Ветер в ивах

Глава третья Дремучий лес

Кроту уже давно хотелось познакомиться с Барсуком. По тому, как о нём говорили, Крот заключил, что Барсук – очень важная фигура и, хотя он редко появлялся, его влияние на всех отчётливо ощущалось. Но когда бы Крот ни обратился с просьбой к дядюшке Рэту, тот каждый раз отвечал очень неопределённо.

– Хорошо, хорошо, – говорил дядюшка Рэт. – Он сам как-нибудь появится, тогда я тебя с ним познакомлю. Отличный парень! Но ты должен принимать его не только таким, какой он есть, но и когда он есть.

– А ты не мог бы пригласить его сюда, устроить, например, званый обед или что-нибудь такое? – спросил Крот.

– Да он не придёт, – просто ответил дядюшка Рэт. – Барсук ненавидит общество, и приглашения, и обеды, и всё такое в этом духе.

– Ну а предположим, мы с тобой сами сходим к нему?

– Я убеждён, что ему это решительно не понравится, – сказал дядюшка Рэт с тревогой. – Он такой застенчивый, да нет, он бы просто на нас обиделся! Я ещё ни разу не решился явиться к нему в дом, хотя мы с ним очень давно знакомы. Кроме того, нам просто нельзя. Он живёт в самой середине Дремучего Леса.

– Ну и что? – заметил Крот. – Помнишь, ты же говорил, что там нет ничего особенного.

– Ну говорил, – ответил дядюшка Рэт уклончиво. – Но мы пока что туда не пойдём. Не сейчас, понимаешь? Это очень далеко, и в это время года он, во всяком случае, не бывает дома, и вообще он сам придёт, ты подожди.

Кроту пришлось удовлетвориться этим объяснением. Но Барсук всё не появлялся, а каждый день приносил свои развлечения, и так продолжалось до того времени, пока лето окончательно не ушло и холод, дождь и раскисшие дороги не заставили сидеть дома, а набухшая река неслась мимо окон с такой скоростью, что ни о какой гребле даже и подумать было невозможно. В это время Крот снова поймал себя на том, что мысли его неотступно вертятся вокруг Барсука, который живёт своей непонятной жизнью совершенно один в своей норе в самой глуши Дремучего Леса.

Зимой дядюшка Рэт много спал: рано ложился, а по утрам вставал очень поздно. В течение короткого дня он сочинял стихи или занимался какими-нибудь другими домашними делами, и, конечно, кто-нибудь из зверей постоянно заглядывал к ним поболтать. Само собой, было много рассказов, полных интересных наблюдений и всяких удачных сравнений, все пускались в воспоминания о лете и о том, каким оно выдалось.

О, лето было роскошной главой в великой книге Природы, если внимательно в неё вчитаться. С бесчисленными иллюстрациями, нарисованными самыми яркими красками! Они изображали весь нескончаемый пёстрый карнавал, который разворачивался на берегу реки прекрасными живыми картинами. Первым появился алый вербейник, потряхивая спутанными локонами, заглядывая с берега в зеркало реки и улыбаясь собственному отражению. А потом не задержался и кипрей, нежный и задумчивый, как облако на закате. Окопник белый, взявшись за руки с алым, приполз следом. Наконец однажды утром застенчивый и робкий шиповник тихо ступил на сцену, и каждому становилось так очевидно, как будто об этом возвестили аккорды струнного оркестра, переходящие в гавот, что июнь окончательно наступил. На сцене ожидался ещё один персонаж – пастушок, который будет резвиться с нимфами, рыцарь, которого дамы ждут у окошек, принц, который поцелуем пробудит к жизни спящую принцессу – лето. И когда таволга, весёлая и добродушная, одетая в благоухающий кремовый камзольчик, заняла своё место, то всё было готово на сцене, чтобы летний спектакль начался.

Ах, какой это был спектакль! Сонные звери, укрывшись от дождя и ветра, стучавших в двери, в своих уютных норках, вспоминали ясные рассветы за час до восхода солнца, когда туман, ещё не успевший рассеяться, тесно прилегал к поверхности воды. Нырнёшь в холодную воду и бежишь по берегу, чтобы согреться. А вслед за этим появлялось солнце, и преображались земля, вода и воздух. Серое становилось золотым, и рождался цвет от того, что солнце снова с ними. Они вспоминали послеобеденную лень жаркого летнего полудня, когда можно было зарыться в густой травяной подлесок и чувствовать, как солнышко проникает туда маленькими золотыми пятнышками. А потом купание и катание по реке, прогулки вдоль пыльных улочек и по тропинкам среди спелой пшеницы. А после этого, наконец, – длинные вечера, когда завязывались ниточки добрых отношений, возникали дружеские связи, составлялись планы на завтрашний день. Было о чём поговорить в короткие зимние дни, когда звери собирались возле камина. Но у Крота всё-таки оставалась ещё горсточка свободного времени, и вот однажды, когда дядюшка Рэт, сидя в кресле возле огня, то задрёмывал, то пытался срифмовать слова, которые никак не рифмовались, он принял решение пойти самому и изучить Дремучий Лес и, может, завязать знакомство с Барсуком.

Стоял тихий холодный день, небо над головой было стального цвета, когда он шмыгнул наружу из тёплой гостиной. Земля вокруг была гола и безлистна, и он подумал, что никогда ещё не заглядывал так глубоко в суть вещей, как в этот зимний день, когда природа была погружена в свой ежегодный сон и точно сбросила с себя все одежды. Холмы и лощины, карьеры и все скрытые листьями местечки, которые летом казались таинственными копями, интересными для исследования, теперь были печально доступны со всеми их секретами и, казалось, просили пока не замечать их неприкрытой бедности, доколе они снова не наденут свои богатые маскарадные костюмы и не очаруют опять своими прежними обманами. С одной стороны, всё это выглядело жалко, а с другой – вселяло надежду и даже подбадривало. Его радовало то, что он по-прежнему любит землю, неприкрашенную, застывшую, лишённую наряда. Он разглядел её, что называется, до костей, и кости эти оказались красивы, крепки и естественны. Он сейчас вовсе и не мечтал о тёплых зарослях клевера или о шелесте заколосившихся трав. Ветки живой изгороди без листьев, голые сучья бука и вяза казались красивыми, и в бодром настроении он шёл, не останавливаясь, в сторону Дремучего Леса, который чернел внизу, точно грозный риф в каком-нибудь тихом южном море.

Поначалу, когда он только вошёл в лес, его ничто не встревожило. Сухие сучки потрескивали под ногами, поваленные деревья перегораживали путь, грибы на стволах напоминали карикатуры, пугая его в первый момент своей похожестью на что-то знакомое, но далёкое. Всё это казалось ему поначалу забавным и весёлым. Но лесная глубь понемногу заманивала, и он уже проникал туда, где было таинственно и сумеречно, где деревья начинали подкрадываться к нему всё ближе, а дупла стали кривить рты. Здесь было очень тихо, темнота надвигалась неуклонно, быстро, сгущаясь и спереди и позади него, а свет как бы впитывался в землю, как вода в половодье. И вдруг стали появляться гримасничающие рожицы. Сначала ему показалось, что он неясно увидел где-то там, из-за плеча, чьё-то лицо: маленькую злую клинообразную рожицу, которая глядела на него из дупла. Когда он повернулся и поглядел на неё в упор, она исчезла.

Он ускорил шаги, бодро убеждая самого себя не позволять себе воображать всякое, а то этому просто конца не будет. Он миновал ещё одно дупло, и ещё одно, и ещё, а тогда – ну да! да нет! ну да, конечно! – маленькое узкое личико с остренькими глазками, оно мелькнуло на мгновение и скрылось в дупле. Он заколебался, потом подбодрил сам себя и, сделав усилие, пошёл дальше. И потом вдруг – точно они были там всё время – у каждого дупла, а их были сотни, вблизи и в отдалении, оказалась своя рожица, которая появлялась и тут же исчезала, и каждая делала гримасу или вперяла в него злобный, ненавидящий взгляд.

Если бы, думалось ему, он мог оторвать свой взгляд от этих углублений в стволах, похожих на отверстия органных труб, эти мерзкие видения немедленно прекратились бы. Он покинул тропу и устремился в нехоженый лес.

Тогда вдруг послышался свист. Когда Крот впервые его услыхал где-то далеко за спиной, свист был пронзительный, но негромкий. Но он всё же заставил Крота поспешить. Такой же пронзительный, но негромкий свист, зазвучавший далеко впереди, привёл его в замешательство, внушив желание вернуться. Когда он в нерешительности остановился, свист вдруг возник сразу справа и слева, казалось, что кто-то этот свист ловит и передаёт дальше через весь лес, до самого отдалённого уголочка. Эти, которые передавали свист, были бодры и энергичны и ко всему готовы. А Крот… Крот был один и невооружён, и на помощь звать ему было решительно некого, а ночь уже наступала.

И тогда вдруг послышался топот. Он подумал, что это падают сухие листья, такой лёгкий и нежный был этот звук сначала. Потом, постепенно нарастая, звук приобрёл свой ритм, и его ни за что другое и принять было нельзя, как за топ-топ-топ маленьких ножек, топающих пока что очень далеко. Спереди или сзади он доносился? Сначала казалось, что спереди, потом – сзади, потом – и оттуда и оттуда сразу. Топот рос и умножался, пока он не стал слышен отовсюду, и, казалось, надвигался и окружал его. Когда он встал неподвижно и прислушался, он увидел несущегося прямо через чащу кролика. Он ожидал, что кролик приостановится или, наоборот, кинется от него в сторону. Вместо этого зверёк мазнул по нему боком, проскакивая мимо, мордочка искажена, глаза огромные.

– Спасайся, дурак, спасайся! – услышал Крот его бормотание, когда кролик, завернув за ствол дерева, скрылся в норке каких-то своих знакомых.

Топот усилился, зазвучал как внезапный град, ударивший по ковру из сухих листьев. Теперь казалось, будто весь лес куда-то мчался, бежал, догонял, устремляясь к чему-то или к кому-то. Крот тоже в панике побежал, без цели, не зная, куда и зачем. Он на что-то натыкался, во что-то проваливался, под чем-то проскакивал, от чего-то увёртывался. Наконец он укрылся в глубокой тёмной расщелине старого вяза, которая казалась уютной, надёжной, может, даже и безопасной, хотя кто мог знать наверное? Так или иначе, он слишком устал, чтобы бежать дальше, у него хватило сил, чтобы свернуться калачиком на сухих, занесённых в расщелину ветром листьях, в надежде, что здесь он в безопасности хоть на время. И пока он так лежал и дрожал, не в силах успокоить дыхание, прислушиваясь к топоту и свисту в лесу, он наконец-то понял, понял до самого донышка то, что называется страхом и с чем сталкиваются жители полей, лесов и разных зарослей, то, что испытывают они в самые тёмные минуты своей жизни, от чего дядюшка Рэт тщетно пытался его оградить, – Ужас Дремучего Леса!

Тем временем дядюшка Рэт в тепле и уюте дремал возле своего камина. Листочек с неоконченным стихотворением соскользнул с колен, голова откинулась, рот приоткрылся, а сам он уже бродил по зелёным берегам текущих во сне речек. Затем уголёк в камине осыпался, дрова затрещали, пыхнули язычком пламени, и он, вздрогнув, проснулся. Вспомнив, чем он занимался, перед тем как задремать, он нагнулся и поднял с пола стихи, попытался вникнуть в них, потом оглянулся, ища глазами Крота, чтобы спросить, не придёт ли ему в голову подходящая рифма.

Но Крота не было.

Он прислушался. В доме было очень тихо.

Тогда он позвал:

– Кро-от! Дружочек! – несколько раз и, не получив ответа, вышел в прихожую.

Шапки Крота на вешалке не было. Его галоши, которые обычно стояли возле подставки для зонтов, тоже отсутствовали.

Дядюшка Рэт вышел из дома и тщательно обследовал размокшую поверхность земли, надеясь найти его следы. Следы, конечно, отыскались. Галоши были новые, остренькие пупырышки на подошвах ещё не стёрлись. Он видел их отпечатки в грязи, ведущие прямо в сторону Дремучего Леса. Минуту-другую дядюшка Рэт постоял в задумчивости. Вид у него был очень мрачный. Потом он вернулся в дом, обвязался ремнём, сунул за него пару пистолетов, взял в руки дубинку, которая стояла в прихожей в углу, и быстрыми шагами двинулся по Кротовым следам.

Уже наступили сумерки, когда он добрался до опушки и без колебаний погрузился в лес, с тревогой глядя по сторонам, высматривая хоть какой-нибудь признак присутствия своего друга. То тут, то там злые рожицы выглядывали из дупел, но тут же исчезали при виде доблестного зверя, его пистолетов, его здоровенной серой дубинки, зажатой в лапах; и свист, и топот, которые он отчётливо слышал, как только вошёл в лес, постепенно смолкая, совсем замерли, стало очень тихо. Он мужественно шёл через весь лес в самый дальний его конец. Потом он плюнул на тропинки и стал ходить поперёк леса, всё время громко окликая:

– Кротик! Кротик! Кротик! Где ты? Это я, твой друг, Рэт!

Он терпеливо обыскивал лес уже в течение часа, а может, и больше, когда наконец, к своей радости, услышал тихий отклик. Идя на голос, он пробирался сквозь сгущающуюся темноту к комлю старого вяза с расщелиной, откуда и доносился слабенький голосок:

– Рэтти! Неужели это в самом деле ты?

Дядюшка Рэт заполз в расщелину и там обнаружил Крота, совершенно измученного и всё ещё дрожащего.

– О, Рэт! – закричал он. – Как я перепугался, ты не можешь себе представить!

– Вполне, вполне понимаю, – сказал дядюшка Рэт успокаивающим тоном. – Тебе не стоило ходить, Крот. Я изо всех сил старался тебя удержать. Мы, те, кто живёт у реки, редко ходим сюда поодиночке. Если уж очень понадобится, отправляемся хоть бы вдвоём, так оно бывает лучше. Кроме того, есть тысяча вещей, которые надо знать, мы в них разбираемся, а ты пока что – нет. Я имею в виду всякие там пароли, и знаки, и заговоры, и травы, которые при этом должны быть у тебя в кармане, и присловья, которые ты при этом произносишь, и всякие уловки и хитрости, которые совсем просты, когда ты их знаешь, но их обязательно надо знать, если ты небольшой и несильный или если ты попал в затруднительное положение. Конечно, когда ты Барсук или Выдра, тогда совсем другое дело.

– Уж наверное, доблестный мистер Тоуд не побоялся бы прийти сюда один, правда? – спросил Крот.

– Старина Тоуд? – переспросил дядюшка Рэт, смеясь от души. – Да он сам носа сюда не покажет, насыпь ты ему полную шапку золотых монет. Кто угодно, только не он!

Крота очень ободрил беззаботный смех друга, так же как и вид его дубинки и двух сверкающих пистолетов, и он перестал дрожать и почувствовал себя смелее и понемногу стал приходить в нормальное расположение духа.

– Ну вот, – сказал дядюшка Рэт, – теперь нам с тобой надо взять себя в руки и отправиться домой, пока осталась ещё хоть капелька света. Не годится тут ночевать, ты сам понимаешь. Слишком холодно, и вообще…

– Милый Рэтти, – сказал несчастный Крот. – Мне очень жаль, но я просто не в силах двинуться от усталости, и с этим ничего не поделаешь. Ты должен дать мне отдохнуть ещё чуточку, чтобы ко мне вернулись силы, если они вообще хоть когда-нибудь вернутся.

– Хорошо, хорошо, – сказал добросердечный Рэт. – Валяй отдыхай. Всё равно уже ни зги не видно, а попозже, может, покажется молодой месяц.

Таким образом, Крот хорошенечко зарылся в сухие листья, вытянулся и вскоре заснул. Правда, сон его был беспокойным и прерывистым. А дядюшка Рэт тоже, кое-как накрывшись листьями, чтоб было потеплее, прилёг и стал терпеливо ждать, держа на всякий случай пистолет наготове.

Когда Крот наконец, отдохнувший и бодрый, проснулся, дядюшка Рэт сказал:

– Ну, я сейчас погляжу, всё ли снаружи спокойно, и нам уже в самом деле пора.

Он подошёл ко входу в их убежище и высунул голову наружу. Затем Крот услышал, как он спокойно сказал самому себе:

– Ого! Ого! Вот это да!

– Что происходит, Рэтти? – спросил Крот.

– Снег происходит. А вернее, просто идёт. Снегопад, вот что.

Крот, присев на корточки рядом с дядюшкой Рэтом, выглянул из укрытия и увидел, что лес совершенно изменился. Ещё совсем недавно он казался ему таким страшным! Ямы, дупла, лощины, лужи, рытвины и другие чёрные угрозы путешествующему быстро исчезали, сияющий волшебный ковёр возникал повсюду и казался слишком нежным для грубых шагов. Тонкая белая пыльца наполняла воздух, ласково касаясь щеки крошечными иголочками, а чёрные стволы деревьев выступали как бы подсвеченные необычным, идущим от земли светом.

– Так, так, ну, ничего не поделаешь, – сказал дядюшка Рэт, немного поразмыслив. – Мне кажется, Крот, нам надо двигаться и не терять присутствия духа. Хуже всего то, что я не знаю точно, где мы находимся. И к тому же этот снег всё изменил, и всё выглядит совершенно иначе!

Действительно, всё кругом изменилось до неузнаваемости. Крот ни за что бы не догадался, что это тот же самый лес. Но делать было нечего, и они отважно двинулись в путь, выбрав направление, которое казалось наиболее обещающим. Они шли, держась за лапы и подбадривая себя тем, что оба притворялись, будто узнают старого друга в каждом следующем дереве, мрачно и молча их приветствовавшем. Или находили полянки, прогалины и тропинки с якобы знакомым изгибом, который перебивал монотонную одинаковость белизны и древесных стволов, упрямо отказывавшихся отличаться друг от друга.

Час или два спустя они совсем утратили ощущение времени. Они остановились, уставшие, потерявшие всякую надежду, решительно не зная, что дальше делать, и сели на поваленный ствол перевести дух и хоть прикинуть, как же им быть. У них всё ныло и болело от усталости и ушибов. Они несколько раз проваливались в ямы и вымокли насквозь. Снегу нападало столько, что они едва брели через сугробы, с трудом переставляя свои маленькие лапки, а деревья росли всё чаще и чаще и были уж совсем неотличимы одно от другого. Казалось, этому лесу нет конца, и начала у него тоже нет, нет и никакой разницы в любом его месте, и что самое худшее – выхода из него тоже никакого нет.

– Мы не можем тут долго рассиживаться, – сказал дядюшка Рэт. – Надо нам ещё раз попытаться выбраться или вообще что-нибудь предпринять. С таким холодом не шутят, а снег скоро сделается глубокий-глубокий, настолько, что нам через него вброд не перейти.

Он огляделся вокруг и сказал:

– Послушай, вот что приходит мне в голову. Видишь, вон там, чуть пониже, лощина, там земля какая-то маленько горбатая, кочковатая какая-то, вроде изрытая. Давай спустимся туда, попробуем поискать какое-нибудь убежище, какую-нибудь пещерку или норку с сухим полом, где можно укрыться от этого пронзительного ветра и снежной завирухи. Там мы хорошенечко отдохнём, а потом снова попробуем выбраться, а то мы с тобой оба до смерти устали. Кроме того, снег может перестать или ещё вдруг найдётся какой-нибудь выход.

Они снова поднялись и, с трудом пробираясь, пошли в сторону лощины в поисках пещерки или хоть подветренного уголка, который укрыл бы их от ветра и метели. Они как раз осматривали тот кочковатый участок, о котором говорил дядюшка Рэт, когда Крот споткнулся и, взвизгнув, полетел на землю ничком.

– Ой, лапа! Ой, моя бедная лапа!

И он уселся прямо на снег, обхватив заднюю лапу передними.

– Бедняжка! – посочувствовал дядюшка Рэт. – Ну, скажи, как тебе сегодня не везёт, а! Ну-ка, покажи лапу. Конечно, – продолжал он, опускаясь на колени, чтобы получше рассмотреть, – лапа порезана, никаких сомнений. Погоди, сейчас я достану платок и перевяжу.

– Я, должно быть, споткнулся о сучок или пень, – сказал Крот печально. – Ой, как болит!

– Уж очень ровный порез, – заметил Рэт, внимательно рассматривая лапу. – Нет, никакой это не сучок и не пень. Это порезано острым краем чего-то металлического. Странно! – Он на минуту задумался и стал исследовать близлежащие рытвины и кочки.

– Какая тебе разница, об чего я порезался? – сказал Крот, от боли забывая, как надо говорить правильно. – Всё равно больно, обо что бы я ни порезался.

Но дядюшка Рэт, после того как крепко стянул ранку платком, не обращая внимания на Крота, стал изо всех сил раскапывать снег. Он разгребал его, копал, расшвыривал всеми четырьмя лапами, а Крот взирал на него нетерпеливо, время от времени вставляя:

– Ну, Рэт, ну пошли же!

И вдруг дядюшка Рэт закричал:

– Ура!

И потом:

– Уррра! Урра-ра-ра!

И начал из последних сил отплясывать джигу прямо на снегу.

– Что ты нашёл, Рэтти? – спросил Крот, всё ещё держа заднюю лапу обеими передними.

– Иди и посмотри! – сказал дядюшка Рэт в восторге, продолжая плясать.

Крот дохромал до того места и внимательно посмотрел.

– Ну и что, – сказал он с расстановкой, – я вижу достаточно хорошо. Я видел такую штуку тысячу раз и раньше. Знакомый предмет, я бы сказал. Скоба для того, чтобы счищать грязь с обуви. Что из этого? Чего выплясывать вокруг железной скобы?

– Но неужели ты не понимаешь, что это значит для нас? – воскликнул дядюшка Рэт нетерпеливо.

– Я понимаю, что это значит, – ответил Крот. – Это обозначает, что какой-то беззаботный и рассеянный тип швырнул этот предмет посреди Дремучего Леса, где об него обязательно споткнётся любой прохожий. Довольно бездумный поступок, я бы сказал. Когда мы доберёмся до дому, я непременно пожалуюсь… кому-нибудь, вот увидишь.

– О господи! О господи! – воскликнул дядюшка Рэт в отчаянии от такой тупости. – Сейчас же перестань разглагольствовать, иди и разгребай снег!

И он сам тут же принялся за работу, и снег летел во все стороны.

Его дальнейшие старания опять увенчались успехом, и на свет появился довольно потёртый дверной коврик.

– Видал, что я тебе говорил! – воскликнул он с торжеством.

– Ничего ты мне не говорил, – заметил Крот, что было истинной правдой. – Ну, нашёл ещё один предмет, ну, домашний предмет, изношенный и выброшенный за ненадобностью, чему, как я вижу, ты безумно радуешься. Лучше давай быстренько спляши джигу вокруг него, если тебе так уж хочется, и, может, мы пойдём дальше и не будем больше тратить время на помойки. Его что, по-твоему, едят, этот коврик? Или, может быть, спят под ним? Или можно на нём по снегу поехать домой, как на санях-самоходах, а? Ты, несносный грызун!

– Ты… хочешь… сказать, – закричал дядюшка Рэт, волнуясь, – что этот коврик тебе ничего не говорит?!

– На самом-то деле, Рэт, – отозвался Крот с раздражением, – хватит уж этих глупостей! Ну скажи, кто и когда слышал, чтобы дверные коврики умели говорить? Они не разговаривают. Они совсем не такие. Они знают своё место.

– Да послушай ты, ты – толстолобый зверь! – ответил дядюшка Рэт, уже по-настоящему сердясь. – Кончай болтать. Молчи и копай. Копай, рой, скреби и ищи. Особенно там, где пригорочки, если ты хочешь спать эту ночь на сухом и в тепле, потому что это наша самая последняя возможность!

И дядюшка Рэт с жаром набросился на соседний сугроб, ощупывая всё вокруг своей дубинкой и яростно раскапывая снег.

Крот тоже озабоченно копал, больше для того, чтобы не огорчать друга, чем с какой-либо другой целью, потому что, как он считал, его друг просто понемножечку сходил с ума.

Минут десять усердной работы, и дубинка наткнулась на что-то, что отозвалось пустотой. Рэт копал до тех пор, пока не сумел просунуть лапу и пощупать, потом попросил Крота, чтобы он подошёл помочь ему. Оба зверя стали изо всех сил копать и копали до тех пор, пока даже Кроту не стало ясно, зачем они это делали. В том, что казалось на первый взгляд сугробом, обнаружилась крепкого вида дверь, выкрашенная в тёмно-зелёный цвет. Сбоку висела железная петля звонка, а чуть ниже была укреплена небольшая медная табличка, на которой была красивыми, аккуратными буквами выгравирована надпись, которую они прочли при свете луны:

Крот повалился в снег от удивления и восторга.

– Рэтти! – закричал он в раскаянии. – Ты чудо! Настоящее чудо, вот кто ты! Теперь я всё понял! Ты всё это вычислил шаг за шагом в твоей мудрой голове с того самого момента, как я упал и порезал лапу! Ты увидел порез, и тут же твой проницательный ум сказал тебе: «Не иначе как железная скоба!» Тогда ты взялся копать и отыскал эту самую скобу. Но остановился ли ты на этом? Нет! Кто-нибудь мог бы, но только не ты! Твой интеллект продолжал трудиться. «Найти бы мне теперь дверной коврик, – сказал ты самому себе, – и тогда моя теория подтвердится». И конечно, ты находишь коврик. Ты, Рэт, такой умный, что ты мог бы найти чего бы ты только ни захотел. «Ну, так эта дверь существует, словно я видел её своими глазами. И ничего другого не остаётся, как её обнаружить». Ну конечно, я читал про такие вещи в книгах, но я никогда не встречался с этим в жизни. Тебе бы надо отправиться туда, где тебя по-настоящему оценят. Ты же тут среди нас, простых ребят, пропадаешь. Если бы у меня была такая голова, как у тебя, Рэтти…

– Но поскольку её у тебя нет, – прервал его дядюшка Рэт довольно сердито, – я думаю, что ты, разглагольствуя, просидишь всю ночь на снегу. Немедленно поднимайся, хватайся за петлю и звони, а я буду стучать.

Пока дядюшка Рэт стучал, накидываясь на дверь со своей дубинкой, Крот набросился на звонок, чуть ли не повис на железной петле и раскачивался на ней, болтая обеими задними лапами в воздухе, и было слышно, что где-то вдали, в глубине отзывается колокольчик.