Вид с балкона

А. Веселицкий ЖИЛ ДА БЫЛ… ОТЕЦ

Это было летом 1986 года. В горной сицилийской деревеньке меня остановила — как может остановить только нечто новое, невиданное — самая обычная фраза. «Здравствуй, как поживаешь?» — сказал мне незнакомый старик, прогуливающийся по улице с красавицей колли. И тут же, не спрашивая, кто я и зачем здесь, сообщил, что, конечно, его Джульетта могла бы погулять и одна: машин в этой части селения почти не бывает, люди — незлобивые, местные собаки точно знают, что можно, а что нельзя, но вот для него самого эта прогулка — лишний повод «выйти в свет», словечком перемолвиться с соседями, узнать новости. «А новостей у нас, — заявил он, — каждый день не счесть. Вчера с крыши дома Казирати ветром сбило и унесло бог знает куда телевизионную антенну — сверхмощная, только что установили. Сегодня — еще пяти нет — сразу три важных события: Анна, что так долго сидела в девках, родила парня на четыре с половиной килограмма, корова на ферме Альбанезе заболела какой-то странной болезнью — лежит, хрипит, дон Андреа привез из города систему для компакт-дисков…»

Я шел дальше, и снова незнакомые люди окликали меня: «Здравствуй, как поживаешь?..»

Казалось, давно затонули в безбрежном океане всеобщего прогресса эти все еще хранимые памятью детства островки земли, где считалось, что все знакомы, где люди при встрече непременно здоровались и с искренней заинтересованностью выслушивали обстоятельный ответ на вопрос: «Как дела?»

Казалось, все давно отвыкли просто беседовать, отдавшись во власть бесстрастных дорожных, магазинных и иных безмолвных указателей.

Деревенька на Сицилии поколебала это представление об уже завершившейся европейской урбанизации, о необратимости ущерба, нанесенного нравственному пласту нашей среды обитания. Значит, где-то еще сохранилось первозданное тепло человеческого общения?

Писатель Альдо Пазетти отвечает на этот вопрос горьким, решительным «нет».

Роман «Вид с балкона» попал в Москву самотеком: никто его не заказывал, имя автора не попадало ни в периодические обзоры о новинках, которые готовят наши специалисты, ни в регулярно публикуемые на Западе списки книг, находящих особо широкий спрос. И вдруг в большой пачке книг, щедро присылаемых нам друзьями, оказался этот далеко уже не «свежий» роман. А потом, когда книга была прочитана и всех поразила и показалась необычайно актуальной, понадобились долгие архивные раскопки, чтобы собрать хоть какие-то сведения об авторе.

И выяснилось, что прожил он довольно большую, в общем-то вполне счастливую жизнь.

Родился в 1903 году в Милане, в исключительно аристократической семье. Его отец — выходец из древнего рода венецианских патрициев — остался в анналах как один из высших руководителей итальянских железных дорог. По свидетельству историков, это был человек живого ума, высочайшей эрудиции, понимавший и ценивший прекрасное. Завсегдатай великосветских салонов, непревзойденный рассказчик, галантный кавалер, но не волокита, он составил блестящую партию для матери Альдо — дочери известного адвоката, водившего дружбу с многими крупными литераторами своего времени. Таким — образом, семья не только дала будущему писателю основательное образование, но и заложила твердые нравственные основы, не выходящие, разумеется, за рамки морали элитарных слоев общества.

Лишь одна черта в его характере не слишком устраивает родителей — этакое донкихотство: он все еще сражается с ветряными мельницами, которые неизвестно откуда взялись и застыли в его воображении, меж тем как мир уже давно вращается на иных скоростях.

Но в целом у него на редкость счастливое детство, безмятежная юность, спокойная учеба на юридическом факультете университета. Политика его не занимает. Он уделяет ей ровно столько внимания, сколько, на его взгляд, должен уделять всякий культурный человек. Уже в юношеские годы Пазетти начинает активно выступать в различных периодических изданиях. Однако, даже сотрудничая в газете, принадлежащей братьям Муссолини, Пазетти не написал ни одной политической статьи. Его заметки весьма далеки от громких лозунгов — в них нет и намека на риторику, на экзальтацию режима. В сегодняшних комментариях к его журналистскому творчеству неизменно повторяется определение: блестящий талант.

Он счастлив и в браке, у него прекрасные дети. Таким образом, из-под пера его могли бы выйти в меру сентиментальные, в меру романтические рассказы, повести… Вероятно, и стихи. Иными словами, все то, что входит, как отмечал А. В. Луначарский, в сферу классического таланта. Такие таланты — явление достаточно типичное в истории литературы и культуры. Они «дают иногда весьма совершенные, однако мало волнующие, сравнительно бедные содержанием произведения», поскольку их появление, как правило, совпадает с относительно спокойными эпохами, «когда какой-либо господствующий класс и соответствующие ему формы общественного уклада развиваются планомерно и органично, достигают своего апогея…»[1]

Однако это не наш случай: на долю Пазетти выпали десятилетия, наполненные по болезненности и остроте самыми сильными за всю историю человечества потрясениями.

Буржуазный интеллигент Альдо Пазетти прожил вполне счастливую жизнь — так утверждают биографы. Писатель Пазетти, наделенный безусловным талантом, не мог классически бесстрастно пройти сквозь трагические перипетии своего времени. Свидетельство тому — его книги.

Крупный художник «появляется как раз во времена острых общественных кризисов, когда то, что называется в просторечии „душой“, разламывается надвое или на несколько частей мощными противоречивыми общественными течениями. Именно тогда человеческая личность оказывается выброшенной из привычных форм жизни. Полная острых впечатлений и боли, она стремится выразить свои переживания и тем самым оказывается рупором себе подобных. Она одержима тоской по созданию каких-то прочных ценностей, каких-то новых центров, которые позволили бы ей выйти из-под власти социального хаоса».[2]

Взрыв, протест в душе Пазетти-писателя назревает медленно, но неотвратимо.

Приближается конец 60-х годов, повсеместно отмеченных на Западе беспрецедентным, безумным молодежным «бунтом»: горят здания школ, на мостовые сыплются тонны разбитого стекла, ночную тишину разрывают пронзительные сирены полицейских машин, бессмысленно льется кровь. С неумолимостью молодости отвергаются все общепринятые ценности как «не свой», а потому абсолютно бесполезный хлам.

Где найти убежище от буйства страстей?

Как и многие писатели, отчаянно ищущие точку опоры, Пазетти обращается к прошлому, всегда окутанному ностальгическим очарованием. Его первый роман — «Омега-9», — вышедший в 1968 году, — это попытка воссоздать историю одного из подразделений военно-морских сил Италии во второй мировой войне. Попытка исключительно смелая в стране, которая еще до конца не пережила фашизм, историография которой еще не имеет смелости отделить белое от черного.

С литературной точки зрения роман был безусловной удачей. Но мечущейся писательской душе успокоения не принес.

«Человек в своей практической деятельности имеет перед собой объективный мир, зависит от него, им определяет свою деятельность».[3]

А объективная действительность подсказывает Пазетти, что его обращение к прошлому перед лицом взбунтовавшегося разума лишено смысла, не имеет цены, что его отчаянные призывы к истинному патриотизму, к гуманности звучат для нового поколения лишь как назойливые поучения раздраженного и своим опытом, и окружающим миром старца.

В наступающей эпохе терроризма большой художник тонко угадывает главную причину растущих волн насилия: он видит человека, оказавшегося в самом центре стремительного водоворота научно-технической революции, породившей невиданную ранее, ожесточенную конкуренцию в борьбе за карьеру, за успех в жизни. На каждом шагу человека искушают иллюзорные возможности власти, богатства, роскоши, усиленно рекламируемые средствами массовой информации, привлекающие своей необычностью модели жизни сильных мира сего. Главную опасность Пазетти видит в насаждении вульгарного эпикуреизма, нарциссизма, всепроникающего потребительства, что, по мысли писателя, гораздо страшнее, чем даже атомная катастрофа.

Плодом этих раздумий, наполненных пронзительным пессимизмом, становится новый роман писателя — «Время ящериц» (1971). Эта книга занимает столь важное место в литературном творчестве Пазетти, что необходимо остановиться на ней хотя бы коротко.

Крупнейший писатель Италии Дино Буццати так определяет главную мысль романа: «Человек, которого мы считали вершиной достигнутого природой душевного равновесия и философского спокойствия, предстает перед нами в будущем сатанинским отродьем в образе… ящерицы». (Даже не ящера, нет, это было бы преувеличенно крупно.)

По всем внешним признакам «Время ящериц» — роман научно-фантастический. «Однако, — подчеркивает критик Франческо Гризи, — читая этот роман, все более отдаешь себе отчет в том, что проблемы поиска водораздела между фантазией и наукой в действительности не существует. Потому что всякий раз, когда акт фантазии настолько художественно велик, что несет в себе созидательную функцию, он сам по себе становится явлением научного характера. Разумеется, — продолжает критик, — мы, как правило, склонны проводить грань между наукой, которую можно проверить методами чисто математического анализа, и фантазией, как актом творческим, не поддающимся механическому расчленению. Но это очень схематичное и схоластическое различие. Альдо Пазетти „Временем ящериц“ талантливо доказывает нам это».

Действие романа происходит в очень далеком астрономическом будущем. Начинается он с того, что в 1969 году тысячи молодых людей из разных частей света, разочаровавшись в жизни, осознав, что их общество начисто утратило свои духовные ценности и единственная его функция — воспроизводство материальных благ и удовлетворение самых элементарных, почти физиологических потребностей, что оно до основания разрушено дьявольски изощренными изобретениями науки, когда сама эта наука все более ускользает из-под контроля человека, решают усыпить себя.

Шесть миллиардов десять миллионов пятьсот сорок шесть тысяч пятьсот семьдесят шесть лет спустя пробуждаются только двое: молодая итальянка и ее сверстник из Америки.

Все удивительно, все невероятно. Мир совершенно не похож на тот, что хранится в их памяти. Земля даже морфологически изменила свой облик, и налицо явные симптомы окончательного распада. Планет и их спутников больше не существует. В живых осталось совсем немного людей, лишь несколько миллионов во всей галактике. Нет ни животных, ни растений, земля больше не дает урожая. Люди не питаются, не спят, не ходят, не работают, они лишь движутся со скоростью мысли. В распоряжении каждого из выживших — прекрасный, совершенный робот, который обо всем заботится и способен творить любые чудеса. Он — слуга, но недвусмысленно проявляет тенденцию к власти над «хозяевами».

Итак, с какими чувствами вступают люди в новую жизнь?

Это и изумление, и разочарование, и полная растерянность, и неприятие — словом, все те ощущения, с которыми они покидали опостылевший мир прошлого.

В финале романа герои — они оба выжили после еще одной апокалипсической катастрофы — достигают планеты, находящейся уже вне Солнечной системы. Начинается новая история Адама и Евы: молодую женщину вновь искушает змей, однако на сей раз Адам вовремя ее останавливает.

Смысл романа, таким образом, очевиден: путешествие в сверхдалекое будущее не дает ничего, кроме разочарования и горечи. И все потому, что человек, по утверждению Пазетти, плох. Он полон безудержных амбиций, он невероятный эгоист, абсолютно иррациональный бунтарь, лишенный элементарного понятия самосовершенствования. Никакие катастрофы, никакие катаклизмы ничему его не учат. Миллиарды лет лихорадочной, непрерывной и неутомимой погони за наслаждением, за материальными благами приводят к тому лишь, что человек полностью теряет свою высшую сущность — разум, то есть полностью вырождается.

Иначе говоря, наука, технический прогресс, даже доведенные до звездного уровня, сами по себе еще недостаточны для того, чтобы сделать человека счастливым.

Вывод откровенно пессимистический. Но это, по словам А. Грамши, «пессимизм разума», таящий в себе глубинные возможности «оптимизма воли». Не будь этого последнего, не было бы и романа, ибо при всей безысходности, которой веет с его страниц, авторская позиция активна и созидательна.

Пазетти обращает свое предостережение к людям сегодняшнего дня, взывает к их разуму, решительно и жестоко вторгается в застывшие в сладком сне благополучия, но еще не потерянные окончательно души.

Пессимизм такого рода в лучших образцах современной литературы — явление, видимо, универсальное, как универсальны нравственные проблемы, с которыми сегодня столкнулся весь цивилизованный мир. Вспомним в этой связи хотя бы трилогию Ю. Бондарева («Берег», «Выбор», «Игра»), «Белый пароход» Ч. Айтматова, роман «Другая жизнь» Ю. Трифонова или — пример уже совсем с другого континента — «Осень патриарха» Гарсиа Маркеса.

Рискну заявить, что место итальянца Альдо Пазетти, безусловно, в этом ряду.

Жил да был… отец — такой традиционно сказочный, но в то же время достаточно модернизированный зачин вполне бы вписался в начальные страницы романа «Вид с балкона», когда Энрико — отец «смотрел вдаль на сельский пейзаж, всегда один и тот же и беспрестанно меняющийся, одновременно унылый и радостный. Дома, прочные, как соборы, деревянные вилы, прислоненные к стене, ряды неуклюжих гусеничных косилок, дым из печных труб и от подожженной стерни, неторопливая поступь сеятелей, стада, бредущие в село с водопоя…

Мирная сельская картина, в которой, казалось, запечатлены истинные ценности, быть может единственные в жизни. Запечатлены выпукло, словно художник не написал, а изваял этот пейзаж. А человеческие фигуры — мужчины, женщины, дети, собравшиеся на вечернюю трапезу (их крики доносились снизу нестройным хором), — казались сошедшими с полотна Брейгеля».

Но пусть не обманет читателя эта идиллическая картина наполненного гармонией бытия, пусть не ждет он рассказа об отце, который, как это принято во всех историях, начинающихся с «жил да был…», пройдя через таинственные и многотрудные испытания, выйдет из них победителем и на пороге дома обнимет радостно бросившегося к нему сына!

«Вид с балкона» — роман жестокий, как жестока современная — с возросшим почти до бесконечности углом съемки — видеокамера, автоматически невозмутимо фиксирующая все происходящее вокруг. Это и есть «балкон» Пазетти — «огромный, — по определению самого автора, — глаз, пристально наблюдающий за жизнью». Заявка на реализм очевидна, и писатель блестяще воплощает ее: новаторски, ярко, с проникновением в самые глубины психологии нового чудовищного порождения современного капитализма, имя которому — терроризм.

Не будем забывать: роман вышел в свет в 1974 году, когда в атмосфере всеобщей растерянности перед лицом страшных преступлений и в западной публицистике, и в политологии, и в культуре широкое хождение получают определения, по сути ничего не определяющие: «терроризм, не поддающийся расшифровке», «терроризм в чистом виде», «терроризм ради терроризма». Альдо Пазетти одним из первых — и в этом его писательское провидение — воспринял терроризм как уже утвердившуюся реальность, вскрыл и психологически точно обосновал его неизбежно трагические последствия.

Сейчас, когда в разных странах мира образовались целые библиотеки книг, посвященных терроризму, приходится лишь удивляться и восхищаться тем, как уже в начале 70-х годов, не имея сегодняшнего обильного фактического материала, писатель точно угадал типажи террористов, предсказав даже мелкие «технические» детали, которые всплыли лишь в результате многолетнего и опасного труда сотен следователей.

«В истории бывают периоды, когда объективные условия созрели для коренных изменений в обществе, а сил у прогрессивных классов недостаточно, чтобы произвести их… Тогда общество гниет, и это гниение затягивается иногда на целые десятилетия».[4] Это замечание В. И. Ленина как нельзя лучше подходит для определения сегодняшней обстановки в Италии, которая в своих современных чертах начала складываться еще в первые послевоенные годы.

Не имея места для широкого анализа ситуации, укажу лишь на то, что в результате постоянного (хотя, разумеется, этот процесс не был ни прямолинейным, ни легким) продвижения вперед демократических сил, возглавляемых коммунистической партией, повсеместно в стране укоренились мощные и активные очаги оппозиции официальным властям — оппозиции, оказывающей реальное влияние на выработку и реализацию политического курса страны. В результате создалось и сохраняется уже долгие годы весьма хрупкое равновесие сил, когда главная правящая партия — Христианско-демократическая (ХДП) — лишь на несколько процентов голосов опережает центральную оппозиционную силу — коммунистов (ИКП), которых поддерживает примерно треть избирателей.

«Потрясения, пережитые страной в результате социальных преобразований, вызванных бурным развитием в течение последнего десятилетия, противоречивые проблемы, вставшие на повестку дня в связи с освободительными движениями народов и в связи с появлением серьезной угрозы для будущего всего человечества, — отмечалось на XIII съезде ИКП, — все эти события не только изменили жизненные привычки, но и подорвали, опрокинули старые представления о жизни человека, семьи, общества, о судьбах мира. Однако новые идеи, новые ценности с трудом прокладывают себе путь и пока еще не стали преобладающими. Создается впечатление, что в сознании определенной части граждан возникла пустота, вызывая замешательство и даже глубокую тревогу. Реакционные силы, и особенно правые группы, фашисты, утверждают, что они предлагают выход из положения, возрождая тоску о прошлом, разглагольствуя о восстановлении „порядка“, имея при этом в виду свой старый порядок, существовавший при фашизме. Не говоря уже о том, что это порядок позорный, тиранический, его невозможно восстановить в современной Италии ни в какой форме. Любая попытка толкнуть ход событий в этом направлении расколола бы страну и была бы в конечном счете сорвана народными массами. Нынешний кризис идейных и моральных ценностей можно ликвидировать лишь в том случае, если будет положен конец абсурдному беспорядку, вызванному капиталистическим развитием и 25 годами существования консервативных правительств, если будет установлен свободный и справедливый демократический и гражданский порядок».[5]

Да простит меня читатель за столь длинное политическое отступление! Оправдание ему одно — дать в предельно схематичной форме тот многоликий жизненный фон, на котором появляется и утверждается терроризм.

Практически все энциклопедии и толковые словари, как советские, так и зарубежные, единодушно соотносят появление термина «террор» с одним периодом французской революции (июнь 1793 — июль 17 94 года), когда у власти находились якобинцы, проводившие политику устрашения, подавления классовых и политических противников насильственными мерами, вплоть до их физического уничтожения.

Почти два века, прошедшие с тех пор, конечно же, внесли в это определение существенные коррективы, относящиеся и к философии терроризма, и к его тактическим и стратегическим установкам, и к его социологическим аспектам. Я же хотел бы здесь подчеркнуть прежде всего тот факт, что терроризм в большинстве случаев захватывает молодежь.

Объяснений этому немало.

«Разумеется, насилие и грубые попытки придать ему идеологические формы и содержание не рождаются сами по себе, — указывает крупнейший итальянский социолог Ферраротти. — Их истоки — в материальных условиях жизни, корни этого явления кроются в исключительно массовой безработице молодежи, в кажущейся бесполезности образования, в отчуждении, на которое современный способ производства почти со стопроцентной неизбежностью обрекает все более значительную часть населения, в первую очередь молодого».

Эта констатация подтверждается и анализом многочисленных интервью, писем-исповедей, заявлений, опубликованных за последние годы западной печатью.

Да, все молодые люди, так или иначе связанные с террористическими формированиями, пытаются найти политическое и социальное оправдание своей деятельности. Они, как правило, умно говорят и об «отчуждающем» характере труда, которым вынуждены заниматься, и о «классовых проблемах», и о «пороках буржуазного общества».

И все же во всех этих документах нельзя не заметить преобладания личного мотива. Они стреляют, потому что жизнь — просто жизнь — их разочаровала, потому что к моменту своего возмужания они вдруг видят, что это общество абсолютно не соответствует их утопиям, потому что работа на предприятии или в учреждении скучна, оскорбительна, не требует каких-то более высоких, чем посредственные, качеств. Порой даже кажется, что терроризм стал для них чем-то вроде пикантного хобби, наполненного своеобразной таинственностью, щекочущей нервы опасностью.

Практика показывает, что все они — и стратеги, и простые активисты вооруженного терроризма — имеют одну общую характеристику: несут на себе печать разочарованности, ущербности, нескромности, политической нетерпимости. Эти люди не появились разом и вдруг. Всех их мы уже встречали в забаррикадированных университетах конца 60-х годов, в колоннах шумных демонстраций, в «свалках», случавшихся во время студенческих собраний. Это были выходцы из маоистских, или радикально-католических, или крайне анархистских групп.

Портреты лидеров этой псевдореволюционной формации подтверждают сказанное.

Вот создатель печально знаменитых «красных бригад» Ренато Курчо. Родился в 1942 году, рос без отца. Из-за отсутствия средств был вынужден учиться в католическом колледже. С 1961 года активист неофашистской организации. В 1965 году перебегает в левацкую группу «университетского согласия», куда входят преимущественно католики. В 1967-м происходит его первый контакт с такими «модельерами» классовой борьбы, как Маркузе и Кон-Бендит.

Другой «герой» — Патрицио Печи. Он, согласно решению суда, несет прямую ответственность за убийство лидера ХДП Альдо Моро. Родился в семье инженера — начальника цеха на небольшом заводе. Первый политический опыт приобрел в группе маоистского толка. Робок, нерешителен, очень возбудим. То учился в разных техникумах, то вдруг срывался с места — официант на взморье, чернорабочий на миланском предприятии. Что, как не жажда быстрого самоутверждения, приводит его в лоно терроризма, когда автоматы дают такую легкую власть над людьми?

Или еще один персонаж — Марио Моретти. Родился в 1946 году в скромной семье служащих, ревностных католиков. В колледже о нем вспоминают как об очень скромном, очень сдержанном и в то же время впечатлительном юноше. Его воспитатель — священник — отмечает, что Моретти находил общий язык лишь с теми, кто чувствовал себя хоть в чем-то ущемленным.

Является ли современный терроризм действительно чем-то новым, неожиданным, малоизученным? Конечно, нет. Достаточно напомнить, что еще Маркс и Энгельс в 1850 году, отмечая появление такого типа «заговорщиков-революционеров», писали: «Жизненное положение людей этой категории уже предопределяет весь их характер. Единственным условием революции является для них надлежащая организация их заговора. Они — алхимики революции и целиком разделяют превратность представлений, ограниченность навязчивых идей прежних алхимиков».[6]

«Героями отчаянного жеста» называл этих людей Горький. Охватив взглядом великого художника целую историческую эпоху, пропустив через сердце муки нескольких поколений, в трагических коллизиях жизни он безошибочно отыскал тип «интеллигента, который хочет отомстить за неудачи его личной жизни, за то, что ему некуда пристроить себя, за случайный арест и месяц тюрьмы». «Все это, — писал Горький в своем „Климе Самгине“, — революционеры от скуки жизни, из удальства, из романтизма, по Евангелию».[7]

«Террористическое сообщество является зеркальным отражением данного политического устройства и несет в себе все противоречия, все пороки и всю интриганскую сущность этого общества. Среди террористов есть фанатики, авантюристы, но есть и те, кто пытаются действовать „на основе здравого смысла“; существуют признанные главари и мелкие сошки, ангажируемые лишь на вторые роли; здесь бесчисленное множество фракций, течений, групп, возникших как по идеологическим причинам, так и в силу карьеристских, дружеских, сердечных привязанностей тех или иных лидеров. Существуют острейшие конфликты и борьба за власть — нередко для выхода из тупика требуется человеческая жизнь. Здесь нет недостатка в ревности, сплетнях, склоках. Здесь процветает скудость ума». Так писал в начале 80-х годов, опираясь на гигантский фактический материал, итальянский публицист Коррадо Стойяно. Но еще за десять лет до этого другой итальянец — Альдо Пазетти, — полагаясь лишь на собственную художественную интуицию, дал емкую и даже сегодня никем не превзойденную картину терроризма. Но подробно о ней — в послесловии. А сейчас я приглашаю вас к чтению этой книги.