей на щеки и прилипли к желтой «улыбке».

Осталось две пули. Женщина и ребёнок.

Она пошла было за ними, но в дверях остановились. Две пули. Для женщины и ребёнка. Но не для тех, которые корчатся и вопят в той комнате. И не в этом доме, где скоро свиньи налетят и потащат трупы, как охотники с трофеями.

Хромая к двери, Мэри миновала Бога, укрывшегося в углу.

— Ты знаешь где, — сказал он ей из-под широкополой шляпы, и она ответила:

— Да.

Она ушла из этого дома, унося Барабанщика, — вдвоем против всего мира.

Сев в машину, она поехала задним ходом к дороге, разбрасывая колесами гравий и одной рукой доставая атлас дорог.

Ее палец отметил маршрут и место. Это недалеко. Миль двадцать по прибрежной дороге. Знакомый путь. Интересно, ездил ли когда-нибудь туда Джек — чтобы посидеть и помечтать о прошлом.

Нет, решила она. Он никогда туда не ездил.

При повороте на Оверхилл мимо нее проехал полицейский автомобиль со включенной мигалкой. Он повернул на Муир-роуд и скрылся из виду.

Мэри поехала дальше. Домой.

Дверь открылась, и выглянул седоволосый человек в зелёном халате, на котором были изображены парусники.

— Да? — спросил он так, как будто возмутился вторжением.

— Ник Хадли? — спросила Лаура. Нервы ее плясали.

— Да. Кто вы?

— Меня зовут Лаура Клейборн. — Она изучала его лицо. Слишком стар для Джека Гардинера. Это не он. — Вы не видели женщину — крупную женщину ростом около шести футов, с ребёнком? Она могла ехать на…

— Темно-синем «чероки», — сказал Хадли. — Да, она подходила к двери, но ребёнка я не видел. — Его взгляд отметил ее грязную одежду и забинтованную руку. — Она тоже знала мое имя. Что все это значит?

— И давно это было? Эта женщина. Когда она была здесь?

— Минут пятнадцать назад. Сказала, что ищет Муир-роуд. Слушайте вы бы мне объяснили…

Он вдруг уставился на улицу, и Лаура обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть проносящийся полицейский автомобиль, ехавший со включенной мигалкой, но без сирены.

«Муир-роуд отсюда к западу», — сообразила Лаура.

Она отвернулась от Ника Хадли и побежала к «катласу», завела мотор и оставила резиновую черту на мостовой, рванув по Оверхилл и высматривая Муир-роуд. Каким-то образом Мэри Террор опередила ее всего лишь на пятнадцать минут вместо трех-четырех часов. Оставалась надежда вернуть Дэвида… оставалась надежда… оставалась…

Темно-синяя машина вынырнула из-за угла перед Лаурой, держась осевой линии, и Лаура увидела лицо женщины за рулем. В ту же минуту Мэри узнала Лауру, и «чероки» с «катласом» разминулись всего на три дюйма.

Лаура вывернула руль рукой и локтем, загоняя автомобиль на чей-то газон, разворачивая его и возвращаясь на Оверхилл, но теперь двигаясь на восток. Она вдавила педаль в пол, «катлас» кашлял черным дымом, но набирал скорость, «чероки» летел впереди, и через несколько секунд они пронеслись мимо дома Ника Хадли, ревом моторов вспугнув птиц у купальни.

На следующем повороте «чероки» выскочил на тротуар и подбросил в воздух почтовый ящик. Лаура вышла на дистанцию в сорок футов от Мэри и держалась там, полная решимости не потерять ее вновь. Она не знала, в машине Дэвид или нет, и зачем едет полиция к Муир-роуд, и во Фристоуне ли находится Джек Гардинер, и почему фора Мэри Террор сократилась до сорока футов, но она знала, что Мэри Террор теперь от нее не уйдет. Никогда. Сколько бы она ни ехала, куда бы ни стремилась. Никогда.

«Чероки» и «катлас» свернули на Парк-стрит, проревели мимо мигалки, мимо знака ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ВО ФРИСТОУН. Глаза Мэри перебегали от вьющейся дороги к автомобилю в зеркале заднего вида и обратно. От шока при виде Лауры еще сильнее закрутился вихрь ее расшатанного сознания. Как бы то ни было, все есть карма. «Да, — решила Мэри, — это карма, и с кармой нет борьбы». Пусть эта сука пожалует. До того, как отнять жизнь у себя и ребёнка, Мэри казнит эту суку, которая убила Эдварда и Беделию.

У Мэри высохли слёзы. Ее лицо стало руинами размазанного грима, глаза ввалились и налились кровью. Ее сердце достигло финала своей эволюции. Теперь оно было пусто, грезить ей больше не о чем. Она — последний выживший боец Штормового Фронта, и Штормовой Фронт умрет там, где родился.

В шести милях за Фристоуном она свернула на проселочную дорогу, ведущую на запад к Тихому океану. Лаура держалась за ней. Мелькали мили, дорога была пуста. Мэри повернула налево, следуя маршруту на своей карте, и Лаура не отставала от нее. Мэри улыбнулась про себя и кивнула. Ребёнок лежал тихо, хватая ручками воздух.

Дорога вилась сквозь густой лес. Мелькнул знак: ЛЕСНОЙ КОРДОН ПОЙНТ-РЕЙЕС — 2 МИЛИ. Но Мэри, не проехав и мили, резко повернула «чероки» направо, на другую узкую грунтовую дорогу. Она прибавила скорость, и земля комьями летела в ветровое стекло «катласа», потому что Лаура тоже свернула.

— Давай! — сказала Мэри, и голос ее сипло задребезжал. — Давай за мной!

Лаура гнала вслед за «чероки», колеса тряслись и прыгали по ухабам. Где-то через милю пыль кончилась, но лес по обе стороны дороги подёрнула паутина тумана. Проникавший в машину воздух Тихого океана нес запах соли. Она вошла вслед за Мэри в следующий поворот, между ними клубился туман, и вдруг ей в глаза вспыхнули стоп-сигналы.

Мэри ударила по тормозу. Лаура рванула руль вправо, мышцы плеча завопили от боли. «Катлас» ушёл от столкновения, но съехал с дороги в сосновый лес. Колеса зарывались мшистую топь, между деревьями висел голубой туман. Лаура надавила на тормоз, и «катлас» ободрал боком сосновый ствол и остановился в болоте, уйдя в трясину по ступицы.

Лаура взяла пистолет. Сквозь туман она видела остановившийся джип с погасшими стоп-сигналами. Сиденье водителя было пусто. Лаура открыла дверцу и шагнула в болото, доходившее ей до лодыжек. Мотор «чероки» не работал. В молчанье Лаура услышала тяжелые удары своего сердца и крики чаек.

Где же Мэри? С ней Дэвид или нет?

Лаура пригнулась, двигаясь по щиколотку в грязной воде и держась так, чтобы между ней и «чероки» был ствол дерева. Она ожидала выстрела в любую секунду. Выстрела не последовало.

— Отдай моего ребёнка! — крикнула она. Ее палец лежал на спуске, правая рука пульсировала от ожившей боли. — Ты слышишь?

Но Мэри Террор не ответила. Она была слишком хитра, чтобы так легко себя выдать.

Лауре придется идти туда, где она прячется. Она перебежала за другое дерево, ближе к джипу, и подождала несколько секунд. Мэри не показывалась. Лаура подобралась еще поближе к «чероки», вокруг плыл туман, и солнечный свет серел, проникая сквозь его завесу в верхушках деревьев. Она стиснула зубы и бросилась к багажнику «чероки», пригнулась за ним и прислушалась.

И услышала отдаленный гром.

Волны, поняла она в следующий момент. Тихий океан, обрушивающийся на скалы.

Воздух был прохладен и влажен, вода сочилась по стволам деревьев. Лаура выглянула из-за багажника. Дверца водителя была открыта. Мэри не было.

Лаура встала, готовая пригнуться, если заметит движение. Она заглянула в машину, увидела мешанину вещей после путешествия Мэри, учуяла запах пота, мочи и испачканных памперсов.

Лаура прошла мимо «чероки», следуя по грунтовой дороге. Она шла медленно, осторожным шагом, ее чувства были обострены до предела и ловили любой намек на засаду. Волосы на шее шевелились мурашками, запах соли стоял у нее в ноздрях. Грохот прибоя становился сильнее.

А затем лес расступился в обе стороны, и перед ней стоял дом, глядящий на Тихий океан, и изгрызенные его волнами скалы.

Глава 46

Это был двухэтажный деревянный дом с остроконечной крышей, балюстрадой со сломанными перилами и широкой верандой, охватывающей нижний этаж. К ступеням крыльца вела заросшая бурьяном дорожка из камней.

Когда-то этот дом мог быть красивым — но очень давно. Теперь он уже не подлежал ремонту. Соленый бриз и брызги Тихого океана давным-давно съели краску. Дом был темно-серым, стены покрылись зелёным мхом и лишайником цвета пепла. Что-то похожее на рак поразило древесину, прорастило щупальца и дало метастазы по всем стенам. Часть опор веранды рухнула, пол просел. Приложили свою руку и вандалы: все окна были разбиты и надписи, нанесенные краской из баллончиков, извивались среди лишайников яркими колючими лозами.

Лаура направилась к крыльцу. Вторая ступенька была сломана, и четвертая тоже. Лаура взялась за перила, и ее рука увязла в сгнившем дереве. Входной двери не было… Сразу за порогом была дыра в полу, которая вполне могла быть следом ботинка Мэри. Лаура зашла внутрь, ее встретил густой запах соленой воды и внутренние стены, тёмные от наростов. Мох свисал с потолка гирляндами. Украшение к приезду хозяина, подумала Лаура. Она двинулась к лестнице, и ее нога провалилась в пол, как в серую жижу. Она вытянула ногу, и маленькие черные жучки торопливо хлынули из дыры. Первая ступенька лестницы отвалилась. И многие другие тоже. Дом сгнил до самой сердцевины и стены готовы были рухнуть.

— Я знаю, что ты здесь! — крикнула Лаура. Насыщенные влагой стены приглушали ее голос. — Отдай моего ребёнка! Я тебе его не оставлю, и ты это теперь знаешь!

Тишина. Только гром прибоя и звук падающих капель.

— Выходи, Мэри! Я найду тебя рано или поздно!

Нет ответа. Что, если она его убила? О Господи, что, если она убила его там, во Фристоуне, и вот почему полицейские…

Она одернула себя, чтобы не спятить. И осторожно прошла в другую комнату. Эркеры, давно разбитые, открывали величественный вид на океан. Были видны волны, обрушивающиеся на скалы, высоко взлетающая пена. Туман, безмолвный разрушитель, просачивался в дом. На проваленных половицах лежали пивные банки, сигаретные окурки и пустая бутылка из-под рома.

Лаура услышала звук, который сперва приняла за крик чайки на ветру.

Нет, нет. У нее подпрыгнуло сердце. Это был плач ребёнка. Откуда-то сверху. Слезы жгли ей глаза, и она чуть не всхлипнула от облегчения. Дэвид все еще жив.

Но чтобы взять его, надо подняться по лестнице.

Лаура стала подниматься, перешагивая через сломанные ступени. Дэвид продолжал плакать. Звук то спадал, то опять становился сильнее. «Он устал, — подумала она. — Устал и голоден». Руки тосковали по нему до боли. Осторожно, осторожно! Лестница дрожала под ее весом, как, должно быть, дрожала под весом Мэри Террор. Она поднималась в сумрак, мох поблескивал на стенах, и она поднялась на второй этаж.

Это был лабиринт комнат, но ее вёл плач Дэвида. Ее правая нога опять провалилась в пол, и она чуть не упала на колени. На этом втором этаже почти весь пол уже рухнул, а оставшиеся доски разбухли и просели. Лаура обходила окаймленные гнилью кратеры, где кишели черные жуки, и следовала на звук голоса своего ребёнка.

Мэри могла быть где угодно. Таиться за углом, стоять во тьме, поджидая ее. Лаура продолжала двигаться осторожно, шаг за шагом, готовая в любой момент увидеть в дверях мощный силуэт. Но Мэри не было и следа, и наконец Лаура вошла в комнату, где был ее сын.

Он был не один.

Мэри Террор стояла в дальнем углу комнаты, лицом к двери. Она держала Дэвида на согнутой левой руке, а в правой был револьвер, прижатый к голове ребёнка.

— Ты нашла меня, — сказала Мэри. Улыбка пробежала по ее лицу, сведенному безумием. Глаза ее были пылающими дырами, горошины пота сверкали на ее коже волдырями. Пятно крови и гноя просочилось сквозь штанину джинсов.

У Лауры встали дыбом волосы. Она видела запекшуюся кровь на свитере Мэри и на значке — «улыбке». Курок револьвера был уже взведен.

— Отпусти его. Прошу тебя.

Мэри помедлила. Она, казалось, обдумывает это, и ее глаза глядели куда-то в сторону от Лауры.

— Он говорит, что я не должна этого делать, — ответила Мэри.

— Кто это говорит?

— Бог, — сказала Мэри. — Вон он стоит. Лаура судорожно сглотнула. Крик Дэвида взмывал и падал. Он звал свою мать, ее ноги рвались отнести ее к нему.

— Брось пистолет, — приказала Мэри.

Лаура заколебалась. Как только она расстанется с пистолетом, с ней покончено. Мозг ее дымился, пытаясь найти выход.

— Во Фристоуне, — сказала она. — Ты нашла Джека Гард и…

— НЕ ПРОИЗНОСИ ЭТОГО ИМЕНИ! — взвизгнула Мэри. Ее рука с револьвером задрожала, а костяшки пальцев побелели.

Лаура стояла неподвижно. Из ее легких вырывалось хриплое дыхание, на лбу выступил холодный пот.

Глаза Мэри закрылись на секунду или две, словно она пыталась отогнать то, что ей привиделось. Затем они резко открылись.

— Он мертв. Он погиб в семьдесят втором. В Линдене, Нью-Джерси. Там была перестрелка. Свиньи нас нашли. Он умер… спасая меня и моего ребёнка. Умер у меня на руках. Он сказал… он сказал… — Она поглядела на Бога в ожидании наставлений. — Он сказал, что никогда не любил никого другого, что наша любовь была, как две падающие звезды, горящие ярко и жарко, и те, кто их увидит, будут ослеплены этой красотой. Вот так он умер. Давным-давно.

— Мэри? — Лаура с величайшим усилием сохраняла ровный голос. Если она сейчас что-нибудь не сделает, ее ребёнок погибнет. Мысль о полицейском снайпере и сумасшедшей на балконе закружилась в ее голове в ужасе синих мигалок. Но та женщина убила своего ребёнка из-за смертного спазма. Если Мэри придется внезапно делать выбор, убьёт она сперва Лауру или Дэвида? — Ребёнок мой. Можешь ты это понять? Я его родила. Он…

— Он мой, — перебила Мэри. — И мы умрем вместе. Усекаешь?

— Нет.

Это был единственный способ. Глаза Лауры высчитывали дюймы, ум отмерял бегущие секунды. Время почти истекло. Она кинулась вперёд и упала на колени, и быстрота ее движения застала Мэри Террор врасплох.

Единственное воспоминание промелькнуло сквозь горячечный мозг Мэри, словно холодный бальзам: маленькая рука Барабанщика, сжимающая ее указательный палец, будто не давая ему нажать на спуск.

Револьвер не выстрелил.

В те доли секунды, когда Лаура поднимала пистолет и целилась, револьвер в руке Мэри отвернулся от головы ребёнка и стал поворачиваться к ней.

Но Лаура успела выстрелить два раза.

Она целила в ноги женщины с расстояния десять футов. Первый выстрел ушёл мимо, ударив в стену, но вторая пуля распорола ее раненое бедро горячим фонтаном крови и гноя. Мэри вскрикнула, как зверь, ее ноги подкосились, и пистолет выстрелил раньше, чем она успела прицелиться в Лауру. Когда колени Мэри коснулись пола, Лаура рванулась к ней и с размаху опустила пистолет ей на голову, попав по левой скуле. Руку Мэри свело судорогой, и револьвер упал на пол. Лаура схватила зеленую аляску, в которую был завернут Дэвид, ногой сбросила револьвер сквозь дыру в полу и попятилась.

Мэри лежала на боку, со стоном стискивая свою изувеченную ногу.

Лаура, всхлипывая, прижала к себе Дэвида и поцеловала его личико. Он завывал, и в глазах его блестели слёзы.

— Все в порядке, — сказала она. — Все в порядке. О Господи, я тебя вернула. Я вернула моего мальчика, слава Богу!

Надо выбраться отсюда. Лесной кордон недалеко. Она пойдёт туда и расскажет, где Мэри Террор. Ее сердце бешено колотилось, кровь по жилам неслась вовсю Она чувствовала себя на грани обморока, пережитое готово было обрушиться на нее, как океан на скалы. Она крепко держала ребёнка, отступая прочь из комнаты.

— Я тебя вернула, я тебя вернула, — повторяла она, неся его к лестнице.

И тут она услышала шорох.

Сзади.

Она обернулась.

Мэри Террор сделала последний ковыляющий нырок и ударила ее в лицо правым кулаком с такой силой, что голова Лауры резко запрокинулась назад. Падая с полыхающим от боли мозгом, Лаура крепко прижала Дэвида к себе и успела вывернуться так, чтобы удар при падении пришелся не по нему, а по ее правому плечу. Пистолет выскользнул у нее из пальцев, и она услышала, как он с глухим стуком провалился во мрак.

Мэри была уже рядом, пытаясь вырвать Дэвида. Лаура отпустила его и вцепилась в глаза Мэри, ее сломанные ногти оставляли глубокие борозды на безумном лице. Мэри ударила Лауру в грудь, как молотом, перебив дыхание, и пока Лаура отчаянно хватала ртом воздух, у нее снова вырвали Дэвида.

Лаура скрюченной в локте рукой обхватила горло Мэри и сдавила. Мэри отпустила ребёнка, чтобы ударить Лауру в рёбра, а затем яростно взметнула Лауру вверх, и обе женщины вместе врезались в стену, а Дэвид лежал на полу под ними.

Гнилая стена рухнула. Они пролетели сквозь мягкие, изъеденные насекомыми доски на пол соседней комнаты. В схватке колено Мэри ударило в сломанную руку Лауры, и боль полыхнула ослепляющим светом. Лаура услышала собственный стон, как звериный крик. Она ударила правым кулаком, попав Мэри в плечо, опять ударила и попала в челюсть. Ответный удар Мэри пришелся Лауре в живот, а затем Мэри схватила ее за волосы и попыталась разбить ей голову о половицы.

Лаура отбивалось с силой отчаяния обреченной. Она запустила пальцы в глаза Мэри и рванула — и Мэри завопила и отшатнулась. Кровь из раны Мэри на бедре залила их обоих, заляпала пол. Лаура ударила ногой, попала Мэри в рёбра, и та хрипло ухнула. Следующий удар пришелся мимо, и Мэри Террор поползла в сторону, капая кровью из угла правого глаза. Лаура встала, шатаясь, и внезапно Мэри опять повернулась к ней, схватила ее за ноги, оторвала от пола и швырнула спиной в другую стену. Лаура прошла сквозь эту стену, как сквозь сырой картон, а Мэри рванулась за ней сквозь гнилое дерево и размокшую штукатурку со сдавленным рычанием ярости.

Кровь заливала глаза Мэри, ее лицо стало алой маской Она ударила Лауру ногой, когда та поднялась на колени и отчаянно пыталась защитить лицо и голову руками. Лаура отразила один удар, а другой ей попал в плечо. Переполненная болью, она рвалась подняться на ноги. А затем Мэри, полуослеплённая — ее правый глаз белел в глазнице, — обхватила Лауру медвежьими объятиями, прижав ее руки к бокам, и стала выдавливать из нее жизнь.

Лаура билась, но не могла освободиться. В глазах мутилось. Когда она потеряет сознание, Мэри забьет ее до смерти. Лаура запрокинула голову назад и мотнула ею вперёд, ударив лбом изо всех сил в рот и нос Мэри.

Кости хрустнули, как щепки Давление на рёбра Лауры ослабло, и она комком сползла на пол, а Мэри заковыляла по полу, прижимая руки к лицу. Она врезалась в стену, но эта стена была крепкой. Потом она встряхнула головой, веером полетели капли крови, наклонилась и задышала, как кузнечные мехи, и изо рта ее свисала красная лента слюны.

Лаура тряслась, ее нервы и мышцы готовы были отказать. Она чувствовала, что теряет сознание, и когда она поднесла руку к лицу, то отняла ее, перемазанную кровью.

Мэри сплюнула кровь и пошла на нее, волоча свою изуродованную ногу.

Она протянула к ней руки, схватила одной рукой за волосы и другой за горло.

Лаура взлетела с пола, как распрямившаяся пружина, заскрипела зубами и схватила Мэри здоровой рукой за свитер, а ногой ударила в кровоточащее бедро женщины, вложив в удар последние силы.

Изо рта Мэри вырвался мучительный вой. Она отпустила горло Лауры, хватаясь за ногу, попятилась назад, теряя равновесие, и врезалась плечами в стену.

Лаура видела, как рассыпалась серая стена, как вылетели пулями проржавевшие гвозди и как полетела вниз Мэри Террор Вопль. Окровавленные руки Мэри когтили края дыры, сквозь которую она провалилась, но гнилое дерево крошилось под ее пальцами, вопль стал резче Руки Мэри исчезли.

Лаура услышала влажный шлепок Вопль затих.

Стал слышен крик морских чаек Туман — безмолвный разрушитель, вплывал сквозь проломленную стену.

Лаура выглянула наружу. Мэри Террор выпала сквозь стену дома и упала с высоты сорока футов Она лежала ничком посреди скал, травы и разбитых бутылок — отходов чьей-то вечеринки. Какой-то любитель надписей поработал над скалами, украсив их именами и датами, нанесенными оранжевой флуоресцентной краской. В двадцати футах от головы Мэри виднелся нарисованный аэрозолем знак мира.

В правой руке Лауры был какой-то предмет. Она разжала руку и увидела значок — «улыбку», сорванный со свитера Мэри Террор. Его заколка вонзилась ей в ладонь.

Она стряхнула его с руки, и он звякнул об пол лицом вниз.

Лаура, хромая, пошла из комнаты и опустилась возле лестницы на колени рядом с сыном.

Его взгляд нашёл ее, он вскрикнул. Она знала, что сейчас ее красавицей не назовешь. Она взяла сына на руки — огромное усилие, но и удовольствие неоспоримое — и покачала его медленно и ласково. Постепенно его плач унялся. Она слышала стук его сердца, и это чудо из чудес ее добило. Она опустила голову и заплакала, смешивая кровь и слёзы.

Кажется, она потеряла сознание. Когда она очнулась, ее первой мыслью было, что Мэри Террор гонится за ней, и Бог ей помоги, если она встанет и, выглянув, увидит, что этой женщины нет там, где она упала.

Она боялась посмотреть. Но эта мысль прошла, и ее веки медленно закрылись. Ее тело было царством боли. Позже — она не знала точно, когда, — плач Дэвида вернул ее в мир. Он был голоден. Хотел бутылочки. Надо покормить растущего мальчика. Моего растущего мальчика.

— Я люблю тебя, — прошептала она — Я люблю тебя, Дэвид.

Она расстегнула аляску, вынула его и осмотрела его: пальчики на ручках и на ножках, пипочка — все. Он был цел, и он принадлежал ей.

Лаура крепко прижала его к себе и стала баюкать под говор океана снаружи.

Настало время думать, что теперь делать.

Она полагала, что сможет вывести «катлас» из болота. Если нет, то в джипе могли остаться ключи. Нет, ехать в этой машине она не сможет. Даже сидеть в ней было бы невыносимо, потому что в ней запах этой женщины. Если не удастся вывести «катлас», надо будет идти пешком на лесной кордон. Хватит ли у нее сил? Она думала, что да. Это займет время, но в конце концов она туда дойдет.

— Да, мы добредем, — уверила она своего ребёнка. Он поглядел на нее и поморгал. Он больше не плакал. Ее голос звучал лягушачьим кваканьем, и она до сих пор чувствовала пальцы этой женщины у себя на горле. — Все теперь позади, — сказала она, отгоняя прочь тьму, которая все еще пыталась заявить на нее права. — Все позади.

Но что если она выглянет, и тела Мэри Террор там не будет?

Лаура сделала попытку встать. Это было невозможно. Надо еще подождать. Свет казался ярче. Полдневный свет, подумала она. Она ощупала рот языком изнутри — выбитых зубов нет, но полно сгустков крови. Боль в рёбрах убивала, она не могла глубоко вздохнуть. Сломанная рука… что ж, есть такая точка, за которой боль уже не осознается, и она миновала эту точку. Когда она вернется к цивилизации, то будет просто находкой для доктора.

Добраться до кордона — это не испытание. Настоящее испытание — это будет Дуг, и Атланта, и куда повернет теперь ее жизнь. Она не думала, что в этом будущем найдётся место для Дуга. У нее есть то, что ей принадлежит. Все прочее он может оставить себе.

И был еще один вопрос. Вопрос о женщине, которая не хотела быть забытой, которая боялась, что чужие пройдут мимо ее могилы, не зная ее истории.

Лаура позаботится о том, чтобы это не случилось; она позаботится, чтобы Беделия Морз попала домой.

Еще она подумала что теперь Нейл Касл из ФБР может отозваться на ее звонок.

Лаура подобрала ноги, прижала покрепче Дэвида и постаралась встать. У нее это почти получилось. Со второго раза ей это удалось.

Двигаясь медленно и осторожно, она спустилась по лестнице. На первом этаже ей опять пришлось отдохнуть.

— Старуха твоя мама, сынок, — сказала она Дэвиду. — Как тебе это?

Он издал булькающий звук. Она вложила ему в ладонь свой палец, и его ручка стиснула палец крепкой хваткой. Им теперь предстоит снова узнать друг друга, но времени у них полно. На его лице были царапины — его собственные медали.

— Ну что, готов попытаться? — спросила она. Он не выразил никакого суждения, только с любопытством глядел голубыми глазами.

Лаура заковыляла из дома в полдневный свет. Туман все еще плыл, и Тихий океан грохотал о скалы, как грохотал он многие века. Есть неизменные вещи, как, например, любовь матери к ребенку.

Дорога манила.

Но еще не сейчас. Пока еще нет.

Лаура обошла вокруг дома, ее сердце бешено колотилось в избитой груди. Она должна увидеть. Она должна знать, что может опять спать, не просыпаясь в крике с мыслью, что где-то в этом мире едет ночью по шоссе Мэри Террор.

Она была там.

Ее глаза были открыты, голова вывернулась. Скала была ее подушкой, красной, как любовь.

Лаура с облегчением перевела дух и отвернулась с сыном на руках.

Обоим детям четверга предстоял долгий путь.