Ты видел ли вихрь, как порывом нежданным
Уносит он стадо с собой?
В пути если встретится он с караваном —
Тому не вернуться домой.
Гранитную глыбу со свистом и гулом,
Как перышко, кружит в пыли,
И если промчится над горным аулом,
Сотрет о нем память с земли.
То сила жестокая, сила крутая,
По ярости равных ей нет.
Слыхал иль видал ты, чтоб сила такая
Не сеяла горя и бед?
Не жди, что оставит она, пролетая,
Хоть раз благодетельный след.
Дика эта сила, глуха и нема,
Путей своих, целей не знает сама:
Бушует бессмысленно, яростно, слепо
И все на пути сокрушает свирепо!
Видал ты волну, что с угрюмою ночью
Равняет сияние дня,
Когда разъяренное море грохочет,
Людские сердца леденя?
Мгновенно челны, корабли, пароходы
Она посылает на дно,
И всюду, где гребень жестокий проходит,
Царит запустенье одно.
Цветущий оазис под влагою пенной
В пустыню она обратит.
Такая средь сил величавых вселенной
В ряду не последнем стоит.
Но может сказать лишь безумец смятенный,
Что сила та счастье сулит.
Дика эта сила, глуха и нема,
Путей своих, целей не знает сама:
Бушует бессмысленно, яростно, слепо
И все на пути сокрушает свирепо!
Видал ты, как буйный напор наводненья
Железо и камень крошит,
Деревья столетние, словно поленья,
Качает, и рушит, и мчит?
Пред ним разбегаются люди, бледнея,
Родной покидают свой кров.
Различий не зная, щадить не умея,
Богатых людей, бедняков,
Мужчину и женщину — всех без разбора
Уносит вода на пути;
Когда же затопит прибрежные горы —
И тигру живым не уйти.
Да, сила немалая это, без спора,
Вторую под стать не найти.
Но сила такая глуха и нема,
Путей своих, целей не знает сама:
Бушует бессмысленно, яростно, слепо
И все на пути сокрушает свирепо!
Видал ты вулкан, что разносит несчастье,
И ужас, и гибель вокруг?
Вода в той разверзнутой огненной пасти
В пары обращается вдруг.
Овраги — в холмы и вершины — в ущелья
Ему обратить нипочем,
Струей огневою, в зловещем веселье,
Все вдруг он затопит кругом.
Взъярен, головою косматою двинет —
Земную распорет он грудь,
Багровый язык свой куда ни закинет —
Огню над селеньем сверкнуть.
Пред силой такой небо в ужасе стынет
И море боится дохнуть.
Дика эта сила, глуха и нема,
Путей своих, целей не знает сама:
Бушует бессмысленно, яростно, слепо
И все на пути сокрушает свирепо!
Ты молнию видел, усмешкой летучей
На мир наводящую страх?
Пред нею рыдают испуганно тучи
И мечется гром в небесах.
Вопьется слону в исполинское тело —
И свалит, как мошку, слона,
С полночного неба внезапно слетела
На гору — и та сметена.
Боятся ее рокового вторженья
И запад, и знойный восток,
Удар ее всюду несет разрушенье —
Стремителен, меток, жесток!
Неслыханно силы такой напряженье,
Средь прочих стихий — это бог.
Жаль, сила такая глуха и нема,
Путей своих, целей не знает сама:
Бушует бессмысленно, яростно, слепо
И все на пути сокрушает свирепо!
Но сила еще есть иная на свете —
Владычица всех остальных,
Она несравненна, соперницы нет ей, —
О ней мой восторженный стих!
Все силы природы она подчиняет
Всеведущей воле своей,
А те повинуются, те исполняют
Без мыслей, без чувств, без речей.
Захочет — и гром послушанью научит,
Потушит вулкан навсегда;
Послушен ей ветер, и служат ей тучи,
И волн ей покорна гряда.
Ты знаешь ли имя той силы могучей? —
То сила людского труда!
И разум и воля той силе даны,
И слух ее четок, и мысли ясны;
Глядит она зорко, и действует смело,
И все, что захочет, свершает умело,
Задать ли загадку тебе? Не однажды
Терялся мудрец перед ней.
Стихии земли, коль присмотришься к каждой,
Себе не сплетают цепей,
Не сыщешь такой, чтобы блага творила
И после стонала от них.
И только людская рабочая сила
В плену у творений своих!
Подумай, высокая слава такая
Кем злобно повержена в прах?
Творящая благо рука трудовая
Должна ль изнывать в кандалах?
Та сила великая, сила святая
Зачем у злодея в тисках?
Ведь ей и сознанье и воля даны,
И слух у ней чуток, и мысли ясны;
Глядит она зорко, и действует смело,
И все, что захочет, свершает умело.
Могучая, гордая сила такая
Становится жалкой рабой,
Затем что, трудиться ее принуждая,
Плоды пожинает другой.
Ее достоянье враги похищают,
Оружье насилья куют
И этим оружьем ее ж обращают
В рабу, продающую труд.
На шею наброшен той доблестной силе
Невежества тесный аркан,
Ведет ее труд непосильный к могиле,
Религии душит дурман.
Стеной отовсюду ее окружили
Нужда, угнетенье, обман.
Хотя и сознанье и ум ей даны,
И слух ее чуток, и мысли ясны,
Не выйдет она из тюрьмы этой черной,
Пока остается насилью покорной!
Но эта же сила, чей облик прекрасный
Неволи завесою скрыт,
Встает на врага и под знаменем красным
На бой за свободу летит.
Сжимая кровавую глотку вампира,
Топча суеверья змею,
Высокое званье владычицы мира
Она добывает в бою.
По воле ее исчезают со света
Насилье, обман и нужда!
А если увидеть воочью все это
Ты хочешь, товарищ, — тогда
Взгляни, как природа в Союзе Советов
Склонилась пред силой труда!
Там силе той разум и воля даны,
Глаза ее зорки и мысли ясны,
Свободна, едина она неизменно
И все, что захочет, творит вдохновенно!
1932
Максиму Горькому
Запомнилась мне притча с давних пор —
Трех разноцветных капель разговор.
Одна сказала: «Ясен облик мой,
И не сравниться никому со мной.
Прозрачна я, во мне и цвета нет,
Но, как звезда, я излучаю свет.
Во всем, что создал в мире человек
И будет создавать из века в век,
Сиянье вы увидите мое,
Мной держится людское бытие.
Я — самый чистый самоцвет, я — пот,
Который в час труда рабочий льет.
С его чела не устаю я течь,
Чтоб мир подлунный в красоту облечь!»
Вторая капля, красная, в ответ
Сказала так: «Права ты, спору нет,
Но и мои заслуги немалы,
Достойна я не меньшей похвалы.
Не потому ль рубин в такой цене,
Что алым цветом он подобен мне?
Не потому ль так красит мир заря,
Что красным обдает его, горя?
Пред алой розой меркнут все цветы,
Цветник не знает большей красоты.
Я — капля, что своим огнем дотла
Сжигает мир насилия и зла.
В волнении всегда, как вал морской,
Рвусь за твою свободу в смертный бой,
Когда я вижу, что рабочий люд
Презренные бездельники гнетут,
Во мне вскипает неуемный гнев,—
И, пламенем своим сердца согрев,
Зову их в битву с полчищами зла,
Веду вершить великие дела.
Когда б не я, ты до скончанья дней
Страдала бы от злобы палачей,
Смирилась бы перед своей судьбой,
Жизнь прожила бы пленницей, рабой.
В моем кипенье гибнет произвол,
Насилья сокрушается престол.
Я — пламя, я — булат, я — солнца жар,
Я — кровь бойцов, готовящих удар,
Чтобы заставить мир насилья пасть,
Чтобы вручить рабочим людям власть!»
Послушав речи этих капель двух
И подтвердивши правоту подруг,
Им третья, черная, сказала так:
«Вам стал бы возражать лишь правды враг.
Но есть заслуги также у меня,—
Я, как и вы, исполнена огня.
Вы черноту не ставьте мне в упрек:
Она — и не изъян и не порок;
Ее непроницаемая мгла
В себе скрывает тайны без числа.
Булата в мире нет острей меня.
Нет в мире молнии быстрей меня.
Когда пришло восстание к концу,
И передышка надобна бойцу,
И надо силы множить и крепить,
Их для боев решительных копить —
Тут я, оставшись, продолжаю бой,
Не опускаю меч разящий свой.
Перо — мой меч, страницы белой гладь —
Вот поле, где должна я воевать
За счастье, — ведь его так люди ждут!
Ты, капля, воплощающая труд,
Права во всем, что ты сказала нам,
Слова твои подобны жемчугам.
Теперь и ты послушай, будь добра,
Что скажет черная твоя сестра:
Везде, где под ярмом рабочий люд,
Немало пота труженики льют,
Немало их, голодных и нагих,
Что блага добывают для других.
Но если я весь мир не облечу,
Воззвав к друзьям, врагов не обличу
И то, что вижу, силой гневных строк
Не превращу в свидетельство, в урок,—
То пролитый трудящимися пот
Свободы, счастья в мир не принесет.
О капля красная, и ты права!
Оспорить не могу твои слова.
Один твой цвет — революцьонный цвет —
Порука в том, что в них обмана нет.
Моих похвал не надобно тебе,—
Священна кровь, пролитая в борьбе.
Но выслушай, прошу, и ты меня,
О дочь победоносного огня!
Пускай отряд рабочих и крестьян,
Святой враждой к тиранам обуян,
Восстал отважно против темных сил
И прах своею кровью оросил,—
Но если я борцам не укажу
Пути к решающему рубежу,
Не разнесу волнующую весть
По всем краям, какие только есть,
Не поддержу их подвиг боевой —
Им труден будет их последний бой.
Я делаю острей, чем острый нож,
Сознанье тех, в чьих жилах ты течешь,
Я призываю их идти в поход,
Чтоб сокрушить насилия оплот.
Я наставляю трудовую рать,
Как надо бить, как надо побеждать.
Истица я — и вместе с тем судья;
И обвинитель и защитник я.
Я — гнева крик, зов боевой трубы,
Я — вдохновитель праведной борьбы!
Чернилами зовут меня, и я,
О пот и кровь, поддержка вам, друзья!
Борьбу с врагами вместе мы ведем,
Дворец коммуны выстроим втроем.
Могучий нага союз нерасторжим —
В грядущих битвах вместе победим!
1932
Двадцати восьми гвардейцам-панфиловцам, павшим смертью героев под Москвой в 1941 году.
Слыхал я, было встарь в одной из стран
Селенье небольшое Мардистан.
Не старясь от годов, еще в расцвете,
Там жили женщины и с ними дети.
Любая среди жен того села
Другую мужним именем звала:
С почтением звала женою Сама,
Женой Сангина иль женой Бахрама…
Вблизи села, под ясной синевой,
Тенистый стройный лес шумел листвой,
Там подымались кедры и платаны,
И кипарисы — что красавиц станы.
Куда ли глянешь — статуя стоит:
Здесь бронза, дальше мрамор иль гранит.
То были все мужей изображенье,
Недавних обитателей селенья.
И каждый памятник со всех сторон
Был цветником отрадным окружен.
Там песни соловьиные звучали
И розы в лад головками качали…
Обычай был у жен деревни той:
В день всем известный, каждою весной,
У них дымились очаги до света,
Готовились и яства и шербеты.
Набрав в корзины дичи и приправ
И щедро детям лакомства раздав,
Концы ногтей окрасив хною алой,
Обрызгав косы амброй из фиала,
Сурьмой отметив брови красоту,
Одеты в шелк и нежную тафту,
Со звонким сазом, бубном и свирелью,
Предавшись беззаботному веселью,
Они, с собой нарядных взяв детей,
К заветной роще шли деревней всей.
И каждая там, памятник целуя,
Кудрей склоняла смоляные струи
И с мужем, недвижимым и немым,
Усаживалась рядом, как с живым.
Слова любви твердила, как бывало,
И пела для него, как встарь певала,
И речь неторопливую вела
Про все заботы дома и села.
Припоминала верная подруга
Всю доброту любимого супруга,
И рвался из груди невольный стон,
И взор темнел, слезами увлажнен.
Припоминала подвиг, полный славы,
Плоды его отваги величавой.
«Ты вечно жив, — шептала, — храбрый друг!
Ты гордость наша, сила наших рук!..»
И сразу слезы вдовьи высыхали,
И щеки алы вновь, и нет печали.
В один из дней подобных в Мардистан
Явился путник из далеких стран.
Глядит вокруг: на улицах селенья
Тишь, пустота, ни слова, ни движенья.
Прошел деревню вдоль и поперек,
Живой души нигде найти не смог,
Невольно тем безлюдием встревожен,
«Здесь есть ли кто живой?» — вскричал
прохожий.
На голос этот из одних дверей
Вдруг показалась, мертвеца бледней,
Вся в черном, женщина. Грустна, согбенна,
Как будто всей обижена вселенной.
Как ветвь без листьев, руку подняла,
Путь указала к лесу и ушла.
Дошел до рощи путник изумленный.
Увидев женщин, круг их оживленный,
В недоуменье вопрошает он:
Чему их дружный праздник посвящен?
И кто таков тот призрак одинокий,
Весь в черном, полный горести глубокой?
И Мардистаном отчего зовут
Село, где только женщины живут?
Услышал он рассказ про подвиг славный:
«Наш край подвергся бедствию недавно.
На нас напала чужеземцев рать,
Задумав край цветущий растоптать.
И стали нашего села мужчины
Преградой первой на пути лавины.
Никто склонить колен не пожелал,
Никто отдаться в плен не пожелал,
Припять неравный бой решился каждый,
И ста врагов не устрашился каждый.
И дорого мужчины жизнь свою
Все продали в неслыханном бою.
Увидели герои, погибая:
Примчалась грозно армия родная…
Отчизна вскоре в огненных боях
Развеяла по ветру вражий прах.
Так малая деревни нашей сила
Ключи победы родине вручила…
Но муж один меча не удержал,
Трусливо с поля битвы он бежал:
То был супруг — загадку я раскрою —
Печальной тени, виденной тобою.
Позорной вестью той удручена,
В глубокий траур облеклась она,
Сказав подругам: «В счастье вы живите.
Меня же с этих пор вдовой зовите».
И трус попал при жизни в мертвецы.
Но вечно живы наши храбрецы,
Поныне имена супругов с нами,
Гордимся мы героев именами.
Из всех безмужних этих жен одна
Вдовеет — малодушного жена.
Лишь у нее отца не знают дети,
И тяжело на белый свет глядеть ей…
Теперь ты знаешь, отчего народ
Селенье наше «Мардистан» зовет».
Едва умолкнуть женщина успела,
Движеньем, шумом роща закипела,
Плескался флаг, бил звонкий барабан…
Отечество прислало караван.
Из городов окрестных и селений
Горячим словом, с грудой приношений
Сограждане приветствовать пришли
Очаг победы, славу всей земли.
Они, детей отцов неустрашимых
Лаская, говорили: «Мы взрастим их.
Они такими станут, как отцы:
Из них герои вырастут, борцы…»
Запели снова сазы и свирели,
О мужестве, о жизни люди пели…
Потом, когда спустился мрак ночной,
С героями простясь, ушли домой.
А путник тот в Иране и в Туране
О доблестном поведал Мардистане.
1942