Вид на битву с высоты

Часть I ГАРИК ГАГАРИН

Я до сих пор совершенно не уверен, что Мишу зовут Мишей, что он на самом деле скромный милицейский полковник, я даже не знаю, похож ли он внешне на того Мишу, который возвращается со службы домой и садится ужинать. Ни в чем нельзя быть уверенным. Кроме одного – у полковника Миши нет чувства юмора, вернее, оно у него спрятано так далеко, как солоноватая вода в пустынном каракумском колодце: копай – не докопаешься.

Мы с Катрин пили кофе и мирно беседовали о незначительных вещах. За открытым окном надрывался кран, грузивший на трейлер случайно обретенный космический корабль.

Прошедшие месяцы не сблизили нас. Нет, мы не расстались совсем, мы несколько раз ходили вдвоем в захаровский театр, на Майкла Джексона, на выставку Шемякина, в китайский ресторан… Катрин говорит, что я не смог простить ей того, что она выполняла задание, общаясь со мной. Разумеется, все не так просто. Вернее, мы стали сотрудниками, и, если роман продолжать, он станет романом служебным, а это, согласитесь, вносит в него элемент банальности. Конечно, Катрин мне очень нравится. Порой безумно нравится…

Открылась дверь, и в лабораторию заглянул высокий худой человек со скучным лицом. Волосы у него были зачесаны назад слишком правильно, нос был великоват, чуть нависал над верхней губой, но не более чем допустимо. Глаза у него были невыразительного серого цвета, в тон костюму. На вид этому человеку было лет сорок – сорок пять. Если бы я встретил его на улице через полчаса, то ни за что бы не узнал.

– Здравствуйте, – сказал человек. – Калерия Петровна не приходила?

– Она у шефа, Михаил Степанович, – сказала Катрин, улыбаясь человеку как хорошему знакомому. – Кофе будете?

Человек кивнул и уткнулся в меня зрачками. Это был неприятный взгляд, какой бывает у кобры, перед тем как она решила воткнуть в вас ядовитые зубы. Узкие губы шевельнулись, и слова прозвучали как при неточном дубляже.

– У вас новый сотрудник? Мне кофе, пожалуйста, и один кусочек сахара.

Он протянул мне широкую теплую ладонь и представился:

– Михаил.

– Юрий, – ответил я. – Но как-то неловко…

– Гарик, не говорите мне о разнице в возрасте, – ответил гость и уселся за стол. – Я не люблю отчеств. Не потому, что преклоняюсь перед Западом в такой отвратительной форме, а потому, что взаимное величание неэкономно и требует запоминать массу лишних слов.

Вот тогда я впервые подумал, что у него все же есть чувство юмора, но очень глубоко запрятанное. Недаром он дал понять, что изучил мою биографию перед визитом. Он знал, что меня зовут Гарик.

Катрин положила в чашку Мише четыре куска сахара. Он видел это и не возразил.

Но потом заметил мое удивление и сказал:

– Катрин знает мои вкусы лучше меня самого. Я порой забываю о своих привычках.

Странно. Я здесь уже три месяца, а ни разу не встречал этого посетителя.

– У нас проблемы? – спросила Катрин.

– Как всегда.

Миша отпивал кофе маленькими аккуратными глотками, наверное, оно капало ему в желудок.

– Что дали последние исследования? – Он обратился ко мне.

– Какие исследования?

– Вашего организма, Гарик.

– Разумеется, ничего не дали, – ответил я грубо. Мне было неприятно, что какой-то чужой чекист имеет наглость при Катрин обсуждать особенности моего организма. Ну а если бы что-нибудь оказалось не как у людей – Мише до этого какое дело?

– Не сердись, Гарик, – сказал Миша. – Я по специальности сыщик. Мне интересно все, что происходит в этом институте.

– В институте, но не в сотрудниках, – уточнил я.

Пришла Калерия и прервала наш разговор.

– Миша, – спросила она с порога, – что-нибудь серьезное?

– Почему ты так думаешь? Я просто проезжал мимо.

– Когда ты позвонил мне, у тебя был особенный голос, – сказала Калерия. – И не надо рассказывать, как ты стосковался по мне.

– Надо поговорить, – признался Миша. – Пойдем к тебе?

– Бессмысленно. Перегородки у нас тонкие, Катрин с Гариком все равно услышат. Ты познакомился с Гариком?

Миша кивнул, я кивнул. Но Калерия сочла нужным все же представить нас друг другу:

– Полковник Михаил Порецкий. Сыщик. Я правильно назвала твою редкую специальность?

– Правильно.

– А это Гарик Гагарин – наш относительно новый сотрудник. Уже успел отличиться. Участвовал в поисках космического корабля. Нашел его во дворе института. К тому же ты знаешь – у меня нет секретов от моих людей. За пределами института они будут молчать.

– Исключая Тамару.

– Ты недооцениваешь Тамару, – сказала Калерия. – Мне чашку без сахара.

Она уселась за стол.

Из-за чужого человека в лаборатории было тесно.

– Начинай, Миша, – сказала Калерия Петровна. – Вряд ли у тебя много свободного времени.

– О том, что я пришел к тебе, никто в моей фирме не знает, – неожиданно сообщил нам Миша. – Там усомнились бы в моем психическом состоянии.

– Уже интересно, – сказала Калерия. – Похоже, что ты пришел по адресу.

– Мы никогда не смеемся над болезными, – сказала Катрин, и я понял, что она давно и близко знакома с полковником Мишей, что мне не понравилось.

– Но если вы согласитесь сотрудничать, – продолжал Миша, походя улыбнувшись Катрин, – то я поставлю командование в известность.

Руки у Миши лежали на столе неподвижно. Полежат-полежат, поднимут осторожно чашечку, поднесут ко рту, потом поставят чашку на блюдце и снова улягутся на стол.

– Как вы знаете, – сказал полковник Миша, – в последнее время пропадает много людей.

Никто не удивился. Миша вздохнул, словно ожидал другой реакции.

– Пропадают десятки тысяч людей. Их можно разделить на категории. Категория первая – старики, находящиеся в склерозе. Они замерзают, тонут, умирают в лесу… это всегда есть и будет. Надо лучше охранять родителей и строить побольше приличных домов для престарелых. Правильно?

Все мы согласились, что правильно.

– Вторая категория – жертвы ограбления или изнасилования. Объяснять не буду – откройте газету, и все станет ясно. Третья категория – это те, кто не входит в первые две категории. И речь пойдет о третьей категории.

«Он классический зануда, – подумал я. – Неужели никто этого не замечает?»

– С развалом Советского Союза, с увеличением числа беженцев и возникновением локальных конфликтов исчезновение людей в расцвете лет стало массовым явлением. Причин тому много: от бандитизма до наемничества, до проживания под чужими документами или ухода за границу. Вам все ясно?

Нашим молчанием он был удовлетворен.

– Но на все есть своя статистика. Мы примерно знаем и даже можем предсказать, когда и откуда исчезнут люди, какой они составят процент от населения, включая пенсионеров. Мы знаем, что такой статистике свойственна динамика. То есть тот или иной процент пять лет назад был ниже, чем сегодня.

– Миша, дорогой, – сказала Калерия Петровна. – Давай завершим вступительную часть и перейдем к делу. Ведь ты пришел сюда не просвещать нас, а просить о помощи?

– Я пришел к вам посоветоваться, – поправил ее Миша.

– Тогда переходи к делу.

Миша глубоко и даже как-то обиженно вздохнул. Он не любил, когда ему указывали, что надо делать.

– Исчезновение людей определенной категории нарушает законы статистики, – сообщил он и вновь поднес к губам чашечку.

– Какую категорию ты имеешь в виду? – спросила Калерия.

– Сексуальный маньяк! – подсказала Тамара, которая незаметно вошла в комнату и стояла, прижавшись спиной к двери. – Он уничтожает нас во цвете лет.

– Тамарочка, – сказала Калерия. – Или мы с тобой молчим, или ты уходишь на урок английского языка. Он начался в шестнадцатой комнате три минуты назад.

У Калерии есть отвратительное качество – она всегда в курсе всех наших прегрешений и ошибок.

– Я тихо, – сказала Тамара. – Здравствуйте, дядя Миша.

Полковник улыбнулся губами, не потому, что ему было смешно, скорее – забавно. Оценивать забавность ситуации можно и без чувства юмора.

– Пропадают без вести большей частью молодые люди, обычно холостые или одинокие с почти обязательным условием: они прошли какую-то войну – афганскую, чеченскую, приднестровскую, – но прошли.

– Они едут еще на какую-то войну, – сказала Катрин.

– Значит ли это, – спросила Калерия, – что вас беспокоит негласный отток ветеранов, потому что вы опасаетесь нового и еще неизвестно где зреющего вооруженного конфликта?

– Нет, – сказал Миша. – Это мы проверили.

– Объясни подробнее, – попросила Калерия.

– Допустим, – сказал Миша, – что в… ну где же, где?

– В Абхазии, – подсказала Тамара.

– В Нагорном Карабахе, – не воспользовался подсказкой Миша, – готовится новая война, и в Россию приезжают вербовщики, чтобы набирать людей.

– Они могут обойтись и без вербовщиков, – сказала Катрин. – Они могут использовать посредников – казаков, всякие там ветеранские организации.

– Вот именно! – обрадовался Миша. – Мы тоже так предположили. Но ничего из этого не вышло.

Мы молчали. Миша завладел нашим вниманием и, понимая это, держал паузу.

– Схема исчезновения людей, назовем их условно ветеранами, не подходит к стандартным схемам, не укладывается в них. Началось с того, что мы получили сигнал об исчезновении всех или почти всех холостых и одиноких ветеранов в одном районном центре. А таких набежало человек шестьдесят. Представляете? В один прекрасный день в городе исчезают шестьдесят человек, в основном молодых, заметных. И ни записки, ни свидетеля, ни следа, ничего!

– И все же не исключена случайность, – сказала Калерия.

– Да мы зачесались только после четвертого сигнала! – принял удар полковник Миша. – Когда в четвертом подряд небольшом городе произошло совершенно адекватное событие, мы послали туда людей. И люди вернулись ни с чем. А затем все это случилось снова. Словно корова языком слизнула!

– До сих пор никто из журналистов не докопался? – спросила Калерия.

– Одна девица с НТВ почуяла неладное, мы с ней договорились – она нам не мешает, а мы ей гарантируем первую реальную информацию. Но мы не знаем, сколько она еще будет молчать. Она же журналистка, это специфические люди.

И стало ясно, что слово «специфический» в лексиконе полковника относится к числу бранных.

– Когда это началось? – спросила Калерия.

– Четыре месяца назад, – ответил Миша. – Ты магнитофон не трогай, мало ли какой слесарь его случайно включит. У меня сможете просмотреть все материалы.

– К нам чужие слесари не ходят, – сказала Тамара с сожалением, – у нас охрана.

– Я сквозь эту охрану танк вынесу, – сказал Миша.

– У нас нет танка! – оценила шутку Тамара и приятно засмеялась.

– А какова механика исчезновения? – спросила Калерия.

– Не понял.

– Пропадают ли они в течение недели или одновременно из своих домов? Может, идут в кино и из зала больше не выходят или, наконец, все вместе садятся в пригородный поезд?

– Последнее вероятней всего, – сказал Миша. – Во всех четырех случаях ветераны… кандидаты на исчезновение собирались вместе. На собрание, на прогулку.

– Они специально одевались для этого? Брали с собой рюкзаки, чемоданы?

– Ничего подобного! В этом и заключается основная загадка. Давай мы с тобой, Лера, как разумные жители нашей сумасшедшей страны, предположим самое реальное решение загадки: наших ветеранов, одиноких, малосемейных, не нашедших места в мирной жизни, некто соблазняет поездкой в Бурунди или Перу. Зная человеческую натуру, мы предположим, что кандидаты будут уезжать в пункт сбора поодиночке, возьмут с собой по сумке или чемодану, наверняка кто-то из них пропьет полученный аванс и проговорится знакомой девушке или собутыльнику. Другого мы случайно задержим на таможне, а третий просто передумает… Не может быть, чтобы часть населения четырех городов исчезла без следа, не взяв с собой бритв, запасных рубашек или кроссовок.

– Их убили, – сказала Тамара. – Их достал Достоевский с топором.

Образование свое Тамара черпала не из школьной программы, а скорее у экрана телевизора. Кое-что смешалось в ее хорошенькой головке, а это приводит порой к комическим эффектам.

– Лично Достоевский? – серьезно спросил Миша.

– Я в переносном смысле! – спохватилась Тамара. – Главное, что они мешали Чубайсу.

– А он тут при чем?

– Он разворовал страну вместо приватизации, – сообщила Тамара фразу, явно подслушанную в транспорте. – И теперь боится справедливого возмездия.

– Хорошо, – сказал Миша, – перерыв на смешки закончен. Поговорим о деле.

– Что вы еще узнали? Например, готовились ли исчезнувшие к этой акции? – спросила Калерия. – Может, кто-то из них продал дом, другой загадочно вел себя с соседкой?

– Проверяли, – сказал Миша. – Ничего не обнаружили.

– Только не смейтесь, – сказала Тамара. – Я как член коллектива имею право на ошибку. Но, может быть, вы читали легенду о том, как один бременский музыкант увел из города сразу всех крыс и детей?

– Они так и шли парочками, – не выдержала Катрин, – девочка и крысочка.

– Не хохочи! Сейчас есть потрясные приборы, они воздействуют тебе на мозг – и ты пошел! У меня есть подруга, Римма, вы ее не знаете. За ней ходил один Фархад. Она – ноль внимания. Тогда он начал воздействовать на ее сознание на расстоянии, из своей гостиницы. И знаете, чем дело кончилось?

– Знаем, – сказал я, – она купила билет и улетела на его историческую родину, где они построили счастливую семью.

– Ты неудачно пошутил, Гарик, – с торжеством сообщила Тамара. – Его зарезали на Коптевском рынке.

Все замолчали, переваривая сложную информацию. Затем Калерия сказала:

– А вы версию с крысоловом проверяли?

– Как ее проверишь? – развел руками Миша.

При нашей тесноте его руки стукнулись об углы шкафов.

– Простите, – сказал Миша шкафам. Шкафы промолчали.

Миша продолжал:

– Беда в том, что до последнего инцидента мое начальство считало, что я выжил из ума.

– И что же случилось?

– В Вязьму мы послали нашего сотрудника. Из афганцев. Он должен был проверить, когда и как это случится.

– Ну и что? – спросила Тамара.

Калерия подняла бровь. Умница. Она уже готова была задать мой вопрос, но почему-то медлила.

– Почему вы послали его именно в Вязьму? – Я не выдержал.

Калерия кивнула, она не сердилась на меня за то, что я полез в пекло поперед мамки.

– Поймите же, Калерия, – он обращался к ней – видно, по чину было так положено, – здесь действует простая арифметика. На первый случай никто не обратил внимания. На второй почти никто не обратил внимания, но у меня есть один въедливый лейтенант, который как раз поехал в Кимры к брату и услышал, какой шум стоит в городе… и утихает за его пределами. Он прискакал ко мне на боевом коне и кричит: «Миха Степанович! Полгорода без вести пропало». Я ему ответил, что так не бывает, потому что так не может быть никогда, – это лучший ответ начальника, если он чего-то не понимает. А мой упрямый лейтенант в нерабочее время стал искать в компьютере информацию о массовых исчезновениях людей примерно одного возраста и пола. Он отыскал аналогичный случай в Талдоме и положил мне на стол. Я, разумеется, отмахнулся. Ну поймите меня – разве не может статься, что в двух русских городах появляются вербовщики и вытаскивают молодцев… или вдруг прошел слух, что в Китае можно хорошо заработать, – да мало ли что может произойти в нашем государстве? Вам интересно?

– Кури, у нас курят, – сказала Калерия.

– Ну вот. – Миша закурил от старого «Ронсона» и захлопнул крышку зажигалки. – Мой лейтенант Коля Полянский стал ждать продолжения. Правда, никто, кроме меня, в управлении о его теории организованного злодейства не знал. И тут пришло известие из Калязина. Вы представляете, где это?

– Верхняя Волга, – сказал я, – чуть ниже Кимр. Талдом тоже в том районе.

– А мой Коля даже провел кривую, соединяющую эти три центра, и попросился у меня в командировку. Благо, что недалеко и недорого. И в Калязине он также не обнаружил следов пропавших людей. А там провалились сквозь землю шестьдесят два человека.

– А в Талдоме, в Кимрах? – спросила Калерия.

– В Талдоме тридцать один человек, – полковник был готов к такому вопросу, – а вот в Кимрах больше всех. Очевидно, около девяноста.

– И в один день?

– В один день.

– И в Москве даже не поднялась паника?

– Поставь себя на место калязинской власти. Разве у них других дел нет, как считать парней? Тем более что мы запустили в компьютер их дела, чтобы найти закономерности, и оказалось, что практически все исчезнувшие одиноки.

– Чего же вы Москвой не занялись? – спросила Тамара. – Увидели бы, что у нас тысячами пропадают.

Полковник игнорировал ремарку:

– Мой Полянский был убежден в том, что здесь есть система. И преступная притом.

– А дальше Полянский сделал предсказание, – предположила Калерия.

– С чего ты так решила?

– Это так просто. У вас есть три точки, у вас есть даты, у вас, наконец, есть событие.

Дядя Миша погасил сигарету.

– В принципе ты права.

– И следующий пункт был Углич? Мышкин? Кашин?

– Кашин, Кашин! – Полковник был недоволен тем, что его загадки так просты для аудитории.

– А дата? – спросила Катрин.

– Дата? – Полковник почему-то принялся чертить пальцем по столу, изображая забывчивого старикашку, а Тамара не выдержала напряжения:

– Неужели вы не послали туда отряд?

– Дата нам была известна лишь приблизительно, – сказал Миша. – А кто даст людей для проверки диких гипотез?

– Хорошо, и чем все это кончилось? Что увидел и узнал лейтенант Полянский?

– К сожалению, на этот вопрос я не могу ответить, – сказал Миша. – Полянский погиб.

– Погиб? Не может быть! – сказала Тамара. – Он же милиционер.

– В ту ночь, когда люди исчезли из Кашина… Полянский утонул в Волге.

– Простите, – произнес я. – В студенческие годы мы ходили на байдарках по Верхней Волге. Я те места неплохо знаю. Кашин стоит не на Волге. Он стоит на Медведице. Правильно? А Медведица впадает в Волгу. И там несколько километров…

– Не Медведица, а Кашинка, – поправил меня полковник. – До Волги от Кашина далеко, и у нас нет никаких оснований связывать смерть Полянского с событиями в Кашине.

– Они его убили, – возразила Тамара, – а потом бросили в Волгу. Обычная манера мафии.

– Никаких следов насилия, – сказал полковник. – Лишь повышенное содержание алкоголя в крови.

– Он пил?

– Не больше, чем мы с вами, Тамарочка, – ответил дядя Миша.

– Значит, изредка, – сказала Тамара.

Полковник снова закурил, потом нарушил общее молчание:

– Больше мне нечего рассказывать.

– Врешь, Миша, – сказала Калерия. – Прежде чем пойти к нам, ты побывал в Кашине, ты перерыл там землю, ты привез с собой экспертов…

– Ничего подобного, – сказал Миша. – С точки зрения элементарного ментовского поведения я так бы себя и вел. И всех спугнул. Поэтому все расследование вели люди из Кашина, я там был, конечно, но инкогнито.

– Если, конечно, у них не было сообщников в милиции, – заметила Катрин, – иначе ваше инкогнито не поможет.

– Там, кажется, курорт? – спросила Калерия.

– Старый среднерусский курорт. Милейшее место. Но сейчас выдохся. Хотя санаторий существует. Там в санатории и отдыхал мой лейтенант по документам инженера-технолога, которому не по карману Канарские острова.

– Он знакомился с окрестностями, как Тургенев, – сказала Тамара.

– И чего ты ждешь? – спросила Калерия.

– Я жду нового факта, – ответил полковник. – Или в Бежецке, или в Меховске. Примерно через две недели. Точные данные у меня в конторе. Я хочу понять, кому и с какой целью понадобились все эти люди. Куда их сманивают? Ну и конечно, я отыщу тех, кто погубил Колю Полянского.

– Ясно. Ты посылаешь своих людей?

– Это мои проблемы, – сказал полковник. – Но мои люди – сыщики и размышляют как сыщики. Это совсем другой тип мышления.

– Значит, два городка… – произнесла Калерия.

– Не совсем так. По мнению нашего компьютера, девяносто два процента за то, что следующий инцидент произойдет в Меховске, шесть – за Бежецк, два – за то, что он не произойдет вообще.

– Замечательно, – сказала Калерия. – Все это очень интересно. Осталось нам узнать всего ничего. Что же привело тебя к нам?

– Нехватка кадров, – сказал Миша.

– Точнее.

– Дай мне на две недели Гарика Гагарина.

– Так я и знала, – вмешалась в разговор Тамара. – Только мужчина мне понравился, как его посылают на верную смерть в Афганистан.

– Это несерьезно, – сказала Калерия. – Гарик работает у нас без году неделя. И к тому же он сам испытуемый.

Я не сдержал вздоха. Диагноз никуда не годился.

– Мне нужны некоторые его качества, – сказал Миша.

– Откуда они тебе известны?

– От верблюда. Ты отлично знаешь, что за вашим институтом мы внимательно наблюдаем. И по мере сил помогаем. Разве не так?

– Но Гарика я не отдам.

– Мне нужен полевой агент, – сказал Миша, – который может воздействовать на психику врага, который, говорят, даже может левитировать. Я правильно произнес?

– У меня не всегда получается, – сказал я.

– Мне нужен свой парень, надежный товарищ, честный человек…

– И это все о нем! – сказала Тамара. – Такого типа я лучше оставлю себе.

– Для вашей работы, – сказала Калерия, – люди готовятся десятилетиями. Вы же ничего не добились. Больше того, твой сотрудник погиб.

– Я не погибну! – сообщил я. Эти слова вырвались из моих уст непроизвольно.

– Он будет не один.

– Но предупреждаю, – сказала Тамара. – Если вы поделились с милицией или ФСБ, наш Гарик погибнет без следа. Утонет.

Тамара не хотела, чтобы я утонул. Как приятно.

– Нет, – твердо сказала Калерия. – Гарик и сам не понимает риска, которому вы его подвергаете.

– Мы с этой дамой на «ты» уже десять лет, – сообщил нам полковник Миша. – Видно, она очень на меня сердита. А зря.

– Иди к директору. Посмотрим, что он тебе скажет.

– Я был у вашего директора, – ответил Миша. И тут я увидел, каким он может стать, если захочет. – Директор согласился с моими доводами, но оставил право окончательного решения за тобой и младшим научным сотрудником без степени Гагариным. Директор института отлично понимает, что сложившаяся ситуация, вернее всего, выходит за рамки обычного милицейского расследования. В течение двух месяцев в Средней России пропало бесследно около двухсот человек. Ни один не вернулся, ни один труп не найден, ни одно письмо от них не пришло. Поэтому у нас есть все основания отнести случившееся к разряду необъяснимых явлений. Поэтому я обратился к вам.

– Почему этим не занялись чекисты? – спросила Калерия. – Казалось бы, им и карты в руки.

– Они в курсе дел. Но так как с самого начала этим занялись мы, они не вмешиваются. До поры до времени.

И тогда я понял, что, помимо всего прочего, Мишей руководит уязвленное самолюбие. И к нам он пришел, потому что почуял, что дело вот-вот отнимет ФСБ. А у него, у Миши, свои счеты с вербовщиками или похитителями – ему надо рассчитаться с ними за лейтенанта Полянского.

– Допустим, Калерия, – продолжал полковник, – что мы столкнулись с каким-то явлением не только всероссийского, но и международного масштаба. И организация, которая может таким образом организовать исчезновение людей, достаточно сильна, чтобы угрожать всем. И всей нашей стране.

– Вернее всего, ты преувеличиваешь.

– А ты включи воображение, Лера. Подумай, что может произойти завтра.

– Может и не произойти. – Калерия упрямилась. Я такой ее еще не видел. Неужели она в самом деле боится за меня?

– Если не произойдет, то твой сотрудник возвратится через две-три недели и приступит к исполнению своих обязанностей. В целости и сохранности, отдохнувший на свежем воздухе.

– Калерия Петровна, – сказал я. – Мне очень хочется провести две-три недели на свежем воздухе и помочь родной милиции.

– Ты еще мальчишка, Гарик, – отрезала Калерия. Она вновь обернулась к полковнику: – А какую роль вы ему придумали?

– Мы обсудим это с ним. У меня.

– Почему не здесь?

– Наша беседа будет совершенно конфиденциальной.

– Ты не доверяешь даже нам? – удивилась Калерия.

– Он недобитый бериевец, – констатировала Тамара. – Столько лет скрывался.

– Тамара! – оборвала ее Калерия.

– Я всем верю. И тебе, и Кате, и Тамаре с ее слишком длинным языком, – ответил Миша. – Но я не хочу повторять ошибок. Кто-то узнал о поездке Полянского. Где? В Москве? В моем управлении? В Кашине? Я ручаюсь тебе, Лера, что о том, с кем работает Гарик, кроме меня будет известно лишь моему начальнику. Но ему не надо знать настоящего имени Гарика.

Мы встретились с полковником Мишей на его секретной квартире. На такой, что фигурируют в романах о КГБ или М-5. Он дал мне адрес и время. Простой девятиэтажный дом. Башня. На Пресне. Внизу воняет из-за сломанного мусоропровода, на синей масляной краске лестничных стенок – граффити – переписка местной молодежи с сообщениями, кто кого любит, а кто кого хочет, а также названия неизвестных мне групп. Толстая струя черного распылителя поверх этих скромных надписей сообщала: «Лебедя в президенты!» Лампочка в лифте была выбита, и мне пришлось ощупью искать кнопку седьмого этажа.

Полковник Миша был в тренировочном костюме и шлепанцах.

– Вы в самом деле здесь живете? – спросил я.

– К счастью, нет, – сказал тот, проводя меня в однокомнатную стандартную квартирку. – Посидим на кухне, я кофе приготовил.

Кофе он готовил славно. Обычно полковники этого делать не умеют. А он умел.

– Как мне показалось, – сказал Миша, – вы не возражаете против командировки?

– Не возражаю, – согласился я.

– Я надеялся на это. Но… – он поднял указательный палец, – нужно, чтобы вы… можно я вас на «ты» буду называть?

– Разумеется, а то мне даже неловко.

– Отлично. Но ты мне будешь нужен только при одном условии – если ты сможешь сделать больше, чем сделали мои сотрудники раньше, и если ты останешься живым.

– Наши интересы совпадают, – сказал я легкомысленно, и полковник нахмурился. Все же у него не было чувства юмора. А может быть, он воспринимал только юмор, направленный сверху. Юмор снизу он полагал фрондой.

Полковник разложил на кухонном столе небольшую схему города Меховска.

– Про историю и так далее говорить не буду – прочтешь в библиотеке. У тебя завтра целый день на сборы, – сказал полковник. – Начнем с тобой ориентироваться на местности. Ты ведь там уже был?

– Нет, – сказал я тупо, – не был.

– Мальчишкой был. Там у тебя двоюродный брат живет. И дядя жил. Вот здесь… ну где эта чертова улица? Вот – улица Желябова. Знаешь, кто такой Желябов?

– Наверное, революционер.

– Мне стыдно за нынешнее поколение. Желябов – народоволец, убийца царей.

– Почему я должен знать про ископаемых террористов?

– Гарик, именами террористов улицы не называют. А у нас в любом областном центре или улица Перовской, или Каляевская. Итак, давай поглядим внимательнее. Старая часть города протянулась вот здесь по высокому левому берегу Мологи. За ручьем… как он называется? Нет названия. А ведь наверняка местные жители его как-то зовут. Вот тут за ручьем лет пятнадцать назад построили десяток четырехэтажных хрущоб. Для текстильной фабрики. На этой фабрике работал твой дядя. Все документы и фотографии вон в той папке, у тебя будет время их изучить. Твой дядя Борис Бенедиктович. Тут дом, тут квартира – теперь живет твой кузен Аркадий. Только слово «кузен» в Меховске не употребляется. Он тебе двоюродный.

– Он женат?

– У него есть подруга. Она с тобой незнакома. Ты давно пропал. Как в Афганистан тебя послали, в восемьдесят седьмом, мальчишкой. Потом ты где-то работал.

– Как так – где-то?

– В Москве ты был недолго, потом пошел в контрактники, добровольно поехал в Приднестровье.

– Там везде было много свидетелей, – сказал я. – Проверьте, не было ли кого-нибудь из меховских в Абхазии. Я предпочел бы потеряться там.

– Молодец, мальчик! Умница. Абхазия куда более экзотический район. Давай дальше займемся твоей биографией. Времени у нас в обрез – я боюсь, что в любой момент в Меховск может приехать вербовщик.

– Или охотник за черепами, – опять неудачно пошутил я.

– Мы в Кимрах и Кашине прочесали окрестности – ты что думаешь, легко полсотни трупов закопать?

– А река?

– Волга там как проходной двор, на каждом шагу по моторке.

Он меня не убедил.

– Ладно, – сказал полковник, – мне замминистра уже заявил, что видит в этом чеченский след. Так что можешь не размышлять на эту тему.

– Но у меня должны быть документы, письма, фотографии. А вдруг кто-нибудь всерьез заинтересуется моей скромной особой?

– Фотографии ты принципиально не носишь – чтобы не засвечиваться. Были у тебя нелады с правоохранительными органами. Какие? Не важно – на свободе остался, и дело с концом. Документы у тебя будут. Имя тебе оставим, а фамилию поменяем. На всякий случай. Ты сам подсказал – найдем парня, который не вернулся из Абхазии. Юрия или Георгия.

Он сразу делал пометки в небольшой книжечке, лежавшей у его правой руки.

– А зачем я туда приехал? Просто навестить кузена или жить?

– Ты и сам еще не знаешь.

– Аркадий? У него же другая фамилия.

– Борис Бенедиктович – брат твоей покойной мамы.

– Аркадий у вас работает?

– Ни в коем случае! – почему-то резко возразил Миша. – Но он нам обязан. Он верный человек. Работает на текстильной фабрике.

– Он тоже ветеран?

– Нет, он хромой. Он с детства хромой. Он кладовщик.

– Это создаст трудности, – сказал я, будто играл роль в шпионском фильме, где агента забрасывают в тыл к врагу. – Он никого не знает из ветеранов. Он мне не сможет помочь.

– Он всех знает. Он там родился и прожил жизнь. Он учился в школе.

– Вы правы.

– Теперь – главное. В Меховске есть отделение «Союза ветеранов – XX век».

– Афганцы?

– Нет, это сравнительно новая и любопытная организация. Она должна объединить ветеранов всех малых и больших войн.

– Это официальный союз?

– Совершенно официальный, лояльный, склоняющийся в сторону сильной власти, однако умеренно оппозиционный, но не по идеологическим соображениям, а потому, что опоздал к дележу привилегий и лицензий.

– Значит, водкой не торгуют?

– Ты у нас можешь создать фонд имени дедушки Крылова, добиться для него таких таможенных льгот, что вся страна пошатнется. Но эти ветераны не суетятся, хотя что-то для своих членов достают.

– А почему этот союз вас заинтересовал?

– Потому что он – плод новой идеи. Его основатель Рустем Марков подумал о том, сколько ветеранов у нас остались бесхозными. Даже о ветеранах Куликовской битвы никто не радеет. Он сразу получил поддержку неутомимых дедушек, которые умеют и любят проникать в высокие кабинеты, позванивая иконостасами юбилейных медалей.

– Вы не любите Рустема Маркова?

– И все его окружение. И почетного председателя генерала Чулкова, и Порейку из Меховска.

– Меховск – его центр?

– При чем тут Меховск? У них даже в парламенте есть свои люди. Это тебе знать необязательно. Тем более что мы и сами пока что до корней не добрались – кто-то этот союз подкармливает, лелеет, но не афиширует свою заботу. Мои аналитики могли ошибиться, но большинство из исчезнувших людей состояли в этом союзе.

Миша включил видик, и мы стали смотреть кассету о городе Меховске – его сотрудники работали оперативно. Одноэтажный каменный вокзал, построенный при Александре III, – тогда, по-моему, и расцветала такая кирпичная архитектура. Потом пыльная улица – сплошные заборы, между которыми вставлены деревянные домики в три или четыре окна. Заборы плотные, высокие, ворота крепкие. Ближе к центру дома полукаменные и двухэтажные, главная улица – Советская, значит, местным демократам в свое время не удалось вернуть ей старое название: Николаевская или Екатерининская. В самом центре дома были двухэтажными, каменными, остались в наследство от купцов. Советская улица пересекала площадь, посреди которой стоял Гостиный двор. Он был невелик, но окружен галереей с дорическими пузатыми колоннами. На выложенной булыжником, а частично залитой асфальтом площади разместился также собор, недавно покрашенный, с вызолоченными крестами, трехэтажное – сборные плиты и стекло – государственное здание и другое, тоже в три этажа, но из красного кирпича – бывшая гимназия. Теперь, как пояснил Миша, там обитает сельхозтехникум. В прошлом году его переименовали было в сельхозакадемию, но область не утвердила нового статуса, может, потому, что в ней самой еще не было ни одной академии.

За скудным – видно, пленку снимали в начале лета, месяца два назад – рынком, где в тени крытых прилавков томились десятка два продавцов, темнел городской сквер – ну до чего же они все одинаковы, наши среднерусские городки! А там, за ручьем, Черемушки – четырехэтажные тоскливые дома и сама текстильная фабрика, тоже красного кирпича. Возле нее такие же красные корпуса – дореволюционные казармы для ткачей. В стороне по высокому берегу над Мологой тянется Гоголевская улица и пристань – дебаркадер, который давно пора бы покрасить.

С городком я познакомился. И узнал, что ресторан на первом этаже отеля «Молога» сразу за Гостиным двором зовется «Мологой», что там есть кафе «Синий ветер» и универмаг, – мы прокрутили кассеты еще два раза, хоть я все сразу запомнил. Но я не хотел огорчать Мишу, уверенного в том, что его агентам все надо показывать и объяснять трижды – видно, ему раньше с агентами не везло.

Я не спорил еще и потому, что с каждым разом фиксировал детали, незаметные даже глазу моего нового шефа. Я запоминал людей – снимали днем, видно, работал турист, вернее, человек, притворявшийся туристом. И на него внимания никто не обращал.

Полезные мне лица включали в себя хозяев лавочек и киосков на базарной площади, местного городского начальника, который поехал обедать на своей серой «Волге», лицо его шофера, а также лица двух милиционеров.

К тому же я был теперь уверен, что не заблужусь в Меховске ни днем ни ночью и знаю в нем почти каждый дом, – к счастью, оператор был дотошным и терпеливым.

– Теперь смотри на своих родственников – у меня есть их фотографии, но нет пленки, сам понимаешь – не посылать же человека, чтобы снимал в рабочем квартале. Послушай еще раз – что ты знаешь о любимом дяде Боре, покойнике, о живой еще тете Нине, его жене, о братишке Аркадии и его сожительнице Маргарите, что работает медсестрой в поликлинике.

Дядя на меня не произвел впечатления, тетя Нина показалась доброй, а брат Аркадий… У него было тонкое лицо горбуна и два стальных зуба спереди – за собой он не следил.

– Твой круг знакомых этим не ограничится. Честно говоря, сначала я решил было не показывать тебе физиономий тех людей, кого ты не знаешь и знать не должен.

– Ветеранов?

– Ты ведь не профессионал. Если знаешь лицо человека заранее, то можешь себя выдать.

– Но потом передумали?

– Передумал.

– Почему?

– Ты вроде бы умеешь собой владеть. Есть малый шанс, что кого-то из них случайно увидишь. По крайней мере будешь настороже.

Я видел, что дядя Миша ничего не может с собой поделать – этот «Союз ветеранов» настолько ему не нравился, что он забыл о презумпции невиновности.

Все фотографии были сделаны «Полароидом». Как удалось фотографу не только снять крупные планы, но и посадить героев в тюремные позы – фас—профиль, – ума не приложу.

Первый был человек средних лет, с оливковой кожей, черными редкими волосами, на макушке они пересекали лысину поперек в несколько рядов черных блестящих ленточек и проволочек. Глаза у этого человека были карими, под ними мешки – что-то с почками. Плечи оказались узкими – даже под пиджаком видно.

– Это Порейко, – сказал дядя Миша. Имени-отчества он не сообщил – видно, решил, что узнаю это при знакомстве.

Затем он положил передо мной две фотографии кудлатого брюнета с черной повязкой через левый глаз.

– Одноглазый Джо, – сказал он. – Правая рука и телохранитель Порейки. Воевал в Приднестровье или по крайней мере там побывал.

Наконец он показал мне фотографию самого генерала Матвея Семеновича Чулкова – его второй подбородок лежал на тугом воротнике, туда же спускались брылы, а вот глазки так затянуло свинячьим жиром, что их трудно было разглядеть. К сожалению, генерал был в фуражке, и потому растительность на голове я не рассмотрел.

Четвертым персонажем, которого мне дали лицезреть, был сам Рустем Марков, человек, судя по имени и фамилии, смешанного происхождения. Но внешность Марков унаследовал от кавказских предков: был он горбонос, черноглаз, с хорошо организованной курчавой прической, единственное, что подкачало, – подбородок. Подбородок убегал к кадыку. Такие подбородки бывали и у Габсбургов, и ничего – правили империей.

– Отдохни, просмотри еще раз кассету, вот семейный альбом, познакомься со своей мамой, бабушкой и так далее – там везде есть подписи. А я сейчас свяжусь с нашим человеком, который работает по Абхазии. У тебя должна быть непотопляемая «легенда».

Миша ушел в комнату, хотя телефонный аппарат стоял и на кухне. Но мало ли о чем хочет поговорить полковник со своими майорами. Я же принялся за наш семейный альбом.

Смешно, но я стал воображать, что это и есть мои настоящие родители. Да и ничего странного в том нет – типичный комплекс детдомовца. Вот этот дядя – сначала молодой, на лыжной вылазке, в старомодном костюме, потом постарше, сержант, – оказался моим отцом. А это свадебная фотография.

Папа с мамой. Мама у меня – просто красавица. Правда, красавицей она была лишь на одной свадебной фотографии. Видно, умелая парикмахерша попалась.

– Где мы жили тогда? – спросил я у полковника, когда он вернулся на кухню.

– В Вологде, – ответил Миша. – Вы все северяне – у тебя еще один дядя есть – он в Архангельске живет.

– А мама жива?

– Мать твоя умерла относительно молодой. Попала под машину. А отец давно ушел от вас, женился на другой, связей с ним ты не поддерживаешь.

– Я уже запутался, – взмолился я. – Где здесь правда, а где моя «легенда»?

– Мы не стали бы так придумывать тебе семью – мало ли, Аркадий рассказывал женщинам, да и дядя с тетей у тебя живы. Нет, все правда. Только настоящий Юра без вести пропал в Абхазии.

– Почему я вернулся?

– Надоело скитаться. Хочешь осесть, работу найти, семья поможет. У тебя же на самом деле, кроме Аркадия и тети Нины, никого нет.

– Но почему они должны меня признать и принять?

– Сегодня вечером нам привезут материальные следы твоей биографии, потом начнешь готовиться к экзамену.

– К какому еще экзамену?

– Ты в жизни где-нибудь воевал?

– Я действительную служил, после школы.

– Вот именно. А твой герой, то есть Юрий Старицкий, прошел три войны. Ты должен знать современное оружие как свои пять пальцев, ты должен знать слова, песни, отношения уставные и неуставные – не дай бог тебе опозориться, попасться на пустяке. У тебя три дня.

– Мало.

– Я бы никогда не рискнул провести такую операцию с простым человеком. Потому я и просил тебя у Калерии. Понимаешь, от твоего поведения, от твоих знаний и умения зависит очень многое.

– Значит, у вас уже есть подозрения?

– Нет, никаких подозрений нет!

Он ответил так решительно и даже сердито, что я понял: какие-то подозрения существуют и очень не нравятся моему новому начальнику. Хотя у меня нет начальников. Я вольная птица.

– Что ж, – сказал я, – поехали учиться.

Экзамен я кое-как сдал, правда, не на третий день, а на пятый. Но прежде чем отбыть в командировку, мне пришлось в очередной раз пройти всю бюрократическую цепочку – выписать удостоверение, получить деньги, а также подвергнуться специфическим испытаниям, принятым в нашей системе.

Ничего смешного здесь нет.

Я сдал чемодан и рюкзачок на проверку в наш спецотдел, где «прекрасная девушка Нина, та, что в спецотделе живет», прошлась по вещам, а потом и по мне частым электронным и интуитивным гребнем, чтобы убедиться – на мне и во мне нет ничего могущего указывать на связь с институтом.

Кстати, еще разок меня проверили в ведомстве полковника Миши на следующий день.

А потом притащили к Воробышку.

Воробышек – существо махонькое, ничтожное, робкое, в миру его зовут Яковом Савельевичем, и никто его не боится, хотя гениев от медицины надо бояться, чтобы не изобрели лишнего.

Яков Савельевич, которого Воробышком прозвали в институте, был подчеркнуто вежлив, но настырен, как голодный овод.

В его компьютере я содержался до последней клетки организма. Правда, найдя тысячу отклонений от нормы, он вынужден был в свое время признать, что при всем том я остаюсь гомо сапиенсом и отношусь к тому же виду, что и Воробышек, только к другой национальности. Что касается его национальности, то она была еврейской, что касается моей – то паспорт, относивший меня к русской нации, ошибался на несколько парсеков.

– Гарик, – взмолился Яков Савельевич, – Лерочка просила заблокировать травматические центры. Тебе не будет больно. Клянусь здоровьем мамы!

Маме было девяносто, и он отправил ее в Иерусалим, где более теплый климат.

Воробышек взмахнул крылышками, встрепенулся и, пока я пытался понять, что они с Калерией задумали, скомандовал своим помощницам, чтобы меня готовили к имплантации.

Так как я пытался сопротивляться, Воробышек вызвал Калерию, и та поклялась, что моему здоровью и возможности заводить семью ничего не угрожает.

– Ангел мой, – сказала она. – Мы не знаем, куда ты попадешь. И ты этого не знаешь. Нам лишь известно, что некто для каких-то непонятных нам целей крадет молодых людей. Современные средства обработки психики открывают…

– Опаснейшие возможности! – подхватил Воробышек.

Я поглядывал на стеклянную дверь в операционную, которую здесь почему-то называли процедурной. Там покачивалась широкая спина анестезиолога Гриши, который еще сегодня утром стрельнул у меня сигарету. И вот вместо благодарности он участвует в пытках!

– Гарик, не отвлекайся, – сказала Калерия. – Я хочу быть уверена, что они ничего не сотворят с твоим мозгом. Если они лишат тебя памяти или способности логически рассуждать, то все наше участие в операции летит к чертовой бабушке, а я буду вынуждена отправить тебя на пенсию в двадцать пять лет.

– Маловероятно, – сказал я. – Зачем им лишать меня памяти?

– Но раз мы не знаем, то должны подстраховаться! – закричал Воробышек. – Я бесконечно благодарен Лере, что она подумала о таком блоке.

– А Яков Савельевич, – ответила комплиментом Калерия, – сделает так, что воздействия на тебя через мозг будут сведены до минимума. Если там тобой постараются командовать, вызывая в тебе радостные повизгивания, как у лабораторной крысы, страх или душевную боль, – все эти чувства и воздействия ты будешь ощущать в сто крат ослабленными. Но будешь знать об их существовании и потому сможешь имитировать нужную реакцию.

– То есть «малыш уж отморозил пальчик», – сказал Воробышек, – а ты вопишь, что вся рука побелела и вот-вот отвалится.

– Две проблемы, – сказал я и постарался показаться моим мучителям несчастным ребенком, которого бросили родители. – Первая: не сунете ли вы мне в мозг чего-то лишнего, забыв сказать об этом? И вторая: не забудете ли вы вытащить шарики и датчики, когда я вернусь к вам в одном куске? Если, конечно, я вернусь в одном куске…

– Перестань гипнотизировать, – сказала Калерия. – Прибереги свои способности для аутсайдеров. Это первое. А второе – раз ты пришел к нам работать, то приходится идти на некоторые жертвы. Учти, что институту нужны нормальные, здоровые и желательно умные люди. До этого момента я тебя к ним и относила.

Я подумал, что Калерия вовсе не такая красивая, как мне вчера показалось.

– Договорились, – сказал я. Они с Воробышком были правы. Судя по всему, мне придется работать в сложной обстановке. Они же хотят подстраховаться. Ради меня самого.

Калерия обернулась к доктору:

– Яков Савельевич, а вы гарантируете, что никаких следов вашей операции внешне не будет?

– Мы же говорили! – вспорхнул куда-то под потолок мой мучитель. – Я же обещал! Ни одна драная собака не заметит дурного!

И я покорно пошел в соседнюю комнату, в процедурную.

Я приехал в Меховск через шесть дней. Три дня были нереальным сроком даже для энергичного полковника Миши и его команды. Но и через шесть дней в моей «легенде» оставались зияющие провалы. И если бы кто-нибудь решил всерьез заняться моей проверкой, он бы скоро меня разоблачил. Надежда была на то, что никому не придет в голову этим заниматься.

Добра у меня было рюкзак через плечо и турецкий чемодан. Небольшой, мягкий и не слишком набитый. Я не вез с собой гостинцев.

Поезд замер минуты на две. Я сошел на прибитую недавним дождиком пыль меж путей. Не знаю, почему на не очень загруженной дороге надо останавливаться на третьем пути, – наверное, чтобы несподручнее было «челнокам» тащить полосатые, как матрасы, баулы. Вся Россия тащит за собой такие баулы размером с бабушкин сундук. В зависимости от силы носильщика и содержимого баула его положено тащить в руке или крепить к тележке. Что возят из города в город, из страны в страну мои соотечественники, не знаю. Наверное, все, кроме лыж. В том, что из моего поезда в рассветный Меховск вывалилось с полдюжины «челноков», не было ничего удивительного. Удивительней было то, что на путях нас ждали другие «челноки», которые волочили «матрасы» из Меховска в иные края. Им всем продали билеты в один вагон, видно, кассирша обладала зловредным характером, и я даже замер в сторонке, потрясенный скоростью и энергией, с которой все меховские «челноки» успели за две минуты втолкнуть в вагон десятка два объемистых сум и залезть сами – правда, с проклятиями, которые пошатывали старинное кирпичное здание вокзала, и с зарядом ненависти, которого хватило бы на штурм Зимнего дворца.

Меня никто не встречал, но я, конечно, помнил город – все улицы были знакомы, даже дома. И приятно было узнавать их в натуре и истинном масштабе.

Я пошел не спеша, не самой близкой дорогой, чтобы поглядеть на центр города, выкурил сигарету в городском сквере, поглядел, как на автобусной остановке толпятся грибники – видно, лес начинался близко от города и не надо было уезжать с вечера.

Птицы пели оглушительно. Наверное, сюда, в чистые края, слетелись птицы из Черновцов-12, Магнитогорска-18, Челябинска-46 – из всех тех страшных мест, где под предлогом будущего уничтожения империалистов травят и природу, и местных жителей, и, конечно же, лесную живность. Вот птицы и слетелись в Меховск.

Городок был таким мирным, таким российски идиллическим, так деликатно поскрипывали телеги, съезжаясь к рынку, что было совершенно невозможно даже допустить вероятность какого-то преступления, большой беды, грозящей этому мирку.

По дорожке, ведущей через сквер, прошли быстрым шагом две монашки с сумками – спешили на рынок. А я и не знал, что здесь где-то есть монастырь. Вернее всего, догадался я, его открыли совсем недавно и управление дяди Миши еще не получило сведений от своих агентов. Впрочем, вернее всего, и для меня информация – лишняя.

Впитав в себя запахи пыли и отцветающей сирени, согретой солнцем травы и теплого хлеба, я поднялся и пошел к ручью, к современным домам. Домов было немного, не больше дюжины, были они четырехэтажными – скучными, одинаковыми, запущенными и своим существованием на окраине городка угрожали его будущему.

Сама фабрика была старой, из красного кирпича, но сбоку от здания поднимался на три этажа новый административный корпус – как говорится, стекло и бетон, а вернее, немытые стекла и бетонные панели, обсыпавшиеся на стыках.

Солнце уже поднялось и пронизывало еще непыльную листву, но на улицах было малолюдно: люди досматривали свои последние сны – половина седьмого.

Мне бы поберечь сладкий сон моего кузена Аркадия, но ошиваться возле дома, когда здесь каждая собака на виду, смысла не было. Чем менее я буду заметен, тем лучше для всех, включая меня самого.

Служба есть служба. На ней всегда недосыпают.

Я поднялся на третий этаж. Дверь была обита клеенкой и поделена на ромбы кнопками. Я позвонил. Коротко, чтобы не пугать человека. Аркадий должен быть один – тетя Нина уехала в деревню. Она всегда летом уезжает в нашу деревню, там сохранился дедушкин дом, она все лето занимается хозяйством, пашет, получает удовольствие и внука тоже берет. У Аркадия раньше была жена Клавдия, бросила его лет шесть назад, живет в Курске.

Я не подумал, что Аркадий может быть не один.

Он открыл быстро. Как был, в трусах и майке. Длиннолицый, красивый, болезненный, мягкие волосы слежались от подушки.

– Впустишь? – спросил я. – Привет тебе от дяди Миши.

– Чего? – Глаза у него были сонные, мутные, даже не блестели. – Какой еще дядя Миша?

– Кто там? – Хриплый голос вырвался из комнаты. Мужской или женский – непонятно. Наверное, там – Маргарита.

Ну что мне оставалось делать?

– Аркаша, – сказал я, – неужели я так изменился? Я же твой брат двоюродный, тети Зины сын. Ты что, протри глаза! Я же тебе письмо посылал и телеграмму.

Разум медленно освещал глаза кузена.

– А сколько времени? – спросил он.

– Скоро семь. Я с поезда. Немного погулял, а потом решил – досплю уж у тебя.

В дверях комнаты появилась молодая женщина, высокая, широкоплечая, у нее были медовые волосы – не назовешь рыжими, но и не блондинка. Волосы были распущены, покрывали плечи халата. Она стояла босиком.

– Это… – сказал неуверенно кузен, – Гарик.

– Какой еще Гарик? – спросила женщина. – Откуда в семь утра Гарики ходят?

Даже в полумраке маленькой прихожей было видно, что у женщины очень белая кожа, какая бывает у рыжих.

– Гарик! – более уверенно произнес мой кузен. – Ты чего здесь стоишь, заходи на кухню. У меня в комнате не убрано.

– Спасибо. – Я прошел на кухню. Кухня была махонькой, половину занимал стол с остатками вчерашней трапезы.

– У меня тут ребята были, – сказал Аркадий. – Друзья, понимаешь? А потом, когда убираться?

– Ты Гарик или Алик? – спросила женщина. Она была пьяной. Словно не спала ночью, она хранила в себе выпивку, а Аркадий спал, вот и получился мрачным, сонным, но трезвым.

– Погоди, Ритка, – сказал Аркадий. – И без тебя тошно.

– Со мной тошнее? Недоволен? Да я с тобой время трачу, потому что в этой дыре никого лучше не найдешь.

Аркадий только отмахнулся.

– Ты подожди на кухне, – сказал он, – я оденусь.

– А ты меня познакомишь? – спросила Рита, которая ушла в комнату за кузеном. Оттуда мне все было слышно.

– Брат мой, – сказал Аркадий. – Двоюродный.

– А почему раньше не говорил?

– А чего тебе отчитываться?

– А он далеко был?

– Слушай, Ритка, заткнись. Хоть джинсы натяни, далеко он был, далеко, понимаешь?

– Так бы и говорил.

Я стоял на кухне, бутылка была не допита и не закупорена. Значит, они сильно были пьяные, когда пошли спать. Русский человек пробку всегда завернет, чтобы не выдыхалось.

Голоса из комнаты стали невнятными, они там заговорили вполголоса, не хотели, чтобы я слышал. Я подошел к окну. Пространство между домами было вытоптано, деревья какие-то недокормленные – а странно, ведь край здесь лесной. Цепочкой пробежали бродячие собаки. В доме напротив открылось окно – на кухне возилась хозяйка. В ванной шумела вода.

– Теперь познакомимся, – сказала Рита за моей спиной. Я обернулся. Она была в свитере и джинсах. Волосы были убраны назад, но выбивались и падали волнистыми прядями на щеки. По белой коже были рассеяны веснушки, они густели к переносице. Вообще-то лицо у нее было веселое, нормальное, приятное лицо.

– Я блудный брат, – сказал я. – Зовут Юрием, иногда Гариком.

– А я вас буду звать Гошей, – сказала Рита.

– Как хотите. Только мне это имя не нравится.

– Почему?

– Получается толстый мальчик в очках и говорит писклявым голосом.

– Жалко, – сказала Рита. – У меня парень был, давно еще, в юности, он в баскет играл. Гоша Арзуманян.

– Я не возражаю, – повторил я.

– Ну я пошла, – сказала Рита. – Мне на работу пора. Вы сами за собой ухаживайте.

– Что-то рано у вас работа начинается, – сказал я.

– Какая есть.

Она сняла с вешалки куртку из искусственной кожи. Накинула ее и ушла, больше не сказав ни слова.

Она как раз вышла из подъезда и обернулась. Увидела меня в окне и подняла руку, прощаясь.

Из ванной вышел Аркадий. Он был аккуратно причесан, побрит, в чистой рубашке. С отвращением поглядел на стол. Говоря со мной, он принялся убирать посуду со стола и складывать в мойку, а бутылки, консервные банки, пустые баллоны из-под пепси кидал в ведро.

– Чего им надо? – спросил Аркадий. – Мне сказали – приедет человек. Братишка. Но больше ни слова – конспираторы.

– Я хочу пожить у вас немного.

– Где здесь жить? Они что, забыли, что у нас одна комната?

– Я ваш двоюродный брат, – сказал я.

– Знаю, мне сообщили. Когда мать дома, я на раскладушке сплю.

– Тогда давайте подумаем, – сказал я, – как нам лучше поступить. Ведь если я стану устраиваться в гостиницу, об этом все узнают. Это странно – приехал к брату, живет в гостинице.

– Да, неестественно.

– Я не хочу, чтобы все сорвалось из-за пустяка. И может быть, будем привыкать обращаться друг к другу на «ты»? А то еще глупее будет.

– Хорошо, значит, ты – Гарик?

– Да, Гарик, сын тети Зины.

– Хорошо, что мои в деревне.

– Иначе дядя Миша придумал бы другую версию, – предположил я.

– А ты надолго?

– По расчетам дяди Миши – на две недели.

– Я с Риткой поговорю, – сказал Аркадий. – Может, я у нее эти дни поживу. Перекантуюсь как-нибудь.

– Как знаешь. Мне нужно только, чтобы мой приезд и моя встреча с тобой ни у кого, ни у одной живой души не вызвали подозрений.

– А кого опасаешься?

– Не знаю – значит, всех.

– А что я о тебе знаю?

На столе было чисто, Аркадий вытер пластик мокрой тряпкой, поставил чайник, вымытые чашки, достал с полки завернутый в пластиковый мешок батон и порезал его на тарелку.

– Ты голодный? – спросил он, не дав мне ответить на предыдущий вопрос.

– Спасибо, не голодный.

– Сейчас скажешь, что в поезде тебе завтрак давали.

– Я из дома взял, – соврал я.

Аркадий открыл масленку, порезал колбасы.

– Ладно, рассказывай теперь, что я о тебе должен знать. А то получается, как в шпионском романе. Ты обо мне знаешь все, а я – ничего.

– Меньше будешь знать, меньше проболтаешься, – нетактично ответил я.

– Так дело не пойдет, – сказал Аркадий. Он ждал, что отступлю, иначе получалось как-то не по-людски.

Лицо у него было нерусское: большой хрящеватый, туго обтянутый кожей нос, острые скулы, глаза в глубоких впадинах, под черными бровями. Такое лицо обычнее встретить где-то в Испании. Недоброе лицо, но красивое.

– Я вкратце расскажу? – спросил я.

– Только вкратце. А то я из-за тебя не выспался. – Все ему было неладно.

Я рассказал о том, как было уговорено с дядей Мишей. Здесь слово «полковник» забылось – осталось «дядя».

– Мне нужно будет познакомиться с ребятами, которые служили в Чечне. Афганцы тоже подойдут, но они для меня староваты. У вас есть отделение «Союза ветеранов – XX век»?

– Я от этого далек, – сказал он. – Я не служил.

– Ты не слыхал – среди твоих знакомых никто в Абхазии не бывал?

– Ты имеешь в виду отдых или что?

– Нет, войну.

– А чего там делать?

– Некоторые воевали. Как наемники.

– Дурачье везде найдется.

– Значит, не знаешь?

– У нас один парень на фабрике в Приднестровье воевал. Только за кого – не знаю. Он себя казаком называет.

– Вот он мне и нужен. Познакомишь?

– Не пойдет. Он меня на дух не выносит. Я про этих воителей ему как-то сказал, что думал.

– И что?

– Хотели меня наказать. Но, к счастью, за мной ребята из моего цеха шли. Вот и сбежали твои казачки.

– Это не мои казачки.

– Так что же ты с ними в Абхазии делал?

Он налил мне чаю и подвинул по клеенке бутерброд.

– Давай договоримся, – сказал я миролюбиво. – У тебя какое отношение к дяде Мише? Ты ему доверяешь?

– Я ему обязан, – ответил Аркадий, не глядя на меня.

– Я спросил – доверяешь?

– У меня нет другого выхода, – сказал Аркадий. – Я ему обязан.

– Допустим, что все же доверяешь. И тогда постарайся доверять мне. Где я был, где я не был – не твое дело. Но если я был, то выполнял задание. И здесь тоже выполняю задание. Я думаю, что мы с тобой по одну сторону баррикады, если тебе это что-нибудь говорит.

– Значит, тебе надо внедриться к ветеранам?

– Значит, так.

– Только этот казачок из Приднестровья как узнает, что ты мой двоюродный, тебя сильно не полюбит.

– Это мои проблемы. Ты мне только его покажи… И подумай, пожалуйста, может быть, есть кто-то еще. Ну чтобы не был к тебе враждебен. Просто ветеран. Должны же здесь быть ребята, которые служили в «горячих точках».

– Пойди в военкомат.

Нет, расположения родственника я так и не добился.

Он долил себе кипятку в чашку и сказал задумчиво:

– А вы там, в Москве, меня разрабатывали. Как Кальтенбруннера.

– Не гордись. Просто дядя Миша не хотел завалить тебя, меня и все наше дело.

– Я в вашем деле не участвую.

– Ни в коем случае. Ты мне только помогаешь.

Аркадий стал собирать со стола.

– Мы так и не решили, – сказал я, – где я буду жить.

– Ладно, поживешь у меня. Куда тебе деваться? В Дом колхозника, что ли?

– А он есть?

– Его нету. Там дискотека. Смешно?

– А как я буду спать?

– Я раскладушку у соседей возьму.

– А Рита?

– А я к ней сам схожу, – ответил Аркадий. Ему бы тут улыбнуться, но он был совершенно серьезен.

Было уже около восьми, Аркадий стал собираться на службу.

– Ты, конечно, можешь дома посидеть, но, если пойдешь куда, оставь ключ под половиком на лестнице.

– Не боишься?

– У меня брать нечего, – сказал Аркадий.

Когда он ушел, я не спеша осмотрел квартиру. Я не обыскивал ее, не мое это дело, хотя дядя Миша осторожно сказал: «При первой возможности осмотрись – мы Аркадия давно не трогали, мало ли что могло измениться. Погляди, какие он письма получает, какие сувениры хранит и так далее…»

Я сказал тогда, что к этому не готов. Пускай они посылают еще одного человека. Специалиста.

– Некогда, – всерьез ответил дядя Миша, – хотя следовало бы. Ну ладно, надеюсь, тебя не покоробит моя просьба – поглядеть, какие он выписывает газеты и какие читает книжки. Не покоробит?

– Нет, не покоробит. Если увижу портрет президента, значит, наш человек, если значок с Анпиловым, то возвращаюсь в Москву?

– Будешь действовать по обстановке. Для нас Аркадий – как оболочка для куколки: под ней не видно, какие у тебя красивые крылья.

Нет, пожалуй, у дяди Миши было определенное чувство юмора.

Так что я послушался полковника.

Я прошел в комнату – там была широкая тахта, наскоро прибранная – видно, Рита спешила, – стол под цветной скатертью, шкаф, две полки с книгами. В самом деле Аркадий жил скудно.

Газет он не получал. Вернее, я нашел номер местной, городской газеты, но есть ли у нее политическое лицо, мне в Москве забыли сказать.

Значков тоже не было, а вместо портрета президента на стене висел коврик – такие, наверное, из Турции привозят – с двумя оленями на фоне леса. Один смотрел на тебя, другой перед собой, поджидая опасность.

Я собрался в город. Закрыл дверь, положил ключ под коврик. Когда я занимался этим, открылась соседняя дверь, из нее выглянула худая женщина лет пятидесяти и вопросительно поглядела на меня. Надо было оправдываться.

– Здравствуйте, – сказал я. – Меня Юрием зовут. Я двоюродный брат Аркадия, в гости приехал. Так что вы не волнуйтесь.

Я включил все свое обаяние. На ее лице, для улыбки не приспособленной, возникло ее подобие.

– Очень приятно, – сказала она. – Меня Дашей зовут. Если что надо, соль или масло – вы ко мне заходите, не стесняйтесь. Мы с мамой живем, она у меня пожилая. А то Аркадий-то у вас небогатый.

– Правда, я заметил, – согласился я с женщиной. – А он что, пьет разве?

Я старался быть таким же обаятельным, доверчивым и вызывающим доверие.

– Да зарплату им уже полгода не платят, – сказала Даша. – А он не очень энергичный. Другие у нас с этой фабрики давно уж ушли – кто в бизнес, а кто уехал. А Аркадий, он, знаете, какой-то вялый. Пьет он, конечно, ну кто не пьет? Но, в общем, не особенно. Просто нет денег.

– А как Рита? – спросил я, чувствуя, что мы с Дашей уже подружки и она от меня ничего не скроет.

– Рита? Шалава. В худшем смысле слова, – сказала Даша. – Я про людей плохо не говорю, но лучше бы Аркаше забыть про нее. У нее же муж есть.

– А он…

Я дал возможность ей развить начало фразы.

– Он-то, конечно, алкаш проклятый, но все равно это хорошо не кончится. Она, говорят, с милиционером жила и с Порейкой.

Тут я насторожился. Фамилия редкая. А я знал, что это глава «XX века».

– А он, Порейко, не возражает?

– Ты смешной, Юрик, – сказала Даша. – Он ее боится. Он только на митингах выступать умеет, а так она его пришибет – ведь моральных устоев никаких, вы меня понимаете? У нее знакомства – вся торговля. Там бандит на бандите ездит, бандитом погоняет.

– Извините. – Я улыбнулся самой трогательной из набора моих улыбок. – А она какое отношение имеет к торговле?

– Торгует, – ответила Даша с отвращением. Она осталась советским человеком. – В Турцию ездит, кожу возит. Докатилась.

Это было хуже распутства.

Конечно, я мог пойти прямо к Порейке или даже в комнатку, которую Союз снимал в горисполкоме, но не хотелось спешить – мне надо было сделать так, чтобы меня туда привели свои люди, местные ветераны.

Я вышел на улицу. Было уже позднее утро. Можно было подъехать до центра на автобусе, он как раз остановился возле наших домов, но народ лез в автобус с таким отчаянием, словно это был последний дилижанс на Клондайк.

Городок оказался оживленным и бестолковым, так как улицы тянулись по склонам, прорезанным ручьями, порой у улицы была всего одна сторона, вторая круто обрывалась к воде.

На площади, куда я добрался минут через десять, я увидел киоск с газетами и журналами. Купил местную, районную «Вперед!», основанную в 1926 году и даже украшенную орденом «Знак Почета». В ней мирно уживались таблица с данными по косовице в колхозах района и объявления вполне столичного характера, включая сообщения о гигиенических прокладках.

– А центральную прессу получаете? – спросил я у толстой грустной женщины армянского вида, которая заполняла собой все свободное пространство внутри киоска, так что ей трудно было поворачиваться.

– Центральный пресса на пятый день прибывает, – пропела женщина с гортанным кавказским акцентом.

Потом я пошел к продуктовым ларькам. Они стояли в ряд, все голубые и одинаковой формы, – видно, в городе были приняты соответствующие решения по эстетике.

Риту я там не встретил, хотя заглядывал в маленькие окошечки, и в последнем не выдержал, спросил:

– Рита не заходила?

Маленький человек в пенсне – это было удивительно, может быть, свежая мода? – высунулся наружу:

– Какую такую Риту?

Он сразу понял, что я – чужой.

– Рыжую, – сказал я.

– А зачем она вам?

– По делу.

– Не знаю никакой Риты.

И спрятался, как белка в дупле.

Придется идти в пивную. Пора показывать себя городку.

Спросить о пивной было некого – ведь еще неизвестно, где кто здесь собирается.

Но тут я увидел кафе «Синий ветер». Кафе занимало первый этаж каменного двухэтажного дома неподалеку от рынка. Кафе было знакомо – по фильму. Я, помню, обратил внимание, что здесь работает хорошенькая официантка. Агент запечатлел ее крупным планом.

Кафе оказалось столовой, переделанной под заведение более высокого класса. На стенах висели картины местного пейзажиста, столики были покрыты черным пластиком, стулья тоже выписали откуда-то издалека. Добавилась и полукруглая стойка – и уже совсем экзотично рядом с Гостиным двором выглядели иностранные бутылки за спиной бармена, читавшего дамский роман, – я даже прочел название – «Страсть без конца».

За одним из столиков сидел какой-то местный чиновник, умеренно одетый и умеренно сытый. Я спросил:

– У вас самообслуживание?

– Сейчас подойдет, – ответил бармен, не поднимая головы. И крикнул: – Александра, клиент пришел!

– Иду, – откликнулась откуда-то Александра и тут же появилась из-за занавески, заменявшей дверь на кухню. Она сразу увидела меня и подошла, вытаскивая из кармашка передника блокнотик.

Наш оператор не польстил ей – Одри Хепберн меховского края замерла надо мной с изяществом горной серны (в жизни не приходилось видеть горную серну!).

– Что будем заказывать? – спросила она добродушно, с легкой улыбкой девушки из хорошей детской. Я сразу понял, кто она такая: дочь английского посла, которая проходит летнюю практику в русском кафе, готовя диссертацию по психологии русского мещанина.

– А что у нас есть, Александра? – спросил я. – Только честно!

Взгляд ее, до того блуждавший где-то чуть выше моего затылка, тут же упал на мое лицо, в озерных глазах отразилось любопытство русалки.

– Я вас не знаю, – сказала она твердо.

Бармен отложил книжку и тоже стал смотреть на меня, словно я нарушил правила поведения и достоин того, чтобы меня вышибли из порядочного заведения.

– Я вас тоже в первый раз вижу, – сказал я. – Честное слово. Но очень рад.

– И я вас.

– Бармен вас назвал. Только что. Мне ничего не оставалось, как подслушать.

Загадка разрешилась буднично, и глаза ее стали обыкновенными и равнодушными.

Сам по себе я для нее интереса не представлял, что, разумеется, задело меня за живое, и я задумался: кто бы мог понравиться такой девушке? Ален Делон или Депардье? Скорей первый.

– Александра, – сказал я официантке, превращаясь для нее и только для нее в Алена Делона средних лет. И попросил, пытаясь внести смятение в ее неокрепшую душу: – Можно сделать яичницу с ветчиной из шести яиц?

Нет, я не угадал. Она и в грош не ставила Алена Делона.

– Нет ветчины, – сказала Александра и добавила: – А из шести яиц яичницу не делают.

Депардье, сказал я себе мысленно, вот кто меня спасет! И тут же подбородок Алена стал увеличиваться, и лицо приобрело характерный для Депардье грубый вид.

– Тогда с беконом, – сказал я, чуть играя голосом.

– Ну не привезли еще, – ответила Александра, глядя поверх прекрасной головы несчастного актера.

Ну кто же, кто же ее кумир? Как жаль, что я плохо знаю американцев. Может, попробовать Николсона? Но у Николсона отрицательное обаяние, ему только бы чертей и оборотней играть.

Размышляя так, я непроизвольно превратился в Николсона и понял, что Александра смотрит на меня с любопытством.

Я понадеялся, что она уже забыла о моих прежних обличьях. Мои жертвы обычно забывали о них мгновенно.

Девушка глазела на меня так, как я хотел бы, чтобы она глазела на меня. То есть на Гарика Гагарина, а не на проклятого Николсона.

– А если с сосисками? – спросила она. – У нас сосиски хорошие, местные.

– Отлично, – сказал я. – А вы сами-то завтракали?

– А я сама не завтракаю вообще, – с готовностью сообщила официантка. – Я фигуру берегу. Потерять легко, а потом ищи как ветра в поле.

– Разумно, – согласился я, – очень разумно.

Хотя мог бы поклясться, что еще лет двадцать ей придется оставаться горной серной. А может быть, всю жизнь.

– Значит, две яичницы, сосиски… Гарнир будет?

– Ну разумеется… а вы где так научились по-русски говорить?

– Вы имеете в виду Николсона? – спросил я.

Она кивнула, уже готовая к горькому разочарованию.

– Я прошу вас, умоляю, – прошептал я, – никто не должен знать, что я родом из этих мест. Меня мать в сорок первом отсюда вывезла, на Украину, спасала. Вот я и попал в руки гестапо. Она вырастила меня в приюте, и еще мальчиком меня выкрали агенты ЦРУ…

Я говорил тихо, быстро, настойчиво. Ни черта она не запомнит, кроме памяти о том, что я несчастен с детства и меня желательно согревать и спасать.

– Тогда яичницу, сосиски, два апельсиновых сока и два кофе – быстро! – приказал я, завершая монолог.

Бармен снова взял книжку, но читал еле-еле, ему хотелось подслушать, о чем мы так воодушевленно, но негромко говорим. Но не услышал.

Я надеялся, что не нарушил каких-нибудь местных табу. Ведь, допустим, в Москве вряд ли можно было пригласить за стол официантку… но мне нужно было, чтобы она побыла со мной, запомнила меня (конечно же, не Николсона) и, может быть, рассказала обо мне своим друзьям. У официантки в провинциальном кафе весь городок должен быть в знакомых.

Но все получилось не так, как я рассчитывал, лицедействуя перед принцессой официанток. В тот момент, когда она выплыла с тяжелым подносом из кухни и стала расставлять на столе тарелки и чашки, в кафе стало чуть темнее, я сразу поглядел вправо – тень падала от окна. Там, уперев в стекло рожу, стоял коротко стриженный амбал, бык, качок – черт знает, как их еще называют. Плечи его легли как раз по ширине окна.

Александра тоже заметила наблюдателя и мгновенно вышла из транса. Так гипнотизер может потерять клиента в одно мгновение, если в зале раздастся неожиданный свист.

Бац – поднос, который она держала на весу, шлепнулся о стол, плеснул на черный пластик оранжевый сок из высоких стаканов, я еле успел подхватить кофейник, решивший было спрыгнуть на пол.

– Простите, – сказала Александра, глядя на окно.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Ничего, – сказала Александра. – Совсем ничего.

Качок всем телом отодвинулся от окна, словно был широкой доской, поставленной на попа. Он исчез из моего поля зрения.

– Яичница скоро будет, – сказала Александра.

– А вы?

Качок уже был в кафе, он направился к нашему столу. Бармен увлеченно уткнулся в книгу.

Нет, это был не Порейко – его я знал по фильму и фотографиям. Это действующее лицо мне было незнакомо.

– Санька, – сказал качок, и мне показалось, что он пьян, – ты чего перед ним рассыпаешься? Я разве не вижу?

– Кирилл, – Александра инстинктивно закрылась подносом, прижав его к переднику как щит, – Кирилл, ты бы отстал от меня.

Кирилл хотел боя, Кирилл был недоволен, и я показался ему замечательной добычей.

Он наступал на Александру и оказался рядом со мной. Но пока он ограничивался упреками, я не вмешивался и стоял, опустив руки.

Такие вещи в незнакомых вертепах недопустимы.

Он мгновенно развернулся и врезал мне в плечо – целил в челюсть, и тогда я бы наверняка попал в нокаут, но он не рассчитал, забыв, что я выше его, хоть он, конечно, шире меня в плечах.

Я должен честно признаться, что в отличие от героев боевиков никогда не обучался у-шу, у-ку-шу или переку-шу, каратистов видел только на экране, а боксерской секции в детдоме не было. Но мне свойственно некоторое тщеславие. Люблю быть первым. Вернее, любил, пока не поумнел. А для этого в детдоме надо драться куда отчаяннее, чем на любой улице. Там сама жизнь ценилась ниже, чем у домашних людей. К шестнадцати, когда я на год раньше срока покидал детдом, я был независим. И не потому, что стремился к особому положению среди прочих, а потому, что люблю одиночество и не выношу, если меня трогают руками.

– Кирилл! – закричала Александра и замахнулась на него подносом.

Этот крик прошел сквозь меня, как сквозь кисель, потому что в тот момент я еще совершал странное волчковое движение. Я чудом удержался на ногах, правда, при том опрокинул соседний столик и разбил вазочку с полевыми цветами, поставленную на него Александрой.

Я не рассердился. В конце концов, я на чужой территории. Но если я разрешу себя бить, мне лучше сегодня же сматываться из Меховска.

Поэтому я позволил себе (говорю о том с сожалением) кинуться на глупого тяжелого амбала и нанести ему несколько болезненных и неожиданных ударов по ухмыляющейся физиономии. Конечно же, этот дурак был неповоротлив, и, даже если бы он оказался втрое сильнее меня, все равно в драке со мной он был обречен.

Когда он поднялся с пола, то принялся грязно ругаться и, естественно, полез за ножиком.

Тут очнулся бармен и стал кричать на Александру:

– Уходи, не видишь, что ли!

Непонятно было, что такого она могла увидеть. Ведь с грязными выражениями она, несмотря на свою хрупкую красоту, была отлично знакома.

Кирилл изображал, и довольно удачно, гориллу, идущую на случку, но его ножик опасности не представлял. Для того чтобы Кирилл обрел опасность для настоящих соперников, ему надо дать в лапы «калашникова», но, к счастью, «калашникова» ему не дали. В Меховске он, видно, пугал соперников видом мускулатуры.

Я отобрал у него ножик, и мне, чтобы получить передышку, пришлось, завернув ему за спину лапу и делая больно, вывести Кирилла из кафе и наподдать ему в зад так, чтобы он побежал, согнувшись вперед, стараясь удержать равновесие, но не удержал и кончил свой бег нырком по асфальту.

Тогда я возвратился в кафе.

Бармена не было.

Александра вела себя безукоризненно. Она перенесла мой завтрак на соседний, чистый столик. Была она при том печальна, лет сто назад я сказал бы, что она охвачена скорбью.

– Это ваш друг? – спросил я, стараясь вести себя солидно и естественно, хотя сердце колотилось и дыхание срывалось – давно мне не приходилось драться.

– Это мой враг, – ответила в тон Александра. – Но он очень опасный парень.

– Почему? Ведь он ушел?

– Он бандит, – сказала Александра.

– Настоящий?

– Они все ларьки держат, и здесь, и на базаре.

Говоря, она поглядывала в окно. Но я сидел к окну боком и изо всех сил боролся с искушением посмотреть, что делается на площади.

– Он и ваше кафе… охраняет?

– Нет. Только он на мне жениться хочет. Смешно, правда?

– Смешно, – согласился я.

– А вы откуда? – спросила она, все поглядывая на окно.

– Я к тетке приехал, только ее сейчас нет.

– А зачем вы приехали?

– Хочу отдохнуть, может, устроюсь на фабрику. Я – шофер и механик. Я в армии шофером служил.

– Чего же вы – один живете?

– Нет, – сказал я. – Тут мой брат двоюродный живет. Я у него пока остановился.

– Брат?

– Аркадий, – сказал я, доверчиво улыбаясь. – Может, вы знаете? Аркадий Полухин.

– А вы меня не разыгрываете? – спросила она с неожиданной для постороннего подозрительностью.

– А зачем мне вас разыгрывать?

Она не успела ответить.

– Бегите! – приказала она.

Тут уж я услышал такую тревогу в ее голосе, что невольно посмотрел в сторону окна.

Они шли вчетвером. Как ходят пешие ковбои, чтобы навести порядок в салуне. Меня ждала веревка, если шериф не успеет прискакать на вороном коне.

Александра потянула меня к двери на кухню.

Я подчинился. Я приехал сюда знакомиться с людьми и дружить по мере сил с местным населением. Но не лишиться рук и ног…

Мы пробежали в заднюю дверь.

И тут же я услышал, как народные мстители вошли в зальчик кафе. Нет, не вошли – вломились, врезались, рухнули.

Как назло, в полутьме у заднего хода я свалил какую-то бочку, бандиты услышали шум и затопотали следом.

Мы оказались во дворе, с левой стороны был открытый сарай, справа – распахнутые в высоком деревянном заборе ворота, около них поленница, по краям и углам двора росла трава.

– Прячься в сарай! – приказала Александра.

– А вы?

– Прячься, говорю, меня они не тронут. Я позову Диму.

– Не хочу в сарае прятаться, как в норе.

Последнее рассуждение было лишним – пока я произносил эту фразу, преследователи вывалились во двор. Александра, добежавшая уже до ворот, остановилась, потому что я оказался в положении неприятном – до сарая добежать не успевал. Впрочем, если я бегаю быстрее… Но бежать мне не хотелось. Я готов был даже получить пару синяков, но завоевать краешек сердца Александры.

Они ворвались во двор разгоряченные, полные справедливого гнева и желания стаи волков расправиться с наглым кроликом.

Нервы мои не выдержали, и я кинулся следом за Александрой.

Они настигли меня у самых ворот, кто-то толкнул в спину, я полетел вперед, покатился по траве, стараясь сохранить власть над собственными членами и, даже падая, ускользнуть от ударов.

Это мне удалось, я почти успел подняться на ноги спиной к забору, но все же крайний из них врезался в меня, припечатав к доскам так, что у меня вылетел весь воздух из легких. Похоже, что я переоценил свои силы…

Я отмахивался достаточно быстро и, как мне казалось, эффективно, но мне все же попали в скулу и чуть не оторвали голову.

Совсем близко визжала женщина – это была Александра, – я потом уж понял, когда в голове прояснилось. Она колотила их кулачками по спинам, даже ногами дралась, но молодцы были заняты тем, как бы им получше свалить меня себе под ноги, а я из последних сил отбивался, чтобы не упасть – иначе они переломали бы мне все ребра.

Краем глаза я увидел, как один из бандитов, осерчав, развернулся и врезал по щеке Александре, так что она упала в пыль.

И именно в этот момент во двор следом за барменом, который, оказывается, совсем не зря покидал свой пост, вбежал Дима Порейко в камуфляже и с газовым пистолетом в руке.

Лучше бы у него был простой пистолет, ну пристрелил бы кого из бандитов – одним меньше, остальные бы остались живы. Но Порейко не придумал ничего лучше, как выпустить всю обойму в нашу сторону. Так что пострадали все – и нападающие, и жертва. И даже Александра, которая лежала на земле.

С другой стороны, враги были достаточно деморализованы и сразу отступили, обливаясь слезами, кашляя и задыхаясь, а Одноглазый Джо, верный адъютант Порейки, в поношенном мундире с погонами без звездочек, как он был атаманом Меховского казачьего войска, погнал их нагайкой и дикими воплями. Бармен помогал ему, а Порейко разрывался между желанием красиво спасти свою возлюбленную и отомстить негодяям.

Я его сразу узнал. И стало не так обидно, что меня помяли и покалечили. Мне не понадобится помощь Аркадия, я сам познакомлюсь с нужным человеком.

Опираясь рукой о забор, я пошел к большой бочке с водой, что стояла у заднего входа в кафе. Неверными руками стал плескать себе на лицо холодную дождевую стоялую воду. На виске кожа была сорвана и сочилась кровь. На виске не страшно, а вот глаз будет резко выделяться на черном фоне – тут мне заехали удачно.

Охладив физиономию, я поплелся в кафе – мне не хотелось, чтобы обо мне забыли.

Александра сидела на табуретке у плиты. Она прижимала мокрый платок к щеке.

– Привет, – сказала она. – Еще живой?

– Немного живой, – сказал я. И обернулся к Порейке, который вынул расческу и стал укладывать длинные редкие черные волосы поперек ранней лысины.

Смотрел он как-то сквозь меня.

– Спасибо, – сказал я. – Вы, коллега, подоспели вовремя.

– Я не к тебе подоспел, – сообщил Порейко.

Он был среднего роста, но фигура его была устроена неудачно: она была узкой в плечах и расширялась к земле, словно он был облачен в юбку восемнадцатого века. Женственность не уменьшалась от камуфляжа, который на нем выглядел вовсе не воинственно.

– Ты скажи ему спасибо, – произнесла Александра и скривилась от боли – говорить ей было трудно, и в прекрасных глазах английской кинозвезды стояла глубокая влага. – Ведь этот Кирилл совсем с ума сошел. Полез ко мне приставать прямо в кафе.

Александра чуть лукавила, но я понял, что ей хочется представить виноватым во всем Кирилла и о нашем сомнительном со стороны знакомстве она рассказывать Порейке не будет.

– А Гарик, то есть Георгий, его хотел остановить. Правда, Гоша?

Гошей оказался бармен. Он с готовностью подтвердил слова Александры.

– А почему Гарик? – спросил Порейко. – Это что за фамильярности?

На вид ему было лет под сорок, лицо было бледным, нездоровым, изгрызенным ямами от юношеских фурункулов.

– А Гарик – Аркаши Полухина двоюродный брат. Он здесь уже был, лет десять назад.

– Двадцать, – поправил я Александру. Мы с ней как будто разыгрывали спектакль.

– Ясно. – Порейко принял объяснение, посмотрел на Александру и спросил: – Может, до поликлиники дойдешь?

– Еще чего не хватало! – ответила Александра. – У меня здесь пластырь есть.

Она выдвинула ящик хозяйственного стола и достала пластырь – на щеке была основательная ссадина.

– Сходите в поликлинику, – сказал я, – а то инфекция может попасть. Раздует еще.

– Джо, – приказал Порейко, – отведешь Александру в поликлинику к дежурной сестре.

– Знаю, – сказал Джо.

Из-под фуражки у него торчал чуб странного, почти оранжевого цвета, как будто надевался вместе с фуражкой, как на детском карнавале. Черная повязка и черная шевелюра над ушами подчеркивали опереточность этого типа.

– Пошли, – приказал Джо. И спросил у Порейки: – Может, пистолет дашь?

– Я всю обойму расстрелял, – признался Порейко. – Если что – зови ребят. Но я думаю, они не посмеют. Нет, не посмеют. Мы тогда их взорвем к чертовой бабушке.

Когда Александра в сопровождении Одноглазого Джо покинула кафе, Порейко сказал Гоше:

– Быстро накрой нам – бутылец, бутербродов с рыбкой и мое любимое.

Его любимое оказалось крабовыми палочками. У каждого свои склонности.

Порейко разлил по рюмкам из мгновенно появившейся перед нами бутылки.

– С приездом, – сказал он.

Глаза у него были светло-карие, почти зеленые, кошачьи, злые.

– Спасибо, – сказал я. – Со знакомством.

Он внимательно смотрел, как я пью. Я пил не спеша, без жадности.

Порейко удовлетворенно кивнул и залпом кинул в рот содержимое своей рюмки.

– И чем же ты им не понравился? – спросил Порейко.

– Могу предположить, – ответил я. – Один из них по имени Кирилл увидел, как я разговариваю с Александрой, и решил меня наказать.

– А как же ты разговаривал?

– Обыкновенно. Мне интересно было на Александру поглядеть. Она красивая.

– А ты, парень, наглец!

– Посмотреть никому не запретишь.

Порейко достал гребешок и снова принялся раскладывать черные волосы поперек лысины. Видно, это было его любимым занятием.

– И что же ты сказал Кирюше? – спросил Порейко.

– Я его не трогал. Не лез. Но не люблю, когда руки распускают.

– А Александра сказала тебе, что у него черный пояс по карате? – спросил Порейко.

– Она ничего сказать не успела. Я его раньше выкинул.

– Не похоже.

– Спросите у бармена.

– Спрошу. И у Александры спрошу.

Любопытно, подумал я. Бывают люди, которых до старости зовут Сашками, а Александру называют Александрой. Значит, в ней что-то есть…

– А ты хоть знаешь, кто такой Кирилл? – спросил Порейко, пряча расческу в карман.

– Теперь знаю, – сказал я. – Ваш местный бандит.

– Шантрапа, – заметил Порейко. – Но они не в законе, они отмороженные. Тебе это что-нибудь говорит?

– Говорит. Старших не уважают.

– Их приходится наказывать, – сказал Порейко и вздохнул, как палач, уставший от этих висельников. – Еще по одной?

– Как скажете.

Я никак не мог найти с ним правильный тон. То в ответ на его «тыканье» я тоже обращался к нему на «ты», то вспоминал о том, что он лет на пятнадцать старше меня, и становился вежливым.

– А ты вообще-то употребляешь?

– Когда надо, могу пить.

– А сейчас надо?

– Я хотел бы здесь осесть на время. Может, на работу устроюсь. Мне с вами ссориться не хотелось бы.

– Почему?

– Потому что вы авторитетный человек.

– Это тебе Аркашка сказал?

– С Аркадием мы о вас не говорили. Мы вообще мало с ним говорили. Я на утреннем поезде приехал, а потом он на службу ушел.

– Значит, ты полседьмого пришел?

– Примерно.

Порейко, довольный, засмеялся. Он щурился и мотал головой, тщательно уложенные пряди рассыпались, упали на нос.

– Ох, Ритка тебе и задала! – заявил он утвердительно.

Я ничего не ответил. Маленький городок, все спальни под рентгеном…

– И куда же ты работать намылился? – спросил Порейко. Он снова достал расческу, чтобы привести волосы в порядок.

– Я в армии механиком-водителем был.

– Генерала возил? – Порейко улыбнулся, улыбался он некрасиво, недобро.

– Разных людей приходилось возить, – сказал я. – И разные машины осваивал.

– Может, и БМП?

– Может быть.

– И танк?

– Может быть.

Я надеялся, что танка у них здесь нет и они не смогут меня проверить. Шофер я хороший, в двигателях разбираюсь, но танк водить не приходилось. Хотя, впрочем, это тот же трактор.

– А точнее? – спросил Порейко.

– Надо будет, расскажу и точнее.

– Вот сейчас и надо, – приказал Порейко.

– Не понял! – Я хотел, чтобы мой голос прозвучал агрессивно, но не слишком.

– Ладно, – сказал Порейко. – Пошли ко мне.

– Куда?

– Слушай, парень, – рассердился Порейко. – Мы здесь люди солидные. Хотим тебе помочь. Не пойдешь – приведут.

– Меня пугать не надо, – сказал я.

Порейко поднялся.

Бутылка водки осталась на две трети полной. Порейко с жалостью поглядел на нее, и мне вдруг подумалось, что сейчас он ее сунет в карман и унесет. Но если он и хотел так поступить, то сообразил, что при мне так делать не стоит. Он громко сказал бармену:

– Посуду забери, чтобы не пропала.

Бармен, который наливал пиво из крана двум девицам с багровыми рожами бомжей, кивнул.

– Пошли. – Порейко, не оглядываясь, пошел к выходу.

Я последовал после секундной паузы. Все пока шло по моему плану, однако мне надо было показать некоторое сопротивление, чтобы Порейко убедился в том, что я подчиняюсь ему принудительно.

Мы вышли на улицу не рядом, а последовательно – я шел в двух шагах сзади.

Улица была пустынной, лишь возле ларьков бродили женщины, а у одного из них разгружали «Газель».

Навстречу нам шел Одноглазый Джо.

– Ну что? – спросил у него Порейко.

– Жить будет, – ответил Джо и расхохотался. Он любил громко смеяться. Я видел его «дело» у полковника Миши. «Дело» умещалось на листке компьютерной распечатки, но от этого его биография не становилась проще. У него было две судимости за хулиганство, он проходил совсем близко от посадки в деле о групповом изнасиловании – неприятный тип.

– Ты проще, Джо, – мягко сказал Порейко, но это тоже звучало как приказ.

– Смазали и пластырь наложили. Но она сказала, что голова болит, и ее домой отправили. Сказали, чтобы полежала, потому что есть опасность сотрясения мозгов.

И тут уж Джо нельзя было остановить.

– Ты чего? – прервал его смех Порейко. – Что тебя, идиота, веселит?

– Мозги, – признался Джо. – У нее мозги!

– Куда больше, чем у тебя, – сказал Порейко. – Понял?

– Так точно, – сказал Джо, не обидевшись. – Вы к себе идете?

– Вот веду юношу в офис, – сказал Порейко. – Побалакаем.

– Юношу! – И Джо поплелся за нами, взвывая от приступов смеха.

Идти было недалеко. Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Дверь в ближайшую комнату была приоткрыта. Из-за нее доносился стук пишущей машинки.

– Заходи, – сказал Порейко.

Одноглазый Джо толкнул меня в спину, но я промолчал. Я должен быть хитрым, как змей, и осторожным, как пугливая лань.

Это была большая комната в два окна. В ней помещались шкаф и два письменных стола. На стене висело красное знамя, рядом с ним портрет императора Николая II, который отвернулся от знамени, видно возмущенный таким соседством.

Кроме того, к стенам были прикноплены какие-то листовки, плакатики, записки, карикатура на Гайдара и большой плакат из военного кабинета, на котором был показан в общем виде и в разрезе автомат Калашникова и объяснялось, как его разбирать и смазывать.

За одним из столов сидел молодой человек при усиках и в черной кожаной куртке.

– Ну как? – спросил Порейко. – Кончаешь?

– Скоро кончу, Дмитрий Трофимович, – ответил молодой человек.

Порейко обогнул второй стол, что стоял как раз между портретом и знаменем, и уселся за него. Я оглянулся в поисках стула. Стула не оказалось.

– Ты садись, садись, – сказал Порейко, который отлично видел, что стула в комнате нет.

Я молча направился к другому столу и сказал молодому человеку с усиками:

– Привстань.

– Зачем?

– Привстань!

Тот вскочил. Я взялся за спинку стула, перенес его к столу. Одноглазый Джо ринулся было ко мне, но Порейко остановил его, подняв ладонь.

– Дмитрий Трофимович, – пожаловался усатик, – я так не успею.

– Пиши стоя, – ответил Порейко.

Смотри-ка, а он находчив и хладнокровен и, видно, привык общаться с нахалами вроде меня!

– Ты из той комнаты принеси, – подсказал Джо и широко улыбнулся. А когда парень ушел, он сказал: – Ну, ты даешь!

– Помолчи, – велел ему Порейко. – Иди погуляй, пивка выпей и Жору с собой забери.

– Будет сделано, – сказал Джо.

Мы остались одни.

– А теперь рассказывай, – ровным вялым голосом произнес Порейко, – кто и зачем тебя сюда прислал. Что тебе нужно от нас?

– Это вместо здравствуйте? – спросил я.

– Ты говори, говори…

– Слушайте, мне такой разговор не нравится, – сказал я. – Я к вам не напрашивался, вы меня позвали, а теперь все наоборот?

Я должен быть прост, но не так уж и прост.

– Город у нас небольшой, каждый человек на виду. С чего бы тебе к нам приезжать?

– Повторяю по буквам, – сказал я. – Можете проверить у Аркадия, тем более что вы с ним знакомы. Пошлите телеграмму тете Нине. Что вам еще показать?

– Паспорт, – сказал Порейко, протягивая открытую ладонь.

– Зачем я буду вам паспорт показывать?

– Покажи.

Я отрицательно покачал головой.

– Ты в самом деле собираешься в нашем городе жить? – спросил Порейко. – Так учти, что за первый же день нажил себе опасных врагов. И они тебя на улице тут же подхватят. Зачем тебе враги? Это же смертный приговор.

Я подумал – недолго, секунд пять, – достал из внутреннего кармана бумажник, из него – паспорт.

Паспорт был самый настоящий, с моей фотографией, только некоторые данные были изменены. Но умеренно. Так, чтобы при проверке не возникло подозрений. Моя мать, Зинаида, вышла замуж за одного железнодорожника, когда мне было пять лет, и уехала из нашей деревни. Так что мое рождение и родственные связи с семейством Лопухиных подтверждались.

Докопаться до правды было возможно, но этого надо было очень захотеть. Я надеялся, что такого желания не возникнет. Если я буду вести себя естественно.

Порейко перелистал паспорт.

– Прописан в Каунасе. Это еще что такое?

– Я женился там, – ответил я. Мне сделали эту женитьбу, надеясь, что проверить мое прошлое в Литве будет сложнее, чем в Калуге.

– На литовке? – Я понял, что литовцы для него хуже негров.

– На нашей, – успокоил я Порейку. – Только мы расстались.

– Ага, – сказал Порейко, – …зарегистрирован с гражданкой Кузнецовой… И почему же расстались?

– Не сидится мне на месте, – ответил я.

– Паспорт пока побудет у меня, – сказал Порейко. Он прихлопнул его ладонью.

– Я что, к ментам попал? – спросил я.

– Ты к серьезным людям попал. Так что рассказывай дальше свою биографию.

– Не пойдет, – сказал я. – Надоело мне. Что за страшилки? Обойдусь я без вашего покровительства.

– Не обойдешься. Рассказывай дальше.

– Но хоть скажите, кто вы такой, – взмолился я.

Порейко смилостивился.

– Тайны тут нет, – сказал он. – Я председатель меховской секции «Союза ветеранов – XX век». Слышал о таком Союзе?

– Союз ветеранов Афганистана? – спросил я.

– Не совсем так. «Союз ветеранов – XX век». Мы объединяем все здоровые силы в ветеранском движении под лозунгами единства и нерушимости нашей родины. Ясно?

Текст был прочитан как с плаката, хотелось посмотреть по стенам – откуда же он прочел эти громкие слова?

– Ну что ж, – сказал я, даже без особого желания, так, к слову пришлось, – значит, мне у вас надо зарегистрироваться.

– А ты что, ветеран? – Порейко был удивлен. – Ты же сказал, что только на действительной был.

– И еще три года, – сказал я.

– И где же служил?

– Я много где служил.

– А ты говори, нам спешить некуда.

Я принялся рассказывать вымышленную боевую биографию, путь советского конкистадора конца XX века. Моя «легенда» была относительно скромной, чтобы максимально снизить риск от встречи с бывшим однополчанином. Правда, дядя Миша не успел толком проверить все личные дела меховских ветеранов, но он был почти уверен, что там не было абхазцев и никто из них не побывал в Африке. Африку придумал я сам – наемник в Сомали! Я еле спасся, когда власть переменилась. Но везде – механик-водитель, не снайпер, не террорист – избави боже, просто хотелось посмотреть мир и немного заработать. Мир кое-как посмотрел, большей частью через прорезь в БМП, заработать не удалось – плохо у меня держатся деньги.

Порейко слушал меня, почти не перебивая, делал пометки в черном блокноте. Когда я бежал из Сомали в Киншасу, скептически покачал головой и сказал: «Клуб кинопутешественников».

– Да ты, может, снаряды возил для черных! – взвился Порейко.

– А ты считал? – спросил я. – Кто эти снаряды возил и кто дачи себе строил? Там и без снарядов было что возить.

Я закончил рассказ своим появлением здесь. Захотелось осмотреться, может, осесть, хотя люблю я больше крупные города, а может, отправлюсь дальше. Как получится. Главное – я мирный человек, приехал с дружескими намерениями и встревать в войны не желаю…

– Черт тя знает, – сказал по завершении моей одиссеи Порейко. – Черт вас всех знает.

– Мне можно идти? – спросил я.

– Нет, – сказал Порейко.

Он поднялся, решительно кинул мой паспорт в ящик своего стола, вернее, ему показалось, что он кинул мой паспорт в ящик стола, – на самом деле паспорт уже был у меня в кармане. Но мало ли кому что кажется.

– Пойдем с тобой вместе, – сказал он.

Стоя, он расчесал свои кудри, распределив по лысине параллельными прядками, кликнул Одноглазого Джо и велел усатику садиться за завершение какого-то документа.

– Сейчас навестим Одуванчика, – сказал он своему адъютанту.

– Он сейчас в мастерской занят, – с почтением в голосе ответил Джо.

Порейко вылетел из комнаты подобно Петру Первому на каком-то полотне Лансере и помчался, поднимая ветер.

За ним бежал Одноглазый Джо и сзади – я.

День уже разгорелся, солнце светило жарко и влажно, под ним подушками лежали сизые тучи.

Люди оборачивались, глядя на нас, Порейку узнавали, некоторые пытались приветствовать его. Но Порейко никого не видел.

Мы промчались вдоль рядов рынка, в конце их у забора была мастерская «Металлоремонт», типичная хижина дяди Тома с окошком, как в заводской кассе.

Но мы не стали заказывать ключ, Порейко обогнул мастерскую сбоку, толкнул дверь, а мы с Джо остались снаружи, на пороге, потому что места внутри хватало лишь для длинного верстака с вальцами, половинки стола, где были сложены инструменты, и стула, на котором сидел хозяин мастерской Одуванчик.

Я сразу понял, почему его зовут Одуванчиком. Он был смуглым, загорелым или с детства смуглым, а тонкие завитые волосы вокруг лысинки-тыквы казались одуванчиковым белым пухом. А лицо у него было гладким и добрым, с большими бараньими глазами.

– Все знаю, – сказал он, не оборачиваясь и не переставая обтачивать болванку. – Все слышал. Страшно недоволен. Всех накажу. А ты, Трофимыч, своих тоже накажи.

– Я там сам был, – сказал Порейко. – Знаю, кого наказывать.

– Зачем волнуешься, гипертонию подхватишь.

– Ты предупреди, Артем Давидович, – сказал Порейко, – ты предупреди Кирилла, чтобы он глупостей не делал. А я тебе хочу представить (он так и сказал: представить) моего нового человека, прибыл к нам из самой столицы, состоит моим личным водителем. Познакомься, Юрик, и проникнись уважением к единственному в наших краях «авторитету».

– Преувеличение. – Мастер Одуванчик обернулся ко мне. Он отложил болванку и вытирал ветошью пальцы. – «Авторитетов» в Меховске нет, а вот авторитетные люди имеются в наличии.

Он протянул мне руку.

Ладонь и пальцы были жесткими, как у человека, который занимается ручным – металлическим или каменным – трудом.

– Не могу без работы, – сказал Одуванчик. – Руки мои тянутся к труду. И вроде пенсия у меня хорошая, и квартира есть, а все продолжаю приносить пользу людям.

– Значит, договорились? – спросил Порейко.

– Что-то твой Юрик очень злой, это плохо, – сказал Одуванчик. – Людей надо любить, а не калечить.

– Александра в больнице, – ответил также коротко Порейко. – Люблю я Александру, жениться на ней собрался.

– Неужели Александру обидели? Значит, я был прав, когда рассердился на бездельников. Но за Александру они от меня вдвое получат. Так что иди, Трофимыч, гуляй, воспитывай своих молодых ветеранов. Нам с тобой делить нечего.

Мы вышли наружу. Тучи подобрались к самому солнцу. Воздух был тяжким, мокрым, парным.

– Врет он все, – сказал Порейко.

Одноглазый Джо уже пошел вдоль рядов, остановился возле торговки, стал прицениваться к огурчикам.

– Ты думаешь, что он чудак – Одуванчик? – сказал Порейко.

– Я так не думаю.

– Он на рынке сидит как паук. Контролирует рынок, а когда рядом хозяйский глаз, всегда можно пожаловаться или совета попросить.

– Он вас не любит? – спросил я.

– Конечно, не любит, но ссориться со мной не будет. И особенно ему неприятно, что Александру задели. Это уж совсем не по-людски. Но он ничего поделать со своими не может. Они же отмороженные, надо с ними разобраться. А ты как думаешь?

Мы вышли с рынка и остановились. Порейко закурил.

– Не знаю ваших возможностей, – сказал я.

– Правильно, и я спешить не буду, – сказал Порейко. – Но когда время придет, я их отправлю куда положено.

– А куда?

– Так вот что тебе надо? Я специально, гад, тебя испытывал!

– А это не я спросил. Это Джо спросил, – ответил я.

– Точно, – согласился Джо. – Куда ты их отправишь, Трофимыч?

– А пошел ты!

Вдруг Порейко остановился и погрозил кому-то пальцем.

Я поглядел в ту сторону. За воротами рынка стоял Кирилл. Смотрел он на меня с нескрываемой ненавистью.

– Я бы ему не доверял, – заметил Порейко.

– Даже после вашей беседы с Одуванчиком? – спросил я.

– Эффект есть, – ответил Порейко. – По крайней мере он не кидается на прохожих. Обратил внимание?

– Обратил. Только я бы на вашем месте тоже был с ним осторожен.

– Почему? – Порейко смотрел на меня, чуть склонив голову, ветерок, предвестник близкой грозы, разметал его параллельную конструкцию на голове.