Ветер надежды

В давно знакомом обоим гостям кабинете были отдернуты шторы, и блики утреннего солнца скользили по стенам и потолку. Командарм был выдержан и невозмутим. На лице наркома также не было улыбки, но глаза его победно сверкали. Слова хозяина кабинета негромко звучали за спинами гостей.

— Товарищ Локтионов доложите нам последние результаты боевой работы ВВС первой армейской группы.

— Слушаюсь товарищ Сталин. Боевая авиация первой особой армии справились с задачей завоевания воздуха в Монголии. За последнюю неделю бомбардировочными ударами нанесен серьезный ущерб японским войскам, что помогло советско-монгольским частям практически выбить врага с территории нашего соседа. Истребительная авиация надежно закрыла небо для японцев…

— А какие последние и наиболее важные события произошли недавно?

— Товарищ Сталин, вчера ночью, при отражении внезапного массированного налета на наши аэродромы, было уничтожено двадцать четыре японских самолета. Это почти треть того, что враг сумел собрать для той атаки…

— Скажите, товарищ Локтионов, а кто той ночью первым обнаружил врага?

— Врага далеко за линией фронта обнаружила воздушная разведка. Разведчики успели заблаговременно поднять в воздух особые авиаполки, и это позволило успешно отразить японское нападение. Имя и звание воздушных разведчиков я смогу доложить сегодня после связи со штабом комбрига Смушкевича.

— А почему именно особые полки были подняты, и почему врага не обнаружили наземные посты?

— Выбор особых полков для отражения удара понять легко, у них наилучшая ночная подготовка, испытанная в боях. А вот что касается обнаружения… К большому сожалению, о таких коварных ударах обычные полевые посты службы воздушного наблюдения своевременно предупреждать не могут. Им не хватает дальности обнаружения в сложных метеоусловиях и в ночное время. А техническим оснащением всю границу не обеспечить…

— Ну, а как при отражении этого налета показали себя первый и второй особые авиаполки?

— Большую часть 'сбитых' в том ночном бою записали на свой счет именно эти авиачасти. Семь самолетов сбито пилотами других частей. Если же говорить о суммарной результативности особых авиаполков, то необходимо отметить, что ими получены вполне достойные результаты. Всего за месяц с небольшим этими секретными авиачастями в воздухе и на аэродромах уничтожено и повреждено свыше семидесяти вражеских самолетов. Кроме того, особые полки нанесли мощные авиаудары по наземным частям и объектам противника…

— То есть мы уже окончательно можем считать боевой дебют этих особых авиачастей состоявшимся?

— Так точно. Думаю, им уже пора передавать опыт эксплуатации секретной техники обычным частям ВВС. По моим данным пушечные истребители И-16 тип 17, уже выпущены авиапромышленностью в количестве достаточном для вооружения целой авиабригады. Однако на наш запрос, НКАП почему-то отвечает, что все эти самолеты предназначены для авиации погранвойск. Такая же 'петрушка' и с ракетами. Поэтому я и хочу просить ЦК, разрешить часть выпущенных заводами машин передать ВВС, и…

— Мы учтем ваше мнение, товарищ Локтионов… Как вы думаете, а не могут ли самураи повторить такой налет?

— Это возможно, но не в ближайшее время, товарищ Сталин.

— А что вы по этому поводу думаете, товарищ Берия? Что уже известно нашей разведке?

— НКВД считает, что в ближайшую неделю у пилотов комбрига Смушкевича противника в небе практически не будет. По сведениям нашей агентурной разведки, после того боя в ближних тылах японцев упало еще несколько сильно поврежденных самолетов. А из самолетов противника вернувшихся на аэродромы часть сильно повреждена, и не сможет в ближайшие несколько дней совершать боевые вылеты. Многие из возвратившихся из того боя японских пилотов, оказались ранены. Кроме того, в штаб Первой армейской группы переданы сведения разведки, о наиболее важных целях в Манчжурии, по которым именно сейчас будет полезно нанести мощные авиаудары.

— Это хорошо… ЦК считает, что успешный пример взаимодействия НКВД и армии, продемонстрированный в Монголии, должен стать образцом и в дальнейшем. А вас, товарищ Локтионов, я попрошу, как можно скорее приготовить списки на награждения наших лучших летчиков… Вы можете идти.

— До свиданья, товарищ Сталин.

— До свиданья, товарищ Локтионов.

Когда дверь за могучей спиной командарма закрылась, Вождь вернулся на свое место за столом и заинтересованно спросил оставшегося гостя.

— А вас Товарищ Берия, тоже можно поздравить с успехом?

— Товарищ Сталин. Операция 'Степная охота' полностью завершена. Разрешите доложить полученные результаты?

— Докладывайте.

— Появившаяся в Монголии в конце июня особая эскадрилья Горелкина своими действиями сразу же привлекла к себе пристальное внимание вражеской разведки. Благодаря информации, уже полученной от захваченных в плен диверсантов сейчас точно известно, что приказы о разгроме Учебного центра и захвате секретной авиатехники отдавались лично командующим японскими ВВС в Монголии генералом Мориги, и начальником разведки Квантунской армии генералом Гендзо. Их операция предусматривала не только захват секретной авиатехники и уничтожение самих особых авиачастей, но и освобождение или устранение пленных японских пилотов. Попутными целями были внедрение агентуры в Первую армейскую группу…

— Эти диверсии предотвращены, вашими сотрудниками?

— Да, товарищ Сталин. Особым отделом, частями ОСНАЗ и приданными им подразделениями предотвращено несколько крупных диверсий против наших войск в Монголии. В плен к нам попало сразу несколько представителей РОВС, в том числе несколько матерых белогвардейцев и один агент, внедренный больше года назад в тыловые службы армии. Кроме того выявлены значительные силы контрреволюционеров в самой Монголии. В результате расследования кроме всякой мелочи нам достался один предатель в чине полковника монгольской армии, руководивший большой группой баргудского подполья. Этот мерзавец имел самые тесные связи с японской разведкой. Сейчас он уже начал активное сотрудничество с нами. Поэтому мы рассчитываем на получение новых трофеев…

Нарком, все же не сдержал улыбку в углу рта, что сразу же заметил его собеседник.

— Среди этих результатов есть что-то особенное, товарищ Берия?

— Да, товарищ Сталин. Вместе с диверсантами в плен к нам попал кадровый майор германской армии, работавший сразу на две секретных службы Третьего рейха. На Абвер и на СД. Честно говоря, такого подарка мы даже не ожидали. Решение по его дальнейшему использованию мной еще не принято, но возвращать его немцам я считаю нецелесообразным. Пусть лучше думают, что он погиб при штурме нашего аэродрома.

— Германия все настойчивей намекает нам на свою готовность заключить с СССР мирный договор. Но для вас, товарищ Берия, это не повод ослаблять работу разведки в отношении самой Германии. Хоть Гитлер и кричит на каждом углу о своем миролюбии, но мы ему не верим. Он враг коммунизма, и Советского Союза. Поэтому хорошенько подумайте, как вам лучше использовать этот трофей. И что там с теми пойманными беляками, есть ли от них хоть какой-нибудь толк?

— На допросе они дали нам довольно точные координаты дислокации полевых штабов Квантунской армии в Манчжоу Го. В ближайшие дни по этим штабам должна нанести несколько массированных авиаударов наша авиация.

— Гм. С паршивой овцы… А что по внедрению агентов НКВД к японцам?

— Один наш агент в Северном Китае с середины прошлого года результативно работал в этом направлении. Он даже смог завербовать нескольких белоэмигрантов из специальных диверсионных частей японской армии, которых мы теперь активно используем. А в процессе операции 'Степная охота' нам удалось внедрить еще двух агентов, активная работа которых начнется примерно через полгода…

— Хорошо… Японцы после поражения от наших войск все свои силы кинут на шпионаж и диверсии, вам нужно готовиться к этому уже сейчас. Продолжайте, я вас слушаю.

— В нашем тылу контрразведчиками уже нащупана разветвленная шпионская сеть оказывавшая помощь белогвардейским и японским диверсантам. Проведенная наркоматом операция 'Степная охота' оказалась, как говорят химики, катализатором активности очень многих вражеских агентов. Поэтому настоящая работа по их выявлению еще впереди.

— Кого-то уже взяли под наблюдение?

— Выявлено несколько шпионских групп, запустивших свои щупальца в армию, в наркоматы, и даже в ПУР РККА. В Монголии вскрыто несколько явок и конспиративных квартир японо-манчжурской разведки. В своих рядах мы выявили несколько некомпетентных сотрудников, и смогли уничтожить одного предателя. Кроме того мы получили компрометирующие материалы на нескольких японских офицеров штаба Квантунской армии, так что есть шансы провести их вербовку.

— Это серьезные успехи. Как вы думаете, каковы будут ближайшие последствия этой вашей победы?

— По нашим расчетам, минимум полгода японская разведка будет зализывать раны, и перегруппировывать свои силы. Крупные диверсионные действия в прифронтовой зоне в ближайший месяц маловероятны. Всю их шпионскую сеть за такое короткое время мы, конечно же, не могли выявить и нейтрализовать. Часть их агентов наверняка теперь заляжет на дно. Кстати нам следует приглядеться к резким изменениям в поведении потенциальных фигурантов. И еще нам придется усилить проверки всех хоть как-то ранее засветившихся. В штабе японской разведки наверняка произойдут серьезные кадровые перестановки. Полное отстранение от работы нынешнего руководства маловероятно, но возможно привлечение против нас их экспертов с других направлений разведки. Например, из Европы. Кроме того, им могут активно помогать союзники Японии. Например, дипломатический корпус и секретные службы Италии и Германии. Поэтому нам предстоит серьезная работа, ведь теперь их ход в этой партии.

— Это хорошо, товарищ Берия, что вы не почиваете на лаврах, а готовитесь к трудным боям. У вас на сегодня все новости?

— Почти все. Есть общая информация по эффективности фронтовых испытаний новой техники и предложения по созданию специальных авиационных соединений резерва главного командования.

— Расскажите о результатах испытаний.

— Действие авиапушек и реактивных снарядов самураи больно прочувствовали на своей шкуре. Бой, про который рассказывал командарм Локтионов, был выигран в основном этим оружием. Впрочем, есть основания считать, что все подобное вооружение самураи считают модификациями 37-ми миллиметровых пушек Курчевского, или другими артиллерийскими системами того же калибра. А в отношении реактивных двигателей тайну нам удалось сохранить в полном объеме. Для японцев наши ускорители, представляются только пороховыми. За время операции, секретными мото-реактивными самолетами было уничтожено тринадцать аппаратов противника, в том числе на высотах до одиннадцати километров и полностью доказана жизнеспособность этого направления техники.

— То есть реактивные двигатели дали преимущество нашей авиации даже в таком виде. И что вы предлагаете?

— В этой папке предложения по созданию авиасоединений резерва главного командования. А к концу августа конструкторские бюро Управления перспективных разработок НКВД представят руководству страны полноразмерные макеты трех самолетов использующих реактивные моторы, и два опытных учебных аппарата для обучения пилотов реактивных машин.

— Хорошо. ЦК изучит ваши предложения. Да, кстати, что вы можете сказать о том вашем подозреваемом 'Кантонце'?

— Могу с уверенностью заявить, что риск, на который мы пошли полностью оправдался. Этот человек не только помог подготовить первоклассных воздушных бойцов. С его помощью разработано и проведено несколько успешных воздушных операций и одна десантная операция. А придуманная им ключевая операция по дезинформации японцев, во многом обусловила успех контрразведывательной работы. Кроме того, им лично уничтожено три самолета противника, и четыре в группе. В том числе им достигнута первая в мире воздушная победа над высотным разведчиком совершенная на мото-реактивном истребителе. При этом японский пилот был захвачен, и оказался ценным источником, поскольку являлся командиром разведывательной эскадрильи. Ну и в бою с диверсантами наш крестник нескольких уничтожил стрелковым оружием, а одного из них захватил. Будь моя воля я бы его сразу забрал к себе. Такие люди нам нужны. Но я отлично понимаю, что решение по 'Кантонцу' уже принято…

Вождь пронзительным взглядом впился в лицо наркома. Поймав этот взгляд, тот на несколько секунд даже перестал дышать. Но вот, усы шевельнулись, и на губах руководителя страны появилась легкая улыбка. Ему понравились принесенные сегодня новости, но верил он своим подчиненным только наполовину. И, наверное, поэтому мало кто из подчиненных пытался играть в свою игру за его спиной…

'А Иваныч с Олегычем молодцы все-таки! Один к трем сработали… Это если по сбитым бортам считать. И, наверное, один к шести-семи, если по экипажам. Вот и второго ученика я уже потеряла. До встречи, младший лейтенант Валентин Сергеев. В Харькове ты меня не особо своими талантами впечатлил. Зато потом я тебя хорошо разглядела. Мы ведь с тобой через настоящий ад над плацдармом десантников прошли. Там ты хорошо летал. Потеряла пограничная авиация в твоем лице талантливого воздушного бойца и будущего командира. Жаль. До встречи парень! Когда придет мое время. А у меня впереди свой путь. Может быть, он завершится в 'стерильной чистоте' гестаповского подвала. А может и у выщербленной краснокирпичной Лефортовской стенки. Или вообще где-нибудь в холодной воде северного моря… Но я с этого пути сворачивать не планирую. Ведь это мой путь. Я сама его выбрала. Сама и пройду…'.

Павла достала полученный перед отлетом от Бочкова конверт. Адрес ей был знаком. В чемодане Павла таких конвертов было несколько. Глаза оторвались от темно-розового неба за маленьким иллюминатором. Павла задумалась. Прощание с Монголией вышло каким-то сумбурным, скомканным. Съездить в особые полки ей так и не удалось. Впереди лежала неизвестность. Сама собой пришла на память песня из далекой юности. И в этот момент на глаза словно надвинули мутноватую полупрозрачную шторку.

Сознание пилота всплыло на поверхность из мутного омута небытия. Тело чувствовало ощущения полета, только какого-то очень странного. Руки не лежали на секторе газа и штурвале, не сильная болтанка укачивала как колыбель. Перед растерянным взором пилота, словно сквозь заляпанное вагонное стекло, мелькали образы. Под странную грустную песню, куда-то уносился состав с разномастно одетыми людьми, пролетарскими лозунгами на бортах вагонов и пушками на платформе. И маленький мальчик в сером полувоенном френче смотрел на опустевшие железные рельсы, убегающие в бесконечность. Наконец, перед глазами проявился салон пассажирского ПС-84. Руки теребили письмо со знакомым адресом. Память подкинула смысл прочитанного. Мама писала, что недавно к ней приезжала его бывшая Сима.

'Вроде расстались мы с ней хорошо. Даже в ресторан ее сводил. А мамка пишет, эта нахалка фотографии мои из альбома увела. Причем не все гадина сперла, а только за последние лет восемь со школы начиная. Ну, я ее заразу в Харькове-то найду! Отучу наглеть! Узнает она у меня. Да и не обещал я ей ничего…'

Вдруг мысли пилота суетливо заметались вокруг внезапно осознанных последних из прожитых месяцев. Что-то странное творилось с ним. Его язык выдавал страшные слова про 'врагов народа'. За такое только бежать к Ильичу каяться, чтоб, хотя б в своем полку наказали, и чтоб из комсомола не выгнали. Потом его руки рождали в сарае странный агрегат. Его разум вспоминал картины прошлой никогда не виданной им жизни. Там было много новых и не совсем понятных слов — 'Перестройка', 'Гласность', 'Дефолт'. Много слов… Много незнакомых лиц, и свои какие-то не мужские и незнакомые руки. Странное женское лицо вместо отражения в зеркале. Потом уже снова его руки и ноги дрались с тем гадом Булановым, а потом ставили у тропинок растяжки из ракет. Слово-то какое странное 'растяжки'. Странное слово. Общался с Громовым, словно тот был для него не недосягаемым кумиром, а соседом по комнате в общежитии…

'Что происходит?! Что это?! В чем дело?! ДА ЧТО СО МНОЙ ТАКОЕ?!!!'. Сознание, не выдержав стресса, несколько раз 'моргнуло', и медленно погрузилось обратно в омут небытия. Там оно могло все слышать и ощущать, вот только мысли все куда-то исчезли. Осталось лишь равнодушное созерцание, словно сквозь закопченное паровозным дымом стекло вагона…

Павла неожиданно почувствовала панику. Расслабленное состояние сменилось дрожью по всему телу. Неожиданно захотелось выпрыгнуть из самолета. Внезапно раздавшийся за спиной голос привел ее в чувство. 'Стоп! Успокоиться! Что там? Ага. Это Голованов о чём-то. А перед этим… Что же до этого было? Испугалась я. Чего я испугалась? Словно бы это не я сейчас от страха тряслась… Ерунда! Бред какой-то…'.

— Павел Владимирович. Минут через пятнадцать сядем в 'Подлипках'.

— Отлично. А то уже низ спины болит от длительного сидения на одном месте.

— На РДД, это вас так сильно не раздражало. А что это вы там напевали такое грустное?

— Это когда? Вроде ничего я не пел.

— Ну, как же не пели? А вот это — 'А если я погибну, пусть красные отряды, пусть красные отряды заплатят за меня…'. Вроде про Гражданскую войну, но я такой песни что-то раньше не слышал.

'Гм. Чуткие уши у нашего чекиста, ему бы на мышей охотиться… Только там было не 'заплатят', а 'отплатят'. 'Не надо мне пощады, не надо мне награды, а дайте мне винтовку и дайте мне коня…'. А мне вместо этого дадут польский паспорт, и билет на корабль. Если еще дадут после всего этого… Хм. Неужели же я опять проговорилась. Просто беда какая-то! Мдяя. Прямо как в том мультике про Простоквашино. Все-то у нас есть, у нас ума не хватает. Прав был тогда кот Матроскин. С такой рассеянностью, какая мне еще нахрен разведка…'.

— Это была какая-то новая песня. Вроде бы в Харькове звучала, вот мне и запомнилась…

— Хм. Я смотрю, существенная часть ваших талантов, корнями из Харькова растёт.

Павла хмыкнула. Врать на очередной заход 'лейбгвардейца' ей совсем не хотелось. Пусть себе что хочет, то и думает о беспокойном старшем лейтенанте. И пальцы аккуратно сложили письмо и сунули его в карман. Шум моторов слегка утих, салон наклонился вперед, и уши пассажиров почувствовали приближение посадки…

Чем дольше капитан госбезопасности вчитывался в материалы дела, тем сильнее ему казалось, что ничем другим кроме провала такая операция закончиться не может. Ну, не так нужно готовить такие операции. Совсем не так. Любое внедрение предполагает проведение серьезной подготовительной работы. Агенты иногда по нескольку лет живут вообще никак не связанными со своей будущей задачей. Сначала вживаются в среду, потом потихоньку начинают втираться в окружение своей цели. А тут на тебе! Уже через пару недель нужно срочно внедрить кого-то, да еще по довольно сложному сценарию. Мало того! Внедрять агента будет не наркомат, а ГРУ Генштаба! А вот прикрытие предоставляет ГУГБ НКВД. В общем, бредовая авантюра. Но вот на такое его предварительное экспертное заключение прозвучал ответ не менее странный, чем само задание. Варианты кандидатов их связь и окружение должны быть отобраны строго по заданию, а вот остальное, мол, не ваше дело. И зачем-то еще раз о секретности предупредили, словно не ГУГБ эту легенду готовит, а ОСОАВИАХИМ.

Отпущенная начальством неделя на сбор и анализ информации благополучно истекла. И сегодня на доклад вызывал не его непосредственный руководитель майор госбезопасности Фитин, а нарком лично. Причем, судя по всему, только он владел внятными сведениями по будущему внедрению.

— Капитан, времени мало, поэтому сжато изложите только результат. Я слушаю вас.

— Товарищ Народный комиссар. Указанным в задании требованиям более-менее соответствуют лишь четыре кандидата. Из них непосредственно в Канаде не живет ни один. Дворянские корни имеют двое, но с ними тесно общались слишком многие ныне живущие германские подданные. Будет слишком сложно обеспечить прохождение всех проверок. Возможно, саму легенду следует пересмотреть…

— А оставшиеся двое?

— Один сейчас живет в Австралии. Пилотское свидетельство из всех кандидатов лишь у него. Из плюсов — его вряд ли успеют хватиться, до выхода 'внедряемого' к цели. Ведь насколько я понимаю, акция планируется кратковременная…Гхм. По крайней мере, так следует из задания.

— Его устранение займет значительное время?

— К сожалению, не меньше полутора-двух недель.

— Что с последним вашим кандидатом?

— Дворянских корней не имеет. Вдобавок, он пропал без вести более полутора лет назад, но мертвым его пока никто не считает.

— Уже интересно. Расскажите подробнее о нем.

— Слушаюсь. Национальность по паспорту поляк. Адам Пешке год рождения 1919-й. В Польше и других странах Европы недолго носил фамилию матери Моровский. Личность примечательная в первую очередь своим авантюризмом и любовью к риску. Энтузиаст парашютного спорта и альпинизма, автогонщик. Кратковременно проживал в Центральной и Южной Америке, а также в США и Канаде, нигде подолгу не задерживаясь. В конце 37-го пропал без вести в районе Великого Каньона вместе с группой альпинистов. Может общаться на немецком, на русском, на польском, и на английском языках. Причем свободно общается, только на первых двух.

— На русском?! Очень интересно. Кто его родители?

— Отец Адама — Йоганн Карл Пешке (Иван Карлович) родился в Санкт-Петербурге, проживал в Варшаве. До 'империалистической'- чиновник на Варшавской железной дороге. Сам из остзейских немцев с примесью чешской крови. Дед Адама — Карл Пешке был помощником капитана торгового судна на Балтике. В 14-м году, опасаясь преследований за германское происхождение, Йоганн Пешке с женой сбежал в Швецию. Там в 19-м году и родился Адам. Сейчас Йоганн Пешке живет в США и сотрудничает с нами.

— Вот как?

— Да, после смерти второй жены он захотел вернуться в Россию, чтобы состариться и умереть на Родине. Германию он своей родиной не считает, хотя всю жизнь считал себя немцем. Год назад он по нашей просьбе вступил в международную организацию 'Зарубежные немцы для Германии'. Через него мы планировали внедрять своего агента, но пока соответствующих задач не поступало.

— Гм. А кто мать этого Адама?

— София Пешке — урожденная София Моровская. Её семья родом из Силезских поляков разночинцев с кашубскими корнями. Предки её после одного из польских восстаний были сосланы в Сибирь, слегка обрусели от смешанных браков, но в целом сохранили традиции своей исконной Родины. Семья Моровских возвратилась в Польшу и осела в Варшаве лишь в самом конце XIX века. Активистка женского движения, хорошо владела немецким и английским языками…

— Владела?

— Так точно. София Моровская умерла в 34-м году в Лондоне. После ее смерти, подруга Софии суфражистка Анна Клем отвезла юного Адама к отцу в Америку.

— А кем был записан этот Адам при рождении?

— Адама крестили в Стокгольме, и в церковной книге костела он записан немцем.

— Еще интереснее. Как же наш внедренец будет доказывать в Польше свое 'польское' происхождение?

— Дело в том, что семья возвращалась в Польшу в начале 21-го. Они поселились во Вроцлаве у очень дальней родни Софии, но не прожили там и года. Началось третье Силезское восстание, и в сентябре 21-го Йогнанн решил покинуть Польшу. Он собрался окончательно осесть в Америке. Отец Адама опасался попасть под полонизацию, но бежать в Германию не захотел. На Родине его жены было очень неспокойно, в Германии был голод. В Советскую Россию он также боялся вернуться, хотя там у него еще оставалась сестра и дальние родственники. София не пожелала уезжать и семья распалась. Адам остался с матерью, взял ее фамилию, но в Польше жил эпизодами. В варшавской школе он отучился всего два года, после чего уехал с матерью в Лондон. Потом жили в Швеции. Были поездки в другие страны Европы. Год он прожил в Чикаго с отцом. А заканчивал он свое образование уже в немецкой школе Буэнос-Айреса, куда его отправил отец. Вот поэтому свободно он владел только немецким, а с матерью дома общался в основном на русском.

— То есть, вы считаете, что непольский выговор не должен вызвать подозрений?

— Если у 'внедренца', как следует из задания, имеются хотя бы базовые знания, то дело еще поправимо. Но вот длительный цикл внедрения может привести к провалу.

— А почему Адам Пешке не остался жить с отцом в Штатах?

— Дело в том, что приехав к нему после смерти матери, сын узнал неприятную новость. Оказалось, что отец задолго до того как стал вдовцом, женился вторично на бельгийской эмигрантке Эжени Майерс. Простить такого предательства Адам ему не смог. В 36-м он закончил немецкую школу, и даже собирался поступать в немецкий университет. Но в Аргентине начались спровоцированные нацистами беспорядки, и Адам сбежал с несколькими авантюристами в Канаду. Там он нанимался на случайные заработки, работал шофером. Увлекся автогонками и альпинизмом, стал прыгать с парашютом. Вот только научиться управлять самолетом он так и не успел…

— Вы уверены, что школьные товарищи его не раскроют?

— Вряд ли. Он не дружил ни с кем, жил в чужом для него городе замкнуто, и одно время даже всерьез собирался стать художником. С местными общался Адам в основном на английском, пользуясь минимальным запасом испанских слов. А его немецкие знакомые, опрошенные нами год назад об Адаме говорили примерно одно и то же — 'чванливая польская свинья'.

— Похоже, этот кандидат нам подойдёт. Ну, а в самой Польше у Адама остались родственники, способные его узнать?

— Дядя пани Софии Вацлав Залесский выслужился в офицеры, и достиг капитанского чина в начале правления Пилсудского. В основном по интендантской части, но в 20-м успел и повоевать. Сейчас он в отставке, живет со своей семьей в Сандомире. Помнит он Адама пятилетним мальчиком. Из Вроцлавской родни тоже никто не видел его с двухлетнего возраста. Кроме Йоганна отца Адама, последним известным нам человеком теоретически способным определить подмену была та самая суфражистка Анна Клем, но она погибла в 36-м году от рук бандитов.

— Случайность?

— И очень удачная для нас.

— Ну, что ж. Вы отлично потрудились Павел Анатольевич. Завтра с утра в тренировочный лагерь доставят нашего будущего 'внедренца'. Насколько я вас понял, учить его нужно в первую очередь собственно легенде, и еще навыкам автогонщика и альпиниста. Об этом проинструктируйте тренеров. Ну, всё, идите, готовьтесь.

— Есть, готовиться.

Судоплатов вышел из кабинета наркома в глубокой задумчивости. Что на этот раз затевало начальство, понять было несложно. Тот 'внедренец' должен был стать какой-то странной фигурой имеющей явное отношение к авиации. Очень хитрой 'проходной пешкой', работающей на стыке сразу нескольких разведок. Но вот эффективность такого 'дебюта' вызывала у капитана безопасности большие сомнения.

Тусклый свет светильников почти не освещал лиц посетителей. Соседний стул жалобно заскрипел, и пожилой мужчина, услышав негромкую фразу, оторвал свои губы от кружки.

— Ну, что Йоганн, ты точно готов оплатить доставку 'груза'?

— Когда мне ждать мальчишку?

— А ты все также отвечаешь вопросом на вопрос, хоть и не принадлежишь к богоизбранному народу. Прости-прости! Я знаю, ты их не любишь. А парень приедет уже совсем скоро. И, пожалуйста, не обижай его, он ведь тебе никакого вреда не сделал.

— Говори точнее. Когда твой мальчишка приедет?

— Он не мой, а 'твой' парень. Не забывай. А приедет он примерно через неделю. Мы знаем, что ласковым отцом ты ему не будешь, но ты все равно не слишком зверствуй.

— Он что — сирота, обиженный богом и государством?

— Отца у него нет, а вот страна о нем заботилась. Да и в остальном он талант, каких мало. Кстати, он почти такой же дурной как твой Адам по части риска. Авантюрист еще тот, да и легенды о его мужской мощи в свое время слагались. Правда сейчас он вроде бы взялся за ум, и за юбками уже не бегает. А еще он готов ко всему… Так что, я тебя очень прошу, не подведи нас.

— Сколько мне придется ждать после этого?

— Постарайся следующие полгода прожить тихо, потом мы тебя вывезем, как и обещали.

— Полгода, долгий срок…

— Ты ждал дольше. Если все сделаешь, как договаривались, то тебя ждет еще один приятный сюрприз. Согласись из тех, кто с тобой убегал в 21-м, никому так не повезло как тебе.

— Да уж 'повезло'! Может, вы сами и прибрали Адама, чтобы потом вертеть мной как флюгером?

— Во-первых, говори потише. Во-вторых, ты сам разрушил свою семью. А, в-третьих, не ищи бельевых блох там, где прошли окопные вши. Ты прекрасно знаешь, что из Лондона мальчишку отправляли в 34-м после смерти его матери и твоей жены. Исчез парень в конце 37-го. А на связь с нашими ты вышел добровольно только в начале 38-го. А Адам… Он не простил тебе ухода от его матери, поэтому и не захотел жить с тобой. И его опасные увлечения и ходьба по бабам это лишь продолжение того протеста. Все имеет свою цену. Тогда ты хотел покоя и семейного счастья, но забыл о ребенке и потерял его. Теперь, когда нет ни Эжени, ни Адама, ты захотел вернуться в город на Неве, туда, где ты родился. Для этого ты обратился к нам, и ты туда вернешься. Мы умеем быть благодарными даже к врагам.

— Я слышал о вашей 'благодарности' к Кутепову и другим.

— Не путай одно с другим. Они на нас не работали, и им нечего было ждать при встрече с Родиной.

— А мне, стало быть, есть чего ждать, кроме могил моих предков, среди которых я надеюсь когда-нибудь упокоиться.

— На тебя у нас есть виды. И еще… За то, что я сейчас сделаю, меня не погладят по головке, если ты меня сдашь после возвращения. Но вот тебе доказательство нашей честности. Узнаешь?

В горле мужчины сжался шершавый ком, мешающий дышать, ресницы блеснули влагой.

— Ханна, сестричка…

— Да это она. Снимок был сделан полгода назад, в тот раз твоя помощь нам не понадобилась. В этот раз ты нам нужен… Йоган, возьми себя в руки, и не привлекай к нам внимание.

— Я в порядке. Как она там?

— Не бойся, она на свободе. Работает в библиотеке. Ну, ты же ее знаешь, книги ей всю жизнь заменяли друзей. Все, Йоган, хватит. Верни мне фото. И сегодня от тебя нужно письмо твоему троюрному племяннику в Висконсин. Тому, с которым ты переписывался по просьбе 'Имперских немцев'. Сделаешь?

— Хорошо, я напишу. Приходи вечером.

— Вот тебе письмо от Адама. Сегодня ты дашь его почитать соседям и знакомым вместе с вот этой газетной статьей. Похвастаешься приятелям. Мол, и из 'этого оболтуса' все-таки вышел толк. Тут написано, что он завоевал второе место в автогонках в Ванкувере. Закажешь всем выпивку, вот тебе деньги на это. А когда он через неделю приедет, примешь его строго, но по-отцовски. Проведешь его по всем соседям. Вроде того ты решил его принять обратно, и возможно не прочь бы женить его на чьей-нибудь дочке. Парень будет злиться, но терпеть. Иногда будете с ним цапаться по разным мелочам. Так чтобы было заметно. Через три дня изображаешь с ним очередную непримиримую ссору. Вроде того, он потребовал от отца денег, чтобы вернуть свои многочисленные долги, а ты ему их не дал. А 'молодой мерзавец' за это жестоко оскорбил отца. После этого в баре продемонстрируешь свои синяки и во всеуслышание отречешься от сына.

— И зачем столько шума?

— А затем, что кто бы тебя потом не спрашивал о сыне, все должны получать от тебя одинаковый ответ — 'У меня нет сына! Запомните все, нет у меня сына! Он умер! Я знать не желаю этого мерзавца, который называет себя моим сыном!'.

— Хорошо. Тут и играть ничего не придется.

— Ну, вот и отлично.

Не подавая соседу по столику руки, один из посетителей покинул мрачный зал заведения. Его недавний собеседник проводил тяжелым взглядом мелькнувшую за окном спину, и больными трясущимися руками потянулся за сигаретой. Если ему не соврали, то уже через полгода он встретится с Ханной… Ради такого можно многое вынести. Даже причинение вреда Германии и немцам. Даже забвение памяти Адама…

'Был Пашка, стал Пешке. Дурацкая фамилия! Зато хорошо отображает смысл моего нового реноме. Кто я такая? Шахматная пешка? Пешка и есть. В ферзи мне очень далеко идти. Хотя если Харьковская Бабка Ёжка не наврала, то когда-нибудь я все-таки пройду. Хм. Ну, или хотя бы не сразу в разменах поучаствую… А Моровский все-таки чуть получше звучит чем Пешке, но тоже не элитного разлива. С шляхтой видать не вышло у чекистов, значит, будем играть 'средний класс'. Мдя…'.

Резкий голос, уже в который раз, вырвал Павлу из объятий самокопания. Глаза теперь уже настоящей шпионки встретились с измученным взглядом чекиста-инструктора.

— Адам! Уже прекращайте уходить в себя! Я не буду вам повторять по десять раз одно и то же.

— Звиняйте, пан Ястжеб. Я больше не буду…

После сдачи зачета по Североамериканкой географии на языке Шекспира и Вашингтона, Павлу ждал новый сюрприз. Инструктор представил напарника по заданию. Павла тут же мысленно нарекла его 'юным косинером'. Хмурое породистое лицо 'шляхтича' с незаматеревшими юношескими чертами живо напомнило ей лица мальчишек из родной пионерской дружины. Та же легкая снисходительность к новым знакомым.

— Знакомьтесь.

— Адам Моровский.

— Анджей Терновский.

— Пан Терновский. Весьма рад.

— Пан Моровский. Имею честь.

'Ничего паренек. Споемся. Ты меня своей шляхетской спеси обучишь. А уж я тебя в пролетарском смысле жизни наставлю. Главное нам теперь как истребителям в паре волну взаимодействия поймать'.

— Как насчет продолжения знакомства за обедом?

— Благодарю пан Адам, я сыт.

— Ну, тогда, до новых встреч.

— До встреч.

'Вот как с таким нормально дружить. Если он все по писанному стеллит. '.

Столовая тренировочного лагеря была открытой. Несколько бойцов и командиров за деревянными столами блаженно принимали пищу, после выматывающих утренних тренировок.

Павла уселась за стол и придвинула к себе тарелку. Пихать ложку в рот в надетой на голову 'балаклаве' с прорезями для глаз и рта было непривычно. Но это условие она сама поставила местному начальству. И сама же его выполняла. Вдруг ее глаза остановились на задумчивом лице, моментально напомнившем ей крымские похождения. Майор почувствовал взгляд и напрягся. Через два стола в прорези лыжной маски ему хитро подмигнули моментально узнанные майором глаза.

Секундой позже равнодушный взгляд этих глаз спокойно вернулся к содержимому суповой тарелки. Но указательный палец левой руки неизвестно как оказавшегося здесь старшего лейтенанта флегматично вывел на столешнице знак бесконечности и повернутую в сторону майора цифру '1939'. Затем, стремительно допив 'сухофруктовый коктейль' подтянутая фигура с закрытым маской лицом меланхолично покачивая головой, понесла опустевшую посуду в сторону приемного окошка местной 'дискотеки'.

Небольшая пауза в беседе. Вождь просмотрел переданную гостем папку документов и снова спросил.

— Есть какие-нибудь новости по 'Флористике', товарищ Голованов?

— Да, товарищ Сталин. 'Кантонец' продолжает сыпать сюрпризами.

— А, может, вам пора уже начать задавать ему более откровенные вопросы?

— Не хотелось бы спугнуть этого 'вундеркинда'. На мой взгляд, гораздо лучше дать ему иллюзию свободного творчества, да и пусть себе творит. У него это, кстати, совсем, неплохо получается…

— А почему бы, к примеру, не задать ему направление творчества директивно?

— Мы еще слишком мало знаем о его талантах. Пока сам предлагает идеи, он между делом частенько проговаривается о широте своих интересов и познаний. А, вот когда направление начнем ему задавать мы, может ведь зациклиться на наших запросах, или замкнуться в себе…

— Так что там у вас с его сюрпризами?

— Перед самым вылетом из Монголии, я разговаривал с ним по разучиваемой легенде, предоставленной нам НКВД. Вроде бы совсем новое для 'Кантонца' дело… Другой бы на его месте каждую мелочь легенды пытался уточнять да переспрашивать. А этому хватило пары моих намеков по его будущей личности, чтобы за полчаса набросать целую пачку собственных предложений по ее модификации.

— Зацепился за что-то одно?

— Не совсем. 'Кантонец' попросил у меня карты США и курвиметр. И очень быстро рассчитал в черновом варианте транспортную задачу по сокращению времени на оставление 'американо-канадского следа'.

— Гм. Значит снова новаторствует. И что там у него получилось?

— Предлагает до своего появления инсценировать победу его персонажа в автогонках на Западе Канады. — Следом за этим собирается уже лично 'всплыть' в Грин-Бей, где предложить дальнему кузену Максу Доману финансово поучаствовать в одной автогоночной авантюре…

— Это не тот ли самый, которому отец Адама отправлял письма по поручению 'Имперских немцев'? И ему-то все это зачем?

— Да, тот самый. А вот зачем это Максу… Мы рассказали 'Кантонцу' о скаредности этого висконсинского немца, и Павел решил разыграть эту карту. Предлагает слить тому мечту Адама о мировом рекорде скорости, и получении затем кипы денег на рекламе этой торговой марки.

— Как именно будет выглядеть эта новая легенда?

— Якобы Адам хочет побить рекорд скорости на автомобиле с реактивным двигателем. А перед этим вложиться в тотализатор на гонке в Чикаго, для покупки запчастей к своей машине. Естественно, Макс ему не поверит, и денег на эту 'хренотень' не даст. Обозленный Адам по дороге из Милуоки в Чикаго поучаствует в драке, и попадает в участок. Заплатит там штраф, и поедет себе дальше, но уже без гроша в кармане. Из-за всего этого в Чикаго к отцу он приедет злым и расстроенным. Что обоснованно приведет к его ссоре с отцом, и скорому отъезду в Европу. Честно говоря, мы-то сами планировали обратный порядок событий. Сначала приезд к отцу, а дальше хождение по всяким разным адресам. Зато вот такой вариант позволяет нам выиграть время для ускорения начала его европейских маневров. Однако пилотское свидетельство ему желательно получить все там же в Чикаго, и как можно быстрее.

— Постарайтесь не затягивать этот спектакль. Главное действие будет в Европе, вот пусть он и поторопится туда. С кем сейчас внедряется 'Кантонец'?

— Агент 'Август' с нами работает сравнительно недавно. Окончил училище гражданской авиации. Полгода назад прошел переподготовку на летчика-истребителя. Теорию реактивных двигателей изучал на ускоренном курсе профессора Стечкина. Чистокровный поляк с шляхетскими корнями. Мы даже подумывали дать ему основную роль в операции, но пока решили с этим не спешить.

— И правильно решили. Пусть пока будет наготове. На всякий случай…

— Слушаюсь товарищ Сталин. Разрешите мне сегодня же вернуться в расположение Первой армейской группы?

— Есть проблемы со Смушкевичем?

— Особых проблем с ним нет. Хоть он и обижен на работу особого отдела. Бочков провел с ним беседу, насчет того, что прокол с германским шпионом не вина комбрига. Заодно старший майор доходчиво разъяснил Якову Владимировичу о необходимости держать язык за зубами.

— Хорошо. Доделывайте там оставшиеся дела и поскорее возвращайтесь. Нам нужно чтобы к моменту начала внедрения этого 'Кантонца' все было под вашим контролем.

Беседа завершилась, и высокая фигура Голованова сложилась, усаживаясь в безликую 'эмку'. Высокий забор правительственной дачи исчез за поворотом. Впереди личного пилота Вождя ждала Монголия.

Навстречу из-за поворота выскочил крепкий пожилой дядька хромая на правую ногу. Анджей, было, потянул руку к бардачку, но вскоре успокоился. На лице пенсионера застыло выражение отчаяния. Он махал руками и явно просил остановиться. Павла выключила зажигание.

— Эй! Парни! Нужна ваша помощь. Колесо лопнуло, а я невестку рожать везу.

Дядька махнул рукой в сторону скособочившегося в кювете полугрузового пикапа.

— Мистер. У нас очень мало времени. Если тут что-то серьезное, то вам придется ждать следующую машину.

— Парни, мне нечем вам заплатить. Помогите хотя бы поставить ее на чурбак. А колесо я уже сам навешу. Мэгги рожает, а мы тут застряли. Очень прошу, ребятки, помогите нам!

— Адам стой! Ты куда?!

— Анджей, надо помочь дядьке. А то совесть потом наверняка замучает. Я ведь тогда и выступить-то нормально не смогу.

— Адам, нам некогда! Или ты думаешь, у нас времени состав?

— Нам все равно перед Чикаго, нужно поискать варианты в округе. Так что давай вылезай. А то дольше ругаться будем.

— Чтоб твоему глупому упрямству… Ладно, давай, но только быстро!

— А кто это тут у нас медлить собирается? Эй, мистер! Помогите мне донести вашу Мэгги до нашей 'Молнии'.

Дама оказалась гвардейских статей, и Терновскому пришлось помогать с перегрузкой.

— Анджей крепи буксир к петлям, сейчас выдернем мы это чудо Дикого Запада. Ты заводи, а я сзади толкну.

— А вы сэр, подгазовывайте нам на рывке, и руль сразу выкручивайте.

— Хорошо, парни. Командуйте.

— Начали!!! Газу, сэр!

— Раз, два… раз! И еще, раз! И ещщще! И! Есть!!! Пошла, пошла! Поднажали!!!

С четвертой попытки машина с чавканьем и скрежетом выползла на дорогу, и замерла, покосившись в сторону пробитого ската. Усталая троица пару минут переводила дыхание.

— Слава Господу нашему, что послал мне вас в помощь!

— Вы где ногу-то потеряли, сэр?

— Во Франции парни. 'Ганс' мне ее в 18-м снарядом оторвал. Как раз под Хамелом дело было. Наши пушки по ним били, они по нам. Даже в цепь тогда подняться не успели, как нашу роту 'чемоданами' накрыли. Чтоб этим проклятущим 'гансам' вместе с их новым кайзером!!! А, вы сами-то, парни, кто и откуда будете? Что-то, я гляжу, по-нашему вы не очень складно болтаете.

— Мы поляки сэр. Как раз рядом с германцами живем, мы их тоже не любим. Хотя у одного нашего друга даже отец немец.

— А-а, тогда ладно. Слыхал, я от одного Милуокского приятеля про поляков. Вроде говорил он, что жадные вы почти как евреи. Мда. А вот по вам парни такого и не скажешь.

— Люди везде разные бывают, сэр.

— Что верно, то верно…

Через десять минут на месте 'автомобильного ранения' заскрипели затягиваемые ключом гайки 'запаски'.

— Ну, все отец! Нам пора, а то опоздаем! Легких вам родов!

— Бог да благословит вас ребята. Сами спешили сильно, но и мне помогли. Все бы такими были!

Тут Павла вспомнила о неполученных пилотских дипломах, и решила вытянуть из случайных попутчиков хоть пару намеков на местные расклады. Изобразив голливудскую улыбку на недовольный тычок Терновского.

— Простите сэр! А как бы нам попасть на ближайший аэродром, где обучают полетам.

— Это вам надо вон туда сворачивать. Вдоль Виннебаго дорога до самого Ошкоша идет, там вам подскажут. Если там не помогут, то езжайте в Эпплтон или Мэдиссон. В Милуоки не советую, там я слышал сейчас неспокойно. А если в Чикаго едете, то там такого добра на каждом углу…

— Вы сказали Ошкош? А авиавыставки там случайно нет?

— Откуда? Там обычный аэродром. Да и городок-то не особо большой. Кроме мототракторной компании там и нету почти ничего. Если хотите самолет прикупить, то вам бы в Чикаго съездить…

— Благодарю, и всего хорошего сэр. И вам мэм. Пусть ваше дитя родится здоровым и счастливым.

— Благодарю вас, мистер.

'Мдяя. Опять я рано обрадовалась что в 'авиационную Мекку' нечаянно попала. Этот Ошкош наверняка уже после войны превратился в подобие 'Ле Бурже'. Хреново не знать, а потом забыть'.

За щедро накрытой 'поляной' штабной столовой теснился разновозрастный летный и технический состав 69-ой авиабригады и Житомирского Учебного Центра вперемешку с представительницами прекрасной части гарнизона. Те же несчастные, кому в этот выходной день выпало нести службу в расположении, могли, лишь вытягивая уши, прислушиваться к веселью. Или просто тихо страдать от зависти, как отлученная от королевского бала Золушка. Над столом жужжал бестолковым многоголосьем хор уверенных в себе и своем завтрашнем дне людей. В самом конце стола сидели пилоты пограничники и другие гости. Жена полковника Петровского, сияя глазами от счастья, активно ухаживала за сидящими с ней рядом пилотами.

— Вы кушайте Сереженька. Что же вы словно на свадьбе сидите?

— Спасибо, Лариса Ивановна, так и потолстеть недолго. Я, наверное, лучше покурить схожу…

Мудрый взгляд жены командира полка моментально отследил тщательно скрываемую грусть совсем юного, но уже орденоносного лейтенанта.

— Угум. Не корите вы себя так Сереженька. Я же все вижу… Все-то никак вы с Валиной гибелью не смиритесь… А курить все же не нужно столько. Вы ведь еще совсем молодой. Лучше расскажите мне о нем. Какой он был, ваш Валенька? А то я его почти и не видела.

— Когда Павел нас в Харькове учить вызвал, мы в нарядах свои грехи замаливали. Валька с ребятами в самоходе попался, а я опять за пререкания огреб. Мы тогда думали, что нас снова куда-нибудь на работы отправят. Во искупление… А Павел шел вдоль нашего строя, и в глаза нам заглядывал. И взгляд у него был… такой строгий оценивающий. Вряд ли он тогда знал, что нас вместе с ним в Монголию отправят. Но отбирал он очень жестко. Я сейчас думаю, что если бы он с нами таким строгим не был, то кроме Вальки мы еще многих не досчитались бы. Ну, а Валя… Валя — он очень застенчивым был… Пока за штурвал не сядет… Спасибо Василию Ивановичу, что в Киеве с нами к его маме сходил, а то я и не знал даже, что и сказать ей…

— Вы выпейте Сереженька. Выпейте. А как вы в училище свой выпуск-то отмечали?

— А не было у нас выпуска, Лариса Ивановна! Скрынников нас тогда вообще не хотел отпускать, если б начлет с Иваном Олегычем не вступились, то не знаю, когда бы мы вообще училище закончили…

— А вы Боренька, почему так мало кушаете? И у Дмитрия вашего что-то опять тарелка пустая. Айяяй! Как нога ваша не сильно побаливает?

— Нормально нога, уже и не вспомню когда она по-настоящему болела. Вы нас тут с Митькой так закормите, что в кабины не влезем. А что это за кино у вас завтра показывать будут?

— Хорошее кино, ребятки. Совсем новое. Как раз про ваше крылатое воинство…

Петровский вышел на крыльцо. Родной аэродром 69-й бригады приветствовал старого знакомого летним грибным дождичком. Всего пару с половиной недель назад Петровский уехал в эту недолгую командировку. Однако с этого момента, казалось, прошла целая жизнь. Бой над плацдармом. Восторг от созерцания первых сбитых. Освоение мото-реактивных машин. Холод в груди при каждой аварии. Пашкины глаза при прощании. А потом был тот ночной бой… Когда все чему удалось научиться этим летом, прошло настоящую проверку. Самую жестокую проверку боем…

Сейчас 2-й особый полк принял майор Грицевец. На Сергея можно было положиться. А в 23-й ИАП вернулся пока только его командир. Дементьев принял эскадрилью ракетоносцев, этого можно пока не ждать. И еще на груди полковника сиял гранатовыми красками когда-то вожделенный, а сейчас принятый со спокойным достоинством орден. Когда ему и еще нескольким монгольским пилотам вручали в Москве награды, в какой-то момент Петровскому даже стало неловко. Вдруг подумалось, почему это тут нет Пашки Колуна? Вот уж кто свою награду точно заслужил. Даже захотелось сказать о нем что-нибудь хорошее. Но ничего не сказал Василий Иванович. Лишь поблагодарил товарища Калинина и родную партию за высокую оценку…

— Вот где ты, оказывается, спрятался от родной жены и товарищей по оружию?

— От тебя, куда спрячешься. Ну, что Ларочка? Все ли косточки перемыты? Все ли новости наизусть заучены? А, товарищ начальник добровольной женской контрразведки бригады. Что нового нынче вызнала?

— Да много нового, Васенька. Про то, что бригаду нашу принимаешь, ты уже знал. А вот про то, что тебе ее, скорее всего, Кузьмичу сдавать придется, думаю, внове будет.

— То есть, как так сдавать?! Это когда?!

— В октябре, наверное. Как раз после больших учений.

— А про учения, тебе какая рыба нашептала? И потом что будет?

— Кто б там не нашептал, Вася. А ясно все как божий день. Скоро нам с тобой отсюда уезжать придется. Далеко-далеко…

— Ну-ну-ну. Еще ты мне тоски нагони. Надо будет поехать, поедем. Серега полк нормально потянет…

— Куда ж Ильичу деваться. Что ни неделя, то полдня в полку, полдня на курсах. Маша говорит, он даже домой поздно приходит. К переаттестации готовится. В этом году, говорят, новые звания вводить будут. Может, даже и единоначалие заново введут.

— Будет день и будет пища. Так, помню, Пашка говаривал.

— Где-то он сейчас?

— Сама знаешь 'где'. Новую технику парень испытывает.

— Об этом можешь комэскам врать. А я тебя, обманщика уже четверть века знаю. Ладно, пойдем к людям. Все-таки праздник нынче, хоть и неспокойно что-то моему сердцу…

— Меньше о всякой ерунде думай. Пашка через такой ад прошел почти без царапины, что непонятно кто и хранил его.

— Кроме Бога некому. Пойдем Вася…

И один из виновников бригадного торжества, выбросив недокуренную папиросу, поправил синий парадный китель. В этот момент эмалевой поверхности 'Красного знамени' робко и нежно коснулась легкая рука дождавшейся своего ненаглядного мужчину хранительницы семейного счастья.

Павла засмотрелась на странный сильно зализанный биплан с остекленной практически как у АН-2 кабиной. Все линии самолета были тщательно аэродинамически выверены. Аппарат был явно гражданский. С другой стороны фюзеляжа прилетевший пилот о чем-то спорил с одетым в такую же куртку собратом по профессии.

— Джеймс не отказывай мне! Друг ты мне или нет?!

— Даже не проси. Не могу Фрэнки! Я вообще тут пролетом, в Сан-Диего. А потом и до столицы рванусь.

— Но в Комиссии ты же, старину Арнольда точно увидишь?

— Ну, увижу, и что с того?

— Как это что? Ты же помнишь, что нам из-за этого охлаждения всю плешь проели! Ты просто загляни к нам. Посмотри, как мы решили эту проблему, и все ему расскажи. Ну, пожалуйста!

— Сол! Ты с ума наверно съехал. До Баффало три часа лету. Да я целый день из-за тебя потеряю!

— На твоем 17-м 'Трэвелере' лететь всего полтора-два часа над озером.

— Ты немного забыл, что машина не моя. Так что рекорды я на ней ставить не планирую. Да, и куда вашим-то торопиться? Пока из Лэнгли ответ не придет, вам все равно ждать придется. До окончания испытаний заказов точно не будет.

— Как это, куда торопиться? Как будто ты не знаешь!

— Зря паникуешь, Фрэнки. То, что Кэллси на 38-м так быстро слетал, и так громко шлепнулся, еще ничего не значит. Лично мне, ваш 39-й понравился гораздо больше, чем 'Локхидское окошко'. Но… Сам понимаешь, дружба в таких делах ничего не решает. И еще я краем уха слышал, что заказ почти наверняка будет на обе машины. Флот от 38-го ни за что не откажется, такой дальности ведь ни у кого нет. Зато ваш легче и маневренней. В общем, прости. Не могу я в этот раз к вам залететь. Дел много.

В этот момент пилота окликнул какой-то коротышка в гражданском кепи.

— Мистер Дулиттл! Вас к телефону, сэр!

— Фрэнк жди меня здесь, мы еще не договорили. И убавь пока свою 'горелку', нервы надо беречь.

Павла изумленно вглядывалась в широкую спину будущего героя рейда на Токио, и будущего кавалера ордена Почета. Окружающий шпионку мир оказался теснее московской коммуналки. В это время собеседник еще одной 'авиационной легенды', недовольно нахмурившись, достал из кармана портсигар и отошел подальше от самолетной стоянки.

— Простите мистер. Я Адам Моровский. Это ведь, правда, был Джеймс Дулиттл, поставивший рекорд скорости?

— Ну, он. А вам-то, какое дело?

— Просто я восхищен его спортивными и испытательскими подвигами. Сам-то я автогонщик. Но уже давно мечтаю принять участие и в воздушных гонках.

— Это вы не по адресу. За этим вам надо в Нью-Йорк…

— А вы тоже летчик?

— Скорее инженер. Фрэнк Солсбери из Баффало.

— Рад знакомству, мистер Солсбери. Это замечательно, что вы инженер. Можно мне задать вам один профессиональный вопрос?

— Только если не очень долго.

— Ну что вы, сэр! Скажите, а что вы думаете об использовании разгонных ракет на самолетах?

— Что я думаю? Ерунда все это, мистер Моровски. Год назад мы с Вудом и Поером тоже собирались ставить ракетные ускорители на самолет.

— Вот это да! И что, вам удалось?!

— Нас даже слушать не захотели. Такой проект года три займет только на отладку ракет, за это время самолет успеет, морально устареть. В общем, глупости все это.

— А если использовать такие ракетные моторы для достижения мирового рекорда скорости?

— Кто это тут собрался мировые рекорды ставить? А?!

За спиной нарисовался Дулиттл собственной персоной, на его широком лице цвела насмешливая улыбка.

— Простите сэр. Мировые рекорды это в первую очередь ваше кредо. Вы ведь мистер Дулиттл?

— Я не оперный певец чтобы давать автографы. О чем вы тут беседовали с Солом… Гм. С мистером Солсбери?

— Адам Моровски, сэр. Я просто спросил мистера Солсбери о перспективах установки на самолеты ракетных моторов.

— И какой холерой, мистер Моровски, вы сами касаетесь этого дела?

— Судя по заданным вопросам, мистер Адам большой фантазер.

— Не спеши Фрэнк, пусть он сам за себя скажет.

— Просто я автогонщик. Мы с друзьями собрались ехать в Бонневиль, чтобы побить там мировой рекорд скорости на колесах. А я вдруг подумал, что аналогичный вариант рекорда и на скоростном аэроплане возможен.

— Соленое море в пустыне? Хм. Не так уж глупо. А на свою машину вы, что же собираетесь ставить реактивный мотор?

— Именно так сэр. Что тут такого?

— 'Что тут такого'. Гм. Действительно, ничего необычного. Ну, а мотор-то у вас есть.

— Только наброски, и, увы, не с собой.

— Ну что ж, мистер Адам, я желаю вам удачи в вашем деле. Вот моя визитка, если появятся серьезные идеи подкрепленные расчетами, то буду рад прочесть все это в письменном виде. Тогда наше знакомство по данной теме может продолжиться. А сейчас извините, нам с мистером Солсбери нужно закончить беседу.

Мягко 'отправленная' Павла, не спеша, отошла к зданию диспетчерской. Отправленный на разведку Анджей все не появлялся. За спиной она успела расслышать всего несколько фраз, касающихся недавней беседы.

— Наивный юнец. Думает, что никто до него об этом не думал. Помнишь нашу записку, приложенную к проекту? Мы ведь 39-го тоже хотели жидкостными ракетами разгонять.

— Интересный парень. Смотрел на меня как на чудо, но не струхнул. И уверенность в нем есть. Может через годик-другой, и правда, услышим о нем. А? Как думаешь Сол?

— Вряд ли. Ну, так как с моей просьбой?

— Давай так. Сегодня я точно не успею. А денька через четыре прилечу на Райт-Филд, там мы все с тобой и обсудим. Подскочишь туда, тебе же близко. Ну или я к тебе…

Продолжения Павла уже не слушала. Вернувшийся от владельца авиашколы Терновский от переизбытка чувств завернул цветистую польскую идиому. Сдать экзамены в Ошкоше прямо сейчас было невозможно, потому что местная авиашкола начинала прием экзаменов только в сентябре. Тратить время на пришлых даже за деньги тут никто не собирался. Приятели залезли в свой 'Форд' и двинулись дальше…

Под завывание несущихся к ожидаемому месту посадки пожарных машин, дымящийся самолет заходил на полосу. Один из боковых винтов не вращался как раз со стороны пожара. Сама крылатая машина нервно покачивалась с крыла на крыло, что явно свидетельствовало о частичном повреждении крыльевой механизации. Налицо, был очередной 'взбрык' одного из опытных ТРД. Проскура метался по аэродрому, раздавая нервные распоряжения. К зарулившему самолету сначала подскочила пожарная машина. Затем у закопченного мокрого бока фюзеляжа материализовался грузовик с бригадой демонтажников. Пилот-испытатель сочувственно похлопал по стойке шасси, и шагнул к начальству.

— Все целы, Георгий Михалыч?!

— Кусок внешнего контура близко от стекла просвистел, Георгий Федорович, но никого не задело. Я еще там наверху второго 'Кальмара' тоже выключил… Решил на двух винтах садиться, вроде нормально вышло.

— Правильно решили. А что там с нашим новым 'погорельцем' стряслось? Успели разобраться?

— После очередного включения рванул. Сперва у обоих 'Кальмаров' давление топлива упало, потом у левого температура 'на взлет пошла'… Возможно, снова трубки топливной системы, а может, и сами форсунки. Главное, что турбина в этот раз точно не причем. Не было характерных звуков.

— Ладно, голубчик, идите, отдыхайте. На сегодня все полеты закончены, но к вечеру жду ваш отчет.

— Думаю, через часик напишем.

— Можете не спешить. Да, слава Богу, что все живы!

— Да уж. Если бы не оставшиеся два мотора пришлось бы кольца рвать.

Проскура, в очередной раз мысленно похвалив Колуна и Еременко за фантастически удачный в плане безопасности аппарат, пружинистым шагом отправился в ремонтный бокс. А Шиянов через окно бытовки окинул благодарным взглядом своего любимца, и начал набрасывать черновик отчета. В который уже раз 'Горын' принял на себя большую часть смертельного риска, и спас свой экипаж. Первенец и флагман эскадры реактивных испытательных машин сейчас сиротливо замер со снятыми капотами, и пустыми нишами демонтированных с него летающих испытательных стендов. На крыльях продолжали суетиться техники.

— Егор Михалыч. Звиняй, шо тревожу!

— Да брось ты, Савва Михалыч! Всегда тебе рад. Стряслось чего?

— Да ни особливо чего, Егорушка… Пашка вот только мне снова написал, и просил до вас с Михал Михалычем весточку отправить. Вот я и передаю.

— Спасибо, почитаю. Ну, а на словах передавал чего-нибудь?

— Так мы ж и не виделись с ним. Я сам-то это его письмо от Житомирских вояк получил. Мне он там тоже кой-чего отписал.

— По нашим делам?

— По ним.

— Намекнешь о чем?

— От тебя чего таиться. Просил попробовать жаростойкие лепестки к реактивному соплу придумать, которые тонкими тягами раскрывать и обратно прикрывать можно будет. Чтоб, значица, тягу нашему 'Осьминогу' регулировать. Да вот, думаю, дело то дюже сложное. Боязно мне что-то за такое самому браться.

— Так ты бы у научных ребят спросил. У того же Проскуры опять же.

— Даже не знаю, стоит ли о том, говорить ли товарищу профессору.

— Ты это напрасно, Михалыч! Георгий Федорович, обязательно придумает, как такое сделать и применить.

— Так, Пашка меня сызнова подбивает… Мол, сначала тот макет надо сделать, и лишь потом его показывать. Вроде того, не любит 'Большая наука', чтобы её уму-разуму учили. А вот от готового механизма в жизни не откажется. Даже мотоцикл, который я ему делаю, предложил продать, да на эти деньги работу начать. Потом еще доплатить собирается. Да только не в деньгах тут дело. Эх! Совсем ведь не в деньгах… Больно уж сложная механика там в его каракулях прописана. Не потяну я один такое.

— Так к Лозино-Лозинскому зайди, расскажи. Чего толку одному кручиниться.

— А если, и, правда, с умных мыслей собью наших разумников, тогда как?

— Брось, Михалыч! Павел тоже не ясновидец. Парень, то он умный, только зря этими интригами так сильно увлекся. Проще надо! Объяснить паре человек, начать с ними проработки в инициативном порядке, а уже потом и по начальству доложить, чтобы в план эту работу поставили…

— А ну, как запретит нам начальство? Баловством обзовет, а время-то и упустим. А потом поздно нагонять будет. Пашкина-то чуйка еще ни разу осечки не дала. Словно его кто за руку ведет…

Беседа длилась еще долго, но оптимизм молодости, смог переубедить реализм старшего поколения. И в итоге в новое 'коварство' далекого 'подстрекателя' решено было посвятить еще трех человек, чертежника Ефима, расконвоированного недавно слесаря Анатолия и Глеба Лозино-Лозинского. Материалы можно было брать из брака, а работать над новым проектом 'конспираторы' собирались в свое личное время.

Время утекало сквозь пальцы. Намеченный в Москве график этого этапа еще не был тотально похерен, но уже трещал по всем швам. Запланированная встреча была снова сдвинута очередным форс-мажором. В животе начинающих разведчиков противно урчало. Предыдущее кафе на другой стороне площади напротив полицейского участка они дружно забраковали. Ноги уже сами понесли их в следующее заведение местного общепита, когда картонный транспарант не слишком грубо, но довольно решительно преградил им дорогу.

— Эй! Мистер!

— В чем дело, мистер? Я вас не знаю.

— У нас тут пикет против произвола правления. Локаут не пройдет! Нет произволу капиталистов!

— И что? Мы-то тут причем? И не кричите вы прямо в ухо, так и оглохнуть можно.

— Вы же не станете терпеть такого произвола, мистер. Есть же закон, в конце концов! Людей без всякой причины выкидывают на улицу! Отбирают работу, а вместо пособия платят гроши. Локаут не пройдет! Присоединяйтесь к нам! Скоро начнется наша забастовка…

— Мы вообще-то тут лишь проездом. Просто хотим спокойно поесть. И не планировали участие в ваших 'баталиях'.

Анджей все пытался вырвать свой рукав из цепких лап 'демонстранта', а Павла уже подошла к стойке. Бармен, хитро прищурившись, кивнул в сторону 'народного трибуна' и понизил голос.

— Эй, мистер. Купите вы ему пиво, и он от вас отстанет. Третий день беснуется бедняга, но никто к нему не присоединяется.

— Зачем, мистер? И почему он один? Разве бывают такие забастовки протеста?

'Вообще-то я когда-то в будущем, тоже вот так стояла. Чего я тогда ждала? Теперь даже и сама не знаю…'.

— Тут вот какое дело. Профсоюз этих пивоваров в среду перенес уже намеченную забастовку на следующий месяц. Ну, а этот дурачок проспал все новости, и без команды устроил пикет. Управляющий его, конечно, тут же уволил. Вот он и слонялся у проходной со своей картонкой. Но там к нему никто не подходит, поэтому чаще он топчется тут у нашего бара. Скучно парню, и выпить охота.

— А-а, тогда ладно. Какое пиво у вас есть?

— Да только 'Миллер' и остался. Привозного-то давно не было, так что наливаем только местное.

— Нам с приятелем легкий обед. И по пиву. Ну и этому… одно тоже налейте.

— Адам, какого черта ты поишь этого бездельника?! У тебя денег много?!

— А как же классовая солидарность? Ах, простите пан Терновский! Я совсем забыл о ваших дворянских корнях!

— Не юродствуй! Ты же сам видел повсюду объявления 'Требуется'. Подсобником его бы уже давно взяли. Просто он не хочет идти работать за малую плату. Совсем пропасть он тут не может. Да и на голодающего что-то не похож.

Еда оказалась незамысловатой, но довольно вкусной. Павле снова достался приятельский упрек за неправильный обед. И хотя в этот раз ни каких бизоньих горбов не заказывалось, но даже рис с грибами и жареной телятиной не вызвал удовольствия потомка древнего шляхетского рода.

— Хватит скулить Анджей! Поехали просто погуляем, город посмотрим. Когда еще время выпадет вот так пройтись по набережной Мичигана?

— Нам некогда здесь задерживаться. Дождемся этого Ранинга, передадим ему письмо, и едем дальше в Чикаго. Не забывай, что нам еще 'шумный хвост' за собой оставлять. Только Адам… я тебя очень прошу, не вздумай тут засесть в камеру на полгода. На крупный залог у меня денег не хватит, а нам еще и пилотские получать.

— Да ладно тебе! Сказано же что раньше четырех он не освободится. Значит, времени вагон. А ветеран тот ошибся. Вон гляди, ничего тут неспокойного нету. Обычный город. Даже забастовка и та не состоялась, если, конечно, не считать потуг того местного 'Дон-Кихота'.

Терновский как всегда был недоволен, но все же, согласился на променад. В ожидании встречи делать разведчикам все равно было нечего.

Германские дипломаты только что получили извещения о серьезных победах советских войск в Монголии, и берлинское руководство, наконец, сократило амплитуду своих колебаний. Вектор германской дипломатии, наконец-то, обрел остроту и интенсивность. Как раз незадолго до этого Польша в очередной раз дала понять своему западному соседу, что не готова передать вольный город Гданьск и 'восточный коридор'. Вопрос Данцига давно уже разрушил прошлогоднее согласие недавних союзников. Варшава отлично помнила, как был решен сначала небольшой 'Судетский вопрос', а затем и окончательно устранено более крупное 'Чехословацкое недоразумение'. В процессе последнего Польша даже смогла прирастить землей соседей свои территории. Но теперь повторения сценария в отношении самой Польши правительство категорически не желало и опасалось. Поэтому Польша готовилась к войне, и готовилась довольно серьезно. В спешном порядке доделывались заказы танков и самолетов. Правда, генералитет не готовился к длительной войне, уповая на силы франко-британских союзников. А часть заводов почему-то все еще продолжала выполнять частично оплаченные германские заказы. Но ведь союзные договора имеют хоть какую-то цену, а свободный бизнес во всем мире не всегда шел в ногу с патриотизмом.

В это же время Москва, хмуро поглядев на 'кривляние' малополномочных британских представителей на невнятных Московских переговорах, начала задумываться о германских предложениях все более серьезно. Теперь, когда дальневосточный конфликт перешел в более управляемую фазу, заключение союза с немцами могло пройти по наиболее благоприятному сценарию. Здесь немцам уже не удастся гнуть свою линию с сознанием превосходства. Монголия уже была свободна от войск агрессоров. И пока японцы зарывались в землю на новых рубежах, советско-монгольские войска наращивали силы для новых мощных ударов. Объединенные плацдармы уже значительно выступали за изображенные на старых картах границы МНР, но паники у штаба Первой армейской группы это уже не вызывало. Комкор Жуков получил из Центра разрешение на 'Глубокую операцию', и сейчас все дни и ночи на Хамар-Даба были заняты планированием новых ударов. С Транссиба безостановочно шли и шли на машинах подкрепления и боеприпасы…

За время оперативной паузы количество новых людей резко возросло и на монгольских аэродромах. Заместитель командующего ВВС полковник Лакеев, проводил ускоренную ротацию личного состава в преддверии уже согласованных начальством организационных изменений. НКВД, командование ВВС и командование авиации погранвойск, наконец-то, согласовали передачу особых авиачастей в безраздельное владение комбрига Смушкевича. Вот только переходному этапу предстояло длиться еще пару недель. А за это время 'старички' первого и второго особых полков должны были 'вывозить' в боевых вылетах 'зеленую молодежь'. Лишь после этого, качнув напоследок крыльями, они могли перегнать секретную технику в Забайкалье. На смену ей прибывали другие аппараты. В наследство Смушкевичу досталась всего одна 'секретная эскадрилья ночных штурмовиков', которыми были блиндированные пулеметно-бомбовые 'Кирасиры'. А аэродромы особых полков и Учебного центра, в очередной для себя раз, приступили к приемке новой авиатехники. За прошедшую неделю на двух площадках уже успели приземлиться четыре эскадрильи И-16 тип 19. Данная модификация отличалась от типа 17 лишь мотором М-62, бомбодержателями для 200 килограмм осколочных бомб и новым прицелом. Теперь структура полков должна была стать максимально однородной. Даже И-153 из второго особого передавали в другие части. А все цельнометаллические истребители ожидал нелегкий перелет в Забайкалье.

По другую сторону фронта. На расположенном недалеко от Джин-Джин Сумэ небольшом японском аэродроме, несколько дней назад появились наспех залатанные и заново покрашенные самолеты. Помимо двух летнопригодных И-16 (тип 5 и тип 10), а также четырех И-152, там стояли учебный УТ-2 и так и не определенный по названию серебристый пушечный истребитель. Командование Квантунских ВВС, до сих пор не знало, что ни один по-настоящему секретный истребитель И-14 им так и не достался. Как не досталось им ни одного действующего образца авиапушки, и ни одного компрессорного ускорителя или реактивного снаряда. Сейчас отступающим японо-манчжурским войскам, было уже не до охоты за секретным оружием врага. Несмотря на описанные в отчетах воздушные победы, многократно превосходящие своим количеством действовавшие на фронте воздушные силы противника, победа опять ускользала от господ самураев. Впереди у генералов были нелицеприятные беседы с высоким начальством. Многие из них ожидали этого момент со смертельным смирением. А монгольская 'Эпоха серебряных нагинат' безвозвратно уходила в прошлое…

Машина замерла у обочины. Впереди улица упиралась в аккуратный европейского вида парк. Из-за буднего дня людей в нем было не слишком много. По гравийным дорожкам, пугая звонками встречных пешеходов, пролетела пара велосипедистов. Чопорные мамаши фланировали с малышней вдоль аллеи, а мальчишки постарше играли на площадках в футбол и 'американскую лапту'.

— Майк, на меня бей!

— Отстань, я сам!

— Ты не забьёшь! У тебя ноги кривые.

— А у тебя голова кривая!

— Курт, держи его! Не подпускай к нашим воротам!

— Ты чего толкаешься, гад?!

— Я случайно!

— Я тебе дам случайно!

Павла впитывала в себя образы этого чужого, но вполне понятного ей мира. С недоумением она отметила полное несоответствие увиденного с глянцевыми иконами будущего 'главного экспортера демократии'.

'Как же вы потом докатились до такого? Ведь были же — люди, как люди. Просто детей растили. Работали. Рекорды вон ставили. Воевали, наконец! Что же с вами такое случилось, что из общества здоровых людей вы превратились в нацию менеджеров и домохозяек? Как, вот из таких нормальных людей, можно превратиться в 'машины потребления'? Как?!!! Да, у кормушки всегда и везде сидят либо властолюбивые маньяки, либо жадные сволочи, но люди-то ведь — обычные люди! Не понимаю! Верить не хочется…'.

— Анджей, давай вот тут сфотографируемся… Как там нас учили? Нужно готовить непротиворечивый набор косвенных улик, подтверждающих в мелочах основную легенду.

— Угу. С нашими скудными финансами ты еще предложи нам с тобой посетить местный театр.

— Без театра мы как-нибудь обойдемся. Не те у Адама с Анджеем психотипы, чтобы им расхаживать по таким заведениям. По уму мы с тобой должны бы сейчас корпеть над мотором, или доделывать прототип нашей ракеты.

— Только не с нашим запасом времени и полупустым кошельком.

— Да ладно тебе. Вон дедушку видишь? Дай сюда 'Кодак', я попрошу его, нас запечатлеть.

Очередной пенсионер сидел на лавочке с газетой. Павла уже отошла с фотоаппаратом от Анджея метров на двадцать, когда вдруг услышала сбоку срывающийся на петушиные нотки мальчишечий фальцет.

— Ты все понял, струнцо!? Еще раз ты коснешься меня, и я тебе выпущу на волю мозги. Видишь ствол этой пушки? В следующий раз я прострелю тебе каждый глаз, а потом снесу тебе яйца…

— Эй! Ребятки тут нельзя! Уберите оружие!

— Заткни свой поганый рот, старикан! Будешь говорить, когда я тебе разрешу! Это твой внук что ли?

— Он мне не внук, но здесь много детей… Здесь нельзя с оружием!

— Стану я тебя спрашивать! Надоело жить, дед?! Так я помогу тебе вернуться на кладбище! Ты и так уже живешь сверх срока!

Не совсем понимая, зачем она это делает, Павла сделала три кадра неприглядной картины. Кроме испуганно дрожащего мальчишки, в лоб которого уперся ствол револьвера, удерживаемого рукой 'Робин-Гуда' младшего переходного возраста, в объектив попали взволнованно растопыривший ладони старичок и сидящая на скамейке онемевшая от ужаса мамаша с ребенком. Оторвав глаз от объектива, Павла разглядела одетого в темно серую тройку и забавно смотревшуюся на его голове шляпу с полями тинэйджера. Старичок, продолжая нервно гнусавить, вдруг сделал быстрый шаг в сторону подростка, в этот момент резко щелкнул выстрел. На гравийной дорожке вспух маленький земляной фонтанчик, а руки Павлы, не целясь, сделали еще два кадра. В мозгу ее замкнуло, и Павла опустив фотоаппарат на землю, широким шагом пошла в сторону стрелка. Голос Терновского нервно взвыл ей в спину.

— Адам стой! Это не наше дело!!! Стой я тебе говорю!

'Не знаю Анджей, как там в твоей Варшаве на это смотрят, но я для себя увидела достаточно. С меня уже хватит! Хулиганье я учила всегда, и учить буду. Пока сил моих хватит…'.

До юного гангстера оставалось шагов пять, когда он успел заметить движение, и резко перевел ствол на нового участника действия. Видимо стрельба все же не входила в изначальный план 'мафиозного юнги', его рука с револьвером крупно дрожала, а карие зрачки метались между двумя опасными целями.

— Стоять!!! Я сказал!!!

— У тебя шнурки развязались Бамбино.

— Что ты сказал?!

— То, что ты слышал. Завяжи шнурки, а то упадешь.

— Я застрелю тебя! Стой на месте!

— Валяй, стреляй! Ты ведь Большой Босс, тебе же все можно, не так ли?

— Я, правда, выстрелю!

— А как же, конечно, выстрелишь. Сколько там уже могил на твоем личном кладбище?

— Не подходи!

— Жми на спуск, струнцо. Так ведь говорится на языке твоей матери?

Павла не спеша подходила все ближе и ближе. Ствол револьвера выплясывал в руке мальчишки. Когда до него оставалось полтора шага, она с шагом плавным самбистским движением захватила ствол пальцами левой руки. Одновременно развернув его в небо и уведя в сторону от себя, рука монгольского ветерана неторопливым движением выкрутила оружие из обмякшей детской ладони. Однако для мальчишки все это произошло слишком быстро, он охнул и застонал. Еще через несколько секунд его рука была нежно заломана за спину, в лучших традициях задержаний советской милиции. Парень молчал, но зубы его выбивали громкую дробь. К Павле во всю прыть бежал ее напарник, на физиономии которого плескалась подростковая обида.

'Ну, я и дура! Ведь мог же, и выстрелить, гаденыш. Что это со мной сегодня? Или я уже так в 'Софьином прогнозе' уверилась, что могу теперь без страха с моста в речку сигать? Бред какой-то. Прямо как быку красной тряпкой мозги выключили. Как увидела его стрельбу, так сразу, и соображать перестала. Мдя'.

— Вы в порядке, мистер? Он не попал в вас?

— Господь миловал! Если бы не вы, мистер, он бы мог нас застрелить.

— Это вряд ли. А ты как, парень?

— Спасибо вам, мистер. Я просто очень испугался.

— Это нормально. А теперь я хочу узнать от тебя о причинах этой… Гм… ссоры. С чего все началось?

— Да ни с чего! Просто пристал ко мне и все.

— Тебя ведь зовут Курт?

— Да, мистер.

— Курт, я умею отличать правду ото лжи. Говори по совести, что тут у вас случилось?

— Расскажи ему парень. Ты же видишь, это хороший мистер.

Несколько минут Павла выслушивала сбивчивый рассказ о дворовых разборках, силясь понять расклады. Главное что она смогла вычленить, это тихое противостояние германской и итальянской общин Милуоки. Итальянцы почитали местную 'Семью' хоть и живущую особняком, но тяготевшую к 'Чикагскому синдикату'. Немцы жили дружно и поддерживали связь со своей Родиной. Взрослые давным-давно поделили между собой основные сферы интересов, но на периферии разделенных зон все еще случались мелкие разборки. Одна из них ненавязчиво коснулась и детей. Забежавшего на чужую территорию 'чико' прижали в углу несколько 'киндеров', что оставило неизгладимый след в ранимой итальянской душе. В этот момент пересказ 'мыльной оперы' был нагло прерван…

— Эй, легавый! Отпусти мальчишку он со мной!

За спиной у обочины застыла пустая машина. Рядом с ней стоял высокий тощий парень лет двадцати.

'А вот и пастух этого 'чико' нашелся. Только что-то уж очень он невзрачен для настоящего Биг Босса'.

— А сам-то ты кто?

— Тебя это не касается! Я служу Дону Валлонэ. И это тоже его парень.

— Да ты что! Как интересно! И что, Дон Валлонэ приказал ему пойти в парк, и начать стрелять по людям?!

— Не твое дело! Отпусти парня!

— Отпустить, иначе что?

— Ты ложишься поперек рельс, мистер. Мы раздавим тебя и даже не заметим.

'Блефует щегол. По глазам вижу. Никто им ничего такого не разрешал. Надо разруливать проблему, пока они тут из-за пары этих засранцев городскую войну не устроили. Ненавижу всю эту гопоту!'.

— А вот мне думается, что вы с ним оба занимаетесь самодеятельностью. Дон Валлонэ уважаемый человек. И он не станет отдавать таких глупых приказов. Предлагаю съездить к нему, и обсудить сложившуюся ситуацию.

— Да кто ты такой, чтобы назначать встречи самому Дону Валлонэ?

— Я Адам Моровски. И этим все сказано! Если ты ничего обо мне не знаешь, то это свидетельствует, лишь о твоей провинциальности. Короче, или ты устраиваешь мне встречу с твоим Боссом, или 'чико' отправляется в полицию. Свидетелей его стрельбы здесь приличное количество. Его родителям понравится бегать по адвокатам.

Сзади прямо в ухо раздался змеиный шёпот Терновского. Но Павла, необорачиваясь, ответила ему в тон.

— Адам ты идиот! Они съедят нас на завтрак. Ты сейчас завалишь всю нашу работу!

— Заткнись Анджей! Если это дело нормально не разрулить, то завтра по Висконсину и двум соседним штатам начнется немецко-итальянская 'зарница', в которую могут ненароком втянуться и те, к кому мы приехали.

— Отпусти парня легавый, и мы с ним забудем, что тебя видели.

— Значит так, 'капито'. Мне плевать на твои обещания. У тебя ровно двадцать минут, чтобы обо всем договориться с Доном Валлонэ. Встречаемся в кафе на площади напротив полицейского участка.

Павла хмыкнула. В её сторону на этот раз уставился ствол слегка устаревшего 'Браунинга'.

— Легавый! Я даю тебе шанс остаться живым…

— А я даю тебе шанс уйти отсюда тихо и с твоей пушкой. Упустишь этот шанс, струнцо, пеняй на себя…

'Не верит мне двоечник. Ладно. Хорошо хоть Анджей заткнулся, и держит того мелкого 'чико'. Наконец, мои руки свободны. Ну, сейчас я объясню ему смысл жизни. Тут тебе не Палермо, приятель…'

'Свершилось чудо! Да, именно, чудо, иначе и не назвать. Главный конструктор. Ведь уже почти позабыл, как звучит эта должность применительно ко мне. До сих пор немного не верится, что тот период закончился. И что было мной сделано для этого? Да, почти ничего! Месяц безумной работы, и вот он стоит на аэродроме, наш пока еще единственный в своем роде 'УТМР'. Как сказал Томашевич — 'смертельное для вражеских языков название'. И все же нам с товарищами больше нравится иной вариант — 'Зяблик'. Даже профессор Проскура и псевдоним, и саму машину одобрил. Скоро уже на взлет идти нашему 'птенчику'. Вот только с местной 'петрушкой' разберемся и начнем его испытания…'

— Роберт Людвигович! Товарищ Бартини! Подождите!

— Слушаю вас Александр Васильевич.

— Товарищ Бартини! Я категорически против помех постройке и испытаниям нашего проекта, создаваемых вашей группой! Вы слышите?! Категорически! Я буду жаловаться!

— Вот что… гм… 'товарищ' Сильванский. Жаловаться вы можете, куда хотите. Мои полномочия подтверждены приказом Управления перспективных разработок за подписью товарища Давыдова. Прямым начальником товарища Давыдова является товарищ Берия. Кстати, это, теперь, и ваше начальство. Так что можете уже начинать заполнять шапку вашей жалобы…

— Да, это же просто… Это немыслимо! Мне техзадание сам народный комиссар авиапромышленности, товарищ Каганович, выдавал…

— Послушайте, Сильванский! Я не знаю, какими путями вы выгрызали это задание, и знать этого не хочу! Либо подчинитесь приказу, и выполняйте все наши требования, либо просто не мешайте нам проводить экспертизу и испытания того, что осталось от И-220. А нет, так идите хоть на все четыре стороны! Предварительные итоги по 'вашему' проекту таковы, что ему почетное место в музее великих авантюр. Будь на то лишь моя воля, я бы вам не то, что проектирование самолета… утюг бы чинить не доверил…

— Ах, вот, значит как?!!! Вы за это ответите! И немедленно подпишите мне командировку в Москву!

— ЧТО-О!!! Пошел вон, каналья!

Стоявшие неподалеку мастера опытного производства успели как раз вовремя. Вовремя, чтобы скрутить за спиной руки разухарившегося бывшего начальника. С потным красным лицом, безумными глазами и растрепанными волосами, в этот момент он напоминал пациентов психушки. Ласково называемый своей бывшей паствой, противной собачьей кличкой 'Алевас', Сильванский страдал и метался. Впрочем, должного пиетета к себе со стороны подчиненных он не чувствовал уже давненько. А после приезда этих… московских 'варягов' весь бывший 'его коллектив' тут же переметнулся к ним. И хотя он отлично знал, что при выдаче НКАП задания ему досталось фактически готовое КБ покойного Дмитрия Григоровича и хороший завод, и то, что большинство проблем с опытным истребителем были инициированы лично его распоряжениями. Но в мозгу 'бывшего главного' все еще теплилась последняя надежда… Надежда, что вот уже совсем скоро измученная 'доработками' машина полетит, и вот тогда… Терять 'конструктору-расстриге' было уже почти нечего, поэтому он очень торопился, пытаясь вынудить пришлых 'варягов', либо впрячься в бессмысленную доделку откровенно испоганенного самолета, либо отпустить его Сильванского 'для поиска правды' куда поближе к Кремлевскому Олимпу. Провожающему его разгневанным взглядом главному аристократу пролетарского самолетостроения, в этот момент остро захотелось сплюнуть, и выдать трехэтажную ферменную конструкцию. Однако в поле его зрения попала другая фигура и настроение Бартини тут же переменилось.

— Товарищ Томашевич! Дмитрий Людвигович, можно вас на минуту.

— Слушаю вас, Роберт Людвигович.

— Я тут об И-220-м хотел с вами посоветоваться. Что с винтом его делать будем? Есть ли хоть какие-то шансы довести до ума этого 'узника вражеских застенков', как вы считаете?

— Гм. Я тут поглядел исходные чертежи Поликарпова с массогабаритными данными двигателя Назарова, на которых, собственно, и базировался весь проект… В общем, шансов на переделку аппарата очень немного. Боевой машиной он стать точно не сможет. Да вы и сами все это видели… Крыло у него хоть и с мощной механизацией, но недостаточной площади для такой массы и мощности. Облегчить планер нормально не получится. М-87/М-88 для него слишком тяжел, да и частота вращения у него не та. С трехметровым винтом ему взлететь мешает низкое шасси, а с 2,85-метровым 'раскрутка винта'. Теоретически, можно подумать о многолопастном винте, но уже с другим редукторным мотором…

— Это все понятно. Ну, а в качестве опытной машины, эта дрянь нам для чего-нибудь сгодится?

— Мое мнение — потеряем время.

— А если из него 'летающий тренажер скоростных посадок' сделать? Тот, про который Давыдов на совещании вспоминал. Что думаете?

— Месяца полтора- два минимум. И где-то четверть народа придется на это дело выделить. Там ведь неубираемое шасси с носовой стойкой устанавливать. Вопрос с мотором и винтом остается… Вдобавок этот деятель будет в начальственные уши дудеть и жужжать о злостном вредительстве против его 'передового' аппарата.

— На этого 'деятеля' я уже сегодня управу найду. Мешать нам он больше не будет. А вот насчет ВМГ… Гм… А может! Вы тот наш разговор с Чижевским помните?!

— Там, где про рекордный самолет было? И к чему вам это вспомнилось?

— Три ЮМО-4, что в 'Подлипках' на складе запчастей с 35-го года лежат… Вспомнили? Тогда их штук пять закупили. Пара на РД полетала, один на Р-5, часть обратно на М-34 заменили, а с остальными так и зависло дело. Возможно, так и лежат они там без движения.

— Дизели!!! Хм. Было бы здорово, но их ведь уже на кого-то ставили, может и ресурса у них уже нет.

— Думаю за пару недель это можно выяснить, а СТО нам в такой малости точно не откажет. Зато, сможем поставить четырехлопастной винт два и восемь метра, и пару разгонных 'Тюльпанов' с нашим центропланом. Справимся?!

— То есть вместо трех предсерийных мото-реактивных 'Зябликов' у нас появятся целых пять машин?

— На пятую я сильно не надеюсь, второй планер Сильванский ведь почти угробил. Но, вот хотя бы один 'тренажер' в дополнение к учебным машинам, точно лишним не станет. А оставшийся свободным дизель можем на самого легкого 'Зяблика' поставить. Квартал на этом деле выиграем, если срастется.

— Если с дизелями выгорит, то мы и топливные баки с арматурой на тех машинах общими сделаем. И на 'тренажере', да и на нашем. Только на этом минимум килограммов пятьдесят отыграем… Письмо в СТО напишете, а я пока пару ребят для командировки отберу?

— Через час ко мне подходите…

Два энтузиаста, лишь совсем недавно в приказном порядке, 'озабоченных' прогрессом отечественного реактивного авиастроения с резвостью студентов понеслись воплощать в работу плоды своего мгновенного озарения. А уставшая от некомпетентности бывшего начальства местная мастеровщина, наконец, воспрянула духом. Призраки очередных 'вредительских' процессов и видений 'Колымских красот' медленно, но верно выветривались из переживаний людей. Под присмотром 'гениального тандема' неугомонной пары Людвиговичей Новосибирское ОКБ-153 постепенно возвращалось к нормальной работе. А работы этой впереди не было видно и края…

Как тот нахал угадал одно из любимых мест отдыха главы Милуокской семьи, оставалось для Дона загадкой. В этом кафе Джозеф Валлоне в первый раз пил кофе, как раз в 27-м, только-только приняв 'корону' после смерти своего достопочтенного предшественника Джо Амато. С некоторых пор это стало легкой слабостью Дона — вот так иногда выпить 'Капучино' прямо напротив полицейского управления. Поначалу раздражавшаяся этими эскападами полиция вскоре перестала обращать на это внимание, но привычка у Дона осталась. Впрочем, если тот парень легавый, то это бы все объяснило. Кроме, наверное, одного. Давным-давно прикормленная 'семьей' полиция города, даже не слышала о таком сотруднике. За этими размышлениями 'Глава семьи', вспомнил об осторожности. Впрочем, его следующий вопрос можно было не задавать, ибо его помощник Джонни Алиото не был бы таким спокойным, будь все иначе…

— Джонни, ребята Сэма готовы?

— У Феррары все готовы, Дон Джозеф. Если это обычный 'болтун', то вы здесь надолго не задержитесь.

— А если все-таки легавый?

— Мы сможем спокойно уйти отсюда, даже если тут начнется облава. А при вежливом варианте, нам вообще опасаться нечего. На нас у них ничего нет. Я полчаса назад разговаривал с капитаном, это точно не они. Никаких федералов он тоже не ждет.

— Гляди ка, а он точен как часы. Пришел пешком. Гм… И, кроме этого кретина Гербито с ним никого нет. Ну как тебе мальчишка?

— Он не слишком-то осторожен. И, значит, ваши планы изменятся не существенно. Разрешите забрать его с собой?

— Не торопись, сначала мы послушаем этого наглеца.

Вошедший под навес уличного кулинарно-питейного заведения, сразу положил на стоящий у входа столик сумку с чем-то тяжелым, а сам подошел ближе. Особо опасным этот парень не выглядел. Оружия на его поясе не просматривалось. Из-под одежды тоже ничего не выпирало. Внешность пришельца также не вызывала особого интереса. Под распахнутой светло-коричневой кожаной курткой видна была тонкая тускло-оливковая водолазка. На ногах такого же цвета цивильные бриджи, заправленные в высокие коричневые ботинки с притороченными пустыми ножнами стропореза. Головного убора молодой гость не носил. Несмотря на пасмурную погоду, одет он был все же чрезмерно тепло для местного лета. И еще он был слишком молод. Упрямое выражение на безусой физиономии выдавало обычный юношеский максимализм, но вот взгляд незнакомца… Взгляд был странный. Он глядел без малейшего испуга, с некоторым интересом и даже мимолетно сверкнувшей искрой юмора в глазах. Правая рука гостя стискивала запястье сопровождаемого.

— Представь меня своему боссу… приятель.

'Приятель', было, дернулся сказать какую-то резкость, но слегка усиленный незнакомцем залом кисти заставил его еще сильнее скрючиться и прошипеть.

— Дон Валлонэ, это Адам Моровски. У него к вам просьба.

— Вот и молодец, дружок…

— Чтоб ты сдох, легавый!

— Ну-ну-ну. Я ведь предупреждал тебя. Тогда у тебя был шанс просто уйти, но ты не захотел. Вини в этом сам себя. А сейчас просто отдохни, и не мешай нашей беседе…

После этих слов незнакомец отпустил 'конвоируемого', подтолкнув его в сторону замершего справа 'бодигарда'. Затем изобразил головой легкий поклон, и обратился к присутствующему здесь высокому начальству.

— Рад знакомству, Дон Валлонэ. Для меня это слишком высокая честь. Разрешите мне присесть? Нет, конечно же, не за ваш столик, меня вполне устроит, вот, этот стул. Вы не против?

— Садись. Это все, что ты хотел попросить?

За непроницаемой маской на гладко выбритом лице, угадать мысли местного криминального 'божества' было практически невозможно. Пара крепких парней встала чуть позади, сверля взглядами наглеца, и одновременно ожидая малейшего кивка своего Дона.

— Я сожалею, что мне пришлось тревожить и отрывать от дел столь уважаемого человека, как вы, Дон Валлонэ. Но я не нашел иного выхода из той ситуации, которую породил вот этот струнцо.

— Что там у тебя за ситуация, мистер? И, прошу тебя быть повежливей с моими людьми.

— Дон, Валлонэ, я не знаю многих ваших правил, но я знаю одно… Ни один отец не хочет видеть своего ребенка в тюрьме, как ни один отец не хочет хоронить своих детей и жен. А сегодня ваш… Гм… человек подбил одного мальчика на чудовищную глупость. Я уверен, что это было сделано без вашего разрешения, ибо не могу поверить, что вы бы его ему отдали. И если это так, то я прошу наказать виновных лиц и справедливо разрешить конфликт…

'Он, конечно, наглец, но одну вещь он сделал правильно. Его мне представил знакомый мне человек пусть и формально. Интересно он это знал, или поступил по наитию? Да и ведет себя в присутствии Дона он почти правильно. Гм. Очень странный юноша, этот Моровски. Странный и непростой…'.

— О чем речь, мистер… хм…Моровски? Что такого случилось?

— Почти ничего. Если не считать того, что получив от вашего человека оружие тот 'чико' устроил стрельбу в парке среди отдыхающих и детей. Согласитесь, здесь все-таки не Спарта, чтобы прямо в зоне отдыха горожан устраивать вот такие тренировки юношеских агел. Именно за это я передаю этого человека в ваши руки, рассчитывая на мудрое и справедливое решение.

— Джонни, приведи сюда поближе 'приятеля' нашего гостя.

— Эй! Гербито, подойди к Дону. Тебе есть, что ответить на сказанное?

— Я знать не знаю этого человека, Дон Валлонэ. Он псих. Привел меня сюда насильно, угрожая мне и Филиппе. Говорил про вас гадости, которые я не смогу повторить даже спьяну, и еще он смеялся над семьей…

— Довольно! Помолчи теперь.

'Этот струнцо сказал почти так, как надо говорить в таких ситуациях, и все-таки он действительно кретин. Дважды прокололся и вдобавок вляпать меня — своего Дона в это птичье дерьмо! Нет, Ферраре нужно гораздо лучше выбирать людей. Такие, как этот нас только позорят… Надо будет не забыть наказать этого бездельника'.

— Мистер Моровски, пока что его слово против вашего. Вы можете подробнее выразить свои претензии?

— Извольте. Когда на моих глазах мальчик с пистолетом сначала угрожает расправой другим ребятам, а затем начинает палить в опасной близости от гуляющих женщин с детьми… В такой ситуации ни один честный человек не может остаться безучастным. Как бы вы сами себя чувствовали, если бы это случилось рядом с женщинами и детьми из вашей семьи?

Глаза главы семьи полыхнули яростью, но тут же, погасли. Губы искривила улыбка.

— А причем здесь приведенный сюда парень, он, что кого-то убил? Если нет, то я не вижу проблемы.

— Значит, наши с вами взгляды слегка расходятся, и все же я надеюсь на ваше понимание. Этот парень дал мальчику оружие с боевыми патронами, не будучи уверен, что тот не устроит стрельбу. Мало того, он убедил того 'чико' Филиппе в полной безнаказанности. Когда тот начал стрелять, прямо там, где гуляют дети и женщины, и был мной обезоружен, ваш… человек, угрожая мне оружием, потребовал его отпустить. И все это, прикрываясь вашим уважаемым именем, на глазах у множества людей.

— И у вас есть доказательства ваших слов?

— Есть. Вот несколько фотоснимков. На них хорошо видны и угрозы и стрельба в парке. Там же видны и отдыхающие с детьми. Кроме того есть несколько человек готовых дать показания под присягой…

'Ну, вот все и стало на свои места. Это просто очередной жадный, и не слишком расчетливый идиот. Таких, как этот нам, правда, уже давно не попадалось. Но жизнь очень странная штука и иногда не забывает преподносить сюрпризы. А этого Гербито Ферраре придется закапывать лично. Чтобы впредь соображал, кого к себе приближать. Ну, а с 'этим', осталось бросить на холст лишь пару финальных мазков…'.

— Так вы пришли сюда, чтобы шантажировать? Гм. И чего вы хотите?

— Лично мне ничего не нужно. Шантажом я не занимаюсь. Эти фотографии вы можете забрать у меня прямо сейчас вместе с проявленной пленкой. Мне они нужны были лишь для доказательства моих слов лично вам.

'Он мне надоел! Какая-то глупость! Я никак не могу понять, чего на самом деле хочет этот тип. Пять раз его уже можно было убрать, но… Но чем-то он меня привлекает! Я редко ошибаюсь в людях, но пока не могу ухватить этого ощущения. Ладно, поиграем с ним еще немного'.

— Я не верю в такую бескорыстность. Что вам на самом деле нужно, мистер Моровски?

— Справедливость и больше ничего.

— Конкретнее.

— Я прошу вас или вашего помощника проехать со мной к парку, чтобы примирить тех мальчишек, и установить честные правила таких разборок на будущее…

— Что вы имеете в виду под 'правилами разборок'?

— Например, схватка без оружия до первой крови, или пока кто-то из дерущихся не упадет. Обязательное присутствие при этом двух совершеннолетних секундантов. Нечто вроде дуэльного кодекса для мальчишек. У них ведь еще будет время включиться во взрослую жизнь, так пусть это произойдет в свой черед. А пока пусть просто тренируют кулаки и волю…

'За свою жизнь я видел нескольких сумасшедших. Но вот такого вижу впервые. Он хочет, чтобы мы заменяли в таких делах полицию!? Гм. Что бы сказали об этом в Чикаго? Да, надо признать, такого бреда я еще ни от кого не слышал… Но парень смотрит на меня с вызовом, словно верит в то, что я и, правда, с ним поеду мирить эту мелюзгу! А если не поеду, то он будет считать меня трусом?! Ммм… Он что, правда, верит, что мне до этого есть хоть какое-то дело?! Тогда… Гхм. Тогда это тяжелый случай…'.

— Дон Валлонэ, я вижу, вы очень занятой человек, и тратить свое время на такие, казалось бы, мелочи вам нелегко. Но осмелюсь напомнить вам. Из-за одного из ваших людей сейчас могут пойти нежелательные слухи по городу. Я очень хочу, чтобы этого не случилось, и вижу единственный правильный выход в том, чтобы показать всем, что вы не согласны со случившимся, и имеете собственное мнение о том, как надо разрешать такие конфликты…

— Джонни, я проедусь с мистером Моровски до парка. Распорядись. С этой историей и в правду нужно разобраться.

— Да, Дон Джозеф. Машина готова.

— Не откажитесь проехать со мной в моей машине, сеньор Моровски. Вы интересный собеседник, и я хочу продолжить наш разговор.

— С удовольствием, Дон Валлонэ.

Если бы глава местной 'семьи' мог прочитать мысли своего нового знакомого, то он бы пристрелил его тут же прямо на этом месте, и не мучился потом никакими угрызениями совести. Просто, незадолго до принятия им того 'судьбоносного' решения. Павла, заметившая легкую поступь успеха своей педагогической риторики, мысленно воскликнула.

'Ну, что там?! Контакт товарищи 'Крестные отцы', а?! 'Зачем Герасим утопил свою Му-Му…Кирпич на шею и Му-Му пошла ко дну…'. Гм. Рассказать кому на заводе, ни в жизсть не поверил бы народ, что я это сделала! Хотя, нет. Кое-кто все же поверил бы в это. Моему слову и моей тяжелой руке, те ребята верили свято. Но главное, сейчас не это. Главное, что итало-германская военная кампания на просторах Висконсина пока отменяется! Фффу-у! Ну, слава родной коммунистической партии!'.

Уже садясь в ширококрылый Бьюик СИ-40, Павла отметила про себя, что к концу переговоров из мистера превратилась в сеньора. Машина рванулась с места в сторону не такого уж далекого парка…

Джон Аллиото как всегда, сидел в кресле с газетой, не вслушиваясь, в струящиеся из патефона звуки Вивальди. Его патрон, закинув ноги на кожаный диван, перелистывал книгу в толстом кожаном переплете. Золотые буквы на корешке извещали, что томик 'Два трактата о правлении' писан Джоном Локком, но задумчивому тёзке автора фолианта это, ни о чем не говорило. На той встрече в парке Аллиото был собран и насторожен. За каждым кустом ему мерещились убийцы. Две вооруженные группы Феррары готовы были немедленно отреагировать на малейшее проявление агрессии. И лишь когда босс покинул парк, затекшие пальцы его телохранителя и помощника, наконец, выпустили рукоять армейского пистолета. Потом была та непонятная беседа на набережной, которой Джон не слышал. Взаимное доверие этих людей было столь высоко, что тайн между ними практически не было. Джон, не задумываясь, пристрелил бы любого на кого укажет Дон Джозеф, а тому зачастую достаточно было пары слов помощника, чтобы принять окончательное решение. Но сегодня, Джон почувствовал недосказанность, и был огорчен этим. Хотя внешне ничем себя не выдал. Молчание длилось уже довольно долго. Но вот взгляд Джозефа скользнул поверх книги, и кожаная обложка легла на невысокую этажерку.

— Спрашивай Джонни.

— О чем, Дон Джозеф?

— Я же вижу, что тебя все это удивило… Или, скажешь, нет?

— Вы не обязаны ни перед кем отчитываться. Но мне и, правда, интересно узнать, почему?

— Не считай меня слишком сентиментальным, но я испытал сегодня странные чувства, когда меня при всех благодарила та престарелая чета 'колбасников'… Я вдруг задумался о будущем. Хоть мы с ними давно не воюем, но настоящего мира не было. Так, перемирие, готовое в любую минуту полыхнуть огнем…

— Я не помню, чтобы вы раньше обращали внимание на такие мелочи. Это на вас совсем не похоже. Но возможно, тут есть место расчету…

— Ты прав насчет расчета. Но все это, увы, не мелочи, Джонни. Гербито кретин, не потому что дал Филиппе оружие, а потому что допустил эти 'разборки' в парке. Мы действительно могли получить на пустом месте абсолютно не интересную нам сейчас войну всего лишь из-за этой глупости. И, заметь, на этом мы бы ничего не выиграли. А сегодня, после моего глупого выступления, на котором я чувствовал себя наставником бойскаутов, мне звонил Джакомо. В 'Сиракузы' завезли пиво на треть дешевле, чем обычно…

— Хм. 'Колбасники' выражают вам свое уважение — это неплохо. А Моровски?

— Если бы ты слышал нашу с ним беседу на набережной… То, о чем рассказывал этот парень, это совсем не мелочи. И хотя он типичный авантюрист, мечтающий о славе, но мне жаль, что этот мальчик не наш. У него в голове есть много интересных мыслей по мирному перераспределению 'долей'. Получись из этого хотя бы десятая часть и… И 'Синдикат' уже не смог бы так диктовать нам свою волю.

— Неужели все так серьезно? Кто же такой этот Моровски, что смеет рассуждать о таких вещах?

— Этот Адам совсем не прост, и наверняка связан с кем-то в Старом свете. Автогонки это хорошее прикрытие для любых дел, и для него это точно не главное. Есть в нем что-то для меня непонятное! Ни один немец или поляк не сунулся бы ко мне с тем глупым вопросом, а он пришел…

"Тебе трудно в это поверить Джоннни, но он не боится смерти! Я еще помню глаза дона Вито Гуардалабене, когда он разговаривал обо мне с отцом. Дон Вито тоже не боялся смерти, он словно бы уже шагнул за край и вернулся оттуда. И этот Адам чем-то похож на него. И хотя его отец действительно немец, но на этого парня я бы с легким сердцем поставил круглую сумму".

Новости по городу разносились со скоростью звука, издаваемого взволнованными связками местных 'хаусфрау'. В доме герра Ранинга паре заезжих 'спортсменов' с большим трудом удалось отвертеться от хлебосольного баварского стола. Но когда очередные письма все же, обрели своих адресатов, поползновение гостей тихо улизнуть, наткнулось на радушное предложение хозяев выпить перед уходом рюмочку шнапса 'на добрую дорогу'. Больше всего Павла боялась, что под этот 'на посошок' прозвучит тост 'за фюрера'. Актерского таланта для повторения номера Кадочникова 'за НАШУ победу', она в себе не чувствовала.

— Герр, Пешке. Своим визитом вы оказали большую честь нашему дому. Помните, что здесь вам всегда рады. Передавайте большой привет вашему отцу. Мы знаем, как это трудно жить одному на чужбине. И, так же, как и герр Йоганн, мы всей душой стремимся в наше далекое Отечество. Пусть Господь наш всемогущий хранит вас на вашем пути, и убережет от коварства слепого случая. За вас, герр Адам! И за вашего друга!

— Благодарю вас герр Ранинг. Порою доброе слово, сказанное на языке нашего детства, помогает нам сильнее, чем дюжина заступников у Небесного престола. И пусть Господь наш пошлет процветание тем, кто трудится в поте лица своего, умножая порядок на нашей измученной хаосом планете. За бережных садовников подлунного мира. За вас дорогие хозяева! Герр Ранинг, Фрау Ранинг.

Вслед отъезжающей машине невольного триумфатора махало все немаленькое семейство. А Павле очередной раз стало стыдно. Раньше вот так ей обо всем этом не думалось. Были враги, были свои, все было просто. А сейчас ей нравились эти люди, но понимая их роль в грядущих бедах, хотелось их всех ненавидеть. Вот только чувства старой коммунистки шли в раздрай от постоянной внутренней борьбы неоперившегося шпионского цинизма и утомленной российско-советской действительностью человечности.

'Ну что, старая лицемерка? Уже про небесную благодать тосты толкать сподобилась! Да?! Да-а… Как же тебя расколбасило-то! Где ж твоя былая прямота и принципиальность? Всего-то, понимаете ли, не захотела она обижать хороших людей. Вот только забыла ты, голубушка, что именно такие вот 'хорошие люди' в Нюрнберге кричали 'Хайль!' той чернявой мелкоусой сволочи. Именно они отправляли своих мальчиков отвоевывать у 'унтерменшей' необходимое добрым германцам 'либенсраум'. И именно они ловили и отдавали в гестапо костлявых беглецов в полосатых робах. И не было им тогда дела до участи других людей. Лишь бы в германском доме был приятный глазу ордунг и полный чулан продуктов. А у кого отняты эти продукты, и кто умер ради этого ордунга, им было наплевать. Неужели же мы все такие?! Нам крикни 'Фас', покажи нам фото якобы убитого врагом ребенка, и мы пойдем убивать, ни о чем, не задумываясь… Стыдно'.

Думы Павлы переливались антрацитовыми тонами. Глаза уставились на дорогу. Позади остались расшаркивания с мафиози и их германскими конкурентами. Машина ехала между ячменных полей в сторону небольшого аэродрома Фрэдди-филд, Павла задумчиво молчала. Терновский резко выжимал и бросал сцепление, словно бы в отместку за чрезмерную самостоятельность напарника. Молчание тяготило обоих, но 'шляхтич' нервничал куда сильнее. Наконец, он не выдержал.

— Адам! Ты можешь хоть сейчас мне честно ответить?!

— Могу… Но ты пока ничего и не спрашивал.

— Просто ответь мне честно. Зачем, ты это сделал?

'Вряд ли этот 'монохромный' пан-товарищ поймет меня. В наши 90-е его бы на денек отправить. Там его монохромный мир, заиграл бы живыми красками. Поглядел, как из колодцев канализации достают трупики убитых маньяками детей. И как отдирают от мостовой задавленных пьяными уродами школьниц. А сейчас… Нет, не поймет этот комсомольский шляхтич моих метаний, ну хоть ты тресни…'.

— Не знаю Анджей… Наверное, затем, чтобы совесть не грызла.

— Только ради этого?! Ради этого ты поставил на карту наши жизни и задание Центра?!

— Брось, Анджей, ничего я не ставил. Я пришел к ним сам от себя. Говорил лишь от своего имени, в том деле ты был вообще не причем. А пока жив хотя бы один из нас, задание остается выполнимым. У тебя ведь есть своя легенда? Вот и не устраивай тут панику с истерикой. Будь ты мужчиной…

— А ты, значит, ведешь себя как мужчина?! Все наши планы уже идут наперекосяк, из-за твоей самодеятельности. Все через дупу! Может, мне уже пора докладывать в Центр о срыве задания?! А, Адам?

— Дело твое. Поступай, как знаешь. Но если без команды Центра вдруг решишь вывести меня из нашего дела, то не забудь про контрольный выстрел в затылок…

— Идиёт! Я о тебе забочусь, а ты… Вот скажи, зачем нам сейчас местный аэродром? Что мы тут забыли? До гонок пара дней всего остались. Уже ехали бы себе в Чикаго, как планировали…

— Гонки от нас не убегут. Сколько у нас с тобой в летных книжках канадского налета?

— Часов по пятнадцать ребята за нас записали. Плюс пара часов из Ошкоша. И что ты этим хочешь сказать?! Ты что, все о получении пилотских свидетельств мандражируешь? Лучше бы о главном думал. О том, что нас теперь здесь как муху в любой момент прихлопнуть могут…

— Не кипишуй, пан Терновский, нас не прихлопнут. В радиусе сотни миль нас теперь даже ограбить никто не посмеет. Мы с тобой, Андрюшенька, нечаянно счастливый билет вытянули. Честно говоря, я такого даже не планировал, само как-то все получилось.

— Думаешь, из-за твоих новых знакомых, нас тут будут на руках носить?

— На руках вряд ли. Но без разрешения местного Дона нас тут никто не тронет. Правда, на Чикаго и его окрестности это, увы, не распространяется.

'Так ли уж обоснована моя уверенность? Даже не знаю. Я, конечно, редко ошибаюсь в людях, но бывали и сбои у моего внутреннего 'полиграфа'. Во взгляде того мачо было много всякого намешано. Вот только тупой настырности наших постперестроечных 'красных пиджаков' я там не увидела. Этот Дон совсем не глупый перец. Правила и традиции важны для него, но он не следует им слепо. Ему важна выгода, но свой интерес он ставит даже выше нее. И если посеянные мной зерна все же дадут всходы, то может быть, и не станет Америка страной благодушных рукоплескателей 'демократического идола'. Хотелось бы, но вряд ли…'.

В памяти возникла набережная Мичигана с хлопающими от порывов ветра матерчатыми тентами местных кафе. Легкий бриз с воды, вероятно, напоминал Главе Семьи годы, проведенные на Родине. И хотя в конце лета погода в Милуоки больше напоминала венецианскую зиму, но все же, прогулка была приятной. Сама же беседа, оставившая столь глубокий след в душе собеседников, со стороны могла бы показаться диспутом то ли соседей по улице, то ли коллег из департамента народного просвещения.

— Зачем вы рисковали своей жизнью сеньор Моровски? Я хорошо читаю по глазам, вы не очень-то любите соплеменников вашего отца. Во время моей беседы с молодежью, вы смотрели на членов германской общины осуждающе.

— Особого риска там не было. А мой негатив в основном касался воспитания. Если бы взрослые лучше воспитывали детей, то сегодняшняя проблема просто не родилась бы на свет.

— То же самое, вы, наверное, думаете и о нас, сицилийцах?

— А почему я должен делать для кого-то исключение? Мы все созданы по одному подобию. Правда, некоторые почему-то считают лишь себя 'солью земли', а всех остальных пылью. Именно из-за таких начинаются войны и гибнут невинные люди…

— Этого Курта вы тоже считаете невинным?

— Курта? Нет, не считаю. Из-за их с Филиппе глупой бравады под очереди 'томми-ганов' могли попасть матери с грудными детьми. Вот насчет их невинности у меня нет сомнений.

— Мне понятны ваши чувства, но и вы нас поймите. Эти… мальчики сами его спровоцировали. Они угрожали ему кулачной расправой, если он будет ходить по их улице. Надеюсь, вы понимаете, как это неприятно и обидно в таком возрасте.