Ветер Балтики

Мирошниченко Григорий Ильич

Ветер Балтики

Аннотация издательства: В августе 1971 года исполнилось тридцать лет, как балтийские летчики нанесли первый удар по Берлину. Было это на шестой неделе после нападения гитлеровского вермахта на Советский Союз. Герои книги произведений Г. И. Мирошниченко - балтийские летчики, проложившие дорогу к Берлину, их боевые друзья - техники, инженеры, моряки Краснознаменной Балтики, рядовые ленинградцы, выстоявшие в 900-дневной осаде города-героя. Людей, о которых рассказывает автор, он хорошо знал. Герои и подвиги, описанные в книге, не выдуманы.

Содержание

От издательства

Предисловие

Генка

Ответ за Москву

"И ты будешь над Берлином!"

Твои герои, Балтика!

Над дорогами к Тихвину

Баянист

Слушай, гвардия!

"Полковая мамаша"

И жизнь, и смерть - подвиг

Гвардейцы уходят в ночь

От издательства

Предисловие, которым открывается эта книга, написал в апреле 1942 года в осажденном Ленинграде известный советский писатель Всеволод Вишневский.

С тех пор минуло тридцать лет. В годы войны автор не воспользовался предисловием своего боевого товарища, так как считал работу еще незаконченной. Григорий Мирошниченко намеревался, как об этом писал Вс. Вишневский, создать и вторую и третью книги о славных делах летчиков 1-го гвардейского бомбардировочного минно-торпедного авиаполка. Позже о славных подвигах крылатых балтийцев автор выпустил несколько книг и сейчас еще продолжает эту работу.

Предлагаемая читателям книга вновь воссоздает незабываемые дни боев на Балтике, на морских и воздушных подступах к Ленинграду.

В августе 1971 года исполнилось тридцать лет, как балтийские летчики нанесли первый удар по Берлину. Было это на шестой неделе после нападения гитлеровского вермахта на Советский Союз.

Весть о том, что балтийцы "побывали" над Берлином, вызвала небывалый подъем у советского народа, среди воинов Красной Армии и Военно-Морского Флота. В те дни нередко можно было слышать: "Раз по воздуху до Берлина долетели, по земле обязательно дойдем!".

Патриотизм русских людей - главная тема произведений Г. И. Мирошниченко. Исторические романы писателя "Азов", "Осада Азова", такие книги, как "Юнармия", "Именем Революции", "Сыны прославленной России" и многие другие широко известны читателям.

Герои новой книги писателя - балтийские летчики, проложившие дорогу к Берлину, их боевые друзья - техники, инженеры, моряки Краснознаменной Балтики, рядовые ленинградцы, выстоявшие в 900-дневной осаде города-героя.

Людей, о которых рассказывает автор, он хорошо знал.

Герои и подвиги, описанные в книге, не выдуманы.

Предисловие

Григорий Мирошниченко - один из советских писателей, рожденных гражданской войной 1918-20 годов. Юным добровольцам с Кубани он ушел в Красную Армию; чтобы участвовать в ее великих делах, жить молодостью республики, учиться ее языку - воинственному, возвышенному, пить из источников исторический правды.

О гражданской войне Григорий Мирошниченко написал "Юнармию".

Ромэн Роллан так написал об этой книге: "Это одна из самых трогательных книг, которые я читал о гражданской войне... Эта небольшая книга еще раз показывает нам, как в вашей стране создается новое человечество, сознательное и свободное... Жму Вашу руку, дорогой товарищ, и желаю Вам удачной работы, здоровья и счастья".

Письмо датировано 19 марта 1936 года.

Вчерашний "юнармеец" Григорий Мирошниченко пошел на войну 16 лет, стал писателем, закончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина.

Великая Отечественная война с фашизмом, вспыхнувшая 22 июня 1941 года, застает Мирошниченко в Ленинграде. Писатель идет без минуты промедление на передовые линии - в ряды Краснознаменного Балтийского флота.

Битва за создание нового человечества, сознательного и свободного, продолжалась, она приняла всемирные масштабы.

Григорий Мирошниченко - участник этой битвы: он писатель, комиссар, агитатор, лектор. С оружием в руках отстаивает он позиции на подступах к Ленинграду, участвует в таллинских боях, в переходе кораблей КБФ Таллин Кронштадт в августе 1941 года, ведет газетную работу в "Красном Балтийском флоте", участвует в обороне Ленинграда, изучает бомбардировочную морскую авиацию.

Темой Гр. Мирошниченко является морская авиация, люди дальних ударов по Германии. Но вчитавшись, вы увидите в книге едва оперившихся юнцов (отзвуки "Юнармии"), и молодых летчиков, впервые вылетающих на боевую операцию, и ветеранов воздуха, и стариков-крестьян, тысячью нитей связанных с этими мировыми советскими асами, и крестьянок, и детишек, и артистов, и упорных ленинградцев, проходящих как бы фоном в этой книге.

Автор знает военное дело, понимает его "стихию", и изображенные им картины полетов, бомбежек, боев за Ленинград написаны уверенной рукой, местами просто мастерски.

Автор знакомит читателя с прекрасными представителями нашего флота и авиации, летчиками, чье мужество, изображенное в книге, может вдохновить тысячи людей на новые боевые дела, на новые порывы во имя Родины и Победы.

Не всегда закончен рисунок, не всегда закончены изображения характеров героев книга, но ведь и эта книга тоже не закончена. Писатель со своими героями - когда первая книга будет выходить в свет, будут твориться вторая и третья книги.

Хорошую работу сделал писатель Григорий Мирошниченко.

Всеволод Вишневский

Ленинград, 1942 год.

Генка

Солнце давно поднялось над горизонтом и просвечивало зеленую листву. Балебин, стараясь ступать тихо, пробирался к своему обгоревшему самолету. Там остались товарищи. Может, удастся захоронить.

Когда старший лейтенант осторожно раздвинул густые ветки ивняка, он увидел возле машины полусогнутую фигуру какого-то человека в синей рубахе. Балебин еще крепче сжал пистолет.

Затаясь, Василий Алексеевич решил подождать. Что предпримет пришелец? "Может, немцами подослан. Документы ищет". И каково же было удивление старшего лейтенанта, когда минуту спустя, приблизясь, он увидел возле полуобгоревшего самолета мальчика лет четырнадцати-пятнадцати.

- Ты что здесь делаешь, парнишка? - опросил Балебин, выйдя из кустов.

Мальчик вскочил, оглядел летчика и ответил:

- Здесь вчера подбили наших летчиков. Двое мертвые, обгорелые, а третий куда-то исчез.

- Третий - я, - сказал Балебин. - А ты из какой деревни?

- Из Красных Шим. А самолет починить можно? Я бы помог.

- Починить самолет трудновато. Разбились крепко. Придется пешком к своим пробираться.

- Куда же вы пойдете?

- В Ленинград.

- Возьмите меня с собой, - попросил паренек - Я здесь все дороги наперечет знаю! Проберемся из Красных Шим в Дубки, потом заночуем в Столешнем, потом пойдем дальше. Глядишь, и выберемся. Вы не бойтесь. Меня зовут Генкой Смирновым.

- Я-то тебя не боюсь, Генка, - сказал Балебин. - Мне бы только поесть надо. Проголодался.

- А мы по дороге зайдем к тетке Зинаиде, она даст поесть. Немцы здесь не успели прочистить, а в других местах грабят да убивают!

Вдвоем они поспешно вырыли неглубокую могилу и похоронили штурмана и стрелка-радиста. Прощаясь с друзьями, Василий Алексеевич сказал:

- Не обессудьте, братцы. После войны поставим вам памятник, а теперь я воевать за нас троих буду.

Накануне - было это 15 июля 1941 года - жители деревни Красные Шимы, что в Осьминском районе Ленинградской области, наблюдали за неравным поединком советского бомбардировщика с фашистскими истребителями. Деревня уже находилась на территории, захваченной противником. За происходившим в небе боем колхозники наблюдали тайком, чтобы не попасться на глаза фашистам.

Сначала задымил один вражеский истребитель. Переворачиваясь в воздухе, оставляя за собой черный след дыма, он со страшным гулом летел к земле. А когда задымил второй, наш тяжелый бомбардировщик тоже стал терять высоту. Он быстро падал, выбрасывал из моторов буровато-черный дым. И те, кто смотрел на этот бой в небе, в страхе закрывали лицо руками. Неужели никто из советских летчиков не спасется? Оставались считанные секунды, и тогда люди увидели, как сквозь дым от бомбардировщика отделился черный комочек. Секунда, другая - и над человеком раскрылся, наполняясь воздухом, белый купол парашюта.

Спустя некоторое время неподалеку от Красных Шим уже догорали три костра. Ветер далеко разносил запах металлической гари.

В тот день, еще на рассвете, наша воздушная разведка обнаружила продвижение танков противника. От озера Самро они держали направление на север, к Ленинграду.

Эскадрилья бомбардировщиков, в которой воевал с начала войны Василий Балебин, получив координаты цели от воздушного разведчика, без промедления вылетела на задание. Наши летчики застигли фашистов на марше. В то время, как экипажи ДБ-3 начали прицельное бомбометание, истребители сопровождения открыли пулеметно-пушечный огонь по фашистам, устроившимся на броне. Надо было видеть, какая суматоха поднялась у немцев, когда бомбы разорвались в голове и в хвосте колонны! На дороге образовалась пробка. От метких попаданий тяжелые танки, загораясь, останавливались, чадили не хуже паровозных труб. Танкисты выскакивали из горящих машин и разбегались в страхе. Большинство опрометью неслось в лес, но и там их настигал огонь наших истребителей.

Фашисты, чтоб предотвратить окончательный разгром своей колонны, подняли с ближайшего аэродрома большой наряд "мессершмиттов".

Истребители противника появились с некоторым запозданием, но было их много.

Перед полетом Василию Балебину говорили:

- Будь осторожен, Василий Алексеевич! Он, застегивая шлем и садясь в самолет, отвечал уверенно:

- Меня не собьют!

Нельзя сказать, чтобы Василий Балебин был неопытным. За боевые успехи он уже был награжден орденом Красного Знамени, штурман Шпортенко не раз отличался в воздушных схватках, стрелок-радист Кравченко тоже выдержал уже не одну вражескую атаку - после 22 июня экипаж летал бомбить порт Мемель, дрался над Самро, Двинском, ходил на далекую Ваазу.

Здесь, у озера Самро, соотношение сил сложилось явно в пользу немцев. Шпортенко метко отбивал атаки истребителей противника спереди, Кравченко из задней полусферы. На четвертом заходе ранило стрелка. Потом осколками зенитного снаряда перебило штурвал, самолет стал терять управление. Закружились поля, деревья, куда-то провалилось озеро.

За минуту до гибели Шпортенко заметил противника и успел передать летчику:

- Сзади и сверху - "мессеры". Кравченко отбивает четвертую атаку.

Балебин старался изо всех сил оторваться от врагов, но ничего не получалось. В смертельной схватке были убиты и штурман, и стрелок. Пришлось Балебину выброситься из горящей машины на парашюте.

Очутившись на земле, летчик отчетливо услышал позади себя пулеметные очереди: к месту падения бомбардировщика уже спешили гитлеровцы.

Забравшись в пересыхающее болото, Балебин просидел весь день, а когда стемнело, зарыл морской китель у приметного дерева и остался только в шерстяном свитере. Надо было пробираться к линии фронта. До рассвета летчик блуждал в лесу, настороженно прислушиваясь к малейшим шорохам. Погони не было. И Балебин решил вернуться к самолету.

Балебин шел за Генкой след в след. Мальчишка легко и ловко пробивал дорогу среди болот и кустарников. Чувствовалось, что местность он знает назубок. Петляя по узким тропинкам, уводя Балебина то влево, то вправо, он шел уверенно и твердо, будто опытный лесничий.

Скоро показалась большая дорога, а за ней чернели дома деревни.

- Подожди меня здесь, дядя Вася, - сказал Генка, когда кустами они подошли к крайним домам. - Я сбегаю вон к той избенке, узнаю, что там, а потом свистну. Как бы на немцев не наскочить.

И паренек быстро шмыгнул в подворье.

- Тут грабиловка была, - вернувшись, сказал Генка. - Тетку мою дочиста обобрали.

На крыльце стояла худая, укутанная шалью седая женщина.

- Она покормит нас, - сказал Генка, - а потом пойдем спать на сеновал. Никто не догадается, отоспимся.

Зинаида накормила летчика и Генку и тут же отправила их в сарай.

Балебин никак не мог уснуть, хотя и слипались глаза. Он тяжело вздыхал, о чем-то думал.

- Вам видно, очень к своим летчикам хочется? - неожиданно спросил Генка.

- А ты как думаешь?

- Я думаю, очень.

- Раз так думаешь, значит, поможешь мне выйти к нашим. В полку, наверное, уж считают нас всех погибшими.

- А большой у вас полк, дядя Вася?

- Большой, самолетов много. И командиры у нас хорошие. Один полковник Преображенский Евгений Николаевич десятерых летчиков стоит. Боевой, смелый.

- А самолеты далеко летают? До Берлина могут долететь?

- Могут, Генка! Я бы и сам полетел, да вот видишь... Как ты думаешь, пробьемся?

- Со мной пойдешь - наверняка пройдешь. - А почему ты так уверен?

- Со мной не пропадешь, - самоуверенно повторил Генка. - Проверено. Все тропиночки исхожены под Красными Шимами. Батька охотился, а я помогал. Где только мы ни ходили!

- А где же твой батька?

- К батьке по дороге зайдем. Я ему говорил: если придут немцы, я уйду, убегу! Он меня не корил за самовольство. А какое тут самовольство? Батька сказал мне: "Всем сразу уйти нельзя. Попадемся! По одному следует уходить. Не так заметно". А по одному уходить, по-моему, тоже плохо. Попадешься напрасно погибнешь. Никто не узнает. Лучше всего вдвоем пробираться к своим.

- Ты бы поспал немного. А то дорогой зевать будешь.

- Ладно, - согласился Генка и, повернувшись, добавил: - Если услышишь или заметишь что-нибудь неладное - буди! Слышишь?

- Слышу...

Они проснулись чуть Свет и двинулись в путь, не попрощавшись даже с теткой Зинаидой. По дороге, соблюдая все предосторожности, зашли к Генкиному отцу. Небритый, заросший мужчина лет сорока пяти слез с хворостинного, крытого соломой чердака старой бани, когда Генка тихонько три раза свистнул.

- Прощай батька! Я к Ленинграду подаюсь, - деловито сказал Генка. Отведу летчика. Ты видел, как сбили его?

- Видел, - угрюмо сказал отец. - Как же это у вас получилось?

- Долгий рассказ, - хмуро ответил Балебин, осторожно посматривая вокруг. - Двое погибли. Я один вот остался. Надо к своим пробраться.

- Все понятно, - задумчиво произнес мужчина и, повернувшись к сыну, напутствовал: - Ты, Генка, действуй осторожно и по-умному.

Исхудавший, почерневший человек в заплатанном пальто обнял парнишку, сказал, как лучше и безопаснее пройти, и посмотрел большими доверчивыми глазами на летчика.

- Идите. Поскорее идите, пока не поздно. Генка жалостливо посмотрел на отца - грустно и совсем не по-детски.

Мальчик шел впереди метров на триста и подавал сигналы руками. Кверху одну руку поднимет - стой! В сторону выкинет - ложись! Растопырит руки прячься. А сядет на земле - подходи ближе, не бойся!

Чаще всего Генка подавал команды: "Ложись!", "Стой!". На дороге они пересчитывали застрявшие немецкие танки, буксовавшие автомобили.

Балебин велел Генке получше запоминать местность, проезжие и проселочные дороги.

- А для чего? - спросил Генка. - Мы же не вернемся сюда.

- А может, и вернемся? Мало ли какие дела бывают на свете. Разведку произведем, доставим сведения.

И Генка преобразился, засиял. Он оказался хорошим помощником: ходил на разведку в ближайшие села, доставал у крестьян продукты, пытался разузнать, нет ли поблизости партизан.

О многом поговорили они в дороге.

Генка узнал, что Балебину тридцать три года, из них уже одиннадцать лет он в Красной Армии. А родился летчик неподалеку от Москвы, в деревне Павловской под Истрой. Работал на обувной фабрике, учился. В 1934 году закончил Ейское авиационное училище летчиков, и с тех пор много разных самолетов прошло через его руки. Особенно нравится ему ДБ-3. На нем, например, за семь-восемь часов можно и до Берлина достать и вернуться обратно.

- А может, пока мы тут идем, ваши уже в Берлин собрались? - вдруг опросил Генка.

- Под Ленинградом дел хватает, - хмуро ответил Балебин. - Видишь, куда немец добрался, к вам в Красные Шимы.

Немало испытаний выпало им в пути, но наконец настал день, когда Балебин с Генкой въехали на полуразбитой полуторке в местечко недалеко от Ленинграда, где расположился минно-торпедный бомбардировочный полк.

Навстречу попался начальник штаба дивизии подполковник Брокников.

- Балебин? Ты жив? А мы тебя в покойники записали! Ну, рассказывай, как добирался. Как все случилось...

- Нам бы следовало сначала передать разведданные, которые по дороге раздобыли.

- Это хорошо, - сказал Бронников и обрадованно добавил:

- Такие сведения нам очень нужны. Очень!

Через несколько дней Балебин получил новый самолет. Генка с любопытством разглядывал двухмоторный бомбардировщик.

- Что же ты теперь делать будешь? - спросил Балебин Генку на прощание.

- Пойду добровольцем в разведку. Принесу новые сведения. Гляди, еще какого-нибудь летчика в свою часть доставлю.

- Обратно иди той же дорогой, - посоветовал Балебин.

- Ладно.

Самолет Балебина поднялся в воздух. Генка снял шапку и долго махал вслед летчику.

А бои на дальних подступах к Ленинграду становились все ожесточеннее.

Ответ за Москву

В июле на Балтике стояла непривычная духота. На аэродроме, за густыми зелеными деревьями, где были разбиты походные палатки, летчики подводили первые итоги боевых действий. Не очень-то утешительными были эти итоги. Под Двинском и Порховом, у озера Самро и над Поречьем полк потерял немало техники, хотя и нанес противнику сильные удары. Сплошной линии фронта тогда еще не было, экипажи, сбитые над целью истребителями или зенитной артиллерией, чаще всего возвращались в родной полк, однако покалеченную машину из немецкого тыла не перегонишь.

22 июля, воспользовавшись короткой передышкой, полковник Преображенский решил поговорить с летчиками, штурманами, стрелками-радистами об особенностях боевых действий днем.

- Только под Порховом за два дня, с десятого по одиннадцатое июля, начал полковник, - наша восьмая авиабригада уничтожила до шестидесяти танков и более двухсот пятидесяти автомашин с живой силой и техникой. В районе озера Самро уничтожено до ста пятидесяти танков, триста автомашин и сотни фашистских солдат и офицеров. Экипажи делали по нескольку вылетов в сутки. Почти каждый вылет сопровождался воздушным боем. Двадцатого июля противник начал сооружать переправы через реки Нарва и Луга. Группы самолетов ДБ-три вместе с истребителями и пикирующими бомбардировщиками с высоты двести пятьсот метров с различных направлений разрушали переправы и уничтожали технику противника. Сегодня совершено десять групповых налетов. Переправа через реку Нарву разрушена...

Преображенский не успел закончить мысль, как пришел посыльный из штаба.

- Товарищ командир полка, вас вызывает к телефону командир бригады.

- Что вы намерены сегодня делать, товарищ полковник? - спросил командир бригады Логинов.

- Сейчас хотел провести с летным составом совещание по обмену боевым опытом. Но если у вас есть задание, то мы готовы к вылету.

- Совещание пока придется отложить, - раздалось в трубке. - Сдавайте полк и приезжайте в штаб бригады. Даю вам двадцать пять минут.

Полковник озадаченно молчал. "Снимают? За что?"

- Что же вы молчите? Вам разве не ясно? - нетерпеливо спросил Логинов.

- Все ясно. Приказано сдать полк и прибыть к вам в бригаду. Кому сдавать полк?

- Майору Тужилкину!

"За что? В чем дело?" - тоскливо размышлял Евгений Николаевич, направляясь в палатку своего заместителя.

- Примите полк, майор Тужилкин, и ни о чем меня не спрашивайте: сам ничего не знаю.

Приказ есть приказ, его выполняют, и за какие-нибудь двадцать минут Преображенский оформил документы, сдал полк и прибыл в штаб бригады. - - Не узнаю вас, полковник, - хмурясь, сказал командир бригады, протягивая руку Преображенскому. - Или заболели?

- Я выполнил приказ. Полк сдал Тужилкину.

- Ну и отлично. Теперь поговорим о новых делах. Садитесь.

Преображенский пристроился на кончике стула.

- Вам, командиру полка, надлежало бы не горячиться. Дело в том, что на первый полк в связи с новой задачей нам нужен такой командир, чтобы люди пошли за ним в огонь и в воду. Выбор пал на вас.

- А полковник, который сейчас командует? Разве он плох?

- Командир-то он хороший, - сказал комбриг - но боюсь, что задачу, которую предстоит решить, не выполнит. Идите, принимайте первый полк. Работа, надеюсь, поправит вам настроение. А о задачах поговорим чуть позже. Ждем к себе командующего авиацией из Москвы. Должен прибыть с минуты на минуту.

Командующего авиацией Военно-Морского Флота генерал-лейтенанта авиации С. Ф. Жаворонкова Евгений Николаевич приветствовал у трапа самолета, представившись уже командиром 1-го минно-торпедного авиаполка военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота.

Не дослушав рапорта и давая тем понять, что сейчас не до строгого соблюдения ритуала, Семен Федорович Жаворонков пригласил Преображенского прибыть в штаб минут через десять вместе с комиссаром.

- Садитесь, товарищи, - сказал он с какой-то торжественностью, как только Преображенский с Григорием Захаровичем Оганезовым вошли. - Хочу предупредить вас: об этом разговоре пока никто не должен знать. Экипажам вашего полка выпала неотложная задача и огромная честь: первым бомбить Берлин. Это будет нашим ответом за Москву!

Батальонный комиссар Григорий Оганезов даже привстал, услышав это сообщение. Преображенский замер.

- Давно мечтал об этом, - тихо сказал наконец Преображенский, - Давно! Мы это непременно сделаем, товарищ командующий. Только бомбить придется с другого аэродрома. Отсюда не дотянем!

- Вы опередили мое сообщение, - закуривая папиросу, сказал генерал-лейтенант. - Бомбить Берлин вы будете с другого аэродрома. И немцы должны узнать об этом только после того, как над ними будут рваться наши, советские бомбы.

Из информации Жаворонкова становилось ясно, что только балтийским летчикам сейчас по плечу такая задача. И вот почему.

- В последних числах июля, - говорил командующий, - немцы предприняли массовые налеты на Москву. Верховное немецкое командование хочет перед всем миром продемонстрировать силу германской армии и тем самым подорвать моральный дух советского народа.

Взяв указку, Жаворонков подошел к карте, на которой была нанесена обстановка на фронте.

- Взгляните сюда, - предложил он. - Сейчас заканчивается июль. Противник углубился на нашу территорию в среднем на шестьсот километров. Расстояние от ближнего пункта на линии фронта до Москвы составляет примерно четыреста пятьдесят километров. Линия фронта удалена от Берлина на тысячу километров. И даже больше. Какой вывод сделал Гитлер и его генералы? Вывод очень простой: Берлин для советской авиации неуязвим! Немцам, по-видимому, известно также, что наши Военно-Воздушные Силы имеют на вооружении дальний бомбардировщик ДБ-три. Радиус действия ДБ-три с бомбовой нагрузкой не позволяет нам при нынешней ситуации на фронте произвести ответный бомбовый удар по Берлину с основных тыловых аэродромов. Таким образом, оперативное преимущество в военных действиях против столиц, бесспорно, сейчас на стороне немцев.

Жаворонков последний раз глубоко затянулся папиросой и, притушив ее, повел указку на север, туда, где было обозначено Балтийское море.

- У вас, на Балтике, обстановка несколько иная, хотя тоже не очень-то веселая, - сказал он. - Здесь части восьмой армии удерживают еще северную часть территории Эстонии, а также острова Эзель и Даго. Таким образом, Эзель и Даго представляют единственные места для базирования нашей авиации, откуда мы можем достигнуть Берлина. Согласны, Преображенский? - спросил генерал.

- Продумано, по-моему, очень верно! - ответил Евгений Николаевич.

- Что же касается деталей, - пожимая на прощание руки Преображенскому и Оганезову, сказал командующий, - то прошу соображения доложить утром.

Командир и комиссар, закрывшись в уединенной комнате, занялись подбором экипажей.

Склонясь под зеленым абажуром, они старались предусмотреть все: и будущие маршруты полетов, и время, и противодействие противника, тщательно изучали подробный план Берлина с его огромными пригородами.

С отбором экипажей трудно будет, - советуясь с комиссаром, сказал полковник. - Обид не оберешься от тех, кто останется дома. Законные обиды!

Не дожидаясь утра, Преображенский поспешил к генералу.

- Вот видите, - сказал генерал, - действительно поспешили. Зачем вы поставили себя одним из первых? Это ваша давнишняя привычка. Думаете, что лучше вас никто до Берлина не долетит?

- Да нет, не это, - ответил, смущаясь, полковник. - Я командир полка и должен быть первым. Командир полка всегда должен быть первым.

- Не всегда. Вспомните Чапаева. Он очень точно сказал, где и когда должен быть командир. Вы забываете, что ваш помощник Федоров Кузьма Васильевич не хуже вас летает. Вам нужно руководить полетами. Иногда надо быть впереди, иногда и позади!

Полковник понял резонность требований опытного генерала.

- Прошу вас, товарищ командующий, - твердым голосом сказал он, - не отстраняйте меня. Хочу первым бомбить Берлин! Очень прошу вас. Ведь немцы говорят, что наша авиация вся уничтожена.

- То говорят не немцы, то говорят гитлеровцы.

- Прошу вас, пустите!

- Хорошо. Пойдете первым. На подготовку - три дня. Пусть люди хорошо отдохнут. Учтите, полковник, все трудности такого ответственного полета. Выберите путь к Берлину покороче. В состав группы включайте только лучших летчиков, зарекомендовавших себя.

- Есть! Все учтем.

- Чтоб никого из посторонних на километр до аэродрома не допускали.

- Есть!

В отдельном домике, что стоял в лесу возле небольшой речушки, началась какая-то таинственная жизнь. Домик был едва заметен, никто из летчиков и штурманов не знал еще в точности, какая предстоит работа, но уже Преображенский, Плоткин, Гречишников, Дашковский, Фокин, Ефремов, Беляев, Русаков, Трычков и многие другие переселились туда. Неспроста! Готовилось что-то важное. Это понимали все.

Официантка Тося Валова старательно, как всегда, кормила летчиков и замечала, что даже веселый и добродушный лейтенант Алексей Кравченко, замечательный затейник, присмирел, стал неузнаваемо серьезным.

- Товарищ Кравченко, - попросила, улыбнувшись, Тося. - Вы хотя бы какую-нибудь шутку вспомнили, а то что-то совсем рассерьезничались.

- Нет, Тосенька. Сейчас нам всем не до шуток. Когда-нибудь в другое время. Слышишь, сколько машин гудит? Слетаются ребята.

Конечно, Преображенскому в ту пору еще не были известны подробности воздушной операции, замысел которой созрел в штабе ВВС Военно-Морского Флота после первых налетов немецких бомбардировщиков на Москву.

В составе военно-воздушных сил Военно-морского флота имелась минно-торпедная авиация, на вооружении которой находились самолеты ДБ-3 конструкции С. В. Ильюшина. Самолеты-торпедоносцы ничем не отличались от ДБ-3, состоявших на вооружении Дальней бомбардировочной авиации Главного командования. Из общего числа торпедоносной авиации двух флотов Краснознаменного Балтийского и Черноморского - предполагалось отобрать несколько десятков экипажей, летавших в сложных погодных условиях и ночью. По тем временам такая бомбардировочная группа считалась довольно сильной даже для применения по Берлину. Каждый-самолет ДБ-3 мог взять до тонны бомб различного калибра, а в целом группа в состоянии была разрушить крупные военные объекты.

При решении вопроса о бомбардировочных ударах по военным и промышленным объектам Берлина наибольшие затруднения возникали с аэродромами. Почти все аэродромы, с которых можно было бы достигнуть столицы Германии, к концу июля 1941 года оказались занятыми противником. На Балтике в наших руках оставались еще два небольших аэродрома на острове Эзель (Саарема), с которых можно было организовать налеты на Берлин. Один из аэродромов, у села Кагул, что в 15 километрах западнее города Курессаре (Кингисепп), был построен перед войной. Другой, в 20 километрах севернее Кагула (у селения Асте), только еще дооборудовался.

Тем не менее, когда встал вопрос о том, чтобы ответить фашистам за Москву, С. Ф. Жаворонков доложил Наркому Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецову о возможности организации бомбардировочных ударов по Берлину.

Спустя день Нарком вызвал к себе генерала Жаворонкова и сообщил о том, что получено согласие на проведение операции и решено взять для нее из состава ВВС КБФ экипажи, наиболее подготовленные для ночных полетов.

Пока Преображенский и Оганезов занимались отбором экипажей, в штабе ВВС КБФ решали целый комплекс задач, связанных с обеспечением предстоящей операции.

Командующий военно-воздушными силами флота генерал-майор авиации Михаил Иванович Самохин в те дни потерял всякое представление о времени.

События торопили. Линия фронта в Эстонии с каждым днем отодвигалась к северу. Если 8-я армия не сумеет сдержать напор фашистов, то весь архипелаг может оказаться в тылу у немцев. И тогда на Эзель обрушатся удары не только авиации, но и сухопутных сил противника. Ждать улучшения обстановки - значит терять драгоценное время, упустить удобный момент.

Когда выбор был окончательно сделан, встал вопрос о тыловом обеспечении вылетов экипажей ДБ-3. Для доставки на Эзель бомб и бензина командование флота выделило отряд тральщиков. Непосредственное же обслуживание вылетов возложили на тыловое подразделение, приданное 15-й разведывательной эскадрилье МБР-2, базировавшейся там же, на Эзеле, в бухте у селения Кихелконна.

Ставка Верховного Главного командования после ввода в строй аэродрома Асте решила направить еще 20 экипажей ДБ-3 из состава авиации дальнего действия (АДД) под командованием майора Щелкунова и капитана Тихонова, удостоенных позднее звания Героя Советского Союза.

Помимо непосредственного прикрытия аэродрома, необходимо было организовать разведывательные полеты для уточнения погодных условий по маршруту полета на Берлин, принять меры в случае вынужденной посадки самолетов на воду. Для этой цели на морской аэродром Кихелконна были направлены две двухмоторные летающие лодки Че-2 конструкции Четверикова.

Командующий авиацией ВМФ генерал-лейтенант С. Ф. Жаворонков, прибыв на Эзель, связался с комендантом береговой обороны Балтийского района генерал-майором береговой службы А. Б. Елисеевым, которому уже были даны распоряжения командующего флотом В. Ф. Трибуца. По распоряжению адмирала Трибуца два дивизиона 76-миллиметровых зенитных пушек и авиаэскадрилья истребителей И-153, базировавшаяся на аэродроме Кагул, обеспечивали действия группы полковника Е. Н. Преображенского, майора В. И. Щелкунова и капитана В. П. Тихонова.

- Нам следует немедленно перебазироваться, - заявил на другой день полковник Преображенский личному составу группы, выстроенной на аэродроме. Необходимо срочно закончить подготовку материальной части к вылету. Пока в воздух пойдут пятнадцать экипажей.

И Преображенский прочитал список. Никто, кроме командира и комиссара, не знал, куда же предстоит перебазировка. Догадок возникало много. Одни говорили, что, мол, в Балтийском море появился новейший немецкий линкор, недавно спущенный на воду. Даже название знали - "Адольф Гитлер". Другие утверждали - предстоит бомбить танковые колонны, движущиеся к Таллину. Третьи - - и они были близки к истине - что полку предстоит нанести удары с воздуха по дальним тылам противника.

Совинформбюро только что сообщило о новых попытках налета фашистской авиации на Москву.

Гитлеровский министр пропаганды Геббельс распространялся в листовках: "Если вы думаете (это относилось к советским воинам), что вы сможете достойно защитить Москву и Ленинград от ударов с воздуха, то вы глубоко ошибаетесь. Сопротивляясь немецким войскам, вы обречены! Вы все равно погибнете под развалинами домов Москвы и Ленинграда! Вы не устоите перед ураганом немецких бомб и снарядов. Мы превратим Москву в пепелище, сравняем Ленинград с землей, а матросский Кронштадт покроется водою. Напрасны сопротивления. Напрасны!"

Геббельс утверждал, что "захват Ленинграда является вопросом нескольких дней".

В Берлине демонстрировался кинобоевик, заготовленный к началу войны: парад немецких войск на площади у Зимнего дворца.

4 августа полк Преображенского оставил аэродром базирования и вылетел по приказу Главного командования на запад.

Пройдены знакомые места: Курголовский риф, острова Лавенсаари, Пениссаари. Лесным медведем раскидисто развалился знакомый остров Гогланд.

Летчики идут за машиной полковника Преображенского. Гогланд пропал, как будто растворился в сизой мгле.

Высота 400 метров. Курс - строго на запад. Но вот показался остров Эзель, и самолеты Преображенского приземлились на аэродроме Кагул.

Вечер выдался теплый и тихий. Вокруг зеленела мягкая, сочная, еще молодая трава. Природа полна буйной жизни и свежих сил. Не верилось, что там, за проливом, шла война.

- Эх, - сказал лейтенант Мильгунов, распрямляя плечи после длительного полета. - Какая благодать!

- Ишь ты, лирик! - скептически прервал товарища капитан Евдоким Есин. Может, эта тишина перед грозой. Часто так бывает.

Два дня устраивались на новом месте. А на третий на аэродром прилетел генерал-лейтенант авиации Жаворонков. Он без всякого вступления, по-деловому сказал построившимся летчикам:

- Правительство поручило вам, доблестные балтийские летчики, нанести разящий бомбовый удар по столице германского фашизма - Берлину! Командование группой возложено на полковника Преображенского.

Преображенский, выйдя перед строем, торжественно заявил:

- Приказ Верховного Командования будет выполнен!

Евгений Николаевич Преображенский был к тому времени уже признанным мастером дальних полетов на самолете ДБ-3. В своем обращении к летчикам он предупредил их о возможных ошибках, какие иногда допускают пилоты. В авиации, сказал он, всякая мелочь всегда существенна, во всем требуется предельная точность. Единственное, чего нельзя заранее предусмотреть, так это изменений погоды по маршруту.

Все взглянули на Каспина и Шестакова. Это были "метеобоги". Без таких "богов" нельзя жить в авиации.

- Резкие колебанья в погоде, - начал издалека Каспин, - всем известная особенность Балтики. С чем могут встретиться наши экипажи? Если учесть, что общая длина маршрута составит от тысячи восьмисот до тысячи девятисот пятидесяти километров, то за семь часов пребывания в воздухе экипажи встретятся с разными погодными условиями. Над морем может оказаться многослойная облачность. При пробивании густой облачности не исключено обледенение самолета. Часть маршрута, особенно над территорией противника, будет проходить близ берега, где даже при безоблачном небе во второй половине ночи образуются густые туманы. А такие ориентиры на маршруте, как острова Гогланд и Борнхольм, очень часто бывают закрыты туманом, и тогда их трудно отличить от морской поверхности. "Исчезновение" этих островов, конечно, осложнит навигационную обстановку.

Жаворонков, внимательно слушавший информацию "метеобога", неожиданно спросил:

- Что же вы предлагаете? Ведь немцы не сообщат вам, какая, скажем, завтра ночью ожидается погода в Берлине.

- Я предлагаю высылать экипаж дальнего разведчика для определения погоды по маршруту и у берегов Германии. На борту такого разведчика надо обязательно иметь инженера-метеоролога. Только при этих условиях мы можем рассчитывать на достаточную информацию о погоде.

- Сами полетите?

- Полечу. И Шестаков полетит.

- Добро! - заключил генерал.

Однако первый же прогноз, подготовленный Каспиным на основе теоретических данных и разведки погоды над Эзелем, оказался несостоятельным.

Пролетев траверз Либавы, экипажи уперлись в мощную и густую стену облачности, которая закрывала горизонт над землей и морем.

Генерал-лейтенант, не доверяя уже теоретическим познаниям Каспина, приказал ему сесть в самолет и через каждые два часа докладывать о результатах разведки погоды.

- Пора вам "сделать" настоящую погоду, - серьезно сказал Жаворонков и, улыбаясь, добавил:

- Короче, не возвращайтесь без положительных результатов.

Метеосводки Каспина в течение нескольких дней скрупулезно изучались летным составом. По ним можно было судить, когда наступают резкие перемены в температуре воздуха, особенно над морем и, главным образом, на подступах к территории Германии, где отмечаются районы кучевых облаков, где густые дождевые полосы, какие дуют встречные ветры.

Туманные ночи без звезд, без луны наводили тоску. Наконец к вечеру 5 августа Каспин с борта самолета дал хороший прогноз.

- Ну, теперь все - надо лететь! - сказал полковник Преображенский, надевая перчатки и застегивая комбинезон. - Надо пробиваться к намеченной цели.

Пробиться к намеченной цели!

Эти слова с некоторых пор в жизни Евгения Николаевича были наполнены глубоким смыслом. Годы службы в морской авиации стали для него ступеньками в восхождении к высотам боевого и летного мастерства.

Полковник Преображенский не любил рассказывать о себе и, если вдавался в воспоминания, то это бывало редко. По его словам, он никогда не собирался и никогда не думал стать военным летчиком.

Жил он в маленьком, ничем не примечательном городке Череповец, учился в педагогическом техникуме, готовился стать сельским учителем. И случилось так, что деревенский парень, впервые оказавшийся в городе, из техникума шагнул в большую летную жизнь.

Студенты изредка стреляли из малокалиберных винтовок, ходили в походы, сдавали нормы по военно-прикладным видам спорта. Но ребятам не хватало самолета! Да ведь самолет - не винтовка, винтовку достать можно и скорее и легче. Но попробуй достать самолет!

И вот однажды баянист Евгений Преображенский сказал в техникуме:

- Погодите, ребята, и на самолете полетаем! Ей-богу, полетаем!

Через некоторое время пришла разверстка для набора добровольцев в авиацию. Евгений в те дни лежал в больнице. Лежал и думал: "Вот, выпишусь, приду в горком комсомола, а там все места уже порасхватали, и я так ни с чем и останусь. "Везет" же мне!".

Евгений приложил все усилия, чтобы выписаться пораньше. И сразу же - в горком.

Секретарь спросил:

- Норму ты выполнил, товарищ Преображенский?

- Какую норму?

- - Вербовочную. В Красный Воздушный Флот!

- Не выполнил. Я только из больницы.

- Завтра же подавай мне пять "летчиков". Да чтоб ребята были надежные. Орлы!

Преображенский присел на краешек стула, попросил лист бумаги, чернильницу и составил коротенький список. Здесь же, прямо в кабинете секретаря. Себя включил, дружка своего Арцыменю, Шурку Суслову, Мишку Цепелева, Митьку Ражева, Ивана Осорьева.

- Вот список! - предъявил он секретарю. Прочитав колонку фамилий, секретарь спросил:

- А это зачем?

- Что "это"? Шурка?

- Да, Шурка. Зачем тут Шурка?!

- Как зачем? Пускай летает Шурка. Шурка Суслова за двоих парней справится: девчонка бойкая.

- Нет, Шурка ваша не годится! - И секретарь вычеркнул Шурку.

Без Шурки в списке осталось пять фамилий.

Приехали ребята в областной город. А там комиссии да подкомиссии. Всех забраковали. И Арцименко вычеркнули - здоровьем не подошел. Один Евгений Преображенский остался.

- Езжайте, - сказали остальным, - езжайте обратно, надо кончать педагогический техникум, учителя нам тоже нужны.

С тех пор судьба Евгения Преображенского и определилась. Но до первого самостоятельного полета немало воды утекло.

Инструктор авиационной школы Магон, живой и вихрастый смельчак, учил своих курсантов, руководствуясь древним принципом: "Делай, как я!". Летать с ним над сушей, над морем, над чудесным городом Севастополем, над Малаховым курганом, где когда-то происходили знаменитые битвы, было удовольствием.

Красив чудесный город Севастополь. Каменный великан у Черного моря напоминал инструктору Магону и его пытливому ученику Преображенскому книгу, в которой, как в сказке, рассказывалось о подвигах русских богатырей, о черноморских матросах, о кораблях, о матросских храбрых женах, подносивших патроны и воду уставшим солдатам. И казалось им, когда они вдвоем летали над Севастополем, что там, внизу, вблизи города, на древней приморской земле, еще порох дымится в старинных запалах, еще ядра курятся, пролетают с грохотом над ЗАЛИВОМ и падают на берегу, за взморьем. Им казалось, что внизу еще кони лихие мчатся, и седоки несутся с длинными пиками наперевес, и пушки грохочут громовыми раскатами, дым все еще стелется над спящими курганами. Перед ними, как живые, стояли Нахимов, Тотлебен, Истомин. Тотлебенские мосты, бастионы - и дальше опять мосты, крепости и бастионы.

Много десятилетий прошло, но дыхание борьбы за Родину и кровь народа еще не остыли.

И русская слава поселилась тут навечно.

День ото дня Севастополь все больше нравился впечатлительному юноше, который пришел, чтобы увидеть этот город с неба, чтобы многое понять, многому научиться, осуществить свою мечту.

Курсанта Преображенского представили командиру отряда Василию Сергеевичу Молокову. Коренастый, голубоглазый человек с пристегнутым к поясу летным шлемом спокойно спросил Преображенского:

- Значит, это вы сегодня идете в самостоятельный полет?

- Так точно!

Василий Молоков глянул на небо, потом посмотрел на Преображенского пристально, прямо в глаза.

- Глаза у курсанта Преображенского хорошие. Надежные глаза. Видна в них решимость и твердость! - сказал он.

Василий Сергеевич Молоков всегда по глазам летчика определял, готов он к полету или не готов. У того, кто в себе уверен, глаза хорошие, вперед глядят. Кто не готов - прячет взор подальше, смотрит вниз или украдкой. И "дядя Вася" - так все звали Василия Сергеевича Молокова, - определив пригодность курсанта в контрольный полет, обязательно отправлялся с новичком. Сядет в самолет. Молчит. Пилот ведет машину. Молоков молчит, не вмешивается. Вниз смотрит, вверх, на крылья самолета глядит, показания приборов проверяет. И хоть бы слово! Что хочешь, то и делай. А когда на землю сядут, шлем к поясу пристегнет и, если улыбнется, значит, все в порядке.

- Пойдет в самостоятельный, - скажет. - На старт!

И тогда к плоскостям самолета флажки красные привешивают, снаряжают самолет, как царскую невесту. Наступает тишина. Все знают, что сегодня в семье воздушных пилотов прибавится еще один летчик. И все: и старые воздушные "короли", и молодые отважные летчики - все должны сегодня уступать дорогу в воздухе. Новый летчик сегодня именинник!

Взлетел Преображенский, прошел по кругу и в тот же миг будто сделался слепым. Перед ним была только приборная доска, маленький кусочек неба, лоскуток земли. Ни Севастополя, ни знаменитых бастионов, ни широкого залива, ни грозных черноморских кораблей он не видел. Мысли молодого пилота были заняты только правилами полета.

Опять взлетел Преображенский - и снова получилось то же самое.

В третий раз взлетел. Машину повел уверенно. Друзей всех увидел внизу, небо голубое увидел, бесконечное светлое и чистое небо. Оно голубым бескрайним океаном нависло над зеленеющей землей.

Прекрасен молодой Севастополь! Все радовалось, сверкало, кружилось. Все краски - словно в разноцветном ковре, весь город, морская зеленоватая вода, чернеющие курганы и даже белый степной ковыль будто зашевелились и запели.

Внизу лежал прекрасный город русской славы. Вот она - гордая жизнь России!

На аэродроме, закинув голову, стояли Василий Сергеевич Молоков, инструктор Магон, сверстники и друзья.

- Отлично! Желаю летчику Преображенскому удачи и счастья! - сказал Василий Молоков и дружелюбно протянул курсанту руку.

Тепло молоковской руки Евгений Николаевич ощущал потом вею жизнь. А тогда, как и подобает в таких случаях, курсант торжественно сказал:

- Большое вам спасибо, Василий Сергеевич. Вы подняли меня в небо. Я не забуду вас!

Преображенский рассказывал мне о своей юности скупо, отрывочно и не успел он закончить, как в дверь постучали. Вошел дежурный по части.

- Я видел потом не раз Севастополь, - уже на ходу продолжал полковник. - И всегда он был для меня связан с необыкновенно простым, талантливым советским летчиком Василием Сергеевичем Молоковым, одним из первых Героев Советского Союза.

Ответив на вопрос дежурного по части, Преображенский рассказал кое-что из своей летной практики. Но меня интересовало другое.

- А у вас, Евгений Николаевич, бывали исключительные случаи в воздухе? - спросил я. - Когда дело доходило до известной формулы "быть или не быть"?

- Нет, у меня не бывало, - быстро ответил полковник. - Я много лет летаю, полмиллиона километров, пожалуй, уже налетал, но ничего выдающегося, что бы заинтересовало вас, литераторов, у меня не бывало.

Поразмыслив немного, он добавил:

- Нет, кажется, вру. Был однажды у меня такой нелепый случай. Летел я на стареньком Р-шесть. Самолет тот давно-давно устарел, поизносился. С Челноковым. Теперь Николай Васильевич летает на "илах". Дела грозные делает. Так вот, на аэродроме техники нам сказали: "Самолет ваш в порядке. Можно лететь". Мы с Николаем Васильевичем и полетели. Все будто нормально. И вдруг мой самолет клюнул, а потом носом вверх полез. Смотрю, не прошло и секунды стал он валиться на левое крыло. Лихорадочно работаю рулями высоты - не действуют! Падаю! Земля близко, земля, как шар вертится. "Сейчас разобьюсь!" Мне стало жалко Челнокова, товарищ хорошей. Снова хватаюсь за управление. Жму ручку, на себя. Напрасно! Все кончено! Слышу удар о землю. Больше я ничего не помнил. Очнулся, подумал: "Что же это со мной случилось, как будто упал, ударился, но не ушибся. А где Челноков?" Кричу: "Челноков! Челноков! Ты жив?" Челноков не отвечает мне. Значит - Челноков убит. Я повторяю: "Челноков! Ну, отзовись же!" Ни звука. Сам я из кабины как будто не могу вылезти, но все-таки пытаюсь. Вылезаю, вижу: мой Челноков лежит возле разбитого самолета в крови, почти не дышит. Он, видно, тоже потерял сознание. К самолету прибежали какие-то люди с брезентовыми носилками. Я гляжу на пришельцев, и берет зло на них. Что им, собственно, тут нужно? Люди молчат. Берут меня осторожно за руки и стараются уложить на носилки. "Нет, думаю, - напрасно трудитесь. Меня на носилки класть нечего! Ни в коем случае". Я совсем обозлился и говорю: "Если вы хотите меня брать на носилки, то что же будете делать с Челноковым? Он еле дышит!" Взяли они Челнокова на носилки и понесли. Возле меня осталась остроносая девчонка с белыми кудряшками - врач, посматривает на меня, нервно вздрагивает. "Что вы, говорю ей, - дрожите? Озябли?" - "Нет, не озябла, - отвечает. - Мне страшно за вас. Пожалуйста, скорее в госпиталь. Вы посмотрите на себя, на кого вы похожи. Ведь вы разбились совсем". - "Как это совсем? Пустое дело," - сказал я сгоряча. - И не дрожите, пожалуйста. Мне вас жалко". Но она не успокоилась. Хватает меня за руку я так по-детски говорит: "Товарищ летчик, пойдемте поскорее в госпиталь, ради бога. Вы так сильно разбились, так разбились, что я боюсь за вас. Я же отвечаю за вашу жизнь". - "Миленькая, пойми ты меня. Причину вот выясню, тогда пойду в госпиталь". Ковыряюсь, лазаю по обломкам самолета, а сам про врача очень плохо думаю: "Молодо-зелено! Видно, впервые с разбитыми летчиками дело девчонка имеет". И как-то нечаянно сплюнул. Зуб и полетел в сторону. Сплюнул в другой раз другой зуб вылетел. Сплюнул в третий раз - третий упал. "Довольно, брат Евгений, плеваться, - сам себе говорю, - а то зубы выплюнешь и есть нечем будет". Провожу рукой по лицу - вся ладонь в крови. За нос хватаюсь. Нет носа, не прощупывается. "Вот здорово, что же это такое, почти без носа, плохо дело". Взялся за ухо, и ухо в крови. Батенька ты мой! Разбился, что надо. Девчонка права оказалась. Нашел наконец причину отказа рулей. Оказывается, после ремонта самолета были перепутаны тросы рулей глубины. Они перетерлись и... "Вот что, - говорю я девчонке-врачу, - ведите теперь в тот госпиталь, куда вы понесли Челнокова". В госпитале сразу установили диагноз: у Челнокова предположительно сломано два ребра, вывих руки, перелом ноги, разбит лоб, порвана на груди кожа. У меня треснуло что-то в верхней челюсти. В четырех местах трещины в нижней челюсти, сломана правая ключица, глубоко пропорот висок, полная отечность левого глаза. А боли не чувствую никакой! Меня удивило еще то, что когда я упал, то почему-то сразу подумал: "Упал и не ушибся", а в госпитале подумал другое: "Ушибся, но почему-то все еще не больно". Несколько дней спустя выяснились еще кое-какие мелкие "поломки". Но о них говорить не стоит. Взяли мою руку в шину, нарастили нос, забинтовали. Нос как-то по кусочкам складывали. Хрящик к хрящику. Оба глаза забинтовали. Примочки сделали. Грудь перевязали, поврежденную кисть руки потуже бинтами перехватили. Положили меня в одну палату с Челноковым. Николай Васильевич лежал неподвижно, и я очень боялся за него. Утром пришел специалист-глазник, какой-то знаменитый окулист. Профессор осматривал меня медленно, потом очень серьезно сказал: "Глаз вынимать нельзя. Глаз отойдет сам по себе. Ушиб! Лечить надо!" И действительно, глаз постепенно стал оживать. Но я беспокоился о семье: жена моя, Таисия Николаевна, ходила последние месяцы Володей и не должна была знать об аварии. Мои товарищи сказали ей, что я улетел в командировку, в Москву, за самолетами. Я писал письма. Летчики попутно отвозили их в Москву, там опускали в почтовый ящик, и на третий день они приходили по адресу, как полагается, со штампом, числом и месяцем. Все это было довольно ловко придумано. Тася, бедняга, ничего не зная, открывала короткие письма, читала и не догадывалась, что я лежу здесь же, рядом с нашим маленьким домом, в пропахшем лекарствами госпитале. И я все время торопил врачей. Конечно, они не очень-то были довольны моим поведением. Семнадцать дней я пролежал. Вернулся домой в тот самый день, когда Тасю отвезли в больницу. Я должен сказать, что врачи, эти неописуемые кудесники, такие чудеса сотворили со мной, что и подкопаться трудно. Все недостатки сгладили. Когда Тася вернулась из больницы, она сначала ничего не заметила, только потом стала всматриваться в меня и с испугом спросила: "Евгений, в твоем лице странная перемена. Что случилось?" - "Да что ты, что ты, Тася! Никакой перемены нет. Это тебе просто показалось после родов". - "Да нет, говорит, - что-то с носом у тебя неладно. Скажи мне, что случилось?" "Нос, - говорю, - действительно немного не в порядке. В хоккей как-то играл. Ребята ударили. Ведь ты же помнишь, был у меня такой случай". - "Перестал бы ты играть. Ты уже совсем не молод, чтобы в хоккей играть. Тебе за тридцать лет. А ты в хоккей!" - "Ну, хорошо, Тасенька, не буду я больше играть". Она поверила. Я же выигрывал у нее время и тихонечко бегал в госпиталь: лечение еще продолжалось. Конфуз только один вышел. И все благодаря моей спешке. На правом плече, когда мне сделали наращивание, образовался бугорок. Рука не стала подниматься. Тася не могла это не заметить. "Что у тебя с рукой?" Больше я не стал скрывать от нее и все рассказал, как было. Она только руками всплеснула, но почти не волновалась: острота миновала. А для меня острота вопроса только началась. Врачи не позволили мне летать. Они сказали: "Или новую операцию руки делать, или идти в Сеченовский институт для трудного, но верного лечения". Пошел в Сеченовский. И там заставили меня упражняться... Рука стала нормальной. Но мне все же не разрешили летать. Злой я был. На другой день состоялся у меня разговор с командиром бригады. Сказал я ему, что не могу без конца лечиться. Челноков, на что покрепче меня разбился, а давным-давно летает. А я чувствую себя хорошо и могу летать, а мне не разрешают. "Летайте на здоровье, - сказал комбриг, - я верю вам и разрешу полеты". Тогда я успокоился, пообедал, пошел на аэродром и с таким удовольствием полетал, как будто сто лет не был воздухе. Как видишь, друг мой, всякие бывают случаи. Иногда от случая до смерти совсем недалеко. Если бы я лишился глаза - это для меня было бы равносильно смерти. Если бы пришлось отнять руку - то же самое. А летчик, когда он видит, слышит, держит штурвал, не может не летать. В полетах ведь - наше счастье, вся наша жизнь.

Суровы и сосредоточенны лица летчиков. Шутка ли, сегодня, может быть, они откроют новую страницу в летописи всенародной войны.

К Григорию Захаровичу Оганезову подходит худощавый летчик Василий Гречишников. В глазах его какая-то затаенная грусть. Чувствуется, что ему надо поговорить с комиссаром, да что-то мешает. Может, момент неподходящий?

- Ну что, малыш, полетишь скоро? - спрашивает комиссар. Он, как и многие, в шутку звал высокого Гречишникова "малышом".

Полечу, товарищ комиссар. А знали бы вы, как щемит у меня сердце. Комок в горле.

- Сердце щемит? Это, брат, не вовремя. Ведь ты же на Берлин идешь.

Гречишников замолкает, хочет отойти в сторону.

- Нет, брат, постой, скажи мне, что случилось. Иначе в полет тебе отправляться нельзя.

Григорий Захарович пытливо смотрит в карие глаза летчика.

Василий долго молчит, пока наконец решается заговорить:

- Немцы мать замучили... Детей взяли в плен, взяли жену... Окольным путем письмо получил. Гречишников старается держаться твердо. Но старайся не старайся - не получается. На лбу у него выступает пот. Лицо бледное, губы дрожат.

- Хочу, комиссар, сделать такое, чтобы по всей Германии знали о нашей мести!

- Может, все-таки не следует сегодня уходить в воздух?

- Нет, комиссар. До завтра нельзя откладывать. Сегодня! Горит у меня в груди!

- Тогда иди к самолету. Бомбы подвешены. Пристраивайся к полковнику Преображенскому. Неси свою месть!

Через несколько минут комиссар выступил перед строем летчиков.

- Товарищи! Только что получено новое сообщение о попытках налета фашистской авиации на Москву. Геббельс объявил, что налеты на Москву исключительное достижение германской авиации, что советская авиация уничтожена. Нынешней ночью вы докажете всему миру, что это не так! Запомните, товарищи: за вами будут следить народы Европы и Азии! Не уроните чести нашей Родины.

Комиссар видел, как подвешивали тяжелые бомбы, которые через несколько часов должны быть сброшены в Берлине, и отметил, с каким бодрым настроением стрелки-радисты хлопотали около пулеметов.

- А что же вы, товарищ Петров, унты не отвернули? В полете будет холодновато, - напомнил Оганезов начальнику связи Петрову.

Петров быстро отвернул унты, ответив шуткой:

- Ночка сегодня очень теплая. В пути согреюсь.

"Сегодня все действуют четко. Понимают, какая задача выпала на долю каждого", - подумал Оганезов.

Самолеты давно готовы: моторы опробованы, бомбы различных калибров подвешены, связь выверена, кислородные и навигационные приборы безотказны, пулеметы испытаны.

Перед тем, как подняться в воздух, полковник снова предупредил:

- Радиограмм над Берлином не давать! Стрельбы из пулеметов не открывать! Идти скрытно, - и тут же отдал команду: - Всем по местам!

Первую группу в составе экипажей Плоткина, Дашковского возглавил полковник Преображенский.

Следом за ними поднялся в воздух Афанасий Иванович Фокин - плечистый, спокойный человек, отличнейший летчик.

- Он и самолет ведет так же уверенно, как водил поезда на Московско-Курской дороге. Он хорошо сделает свое дело, - сказал вслед ему комиссар полка.

За Афанасием Фокиным стартовали в небо летчики Беляев, Гречишников, Финягин. Второе звено повел Беляев.

В третьем звене - экипажи Кравченко, Александрова, Русакова. Их ведущий - Андрей Яковлевич Ефремов.

Летчики подруливали к взлетно-посадочной полосе с разных направлений, в основном со стороны хуторских построек. Если бы взглянуть на неуклюжие, громоздкие самолеты с воздуха, то можно было подумать, что по земле медленно движутся какие-то гигантские темно-зеленые ящерицы. И в этом движении, на первый взгляд очень хаотичном, был свой порядок.

Два дня потребовалось летно-техническому составу для того, чтобы надежно замаскировать боевую технику.

Генерал-лейтенант Жаворонков предупредил Преображенского:

- Простым рассредоточением самолетов мы тут, на Кагуле, ничего не добьемся. Учтите, полковник, что после первого же налета на Берлин противнику потребуется не очень-то много времени для установления места нападающей авиации. Канарис наверняка заслал сюда свою агентуру. Значит, сам факт прилета на Эзель двух групп бомбардировщиков, да и работы, которые мы развернули сейчас на аэродроме Асте, не останутся незамеченными. Уж поверьте мне!

Жаворонков вытер платом потный лоб и продолжал:

- Да и оборона наших аэродромов серьезной угрозы для противника не предоставляет. Две-три батареи семидесятишестимиллиметровых зенитных орудий и пятнадцать "чаек" - не такая уж великая сила.

Преображенский задумался. В самом деле, даже имеющиеся средства не всегда можно будет использовать своевременно. Посты воздушного наблюдения, оповещения и связи в 10-12 километрах от аэродромов. Попробуй-ка в короткий миг предупредить зенитчиков и истребителей о надвигающейся опасности! Случись маскированный налет с разных направлений - так от наших самолетов мало что останется. Что же предпринять?..

Жаворонков, глубоко задумавшись, вдруг предложил:

- А знаете, Евгений Николаевич, не будем теоретизировать. Давайте-ка на месте осмотрим все подходы к аэродрому. Пригласите с собой комиссара Оганезова, командиров эскадрилий, инженера Георгиади - он ведь отвечает за подразделения тыла.

Через несколько минут машины уже мчались по окраине аэродрома. Да, матушка-природа тут мало чем могла помочь балтийским авиаторам. Даже расширить взлетно-посадочную грунтовую полосу с учетом господствующих тут ветров и то оказалось бы делом не из легких! Мешали каменные постройки, расположившиеся почти по самой границе аэродрома. От них тянулась естественная изгородь из зарослей кустарников к домам. Метров за двести от изгороди и домов лежало небольшое поле. Вот в этом промежутке между домами, оставляя под собой изгороди и кустарники, и предстояло взлетать экипажам Преображенского.

С другого конца полосы, где местность заметно понижалась и переходила в овраг, тянулись кустарник и мелкий лес.

- Ваша задача, - подчеркнул Жаворонков, обращаясь к Георгиади, - в ближайшие двое суток отвоевать у природы несколько сотен метров в начале и конце полосы.

Чуть забегая вперед, скажем, что матросы из тылового подразделения с помощью мобилизованного для этой цели местного населения удлинили полосу, но все равно брать до тонны бомб экипажи опасались.

Боекомплект составляли зажигательные и стокилограммовые фугасные бомбы. Впрочем, к снаряжению ДБ-3 бомбовым грузом подходили очень дифференцирование, учитывая не только состояние двигателей воздушного корабля, но и уровень подготовки летчика.

После того как меры по удлинению взлетно-посадочной полосы были намечены, опять встал вопрос, каким же способом сохранить технику. Один за другим отвергались варианты рассредоточения самолетов вдоль летного поля. И вдруг кто-то высказал неожиданную мысль, показавшуюся Жаворонкову наиболее дельной в сложившейся ситуации:

- А что, если нам поставить самолеты вплотную к сараям вон того хутора? - и указал на видневшиеся вдали постройки, крытые почерневшей от обильных дождей соломой. - Сверху прикроем самолеты маскировочными сетями.

- Только как туда рулить через заборы и борозды? - возразил Георгиади.

И все же после короткого, но горячего обсуждения решили поставить ДБ-3 впритык к хозяйственным постройкам хуторов.

- Ничего, что рулить придется по бороздам, - подвел итог спору Семен Федорович Жаворонков. - Лето нынче стоит сухое. Самолеты не завязнут.

Прилетевший через двое суток к балтийцам известный летчик Владимир Коккинаки так и не смог разглядеть самолетов с воздуха.

Товарищ генерал, - Обратился он к Жаворонкову, - а где же ваша авиация? Неужели немцы разбомбили? С воздуха я не приметил ни одного бомбардировщика, кроме дежурного звена "чаек".

- Все цело, ждем только погоды! - ответил Семен Федорович и поведал испытателю ДБ-3, каких трудов стоило замаскировать самолеты, чтобы сохранить ударную силу для полетов к Берлину.

Широкая, спокойная гладь моря. Поверхность синевато-зеленая. Она не утомляет глаза. Самолеты с каждой минутой все больше набирают высоту.

А потом неожиданно наступает темнота. Она наступает так быстро и так властно, что летчики даже не успевают присмотреться к окружающему. Главное теперь - поближе к ведущему, выдержать строй.

Пожалуй, у капитана Плоткина более, чем у кого-либо, развито чувство товарищества. И в темноте он продолжает лететь рядом с полковником. Где-то рядом Дашковский, Трычков, Гречишников. Совсем неподалеку Беляев, Финягин, Фокин. За ними идут Ефремов, Кравченко, Александров и Русаков.

Раскаленные выхлопные патрубки видны справа, по ним и ориентируется капитан Плоткин, выдерживая строй.

И пока горизонт на западе еще светел, Михаилу Плоткину легко держать место в строю. Ведомые машины идут в левом пеленге. Они хорошо видят Преображенского, так как флагман четко проектируется на светлом фоне горизонта.

А если взойдет луна? Такой вариант предусмотрели еще на земле. Тогда ведомые перестроятся и пойдут в правом пеленге. Флагмана они будут наблюдать со стороны лунной части горизонта.

В шлемофоне Преображенского слышится чуть глуховатый голос Хохлова:

- Докладываю: проходим Либаву.

В кабине становится все прохладнее.

Высота 6200 метров. Температура воздуха за бортом минус 15 градусов. Безграничны просторы Балтики!

Тускло в вышине светят звезды. В стороне черным пятном лежит земля. На высоте уже крепкий мороз. Руки тянутся к кислородным маскам. Два с половиной часа продолжается полет по приборам. Море пустынно, пейзаж унылый и утомительный, едва различимые берега тянутся бесконечно.

Через полчаса погода резко меняется. Со всех сторон ползет серая пепельная дымка, вскоре она переходит в сплошную мглу. Оттого, наверно, в кабине морозная слякоть. Скрывается море, исчезают знакомые островки, расползаются и наконец совсем теряются изрезанные берега. И вдруг, как стена, на высоте шести с половиной тысяч и до самой земли вырастает густая, неразрывная облачность. Сильный западный ветер бросает воздушные корабли из стороны в сторону.

- Что делать? - спрашивает Евгений Николаевич штурмана. - Будем бомбить Штеттин или пойдем к Берлину?

- Только к Берлину, - спокойно отвечает штурман.

- Да, надо непременно идти к Берлину! - соглашается полковник, и переговоры их на этом заканчиваются. Флагман шел к Берлину в холодной и сырой мгле, забираясь в нее все глубже и глубже. Рядом летели ведомые.

Кислородные маски и стекла очков заволокло сизоватой морозной коркой, ее трудно содрать, еще труднее прочистить стекло. А прочищать надо особым карандашом, от которого все равно остаются следы царапин. Холодный пот струится по лицам, от липкой влаги прилипает рубашка к телу, спину щекочут холодноватые ручейки. Грудь стынет, леденеет, будто кто положил за пазуху кусок льда.

Рябит в глазах, тошнит. От этого кажется, что не в ту сторону направлены стрелки навигационных приборов. За ними надо следить да следить: в слепом полете все внимание - приборам!

Флагманский штурман Хохлов снимает меховую перчатку: пальцы совершенно одеревенели!

- Где наши? Почему я не вижу их? - спрашивает полковник.

- Идут.

И снова оба умолкают.

Преображенский понимает, как тяжело сейчас Хохлову ориентироваться над морем. Наземных радиосредств обеспечения дальних полетов нет. Транспорт с радиооборудованием, пробиравшийся на Эзель, фашисты пустили ко дну. С Большой земли сообщили, что новый комплект радиооборудования направляется с другим кораблем. Вот только когда он придет? И придет ли? Значит, надежда только на самого Хохлова, на его искусство.

Евгений Николаевич опять спросил:

- Идут ли наши самолеты? Я их что-то не слышу.

- Идут, товарищ полковник. Идут. Вижу силуэты наших и справа и слева.

- А как стрелки?

Кротенко и Рудаков ответили, что чувствуют себя нормально, хотя и основательно промерзли.

Стена тумана неожиданно оказалась где-то позади. Над морем блеснули далекие звезды, а внизу открылся огромный город. По характерным очертаниям берега. Петр Ильич определил и передал экипажу:

- Подходим к Штеттину.

С левого борта самолета в ослепительно ярких огнях отлично просматривался огромный город.

- Смотрите-ка, - сказал Хохлов, - прожекторные станции приглашают нас на посадку.

На штеттинском аэродроме, как заметал штурман, производились ночные полеты. "Немцы, очевидно, приняли нас за своих", - подумал Хохлов. Мощные прожекторы положили свои длинные лучи вдоль аэродрома. Можно было бы сбросить бомбы (уж очень хотелось это сделать!), но штурман воздержался. Квадратные, как на шахматной доске, плитки кварталов Штеттина, словно нарочно прижатые к земле, остались позади.

Бомбардировщики миновали город, упорно выдерживая курс к Берлину. Но еще долго в темной ночи отсвечивали и серебрились электролампы, освещавшие безлюдные улицы важнейшего порта Германии.

За Штеттином, который открылся только на короткое время, путь снова отрезало броней тумана. По стеклам кабин хлестнули тяжелые капли дождя.

Чем ближе к Берлину, тем труднее становился путь.

Под крыльями самолетов на высоте пяти тысяч метров - аэростаты заграждения. Длинные, неуклюжие, они молчаливо покачиваются в ночном небе.

- Держите высоту семь тысяч, - передает Преображенскому штурман, лезьте повыше, пробивайте эту проклятую облачность. Надо пробиться, до Берлина - рукой подать!

Берлин... Один из крупнейших городов мира, политический, экономический центр "третьей империи", средоточие военных и промышленных предприятий. Вокруг города - десятки крупнейших аэродромов, позволяющих базироваться большому количеству авиации. В Берлине 24 железнодорожные станции, 10 самолетостроительных, 7 авиамоторных, 8 заводов авиавооружения, 22 станкостроительных и металлургических. Добавить надо еще 7 заводов электрооборудования, 6 электростанций, 13 газовых заводов. Зенитные батареи вокруг образуют сплошное кольцо в три яруса, эффективность действия высотных аэростатов - от 4 до 5 тысяч метров.

Экипажам медленно дается каждая сотня метров высоты.

Но вот вторично разорвалась свинцовая стена. Появились звезды, улыбнулась луна и запрыгала, щедро плеснула на крылья самолетов бледновато-тусклым сиянием, свет ее неожиданно озарил город, к которому летчики так стремились.

Вот зеркальный водоем. Электростанции, заводы. Склады. Река Шпрее. Это - Берлин! Да, да! Вот он внизу! Сверкают огнями улицы, темнеют окраины. Не ждут! Немцы не ждут! Ослепительно блещет огнями центр Берлина. Нет, никак не предполагает Берлин, что могут появиться советские гости! Электрический свет, расползаясь, заливает улицы. Вот, он, рейхстаг! А на той вон улице канцелярия Гитлера.

Полковник Преображенский напряженно рассматривает город. Штурман Хохлов сверяет маршрут с картой, то же проделывают и экипажи Трычкова, Дашковского.

Преображенский плавно развернулся над городом, подал экипажам сигнал: "Идти на цели!". Все самолеты с приглушенными моторами разошлись над огромным городом. Преображенский повел свой ДБ-3 на загроможденный постройками квартал, где располагались заводы Цямменса.

Когда самолет стал на боевой курс, штурман Хохлов протянул руку к бомбосбрасывателю. Минута волнения тревоги. Рука штурмана уверенно и резко нажала на рычаг.

Пиропатроны сработали. Бомбы полетели вниз.

Погрузились в темноту заводские корпуса. И вдруг гигантская струя огня, будто фейерверк, вспыхнула сначала в одном, потом в другом месте. Бомбы одна за другой рвались среди цехов компании Симменса. Большая фугаска легла в самый центр, где поднималась иглообразная башня, похожая на пожарную каланчу. Бросая машину в боевой разворот, Преображенский то и дело припадал к стеклу кабины, чтобы самому наблюдать за разрывами. Штурман Хохлов в своей кабине на крупномасштабной карте города отмечал точки попаданий.

Берлин быстро темнел и скрывался в полумраке. Он уходил кусочками, площадками заводов, кварталами. Как светящиеся бабочки, мелькали зловещие огоньки. Они вспыхивали, гасли, снова вспыхивали. Неверные, судорожные, они лихорадочно взметывались в встревоженном городе. Очевидно, взорвалась какая-то крупная электростанция. Стрелки-радисты видели, как раскололся надвое железнодорожный вокзал, похожий на океанский пароход с четырьмя палубными трубами. Взлетели на воздух склады боеприпасов. Но самым удивительным было то, что зенитки не стреляли.

Когда Берлин полностью погрузился во тьму, все бомбы были уже сброшены.

И снова сорок минут длинной воздушной дороги до Штеттина. На этот раз небо над портом кипело, как адский котел. Штеттин горел. Гремели и грохотали зенитки. Светящиеся снопы артиллерийского огня каскадами летели с земли, преграждая путь балтийцам.

К правому крылу Преображенского пристроился кто-то из летчиков.

- Не знаешь, кто у меня справа? - спросил полковник Хохлова.

- Как будто Афанасий Иванович Фокин.

- Нет, Фокина я давно не вижу, это не он. Скорее всего, Миша Плоткин. Походка его.

Самолет Плоткина то карабкался по огненной лестнице вверх, то опускался вниз, выдерживая курс Преображенского.

- Спросить бы, - предложил Хохлов. - Плоткин это или Фокин?

- Не торопись. За Штеттином непременно спросим. Сейчас молчи, как рыба!

Глазастые фары мелькнули впереди. Как метеоры, помчались они к самолету Преображенского.

Полковник понял: вражеский ночной истребитель идет на встречно-пересекающемся курсе.

- Перехватчик! - передал штурман. - Огня пока не открывать! Думаю, проскочит!

Ни один стрелок не обнаружил себя. Промолчали и штурманы. Ночной истребитель промчался совсем рядом.

- Проскочил так близко, что поднимись мы на двадцать метров повыше, самолеты непременно столкнулись бы, - сказал штурман.

И бомбардировщики снова пошли своей дорогой. А ослепительные фары бегали по небу, как светлячки на длинном бикфордовом шнуре.

Остались позади город, темные леса, пустые ночные поля. Но все еще было видно, как пылал и пылал Штеттин.

- Штеттин горит, - сказал стрелок Ваня Рудаков. - Смотрите, как пылает!

- Вижу, - сказал штурман. - Значит, наши не все дошли до Берлина, отбомбились в Штеттине.

- Прекратить разговоры, - приказал полковник. - Больше внимания и бдительности.

Когда первые экипажи приземлились на своем аэродроме, их тут же окружили друзья.

- Ну как? Добрались? Вы что же молчите?

- Нет, - буркнул Фокин. - Не добрались. Не добрались мы до Берлина!

От злости Фокин не был похож на себя. Вошел встревоженный Георгий Беляев, за ним - Иван Егельский. - Что же вы, товарищи? Не дотянули? В чем дело? - Не дотянули, - хмуро ответил Афанасий Фокин. - Штеттин бомбили. Последовал приказ Беляева. Почему дал такой приказ - спросите его.

В этот миг послышались радостные возгласы.

- Наши летят! Летят!

- Летят!

И настало чудесное утро. Запахом морской воды пахло с моря. Яркое солнце блеснуло над заливом, над камышниками, над притихшим лесом.

- Летят! Скорее на аэродром! - слышались всюду возбужденные голоса.

На аэродром бежали врачи, медицинские сестры, портные из пошивочных мастерских, писаря из базы. Взгляды не отрывались от той стороны неба, откуда слышалось гудение машин.

А в деревне, за болотами, просыпались и пели петухи.

Восточный ветерок раскачивал телеграфные провода.

- Один, два... три... четыре... - считал кто-то.

Шум моторов приближался.

На мгновение моторы притихли, и тотчас из облаков, над центром аэродрома, над головами притихших людей показались бомбардировщики.

- Преображенский впереди! - крикнул врач. Его руки, державшие бинокль, плотнее прижали окуляры к глазам.

Большой круг описала первая машина и медленно пошла на посадку.

Видна штурманская кабина, короткие радиомачты, соединенные антеннами, торчащие пулеметы. Засверкали на солнце красные, словно обновленные звезды.

Флагман мягко заскользил колесами по земле. Безукоризненную посадку совершил Преображенский.

За ним приземлился Михаил Плоткин.

Потом показался ДБ-3 Дашковского. Он дал сигнальную ракету: "Иду на посадку". Ему ответили: "Посадка разрешается". Проходят минуты, а Дашковского все нет. И вдруг в стороне раздался глухой, сильный грохот.

Что могло случиться?

За дальним лесом, за высокими соснами, за темными крышами ангаров взметнулось высокое пламя.

Летчик Дашковский, штурман Николаев, стрелок-радист Элькин не дотянули до родного аэродрома каких-нибудь пяти километров...

И так иногда бывало на войне.

Возвратившиеся летчики, штурманы, стрелки в комбинезонах, унтах, держа в руках кожаные шлемы, выходили из машин усталые, с воспаленными глазами, с обветренными, пересохшими и потрескавшимися губами.

Экипажи построились, надели шлемы. К ним быстро подошел генерал-лейтенант Жаворонков. Полковник Преображенский доложил:

- Товарищ генерал-лейтенант, задание выполнили. Бомбили Берлин!

- Спасибо, балтийцы, от всего народа спасибо вам, друзья!

Генерал обнял Евгения Николаевича, горячо поцеловал.

А потом командир вместе с друзьями сел на траву. Земля была теплой, родной и близкой. Полковник трогал ее руками, ласкал взглядом и, кажется, не было еще в его жизни торжественнее минуты, чем эта минута встречи с родной землей.

"И ты будешь над Берлином!"

Героев Берлина радостным щебетанием встретила официантка Тося Валова.

- Кушайте... Кушайте, Евгений Николаевич! Петр Ильич, отведайте икорки... Свеженьких огурчиков, помидорок. Кушайте!

- А где же Фокин? - спросил у Тоси Преображенский, не видя возле себя летчика, на которого больше всего надеялся.

- Фокин? Да он как будто болен. Полковник встал и направился в комнату Фокина. Афанасий Иванович, бледный, лежал на кровати.

- Ты что, болен, Афанасий Иванович?

- Нет, устал, - хмуро ответил Фокин, отводя глаза.

- Ведь мы сегодня именинники, Афанасий Иванович! В Берлин сходили, задание выполнили.

- Евгений Николаевич, - с досадой проговорил Фокин, - я не ходил в Берлин. Я вернулся... Штеттин бомбил. Я... Я не был над Берлином!

И огромная, бритая, словно бронзовая, голова утонула под подушкой.

- Так ты же, Афанасий Иванович, еще будешь там. Непременно будешь. Ну что ты раскис? Не узнаю своего лучшего летчика. Ты не дошел? Но ты будешь в Берлине!

Фокин встал.

- Конечно, буду! Но сегодня, товарищ полковник, не могу спокойно смотреть вам в глаза.

- Да полно тебе, Афанасий Иванович. Пойдем со мной. Там все наши. Ну, поднимайся!

- Мне стыдно... Вы же, товарищ Преображенский, дошли? Вы же дошли?

- Дошли, - согласился Преображенский.

- Вы же бомбили?

- Да, мы бомбили. Хорошо бомбили!

- А погода?

- Погода над Берлином была отличной. Тихая ночь, как здесь.

- Ну, вот видите, - с грустью сказал Фокин. - Была, оказывается, погода. Да, в общем... позор один. Нет, Евгений Николаевич, идите сами к товарищам, а я не пойду.

Рано утром 8 августа 1941 года Советское информбюро сообщило:

"В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина.

В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы...".

На другой день Евгений Николаевич встретил Фокина в библиотеке. Афанасий Иванович сидел с карандашом в руке над грудой книг и газет. Он сосредоточенно изучал материалы о том, как будут ученые наблюдать полное солнечное затмение 21 сентября 1941 года. Затмение начнется на Северном Кавказе, пересечет Каспий, пройдет через Аральское море к Алма-Ате...

- Все ясно, - сказал полковник, посмеиваясь. - По-видимому, старший лейтенант Фокин не собирается лететь в Берлин!

- Напрасно так думаете, товарищ полковник, - возразил Фокин вставая. Я усиленно готовлюсь к полету в Берлин.

- А почему же вы не отдыхаете? Вы спали?

- Нет, я не спал.

- Идите спать, - приказал Преображенский. - Чтобы быть в Берлине, нужно хорошо спать, строго соблюдать режим. А вы что делаете?

Их взгляды встретились.

Опустив глаза, широкоплечий Фокин молча покинул библиотеку.

А спустя два часа самолет доставил почту. Полковник получил письма от отца и жены. Он уже давно ждал от них вестей.

"Дорогой мой! Наверное, крошишь в капусту фашистских гадов?! "Не будет им мало" - это твои слова, а я знаю, что у тебя слова никогда не расходились с делом. Будь здоров, спокоен и хладнокровен, наш дорогой сокол. О Тасе и ребятенках не беспокойся, им здесь хорошо...

Мы с мамой по мере сил и возможностей ведем работу в колхозе. Но вот беда - я-то стар и болен. Хотелось бы винтовку взять... Бить фашистов.

Желаю тебе, мой родной, здоровья, удачи и больших успехов.

Папа".

"Родной мой Евгений, отзовись - узнал он знакомый почерк Таисии Николаевны. - Ты напиши мне только коротенькое письмецо в два слова: "Я здоров". Оно нас успокоит.

...Галюшка уже книжки читает. Вова подрастает. Олечке скоро четыре месяца. В семье у нас появились знаменитые художники. Смотри, читай, любуйся..."

Огромный волжский пароход плыл по реке: высокая труба, две пушки. Бурлящие потоки. Это был рисунок Вовки.

На фоне голубого неба распростерла крылья птица. На берегу реки зеленая поляна. Калиточка из хвороста. И стройный домик с черепичной крышей. Грибы возле забора, цветы в саду. Дорога к домику, и у дороги сосна.

Внизу приписка: "Милый папа. Я жду тебя возле сосны, Твоя Галя".

Полковник с жадностью прочел письма. Однако для ответа уже времени не оставалось. Он торопливо положил дорогие листочки в карман.

И опять глухая, тревожная ночь. Полярная звезда повисла над головой. За дальней туманной дымкой мелькнул прожектор. Луч перерезал желтой прозрачной полосой небо и померк. Взметнулись, будто огненные стрелы, от берега к заливу ракеты. Одна, другая, третья... Неужели фашистские лазутчики сигналят о местонахождении аэродрома?

На старте все гудит. Бомбардировщики разбегаются по невидимой дорожке и уходят в небо.

Василий Гречишников, Афанасий Фокин, Михаил Плоткин, Андрей Ефремов, Евгений Преображенский снова повели воздушные корабли на Берлин.

Вслед за ними стартовали Виктор Александров, Алексей Кравченко, Михаил Русаков, Константин Мильгунов, Евдоким Есин, Иван Финягин.

Холодное море все в клочьях тумана. Сплошной стеной зенитного огня встретил Штеттин.

Самолеты летели меж двух ярусов пламени. Пересечения прожекторных лучей брали их в клещи. Черные пожарища виднелись внизу - следы недавней бомбардировки.

Над Берлином Преображенский взял курс на запад, к вокзалу Вицлебен, Ефремов нацелился на Шпандау, Плоткин висел над Лихтенфельдом.

Фокин наверстывал упущенное: он донес свой груз до сердца фашистской Германии. Его бомбы точно ложились в цель. Забыв про все, он кружил над Берлином. Последние бомбы на мгновение осветили мрак вспышкой пламени.

Самолет Фокина лег на обратный курс. Уходя от цели, экипаж попал в огненное кольцо. Более сорока минут зенитные прожекторы не выпускали Фокина из своих цепких лап, в воздухе рыскали истребители-перехватчики. Их сильные фары поминутно сверлили темноту. Но стрелки-радисты Николай Лукичев и Валентин Белов не дрогнули. Они вели точный заградительный огонь и не подпустили ночных перехватчиков к самолету. Сумели вырваться из огненного ада.

Потянулись томительные часы обратного пути.

- Под нами Данциг? - устало опросил Фокин.

- Да, - подтвердил штурман Герман Швецов. - Как жаль, что у нас нет бомб!

Температура - минус 46 градусов. Дышать трудно. Штурман протянул руку к столику, чтобы проверить курс. На столике близко лежала карта, но он никак не мог дотянуться до нее. Малейший поворот, малейшее движение вызывали усталость.

- Следи за картой, - прозвучал в шлемофоне голос Фокина.

- Осталось, кажется, немного.

А штурману земля казалась каким-то туманом, потом стала совсем неуловимой. Плыл и прыгал перед глазами компас.

- Послушай, Герман... Герман!

Ответа не было.

- Мы разобьемся, Герман, если ты не будешь мне отвечать.

И опять запрос:

- Петрович, ты жив?

Радист сидел на своем месте, вяло свесив голову. Плотно прижавшись к спинке сиденья самолета, тяжело дышал штурман...

- Петрович, Герман...

И Фокин понял, что теперь надеяться он может только на себя.

Полковник Преображенский возвратился на аэродром поутру. На востоке поднималось солнце, потом промчался ветерок. От залива потянуло прохладой.

На аэродроме находились начальник штаба и комиссар полка.

Произвел посадку Михаил Плоткин. С трудом сошел с крыла, доложил полковнику:

- Задание выполнено. Бомбили Берлин.

Плоткин устало и грузно повернулся, чтобы идти в палатку, но остановился и спросил:

- Товарищ полковник, все вернулись?

- Нет, не все, Афанасий Фокин не вернулся. Нет пока и Трычкова.

- Не может быть...

- Не вернулись! - повторил полковник.

На аэродроме наступила тишина. Преображенский, опечаленный, хотел уже уйти, когда услышал далекий и протяжный гул знакомых моторов.

- Трычков! Трычков пришел!

Через несколько минут летчик Трычков устало вылез из кабины.

А Афанасий Фокин, как его ни ждали, так на аэродром и не вернулся.

Геббельс, успокаивая немцев, заявил по радио, что ни один самолет противников Германии не может появиться над Берлином. "Это надежно защищенная твердыня нации. Скорее падут столицы всех стран мира, нежели падет Берлин. Ни один камень не содрогнется в Берлине от постороннего взрыва. Немцы могут жить в своей столице спокойно. Советская авиация уничтожена. Советский военный флот в кратчайшие сроки будет уничтожен".

Потом немецкие радиостанции сделали странное сообщение о том, что "в ночь с 7 на 8 августа крупные силы английской авиации в количестве 150 самолетов пытались нанести удар по нашей столице, но огнем зенитной артиллерии и действиями ночных истребителей основная масса авиации противника была рассеяна. Из прорвавшихся к городу 9 самолетов 6 было сбито". Английское радио опровергло это сообщение:

"В ночь с 7 на 8 августа ни один английский самолет с наших аэродромов не поднимался ввиду совершенно неблагоприятных метеорологических условий".

А в рабочих кварталах Берлина читали призывные листовки, сброшенные с советских самолетов.

Третий удар потребовал от экипажей ДБ-3 немалого напряжения сил и воли. Бомбардировщики вернулись из Берлина поздним утром.

Андрей Ефремов, на что уж сильный и крепкий человек, и тот не смог дойти даже до зеленой лужайки. Цепляясь пальцами за крыло самолета, он припал головой к колесу. Полковой врач подбежал к летчику.

- Капитан Ефремов! Что с вами? Ранены?

- Да нет же... нет... - с трудом ответил капитан. - Мне бы немного передохнуть... передохнуть одну минуту... Доктор, не мешайте, я здоров. Мне нужно отдохнуть... Не люблю, когда близко лекарствами пахнет...

Смущенный врач постоял, пожал плечами.

- Если не трудно вам, - шепотом попросил Ефремов, - возьмите мой шлем и подложите под голову.

Старый доктор молча поднял с земли упавший шлем Ефремова, стряхнул с него пыль и осторожно подложил под голову Андрея.

- Вот так, спасибо.

И тотчас же уснул.

На аэродром примчались крытые автомобили, чтобы доставить летчиков в домик за рекой. Но никто даже не пошевельнулся. Летчики неподвижно лежали на траве.

Полковник Преображенский лежал лицом к небу, положив голову на круглый серый камень, оказавшийся поблизости. Штурман Петр Хохлов спал, сидя у колеса самолета. Михаил Плоткин прислонился к Хохлову.

На аэродроме наступила тишина. Только на берегу залива плескались волны.

В тот день Советское информбюро передало:

"В ночь с 11 на 12 августа имел место новый налет советских самолетов на военные объекты в районе Берлина.

Сброшены зажигательные бомбы большой силы. В Берлине наблюдались пожары и взрывы.

Все наши самолеты вернулись на свои базы".

Наивно было бы думать, что действия наших бомбардировщиков проходили без помех. С первых же дней фашистская агентура начала активную "охоту" за экипажами ДБ-3. Руководителю операции С. Ф. Жаворонкову приходилось маневрировать сроками вылета экипажей в воздух, чтобы дезориентировать противника. Фашистская авиация не раз нападала на Кагул и Асте, стараясь поймать и уничтожить самолеты ДБ-3 во время вылета.

"Из вероятных действий противника, - вспоминал потом маршал авиации С. Ф. Жаворонков, - наиболее опасным для нас на ближайшее время являлось нападение силами Ме-110 и Ме-109 в период производства вылетов на выполнение очередного задания. Обычно самолеты выруливали с мест стоянок от хуторов на старт в установленное время и по сигналу ракеты. Общее расстояние для руления для некоторых из них составляло два - два с половиной километра. Рулежные дорожки, накатанные только колесами самолетов, нередко проходившие поперек полос борозд, через канавы и изгороди, не позволяли самолетам двигаться быстро. На выруливание, вылет и сбор в районе аэродрома уходило значительное время. В этот период перегруженные и лишенные маневренности самолеты могли стать легкой добычей истребителей врага. На свои истребители из-за их малочисленности мы не могли вполне надеяться. Вот почему решили следующий вылет произвести не непосредственно перед наступлением темноты, а за час до нее.

Тем временем противник усилил наблюдение за аэродромами Кагул и Асте. Каждый день один или два раза Ме-109 парами на высоте 1000-1500 метров проходили над аэродромами.

Вечером, примерно через час после того, как ДБ-3 стартовали на Берлин, фашисты двумя группами Ю-88 нанесли одновременно удар по Кагулу и Асте. Однако удар пришелся по пустому месту. Пострадали лишь два истребителя, прикрывавшие взлет бомбардировщиков. Приземлившись, они не успели еще зарулить в надежное укрытие. После бомбежки аэродром Кагул, как оспины на теле земли, покрыли воронки от восьмидесятикилограммовых фугасных и осколочных бомб. Командование приняло меры к тому, чтобы к возвращению самолетов подготовить посадочную полосу к приему самолетов. Аэродром Асте не пострадал от бомбежки.

Теперь возникло опасение: как бы не "подловили" немцы наши экипажи на рассвете, когда после семичасового пути они будут возвращаться с задания.

Миновала ночь, когда с постов ВНОС стали сообщать о приближении большой группы самолетов. Немцы или наши? Оказалось, наши возвращаются с задания. Боевых потерь не было".

Высылая экипажи в третий полет на Берлин, генерал-лейтенант Жаворонков, посоветовавшись с Преображенским и Щелкуновым, вновь приказал обеим группам вылететь за час до захода солнца, то есть до вероятного прихода разведчиков и возможного нападения авиации противника.

Во избежание перехвата наших самолетов в море генерал выслал с некоторым упреждением группу "чаек" на радиус их полета.

Оставшиеся истребители были подняты для прикрытия взлета и сбора групп.

Незадолго до возвращения наших экипажей с задания группы "юнкерсов", зайдя со стороны Рижского залива, дважды бомбили аэродромы Кагул и Асте. Летчикам пришлось некоторое время кружить в зоне ожидания, пока на земле заделывали воронки от бомб. Особенно сильно пострадал аэродром Асте. Экипажи Щелкунова пришлось принимать на Кагуле. Обе группы вернулись без потерь и благополучно произвели посадку.

Тридцать пять суток продолжалась боевая работа дальних бомбардировщиков. За это время фашистская агентура, засланная на остров, не раз пыталась навести "юнкерсы" на стоянки наших ДБ-3.

В одну из ночей с постов ВНОС начали поступать донесения о подходе к Эзелю самолетов Ю-88. Ночь стояла темная, но безоблачная и звездная. Самолеты шли с разных направлений поодиночке. Характерное завывание их моторов слышалось все ближе и ближе.

Вдруг от хутора, где стояли два ДБ-3, взметнулась красная ракета, вслед за ней другая. Такие же ракеты стали взлетать у многих стоянок наших самолетов. Что означали ракеты, бросаемые близ стоянок ДБ-3, всем, находившимся на командном пункте, было ясно. Через несколько минут там будут рваться бомбы врага.

Тогда к генералу Жаворонкову обратился майор Боков:

- Товарищ генерал, давайте и мы бросать ракеты!

"Иллюминацию", начатую фашистами, раздвинули далеко за пределы аэродрома. По телефону на все посты, на зенитные батареи, расположенные близ аэродрома, поступило распоряжение: пускать ракеты при приближении "юнкерсов", направляя врага в сторону от стоянок наших самолетов.

В ту ночь беспорядочная бомбежка охватила почти весь Эзель. Ни один наш самолет не пострадал.

12 августа 1941 года начальник штаба верховного немецкого главнокомандования фельдмаршал Кейтель издал секретную директиву:

"Как только позволит обстановка, следует совместными усилиями соединений сухопутных войск, авиации и военно-морского флота ликвидировать военно-морские и военно-воздушные базы противника на островах Даго и Эзель. При этом особенно важно уничтожить вражеские аэродромы, с которых осуществляются налеты на Берлин. Координация проведения подготовительных мероприятий поручается командованию сухопутных войск".

Фашистское командование усиливало систему противовоздушной обороны на побережье, на дальних и ближних подступах к Берлину.

Балтийские летчики под командованием полковника Преображенского в крайне тяжелых условиях продолжали налеты на Берлин. Приходилось каждый раз менять направление выхода на цель и тактику ударов.

На аэродром бесшумно, будто на крыльях, примчался голубой "ЗИС". Дверца автомобиля открылась. Человек в морском кителе, выйдя из машины, осмотрелся, не спеша подошел к летчикам. И все понял.

Это был генерал-лейтенант авиации Семен Федорович Жаворонков. Он присел на корточки возле полковника Преображенского.

- Да, все мы устали... Но что поделаешь? Придет время и отдохнем, друзья...

Преображенский вскочил, услышав знакомый голос, протер глаза.

- Простите, товарищ генерал. Пятиминутный отдых... Разрешите доложить, что вверенный мне полк задание выполнил!

- Потом, потом доложите, - сказал генерал и горячо поцеловал полковника. Затем он развернул листок:

- В Москве каждый ваш шаг известен. Спасибо! Молодцы! Вот вам награда!

Полковник глазами пробежал по бумаге. Снова и снова. Правительственная телеграмма! Из Москвы! Верилось и не верилось. От радости полковник Преображенский крикнул:

- Телеграмма из Москвы! Все летчики вскочили.

- Товарищи! Правительство поздравляет нас, летчиков, штурманов, стрелков-радистов, инженеров и техников полка и весь личный состав с успехами!

- Ур-рра! - прокатилось по аэродрому.

- Ур-рра!

И когда на землю опустились сумерки, а в небе серебром сверкнули звезды, все опять были в сборе. Только среди них не было одного - старшего лейтенанта Афанасия Ивановича Фокина.

Как был нужен этот летчик!

Бомбардировщики уже выруливали на старт, когда в воздухе над аэродромом загудели моторы. Кто же это мог быть? Может, кто заблудился? Летчик попросил разрешения на посадку. "Какая же сейчас посадка? - досадовал начальник штаба. - Корабли один за другим стартуют на Берлин. Как это некстати! Ишь, крадется... кружит! А может, он без горючего?"

- Приостановить выпуск самолетов! Передайте, товарищ дежурный, на старт!

Зажглись посадочные сигналы.

Самолет плавно коснулся колесами земли, пробежал положенную дистанцию и остановился, грохоча моторами. Летчик сообразил, что ему надо немедленно очистить полосу, и с ходу подрулил к командному пункту. Моторы выключены. Из кабины вылез грузный, улыбающийся Афанасий Иванович.

- Батюшки, Фокин! - крикнул начальник штаба и бросился обнимать Фокина, приговаривая: - Где же ты пропадал? Да что же ты, Афанасий Иванович, едва не сорвал вылет на Берлин? - И, махнув рукой, спросил:

- Здоров ли?

- Здоров. Поблуждал немного.

- Лететь сейчас можешь?

- Могу. Дозаправка только небольшая нужна. Машина исправна, не беспокойтесь!

- Заправить самолет Фокина!

- Но ты по совести скажи, отдых тебе нужен?

- Какой теперь отдых!

- Маршрут свой знаешь?

- Знаю. Берлин.

Луна выплыла из-за суровых туч, бороздивших небо густыми толпами. Стремительные, злые, косматые, они обгоняли друг друга, разрывались, снова сталкивались, как будто смертельную битву вели за маленькую, лишь временами мерцавшую сквозь них луну. Вспыхивавшие на какой-то миг звезды тоже бесследно пропадали. Потом серые тучи как бы столкнули луну в пропасть и сами понеслись к земле.

Землю и небо заволокло седым туманом. Самолеты уходят в ночную мглу. Моторы гудят. Стальные воздушные винты вгрызаются во тьму и разрывают ползущую паутину туч.

- Ох, штурман, - вздыхая, говорит Преображенский. - Не к добру разбушевалась погода.

- Да, пожалуй, не к добру! - соглашается Петр Хохлов.

В фонарь кабины бьют капли дождя.

Полковник Преображенский идет головным, едва различая другие самолеты.

Сзади бессменно несут вахту стрелки-радисты старший сержант Рудаков и сержант Кротенко. Один в нижнем люке прижался у пулемета к холодному полу, другой к верхней турели. Они - часовые в полете. И хотя за бортом крепчайшая стужа, довериться ночи нельзя.

Температура все время снижается. Минус 34 градуса... 44 градуса... И наконец - 50 градусов.

Прилипшие к стеклу кристаллы слезятся, оползают и медленно тают. "Забраться повыше? - прикидывает полковник. - Но выше забраться нельзя! Самолет может покрыться льдом, отяжелеет и свалится. И тогда никакими усилиями его не удержишь. Спуститься пониже тоже нельзя. Риск. Значит, надо идти по узкой, слоистой туманной дороге".

Все на пределе: и нервы, и воля.

Вдруг мелькает берег залива и исчезает.

Преображенский то и дело бросает взгляд во мглу, отыскивая ведомых.

Фокин идет где-то сзади, потом вплотную приближается к самолету полковника да так и идет рядом, словно в обнимку.

- Слушай, Хохлов, я только что видел вражеский берег. Дойдем?

- Конечно, дойдем, полковник.

Двенадцать тяжелых машин движутся трудной воздушной дорогой на запад.

Тройка по центру... Впереди - полковник Преображенский.

Где-то сквозь тучи сверкнула луна. Полковник берет повыше. Шесть тысяч наскреб! Рука тянется к кислородному прибору:

- Рудаков, Рудаков! - зовет Хохлов радиста - Дышать тяжело?

- Тяжело, - доносится короткий ответ. Самолеты цепко держатся друг друга. Настойчивый Фокин все еще "висит" на крыле полковника.

- Кто тут повис у меня? Можно столкнуться.

- Лучше, конечно, отойти.

Штурман передает об этом радисту.

Гаснут навигационные огни. Но Фокин идет, ориентируясь по вспышкам из патрубков моторов. Не отстает!

Полковник, опасаясь столкновения, бросает машину то вниз, то вверх. Фокин, словно привязанный, не отходит. Полковник прибавил скорость. Скользнул. Бесполезно.

- Ну и шут с ним! Пусть так идет.

Прожекторы обнаружили их уже над территорией Германии. Из темноты выскочили истребители-перехватчики. Они кинулись, просвечивая ночную мглу, зашли полукольцом и помчались прямо к бомбардировщикам.

Ночью воздушный бой вести трудно, да это и не входило в расчеты группы Преображенского. Экипажи не могут, не должны открывать пулеметный огонь. Только уж в самых критических случаях.

Перехватчики мелькнули фарами, прогудели под крыльями бомбардировщиков, потом сами открыли шальной неприцельный огонь. Когда лучи фар скользнули по самолету полковника, кто-то не удержался - открыл ответную стрельбу. Фары исчезли. Два истребителя шмыгнули вниз.

Тучи рассеялись. Горизонт открылся. Хохлов увидел, как продолговатые плоские силуэты бомбардировщиков упорно продвигались вперед, за флагманом.

Над Штеттином прошли спокойно.

Вскоре в кабине полковника отказал один из компасов, но Евгений Николаевич только сильнее стиснул челюсти.

Он не торопился сказать об этом штурману, пытался еще как-то держаться. Но когда отказал и гирокомпас, Евгений Николаевич не выдержал:

- Хохлов, учти, дорогой. Я иду дальше, но вышли из строя оба компаса.

Глухая ночь. Высота семь тысяч метров. Возле фонарика на приборном щитке все металлические предметы кажутся покрытыми огненными каемками.

Только теперь Преображенский почувствовал сильную боль в голове. Руки перестали слушаться. А надо еще двадцать минут идти до цели. Двадцать минут? Пустячный срок. Холодные капли пота стынут на лбу, на руках.

Нужно дойти, во что бы то ни стало дойти. Сбросить все бомбы. Всех довести. Дотянуть...

Полковник делает глубокий рывок в кресле и приказывает себе: "Дойти!". Рука тянется к аварийному крану.

Как неподатливо и тяжело включается этот кран!

Высота - десять тысяч с запасом. Нельзя так щедро расходовать кислород! И Преображенский постепенно сбавляет животворную струйку.

Вышла из-за туч золотая луна. Что это? Мимо, прямо к земле, полетел самолет. Плоткин? Видно, потерял сознание.

Нет! Вот он, Плоткин. Значит, кто-то другой. И этот другой успел вовремя включить аварийный кран питания кислородом и занять свое место в строю.

Небо открылось. Желанное небо. А под ним - Берлин.

Нынешней ночью Берлин не такой, каким был прежде. Город словно прижался к земле. Затемнился. Только тонкие вспышки огня вырываются из труб электростанций.

Над центром Берлина самолеты по сигналу расходятся врозь. И вот уже первый квартал запылал. Видны улицы, площадь, дома и заводы.

Новые вспышки пламени. Это Фокин подоспел. Еще, еще! Больше света! Сейчас в Берлине хозяева - балтийцы!

Тонны металла рвут землю. Чудовищной силы разрывы будоражат фашистское логово. Василий Гречишников мстит за мать, за жену Оксану, которую немцы пытали в родном Петрикове, он мстит за маленького сына, за свою двухлетнюю девочку Валю.

Штурман Троцко сбрасывает одну бомбу за другой туда, где уже бушует пламя.

Вверх и вниз мчатся самолеты, делая глубокие развороты над полыхающими складами.

Немецкие зенитчики хотят заслонить город убийственным шквалом огня. Но балтийцы, залитые светом прожекторов, не отступают.

Труднее всех приходится Преображенскому. Кажется, что вся сила огня направлена на флагмана. Полковник торопится выйти из зоны огня. Через каждые пятнадцать минут экипаж сбрасывает бомбы.

Но вот, кажется, и немецкие зенитчики захлебываются. Они стреляют еще энергично, но уже не могут наблюдать результаты своего огня. В последний раз длинные белые и фиолетовые ослепляющие лучи упали поперек Берлина в 4.20 утра. Прожектористы сложили скрестившиеся лучи на землю. Одинокий истребитель промчался на северо-запад.

Советские летчики сделали свое дело. Перед рассветом они покинули Берлин.

Прошла усталость. Забылись тревоги ушедшей ночи. Но сделанное не забудется никогда.

На следующий день Советское информбюро поведало миру:

"В ночь с 15 на 16 августа имел место новый налет советских самолетов на район Берлина и отчасти на Штеттин. На военные и промышленные объекты Берлина и Штеттина сброшено много зажигательных и фугасных бомб большой силы. В Берлине и Штеттине наблюдалось большое количество пожаров и взрывов. Все наши самолеты вернулись на свои базы".

Да, балтийцы сдержали клятву Родине!

Они считали себя счастливыми летчиками. Больше всех был доволен старший лейтенант Афанасий Фокин. Во-первых, о нем, хотя и без указания фамилии, сообщалось теперь в сводках Совинформбюро. Во-вторых, наряду с другими он выполнил клятву. В-третьих, Афанасий Иванович считал особой честью для себя быть в бою рядом с полковником Преображенским.

- Ну и прилипчивый же ты мужик, Фокин! - в шутку сказал полковник, когда они сели за столик в буфете. - Как прицепился ко мне в Эстонии, как лег на крыло, так и не отстал до самого Берлина. Что за нежности! Тебе, видно, спать хотелось, Афанасий Иванович?

- Да нет, товарищ полковник, - смеясь, ответил Фокин. - Просто боялся снова отстать. Я знал, что с вами до Берлина непременно дойду.

- А признайся, Фокин, здорово устал?

- Очень, - откровенно ответил Фокин. - Мне легче было идти по вашим приборам.

- По моим? А ты знаешь, что компасы у меня отказали? Знаешь, что нас вел Хохлов? По компасам штурмана дошли до Берлина и обратно!

Твои герои, Балтика!

Для наращивания ударов по Германии Ставка Верховного Главнокомандования направила на Эзель 20 экипажей ДБ-3 под командованием майора В. И. Щелкунова и капитана В. И. Тихонова. Они действовали с аэродрома Асте.

Налеты на Берлин продолжались. Слушая утром сводку Советского информбюро, солдаты на фронте говорили:

- Раз по воздуху наши орлы долетели, мы по суше непременно дойдем! Дойдем!

Однако мало кто из них знал, с какими трудностями встретились балтийцы, чтобы обеспечить экипажи Преображенского и Щелкунова бомбами.

Бывший командир быстроходного тральщика БТЩ-203 "Патрон", капитан 1 ранга Михаил Павлович Ефимов, проживающий ныне в Ленинграде, на Васильевском острове, открыл еще одну малоизвестную страницу мужества балтийских моряков.

...В августе 1941 года противник перерезал железную дорогу, соединяющую Таллин с Ленинградом.

В ночь с 7 на 8 августа, когда был произведен первый удар по фашистской столице противник начал наступление. Он форсировал реки Лугу и Нарву, продолжая выход на Веймарн-Волосово, чтобы захватить и Кингисепп. Гитлеровцы использовали старые заросшие бурьяном дороги, стремясь во что бы то ни стало вырваться к побережью. Предварительно враг начал усиленно бомбить наши аэродромы под Ленинградом. Аэродром базирования полка Преображенского стал подвергаться массированным ударам с воздуха почти ежедневно. Но планы немецкого командования выйти к побережью со стороны Волосова - Кингисеппа были сорваны защитниками Ленинграда.

Тогда противник повел наступление с юга, со стороны Новгорода, с целью выйти на Чудово - Любань - Тосио.

Планы фашистов были гораздо шире. Одновременно враг рвался к Таллину. Острова Эзель и Даго (ныне Саарема и Хиума) были единственными клочками суши, где еще могла базироваться наша авиация.

Ценой огромных жертв противник все же сумел выйти на южное побережье Финского залива в район губы Кунда, закрепиться там. Таллин остался в глубоком немецком тылу, но удержать важнейшую базу Балтийского флота уже не представлялось возможным. В связи с этим нарушилось снабжение групп Преображенского и Щелкунова горючим и бомбами.

Командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц принял решение бесперебойно снабжать авиаторов боевыми грузами.

- Удары по Берлину надо продолжать. Обеспечивать группы Преображенского и Щелкунова необходимым боезапасом будут быстроходные тральщики.

Легкое ли дело? Во-первых, надо пройти не одно минное поле, избежать артиллерийского обстрела с берега, уберечься от вражеской авиации. Во-вторых, не попадаться на перископ немецким подводным лодкам. К этому времени их в Финском заливе уже не раз обнаруживали. В-третьих, не допускать перехвата конвоя наших кораблей вражескими торпедными катерами.

Экипажам быстроходных тральщиков "Кнехт" и "Бугель" приказали немедленно загрузиться бомбами крупного калибра и доставить их на Эзель.

Командиром на "Кнехте" был Александр Тимофеев, на "Бугеле" - Михаил Гадяцкий.

Погода в те дни стояла крайне плохая: морось, туман. Молоко - вверху, молоко - внизу, впереди - сероватая мгла. А в море, набегая одна на другую, ревели волны.

Чуть позже к двум первым быстроходным тральщикам присоединился и "Верп" - БТЩ-206 во главе со старшим лейтенантом Гордеем Бадахом.

Три офицера - не такие уж молодые командиры - знали свое дело хорошо и без промедления вышли из Кронштадта, взяв курс на Эзель. В строжайшем секрете, притушив огни, шли они в море. Ни одного лишнего слова. Ни одного разговора, ни одного демаскирующего сигнала.

Тральщики продвигались к цели. Плыли медленно, но все-таки продвигались. Команды исполнялись точно. Вахты несли бдительно. Моряки знали, что груз надо доставить к 25 августа.

В Финском заливе, в районе Юминданины и малоприметного маяка Кери, тральщики "Кнехт" и "Бугель" подорвались на вражеских минах. Из личного состава кораблей мало кто остался в живых.

Дивизионный штурман Петр Иванушкин, который шел на "Верпе" (ныне капитан 1 ранга), рассказывал потом:

"...Было около полудня 24 августа. У маяка Кери навстречу нам попался конвой кораблей. Вражеская авиация выследила наши корабли и нанесла удар с воздуха. Сам конвой имел к этому времени малый ход - попал на минное поле" Движение застопорилось. Фашистские самолеты остервенело стали набрасываться на эсминец "Энгельс" и на шедший в кильватере танкер № 11. Через некоторое время поблизости наскочил на мины и быстро погрузился носом в воду и БТЩ-209 - "Кнехт". В районе гибели танкера № 11 подорвался на минах и БТЩ-214 - "Бугель". Он погрузился кормой. Большинство команды погибло. Командир "Бугеля" Михаил Гадяцкий, стоявший в капковом бушлате на капитанском мостике, был снят с воды на борт сопровождающего катера в бессознательном состоянии. Третий быстроходный тральщик "Верп" и малые катера МО (морские охотники) прибыли в главную базу флота - Таллин".

Судя по всему, как утверждает главный старшина Григорий Будаченко, который шел на "Верпе", на БТЩ-209 в момент подрыва сдетонировали бомбы. Из воды взвился высокий столб огня. Он медленно опустился и разгладил воду.

А на Эзеле летчики с нетерпением ждали бомбы.

Ставка Верховного Главнокомандования требовала: груз необходимо доставить по назначению во что бы то ни стало.

Эту задачу возложили на командира БТЩ-203 "Патрон" Михаила Ефимова и на другие экипажи. Им было приказано погрузить в Ораниенбаумском порту тридцать авиабомб весом от 500 до 1000 килограммов каждая.

Командир тихоходного тральщика "Бистурис" - Т-289 лейтенант Александр Васильевич Соколов и командир сторожевого корабля "Коралл" капитан-лейтенант Иустин Александрович Подсевалов (сейчас оба они живут в Таллине) добровольно вызвались загрузить бомбами свои корабли.

Погрузка шла быстро. Пропахшие соленым потом матросы трудились самоотверженно, понимали, что надо успеть темной ночью-союзницей проскочить Финский залив.

В темноте старший группы Михаил Ефимов запрашивал по семафору:

- Где капитан-лейтенант Подсевалов? Где Подсевалов?

Сторожевой корабль "Коралл", уже загруженный бомбами, почему-то медлил с выходом в море.

- Где капитан-лейтенант? Ведь он задерживает выход в море.

Вскоре капитан-лейтенант Подсевалов докладывал:

- Из-за неисправности механизмов не могу выйти в море. Принимаю меры к устранению повреждений.

Его лицо, освещенное карманным фонариком, было черно от машинного масла.

- Как же так? - волнуясь, спрашивал Ефимов. - Как же так? На пирс пришел? Пришел. Стало быть, и дальше идти должен! Ведь нас ждут! Проскочим ночью минные поля, обойдем их. И там, глядишь, избежим и встреч с вражеской авиацией.

- Я все понимаю, - отвечал Подсевалов. - Я все понимаю.

Однако что мог поделать Подсевалов? Механизмы на "Коралле" действительно оказались неисправными. А кто же с неисправными машинами пойдет в море? Подсевалов, как ни старался, так и не вышел с Большого Кронштадтского рейда.

Настроение команды "Патрона", узнавшей о гибели товарищей с "Кнехта" и "Бугеля", было невеселым. Матросам стало известно и о судьбе команды эсминца "Энгельс", и о потоплении танкера № 11.

Перед выходом в море командир "Патрона" Ефимов напутствовал личный состав:

- Нам надо не только проскочить ночью Финский залив, но и непременно доставить бомбы на Эзель. Пусть даже ценой нашей жизни. Ясно одно: даже при приближенном взрыве контактной или неконтактной мины или сброшенной с самолета бомбы корабль наш может взлететь на воздух. Надо быть готовыми ко всему. Но мы - балтийцы! И мы прекрасно сознаем, что от выполнения этой задачи зависят дальнейшие удары по Берлину. Победа - это успех для всех. Гибель корабля - для всех беда!

Ораниенбаумский затемненный причал остался позади, прошли и Большой Кронштадтский рейд. Впереди - путь, полный неожиданностей.

Быстроходный тральщик БТЩ-203 и Т-298 в сопровождении патрульного катера во главе с командиром Петром Сажневым держали курс на запад.

До острова Лавенсаари корабли шли спокойно, только в невысокие борта плескали холодные волны.

Где-то вдали поблескивали и гасли огоньки. Они то настораживали, то успокаивали команду. Корабли все-таки отсчитывали мили. Волны по-прежнему бились о борта, иногда сильнее и яростнее, иногда совсем тихо. Корабли шли на предельной скорости.

Невдалеке от острова Лавенсаари над палубой прогудели моторы самолета. Чей? Он повесил светящуюся "люстру" и ушел в восточном направлении. Куда пошел? В Финляндию или в прибрежную сторону? Скорее всего, в прибрежную.

- Чужой! - с досадой сказал командир. - Нащупал! На рассвете начались групповые налеты и атаки вражеских самолетов. А до Эзеля не так-то уж далеко, И как будет обидно, если не удастся довезти груз.

Море кипело от разрывов бомб. На бегущий по волнам корабль обрушились высокие столбы воды. Они падали вниз стопудовыми снопами.

Матросы держались стойко. Каждый чувствовал локоть товарища. Каждый стремился сделать не только свою работу, но и помочь вовремя другу. Как могли, так и отбивались, проявляя смекалку и изворотливость.

Но положение команд и кораблей с каждой минутой становилось все труднее. Авиация противника совершила уже семнадцать атак, бросила на БТЩ-203 и на другие шедшие в кильватере корабли более трехсот пятидесяти бомб. Корабли не шли, а едва передвигались между высокими гейзерами, поднимающимися совсем неподалеку от бортов. Маневрируя и уклоняясь от ударов, корабли то всплывали на гребень волны, то исчезали в сплошных гейзерах.

Приказания командира тральщика исполнялись точно, беспрекословно. Особенно виртуозно работал рулевой матрос Николай Бойцов. Четко действовали и мотористы, стоявшие у двигателей: они обеспечивали бесперебойную и необходимую скорость корабля. Отличились главстаршина Иван Клюшник, командиры отделений Анатолий Шамшурин, Михаил Орлов, из трюмных - командир отделения Михаил Шостак. Героически вели себя матросы Григорий Васильев и Камали Хусаинов, ныне работающий слесарем в Ленинграде на заводе имени 2-й пятилетки.

Михаил Павлович Ефимов отметил командиров и пулеметчиков во главе со старшиной 1-й статьи Николаем Шохиным. Старшина сбил один вражеский бомбардировщик, а другой сумел сильно повредить. Экипажу "юнкерса" пришлось садиться на воду.

Но испытания для моряков никак не заканчивались. К концу похода был расстрелян весь имевшийся боезапас. Однако корабль отбивался. Пришлось вести огонь по воздушному врагу учебными снарядами. Самолеты заходили все новыми и новыми партиями и становились на боевой курс. Чаще всего они шли в атаку со стороны солнца, с левого борта. Потом бомбили с правого. И что-то у них не получалось. Атаки последовали с кормы, с носа, снова с правого, потом с левого бортов, а "Патрон" шел среди разрывов, словно заколдованный.