Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина)

Глава шестая Атаманша

Как был Василий со штиблетом в руке, так и замер на припечке.

Смотрит только на дверь, раскрыв глаза, а в двери – чудо Пава – не пава, жар-птица, а в общем – баба красоты писаной.

Бровь соболиная, по липу румянец вишневыми пятнами, губы помидорами алеют, тугие и сочные.

А на бабе серый кожушок новехонький, штаны галифе нежно-розового цвета с серебряным галуном гусарским, сапоги лакированные со шпорами, сбоку шашка висит, вся в серебре, на другой стороне парабеллум в чехле, на голове папаха черная с красным бантом.

Стоит в дверях, глазами поблескивает и усмехается.

Даже глаза протер Гулявин. Нет – стоит и смеется.

– Ты кто такая будешь? – спросил наконец. А она головой встряхнула и коротко:

– Я? Лелька! Супится Гулявин.

– Ты не мотай! Толком спрашиваю. Откедова, кто такая?

– Из мамы-Адессы – папина дочка.

А сама все хохочет.

– Сам знаю, что папина дочка Чем занимаешься, зачем пожаловала?

– А в Адессе с мальчиками гуляла, а теперь яблочком катаюсь.

Озлился Гулявин.

– Толком говори, чертова кукла! Нечего лясы точить!

– А толком сказать – атаманша. Гуляю, красного петуха пускаю, а со мной босота гуляет. Отряд атаманши Лельки.

– Народу у тебя много?

– На мой век хватит! Тридцать голов есть! Было больше да под Очаковом третьего дня пощипали. Теперь на Крым нам дорога лежит. А ты из каких генералов будешь?

Смеется Гулявин.

– А я – фельдмаршал советский! В Крым тоже катимся Что ж, приставай, по пути Произведем в адъютанты. Что, Мишка, хорош адъютант будет?

Посмотрел Василий на Строева, а Строев молча сидит, на атаманшу в упор смотрит, и глаза, как иголки, стали злые и пронзительные. Лицо каменное.

– Как думаешь? Возьмем атаманшу? Строев плечом повел только.

– Ну, атаманша, оставайся! Где люди-то у тебя?

– Люди по хатам разместились, а я пока без места.

– Ну и оставайся здесь! В тесноте, да не в обиде! Села атаманша на лавку, кожушок сбросила, в одной гимнастерке сидит, румянец пышет, грудь круглая гимнастерку рвет.

Строев поднялся – и из хаты на двор. Василий за ним вышел.

– Ты, Михаил, чего надулся? Атаманша не по сердцу?

– Нет, ничего! – А голос холодный и ломкий.

– Нет, ты скажи по правде. Вижу, что злишься.

– А по правде, так я против этой атаманши. Неосторожен ты, Василий. Пришла баба, черт ее знает какая, откуда; черт знает, что за отряд? Зачем ее к нам втаскивать? Пусть идет своей дорогой. На свою ответственность брать незачем!

– Ну, пошел страхи пускать! Баба как баба! Раз с буржуями дерется, значит, нам помощница.

– Да мне все равно. После не пеняй только!

– Ничего. Пенять не придется.

Вернулись в избу. Строев сразу же на лавке за столом спать завалился. Василий на печку полез.

Атаманша со двора вьюк притащила, по полу разостлала, одеяло вынула шелковое, цветное, все в кружевах.

– Одеяло-то у тебя царское. Приданое сварганила?

– Сшила матушка-ночь да батюшка-ножичек! Села атаманша на пол, косу заплела, гимнастерку стащила. Руки нежные, розовые, круглые. Груди птицей под рубахой трепещутся.

– Ты лампочку-то гаси! Ловчей раздеваться! Все баба!

– Зачем? Была баба, и вышла. Лягу – погашу. Завернулась в одеяло и дунула на лампочку. Темнота в хате, только ветер погуливает вокруг и шуршит камышинами на крыше.

Не спится Гулявину. Ворочается на печке. Томительно что-то. И мельтешат в глазах атаманшино плечо голое и жаркая грудь. В сердце даже захолонуло. Давно Гулявин без бабы, а плоть бабы требует. На то и живет человек. Эх, промять бы атаманшины бедра железом пальцев, въесться губами в помидорные губы.

Горячо телу стало. Сплюнул со зла Гулявин.

– Тьфу… сатана!

Зашевелилось на полу, слышит Гулявин шепот бабий:

– Не спишь, генерал? Тошно? И шепотом в ответ:

– А твоя какая забота?

– А коли не спишь, сыпь под одеяло. Согрею!

Как молния по избе шарахнула. И кошкой вниз бесшумно Василий. Схватил край одеяла, откинул. Пахнуло теплом – и навстречу хваткие руки и полные атаманшины губы.

А на лавке за столом, так же бесшумно, на локте приподнялся Строев.

Поглядел в темноту, покачал головой и снова лег.

Наутро выступили по Херсонской старой дороге к Днепру, на Алешковскую переправу.

Перед выступлением осмотрел Гулявин Лелькин отряд.

Тридцать человек, все на конях, кони сытые, крепкие, видно, из немецких колоний. Сами не люди-черти. Немытые, грязные, а на пальцах кольца с бриллиантами в орех, у всех часы золотые с цепочками, бекеши, френчи-с иголочки.

Строев пока смотрел отряд, все больше мрачнел, и открытое детское лицо осунулось, губы смялись брезгливой складкой.

Но когда, повернувшись, сказал Гулявин: «Лихая братва! В огонь и воду!» промолчал Строев, ничего не ответил.

В Херсоне простояли два дня, ждали, пока лед отвердеет. И как только пришли в Херсон, рассыпались атаманшины всадники по всему городу, а вернулись к вечеру с полными седельными мешками.

А на другой день то же.

А вечером пьяные горланили «Яблочко» и дуванили добычу. И еще больше колец на черных пальцах, и – чего не было еще в гулявинском полку – матросы тоже приняли участие в дележе.

Не все, человек десять, не более. Соблазнились.

Ночью вернулся из города Строев и застал в штабе Василия и атаманшу. Сидела атаманша, расстегнувшись, перед бутылкой водки, блестели ярко атаманшины глаза, и тянула она высоким фальцетом:

Спрашу я Машу:

– Что ты будешь пить?

А она говорить:

– Голова болить…

Повернулась к вошедшему Строеву, протянула стакан и крикнула:

– Выпей, красная девица! Что сопли пускаешь? Ничего не ответил Строев – и к Василию:

– Нужно с тобой по делу поговорить. Серьезное!

– Ну, говори!

– Выйдем в другую комнату.

Вышли. Заходил Строев взволнованно из угла в угол и потом прямо к Василию:

– Дело очень грязное! Я сейчас из Совета! Позорно и скверно! Нас обвиняют в грабежах. Говорят, что наши кавалеристы грабили по домам и даже у рабочих. В предместье какой-то подлец старуху застрелил из-за копеечных серег. Это взволновало рабочих. Говорят, что советские войска-бандиты. Я тебя предупреждал! Просил не брать этой… – не кончил и брезгливо поморщился.

– Амба! Ты не горячись!.. При чем тут она? Народ у нее распущенный – это верно. Так она же баба – подтянуть не умела. А я их сам с завтра шкертом за глотку возьму – шелковые станут.

– Да не в том, в конце концов, дело! Не место в наших рядах такой сволочи! Кто она – бульварная девка! Рассердился Василий.

– Смотри, Мишка! Опять барская блевотина! Тебя послушать: так бульварная девка – не человек? Опять поссоримся.

– Совсем не то! На этот раз не уступлю. Если бы она была втрое хуже, но пришла к нам потому, что ее зажгла революция, выжгла в ней все прошлое, я бы раньше тебя ее принял, как друга. А ты вглядись! Что ты, ослеп? Ведь она идет просто грабить. Для нее все это, чем мы горим: революция, борьба, – только богатый гость, которого удобно обобрать, а потом кликнуть кота и пришить этого гостя. Понимаешь? Ее просто к стенке нужно поставить и с ней всю ее рвань. Из-за таких дело гибнет! Я требую убрать ее из полка… Впрочем… – Строев усмехнулся болезненно. – Пожалуй, это тебе не по силам. Удобная баба… Искать не нужно!

Покраснел Василий от укола и еще больше озлился. Но рта раскрыть не успел, потому что с дребезгом настежь шатнулась дверь, и ворвалась в комнату вихрем Лелька.

И сразу к Строеву:

– Ах ты подстилка свиная!.. Меня к стенке?.. Ты что за командир выискался, буржуйское семя!.. Я шлюха? Говори! – и ухватила Строева за грудь.

Но взял Строев спокойно атаманшины руки и зажал их. Никогда не думал Гулявин, что сила есть у парня, а тут, как побелело вмиг атаманшино горящее лицо, понял, что железом захвачены Лелькины руки. Попыталась вырваться, но только прошипела:

– Пусти, говорю.

А Строев, обернув лицо к Гулявину, равнодушно сказал:

– Я бы попросил тебя употребить власть командира. Подошел Гулявин, взял Лельку за ворот.

– Вот что!.. Ты не в свое дело не путайся! Твоей заботы тут нет! Иди-ка, девушка!

Довел до двери и коленкой поддал. Вылетела атаманша пухом.

А Гулявин затворил дверь за ней и засмеялся:

– Сражение! Ишь какая вояка!.. Строев удивленно смотрел на него.

– Что же? Ты и после этого ее не выставишь? И Гулявин ответил резко:

– Нет!.. Я командир и за себя отвечаю! И в мои дела не лезь. Спутался я с ней или не спутался – не твое дело. Если и спутался, так и то моя забота, а не твоя. Жалко мне бабу, а у тебя жалости к человеку нет. Ей помочь нужно на ноги встать, а не гнать. Не ждал я от тебя, что ты свиньей будешь!

– Василий!

– Чего Василий? Двадцать шесть лет Василий Правду в глаза скажу! Дорога мне баба за удаль!

– Может, за что другое?

– Может, и за другое! Другое я знаю!

– Ну, если меня не слушаешь, подумай о всем полку. Она нас втянет еще в историю. Собой ты можешь рисковать, мною тоже можешь, но сотнями людей ради последней девки нельзя!

– Фу-ты ну-ты, какие страхи! Довольно! Не хочу учителей слушать! Сам учить могу!

– Делай что хочешь! Но я теперь – только начальник штаба Вне службы мы люди чужие, и при первой возможности я уйду.

– И черт с тобой! Фря тоже…

Повернулся Гулявин и спокойно пошел к атаманше.